Ксения и владимир

Леокадия Хамагаева
    ЛИЛИЯ  ЮМАЕВА   
   

                КСЕНИЯ   И   ВЛАДИМИР
               

   
                Посвящается  Л.Р.


               

               
                Мать, легонько подстегивая хворостиной, словно стайку степенных, важничающих гусей, гнала его вдоль пыльной и совершенно пустынной в этот час улицы и негромко выговаривала:
                -  Все забросил – уроки, рыбалку, дом… Видано ли дело – целыми днями торчит в кино! Да хоть бы разное смотрел, а то все одно, все одно…Я давеча ходила к Степану-механику, говорит, кино старое, лента вся стерлась, плохо показывает. Грит, не понимаю, что его привлекает…Ты слышишь меня, а? Не молчи, Вовка! Ведь по нескольку раз на дню бегаешь туда!
                Вовка, десятилетний паренек в выцветшей школьной форме, доставшейся от старшего брата, размеренно вышагивал по раздолбленному асфальту, никак не реагируя на слова матери. Да и что говорить, про что рассказывать? Как его потрясла советская разведчица в исполнении артистки, фамилию которой он сначала едва прочитал, а потом еле выучил – Блюменшталь? Что это за фамилия такая? А сама артистка до того красивая, что затмила даже всем известную Марью-красу из другого фильма – про Кащея Бессмертного. Вовка, можно сказать, заболел этой самой Блюменшталь. Жил он в приморском рыбачьем поселке и никогда не видел таких ослепительных лиц. Смелости же разведчицы мог позавидовать любой, самый отчаянный парень. Вовка глубоко и горестно вздохнул. Было в ней еще что-то такое, чего он не мог определить словами. Это можно сравнить только с тем, как лежишь за поселком среди дикого поля, а чуть поодаль и везде вокруг – сопки, сопки, поросшие багульником, но ты на них не обращаешь никакого внимания, а весь погрузился взором в небо, в нагромождение белоснежных облаков, образующих причудливые картины, которые меняются непрерывно и незаметно. Как ты ни пытаешься уловить эти изменения, а не можешь. Каждый миг картина облаков меняется, но как – не уследишь, только вдруг видишь – все, что ты видел еще минуту назад, чудесно преобразилось во что-то другое. Так и лицо этой артистки. И Вовка вслух сказал:
          - Небо с бегущими по нему облаками…
          - Что ты там бормочешь? – откликнулась мать.
          - Ветер сильный, - ответил Вовка. – Видишь, как облака по небу бегут.
           На другой день, не сдержав данного матери слова, он к вечеру вновь очутился  возле клуба. Здесь он столкнулся со Степаном-механиком, и тот сказал, сдвинув кепку на глаза:
           - До чего ж хороша была артисточка, да время ее минуло. Как думаешь, сколько ей сейчас?
            Вовка молчал, пристально глядя в лицо Степану-механику. Тот насмешливо щелкнул мальчишку по носу:
          - Тебе в бабки точно годится. Лет пятьдесят или около того. Что, опять в кино пришел?
          - А откуда вы знаете?
          - Что знаю? Сколько ей лет? Да картина-то старая – уж лет двадцать крутят. А ты думал? Нет, брат, жизнь идет, все меняется, и молодые становятся старыми. Вот приходи в воскресенье на новый фильм, там артистка совсем молодая, красавица писаная,  и кино цветное, краски так и играют.
              Вовка насупился и молча тыкал носком ботинка в землю, проделывая в ней ямку. Потом сказал:
             - Да на что мне ваши артистки? Мне про войну нравится смотреть.
             - Война – это, конечно, интересно, - медленно произнес Степан. – Но без людей и война не война. Если б на месте этой разведчицы была какая-нибудь толстая Веруня, похожая на нашу буфетчицу, никто и на войну не пошел бы смотреть. А тут видишь – лицо, как из мрамора выточенное, глаза, в которых все чувства отражаются, опять же бесстрашие и сила такая, что свет вот-вот перевернет…Нет, брат, красота – это не только точеный носик и коса до пят. Если красота внутри человека гнездится, это и есть настоящая красота. Правильно я говорю?
            Вовка взглянул на Степана и понимающе кивнул ему. И тот как бы в благодарность за понимание доверительно пригнулся к мальчишке:
           - Хочешь, я тебе открытку с этой артисткой подарю? У меня несколько штук есть. Она ведь была очень знаменитая, а сейчас, я слышал, снимает документальное кино.
           Вовка испуганно взглянул на Степана:
           - А что, она разве живая еще?
           Степан рассмеялся:
           - Ну, ты чудик! Старая – еще не значит мертвая. Я ж говорю – перепрофилировалась… Хотя, честно говоря, не представляю, как в пятьдесят лет баба может снимать документальное кино. Это ж самое канительное дело на свете. Идем, открытку дам.
            Так у Вовки оказалась открытка, жаль, что не цветная, на которой счастливо улыбалась Ксения Блюменшталь – с юным светлым лицом, настолько юным, что все черты его были как бы расплывчаты, неопределенны, время еще не нанесло на него свои завершающие и, увы, порой слишком резкие и даже отталкивающие штрихи. И все-таки эта ослепительная девушка была слишком взрослая для него, десятилетнего, и поэтому, придя домой, он запрятал открытку так надежно, как только мог: вдруг мать или отец, а еще хуже того, брат наткнутся на нее.
            Вовка выдержал целых три дня! А потом разыскал-таки открытку, убежал с ней за околицу и, забравшись в высокую траву, принялся изучать. Неужели в самом деле существуют такие девушки? Один взгляд на нее – и Вовка очутился в дали далекой, в другом, нереальном мире, какой открывается лишь в сказочных фильмах. И люди там особенные, как эта девушка. Сколько света в ее глазах, улыбке, лучится все ее лицо! Так вот оно какое – счастье! И Вовка легко вздохнул и упал навзничь на мягкую, пружинистую траву. Там, высоко в небе, громоздились белые, манящие своей красотой и свободой облака, и там тоже был свет и было счастье, которое никогда не кончается, сколько бы ты ни смотрел в эту бездонную голубую высь.
              Так теперь Вовка и стал жить. Дома прятал открытку, но время от времени извлекал ее и убегал куда-нибудь подальше, чтобы побыть с нею наедине. Это было его свидание с Ксенией – решение запросто называть по имени знаменитую артистку, словно он был ей ровня, пришло само собой, без всякой натяжки и усилия. Ксения – это имя звучало для него упоительно, как надежда на необыкновенное будущее и великие свершения. А в трудные минуты оно еще несло утешение и давало успокоение его душе. Никто не знал его тайны. Он весь сжимался от мысли, что его могут жестоко высмеять и навсегда сделать предметом насмешек. Ни разу Вовка не задумался над тем, что дистанция между ним и Ксенией до отчаяния огромна. Он видел эту артистку только юной, как на открытке, да и зачем было представлять ее старой, если он все равно никогда ее не увидит.
           Незаметно пролетели еще пять лет жизни – в учебе, в рыбацком труде, в частых выходах в море вместе с отцом. Родители видели Владимира, как теперь стали его называть, только курсантом мореходки и соответственно готовили к будущей жизни.
           Это был один из немногих спокойных вечеров, когда, вернувшись из школы и пообедав, Владимир засел за уроки. Неожиданно во дворе, срываясь на хрип, залаял пес Архипка – так он встречал только незнакомых.
           - Владимир, выйди! – крикнула мать. – Мы с отцом заняты. Это к тебе, наверное!
           Владимир рывком встал из-за стола и бросился в сени. Резко открыл дверь и увидел за калиткой смутную фигуру. Кажется, женщина, мелькнуло в голове, кажется, не наша, не из поселковых. Сумерки были еще светлые, не сгустившиеся. Он загнал пса в сарай и торопливо заспешил к калитке. И здесь его сразило, словно шальной пулей.
            На улице, за частоколом забора стояла она, Ксения, чужестранка, неземная женщина, существо с другой планеты. Он сразу узнал это лицо с открытки, только с уже нанесенными штрихами опыта и прожитых лет. Он не видел, как она одета, что у нее в руках. Он видел лишь ее по-прежнему прекрасное лицо, и черты его были четкие, определенные, словно выточенные из слоновой кости, а глаза – кажется, еще более выразительные, чем раньше.
            Владимир онемел и окаменел, может быть, даже потерял сознание, потому что совсем ничего не чувствовал. Так они некоторое время стояли, впившись друг в друга глазами, пока женщина наконец не произнесла:
            - Мальчик, здесь живут Прохоровы?
            Он нашел в себе силы только кивнуть.
             - Может быть, ты меня впустишь? Надеюсь, твой отец дома? Он-то мне и нужен.
           Владимир, весь одеревеневший, отступил в сторону, и гостья сама открыла калитку и направилась к дому. А Владимир все стоял у забора, и ноги у него были ватные, так что пришлось опуститься на вбитую у ворот лавку. Потрясение было настолько велико, что он никак не мог прийти в себя, а когда вошел в дом, отец с гостьей уже вовсю о чем-то спорили в большой комнате, а мать, прислушиваясь к их разговору, сидела на сундуке в прихожей. Владимир сел рядом с ней и тоже стал слушать.
            - Конечно, это очень опасно, я понимаю, что не имею права  втягивать вас в это дело, - говорила Ксения, - но больше не к кому обратиться. Мне сказали, что вы самый надежный человек. Я хорошо заплачу вам…хотя, конечно, любые деньги здесь – это так, ерунда. Риск велик, и оплатить его нельзя. Тем более, что у вас семья, дети…
             - Да вы-то сами зачем влезаете в это?  Вы женщина, у вас тоже, наверное, семья и дети. Неужели не нашлось мужика?
             - Как вам сказать? Я никому и не предлагала. Сами понимаете, лишних людей в это дело не посвятишь. А вы…мне сказали, вы один из немногих, кому разрешено на своей лодке входить в запретную зону.
              - А если вас засекут с кинокамерой? В общем, сами знаете, что будет.
              - Дело не во мне, - перебила Ксения, - уж если я взялась за это, то не отступлюсь. Вас мне стыдно привлекать, вы-то почему должны страдать? Но и обойтись без вас не могу!
              Отец спросил, какие фильмы уже сняла Ксения, и она произнесла несколько названий, которые Владимир толком не расслышал.
               - Нет, ничего не видел, - сказал отец. – Странное дело, не пойму, зачем женщине снимать документальное кино? Мужчин, что ли, не хватает?
               - Ой, - неожиданно спохватилась Ксения, - может, вы хронику мою смотрели про ваш край? Год назад я снимала во Владивостоке День военно-морского флота…
               - Да, - радостно откликнулся отец, - это я хорошо запомнил! Парад кораблей был отлично снят. Так, значит, это вы? – удивленно спросил он.- А знаете, эту хронику у нас быстренько сняли с экрана. Обычно крутят не меньше месяца. Многие тогда хотели посмотреть, но не удалось. Вот интересно…Раз уж вы здесь, хочется спросить. Там вы показали одного адмирала, - отец назвал его фамилию, - строй матросов – как по линейке, лица юные, красивые, флажки праздничные трепещут на ветру, мощные крейсера и эсминцы – красота и удаль! И вдруг на этом фоне камера выхватывает лицо адмирала. Нет, нет, одет он безупречно, при полном параде. Но лицо! Хитрые, настороженные глазки так и бегают из стороны в сторону, нос острый, как у крысы, - лицо проныры, ловкача, деляги! Вы про него что-то знали или случайно получилось?
             - Как вам сказать? Конечно, на такие лица глаза сами наталкиваются. Не стандарт – понимаете? Выпадает из общего строя. Я тогда тоже поразилась этому несоответствию – у адмирала лицо ханыги. Я могла выбросить этот кадр, но почему-то оставила. Как он проскочил на экран – ума не приложу! С него-то все и началось. В один прекрасный день ко мне пришел человек из ваших краев, который видел мою хронику и поведал мне об этом всесильном адмирале. Хоть он и не из первых лиц, но сила его до Москвы простирается. Денежный мешок с большими связями. Эти траулеры, о которых я вам уже рассказала, перегружают улов на японские суда именно в закрытой зоне, а находится она под контролем этого адмирала. Нужны документальные свидетельства хотя бы в виде кинопленки.
              Отец горько рассмеялся:
              - Да вы хоть понимаете, на кого замахиваетесь? У него виллы стоят в самых красивых местах побережья. Он здесь царь и бог. Нет, не советую вам копаться в этой грязи. Это дело спецслужб.
              - Но ведь они не копаются. Все прогнило – оттого и грязи много.
              - И вы думаете, вам по силам сломать этот порядок?
              - Не по силам, - с глубоким вздохом признала Ксения, - но противно. Так противно, что и жизнь недорога.
               Наступило молчание. Сильно заскрипел стул, как это всегда бывает, когда отец нервничает.
               - Ну, хорошо, - вновь заговорил он, - снимите вы все это, а дальше что?
               - Сама не знаю.
               -  И что же – совсем не боитесь?
               - Знаете, по большому счету все мы в ловушке…Хотя…Вы ведь так думать не можете, вы же намного моложе меня. Осознание некоторых истин приходит лишь с возрастом.
                - Что вы хотите сказать?
                - Да так, не берите в голову…Просто каждый идет своим путем, даже если он упирается в тупик. Но ведь вы заранее не знаете – простор или тупик? Живете себе и поступаете, как считаете нужным. Вот и я иду своим путем. У всех нас куча страхов. И если к ним прибавится еще один – имеет ли это уж такое значение, чтобы отказаться от задуманного? Мне нужно снять эти кадры, снять судно без опознавательных знаков, японские лица… Единственное – мне стыдно вовлекать вас. Но, может, вы мне дадите свою лодку, и я одна все сделаю?
                - Это невозможно! – вскричал отец.
                Мать сидела рядом с Владимиром сама не своя, ерзала, тихо вздыхала, краснела и бледнела, а иногда вскакивала, но уходить не хотела.
                - Как вы это себе представляете? – громко продолжал отец. – Как вы будете снимать средь бела дня?
                - А мы сделаем вид, что ловим рыбу. Я переоденусь в мужскую одежду и буду выглядеть издали, как ваш старший сын. У вас же двое сыновей? Младший мне открыл. Рослый, но, наверное, не больше пятнадцати?
                - Почти угадали. Но вы не сойдете ни за старшего, ни за младшего. Старший вообще здоровяк, а вы, не знаю, сколько вам лет, смахиваете на барышню.
                - Да кто издали разглядит мои габариты?
                - Захотят – все разглядят…
                - Надо, чтобы не захотели…Надо их перехитрить.
                Разговор начал склоняться к конкретному обсуждению деталей. Получалось, что Ксения уговорила-таки отца участвовать в этой авантюре.
                И тут в дело вступила мать. Она в очередной раз вскочила с сундука и решительно направилась в комнату. Владимир хотел удержать мать, но не тут-то было. Они вместе вбежали в комнату, и мать закричала:
                - Что ж вы делаете? Разве можно подбивать честного человека на такое дело?
                Отец, откинув стул, бросился к матери:
                - Не вмешивайся, Галина!
                - Вот еще что! Да вас наверняка схватят с этой! Не знаю, как ее назвать! Ну, не мерзавка ли?! – вопила мать, а отец тащил ее из комнаты, она же пыталась и ударить, и укусить, и лягнуть его ногой.
                Владимир, недолго думая, кинулся на подмогу отцу. Вместе они затащили мать в маленькую комнатушку, и отец запер ее, оставив там и Владимира.
                Вскоре хлопнула входная дверь, и через некоторое время отец вернулся. Мать уже не буйствовала, но ее затравленный взгляд не обещал ничего хорошего. Когда отец выпустил их, мать не стала скандалить, только отчеканила:
                - Поедешь с ней – руки на себя наложу.
                - Ладно уж, твоя взяла, - отмахнулся отец.
                …Лишь спустя несколько лет Владимир узнал, что та поездка все же состоялась.
                А пока они продолжали жить по-прежнему: мать крутилась по хозяйству, отец выходил в море, брат был уже в выпускном классе, а он, Владимир, неожиданно увлекся фотографированием. В летние каникулы заработал деньги на хороший фотоаппарат и все прочее, чтобы самостоятельно проявлять снимки. Убедил мать отдать ему одну из кладовок, где оборудовал свою фотолабораторию. И началось творчество. Все стены в доме были увешены его снимками. Тут были закаты и восходы на море, простор, открывающийся с самой высокой в округе сопки, мать, устало присевшая на крылечко, их корова с только что родившимся теленком, пес Архипка, виляющий ободранным хвостом, соседка тетя Марья, школьные друзья  и даже неведомо как затесавшийся в эту компанию директор их школы с суровым и неподкупным лицом. Он-то больше всего и оценил талант Владимира, который вскоре стал чуть ли не официальным лицом, обязанным присутствовать на всех школьных мероприятиях, а заодно и «освещать» их, как говорили учителя. Без преувеличения, Владимир оставил заметный след в школьной жизни, поскольку сделанные им фотографии висели во всех без исключения классах, не говоря уже о коридорах и учительской. При выпуске из школы ему даже устроили персональную выставку.
             Родители не вмешивались в дела Владимира и не препятствовали его увлечению, но по окончании школы отец твердо рубанул рукой по столу:
             - Пойдешь в мореходку!
             Владимир был с виду мягкий и деликатный, даже уступчивый, парень, но внутри у него сидела стальная пружина. И когда он приходил к определенному решению, она срабатывала безотказно. Родители это знали. Поэтому, когда Владимир сказал, что будет поступать во ВГИК на операторское отделение и больше никуда, отец не вспылил, но с угрозой в голосе предупредил:
             - Сорвешься – сюда не возвращайся. Дороги назад тебе нет.
             Так Владимир вырвался на простор. Он прекрасно помнил слова Ксении: простор или тупик. Первое – это когда выбираешь сам. Душа должна находиться в полете. А вот что Ксения имела в виду, когда говорила о ловушке? И почему это можно понять лишь в зрелом возрасте? Его жизнь только начиналась, и он даже не догадывался, что существуют такие загадки, на которые нет ответа в любом возрасте.
             Накануне отъезда отец вручил Владимиру листок, сложенный в несколько раз:
             - Вот возьми. Кто знает, может, пригодится? Это телефон и домашний адрес Ксении. Она просила не стесняться, если что понадобится.
              Москва ошеломила Владимира. Он бывал во Владивостоке, но в Москве совсем потерялся. Если бы не попутчики по вагону, то и институт, наверное, неделю искал бы. И лишь устроившись в общежитие, немного пришел в себя. Познакомился с другими поступающими, которые в один голос спрашивали:
              - Что, на актерский?
              - Да нет, оператором хочу стать.
              - Вот те на! У тебя же актерские данные! Зачем тебе операторский?
              Когда начались экзамены, полностью ушел в книги, в волнительную тряску, как на ухабистой дороге, - то страх, то радость, то слезы, то смех, пока не объявили результаты этой сумасшедшей гонки. И хотя отметки получал хорошие, все же не поверил глазам своим: зачислен!
               Первым делом побежал на телеграф сообщить родителям. И оттуда же наконец позвонил по телефону, оставленному  Ксенией. Дребезжащий старушечий голос спросил:
              - Вам кого? Ксению? Таких у нас нету…Есть Вера, Любка, Ирина…Что? Какой адрес? Да на Пятницкой мы, в коммуналке проживаем, четыре семьи…
              Владимир для верности переспросил номер телефона.
              - Да, телефон энтот…
              Повесив трубку, еще раз заглянул в записку. Адрес в ней значился другой – не Пятницкая. Почему же номер телефона оказался не тот? В голове даже мысли не мелькнуло, что Ксения могла дать неверный номер.
             И все же настроение сразу упало. Вдохновение мигом упорхнуло. Тут же в одном из окошек телеграфа спросил у девушки, где находится означенная в записке улица.
              - Недалеко отсюда. Выйдете и сразу налево, вниз. Судя по номеру дома, идти недолго.
              Все так и оказалось. Владимир остановился у подъезда внушительного старинного дома, немного потоптался и робко толкнул массивную входную дверь. В просторном холле с шахматным полом у широкой лестницы, ведущей наверх, сидел в каком-то сооружении наподобие будочки старик, который немедленно тормознул Владимира, едва тот ступил на первую ступеньку.
              - Позвольте спросить, в какую квартиру направляетесь?
              - Я? Ксения Блюменшталь здесь живет?
              Старик помолчал, сверля Владимира глазами:
              - Такая здесь не проживает.
              - А где же она? То есть, я хотел сказать, вот адрес…
               - Мне бумажка ни к чему. Говорю, не проживает.
               - Может, она переехала? – с робкой надеждой спросил Владимир. – Может, она вам адрес оставила?
                - Ничего не оставляла, - твердо сказал старик.
                - Значит, она здесь жила? – обрадовался Владимир.
                - Никак нет. Я такой не знаю.
                - Она же известная артистка!
                - Мало ли…В общем, юноша, ступайте отсюда. Здесь нельзя больше. Могут прийти настоящие хозяева квартиры. Им будет неприятно, что вы разыскиваете эту артистку в их квартире.
                - Так, может, они что-то знают о ней?
                Старик вышел из будочки.
                - Они ничего не знают и знать не могут. Мой вам совет: идите отсюда и никогда больше не приходите.
                Владимир выскочил из подъезда, как ошпаренный. Бродил по улицам допоздна, пытаясь решить, как ему разыскать Ксению. Даже спросил прохожего, по виду москвича, как ему узнать адрес знакомой.
                - Что вы знаете о ней? Имя, фамилию, год рождения? Что еще?
                - Ничего не знаю, кроме имени и фамилии. Но…она известная артистка.
                - Вы ее поклонник, что ли? Тогда ее адрес разыскивать не стоит. Зачем же мешать человеку жить?
                - Вы не так поняли. Она сама оставила нам адрес и телефон, но ее там нет.
                - Интересная история…Впрочем, обратитесь в горсправку. Может, там вам помогут? Вдруг она переехала?
                На другой день с утра Владимир бросился в справочное. Ругал себя, что сам до этого не додумался.
                Ответ горсправки снова поразил его. Адрес и телефон были точно такие, как назвала сама Ксения. «Нет, что-то тут не так!» - стучала в голове мысль. Несмотря на запрет старика-консьержа, вновь очутился в том же подъезде.
                Вместо старика в будочке сидела пожилая женщина, может, жена его, а может, сменщица. Эта и вовсе отказалась разговаривать с Владимиром.
                - Много вас тут ходит. Нет здесь такой, не проживает, понял? Или милицию звать, если по-доброму не понимаешь?
                Владимир, выйдя на улицу, все топтался на месте, не зная, куда же ему идти. Но консьержка и потоптаться ему не дала. Открыв дверь, она грубо погнала его прочь.
                Круг замкнулся. Где искать Ксению? Что же могло с ней произойти? На киностудию, что ли, пойти?
                Между тем, занятия в институте уже начались. Каждый день приносил массу впечатлений и необыкновенных открытий. На занятиях, в институтских коридорах Владимир то и дело сталкивался с людьми столь знаменитыми, что не мог поверить в их реальное существование. Столкнувшись с Тамарой Макаровой, такой знакомой и вместе с тем совсем другой, с легкой ироничной усмешкой в темных бархатных глазами, которыми она вдруг оценивающе принялась разглядывать его, Владимир растерялся до такой степени, что не смог даже поздороваться с ней или хотя бы улыбнуться в ответ на такое внимание. Ее вопрос прозвучал для него, как глас с неба:
               - И в какую же мастерскую вы попали, молодой человек?
               - Я не в мастерскую…Я на операторском…
               - Это при таких-то данных? – разочарованно сказала она. – Но еще не поздно передумать…
               Легендарная артистка прошла мимо, а Владимир все стоял, красный и растерянный от смущения. «И что им дались мои данные?» - с досадой вертелось в голове. И в самом деле, в институте, где каждая вторая студентка была красавицей из красавиц, а остальные, по меньшей мере, чертовски привлекательные, ему не было отбоя от девчонок. Однажды он даже принялся разглядывать себя в большом зеркале, которое висело в умывалке общежития. Совершенно не привыкший к похвалам в свой адрес, он понятия не имел, как выглядит и какое впечатление производит на окружающих. В его строгой работящей семье, впрочем, как и во всем поселке, не принято было обсуждать внешние данные людей. Говорили только, что за человек, как относится к делу, хорошо ли работает, могли сказать о честности, принципиальности, башковитости. А тут проходу не дают: «Какой красавец!» Изучая свое лицо в зеркале, Владимир пришел к выводу, что глаза у него непонятного цвета: не то серые, не то синие или даже зеленые, что нос как нос, а рот ему сильно не нравился – крупный, с четко очерченными губами. Волосы темные – не то брюнет, не то шатен. В общем, обычный человек. Придя к такому выводу, Владимир перестал обращать внимание на восторги окружающих  и ходил себе скромно, стараясь не выпячиваться и никому не досаждать. И не знал он, что такое его мнение о собственной персоне придает ему еще больше шарма  и притягивает к нему сердца людей.
             Несмотря на калейдоскоп впечатлений, новые знакомства, усталость от московской суеты, Владимир ни на минуту не забывал о своей сверхзадаче – найти пропавшую Ксению. Он расспрашивал о ней всех, кого только мог. Многие припоминали – да, была такая артистка, и больше ничего не могли добавить. Однажды у него состоялся разговор с преподавателем Борисом Николаевичем, к которому он с первых дней учебы проникся доверием. Тот был фронтовик, потерявший на войне глаз, притом ранение исказило все его лицо, но то, что осталось не изуродованным, говорило о его прежней красоте, и единственный глаз ярко-голубого цвета выражал все оттенки человеческих чувств.
              Борис Николаевич сильно удивился, узнав, что Владимир лично знаком с Ксенией.
             - Да ты же еще пацан, а она женщина уже преклонных лет, ей под шестьдесят, если не все шестьдесят.
             - Ну, так что? – смутился Владимир. – Мне кажется, я знаю ее с пеленок…И вообще, если человек интересный, какое значение имеет возраст?
             - Все верно, - согласился Борис Николаевич. – Но обычно мальцы не имеют никакого интереса к старым людям.
             - Ну, старой я бы ее не назвал, - с досадой возразил Владимир. – Я видел ее три года назад. У моей матери больше морщин, чем у нее.
             - Я вижу, ты готов защищать эту женщину, как  истинный рыцарь, - улыбнулся Борис Николаевич. – И она того стоит, - добавил он уже серьезно.
             Владимир узнал, что Ксения происходит из семьи обрусевших немцев, и свою фамилию не захотела менять даже в годы войны, когда ей впрямую предлагали подыскать себе псевдоним, и потом, выйдя замуж, осталась Ксенией Блюменшталь.
             - Красавица она была дивная, от поклонников отбоя не было, - рассказывал Борис Николаевич. – В мужья же себе выбрала неудачливого актера, который никак не мог составить ей пару. Почему так произошло – кто знает? Такой брак не мог долго продержаться. Ксения подавляла мужа во всех отношениях – и талантом, и незаурядным характером, и умом, и даже везением. И он ей этого не простил. Развелся с ней нехорошо, скандально, возвел какую-то нелепую клевету. После этого она еще некоторое время снималась, а потом внезапно все бросила и на несколько лет совершенно исчезла из поля зрения. Где была и чем занималась – никто не знает. Слухи ходили самые фантастические – и о сказочно богатых любовниках, и о добровольном заточении в монастыре, и даже о путешествии в Тибет. Вернулась так же внезапно, как и исчезла. Неожиданно объявилась в качестве кинодокументалиста. Никто не мог в это поверить. Но хронику снимала замечательно и даже сделала несколько очень хороших фильмов. Постепенно утвердилась на новом поприще, приобрела имя.
             - А где же она теперь?
             - Вот этого опять никто не знает. Как в воду канула.
             - Что же делать? – в отчаянии вскричал Владимир.- Ведь где-то она должна быть!
             - Ты чего-то не договариваешь, - сказал Борис Николаевич, пристально глядя в лицо Владимиру. – А без этого с места не сдвинешься.
             И тому пришлось рассказать то немногое, что он знал о Ксении, а также и о своем неудачном походе по оставленному ею адресу.
             - Да, какое-то темное дело,- заключил Борис Николаевич потускневшим голосом. – Надо бы кое-что разузнать. А ты, пожалуйста, никого больше не расспрашивай. Я знаю, что говорю. Помалкивай, а то можешь сильно ей навредить, если, конечно…
             - Что «если»? – заволновался Владимир.
             - Да не дергайся! Жди, наберись терпения. Посмотреть надо…
             На том и расстались.
             Первые дни после разговора с Борисом Николаевичем  Владимир места себе не находил. Но самыми мучительными были ночи. В голову лезли такие мысли, что он бежал от них в коридоры общежития и метался по ним туда-сюда, то спускаясь, то поднимаясь по лестницам. Ему то казалось, что ее убили, то представлялось, как ее пытают, и последнее было еще страшнее, чем первое. Почти месяц прошел, пока Борису Николаевичу удалось разыскать какие-то обрывочные сведения. Он вызвал Владимира на улицу и в маленьком скверике, вернее, на обочине дороги, проходившей мимо этого скверика, торопливо и сбивчиво поведал:
                - В общем…дело и вправду темное. Она…то есть, Ксения…влипла в такую историю, что в своей квартире больше не живет. В общем… ни квартиры, ни работы. Близких людей у нее нет. Говорят, где-то на окраине Москвы зацепилась..
                - Что значит – зацепилась?
                - То и значит…Что смотришь? Скрывается, другими словами.
                - Мне адрес нужен!
                - Адрес обещали. Но неизвестно когда. Не советую влезать. У нее жизнь, считай, уже кончилась, а у тебя только начинается. Зачем тебе все это? Мать она тебе родная? Вернее, бабушка?
                Тут Владимира словно обухом по голове ударили. Вот она – пропасть! Сорок лет разницы в возрасте. Нет, это просто невозможно! Какое-то безумие – она уже сорок лет жила на свете, когда его жизнь даже еще не зародилась.
                Владимир растерянно посмотрел на Бориса Николаевича, ни слова не промолвив, повернулся и, спотыкаясь на каждом шагу, побежал через сквер. Куда? Зачем? В самом деле, что ему эта старая женщина? Что он к ней привязался?
                Добежав до метро, Владимир явственно почувствовал, что в общежитии ему делать нечего. Но и идти больше некуда. В метро он все-таки спустился и сел на одну из скамеек. Так и сидел, обхватив колено сцепленными пальцами. Мысли хаотически бились в его мозгу. Все смешалось в сознании: открытка с изображением чудесной юной девушки, Ксения, которую он видел в доме отца, - постаревшая, но все равно прекрасная, и какая-то зловещая старуха с темным морщинистым лицом и прищуренными злыми глазками, сгорбленная, постукивающая клюкой. Или это стук колес уходящего поезда, на котором она уехала, и наконец оставила его в покое?  «За что я на нее злюсь? – вертелось в голове. – За то, что она на сорок лет старше меня? Или за то, что ее любили другие?  Почему я так поздно родился? – горечь переполняла сердце Владимира. – Я знаю – другой такой не будет. Никогда!»
