Антоний

Антоний вышел из церкви. Необычайная благость проливалась в душе его.
Теперь он был крещен.
Хорошо и покойно было в церкви, и пахло нежностью пчелиного воска, чуть трещали мягкие, гибкие свечи, и мерцали золотые паникадила. У батюшки были умные, мягкие глаза, небольшой рот в густой бороде, гладкие круглые щеки. Большие руки, белые, как яровой воск, от которых исходило невероятное тепло, совершили обряд крещения. Кожа становилась холодной и гладкой, когда ее касалась святая вода…
Антоний подумал тогда, что и Иисус проходил тот же обряд, и ему стало светло и радостно на душе. Весь свой долгий жизненный путь он шел к тому, чтобы почувствовать себя достойным крещения, и теперь, твердо решив следовать христианским заповедям, пришел в этот храм.
Все кончилось, были произнесены нужные молитвы и сказаны нужные слова. Батюшка улыбнулся и протянул Антонию одну из потушенных свечей. Новый крест непривычно и радостно блестел на груди в полумраке храма, чуть покачиваясь на тонком шнурке. Пора было уходить.
И Антоний вышел из церкви.
После плотного, ласково-жаркого воздуха храма было удивительно вновь окунуться в кипящую, горелую атмосферу города, его бурлящий и черный зной. По серым улицам за церковной оградой сновали темные фигуры людей, раскалено-свинцовое небо давило захлопнутой крышкой. Антоний потер грудь, укололся о собственный крест. Раньше он не замечал, что вокруг так темно. Впрочем, пожалуй, пока он крестился, уже наступил вечер…
Антоний двинулся по хрусткой каменной тропинке к воротам церкви. К нему приблизилось несколько юродивых и нищих, пьяных, грязных. Он подал им всем по небольшой монетке и окончательно покинул землю храма.
Внезапно похолодало, и сумрак сгустился еще сильнее. Люди без улыбок, в темной одежде быстро проходили мимо него. Антоний, плотнее запахнувшись, заспешил под холодным солнцем. У самых ног он неожиданно услышал робкий стон. Наклонившись, Антоний рассмотрел жалкого, избитого человека, который лежал в двух лужах: крови и собственной мочи. Кажется, он был алкоголиком, и кому-то сильно не угодил.
Люди один за другим проходили мимо умирающего, не бросая на него даже мимолетного взгляда, некоторые ускоряли шаг, а некоторые будто и не видели ничего особенного. Стоящий рядом Антоний отчего-то тоже почувствовал себя невидимкой.   
- Давайте я помогу вам подняться, - негромко сказал он, протягивая алкоголику руку. Лежащий человек медленно приоткрыл один покрасневший глаз с распухшим, лиловым веком, гладко натянутым, блестящим. Глаз этот, чуть дрожа зрачком, равнодушно и с невыразимой болью заглянул в Антония, а потом неожиданно расплылся, почернел и замер навеки…
Антоний поежился и, стараясь не вдыхать глубоко отвратительный запах переработанного алкоголя, легким движением закрыл покойнику глаза. Он немного растерялся, а потому, повернувшись к какому-то прохожему, взял его за рукав. Прохожий – представительный мужчина в черном кожаном пальто с дипломатом в руке – откровенно вздрогнул и уставился на Антония так, словно тот с неба свалился.
- Здравствуйте, - растерянно сказал Антоний, чтобы сказать хоть что-то.
- Здравствуйте, - настороженно повторил мужчина, и при этом у него подпрыгнули и хлопнули щеки.
- Помогите мне, - попросил Антоний.
- Что сделать? – мужчина неприязненно поморщился, будто его попросили о чем-то крайне неприличном.
- Ну, видите, умер человек… Нужно же что-то сделать. Нельзя же его так оставлять, а все равнодушно проходят мимо.
