Прыщи

Владимир Малыхин
   Алексей брезгливо рассматривал себя в зеркало. Уже через полчаса нужно было быть в институте, а он никак не мог оторваться от собственного отражения.
 - Ну вот опять,- пробурчал он и выдавил маленький прыщик под нижней губой. Кольнуло,- Гадство,- его лицо изобразило гримасу боли. Не сильной, но ощутимой. И неприятной.
   Ему было уже 20, а прыщи никак не хотели отпускать его. Каждое утро новый. Каждое утро ещё одна белая бугристая точка на лице. Которую надо выдавить, стереть, уничтожить, как заклятого врага, коим он (Алексей) их  (прыщи) и считал. Новое утро, новый прыщ, новый укол боли в лице. И новая струйка крови. Ежедневное жертвоприношение, если угодно.
   Обряд был свершён. Теперь можно и на учёбу.

   Первая пара пролетела незаметно, ибо он заснул, только преподаватель зашёл в аудиторию. Что его так уморило – он сам и не понял. Просто в голове потяжелело, он сложил руки на парте, опустил на них голову и уснул. Разбудил Алексея преподаватель, когда все уже вышли.
 - Вставай, Лобов, - он потряс его за плечё,- Хорош спать.
   Алексей медленно поднял голову, после короткого сна не понимая что происходит. Педагог коротко взглянул на его лицо и ухмыльнулся:
 - А прыщи ты не пробовал давить?
 - С утра только,- пробубнил он и тут же схватился рукой за лицо, сразу нащупав под нижней губой бугорок. Нет, два бугорка, - Как так?
 - Вот тебе стимул не спать на парах. Они растут во сне,- преподаватель развернулся и направился к своему столу.
   А Алексей всё ощупывал эти два бугорка, что выросли рядом друг с другом за полтора часа. Всего за полтора часа.

   Вот уже десять минут он вглядывался в своё отражение в мутном зеркале мужского туалета. Началась вторая пара. Успевшие за перемену покурить студенты, выходили из туалета, косо поглядывая на Алексея. А он стоял, не замечая их. Упёрся руками в раковину, наклонил голову влево и смотрел на два крупных белых бугорка на лице. Просто смотрел, без мыслей в голове, без говорящего хоть о чём-то выражения лица. Туалет опустел и наполнился тихим звуком набирающейся в сливные бочки воды. Запах дыма от дешёвых сигарет начал сходить на нет. Пару раз в туалет заходили, не по нужде – просто посмотреть нет ли здесь кого из знакомых - оба раза наталкиваясь взглядом на застывшего статуей Алексея, что-то прикидывали в голове о его значении на этом месте и уходили восвояси. А он стоял. И смотрел в одну точку на зеркале, которое давало отражение на две точки на его лице. Если бы не это отражение, то наврятли бы он так смотрел на размазанного по стеклу комара.
   Наконец он приблизил голову к своему двойнику на стене. Перевёл взгляд с прыщей и теперь смотрел себе в глаза.
 - Ну и хрен с ними,- подмигнул он двойнику. Двойник поднял к лицу обе руки, кончиками ногтей указательных пальцев надавил на первый прыщ, бугорок лопнул, и из невидимой глазу трещинки маленьким столбиком наружу вырвалось белое содержимое. Вновь, как и утром, кольнуло, но не более. Алексей достал из кармана платок и смахнул сальцо с лица. Затем выписал смертный приговор второму прыщу, так же сомкнув оба указательных пальца на нём. Протест, в виде вспышки боли, был отклонён, а внутренности собрал платок.
 - Вот так и живём,- Алексей резко развернулся и довольный своей маленькой победой вышел из туалета, на ходу убирая платок в карман брюк.

