Лихолетье

Заякин Б. Н.







                Исторический роман.   
               




                “Лихолетье”.










                Глава 7, сказание от Матфея:
                “По плодам их узнаете их!”.

               










                Поселок Томилино - 2006 год.
                Глава 1.

После падения в 1453 году Византийской империи единственной свободной православной страной осталась Россия. В 1480 году Великий князь Иоанн III, после женитьбы на племяннице последнего Византийского императора и принял императорский герб. С конца XV века Русь стала защитницей православия на Востоке.
Будущий царь всея Руси Иван Васильевич Грозный родился в ночь с 24 на 25 августа 1530 года. В эту ночь над Москвой разразилась невиданная буря, от молоний в разных местах столицы вспыхнули пожары. Умные люди опасливо говорили:
- То ли еще будет?
И были правы. Ветер раскачал колокола церквей, и они как бы сами собой зазвенели. Один из них сорвался с колокольни и рухнул на землю. В народе заговорили о предзнаменовании грядущих больших несчастий.
Перед кончиной он составил опекунский совет, который должен править государством, пока его сын Иван IV мал. Когда в 1533 году умер великий князь московский Василий III, его наследнику Ивану Васильевичу было немногим более трех лет.
Со смертью князя внутри совета начались распри, и он распался. Власть в свои руки берет великая княгиня Елена Глинская и начинает уничтожать сторонников и родственников Василия III.
Великим князем Московским стал трехлетний сын Василия III Иван VI, регентшей при нем состояла его мать Елена Глинская и ее фаворит Иван Овчина Телепнев-Оболенский.
Современники считали Елену женщиной умной и решительной. Но годы ее правления не были ни легкими, ни мирными, в отсутствии взрослого князя нашлось слишком много желающих занять его место, как со стороны родственников Василия III, так и Глинских.
Отражая выступления феодальной власти, лавируя между различными группировками феодалов, правительство Елены Глинской продолжало вести курс на укрепление великокняжеской власти.
Оно ограничивало податные и судебные льготы церкви, ставило под свой контроль рост монастырского земледелия, запретило покупать земли у служилых дворян.
В 1535 году для упорядочения финансовой системы была проведена денежная реформа, в результате которой был устранен разнобой между существовавшими тогда московскими и новгородскими денежными системами.
В период правления Елены Глинской началась реформа управления на местах. Вводились губные, губа - административный округ, грамоты. Кроме того, правительство Елены Глинской проводит мероприятия по укреплению армии, строительству новых и реорганизации старых крепостей.
Правление Елены Глинской проходило в непрерывных мятежах различных княжеско-боярских группировок. Но она крепко держала власть в своих руках и была твердо намерена сохранить ее для своих сыновей.
Однако в 1538 году в возрасте 30 лет, она умирает. Как считают ученые - ее отравили. Ее старший сын Иван, впоследствии царь Иван Грозный, до конца дней своих был уверен, что его мать отравили бояре.
После смерти Елены Глинской в 1538 году власть переходит к боярской группировке Шуйских, которые, едва придя к власти, начали активно расширять свои вотчинные владения.
В 1539 году их оттеснили бояре Бельские. В 1542 году, в результате переворота, к власти вновь пришли Шуйские. В 1544 году Шуйских сменяют Глинские.
От распрей и междоусобиц бояр за власть в первую очередь страдало население. Впрочем, эти группировки пытались проводить внутреннюю политику своих предшественников, в частности, по-прежнему шла губная реформа. Но бесконечная борьба за власть сводила на нет все их усилия и, в итоге привела к устранению их самих.
Борьба различных феодальных группировок за власть имела своим следствием ослабление центральной власти и усиление произвола бояр. Поэтому среди московских горожан растет недовольство боярским правлением.
В 1538 году мать Ивана Васильевича Грозного Елена Глинская  скончалась, отравленная, как принято считать, крамольными боярами.
Начинается борьба за власть между аристократическими кланами Шуйских, Бельских и Романовых, которые поочередно захватывают власть. Итоги правления бояр для Руси были очень печальны:
- кормления разоряли крестьян,
- центральная власть ослабла,
- рост грабежей и разбоев
- социальное недовольство низов.
В стране происходит децентрализация власти, ей требуются реформы.
Все дворцовые распри, постоянная вражда между боярскими кланами, отсутствие близких людей-все это пагубно сказалось на воспитании Ивана Васильевича.
