Ходок

Гордеев Роберт Алексеевич
               
       Самолёт опоздал на три часа, и прямо из аэропорта - минуя гостиницу - молодой инженер Зуев поехал на совещание. В безветрии заворачивал мороз градусов под сорок, и поблескивая в лучах солнца, лёгкая изморозь висела в воздухе. Зуев был весь в радостном напряжении, это была первая его самостоятельная командировка, и, похоже, всё в жизни теперь складывалось прекрасно. После трёх лет мучений на немилом (не важно на каком) поприще он, наконец-то, стал работать конструктором камер сгорания ЖРД, год назад женился и уже восьмой месяц ждал подарка от любимой жены. Претензия, полученная на прошлой неделе от Омского завода, где осваивали опытный образец изделия, гласила, что документация содержит ошибки, что требования ТУ невыполнимы и ответственность за срыв сроков возлагается целиком на… Не выполнимы? Уж он-то им покажет, как они невыполнимы!
       – Оба-на, вот это да! Привет! – Из-за стола начальника производства вставал давно знакомый ему Олег Попов; ещё несколько присутствовавших с интересом смотрели на вошедшего. - Так это ты, значит, главный по восьмидесятому?
       «Ну, парень даёт, - невольно подумалось Зуеву, - вот это карьера! Человек, который на курс моложе, уже начальник производства большого завода, тогда как он, работающий дольше его на целый год, всё ещё конструктор второй категории. Парень, видать, ушлый не по годам, подмётки рвёт. А что же ты-то сам, честно возразил он себе, не дал согласия поехать в тмутаракань? Был бы теперь и ты…». Однако, видеть знакомое лицо всё же было приятно, и он удовольствием пожал протянутую руку:
       - Будь здоров, Олег Попов! Какое, там, «главный»: только по камере… Не знал я, что ты сюда распределился. И вон уже куда забрался. Извините, мужики – самолёт… А где Железняк? Мне говорили…
       - Да знаем уже, звонили, интересовались, где этот ваш ответственный пропадает. Так это, значит, ты? А Зиновий Львович захворал, уже неделю лежит. Мы тут без него… Что-то у него, сердешного, с его аппаратом случилось-приключилось. Надо бы съездить в больницу, навестить, да замотались вот совсем с вашей камерой… Так что за него - я. И, заметь, - усмехнулся старый знакомый, - я теперь дважды замещающий: и Железняка, и начальника нашего цеха тоже! Ну, а теперь давай, как говорится, ближе к телу, тем более, что дело-то само происходит на моём участке! И так бьёмся мы, и эдак… Да, накрутили вы, наворопятили чище лошади, конструктора хреновы! Пойдём сейчас со мной прямо на место, посмотрим, что да как, да и напишем чего надо. А потом уж готовь ложку – хряпу наворачивать: мало не будет, я не виноват! А, как быть дальше – решайте там уж сами...
       Долго и скучно было бы излагать, а тем более читать, какими путями происходило знакомство с проблемой, но к вечеру Зуеву всё же удалось докопаться до истинных причин заводских неудач. Никому он, конечно так уж сильно, не попенял, да и не имел на это права, но в глубине души был доволен: по его, конструкторской, части всё было в ажуре, а вот по их… Документацию, ребята, читать уметь надо, внимательней надо её читать! Попутно выяснилось, что сам Олег, оказывается уже не Попов, а вовсе даже Коношонок. То-то Зуев заметил мелькнувшие недоумённые взгляды людей, присутствовавших в кабинете начальника производства, когда он назвал его Поповым! Всё-таки женился, значит, он на Юльке; Зуев-то сам и познакомил их четыре года назад на том юбилейном вечере. Попов, помнится, засмеялся тогда и объявил, что хотел бы, чудак такой, фамилию поменять. Значит, и поменял…
       – Как Юлька? - спросил его Зуев, когда выйдя из проходной, они, наконец-то, направились к гостинице. Мороз, вроде бы слегка умерил силу, хотя поднялся лёгкий ветерок.
