http://www.proza.ru/2013/02/07/1361
Уже прошёл год, как была прорвана Блокада Ленинграда. Близился День Красной Армии, по радио часто звучала песня «несокрушимая и легендарная» и другие. Мне исполнялось одиннадцать лет. Папа писал в последнем письме: «Тебе, архаровец, второй десяток пошёл…»; в него он снова вложил несколько своих фотографий - меня всё время тянуло на них смотреть. На папиной груди справа были ордена «Отечественной войны» и «Красной звезды», а под ними какой-то знак с надписью «гвардия» - это на двух фотографиях. А на остальных он был в полушубке. Мама сказала, ей кажется, будто папа должен приехать на побывку. Я помнил, как радостно нам было, когда в сороковом он приезжал из Витебска на пару дней! Много раз я перечитывал письмо; в нём про побывку ничего не было, но показалось, что папа, действительно, приедет. Было непонятно, откуда мама вычитала про побывку?
Старые серёжкины лыжи стали мне уже маловаты, но оставались ещё одна пара, сделанная им тогда, весной 42-го, и я её стал осваивать.
Однажды, когда я закреплял на улице лыжи у ворот нашего дома, какой-то мальчишка остановился рядом и сказал «дай покататься!» С чего бы это вдруг! Я не давал, он не отставал. Слово за слово, и тут я вдруг решил ввернуть в нашу, не совсем дружественную беседу матерное слово. Первое в жизни совсем ещё неумело. Помнится - просто слово, без какого-либо контекста или сопроводительных слов…
(Если честно, мне уже давно хотелось произносить вслух эти слова, слышанные неоднократно ещё со времён очага: ну, чтобы быть таким, как все - как взрослые и все мальчишки вокруг). Но, до этой перебранки, до этого дня, как только представлял осуждающие, уничтожающие глаза Дедуся, всякое желание пропадало).
Мальчишка в долгу не остался и выматерился одним только словом - столь же умело, как я. Мы перебросились ещё несколькими словесными оборотами, и вдруг он назвал меня Адольфом! Он, видать, знал моё имя, непривычное для провинциального Касимова…
Как! Меня, как Гитлера?! Тут же последовал удар по морде, но драка была недолгой, и мальчишка убежал, рассыпая ругательства и угрозы. Потом меня ещё несколько раз пытались обзывать Адольфом, но, поскольку ответ мой был немедленным всегда одним и тем же, приставать ко мне, обзывать перестали.
На свой день рождения я получил от Лены Цинцинатор в подарок диапроектор со странным названием «аллоскоп» и к нему штук десять разных диафильмов. Среди них был рисованный и страшный чёрно-белый фильм «Зоя» о Зое Космодемьянской, с фотографиями. Помню фотографию брошенного на снег женского тела с отрезанной грудью и другую – Зою, стоящую под виселицей и рядом с ней - двоих немцев…
Цветные рисованные фильмы-сказки «о царе Салтане», «о попе и работнике его Балде» и «конёк-горбунок» меня не впечатлили: всё эти сказки я давно знал наизусть, интерес вызывали только сами картинки диафильмов.
Был ещё чёрно-белый диафильм «шофёр Койда» - о похождениях этого шофёра на войне с белофиннами. Уж как лихо он водил свой грузовик ГАЗ (на таких же вывозили людей в морозы по Ладоге)! Как доставлял он прямо на передовую хлеб и боеприпасы, как он этих белофиннов обманывал, «снимал кукушек», как забирал в плен шюцкоровцев, уничтожал их танки и взрывал все-все ихинные ДОТы! Мне и всем ребятам нашего класса это очень нравилось: шофёр был настоящий герой!
Тёте Шуме я написал об аллоскопе, и она стала присылать мне в бандеролях разные другие диафильмы (она их называла, «кадрики») - их почему-то можно было много где купить в Ленинграде во время Блокады и до окончания войны. Да и после.