До 12 лет он был предоставлен сам себе. Позже рядом с Иваном оказывается митрополит Макарий. Он начинает заниматься с мальчиком и становится его наставником.
Макарий с детства учил Ивана не верить боярам:
- Царю нельзя давать в своем государстве волю вельможам. Богатые и лживые, они опутывают царя ворожбой, улавливают своим великим лукавством и кознями. Тем самым укрощают мудрость его и счастие и меч его царский унижают. Второй урок состоял в том, что царь всегда должен быть грозным царем. “Не мощно царю царства без грозы держати”.
16 января 1547 года Иван IV торжественно венчался на царствование в Успенском соборе Московского Кремля по чину венчания митрополита Макария.
Иван венчался шапкой Мономаха и стал именоваться царем и Великим князем всея Руси. Принятие великим князем царского титула оформило идею о высоком происхождении московского государя.
Священник Вассиан был доверенным и любимым иноком отца Ивана Грозного. Грозный даже перед смертью советуется о делах именно с Вассианом и с митрополитом Даниилом. В начале своего царствования Иван посетил Вассиана в Песношском монастыре и спросил:
- Как я должен царствовать, чтобы великих и сильных бояр своих держать в послушании?
Вассиан прошептал ему такой совет:
- Если хочешь быть самодержавцем, не держи при себе ни одного советника, который был бы умнее тебя, потому что ты лучше всех. Если так будешь поступать, то будешь тверд на царстве и все будешь иметь в своих руках. Если же будешь иметь при себе людей умнее тебя, то, по необходимости, будешь послушен им.
Царь поцеловал ему руку и сказал:
- Если бы отец мой был жив, то и он не дал бы мне такого полезного совета.
Иван на всю жизнь запомнил совет мудрого Вассиана. Власть царя священна, и он отвечает перед Богом за свое царство. Через две недели он заявил митрополиту Макарию о намерении жениться на Анастасии Романовне Захарьиной-Юрьевой-Кошкиной, дочери московского боярина.
Новые родственники царя, появившиеся при дворе и получившие высокие чины и должности, митрополит Макарий, их сторонники из бояр и князей вскоре объединилась в борьбе против Глинских, возглавивших царство. Вскоре представился и подходящий случай.
Летом 1547 года в Москве вспыхнуло восстание. 21 июня огромный пожар почти дотла спалил деревянную столицу - сгорело 25 тысяч дворов, остались без крова 80 тысяч москвичей, почти все ее население, 1700 человек погибли.
Начавшаяся эпидемия и голод косили людей, как траву. Поползли слухи - Москву-де подожгли Глинские, а бабка царя Анна Глинская вынимала сердца человеческие и клала их в воду да тою водою, ездя по Москве, кропила все, и оттого Москва выгорала.
Подобный оборот событий оказался выгоден для Захарьиных и их сторонников. Падение правительства ускорило выступление простых москвичей.
В июне месяце они собрались на вече, и по его решению восставшие двинулись в Кремль, схватили и убили одного из Глинских - дядю царя боярина князя, Юрия Васильевича, его брат Михаил Васильевич Глинский успел бежать из столицы. Дворы ненавистных правителей подверглись разгрому.
Царь Иван, уехавший из-за пожара из Москвы, отсиживался в подмосковном селе Воробьеве на Воробьевых горах. Сюда 29 июня явились восставшие, вооруженные, чем попало, и потребовали у царя отдать им на расправу Анну и Михаила Глинских.
Иван уговаривал прекратить восстание, уверял, что Глинских у него нет. Москвичи, поверив ему, ушли в город. Восстание вскоре утихло. Память о нем Иван IV сохранил на всю жизнь:
- От этого вошел страх в душу мою и трепет в кости мои, и смирился дух мой.
Восстание привело к падению правительства Глинских и приходу к власти Захарьиных. Едва вступив во власть, Иван Грозный развивает бурную реформаторскую деятельность.
Многочисленные реформы, направленные на дальнейшее развитие и укрепление Русского централизованного государства имели общую черту - они были направлены против бояр.
Провозглашая эти реформы, правительство Ивана IV изображало их, как мероприятия, цель которых заключалась в том, чтобы ликвидировать последствия боярского правления и укрепить экономические и политические позиции тех социальных групп, чьи интересы оно выражало, и на которые опиралось, - на дворян, помещиков и верхи посада.
28 февраля 1549 года принят закон, представляющий собой начало реализации политики прекращения насилий, обид и продаж, причинявшихся детям боярским помещикам со стороны бояр под угрозой опал и казни для тех бояр, кто попытался бы продолжать, или возобновить такого рода действия.
