Заякин Б. Н.
Рассказ.
“Природа”.
Не только во времена первобытные, доисторические, когда человек вел тяжелую борьбу с обступающей его природой за право жить на земле, но и гораздо позднее, в средние века, вся Русь была почти сплошь покрыта дремучими лесами.
На Руси, у нас на равнине, леса встарь тянулись на сотни верст вдоль и вширь и кишели зверьем, а Муромские и Брянские леса, из которых кое-что дожило и до нас, служили приютами сирым людям.
Лихие люди легко могли укрываться там, - в чаще дремучих боров и дубрав. Нам говорят об этом сказания народные - о Соловье Разбойнике и о герое-богатыре Илье Муромце, защитнике слабых, сирых и убогих.
Ясно, что в то старое время леса и для наших поселян и горожан были столь же опасными и страшными и не могли влечь к себе своею красою. Подобно другим народам и наш народ поселил в леса нечистую силу: леших, водяных, посадил он там бабу-ягу и сделал ее хозяйкой лесной.
Естественно, что в песнях и былинах древних не говорили о лесе, как о красоте самоценной. Только за последние столетия на Руси, когда леса стали отходить от городов и поселений и площади их заметно уменьшились, начали сознавать их великую цену и их важное эстетическое значение.
В возникновении и развитии этого сознания много помогли нам поэты и художники. Это они научили нас почувствовать то, что до них было сокрыто для наших восприятий и без них оставалось бы нам чуждым и непонятным.
Никто, как они, открыли перед нами пути в новый мир высоких и чистых наслаждений и тем показали нам великую власть природы над душой человека и вместе могучую силу искусства.
Лермонтов в своих бессмертных стихах развернул перед нами захватывающие картины величественной и дикой природы Кавказа. Лермонтов любил Кавказ и свою любовь к нему завещал и передал нам, его потомкам.
Тургенев, сей тонкий знаток и ценитель красот зеленеющей природы, любовнее и углубленнее, чем кто-либо другой до него, воспел и сады, и рощи, и леса.
Редкие из его повествований лишены описаний картин природы. Природа у него арена, на которой живут и действуют его герои. Природа описана Тургеневым во все времена года, кроме зимы.
Описана, можно сказать, во все моменты дня и ночи. И утром радостным, и знойным полуднем, и вечером ясным, и дышащей негой и нежащей ночью.
Все описания его - отражение его поэтических настроений. Эти описания не могут не волновать чувства у натур художественно-чутких и не заставить их переживать за автором его глубоких ощущений.
Наши художники тоже недавно стали писать лес, не как фон картины и ее деталь, а как сам по себе. Не ранее половины прошлого века. Кому из нас неизвестно имя художника-реалиста Шишкина, зарисовывавшего лес почти с точностью фотографий.
Шишкин углублялся, проникал в душу леса. Владея, как художник, лесом, он сам подпадал под его власть и отдавался его обаянию. Вот почему его лесные пейзажи, в глазах современного художника, не только красивы, но и прекрасны.
Пейзажи художника таят в себе элементы повышенных и несколько сентиментальных настроений. Его лесные дебри из старых, старых елей, залитые вечерним солнцем, уходящим в свежую, румяную и мягкую мглу, вскрывают иногда своеобразную прелесть и особую лесную красоту.
Легко и как-то бережно написаны кусочки леса. Большой мастер кисти, художник Левитан, почти не вводит нас в гущу леса, но лесные страницы его уголков, которые он, также рано умерший, смог раскрыть перед нами, насыщены музыкой, звучаниями замедленной в темпе элегии.
Усталою грустью природы обвеяны лучшие из его чудных творений. Пейзажист Куинджи, этот тонкий колорист, написал березовые рощи наших средних губерний, пронизанные светом ласковым и нежным.
Его создания во многом близки к тургеневским описаниям задумчивых рощ и садов, в тонах лирических и музыкальных. Художник Константин Коровин с большой силою отобразил в ранних работах своих властную и грозную мощь суровых лесов нашего севера.
Во многих работах своих показал нам лесную природу тайги. Но, ища прежде всего, внешне-красивую натуру, он как бы скользит своею кистью по вершинам гор, по потокам и лесным зарослям этой живописно-грандиозной страны.
Он не вводит нас в ее лесные недра и не передает всей великой жути беспредельной сибирской тайги. Он проложил лишь тропы в сердце тайги и дело его преемников и продолжателей охватить все величие природы этой нашей окраины.