       - Юлька? – пожал тот плечами. – А не знаю. Разбежались мы. Полгода уже, как разбежались. Кажется, уехала она обратно в Питер. Ты же знаешь – квартира там у неё. А, может, и не уехала. Мне без разницы.
       - Так ты что же, женился, только чтобы, как тогда грозился, фамилию сменить? А смысл? Вокруг меня ещё никто из мужиков фамилию не менял. У тебя ж своя вполне нормальная была. Попов. Теперь, что ли, обратно менять будешь? 
       – Ну, нормальная была, ну, и сменил! Подумаешь! – его спутник усмехнулся. – А зачем обратно-то! Юлькина фамилия мне нравится. Потому и взял её, что редкая, одинаково читается туда и обратно: Ко-но-ш-он-ок.
       - Ну, всё-таки, как-никак фамилия отца…
       – Да не знал я никакого отца! Подбросила меня в детдом мамаша-потаскуха, или ещё кто; спасибо, что не на помойку… Я и себя-то запомнил только лет с семи. Фамилию и имя дали, видать, в честь клоуна известного и дату рождения поставили наглаз… Да отчество чьё-то тоже прилепили. Так что не жалко мне фамилии.
       – Ну, и как же ты теперь один, без Юльки?
       – А так! Знаешь такое слово «ходок»?
       Коношонок разбежался и по-мальчишечьи заскользил по длинному катку на тротуаре. Остановившись, он продолжил:
       - Так вот и хожу с тех пор по энтим нашим мужским делам, да и раньше-то, при ней, Юльке, бывало. Временами, конечно. Может, и сегодня пойду. А то, что разбежался с Юлькой – тоже не жалко: она пилить горазда была. Ох, и горазда! И зачем ты мне её подсунул тогда! Как, бывало, заведётся – хоть святых вон!... Слушай: идея! А не то рванём вместе, – он лукаво прищурился, – вдвоём? И адресочки есть… Знаешь: один ходок – ходок, два ходока – ходоки. И ходить забавнее… Сам-то ты женат, али ещё нет? Вон как заматерел уже, пора бы и замуж.
       - Женат, - ответил Зуев и замолчал. Он не любил досужего трёпа на эти темы и за год, прошедший со дня свадьбы, ещё ни разу не подумал о возможном участии в мужских шалостях. Спутник говорил и рассыпал что-то ещё на эти популярные темы, и неожиданно в зуевском сознании, в воображении его тихо проплыла мысль, вернее, тень мысли – в самом деле, а что если эдаким ходоком пройтись по адресочкам? Вон, у Попова есть они, эти адресочки. У Коношонка, то-есть...

       Уже совсем стемнело. В непривычно шикарном гостиничном номере (в кои-то веки раз простой совейский инженер забредёт в двухкоечный люкс!) – мужик лет тридцати с обильной шевелюрой "ржавого" цвета трудился перед зеркалом в прихожей над галстуком; возникший от двери сквознячок подбросил входящим запах хорошего коньяка.
       – Эдуард, - представился мужик, задравши подбородок – инженер-конструктор, если хотите – ведущий. Конференция  у нас тут, в этом богом забытом Омске. Вы не инженеры? Понятно: инженеры… Развелось нас, грамотных, как собак… Во чёрт!
       Распустив галстук, должно быть, не в первый раз, он обернулся к вошедшим:
      - Может, поможете, мужики? Наука-то, уж больно мудрёная - во всю жизнь не осилю никак. 
      – Тогда подбородок-то повыше, сэр. Ещё выше. Стоп – теперь достаточно! - Коношонок умело, в два приёма завязал узел. – О! Теперь – путём! Не обессудьте, мсье Эдвард - чем можем, тем поможем…
      Зуев оценил: с незнакомым человеком, и так свободно! Эдуард слегка подёргал узел перед зеркалом, затем достал два чистых стакана и разлил остатки «двина»:
      - Извините, мужики – давайте сами одни, без меня. И не обессудьте: времени, ну, совсем не осталось, давно пора в путь-дорогу.
