Заякин Б. Н.
Рассказ.
“Уникальный александрит”.
Дано это было - в 1880 году. Осень еще не наступила, но повеяло холодом и лебеди с севера улетали на юг. Тоскующим взглядом провожал их бывший разведчик Рави, заместитель одного из отделов разведки Турции.
Вот уже восемь лет прошло с тех пор, как он переменил мягкий климат субтропиков Крыма на северный - Соловков. Его появление в монастырско-тюремной обители осталось незамеченным в связи с чрезвычайным событием, происшедшим в тот день в Соловках.
Событие это взбудоражило спокойную жизнь не только монастырской братии и архангельского губернатора, но и самого архиепископа. Дело в том, что из алтаря монастырского храма исчезла золотая митра, усыпанная крупным скатным жемчугом и самоцветами, среди которых находился огромный, редчайший по густоте окраски александрит.
Этот уникальный уральский камень с переливами от изумрудно-зеленого до рубиново-красного цвета был отшлифован старым русским умельцем Прохоровым на Екатеринбургской гранильной мельнице и оценивался в сто тысяч рублей золотом.
Повальные обыски среди монастырской братии, аресты и пытки не дали никаких результатов; уникальная митра исчезла бесследно. В постах, акафистах и колокольном звоне, в звяканье кандалов спрятанных в подземелья особо важных государственных преступников протекали дни, месяцы, годы, и о пропавшей драгоценности забыли и святые старцы, и сам настоятель монастыря.
Рави жил в одиночной камере, бывшей монашеской келье, расположенной на первом этаже двухэтажного здания с ржавыми решетками на узких окнах.
Иногда, в особенно ясные дни, луч света точно украдкой проскальзывает сквозь решетку и освещает мокрый от вековой сырости угол каземата.
Рави - высокий, худой сорокапятилетний мужчина с болезненным румянцем на щеках. По утрам он обычно сидит у окна на деревянной скамейке, смотрит карими бархатистыми глазами на древние стены соловецкого кремля, на визгливых стрижей, чертящих по белесому небу дуги, тихо покашливает и думает одну и ту же невеселую думу.
До конца срока осталось два года, но вряд ли он, больной туберкулезом, проживет эти два года, и никто на его родине никогда не узнает, как попал в западню опытный разведчик, не раз засылавший шпионов на территорию России.
Там, далеко, на берегу тихой бирюзовой бухты, в беломраморном двухэтажном домике, где помещается центральное отделение его разведки, отлично знают об его исчезновении и, вероятно, имеют даже сведения, где он. Так почему же они молчат?
Почему родина, ради которой Рави не раз рисковал жизнью, родина, которой он отдал всего себя, все свои силы, ничего не пожелала сделать для него, когда он очутился в беде?
А сколько друзей было у него? И все они остались там, в белом мраморном домике, утопающем в гуще мандариновых деревьев и вечноцветущих роз на берегу голубого моря.
Вот проплывает перед ним красивое лицо Али, ловко разоблачившего одного из шпионов союзной державы. Вот улыбающийся остряк Хафи, на которого написали донос свои.
А вот чья-то склоненная над письменным столом седая голова с орлиным носом и опущенными углами чувственных губ. Это его начальник - Сафар-бей, властный, самолюбивый старик, не допускавший ничьих возражений.
Но все эти лица вдруг заслоняет нежное женское лицо с темно - каштановыми волосами, расчесанными на прямой пробор, и с огромными зелеными глазами. Это прекрасная Лера.
Ах, почему он тогда не пристрелил ее? Стоило ему в тот роковой момент сосредоточить на ней внимание, он успел бы выхватить свой пистолет и всадить в это обласканное им тело всю обойму. Вот о чем теперь более всего сожалел разведчик.
Внешне Рави всегда спокоен, но мысли, скрывающиеся за высоким лбом, обрамленным темными с серебристой проседью волосами, бурлят и клокочут, как в кипящем котле, и обжигают воспаленный мозг.