И многие другие русские художники много написали лесных пейзажей, но я не стану их перечислять - это не входит в мою задачу. Если наши поэты и художники и успели уже заронить в сердце горожан интерес к лесной природе, то наша деревня по-прежнему остается еще к ней довольно равнодушной. И сие вполне понятно.
Сплошные дремучие леса по обе стороны Урала первых их засельников заставили вести с собой упорную и вековую борьбу, чтобы отнять у лесов и освоить клочки земли под луг и пашню.
Зачастую лес снова захватывал временно оставленные истощенные пахотные земли. Лесные пожары грозили людям, если не задушить их дымом, то сжечь и истребить с великими усилиями нажитое ими добро.
При массе трав и обилии подножного корма гнус лесов мешал новоселу развить его скотоводство. И вполне натурально, что новосел, а по традициям и навыкам смолоду и его потомки, приучились смотреть на лес, как на недруга, которого не следует жалеть, когда он горит и не стоит беречь, когда приходится рубить на свою потребу.
И только потом, когда лес станет отодвигаться от жилья все дальше и дальше или исчезнет совсем, приходит пора познавать ему цену. Но прежде чем сие наступает, поэты и художники через свои создания должны успеть заразить поселянина любовью к природе и к лесу, без чего их творчество, как общественных деятелей, не будет искусством.
На месте вражды они должны посеять дружбу. Не приказы и суровые законы могут пересоздать психологию деревни и пробудить в ней чувство любовно бережного отношения к лесу и к его красотам, а, как это не может показаться парадоксальным и даже дерзким, поэты и художники, литература и искусство вообще, рука об руку с наукой.
Иногда я пытаюсь вспомнить первые свои ощущения жизни, первые прикосновения к миру, вспомнить с надеждой, что это может мне что-то объяснить, возвратить меня в наивную пору счастливых удивлений, смутного восторга и первой любви, вернуть то, что позднее, уже зрелым человеком, никогда не испытывал так чисто и пронзительно.
С каких лет я помню себя? И где это было? На Урале, в военном городке, в степи? Когда я спрашивал об этом маму, они не могла точно восстановить в памяти подробности давнего моего детства.
Так или иначе, много лет спустя я понял, что пойманное и как бы остановленное сознанием мгновение самого высшего счастья - это чудотворное соприкосновение мига прошлого с настоящим, навсегда утраченного с неудовлетворенностью детского со взрослым, подобно тому как соприкасаются золотые сны с явью.
Но, может быть, первые ощущения - лишь неясный толчок крови моих предков во мне, моих прапрадедов, голос крови, вернувшей меня на сотни лет назад, во времена какого-то переселения, когда над тайгой и степью носился по ночам дикий, разбойничий ветер, мотал, исхлестывал травы под лиловым лунным светом и скрип множества телег на пыльных дорогах перемешивался с первозданной трескотней кузнечиков, заселивших своим сопровождающим звоном многоверстные пространства, днем выжигаемые злым солнцем до горячей сухости пахнущего лошадьми воздуха.
Но первое, что я помню, - это свежесть и сырость раннего утра, сочные, мокрые травы, тяжелые от росы, высокий берег реки, где мы остановились, видимо, после ночного переезда.
Я сижу в траве, укутанный во что-то пахучее, теплое, мягкое, наверное, в овчинный тулуп, сижу рядом с моей сестрой, а рядом с нами, тоже укутанная во что-то темное, ясно помню только деревенский платок на ее голове, моя бабушка, кротко-тихая, уютная, домашняя вся.
Она чуть наклонена к нам, как бы своим телом давно согревая и защищая от рассветного холода, это вижу и чувствую совершенно отчетливо, - и все мы смотрим как очарованные на чудовищно огромный, малиновый, поднявшийся из травы на том берегу шар солнца, такой неправдоподобно огненный, такой искрящийся в глаза брызгами лучей, весь отраженный на середине розовой неподвижности воды, что все мы в счастливом безмолвии, в затаенной ритуальной радости и ожидании сливаемся с его утренним теплом, уже ощутимым нами на увлажненном росой берегу безымянной степной реки.