      - Кучеряво живём-с?... – прищурился Коношонок. - А коньячок-с хорош! Похоже, друг, «ходили мы походами»… Никак, ты - ходок?
      Эдуард открыл дверь:       
      - Ходок, там, не ходок, а положение обязывает! Меня не будет до утра, так что в номере свободно и чисто! Вы не стесняйтесь, действуйте, как положено.
      - Сечёшь, Зуев? – спросил зуевский спутник, глядя вслед ушедшему, и засмеялся. – Но, вообще-то, хата нам и не нужна вовсе, если со мной пойдёшь. Там всё есть. Где? Ну, там! Где и паёк, и приварок. А уж коли, брат, с почину, то и небо там - с овчину. Да, не боись ты, просто будь готов, как юный пионер! Ты, ведь, готов?
      Нет, Зуев не был готов, но холодноватая тень мысли снова проплыла в районе диафрагмы и сползла пониже. Он не ответил, но почувствовал, как сама собой выползла на лицо кривая улыбка. Кроме того, он вдруг уловил наличие странной проблемы: в зуевском окружении издавна было принято обращаться друг к другу исключительно по фамилии, но как именовать своего спутника, по-старому или его новоприобретённым именем девицы, знакомой с детства, он ещё не решил. 

      Очень удобный столик на двоих располагался между окнами. Был виден весь зал, оркестр после очередного перерыва разбирал трубы, а в среднем ряду почти рядом с ними за столиком на четверых сидели две женщины. На ту, что постарше и пообильнее телом, Зуев внимания почти не обратил, а вот от её стройной соседки в облегающем платье салатного цвета  оторвать взгляд было просто невозможно. Полста граммов «двина», принятых в номере с мороза, изменили его восприятие мира в лучшую сторону, он залюбовался Салатной, а тень мысли, уже потеплевшая слегка, продолжила свой извилистый полёт. Женщины, немного переговорив между собой, теперь обменивались редкими репликами и изредка посматривали по сторонам. И в их сторону тоже. Официант принёс первые триста.
        Оркестр слитно заиграл что-то из Глена Миллера; уловив взгляд соседки, Зуев встал и сделал два шага. Протянув руку Салатной, он слегка поклонился. Не изменив выражения лица, та тоже поднялась и, чуть только пара вышла на танцевальный помост, привычно приникла к партнёру. Зуев вёл даму молча, её ничего не выражающий взгляд, направленный в никуда, иногда останавливался на его лице, и когда его глаза встречались с её, чистыми и невинными, тень мысли, уже мелькавшая ранее, отлетала всё дальше. Её вытесняла другая, настоящая и всё крепнущая, однако не сформировавшаяся пока в осознанное намерение, мысль. Слегка возбуждённый, он проводил женщину на место, и, уже подходя к своему  столику, принял решение обращаться к спутнику исключительно по имени. Чисто по-мужски улыбнулся, глядя в лицо Олега.
      - Ну, что, десантник, – Олег смотрел в глаза его тоже по-мужски и поощрительно улыбался, - похоже, ты уже запал? Только не советую. Поверь моему опыту, друг мой: командировочных твоих не хватит на неё, да и инженерского жалованья тоже. Птичка эта, ой, какого высо-окого полёта. Не для крестьян да пролетариев ! Да-а, не для нас! Давай-ка лучше ещё по двести.