В первые три года пребывания на Соловках, он каждую осень, перед отлетом птиц в теплые страны, надевал на лапки прирученным монахами и богомольцами чайкам жестяные кольца, на которых были нацарапаны “Оса”, его старая кличка и координаты его заточения.
Но друзья молчали, словно опасаясь нарушить веками установившееся правило всех разведок мира, отказываться от своих провалившихся шпионов и лишь в редчайших случаях обменивать их на пойманных таких же инкогнито той страны, где томится в заключении особо нужный им человек.
Пять лет назад Рави начал кашлять, а в прошлом году ощутил на языке солоноватый привкус крови и понял, что это начало конца. И все же где-то глубоко в груди еще теплилась надежда.
В редкие дни, когда подле монастырской тюрьмы дежурил часовой татарин Хасан, он разрешал полковнику выходить за ворота кремля к берегу моря.
Зная о тяжелом состоянии здоровья государственного преступника Рави, тюремное начальство смотрело на эти тайные прогулки сквозь пальцы, так как было твердо уверено, что больной заключенный учинить побег не может.
Да и сам Рави понимал, что побег с Соловецких островов без специальной подготовки невозможен. Об этом свидетельствовали неудачные попытки бегства, как в прошлом, так и в этом веке многих других заключенных.
Дойдя до берега и присев на обкатанный морем валун, Рави часами пристально смотрел на ажурные кружева холодного темно-стального моря, и порой ему казалось, что вот сейчас на горизонте появится присланная за ним канонерка.
Но вместо нее неожиданно показывалась громадная спина белухи и снова исчезала в пенных кружевах. Слушая шуршанье волн, умирающий разведчик закрывал глаза и снова видел бирюзовую бухту с беломраморными дворцами, затерянными в изумрудной зелени листвы.
А за ними, сверкая золотом и переливаясь всеми цветами радуги, поднимался купол величественной мечети с двумя вылепленными, словно ласточкины гнезда, минаретами.
Справа от мечети, в европейской части города, виднелся отель “Сирам”, где Рави так часто встречался с друзьями, и однажды, за день до своего несчастья, ужинал с коварной Лерой.
Ее настоящее имя, конечно, Лариса, а не Лера. Это он понял еще там, в пограничном лесу, при первом и последнем их любовном свидании. Несомненно, эта красавица с беломраморным телом - не француженка и не немка, а русская.
И как он сразу не догадался. Если бы не она, не эта ужалившая его в самое сердце змея, он был бы свободным, счастливым, богатым человеком и не харкал бы по утрам кровью на затерянных где-то на краю света Соловецких островах.
За восемь лет пребывания в этой проклятой Аллахом бухте Благополучия он изучил историю Соловков. Изучил досконально, как профессиональный разведчик.
Рави знал, что Соловецкие острова с расположенными на них тремястами озер находятся в Кемском уезде Архангельской области, что слово Кемь появилось якобы после того, когда взбешенный безобразным поведением своего денщика император всероссийский Петр I начертать соизволил: “Выслать полковника Сысоева к поморам”.
Что стены кремля начали строить в 1484 году, и что Соловки в 1694 и 1702 годах посещал Петр I, предусмотрительно пожаловав монастырю двести пудов пороху.
Знал также Рави и то, что Соловки с незапамятных времен являлись местом заточения непокорных старообрядцев, попов-расстриг, провинившихся игуменов и некоторых особо важных государственных преступников, таких как Петр Толстой, Василий Долгорукий и ряд декабристов.
В предпраздничные и праздничные дни, когда вся монастырская братия замаливала свои и чужие грехи в соборе, Рави выходил на главный двор Соловецкого кремля - на прогулку.
Здесь он не раз сидел и отдыхал на скамье у надгробной плиты из серого отполированного гранита. Знал Рави и то, что Соловки с древних времен привлекали многие европейские государства, в особенности Великобританию.