Но удивительно, как в кинематографе, или во сне, я вижу высокий бугор, траву, реку, солнце над ней и нас всех на том бугре, всех наклоненных слева направо, темную нашу кучку, укутанную на холодке рассвета тулупами, и бабушку или прабабушку, возвышающуюся над нами, - вижу все это словно со стороны, но не помню ни одного лица.
Лишь белое, смутное, не лицо, а доброе пятно под деревенским платком ощущается мною, рождая чувство детской защищенности и невнятной умиленной любви к ней и к этой прелести открывшегося на берегу реки утра, неотрывного от неясного лица никогда позднее не встречавшейся мне бабушки.
Когда же я вспоминаю этот осколочек полуяви, полусна, то испытываю непередаваемо покойное, подхватывающее меня мягкими объятиями счастье, как будто передо мной открылась вся доброта мира и все человеческие чувства соединились в моей душе в тот миг поднявшегося из травы солнца, встреченное, увиденное нами где-то в пути, в длительном переезде куда-то.
Куда? Странно вдвойне: я помню себя все время в движении, помню освещение и запахи, вольные, степные, но чаще уютные, успокаивающие и вместе тревожащие душу, как ожидание переезда, ожидание медленного приближения к невиданной и неизведанной красоте, к обетованной земле, где все должно быть радостью.
И встает из уголков моей памяти серый, дождливый день, большой деревянный дом неподалеку от переправы через широкую реку, за которой туманно проступает кадкой-то расплывчатый в своих очертаниях город, с церквами и садами, что-то не совсем определенное, четкое по предметам, но все-таки большой город.
Я не вижу самого себя - в доме ли я, или возле дома. Я лишь представляю мокрую завалинку, наличники резные и истоптанную копытами дорогу - от дома к реке - и чувствую лепет дождя и что меня сейчас позовут, а вокруг в сыром воздухе теплый запах лошадей, сбруи, навоза, запах хлеба - эти удивительные запахи, вечные, как жизнь, как движение, всегда томительно беспокоящие меня до сих пор.
Но почему во мне, городском человеке, живет это? Все те же толчки крови моих предков? Уже будучи взрослым человеком, я спросил у моей матери, когда был тот день, тот дождь, и переправа, и город за рекой; она ответила, что меня тогда не было и на белом свете.
А вернее - мне кажется так, - она не помнила того дня, как не помнил и отец одной ночи, которая навсегда осталась в моей памяти. Среди темноты я лежал на телеге в душистом сене, таком пряном, медово-сладком, что кружилась голова и вместе кружилось над головой черное звездное небо, устрашающе далекое и огромно-близкое, какое бывает только в ночной степи, и перед моими глазами колюче мерцали, шевелились, горели, тайно-действенно перестраивались созвездия, среди них сияющим белым дымом тек, двумя потоками расходился Млечный Путь, что-то происходило, совершалось там, в темных высотных глубинах, пугающее счастливое и непонятное.
А внизу наша телега медленно переваливалась по степной дороге, и я словно плыл между небом и землей с замирающим от восторга сердцем. Невысказанный восторг вызывало еще то, что все это разверстое надо мной черно-звездное пространство вселенной и вся чернота летней степи были туго заполнены металлическим звоном сверчков, неистовым, страстным, не прекращающимся ни на секунду, и, казалось мне, будто сверлило серебристо в ушах от таинственного блеска туманного Млечного Пути - Иерусалимской дороги.
И лишь подо мной лениво покачивалась, поскрипывала и размеренно двигалась телега, пыль мягко хватала колеса, доносилось тихое, влажное дыхание невидимых впереди лошадей, чувствовался приятный запах сена и терпкого конского пота.
Эти привычные звуки и запахи возвращали меня на землю, в то же время я не мог оторваться от втягивающего своими необъяснимыми звездными таинствами неба, испытывая почему-то неизбывную радость перед непонятным миром до сладостного комка в горле.
- Я всех люблю, - думал я тогда. - И все тоже любят меня. И так будет всю жизнь.
Но и никогда потом в жизни не повторялось того единения, слития с природой, того немого восторга перед всем сущим, что испытал я тогда в детстве.
Я давно усвоил тот факт, что охотники люди жестокие и бессердечные, а охота - это болезнь. Да, да, самая настоящая, заразная и вредная. Описанием охоты забиты почти все книги. Сердце охотника при мысли об охоте вздрагивает и ускоряет ход - можно безнаказанно убивать птиц и животных.
- А за чем?