                Он похолодел от этой мысли: никогда не встретиться с той единственной, к которой тянется сердце, в которой нуждается душа. Она родилась в другой срок, в другое время и не повторится больше никогда. Так имеет ли значение разница в возрасте,  даже если она чудовищна? Но весь его небольшой жизненный опыт говорил: это невозможно, это противоестественно, в этом есть что-то уродливое, неприличное. Он задумался: неприличное потому, что осуждается людьми? Или потому, что он сам так считает? Он на миг представил Ксению такой, какой видел ее в последний раз. И сразу ему стало легко и тепло, словно солнечный луч согрел его скорчившуюся, озябшую душу. Он знал: когда увидит ее, сразу успокоится, страх и озабоченность улетучатся, мир предстанет перед ним во всей своей красоте, объемности и многогранности. Однажды он уже испытал это. Вот в чем дело: Ксения проявляет перед ним все сущее! Как жить без нее? Он запутается и потеряется в мире, где не будет его путеводной звезды. Нет, надо отбросить все сомнения и искать Ксению! Неужели из-за какой-то ерунды – разницы в возрасте – он потеряет человека, в котором так нуждается!
                Эта мысль придала Владимиру решимости, он обрел цель, и даже дела в институте пошли лучше. Он больше не молчал на занятиях, много времени проводил в библиотеке, пытаясь до конца прояснить для себя непонятное, да и вообще стал более активным, деятельным, ушел страх быть отчисленным за какой-нибудь промах, что так свойственно многим первокурсникам.
               И в этот момент пришла хорошая весть: Борис Николаевич сообщил ему новый адрес Ксении, который с трудом раздобыл через своего знакомого.
              - Только предупреждаю, - сочувственно глядя на Владимира, сказал он,- то, что ты увидишь, может обескуражить тебя. Так мне передали. Тяжелый случай. Может, не стоит ехать? Она же, в общем-то, совершенно посторонний для тебя человек. Тебе учиться надо при твоих хороших данных.
            - Я и буду учиться. Чем она мне помешает? Просто проведаю…Что тут такого?
            - Ладно, Владимир, надеюсь на твой здравый смысл.
            …В ближайшее воскресенье, немало переволновавшись в предыдущие дни, потому что никто не знал улицы, по которой проживала теперь Ксения, Владимир отправился на поиски почтового отделения, обслуживавшего эту улицу. Уж там-то должны знать, где она находится. На это ушло полдня. Когда наконец он оказался в нужном месте, то увидел перед собой не улицу, а пустырь с несколькими домами, имевшими плачевный вид. Самый большой из них чем-то напоминал захудалую барскую усадьбу, и к нему-то Владимир и направился. У единственной двери, ведущей внутрь, сидели, как и положено, досужие старухи и тут же взяли его на прицел.
               Владимир робко спросил:
              - Вы не скажете, Ксения Блюменшталь здесь живет?
              - Как, как? – залопотали меж собой старушенции. – Это ктой такая? Отродясь не слышали…
              - А ну повтори фамилие-то, - строго сказала одна из старух.
              - Ну, - от страха у Владимира отнялся язык. – Ну…это…просто Ксения, артистка известная.
              - Неужто артистки в таких хоромах живут? – старухи стали прыскать в кулак, откашливаться и весело переглядываться. – Молодая или в годах?
              - Да как сказать…не очень молодая…
              - А ты ей кем приходисся?
              - Никем…просто так.
              - За распиской пришел, что ли?
              - Не расписка, - поправила одна другую, - а…как это? Ну, парень, как называется, когда расписку свою дают?
              - Автограф, что ли?
              - Во-во, это самое.
              - А! – вдруг хлопнула себя по колену одна из бабушек.- Это уж не Федоровна ли?
              - А и вправду, - оживились все вокруг. – Есть такая, есть! Иди вон туда, в угол, к песочнице. Она там с дитем.
               Владимир огляделся и в дальнем конце двора увидел поникшую фигуру женщины, сидевшей на скамейке, а рядом возился в песке ребенок. Он пошел туда неуверенно, потому что женщина даже издали ничем не напоминала Ксению. Она была в старой выцветшей бордовой кофте и простом платке, повязанном под подбородком. Когда он подошел близко, то явственно увидел, что это какая-то морщинистая старуха с темными пятнами на лице и тяжелыми отекшими веками. Владимир остановился, поняв, что это не Ксения. Женщина подняла веки, и он увидел глаза – темно-зеленые, продолговатые, без всякого выражения. В них не было света, одна глубина, как это бывает ночью у моря, озера или реки. Пугающая глубина, которая скрывает неизвестно что. Владимир отступил.
                - Молодой человек, - спросила женщина без всякого интереса, - вы кого-то ищите?
                Владимир вздрогнул – это был голос Ксении. Он неподвижно стоял, оглушенный, потрясенный, словно разбитый параличом. Он не мог сделать ни одного движения, даже произнести слово. Женщина молча смотрела на него. В какой-то миг он понял, что это продолжается уже неприлично долго, и шагнул в сторону, просто так, чтобы убедиться в собственной дееспособности. Потом произнес:
              - Я вас знаю…уже давно…еще с детства. Вы – Ксения…
              - Фридриховна, - равнодушным голосом добавила женщина. – Ксения Фридриховна Блюменшталь.
                - Да, - отозвался Владимир, - я вот…вас разыскиваю, вернее, уже разыскал.
                - Зачем? – все так же равнодушно спросила женщина.
                - Я все про вас знаю, хочу вам помочь, - скороговоркой произнес Владимир.
                Женщина рассмеялась.
                - Что вы смеетесь?
                - Никто ни про кого все знать не может, даже сам о себе.
                - Как это?
                - Да вот так. Разве вы не знаете, что человечество – это Вселенная, а каждый человек в ней – галактика. Путешествуй по ней хоть целую вечность – все равно узнаешь немного.
                - Да нет, - совсем растерялся Владимир. Он испытывал такую боль за эту женщину, что у него закололо глубоко в сердце. – Я не то хотел сказать… Вы, может, помните моего отца? Вы еще упрашивали его помочь сделать снимки…Я тогда в школе учился, но вас давно знаю – по кино.
                У женщины в глазах появился проблеск интереса.
                - Так вы – Прохоров, кажется…
                - Да, да, - закивал он головой, - Владимир Прохоров. Приехал сюда и даже поступил в институт…сам не знаю как, до сих пор не верю…
                Женщина пристально смотрела на Владимира. Потом спросила:
                - А что отец? Где он?
                - Все там же. Вам от него большой привет, он и адрес ваш мне дал.
                Ксения облегченно вздохнула, но ничего не сказала. Ребенок в песочнице неожиданно закапризничал, подбежал к ней и стал дергать за кофту.
                - Ну, пошли, пошли отсюда, - канючил он, - пошли…
                Ребенок произнес какое-то непонятное слово.
                - Это он меня так называет. Ксения не может произнести, говорит Нени.
                Она тяжело поднялась со скамейки.
                - Так что, молодой человек, вы, значит, ко мне приехали? Или я что-то не поняла?
                - Да, да, - обрадовался Владимир, - к вам, конечно. Я раньше приехал бы, но с таким трудом достал ваш адрес.
                - А каким образом? Никто ведь не знает, что я здесь.
                - Да один хороший человек помог. Если бы не он, не нашел бы вас. На прежнем месте, - начал было Владимир, да вовремя прикусил язык.
                -  Что – на прежнем месте? – тихо спросила Ксения. – Расскажите.
                -  Да нет, ерунда какая-то…
                -  Расскажите, - настойчиво попросила Ксения.
                - Сказали, что вы там не живете.
                - Правильно, - ровным голосом ответила Ксения, - не живу…
                Ребенок опять потянул ее к дому.
                - Сейчас, Стасик, идем, я уже…
                - А сколько ему лет? – спросил Владимир.
               - Скоро четыре будет, но говорит плохо, пассивный…
                - Кто же он вам?
                - Я его внуком считаю. Скоро три года будет, как я с ним.
                - А что же родители?
                - Отец далеко, - неопределенно ответила Ксения. – А мать и бабушка с утра до ночи на работе. Еле перебиваемся. У меня даже пенсии нет.
                - Как же так? – растерялся Владимир. – Вы же такая известная…
                Ксения опять рассмеялась – иронично и как бы театрально, не по-настоящему.
                - Вас Владимир зовут? Можно я буду называть вас Влади? Недоговоренность больше соответствует жизни. Какой будет мир, покажет время. Вы такой юный, во внуки мне годитесь, как и Стасик.
                Они говорили и очень медленно шли к дому, останавливаясь на каждом шагу. Бабульки у подъезда уже готовились обстрелять их глазами и вопросами, когда подойдут ближе. И тут Владимир схватил Стасика в охапку и быстро двинулся вперед, чтобы с налету взять дверь. Но не тут-то было! Вдогонку ему сыпались реплики:
                - Ишь, какой прыткий!
                - Для Стасика-то слишком молоденький!
                - За старшего брата сойдет!
                - А кто ж он Федоровне-то?
                - Может, какой троюродный племянник?
                Ксения неторопливо продвигалась меж бабульками, не обращая на них внимания, но и в то же время как бы снисходительно улыбаясь им.
                Владимир, влетев в дверь, остановился и спросил у Стасика:
               - Куда идти? Где вы живете?
               - Там, - неопределенно махнул рукой вдоль длинного коридора  Стасик.
               Они медленно пошагали вперед. Владимир подумал,  что не ошибся в своей догадке: в прошлом это был барский дом, а теперь – коммуналка. Для него, провинциала, эта шумная теснота  казалась невыносимой. «И как они живут день и ночь на глазах друг у друга? Ведь даже какой-нибудь пустяк скрыть невозможно», - думал Владимир, ведя за ручку Стасика и наблюдая, как из разных дверей выходят и выглядывают совсем не похожие друг на друга люди и в то же время объединенные чем-то общим, чему дать определение он не мог. Он в растерянности оглянулся и столкнулся глазами с подошедшей Ксенией. Она усмехнулась, мгновенно уловив его мысли:
              - А общее у них – неприкаянность, чему они даже рады. Ведь бывает и хуже. Как известно, худшему нет предела…
               Владимир улыбнулся во весь рот  и отпарировал:
               - Но и лучшему тоже нет предела.
               - Смотря в чем, а то еще превратишься в вечно алчущего.
               Владимиру вовсе не хотелось брюзжать. Первое ощущение несчастья и далеко не лучшей перемены, происшедшей в облике Ксении, притупилось, и сейчас ему хотелось колобродить, все переиначить, взбодрить эту женщину, которая кажется ему такой близкой, чуть ли не родственницей и одно присутствие которой вселяет в него радость бытия и уверенность в себе.
                - А вот и моя конурка, - возвестила Ксения, отворяя незакрытую дверь в самом конце коридора. – Ты только не пугайся, Влади. Извини, что я на «ты» с тобой, ты такой юный, что называть тебя на «вы» как-то даже неприлично. Это бывшая кладовая, без окна, только вот форточка вверху, это мое теперь обиталище. Сильно напоминает могилку, правда? Ладно, ладно, не надо поднимать мне настроение. Я и сама знаю, что здесь каждую минуту помнишь о бренности бытия.
                Пока Владимир осматривался, Стасик взгромоздился на подобие диванчика, на котором Ксения, видимо, спала. Еще уместились маленький стол и грубо сколоченная табуретка, казавшаяся из-за своей неотесанности чуть ли не больше стола. Весь скудный гардероб Ксении помещался на спинке колченогого стула, вдвинутого в угол. Да, прикинул Владимир, не более, чем 2 на 3, может быть, 3 с половиной.
                - Все относительно,- успокоила Владимира Ксения. – Когда я наконец обрела этот угол, он мне показался роскошнее дворца.
                Владимир же едва не расплакался.
                - Скажите все-таки, что произошло?
                Ксения опять рассмеялась, и Владимир даже подумал, что это ее способ защиты от чего-то очень страшного и непоправимого.
                - Мы сначала Стасика накормим, - сказала она, - да и ты наверняка проголодался. Что у нас сегодня на ужин? Борщ и перловая каша. Ты с малышом посиди, а я на кухню. Там будем есть. Минут через пятнадцать приходите.
                Ужин прошел в приподнятом настроении. У Стасика проснулось чувство юмора, и он ни на минуту не оставлял Владимира в покое, то толкая его ногами под столом, то норовя обрызгать чаем, то пытаясь ударить ложкой по лбу. Разговор не получился, а Ксения в конце концов вышла из себя и поставила Стасика в угол, но не в огромной кухне, сплошь заставленной столами жильцов, а в своей обители, как она называла кладовку. Собственно, и там угла не было, он образовывался с помощью табуретки, приставленной к двери.
               - Что бы я без него делала – ума не приложу, - тихо сказала Ксения, скосив глаза в сторону Стасика. – Дитя малое спасает меня, старую.
               Так Владимир и уехал, ничего толком не поняв в новом житье-бытье Ксении, то есть, узнал только то, что сам увидел. И все-таки к нему пришло некоторое умиротворение – по крайней мере, он мог теперь навестить ее, когда захочет, что-то сделать для нее.
               К следующей поездке стал готовиться уже с начала недели и более осмысленно, чем раньше. Правда, денег хронически не хватало даже на самое необходимое. Но, во-первых, впереди маячила стипендия, а  во-вторых, отец, обрадованный поступлением сына в престижный вуз, обещал кое-что подкинуть. Так и вышло. Первыми пришли деньги от отца, мать же в своем письме наказывала тратить их рачительно, думать о завтрашнем дне. На радостях Владимир купил в ЦУМе для Ксении понравившуюся ему теплую кофту, которая, на его взгляд, должна быть ей к лицу, и заводную обезьянку для Стасика. Он едва дожил до воскресенья, все порывался съездить на неделе, но не получилось из-за учебной перегрузки. Наконец долгожданный день наступил, и счастливый Владимир с подарками и тортом отправился к своим, как он мысленно называл теперь Ксению и Стасика.
              С утра шел мокрый снег, люди с озабоченными лицами быстро двигались по улице каждый по своим делам, и, казалось, всем им хочется только одного – скорее очутиться под крышей, в тепле и уюте, подальше от непогоды и пронизывающего ветра. Владимир же, добравшись до Ксениного дома, порадовался уже тому, что на пресловутой лавочке у подъезда не было старух. Он беспрепятственно добрался до заветной двери в конце коридора и робко постучался.
              - Войдите, - едва услышал он негромкий, даже какой-то приглушенный голос Ксении.
               Владимир открыл дверь и тут же встретился глазами с Ксенией, сидевшей на диванчике неподвижно и безнадежно. В ее глазах, казавшихся черными, была та же бездонная и мрачная глубина, что и в прошлый раз.
              - Здравствуйте, - как можно веселее произнес Владимир.- А Стасик под столом, что ли, спрятался?
              - Стасик на сей раз проводит день с мамой и бабушкой, а я вот отдыхаю, - безучастно констатировала Ксения.
              - Вот откуда ваша грусть! Можно я поставлю это на стол?- спросил Владимир, приподнимая торт.
              - Сегодня праздник, что ли? – несколько оживилась Ксения.
              - Для меня праздник, - улыбнулся во весь рот Владимир.- Значит, и для вас будет.
             - Жаль, что Стасика нет, а то он устроил бы нам цирковое представление. Знаете, какой у него любимый трюк? Когда торт оказывается на чьем-нибудь лице.
              - То есть, вы хотите сказать, на моем? – рассмеялся Владимир.
              - Ах, как глупо и грубо я себя веду, - с неподдельной досадой сказала Ксения. – Простите меня, ради Бога. Это все погода, вернее, непогода. Конечно же, я рада. Посмотреть на вас – уже праздник.
               - А что такого во мне праздничного?
               - Ну, например, улыбка, глаза…Вообще юность, молодость – это праздник. Да вы пока этого знать не можете.
               - Мы, кажется, в тот раз договорились, что вы меня на «ты» звать будете…
               Ксения поднялась с диванчика.
               - К торту хороший чай полагается. Хорошего, правда, нет, ну, что есть. Я на кухню…сейчас я, быстро.
               Оставшись один, Владимир засомневался: как преподнести Ксении кофту, еще обидится… Но и назад не понесешь. А, будь что будет!  И он развернул сверток, повесил кофту на спинку стула так, чтобы она была вся видна. Когда Ксения вернулась с заваренным чаем, Владимир сидел на диванчике рядом с кофтой и улыбался.
                - Что это вы… - спросила Ксения и осеклась. – Что это за кофта?
                - Это мы с вами под ручку, - сказал Владимир, перекинув рукав кофты через свою руку. – Хорошая пара, ведь правда?
                - Похоже на злую шутку, молодой человек.
                Владимир сразу опечалился и поник:
                - Что же тут злого? Просто представил нас на прогулке…
                - Больше так не шути. А откуда взялась эта кофта?
                - Да это я так… Не идти же с пустыми руками. А Стасику вот…- Владимир торопливо достал из коробки обезьянку и начал нервно ее заводить.
                - Не надо, не надо, - сделала отстраняющий жест Ксения. – Я уже вижу, что она заводная. Стасик будет рад. А кофту, мой дорогой, заверни и маме в подарок повезешь, когда на каникулы отпустят.
                - Ну, нет! – вскричал Владимир. – Это я для вас купил! От всего сердца.
                - Знаешь, мальчик, я от детей подарки не принимаю, тем более дорогие.
                - Я не мальчик, не мальчик!
                - Не обижайся, Влади, я всех мужчин так называю, даже старых, если, конечно, в них сохранилось что-то детское, наивное…
                Ксения наконец-то поставила чайник на столик и присела на край стула.
                - Вот что, перестань расстраиваться, не будем портить себе настроение. Сейчас выпьем чаю… Торт прекрасный, - говорила Ксения, выкладывая его на большую плоскую тарелку, - и Стасику, и его матери, и бабушке – всем хватит. Порадовал ты нас, значит, и к тебе жизнь светлой стороной повернется. Говорят же, и хорошее, и плохое человеку возвращается.
                - А можно вас просто Ксенией называть? – невпопад спросил Владимир.
                - Я Ксения и есть. Не обижусь, если Федоровна прибавлять не станешь.
                - Знаете, я никак не могу уразуметь, как вы здесь очутились…
                - Да это тебе и не надо знать, - говорила Ксения, разрезая торт и  наливая чай в чашки. – От такого знания люди стареют, тяжесть ложится на сердце.
                - Но ведь и мудрость приходит.
                - Это не мудрость. Это горечь, которая может разъесть все лучшее в человеке, разрушить веру в жизнь.
                - А вот теперь я не отстану от вас, пока не расскажете, в чем дело. Вы же были совсем другая еще 2-3 года назад.
                - Есть много способов превратить человека в ничто. И не думай, что на это способно только государство. Есть люди, которые подтачивают само государство, как моль точит шерстяную вещь. Не случайно любое государство смертно, и нередко его жизнь короче, чем человеческая.
                - Но почему вы не попросите защиты у этого самого государства, которое съедает моль и которое нуждается в поддержке таких, как вы?
                - Потому что государство – вовсе не какая-то там машина, аппарат, словом, что-то абстрактное, это обыкновенные люди, связанные друг с другом определенными отношениями. Я думаю, было бы гораздо лучше для нас всех, если хотя бы какие-то принципы проводились в жизнь роботами. Это надежнее. Ведь у робота нет личных интересов, и он не знает, что такое предательство.
                - Что же вас заставило так разувериться в людях?
                - Да нет, я и сейчас верю, что люди разные. Более того, я убеждена, есть только две действительно серьезные силы в этом мира – это добро и зло. И государство, и отдельного человека я теперь рассматриваю только с этих позиций – чему ты служишь? Ты скажешь, это примитивный расклад, все гораздо сложнее. Конечно, сложнее, но когда дойдешь до последней истины, она очень простая и конкретная, как, например, огонь, вода, земля, свет, тьма.
                - У вас ведь тогда все получилось, - тихо сказал Владимир, - вас не поймали, чего вы боялись…
                Наступила пауза. Ксения подняла тяжелые руки к лицу, к глазам и…заплакала.
                - Поймали, Влади, поймали…- сквозь сдержанные всхлипы произнесла она. – Только они все сделали по-своему.
                Она вытерла слезы и продолжала уже другим, твердым и бесстрастным голосом.
                - Когда я вернулась в Москву, в свою квартиру, у меня было такое радужное состояние, что я весь вечер играла на пианино, пела и даже танцевала с воображаемым партнером. Хорошо выспалась после всех треволнений. А утром в домашнем платье и легкой курточке, захватив авоську и немного денег, побежала в магазин кое-чего купить. Правда, ходила я довольно долго, с удовольствием выбирая самое любимое и вкусное. Побывала в трех магазинах. Вернулась, поднялась на свой этаж, а ключ не вставляется в замок. Я так и сяк пыталась его вставить – нет, не получается! Пригляделась и вижу – мой английский замок заменен! За каких-то сорок минут, ну, час, не больше. Что за чертовщина! Побежала вниз, к консьержу, к Тихону Иванычу, который знает меня, как облупленную. Пятнадцать лет уже там сидит. И что же он мне говорит? «А вы, собственно, кто такая?» И я всерьез стала ему объяснять, кто я и в какой квартире живу. А он мне: «У нас таких нет. Вы, наверное, заблудились, дамочка». А сам все глаза отводит, но говорит твердо. Со мной истерика. Все, как в страшном сне. Тут появляется какой-то человек, по выправке военный, но одет в штатское. «Вы что так кричите? Здесь приличный дом, а не больница для сумасшедших. Покажите ваши документы», - это он мне. Я стала лепетать, что со мной только ключи от квартиры, а паспорт и все мои документы – там, наверху, в квартире. Он спросил номер квартиры и, когда я ответила, говорит:
              - В этой квартире живу я. А у вас потеря памяти – амнезия называется. Обратитесь к врачу, пусть он поможет вам найти свой дом и свою квартиру.
               Не знаю, как я удержалась на ногах. Бросилась в домоуправление. Я в своей квартире прожила столько лет, меня все знали. Но…ты не поверишь, Влади, я даже не знаю, как такое может быть…- у Ксении срывался голос, она задыхалась.
               Владимир испугался. Он пересел со стула к Ксении на диван, сначала обнял ее, а потом стал массировать плечи. Она пыталась рассказывать дальше, но Владимир не разрешал.
                Наконец она оттолкнула его руки и твердо сказала:
                - Нет уж, раз я начала, должна рассказать все, чтобы ты больше не донимал меня вопросами. Я хочу забыть это навсегда, понял? А для этого я должна выложиться, чтобы больше к этому не возвращаться. В общем, слушай. Меня не узнавал никто – ни домоуправ,  ни соседи, которых я ловила у подъезда. Это продолжалось целый день. К вечеру я стала звонить своим сотрудникам, знакомым, которых у меня, надо сказать, немного. Я сбивчиво рассказывала, что со мной произошло, но никто не верил. От меня старались отвязаться, как от сумасшедшей, некоторые просто бросали трубку, а другие ссылались на  причины, наскоро придуманные. Надвигалась ночь, а пойти было не к кому. Так я провела свою первую ночь на вокзале. У меня не было ни документов, ни денег, кроме какой-то мелочи, никаких доказательств, что я живу по такому-то адресу. Я была в домашнем платье и  домашних  туфлях, полуодета и растрепана. Но мой внешний вид – это ерунда по сравнению с тем, что творилось в моей бедной голове. Я потеряла все ориентиры, я не знала, как жить. Да, я забыла тебе рассказать, что я добралась и до своей работы, но меня просто не пустили на территорию студии. В милицию я побоялась обратиться, там ведь меня могли привлечь за бродяжничество и Бог знает, за что еще. Я стала человеком улицы и ночевала на вокзалах, изо всех сил избегая милиционеров. Я стала попрошайничать, чтобы прокормиться, ходила по домам, выпрашивая обноски, потому что надвинулись холода, и я замерзала. Я стала никем, бродягой, я потеряла себя. Спала каким-то странным, прерывистым сном, дремала везде, где придется. Сожалела ли я, что связалась с военной мафией? Ругала ли себя, раскаивалась? Да мне было просто не до того. Иногда среди ночи, когда особенно страшно, вздрагивала от мысли, что подвела хорошего человека – твоего отца, но я даже не могла узнать ничего о нем. Меня успокаивало только то, что угроза для мафии заключалась во мне, в моих снимках и моих возможностях, а твой отец для них был совершенно не страшен. Они даже меня не убили, а уничтожили как личность, просто выбросили и затоптали в грязь, чтобы я больше никогда не возникла. Видимо, мое убийство было для них страшнее, началось бы разбирательство, то да се.
           - А как же ваши сослуживцы, почему они не стали вас разыскивать?
           - Я же им звонила, разным людям, в том числе и руководителям. Но они, видно, решили, что я сдвинулась. Может, звонили мне домой и, кто знает, что им сказали? Что я попала в сумасшедший дом, уехала, кто знает?
            - Какая-то фантастическая история, - бормотал Владимир, хватаясь за голову.
            - Если бы фантастическая… Самая что ни на есть реальная
            Владимир взглянул на Ксению. Она сидела, ссутулившись, устремив взгляд в себя, и была далеко, в своем прошлом и среди других людей. Он почувствовал неловкость, что заставил ее погрузиться в такие мучительные воспоминания. Но она вновь встряхнулась и заговорила:
            - Однажды на вокзале я познакомилась с бабушкой Стасика. Не то, чтобы познакомилась, она дала мне какую-то мелочь и достала из сумки несколько яблок. Спросила, сколько мне лет и почему нигде не работаю, попрошайничаю. Невозможно было сказать ей правду, и я придумала какую-то историю – действительно, фантастическую, и она поверила. В свою очередь, поделилась свалившейся на них бедой. Рассказала, как они бедствуют с дочерью и ее грудным сыном, брошенным отцом. Надо  работать, а мальчика не с кем оставить. Платить няне они не в состоянии. Так мы объединились на почве общей невзгоды. Они пригласили меня сюда, освободили этот чуланчик и обещали кормить, а я стала смотреть за Стасиком.
              Ксения умолкла, а потом сказала:
             - Влади, я ведь до сих пор без каких-либо документов, а могла бы получать пенсию. Очень боюсь, что милиция до меня доберется. Иногда ночью проснусь… страшно… Не хватало только в тюрьму угодить.
               Владимир молча смотрел на Ксению. Потрясенный услышанным, он просто не знал, что тут можно сказать.
               - А если все-таки обратиться к людям, которые вас знали, и попробовать хотя бы документы себе выхлопотать. О возвращении квартиры я не говорю.
                - Знаешь, я ведь уже пыталась год назад осторожно прощупать почву. Вот тогда меня и напугали до полусмерти. Тюрьмой. Насколько я поняла, те люди по-прежнему в силе. Нет, Влади, тюрьму я не потяну…
                - А как же наши славные артистки? Вы же их знаете…
                - Зоечку даже очень хорошо знала. НО и себя знаю. Это не по моим силам. Боюсь возненавидеть жизнь и людей, ожесточиться. Это только говорится, что горе закаляет. Неправда – страдание, тем более несправедливое, делает человека глубоко несчастным, как ржавчина, разъедает сердце.
              - И далась вам эта мафия! – с досадой воскликнул Владимир.
              - Только теперь понимаю, насколько была наивной, - с нотой сожаления произнесла Ксения. – Думала, можно их побороть каким-то документальным фильмом,- со смешком продолжала она. – А теперь вижу – глубоко они обосновались, так глубоко, что неизвестно еще, чья сила больше – государства или их, теневая.
              - По-моему, вы все преувеличиваете, - не согласился Владимир. – Есть, конечно, воры и взяточники, но где им с народом совладать!
              - Ты прямо-таки газетными передовицами шпаришь, - засмеялась Ксения. – Ну, ладно, Влади, оставим этот разговор. Поздно уже. Пока доберешься до Москвы, ночь уже наступит. Я что хочу сказать – ты себя очень-то не обременяй. Ездить сюда – не ближний свет. И кофточку-то забери.
               - Ну, уж нет! – разозлился Владимир. – Вы здесь мерзнете, а маме моей я в состоянии еще одну кофту купить.
               - Ишь, какой мужчина!
               - Да, мужчина. У нас в семье все такие.
               - Ну, ладно. Спасибо тебе, Влади. Чувствую, эта кофта хорошо меня будет согревать.
               Вернувшись в общежитие, Владимир свалился в постель, но не спал ни минуты. Из головы не шла странная история, случившаяся с Ксенией. Какая-то мистификация!  Он в сотый раз перебирал в мозгу все, с чем столкнулся в бывшем доме Ксении,  и теперь уже точно знал, что она рассказала правду, похожую на выдумку.
             Следующий день при том, что ночь была бессонной, выдался очень напряженным. С утра занятия – несколько пар, в основным лекции, которые нельзя было пропустить,  после короткого обеда – сразу два собрания – одно за другим, к вечеру – встреча со знаменитым режиссером, и к нему у Владимира были вопросы, значит, он никак не мог туда не пойти. И он задал эти вопросы, хотя рассуждения режиссера показались ему довольно поверхностными. Первый из вопросов был:
            - Вы знали актрису Ксению Блюменшталь? Как вы оцениваете ее творчество?
            Мина удивления на лице режиссера свидетельствовала о том, что вопрос как бы неуместный и вообще излишний, но он превозмог себя и нехотя заговорил:
            - Была такая актриса. Кто же ее не знал? Выигрышные роли – она предпочитала героику, а это любят все, особенно подростки и незрелые юнцы. Оценивать ее творчество я не вправе, так как не кинокритик, а режиссер. Да, я работал с ней какое-то время, но потом она ни с того, ни с сего подалась в кинодокументалистику. Тут ее след теряется…
            - Как теряется? – не выдержал Владимир. – Есть по крайней мере три ее документальных фильма, которые имели успех.
            - Ну, не знаю, - отмахнулся режиссер от Владимира, как от назойливой мухи. – В конце концов, я режиссер художественных фильмов, а не документальных.
            - А вы знаете, где сейчас Ксения Блюменшталь? – не отставал Владимир.
            - Почему я должен это знать? – чуть ли не возмущенным тоном парировал режиссер. – Я ей никем не прихожусь, меня даже ее коллегой не назовешь. Обратитесь к кинодокументалистам, если вы так печетесь о ней.
            - Плохо, что вы не печетесь! – выкрикнул Владимир, вскочив с места, но рядом сидящие потянули его вниз, и он с размаху сел обратно.
            Небольшой зал, битком набитый студентами, наполнился ропотом недовольства, кто-то вообще громко требовал, чтобы Владимира вывели из помещения. Режиссер, поддержанный залом, тем не менее был сбит с толку и никак не мог вспомнить, на чем он остановился. Владимир же опять поднялся и под оглушительные аплодисменты собравшихся стал продираться к выходу сквозь толпу, скопившуюся в проходе.