Пользуясь занятостью русского флота в Крымской войне и вступлением Англии в войну с Россией, 7-го июля 1854 года к бухте Благополучия подошли два английских трехмачтовых фрегата и с боем попытались овладеть Соловками.
Открыв огонь по монастырю из тридцати пяти орудий, англичане потребовали сдачи крепости, но настоятель Соловков повелел имевшейся в кремле военной команде, состоявшей из одного сотника и пятидесяти казаков, принять бой.
Из восьми пушек, установленных в амбразурах кремлевских башен, было дано несколько залпов, не причинивших, однако, фрегатам никакого вреда.
Ядра английских батарей били по стенам кремля, попадали в Преображенский собор и во двор монастыря, а картечь крепостных орудий не долетала до английских кораблей.
Тогда игумен приказал выпустить из Головленковской башни и всех застенков монастырского каземата заключенных: расстриженных попов и монахов, и объявил им, что если под огнем аглицких батарей они выкатят за монастырские стены пушки, подведут их ближе к фрегатам и заставят врага отступить, то родина не забудет своих сынов, защитивших отечество от супостата.
Заключенным терять было нечего, и они решили, что лучше умереть в неравном бою, чем сгнить в каменном мешке каземата. Годами не видевшие дневного света, босые, лохматые люди в рваных подрясниках выкатили два полевых орудия за ворота кремля и, установив их на холмах, бесстрашно сражались с цивилизованными пиратами в течение девяти часов.
Англичане стреляли залпами из тридцати пяти орудий последнего образца, по всем правилам военной науки, стреляли по горсточке полуголых людей, прячущихся за двумя холмами.
В ответ на эти залпы попы - расстриги и монахи, осеняя себя двуперстным старообрядческим крестом, били прямой наводкой по качавшимся на волнах величавым фрегатам.
Во время этого боя на первом фрегате была сбита одна из мачт, на палубе второго взорвалась бочка с порохом, после чего английские корабли ушли в открытое море и уже никогда больше не подходили к Соловецкому архипелагу.
Победу над англичанами торжественно отпраздновали в монастыре. К литургии ударили в большой тысячестопудовый колокол с двадцативосьмисаженной высоты главной колокольни, затем стали звонить во все тридцать пять колоколов, словно бы по числу пушек на ушедших вражеских фрегатах.
В большом Преображенском соборе был отслужен благодарственный молебен с песнопением и акафистом. Молились за всех в бозе почивших убиенных и за здравие уцелевшего христианского воинствам.
Настоятель тогда же обратился в святейший Синод с ходатайством об освобождении из темниц заключенных героев и временно разрешил им поселиться в кельях.
Через два месяца из Синода пришел строгий приказ о водворении всех татей и богоотступников в казематы, в коих они пребывали до 7 июля сего года. Предписывалось содержать оных в строгости и повиновении.
А через несколько лет у южной стены кремля одна за другой стали появляться скромные могилы забытых героев. Дул холодный северный ветер.
Рави взглянул на серый, как солдатская шинель, горизонт чужого, неприветливого неба и снова ощутил на языке привкус крови. Вдруг ему показалось, что валун под ним дрогнул и просел.
Рави вскочил и внимательно осмотрел гранитную глыбу. Убедившись, что камень по непонятной причине действительно осел, полковник взял палку и ковырнул порыхлевшую землю.
В ту же секунду он услышал звон металла и увидел край золотого креста. Удивленный неожиданной находкой, он присел на карточки и, оглядевшись по сторонам, стал руками отгребать щебень и землю.
Ломая ногти и царапая о щебенку пальцы, Рави отбрасывал комья суглинка, забыв о своей болезни, не слыша звона колоколов, не видя расстилавшегося перед ним моря.
Наконец находка была извлечена из-под валуна. Ею оказалась та самая осыпанная жемчугом, самоцветами и украшенная непревзойденным александритом некогда пропавшая из монастыря золотая митра.