Раньше было понятно - ради еды и шкур. А теперь? Пострелять животных и птиц, вообразив себя крутым и метким мужиком? Так еды всем и так хватает. Тряпок тоже. Иди в тир, или овраг и пали там по банкам хоть до одури.
А как же птенцы и детеныши животных? Как они выживут без родительской заботы? Про слезы одиночества, страха и голода, я уже не говорю, эта материя многим и вовсе непонятна.
Пытаясь понять причины этого заболевания, непременно придешь к мысли, что эта дрянь - сидит внутри человека, в его голове. Нет, она даже где-то глубже, где-то в той области, что принято называть душой. Однако замечено - не каждый, даже при наличии сильного желания, может приобрести себе такого рода болезнь.
В отличие от всех остальных больных охотниками становятся добровольно, подцепив эту заразу, как болезнь. Нельзя заставить себя быть охотником, если в тебе есть зачатки добра и жалости.
Невозможно с точностью себе предсказать - вот этот человек будет охотником, а этот будет достойным членом нашего общества. Ни наследственность, ни любой другой фактор здесь не работают.
Придумали для оправдания убийства животных даже то, что, якобы, сама природа знает, кого допустить к охоте, а кого нет. Следовательно, охотники, якобы, являются избранными природой, теми, в ком она уверена.
Но это не так. Охота - это преступная безответственность. Вспомните, сколько раз вам это приходилось разъяснять людям, которые возомнили себя избранниками природы.
Вспомните, как бывает трудно выразить чувства протеста против охоты, обычными словами, обычному человеку, порой с риском остаться непонятым, или сойти за умалишенного.
Вам приведут цитаты из книг великих писателей о пользе охоты. А кто их писал? Закомплексованные, неуверенные в себе алкоголики и алчно завидующие природе импотенты.
Те, кто с трясущимися чернильными руками и дымящимися ружьями за спиной, оправдывают свою ненависть ко всему живому, свое половое бессилие и потаенное желание повластвовать хоть над беззащитными животными, если этого нельзя сделать над людьми.
Сначала уничтожат, а потом со слезами умиления сюсюкают и пишут ей гимны, ей, великой, единой и неделимой. Да она в них и не нуждается. Писуны чернильные.
Одна из моих обязанностей донести, как можно большему числу людей, хотя бы малую толику того, чему научила нас природа, во имя памяти и будущих поколений.
Что бы дать толчок к развитию в нас дремлющим зачаткам добра, надо как можно шире и подробнее раскрыть суть таких волшебно звучащих понятий, как живой мир, степь, лес, тайга, пыльная проселочная дорога.
Вся территория моего района относится к северной лесостепи. Обширные территории занимают болота. В долине распространены низменные болота, проросшие осокам, камышом, тростником и другими болотными растениями.
Северная часть России славится своей тайгой. Преобладает густой хвойный лес из сосны, ели и пихты, много увлажненных мест.
Есть на Урале удивительное место - река Чусовая, черневая тайга. Черневая тайга там состоит из пихты, кедра и сосны с примесью осины и густого кустарникового яруса из липы и рябины. В целом эта тайга густая и темная, отсюда и народное название - “чернь”.
Здесь присутствует примесь осины и кустарниковый ярус из орешника и можжевельника. Хотя густой, темный облик леса сохраняется, все нагромождено, темно, пахнет тленью, сыростью.
Трудно пробраться через завалы пихты не только человеку, но и хозяину тайги - медведю. Завалы многочисленны - созданы естественным отходом пихты, буреломами, ветровалами, снеголомами.
Все это гниет, и в первый же год здесь селятся папоротники, линнея северная и влаголюбивые мхи. На второй год уже появляются всходы пихты, ели, иногда ее голубая форма. А в ямах от вывороченных корней пихты можно наткнуться на лежанки медведя.
В травяном покрове черневой тайги отмечена группа редких растений: ореоптерис горный, подмаренник трехцветковый, ветреница, вальдштейния тройчатая, весенник сибирский, а также мятлик. Есть и крупные папоротники - диплазиум сибирский, щитовник ланцетно-гребенчатый, ореоптерис горный, а также и более мелкие - фегоптерис связывающий, голокучник трехраздельный.
Злаки наряду с мятликом представлены вейником Лангсдорфа, бором развесистым. Ярко выражена группа таежного мелкотравья - майник двулистный, седмичник европейский, вороний глаз, линнея северная.
