Изгнание из рая

Виктор Кулаков
                "Я плачу и казню, совсем как небо,
                Которое карает, возлюбив...".
                Вильям Шекспир. «Отелло».

    Накануне вечером родителям показалось, что Лёва выглядит как-то устало...
- Вон, прямо синяки под глазами! – посетовала Елизавета Сергеевна, накрывая на стол к ужину. 
-Ну что ты говоришь, мать! Какие синяки?! – обхватывая ладонями, словно арбуз голову сына успокаивал жену Борис Борисович. – Это свет так... – говорил он, поправляя мальчику очки, пристально вглядываясь ему в глаза. 
- Ну, не знаю, Боря! Свет, - не свет! 
Пусть хотя бы пару дней побудет дома...
Ребёнок совсем измотался!
Такие нагрузки!..       
  Лёва Зайкин - поздний ребёнок..., а потому «единственный и неповторимый» сын любящих родителей проснулся по обыкновению рано.
Заложив руки за голову, он лежал и смотрел в потолок, моргая ещё не проснувшимися глазами. 
Перед уходом на работу мать измерила ему температуру и с облегчением вздохнула. – Ну, слава Богу!
...Ничего не болит? – спросила она, встряхивая градусник.– Правда, ничего...?
Лёва молча мотал головой и, выставляя руки, с удовольствием потягивался в тёплой постели...
- Ну и хорошо!– улыбнулась Елизавета Сергеевна и, поправив одеяло, поцеловала сына в лоб. – Сегодня в школу не пойдёшь...
- Почему-у?.. – загнусавил маленький хитрец.   
- Смотрите, как расстроился! – вытягивая в трубочку губы, подтрунивал над сыном Борис Борисович. – Смотри Лёвка, филонишь, чай?!..– пошутил он, тряся пальцем у носа. 
- Да будет тебе, отец! Филонишь...  – заступалась за сына Елизавета Сергеевна. – Дай ребёнку вздохнуть хоть... 
Она запустила пальцы в Лёвкины волосы и ласково потрепала их.
Я оставляю записку... – начала объяснять Елизавета Сергеевна с головой накрывшемуся одеялом, сыну. – Ты меня слушаешь, Лёва, или что?..
Вот записка, где - что лежит...
Я кладу её вот сюда...
Видишь?.. 
Вот сюда...
Она положила листок бумаги на тумбочку рядом с диваном. – Я потом позвоню Нине Николаевне и всё объясню...
А ты смотри, чтобы съел всё, как написано...
...Приду сегодня пораньше и проверю обязательно! Ты понял?..
Я спрашиваю, ты понял, Лёва?..
- Ну, понял, мам, понял! – делая очередные потягушки сморщил нос Лёвка.
- Он всё понял, мать!.. Конечно, понял!
Ребёнок обязательно всё съест! – улыбался Борис Борисович, колдуя перед шифоньером над галстучным узлом.
Дверь хлопнула.
Клацнули ключи в замке.
Мальчик остался в квартире один...
   Сквозь приоткрытую форточку было слышно, как во дворе на кустах ещё не успевшей распуститься сирени расскандалились воробьи...
Немного полежав, он спустил с постели ноги и босиком отправился по квартире...
Кошка Муська замяукав, побежала впереди, и Лёва чуть было не наступил на неё.
...На кухне пахло котлетами и ещё какой-то едой.
Подойдя к окну, встав коленками на табурет, он упёрся подбородком в стекло и, задрав голову, уставился наверх.
Там высоко над крышей был виден кусочек голубого неба, и в некоторых окнах дома напротив робко поблёскивали солнечные зайчики.
На карнизах последнего этажа, выкатывая глазки-бусинки, воркуя и надувая зобчики, смешно вертели головками голуби.
Они с удивлением и опаской смотрели вниз, где в тишине летнего утра елозил метлой по асфальту дворник Яша.
...Найдя в буфете банку с вареньем, Лёва принялся выуживать ложкой содержимое...
- Видела бы мама! – улыбнулся он, облизывая ложку.
Ему нравилось оставаться  одному... - Делай, что хочешь!
...А хочешь - ничего не делай!
Законно!..
  Щёлкнув выключателем, мальчик открыл дверь ванной...
Над умывальником из помутневшего с чёрными точками по бокам зеркала на него смотрела взлохмаченная голова.
- Дзянь, дзюнь, дзянь, дзюнь..., – растягивая глаза, запричитал Лёвка, изображая китайца, дёргая при этом головой и смеясь...
Оттопырив уши и растянув мизинцами рот, он высунул язык и «состроил рожу».
- Э-э-э! – закричал он, что было сил.   
Кошка вздыбила шерсть и, пригнувшись к полу, бросилась наутёк. 
...На полке - одеколон, стеклянные пузырьки, синяя мамина баночка с кремом «Нивея» - очень вкусно пахнет..., какие-то мочалочки, салфетки...
В шкафчике - мыло, зубная паста со щётками, и всякой разной всячины в большом
количестве...
- ...Папина кисточка для бритья - «здоровская » штука!..
Вдоволь накривлявшись, вытянув нос, Лёва застыл, уставившись на своё отображение в зеркале...
Ему так хотелось, чтобы у него как у папы росли усы, и на щеках тоже как у папы...
Тогда он может быть скорее станет взрослым, и Ира Буханец, - девочка из параллельного класса, в которую Лёва  втайне был влюблён, вдруг увидит и поймёт, что он взрослый мальчик, а не какой - нибудь там маленький, маменькин...
Взбивая мыльную пену, Лева завертел кисточкой в папином никелированном стаканчике...
Он много раз видел, как это делал отец, и теперь намазав пеной лицо, зажав в кулаке станок для бритья, осторожно заскоблил бритвой по бархатным щёчкам.
...Ощущения были малоприятные.
Даже скорее отвратительные...
Он скривил физиономию и провёл по мыльной щеке пальцем.
Ему не понравилось это занятие, и смыв пену он отправился в  комнату.
  Проходя через «залу», так мама называла большую комнату, Лёвка остановился у буфета и, опершись руками, просунул голову в нишу.
Старинная резная махина занимала почти половину стены.
Россыпь фарфоровых статуэток и хрустальных безделушек, расставленных Елизаветой Сергеевной в особом  «художественном  беспорядке», соседствовала с белыми слониками.
...Вот рыжая собака - «боксёр» с отбитой ногой.
Возле него маленький щенок. 
...А вот маленький Ленин, сидя на табурете, читает книгу.
Рядом – Чайковский на маленьком, из чёрного мрамора, пъедестальчике.
Отец  приспособил эту подставку под композитора после того, как разбился мамин кубок, который она получила за первое место по парашютным прыжкам.
- ...Это всё, что осталось от моей спортивной карьеры! – говорила, грустно улыбаясь, Елизавета Сергеевна, протирая тряпочкой статуэтку.
«Сыну моему Льву Зайкину!» – выгравировано на каменной подставке. – «Отец. Подпись» и дата: 26. 07. 1958 год.
- ...Это кто? ...Твой дедушка? – тыча пальцем в Чайковского, спрашивала  наивная девочка у Лёвки на дне рождения.
- Ну... – кивал "виновник", озадаченный неожиданным вопросом.      
Поправив косичку, девочка восторженно смотрела синими брызгами на Лёву, ещё долго оставаясь под впечатлением... 
   В самом центре буфета – орёл, взгромоздившись на камень, зловеще распустил крылья и приготовился клевать прикованного цепями бронзового Прометея.
Стоя возле несчастного, мальчик старался рассмотреть раны на его спине и, прищёлкивая  птицу по клюву, грозил ей кулаком. – ...У-у, тебе!
...Очень нравились ему яркие нарядные фигурки из «мейсенского» фарфора: улыбающийся юноша в розовых гольфах с подвязками, зелёных панталонах и бордовой шляпе с пером, приподняв бровь, наклонялся над сидящей пастушкой.
Красавица, смущаясь, отворачивалась, прикрывая лицо руками...
...А это - балерина!
Очень хорошенькая!
На маленькой её головке венок, вокруг тонкой талии балетная пачка.   
Приподняв над запрокинутой головкой белоснежную руку с изящными пальчиками, вытянув длинную тонкую ножку, она вот-вот сорвётся и побежит на косках вдоль буфетной ниши...