От долгого нахождения в земле жемчуг пожух, самоцветы, припорошенные желтоватой пылью, поблекли, и лишь огромный александрит сверкал своим ярким переливчатым блеском.
Не задумываясь, почти машинально, Рави начал отгибать острой галькой плоские золотые лапки, охватывавшие александрит. Он понимал, что главную ценность представляет не золото митры с массивным крестом, не жемчуг и самоцветы, а этот изумрудно-зеленый камень.
И вот александрит оказался на ладони Рави. Что делать с митрой? Решение было найдено почти мгновенно, преступник, оставляющий след, не преступник, а самоубийца.
Отерев платком камень и заложив его за щеку, Рави взял митру и, подойдя к морю, швырнул ее в набежавшие волны. Митра упала крестом вниз, покачалась несколько секунд в мутной пене и исчезла под водой.
Слушая шуршание волн и глядя в даль, где плескались в дымке тумана неуклюжие, поросшие каким-то рыжим мхом тюлени, умирающий разведчик невольно сравнил их с грациозными дельфинами, играющими в солнечных лучах голубого моря.
Мгновенно потускнела радость находки, и тотчас с удивительной ясностью вспомнил он всю историю своего падения в бездну. Он познакомился с Лерой в высшем аристократическом обществе, в доме одного из членов правительства.
Потом несколько раз Рави и Лера случайно встречались то в театре, то в парке, и вскоре он почувствовал, что она - именно та женщина, которую он давно искал, о которой мечтал всю жизнь.
Лера при встрече всегда ласково улыбалась, обнажая свои чуть влажные жемчужные зубы, иногда позволяла Рави провожать себя, а при прощании как-то особенно дружески отвечала на его рукопожатие.
В тот роковой июньский день, когда он выходил из одной подозрительной транспортной конторы, расположенной в порту и занимающейся, по имевшимся сведениям, контрабандой, он вдруг увидел Леру в светлом спортивном костюме.
Она непринужденно поднималась по трапу на сверкающую белизной яхту. Рави окликнул Леру в тот момент, когда яхта собиралась отчалить от берега.
- Счастливого плавания, - сказал он.
- Благодарю, - ответила Лера и помахала ему рукой.
- А может быть, и меня возьмете с собой на прогулку? - в шутку предложил Равви.
- Садитесь.
Рави прыгнул в яхту, и она с раздутыми парусами понеслась по бирюзовому зеркалу бухты, мимо стоящих на якорях иностранных пароходов с разноцветными флажками.
Что же было дальше? В памяти остался удивительный полет чайки - словно пущенный бумеранг, кружева морской пены за кормой лодки и нежный, как лепесток розы, поцелуй.
Потом расшалившейся Лере захотелось уплыть из бухты в открытое море. Там, в открытом море, к ним подплыла лодка, и сидевший в ней бородатый человек в зеленой фуражке с гербом потребовал предъявить документы.
Рави показал таможенному чиновнику свой служебный пропуск. Человек кивнул головой и исчез со своей лодкой. Потом Лера почувствовала себя плохо и попросила подплыть к берегу.
Все это он отлично помнил. Вот они вышли на берег. В поисках тени вошли в лесок. Там Лера прилегла на траву и вдруг протянула к нему свои полуобнаженные руки.
Все это было как во сне, а когда он очнулся, то увидел, что вокруг стоят с ружьями наперевес какие-то люди. Их было много, этих вооруженных людей.
Пожалуй, более десяти, а он один, если не считать отбежавшей в сторону Леры. И все же Рави успел выхватить свой пистолет, но тут же сильный удар в голову свалил его с ног.
Потом солдаты набросили на него какие-то ковры и долго заворачивали его в эти пахнувшие нафталином и махоркой противные тряпки.
Затем тюк опустили на дно фелюги. Помнил еще Рави, что его качало, как в люльке, и кто-то, издеваясь, пел над ним, изменяя слова, колыбельную песню. И слышался хохот, похожий на лошадиное ржанье. А потом тюрьмы, допросы, этапы, пересылки. Неосторожный шаг Рави привел его на Соловки.