   Вечером он гулял по городу с Настей. Солнце скрылось за грядой плывущих над самым горизонтом туч, оставив городские улицы в мягком полумраке и слабом свете только включившихся фонарей. Они не торопливо шли, взявшись под руки: Алексей был на голову выше Насти, и поэтому ему приходилось как можно медленнее переставлять ноги, чтобы она могла за ним поспевать, не переходя чуть ли не на бег. С самого начала прогулки они почти не разговаривали, просто молча вдыхая прохладный сентябрьский воздух, поёживаясь при каждом лёгком порыве ветра и прижимаясь друг к другу ещё сильней.
   Сегодня Насте исполнилось восемнадцать. К этому дню Алексей готовился давно, даже ещё в ту пору, когда был с Лизой. Тогда он рассуждал так: «Одно дело Лиза, почти случайная связь, а другое дело Настя, с которой с садика знаком». Ради неё он и оставил Лизу полгода назад, когда давняя и крепкая дружба между ними переросла в гораздо большее. Они жили в одном дворе и виделись почти каждый день, а сдружились в раннем детстве, когда он начал защищать Настю от нападок мальчишек (быть единственной девочкой во дворе, да ещё и с роскошными волосами к пяти годам жизни - нелегко). Так и дружили с тех пор. Она всё время следовала за ним: то сначала пошла в ту же школу, что и он, то вот теперь за ним в его институт.
   Про ту барышню Лизу, двадцати двух лет, он уже и забыл. Около месяца они были вместе, пару раз занялись самым обычным сексом, даже толком нигде не гуляя и не встречаясь. А когда Настя призналась, что по уши влюблена, он просто перестал Лизе звонить.
   Тучи с запада тёмным войском двигались на город. Должна была быть гроза. Но идти им остался всего один квартал, так что они по-прежнему не торопились. Сегодня на съёмной квартире, в её Совершеннолетие, Алексей должен был открыть для Насти новый мир, где тела томно разговаривают друг с другом на своём собственном языке.

   Было уже три часа ночи. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу. Иногда перекидывались лёгкими, ничего не значащими фразами, шепча их с лёгкой хрипотцой в голосе – свидетель усталости.
   За окном, подоконник которого начинался прямо над их торчащими из-под покрывала ступнями, шёл ливень, капли которого плотной завесой накрыли стекло. Сама природа скрывала их от остального мира, в котором наверняка так же суетились людишки, даже не смотря на буйство небес и на глубокую ночь. То, что происходило там не волновало их нисколько – у них было тепло, аромат мужского и женского тел незримыми ферамонами мягко обволакивал носовые рецепторы, что ещё больше создавало ощущение их собственного уюта. У них было спокойно, у них был маленький уголок их собственного рая.
   Настя, которой сон ну никак не лез в голову, подняла на него глаза. Здесь, на девятом этаже, их не доставал свет уличных фонарей, так что его лицо было скрыто пеленой темноты. Господи, как же она его любила! Особенно теперь, в который раз перекручивая в темноте события двухчасовой давности, когда… Алексей оказался чувственным и нежным любовником, прямо как в бесконечном количестве женских романов, которые волею случая попадали ей в руки. Она столько раз представляла себе это… Именно с ним… Явь оказалась намного чудеснее фантазий. Всё прошло гладко, и несмотря на море заверений соцпедагогов,  медиков и прочих людей из телевизоров, радио и Интернета – её первый раз был просто чудесным. И всё он, Алёша…
   Она так бы и витала в своих собственных облаках дальше, пока вспышка молнии на долю секунды не осветила комнату, кровать, её упругую молодую грудь… и его лицо. То что предстало ей, моментально вырвало Настю из пелены грёз и свежих воспоминаний. Ей показалось, что маленький бес сидящий в ней, которым её всю жизнь пугала мать, решил напакостить и представил её фантазии такую картину… Но тут сами небеса заставили её вскричать – в ещё одной, проклято-долгой, вспышке она увидела ЭТО.
   Алексея будь-то окатили холодной водой и насильно вырвали из сна. Крик. ЕЁ крик. Он открыл глаза, приподнялся на локте и посмотрел на неё, всё ещё тусклым спросонья взглядом, привыкая к темноте.
 - Что слу…
 - Лё… ша…,- она сидела в постели, прижав руку ко рту и говоря не своим голосом, а голосом до смерти перепуганной маленькой девочки,- Ли… цо…
   Он ничего не понимая, тряхнул головой, стряхивая остатки сна. Природный инстинкт «Понять и защитить» начал действовать, он уже было начал протягивать к ней руки, чтобы обнять и успокоить… Но только поднялись руки, он схватился за собственное лицо.
   С воплем удивления он вскочил с кровати и побежал в крохотную ванную, включил свет, и взглянул в большое овальное зеркало, висящие над раковиной, уже предполагая (или даже ЗНАЯ) что там увидит.