В 1549 году был созван Земский Собор. Факт созыва свидетельствовал о том, что Россия из раннефеодальной монархии превращается в сословно-представительную.
Иван Грозный нуждался в поддержке различных сословий особенно в борьбе с боярским произволом. Земский Собор помогал лавированию государственной власти между дворянством и боярством. Земский Собор созывался по мере надобности царем и не ограничивал его власти.
В ноябре 1549 года был издан приговор о местничестве, которое являлось одним из тех институтов феодального государства, которые обеспечивали монопольное право на руководящую роль в важнейших органах государства представителям феодальной знати.
Сущность местничества состояла в том, что возможность занятия тем или иным лицом какого-либо поста в административных органах или в армии предопределялась местническими счетами, то есть взаимными соотношениями между отдельными феодальными - княжескими, или боярскими - фамилиями, а внутри этих фамилий - взаимными соотношениями между отдельными членами этих фамилий.
При этом исключалась возможность изменения этих соотношений, так как это означало бы изменение порядка мест в служебной, придворной, или военной иерархии.
В результате ограничения местничества в 1550 году проведена военная реформа. В России была централизована система управления всеми вооруженными силами.
Были созданы стрелецкие войска. Казацкие части, сложившиеся на Дону, должны были подчиняться верховной власти. В России казаки были юридически свободны в принятии решений, но фактически зависели от Москвы.
Актом огромной политической важности стало издание Судебника 1550 года, благодаря которому ведущие роли в законодательстве заняли приказы, в частности казначеи, которые фактически держали в своих руках московское законодательство, как в подготовительной стадии, разрабатывая проекты законов, так и в заключительных этапах законодательного процесса.
Именно в руках казначеев находилось формулирование и редактирование текста законов на основе норм царского указа от 3 октября 1550 года, когда был оглашен приговор знаменитой тысяче детей боярских вокруг Москвы.
Приговор устанавливал: “Учинить помещиков, детей боярских - лучших слуг 1000 человек, путем раздачи им поместий в местностях вокруг Москвы”.
В процессе реализации приговора от 3 октября 1550 года была составлена так называемая Тысячная книга, представляющая собой своего рода раздаточную десятню и включающая в себя, как списки всех детей боярских, вошедших в состав тысячи, так и тех бояр и окольничих, которые получали на основании приговора от 3 октября 1550 года поместья в Московском уезде.
Все это требовало от казны денег. Была проведена реформа налогообложения, ограничивающая льготы феодалов. Создается система приказов, в основе которой лежали принципы неразделимости судебной и административной властей. Усиление государства во главе с царем, ослабление позиций феодальной знати вновь ставит вопрос о месте церкви в обществе и государстве.
В 1551 году был собран так называемый Стоглавый собор, утвердивший, освятивший Судебник и одобривший проводимые реформы. Между церковью и царской властью достигается компромисс.
Следующим важнейшим актом политики правительства Ивана IV является приговор 11 мая 1551 года.
Значение этого приговора заключается в том, что он формулирует основные принципы политики Ивана IV в отношении двух важнейших категорий феодального землевладения: монастырского и княжеского.
Приговор устанавливал целый ряд мер, направленных против монастырского землевладения, запрещалась покупка монастырями и другими представителями церковного землевладения вотчин без доклада царю.
Политическим стержнем этого приговора являлась ликвидация в интересах дворянства результатов земельной политики времен боярского правления.
Многие предприятия царя вызывали сопротивление крупной знати. Именно по крупной знати, по боярам били результаты реформ царя. Иван Грозный считал, что все его подданные лишь его холопы, равным себе считая только турецкого султана.
Иван Грозный считал европейских царей урядниками. Россия - самая большая вотчина царя. Методы правления в Восточной сатрапии ему всегда нравились и привлекали своей вседозволинностью и устрашением.
Иван Грозный в своем правлении опирался на дворянскую группу и наместников. В 50-х годах 16 века Иван Грозный пытался ввести органы местного управления, во главе которых ставил земских старост.
Одновременно в центре учреждались отраслевые органы. Но поскольку не было опыта самоуправления, затеи проваливались. Иван Грозный боялся, что его низведут до ранга английской королевы. Суть деспотизма и появление опричнины это как раз то, в результате чего Иван Грозный возомнил себя диктатором.
Политика Избранной рады не удовлетворяла московскую элиту. Бояре были недовольны отменой кормлений и других привилегий, а дворяне - тем, что не получили новых поместий за счет вотчинников и монастырей.