На первом допросе арестованный потребовал, чтобы пригласили прокурора. Его просьба была удовлетворена, и Рави высказал прокурору свое презрение к недопустимым методам русской контрразведки.
Ведь даже у цирковых борцов есть запрещенный прием, с жаром говорил Рави, а боксерам не разрешается наносить противникам удары ниже пояса.
И то, что сделали с ним, профессиональным разведчиком, схватив его на чужой территории во время любовного свидания, он считает нечестным, недопустимым приемом борьбы со стороны уважающего себя государства.
Прокурор был предупредительно вежлив. Выслушав тираду полковника, он спокойно сказал:
- Видите ли, в вашем деле имеется акт, из которого явствует, что вас взяли на территории Российской империи. Возможно, это случилось вблизи границы, но суть дела от этого не меняется.
Отпив глоток воды из толстого граненого стакана, прокурор продолжал:
- В своих любовных отношениях, судя по тому, что указано в акте, вы зашли слишком далеко и, возможно, не заметили, как перешагнули территориальную границу Российской империи. Что же касается приемов разведок и контрразведок, то они никогда не отличались кристальной чистотой. Говоря по существу поднятого вами вопроса, должен заметить, что он лишен необходимой аргументации. Если у вас будут какие-либо претензии, касающиеся неправильности ведения дела, я к вашим услугам.
На этом аудиенция была закончена, и прокурор, вежливо кивнув головой, удалился. Рави понял, что апеллировать не к кому, что вся надежда - на счастливый случай. А случая этого в течение восьми лет так и не произошло.
Иногда по ночам его мучила мысль, что, если не Лера, а кто-то другой предал его? Но нет, этого не могло быть. Кто еще знал о его прогулке по морю и откуда так внезапно в лесу появились русские солдаты и белобрысый подпоручик с наглой улыбкой?
Мысль эта лишала его сна, густая темень ночи незаметно превращалась в белесое утро. Эти переходы света и тени - от дня к ночи - всякий раз напоминали полковнику о надежно спрятанном в трещине стены александрите.
Рави любил помечтать о той перемене в жизни, какую может дать ему этот бесценный камень. Если все окончится благополучно и ему удастся выжить и вывезти самоцвет на родину, какой фантастически сказочной станет его жизнь.
Ведь на деньги, полученные за камень, можно будет купить любой дворец с мандариновой рощей, фонтанами и беседками. Не зря ведь так славятся уральские александриты.
Впервые этот редкий и красивый самоцвет был найден на Урале в слюдяном сланце при разработке изумрудных копей, в ста километрах от Екатеринбурга.
Камень был назван александритом в честь Александра II в связи с тем, что первый его кристалл был обнаружен в день совершеннолетия императора - 17 апреля 1834 года, если только эта дата не подтасована придворной камарильей, всячески угождавшей царю. И хотя камень молод, о нем уже сложено немало легенд.
Проснувшись однажды ночью в своей сырой узкой камере, похожей на каменный склеп, Рави зажег огарок восковой свечи, достал спрятанный камень и долго любовался его кроваво-красными переливами.
Этот меняющий свою окраску самоцвет мог быть талисманом шпионов и актеров, как и они, он живет двойственной жизнью. Рави вдруг вспомнил давний эпизод, ничем, в сущности, не примечательный, но оставивший в его юношеском сердце тихую печаль.
В то далекое время, когда он учился еще в корпусе, отец подарил ему мелкокалиберное ружье. Как-то ранней весной, когда неожиданно выпавший снег еще не весь растаял, он услышал за окном в саду удивительно звонкое пение какой-то птицы.
Схватив свое ружьецо, он выскочил на террасу и увидел птицу с зеленовато-голубыми перьями на крыльях и белой грудкой. Птица сидела высоко на дереве, пела и била крыльями, подзывая к себе серенькую, скромно оперенную самку.