   Всё его лицо было в крупных прыщах, сквозь тонкую корку которых было видно белое содержимое. Вокруг каждого большого прыща на красном основании бугрились размером поменьше. Лоб, щёки, нос, скулы, рот, подбородок, шея… Всё было похоже на пузырящийся бюст из смеси белой и красной глины. От его резкого открывания рта, во время крика, некоторые из них натянулись и лопнули, и из них полезло белое сальцо…
   Его рот так и оставался открытым, он был не в силах что либо даже промычать или же просипеть. Ноги подогнулись, руки, что до этого держались за лицо, упали и больно ударились об раковину. Он ещё секунду глядел на своего… ДВОЙНИКА!... в зеркале, всё ещё не приняв для себя, что это он и есть.
   Он упал плечом на боковую стену, всё ещё в шоке глядя на своё лицо. И начал тихо оседать, гладко скользя по кафелю. Оказавшись на полу, он всё так же глядел вперёд себя, ничего не замечая вокруг. В глазах бушевали «звёздочки» и «вертолётики», образовав плотную стену из ярких вспышек и помутнения. Его вырвало. И рвало долго. Наконец, когда казалось бы бесконечный поток содержимого желудка прекратился, он проморгался, и попытался всё осмыслить, но…
   - Лёша, ты… ЖИВ?
   Её крик на грани истерики придал сил. Но не таких, которые нужны сильному животному, которое живёт по принципу «Понять и защитить», а сил загнанного в угол слабого животного.
   Он резко поднялся, одним шагом вылетел в коридор, схватил свои вещи со стула, одним движением открыл замок, пнул дверь и побежал. По лестнице. Вниз. Он не слышал криков Насти, которая бросилась за ним в коридор, прикрываясь покрывалом. Он просто бежал, на ходу умудряясь беспорядочно одеваться.
   Остановившись в парадной, он быстро одел оставшееся, натянул на босые ноги ботинки и выскочил под проливной дождь. И бежал. Сам не зная куда. Рассудок помутнел окончательно, и восприятие мира отключилось.

   Инстинкт сыграл  в пользу Алексея. Наверное те два с лишним часа, что он бежал, останавливался, и снова бежал, подсознание активно работало и двигало тело по направлению к автобусным остановкам, по которым ходили дачные маршруты. Всё это время он был будь-то во сне. В густом тумане как минимум. Что не удивительно – сознание каждого человека, наверное, помутилось бы от такого.
   Но он вернулся в реальность. И обнаружил себя лежащим лицом вниз на скамейке маленького остановочного павильона, возле которого останавливались исключительно дачные маршруты. Ливень прекратился, вместо него шёл мелкий моросящий дождик. Город всё так же был окутан мглой, даже без намёка на предрассветное просветление.
   Он сел, прикоснулся руками к лицу. Всё так же бугрилось. Но шок прошёл. Где то внутри он смирился с этим. Шок прошёл так же быстро, как и начался.
   Там в квартире он бросил Настю… Может и стоило там остаться, подумал он, вызвали бы «скорую», они бы вылечили… Да, так скорее всего и стоило бы поступить. Но… Он не хотел чтобы его видели таким. Прыщи уже давно стали его врагом №1.
   Его часто высмеивали в классе шестом-седьмом, называли «Прыщавым лбом». Один раз он не вытерпел и устроил дома скандал, чтобы его отвели в больницу, хоть мать в ответ и смеялась, говорила, что это пройдёт, но всё-таки записала Алексея на приём к дерматологу. И прыщи исчезли в течении двух недель. И появлялись только по одному, ночью, когда он спал. А с утра он их давил. Безжалостно давил, особенно на лбу.
   Но теперь его личный враг непонятным образом победил. Да, враг. И нужно смирится с поражением, отойти в тень. Так он и поступит. Это чуть согревало его, придавало даже азарта – он в бою с врагом, ещё одна битва проиграна, сердце надорвано, но он взял себя в руки. Детская мысль, переход на мальчишеский бред, ей-богу, но это помогало на сойти с ума.
   Прыщи… Всё лицо – один прыщ… Подул лёгкий ветерок и он почувствовал их – как тонкий слой кожи, удерживающий сальцо, слабо гудит. Как оно, его сало, застывает на миг внутри, под полусферой. Как натянулась кожа лица. Как несколько лопнуло, отзываясь лёгкой болью. Как сальцо, разогретое разрывом оболочки потекло по другим прыщам…
   Он вскочил и рыча заметался по павильону. Потом выскочил на улицу и наткнулся лицом к лицу с двумя гопниками.
 - Слышь, пацан…- посмотрев на лицо Алексея, что было едва освещено недалеко стоящим уличным фонарём, конец фразы застрял в горле у одного из них. У обоих округлились глаза, будь-то то, что они видят – это ничто иное как ожившее творение доктора Франкенштейна.
 - Хотите секса, мальчики?- на фальцете сказал Алексей. Они бросились бежать. Один запнулся, упал, кажется разбил лицо. Второй даже и не думал ему помочь, продолжая бег, - Ну не хотите – как хотите,- разочаровано прохрипел он.