С детства не знающий удержу, развращенный  боярами,  которых  он  потом безжалостно казнил, Иоанн всю жизнь был жрецом разврата.  История  знает только две недели, когда он вел сколько-нибудь человеческую жизнь. Это  были две недели его первого брака.
16 февраля 1546  года семнадцатилетний Иоанн  Васильевич  женился  на Анастасии Захарьиной.  Род  Захарьиных  был  не  из  знатных,  но  Анастасия пленила царя своей красотой, а главное, своей мягкой  женственностью. 
Положение усугублялось неудачами во внешней политике.
Первый кризис, оставивший глубокий след в сознании Ивана IV, был связан с его тяжелой болезнью после возвращения из Казанского похода и составлением в марте 1553 года завещания в пользу младенца Дмитрия -  первого сына от царицы Анастасии.
Царь потребовал принесения присяги наследнику, но у некоторых бояр появились сомнения, и они, сказавшись больными, уклонились от присяги. Ходили слухи, что они собирались передать корону старицкому удельному князю - Владимиру Андреевичу, двоюродному брату Ивана IV.

                Глава 2.

Кудлатая, рыжая голова  нового широкоплечего  царского  советника Малюты, непрерывно поворачивалась то вправо,  то влево.  Его сивая борода  веником торчала вперед.  Кафтан плотно облегал упитанное тело. 
На маленьких, словно у женщины, ногах - красные сапоги с высокими каблуками. Недавно царь пожаловал его за верную службу в думные дворяне,  чин не боярский, но и не малый.
Царь Иван Грозный окончательно поборол приступ гнева и страха.
- Нет,  Малюта,  не можно всему русскому боярству,  князьям и  думным людям  головы  рубить.  А  челобитчиков прикажу схватить -  и  в  погреба. Разберусь,  кто, в чем виноват, и накажу по заслугам. Боярин Иван Федоров с ними?
- С ними, великий государь.
- А Иван Висковатый?
- С ними.
- Боярина Федора и печатника Висковатого не трогать.  Остальных всех в тюрьму,  -  повторил царь Иван.  -  И стражу смени. Своих татар поставь. Делай, что сказано. А ты останься, Афоня.
- Великий  государь,  -  выступил вперед  Скуратов,  -  дозволь слово молвить.
- Говори.
- Я мыслю,  великий государь, надо тебе к челобитчикам выйти и с ними говорить. Не дай бог,  им в  головы, что лихое придет против твоей милости.  Я видел, многие оружны и в доспехах.
- Оружны!  -  снова  вскипел царь.  -  Разогнать изменников,  вон  из дворца, метлами гнать.
- Во дворце верных людей немного, - сказал князь Михаил. В голосе его послышалась растерянность.
- Пьяница несчастный.  -  Царь  замахнулся на  шурина посохом.  -  Не заботишься ты о наших царских делах!
- Великий  государь,  -  продолжал Малюта  Скуратов,  -  я  вызнал  в пытошной, что недовольны бояре, недоброе затеяли, речи скаредные говорили. Не  надеясь на  земских,  я  вчера  своего слугу послал в Слободу. Наши люди вот-вот должны прискакать.
Царь обнял Скуратова.
- Ты прав,  я  выйду в  большую палату,  послушаю,  что бояре скажут. Спасибо, Гриша, за верную службу.
- Я  должен,  великий государь,  знать то,  чего не  знают другие,  - скромно опустил глаза Малюта.
В  большую палату царь  Иван  вышел,  сияя золотой ризой,  с  высокой шапкой  на  голове.  Со  всех  сторон плотной толпой его  окружали знатные опричные вельможи.
Челобитчики,  ожидавшие царя,  дружно повалились на колени.  Это были люди,  на  которых  держалось русское государство.  В  первом  ряду  стоял боярин-конюший Иван Петрович Федоров, глава московского боярства.
Царь бесшумно поднялся по приступкам, крытым красным ковром, и уселся на мягкую подушку золоченого кресла.
- Кто будет говорить? - спросил он, строго посмотрев на собравшихся.
Вперед  выступил печатник Иван  Михайлович Висковатый.  Он  был  сед, бороду расчесывал на две стороны.  Лицо строгое, с резкими чертами. Из-под лохматых бровей глядели серые,  навыкате глаза.
Одной рукой он придерживал большую государственную печать, свисавшую с пояса на золотой цепочке. Подойдя к царю, Висковатый опустился на колени и подал свиток.