Рави прицелился и выстрелил. Самка мгновенно улетела, а красавец самец лишь покачнулся на ветке, но не упал.
- Должно быть, я промахнулся, а птица эта, как глухарь во время своей любовной песни, не услышала выстрела, - решил он.
Но что это? Под деревом, на клочке нерастаявшего снега, зардела маленькая искорка крови, потом рядом заалела вторая, третья, четвертая, а птица, словно прикованная к ветке, все сидела не шевелясь, медленно истекая кровью.
Потом она упала, как тряпка, в красную лужицу, и белая ее грудка окрасилась в ярко-рубиновый цвет, стала такой же, как александрит при свете огарка свечи.
Рави не подошел к убитой птице, не поднял ее. На душе было какое-то гнетущее чувство, словно что-то омерзительно-гадкое совершил он, никому нельзя об этом рассказать, но и забыть невозможно.
Почему он вспомнил сейчас, через десятки лет, об этой птице, о кроваво-рубиновых каплях на снегу? Вероятно, потому, что он сам теперь, как та птица, умирает, истекая кровью. Еще месяц, два, три, в лучшем случае год, и не станет Равви. Ведь чудес на свете не бывает.
Но чудо случилось. В один из ничем не примечательных дней, перед заутреней, в камеру к больному Рави пришли сам настоятель монастыря и начальник охраны. Подойдя к краю топчана, игумен заговорил вкрадчивым голосом.
- Вас затребовали в Петербург, в Правительственную канцелярию. Умудренный опытом, склонен думать, что сие на предмет вашего обмена. Полагаю, что вы на нас не в обиде. Мы к вам относились с христианским милосердием, невзирая на ваше иноверие. Надеюсь, жалоб с вашей стороны ни в Синод, ни в канцелярию не последует.
И, не дожидаясь ответа, вышел из камеры. Поручик козырнул и, щелкнув каблуками, удалился вслед за архимандритом. Рави захотелось вскочить с постели, выбежать во двор кремля и ходить, ходить быстрыми шагами вперед и назад, вперед и назад.
Но он отлично понимал, что двигаться - даже на постели - ему нужно медленно, не напрягаясь, иначе может случиться. Все может случиться с больным человеком, харкающим кровью.
А хочется, до безумия хочется еще хоть раз в жизни взглянуть на голубой зеркальный залив, на золотой купол родной мечети, узнать хоть что-нибудь о предавшей его Лере.
Ах, если бы его только действительно обменяли. Он бы подлечился немного, поехал в качестве обыкновенного купца в Россию, отыскал Леру - хоть на дне моря - и задушил бы эту игравшую в любовь женщину.
Взбудораженный мозг вдруг обожгла шальная мысль, а что, если Рави хотят обменять на попавшую в тенета его разведки Леру? Нет, такого совпадения не могло быть.
Огромным усилием воли Рави заставил себя успокоиться, погасил нелепую мысль и уснул. В день отъезда с Соловков он спрятал александрит в ломоть обгрызенного ржаного хлеба и положил его в котомку вместе с этапным пайком, полученным на дорогу.
Идя в порт в сопровождении вооруженных солдат, Рави невольно улыбнулся, эти тюремщики и не подозревают, что охраняют они не только его, но и драгоценный александрит, перед которым блекнут самые яркие самоцветы мира.
Нет, он не считает себя вором. Пусть вывозимый им из России уникальный камень будет хотя бы частичным вознаграждением за восемь тяжелых унизительных лет, проведенных в неволе, за потерянное здоровье, за ту омерзительную жизнь, которую ему уготовила несправедливая судьба.
Когда плыли в пароходном трюме в Архангельск, а затем с тем же конвоем ехали в пустом товарном вагоне, пахнущем сеном, Рави думал, почему именно теперь обе державы решили предоставить ему свободу и вернуть ему родину?
