Глушь.
Тмутаракань.
Захолустье сибирское. И сюда докатились веяния эпохи новой. Махровым цветом цветет в центре поселка оплот нарождающегося капитализма – Супермаркет. Отдадим должное непреодолимому вековому консерватизму коренного населения – по старой привычке величают они заведение это – «лавочка», да иногда промелькнет совсем уж древнее – «сельпо». Таинственным образом мирно уживаются кричащая вывеска и обшарпанные стены, электронное табло мультикассы и, - вдруг да ошибется мудреная электроника – рядом стоит надежнейший агрегат – счеты конторские.
Венчает этот трогательный симбиоз длиннющий прилавок, за которым на сверкающих стеклом и пластиком полках навалены груды заморской снеди в ярких упаковках.
За прилавком – дебелая туша Верки, бессменного и единственного продавца на весь маркет. Верка – это за пределами ее владений она Верка. Здесь, за прилавком, она – Вера. В геральдических иерархиях нет и быть не может статуса влиятельных особ, ей равных. Первая после Бога. Это она отстояла основу ее величия – прилавок. Из-за этого непреодолимого барьера она Отпускает или Дает жизненно необходимые блага цивилизации.
Яркое многообразие и обилие товаров, их доступность, возмущает ее до глубины души и это отражается в ее отношении к бесконечной череде покупателей.
Спокон веку магазин, или, что гораздо привычнее – Сельпо, является своеобразным местом встречи и общения всех поселковых старушек вне зависимости от их возраста, мировоззрения и комплекции. Здесь можно услышать и обсудить последние новости – из тех, что еще не попали в мировые СМИ, даже вездесущий и всезнающий Тырнет еще не слышал о них, иногда они вообще еще не произошли, но имеют место быть в ближайшее время.
Обсуждается все – причины остановки коллайдера, траекторию планеты Нибиру, взрыв Сверхновой в ближайшей галактике, загул Пашки-тракториста и патологические роды хавроньи тетки Дарьи, которая принесла девять поросят, хотя по всему ожидалось десять.
Новости появляются неизвестно откуда, о них еще не знают в Москве, Нью-Йорке, Париже, - а здесь они уже продукт второй категории свежести. Смакуя причастность к мировому сообществу судачат бабульки, чистенькая деревенская нищета, косясь на заморские, большинству из них недоступные, продукты. Невдомек им – и живы то они именно потому, что не пробуют пищевых суррогатов, от запаха которых диким мявом базлают деревенские коты, надолго отказываясь даже от нормальной кошачьей пищи.
Чуть в сторонке от чинной группы старушек, в одиночестве, стоит представитель сильного пола. Пожилой, однако не старый еще мужчина, отрешась от всего земного, медленно считает и пересчитывает монетки, доставая их из кармана. Временами, когда в заскорузлой, увенчанной корявыми, изработанными пальцами ладони накапливается известное ему количество монет они бережно ссыпаются в другой карман его старых, заштопанных штанов. Взгляд мужчины устремляется к потолку, губы шевелятся, едва слышно дублируя сумму – для памяти. Мужчина ощупывает глазами цветистое многообразие спиртного на обширной полке и фокусирует взгляд на самом дешевом портвешке. Он назовет цену, даже если разбудить его среди ночи, но, - эта извечная вера русского мужика в чудеса:
- А вдруг вожделенный продукт стал дешевле – вопреки глобальному кризису и здравому смыслу?
На мужчину, неодобрительно поджимая сморщенные губы, косятся старушки. Презрительно и гадливо взирают немногочисленные представители «среднего» класса, временами снисходительно-величаво кидает царственный взор Верка.
Кончен счет. Собрана, учтена до последней копейки необходимая сумма. Просветленный, счастливый взгляд мужичка останавливает Верку и он движется к прилавку не обращая внимания, вернее – просто не замечая никого вокруг. Весь мир для него сейчас – горсть монет в заскорузлой ладони, цена счастья. Дрожащей рукой, нежно, как ребенка, берет он с прилавка свое, упакованное в мутное, зеленоватое стекло, счастье. Прижимает бутылку к груди, глаза его неотрывно смотрят на порхающие по глади прилавка медяки, которые стремительно отсчитывают пухлые Веркины пальцы.
Счет верен. Мужчина медленно поворачивается, в сомнамбулическом трансе берет курс на выход. Мысленно он уже там, в закутке заднего двора, сковыривает немудрящую пробку, и, - о, блаженство – чарующая влага, булькая, орошает пересохшее горло…
Бутылка выскальзывает из трясущихся пальцев, короткий дрязг бьющегося стекла, быстрый всхлип брызгами разлетевшейся жидкости…
Он еще не осознает всей бездонной глубины постигшего его несчастья. Недоуменный взор медленно опускается вниз, не веря себе мужчина озирает разлетевшиеся по полу стеклянные осколки, бурую, зловонную лужу у его ног. Постепенно весь ужас случившегося внедряется в его сознание. Не меняя выражения лица мужчина мягчеет телом, расслабленно стекает вниз, садится на пол, прислонившись спиной к прилавку. Густо оплетенные вздувшимися, склеротическими венами запястья – на прижатых к груди коленях, чуть шевелятся, словно теребя что-то, корявые пальцы – они еще помнят скользкую гладь бутылки.
Зловещая тишина мгновенно рождается в магазине. Все внимание – на виновника, сидящего на полу. Он безмолствует, плотно стиснуты веки, прячут от людей безмерную горечь утраты, льющейся из глаз мужчины тяжелыми градинами слез. Мужчина сидит не шевелясь, ни звука из приоткрытого в плаче рта, только слезы струятся обильно, капают с заросшего редкой щетиной подбородка...