Царь Иван взял бумагу и быстро пробежал глазами по строчкам.
- Все мы верно тебе служили,  проливали кровь нашу за тебя, - читал царь,  -  ты же за заслуги приставил к  нам своих телохранителей,  которые хватают  братьев и  кровных наших,  чинят  обиды,  бьют,  режут,  давят  и убивают.
- Мой верный слуга,  -  сказал царь вельможе, подняв на него глаза, - ты тоже подписал челобитную?
- Великий государь,  -  отвечал Висковатый,  оставаясь на коленях,  - прошу тебя,  вспомни о  боге,  не  проливай крови невинных.  Не  истребляй своих. Твой отец и твой дед не превращали своих слуг в рабов. Раб не может быть ни верным,  ни храбрым.  Подумай,  великий государь,  с кем ты будешь впредь не  то  что  воевать,  но  жить!  Мы  хотим  по-прежнему быть  тебе советниками.  Мы хотим, чтобы ты прислушивался к голосу своих верных слуг. А не гнал их прочь.
- Разве не я  созвал собор?  Я  многих людей слушал,  -  прервал царь Ивана Висковатого. - Вот уж двадцать лет я слушаю твои советы, Ивашка, раб мой. Разве я гнал тебя прочь?
- Это так,  великий государь,  ты ласков ко мне и  позволяешь глядеть в твои светлые очи.  Но  многих верных и  мудрых ты  лишил жизни,  отринул с глаз, держишь в опале.
- Я  гоню от себя врагов,  предавших клятву и  посягнувших на жизнь нашу.
- Наговоры,  великий государь,  - послышалось из толпы бояр, дворян и князей,  стоявших на  коленях.  -  Ты веришь опричникам,  людям с  черным, лживым сердцем.
Царь с трудом сохранял спокойствие.
- Кто сказал? - негромко спросил он.
Воцарилось молчание. С  поднятой  головой  из  толпы  выступил  престарелый,   седобородый человек:
- Это мои слова.
Малюта нагнулся к царскому уху.
- Князь  Василий Федорович Рыбин-Пронский.  Отец  его  великим князем Василием обижен, - прошептал он, - а по отцу обижен и сын.
Царь  долго  и  внимательно его  разглядывал.  Князь  поблек  и съежился под его взглядом. Бледное лицо царя передернула судорога.
- Добро,  добро,  -  произнес он сквозь зубы,  - запомню тебя, верный слуга. А сейчас ступай туда, где стоял.
Князь Василий Рыбин-Пронский поклонился царю и опустился на колени на прежнем месте. В  это  время Скуратов,  пригнувшись,  стараясь не  обратить на  себя внимания, вышел из палаты.
- Раб  есть  раб,   а  господин  есть  господин,   -  сказал  царь, обернувшись к Афанасию Вяземскому.  -  Я к ним душой,  а они, собаки, вишь, что  задумали -  моих  верных слуг опричников порочить!  Нет,  пес,  -  он посмотрел на Висковатого и с яростью ударил о пол посохом,  - я вас еще не истребил! Я только начал.
Толпа  челобитчиков  грозно  зашумела.  Без  Малюты  князья  и  бояре чувствовали себя свободнее:
- Великий  государь,   повели  слово  молвить,   -  снова  поклонился Висковатый.  -  Мы не хотим умалять прав,  дарованных тебе богом. А я повинуюсь твоему приказу,  даже если он  противоречит божьей воле.  Но  мы слуги твои,  а не рабы.  И от святых отцов сказано:  “Царю царство держати и власть имети  с  князи  и  с  бояры”.  Умоляем тебя,  великий государь,  не разделяй на две половины царство: земство, опричнина. Не проливай невинной крови.
Мудрый государственный деятель Иван  Висковатый знал,  что  Ливонская война поставила царя Ивана в затруднительное положение.  Единение всех сил государства стало необходимостью,  и Висковатый был уверен,  что царь Иван согласится отменить опричнину. 
За два года кровавых расправ царь приобрел новых врагов среди московской знати.  Но  многие простили бы  свои  обиды, лишь только бы он распустил опричнину.
- Царь Иван не совсем сошел с ума, - думал Висковатый,  - и должен понять, что опричнина приведет государство к разрушению и  упадку. 
Земский  собор,  недавно  проходивший в  Москве, показал ему преданность и единомыслие всех людей.  В то же время,  если бы царь не был слаб, он не созывал бы собора.