Лёвка держал фигурку в руках, внимательно разглядывая её со всех сторон, и гладил балерину пальцем по недозволенным местам.
Сердце его трепетало!.. 
  Когда приходили гости, и Елизавета Сергеевна открывая тяжёлую дверцу буфета,  доставала что-нибудь с полки то, как бы невзначай проговаривала, что буфет этот - антиквариат, что Борис Борисович в своё время с большими трудностями привёз его из Германии.
- ...Морёный дуб, отполированный под чёрное дерево! – дотрагиваясь до деревянной виноградной лозы, сообщала она гостям.
Те удивлённо качали головами и восхищались тонкой работой заграничных резчиков...
  Лёвка пододвинул стул к буфету, залез на него и приоткрыл тяжёлую дверцу.
Запах дерева, чая, ванили вперемежку с запахом лаврового листа и чего-то спиртного, приятно защекотал в носу.
В таинственной темноте он нащупал надорванный отцовский «Беломор" и, вытащив пачку,  лихо прищёлкнул по ней пальцем.
Каждый раз, вынимая папиросу, отец проделывал это легко и с особым шиком... 
На этот раз папиросина выпорхнула... и исчезла  под буфетом.
Опустившись на четвереньки, Лёвка долго шарил ножом вдоль узкой щели, сопел, вздыхал, пока, наконец, не выудил "беломорину" из пыльного "небытия".
Он крутил её в руках рассматривая и отряхивая от пыли.
Кошка Муська тёрлась спиной об Лёвкину ногу.
- Кысь, кысь, кысь,- позвал он её, подсовывая под нос кошке папиросу.- На...
Та вытянула голову и, понюхав, дёрнула лапкой и отошла в сторону.
Лёвка засмеялся. - Эх, ты, Муська! Дура ты, вот что! Не хочешь покурить?
Закусив папиросу зубами, Лёвка надавил пальцами на бумажный мундштук, как это обычно делал отец, и отправился на кухню.
В большом зеркале, что висело в прихожей он увидел себя и уткнувшись носом в стекло, начал выдавливать разные сочетания букв на английский манер.- Увэл, мэл, кэл, - кривлялся Лёвка перед зеркалом, вертя пальцами папиросу.
...На кухне чиркнув спичкой, он подпалил торчащую изо рта папиросу и  втянул дым в розовые лёгкие...
Лицо его побледнело, его затошнило, стало дурно. Чуть было, не потеряв сознание, он замахал руками и сильно закашлялся. 
Вокруг запрыгали чёрные точки вперемежку с яркими вспышками...
...Когда он пришёл в себя, загасил окурок под краном с водой и, решая каким образом избавиться от страшной улики, бросился в уборную.
Швырнув папироску в унитаз, с силой дёрнул он висящую на цепочке белую фарфоровую ручку.
Вода зашумела, заклокотала пузырьками, и вскоре  вылившись из бачка, начала противно подвывать и шипеть.
...Папироса неподвижно лежала на воде и не тонула.
Лёвка с досадой ещё раз дёрнул ручку, но не успевшая набраться вода, слегка побулькав, прожурчав, - остановилась. 
...Эти пасы могли бы продолжаться бесконечно...
Он сунул руку в унитаз.
Растопыренными пальцами, морщась, отворачиваясь, он подхватил "беломорину" и брезгливо пронеся её через всю кухню, запустил ею в открытую форточку.
Мокрый окурок плюхнулся между рамами и совсем испортил ему настроение.
...Лёвка бросился открывать окно, но тугие шпингалеты, словно намертво приваренные, оказались ему не под силу.      
- Надо найти что-нибудь такое..., такое... – бормотал он, роясь в отцовских инструментах... – Вот это вроде... Во... Тяжёлый!..
То, что надо! – обрадовался Лёва, пристукивая молотком по ладони.
Оказавшись вновь перед окном, примерившись, он с силой заколотил им по шпингалету...
...Нарисовавшаяся огромная - в половину стекла трещина привела его сначала в шок, ...затем в уныние.
Стоя перед треснувшим стеклом, он растерянно глядел на длинную причудливую извилину.
Злосчастный окурок лежал между окон в абсолютной недосягаемости, и словно насмехался над ним.
С отчаянием Лёвка набросился на шпингалет.
Он ковырял его, раскачивал, стучал по нему молотком...
...В конце концов, ему всё же удалось отжать его и открыть раму.
Схватив ненавистную папиросину, он со злостью метнул её в форточку.
На этот раз, попав, Лёва с облегчением вздохнул и, собравшись уже было уходить, вдруг услышал  разразившийся громом голос. 
Ну, кто это...? – кричал дворник Яша на весь двор. – Совсем совесть потеряли, суки!.. – гудел он, потрясая серые облупленные стены дома... – Ходи тут, убирай за вами говно!.. 
Дворник материл всеми ему известными нецензурными словами неизвестного «засранца», который прятался ...где-то за закрытыми окнами большого шестиэтажного «колодца».
Скукожившись, стремглав пустился Лёвка бежать в комнату, где из-за занавески сквозь окно испуганно стал высматривать матерящегося машущего метлой дворника.   
Постепенно всё успокоилось...   
Разгневанный дворник ушёл..., а Лёвка забрался под одеяло.    
Какое-то время он лежал, притаившись, и прислушивался...
Там внизу всё было тихо.
Всё так же щёлкали воробьи на ветках.
...Иногда где-то хлопала об косяк дверь, и чьи-то голоса гулко расползались в тиши двора.   
...Приподнявшись на цыпочках, Лёва включил стоящее на полочке прямо над головой радио и снова улегся в постель. 
- Здравствуй, дружок!..
Сегодня я расскажу тебе сказку про...
Зазвучала музыка...
Завораживающий голос Николая Литвинова вместе с волшебными сказочными персонажами  входил в мир детских переживаний...
Мальчик слушал, раскрыв рот, и в голове рисовались сказочные картинки...
Принцы, принцессы, злые колдуны и добрые волшебники мелькали  в его воображении...
Но время пробежало не заметно.
«Сказка за сказкой» кончилась...
Начались «последние известия»... 
Диктор серьёзным голосом говорил о международном положении, о вестях с полей, о температуре воздуха... 
Лёвка лежал и, закрывая время от времени глаза, соединяя указательные пальцы рук, что-то шептал  про себя, смешно шевеля губами...
Объявления о том кто кого приглашал на работу, о спектаклях, идущих в театрах города, и фильмах, которые можно посмотреть в кинотеатрах..., – были нудными, скучными и неинтересными.
- Бу-бу, бу-бу-бу, бу-бу, бу-бу-бу... – слова слились в один длинный, монотонный звук...
Лёвка с головой укрылся одеялом.
- Хорошо болеть! – подумал он и задремал...
- Последний шестой сигнал прозвучит в одиннадцать часов... – сказали по радио.
Через несколько секунд в репродукторе запикало...
-Раз, два, три... – считал про себя Лёвка, лёжа под одеялом с зажмуренными  глазами, – ...шесть!
- ...Одиннадцать часов - московское время! – произнёс женский голос.
Заиграла весёлая музыка, и уже мужской голос поздоровался  и весело объявил: - Начинаем производственную гимнастику, товарищи!
Встали прямо!
Плечи выпрямили!
Упражнения начинаем с ходьбы!..
Пианист уверенно выстукивал знакомую спортивную песенку.
- Раз, два, раз, два!..
Выше ноги!
...Ещё выше!
...Вот так! Хорошо, хорошо! – вещал бодрым голосом диктор. 
Лёва окончательно проснулся и задёргал ногами под одеялом.
- Не задерживайте дыхание!
...Хорошо!
Очень хорошо!
...Руки подняли над головой, потянулись и опустили руки.
Вот так!
Хорошо!
...И ещё раз.
...И выдохнули.
Ноги поставили на ширину плеч.
Спину держим ровно.
Переходим к следующему упражнению...

...И закончили, – сказал, наконец, весёлый физкультурник.
Пианист отыграл финальные аккорды...
Производственная гимнастика кончилась.
Так пробежало утро...            
   Так пробежало детство..., юность...
Пролетели дни..., месяцы..., годы... 