            Выскочив из зала, он помчался вниз, чтобы скорее очутиться на улице. «Да никому нет дела до нее! – стучало у него в мозгу. – Отдельный человек – ничто, ничто, ничто…она права».
            Владимир, пробегав по улицам часа два, немного остыл и, поздно явившись в общежитие, сразу свалился в постель. После предыдущей бессонной ночи он заснул, как убитый, и проспал первые две лекции.
            После этого случая многие посматривали на него настороженно, как на психа, который заводится с полуоборота. Владимир это замечал, но ему было не до расхожего мнения. Начиналась самая напряженная пора, когда надо было доказать - ты что-то собой представляешь и не зря принят в институт. До экзаменационной сессии еще оставалось время, но она уже напоминала о себе разговорами среди студентов, будто с первого курса очень легко вылететь при первой же неудаче. Он так закрутился, что не мог даже в воскресенье выбраться к Ксении. К тому же беспрерывно лили дожди, время от времени переходившие в мокрый снег. На пороге стояла зима, и однажды проснувшись, он увидел за окном настоящий снег, который уже не таял. Была суббота, но Владимир решил пропустить занятия и отправиться к Ксении.
             Возле ее дома было пустынно, грустно и скучно, и даже в длинном коридоре, ведущем к ее двери, он не встретил ни одного человека. Тихо постучавшись, Владимир не услышал никакого отклика. Немного постояв, он дернул дверную ручку, и из чуланчика его обдало запахом лекарств, парного воздуха, какой бывает в бане, и еще чего-то непонятного – нагретых проводов, металла, а может быть, резины? Прямо напротив дверного проема на диванчике, к которому была придвинута скамья без спинки, под целой кучей всевозможного тряпья лежала Ксения в платке и старой кофте. Свет настольной лампы, стоявшей сбоку, освещал ее лицо. Оно осунулось, но на щеках был какой-то странный румянец, словно их растерли шерстяной варежкой. Сердце у Владимира упало куда-то в низ живота. «Воспаление легких!» - мелькнуло в голове. Он сделал еще шаг вперед и уперся ногами в скамейку. Ксения открыла глаза, и Владимир увидел их изумрудный блеск – красиво, но неестественно, так сверкают стекляшки, но не человеческие глаза. Он опустился на колено и, отыскав под одеялом ее пылающую руку, прижался к ней щекой. Никогда еще он не был так несчастен.
                - Ксения, что же это?
                - Да вот…простудилась, - хрипло прошептала она. – Здесь ведь холодно, как в могиле, особенно по ночам…нет отопления…
                Голос ее замер. Владимир резко встал и увидел под столиком ржавую электроплитку – это она издавала запах пожарища.
                - Я приведу врача…надо что-то делать…Куда же вас переселить? – бессвязно заговорил он.
                - Врач был…
                - Это воспаление?
                - Говорит, похоже на плеврит.
                - Надо снять нормальную комнату.
                - Ты смеешься…
                - Я знаю, что делать. У нас на курсе есть ребята, которые по ночам подрабатывают на вокзалах, разгружают вагоны…Я все изменю, я так не оставлю.
                Ксения заволновалась, даже попыталась приподняться.
                - А где мать Стасика? Ирина или как? Где бабушка? Где все? – сыпал Владимир вопросами.
                - Да ты напрасно так перепугался. Все хорошо. Обычная простуда, - с трудом говорила Ксения.
                Владимир выскочил из чуланчика и побежал разыскивать комнату Стасика. В огромном помещении кухни он увидел у плиты одинокую фигуру пожилой женщины и бросился к ней:
                - Вы не знаете, где живет бабушка Стасика?
                - Во-первых, здравствуйте, а во-вторых, вы меня, что ли, имеете в виду?
                - Вы бабушка Стасика?
                - Что вы так возбуждены, молодой человек? Что-нибудь со Стасиком? Вы, собственно, кто такой?
                - Я? Там Ксения с высокой температурой…
                - Во-первых, для вас она Ксения Федоровна. Это еще я могу называть ее Ксенией, но не вы. Во-вторых, почему вы так возбуждены?
                - Она же может умереть! – вскричал Владимир.
                - Никак нет. Мы за ней смотрим. Вот я бульон для нее разогреваю. А вы, собственно, откуда взялись и где раньше были? Кем вы ей приходитесь?
                - Я? Да как сказать… Не знаю. Я не перенесу, если с ней что-то случится.
                - Даже так. Помнится, она что-то говорила о молодом человеке с Дальнего Востока.
                - Я это и есть. Прохоров, студент. Владимир.
                - А позвольте узнать, сколько же вам лет?
                - Лет? А зачем вам?
                - Да просто… Такая пылкость.
                - Ксении срочно нужен врач! – опять выкрикнул Владимир.
                Бабушка Стасика прекратила помешивать бульон и начала внимательно разглядывать Владимира.
                - И что же вы – на актерском факультете?
                - Нет, конечно! Я буду оператором.
                - У вас хорошие внешние данные, вы знаете об этом?
                - Да при чем тут это? Меня Ксения беспокоит! Разве можно выжить в этом чулане?
                - Ну, что тут поделаешь? – развела руками бабушка Стасика. – Мы втроем с малым ребенком теснимся в крохотной комнатушке. Уступить никак не можем. Да вы не драматизируйте. У Ксении Федоровны ослаблен организм  в результате нервного потрясения. Она и в прошлом году болела.
                - Так недалеко и до туберкулеза докатиться! – чуть не плача, говорил Владимир.- Как же мне ее вытащить?
                - Вот что, молодой человек, берите эту кастрюльку и идите к Ксении Федоровне. Ей горячий бульон гораздо полезнее, чем наши с вами горячечные разговоры.
                Владимир осторожно понес кастрюльку по длинному коридору. Войдя в чуланчик, он увидел, что Ксения лежит, вытащив руки из-под одеяла.
                - Только не раскрывайтесь! – второпях налив бульон в чашку, Владимир кинулся к Ксении, пытаясь усадить ее так, чтобы она могла пить.
                - Да вы же насквозь мокрая! – вскричал он. – Вас нужно немедленно переодеть.
                Ксения была так слаба, что у нее не держалась голова. Владимир схватил влажную подушку и перевернул ее другой стороной, потом стал стягивать с Ксении шерстяную кофту, но она сопротивлялась, как могла.
                - Перестаньте! – возмущенно шептала она. – Что вы делаете? Я сама, сама.
                - Да что вы, в конце концов, мешаете мне? Вы что – стесняетесь? Я же вам как отец, как врач…
                У двери раздался громкий смех. Это бабушка Стасика бесшумно раскрыла ее и наблюдала за борьбой Владимира с растрепанной, мокрой и совершенно беспомощной Ксенией.
                - Честное слово, - просмеявшись, сказала она, - в театр идти не надо. И где ты, Ксения, откопала такой экземпляр?
                - Маша, прошу тебя, отгони его, - тяжело, с одышкой произнесла Ксения. – Он хочет меня переодеть.
                - Ну уж, молодой человек, тут мы и без вас справимся. Вот что, поезжайте в свой институт или куда там, я сама все сделаю.
                Владимир опрокинул Ксению на подушку и навалил на нее несколько одеял.
                - Лежите так, вам нельзя сидеть в мокром виде, еще больше простудитесь. Вообще-то, - обратился он к бабушке Стасика, - вы сможете сами справиться? Я бы помог… Как вас, между прочим, зовут?
                - Мария Петровна. Уж очень вы ретивый, Володя. Здесь и без переодевания полно работы.
                - Что вы имеете в виду?
                -  Да все! Обогревать комнату нечем, денег на лекарства нет, даже переодевать не во что и одеял нет. Это тряпье мы собрали у тех, кто дал. Даже кормить нечем. Ей сейчас нужно хорошее питание.
                Владимир опустился на стул и так сидел, опустив голову и сцепив пальцы рук. Было такое впечатление, что он находится где-то далеко и ничего не слышит.
                Мария Петровна взбила подушку под головой Ксении и начала поить ее бульоном с ложечки. Делала она это без спешки, методично вливая жидкость в рот больной. Наконец Ксения сказала:
                - Нет, больше не могу… не заставляй меня.
               От ее голоса Владимир словно проснулся и встал:
                - Мне пора. Завтра я обязательно буду здесь. В общем, до завтра!
                Заехав в общежитие и переодевшись, Владимир отправился на Казанский вокзал и провел там всю ночь. Вернувшись под утро, он, как убитый, проспал несколько часов и встал уже бодрым и энергичным. Пошел к комендатше общежития и договорился, что ему продадут кое-что из списанного постельного белья, включая три одеяла, а также примитивный обогреватель для комнаты. Затем отправился в гастроном, закупил продукты и где-то во второй половине дня вышел из общежития с большим тюком и безразмерной авоськой, набитой всякой всячиной.
                Явившись уже к вечеру в дом Ксении, он увидел у подъезда большой сбор старух. Они о чем-то неумолчно щебетали, но при виде Владимира дружно умолкли. Одна из старух отважилась:
                - Ну что там Ксения Федоровна?
                - Болеет, - глухо отрезал Владимир.
                - Если что, кликни! – вдогонку бросила другая старуха.
                Отворив дверь в чуланчик, Владимир сразу увидел, что у Ксении сильный жар. Она лежала, сильно разметавшись на своем ложе, лицо ее полыхало красными пятнами, она вся вздрагивала и что-то бормотала в беспокойном сне, похожем на бред. В чулане было холодно. Владимир так испугался, что ноги у него сначала отяжелели, а потом стали ватные. Прислонившись к косяку, он некоторое время неподвижно стоял, потом, овладев собой, принялся судорожно распаковывать принесенный тюк. Первым делом он достал обогреватель. Электроплитка под столом куда-то исчезла. Несмотря на свою дряхлость, она была, конечно же, безопаснее обогревателя. От этого самодельного устройства запросто мог произойти пожар, его нельзя было оставлять без присмотра ни на минуту.
                Но Владимир без промедления включил его.
                Подойдя к Ксении, он наклонился, приложил ухо к ее груди и явственно услышал хрипы. Что тут говорить! Придется ставить банки, хотя сам он эту процедуру никогда не проделывал, только видел раза два, как это делала мать. Он снял с Ксении несколько тонких покрывал, влажных и, на его взгляд, совершенно не греющих. Приподнял Ксению над постелью, удивившись ее легкости, и так стоял некоторое время, не зная, куда ее положить. Надо было срочно заменить мокрую простыню и оказавшийся таким же тюфячок. Наконец он пристроил Ксению на самом краю скамьи и, придерживая ее тело коленями, быстро перевернул тюфяк сухой стороной, постелил принесенную простыню и положил свою подушку, которую захватил на всякий случай из общежития. Теперь предстояло снять с Ксении старую шерстяную кофту и все, что под ней. Помогало то, что Ксения находилась в бессознательном состоянии и не мешала своим сопротивлением. Когда он стащил с нее последнее облачение, его буквально ослепило ее тело: оно было молодое и прекрасное, как у девушки, хотя Владимир еще никогда не видел нагой женщины. От смущения он старался не смотреть на голую Ксению, а когда взглядывал случайно, то видел все сквозь какую-то туманную пелену, которая затянула его глаза. Наконец он уложил ее, прикрыв простыней и одеялом, а сам бросился к авоське, достал оттуда банки и все выданное к ним в аптеке. Руки у него тряслись, все содержимое сумки он разбросал по полу, и теперь боялся, как бы чего не перепутать. Владимир плохо соображал и оттого все делал медленно.
              Банки ему  удалось-таки поставить и, когда он наконец снял их, то хорошенько закутал Ксению и в изнеможении опустился на стул. Тут он вдруг остро ощутил, что эта женщина ему роднее родной, самая необходимая на свете. Нежность к ней захлестнула такая, что он опустился рядом с ее постелью и прижался лицом к горячему даже сквозь несколько одеял телу Ксении. «Чужестранка моя, самая странная на свете», - прошептал Владимир, а потом вспомнил, как ее называет Стасик, и произнес вслух: «Нени, да, Нени, тебе это очень подходит».
               За дверью раздались шаги, и Владимир быстро повернулся на коленях и стал собирать с полу разбросанные продукты. В проеме возникла Мария Петровна:
              - Ой, Владимир! Как ты напугал меня! Что ты тут делаешь?
              - Банки ставил. Хочу спросить, - сказал он, поднимаясь с пола, - не кажется ли вам, что Ксению нужно положить в больницу? По-моему, у нее воспаление легких.
              - Бог с тобой, какая больница! У нее же не только паспорта – самого простого удостоверения личности нет. Она, как огня, боится всяких учреждений.
              - А как же вы врача вызывали?
              - Так это по знакомству, по-свойски, не понимаешь, что ли?
              -  А если в самом деле воспаление?
              -  Не говори так! Она же, знаешь, что сказала? Если мне куда-то отправляться, так сразу на тот свет, там документы никто не спросит.
              - Значит, придется нам с вами ее спасать. Я тут кое-что купил, обогреватель принес, но он пожароопасный, а после банок Ксению в холоде никак нельзя держать, так что мне придется тут заночевать. На полу места нет, сами видите, прилягу на скамейке, Ксению придется потеснить, заодно и согрею ее.
               - Да ты что, Владимир? Как это можно?
               - Тогда скажите, что делать?
               - Может, обогреватель все же выключить? Воздух достаточно прогрелся.
               - И так же быстро остынет. Тогда она уж точно… сами знаете.
               Мария Петровна внимательно посмотрела на Владимира. Он поймал ее взгляд.
               - Да, вы меня не понимаете, это я вижу, - сказал он. – Странная история, правда? Пацан, студентик принимает такое участие в судьбе старой женщины, как все вы ее называете. А для меня она не старая и не молодая, а просто женщина, которая мне нравится. А почему – я и сам не знаю. Мне без нее тоскливо. Мне даже без отца и матери не так тоскливо, как без нее. Если можете, объясните, что это такое.
               Мария Петровна помолчала и ответила:
               - Да ты просто еще не встретил девушку, которая очаровала бы тебя. У тебя возраст любви, тебе надо кого-то любить…
              - Вы знаете, где я учусь? Не в каком-нибудь техническом вузе, а в таком, где по нескольку раскрасавиц на каждом квадратном метре. Но почему-то они нисколько не затрагивают мое сердце.
              - А жаль, - медленно произнесла Мария Петровна. – Молодые должны любить молодых. Иначе это какое-то отклонение. Даже старые мужчины любят молодых женщин.
              - А я, молодой, люблю ее…
               - Так ведь была бы разница в десять, даже в двадцать лет! А то ведь страшно сказать – она тебе в бабушки годится.
               - Я почему-то этого не ощущаю…
               Мария Петровна глубоко вздохнула и запричитала:
               - Господи! Да ты же не знаешь: Стасик у нас заболел. Хорошо, что ты приехал, есть кому за Ксенией присмотреть. Нам с Ириной не до того. Своих проблем не расхлебать. В общем, располагайся, как считаешь нужным. Если что сварить, подогреть – я тебе показала на кухне наш стол. А я побежала, ты уж извини, если чем-то задела тебя.
               Так Владимир остался у Ксении и, как оказалось, навсегда. Дни летели нескончаемой чередой, до отказа наполненные тяжелой борьбой с ее болезнью, оказавшейся воспалением легких. Он то бежал на вокзал, чтобы заработать денег на разгрузке вагонов, то пеленал Ксению, как грудного младенца, то мчался в аптеку или магазин, то стоял у плиты в огромной коммунальной кухне. Ему это время могло бы показаться каторгой, если бы рядом не было Ксении. Она теперь давала смысл всему его существованию, потому что с прежней жизнью пришлось расстаться. Как-то между делами он забежал в общежитие и узнал, что из института его отчислили за непосещение занятий. Его койка была уже занята другим студентом, а немногочисленные вещи хранились у кастелянши. У вахтера он взял также несколько тревожных писем и даже телеграмму от родителей. Он смог позвонить им только спустя несколько дней, ни слова не сказав о своем отчислении, только попросил, чтобы письма отправляли до востребования на главпочтамт.
               Лишь позднее, когда Ксения поправилась и пришла в себя, Владимир осознал, что переступил черту, за которой возврата к прежней, по-молодому легкой и беззаботной жизни нет.
               Случилось непредвиденное. В одну из ночей, когда Ксения уже обходилась без лекарств, но была еще слаба и не вставала с постели, Владимир после трудного дня прилег, как всегда, рядом с ней, но сон почему-то не шел. Он старался не шевелиться, чтобы не побеспокоить Ксению, но она почувствовала, что он не спит. В чуланчике была бы полная тьма, если бы не обогреватель, светившийся зловещим красным росчерком  своих пружин.
             - Влади, - тихо произнесла Ксения, - зачем ты это сделал, почему ты пожертвовал всем ради меня?
             Владимир приподнялся на локте и засмеялся:
             - Ну уж, скажете! Жизнь отдал!
             - Без тебя я умерла бы, и ты это знаешь… Как странно… Я прожила жизнь, и ни разу не встретила мужчину, который хоть чем-то поступился бы ради меня. А теперь я, старая, больная, одинокая, всеми забытая и покинутая женщина, зачем-то понадобилась тебе, юному и прекрасному, как Аполлон. Разве такое бывает?
              Владимир всем телом повернулся к Ксении и откинул одеяла, покрывавшие ее. На него пахнуло лекарствами, грубым запахом хозяйственного мыла и никогда не просыхающих влажных одеял, но все перебивал непередаваемый аромат самой Ксении, в котором словно слилась в одно целое ее прошлая жизнь – блестящая и несчастная, комфортная, уютно подсвеченная светом торшеров и настольных ламп, и бесприютная, наполненная незабываемыми событиями и угнетающая своей безысходностью, сосредоточенным и часто бесполезным, никому не нужным трудом. Владимир вдруг четко вспомнил слова, произнесенные однажды при нем, мальчишке, приятелем отца, и они врезались в его память навсегда: «От лучших женщин пахнет молочком». Владимир прижался губами к шее Ксении и узнал этот запах, такой родной и глубокий. Дальше он уже не сознавал, что делает. Просто ему хотелось слиться с этой женщиной, чтобы она вошла в его плоть и кровь как часть его самого. Он помнит, что мчался изо всех сил в космическую  высь и дальше летел и летел в млечном пространстве, и конца пути не было.
            Он очнулся от голоса Ксении и ее прикосновения, которое показалось ему остро, непереносимо болезненным. Владимир резко откинулся на свою лавку и так лежал, потрясенный случившимся. К чему это возвращение на землю, в этот жалкий тесный чулан, если есть миры, которые нельзя объять? Владимир краем сознания понимал, что рядом с ним Ксения, но сейчас ему не нужен был никто, он хотел вечно качаться на волнах безвременья, в безмерной пустоте космоса. «Так вот оно что такое, - пульсировало в голове.- Вот что манит и сводит с ума человека». И это новое знание он получил благодаря Ксении. Владимир вновь повернулся к ней и прижался щекой к ее голове.
                - Влади, - прошептала она, - это не должно повториться никогда, никогда…
                - Почему? – хрипло спросил Владимир, обнимая рукой ее плечи.
                - Потому что это очень-очень плохо и для тебя, и для меня… для нас обоих.
                - Но почему?
                - Это некрасиво, противоестественно, неужели не понимаешь?
                - А по-моему, так красиво, что лучше быть не может, - упрямо прошептал Владимир. – Ты, Нени, инопланетянка, с тобой я побывал далеко, далеко… Но что я для тебя? Обычный землянин. Потому ты так говоришь…
                - Нет, не потому… Мы оба будем несчастны, это так очевидно!
                - Ты меня не любишь…
                - Ах, Влади, ты маленький дурачок, ты ничего не смыслишь…Людская молва заставит нас стыдиться друг друга и нашей любви, как ты это называешь. У такой любви нет будущего.
                - Это зависит только от нас.
                - Если бы…
                И тут Владимир своими неумелыми, но горячими поцелуями заставил Ксению замолчать. Он не хотел больше слышать о разнице в возрасте, об осуждении людей, о каком-то там будущем. Его устраивает настоящее – такое, как есть, и за него он готов бороться.
                - Неужели ты этого не понимаешь? – сказал вслух Владимир. – Мы живем  лишь сейчас и здесь, а не в прошлом и будущем. И в этом настоящем мне нужна только ты.
                - Не говори так, Влади. Есть принципы, есть понятия о порядочности, чести…
                - Мы ни на что не посягаем, никого не задеваем. Это наше личное дело.
                И он снова приник к Ксении, как жаждущий припадает к источнику.
                Эта ночь перевернула сознание Владимира. Впервые в жизни он почувствовал себя ответственным за другого человека, в него словно влилась могучая сила, которая дала ему новое мироощущение: «я мужчина, я все могу, я все преодолею».
                Когда утром он появился на кухне, его новое состояние не осталось незамеченным для многочисленных соседей. Внимательно скользнув по нему взглядом, одна пышноволосая, стоя над плитой с папироской в руке, изрекла:
                - Интересно, как это у некоторых получается? Я хочу сказать – выдавать совершенно посторонних людей за своих родственников.
                Несколько других соседок, колдовавших над своими кастрюльками, изо всех сил делали вид, что они полностью поглощены процессом готовки.
                - Вот, например, ты… Володя, кажется? – не успокаивалась пышноволосая. – Кем ты приходишься Ксении Федоровне?
                - Я ее муж, - совершенно спокойно ответил Владимир.
                Всех парализовало. Потом одна из соседок выронила ложку, другая неудержимо расхохоталась, а пышноволосая от возмущения затушила папиросу о край плиты и начала громко стенать:
                - Нет, вы только посмотрите на нынешнюю молодежь! Ребята нашего поколения в войну в твоем возрасте жизнь за Родину отдавали, а ты распутничаешь с женщиной, которая тебе в бабушки годится, и даже не стесняешься в этом признаться!
                - Сейчас войны нет, поэтому я отдаю свою жизнь тому, кому считаю нужным, - опять-таки спокойно ответил Владимир. – А вам-то что?
                - Как это что? Кругом дети, старики…- пышноволосая не находила слов. – Они же видят это разложение.
                Владимир снял с огня свою кастрюльку и пошел в чуланчик. В его душе все горело: «Нет, здесь больше оставаться нельзя! Они же съедят Ксению. Подумать только – разложение!»
                Открыв дверь в комнатушку Ксении, он увидел, что она успела прибрать постель, расставила на столике неказистую посуду для завтрака и себя не забыла привести в порядок. На ней была подаренная им шерстяная кофта, делавшая ее такой мягкой, уютной, домашней. Волосы на сей раз не были собраны в пучок на затылке, а красивой волной лежали на плечах, что ей очень шло. Она помолодела, посвежела за эту ночь, и Владимир даже вспомнил старую открытку, где она была изображена совсем юной, с открытым чистым лицом и широко распахнутыми глазами. Но и эта, реальная Ксения была прекрасна, даже с припухшими веками и сетью морщинок под глазами и нынешним,  слегка настороженным и неуверенным, но по-прежнему честным и прямым взглядом. Видеть ее было таким счастьем, что кухонный разговор сразу выветрился из головы Владимира.
                На завтрак он приготовил перловую кашу и заварил дешевый чай. Еще имелись сушки, немного печенья и кусочек сливочного масла, который, конечно же, предназначался Ксении. Она попробовала разделить его, но Владимир решительно возразил:
               - Кто у нас перенес воспаление легких? Вот и не смей навязывать мне свое масло!
               - Но ты же на такой тяжелой работе!
               - Кто сказал? Да для меня это пара пустяков. Гораздо сложнее сделать хороший снимок.
               Ксения вдруг закрыла лицо руками, и между пальцами потекли слезы. Она плакала тихо, только плечи вздрагивали. Владимир опустился на пол и уткнулся лицом в ее колени.
               - Я так бесконечно виновата перед тобой, - сквозь всхлипы говорила Ксения. – Из-за меня ты бросил институт, грузишь вагоны на станции, живешь в этой конуре. Тебе один урон от меня. Зачем все это, Влади? В этом нет никакого смысла: красивый цветущий парень возится с такой старой рухлядью, как я. Неужели ты в самом деле влюбился в меня.
                Голова Владимира по-прежнему лежала на коленях у Ксении. Он повертел ею из стороны в сторону и глухо спросил:
                - А как ты думаешь?
                - Но мне-то что делать? – надрывно произнесла Ксения. – Я не могу совращать юнца. Это непристойно. Что мне скажут твои родители, твоя мать, наконец?
                - У тебя такая светлая голова, а рассуждаешь, как те старухи у вашего подъезда. Я взрослый человек, родители выпустили меня в жизнь, и никому решать за меня я не позволю, тем  более тем, кто лясы точит на завалинке. Я выбрал тебя. Другое дело, если ты меня отвергнешь. Но тогда мне будет очень плохо, я окажусь один в пустоте… Не бросай меня, Нени. Люди всегда судачат вокруг чего-нибудь: сегодня говорят одно, завтра – прямо противоположное. Плюнь на это.
                Ксению эти слова не очень-то убедили, но она все равно повеселела, и они с аппетитом съели свой нехитрый завтрак.
                Владимир отправился на работу, а Ксения впервые после болезни решилась выйти на свежий воздух. Во дворе ее тут же окружили соседки:
               - Это когда же вы успели пожениться?
               Ксения ничего не понимала, растерянно глядя в жестоко насмешливые лица женщин.
               - Так Володя сегодня утром на кухне всем объявил, что он твой муж.
               - Он пошутил, неужели не понимаете? – выкрикнула Ксения и рванулась к дому.
               - Пошутил, как же, - неслось ей вслед.
              - Бесстыдница!
              - Такого парня вздумала загубить, старая колода!
               Весь день Ксения просидела голодная, даже к приходу Владимира ничего не приготовила – страшилась выйти на кухню. Так ее, пригорюнившуюся на своем диванчике, и застал вернувшийся с работы Владимир. Он, привыкший кормить Ксению, принес с собой полную авоську продуктов. Ужина он и не ждал. Прямо с порога шагнул к Ксении и поцеловал ее в лицо, угодив в глаз, который оказался соленым на вкус.
               - Ты что, плакала?
               - Влади, ты не сердись, - как можно мягче сказала Ксения, - прошу тебя, не говори соседям всякие глупости, они это всерьез воспринимают…
               - Ага, значит, уже травлей зайцев занялись…
               - Я тебе не заяц!
               - А кто еще? Надо было шугануть их как следует. Они же видят, что ты их боишься. Ты хоть чай пила? Ясно – на кухню не выходила. В общем, я вижу, надо отсюда как можно быстрее сматываться.
               - Что ты такое говоришь? – всплеснула руками Ксения.
               В этот момент в дверь постучали. На пороге стояла Ирина, мать Стасика. Заинтересованно переводя взгляд с Ксении на Владимира и обратно, она произнесла:
               - Тут такое несут и во всем еще пытаются обвинить нашу семью, особенно мать. Это, говорят, она привела в дом неизвестно кого…
               Владимир неприязненно смотрел на Ирину – вроде бы еще молодую женщину, но до срока состарившуюся. По всему было видно, что мужчин она воспринимает как своих личных врагов.
               - А вы не волнуйтесь, я Ксению здесь не оставлю. Ее теперь есть кому защитить.
               - А ты, собственно, кто такой? – прокурорским тоном заговорила Ирина. – Это мы подобрали Ксению на вокзале и пригрели ее, дали ей хоть какую-то крышу над головой и кормили все эти годы.
               - Не бесплатно, - звенящим голосом парировал Владимир. – Она вашего Стасика лучше родной бабушки вынянчила.
               - Не надо, не надо, перестань! – бросилась к Владимиру Ксения. – Пожалуйста, не ссорьтесь, не злитесь, не бросайтесь друг на друга! – умоляла Ксения. – Никто не виноват…Это я во всем виновата, - лепетала она.
                - Вот что, Ирина…как вас там по батюшке? – заговорил Владимир.- Освободите нас от чтения морали. Что, собственно, вам нужно?
                В дверь снова постучали, и в проеме возникла Мария Петровна:
                - Что за разборка? Давайте без крика…
                - Да это он, - кивнула Ирина в сторону Владимира, - новоявленный хозяин объявился.
                - Постой, постой, - успокаивающе подняв ладошку, заговорила Мария Петровна, - молодежь вечно кипит и вносит смуту, не то, что мы, старички, правда, Ксения? Ну, перестань, не плачь… Тебе это вредно, ты едва от болезни оправилась.
                - Не пойму, зачем ваша дочь пытается оскорбить Ксению, - стараясь говорить как можно спокойнее, произнес Владимир, но Ирина тут же перебила его. Приложив руки к груди и выкатив глаза, она чуть ли не забилась в истерике:
                - Это я оскорбляю Ксению? Да вы послушайте, что люди говорят!
                - Вот и идите к ним! – наступая на Ирину и прижимая ее к двери, весь красный от возмущения, тихим, но страшным голосом говорил Владимир. – Вы – часть этой своры, вы с ними заодно!
                - Мама, что он говорит! – визжала Ирина. – Мы пригрели Ксению в самый ужасный момент ее жизни, мы сделали для нее все, что могли! Мама, расскажи, как ты подобрала ее на вокзале, грязную, оборванную нищенку…
                Владимир с силой толкнул дверь, и Ирина вылетела в проем, едва не свалившись на пол. Она на мгновение перестала вопить, и Владимир тут же захлопнул дверь. Мария Петровна, остолбенев и онемев, злыми глазами впилась в лицо Владимира. Овладев собой, она в негодовании произнесла:
                - Что же это происходит? Свалился неизвестно откуда на нашу голову, самовольно захватил нашу комнатку и еще нас же оскорбляет! Ксения Федоровна, что же ты молчишь? Прогони отсюда этого иждивенца!
                Владимир понял, что если он сейчас же не остановится, то развитие ситуации в нежелательном направлении приобретет  необратимый характер. Побледневший и расстроенный, он тем не менее сделал вид, что ничего страшного не происходит.
                - Мария Петровна, - примирительным тоном начал Владимир, - если я вас чем- то  обидел, извините меня. Пожалуйста, оставьте нас с Ксенией. Я сейчас соберу свои вещи и уйду отсюда.
                - То-то же, давно бы так, - с облегчением произнесла Мария Петровна, видно, совсем забыв, что если бы не героические усилия Владимира, Ксения просто не перенесла бы эту болезнь.
                - Прощай,- сказала она, переступая порог, - надеюсь, мы тебя здесь больше не увидим.
                - Ну, хоть один-то раз еще увидите, - ухмыльнулся Владимир, - я дорогого мне человека на съедение волкам не брошу.
               Мария Петровна собралась было огрызнуться, но, увидев несчастное, заплаканное лицо Ксении, осеклась и молча вышла.
                Владимир же сел рядом с Ксенией на диванчике и крепко обнял ее за плечи.
                - Вот за это я тебя тоже люблю, - глухо сказал он, - совершенно не умеешь лаяться. – Он повернул ее лицо к себе и стал мягко целовать в глаза, щеки, губы. – С военной мафией связаться не побоялась, а с оголтелым бабьем бороться совсем не можешь. Ладно, сейчас я пойду что-нибудь приготовлю и только потом исчезну. Им не удастся нас подсечь.