- Вы с ума сошли? – голос мужчины сорвался на визг. – Я бы посоветовал вам меньше пить! Где вы видите труп?! Это же просто груда грязного тряпья! Отпустите мою руку! Отпустите немедленно! Караул! Грабят! Скажите «нет» наркотикам! – мужчина вдруг судорожно задергался и, как-то странно припрыгивая, бросился прочь. Антоний проводил его удивленным взглядом, а потом вновь посмотрел на погибшего алкоголика.
Но тело куда-то исчезло. На асфальте, смешиваясь, расплывались две лужи, тускло поблескивала кровь в заходящем солнце, валялись изодранные грязные вещи, но самого алкоголика не было.
Антоний вздрогнул. Огляделся вокруг. Люди продолжали идти, быстро, почти мчась, они проскальзывали мимо, некоторые с брезгливым любопытством оглядывали тряпье.
Антоний зажмурил глаза и изо всех сил надавил на них крепкими пальцами. На темной стороне век запрыгали ослепительные точки.
Пожалуй, пора было спать.
… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … 
Следующее утро оказалось еще темнее, чем вчерашний вечер. Небо, казалось, забыло о своем прошлом неестественно-синем цвете, серело скупо и убого. В такую погоду хотелось лишь спать и ничего не видеть.
Но Антоний решил прогуляться.
В низинах города сгущался туман. Люди ходили быстро, порой наталкивались друг на друга в клокастом студне, отскакивали в разные стороны и, не поднимая глаз, разбегались в разные стороны.
Антоний, будто заколдовавшись всеобщей атмосферой, тоже все ускорял шаг, и неожиданно для самого себя вдруг столкнулся с какими-то двумя людьми. Едва удержавшись на ногах, он заметил, как рука одного из них скользнула в карман другого и, сверкнув ослепительной гибкой змеей, переложила чужое портмоне себе за пазуху.
- Эй! – Антоний возмущенно схватил вора за воротник. – Стойте!
- Вы что это? – обворованный подозрительно прищурился. – Маньяк?
- Он только что украл ваш кошелек! – Антоний нахмурился. Вор как-то странно хакнул и, ловко вырвавшись из расслабившихся пальцев растерявшего Антония, растворился в толпе. – Эй! Держите его! Он вор!
- Ах, оставьте, - жертва неожиданно равнодушно вывернула собственный карман и пустым взглядом окинула дырявую подкладку. – Наверное, сам выпал. Или вы вытащили.
- Да нет же, я видел! Это он украл! – Антоний опешил.
- Оно вам надо? – собеседник устало уставился на Антония. – Не трогайте их, их целая банда. Уже давно кому-нибудь передал… Сейчас никому ничего не докажешь. До свиданья.
- До свиданья… - Антоний удивленно сощурился и, подрагивая плечами, зашагал прочь, на этот раз медленно, старательно обходя каждого прохожего. Что-то неладное творилось в этом мире, что-то стало не так…
По-летнему светлые ночи почти перестали отличаться от мрачных, суровых рассветов. Лучи солнца казались пластмассовыми, нарисованными, не греющими и темными, несущими скорее мрак, чем свет. В воздухе проносились странные звуки, жужжащие, трещащие, похожие на взрывы и свисты пуль.
В липком сумраке были плохо видны люди.
Новое утро ворвалось визгом и рыком низко летящего самолета. Антоний вгляделся в мрачное небо. Действительно, летел маленький серебристый самолет.
Антоний побежал, нервно проскальзывая между людей, как лейкоцит в токе крови. От черной галочки самолета стали открываться странные колючие точки, которые, падая отвесно и неминуемо, грохались об землю, неся с собой смерть.
Прыснула первая струя земли. Антонию песок засыпал глаза. Обвалился какой-то дом, невдалеке упала оторванная кисть, зеленая, в алой кровавой слизи, нежно-влажная, мягкая и вздуто-упругая. Тянулись жилы, синели грязные ногти.
Антоний хрипло вскрикнул и закрыл руками глаза, которые кипели слезами от боли. Ноги, занемевшие холодом, сами несли его прочь. Он бежал, желая взлететь.
- Война! Война! Началась война!