Канули в лету пятилетки, семилетки!..
Десятилетия пронеслись над страной!
...И вроде небо прежде было голубее!
...Да и трава зеленее!
...А запах, плеск Невской воды с синими  мазутными пятнами под раскачивающимися пустыми  одинокими баркасами и баржами, что возле заброшенных пирсов Васильевского острова?!               
...А Ленинградские улицы, перекрытые с утра машинами, притихшие в ожидании Первомайского парада на Дворцовой и демонстрации трудящихся на Невском?! 
...Перед глазами как сейчас - принятия в пионеры в центре площади Восстания возле камня, который власти застолбили под будущий памятник Ленину.
Дружина 476 школы с барабанщиками и горнистами, развернув знамя школы, выстроившись в колонну, шла по улице Маяковского, по Невскому проспекту...
Милиционер останавливал движение машин на Невском, пропуская  движущихся по центру проспекта школьников.
Старшина многозначительно улыбался, отдавая честь шагающей впереди колонны хорошенькой белокурой старшей пионервожатой Оле.
Та смущённо отворачивалась, искоса бросая взгляды на представителя власти, ...и делала замечания разбаловавшимся в колонне мальчишкам.       
...А первые свидания и поцелуи?!
...А вальяжные финны с чувством явного превосходства, фланирующие по Невскому в плащах «балоньях»?!
...А "форца"?!
...А галерея на "гостинке"?!
...А «Сайгон», что на углу Невского и Владимирского?!..
...Встречи, разговоры, "продвинутые" молодые художники, поэты с голодным блеском в глазах, двойной кофе по 28 копеек, портвейн «Алабашлы»?!
...И  многое, многое, многое ещё чего!..
Где Вы, друзья – приятели – товарищи, разлетевшиеся, растворившиеся во времени и пространстве?
Увы!
Всё в далёком «вчера»!.. 
Даже в "позавчера"!..
Уже другие люди ходят по земле...
Другие песни летят из окон домов...
Всё, всё стало другим!..
Лишь память цепляет время, комом сдавливает горло, натягивая
печальные улыбки на бледные озабоченные лица повзрослевших,
постаревших, бывших детей «каменных джунглей» из шестидесятых...
               
 
 ...Время, - изгнание из рая, песок, текущий сквозь пальцы, на обжигающем солнцем ветру;
…дождь, печально струящийся с небес, на глазах бесследно исчезающий  в пересохшей пустынной почве;
…тяжёлая морская гладь, торжественно уносящая своим течением наши пороки, добродетель, богатство, бедность, радость и горе, жизнь и смерть!
Разноцветными ветрами время пролетит над нами, унеся с собой лучшие годы розового детства, несуразной юности, нескладной бурной молодости. 
...Оставит нам лишь память, тревожные сны, право быть прощёнными,  простить всех, и достойно закончив своё путешествие, раствориться в вечности…      


 
  Лето 1989 года в Ленинграде выдалось впечатляющее!.. 
Первая половина июля: +23,  25 в тени, …и ни дождинки, даже намёка!..   
Солнце зависло в голубом купале северного неба, замерло на месте, ...задышало, ...залюбило! 
Где-то в области горел лес, дымился торфяник...
Горячий ветер лениво бражил над городом, накрывая улицы тяжёлым першащим горло, сладким дымным запахом... 
Неспешные речные трамвайчики, утюжа реки и каналы, бухтели моторами вдоль ажурных решёток набережных и, выстреливая голубыми клубами отработанной солярки, выдавливали из-под себя тёмно-свинцовые волны.
Тяжело ударяясь о парапеты мостов, вскипая и клокоча, буруны катились к берегам, облизывали гранитные набережные и разлетались пенными, сверкающими на солнце брызгами. 
С Нарышкинского бастиона пушка полуденным выстрелом поднимала в воздух на смерть перепуганных птиц.
Они кружили над Невой,  над «Петропавловкой»,  над пляжем у крепостной стены, нашпигованном бело-розовыми точками горожан в разноцветных купальниках, над домами, над городом, …над человечеством суетящимся где-то там, …внизу.
- Двенадцать!.. – говорили друг другу  люди... и, переглядываясь, смотрели на часы.
…В городе полдень!       
   Но лето в этом году, впрочем, как и во все остальные годы, пролетело  быстро и не заметно.   
Слетели последние календарные листки уставшего от жары августа.
Промчался сентябрь, подразнив напоследок горожан теплом короткого бабьего лета.
На глазах таял октябрь…
Ветер с остервенением гнал по небу мрачные тучи.
Уставшие ветки в поредевших кронах деревьев неистово раскачивались и сброшенная листва, подхватываемая  ветром, ошалело кружилась в воздухе, лепилась к окнам домов, стелилась по мокрому асфальту...
Внезапно брызнувшее холодное солнце плеснуло по пологим берегам Чёрной речки, и пожухлая трава заискрилась искорками пролившегося ночью дождя.      
Город с грустью погружался в осень... 
Вот-вот наступят ноябрьские праздники.…
Потом зима….
И всё по новой!..
   Над проходной завода «Прогресс» клацающие на ветру кумачовые лозунги словно старались сорваться с верёвок и улететь куда подальше...
Люди вливались в помещения и растворялись по цехам.
Бодрые марши и песни, гремевшие из заводских колокольчиков, разголубевшееся небо, делали это утро необычным и праздничным. 
По обыкновению  озабоченные и напряжённые лица рабочих сегодня светились. Люди улыбались друг другу, глаза блестели...
Настроение у всех было приподнятое.   
    С самого утра профсоюзный босс Григорий Лазаревич Мох вместе с комсоргом Колей Кидаловым на внутреннем дворе завода возились под свежевыкрашенным серебряным Лениным.
То и дело, поправляя разлетающиеся на ветру цветы и ленты под указующим перстом памятника, они деловито крутили головами и что-то, бурно обсуждая, размахивали руками...
- Ну, как?.. – сидя на корточках орал Григорий Лазаревич.– По-моему, неплохо!
Лохматые чёрные брови взлетели, и довольно потирая ладони, Мох краем глаза посмотрел на молодого. – Что скажешь, комсомол?   
- Да, хорошо, хорошо! – закивал рыжей головой Коля. – Главное, что успели покрасить! – наклонясь, прокричал он председателю почти в ухо.
- Что-о? – тянул оглушённый музыкой Мох.
- Успели покрасить, говорю... – надрывался Кидалов.
- А-а! Да, да.… Только нос вот так и не починили! –  разглядывая лицо вождя, тыча коротким волосатым пальцем на скульптуру, корил Григорий Лазаревич.
«Комсомол» согласно тряс головой и виновато кукожился.
- Лев Борисович! Лев Борисович! – замахал руками Мох, увидев пробегающего по двору Зайкина - редактора заводской многотиражки.– Как с номером?..
Схватившись за поднятый воротник пиджака, редактор на ходу мотал головой, стучал пальцами по циферблату часов и, показывая на уши, разводил руками...
- Не слышит, зараза! Занятой какой!..– буркнул себе под нос недовольный Григорий Лазаревич.– Ну, ладно, надо идти...
    Субботник прошёл, как всегда, быстро и празднично, с торжественным собранием, с грамотами, с концертом художественной заводской  самодеятельности.
Зарплату выдали ещё перед обедом, и настроение было у всех приподнятое.
Смена закончилась.
Мимо полногрудой молодой охранницы Люси «заводские» бодрыми стайками возбуждённо вылетали из проходной.
С предчувствием долгожданных выходных, с веселым предвкушением лёгкости и свободы, народ, ощупывая в карманах заначки, поспешал туда..., за угол…, к пивному ларьку.
Туда..., где уже выстроилась очередь, где заботы отлетали сами по себе, где жизнь становилась, веселей, где счастье было почти в полном смысле!..
Туда..., где праздник продолжался!..
  Смачно сдувая пену, мужики гудели о разном, травили анекдоты...
Мат и клубки табачного дыма то и дело взлетали над толпой. Разбодяженное прохладное пивко иногда дободяживалось тёплой водкой, и строгий милиционер, оказывавшийся вдруг неподалёку, предупреждающе поглядывал из-под чёрного козырька на нарушителей.