               Как ни странно, когда Владимир появился на кухне, ни одна из нескольких находившихся там соседок не проронила ни слова. Так в полной тишине он приготовил ужин и понес его в чуланчик. Ксения изо всех сил крепилась, но она была из тех людей, у кого на лице все написано. Владимир сел рядом и прижал ее голову к своему лицу.
              - Хочешь верь, хочешь не верь, я влюбился в тебя давным-давно, когда еще школьником смотрел фильмы с твоим участием.
              - Но это же не настоящая любовь. Так можно влюбиться и в умершую артистку.
              - К счастью, ты оказалась живой и очень даже настоящей.
              - Влади, все это какое-то неестественное. Ты же не меня любишь, а девушку из кино.
               -Да что же может быть более настоящим? Вот я сижу рядом с тобой и кормлю тебя супом на постном масле, хотя ты достойно того, чтобы питаться самыми дорогими и вкусными блюдами. Открою тебе тайну, Нени: я просто обожаю старинных женщин, не старых, а именно старинных – они какие-то уютные, домашние и в то же время загадочные. Женственность в них  с годами не исчезает. Если хочешь, я антиквар по этой части, они ведь тоже любят старину, возятся с вещицами, которые очень многим людям кажутся совсем неинтересными и ненужными.
              - Странное дело, ты совсем молодой, можно сказать, мальчишка, а рассуждаешь, как мудрый старец. Откуда это у тебя?
               - Может быть, потому, что я много читал. Я и книги люблю про давно минувшее, про старину. Мне кажется, люди тогда глубже понимали красоту и сам процесс жизни, делали все основательно, ценили и как бы впитывали в себя каждый миг. Потому и жизнь тогда текла медленнее, чем сейчас. Дело не в прогрессе, как считают  в наше время.
                - Откуда ты это знаешь?
                - Так я себе представляю, так  чувствую ту, далекую жизнь.
                - Какой ты необычный парень…- задумчиво произнесла Ксения.
                - Это ты необычная. Чужестранка, явившаяся из другого времени. И имя у тебя  подходящее.
                - Ты романтик, Влади. А жизнь у меня, как видишь, более чем прозаичная.
                После ужина Владимир принялся собирать свои вещи.
                - Господи, - чуть не плача говорила Ксения, - куда же ты пойдешь, да еще на ночь глядя? У тебя и денег нет, чтобы снять угол.
                - Не беспокойся. Мир не без добрых людей. Есть у меня один приятель, на вокзале вместе вагоны разгружаем. Он сам теснится в комнатушке, но меня примет. И денег не потребует. Меня больше волнует, как ты здесь останешься. Я, конечно, буду тебя навещать, продукты приносить, чтоб не голодала. На Марью Петровну с Ириной, как я  вижу, особо рассчитывать не приходится.
                Ксения смотрела на него своими огромными распахнутыми глазами, и в них стояли слезы, а выражение лица было такое, будто она навсегда прощается с ним перед тем, как переступить порог ада. Владимир смотрел в эти глаза и всем своим существом понимал, что никогда не сможет предать Ксению. Вслух же сказал:
                - Тебе нельзя раскисать. Твоя задача сейчас – устоять. Без меня. Сама подумай , как я смогу помочь тебе, если не найду настоящее дело, которое даст нам с тобой независимость и средства к жизни?
                Ксения подняла руки к лицу, смахнула слезы, овладела собой и тихим, но твердым голосом сказала:
                - Не бойся, Влади, я справлюсь. Ведь было гораздо хуже, когда я нищенствовала. Спасибо тебе за все.
                - Да не благодари ты меня! – с досадой отмахнулся Владимир. – Речь о другом. Мне нужно вырваться на простор, а тебе пока придется сидеть в этой темнице. Потерпи ради нашего будущего.
                Ксения рассмеялась сквозь слезы:
                - Ну, ладно, иди, мой малыш, пока ты не рассмешил меня до истерики. Даже если ты никогда не придешь, я до гробовой доски буду благословлять тебя.
                - Не веришь! – вскричал Владимир.
                - Верю, верю,- торопливо заговорила  Ксения. – Верю всей душой, а ты спокойно иди, да  побыстрее, ведь и так уже поздно.
                И, как бывает только в кино, Владимира закрутило в водовороте новой жизни со следующего же дня. Ему  сказочно повезло  - так отныне он будет говорить всегда. На киностудии, куда он побежал прямо с утра, ему сразу же предложили место. И хотя у него не было аттестата об окончании школы, который так и остался в институте, ему пошли навстречу и сказали, что будут платить сдельно. А выполнять предстояло кучу всяких  обязанностей при операторе фильма, который только-только начали снимать. Более того, его и в общежитие тут же поселили, сняв самую болезненную для него проблему. Владимир был счастлив. Он даже не сожалел об отчислении из института, потому что здесь, на съемочной площадке, быстро познавал азы выбранной профессии. В начавшейся суматохе потускнел и образ Ксении, не говоря уже обо всем пережитом за последние месяцы, включая ночную разгрузку вагонов, беготню по аптекам и магазинам, сплетни и дрязги в коммуналке, где осталась женщина, которую ему с таким напряжением сил удалось вытащить из болезни. Он и сейчас временами начинал отчитываться перед ней, рассказывая мысленно, что успел сделать за день. На первых порах все рвался поехать к ней, но работа закружила так, что поздно вечером едва добирался до постели. Даже субботы и воскресенья были заняты.
                Так пролетели два месяца. За это время он скопил немного денег, он старался не тратить даже на еду, перехватывая что придется в компанейском застолье на студии. Но главное, что согревало его сердце, это обладание старой списанной кинокамерой, которую распорядился отдать ему главный оператор. Видя старание парня и оценив его способности в фотографировании, опытный мастер решил поощрить новичка. И, надо сказать, не прогадал. Владимир уже дал операторам несколько деликатных подсказок, которые выглядели новаторскими. У него были вкус, развитое чувство прекрасного, стремление к соразмерности при свежести взгляда на объект съемки. В его снимках присутствовала гармония, так не свойственная времени, и это притягивало людей. Он успел сделать множество фотографий окружающих и великодушно раздаривал их всем желающим.
               Однажды за обедом пожилой оператор Юрий Владленович, который, кстати, сдержанно, но с большим пониманием хвалил снимки Владимира, раздраженно высказался о поведении и манере держаться актрисы, которая играла в фильме главную героиню. Некоторые за шумным столом его поддержали, но большинство предпочло отмолчаться.
                - На эту роль бы такую актрису, - с досадой подытожил мнения Юрий Владленович, - как молодая Ксения Блюменшталь.
                Кровь бросилась в лицо Владимиру. Он так напрягся, что кусок мяса застрял у него в горле.
                - Ну, вспомнил! – зашумел стол. – Она же, наверное, ваша ровесница. Снимать приходилось?
                - Какой там! – махнул рукой Юрий Владленович. – Ее снимали большие мастера, а я был такой же юнец, как она.
                - Да, красивая была, - говорили те, кто постарше.
                - Сказать о ней «красивая» - значит, ничего не сказать, - возразил Юрий Владленович. – Это  - как духи, о плохих я не говорю. Хорошие и хорошие, вот и все. А есть такой аромат, что сразу представляешь экзотические страны, в которых никогда не бывал. Вот и Ксения…От нее исходил аромат счастья и каких-то неведомых чувств.
                Владимир сидел в оцепенении, поглощая каждое слово и в то же время страшно боясь услышать что-нибудь пошлое, а то еще и грязное о своем кумире.
                - Что-то о ней ничего не слышно, куда-то вдруг сразу пропала, - сказал один из артистов.
                И тут со всех сторон посыпались ответы:
                - Говорят, ей разрешили выйти замуж за немецкого барона, и она уехала за бугор.
                - Да она же еще года два назад документальное кино снимала…
                - Какое кино! Тем более документальное...
                - Да я сам видел фильм.
                - Вот что, ребята, - перебил всех один уверенный голос. – Кино она и вправду снимала, и вот однажды на приеме в американском посольстве встретила одного миллионера, может, он и немецкого происхождения, и барон, чего не знаю, того не знаю. Но что миллионер – это точно. Вот с ним она потом и уехала. Такой птице, как она, этот американец в самый раз пришелся…
                Тут Владимир не выдержал, встал из-за стола и бросился скорей от этих разговоров, от бредовых выдумок, которые он не имел права опровергнуть. Он быстро шел по улице, продумывая, как выкроить время, чтобы навестить Ксению. Он так давно не был у нее! Обещал привозить продукты, заботиться. Болтун! Владимир болезненно сморщился, было невыносимо стыдно, и в то же время он знал, что одними продуктами и вниманием Ксении не помочь. Нужны деньги, а значит, нужна высокооплачиваемая работа, путь к которой долог и труден. От отчаяния он с силой сжал кулаки. У него даже образования нет! Владимир саркастически усмехнулся, вспомнив о немецком бароне, который будто бы увез Ксению за границу. Вот какие люди должны быть рядом с Ксенией, а не он, недоучка и вообще ничем не примечательный человек.
                Пробежавшись по улице с такими мыслями, Владимир вернулся на студию, где его захлестнула лавина дел. Но и это не смогло заглушить впечатления от всего, что он услышал о Ксении. Ночью он ворочался, то погружаясь в короткий беспокойный сон, то вновь пробуждаясь и перебирая разные возможности возвращения Ксении к достойной жизни.
                Дождавшись воскресенья, он выбил-таки у шефа полдня отдыха. Вооружившись хорошо отлаженной к тому времени кинокамерой, купив за безумные для него деньги шикарный букет цветов, Владимир отправился к Ксении. По дороге мучился неизвестностью, один раз даже оборвалось сердце при мысли, что Ксения совсем плоха и…кто знает? Вдруг случилось что-то непоправимое. И потому, когда во дворе ее дома он увидел знакомую парочку – Ксению в старом коричневом пальто с чужого плеча и Стасика, бросающего снежки в полуразвалившиеся ворота, он от радости чуть не пустился в пляс. Он бросился к Ксении, успев мельком разглядеть, что она сильно похудела и пальто на ней висит, а  лицо бледное и круги под глазами, но все-таки живая, живая! Оставив на снегу выпавший из рук букет, а заодно и камеру, он схватил Ксению в охапку и прижался к ней, как ребенок, а потом закружил ее, и они свалились в сугроб. Подбежавший Стасик присоединился к ним, упав рядом навзничь. Из окон дома и подъезда уже выглядывали любопытствующие. Владимир сел в сугробе, подняв и Ксению, и только теперь прямо взглянул ей в глаза. Она прятала их , видимо, стесняясь своей неухоженности, старого пальто, а может, и собственного возраста. Но для Владимира это было настолько неважно, что ему даже в голову не приходило, чего может стыдиться Ксения.
                - Влади, давай встанем, - тихо сказала Ксения, кивнув на окна дома, - не забывай, что мне жить среди них.
                - Я и не забываю, но возникает вопрос: мы что – воруем?
                - Мы, по их мнению, делаем хуже – плюем на общественную мораль.
                - Общественная мораль… Когда-то проституток, которыми пользовались все, кому не лень, забрасывали камнями. И Христос сказал: пусть бросит в нее камень тот, кто без греха…Таких, как известно, не оказалось. Неужели ты не понимаешь, что невиновным прятаться по углам – это еще хуже, чем плевать на общественную мораль? И к этому призываешь ты, Нени, прошедшая через ад только за то, что попыталась указать на истинное бесстыдство.
                - Да я теперь всего боюсь, Влади… Мне трудно верить людям. Ты исчез, и вся моя смелость испарилась…Страшно снова оказаться на улице, еще страшнее, когда тебя не узнают те, кто подобострастно кланялся изо дня в день на протяжении многих лет.
                Владимир повернул к себе лицо Ксении и ясно увидел последствия этого страха: припухшие веки, наплывающие на темные, как омут, глаза, седина, много седины в светлых, все еще густых волосах, горькие морщины возле рта.
                - Я вижу, - тяжело вздохнув, сказал Владимир, - ты не веришь мне. Кто знает, может, и правильно делаешь…Чего мне верить-то! Кто я такой? Вот если я был бы немецким бароном или хотя бы обыкновенным американским миллионером, я знал бы, что делать.
                Ксения от души рассмеялась, и Владимир радостно закричал:
                - Вот видишь, я не зря тебя люблю! Ты живая, живая, ту умная и вообще хорошая!
                Стасик перевернулся в сугробе, кинулся к Владимиру и принялся колошматить его, сорвав шапку и с размаху ударяя его в лицо и голову.
                - Ты что, ты что? – кричал Владимир, отбиваясь. – Ревнуешь, что ли?
                - Нени моя, моя! – чуть не визжал Стасик.
                Так они втроем барахтались в сугробе, как вдруг неожиданно перед ними выросла фигура Марии Петровны.
                - Я вижу, вам мороз нипочем. А ну, Стасик, домой, пока не окоченел.
                - Ну нет! – выбравшись из сугроба, решительно возразил Владимир. – Я их сначала поснимаю, и вас тоже, Марья Петровна. Видите, я с кинокамерой…
                Тут уж закричала Ксения:
                - Меня? Ни за что! Пусть Стасик с бабушкой…На кого я похожа?
                - Никаких отговорок не принимаю! – воскликнул Владимир. – Иди сюда!
                Он снял с себя ремень и принялся вертеть туда-сюда Ксению. Сначала он повязал ей платок так, что она сразу помолодела лет на десять. Потом раскрыл и поднял ворот ветхого драпового пальто, подпоясал Ксению своим ремнем и спросил у Марии Петровны, нет ли у нее какой-нибудь шляпы, оставшейся от мужа. Как ни странно, Мария Петровна согласилась принести шляпу, добавив, что и пальто на Ксении от него же.
                Когда Владимир закончил наряжать Ксению, даже Мария Петровна ахнула. Перед ними стояла восхитительная стройная дама в пальто с поднятым воротником, а из-под широкополый шляпы на них смотрело слегка высокомерное и оттого еще более милое женское лицо с полуулыбкой на губах. Растертые снегом щеки горели, и даже припухлость вокруг глаз куда-то исчезла.
                - Вот что значит артистка, - только и смогла сказать Мария Петровна.
                И начались съемки, продолжавшиеся не меньше двух часов. В каких только ракурсах не представали Ксения, Стасик и Мария Петровна. Они так раззадорились, что своим настроением заразили и других обитателей дома, выскочивших во двор. Их тоже пришлось поснимать, но с обязательным присутствием Ксении и Стасика.
                В общем, отдых получился замечательный. Мария Петровна даже пригласила на чай в свою комнату Ксению и Владимира.
                На улице уже давно стемнело, когда Ксения и Владимир вышли от Марии Петровны и направились в чуланчик. Здесь ничего не изменилось, только лавки возле диванчика уже не было, и тесное помещение смотрелось несколько просторнее. Но контраст в сравнении с жильем Марии Петровны был разительный. Владимир вновь вспомнил разговор на студии о Ксении, и сердце его сжалось. Он притянул к себе сразу напрягшуюся Ксению, и так они стояли некоторое время, пока он не произнес:
                - Ну почему ты не можешь расслабиться? В чем дело?
                - Влади, - тихо сказала Ксения, - это не должно повториться. Умоляю.
                Он сразу отпустил ее и саркастически рассмеялся:
                - Ну да, я понимаю…Хотя ведь говорят, что влюбленным и в шалаше рай.
                Он поднял вверх руки и вновь засмеялся:
                - Не буду, не буду! Я ведь наперед знаю все твои доводы. Пожалуй, ты права…Вот когда я действительно жалею, что не немецкий барон. – Он помолчал, а потом уверенно сказал: - Но обязательно им стану.
                Ксения удивленно подняла брови.
                - К этому обязывает моя любовь к тебе, - пояснил Владимир, - неужели это так трудно понять? Я сейчас уйду и, если пропаду надолго, пожалуйста, не думай, что я забыл тебя. Если это было бы возможно, я уже выбросил бы тебя из головы. Это так просто на той работе, где я сейчас верчусь.
                Он наклонился и поцеловал Ксению в щеку, совсем как ребенок. Потом поднял с полу кинокамеру и быстро вышел из чуланчика, где на маленьком столике остался лежать не тронутым роскошный букет экзотических цветов.
                Ксения же опустилась на свой диванчик и принялась пристально разглядывать дверь. Приход Владимира был как вихрь, подхвативший ее и высоко поднявший над их домом, двором, коммунальной кухней и чуланчиком, где она живет. Этот вихрь носил ее под облаками и вот теперь сбросил вниз, туда же, в темноту, холод и безвыходность. Как жить? Влади этого не понимает. Он так молод, что чувства стареющей женщины ему просто недоступны. Господи! Зачем  еще и это испытание вдобавок ко всему, что уже пришлось пережить? Встретились две противоположности – юность и зрелость, красота и увядание, устремленность в будущее и горечь сожалений о прошлом. На этом пути любви не выжить…
               Спустя какое-то время Владимир опять приехал со своей кинокамерой. Он рассказывал Ксении о работе, о новых друзьях и знакомых, говорил, что нисколько не жалеет о своем отчислении из института.
               - Все же высшее образование нужно получить, - настойчиво повторяла Ксения. – Это тебе поможет в жизни, разовьет твои природные данные. А что твои родители? Знают ли они, что ты больше не учишься?
                Владимир уклонился от ответа. Не хотелось говорить на эту тему. Родители  уверены, что он учится, так стоит ли их разочаровывать?
                И на этот раз он много снимал Ксению, но не на улице, а в помещении: на ее диванчике – сидящей, полулежащей, печальной и улыбающейся, в накинутой на плечи шали, прихорашивающейся у зеркала, идущей с маленьким подносом по длинному коммунальному коридору, в кухне у плиты.
                Теперь Владимир стал приезжать регулярно, и каждый раз снимал Ксению. 8 Марта он привез ей дорогой подарок: две юбки и набор блузок к ним, так что получился целый гардероб. Ксения просто обомлела при виде такого богатства и стала категорически отказываться. Владимир с большим трудом уговорил ее принять одежду, сказав, что будет снимать ее в этих нарядах. При этом он показал ей фотографии той первой зимней съемки во дворе, и она буквально разрыдалась, рассматривая их. Видно, остро вспомнилась прежняя, казавшаяся нереальной жизнь. Снимки и в самом деле получились впечатляющие. Особенно хорошо Ксения смотрелась в подпоясанном ремнем пальто и шляпе: стоя вполоборота, она загадочно улыбается одними глазами. А вот, сидя в сугробе в обнимку со Стасиком, она весело смеется, целясь снежком в отвернувшуюся Марию Петровну. А здесь уже Стасик бросает в Ксению снежок. И Мария Петровна получилась замечательно. Когда позже Владимир подарил ей снимки, она, внимательно разглядывая их, сказала:
               - А у тебя есть талант. Жаль, что институт бросил.
               - Так я же все равно на киностудии работаю.
               -  Образование профессионализму помешать не может.
               Владимир раздраженно ответил:
               - Буду я учиться, буду! Дайте только срок. Да я и так каждый миг учусь.
               И в самом деле, снимки Владимира с каждым разом становились лучше. После зимней серии он создал весеннюю, а потом и летнюю. Эти фотографии он делал на природе, часто у какого-нибудь водоема – маленькой речушки, пруда или фонтана. Ходили они на прогулки в основном втроем: он, Ксения и Стасик.
                В один осенний день в очередной приход Владимира Ксения, разрезая большой спелый арбуз на кургузо сколоченном деревянном столе во дворе, спросила:
                - Влади, не слишком ли много времени, сил и материала ты изводишь на наши снимки? По-моему, твое мастерство выросло настолько, что ты уже можешь снимать небольшие фильмы.
                И тут Владимир признался:
                - Я тебе не хотел до поры говорить, но снимаю здесь не бескорыстно. Вскоре после того, как я поступил на студию, Юрий Владленович сказал мне, что в городе готовится большая выставка художественной фотографии, и предложил подумать над этим. Когда первые зимние снимки получились, я решил работать и дальше.
                - А кому ты свои работы показывал? – взволнованно спросила Ксения.
                - Да пока никому.
                - Влади, - с тревогой заговорила Ксения, - но ведь меня могут узнать на фотографиях.
                - Ну и что?
                - Как это что? А вдруг за мной начнут охотиться?
                - Ах, это! – взмахнул рукой Владимир и внимательно посмотрел на Ксению. – Вот что, моя дорогая, - как можно мягче сказал он, - ты живешь в своем медвежьем углу и не чувствуешь, как движется время. Произошли большие перемены. Начальников всех рангов меняют. Уходят люди, рвутся связи, даже самые прочные. Верь мне, пройдет еще какое-то время, и, я думаю, нам удастся восстановить твои документы, выхлопотать тебе пенсию. Правда, не знаю, как будет с твоим имуществом и квартирой. Все-таки прошли годы…
                - Вернуть квартиру? - печально улыбнулась Ксения. – Это все равно, что вернуть жизнь. Нет, на квартиру я не рассчитываю. Восстановить документы – это более реально. Без документов я ведь никто. Тебе ведомо такое чувство?
                Владимир, сидя на скамейке рядом с Ксенией, не решился даже по-дружески обнять ее. С некоторых пор он глубоко усвоил круг представлений жильцов коммуналки: не нарушай общественную мораль, ибо это ничем хорошим для тебя не кончится. Бесконечно жалея и любя Ксению, он поставил крест на всех своих поползновениях. Они были теперь просто два товарища, с полуслова понимающие друг друга и всегда готовые прийти на выручку. Иной раз у Владимира возникали симпатии и даже увлечения, в основном на киностудии. Но это быстро выдыхалось, а почему – он и сам не знал. Ни перед кем не было у него чувства преклонения, как перед Ксенией.
                Вскоре  Владимир погрузился  в  серьезную работу – началась непосредственная подготовка к фотовыставке. Предварительно он стал размещать свои снимки в холле на третьем этаже общежития, который обычно использовался как танцевальный зал. Серия фотографий шла под названием «Нени». Пока он продумывал композицию и постоянно перевешивал фотографии с места на место, приходило много любопытствующих. Людям очень нравились снимки, и они откровенно говорили об этом Владимиру, но никто не понимал, что означает Нени. Один парень даже ядовито заметил: «Может, няня?», что страшно разозлило Владимира.
                - Она что – похожа на няню? Где ты видел таких нянек? Что-то я не пойму, зачем ты вообще пришел сюда, - горячился Владимир.
                - А зачем тогда она везде с пацаном? – не сдавался парень.
                - Не везде, а только на некоторых снимках. Раз пацан, значит, нянька, так, что ли? -  не мог остановиться Владимир.
                - Она, конечно, красивая, - говорил парень, разглядывая снимки, - но пожилая, значит, или нянька, или бабушка. А что еще думать?
                Владимир ничего не ответил. Ему пришла в голову мысль, что на фотовыставке будет полно таких вот парней, и если каждому он станет разъяснять, что хотел выразить своими снимками, тогда зачем он это вообще снимал? Он как-то сразу успокоился и оставил парня.
                Но тот подошел к нему позже и сказал:
                - Ты извини. Я сначала ничего не понял. А теперь вижу – нянька она или кто, но баба классная. Хоть и пожилая. И таких в жизни почти не бывает.
                - А чем она классная? – заинтересовался Владимир, и сам удивился, почему спрашивает об этом.
                - Ну как сказать, - замялся парень, - словами это трудно сказать…Сам не знаю, вижу только – классная.
                - Ну, что тебе в ней нравится?
                - Как сказать… Такая базарить не будет. Не выставляется, хоть красивая. Что-то в ней есть… В общем, притягивает. Хочется быть рядом с такой. Уютная.
                - Много ты наговорил. А ломался – не знаю, как сказать.
                Этот разговор вспомнился Владимиру спустя месяцы, когда наконец выставка открылась после нескольких откладываний, и его серия неожиданно оказалась в центре внимания посетителей. После яростных споров ему удалось отстоять ее название, против которого возражали решительно все, и теперь оно значилось так – «Нени во все времена года».
                К Владимиру за автографом подходили целые толпы, в основном – молодежь. И это его удивляло. Он даже спросил у одной девушки:
                - Что вам нравится в этой женщине?
                - Вечная женственность, - улыбаясь, ответила она, и Владимир даже вздрогнул от неожиданности – ведь это было его мнение о Ксении.
                Но главный сюрприз ждал его впереди. Серия Владимира была признана лучшей, и ему предстояло ехать с ней на международную выставку в Швейцарию. Когда он явился с этим известием к Ксении, она поначалу даже не поверила.
                - Нет, нет, - говорила Ксения, - ты не подумай, я признаю твой талант, но что люди нашли во мне?
                Владимир молча достал из портфеля бутылку отличного вина, шоколад, печенье, фрукты в ярких пакетах.
                - А теперь давай без лишних рассуждений выпьем за тебя, - сказал он. – Ведь это ты принесла мне удачу. Это я точно знаю, потому что только о тебе все и говорили.
                - А как же твое мастерство?
                - Без твоих неподражаемых данных не было бы никакого мастерства.
                Владимир припал к Ксении, как к источнику, и уже не смог от нее оторваться. «Я очень люблю тебя», - прошептал он ей на ухо и забыл про все обещания никогда не повторять того, что однажды случилось.
                Между тем, его успех публично отметили и на студии. Плакат с его фотографией и поздравлением висел на видном месте в просторном помещении проходной, где через объявления студийный народ оповещался обо всех важных событиях.
                А потом у Владимира началась жизнь, о которой он и не мечтал. Со своей фотосерией «Нени» он объехал пол-Европы. Теперь уже его собственные изображения мелькали на газетных полосах и журнальных обложках. Обладая природной впечатляющей внешностью, он, покрутившись в элитных европейских кругах, прибавил к ней и лоск, манеры, умение общаться с людьми. Еще готовясь к своей первой выставке, Владимир, по совету Юрия Владленовича, начал серьезно заниматься английским  и теперь уже весьма прилично им владел. В 23 года он выглядел сложившейся личностью, а ведь у него еще вся жизнь была впереди. Самое интересное, что, несмотря на широкую известность его фотосерии, ни один человек не признал в ее героине когда-то очень популярную артистку Ксению Блюменшталь. Это была загадка для Владимира. Сравнивая собственные снимки со старыми изображениями Ксении, он видел два совсем не похожих  человека. Разительно изменилась сама Ксения, но не в чертах лица, а внутренне, и теперь это была действительно другая личность. «Солнечно-багряная Нени» - так он мысленно называл Ксению и такой изобразил ее на осенних снимках. Вся в теплых еще, солнечных бликах, задумчивая, отрешенная и от буйства осенних красок листвы деревьев на заднем плане, и от убожества колченогого деревянного стола, на который опиралась локтями, Ксения словно была погружена в таинственный сон, одновременно и прекрасный, и чем-то тягостный, и дающий надежду. Она выглядела такой одинокой, но внутренний свет, исходивший от нее, давал какую-то странную уверенность в прочности этого хрупкого существования. И это особенно сильно чувствовал Владимир, знавший, что у Ксении ни кола, ни двора, ни даже документов, удостоверяющих личность.
                В очередной раз вернувшись в Москву, Владимир решил перевезти Ксению на свою квартиру, которую он снял еще в прошлый свой приезд. Предложение Владимира привело Ксению в ужас:
                - А на что я буду существовать, пока ты будешь ездить по заграницам?
                - Я теперь достаточно состоятельный человек, чтобы ты могла жить, не думая о куске хлеба.
                Но, похоже, этическая сторона была для Ксении важнее всего на свете:
                - Что я скажу соседям? Кем я тебе прихожусь?
                - Кем приходишься, то и скажи.
                - У такого блестящего, совсем молодого и знаменитого кавалера престарелая любовница, так, что ли? –спросила она и стала неудержимо хохотать, а потом разрыдалась без всякого перехода.
                -Нет, такого унижения я не перенесу, - говорила она сквозь слезы, - да, я была нищенкой, побирушкой на вокзале, но я никогда не примазывалась к славе, благополучию и успеху. И никогда не портила жизнь людям.
                - Это мне, что ли, испортила? – насмешливо спросил Владимир. – Да ты хуже какой-нибудь деревенской кликуши. Надоело вдалбливать тебе, что нет ничего постыдного в наших отношениях. Значит, когда муж на 40 лет старше жены, да хоть на 50, - это можно. А наоборот –нельзя!  Почему? Ответь!
                Ксения молчала, уткнувшись лицом в носовой платок. Потом сказала:
                - Нельзя, и все! А почему – не знаю.
                В один прекрасный день, незадолго до своего отъезда в южную страну, где ему предложили сделать серию фотопортретов членов закрытого клуба, Владимир буквально силой перетащил Ксению в арендованную им квартиру, сказав, что без ее помощи никак не обойтись –кто-то должен присматривать за домом в его отсутствие. Но, столкнувшись на лестничной площадке с молодой, симпатичной и доброжелательной соседкой, представил ей Ксению как свою жену. У соседки нечаянно вырвалось:
                - Ой, а я подумала, какая у вас красавица-мама. – И тут же осеклась. – Извините, я, кажется, что-то не то сказала. Но все равно, очень-очень приятно.
                К счастью, соседка эта оказалась совершенно не назойливой и ничем не беспокоила Ксению. И та стала потихоньку осваиваться на новом месте. Они с Владимиром даже устроили негромкое новоселье, пригласив Марию Петровну с Ириной и Стасиком. Правда, гостьи не столько поздравляли Ксению с переездом, сколько говорили о том, что они с нетерпением будут ждать ее возвращения. Подросший Стасик с головой выдал мать с бабушкой, неожиданно заявив за столом:
               - Уж мне-то, Нени, ты никогда не осточертеешь, как Владимиру, даже когда превратишься в старую ведьму, вот такую страшную, - И Стасик взъерошил  свои волосы, закатил глаза и свесил на сторону голову, высунув язык.
               - Ой, как страшно! – всплеснула руками Ксения. – И даже такую ты меня будешь любить?
               - Ну, не то чтобы любить, - важно произнес Стасик, - но терпеть – так уж и быть потерплю, раз ты со мной столько возилась.
               Ирина со злостью встряхнула Стасика за плечи и запричитала:
               - И когда только ты научишься вести себя? Пора уж человеком становиться. Ваше воспитание, Ксения Федоровна. Избаловали его так, что не стесняется нести всякую околесицу.
               - Зато искренно, - со вздохом сказала Ксения.
               Владимир же, сидевший рядом со Стасиком, пригладил его растрепанные волосы и пообещал:
               - Вот что тебе не придется делать, так это терпеть Ксению.
               - Это еще почему?
               - Потому что вместо тебя она теперь будет воспитывать меня.
               - Ну, уж нет! Ты большой, зачем тебе воспитание?
               - Воспитание нужно всем, и особенно – большим.
               Стасик повернул голову к Ксении:
               - Неужели ты правда будешь его воспитывать?
                Ксения рассмеялась:
                - Иногда – буду, когда сильно расшалится.