Подобные рассуждения и  привели к  мысли Ивана Висковатого,  что царь может поступиться опричниной ради порядка и благоденствия в государстве. С Висковатым был согласен боярин-конюший Иван Петрович Федоров.
Царь Иван слушал,  сложив руки на посох,  уперев его в пол. Он знал, чего хотят челобитчики,  и  знал,  что не  согласится на  их  просьбы. Он вглядывался в лица бояр,  князей и дворян,  стоявших перед ним на коленях. Наступит время, и он заставит их землю есть.
- Мы просим тебя советоваться со своими боярами,  великий государь, и опалу класть по суду,  - внятно произнес кто-то.  - Кровь невинно убиенных тобой взывает. Твоя жестокость порождает заговоры.
Царь Иван сжал худые кулаки. Давно он не слышал столь дерзостного ответа. О, если бы это было в Александровой слободе. Но сейчас надо сдержаться.
- Я  знаю,  откуда  это  идет.  Новгородцы,  -  не  повышая голоса, произнес царь.  -  По вольностям,  по вече соскучились.  Мало им дедовской памяти, палки захотели. И вам, рабы мои, вольности новгородские спать не дают.  Внимайте,  горе  дому,  которым управляет женщина,  горе  городу, которым управляют многие. Ибо так же как женщина не способна оставаться на едином решении,  так  и  многие правители царства -  один  захочет одного, другой другого. Я не хочу быть под властью своих рабов, разве это грех?
Он  опять  посмотрел на  собравшихся.  На  многих лицах была  твердая решимость. 
- Будьте же вы прокляты!  -  пронеслось в голове царя.  - Может быть, прав князь Михаил, может быть, и следует срубить всем головы.
Царь  замолчал и  позволил снова  говорить Висковатому.  А  сам сидел,  опустив веки,  плотно  сдвинув пальцы  рук,  и  вспоминал то,  что произошло за последнее время. 
Ливонская война все туже и  туже затягивала петлю на шее русского государства. Всего два месяца тому назад без всякого успеха прервались переговоры о мире с литовскими послами. Царские вельможи требовали возвращения древних русских земель -  Киева,  Гомеля, Витебска и всей Ливонии. Литовские послы не соглашались.
Бояре на  заседании думы 17 июня 1566 года,  выслушав сообщение дьяка Висковатого о  переговорах,  решили  не  заключать  мира  без  возвращения древних земель, а заключить перемирие.
При  возобновлении переговоров главным стал  вопрос о  Ливонии.  Царь Иван стремился получить всю Ливонию,  однако он соглашался на значительные уступки,  если  ему  будет  отдан  город Рига.  Русская торговля требовала хорошего порта на Балтийском море для свободной торговли.
Литовские послы отказались уступить Ригу царю Ивану. Они соглашались оставить за  Москвой только те  ливонские земли,  которые были ко  времени переговоров заняты русскими войсками. Таким образом, нужно было отказаться от Риги, или продолжить обременительную Ливонскую войну.
Царь Иван хотел воевать. Но для войны он должен был найти опору среди вельмож,  служилых людей,  купечества и  духовенства.  28  июня  открылось заседание собора, призванного поддержать военные устремления царя Ивана.
С другой стороны,  он надеялся,  что литовские послы испугаются единодушного решения и  пойдут на  уступки.  На соборе присутствовали бояре и  дворяне, духовенство,  дети боярские и  помещики из многих городов,  гости и купцы.
Преобладали дворяне. Всего собралось около четырехсот человек.      Собор одобрил решение царя продолжать войну за Ливонию.  И  вот опять смутьянство.
Поглощенный своими мыслями,  царь  сидел неподвижно,  положив руки на посох. На  дворе  раздался топот  конских  копыт,  хриплое  сипение труб, загрохотал барабан.  Царь насторожился.  До  его  ушей донеслись отчаянные вопли. Прогремело несколько пищальных выстрелов.
- Гойда,  гойда! - совсем явственно слышал царь выкрики опричников, и по лицу его пробежала злая усмешка.
С  шумом  распахнулась дверь,  на  пороге  стоял  запыхавшийся Малюта Скуратов - в кольчуге, при бедре сабля, за поясом длинный нож.
- Великий государь,  -  торжественно произнес он,  -  верные слуги по зову твоему прискакали из Александровой слободы. Вшивый сброд на площади мы разогнали. Что прикажешь?
Царь поднялся с кресла.
- Изменники,  - пронзительно закричал он, указывая длинным пальцем на коленопреклоненных вельмож,  -  все вы  изменники!  И  ваши советы смердят изменой. Что, задумали извести меня, своего владыку, а? Всех в тюрьму.