  Лев Борисович и Пашка с друзьями, отстояв очередь, получили своё пиво, и теперь с удовольствием потягивали бледно-жёлтую жидкость из помеченных зелёной масляной краской пивных кружек.
- Ну, чо, ...Борисыч? Чо, решил? – поинтересовался Павел, отламывая у воблы голову. – Едем?
- Куда едем?
- Ты чего?.. На рыбалку то, едешь?..
- А-а… – протянул редактор и завертел головой. – Не знаю...,  наверное... 
- Ёптуть! – в сердцах крякнул Пашка. – Сам же,  в газете...
Профком машину даёт...
Ну, Борисыч! Как же?.. – раздосадовался  Павел. – Мужики наши, все!.. Ты даё!..
Лев Борисыч молча жал плечами.
...Пили пиво и вспоминали разные случаи на рыбалках.
Страстно спорили о наживках, прикормках, обсуждали лучшие места клёва.
Расставляя руки, пучили глаза, и выразительно жестикулируя, показывали друг другу невообразимые килограммы пойманных когда-то рыб...
  Один из Пашкиных друзей, говорливый и компанейский Володька шпарил анекдоты, да так артистично и смешно, что даже стоявшие неподалёку чуть не валились от смеха….
- Лето. Молодой человек ждёт девушку... – начал рассказывать очередной анекдот Володька. – Проходит час после назначенного времени, она не появляется и, чтоб не так было грустно ждать, он берёт себе пива.…  Потом ещё пивка взял, и ещё!.. Через какое-то время прибегает запыхавшаяся девушка...
Володька, не выдержав, засмеялся, поперхнувшись воблой, закашлялся, и со слезами на глазах,  трясясь от смеха, прохрипел фальцетом, подражая женскому голосу… –
О, милый, извини, я так бежала, так бежала!..
Чуть ноги... себе…не сломала!..
А парень, посмотрев на неё, говорит: « Н-да! Сломать не сломала, но погнула основательно!..»
Компания взорвалась смехом!..
Повторили ещё по одной…
-...А, вот ещё анекдотик!.. – продолжал раскрасневшийся от пива и всеобщего внимания, весёлый Володька.
Анекдот был примитивный и скабрёзный...
Муж из командировки, жена с любовником, шкаф, балкон, чьи-то ноги из-под одеяла….
В общем, чушь собачья!
Приятели смеялись от души и до слёз…
Зайкин тоже для приличия кисло заулыбался и посмотрел на часы...
Анекдот ему не понравился.
- Ну, прямо про меня….– размышлял он, безразлично уставившись на развеселившегося Володьку. – Гнусь, какая!..
Вообще, Лев Борисович не любил сальности в любом их проявлении.
Стараясь избегать разговоров и сентенций на подобные темы, никогда, ни в шутку, ни в серьёз не говорил о всяком таком...
Разные мыслишки гнойными червячками зашевелись в  голове, и холодок пробежал по всем его членам, по душе, всё ещё не успевшей зажить от прошлых ссадин…
Он как-то сразу сник.
Как в кино, закрутились перед глазами кадры из прошлой жизни обманутого мужа: - …командировка..., она растрёпанная, с тёмными кругами под глазами, испачканными растёкшейся тушью, растерявшийся любовник на скомканных простынях разобранной супружеской постели.
Семь лет обмана!..
Первая мысль была, - убить её!
...И будь, что будет!..
Натянув одеяло до плеч, бросая упрёки, она что-то кричала, выплёскивая мерзкую жёлчь, неестественно трясла головой и, скривив рот, тараща покрасневшие белки глаз, вдруг разрыдалась в истерике.
Тогда на какой-то момент ему стало страшно до такой степени, что он  не мог даже пошевелиться.
Все мышцы, всё тело  словно свело судорогой...
- Вот он бес!.. 
Порождение сатаны!
Изыди, изыди, изыди, изыди! – гудело у него в голове...
Его тошнило.
...Ещё долго после не мог он отделаться от ощущения мерзко-прилипшей грязи.
   Суд без всяких рассусолеваний прошёл быстро, если не сказать, поспешно.  «Народные», однако, не преминули  задеть и с усердием посмаковать некоторые интимные стороны дела.
Ответчица во всём винила истца, при этом, вовсе не отрицая самого факта измены. 
Для Льва Борисовича, человека по натуре тонкого, ранимого, изощрённый цинизм бывшей супруги был  отвратителен, и посеял  в душе  горечь, боль и разочарование.   
Как тяжело больной после сложной, но необходимой операции, он ждал своего выздоровления и перемен.
...А ребята, встав кружком, продолжали пить пиво и о чём-то увлечённо разговаривали и спорили.
Пашка ткнул редактора в плечо.
- Помнишь, Борисыч? Я же тебе говорил!.. –  Зайкин вздрогнул.–
Да что с тобой, Борисыч?
Говорил я тебе, или нет? Про рыбалку то!..
Словно очнувшись, Борисыч кивнул и нехотя улыбнулся.
- Ну, вот!– заключил Пашка, вполне удовлетворённый ответом и опустил нос в очередную кружку с пивом.
Льву Борисовичу очень хотелось уйти от неприятных воспоминаний.
Он гнал от себя мрачные мысли и не возражал, когда ему в пиво плеснули немного водки.
- Коктейль «Золотая осень»!– расплылся в улыбке Володькин приятель, пустив остатки водки по кругу.
    Приблизительно через полгода  после развода, познакомился Лёва с очаровательной девушкой Полей.
Она ему понравилась.
Красавица сумела отогреть израненное сердце Борисыча, и теперь для него открылась новая, наполненная смыслом, страница жизни.
Каждый раз, возвращаясь с работы в свой новый дом, им овладевало прежде незнакомое состояние: он успевал соскучиться по этой кроткой, молодой и любимой женщине.
Его тянуло в дом, где чувства были искренними, а любовь горячая и нежная.
Лёва любил, когда Поля, на пороге дома, встречая, обвивала тонкими руками его шею, когда становилась на носочки в своём тоненьком халатике и прижималась к нему всем телом.
Он обнимал её, ощущая большими руками, упругое тело и грудь, целовал её, ...и она легко возбуждала в нём желания.
Новоиспечённые любовники денно и нощно летали от счастья. 
Теперь ничего не могло быть такого, что могло бы помешать им!..
На сердце было легко и радостно!
Ему так хотелось, чтобы это не кончалось никогда!..
Как бы было здорово поехать вместе куда-нибудь на море или на лыжах покататься где-нибудь в горах!
Потом придти и уставшими, счастливыми завалиться в белоснежную постель.
Она будет его ласкать.
Её длинные каштановые волосы будут покрывать его лицо, грудь...
Этот запах он узнал бы, наверно, из сотни запахов.
Длинными красивыми пальцами она обхватит его сильные плечи, их губы сомкнутся. 
Поцелуй будет долгим, страстным... 
Потом..., потом он обнимет её … и, конечно!..   
...Вода прозрачными ручейками будет пробегать между ними, такими красивыми, обнажёнными и влюблёнными...
  Зайкин, оставаясь наедине со своими потаёнными мыслями, смотрел сквозь товарищей, и на все уговоры ехать на рыбалку, натягивая улыбку, мотал головой...
Конечно, он не за что не оставит на целые сутки молодую жену одну…
 - Нет! Не так, не так! – повизгивая, дёргал плечами захмелевший, смеющийся Володька.– Чем больше женщину мы, меньше…!
А-а-а-а!!
- Вот, вот!– стараясь поддержать остроумную Володькину хохму, размахивая руками, вторил его приятель. – Только наоборот!..
Чем меньше женщину мы, больше!..
Мужики разошлись не на шутку.
Веселье через край переполняло их возбуждённое сознание.
Громко смеясь, они стучали друг друга по плечам, пригибались и хлопали в ладоши.
- Это вот с такой бородой!.. – стараясь урезонить приятелей, по отечески улыбаясь,  снисходительно качал головой Павел. –
Вообще, я тебе вот что скажу, Борисыч...– пропел он, всматриваясь в просветлённые глаза слегка поплывшего редактора, – Тебе надо чаще менять обстановку, старик! Сливаться с природой!
Ты посмотри, какая вокруг красота! – вскинув голову, продекламировал Пашка и положил Борисычу на плечо руку.