Свист, взрыв, хруст разорванной земли, и безостановочный рык самолетов над головой. Антоний, задыхаясь, остановился, прижал руку к груди и, пытаясь отдышаться, огляделся вокруг. Дымились черные остовы домов, тонкой струйкой откуда-то бежала чужая кровь, виднелись обугленные и разорванные тела. Ужас. Смерть. Безысходность.
И, равнодушно огибая поверженных, шагали прохожие, совершенно как обычно: все суетливо, торопливо, по-деловому.
- Война! – Антоний закричал во всю глотку. Какая-то женщина рядом с ним, волокущая за руку ребенка, вздрогнула и посмотрела изумленно.
- Не кричите, не у себя дома. Сумасшедший… - укоризненно пробормотала она и, загораживая от него сына, заспешила прочь.
Антоний растерянно закачался среди улицы. Его толкали в спину, обходили, морщились. Все были равнодушны, никто даже взглядом не выдавал, что видит то же, что и сам Антоний.
Вот теперь им завладел настоящий ужас…
Самолеты исчезли из неба, которое казалось теперь полем крестиков-ноликов, перечеркнутое невидимыми темными следами. Антоний поднял одну ногу и энергичным движением стряхнул с нее липкую грязь – сажу, смешанную с кровью. Где-то на востоке города послышались выстрелы. В бой вступала пехота.
- К будущему утру окажутся здесь, - подумал Антоний.
Так и произошло. День, темнее вчерашнего, рассыпался треском автоматов. Грохотали военные, бегающие, бесцветные, похожие на вмятины в окружающих предметах, несуществующие, грозные, смертельно опасные. Снова зарычали самолеты, повизгивая бомбами, как хищный зверь в истерике.
Антония тянуло на улицу. Шатаясь, он вышел в пропахший гарью воздух. Чад лез в глаза.
Соседний с ним дом был разрушен, и из-под завалов раздавался отчаянный детский плач. Антоний на неверных ногах приблизился к руинам, толкнул дверь на одной петле, болтающейся практически в пустоте. Дверь, всхлипнув, упала с тихим охом, и показалось выжженное нутро дома, засыпанное обломками стен. Антоний шагнул внутрь, вопли оружия стали звучать приглушеннее. Он пошел на голос ребенка.
В одной из засыпанных комнат, в которую пришлось залезть через обрушенный потолок, сидела маленькая девочка. Ребенок, судорожно всхлипывая, безнадежно смотрел на собственную маленькую ножку, зажатую глыбами бетона. Хорошенькая заплаканная мордочка была вся в мелу, хрустальные слезки проложили там липкие дорожки. Антоний бросился к девочке, поднапрягся, отбросил один из камней. Ножка оказалась почти цела: во всяком случае, перелома не было, но без синяков и ссадин, конечно, не обошлось.
- Иди сюда, красавица, - Антоний завернул безропотную малышку в собственную одежду и прижал к груди. Ребенок доверчиво обхватил его за шею нежными ручками.
- Какая страшная война! – тихо выговорила девочка в самое его ухо влажным маленьким ртом.
- Очень страшная, - растерянно согласился Антоний, прикидывая, как теперь им вдвоем отсюда выбраться. До потолка с ребенком на руках не долезть. – А кто сказал тебе, что это война? – Вдруг встрепенулся он.
- Мама, - ответила малышка, и в ее ясных темных глазах заблестели слезы. Кажется, она готова была вновь разрыдаться.
- А где твоя мама? – Антоний неуверенно улыбнулся и поправил девочке челку.
- Я не знаю. Но была в той комнате, - пухлая ручка указала в сторону. Антоний, не колеблясь ни секунды, направился к завалу в дверном проеме. Девочку пришлось спустить с рук, что она восприняла с явной тревогой, но Антоний, успокаивающе погладив ее по голове, взялся раскидывать камни. Скоро в обугленном проеме образовался узкий ход. Кашляя от пыли и закрывая рот рукавом, Антоний направился по нему, оставив девочку снаружи. Внезапно его ухо уловило слабый стон, Антоний наклонился и заметил на полу черноволосую женщину с тонким прямым носом на изможденном лице, удивительно красивом. Кажется, женщина была еврейкой.