      Зуев посмотрел, как заполняется его широкая рюмка и перевёл взгляд на соседний столик. Что ж, мы – мужчины! По двести, так по двести. Зуев снова посмотрел на Салатную. Он понимал, что Попов, тьфу ты чёрт, Коношонок… Что Олег конечно же, прав, но к чёрту его правоту! Зуев всё-таки уже рвался в бой, и когда оркестр снова заиграл, он встал и слегка наклонил голову. Её лицо по-прежнему ничего не выражало; с непередаваемым словами жестом она протянула руку и вдруг... Нет, не приникла – растеклась по нему, растворилась в нём, всем телом он почувствовал каждую ложбинку, каждый бугорок её тела... Мелодия плыла в воздухе, медленный ритм обещал блаженство неземное, мыслей не существовало, а уже осознанное намерение окрепло и превратилось в непреодолимое желание; в зуевском горле застрял какой-то комок, и чувствуя лёгкую дрожь в руках и во всём теле, он проводил Салатную на место.
      – Хороша женщина, действительно хороша. – встретил его Олег, - и ты хорош: словил, не теряя времени, свой миникайф, изучил досконально топографию тела объекта. А ведь у неё жопа, как у собаки! Ты заметил? Или не трогал за жопу?
      Руки Зуева напряглись, кулаки непроизвольно сжались, всё в нём восстало против этого типа! Дать ему по роже, что ли? По этой наглой роже! И чего он привязался к нему? Тоже мне, спутничек…
     - Ну, ладно, ладно, не кипятись, извини, - Олег похлопал его по руке, - осты-ынь! Не буду больше! Лучше подумай и выбирай одно из двух: или давай ещё по сто пятьдесят и двигаем на дело, или ты тащишь её, нежную да ароматную, в свой эл-ю-кэ-сэ. Благо сосед твой по имени Эдуард не помешает. Но что потом тебе или с тобой будет, тут уж, друг, понадейся на бога. А будет неважно во всех смыслах. Это – точно, это я знаю, что говорю! Ну, так что - вперёд? Давай, говорю, тару!
      Салатная всё более властно притягивала его к себе, но тут его взгляд переместился на полную до краёв тару Олега. Зуев машинально поднял свою, вкуса водки не ощутил вовсе и вдруг заметил, что Салатную уже танцует некто пухленький, и она так же точно, как в него самого, вся проникла. В того, пухленького, проникла. Мысль дёрнулась и сделала пирует; сосед по имени Олег что-то толковал, наклонившись к нему, что-то энергично доказывал, оркестр наяривал «созрели вишни в саду у дяди Вани», а за столиком женщин уже сидели какие-то двое и что-то с жаром втолковывали даме, обильной телом.
      - Ну, так что? Ходоки двинулись в поход? Как тот Мальбрук? А ты, вообще-то, молодец! Лихо вынюхал, где собака зарыта. – Олег вытащил бумажник и усмехнулся. - Да ну тебя, не дёргайся: это я не о ней, не о Салатной твоей, а о наших трепыханиях с вашей жээрдиной камерой! Жаль поздно закончили разбираться сегодня, а то и документы успели бы подписать. Ну, да это недолгое дело, завтра утром подпишем, завтра же и улетишь домой. Не-не, отставить! Забу-удь! – остановил он рывок зуевской руки к карману, - ты сделал благо фирме – фирма делает благо тебе и платит! И – по последней!
       Зуев вдруг заметил, что глупо улыбается и постарался принять серьёзный вид, но его локоть неожиданно соскользнул со стола, и тарелка с остатками закуски оказалась совсем близко от лица. Возле сместившегося в сторону столика женщин трое парней энергично о чём-то спорили, салатная плакала, а её обильная телом подруга что-то втолковывала ей, оглядываясь на спорщиков.