Тот послушно обвёл взглядом толпу и, грустно улыбаясь, посмотрел вверх, на голубое небо.
- Вот видишь! Я прав!– обрадовался Павел.
Все чокнулись кружками. – Да и устают от нас бабы!
- Это точно!– вставил Володька.
- Не, пра-а! Точно, точно! – подыгрывая Володьке, закивал головой приятель.
...После третьей кружки пива и долгих уговоров всё же Лев Борисович согласился ехать на рыбалку, и вскоре уже вместе со всеми обсуждал предстоящую поездку.
В голове стало светло и просто, на душе спокойно и приветливо.
Пашка, как один из вдохновителей и организаторов этой «рыбной камарильи», даже пообещал заехать за ним на служебном автобусе и захватить специально для него свои лишние снасти.
- Ровно в двадцать три, нуль-нуль. Борисыч, не забудь! – тряс пальцем Павел. – Будь готов, как Гагарин и Титов!
Все рассмеялись, а довольный Пашка продолжал руководить. –
Ехать часа три. К утренней зорьке должны быть как штык, в трезвости
и сохранности... – поучал он, улыбаясь.
За это повторили ещё по кружечке и разошлись.
   Поля была расстроена, узнав эту новость, о рыбалке.
Она хотела, чтобы эти выходные они провели вместе.
А теперь…
Обида подкатила к её сердечку.
Глубокие серые глазки увлажнились.
- А как же я, Лёва? Ты сам всё решил?! – моргая, чуть не плача, подергивающими губами проронила Полина.
В комнате повисла гнетущая пауза….
На кухне из радио неслась какая-то жутко грустная музыка...
Скрипач прямо рвал Борисычу душу!..
Можно было бы позвонить Пашке, но номер телефона он не помнил, куда-то записывал, но куда, - забыл….
Он что-то стал объяснять…, заметался, опустился на стул и, уставившись в пол, почувствовал себя совсем никаким...
Ему стало невыносимо...
- Да, просто не поеду, и всё!
Уехал! Нет меня!..
Никому, ничем не обязан!..
Разве у меня не могут быть… и, вообще…
Поля, молча, слушала мужа. Ситцевый халатик обтягивал её тело. Волосы водопадом струились по плечам.
Она стояла у окна и смотрела на мчащиеся внизу машины, на светящиеся витрины «Универсама», на снующих возле него людей.
- Мы могли бы, Лёва, вместе всё решить! ...А?
Ну, хотя бы обсудить это... Нет?..
...И она, печально улыбнувшись, посмотрела на него.
   Заводской «газик» подкатил к дому ровно в двадцать три...
В машине было довольно много народу.
Павел, заранее забив место для товарища, усадил Борисыча и стал объяснять шофёру дорогу.
Прежде чем выехать на Выборгское шоссе долго колесили по городу...
Автобус, подаренный заводу шефами, был старый.
В салоне пахло бензином и жутко трясло.
Зайкин, насупившись, молча уставился в окно.
Кто-то затренькал на гитаре и запел противным гнусавящим голосом... Пассажиры подхватили, и уже весь автобус содрогался от пения...
Рыбаки ещё долго гудели, но через час большую часть «хора» сморило.
За окнами по обеим сторонам шоссе мелькал чёрный лес.
Редкие огоньки сиротливо зависли вдали.
Изредка пробегавшие встречные машины на какой-то миг освещали салон с кивающими головами задремавших путешественников.
Заморосил дождь и свет фар автобуса, прорезая сырой ночной воздух, запрыгал по мокрому асфальту.
  Неожиданно машина остановилась.
Шофёр, Николай Петрович раздражённо бубня себе что-то под нос, вышел, оставив дверь автобуса открытой.
С капельками измороси ворвался свежий воздух. Лев Борисович нащупал подсветку, посмотрел на часы. Ехали уже больше двух часов...
- Мальчики налево!.. – командовал Павел.
- Всегда! – пошутил кто-то, и рассмеялся.
- Девочки направо!..
Водитель ещё какое-то время копался в моторе, но вскоре все вновь расселись, и «газик», чихая и раскачиваясь, продолжил движение в темнеющую глухоту ночи.
…Зайкин вновь смотрел на бежавшую под колёса, дорогу.
Думал о красавице-жене, об уютном, тёплом доме, и ругал себя за эту необдуманную свою выходку с рыбалкой.
Он хотел, было спросить у Павла, почему так далеко нужно было ехать, но, посмотрев на закимарившего руководителя в рыбацкой экипировке, ...понял  всю бессмысленность, неуместность, а главное - бесполезность вопроса.
Проехали ещё больше получаса.
В моторе снова что-то застучало... 
Машина, подвывая и хрипло прокашливаясь, вновь остановилась.
Водитель, чертыхаясь, полез на бампер открывать  капот.
На этот раз, видимо, поломка была более серьёзной.
Некоторые рыбаки  тоже вышли и, встав неподалёку от залезшего по пояс в мотор, водителя, закурили.
- Ну, что…, может, компрессии нет?..– спросил кто-то из умников, подойдя к матерящемуся себе под нос, Николаю Петровичу.
Из-под крышки капота показалось испачканное машинным маслом, перекошенное  гневное  лицо. – Пошёл ты!!!
- Ну, чего, спросить нельзя?!
- Глупости не надо спрашивать! И не кури здесь!.. – отбрил советчика шофёр.
...Просидев ещё около получаса, Зайкин окончательно потерял терпение.
- Ты как хочешь, а я больше не могу! – заёрзал он на впивающихся в зад пружинах.– На кой нужна такая рыбалка?
- Борисыч, сейчас поедем, не гунди.– взмолился Пашка.
- Нет, нет! Это, не для меня. Нет! – замотал головой Зайкин, и вышел из автобуса...
Вслед за ним вышел Павел.
Дождевая пыль хлестанула их по лицу.
Пронизывающий ветер забирался под обшлага.
- Эх, не рыбак ты, Лёва! Сейчас поедем, погоди немного.
- Сколько годить? До утра?
- Долго ещё, Петрович? – спросил Павел у расстроенного вконец водителя.
- Не зна-ю! – по складам прорычал, уставший и злой,  Петрович.
...Прошло ещё минут двадцать.
Лев Борисович курил, то и дело нервно посматривая на часы.
Заходил и снова выходил из автобуса.
Наконец, его терпение иссякло, и он решил ловить встречный какой-нибудь транспорт, обратно, до города...
Неожиданно машина завелась.
Яростно хлопнув крышкой капота, водитель залез в автобус, и крепко выругавшись, обхватил баранку. – Ну, что, поехали?..– сердито гаркнул он.
- Борисыч, поехали! – вглядываясь в темноту, ощупывая глазами шоссе, прокричал Павел.
- Нет, нет, езжайте. Я домой…
Пашка безнадёжно махнул рукой.– Как знаешь, Борисыч!
Хозяин - барин! Ну, созвонимся тогда?!..
- Ладно, ладно. Хорошо, – прокивал Зайкин.
Дверь автобуса захлопнулась.
Машина, просипев, хрипло загазовала и, завывая всем своим дряхлеющим нутром, вновь завертела колёсами, унося в ночь от Льва Борисовича призрачное рыбацкое счастье.
На часах было начало пятого.
   Ветер и морозь, становились всё ощутимее.
Чувство жути и одиночества охватило его.
Один, может, на десятки километров, на абсолютно пустом шоссе...
Он напряжённо вглядывался в темную даль.
Ни одного спасительного огонька, лишь тонкая ниточка рассвета призрачно высвечивала горизонт.
Прошло с полчаса.
Изморось превратилась в настоящий дождь.
Капли барабанили по асфальту, по листьям деревьев, по капюшону плаща.
Ветер пронизывал до костей.
Где-то там, за поворотами по чёрному небу резанули всполохи фар.
Минут через десять, отчаянно голосуя, взывая к совести,  с глазами, полными мольбы и недоумения провожал Борисыч,  промчавшуюся мимо него  «чёрную фурию» с горящими глазами…   
Влажной ладонью, он ощупал лицо, горячий лоб и, окончательно поняв безвыходность положения,  двинулся в сторону города, вслед за исчезающими красными огоньками, - последней убегающей от него надежды...