Она едва дышала.
Антоний присел перед полузаваленной женщиной на корточки, попытался откатить с ее груди огромный камень, но тут еврейка громко застонала и открыла глубокие карие глаза.
- Где Надежда? – едва слышно спросила она, с трудом шевеля сухими губами.
-  Ваша дочь? Она у двери. С ней все в порядке, - Антоний поднапрягся и все же скинул огромный камень. Поднялось облако меловой пыли, женщина судорожно закашляла.
- Это хорошо. Меня зовут София… У меня есть еще две девочки… Постарайтесь их найти, умоляю вас. И не оставляйте Надежду, не оставляйте ее, я прошу вас. Я сейчас умру, я это знаю, но вы – не оставляйте ее и не говорите, что я умерла, она такая нежная, она не переживет! Господи, какие же злые люди всюду, почему же они ничего не видят кругом себя… Война… Эта война убьет всех, если только не…
- Что «не»? Что «не»?!!! – Антоний схватил Софию за вялое плечо и затряс ее изо всех сил. Изо рта у женщины пошла кровь, она тихо захрипела, потом беззвучно вскрикнула, дернулась и, вытянувшись всем телом, закаменела в обширной судороге, все ее мышцы выпучились твердыми шарами.
Антоний, отряхнув руки, поднялся на ноги. Внезапно он подумал, что София – первый «целый» труп, который он увидел в эту войну… И первый человек, который сам тоже увидел эту войну.
Антоний закрыл Софии глаза и присыпал ее тело крошевом камня. Подумал и прочитал над ней «Отче наш» и перекрестил. Он и сам не знал, зачем это сделал, но ему казалось, что это правильно.
Надя послушно ждала его у дверей. Ее ножка почернела и распухла сильнее. Антоний вновь взял малышку на руки.
- Вы нашли мою маму?
- Нет, - Антоний даже не почувствовал угрызений совести из-за того, что солгал. – У тебя есть сестры?
- Да, но я не знаю, где они.
- Ладно. Тогда мы уходим.
Антоний с девочкой на руках выбрались из завала через окно. Шатаясь, он побрел по дороге. Продолжалась бомбежка, стрекотали автоматы. Надя крепко держала Антония за шею и смотрела вокруг расширенными от ужаса глазами. Антоний, не видя ничего, равнодушно шел вперед, перешагивая через трупы.
Ему нужно было спрятать девочку.
… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … …
Утром Надя стала просить еды. Всю ночь она почти не спала, встревожено металась, плакала, покрывалась потом и бессознательно гладила перебинтованную раненую ножку и сегодня, чернильным утром, смотрела на Антония большими глазами с поволокой, нечеткими, как в тумане, и жалобно просила еды. Боясь оставлять ее одну, он завернул малышку в какое-то одеяло, снова взял на руки, и вдвоем они отправились под пули. Надя вздрагивала от каждого взрыва и прижималась к его груди все сильнее.
Антоний предположить не мог, где бы достать еды. Вдруг ему на глаза попалась жирная женщина с авоськами, полными продуктов. Антоний бросился к ней со всех ног.
- Умоляю вас, дайте поесть ребенку!
- Что? – толстуха крепче прижала к себе сумки. – Ни за что! Ни стыда, ни совести! Одеяло свернул, и говорит, что ребенок!
- Какое одеяло, опомнитесь! – Антоний откинул с Наденькиного лица ткань. – Это же ребенок.
Толстуха, не оборачиваясь и не говоря ни слова, бросилась прочь, спотыкаясь от жадности. Антоний раздосадовано топнул ногой.
- Негодяи! Они словно не видят тебя! Ничего не видят! Войны не видят! Откуда она взяла эту еду? – раздраженно проговорил Антоний.
Наденька смолчала.
