"Я дремал на песке Малибу и грезил о деньгах..."
(Джон Кольер)
После унылого обеда, состоявшего из рисового супа и морковных котлет, я вышел на балкон покурить. И вскоре разомлел на когда-то белом пластмассовом креслице, зажатом между велосипедом и ящиком с горохом... Балкон был узким и маленьким. Велосипед — чужим и взятым под нашу крышу года три назад на пару недель. Горох же — посаженный во внезапном приступе сельскохозяйственного зуда — разродился одним единственным стручком без горошин. Никого из шефствующих над нами насекомых попросту не озаботила идея опыления.
Над берегом лениво переругивались чайки, топорщились яркие перышки парусов, нанизанные на прозрачный горизонт; тёплые барашки пены ласкались на горячем песке... Я не рассчитал усилий, отгибая язычок банки — и тут же облился пивом, кислый дух которого разогнал сгустившийся было до невыносимости аромат кокосового ликёра. Но не только его. Чей-то сияющий контур в тот же миг рванул сквозь облупленную стену балкона на кухню к соседям.
"Померещилось..." Дневная жара субботы достигла дурманного пика и повлекла своих жертв в объятия нетрезвого сна, под водяные струи, в нагретые камеры комнат и транспорта или ещё куда... "Конечно же, померещилось!" Но, тем не менее, я поднялся вместе с вросшим в меня ажурным панцирем кресла, перегнулся вниз и уставился в соседское окно. На самом деле заглянул я чисто рефлекторно, не надеясь увидеть ничего особенного. Но не тут-то было!
Прямо перед не подозревающим плохого соседом обретала свои сногсшибательные формы совершенно голая мулатка с чрезвычайно нервным телескопически устроенным хвостом. Её безразмерный суетливый хвост то рассекал воздух с задорным свистом, то струился по стенам и предметам комнаты, то интимно затекал в нос, рот, уши и разные сгибы и складки, то путался в проводах, кабелях, волосах и цветочных горшках...
Я снова потянулся за открытой банкой, сделал несколько опрометчивых глотков — и тут же сплюнул на клумбу под балконом, затем с трудом сковырнул с себя липкий панцирь. Пожалуй, самое время наведаться к соседям...
Моя попытка предварительно принять душ потерпела фиаско на стадии намыливания. Те несколько ржавых капель, с помощью которых я вызвал мыльные тучи, оказались на сегодня последними. К счастью, жена не успела использовать все запасы воды и выделила мне за всё-про всё алюминиевый ковшик с вяло барахтающейся на мутной поверхности радужно-зелёной мухой. Правда, муху она выловила сама и почтительно унесла на пальце выпускать на волю под звон колокольчиков.
Вскоре я, освобожденный от мыла и полуторадневной щетины, маниакально трезвонил в квартиру соседа, невольно предоставившего сомнительное убежище улизнувшей с моего балкона мулатке.
Наконец, дверь открыла мулатка. По-прежнему голая и ещё более неотразимая. С кухни развратно пахнуло умело пожаренными стейками. Соседа нигде не было видно, везде оказались опущены жалюзи и задернуты шторы, а в глубине квартиры почему-то с невероятным грохотом работала стиральная машинка.
— Ээ... здравствуйте!
— Давай же скорей сюда! — мулатка втянула меня своим неугомонным хвостом вовнутрь и захлопнула дверь.
Её мощный хвост не позволял мне отстраниться, пульсируя по всему моему телу. Мулатка ритмично покачивалась в такт своему хвосту, вовлекая меня в безумную беззвучную ламбаду. Мои руки были накрепко прижаты к бокам, а позвоночник, сам того не желая, повторял движения мулатки. Я прекратил внешнее сопротивление и, отдавшись её идиотским покачиваниям, полез с идиотскими вопросами.
— Вы кто? А где Толик? Во всём доме отключили воду, а у вас машинка во всю маслает!
Мулатка хитро сверкнула на меня одними сплошными зрачками, выдохнула через широченную улыбку изрядную порцию лайма и мяты и накинула на мои бёдра ещё один оборот хвоста.
— Я — твой туроператор. Воду тоже приходится открывать, в принципе. А Толик стирается. Стейк? По коктейлю?
Хватка ослабла, и я, совершая лёгкие подёргивания, плюхнулся на то место, где ещё секунду назад возопил бы всеми продавленными пружинами пятнистый диван Толика. Место было раскаленным, но мягким. Я ощутил спиной мелкий песок сквозь влажное от морской воды пляжное полотенце. Голову заботливо прикрывало сомбреро. Туроператор, облаченный в розовый бикини, куда в известную укромность уложился телескопический хвост, отодвинул в сторону стаканчики из-под "Мохито" и пустое блюдо, на котором мясной сок оставил свои незабываемые узоры. И только потом разложил передо мной папку с документами.
— Сначала подпишешь, потом прочитаешь? Или просто подпишешь, не утруждаясь?
— А мне обязательно нужно что-то подписывать? — я протянул руку за очередным коктейлем.
— Конечно. Тебе предоставят отдых, о котором ты мечтал все последние годы, а ты обязуешься его оплатить.
— Но у меня нет денег! У меня даже работы пока нет. У меня вообще ничего нет, кроме жены-защитницы всего живого, невыросшего гороха и чужого велосипеда на балконе съемной квартиры!