Мхи не образуют сомкнутого яруса и обычно представлены отдельными пятнами по валежнику и пням. Елово-пихтовые леса растут на дерново-подзолистых и лесных светло-серых почвах. В долинах рек много кустарников, обширные площади луговых и сенокосных угодий.
Я помню как о ручейке-водопаде, спрятанном в лесочке недалеко от лесной дороги на Североуральск, рассказал мне в одно из посещений деревни мой дядя Геннадий Ромашов, всю свою жизнь проработавший лесником.
Мне стало интересно, я решил забраться в дебри и взглянуть на него. Пока шли, успевал схватить рукой ягоды черники, растущей кругом в большом количестве, полюбоваться на грибы, их нынче видимо-невидимо в лесу, а особенно на мухомор, притягивающий взгляд своей яркой окраской.
Вот и водопад. Небольшой, трогательный своей беззащитностью, журчащий, несущий свои хрустальные воды глубоко в чащу леса. Несколько ступеней-порожков - все как в миниатюре, очень красиво.
Вода блестит в лучах пробивающегося через ветки деревьев солнца, трава, растущая у края водопадика и свисающая над ним, колышется от ветерка, создаваемого струящейся вниз с горушки потоками воды.
Хорошо побывать около него в летний жаркий день, испить его холодной, обжигающей, пробирающей до дрожи живительной влаги, после чего зуб на зуб не попадает.
Таких замечательных таежных ручейков и маленьких водопадов на территории уральской тайги, как утверждают старожилы, множество, но не все знают об их существовании.
Некоторые знают, но никогда их не видели. Теперь я могу с гордостью заявить, что своими глазами видел это чудо природы и даже испил из него живительной влаги. А все благодаря моему дяде Гене.
Естественный растительный покров лесостепей сильно изменен. На склонах развивается вторичный лес. Из древесной растительности преобладает береза, осина, ель. В долинах рек ива, черемуха, черная и красная смородина.
Травянистая растительность представлена на остепененных участках типчако-ковыльная. В донесенных угодьях – разнотравно-злаковая растительность.
Среди разнотравья выделяются: герань луговая, кровохлеб, вейник. На сенокосах произрастает мятник луговой, овсяница луговая, полевица белая, пырей ползучий.
В долинах ручьёв - луговые и болотные растения: осока, вейник ланцетный, лютик ползучий. На возвышенностях - лапчатка приземистая, караган низкий.
Растительность каждой лесостепи зависит от климатической зоны, состава слагающих горных пород, крутизны склонов и их экспозиции. Водоразделы заняты богатой растительностью луговой степи: берёзовыми, берёзово-лиственными, берёзово-сосновыми лесами.
Типичная растительность лесостепи - сосняк и лиственница с разнотравьем. Степные участки распаханы, а леса сильно разрежены. Подальше от поселка я спускаю свою собаку Весту с поводка.
Здесь начинается ее подлинная жизнь, то для чего она была рождена. Расставшись с ненавистным поводком, она вихрем срывается вперед, спеша скорее воссоединиться с родной стихией.
Звук собственных сапог кажется оглушающим в утренней тишине, и поэтому стараешься ступать, как можно тише. Ухабистая грунтовая дорога, разбитая колесами тракторов, прячась между полями пшеницы, уходит к горизонту.
Солнце еще не встало. Утренний воздух, впитавший за ночь запахи чабреца, а также свежего сена струится прохладой по лицу.
Мы с Вестой идем по лесу, кусочку степи и болоту. Мимо широкого пруда и зеркальной реки. Вдалеке на волнах дремлет стайка нырков. Ветер доносит запах воды, и гоготанье гусей в зарослях камыша на другом берегу.
На обратном пути мы остановимся здесь, а пока наш путь дальше, дальше. Миновав кукурузное поле, мы оказываемся там, где еще недавно был горизонт. Дорога кончилась. Теперь надо идти по свежескошенному лугу. Мы останавливаемся.
Тут она хозяйка, тут ей все знакомо и все любимо. Упиваясь свободой и предчувствием чего-то большего, чем просто прогулка, она, подобно ветру, мчится, оставляя за собой шлейф клубящейся пыли.