Редактор шёл, проклиная себя, свою мягкотелость, Пашку, друзей его, словоохотливого Володьку с его шутками и анекдотами, и всю эту затею...
   Казалось, прошла целая вечность, прежде чем его подобрал, выехавший из какого-то соседнего совхоза, грузовик....
Бзык - бзык, бзык-бзык, – размеренно скрипели «дворники», разнося тонкими струйками  по ветровому стеклу тяжелые капли  непрекращающегося дождя. 
В кабине было тепло.
Пахло промасленной ветошью и бензином.
Льва Борисовича разморило. 
Он заклевал носом...
Перед глазами кружили разноцветные обручи, вспыхивали,  исчезали и вновь появлялись блестящие звёздочки...
...Смердящий дух разлагающейся гнили пахнул на него сладким тёплом.
…Чьи-то влажные пальцы раздвинули ему веки.
Торчащий словно клюв оспенный нос под нависающими стёклами очков склонился над ним.
Яркий свет фонарика слепил глаза.
- Зрачки реагируют…– зашлёпали жирные морщинистые губы. – ...И сколько он так лежит?
- Два дня!
...Я не понимаю профессор, – всхлипывала женщина. – Что с ним? 
Я прошу Вас, помогите ему, Эммануил Эммануилович!
Даже не знаю, как могло случиться такое?..
- Посмотрим, что можно сделать!– сказал огромный рот низким свистящим голосом, и обнажил желтые лошадиные зубы.– ...Как Вы себя чувствуете, Лев Борисович?
Вы меня слышите?..
Лев Борисович хотел ответить, но язык распух, и рот не открывался.
Профессорские пальцы отлепились от его лица и тяжёлые веки  снова сомкнулись.
- Готовьте инструмент, хлороформ!– командовал скрипучим голосом Эммануил Эммануилович, извергая тяжёлое астматическое дыхание. – ...Дефибриллятор, и дистиллированную воду!
Только велите вскипятить!
Нужен кипяток!.. – делал кому-то наставления профессор, тряся волосатым пальцем над головой Льва Борисыча.
- Зачем кипяток?
...Инструмент. Какой инструмент?..
...Кто эти люди?
Зайкин хотел приподняться, но руки и ноги были крепко привязаны  ремнями к кровати-каталке.– ...Что они хотят делать?
 Боже, мой!
Где я?
Почему я привязан?   
- …Лёва, ты меня слышишь?
Это я!..
Тебе плохо?
Ведь ты не умрёшь?..
Зайкин с трудом повернул голову и сквозь слипшиеся  веки сумел рассмотреть  Полину.
Глаза её беспомощно моргали, по щекам текли слёзы...
Растёкшаяся тушь бежала грязными ручейками по лицу.
- Развяжи меня...– простонал Лев Борисович.
- Нет, нет Лёва! …Ты очень болен! 
Нельзя, нельзя …Лёвочка!
Тебе необходима срочная операция!
Эммануил Эммануилович сказал!
Ты даже не представляешь,– схватила его за рукав Поля,– насколько это важно и своевременно! 
…Да и сколько же можно так мучиться, родной мой? 
Она прижала ладони к щекам, и глаза её вновь увлажнились...
- Как мучиться?– дёрнулся Зайкин, вытаращивая на Полю удивлённые глаза.
-  Я прошу тебя, успокойся, Лёва!
Это самые лучшие врачи!– говорила она, доставая из сумочки платочек.– Нам очень, очень повезло, дорогой!..
- Повезло?..
Где этот...?–  чуть слышно просипел Лев Борисович.
- Кто? Эммануил Эммануилович?
- Да! ...Где он?
- Он сейчас придёт. Они там, внизу.
...У них консилиум.
- Какой консилиум?
- Консилиум врачей, Лёвочка.
- Зачем? Ты что?..
...Я здоров!
Развяжи меня немедленно!– рванулся Зайкин, силясь освободиться.
- Ну что ты, родной мой…,– заскулила Поля,– тебе нельзя вставать!
- Быстро развяжи меня! Немедленно!
...Иначе я тебе этого никогда не прощу!
Поля повела растерянными глазами….
- Ну, как же?!
Ой…!
…Не знаю.
…Что будет? Нельзя ведь! – запричитала она.– Тебе больно?
…Сейчас, сейчас, …потерпи немного! – озираясь, всхлипывала она, освобождая его руки и ноги от ремней.
Лев Борисович с трудом приподнялся, …встал. 
Тело было налито свинцом.
…Ватные конечности не слушались.
- Лёва! Ну, Лёва!..
Тебе лучше лечь! – умоляющим голосом  шептала  Полина.– Они будут ругать меня за то, что я тебя развязала.
- Ругать? …О чём ты говоришь, дура?!– закричал Зайкин.–
Зачем куда-то я должен лечь?
Кто тебя будет ругать?..
В больших белых дверях показался человек в зеленом халате и шапочке...
Марлевая повязка закрывала  лицо.
Грудь и живот его были испачканы  ярко-красными  пятнами... 
Возле головы ...он нёс поднятые руки в белых резиновых перчатках.   
- Он?..– вскрикнул Зайкин указывая пальцем на главного…
Чёрные точки профессорских глаз сквозь огромные очки зло уставились на пациента.
- Он… будет ругать тебя, я спрашиваю?
Пусти!.. – что было сил, рванулся Лев Борисович.
- Лёва! Стой! Что ты делаешь?!– зарыдала Поля, стараясь ухватить мужа за больничную пижаму. – Тебе нельзя!
- Кто Вам позволил?– заорал Эммануил Эммануилович страшным голосом.– …Немедленно ложитесь! 
- Да пошёл ты…!
Зайкин подскочил к окну и, оскалившись, выстреливая весь набор знакомого ему мата, с остервенением стал раскачивать толстые чугунные решётки.
- Срочно двадцать кубов тинторама!– яростно завизжал профессор, повернувшись к кому-то из докторов.
- Ты же можешь погибнуть, Лёва!– кричала Поля, метавшемуся по палате мужу.
Весь «консилиум» бросился к Зайкину...
- Вам нельзя! 
- Немедленно ложитесь!
- Хватайте его!
- Стойте, стойте, Лев Борисович!
...Зайкин вывернулся из рук кровожадных докторов, и пустился бежать по крутой винтовой лестнице вниз.
Ревущая толпа врачей летела за ним...
Впереди всех тот, в очках, - Эммануил Эммануилович...
- Немедленно остановите его! – задыхаясь, трубил он на весь дом, размахивая зажатым в кулаке сверкающим скальпелем.– Не дайте ему уйти!
Сообщите охране! 
  Лев Борисович вылетел во двор.
Холодный ветер колким дождём хлестанул его по щекам.
Сквозь открытые железные ворота въезжали и выезжали  машины скорой помощи.
У одной, только что припарковавшейся «скорой» суетились люди в таких же одеждах и на носилках выгружали окровавленного человека.
- Нет! Нет! Не надо! – кричал тот. – Я не хочу!..
Пробегая мимо них, Зайкин в этой толпе вдруг увидел знакомое лицо. Это был шофёр, подобравший его на шоссе.
- Да это, банда! Никакие ни доктора! Бандиты, самые настоящие!..
   В одно мгновение Лев Борисович очутился за воротами.... 
Выбежав на середину дороги, оказавшись по колено в вязкой, раскисшей от дождей  жиже, он почувствовал, как ноги его, окончательно перестав слушаться, утопают в этой мерзкой суспензии... 
Поскользнувшись, упав ничком в грязь, он пытался выбраться, и словно угорь, попавший на мелководье, заелозил животом по чёрной скользкой сметане...
Всё вокруг клацало и булькало чёрными пузырями.
...Ощутив, наконец,  под собой твердь, беглец приподнялся.
Лицо  перекосилось, сделалось почти  неузнаваемым…, когда, оглянувшись, он вдруг увидел преследующих его докторов почти рядом с собой.
- Не на того!..– отскочив, заорал в отчаянии Лев Борисович.– Врёшь, не на того…!
Органов моих хоцца?!
…Вот Вам, органы! – кричал он, выставив кулак перед докторами,
и неприлично тряся им...– Кровушки отведать моей..., сукины дети?! ...А-а-а!
- Что Вы себе позволяете!?