— Нервничать бесполезно, — туроператор заменил мне сомбреро на фланелевую панамку, а стаканчик с ледяным алкоголем на молочную смесь. — Кстати, о деньгах никто и не говорил.
— А очень жаль!
— А тебе денег хочется?
— Хочется. Мне всегда хочется денег. Особенно, на море.
— Ну, это нетрудно устроить. Но придётся подписать.
— А может, потом?
— Потом мы с тобой как-нибудь что-нибудь ещё подпишем... Если будет что. А сейчас давай поживее, меня другие клиенты ждут, — хвост туроператора выразительно постукивал, поднимая в разные стороны тяжелую золотистую пыль.
— Другие — это кто? Кстати, а Толик уже всё постирал? Наверное, я сначала всё-таки прочитаю... И, пожалуйста, срочно верните мне "Мохито"!
Бумага, которую подсовывал туроператор, уговаривая не читать, не представляла никакой реальной опасности, но вызывала сильные подозрения. Да, я должен буду оплатить предоставленный мне отдых, продолжительность, уровень, место и прочие возбуждающие подробности которого необходимо было пометить соответствующими крестиками, и деньги. Деньги туроператор вписал только что, как и варианты их количества. Сроки и способы оплаты расслабляли покруче "Мохито": в договоре значилось, что свой прижизненный отдых, включая полагающиеся к нему соответствующие запросам деньги, я буду отрабатывать после смерти.
Я пожевал ледяной крошки с коричневым сахаром — и принялся внимательно перечитывать всё, что значилось под сносками мелким шрифтом...
Так-так... "Место работы после смерти определяется согласно Сертификату Кармы и персональному графику пребывания в прачечных Чистилища, в шахтах и каменоломнях Ада и на стройплощадках Рая.»
Интересно, а Толик в прачечную досрочно сдался или как?
Аа-а, вот! "Прижизненный отдых в Малибу, сезон «С», сроком на две недели в отеле 5 звёзд = 25 рабочих периодов в Раю."
— А можно спросить, как определяется рабочий период в раю и в аду? И как долго стирают в прачечной? И как соотносятся прижизненные и посмертные деньги?
Туроператор перевернулся на спину, подставив солнцу и без того загорелый живот:
— Один рабочий период в раю составляет по земным ощущениям примерно полторы киловечности, а в аду — чуть более шести мегабездн...
— Мега... чего?
— Да неважно чего! Всё равно прочувствовать и оценить временную протяжённость киловечности или мегабездны, находясь в живых, невозможно.
— Так я тут зря напрягаюсь, выходит?
— Зря. Напрягаться вообще глупо. И тут, и там тоже.
— И торговаться из-за единиц измерения неизвестно чего вполне бессмысленно?
— Ну, да. Я тебе это с самого начала и пытался...
— Хорошо. А сколько всего этих мега и кило человеку отмерено? Ну, мне, например. Или моей жене? Или чистоплюю-Толику?
Туроператор приблизил к моим застеклённым зеркальными очками глазам свои килобездные зрачки, заснувший было хвост заметно заострился в направлении моего носа:
— Информировать тебя по поводу отпущенного за пределами этого мира я бы не стал, даже если бы это не было запрещено условиями договора.
— Отчего же?
— Да потому, что моя задача не помочь, а обмануть.
Туроператор придвинулся ко мне вплотную, снова засияв грудью и всем остальным, включая телескопический хвост, вместо розового бикини.
— А если я не желаю, чтобы меня обманывали ни в жизни, ни вместо жизни?
— Дело твоё. Хотя желай-не желай, а обмана ещё никому избежать не удалось.
— Да, я понимаю. Но если обманываться, не задумываясь о том, что тебя дурят, то это как бы и не обман. Не так обидно. А если обманывают честно — ну, как вот сейчас — то чувствуешь себя особенно редким дураком. И это раздражает. А скажите, это каждый может сколько угодно отдыхать за счёт будущих ...ээ... рабочих периодов?
— Нет, не каждый. И не сколько угодно. Я так понимаю, подписывать ты не станешь? — туроператор на лету терял ко мне интерес одновременно с размером своей груди и длиной ног, попутно обрастая весёленькой полосатой униформой.
Песок под моим животом противно заскрипел и стал больно царапать ещё влажную от купания кожу.
— Не стану.
— Тогда я пошёл?
— Ну, да. Спасибо за предложение, за стейки и "Мохито"! Но погодите же, а где Толик?
Но туроператор закончил свою деятельность по отношению ко мне — и отправился обрабатывать следующего.
Машинка соседа давно отгремела, но ни самого Толика, ни его родни всё ещё не было дома, а потому я, застревая на поворотах, вышел из квартиры и направился к себе.
У нас, как всегда, пахло травами и рисом, пели и танцевали что-то пацифистское бритоголовые гости, звеня колокольчиками и бубнами. Я немножко посидел с гостями, постучал в барабан и привычно поплелся на балкон покурить. Доставая пачку сигарет, выронил из кармана визитку с картинкой морского берега и фигуристой мулатки. Мне не нужно было поднимать визитку, чтобы догадаться, от кого она.
Я втиснулся в кресло между чужим велосипедом и невыросшим горохом, закрыл глаза и задремал. Мне грезился горячий песок, яркие пёрышки парусов на горизонте и громадная зелёная муха в полосатом шезлонге со стаканом "Мохито" в каждой мохнатой лапе.