   Первый автобус к дачным посёлкам шёл в семь утра. За это время Алексей порвал на лоскуты свою футболку и обмотал ими лицо так, что остались одни глаза. Поскольку был будний день, то желающих ехать на свои садовые участки было немного. Но и от них он держался в стороне, меряя шагами асфальт за остановкой.
   Первый же автобус был его. В нём тоже было немного народа, почти что одни пенсионерки, которые повинуясь негласному закону сидели как и в сотнях тысяч других автобусах по всей России в его передней части, и спокойно щебетали о своём. Алексей расположился же в пустой задней части, облюбовав самые крайние места. Кондукторша естественно отметила для себя странного пассажира, обмотавшего себе лицо красными тряпками, но вида не подала, а спокойно приняла деньги за проезд, вручила билетик и удалилась к бабушкам, подслушивать разговоры о том как Зинка с 56-й квартиры опять не давала спать подъезду, шумно с кем то трахаясь.
   Алексей же протянул ноги, откинул голову на спинку сиденья и закрыл глаза. Секунды не прошло, как он уже дремал.
   
   Ему снилось, что он внутри. Сальцо обволакивает кожу, больше похожее на слизь. Он стучится в корку, видя изнутри, как что-то летит прямо на него, понимает, что это бритва и…
   Он проснулся от жуткой боли в лице. Пока он спал его наклонило в сторону, и при подпрыгивании автобуса на очередной колдобине, он свалился и ударился лбом о стекло автобуса. Он резко вскочил и схватился за лицо. В месте удара ткань промокла. Он сел обратно на сидение и, всё ещё прижимая ладно к лицу, посмотрел в окно. Начались знакомые пейзажи. Скоро его остановка.

   От остановки до дачного участка их семьи было километра два. Алексей прошёл их быстро, правда пока из бесконечной гряды домиков он не увидел нужный, у него из головы не вылетал этот короткий, похожий больше на короткий всплеск, сон. Он внутри, бритва... что к чему… Воспоминания прервались, когда он пришёл на место.
   Окна домика из белого кирпича были заколочены, а на дверях висел амбарный замок – дачный сезон для его родителей закончился на прошлой неделе, так что о появлении здесь кого-либо можно было не волноваться. Алексей перелез через невысокий жестяной забор, подошёл к веранде, приподнял маленькую дощечку возле дверей и достал из-под неё массивный ключ. Снял замок, открыл дверь и вошёл внутрь.
   Одна комната. Слева в углу умывальник, справа, под единственным окном, выходящим на центральную улицу посёлка, некогда роскошный диван, теперь же побитый молью и почти полностью потерявший свой изначальный оранжевый цвет. По центру комнаты столик, со стоявшими на нём пирамидкой консервными банками и запиской: «Берите их, но домик не трогайте!». Сразу слева, около двери, вертикальная лестница на чердак, в ближнем правом углу самодельная буржуйка из пятилитрового бочонка пива и водосточной трубы. 
   Алексей, оглядев скудный и ни разу при его жизни не менявшийся, за исключением консервов, интерьер, усмехнулся, что вызвало очередной укол боли на лице. Не обращая на него внимания, он всё так же, ухмыляясь сквозь тряпки, вошёл и закрыл за собой дверь.
   