                Так началась новая жизнь Ксении, в которую она входила очень медленно и осторожно. Этому помогало то, что никто ее не теребил, не тревожил, не донимал расспросами. Изредка наведывались только Мария Петровна со Стасиком или Ирина, примирившаяся с новым положением  бывшей няни, но до сих пор пытающаяся уразуметь,  чем же эта старуха завлекла молодого красавца, оказавшегося к тому же талантливым.
                Владимир часто находился в разъездах, и Ксения мало-помалу начала наводить уют в его пустой холостяцкой квартире, где царили снимки разных людей, разных городов и стран. Иногда ей казалось, что она совершает путешествие по самым знаменитым площадям и улицам мировых столиц и встречает там всех этих людей – красивых и не очень, элегантных и одетых кое-как, избранных интеллектуалов и простодушных, открытых сердцем случайных прохожих, и каждый из них по-своему близок и приятен ей, потому что на нем остановилась камера Владимира, человека, который, словно порывистый ветер весны, ворвался в ее безнадежное, серое существование и напомнил: «Есть другая жизнь – деятельная и осмысленная, полная радостного ожидания, напоенная ароматом лугов и хвойного леса, и время в ней одинаково благосклонно ко всем, а возраст – это обман, которому не стоит придавать значения в мире, где все быстротечно».
                Чтобы сгладить впечатление многолюдности в этом одиноком обиталище, Ксения стала наполнять его растениями. Цветочные магазины стали излюбленным местом посещения во время ее прогулок по городу. Почти всегда она возвращалась с одним-двумя горшочками, выисканными в результате тщательного осмотра магазинного ассортимента. Цветоводство превратилось в ее хобби, которое приносило ей глубокую и неизменную радость. Всю свою нерастраченную энергию, любовь и заботу она отдавала каждому стебельку и листику, проклюнувшемуся к свету и жизни в комнатных горшках.
                Это спокойное и однообразное существование временами нарушали звонки Владимира.
                - А тебя, оказывается, не так просто застать дома, - сказал он однажды. – Я звонил тебе днем и вчера, и позавчера. Где же ты ходишь, гулена?
                - Да я здесь развела настоящий сад. Пропадаю в цветочных магазинах, там меня уже знают. Но это неважно, главное, как ты там?
                - У меня все хорошо. Работа идет полным ходом. Я за тебя беспокоюсь, ты же такая пугливая. Как серна.
                - Ну, уж скажешь!
                - Да, так оно и есть. Тебя никто не обидел, не спугнул? А то вернусь, а тебя и след простыл.
                - Не бойся, я надежный сторож. Мне здесь так хорошо и спокойно, как никогда в жизни не было. Спасибо тебе, Володенька, - и голос Ксении задрожал.
                - Вот еще! – кричал в трубку Владимир. – Это мне спокойно из-за того, что ты где-то там, рядом со мной, охраняешь наш дом. Не плачь и никого не бойся! Я скоро буду!
                Вот такие у них были телефонные разговоры – полные смысла только для них двоих. После этого Ксения испытывала такое чувство, будто грозившая ей опасность отступила и можно на некоторое время расслабиться, заняться без оглядки простыми домашними делами – постирать, приготовить что-нибудь вкусненькое, по-новому расставить на полу и подоконниках горшки с растениями. С цветами Ксения делилась самым сокровенным, что не рассказала бы никому другому. Временами ей казалось, они понимают ее гораздо глубже, чем люди. Их поддержка, на ее взгляд, заключалась в том, что они старались лучше развиваться, быть свежими, красивыми, полными жизни, чтобы радовать человеческий взор, направленный на них.
                - Чем вы лучше себя чувствуете,- часто говорила она своим растениям, - тем и мне радостнее, и моя жизнь расцветает, глядя на вас.
               Из поездки Владимир вернулся весь какой-то обновленный. Он блистал не только молодостью, ярким румянцем, синими глазами, но и внутренним оживлением. Новые идеи просто били из него фонтаном. В институте, где он стал учиться на заочном отделении, его сразу взяли в оборот. Он выступил перед студентами, делясь впечатлениями о поездке. И хотя он рассказывал не о своей работе, а о стране, где побывал, о тамошних людях, их житье-бытье, получалось, что он подсказывает необычные сюжеты, новые приемы съемки, говорит о насущных проблемах профессии оператора.
              Вскоре ему поручили снять небольшой документальный фильм о судьбе уже немолодого человека, потерявшего во время войны зрение, правую руку и обе ноги, но не сломленного и нашедшего себя в этой безвыходной жизненной ситуации.
               Возвращаясь вечером домой, Владимир не замолкал ни на минуту. Если Ксении приходилось делать какую-нибудь домашнюю работу, он ходил за ней по пятам, жестикулируя и порой даже, если надо было проиллюстрировать свой рассказ, разыгрывая целые сценки. Ксения умела слушать и сопереживать, а для Владимира ничего важнее этого не было. В то же время он ценил ее короткие и дельные советы. В них не было назидательности, чувства превосходства, только ее собственные наблюдения и выводы. Они сблизились еще больше, хотя Ксения в глубине души оставалась настороженной и скованной. Владимир чувствовал это, но не хотел давить на Ксению, оберегая хотя бы те отношения, которые сложились. Из поездки он привез для нее манто и массу красивых вещей. Ксения не стала от них отказываться, понимая, что все эти покупки – от чистого сердца. А главное, она сделала шаг вперед, решив, что раз уж они вместе, то надо быть последовательной и постараться выглядеть так, чтобы Владимиру не было неловко рядом с ней.
                Пока Владимир пропадал на работе и в институте, Ксения занималась не только домом, но и собой. Зарядку сделала обязательной для себя. Стала пользоваться питательными кремами, косметикой. Она никогда не была полной, грузной, но сейчас приобрела стать, в движениях появилось больше упругости, подвижности. Помолодело и лицо: разгладились морщины возле рта, под глазами, придававшие ей горестный, старческий вид. Одежда, на которую не скупился Владимир, довершила преображение Ксении. Она превратилась в элегантную красивую женщину, пусть и не первой молодости, но с таким шармом, что мужчины на улице оглядывались и смотрели ей в след.
               Когда Ксения и Владимир однажды собрались в театр и уже в прихожей Ксения бросила на себя последний взгляд в зеркало, Владимир порывисто схватил ее и прижал к себе:
                - Да ты просто неотразима! Другой такой женщины нет в целом мире! А я ведь успел многое повидать.
                Ксения страшно смутилась и зарделась, как девочка:
                - Ну, как я теперь выйду с тобой? Скажут, молодящаяся старуха…
                - Ты верна себе, - иронически рассмеялся Владимир. – И кто только заронил в тебя ген вечного сомнения и недооценки себя? Ведь ты же европейская женщина, значит, должна быть уверенной и полной достоинства, даже холодной. А вместо этого я вижу мятущееся создание, раздираемое надуманными противоречиями. Ну, да ладно, ведь я тебя люблю как ты есть, в цельности, а не за отдельные качества. Только, пожалуйста, хоть сейчас не страдай. Я потом расскажу тебе одну историю.
                Спустя несколько дней Ксения спросила:
                - Ну, что за история, которую ты мне обещал?
                - А история такая, - рассеянно ответил Владимир, - нам необходимо выправить тебе документы. Хватит быть никем, мало ли что?
                У Ксении сразу опустились руки, плечи, лицо осунулось на глазах.
                - Нет, нет, я ни за что не решусь, - лепетала она в ужасе.
                Владимир был непреклонен:
                - Надо воспользоваться ситуацией. Учитывай фактор времени. Ведь все изменилось – страна, люди… Той мафии уже не существует.
                - Так есть другая, - в смятении говорила Ксения. – Лучше умереть.
                - Нет, Ксения, ты преодолеешь себя, и мы займемся твоими документами. Ты ведь знаешь, в любой момент могут заинтересоваться тобой в том же домоуправлении. А у тебя даже паспорта нет.
                И как Ксения ни сопротивлялась, Владимир повел е в милицию. Там она написала заявление об утере паспорта и других документов, удостоверяющих ее личность. Так начался новый этап в ее жизни. И оказался он на поверку не таким уж страшным. Все удалось восстановить. И во многом помогла ее былая популярность. Люди помнили Ксению по фильмам, восхищались ее героинями. Были такие и среди сотрудников милиции. Они никак не могли взять в толк, почему она столько лет ждала, чтобы получить новый паспорт взамен утерянного.
                Очень хорошо ее приняли и на киностудии, сожалели, что она столько лет не получала пенсию. И хотя пенсия эта оказалась самой средненькой, для Ксении это были ее собственные, заработанные многолетним трудом деньги. По этому поводу они с Владимиром даже устроили небольшой сабантуй.
                - Знаешь, - сказала Ксения за столом, - я чувствую себя такой счастливой – просто до неприличия. И этим счастьем я целиком и полностью обязана тебе.
                Владимир с усмешкой заглянул в свой наполненный бокал.
                - А, значит, десятилетия съемок в кино, успех на всю страну, поклонение миллионов, среди которых был и я, неженское дело кинодокументалиста, за которое ты взялась, - это, значит, все по боку? Это я за тебя сделал, что ли? Давай лучше выпьем за чудо творчества, которое осенило твою жизнь, да с твоего благословения и я к нему приобщился.
                - Видишь, как ты ловко сумел перевернуть мои слова в мою же пользу, - лукаво засмеялась Ксения, а потом со вздохом продолжила: - Если серьезно, то без тебя не было бы ни этого дня, ни этого покоя…Вот что такое счастье рядом с тобой.
                И тут Владимир неожиданно сказал:
                - Помнишь, я обещал рассказать тебе кое-что о последней поездке? Представь, там мне довелось поближе познакомиться с одним из членов клуба, которых я снимал. Задачу поставили такую – сделать большие фотопортреты, и каждый должен отражать внутренний мир человека, его характер, привычки, особенности не только внешности, но и нрава. Это было непросто. Как художник, пишущий портрет красками, ищет в натуре самое выразительное, присущее именно этому человеку, и своими средствами передает на полотне увиденное, так и я должен был наблюдать за этими людьми во время деловых встреч, на раутах, а порой и в домашней обстановке, чтобы в нужный момент запечатлеть камерой настоящий облик каждого, не замаскированный этикетом, правилами приличия. Труднейшей натурой, суть которой я никак не мог уловить, оказался человек, о котором пойдет речь, назовем его для удобства Максим. Я попросил встретиться с ним в домашней обстановке. Предварительно я знал, что это один из богатейших людей страны, утонченный, уклончивый, какой-то весь неуловимый. Честно говоря, я заподозрил его в дурных пристрастиях, мне показалось, что он – гей. И мои подозрения начали как бы сбываться с первых же минут визита. Его чуть ли не первые слова при встрече были:
                - А вы очень красивы. И что интересно, вы сами словно и не догадываетесь об этом.
                Я смутился, не нашелся, что ответить. Не благодарить же его за такой комплимент. В общем, кто кого стремился поймать в создавшейся обстановке – он меня или я его со своей камерой - трудно сказать. Смущала и обстановка его роскошной квартиры, одной из многих, как он сам пояснил. Впрочем, надо отдать должное Максиму, он понял мое состояние и постарался сделать так, чтобы я расслабился. Извинившись, что ему нужно сделать кое-какие распоряжения, он оставил меня на время в гостиной. А посмотреть там было что, в том числе и великолепные снимки неизвестных мне людей. Они были запечатлены парами: юноша, скорее даже подросток, с девушкой постарше, двое парней, пожилой джентльмен с юной красавицей, старая женщина, прижимающая к себе потрепанную дворнягу с необычайно выразительными глазами. Я смотрел на эти снимки и силился понять, что их объединяет, в чем замысел хозяина дома, который отвел для них центральное место на стене. Я так погрузился в разгадывание этой загадки, что забыл о времени и не заметил даже, когда вошел Максим. Вздрогнув от неожиданности, я услышал его вопрос, он, оказывается, - может быть, уже давно? – стоял рядом со мной и тоже разглядывал снимки:
             - Так что же их объединяет? Что у них общее? Далеко не все могут ответить на этот вопрос. Но вы – художник. Вы должны уловить.
             Я еще некоторое время стоял молча, проверяя свою догадку, и наконец решился:
            - Это люди разного пола и возраста, но всем им одинаково нравится жить. Они удовлетворены жизнью. Да, точно, им нравится жизнь.
            - Как вы это поняли?
            - По их глазам. Они светятся счастьем. Кроме этих парней – у них есть еще и какая-то грусть во взгляде.
            - А почему они счастливы?
            Я снова присмотрелся к снимкам и растерянно спросил:
            - Уж не влюбленные ли это пары?
            Максим удовлетворенно рассмеялся:
            - Я знал, что вы угадаете. Видите ли, у меня такое хобби – собирать истории влюбленных людей. Я надеюсь, и вы мне свою расскажете.
            Так мы разговорились. Максим подтолкнул меня к откровенности, потому что сам был искренним:
             - Хотите - верьте, хотите – нет, перед вами – неимущий человек. В Библии все сказано на этот счет. Вы читали Библию?
             - Нет.
             - Ах, я забыл, что вы из страны атеистов, а значит, по-своему такие же неимущие, как и я. Не смотрите на меня с таким удивлением. Да, у моей семьи было огромное состояние, и я с детства ни в чем не имел отказа, а когда стал взрослым, реализовал те мечты, которые еще не были исполнены. После этого меня стала съедать скука. Весь мир лежал передо мной – я мог жить, как захочу. Но мне как раз таки ничего не хотелось. Что-то важное отсутствовало внутри меня. Я много читал, многое знал, но знания сами по себе – пустота. Есть что-то более высокое, придающее смысл и тем же знаниям, и всему бытию. Если это вера в Бога, то я не мог себя упрекнуть как католик. Пожалуй, я был даже ревностным католиком. Однажды я отправился в отдаленный монастырь, решив принести ему пожертвования. Мне позволили провести там столько времени, сколько я захочу. Честно говоря, мне и там быстро наскучило, как вдруг случай столкнул меня с недавно посвященным послушником – молодым человеком, лицо которого резко выделялось в толпе монахов. Страстность – вот что прежде всего бросалось в глаза при взгляде на него.
            - А что ты здесь делаешь с таким лицом? Оно же выдает тебя с головой, - сказал я ему, когда, гуляя под стенами монастыря, встретил его на узкой тропинке. По его глазам я понял, что он где-то далеко, ничего не видит и не слышит.
             - Что, что вам надобно, господин? – выдавил он из себя.
             Я его разговорил, я умею это делать. Истовый католик, он неистово полюбил девушку из своей деревни. Он уже собирался жениться на ней, когда однажды спросил себя: что же, выходит, я люблю ее больше Бога, и к чему это меня приведет? Он решил перебороть свою неистовую любовь к земной девушке и так очутился в монастыре.
              Пообщавшись с ним несколько раз, я понял, что это самый обычный человек, не обладающий никакими выдающимися качествами, кроме своей одержимой влюбленности. Но одна эта влюбленность давала ему такую полноту жизни, о которой я, богатый человек с огромными возможностями, не мог даже и помыслить.  Именно тогда я понял, в чем мой порок,  - я никого не люблю. Мне кажется, я не любил даже своих родителей. Это качество словно было изъято из меня при рождении. Конечно, старался делать добро, потому что так нужно было, меня этому научили. Но что такое порыв сердца, как мне рассказывают о других людях – мне это неведомо, я никогда этого не испытал.
               Тут Владимир прервал на минуту рассказ, и Ксения подтолкнула его:
               - А что же дальше?
              -  Я не выдержал и прямо-таки выкрикнул ему в лицо: «Неужели вам  никогда не хотелось просто пожалеть несчастного человека, больного, нищего, страдающего?»
              - О! – иронично улыбнулся Максим. – Вот видите, у вас нормальная реакция на мою черствость. Но в том-то и дело, что я своей черствости не чувствую. Вот тогда-то я и решил понять, что это такое – любить и сострадать. С рассказа монаха началось мое хобби – записывать истории влюбленных. Может быть, это поможет мне проанализировать чувства других людей и приблизиться к пониманию человеческой сущности. Ведь это любовь, правда?
              Как ты понимаешь, Ксения, я не мог не рассказать этому человеку о нас с тобой. И знаешь, как он отреагировал? «Я был бы счастлив оказаться на вашем месте, Владимир. Я чувствовал бы себя приобщенным к вечному миру. Ведь только там нет такого понятия – возраст. Мы живем в бренном мире, где все имеет начало и конец. И психология у нас соответствующая. Наша ущербность проявляется и в том, как мы относимся к людям старшего возраста. Мы же их воспринимаем как нечто отработанное, негодное, предназначенное для свалки, а ведь они готовятся к переходу в вечный мир, где все устроено по неведомым нам законам. Люди бренного мира, мы стремимся каждого загнать в свои ограниченные понятия. Мы не любим и не приемлем инакость. Как жаль, что Ксения так привержена шаблонным ходам шахматной игры человечества». Так и сказал.
             Ксения саркастически рассмеялась:
            - Хорошо ему рассуждать, этому сытому раззолоченному мыслителю!  С его кучей денег он может построить для себя любой мир, даже вечный, перенеся оттуда любые понятия, какие ему только заблагорассудится. Пусть это будет временный вечный мир – этот человек свое возьмет.
            - Но в чем-то он все же прав, - как можно мягче возразил Владимир.
            - Сытый голодного не разумеет,- устало ответила Ксения. – Я благодарю судьбу уже за то, что перебралась в бренный мир из подземного. Разве я не в аду жила? Но все равно не жалуюсь, потому что…
            - Я знаю, что ты хочешь сказать, - перебил Владимир. – Я не собираюсь тебя переделывать. Ты мне нравишься какая есть. Дело не в том. Ты скована условностями, как рабыня – цепями. Это мешает нам дышать полной грудью, радоваться жизни.
               Владимир опустился перед Ксенией на колени, обнял вместе со спинкой стула, на котором она сидела, и прижался головой к ее груди. Ксения провела рукой по его густым темным волосам и невольно подумала: «И это тоже признак его молодости», а вслух сказала:
               - Вот видишь, ты все же сумел заставить меня, такую несговорчивую, принять твои правила игры. Несмотря ни на что, мы живем в вечном мире – ты, молодой, и я, старая. И любовь у нас странная. Порой я ловлю себя на мысли, как было бы замечательно, если бы у меня был такой сын, как ты. И сознаю это, как счастье. Когда же ты домогаешься меня, женщину, мне это кажется неестественным и становится так тяжко…
                - Но ведь я тебе не сын, - глухо сказал Владимир. – Я люблю тебя как женщину. Мать у меня есть – совсем другая… Никто мне не нужен так, как ты, даже мать, уж прости меня.
                - Кстати, - спохватилась Ксения, - ты так редко рассказываешь о родителях, только когда я сама спрошу. Что они знают о твоих делах, поездках…где и как ты живешь?
                - Да все знают, - отстранившись от Ксении и усевшись на полу, неохотно ответил Владимир. – Письма пишу редко, чаще по телефону. Посылки регулярно посылаю, деньги…Да ты не бойся, я их не забываю и никогда не забуду. Денег у меня много, ты же знаешь.
                - Семью бы тебе завести, - начала было Ксения.
                Но Владимир резко вскочил и закричал:
                - Хватит! Ты – моя семья!
               - А дети, дети?! – чуть не плача, вскричала Ксения.
               Так они и жили – спокойно и вместе с тем совсем не спокойно. Владимир был погружен в дела, а дома его всегда ждали хороший ужин, уютная обстановка и вечно погруженная в себя Ксения. И вот с этим последним ничего нельзя было поделать. Она редко высказывалась откровенно, в основном  вела разговоры на общие, всех волнующие темы. И это спасало их от скандалов – темной и разрушительной стихии будничной жизни.
              У вечно занятого Владимира дни мелькали стремительно и незаметно, а Ксения, напротив, жила размеренно и неторопливо, успевая тем не менее сделать всю домашнюю работу. Владимир из своего беспокойного, переполненного событиями мира попадал в их дом, как в тихую гавань, где можно отдышаться, расслабиться, немного осмыслить сделанное и вообще прийти в себя. Здесь его всегда выслушивали, поддерживали и понимали.
               Но в бренном мире нет ничего вечного. Однажды Ксения открыла на звонок дверь и увидела перед собой женщину лет пятидесяти, а может быть, чуть больше, но все-таки намного моложе, чем она сама. Своими огромными черными сверкающими и немилосердными глазами та впилась в лицо Ксении и громко, ненавистно выкрикнула:
              - Ах ты, старая ведьма! Еле нашла тебя! Долго искала, но нашла погубительницу своего сына.
                Обомлевшая Ксения еле удержалась на подкосившихся ногах, но все же пролепетала едва слышно:
                - Проходите, пожалуйста! Прошу вас…
               - Ах ты, поганка! – продолжала вещать на весь подъезд женщина. – Я что, о такой невестке мечтала? Да ты в два раза старше меня, не говоря уж о моем сыне…
                Ксения в полуобморочном состоянии повернулась и, как слепая, вытянув вперед руки, пошла в глубь квартиры. Женщина двинулась за ней, громко захлопнув дверь. В комнате Ксения рухнула в кресло, а женщина, стоя над ней, злобно орала:
               - Да как ты посмела, столетняя дрянь, охмурить моего сына, такого красавца, умницу, с деньгами?! Вот на что ты позарилась – на его денежки! Знай же, старая рухлядь, если ты сейчас же не оставишь его в покое, я задушу тебя собственными руками! Уж поверь мне! Все поняла? Чтоб духу твоего рядом с моим сыном не было!
                Женщина резко повернулась и командирским шагом пошла к выходу.
                Ксении казалось, что она умерла и находится в аду. Она обхватила свою голову обеими руками и стала ее трясти, как будто хотела выбить из нее мысли, воспоминания, все-все, что когда-либо пережила и перечувствовала. В ее мозгу вдруг отчетливо выстроилась фраза: «Состояние, не совместимое с жизнью». Да, именно так. Но самоубийство – нет, ни за что! Загубить свою душу, данную Богом, - нет, ни за что! Но как пережить этот нестерпимый момент? Она упала головой на руки и тихо, по-детски всхлипнула. Тоска, чувства безграничного одиночества и полной беспомощности охватили ее и пригнули к полу, как к единственной опоре, которая еще осталась у нее.
                Она не знает, сколько времени просидела в таком состоянии. Давно стемнело, надо было встать, что-то делать. Но абсолютное безразличие ко всему на свете не давало ей подняться.
                Вот такую, с мертвым лицом, потухшими глазами, вмиг состарившуюся , и застал ее поздно вернувшийся с работы Владимир. Сначала он долго не мог добиться от нее, что же произошло. Она молчала, глядя на него бессмысленными глазами.
               - Черт! – взмахнул руками Владимир. – На работе одни неприятности, а тут еще… Да не молчи ты! Скажи хоть слово!
              - Мать приходила…твоя, - выдавила из себя просевшим голосом Ксения.
              - Что? Мать? – Владимир схватился за голову и выбежал сначала из комнаты, а потом вообще на улицу.
              «Слава Богу, ничего не пришлось объяснять», - равнодушно подумала Ксения. Просто нет сил что-то говорить. И так все ясно.
              Неизвестно, где бегал Владимир, но вернулся он под утро. Вид у него был побитый и какой-то растерянный, будто он силился что-то вспомнить и не мог. Он тихо опустился на пол рядом с креслом Ксении, с которого она так и не поднялась. Было ощущение, что уже все сказано, решено и говорить больше не о чем. Так они и сидели рядом – бесконечно близкие друг другу, но они-то знали, что отныне между ними вырыта пропасть, и она будет только расти.
             Наконец Владимир встал, наклонился над Ксенией, лежавшей с закрытыми глазами, и беззвучно заплакал. Он знал, что уговорить ее ни за что не удастся. Он поднял ее легкое тело и отнес в соседнюю комнату на кровать, прикрыв пледом и поправив подушки. Постоял еще некоторое время и пошел в ванную чистить зубы. Надо было спешить на работу.
             Разборки между ними не было. Ксения сказала лишь одну фразу:
             - Нам надо расстаться безоговорочно.
             Владимир настоял только на одном – чтобы квартира осталась за Ксенией. Он хотел еще какое-то время задержаться возле нее, пока она придет в себя. Но Ксения и на это не согласилась. Только попросила его самому заняться оформлением документов на квартиру.
              После того, как за Владимиром навсегда закрылась дверь, Ксения погрузилась в черное небытие. Она не вставала даже за тем, чтобы поесть. И когда однажды в квартире появилась Мария Петровна, позвякивая ключами, которые ей, видно, дал Владимир, Ксения не выразила никаких чувств. Если к ней пришел бы совершенно незнакомый человек, она повела бы себя точно так же.
              - Ну, Ксения, - заговорила Мария Петровна, усаживаясь на стул возле кровати, - не ожидала я от тебя, что ты так скочевряжишься. А делов-то? Молодой-красивый кинул. Да сколько же можно? Тебе 74, а ему 35.
               Мария Петровна зябко передернула плечами.
               - Ужас берет, как подумаешь об этой разнице. Стыд надо иметь, голубушка!
              Ксения безразлично ответила:
              - Пора уж, пора в другие веси, в другие берега…
              - Что ты там бурчишь? Помирать, что ль, собралась? Так вроде рановато. Какие твои годы – всего семьдесят с небольшим. Живи себе. Да где жить-то будешь? Что Вовик сказал?
              - Разрешил пока здесь, - тем же безразличным тоном произнесла Ксения.
              - Ну, молодец! Ей Богу, Ксения, золотой ты билет вытащила. Молодые девки косяками ходят, раскрасавицы, так нет же, старуху себе выбрал! И что он в тебе нашел, в толк не возьму. Ух, ты, наверное, и развратница!
               - Глупая ты, Марья, - глядя пустым взором в потолок, сказала Ксения. – Ничего в жизни не поняла, хоть век прожила. Просто жалеет он меня почему-то. Знаешь, бывает любовь – жалость…
                - Да не похоже что-то… Иль, может, как мужик слаб, скажи-ка?
                - Я такого оттолкнула бы…Не мучайся, Марья! Оставь свое бабье дознание. Зависть тебе самой во вред.
                - Да и то! – махнула рукой Мария Петровна. – Что завидовать-то? Много чего тебе досталось – и горького, и сладкого…А чему люди более всего завидуют? Любви. И отчего же? Большая-то, необычная  любовь – редкость. Все смотрят на нее, слюнки текут, а попробовать-то чужой любви нельзя. Никак нельзя. Оттого и зависть.
                После посещения Марии Петровны Ксения словно пришла в себя. Начала вставать, что-то делать, выходить из дома. Но это была только видимость жизни. Внутри у нее все замерло, вымерзло, словно в мелкой речушке в большие холода, только, может быть, на самом дне текла струйка живой воды, заставлявшая ее продолжать верить в тепло, свет, необходимость движения.
                Ксения полюбила гулять в утренние часы. Она выискивала вокруг дома немногие зеленые уголки: скверы, клумбы, наивные палисадники, где, как правило, росли мальва да золотой шар, которые раньше она не любила, а теперь вдруг увидела в них экзотическую красоту. Ведь если омыть эти цветы, очистить от грязи и пыли города, то они заиграют своими первозданными глубокими и яркими красками да еще в сочетании с темной или светлой зеленью листьев. Примостившись на какой-нибудь скамеечке, Ксения подолгу изучала цветы на клумбах, любовалась купами деревьев, искала удачные сочетания растений. Однажды она даже совершила поездку в ботанический сад, и мощная жизнь необычайно разнообразной растительности поразила ее воображение. Ведь все эти деревья, цветы, трава бок о бок соседствуют с человеком, порой кажется, пытаются облегчить его существование, порадовать, обласкать, утешить, а мы всего этого не замечаем и как часто – о, Боже! – наносим нашим друзьям не только обиду пренебрежения, но и увечья, нередко и жизни лишаем. И все это легко и беспечно, не задумываясь о мимолетности не только их земного пути, но и собственного. Бесконечно одинокая, Ксения в один прекрасный миг почувствовала глубокое единение с этим огромным зеленым миром, и ей захотелось отблагодарить своих обретенных друзей хотя бы чем-то. Так впервые в своей взрослой жизни она взяла в руки карандаш и попыталась изобразить необычайно причудливый цветок чайной розы, которую она вырастила, попросив маленькую веточку у женщины, торговавшей возле метро цветами в горшках. Теперь эта роза стала большая и очень красиво цвела.
                Раньше, в далеком детстве, Ксения любила рисовать, изображая на большом листе бумаги все, что попадалось на глаза. Но лучше всего у нее получались цветы. Однако все это было давно, а сейчас рука выводила карандашом что-то несуразное, так казалось Ксении. Она не могла перенести на бумагу  замысловатую форму цветка, и к сердцу подступало отчаяние. Но это не останавливало Ксению. Попыток было много, и все неудачные…
                С утра Ксения отправилась по книжным магазинам, и ей удалось кое-что купить о технике рисования. Неожиданное увлечение отнимало уйму времени, и оно летело совершенно незаметно. Иногда вечером и даже ночью, стоя у темного окна спальни, она видела внизу на противоположной стороне улицы высокую фигуру Владимира с поднятой к верхним этажам дома головой. «Не ищи, не будоражь меня! - хотелось ей крикнуть ему. – Я с таким трудом преодолеваю свою тоску, боль, одиночество! Не надо иллюзий – они делают жизнь еще тяжелее!»
                Но крик этот был только внутри нее, однако Владимир словно улавливал какое-то движение за занавеской и порой стоял внизу больше часа. Это были их свидания. Стоило только подать сигнал, и он стоял бы уже у двери. Вот этого Ксения боялась больше всего на свете. Не должно все начаться сначала. Что это за любовь, которая ведет в тупик? Он молод, он не понимает, что в этой жизни, на этом коротком отрезке пути не может быть вечной любви. Как и все здесь, на земле, любовь привязана к опредленному промежутку времени. Их промежутки не совпали. Они так разнятся, что окружающих это приводит в ужас. «Мы не можем быть вне времени, - шептала Ксения, укладываясь спать. – Это не по-человечески. Я разрушаюсь,а ты входишь в расцвет сил и способностей. Пойми это наконец, Влади».
                Внутренне она долго уговаривала Владимира понять коренные ценности человеческой жизни, отступить и идти по накатанной веками дороге: жениться на молодой, завести детей и спокойно стариться, как это происходит у всех нормальных людей. «Прости меня, Влади, что неизвестно чем сбила тебя с пути. Я и сама не знаю, как это получилось, - шептала Ксения в ночном бдении. – Прости меня, прости, я этого не хотела. И я нисколько не осуждаю твою мать. Она права и пусть тоже простит меня».
                Между тем, время шло, и Ксения не стояла на месте. От карандашных рисунков она перешла к акварели. В основном это были пейзажи, подсмотренные в парках и за городом, куда она изредка выезжала. Спальня была завалена набросками, которые она делала каждую свободную минуту. Пенсии катастрофически не хватало, и Ксения стояла перед выбором: нормально питаться или тратить деньги на краски, бумагу, кисти. До сих пор она неизменно выбирала второе. Но теперь уже начала чувствовать, что не может больше сидеть на хлебе и воде.