Им повезло – в тот же день они наткнулись на разорванный продуктовый магазин и набрали кучу еды. Пожалуй, толстуха шла отсюда.
Небо все темнело, город все разрушался, людей становилось все меньше.
На дорогах лежали рваные шины, похожие на шкуры диковинных, вымерших давно динозавров. Скелетами древних рептилий чернели дома. Солнце уже было едва видно, болталось забыто, нелепо, похожее на белесый след от пальца на закопченной сковороде.
Весь следующий день Антоний с Наденькой бездумно ходили по улицам. Иногда им приходилось прятаться от падающих бомб и автоматных очередей. Надя плакала, но как-то не испуганно, а так, чтобы хоть чем-то отвлечься от безысходного ужаса. Ее нога никак не заживала.
Антоний чувствовал, что бессилен что-либо изменить, и им все сильнее одолевало безразличье, но все же крепкие объятья малышки время от времени напоминали ему о том, что в этом мире еще не все пропало и нельзя опускать рук. Раненых на улицах почти не было, все больше покойники или равнодушие прохожие. На исходе дня, когда тьма плеснула еще немного краски в серость неба и стало ясно, насколько черным окажется будущее утро, Антоний подошел к какой-то женщине с умным и добрым лицом.
- Скажите, - спросил он, облизнув потрескавшиеся губы. – Неужели вы тоже не видите, что идет война?
Женщина посмотрела на него испуганно и часто заморгала.    
- Вы меня слышите? Вы тоже не видите, что дни становятся все темнее?
Женщина попыталась уйти, но Антоний не дал ей этого сделать, шагнув в бок и преградив ей дорогу.
- Слышите?
- По-мо-ги-те! – неуверенно и тихо позвала женщина. – По-мо-ги-те!
- Вам никто не поможет, - жестко отозвался Антоний. – Как вы не помогаете никому.
Женщина стояла перед ним, худая, маленькая, испуганная и жалкая, похожая на мышь, смотрела с ужасом, мечтала выбраться из угла.
- Что я могу сделать? – гундосо спросила она.
- Вы знаете, как лечить сильные ушибы?
- А что это? – поинтересовалась женщина, делая несколько шагов в сторону. Она явно хотела сбежать, смешаться с толпой людей, которые огибали их серым, одинаково быстрым потоком.
Антоний плюнул на землю и пошел прочь.
… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … …
Наступил седьмой день, как Антоний был крещен. Утро оказалось даже темнее ушедшей ночи, не было ничего видно дальше собственного носа. Впервые Антонию пришло в голову, что можно зажечь свет. На ощупь он добрался до выключателя, пощелкал им, но лампочка лишь треснула пару раз жалобно и погасла навсегда. На улице тоже не было ни малейшего лучика света.
Антоний тяжело сглотнул и уселся на пол, оперся спиной о стену. Проснулась и тихо заплакала Наденька.
- Где ты?
- Я здесь. Иди ко мне, - Антоний протянул руки, и девочка, осторожно ступая, кое-как добралась до него, влезла на колени. Она плакала очень сильно, такой Антоний не видел ее давно.
- Что с тобой, малышка?
- Мне очень страшно. Моя старшая сестра говорила, что должен быть свет. Всегда, везде! Должен быть свет! Понимаешь? Сделай свет!
- Я не могу, малышка, - Антоний вздохнул и прижал Надю к себе. – К сожалению, я не могу. Хотя очень, очень хочу.
Вокруг было подозрительно тихо, казалось, что умерли все, кто жил. Отвратительно липко и сладко пахло разлагающимися трупами, которые – Антоний знал – были разбросаны всюду, и никто из равнодушных прохожих не то, что не хоронил, но даже и не обращал на них внимания. Разрушено почти каждое здание, земля покрыта песком развалин. Черное глянцевое небо. Непрекращающаяся гарь стоит горьким клейким столбом в горле между носом и грудью.
- Я хочу кушать.
- Малышка, у нас кончилась еда.