- Вы же взрослый человек?!
- Лев Борисович, стойте!
- Немедленно прекратите паясничать!
- Остановитесь!
- ...Заходите слева, …слева!
- Держите его!– кричал «консилиум» бегая вокруг огромной чёрной  лужи.
…Размахивая руками, …через секунду Лев Борисович уже мчался по полю.
Высокая сырая трава опутывала ноги.
Силы оставляли его…
Он падал, вставал и снова бежал...
Неистовый врачи почти настигли его, когда он, силясь уйти от погони, цепляясь скользкими израненными пальцами, сдирая с ладоней кожу, по собачьи высунув язык, матерясь и задыхаясь, …пополз вверх по крутой железнодорожной насыпи...
Зацепившись за холодную сталь рельсов, не успевая перевести дыхание, Зайкин поднялся и, шатаясь из стороны в сторону, припустил по шпалам к мосту.
Небо, горизонт, - всё вокруг плыло и кружилось.
Земля раскачивалась под ним.
Внезапно левая нога застряла между рельсов.
Стальной капкан, словно когтями обхватил, впился в ступню.
Он стал  выдёргивать ногу...
Усилия были тщетны... 
Слёзы от нестерпимой боли, от бессилия и обиды полились у него из глаз.
Где-то,  совсем рядом свистел приближающийся поезд.
...Вот она - его смерть!..
Он  вдруг увидел её так близко!..
Ощутил её холодное смрадное дыхание!
...Многотонная железная махина наедет сейчас на него, расплющит, разбросает его на куски... 
Состав, с грохотом взлетев на мост, быстро приближался...
- …Нет, нет!
...Не хочу!
…А-а! Не-ет!
Зайкин почти теряя сознание от боли, схватившись руками  за ногу, стал выколупливать её из страшного плена.
Собрав последние силы, наконец-то вырвавшись из цепкой стальной пасти, он упал, больно ударившись головой об рельсу.   
...Яркая вспышка!
Уходящая из-под ног земля!
…Из-под штанины брызнула кровь.
Превозмогая жгущую боль, он заковылял к мосту, оставляя окровавленным носком следы на щебне.
Доктора были уже наверху насыпи, когда Лев Борисович залез на чугунные перила моста и приготовился спрыгнуть вниз...
- Не-е-ет!– кричала в бегущей толпе Поля.
…Поднимая вокруг себя столбы песка и пыли с пронзительным свистом, гремя железом, прогибая под собой стыки рельсов, тяжёлый железный монстр мчался мимо алчущих крови преследователей. 
Медлить было нельзя!
Всё решали секунды...
Чёрная холодная река, разбиваясь о каменные сваи моста, бурлила внизу и звала к себе... 
Зайкин в последний раз взглянул на серое небо, провожая высоко под облаками печально трубящий журавлиный клин, перекрестился и, оттолкнувшись, полетел вниз…
- А-а-а-а...!
…Удар о воду был очень сильным.
Клокочущая мутная зелень больно ударила по глазам.
Вода обожгла лицо…, сдавила уши, и окрасилась вокруг  в тёмно-розовый цвет.
…Ноги свело.
Теряя сознание, камнем опускаясь на дно, он  с ужасом почувствовал, как приближается к  чёрному облаку…, из которого уже никогда не сможет выбраться.
Судорожно взмахивая руками, выпучив застывающие глаза... и, содрогаясь всем телом, он попытался всплыть, выкарабкаться из поглощающей его стихии…
Но его словно кто-то держал...
   Внезапно шум в ушах, боль и тревога сменились удивительными ощущениями  покоя, бесконечной легкости и тепла... 
Приближающееся яркое свечение потрясло Льва Борисовича.
Свет с каждым мгновением становился всё ярче, и непреодолимое желание  прикоснуться, войти, раствориться в этом сиянии... - овладевало им.      
Незнакомые лица с размытыми чертами,  подобно морской траве медленно раскачивались из стороны в сторону и, переглядываясь безразличными остекленевшими глазами, кружили вокруг... 
- ...Я расскажу тебе сказку, дружок! Садись поближе и слушай внимательно!.. –
Далёкий знакомый голос был спокойным и добрым. 
Сладкая музыка, перемежаясь с непонятными словами, звучала где-то рядом.
В длинной ночной рубашке проскользил мимо мальчик.
Оглянувшись, погрозив пальцем, он показал язык, и что-то прокричал напоследок...
- Странный мальчик!.. – подумал Лев Борисович. – Избалован, сразу видно...
Красивая женщина с танцующими вокруг головы волосами, грустно улыбаясь, смотрела на седого мужчину,  и что-то говорила ему...
Тот, молча, слушал её и, раскинув руки, с чем-то соглашаясь, размеренно кивал головой.…
Их белые лица были прекрасны и торжественны.
Благостное чувство светлой, тихой приятной печали окутывали сознание Зайкина.
- Воистину, – вдруг услышал он глухой знакомый голос отца, – пришло время и для нашего Лёвы собирать камни… 
…Помяни, Господи, Боже наш,
 в вере и надежди живота вечнаго
 преставльшагося раба Твоего,
 сына нашего Льва…
…и Тебе славу возсылаем,
Отцу и Сыну и Святому Духу,
ныне и присно и во веки веков. Аминь.
…Где-то пел хор, заполняя пространство удивительными звуками...               
Из глаз отца текли слёзы.
Это был конец…          

-…А-а-а! – закричал, наваливаясь откуда-то сверху, профессор в окровавленном халате. – Ты здесь?! …Убежать хоч...?
Вцепившись одной рукой в горло, другой, …профессор размахивал скальпелем перед самым носом Зайкина.
- От меня не убежишь!– злобно клокотал он, сверкая из-под очков чёрными пуговицами глаз, налитыми от гнева кровью.– Подписал…,
а теперь убегаешь?!
- Ничего я не подписывал!– стараясь вырваться из цепких клешней, застонал в ужасе Лев Борисович.
- Не подписывал?!
…А согласие, …кто давал…? – захлёбываясь вне себя от ярости, брызжа слюной, кричал профессор, сдавливая своей жертве горло.
- Я ничего, …ничего я…! – хрипел, задыхаясь Зайкин. 
-…Ты нашего Григория Лазаревича битами…? Урод!
- Кадык! Кадык! – визжал,  оскалившись гнилыми зубами, рыжеволосый незнакомец и, поправляя на голове монгольскую собачью шапку с лисьим хвостом, размахивал портфелем.– Кадык вырви ему, кадык, профессор!..
...Зайкин схватился за душившие его волосатые руки профессора.
- ...А-а! Пусти, сволочь!..   
    Шофёр, шлёпнув по «баранке», кому-то отчаянно просигналил и смачно выругался.
Резко рванувшись, жадно заглатывая  воздух, … Лев Борисович открыл влажные от слёз глаза... 
- Ну, ты паря, даёшь! ...Чо, заболел, чо ли? – спросил шофёр, поглядывая на Зайкина растерянными глазами.
- Извини, приятель! – надтреснувшим голосом выдавил Лев Борисович.
  Грузовик, подвывая и раскачиваясь на колдобинах, въезжал в город.   
В затянутом тучами небе проступало утро...
По безлюдным улицам со скрежетом ползли первые трамваи.
Уличное освещение  отключили. 
Дома вновь погрузились в темь и сырость.
Настроение было пресквернейшее.
В уставшей голове блуждали тяжёлые, бесформенные мысли....   
Часы показывали без пяти девять, когда Зайкин добрался до подъезда своего дома.   
Покрасневшие глаза, осунувшиеся щёки, заострённый нос, не бритая щетина, - выдавали в нём очень уставшего человека.
Дождь прекратился, но небо оставалось тёмным и не приветливым.
- Рыбаки, мать их…– прошипел он, входя в открытую настежь дверь парадной.
Света на лестнице не было, но в углу он всё же рассмотрел большую чёрную лужу...
– Нас-с-с-сволочи!.. Человеческий фактор!..
В сердцах, выругавшись, нервно тыча кнопку лифта, …понял, что придётся предпринимать, всё-таки ещё одно усилие.
…Аж до восьмого этажа!