             Однажды она взяла две-три свои самые удачные акварели и зашла в магазин, где, среди прочего, продавались репродукции известных полотен и даже небольшие картины художников, пытающихся сказать свое слово в живописи.
              Ксения достала свои акварели и стала их рассматривать, не решаясь обратиться к продавцам за советом: можно ли продать их?
              Неожиданно за спиной раздался звучный женский голос:
              - Посмотри, Сергей, какая прелесть! Что-то свежее, необычное…
              Ксения оглянулась. Перед ней стояла молодая пара.
              - Скажите, где вы это купили? – обратилась к ней девушка. – Или, может, вы принесли это сюда на продажу?
              Молодой человек протянул руку:
              - Разрешите взглянуть.
              Ксения безропотно отдала ему все акварели. Парочка стала с интересом разглядывать рисунки.
              - В самом деле, - пробормотал парень, - неплохо, совсем неплохо, есть свой стиль. Так вы их купили или…- обратился он к Ксении.
              - Могу вам продать, если хотите…
              - А за сколько?
              Ксения понятия не имела, сколько просить.
               - Да сколько дадите, - растерянно сказала она.
               - Что значит, сколько дадите? Откуда они у вас? Кто художник?
               - Да один молодой, начинающий, - невнятно пролепетала Ксения.
               - Из начинающего может получиться хороший художник, - деловито сказал парень. – Вот вам за все три, - он вынул бумажник и протянул Ксении деньги. – Ну, что же вы не берете? Или вам кажется – мало? Но это не копейки, тем более для начинающего!
                И он решительно сунул деньги в руку Ксении, и они с девушкой быстро двинулись к двери, словно боялись, что у них отнимут покупку.
                Ксения же стояла оглушенная, она не верила, что выручила  за свои акварели такие деньги! Это же больше, чем ее пенсия! Из состояния шока ее вывела женщина-продавец, которая, видно, наблюдала за происходившей сценкой из-за своего прилавка.
                - Между прочим, - язвительно сказала она, - наш магазин – не барахолка, где продают что попало, да и за место платят.
                - Да это случайно получилось, - опять залепетала Ксения, оправдываясь, - да я и не знала, они сами захотели купить…
                - На первый раз простим. А на будущее, если захотите что-то продать, сдавайте нам. Оценщик назначит цену, мы выставим, и все будет по правилам, по закону, - строго сказала продавщица.
                - Так вам можно сдавать? – обрадовалась Ксения, а потом замялась. – А если это не профессионал? – робко спросила она.
                - А нам-то что? Главное, чтобы спросом пользовалось. И нам прибыль, и вам. А кто рисует-то? Внук, что ли?
                - Да нет, - снова зарделась Ксения и заспешила. – Так если что будет, значит, к вам можно?
                - Я же сказала, - теряя всякий интерес к Ксении, мимоходом ответила продавщица и занялась подошедшим покупателем.
                Продажа акварелей и состоявшийся в магазине разговор с покупателями и продавщицей так вдохновили Ксению, что она несколько дней подряд рисовала без отдыха и почти без еды. Работала она медленно и очень тщательно, если что-то не нравилось, не жалела времени на исправление, и иной раз на него уходило больше дней и часов, чем на писание всей картины. Это изматывало, но Ксения понимала, что она в одном лице – и исполнитель, и критик, а потому спуску себе не давала. Через некоторое время она продала в магазин еще несколько акварелей и на вырученные деньги купила учебную литературу по живописи.
              Постепенно у Ксении появилась возможность покупать холсты и масляные краски. Она начала экспериментировать уже по-настоящему. Дни ее были заняты работой, и со стороны казалось, что она навсегда забыла Владимира, вычеркнула его из своей жизни за ненадобностью. На самом же деле он всегда был рядом с нею. Она его и не думала забывать, как нельзя забыть о солнце, освещающем землю. Собственно, все ее картины и рисунки были посвящены ему,  мысленно она советовалась с ним по каждому поводу. Зная его превосходный художественный вкус, иной раз подолгу переделывала написанное, согласуясь с его требованиями, о которых они не раз спорили и говорили. Уйдя, Владимир оставался солнцем ее жизни. И сейчас она сознавала это даже больше, чем раньше.
             Когда Ксения принесла в магазин свой первый пейзаж, написанный на холсте масляными красками, все та же продавщица, которую звали Лена и которая оказалась не такой уж строгой, как выглядела вначале, спросила:
            - А где же подпись на полотне? И вообще – кто это все рисует?
            Ксения замялась, хотела было что-то на ходу выдумать, но подумала, что, может, еще не раз придется продавать картины, и постоянно врать, что ли? И она преодолела себя:
             - Это я все рисую.
             - Вы?! – чуть ли не возмущенно переспросила Лена. – Так вам же столько лет…- и смутилась
             - Это правда, лет мне много, но я еще живу, хожу по земле, дышу воздухом. Что же мне – закопаться в могилу?
             - Да нет, вы не так меня поняли, - смутилась продавщица. – Я хотела сказать – сил много требуется, опять же талант нужен. Вы что, учились на художника?
             И тут Ксения соврала, чтобы уберечься от дальнейших расспросов:
              - Да, я смолоду этим занимаюсь.
              - У вас хорошие картины, - смилостивилась Лена. – Народ берет. Да вы и сами знаете, все ваши акварели раскупили. Приносите, мы заинтересованы в таких авторах.
               И хотя Лена потом уже стала приветливее относиться к Ксении и даже предложила свои услуги по доставке картин, отношения между ними оставались вежливо-натянутыми. Ксения видела: Лена не принимает такой парадокс – старая женщина рисует картины, которые к тому же пользуются спросом, с чего это она занимается тяжелым делом вместо того, чтобы отдыхать, как другие старики? Лена ее не понимала, и это непонимание вызывало у молодой женщины неприязнь к старухе, как она в душе называла Ксению. «Вот оно, молодое пренебрежение к старости, - думала Ксения. – Они принимают свой возраст за личное качество. Я молодая и уже поэтому хороший и стоящий человек, а она старая и, значит, не может приниматься всерьез».
                При этом у Ксении не было никакой обиды на молодых. Такова данность человеческой жизни, рассуждала она. И еще больше удивлялась, как же возле нее оказался Владимир. Как он преодолел перегородку между поколениями, а вернее сказать, высоченную стену, возведенную из здравого смысла, традиций, обывательских представлений, регулирующих отношения между людьми? Да что говорить, она и сама придерживалась общих взглядов на этот счет. Вместе с тем она чувствовала  и знала наверняка, что внутренне почти не изменилась за прошедшие десятилетия. Все принципы, которыми она руководствовалась в жизни, остались при ней, ее оценки событий, обстоятельств, людей исходили из тех же нравственных посылок, что и раньше, она любила и ненавидела так же, как и всегда. Жаль, что внешняя оболочка ветшает так быстро и необратимо! А может, в этом есть неведомый нам смысл?  Нужна ли вечная молодость бренному существу?
               То, что с ней произошло, - исключительный случай. Такого не бывает. Но почему случилось с ней? «Сюжеты нашей жизни каждодневно расписаны», - говорят маги и предсказатели. А что же мы, люди? Какое слово принадлежит нам в этих сюжетах?
               Устав от своих рассуждений, от вечной углубленности в себя, Ксения вновь принималась за свои холсты. Уж тут-то она чувствовала себя творцом, личностью, которая ни от кого не зависит, и это приносило ни с чем не сравнимое удовлетворение. «Часы тихой радости», - называла она время, когда целиком погружалась в работу. Уж это-то она сама принесла в свою жизнь и этим защитилась от одиночества, унижения и жестокости обстоятельств.
               В один прекрасный день к ней снова заглянула Мария Петровна, да не одна, а с дочерью.
               - Далеко же до вас добираться, - снимая пальто, с тяжким вздохом произнесла Ирина.
               - А может, до вас? – добродушно улыбнулась Ксения.
               - Да, конечно, до нас! – с досадой воскликнула Ирина. – Нашу коммуналку никак не расселят. Это ты у нас, Ксения, везучая. И в центре живешь, и в отдельной квартире, да еще двухкомнатной. Ну, прямо барыня!
                Пройдя в комнату и усевшись в креслах, мать с дочерью принялись разглядывать все вокруг. Ксения же исчезла за кухонной дверью и принялась рассматривать содержимое шкафчиков, соображая, что подать гостям на стол. Много она не нашла, но все же поставила на плиту чайник, положила в вазочки печенье и конфеты.
               - Ну, Ксения! – снова встретила ее восклицанием Ирина. – Откуда у тебя такая уйма картин? Владимир, что ли, вернулся?
               - Да оставь ее, - неприязненно взглянула на дочь Мария Петровна. – Знаешь же, что у него ребенок родился.
                Ксения, подходившая в это время к столу, чуть не уронила вазочку с конфетами на пол. Она совсем ничего не знала о Владимире и никогда ни у кого не спрашивала о нем. Эта новость была как удар грома среди ясного неба. Ксения все же твердо поставила вазочку на стол.
                - Ну, что же, - сказала она дрожащими губами, - я очень рада за него. Кто же – мальчик или девочка?
                - А ты что, так ничего и не знаешь о нем? – тут же впилась глазами в Ксению Ирина. – Женился, между прочим, на первой красавице города. Пара получилась – полный отпад! И вот теперь дочка у них!
                Мария Петровна недовольно морщилась, протягивая жилистую натруженную руку к конфетам. Она сильно сдала и уже не пыталась, как прежде, изображать из себя моложавую, довольную собой и жизнью женщину, которой досталась доля не из последних.
             - Не тарахти! – тихо сказала она дочери. – А ты, Ксения, не обольщайся, что твой Владик, Володя, значит, хорошо устроился. Одна только видимость. Ребенок, правда, будет скреплять их жизнь.
             - Да что ты говоришь, мать? В газетах пишут, какая замечательная у них семья!
             Ксения тихим, но твердым голосом сказала:
              - Я не допущу, чтобы вы тут еще поссорились и меня втянули в этот глупый спор. Да, вот что…Почему же Стасик ко мне не приходит? Я и забыла, когда он был здесь в последний раз.
              - Да Стасик уже студент. Только до института добраться ему нужно два часа, - сказала Ирина. – Мы тут из-за ерунды чуть не рассорились, а у самих забот полон рот. Ютимся в коммуналке, Стасик стесняется, а главное, сколько времени уходит на поездки туда-сюда! Когда учится?
              - Вот что, - помедлив после тирады Ирины, ответила Ксения, - пусть Стасик перебирается ко мне. Будет жить в этой большой комнате, а я и в спальне помещусь.
               - Боже мой! – всплеснула руками Ирина. – Счастье-то какое! Мы и деньги платить будем.
               - Бог с тобой, Ирина! Какие деньги? Стасика же я своим внучком считаю.
               - Да и то правда, - расчувствовалась Ирина, - мы все помним, ты не думай, он же у тебя на руках вырос.
               - Вот и хорошо. Пусть быстро переезжает ко мне, и я возле него пригреюсь. Да и вы сами чаще наведывайтесь.
               - Да когда? Вся жизнь в суете, - взмахнув рукой, ответила Ирина. – А  за Стасика тебе спасибо. Да и поможет он тебе, не без этого.
                Мария Петровна тяжело поднялась со стула.
               - Я другого от тебя и не ожидала, - сказала она будничным голосом. – Что уж, благородную душу сразу видно. А тебя мы знаем…дай Бог памяти…уж и не знаю сколько лет.
               Так состоялось переселение Стасика в квартиру Ксении. Притираться друг к другу им не пришлось. Стасик из озорного пацанчика превратился в насмешливого молодого человека с легким характером, неприхотливого и готового помочь, если для него это было не слишком обременительно. Они почти не сталкивались, потому что Стасик вставал раньше Ксении, готовил символический завтрак и убегал в институт на целый день. А уж вечером Ксения всегда находила, чем порадовать воспитанника за общим ужином.
              - Ксюша, - так он всегда обращался к ней, - и откуда у тебя денежки на такие изыски? Вчера была дорогая колбаса, сегодня дорогой сыр. Того и гляди я попаду в долговую яму.
              - А я тебе открою секрет, - отвечала Ксения. – Я же не только на пенсию живу. У меня есть доходная статья…
              - Впервые слышу! А позвольте узнать, что это за статья?
              И тут Ксения приободрилась, сделала загадочное лицо и, скромно потупившись, объявила:
               - Талант у меня пробился на старости лет. Картины я пишу и время от времени продаю.
               Стасик изумился. Хотел было не поверить, но знал – Ксения никогда не лжет.
              - Может, покажешь?
              - Конечно. Я перед твоим переездом все их перетащила в спальню. Они там везде: и в шифоньере, и на нем, и под кроватью, и вдоль стен.
               Стасик вслед за Ксенией отправился в спальню, и тут пришла пора удивляться ему не на шутку. Одну за другой поднимал он картины, вертел их так и сяк, молчал, сопел и наконец сказал:
               - Ну, Ксюша, ты даешь! Не знал бы я тебя – не поверил, что ты на такое способна. Говорят же, что талантливые люди во всем талантливы. Я, конечно, не эксперт, но все же учусь в полиграфическом институте. На мой взгляд, картины у тебя хорошие, а главное, такого я у других еще не видел. Как говорят – свое лицо. Сейчас все только и толкуют о неповторимости. А вот как ты ее добилась?
               - А я ничего и не добивалась, - растерянно ответила Ксения. – Рисовала да и рисовала.
                - Вот-вот! Это, наверное, и есть одаренность, которой у меня, как я чувствую, нет. Повторить могу, а что-то свое…тут у меня полный тормоз.
                - Да ты же совсем юный, Стасик! У тебя все впереди, ведь мне-то сколько лет!
                - Ну, хватит, Ксюша, успокаивать меня. Талант, если он есть, хоть в каком возрасте проявится, даже в совсем древнем…Ой, Ксюша, прости, это не про тебя!
                Ксения видела, что Стасик расстроен и раздосадован. Только вот чем? Неужели ее картинами? Это хорошо. С одной стороны. Значит, и в самом деле у нее есть какие-то достижения. А с другой – плохо. Вот чего не надо делать – это завидовать. Совсем пустое и вредное для здоровья занятие.
                И Ксения набралась храбрости и сказала:
                - Тебе, Стасик, опыта не хватает, не художественного, а жизненного. Ты, уж прости меня, совсем беспечный мальчик. Ты еще и не жил.
                - Ну вот, начинается! Те учили-учили, теперь эстафету тебе передали. И долго я так мучиться буду?
                Стасик психанул и убежал из дома. Ксения прилегла на кровать и принялась ругать себя последними словами. Но кто же знал, что он так все воспримет? И перед глазами вдруг встал другой юноша – Влади, когда ему было всего восемнадцать. Но как глубоко он уже чувствовал и как все понимал. Нет, дело, видно, не в возрасте. Вернее сказать, не только в возрасте. Что уж говорить – для творчества нужна одаренность, божья искра, как называют это люди.
              И когда Стасик вернулся, кстати, бегал он недолго, и пришел к Ксении повиниться, она ничем его не упрекнула, только слегка провела рукой по светлым волосам, как делала это в его младенческие годы.
               После того вечера Стасик продолжал вести себя как ни в чем не бывало. Он словно забыл о картинах Ксении и ее неожиданно открывшемся таланте. Изредка их навещала Ирина, а Мария Петровна все чаще болела и уже не в состоянии была делать визиты.
               Стремительно надвигалась весна. Сугробы таяли на глазах, а ближе к ночи так смерзались, что дети устраивали из них малые горки и резвились до позднего часа. И в эту обнадеживающую пору семья Стасика наконец-то получила счастливую весть: им выделяется двухкомнатная квартира на новом массиве. Правда, и это жилье было далеко от центра, но после осмотра пусть не очень просторной, но уютной квартиры недовольство окончательно рассеялось. Ксения решила к этому знаменательному событию написать картину, изобразив на ней дом, в котором они прожили столько лет, и зимний двор, где они весело кувыркались в сугробах вместе с малышом Стасиком. Но семья этому замыслу воспротивилась, ведь им и дом этот, и двор так уже надоели, что смотреть на них еще и на картине казалось выше сил. Ирине хотелось чего-нибудь экзотического, Мария Петровна жаждала увидеть цветущий яблоневый сад, а Стасик со вздохом сказал: «Эх, на море хочется взглянуть хоть одним глазком!»
               И Ксения, которая не раз бывала на Черном море в дни своей славы, после недолгого колебания начала пытаться на память изобразить «самое синее» с белым парусом на горизонте. Сначала были многочисленные эскизы, которые она в конце концов показала Стасику, и он из большой кипы выбрал несколько. Одобрила их и Ирина. Только после этого Ксения приступила к работе. Она писала так тщательно, что даже Стасик однажды пожалел ее:
                - Хватит надрываться! Ты хочешь, чтобы мы сразу без двух бабушек остались?
                - А что? - встревожилась Ксения. – Мария Петровна плоха?
                - Да не плоха, не плоха, - раздраженно ответил Стасик. – Это я так…не принимай всерьез.
                Однако до новоселья Мария Петровна не дожила. Она умерла и была похоронена в последние дни апреля. А уже в начале мая Ирина со Стасиком переехали в новую квартиру. Первой пустили в нее бежевую кошечку Маруську. А потом Стасик поехал за Ксенией, и вечером они втроем сидели на диване перед картиной, которая уносила в синюю счастливую даль вслед за белоснежным детским корабликом, взобравшимся на гребень пенистой волны и сулившем путешествие в неведомые страны.
                - Спасибо тебе, Ксюша, за эту иллюзию, - сказал вдруг сорвавшимся голосом Стасик. – Ты одна нас радуешь.
                Он резко встал и вышел из комнаты, а потом побежал вниз по лестнице в большой неуютный двор, выходивший прямо в поле.
                Пожив некоторое время в доме матери, он вновь вернулся к Ксении.
                - Я тебе еще не надоел? – спросил он однажды вечером, открыв своим ключом дверь и входя в кухню, где в это время суетилась Ксения.
                От неожиданности она чуть не выронила кастрюлю, которую только что сняла с плиты и собиралась поставить на стол.
                - Стасик! – вскричала она обрадовано. – Да ты же знаешь, что это твой родной дом. Неужели ты думаешь, что можешь надоесть мне?
                - Да кто знает! – со вздохом ответил Стасик. – Вон бабушка в последнее время страшно раздражалась на меня. Хорошо, что к тебе переехал.
                - Она просто устала от жизни, - мягко сказала Ксения.
                - А ты, что ли, не устала? Врагу не пожелаешь такой жизни.
                Ксения огорчилась:
                - Неужто у меня была такая уж плохая жизнь?
                - Ну, как сказать? С одной стороны, звезда, про которую все забыли. Затем – Володька, который тоже бросил и забыл. А с другой – где дети, муж, внуки? Где чествование большой и всенародно любимой артистки? Сидишь тут в своей квартире – слава Богу, хоть она есть, - и от одиночества рисуешь картины.
                После короткого молчания Ксения спросила:
                - А чем плохо? Я свою жизнь достойно прожила. Сколько смогла, столько сделала для людей. Старалась никому не причинять зла…
                - Ну, ладно! – прервал Стасик, оторвавшись от косяка кухонной двери и вернувшись в прихожую. – Каждый живет, как может. Согласен. Ну, раз уж ты такая добрая, разреши остаться с тобой.
                - А мама? Кто с ней будет? – робко спросила Ксения.
                - Да мать не против. Понимаешь, отсюда ближе к институту, да и привык я. Нравится мне у тебя!
                И Стасик схватил Ксению за талию и закружил сначала в прихожей, потом – в комнате.
                - Знаешь, ты мне даже роднее родной бабушки, - сказал он, остановившись. – Есть в тебе что-то. Уютная, никогда не надоедаешь наставлениями, все понимаешь. Так что?
                - Оставайся, конечно. Какой разговор?
                Ксения вспомнила смешную беседу с домкомом, который однажды как бы невзначай посетил ее.
                - Я вот на какой предмет, - сказал он, удобно устраиваясь возле кухонного стола. – Вы здесь вроде одна сейчас прописаны. А возле вас, как я вижу, все какая-то молодежь вертится. Один был – съехал. Теперь вот другой – этот уж совсем сопляк.
                - Да это внук мой, - возмутилась Ксения.
                - Да вы же давеча сами говорили – детей, мол, у вас нет. Так откуда внуку взяться?
                - Приемный внук – вот что!
                - Я такого что-то никогда не слышал. Приемные дети – это другое дело.
                - Так вы что думаете – ухажер он мой, что ли?
                - А кто ж его знает? – не сдавался домком. – Вы дамочка видная, хоть, уж простите меня, на мой-то мужской взгляд, вроде как староваты…Репутация,  знаете ли, у вас…
                Разговор этот окончился плохо. Ксения нагрубила домкому, выставила его за дверь, и он при этом кричал, что не потерпит в доме разврата и пусть она объяснит, кто такой на самом деле этот внук.
                Ксения, разумеется, содержание этого разговора от Стасика утаила и с грустью подумала, что с домкомом очередной беседы, видно, не избежать.
                Между тем, жизнь шла дальше. Стасик, как и прежде, с утра убегал в институт, а Ксения занималась домашним хозяйством, но основную часть времени отдавала своим картинам. Теперь она возилась с ними гораздо больше, чем раньше. Кто, кроме нее, заметит огрехи и устранит их? Ради картин она заботилась о своем зрении и здоровье. Холсты стали для нее почти живыми существами, требующими к себе внимания и постоянной заботы.
                Однажды Стасик попросил у Ксении какую-нибудь завалящую акварельку, которую ей не жалко ему отдать.
                - Да бери, сколько хочешь. Сам выбери, - предложила Ксения. – А зачем она тебе? Может, я тебе подскажу, что взять?
                Стасик замялся, не хотел говорить, но потом, отведя глаза в сторону, признался:
                - Не хочу врать тебе. И правду сказать стыдно. Ну, в общем, требуется какой-нибудь рисунок для зачета. А я рисую неважно. Вот я и подумал, может, ты выручишь?
                Ксения сразу бросила разбирать акварели и даже хотела выйти из комнаты, но Стасик цеплялся за нее, закрывал перед нею дверь.
                - Ксюша, ну прости, да ничего мне не надо, это я так, по глупости сморозил. Ну, не сердись! Я же твои рисунки уже показывал друзьям и преподавателям. Все оценили, говорят, талант есть...             
                - У кого?
                - Что – у кого? – растерялся Стасик. – А! Ну, извини! Я не сказал, что они твои.
                Ксения опустилась на стул:
                - Вот этого я от тебя не ожидала.
                - Ну, прости, прости! Дурак я. Разве чужой талант уворуешь? Да и не хотел я. Просто похвалился, как дурак.
                - .
                Ксения опустилась на стул:
                - Вот этого я от тебя не ожидала.
                - Ну, прости, прости! Дурак я. Разве чужой талант уворуешь? Да и не хотел я. Просто похвалился, как дурак.
                - На обмане далеко не уедешь. Заруби это себе на носу, - говорила Ксения, уставившись в пол. – Иначе вся жизнь насмарку пойдет. Ложь обязательно обернется пустотой и разочарованием. Это первое. А второе – ты хоть и пропадаешь целыми днями не знаю где, а лоботряс, бездельник. Выезжаешь за счет общего развития. А впереди жизнь – трудная, непредсказуемая, с неожиданными сюрпризами. Вижу – ты к ней не готов.
                - Ну вот, Ксюша, и ты меня начала учить.
                - А без этого толку не будет. Мать, бабушка все свои силы тебе отдали. А ты им чем отвечаешь? Обманом. Берись за ум, а то выставлю тебя отсюда.
               - А как браться-то? Почти все предметы запущены… Думал, хоть за счет рисования вылезу. Я ж еще не все сказал…Я некоторые твои акварели нужным людям подарил.
                Ксения встала и некоторое время молча смотрела в окно.
                - Вот что, рисованию я тебя сама учить буду. Я же самоучка. Благодаря книжкам до всего дошла.
                - Ну, да? А я думал – благодаря таланту.
                - Талант без трудолюбия ничего не стоит. Об этом гении всех времен говорили.
                После этого разговора Ксения стала держать Стасика на коротком поводке. Первое время он бунтовал, не хотел подчиняться жестким правилам, но Ксения была не из тех, кто отступает. Теперь она стала еще и педагогом. Ирина, вселившись в новую квартиру, совсем перестала навещать Ксению, отделывалась телефонными звонками. Иногда в разговоре благодарила судьбу за то, что Стасик оказался таким хорошим сыном, совсем не доставляет ей хлопот. Ксения ей поддакивала, а сама заставляла Стасика работать даже в единственный выходной. Результат сказались не сразу, но летнюю сессию он сдал весьма прилично, без троек, а его рисунки вывесили на стенде среди лучших.
               Зато потом Стасик загулял. Дома почти не появлялся и приходил в разном настроении: то веселый, суматошный, тормошил Ксению, подшучивал над ней, то, наоборот, молчал, казался подавленным, а временами в него словно вселялся злой дух, всем был недоволен, высмеивал занятие Ксении, называл ее выжившей из ума старухой, завлекающей молодых, чтобы питаться их энергией и за счет этого жить даже лучше, чем сами эти молодые.  Ксения не обращала на его циничные шутки ни малейшего внимания. Правда, однажды спросила:
              - И много я у тебя этой самой энергии забрала?
              - Да ты меня закрепостила, привязала к себе, заставила жить по своему расписанию.
              - Так иди на все четыре стороны, не держу.
              После этого Стасик, как всегда, повинился, на коленях просил прощения, сказал, что она вытащила его из ямы, заставила взяться за ум, научила работать и в заключение ни с того, ни с сего объявил:
              - А я видел твоего Владимира. Такой вальяжный стал. Мэтр. И тоже мне мозги вправлял. Учил, как жить. А сам несчастный, сразу видно. Неприкаянный, хоть и с семьей. С тобой-то он совсем другой был. Вот видишь, и его ты человеком сделала. Зачем мне от тебя уходить? Ну, что? Не хочешь спросить, интересовался он тобой? Скажу – нет. Говорил только, что слышал от одного художника, какая ты замечательная пейзажистка. Ну, я ему и врезал за то, что он тебя бросил! А он бледный стоял, но молчал, ничего так и не сказал. Ушел.
               Ксения сидела, низко опустив голову. Стасик ни слова от нее не дождался и, расстроенный тем, что рассказал о Владимире, ушел в свою комнату.
                А дня через два явился домой уже довольно поздно весь сияющий и возбужденный.
                - Представляешь, Ксюша, сегодня у нас в клубе показывали фильм про тебя!
                - Как это про меня?
                - Ну, не так выразился. С твоим участием, конечно. Про войну. Скажу тебе, красавица ты была! Все прямо влюбились в тебя. Но, честно говоря, не это главное. Характер – вот что.
                - Какая же героиня без характера?
                - Но характер-то там твой! Я-то уж тебя знаю. Вот когда я понял Владимира, которого никогда не понимал.
                - Такой Владимир – один на миллионы. Много ты знаешь парней, влюбленных в женщин, намного старше себя?
                - Ну, одного знаю. Его пассия на шестнадцать лет старше. Лично мне такие мужчины кажутся странными и даже, прости меня, Ксюша, неполноценными. Хотя Владимира таким никак не назовешь. Властитель собственной жизни, все делает так, как считает нужным. Но вот когда от тебя ушел, я готов был избить его. Сразу упал в моих глазах.
                - Владимир не сам ушел, - медленно произнесла Ксения.
                - А что ж?
                - Я велела ему уйти.
                - Зачем?!
                - Видишь ли, Стасик, в традиционных представлениях людей много разумного. Любовь любовью, а семейная пара должна пройти через жизнь, и большая разница в возрасте этому помеха.
                - А когда мужчина на двадцать-сорок лет старше – это не помеха, что ли?
                - Такова традиция. Каркас этого мира возведен мужчинами, а вот внутреннее его наполнение происходит при большом участии женщин. Я думаю, время все же поломает и эту традицию. Равенство мужчины и женщины внесет свои коррективы. Все будет решаться по обоюдному согласию, без оглядки на то, что скажут другие.
                - У тебя, наверное, поклонников была тьма-тьмущая.
                - Стасик, моя молодость протекала в другое время. Почти все мужчины были на войне.
                - А твой муж? Почему вы с ним разошлись?
                - Видишь ли… Он принадлежал к тому типу мужчин, которые в первую очередь думают о себе. Жена для них – один из атрибутов их окружения. Он воспринимал меня как один из блестящих предметов, бросающихся в глаза в любом обществе. Мы не понимали друг друга, и, когда я поняла, что детей у нас не будет, предложила расстаться.
                - Вот и Владимира ты бросила.
                - Я его не бросала. Мне его было жалко. Он-то как раз принадлежит к тем мужчинам, которые живут для любимой женщины. Володя – удивительно чуткий человек. Он художник по призванию. Художники – особые люди. Они живут сердцем. Поэтому он, наверное, в меня и влюбился. Ты помнишь, - вдруг спросила Ксения, словно без связи с тем, что говорила, - как ты называл меня в детстве?
                - Конечно, помню. Я не выговаривал «Ксения» и называл тебя Нени.
                - Так вот, свою первую выставку, которую он посвятил мне, Володя назвал «Нени во все времена года». Сколько же вокруг этого имени было сломано копий! Фотографии всем нравились, но комиссия поставила перед Володей условие – название изменить, иначе на городскую выставку этот цикл не будет допущен. И что ты думаешь? В тот момент, когда его судьба как художника была поставлена на кон, он отказался менять название. Поднялся скандал. Спасло только то, что времени не оставалось, нечем было заменить цикл Владимира, и, представь, он прошел с большим успехом, потом его вывезли за границу, а снимки стали классикой фотоискусства. И как ты думаешь, почему Владимир отказался менять название цикла? Я сначала тоже не поняла, в чем дело. Но по мере того, как узнавала его, я осознала, насколько это глубокий и самоотверженный человек. Он просто не хотел огорчить и расстроить меня, внести хоть какую-то тень в наши отношения и ради этого готов был пожертвовать своей выставкой. Стасик, ты не представляешь, - Ксения закусила губу, чтобы не расплакаться, - любящий человек способен осветить самую мрачную жизнь и оживить омертвевшие чувства, как солнце пробуждает ростки растений.
                Стасик обнял Ксению за плечи и грустно сказал:
                - Но ведь это бывает так редко даже среди молодых. Тебе просто сказочно повезло. Но, честно сказать, после твоего рассказа так хочется быть похожим на Владимира. Только вот, - он вдруг распалился и стал тормошить Ксению, - где найти такую Ксюшку?
                Ксения стала его отталкивать, и Стасик звонко закричал:
                - Только молодую, обязательно молодую! Как ты в кино! Я хочу с ней состариться, а не пережить ее.