        - Вставай, проклятьем заклейменный! – пропел Олег, помогая ему подняться и выбраться из-за стола; ноги ещё служили Зуеву, но, тем не менее, нуждались в постоянном контроле. – У тебя свитер есть? Надень, натяни обязательно. Гляди, какой ветродуй на улице, а нам четыре остановки троллейбусные чапать. Хотя, может быть и повезёт, поймаем последний. По такой погоде и замёрзнуть недолго…
       Вьюга подхватила их и швырнула с тротуара на мостовую; улица двумя цепочками фонарей уходила влево, и именно туда неслись одна за другой, похожие на кого-то фигуры, мятые простыни и расплывающиеся столбы. Кто-то холодный хозяйничал у Зуева под тёплой лётной курткой, другой, такой же наглый, затыкал рот. Откуда-то выползла мысль, как похожи они на суворовских солдат, на тех, что на картине Репина. Или Сурикова?... Или на мозаике, той, что на Суворовском музее на Кирочной. Ингерманландцы, что ли звали их? Нет, такое слово ему не произнести, это точно! Ещё были там фанагорийцы, это легче сказать, проще…
       - Фанарийцы, - обратился он к спутнику, губы, почему-то не слушались, - фагори… фари-цы. Мы… Как у Суворова, я не виноват…
       – Оба-на, - воскликнул Олег, - троллейбабус. А ну, рванём!
       И они побежали. Легко сказать «побежали»! Ноги вели себя так, как будто Зуев не имел к ним никакого отношения. Они не желали бежать «на цыпочках», как положено. Его, нелепо отталкивавшегося пятками и приземлявшегося на них же через каждые два шага заносило в сторону, а потом швыряло в другую. Олег придержал готовые захлопнуться двери.
      – Ну, видишь, теперь – путём! А ты боялась! Теперь три остановки и – порядок. А ты, зуев инженер, гляжу, совсем скис…
      Было, было что-то обидное в произнесённых словах, но что именно не успело запрыгнуть с улицы в захлопнувшиеся со стуком двери.
      - Ф-фанаберийцы, - пробормотал он и свысока взглянул на спутника. - Нормально…

      Три почти одинаковых деревенских дома стояли близко друг к другу. Странно, Омск ведь – большой город, а дома деревенские… Вьюга задувала теперь слева, мужик, который с ним приехал, стучался в правый дом. Это – Олег стучится. Долго стучится бывший Попов. Коношонок, то есть. В светлом проёме открывшейся двери женская фигура возбуждённо упрекала кого-то: 
       - Позже придти не мог? Гляди-ка – половина первого! Я неделю жду – нет, как нет! Позвонил бы, что ли! Я тебе что – железная, каменная? Бревно какое-нибудь? Не хочешь по-людски, так мотай на все четыре – что я другого не найду? Найду, не бойся! А это что? – она только сейчас увидела Зуева.
       – Ну, ладно, Люба, ладно… Будет! Ну, малость виноват, занят был, ты ж понимаешь! Верка у тебя? Наверняка у тебя! Встречайте, любите, жалуйте: хороший человек. Как говорится, коллега. - Олег уже тёр замёрзшие руки возле топившейся печки.
      - Ты погляди, Верка! Нет, ты погляди: целую неделю глаз не казал, а тут явился, да ещё с таким вот, - Люба половым веником сметала с одежд гостей, с шапок горы снега. – От самого несёт, как от алкаша какого, да ещё и этого с собой привёл, а он даже «мама» промычать не может, стоит еле-еле. Того и гляди рухнет, ходок вшивый. Скажи, подруга, тебе нужен такой? 
       Непослушными руками Зуев расстёгивал куртку; за столом сидела вторая. Неопределённо улыбнувшись, она ответила неожиданно мелодичным голосом:
       - А там посмотрим, подруга. В случае чего сможем ведь и применть его. Для дела.