   Проснувшись от холода вечером, он сел на диване и уставился в пол. Что делать дальше? Он ни имел никакого представления. Всё реальней становился вариант с больницей. Шок уже окончательно прошёл, и теперь состояние его лица вызывало не ужас, а раздражение. Которое нарастало с каждой минутой. Ну пересидит он здесь пару дней, но всё равно же потом придётся идти в больницу, да и домашние будут его искать, и Настя тоже…
   Алексей встал со своего лежбища и подошёл к умывальнику. Света не хватало, чтобы он смог осмотреть своё лицо, которое до сих пор было под клочьями футболки. Он развернулся и подошёл к буржуйке, рядом с которой лежала горстка щепок и коробок спичек. Минут пятнадцать потребовалось, чтобы развести огонь. Пока щепки занимались пламенем, Алексей нашёл под диваном старые свечки, поджёг парочку, направился обратно к умывальнику и расставил их на выступе перед зеркалом. Света теперь было вполне достаточно, чтобы в мутном и кое-где кривом отражении видеть себя. Он начал разматывать «бинты». Пока он это делал, его глаза беспрестанно, с какой-то холодностью и обречённостью, шарили по участкам лица, что ему открывались…
   Лоб весь был в больших белых буграх с полсантиметра в диаметре. Некоторые слиплись и стали по настоящему гигантами. И как будь-то ничего и не лопалось с утра в автобусе – они выросли вновь…
   Скулы и нос были в прыщах поменьше, но со своей особенностью – красное основание в пару миллиметров завершалось сильно выступающим белым бугром, а из самого основания торчали крохотные прыщики. Как и на лбу, они все плотно прижимались друг к другу, как какое то сообщество…
   Щеки были так же усеяны выступающими пузырями, но ещё мельче и без красного основания. Почему-то Алексею это напомнило поле с кукурузой.
   Самую отвратительную картину представлял собой участок вокруг рта и подбородок. Щетина нисколько не гнушалась расти рядом с прыщами, а то и вообще из них. Из-за даже самого малого шевеления рта самые сочные лопались и сальцо стекало вниз. Разрыв заживал, и прыщ вновь наполнялся содержимым, становясь ещё уродливее. Алексей заметил саамы большой прыщ, чуть больше сантиметра, который был похож на изрезанную буханку хлеба, и, судя по всему, не раз лопавшийся, заживавший и вновь наполнявшийся салом, с каждым разом расширяя свои границы и поглощая прыщи по меньше.
   Шея же была почти не тронута, за исключением с полдюжины крупных прыщей ближе к подбородку.
   Алексея больше не тошнило, не сбивало с ног, не тянуло куда то бежать – он просто смотрел на своё обезображенное неизвестно по какой причине лицо, в глубине души смирившись со столь неприятным соседством. Пока что он будет наедине с ними, будет спать с ними и есть с ними. Пока что он будет здесь.