Сообщения о полном снятии блокады я не помню, и предупреждал ли дядя Андрюша письмом о своём приезде, тоже не помню. Его появление перед самым Днём Красной Армии было неожиданным и радость вызвало огромную. Случайный самолёт, на котором он прилетел, приземлился рядом с Касимовом в районе Поповки поздно вечером, и всю ночь дядя Андрюша пробирался через снега. Набрёл на противоположный конец нашей улицы Илюшкина, затем, чуть не сломав шею, скатился в наш овраг и с трудом выбрался на нашу сторону. Он был в форме капитана, весь заснеженный, и не раздевшись, не отряхнувшись, как его ни удерживала тётя Олёна, сразу же убежал на половину Клименок с подарком из трёх патефонных пластинок.
Оказывается, он приехал забрать свою семью в Ленинград, и вскоре все Измайловы уехали. Теперь на нашей половине дома остались только Бабуся с Дедусём да мы с мамой.
Пластинки, привезённые дядей Андрюшей, были тяжелее и толще привычных «апрелевских» и «ногинских», с выполненной фотографическим способом центральной этикеткой. На одной были «тонфильмы» (странное и неизвестное слово!) песен из не дошедшего ещё до Касимова фильма «Два бойца» - «тёмная ночь» и «шаланды, полные кефали» (кстати, слова «шаланды» и «кефаль» я тоже впервые услышал и не сразу понял, о чём идёт речь). На другой пластинке была «песня пьяных» и «как соловей о розе» какого-то Хренникова - из спектакля «Много шума из ничего». «Песня пьяных» была ещё так-сяк, а «соловей и роза» мне совсем не понравились. А на третьей были «песня американских солдат» и на обороте – «Джеймс Кеннеди». Эти две песни были так хороши, что с первого раза буквально впечатались в память! Тётя Лара и дядя Коля были довольны подарком, а я быстро всё запомнил (даже про соловья и розу) и стал распевать повсюду, чем, видимо, удивлял многих - этих песен в Касимове не слышал ещё никто.
Много позже я узнал, что во время Блокады - даже в самые тяжёлые голодные дни - в Ленинграде работала Экспериментальная фабрика грампластинок Обменного фонда и выпускала не издававшиеся ранее или редко встречавшиеся произведения, в том числе и переписи с трофейных пластинок. Говорят, ещё во время Блокады они стали очень популярны, и достать их было трудно. Наборы этих пластинок - целые альбомы - иногда преподносились в качестве подарка разного ранга руководителям Блокады. И дядя Андрюша, как начальник МПВО (действительно, очень важная должность!) тоже был среди тех, кто имел доступ к подаркам.
Было выпущено много песен в исполнении Вертинского, Сокольского, Козина, Петра Лещенко - довоенных и трофейных. И очень много танцевальной музыки, в том числе «розамунда». Никто тогда не знал, что под эту самую «розамунду» немцы встречали поезда, прибывавшие в Освенцим - да и о самом-то Освенциме и прочих лагерях смерти никто тогда не знал. Некоторые из этих пластинок после войны иногда продавались в магазинах культтоваров - в отделах, где продавались патефоны, а одно время даже возобновился их выпуск. Правда, «розамунду» стыдливо переименовали в «песенку дятла» - видимо, затем, чтобы нельзя было обвинить завод в пропаганде фашистской музыки – мелодия-то и исполнение, действительно, прекрасные. А обвинить в то время, в середине и ближе к концу сороковых, действительно, могли.
Сейчас эти пластинки большая редкость; их можно узнать по толщине, по тяжести и заезженности. И по этикетке, выполненной фотографическим способом или написанной от руки женским почерком на сероватой или голубоватой бумаге. Например: «Алла Баянова. Волга» или «Лещенко. Когда зажгутся фонари», или «Сокольский. Давай по-русски по-петербургски», а на обороте - «Сокольский. Ванька-гармонист»…
Бродит, бродит во мне идея переписать на диски DVD музыку, записанную на «толстых пластинках». Собрать всё, конечно, нереально, но кое-что можно было бы найти…
http://www.proza.ru/2009/06/16/1203