       Обе женщины были коренасты и приземисты; именно такие и торгуют на рынках, как правило, в овощных рядах. На обеих - вязаные когда-то стиранные кофты неопределённых цветов, у Верки кое-где свисали растрёпанные жирноватые волосы. «Патлы, - подумал Зуев, - это называется патлы. А вот у Салатной пател нет… Или патлов? Зачем же он ушёл оттуда? Затащил его этот Олег, бывший Попов, незнамо куда! Там она, Салатная, там, где светло, где музыка. Там ждёт она его… Как, как она плакала! Обидели её эти... Но, на что же ты-то сам рассчитывал?» - спросил он себя и, медленно трезвея, стараясь не промахнуться мимо скамьи, подсел к столу. Между тем, Олег балагурил:
       - Ах, вы Веры, ах, вы Любы! Мы в надежде, ох, в сугубой: растёт надежда вглубь и вширь, что поставите фуфырь…
       – Да ну тебя, - оскалилась Люба, - тебе за воротник ещё немного, так ты и свалишься. А приятель твой, тоже мне ходок, так он и без того уже вполне хорош. Зачем только привёл? Верка, покажи этому, где лечь. С него, с козла, всё равно толку сейчас никакого…
       Широкая кровать, лежбище, а не кровать была накрыта деревенским лоскутным одеялом. Зуев и до этого заметил уже - в доме пахло чем-то деревенским, а вблизи от ложа ощутил запах чего-то кислого, застарелого и нечистого, и через его начинавшую уже болеть голову проползла мысль. Не мысль – видение: Салатная в своём удивительном обличьи, в платье этом длинном, так подчёркивающем её женственность, её ноги, ложится на это… Он молча повернулся и, пошатываясь и неуверенно ступая, пошёл к вешалке.
       – Я ж говорю, что совсем мужик не соображает. – Люба попыталась схватить его за рукав. - Куда ты, пьянь подзаборная!
       Но, он уже открывал дверь и, оборачиваясь к ней, совершенно неожиданно для себя чётко произнёс:
       - Фанагорийцы. И ещё ингерманландцы…

       Ветер сразу толкнул в сторону, и он чуть не завяз с сугробе. Но знал он, был уверен, помнил, в какую сторону надо возвращаться – в ту, откуда приехали. Две цепочки фонарей вдоль улицы вдруг потухли, разом исчезли и понять, где бредёт он в этом завивающемся, вихрящемся снегу можно было только по кое-где ещё не потушенным окнам. Холод проникал в него всё дальше, всё глубже, голова болела уже в полную силу. Вот так же, вспомнил он, будучи ещё студентом и членом институтской агитбригады, он, случайно отставший от всех, топал четыре километра по дороге от Русско-Высоцкого в Финно-Высоцкое. Да, по такой же вот по вьюге топал, и надетая тогда на нём армейская шинель смутила встреченный патруль близлежащей воинской части. Смешно вспомнить, как долго пытал его патруль, с какой, мол, целью, он надел её, свою шинель. Наверное, тогда было холоднее, чем сейчас – на нём, ведь, теперь лётная куртка, всё-таки она на меху… На цыгейке, на белой - а бывает ли цыгейка белой? Как удачно он купил тогда куртку эту у того лётчика!... Целый костюм лётный купил – и куртку, и штаны… Надо было и штаны в командировку взять…
       Ноги его то и дело застревали в поперечных надувах сугробов, он их не чувствовал, снег давно забрался в туфли, голова совсем разламывалась. Зуев споткнулся о скамейку на троллейбусной остановке и присел. Что он, проклятый, что ли!... Ветер сразу стал дуть удобнее – навес ему помогает, что ли? И, как будто бы, теплее стало… Вроде бы…
        Вот, чёрт! Моторы провыли совсем рядом, и, с трудом разодрав глаза, он увидел удаляющиеся два красные огонька случайного грузового троллейбуса. В мире, оказывается, не существовало ничего, кроме неистовой головной боли! Совсем окоченевший, он двинулся дальше и за плавным поворотом улицы, наконец-то, в ярком сиянии фонарей вдали возникло здание гостиницы. Долго, наверное минут пятнадцать он молотил в неподдающиеся стеклянные двери, давил на звонок, и только когда на него, совсем уже замерзающего, вздувающейся волной накатил страх, в глубине холла вдруг вспыхнул свет. Заспанный швейцар, почему-то в фуражке, уже издали начал крыть его изысканными словами русского языка и открыл двери только когда увидел ключ с гостиничной грушей; как ключ к нему попал, Зуев не помнил.