Она счастлива, а вместе с ней счастлив не меньше и я. После долгих, скучных городских дней, когда Веста коротает время от ухода до прихода хозяина, предпочитая спать на коврике у двери, ей просто необходимо выплеснуть скопившуюся энергию, а затем спокойно и размерено, не отвлекаясь, побегать в поле.
Вспомните, сколько радости вы приносите собаке, готовя ее к выходу в поле. Она понял это сразу, потому что ждала. Еще в городе, когда Веста увидела на полу приготовленный рюкзак, она обнюхала его и все поняла, ее радость не знала границ. Кто видел, как выглядит счастливая собака, тот поймет, что передать словами это невозможно.
И вот яркое солнце разлилось бледно-розовым морем над прозрачным горизонтом, мы на месте. Огромная территория непаханой, целинной земли. Солонцы, заросшие невиданным разнотравьем и кустарником.
Нам здорово повезло с погодой: Все время стояла теплая, но пасмурная погода, так что жарко практически не было. На берегу реки, где мы останавливались, все время дул ветер, который отгонял комаров и мух, по части комаров это совершенно гиблое место.
Удивила степь - в середине июля она была зелено-желтой, причем именно зелено-желтой, а не желто-зеленой. Растут карагачи, сохранились пирамидальные тополя. Есть акация, кое-где смородина, вишня.
Спуск к лягушатнику зарос настолько, что трудно поверить, что здесь когда-то была широченная дорога. По дороге к пляжу, там, где течет вода из родника, растут высоченные камыши.
Осокорь и ветла, одинокий шиповник, а рядом островки земляники. Зверобой и клевер, полынь и душица, мятлик и череда, чистотел и мята. Словно выставка трав средней России.
Еще рано. Еще не сошла роса. Еще есть время. Я медленно курю. Тихо, только еле слышный комариный писк над ухом, да шелест травы и листвы. Эти места я обнаружил три года назад, когда подыскивал более, или менее подходящее болотце для прогулок с собакой.
В ближайших тридцати километрах вокруг, как потом рассказали мне местные жители, болот нет вообще. Но кто мог знать, что именно здесь, в солонцовой низине, я и Веста найдем свое счастье.
Нельзя не сказать и о том, что место найденное тогда мной оказалось столь же странным сколь прекрасным. Место, хранящее память о прошлой своей жизни, о людях и их делах до вселенского катаклизма, превратившего его в степь.
Я постоянно натыкаюсь на предметы той жизни: полусгнившая часть деревянного забора, деревянное колесо от телеги, вросшее в землю, пара обгоревших бревен, из которых был сложен деревенский дом.
С тех пор каждые выходные, начиная с ранней весны и до поздней осени, вдвоем с Вестой мы надолго исчезаем в наших угодьях. Степная зона занимает небольшие площади центральной России. Территориальная разобщенность степной зоны сказывается на облике степных ландшафтов.
Так северные злаково-разнотравные степи состоят из пышного разнотравья: ветреницы, горицвета, типчака, мятлика. Растут здесь некоторые злаки - ковыль, типчак, мятлик, житнак. На влажных наветренных склонах предгорной зоны, среди степного травостоя появляется много кустарников: караган, жимолость, шиповник.
Сочетая дрессуру с наблюдением и любованием природой, это место каждый раз все глубже посвящало меня в свои тайны. Скоро я точно знал, сколько пар куропаток имеется здесь, сколько их будет к осени.
Знал места кормления и дневки перепелов уток, знал, где скрыты входы в лисиные норы. А однажды, уж совсем неожиданно, среди кустов, в дальнем конце солонцов, я встретил косулю. Оказавшись в десяти метрах от нее, я остановился, ошеломленный негаданной встречей.
Она не испугалась, и даже с интересом долго рассматривала меня своими большими черными и печальными глазами, а затем, словно приведение, бесшумно удалилась в сторону редкого березняка.
Эти места я неизменно стал называть - наше место. Бывало, придя сюда, я обнаруживал выкошенную траву, вырубленный куст, или орду ягодников и грибников, собирающих дары природы, в душе поселялось приятное чувство. Природа со всеми ее дарами принадлежит не только мне, каждый, в том числе и животные, имеет право на ее плоды.
Август. Солнце набрало много тепла. И начался бой перепелов, конечно не столь сильный, как лунными ночами в мае, или июне. Эта песнь даже одинокого перепела, разносящаяся эхом в полях, будоражит меня сильнее любой, самой проникновенной музыки.