                И с этими словами Стасик выскочил из комнаты. Видно, пришло его время, и вскоре он привел в дом девушку, которую познакомил с Ксенией и даже хотел незаметно оставить на ночь. Улучив подходящий момент, Ксения вызвала Юлю, так звали девушку, и повела ее в свою комнату.
                - Юля, уже поздно. Если тебе далеко добираться до дома, могу предложить вот этот диванчик, - она указала на кушетку в углу своей спальни.
                Девушка сильно смутилась.
                - Нет-нет, что вы! Стас меня проводит, я живу в соседнем доме. Не беспокойтесь!
                Юля со Стасиком ушли, а Ксения стала укладываться. Стасик вернулся быстро и постучал в дверь ее комнаты.
                - Значит, мне уже и девушку привести нельзя? Так-то вот ты молодых понимаешь!
                - Ты Юлю давно знаешь?
                - Да нет, дня два-три. А что?
                - Почему же ты не повел ее к своей матери?
                - Знаешь, Ксюша, не ожидал от тебя…
                - Девушек на ночь сюда водить не будешь. Уважай меня, если себя не уважаешь.
                - Да что тут такого? Преступление, что ли, - девушку привести?
                - Приводи. Но соблюдай достоинство – свое, мое и девушки.
                -  Вот, значит, как…А где было твое достоинство, Ксюша, когда ты молодого парня совращала?
                Ксения взглянула на Стасика с таким презрением, что он попятился. И заюлил:
                - Извини, не бери в голову, я не так выразился.
                Ксения сделал отстраняющий жест:
                - Погоди. Мне твои извинения не нужны. Во-первых, ты прав – я не смею учить тебя. Не сразу приходишь к мысли, что достоинство – это очень красивое, а главное, глубокое человеческое качество. Иногда кажется: что там соблюдать достоинство, если нужно спасать свою шкуру. А потом, когда пройдет момент, видишь – шкуру можно было бы спасти, даже если бы ты достоинством не поступился. И так стыдно становится, места себе не находишь. Вот я и решила: лучше буду волком выть от одиночества, чем унижать себя.
                - Вот ты Владимира и выгнала, - вставил Стасик.
                - Во-вторых, - твердо продолжала Ксения, - я его никогда не совращала. Ты этого не знаешь, но говоришь. Владимир был абсолютно свободен. Может, поэтому так много успел. Я думаю, он это больше всего во мне и ценил. А тебе я просто хочу сказать: уважай и себя, и других. В любых обстоятельствах. Если девушка не может подумать о себе, ты о ней подумай.
                - Да ты не так все поняла! Мы просто хотели притереться друг к другу.
                - Что это такое?
                - Да ничего, так…Просто поближе узнать…
                Где-то в конце июля Стасик прибежал домой радостный и взволнованный:
                - Ксюша, где ты? – вбежал он в кухню. – Представляешь, мне удалось добиться, чтобы в институте прошла твоя выставка!
                -  Да что ты! Вот новость так новость! А каким образом?
                - Ну, не совсем я тут главный, - засмущался Стасик, - но все же я принимал большое участие. Просто скрывал от тебя, чтобы сюрприз был.
                - А все же, как это получилось?
                - Я думаю, это Владимир провернул. Я же его тогда видел, помнишь, рассказывал тебе? У него  полно знакомых, очень влиятельных. Я был как бы посредником между институтом и городским союзом художников. В общем, в нашем клубе будет твоя выставка. Клубное начальство просит тебя зайти для переговоров. Ну, ты рада, скажи?
                - Да для меня это – как обухом по голове…Я же бываю только в художественном магазине. Правда, там у меня полно клиентов, ты же знаешь…
                - Ксюша, я тобой восхищаюсь! – Стасик чмокнул Ксению в щеку. – Только имей в виду, я всем говорю, что ты моя бабушка. Мне же хочется к чужой славе примазаться. В общем, завтра идем. Наведи марафет, надень свою лучшую одежду и – вперед, к сияющим вершинам!
                Ксения совершенно потерянно смотрела на Стасика.
                - Ты что, Ксюша?
                - Да мне же, Стасик, вот-вот восемьдесят стукнет…
                - Да какое это имеет отношение к делу?
                - Ну, как же, молодым надо продвигаться…
                - Молодые сами пробьются, а ты так и будешь сидеть. Знаю я тебя.
                Прошел еще месяц, пока выставка наконец открылась. Стасик суетился больше всех, но и больше всех помог.
                Этот день был очень трудным для Ксении. Прежде всего беспокоило то, как она выглядит. Не хотелось представать перед публикой бабой-ягой, древней старухой, ни с того, ни с сего ударившейся в живопись. За несколько дней до события она начала думать, что делать с волосами: Красить или нет? Оставить седые – будешь выглядеть бабкой. Покрасить – получится, что пытаешься скрыть свой возраст. В конце концов она пришла к выводу – покрасить, но какой-нибудь нейтральной краской, предположим, светлая шатенка. Решив этот вопрос, долго выбирала платье. Тут ничего не получалось. Было лето, и ей казалось, что в легких платьях она выглядит просто нелепо. Но тут ей повезло: в магазине дешевой одежды неожиданно натолкнулась на хлопковый костюмчик неброской расцветки и подходящий по фасону. Она даже не стала примеривать его, а дома он оказался настолько впору, словно был сшит специально для нее. Единственное, что она сделала, - заменила пуговицы. Покопавшись в своих шкатулках, нашла подходящие бусы и браслет.
                Когда наступил торжественный день, первые, перед кем предстала Ксения, были Стасик и его мать Ирина, с удовольствием принявшая приглашение.
                Стасик был просто в восторге от внешности Ксении.
                - Да ты разве сойдешь за мою бабушку. Не знаю, как и представлять тебя моим знакомым.
                А Ирина сдержанно одобрила наряд Ксении, подчеркнув, что хороший вкус – это главное для женской привлекательности.
                На выставку они приехали на такси. Народу было много, и, что особенно порадовало Ксению, в основном мелькали молодые лица. Когда они втроем вошли в фойе клуба, где и разместилась выставка, им устроили овацию. Стасик и Ирина незаметно испарились, и Ксения очутилась один на один с большой толпой незнакомых людей, какие-то люди совали ей микрофон и просили сказать несколько слов. Ксении казалось, что от волнения она вот-вот упадет в обморок, но присущая ей выдержка не подвела, и она негромко заговорила:
               - Я очень-очень волнуюсь. Никогда не думала, что в моей жизни случится такое событие.
                Люди засмеялись и стали аплодировать, а кто-то выкрикнул:
                - Ваше событие уже давно случилось, актриса Ксения Блюменшталь!
               Ксения еще сильнее заволновалась и стала кланяться, приговаривая:
               - Спасибо, спасибо, спасибо…
               Потом зал внезапно смолк, и Ксения сказала:
               -  Я стала рисовать картины, потому что этот мир подарил мне так много, а земля, на которой мы живем, непередаваемо прекрасна. Нельзя выразить восхищение этой землей, людьми, жизнью, даже если написать тысячи полотен и книг. И поэтому я стала писать, понимая, что дар мой не так уж велик, но через него я все-таки могу передать свои чувства и благодарность за все, что я вижу, знаю и люблю.
               Ей долго аплодировали, а потом рядом с ней снова оказались Стасик и Ирина , и они пошли вдоль стены, сопровождаемые людьми, которые задавали вопросы и просили автографы, и Ксения ничего вокруг не видела, только автоматически что-то говорила и расписывалась. Наконец они уперлись в группу каких-то людей, судя по всему официальных, которые благодарили Ксению, о чем-то с ней договаривались, и вдруг в сторонке, близко к стене, рядом с картиной она увидела Владимира. Ксения и так плохо соображала, а тут у нее закружилась голова, она пошатнулась, и ее быстро усадили в кресло. Вскоре Ксению, опять же со Стасиком и Ириной, увезли на какой-то роскошной машине домой.
              Только в своей комнате Ксения немного пришла в себя. Ирина уложила ее в постель и бросилась на кухню ставить чайник. Потом Ксения все-таки поднялась, и они втроем за кухонным столом пили изумительно ароматный чай с печеньем и какими-то дешевыми леденцами, которые тоже казались необыкновенно вкусными.
             После чаепития Ирина все же уложила виновницу торжества в кровать, и только оставшись одна, смятенная, выбитая из своей колеи Ксения поняла, что в ее голове все перемешалось и надо восстановить равновесие. Первое, чего ей захотелось, - припомнить, по возможности подробнее, как выглядел Владимир. Сначала она попыталась возродить свое первое впечатление. А оно было очень сильное. Владимир возмужал, ушла из его облика присущая ему непосредственность, он казался даже суровым и замкнутым, осталась прежняя яркая синева глаз, а в волосах, особенно на висках, уже серебрилась проседь – рановато для мужчины 41 года, подумалось Ксении. Вместо того, чтобы восстановить подробности, она неожиданно вспомнила, как ее поразила внешность среднеазиатских стариков, когда она во время войны попала в тот край. Чеканность их лиц была просто завораживающей. Иногда Ксения ловила себя на том,  что не может оторвать от них глаз. Для нее было загадкой, как получается эта чеканная выразительность. Может быть, причина в бронзовом загаре? Или в чем-то более глубоком, что убирает с лица все лишнее, оставляя лишь главное? У одних это была царственная горделивость, у других  - щедрая доброта, бившая светом из больших темных глаз,  у кого-то – хитрость, смягченная опытом, как видно, непростой жизни.
                Где-то такая же выразительность  была теперь и в лице Владимира, далеко не старика, но, вероятно, успевшего постичь какие-то важные постулаты философии жизни. Тогда в клубе он смотрел на нее без досады, без всяких сильных  эмоций, но все же с любопытством и интересом. Что он думал о ней? Ксении это тоже было любопытно, но прежние сомнения, былая неуверенность в себе, а иногда и жгучий стыд за то, что она рядом с этим красивым и талантливым человеком, на что не имеет никакого права, - все эти чувства больше не мучили ее, не будили ее совесть и не заставляли ругать себя последними словами. Все ушло и все навсегда осталось с ней. Ей 80, и она уже ничего не может изменить. Ксения тяжко заплакала. Почему ей не 30 или хотя бы 40? Почему она состарилась, а продолжает страдать и жаждать жизни? Пора готовиться к смерти, а она так страстно любит красоту этого земного мира, что стремится навеки запечатлеть ее на бренном холсте. Только творчество, ударило в голову Ксении, соединяет два мира – земной и небесный, тленный и духовный. Поэтому те, кто творят, - счастливцы. Они продлевают жизнь – и свою, и других людей. И на этой мысли она успокоилась и незаметно уснула.
                После выставки Ксения стала спокойнее и увереннее, ну а вокруг нее суета и ажиотаж, напротив, начали набирать обороты. Теперь в ее квартире постоянно находились какие-то люди со своим любопытством, предложениями и прожектами, большинство из которых были просто неосуществимы. Скоро Ксению, привыкшую к одиночеству, все это стало тяготить, но какой выход найти из создавшегося положения, она не знала и пребывала в состоянии выжидательной настороженности.
               В этот момент неопределенности ей вдруг позвонил Владимир и попросил разрешения прийти. Неизвестно, как отнеслась бы она к этому в другое время, но сейчас, даже не скрывая, обрадовалась. Владимир пришел в тот же день к вечеру. Ксения, занятая людьми, никак не готовилась к его визиту, и, наверное, поэтому встреча получилась естественной и искренней.
               Когда же они остались вдвоем, выяснилось, что Владимир, похоже, пребывает в тяжелой депрессии.
               - Я не знаю, как жить, - говорил он, -  все время крутя шеей и как бы освобождая ее от ворота и галстука. – Уже два месяца ничего не могу делать. Слоняюсь, где придется, лишь бы не работать.
               - Но ведь должна быть  какая-то причина, - тихо сказала Ксения. – Переутомление, слишком  большая нагрузка, эмоциональная усталость, не знаю, что еще…
               - Причина, конечно, есть, - с расстановкой ответил Владимир. – Понимаешь, я не могу жить со своей женой. Уже давно, почти с самого начала.
               - А ребенок?
             -  Ну, это, пожалуй, единственное… Правда, я теперь убежден, что ребенок скреплять семью не может. Все дело в женщине…
               - Владимир, так говорят все мужчины.
               - И правильно говорят. Если женщина нормальная, мужчина все вынесет. Но ведь от моей жены не знаешь что ждать. Какая-то вечная неудовлетворенность. В хорошем настроении никогда не бывает. Глубокая влюбленность в себя. Когда я думаю, что моя дочь вырастет похожей на нее, пропадают всякие чувства даже к ребенку.
                - Но ты же не можешь уйти из семьи…
                - Почему не могу?  Я уже ушел. Живу у одного своего друга.
                Владимир замолчал, потом поднял глаза  на Ксению и сказал:
                - Я хотел бы вернуться к тебе.
                Ксения прямо-таки дернулась в своем кресле. Она нагнула голову и после недолгого молчания медленно заговорила:
                - Я все понимаю, Владимир. В конце концов, это твоя квартира, которую ты мне великодушно подарил
                Лицо Владимира страдальчески исказилось:
                - Надеюсь, ты не будешь обвинять меня в такой низости – намерении отнять твою квартиру.
                - Да нет, ты меня не так понял, - замахала руками Ксения. – Просто…Где же ты будешь жить? Тебе же нужно где-то жить. Вот я о чем. Но…тогда мне придется уйти.
                - Но почему же? – вскричал Владимир. – Здесь нам хватит места.
                - А Стасик? – спросила Ксения. – Он уже давно здесь живет. Я не могу его выгнать.
                - Ах, вот что! Тогда, конечно…
                Ксения встала и заметалась по комнате.
               - В конце концов, можно же что-то придумать, - говорила она в смятении. – Я могу и раскладушку на кухне поставить.
               - Ну, зачем ты все усложняешь? Это я, дурак, виноват, - сокрушался Владимир. – Не надо было и заикаться.
               - Правильно сделал, что сказал. Ты мне в жизни столько помог, что я перед тобой в неоплатном долгу.
                Владимир хотел что-то сказать, но Ксения перебила:
               - Ты ведь можешь и в комнате Стасика пожить, тем более, что он не всегда здесь ночует. Теперь стал чаще к матери заглядывать. Не оставаться же тебе на улице! А тот твой друг…он что?
               - У него семья. Но рад бы помочь, но я там не просто лишний – я мешаю…А что касается моих слов возвратиться к тебе, ты все-таки неправильно их истолковала…Квартиру какую-нибудь я себе рано или поздно куплю. Я человек не бедный. Но мне рядом кто-то нужен, вернее, не кто-то, а именно ты. Только с тобой я чувствую себя человеком, способным что-то сделать. Я много думал о нас, о жизни…Все эти годы думал. И пришел к выводу, что видимость семьи, то есть, когда семья фальшивая, способна отнять у человека все силы, направить их в сторону, где одна свалка, сброс энергии и творческих возможностей. Ведь я за эти последние годы не сделал ничего значительного. Все было брошено на зарабатывание  денег. Какие-то нелепые требования, суета, жизнь напоказ – это меня полностью выхолостило. Я стал никем. Рабом вздорной, никчемной женщины. Единственное, что удерживало, - дочь.
                Владимир смолк, и Ксения молчала. Так длилось довольно долго, потом она сказала:
                - Я тебя очень хорошо понимаю и сочувствую тебе. Но, надеюсь, ты поймешь и меня. Мы не можем больше жить так, как жили. Я не гожусь на роль твоей жены. Я твой друг, я люблю тебя и жалею и всегда буду твоим другом. Если хочешь принять меня в этой роли, я буду с большим желанием выполнять ее. Вот так, Влади.
                Ксения положила свою руку на его сцепленные пальцы и слегка прижала их.
                - Если тебе некуда идти, конечно, оставайся, поживи в комнате Стасика. А дальше? Время покажет…Мне уже сколько лет. Ты мне когда-то оставил эту квартиру, а теперь я тебе ее завещаю.
                Владимир мягко улыбнулся:
                - Ну, что ты, Ксения! Меньше всего мне нужно твое завещание. Я три года назад мать похоронил.
                Ксения всплеснула руками.
                - Вот те раз! Она же совсем молодая была.
                - Рак, - глухо ответил Владимир. – Ты была мне самой дорогой подругой, а теперь я отношусь к тебе, как к матери, как к своему единственному пристанищу. Мне нужно о ком-то заботиться, кого-то оберегать и любить. Больше всего для этого подходишь ты. Не отказывай мне в этом.  Без тебя я сгину, жизнь потеряет всякий смысл.
                - Но, Влади, - осторожно заговорила Ксения, - ты не должен так говорить. У тебя есть дочь – твое продолжение. Вот кто действительно нуждается в твоей поддержке.
                - Не беспокойся о дочери. Ее с матерью я не брошу никогда. Но и тебя я оставить не могу. Пойми, забота о тебе – это для моей души. Я хочу, чтобы она продолжала жить, а не умирать. А это возможно только рядом с тобой.
                - Влади, ты же понимаешь, что мне много лет. Протяну, если повезет, не больше четырех-пяти годков.
                - Пусть! Зато это будут полноценные годы и для тебя, и для меня. Я сделаю для этого все возможное.
                Владимир долго не задержался в квартире Ксении. Он действительно вскоре подобрал и купил себе жилье неподалеку от ее дома. Новая жизнь чем-то напоминала то далекое время, когда совсем еще юный Владимир взял шефство над заболевшей Ксенией  и самоотверженно боролся за ее здоровье. И сейчас он бывал у нее каждый свободный вечер, только непонятно, кто кого врачевал на этот раз. Ксения стала меньше заниматься живописью, а больше времени проводила в магазинах и на своей кухне, стараясь вечером повкуснее накормить Владимира. Они много говорили, засиживаясь допоздна. И главной их темой было искусство. Обоих волновал вопрос – насколько велико его влияние на человека и на человечество в целом. В тот момент вся душа Владимира была захвачена примером этнографа, археолога, художника Игоря Савицкого. В художественной среде о нем знали не очень много, но то, что знали, воспринималось как нечто эпатажное, как некая выходка, рассчитанная на то, чтобы поразить воображение.
                - Представляешь, Ксения, - рассказывал Владимир, - он бросил в Москве квартиру в хорошем районе, семью и отправился на археологические раскопки в Каракалпакию. Говорят, толку от него там было мало, потому что, найдя какую-нибудь статуэтку, предмет быта, он так влюблялся в эту вещь, что забывал измерить ее параметры, описать, словом, выполнить обязанность археолога. Для него главное – это красота. Ее-то он и считает сущностью человеческой души. Он влюбляется не только в творческие создания, но и в художников – их авторов, носится с ними, окружает заботой и пытается облегчить их быт – только бы они творили! Он своего рода идолопоклонник, его идол – красота, запечатленная художником – творцом. Говорят, он отыскивает красоту там, где ее просто никто не видит. Приходит в дом, там старуха сидит на потрепанном засаленном коврике, доставшемся ей от предков в неизвестно каком поколении – пятом, девятом или еще каком, он выдергивает из-под нее этот коврик, рассматривает его, перевертывает так и сяк и начинает просить отдать ему эту вещь. Старуха не согласна. Они сначала спорят, потом ругаются, дело доходит чуть не до драки, старуха не выдерживает и плачет. Тут он тоже начинает рыдать, да так, что сбегаются соседи. В конце концов старуха отдает ему этот коврик. Отмыв и почистив его, Игорь помещает свою находку в музей, созданный им в случайном помещении. Посетители не могут оторвать глаз от коврика – настолько красив и прихотлив его древний орнамент и такие выразительные краски подобрала женщина, выткавшая его несколько столетий назад.
                - Какой удивительный человек, - вздыхает Ксения. – Но ему повезло – он нашел незатасканную, первозданную красоту, не изуродованную изощренным воображением какого-нибудь нынешнего новатора.
                - Но в том-то и дело, Ксения, что он и новаторов не чуждается. Он собирает и картины авангардистов. Находит их порой на чердаках, отыскивает в подвалах. Настоящий раскопщик  произведений искусства. Он не принадлежит себе, но ему принадлежит весь мир прекрасного, и это дает ему такую полноту жизни, которая неведома нам, прикипевшим к обыденности и обиходным заботам. Квартиру, которую ему дали в Нукусе, он отдал неизвестно кому, скорее всего какому-нибудь талантливому молодому художнику, поглощенному искусством и забывшему о материальном, о хлебе насущном. Вот такой подвижник, этот Игорь.
                - Мне подобных людей приходилось встречать – двоих-троих за всю жизнь. Ты прав, у них главное качество – они не принадлежат себе. Наверное, поэтому и добиваются выдающихся результатов. Концентрация сил на том, что любишь, во что вкладываешь душу, дает сильный толчок развитию не только самого человека, но и всех окружающих его людей. Облагораживание человечества шло, как видно, через подвижничество выдающихся личностей. Это путь искусства, разве не так?
                - Во всяком случае, это один из магистральных путей. Но я думаю, Ксения, здесь важен еще и посильный вклад каждого. Общая картина состоит не только из крупных мазков, сосредоточенных на главных фигурах полотна, но из множества нюансов. Вспомни, как старые мастера выписывали кружева, пряжки на обуви, детали обстановки и богатого дома, и какой-нибудь лачуги, благодаря чему мы представляем весь хлам бытия, сопровождающий людей в любые времена.
                Так они говорили, и жизнь обретала более высокий смысл, чем могла дать его повседневная рутина, засасывающая каждого помимо его воли. Словно открывались новые просторы, и ты парил в них, как птица, которой дано увидеть с высоты гораздо больше, чем идущему по земле путнику. Эти вечера сближали, и духовное родство, порожденное ими, значило для обоих гораздо больше, чем что-либо другое.
                Владимир очень заботился о Ксении. Никогда не приходил в дом с пустыми руками. Чаще всего это были продукты, лекарства, но нередко он приносил и книги, красочные художественные альбомы, иногда – краски, кисти. Но Ксения все больше уходила от живописи. Наступила осень, и дожди лили целыми днями. Выбраться на натуру стало проблемой. Да и вообще в такую погоду Ксения все острее чувствовала свой возраст. Она не знала, когда придет ее последний час, но, как всякий старый человек, подспудно готовилась к нему. Владимир же не замечал ничего. Он воспринимал Ксению как  женщину без возраста – не молодая и не старая, просто необходимый ему человек, о смерти которого он никогда не думал. Да и Ксения не имела привычки жаловаться, кукситься, сетовать на старость. Когда-то она решила – пусть годы летят, а она будет просто жить, не придавая слишком большого значения  своему возрасту. Пока живая, будет жить, а не дожидаться сложа руки смертного часа. И, может быть, за это судьба вознаградила ее ровным, спокойным характером, моложавой внешностью, твердым духом. Она старалась не рассчитывать ни на кого, кроме себя, потому что у людей полно своих забот и винить их в равнодушии она не вправе. Помогая другим, она не думала о вознаграждении, но он все-таки приходило.
                Однажды Стасик привел в дом невесту и познакомил с Ксенией. Вскоре сыграли свадьбу у Ксении же – скромную, но шумную и веселую. Молодожены переехали в квартиру матери, а Ирина стала жить у Ксении.
                - Тебе уже столько лет, - объяснила Ирина свой переезд, - постоянно нужен кто-то рядом.
                И Ксения с благодарность, но естественно и без стеснительно привычки подчеркивать, как она обязана Ирине, приняла эту помощь. По-прежнему приходил Владимир, и теперь уже две женщины встречали его на пороге дома, окружали заботой и старались хорошо накормить. Теперь они чаще всего говорили о жизни и политике. Застой в экономике и во всех сферах давил на психику людей, заставляя их вести продолжительные разговоры за кухонным столом в поисках выхода. При этом раздражение Ирины упиралось в стенку, а Ксения с Владимиром уходили в мир искусства, находя там бесконечные темы для обсуждения. Тогда Ирина вставала и уходила, а они оставались в дорогом их сердцу мире и там находили утешение.
               Когда Брежнев умер, в стране установилось настороженное ожидание. Одни боялись краха, другие надеялись на чудо. Партийные генсеки сменяли друг друга, но выхода из тупика по-прежнему не было видно.
               Приближался 1985 год. Народ так жаждал счастья, что оно наконец наступило. Повсюду висели портреты нового генсека – сравнительно молодого человека с темными живыми глазами и обаятельной улыбкой. Его обожали, носили на руках. Он ездил по всей стране, и всюду его встречали как нового бога, способного поднять и изменить этот катящийся в пропасть, но все еще благополучный мир. Люди, привыкшие жить по моральному кодексу коммунизма, давали своему вожаку большую фору, зная, как тяжело поднимать наверх застрявшее в бездне государство. Они любили на сто лет вперед этого смельчака и богатыря, взявшего на себя непосильную ношу. Им нужно было мгновенное и стопроцентное чудо. Партия приучила их к чудесам, которые и в исторической перспективе кажутся таковыми.
              - Да, в истории у нас действительно были чудеса, - посмеивался Владимир. – Народ у нас любит проявить себя, когда сильно приспичит. А потом удивляется: «Как это мы выиграли та-акую войну против фашистов?» Не иначе – Бог помог, чудо произошло. А сейчас такого чуда не будет, неоткуда ему взяться. Слишком много грехов накоплено. Бог не любит нечистых. Надо бы нам очиститься, скинуть с себя лживые хвастливые одежды, к черту все это украшательство!
             - Ну, ладно, Влади, не преувеличивай, - возразила Ксения. – Не так уж мы плохи.
                - Народ наш тем и силен, что всегда внутрь себя глубоко смотрел, не завелась ли там червоточина. А сейчас что? Посмотри на партию. Кто там окопался? Все карьеристы туда двинули. Да и зачем же народ растлевать, делая начальниками одних коммунистов? Нехорошую идею партийцам подкинули – то ли по глупости, то ли сознательно…
                Умная Ксения понимала, что возразить Владимиру нечем, но все же сказала:
                - Так ведь партия на планете и целый мир построила – социалистический. И это перекрывает все недостатки. Оправдывать их, конечно, нельзя, но все же капитализму пришлось принарядиться и приукраситься. Многое они взяли у коммунистов, но только никогда в этом не признаются.
                - Да мы с тобой о разных вещах говорим, - раздраженно ответил Владимир. – Нельзя авангарду быть загаженным – всем же видно. Раз уж ты впереди- надо каждодневно чиститься. Вот я о чем. Проверяй свои ряды, продумывай, какие лозунги людям дать. У нас же народ самокритичный, а в партии все наоборот – поменьше критикуй, кричи об успехах. А где они сейчас? Кто только нас ни перегнал!
                - Не может такая партия погибнуть, - тихо, как бы для себя сказала Ксения. – Это будет историческая несправедливость, тем более, что до коммунизма идти очень далеко…Может быть, целое тысячелетие. Кто же туда поведет людей?
                - Мы с тобой об одном и том же говорим, - уже мягче откликнулся Владимир.- Я хочу, чтобы партия у нас была достойная своей миссии.
                Иной раз Ксения подсказывала Владимиру  сходить к дочери, пообщаться хотя бы в присутствии матери, которая иного и не допускала. Владимир соглашался, но всегда оттягивал встречу, насколько мог. Оттуда возвращался весь напряженный и немного разряжался лишь в разговоре с Ксенией.
                - Ну, что ты так раздражен? – пыталась успокоить его Ксения. – Ведь девочка любит тебя, нуждается в твоих посещениях, и это главное.
                - Да каждое мое слово под контролем жены! Видела бы ты ее! Нарядится, как новогодняя елка, в руках сигарета, и чувствуется, что уже к рюмке приложилась. Завела себе любовника, но выходить замуж не хочет. Боится в случае чего потерять наследство от меня. Смотрит на меня злющими глазами и тут же одергивает дочь, которая бросается ко мне: «Осторожнее со своим гулящим папкой! Как бы он тебе нехорошие микробы не подсадил!» После этого может быть нормальное общение с ребенком?
               - А что делать? – отвечает Ксения. – Есть другой выход как-то поддерживать отношения с дочерью, которая обязательно должна знать отца и верить, что он ее надежная поддержка в жизни? Ведь это девочка, а они особенно нуждаются в отцах, не забывай об этом.
               - Легко тебе говорить. Если на моем месте была бы ты, я уверен, туда вообще не ходила бы. Из гордости.
               - Наступила бы на гордость и ходила. Дочь – собственность твоей жены, что ли? Это живой человечек, и он нуждается в тебе не меньше, чем в матери.
                Такой спор между ними продолжался бесконечно, и каждый убеждал другого в своей правоте. Ксения понимала, что самолюбие Владимира вот-вот не выдержит, и он перестанет ходить к дочери. И она вновь и вновь толкала его на эти встречи.
                Однажды он пришел заметно расстроенный.
               - Представляешь, как летит время! Помнишь, я тебе рассказывал об Игоре Савицком? Я ведь задумал сделать серию снимков этого человека. Все у меня сложилось в голове, я уже точно знал, на что обращу особое внимание, как подам этого человека и его коллекцию. Все собирался, собирался, да недосуг было. И вот мне сегодня говорят, что он умер еще два года назад. Я прямо подскочил на стуле! Он успел такую гору свернуть, а я не нашел времени к нему съездить! Казалось, так далеко – Каракалпакия, надо как-то особенно готовиться. А готовиться не надо было – сел и поехал!
              Владимир был так расстроен, а Ксении не приходили в голову слова, чтобы его утешить. Он не мог остановиться, все говорил:
               - Представляешь, после его смерти в Нукус пришли два вагона произведений искусства, которые он собрал, пока находился в Москве перед операцией. Все свое лечебное время потратил на то, чтобы в каких-то заброшенных углах отыскать и забрать в свой Нукусский музей картины художников-авангардистов, невостребованных и всеми забытых. Так что, Ксения, подвиги совершаются не только на войне. Он умер в Москве, но похоронить себя завещал в Каракалпакии. Просто мистика какая-то! Человек родился и жил в России и вдруг открыл для себя новую землю – Каракалпакию, которую воспринимал как свою родину. А может быть, он когда-то там и родился, прошел ряд перерождений и снова очутился в своей земле обетованной. Да уж, не зря он прожил жизнь! Всем вокруг говорил: «Когда-нибудь в наш музей будут приезжать из Парижа». Все посмеивались. А сейчас, рассказывают, интерес в мире к этому музею растет. Правда, для такого собрания даже и помещения пока нет.
               - Но ты можешь и сейчас туда съездить.
               - Пойми, я фотограф-портретист. Мне важно облик человека запечатлеть. Фотографировать музейную коллекцию? Это, конечно, тоже можно. Но без объединяющей личности собирателя это будет выглядеть грудой вещей. Мне стыдно…Перед собой стыдно, что я упустил такую фигуру! Разменивался, Бог знает, на что! Все заказные работы! Ведь моя благоверная дня не могла прожить без новой тряпки. А Савицкий, говорят, жил в музее на раскладушке то в одном помещении, то в другом. Ему ничего не нужно было для себя.
               - Интересно, - заметила Ксения, - что к подобным людям при жизни относятся, как к чудакам. Только после смерти понимают весь масштаб их личности. Но таким, я думаю, нужно родиться. Что-то я не вижу, чтобы у подвижников было много последователей.