         Не сказать, чтобы в номере было тепло, но ему нужен был не сам номер, а ванна. Горячая ванна… Поискав пробку, призванную затыкать слив, он убедился, что её не было. Вот, чёрт! Раздевшись и не в силах больше сдерживать бурную дрожь, Зуев встал под душ. Наконец-то! Наконец-то сейчас… Но, через полминуты вода стала горячей чересчур. Он покрутил эти, как их там, рукоятки на кранах. Холодной воды не было, не шла холодная – только горячая! Обжигаясь и приплясывая, отводя душевой рожок, как можно дальше, Зуев стал брызгать на себя этим кипятком, пытаясь согреться, и через какое-то время ему это почти удалось; дрожь прошла, хотя, если перестать обрызгивать себя этими горячими мелкими капельками, он сразу начинал замерзать. Помещение ванной наполнилось густым прохладным туманом, голова разламывалась. Он завернул кран и, наскоро  промокнув себя полотенцем, рухнул в постель…

        Женские возгласы, рабочая перебранка слышалась вокруг:
        - Срывай их к чёртовой матери! С обоих срывай! Нет, покрывало не трогай!...
        - Посмотри в ванной – там мусорное есть…
        - От двери начинай, от двери!
        - Эх, тапки промокли совсем. Новые тапки…
        Он высунул нос из-под одеяла. Две женщины в рабочих халатах быстро и резко двигались по гостиничному номеру, собирая воду; она заливала весь пол.
        – Продрал глаза, алкоголик! Залил зенки-то, а воду оставил! Новый дом, два месяца, как… Всё залил, всё! По лестнице ведь бежала… Заставить бы ремонт делать за свой счёт, самого делать заставить…
        Они поносили его в два голоса, не переставая собирать воду, и до Зуева постепенно стало доходить, что этот потоп, этот пожар в бане произошёл из-за него, хотя он и не очень понимал суть произошедшего. Не переставая ругать его и всех мужиков-алкоголиков на свете, они, наконец, ушли, и тогда он вылез из-под одеяла. Насквозь промокшие домашние тапки валялись под кроватью, влажный ещё пол холодил босые ноги, голова болела по-прежнему и глаза не хотели смотреть на мир. Когда он вышел из ванной, Эдуард стоял посереди номера и с удивлением озирался:
        - С добрым утром, коллега! Видал, как рано убираются в этой гостинице!
        Поморщившись, Зуев спросил:
        - Вы их не встретили?
        – Слушай, давай-ка сразу на ты. Эгей! А ты, видать, того…  Полечиться хочешь? – он открыл чемодан и вынул плоскую фляжку. – Что там у нас? Смотри-ка - «двин»!  Кого, ты говоришь, не встретил?
       - Да, уборщиц! Они тут только что… - странно трясущейся рукой Зуев принял протянутые полстакана.
       – Не понял… - Эдуард прошёл в ванную и сразу вернулся. – Так это, что - потоп был тут, что ли?  Не ты ли его устроил? – он хохотнул и уставился на соседа. 
       Опорожнив стакан, Зуев кивнул:
       - Не хотел я, честное слово не хотел! Холодной воды ночью не оказалось. Пытался включить, да и забыл завернуть обратно. Горячую завернул… Теперь, вот, платить придётся.
       – Пойдём-ка, пойдём, - потащил его Эдуард, - смотри!
       Он показал на головку душевого распылителя, смотревшую мимо ванны.
       – Видишь? А теперь попробуй перевесить её, направить так, чтобы смотрела не на пол, а во внутрь ванны… Во-от! Сами они и виноваты – просто строить надо, как надо!