Может быть, это александрит, как талисман, принес ему счастье? Нет, вероятнее всего в его стране произошли какие-то коренные изменения, а правительство России удостоверилось в том, что некогда хитроумный разведчик превратился в безвредного, умирающего льва, которого теперь можно спокойно погладить голой рукой,
Вспомнил еще Рави, что когда он был совсем молодым офицером и интересовался архивом разведки, то обнаружил однажды в нем копию письма начальника Петербургского главного штаба Дибича, адресованного архангельскому губернатору Миницкому по поводу Соловецкого монастыря.
Эта тихая обитель с расположенной внутри ее тюрьмой, по-видимому, заинтересовала палача декабристов Николая I, и Дибич запрашивал губернатора:
- Сколько возможно будет в оной обители поместить арестантов офицерского звания?
Самодержец считал, что не только декабристы, но всякий инакомыслящий человек должен быть изъят из обращения, как фальшивая монета.
На другой день по прибытии в Санкт-Петербург Рави было предоставлено личное свидание с торговым атташе аккредитованного в России посольства.
Поздоровавшись с Рави и назвав себя Фарид-беем, атташе рассказал полковнику о переменах, происшедших в организации, в которой некогда работал Рави.
- Три месяца тому назад умер начальник разведки Сафар-бей, властный старик, неоднократно возражавший против вашего обмена, - заявил атташе.
- Конечно, я понимаю, - сказал Рави, - старик не мог простить мне мой неосторожный шаг.
- На место Сафар-бея назначили вашего старого друга - Али. Он-то и потребовал вашего обмена.
- Так, значит, Али стал начальником отдела, - обрадовано воскликнул Рави и закашлялся.
- Не надо так волноваться, - тихо произнес Фарид-бей. - У вас все плохое теперь позади, а впереди много светлого и радостного. Завтра утром мы с вами поедем в один из черноморских портов, а там, на пароходе поплывем в нашу столицу. Вы ее теперь не узнаете.
- Неужели это не сон? - думал Рави. - Неужели я снова буду свободным человеком и смогу ходить куда захочу? Буду, как прежде, бывать на банкетах, в театрах, ужинать в отеле “Сирам”, спать на подогретых простынях и встречаться с женщинами?
От этих мыслей кровь ударила ему в голову. Рави улыбнулся и, чтобы не прерывать милой беседы, как бы, между прочим, спросил:
- А не скажете ли вы, уважаемый бей, - если, конечно, это не секрет, - на кого меня обменивают?
- Извините, но обменивают не вас, а Рашида на русского разведчика.
- В таком случае не понимаю, при чем тут я?
- Вы? Видите ли. Этот русский - очень крупная фигура, и за него дают Рашида, ну и вас, если можно так выразиться, вместо довеска.
- Что? - воскликнул Рави и, вскочив на ноги, заметался по комнате. Ему показалось, будто его ударили хлыстом по лицу.
- Нет, - вдруг закричал он. - Я никуда не поеду. Вы не посмеете обменять меня насильно.
- Что с вами? - спросил атташе и тоже поднялся.
- Ничего. Ровным счетом ничего, - сдерживая себя, ответил Рави. - Я прошу вас передать моим коллегам, что Рави - выжатый лимон, изношенная перчатка, труп. Его незачем и не для чего обменивать. Он не может уже дать родине ни грамма пользы. - И, припав к подоконнику, Рави закрыл лицо руками и зарыдал.
- Успокойтесь, успокойтесь же, - сказал атташе. - Нельзя в такой радостный момент впадать в истерику.
- Извините. Нервы. Восемь лет. Это слишком много для одного человека, - пояснил Рави.
- Простите, мне кажется, мы отвлеклись от основной темы, Итак, разрешите продолжать, На меня, как на официальное лицо, возложили миссию доставить вас на родину. Вы понимаете, что если мы поедем на одном пароходе, то будем находиться не только в разных каютах, но и в разных классах. Подходить ко мне во время пути не следует. Я думаю, это вам понятно. В силу некоторых, быть может, случайно сложившихся обстоятельств, мы стоим с вами в настоящее время на разных ступенях. Полагаю, мое предупреждение вас не обидело.