- Тогда дай мне света! Света! Без света я умру! – Надя заплакала сначала очень громко, а потом все тише и тише, и Антоний с внезапным ужасом понял, что девочка, действительно, умирает на его руках.
Он не мог этого допустить.
Антоний, спотыкаясь и почти падая, бросился на улицу, столкнулся с кем-то лицом к лицу. Этот кто-то отчаянно громко вскрикнул и метнулся в сторону. Антоний приободрился.
Значит, убиты еще не все.
Он побежал. Он искал света. Он врезался в дома, наступал на чьи-то трупы, скользил на крови, отмахивался головой от жирных мух, хватал не мертвых людей, но те, громко крича, убегали от него сломя голову.
Антоний остановился и прислушался. Надя уже не дышала.
- Нет. Нет-нет-нет-нет-нет. Нет-нет! – у него подломились ноги. Антоний медленно опустился на колени. И внезапно почувствовал, что плачет.
Кипело лицо, кипело все мясо.
Из-за ворота выскользнул и закачался крест. И тогда Антоний вспомнил.
Дрожащими пальцами он достал свечу, которую дал ему в церкви батюшка. Она блеснула в темноте своей белизной почти ослепительно.
Свеча была мягкая, погнутая, и Антоний попытался распрямить ее непослушными пальцами. Нашлись откуда-то и спички. Вспыхнул крошечный, неверный огонек. Стало немного видно мертвенно-бледное лицо Нади.
- Прости меня, малышка. Я такой кретин…
Внезапно ноздри крошечного личика дрогнули. Надя медленно открыла глаза, и пламя свечи треснуло, взметнулось вверх, вспыхнуло ярче. Антоний смог разглядеть и себя, и Наденьку полностью, не только лицо. Ее раненая ножка бросилась ему в глаза своей почти неестественной белизной.
- У тебя прошли синяки?..
Надя рассеянно, совершенно по-взрослому кивнула и обернулась назад, откуда в круг света вошли, держась за руки, две девочки, удивительно сильно похожие на нее.
- Это мои сестры, - тихо сказала Надя.
Пламя свечи разгоралось все сильнее, на него было невозможно смотреть. Теперь оно образовывало круг света, в котором стала видна улица, погибшие люди. Антоний смотрел на них, но не испытывал ужаса. Скорее его чувство называлось щемящей грустью.
Пришедшие девочки, крепко обняв Надю, сели рядом с ней. Антоний растерянно взглянул на них, и вдруг услышал негромкий плач. Он даже вздрогнул от изумления – до этого он слышал как плачет одна Надя. Неужели кто-то еще проникся к кому-то жалостью?!
К кругу света подошла какая-то женщина. Она отчаянно рыдала и утирала глаза платком.
- Какая кошмарная война… Ах, как жалко всех! - пробормотала она, не решаясь перешагнуть неверную черту дрожащей темноты, но свет блеснул вновь и поглотил плачущую женщину. Она неуверенно зажмурилась, а потом открыла глаза и, плача, встала перед свечой на колени.
Между тем из темноты стало слышаться все больше голосов. Кто-то плакал, кто-то причитал, кто-то кричал от ужаса, а круг становился все больше, охватывал всю улицу, расстилался огненным ковром, превращался в новое солнце, и из сумрака появлялся человек за человеком, люди дрожащие, испуганные, живые, с мокрыми от слез и искаженными ужасом лицами, они тянулись друг к другу, к свету, брели, бежали, и мир наполнился голосами, и стало невероятно много тепла.
Антоний поднялся на ноги, едва удерживая в руках живой огонь, поднял сияющую свечу над головой. Ее пламя превратилось в переливающийся, рвущийся в небо шар. Свет перелился за края, плеснулся наружу, стал виден весь город, каждый его закоулок, все погибшие, но и все живые. Люди, обнявшись, прижавшись человек к человеку, стояли, жмурясь от света, пытались подойти ближе, плакали тише. И внезапно кто-то сказал:
- Кончилась война. Мир воссиял.
29.06.09