       – А гардины? – неуверенно спросил Зуев, - ты же видишь – сорваны все с окон, Ими-то воду и собирали! 
       - А им кто велел гардинами? Кто велел? Для этого тряпки существуют. Так и ответь им – платите сами!
       Было интересно, что голова уже почти прошла – видать, быстрое это лекарство, этот «двин», хорошо знает своё дело. Часы показывали половину десятого. Давно уже ждали его на заводе, а он…
        - Ну, пока. Тебе, похоже, надо идтить, а я прилягу, - потянулся всем телом Эдуард, - всю-то ночку я гуляла, глазок ясных не смыкала… Ты, надеюсь, воспользовался хатой? Было кого? Аль ты не ходок? 
        - Ходок, - грустно вздохнул Зуев, выходя из номера, - только, оказывается, ходить-то тоже уметь надо…

        За столом в кабинете начальника производства сидел плотный мужик, чем-то напоминавший зуевского школьного учителя математики. Он встал из-за стола и молча, но радушно поприветствовал вошедшего Зуева; трое других, присутствовавших вчера, тоже молча пожали ему руку.
        – В общем, так, - сказал мужик, - мне уже сказали: Ваша фамилия Зуев. Моя - Железняк. Зовут Зиновий Львович. Я ознакомился с проделанной Вами работой. Ознакомьтесь с документом и подпишите…   
        Дверь отворилась, и Олег, мягко ступая через весь кабинет, подошёл к столу; только когда он остановился, Железняк продолжил:
        - Ознакомьтесь и подпишите, если посчитаете нужным.
        Внимательно вчитываясь в документ, Зуев временами поднимал глаза на Железняка; тот ни на миг не отрывал взгляд от лица Олега. В документе всё было правильно, только невольно поражала мягкость и обтекаемость формулировок. Казалось речь идёт не об ошибках и разболтанности производства, а о незначительном недоразумении, на которое не стоило бы обращать внимания. Он внутренне улыбнулся и расписался внизу:
       - По-моему, не хватает двух запятых…
       - Не может быть, - нахмурился Железняк, но, мазнув взглядом по тексту, огорчённо вздохнул, - согласен. С грамотностью у нас… Ладно, не будем.
    Собираясь произнести прощальные слова, Зуев уже привставал, когда вдруг неожиданно услышал:
       - Вынужден принести извинения за некоторых своих работников и за направленную в ваш адрес претензию; нам ещё предстоит разобраться в причинах произошедшего недоразумения… - Начальник производства замолчал, как будто бы, вслушиваясь в нависшую в кабинете тишину и вдруг широко улыбнулся. - Приезжайте к нам как-нибудь ещё. А у Вас хорошая фамилия, Зуев! Та же, что, девичья, была у моей жены. Вы женаты, дети есть?
       - Женат, будут, - пожимая дружелюбно протянутую руку, Зуев тоже улыбался.
       - За сим все свободны, - начальник производства был уже снова серьёзен, - а Вас, Коношонок, я попрошу остаться…

       Ночь уже опустилась над Омском и его аэропортом. Устраиваясь в кресле и уже пристегнувшись, Зуев в который раз прокатывал в памяти события последних суток. Последняя встреча была просто приятна по-человечески. А остальное? Ведь он, похоже, как окуджавский Ванька Морозов, «по провлоке» ходил! «Ходок»… Странное слово, неожиданный и странный смысл его… Обычно это – тот, кто много ходит, или, вот, бывают ходоки к какому-либо значительному лицу, просители. Нет, не то…
      И только когда завыли, засвистели моторы, Зуев вспомнил, как провыл рядом ночной троллейбус и с облегчением уловил, что новый для него смысл этого слова сродни точности попадания в цель мальчишеского плевка.   

              http://www.proza.ru/2012/08/28/422