Челобитчики поднялись с колен, зашумели. Некоторые схватились было за оружие, спрятанное под одеждой, но быстро опомнились.
- Прошу пожаловать,  бояре,  и  князья,  и  дворяне,  -  с  издевкой, кланяясь,  сказал Малюта Скуратов.  - Слышали царское повеление? По одному проходите.
У  дверей вельмож ждали опричники.  Они  закручивали всем без разбору назад руки и вязали пеньковыми веревками. На Ивановской  площади  никого  не  осталось.  Чуя  поживу,  каркая, перелетали с места на место большие черные вороны.  Они садились на кресты церквей, на башни и стены.
Более двухсот человек, подписавших челобитную, были брошены в тюрьму. Царь  Иван  сделал  свой выбор  -  решил  по-прежнему держаться опричнины.  Его испугало дружное выступление бояр и  приказной знати. 
Он  страшился снова попасть под цепкую боярскую руку. Печатник Иван Висковатый просчитался. За  два  года  неограниченной власти царь показал свой кровавый нрав. Слишком много набралось обиженных.  А тех, кого он обидел, он больше всего боялся и  ждал от них мести. 
Всегда подчеркивая божественное начало своей власти, царь Иван кровавыми расправами подорвал к ней доверие и, по мнению многих, не мог быть больше помазанником божиим.
В  царских  покоях  до  полуночи  бражничали  ближние  царские  люди, празднуя  победу.   Царь   Иван   глотнул   красного  испанского  вина   и развеселился.  Все,  что  случилось днем,  казалось ему  теперь  не  столь страшным.
Отпив из чаши, Алексей Басманов, главный опричный военачальник, худой высокий старик с козлиной бородкой, сказал, ни к кому не обращаясь:
- Вишь,  чего задумали -  с  царем равняться!  Жди таперича новых заговоров, будут они великому государю всяко досаждать. Не удалось на свою сторону перетянуть,  так  они вовсе похотят с  престола сбросить и  своего поставить. Ивашка Висковатый раскудахтался. А кто такой Ивашка? Отец его всего-то навсего пономарил в  худой  церкви.  А  сын  на  все  государство звонит.  А Ванька Федоров,  боярин-конюший? Он-то молчал, а что у него в голове - гадать не надобно.
Алексей  Басманов  рассмеялся.  Царь  Иван  перестал  грызть  баранью лопатку и посмотрел на Малюту Скуратова.
- Не кручинься, великий государь, себя не пожалею, а измену сыщу. Все твои вороги вот здесь у меня будут! - И Малюта сжал волосатый кулак.
Царь Иван взьярился:
- Федорова  завтра  в  Полоцк  воеводой отправлю.  Ты  за  ним  своих молодцов шли,  штоб в семь глаз смотрели, слышишь, Гриша? - нахмурил брови царь.  -  А Ивана Висковатого люблю за прямое слово, знаю, мне не изменит, не продаст.  И замены ему не сыскать - умен. Остальных в погребе подержи для острастки и выпусти.  Не то все земские дела станут. Закоперщикам, как прежде сказывал, головы срубить.
- Сделаю,  как велишь,  великий государь.  Только бы  из  тех земских людей с десяток для сыску оставить?
- Оставь, - согласился царь.
- На твоем месте,  великий государь,  я  бы свой замок,  опричный,  в Москве построил,  стены покрепче и  тайный ход  под землей.  В  этот замок только верных слуг пускать,  как в Слободе, - сказал Афанасий Вяземский. - Не  приведи господь,  приключится мятеж  в  Москве,  а  ты,  государь,  за стены.
Вяземский замолчал в ожидании.
- Где поставить? - живо откликнулся царь.
- Да хоть бы на Воздвиженке, место важное.
- И правда,  место хорошее,  -  согласился царь.  -  Вот и дело тебе, Афоня: ты мой оружничий, тебе и замок строить. Сроку даю один год.
Афанасий Вяземский склонил голову.
- Нам,  братия,  главное,  Ливонию воевать.  А с Ливонией и Литву. Об этом  не  забывайте.  -  Царь  положил на  стол  обглоданную кость и  стал вытирать полотенцем испачканные жиром  руки.  -  Ежели  король Жигимонд в Риге и других городах крепко сядет,  тогда не только Юрьеву, но и Нарве, и иным городам ливонским,  и  Пскову тесноты будут великие и  торговым людям торговля затворится.