               Разговор помог Владимиру снять напряжение. Но, уже покидая дом Ксении, он сказал:
                - Знаешь, что меня больше всего угнетает? Я не способен на самопожертвование даже ради искусства. Может быть, и в фотографии ничего значительного не сделал, если бы ты меня на это не подвигла.
                - Вот уж, Влади, к чему не причастна, так к этому!
                - Понимаешь, у меня это глубинное. Я же в тебя в кино влюбился.  Тогда и захотелось снимать. Я даже открытки с твоим изображением перефотографировал, делал монтаж, экспериментировал. У меня до сих пор сохранился снимок, где мы с тобой вдвоем. Ты молодая, и я рядом, тогда еще старшеклассник. Смешно: жених и невеста. Я там выгляжу таким простачком. Вот с каких пор я заболел фотографией и…тобой. Одно с другим у меня неразрывно. Как расстался с тобой и женился, так все пошло наперекосяк.
                - Зато у тебя есть дочь, - твердо сказала Ксения, - твое продолжение и твоя надежда. Ты, слава Богу, не знаешь горечи бесплодия, когда в старости не можешь прислониться к родной душе и найти утешение.
                - Значит, меня ты не считаешь родной душой? – с сожалением спросил Владимир. – А я-то думал иначе. Ведь тебя я считаю самым родным человеком, ближе любого родственника.
                - Прости, Влади…Не так я все сказала. Конечно же, дороже тебя у меня никого нет. Но, пойми, я не имею на тебя никаких прав. Как бы мы ни старались делать вид, что пропасти не существует, - она ведь есть. От этого не уйдешь. Я могу лишь благодарить тебя за то, что ты не выбросил меня из своего сердца, что ты тут, рядом, и я для тебя еще что-то значу.
                - Да, Ксения, - усмехнулся Владимир, - ты всегда держала меня на расстоянии. И сейчас я слышу знакомые слова – пропасть, молодость, старость и тому подобное. Так у нас всю жизнь и идет – я к тебе, ты от меня. У нас родственность не по крови. По-моему, это даже лучше. Но ты ведь законница: главное, чтобы все по закону было.
                Этому бесплодному спору не было ни смысла, ни конца. Жизнь, между тем, неслась по бездорожью. Прежний темп движения общества был отброшен, и везде висели лозунги, призывающие к ускорению. Народ наш привык жить под лозунгами, а этот нравился больше других после многих лет застоя. Но на сей раз случилось нежданное: лозунги висели сами по себе, а народ жил так, как привык. Все замерло в ожидании, работа делалась по инерции, без рывков и аврала. А если они где и были, то не имели последствий. Что-то не ладилось, машина застопорилась. И когда КПСС, могучая и непобедимая, распалась, это было похоже на взрыв двигателя. Машину без мотора уже не сдвинешь с места.
                Ксения сидела растерянная и подавленная последними событиями, когда пришел Владимир.
                - Ну, что я тебе говорил? Разве могла разложившаяся партия привести не то, что к коммунизму, а хотя бы к более-менее стабильной жизни? Это закономерный развал.
                - Подожди, - беспомощно подняла руки Ксения. – Что-то тут не так…
                - В смысле? – вопросительно повернулся к ней Владимир.
                - Я не верю, что партия сдалась. Это какая-то мистификация…
                - Хороша мистификация! – вскинул руки Владимир. – Да это же разоружение народа! Ты знаешь, что везде творится? Люди в шоке. Это только при нашей организованности все идет так, как будто ничего не произошло. Вместе с тем никто ничего не понимает.
                - По-моему, даже когда объявили войну, народ не был так подавлен. Тогда все знали, что делать. А сейчас никто ничего не знает. Ирина как раз сейчас оформляет пенсию, говорит, люди везде совершенно обескуражены. И сама Ирина не знает, что делать: оформлять пенсию или, может, не надо? Вдруг произойдет что-то небывалое! Как жить, Влади? – вдруг прерывистым шепотом спросила Ксения.
                - Ну, ты уж так не теряйся! Даже если это пропасть, то у нее есть дно, - улыбнулся Владимир. – Я шучу, шучу. Выберемся. В первый раз, что ли?
                Но события нарастали, как снежный ком. Когда распался СССР, Владимир уже не шутил. На этот раз шутила Ксения.
                - Я просто не в состоянии в это поверить, - говорила она Ирине и Владимиру, сиротливо примостившимся у кухонного стола. – Может быть, нами правят сумасшедшие? И вообще, я ощущаю себя так, будто я в балагане среди каких-то сказочных персонажей. И сама я играю роль клоунессы, которую мне подсунул Бармалей.
                - Да, теперь уже ясно, что все это неспроста, - серьезно произнес Владимир. - До чего же все-таки мы беспечные люди! Даже не догадывались, что увязли в трясине по пояс, а может, по горло, откуда я знаю? Масса всяких новостей, предположений и якобы совершенно точных сведений, а на самом деле – чистая дезинформация. Одно несомненно – мир ликует по поводу нашего провала. Дохвастались. Между прочим, много радости и в наших рядах. Кто-то уже с удовольствием предвкушает капитализм на просторах бывшего соцлагеря.
                Женщины молча слушали рассуждения Владимира.
                - Предрекаю, - продолжал он, - не за горами время, когда мы услышим и о монархических притязаниях.
                Тут не выдержала Ирина:
                - Будет тебе, Владимир! Не надо доходить до бреда. А что Союз развалился – надо было ожидать. Все республики качали права. Россия им мало дала. Теперь пусть сами поживут на свободе, а не в братских объятиях. Не зря Горбачев сказал: «А теперь посмотрим, кто есть кто».
                - Тут в самом деле допустили какую-то ошибку. Уж так носились с национальностями! – согласился Владимир. – Вон в Америки все национальности живут одним стадом, без всяких привилегий, на равных правах – проявляйте себя кто как может.
                - Ты забыл об одной тонкости, - вставила Ксения. – Туда люди разных национальностей приезжали сами по себе, а у нас республики – это же суверенные государства, заключившие союз, чтобы помогать друг другу.
                - Да помощь была неравная, - раздраженно отреагировала непримиримая Ирина. – Россия, сплотившая вокруг себя республики, почему-то должна выкладываться до конца, а другие могут не надрываться.
                - Никто так не жил, - строго сказала Ксения. – Партия всех и везде заставляла работать. Что ты так обозлена, Ирина? Это нехорошо. Никто не отнимает у русских их великой души и самоотверженности, терпения и терпимости. Если у них не было бы этих качеств, то миссия собирательства земель провалилась бы. И Советский Союз, который мы любили всем сердцем, никогда не существовал бы.
                Наступила тишина. Ирина вдруг всплакнула:
                - Даже не представляю, как мы теперь будем жить не в Советском Союзе. Такая страна была!
                Переход от социализма к капитализму оказался для большинства ужасным. Многие люди, даже образованные, не могли разобраться в происходящем, были обескуражены и обезоружены. Вдруг выяснилось, что черное стало белым и наоборот. Большинство не знало, как жить дальше, не могло разобраться в незнакомых понятиях – рынок и рыночные отношения, приватизация, ваучеры, предпринимательство, инфляция, дефолт и многое другое. Вместе с тем нашлось немало людей, которые с удовольствием бросались в неведомое море новых страстей, проявляли выдумку, инициативу, не боясь поражения. Тем же, кто не понимал прикрас капитализма, приходилось тяжело не только материально, но и прежде всего морально. Когда Ксения услышала о самоубийстве известной поэтессы, она опечалилась так, как будто ушел близкий ей человек, но все-таки сказала:
              - Я понимаю, что такое крушение всех надежд, которые питали твое миропонимание. В самом деле, это словно прекращение существования. Ну, а как же вера? Я все-таки прихожу к выводу, что вера сильнее логики, сильнее факта, сильнее того, что мы называем реальностью. Когда вера выступает как фундамент мировоззрения, не может быть краха. Обрушится лишь надстройка, а вера даст силы и поможет жить дальше. Самоубийство – это не протест. Без веры все кажется лишь видимостью.
               Ей было почти девяносто. Она могла бы сказать, что вся ее долгая жизнь состояла из ряда катастрофических  разочарований. Но она говорила, что жизнь подарила ей такие взлеты над крушениями, благодаря которым она поняла: горизонта не существует, он всегда отодвигается и открывает новые просторы.
                Стасик, между тем, ушел в бизнес и делал на этом поприще большие успехи. Он купил большую квартиру в центре города и устроил поблизости свою мать. Она больше не ругала капитализм, а благодаря сыну погрузилась в светскую тусовку и совершала заграничные поездки. Образ жизни Ксении нисколько не изменился. Но живопись она забросила и пыталась писать мемуары. Владимир все так же ее навещал, но теперь чаще оставался ночевать, боясь как бы с Ксенией чего ни случилось.  Его престиж фотомастера нисколько не упал. Теперь его постоянно приглашали за границу, и не только в качестве члена всевозможных жюри. Там у него были большие возможности снимать известных людей: и политиков, и деятелей кино и театра, и даже коронованных особ. Его фотопортреты пользовались признанием, потому что выявляли самую суть личности, будь то добрые качества или наоборот.
                Иногда дом Ксении наполнялся шумом и суетой. В основном по большим праздникам приезжали Стасик с женой и двумя детьми, Ирина, Владимир. Теперь они чувствовали себя одной большой семьей. Десятилетия совместной жизни сделали свое дело. Стасик перед уходом непременно заглядывал в «запаску», как он называл спальню Ксении, где хранилось еще довольно много написанных ею раньше полотен. Стасик успешно продал несколько из них своим зарубежным коллегам и не хотел останавливаться на этом. Но Ксения все меньше хотела расставаться со своими картинами, и Стасику каждый раз стоило труда уговорить ее. Вот и на этот раз он сделал такую попытку. Ксения ни за что не хотела отдавать маленькую акварельку с морским пейзажем.
                - Ну, что ты, Ксюша, упрямишься? Ведь деньги тебе же идут. Сколько людей сейчас нищенствуют, еле сводят концы с концами, а ты, можно сказать, благоденствуешь.
                - Да много ли мне для благоденствия нужно? Вот и Владимир помогает…
                - Что же мне снять со стены тот морской этюд, который ты нам на новоселье подарила? Нужный человек пристал ко мне и не отстает, говорит, найди мне подобное. Обещает хорошие деньги.
                Ксения со скрипом, но все же отдала акварель своему любимцу Стасику, к которому относилась как к родному внуку.
                - А мемуары мои издашь, когда напишу? – спросила она, чтобы хоть как-то обязать Стасика.
                - Да я для тебя, Ксюша, звезду с неба достану, не то что книгу издам! И мне прибыль – ты же у нас брак не делаешь.
                Ксения шутливо хлопнула по щеке увернувшегося Стасика, и гости засобирались домой.
                Новая жизнь текла где-то в стороне от Ксении, но она внимательно слушала все новости по телевидению и пыталась делать какие-то свои выводы, которые отличались от того, что говорили комментаторы. Ксении было несвойственно впадать в депрессию, но иногда ее охватывала такая грусть от происходящего, что она не могла ни читать книги, ни писать свои дневники. Ее удивляло, как быстро люди отошли от тех принципов, которых придерживались совсем недавно. Страсть наживы и стремление как можно лучше устроить свой быт, покрасоваться, повеселиться, поездить по заграницам  охватили множество людей. Было впечатление, что огромная толпа народа вырвалась на волю из тюрьмы и теперь старается наверстать упущенное. «Свобода, деньги, развлечения!» - этот лозунг, как казалось Ксении, доминировал в обществе и пагубно влиял на молодежь. Привыкшая к аскетической жизни, она не понимала привлекательности пропагандировавшихся ныне ценностей. И ее поражала разница между обыденной жизнью и тем, что вещали все СМИ. В метро, на котором она теперь ездила очень редко, потому что и ехать было некуда, ее удивляли и беспокоили неулыбчивые, часто сумрачные лица людей, погруженных в явно невеселые думы. «Наш жизнерадостный народ с оптимизмом в глазах, хотя и с небольшими деньгами в кармане, перестал радоваться и беспричинно веселиться», - сделала неожиданное открытие Ксения. Значит, тут богачи, а там неудачники, и вторых несравнимо больше, чем первых. Теперь уже Ксения не сомневалась, что в России, да наверное, и на всем пространстве бывшего СССР, установился капитализм. «А жизнь кажется хорошей, потому что нам по телевизору показывают одних успешных», - сделала вывод Ксения. Несмотря на то, что ей перевалило за 90, она старалась держаться как полноценный человек и о смерти думала отнюдь не обреченно, зная, что этот час наступит неожиданно и о нем надо помнить, но ни в коем случае не зацикливаться на нем. Она по-прежнему самостоятельно ходила в магазин, готовила себе еду, убирала квартиру. Часто заглядывавшей к ней Ирине никогда не жаловалась и на равных вела с ней непринужденные беседы, ибо Ирина теперь стала светской дамой и со знанием дела описывала тусовки, привычки известных людей, нравы, царившие на модных курортах. Самое интересное, что Ксения, нигде не бывавшая, не раз давала Ирине ценные советы по части нарядов, поведения и, что особенно важно, выбора темы для разговора. Теперь, когда амбиции Ирины были наконец удовлетворены, она больше не злилась на Владимира за его преданность Ксении. Она стало много рассуждать о широте взглядов, причудах индивидуальности, сексуальной избирательности и многом другом.
                Ксения начала подозревать, что у Ирины завелся молодой любовник. Она не знала, что по России, наряду с прочим, победно шествовала  сексуальная революция. Впрочем, этот факт ее нисколько и не взволновал бы. Она больше переживала из-за того, что не могла разобраться, почему так скоро и неузнаваемо изменились люди. Куда и за чем она ни обращалась,  всюду требовали деньги. Даже квитанции, которые раньше во всех сберкассах стопками лежали у окошек, теперь бесследно исчезли, и за них полагалась плата. Ксения иной раз боялась спросить у прохожего, как пройти в нужное ей учреждение, - вдруг еще деньги затребует. Люди стали жесткими, неприветливыми и корыстными. Создавалось впечатление, что у них на уме только выгода. «Вот ведь как бытие влияет на сознание», - все чаще мелькала у нее в мозгу эта марксистская фраза. Класс богатых громко заявлял о себе, а вот пролетариата не было видно и слышно. И тут она припомнила, что партию-то объявили общенародной, значит, наверное, и классы исчезли. Во всяком случае, никто даже не упоминает о них, в то время как богатые во всех телепередачах красуются. Правда, еще политики есть, телеведущие, певцы, шоумены какие-то. Их Ксения тоже относила к богатым. Неужели это весь народ? Единственный рабочий в парламенте, так его высмеивают чуть ли не издевательски. Ксения пыталась писать обо всем этом в своем дневнике, но получалось плохо, потому что даже самой себе она не могла объяснить, почему и как произошел этот поворот на 180 градусов и что будет дальше: успешное продвижение капитализма вперед или изобретут еще какой-нибудь путь и пойдут по нему. Дорог-то много, выбирай любую! Все чаще она задумывалась и о своем пути в этой жизни. Кажется, она оставила какой-то след, но счастливой назвать себя не могла. Все происходило будто не по ее воле, но чья рука вела ее – рока или случайных обстоятельств – сказать тоже затруднялась. Она верила в Бога и нисколько не сомневалась, что жизнь человека имеет продолжение в ином мире. Правда, вера ее не была истовой, она не ходила в церковь, не досаждала Всевышнему  просьбами и обещаниями отблагодарить за помощь, но когда происходило что-то хорошее – в ее ли жизни или народа, - она всегда искренне и радостно отвешивала поклоны перед маленькой иконой, доставшейся ей по случаю от соседей в том коммунальном доме, куда ее привела когда-то Мария Петровна и где они прожили такие трудные и кажущиеся издалека необыкновенно счастливыми годы.
                Народ уже исподволь готовился к 2000 году. Эта дата казалась Ксении, да и всем вокруг мистической. Еще в восьмидесятые она воспринималась как далекая и вдруг стремительно приблизилась. С ней были связаны самые противоречивые надежды, мечтания и страхи людей. С одной стороны, к этому году  были приурочены самые вожделенные победы коммунизма в СССР. С другой, говорили о неизбежности третьей мировой войны – и тоже в этом году. Активно муссировались слухи о конце света, о том, что люди к началу третьего тысячелетия окончательно испортятся, и страшную кару они вполне заслужили. Ждали также комету, которая столкнется с Землей и принесет неисчислимые беды. Иной раз Ксения ловила себя на мысли, что она все равно не доживет до этой пугающей даты. В то же время ей было очень интересно узнать, что же реально 2000-й год принесет человечеству.
                Особенно много шума было на Западе. Он чувствовал себя победителем по отношению к «империи зла», которая много лет держала его в страхе. И вот держава развалилась, и Запад стремится ее контролировать и по возможности извлечь наибольшую выгоду из этого факта. В общем, как отмечала в своей голове Ксения, человечество продолжает жить по неизменным законам, и вряд ли грядут какие-то чудеса. Но даже Ксении, со дня на день ожидающей смерти, хотелось чего-то удивительного, необыкновенного, поражающего воображение, одним словом – чуда.
                Лишь Владимир, хотя и жил в самой гуще этого праздника ожидания, ничего не жаждал и спокойно относился к шумихе, которую в том числе и сам создавал. Он участвовал в проекте украшения и иллюминации города, подготовки праздничных мероприятий. Он по-прежнему почти ежедневно навещал Ксению и приходил, как правило, поздно, оставаясь ночевать в комнате Стасика, как ее называли по старой памяти. Ксения в это время уже спала, но Владимир все равно тихо заходил в ее спальню, чтобы удостовериться, в порядке ли она.
                Обладая удивительным здоровьем, Ксения болела очень редко и старалась быстро справиться с недугом. Она терпеть не могла быть кому-то в тягость и просила у Бога только одного – чтобы он дал ей быструю и легкую смерть.
                Однажды Владимир пришел к Ксении на удивление рано – был всего лишь девятый час вечера. Он и не скрывал своего тяжелого настроения. Усевшись возле кухонного стола, он обхватил голову своими большими руками и тихо сидел, пока Ксения суетилась с ужином возле плиты. Мельком взглянув на Владимира, она так и замерла со сковородой в руках.
                - Влади, что с тобой? – вскричала она, бросив сковороду на выключенную горелку. – Только не молчи, умоляю тебя!
                Владимир ответил глухим бесцветным голосом:
                - Представляешь, моя благоверная укатила в Америку вместе с дочерью. Навсегда.
                - Вот те раз! – совсем по-деревенски всплеснула руками Ксения и, помолчав, спросила: - Откуда ты знаешь, что навсегда?
                - Потому что вышла замуж за американца.
                - Ты с ними попрощался?
               - В том-то и дело, что они смылись тайно. Дочь, может, и хотела меня повидать, но мать разве разрешит. Вот видишь, что такое брак. Это игра, когда бьют только в одни ворота, а бывает, что бьют и туда, и сюда – но разве от этого легче?
               Ксения опустилась на стул и вдруг заплакала:
               - Это я во всем виновата…Из-за меня ты долго не женился, и вот результат! – она провела ладонью по столу. – Семью надо смолоду создавать. Это я тебя сбила с пути.
               Владимир неожиданно рассмеялся:
                - Я вспомнил, как мы играли в снежки с тобой и Стасом. Какое было счастливое, свободное время! Никто не давил, не диктовал условия, не наставлял, как надо жить. Потом, когда я кое-чему научился, вышел в мир и немного узнал его, я понял, что только настоящая любовь может осветить жизнь. Так оно и было с тобой. А жена – это необходимость, бегство от одиночества. Какое заблуждение! Сейчас я не одинок только потому, что ты рядом. Знаешь, я недавно был в церкви. Поставил Богу свечку в благодарность за то, что  дал тебе долгую жизнь. И молился, чтобы ты жила и жила.
                - Господи, Влади, да ты знаешь ли, сколько мне лет? Я боюсь, что не доживу до этого самого миллениума, которого ждет весь мир. И мне интересно, как я ни стара.
                Владимир сполз со стула на пол и, стоя на коленях, взял маленькую, прохладную, сухую руку Ксении и припал к ней лицом.
                - Нет, Ксения, нет! О чем я совершенно не могу думать и никогда не думаю, так это о твоей смерти. Вот тогда меня и поглотит мрак одиночества. Думаешь, любовь – это секс, как все сейчас говорят? Любовь – это настолько больше, чем секс, что от него можно и отказаться  без ущерба для любви. Твоя душа спасает меня от одиночества…Я хотел бы, чтоб и после твоей смерти она была рядом…
                Ксения все гладила и гладила опущенную голову Владимира  своими почти бесплотными руками, а глаза ее смотрели прямо перед собой, как у слепого, и что она видела там, впереди, - мрак бездны, поглощающей бесчисленные ряды грешного человечества, или свет вечности, призывающий души тех, кто верил, любил и не был равнодушен к страданиям ближних?
                - Влади,- тихо сказала Ксения, - я верю, что в вечном мире, где нет времени и пространства, мы будем вместе, а здесь нам надо крепиться, и Бог поможет. Ты же знаешь, у меня никого нет, я бездетна, но чужие люди, о тебе не говорю, ты – особняком, чужие люди стали мне как родные. И ты не будешь один, сердце мне подсказывает. Ну, что там тебе – пятьдесят с лишним, я была в этом возрасте, когда мы с тобой встретились. Мне тогда думалось, что жизнь уже заканчивается, а оказалось, она только начинается. Все было в этой второй жизни – и любовь, и счастье, и художником я даже стала. Так что у тебя все еще впереди. Я уверена, и с дочкой ты когда-нибудь встретишься, не забудет она тебя, нет! Верь в свою звезду, Влади. Это очень важно.  Главное – никогда не опускай руки, пока живой. Трудись, люби жизнь и людей. Остальное придет само собой.
                Слова Ксении всегда были для Владимира бальзамом от душевных травм. И на этот раз он справился с ударом, который нанес ему тайный отъезд дочери вместе с матерью. Внутри саднило, но это была уже притупившаяся боль.
                Между тем, миллениум стремительно надвигался. В последний день перед Новым годом Владимир прокатил Ксению по вечернему сверкающему праздничному городу. На некоторых площадях и улицах было столько света, что, если бы не ночное небо, могло показаться, что это день. Ксения утомилась от прогулки, но была совершенно счастлива, как маленькая девочка. К счастью, она заранее позаботилась об угощении и с помощью Владимира быстро накрыла на стол. До двенадцати оставался еще час,  но они все равно сели за стол – проводить старый год. Владимиру было чем его вспомнить: целых два его проекта, связанные с внешним оформлением города, были признаны лучшими, и приметы их реализации уже ощущались повсюду. Кроме того, он задумал перевезти с Дальнего Востока отца уже преклонных лет, тот упирался и не хотел ехать, а также брата и его семью. Переговоры шли туго, но и на этом пути были подвижки. Зато он, считай, потерял единственную дочь, которая даже не попрощалась с ним перед отъездом.
                Когда пробило двенадцать, Ксения и Владимир встали и чокнулись хрустальными бокалами, зазвеневшими, как нежные колокольчики. «Дожила», - только и сказала Ксения со слезами на глазах. «Живи, моя единственная, живи и живи», - отозвался Владимир.
                Опустившись на стул, Ксения с удивлением в голосе спросила:
                - Неужели я прожила столько лет? Ведь еще немного, и мне стукнет сто…Почти целый век прожила. Чего только ни видела! – она передохнула и продолжала: - Когда долго живешь, вдруг в какой-то момент понимаешь, что развитие идет скачками. Поэтому разные периоды так не похожи. Моя жизнь пестрая, как одеяло из разноцветных лоскутков. Может, потом не успею тебе сказать, так сейчас скажу. Ты же знаешь, что я такая правильная, к традициям отношусь очень серьезно. А вот с тобой у нас получилось все не по правилам…
                - А то, что тебя выставили из собственной квартиры , и ты оказалась нищенкой – это по правилам?
                - Нет, нет! Ты не так все понял. Вот что я хотела сказать. Получается, что все лучшее в жизни происходит не по правилам. По крайней мере, у меня так было. Мария Петровна подобрала нищенку и привела в дом – это ведь тоже не по правилам. Ты в моей жизни вообще как ослепительное солнце. А картины я начала писать от большого горя. Ты, Влади, главный человек в моей жизни и должен это знать. А остальное я тебе скажу как-нибудь после Нового года.
                - А почему сейчас нельзя сказать?
               - Сейчас еще рановато. Я, может, еще поживу…
               -Ну, я догадываюсь, о чем  речь. Если завещание, я и слышать ничего не хочу.
              Так они в ту ночь ни о чем и не договорились. А чуть позже в разговоре с Ириной Ксения сказала:
              - Ну, что же, этот Новый год оказался не хуже и не лучше вех других. Так оно и бывает: ожидание чуда всегда прекраснее, чем оно само. Впрочем, чудес я что-то не наблюдаю.
               - А может, еще будут? – с надеждой в голосе спросила Ирина.
               - Неужели и ты чего-то ожидаешь?
                - Я что – не человек? – обиделась Ирина.
                - Да видишь ли, богачи должны чуда бояться больше, чем  бедные. Вдруг это чудо будет против них?
                - Вот этого, Ксения, я от тебя не ожидала.  Неужели ты считаешь нас богачами? Мы иной раз концы с концами свести не можем.
                - Ну да, после покупки загородного дома не хватает на его ремонт, - съязвила  Ксения.
                - А ты все на полную и окончательную победу коммунизма рассчитываешь? Чтобы все были равномерно нищие. Так я и миллионы других людей этого не хотят и не допустят.
                - Ты вот по курортам разъезжаешь, наряды каждый день меняешь, а кому-то хлеба не на что купить.
                - Так пусть работают, вкалывают, как мой сын, тогда будет на что купить.
                - Что-то я не вижу, чтобы твой сын вносил большой вклад в общенародное счастье. На прилавках лежит одна псевдолитература.
                Они чуть не разругались, Но Ксения все-таки пошла на попятную и сделала вид, что признает плюсы капитализма. На самом же деле ее возмущала крикливая роскошь кучки людей на фоне обнищания народа. Она знала, что и при советской власти были очень состоятельные и даже богатые люди, получавшие большие деньги за свой труд, но они вели себя, как правило, очень скромно, и показуха им была совершенно несвойственна: интеллект подавлял мелкие и пошлые стремления. Как-то она поделилась своими размышлениями с Владимиром.
                - Я вот все думаю: можно ли в самом деле подавить человеческую природу? Теоретики капитализма утверждают, что нельзя. На том и основан капитализм. А мы столько лет убеждали людей воспитывать в себе бескорыстие, любовь к ближнему, все делать для блага общества, и вот результат: едва капитализм вступил в свои права, все, как ошалелые, бросились делать деньги, строить особняки, заботиться о внешнем благополучии, пускать пыль в глаза другим. И я теперь склоняюсь к мысли, что подавить человеческие инстинкты нельзя. На время угнетенные, они потом все равно возьмут свое, да еще в утрированном виде. И ведь, как ни крути, сохраняется соотношение: когда человек не богат, в нем подавлена алчность, он имеет и определенные нравственные качества – чистоту помыслов, стремление помогать другим, облагораживать свой внутренний мир, больше знать. И вот пришел капитализм. Что мы видим даже на примере своих знакомых? Ирина ведь раньше такая не была. В ней появилась неуемная страсть к самоутверждению любым путем.
                - Значит, и раньше в ней это присутствовало в скрытом виде, - отозвался Владимир. – В чем-то я с тобой согласен, а в чем-то – нет. Удивительно, но некоторые люди словно рождаются для того, чтобы отдавать себя человечеству. Им просто ничего не нужно для себя. Я опять вспомню Игоря Савицкого. Помнишь, я рассказывал тебе о нем? Ему не нужно было даже то малое, что дала ему советская власть. Квартиру, и ту отдал нуждающимся. А сам жил в музее. Молва таких называет – чудак неприкаянный. Большинство так жить не хочет, очень многие жаждут комфорта и по возможности рая на земле, но только для себя лично. А тот чудак создал музей для всех. Я только на днях узнал, какого он масштаба. Это самое большое в мире собрание картин художников-авангардистов и второе в мире  собрание произведений искусства после Русского музея. Выходит, настоящий рай на земле создают чудаки, отрекшиеся от себя ради других.
             - Вернее, чудаки, не изменившие себе и не поддавшиеся на зазывные вопли тех, кто гонит общественную волну.
              Неожиданно Ксения, вдруг вся собравшаяся, слегка даже побледневшая, сменила тему разговора. Она положила свою маленькую сухую ручку на большую крепкую загорелую руку Владимира и, прикрыв глаза, тихо сказала:
                - Помнишь, Влади, когда-то давно ты сделал мне предложение, от которого я в ужасе отказалась?
                - Да, было такое, - улыбнувшись, ответил Владимир.
                - Так вот, - Ксения перевела дыхание, как после долгого бега, - теперь я тебе делаю такое предложение.
                Владимир даже привстал со стула.
                - Подожди, не трепыхайся, - задержала его руку Ксения, - ты ведь разведен со своей женой?
                - Да, конечно, она ведь вышла за американца…
                - Влади, пожалуйста, не отказывайся. Я знаю, мне через месяц сто, тебе шестьдесят, но ведь не двадцать пять…Тогда ты не боялся, а сейчас испугался.
                - Но зачем все это? – остановил на Ксении непонимающий взгляд Владимир. – Из-за квартиры, что ли?
                - Нет.
                Ксения опять передохнула.
                - Видишь ли, ближе тебя у меня никого нет. Никто так хорошо меня не понимает, как ты. Мы прожили жизнь. Я хочу, чтобы вещи, которые мне дороги, в том числе и мои лучшие картины, остались у тебя, моего самого родного человека. Да и квартира не помешает. Ты ведь собираешься переводить сюда отца, брата? Квартиры сейчас очень дорогие даже для тебя. Сделай мне подарок к столетию – женись на мне. Завещание я написала, но это так ненадежно.
                Владимир был растерян. Он не отказал Ксении и обещал все узнать и подготовить их бракосочетание. Оно состоялось через 25 дней. Ксения сделала все, чтобы выглядеть элегантной и не очень древней. Она была в голубом платье из тяжелого шелка. На шее красовалось ожерелье, которое когда-то подарил ей Владимир. Ее глаза блестели молодо и озорно, как будто ей было не сто, а шестьдесят, как Владимиру, который был очень хорош в этот день. С сильной проседью в темных густых волосах, с большими синими глазами, высокий и стройный, он привлекал взоры даже совсем молодых девиц.
                На невиданную пару сбежались поглазеть все новобрачные и весь персонал ЗАГСа. Им аплодировали и бросали под ноги цветы.
                Вечером Ксения, отдавшая церемонии все свои силы, слегла и больше не встала. Она умерла накануне своего столетия. У ее гроба Владимир сказал только одну фразу:
                - Обрушился целый мир, и этот мир была она.