Эти слова окончательно вывели Рави из равновесия. Ему мучительно захотелось показать вывезенный из Соловков уникальный александрит этому жирному индюку и крикнуть, что он будет на родине богачом, а чиновник - лебезящим перед ним пресмыкающимся.
Он взглянул на выхоленное лицо атташе, на его тонкие пальцы с выкрашенными хной ногтями и подумал, не сказать ли этой важной персоне, что оба они - птицы одного полета?
- А не ответите ли вы мне, - спросил Рави, - почему некоторые аккредитованные полпреды и атташе могут безнаказанно заниматься шпионажем?
- Если в комнате нет часового, из этого не следует, что нас никто не слышит, - сдержанно произнес атташе.
- Почему эти счастливчики, - все более воспламеняясь, почти выкрикивал Рави, - пользуются правом неприкосновенности личности? Кто придумал им эту бесчестную привилегию? Чем они лучше нас, профессиональных шпионов, рискующих жизнью?
- Извините, господин Рави, я отказываюсь продолжать с вами беседу на тему, не имеющую никакого отношения к вашему личному делу. Меня на это никто не уполномочивал. - И, помолчав, добавил: - Судя по всему, вы отказываетесь ехать на родину?
- Да. И скажите моим друзьям, - задыхаясь, ответил Рави, - передайте им, что я, знаете, привык жить за решеткой, привык в тюрьме ходить на прогулку по кругу, как цирковая лошадь по манежу. Мне все это безумно нравится, и я не хочу расставаться с предоставленной мне привилегией. Передайте им также, что когда человек умирает, то не все ли ему равно, где умирать.
- Имею честь откланяться, - сказал атташе и вышел из комнаты.
Обратно в Соловки Рави везли по этапам. По прибытии он был уже в безнадежном состоянии. За день до смерти умирающий Рави попросил часового татарина Хасана пригласить к нему игумена монастыря по весьма важному делу.
Святой отец не замедлил явиться.
- Вот тот драгоценный камень, - пробормотал умирающий Рави, - о котором говорили. А ваш церковный цилиндр лежит на дне моря в семи шагах от берега против валуна, на котором я обычно отдыхал.
Пораженный игумен схватил камень и зажал его в кулак, как ребенок, у которого хотят отнять игрушку.
- Неужели? - воскликнул епископ. - Как же вам это удалось? Впрочем, вы по сыскной части служить изволили, вам и карты в руки. Завтра же из схимников русалок сделаю, достанут со дна моря митру драгоценную, - И, помолчав, добавил: - А вор-то, ссыльный монах, Иуда, намедни в лесу удавился. Украсть-то сумел, а потери не перенес. О том ножичком, подлец, на березе начертал. На той, на которой, окаянный, повесился.
Поблагодарив Рави за неоценимую услугу и пообещав прислать кварту целебного церковного вина, его преосвященство удалился. Утром Рави умер в своей маленькой камере, похожей на каменный склеп.
Похоронили его у южной стены кремля, рядом с безвестными героями, попами-расстригами и монахами, некогда защищавшими родину от иноземных захватчиков.
А однажды, вместе с прибывшими в бухту Благополучия богомольцами, у стен кремля появился какой-то восточного типа человек в чалме.
На закате солнца он расстелил у могилы Рави старую черную бурку, стал на колени, поднял руки к холодному небу, и стены православного монастыря впервые за сотни лет услышали молитву правоверных:
- Ашхаду ан ла иллаха илла аллах. Уо шхаду анна Мухаммедан расулу аллах. Нет бога, кроме аллаха, И Магомет - пророк его.
Прошли годы. В России прогремела революция. Уникальный александрит бесследно исчез в кармане гегемона и только его описание в мемуарах современников навсегда сохранились для истории.