   Открыть консервы с фрикадельками оказалось не так то просто: консервного ножа нигде не было. Да даже ножа простого и то нигде не найти. Пришлось Алексею около десяти минут пыхтеть, ковыряя металл тупым лезвием старомодной бритвы, что лежала возле умывальника. Летом его отец любил ей пользоваться, представляя себя в родной деревне – вот так, с утра, бриться возле умывальника довоенной раскладной бритвой, которая по современным меркам больше была похожа на перочинный нож. Но то время прошло, отец редко появлялся на даче, всё чаще бывая в разъездах, а бритва так и лежала возле умывальника, иногда используясь для срезания цветков с розового куста. А теперь и как перочинный нож. А чуть погодя – вдобавок и как вилка.
   Алексей старался есть осторожно. Ври каждом движении челюсти прыщи протестующее ныли. Это ещё больше капало ему на нервы, но пока он старался не бесится понапрасну – что он сделает с этим?
   Он ел. Осторожно пережёвывая каждую фрикадельку. Смотрел в жерло буржуйки и ни о чём не думал. Точнее даже и не пытался думать – в голове было всё так же пусто. Он начал забываться, переставая замечать всё вокруг, перед глазами появился образ Насти. Она с тревогой глядела на него своими большими глазами. Пока он рассматривал её лицо в своём воображении, ему на миг показалось, что всё нормально, он дома, всё как прежде, и даже лучше… Не глядя в банку, он нанизал на бритву самую крупную фрикадельку, и прежде чем пустить её в рот широко его открыл, притворно… Настя после такого заливисто смеялась…
   Кожа на лице натянулась и заскрипела. Он этого не заметил. Заметил только как лопнул тот самый прыщ-гигант и толстая струйка сальца прыснула в банку, на ту самую фрикадельку, на бритву… Настя пропала, он упёрся взглядом в консерву, в которую теперь будь-то кто-то кончил. Раздражение мигом стало злостью, а через пару секунд сменилось гневом. Алексей вскочил на ноги, выбросив банку и скинув с бритвы оскверненную прыщами еду. С него хватит. И хватит бегать.
 - Ну с-с-суки…- прошипел он и бросился к умывальнику, возле зеркала которого догорали свечи. Ему вспомнился тот самый мимолётный сон в автобусе: он внутри, сало, бритва…
   Алексей вытер тупое лезвие об штанину и рывком приставил его к виску.
 - Я вас уничтожу!- взревел он, нажал на бритву и повёл лезвие вниз. Яркая вспышка боли, затмившая глаза, заставила его остановится. Он проморгался, посмотрел на своё начинание – пройденные лезвием пара сантиметров снесла с десяток прыщей, на месте которых теперь были кровоточащие дыры. Он развернулся и направился к буржуйке, на ходу стирая сало с лезвия об джинсы. Нагнулся, заметил несколько капель крови, что упали со лба на пол, выбрал щепку покрупнее и вернулся обратно. С яростью, присущей войнам, он оглядел своё отражение, зажал щепку во рту и продолжил инквизицию прыщей.
   Ни щепка, ни стены дома, ни завывания сентябрьского ветра за окном не помогли скрыть от мира его вопли, исходившие из самых глубин лёгких. От этих воплей стало не по себе бродячим собакам, что тревожно заскуля попятились от дома. От этого крика ярости и боли проснулись птицы и что было сил устремились подальше с насиженных мест. От этих воплей съежился бомж, что нашёл свой ночлег в соседнем  недостроенном домике.
   А он резал и резал. Тупой бритвой. Он сбривал причину своего страха, своей ненависти, медленно ведя лезвие сверху вниз, сначала по виску, затем по скуле, щеке и подбородку. На зеркало брызгало сальцо и кровь, но больше было крови, что теперь стекала по стеклу. Алексей вопил и стонал одновременно, на половину прокусив щепку. Не видя ничего вокруг себя из-за яркой пелены боли, застелившей глаза, он стряхнул сало на пол, поднёс бритву к другой половине лица и, пару раз шумно вобрав ноздрями воздух, продолжил резать, уже не срезая прыщи, а просто срывая из вместе с кожей. Бритва будь-то почувствовала вкус свежей крови и в ней пробудился первородный инстинкт заточенной человеком стали – резать, резать, резать… Она будто вновь стала острой, как и полстолетия назад, только теперь действуя не как средство очищения кожи от волос, а как мясницкий нож на скотобойне, освежёвывая тушу человека. Странным образом Алексей не переступил ту грань боли, за которой начиналось бессознательное состояние, но зато успел преодолеть ту черту, после которой невозможно было самому разобрать, ЧТО ИМЕННО он срезает… Ставшая тоненькой кожа легко поддавалась орудию человека и складываясь, разрываясь, сползала вместе с лезвием.
   Алексей уже не вопил, он стонал, струйки кровавой слюны живыми сталактитами стекали с подбородка. Точно так же как и кровь. Собственная боль, собственная беспомощность перед ней, ещё сильнее приливала к голове приступами ещё большей ярости, и не успел он срезать кожу с левой половины лица, сбросить её на пол, как принялся за нос, но уже мягче, просто срывая прыщи…
   А после за весь лоб…
   А после за ямочку на подбородке…
   А после и за шею…

   Он пролежал на диване больше двух часов, всё это время истекая кровью. Он видел сон, в котором Настя танцевала с ним. Они были молоды и красивы, они были чисты и свежи, они были…

   Лиза залетела от него после их самого первого секса и боялась рассказать об этом кому бы то ни было, в том числе и Алексею. Она старалась как можно реже видеться с ним, чтобы не проболтаться. «Не сейчас, не время»,- думала она, уже видя в своём сознании картины обычной молодой семьи, в которой был маленький ребёнок…
   Потом Алексей пропал, она попыталась искать и как то увидела его, выходящего из университета с молоденькой девицей. Она проводила их ненавидящими глазами и прошептала, едва удерживая в себе рыдания:
 - Чтоб ты от прыщей задохнулся, тварь…
   Уже через неделю он срезал себе кожу на половине лица и тихо умирал на диване в дачном домике, видя лёгкие и чудесные сны.