Странное, дурное предчувствие, озноб, прошибающий всё тело, непонятная тревога, охватили его…
Схватившись рукой за перила, задрав голову, собираясь последними силами, он с минуту постоял, переводя дыхание и с трудом, преодолевая навалившуюся свинцовую усталость, стал подниматься по лестнице.
Ноги отяжелели.
Казалось, что он перебирает ими на месте.
В коленках ощущалась болезненная дрожь.
- Наверное, простудился...– подумал Лев Борисович.– Заболеваю, кажется...
Добравшись, наконец,  до дверей своей квартиры, он вдруг почувствовал странный незнакомый запах...
Та ли эта дверь?..
Щуря глаза, он внимательно стал всматриваться в номер квартиры.
Немного постояв, осторожно потянул на себя ручку.
Дверь была закрыта...
Прислушался, приложив ухо к дверям.
…Было тихо.
Дом ещё спал...
Зайкин стал рыться по карманам.
Ключа нигде не было.
...Сняв сумку с больно врезавшейся в плечо ручкой, ощупал полы плаща и, порвав карман, с трудом онемевшими руками вытащив ключ, открыл дверь….
Тот самый прокуренный с примесью то ли одеколона, то ли духов, запах, …чужой запах, который он почувствовал ещё там, на лестнице, ударил в нос.
Лев Борисович осторожно прикрыл за собой дверь.
В прихожей было темно.
Не включая свет, крадучись, медленно, словно привидение, он проплыл на кухню...
Недопитая бутылка шампанского, бокалы, пепельница с окурками, грязные тарелки с чем-то недоеденным, со сложенными в них вилками...
Всё происходило будто не с ним.
Словно он снова смотрел фильм, развязку которого предчувствовал и боялся....
На лбу проступил холодный пот...
В глазах запрыгали разноцветные звездочки,  заломило затылок...
Жуткие смутные догадки рисовали в голове картины, от которых у него застучало в висках…
- Может, это снова сон, …и я сплю?
Он ощупал пальцами лицо.
...Нет, не ошибся...
Это, не сон!
Вот  кухня...
Вот его рука...
Зайкин стал вертеть перед собой ладонь, внимательно разглядывая пальцы.
Настенные часы гулко отщёлкивали секунды.
Резкий звук разлаженного часового механизма прошипел и, клацнув ржавыми шестерёнками, на какую-то секунду словно парализовал его.
-Ку-ку, ку-ку... –  просвистело внутри часов, и чем-то, щелкнув, обратило всё вокруг в звенящую тишину. 
Промозглое утро тревожной сиреневой темнотой наваливалось сквозь окно и, разросшаяся вдоль кухонных стен герань, зловеще подёргиваясь, дрожала чёрными листочками. 
Автомашины, шуршащие там, внизу по сырой магистрали, квадратными отблесками включённых фар скользили от потолка к полу и время от времени высвечивали остекленевший ужасающий его взгляд.
...Простояв так с минуту, Лев Борисович стал внимательно разглядывать что-то на столе и, нагнувшись, безотчётно схватившись за вилку, почувствовал, как шевелятся у него на голове волосы, как сердце готово выскочить из груди, как бьётся оно тяжёлыми литаврами...
Ощупывая перед собой пространство, кошачьими напряжёнными шагами он стал двигаться по квартире. 
…В большой комнате было тихо и темно.
Занавеси плотно закрывали окна.
Он крепко сжал зубы.
- Боже, неужели опять всё снова?..– желваки запрыгали у него на лице.– Не может быть!..
Лев Борисович остановился.
Его знобило.
Закрыв глаза, он медленно закрутил головой, и чтобы не закричать, до крови закусил губу.
- Не может быть!
...О, подлая…!
Темноту любит.
...Вот, ведь ...как получается!..
Со мною это не пройдет!
...Теперь не выйдет!
…Не пройдет!
...Не выйдет!
Не пройдёт! – механическим параноидальным кольцом завертелось у него в голове...
Крюча пальцы, он потянулся к дверям спальной.
Рука показалась ему необыкновенно длинной, тяжёлой и от напряжения дрожала….
Смазанные петли дверей в доме вновь одураченного мужа, который так беззаветно любил её, не подведут его своим предательским скрипом!..
…Кровожадные искорки заблестели в глазах.
Злорадно ухмыляясь, до посинения сжав вилку в кулаке, Лев Борисович двумя пальцами  стал отколупывать дверь.
Окна в спальной были наглухо занавешены.
Маленький ночничок, еле высвечиваясь, пробивался сквозь темь комнаты.
Вытянув лицо, вперившись остановившимся взглядом…, он чуть было не испустил дух, …увидев перед собой конвульсирующие, дёргающиеся мужские ягодицы…
Она, его женщина, ...которую он так любил, лежала под кем-то, ...и стонала!
В голове помутилось!
Словно ток огромной силы прошиб всё тело.
- Бл...!
Сука!
Кошка!.. – закричал он и, очутившись в молниеносном прыжке перед развратниками, что было силы, с размаху вонзил вилку в задницу мужика... 
Жуткие душераздирающие крики потрясли дом...
Зайкин пружиной выскочил из квартиры, и чуть было, не переломав себе ноги, пустился бежать по лестнице вниз.…
 ...Седьмой, шестой, пятый, четвёртый.…
Как у измученного бегущего животного, преследуемого охотничьими собаками, прерывистое и частое дыхание со стенанием вырывалось наружу, насосом выкачивая из него последние силы...
Выпученные безумные глаза на искажённом белом лице, казалось, вот-вот выскочат из орбит.
Цепляясь вырванным карманом и полами плаща за лестничные выступы, он летел словно из преисподней!..
Летел прочь!..
Прочь от изменницы!..
Прочь от предательства!..
Прочь от грязи!..
Прочь, прочь отсюда!
На третьем этаже открылась дверь, и маленькая собачка с лаем рванулась на него.
От испуга ноги подкосились.
Ухватившись за перила, проскользив весь лестничный проём по ступенькам на коленях, он едва удержался и, остолбенев, повис на повороте.
...Скулы у Льва Борисовича свело.
Пересохший рот не закрывался...
Застывшими глазами уставился он в безмолвное пространство лестницы.
Ему стало совсем дурно...
Перед ним с сумками, доверху набитыми продуктами, замерев от испуга, стояла… Поля…
Он попытался приподняться, но ноги были, словно чужие и предательски дрожали в коленях.
-…Лёва, это, ты?..
Что с тобой?..
- "С тобо-о-ой..."– загудело и разнеслось вокруг эхом...
Ввалившимися глазами, полными потрясения, Лев Борисович смотрел на жену, пытаясь заговорить, но изо рта выдавливались лишь нечленораздельные звуки незнакомого ему голоса...
- Я… пришёл.
…Там, там… 
Я думал ты…
Я…, я убил человека…
   Наконец поняв всё, ...бледнея, ...почти теряя сознание, обхватив голову руками, Поля тяжело опустилась на ступеньки лестницы…
- Что же, ты…, … ты же…, Лёва?! – раскачиваясь и всхлипывая, закрывая глаза руками, простонала она. – Это Ольга…, Ольга с мужем…
Они...
Это...
Сегодня ночью...
Я, вот...
Тряся растопыренными пальцами Поля, взглянула на мужа и, пытаясь ещё что-то сказать, тяжело выдохнула остановившимся ртом….
Лицо Зайкина подёргивалось.
Он всё ещё не верил в действительность происходящего...
   В мутное окошко над лестничной площадкой сиротливо заглянул и тот час же скрылся солнечный лучик.
На каком-то из этажей хлопнула дверь.
…Послышались глухие голоса.
За дверями соседней квартиры по радио бодрящим голосом вещала диктор.
- В эфире воскресная радиопередача: « С добрым утром! »
Песня будила просыпающийся дом.
   - « Воскресенье! День веселья!
       Песни слышатся кругом!
       С добрым утром! С добрым утром!
       И с хорошим днём! »…
  В оцепенении стоял Лев Борисович и смотрел вверх  на лестничный пролёт, по которому, словно в замедленной съёмке, с глазами, полными застывшего недоумения и ужаса, скользила на помощь своим родственникам несчастная Полина.
Из полузакрытых Лёвиных глаз по восковым, заросшей щетиной щекам, текли слёзы.
...Сил не было пошевелиться!..