Веста прыжком входит в заросли осота и череды, словно прыгун в воду, и начинает поиск, сначала нешироко и не далеко от меня, затем, уходя все дальше и дальше, влево и вправо. Разворот, и опять влево и вправо. Головы не видно, только белый кончик хвоста.
Веста сузила поиск. Ее хвост подает признаки беспокойства. Амплитуда его вращения увеличивается. Веста перемещается из стороны в сторону, словно в ускоренной записи. За ней становится сложно следить.
Цель близка. Сердце колотит в груди молоточком. Веста делает остановку. Ее взгляд направлен чуть левее кочки-муравейника. Хвост не останавливается ни на секунду.
- Вперед! Вперед!
Два шага, еще один. Она прижимает голову все ниже к земле. Резкий выпад и из травы с шумом, словно подброшенный трамплином поднимается перепел, серый с коричневыми подпалинами крылатый шарик, подбадривая себя частым пиликанием, быстро удаляется прочь.
Разжирел к осени на обильных кормах. Снова размеренный поиск легким галопом. Слева и справа доносятся голоса самцов перепела, эхом разлетаясь в кустах. Идти на голос нет смысла. Бой настолько сильный, что скрадывает расстояние до его источника.
Кажется, вот он рядом скрывается за бугорком, а на самом деле самец в ста метрах, не чувствуя опасности распевает свои серенады. Стоит приблизиться к ним, как бой прекращается и песню подхватывает другой в противоположной стороне, что создает впечатление ошибочного направления. Так можно плутать долго и безрезультатно. Полагайтесь на чутье верного друга - оно не подведет.
И вот, то о чем я мечтал. Веста останавливается, вытянул шею. Нос со свистом втягивает воздух над травой. Не изменяя положение головы, она нарушает челнок параллельно моему ходу. Впереди, метрах в пятидесяти, одинокая березка, а за ней извилистый неглубокий овраг - след течения весеннего паводка.
Неужели она ведет меня туда? Неужели так далеко? Направление ветра подтверждает предположение. Веста переходит на бег. Я не отстаю.
Вдруг, перед самым оврагом она встает, как вкопанная, слегка пригнувшись к земле.
Тело, как стрела, взгляд неподвижен, как у статуи, лишь хвост выделывает кренделя. Вот-вот, кажется, он сделает стойку, словно легавая. Я вижу ее глаза, они затянулись голубоватой дымкой.
- Волнуешься девочка. Что же тебя так увлекло?
Веста оглядывается на меня, как будто спрашивая:
- Видишь, хозяин, видишь это?
- Нет, моя милая, не вижу, покажи мне! Вперед!
Она бросается вниз. Шелест сухой травы. Многочисленное хлопанье крыльев.
- Что такое?
В воздух поднимается выводок куропаток. Пять, еще пять, а затем три! Серый выводок без потерь уходит на колхозное зерновое поле.
- Что встала? А ну-ка, ищи!
И все начинается сначала. Полдень. Августовская жара. Пора домой, на сегодня хватит. Веста нежится в прохладной речной воде, скрывшись в ней по шею. Я сижу на берегу.
Скоро осень. Теплые дни лета уйдут в прошлое. Буду наблюдать, как сентябрь и октябрь, словно желая подшутить, станут повторять весну и лето. Я заметил это давно.
Сентябрь чем-то напоминает начало мая. Те же травы поднимаются, те же чувства в душе. Затем бабье лето - яркий всплеск уходящего тепла. А уж потом настоящая осень.
Эти два месяца будто вспоминают, что было с ранней весны до конца лета. Как человек вспоминает прошедший день перед сном. Долгий сон предстоит природе.
Красивый, пушистый, искрящийся снег ляжет на деревья и поля. Вот уж тогда мы с Вестой наиграемся. Будут и слезы - периоды оттепели. Все впереди, а пока у нас есть еще время побегать на раздолье.
До отлета птиц я еще не раз приду в наши леса. Не расстраивайтесь, охотники, если ваша охота прошла без жертв и ваш ягдташ пуст. Значит, в этот день природа одарила вас другим чудом - еще большим. Общением с ней. И это самое главное в жизни.
А представьте себе на минуту другую картину. На землю Вселенная присылает могучих инопланетян, которые ради забавы начнут, походя, уничтожать нас. Трудно поверить в это? Но это может случиться. Вот тогда и почешемся. Да поздно будет.