Царское  застолье  наперебой  стало  советовать,  как  лучше  воевать Ливонскую землю. Царь Иван терпеливо слушал,  стараясь понять смысл не  совсем трезвых речей.
Вдруг дикий крик всполошил собравшихся.  Михаил Темрюкович, вытаращив глаза,  кружился  по  комнате.  Он  испугался  большого  рыжего  таракана, заползшего ему за воротник.
 
                Глава 3.

Слуги  постелили на  стол  красную скатерть,  поставили две  огромные черные свечи, перевитые серебряными нитями. Против царского места положили старинное Евангелие в телячьей коже. 
Потом слуги удалились.  В горнице появились два молодых опричника в белых кафтанах с позолоченными секирами за плечами. Они встали по обеим сторонам царского места, взяли в обе руки секиры, замахнулись,  словно собирались зарубить врага,  и  положили их  на правое плечо.
Прошло  несколько  минут.  До  слуха  телохранителей  донесся  слабый перезвон колокольцев.  Они посмотрели друг на друга и замерли, сдерживая дыхание.
Тихо открылась низкая дверь.  Высокий, с нахмуренными бровями человек в черной монашеской одежде и черной шапке вошел,  опираясь на посох, и сел на  царское место.  Рядом с  ним  неслышно,  словно тень,  возник духовник протопоп Евстафий.
Из других дверей появились вельможи: члены тайного совета, основатели опричнины,  одетые во все черное.  Князь Афанасий Вяземский,  князь Никита Одоевский,  боярин Василий Юрьев, боярин Алексей Басманов, ходивший всегда опустив глаза в землю, его сын Федор, воевода Петр Зайцев.
Низко  поклонившись,   постукивая  посохами  о  деревянный  пол,  они направились к столу и расселись на скамьях слева и справа от царя. Вслед за вельможами в  горницу вошли два опричника и  с  ними юноша с темным пушком на  верхней губе  и  на  подбородке -  Василий Колычев.  Сын воеводы Ивана Колычева.
Василий  Колычев  недавно  подал  царю  челобитную -  принять  его  в опричники,  обещаясь служить верой  и  правдой.  Царь  хотел назначить его своим телохранителем.
Последним в  горнице появился князь Михаил Черкасский,  держа в руках высушенную собачью  голову  с  оскаленной пастью.  К  ней  была  привязана небольшая березовая метла.  Собачья голова с  метлой,  привязанная к седлу опричника, отличала его от прочих людей.
Она означала, что опричник должен грызть государственных врагов и выметать их метлой.  Слегка пошатываясь от выпитого вина,  черноволосый и  звероподобный князь  Михаил  приблизился к столу и положил собачью голову рядом с Евангелием. По  знаку царя опричники,  сопровождавшие Василия Колычева,  вышли из горницы. Заседание тайного совета началось.
- Подойди ближе! - пронзительным голосом сказал царь.
Василий Колычев послушно сделал несколько шагов к  столу и упал перед царем на колени.
- Как твое имя?
- Васька Колычев,  сын  воеводы Ивана Колычева,  твой холоп,  великий государь.
- Сколь тебе годов?
- Семнадцать.
- Ты хочешь быть опричником?
- Да, великий государь.
Царь помолчал, посмотрел на Федора Басманова.
- Кто превыше всего для тебя,  Васька Колычев:  отец, либо мать, либо братья и сестры? - спросил Басманов.
- Великий государь превыше всего,  -  твердо сказал Колычев. - Помимо него,  не знаю ни отца, ни матери. Царь выше солнца, ибо солнце заходит, а царь светлым истинным светом всегда обличает тайные неправды.
- А  если тебе думные земские бояре будут говорить на государя плохое и клясться святым крестом, что они говорят правду?
- Великий государь -  слуга божий на  земле.  Как он  порешил,  так и правда,  и  никто царские дела судить не властен.  И  если я,  твой холоп, услышу изменные речи и наговоры,  обязуюсь немедля донести тебе,  великому государю.
- Добро,  - сказал царь. Он был доволен ответом. - Кто ручательствует за него? - обернулся он к Алексею Басманову.
- Григорий Борисович Грязной с сыном Никитой.
- Добро,  - повторил царь и возвел глаза кверху, будто ища написанное на потолке.  -  Опричник не должен водить хлеб-соль со всеми земскими. Все они  враги мои  и  губители земли Русской.  Будешь верно нести мне службу, будешь  всегда прав  в  суде  перед  ними.  Я  не  поверю ни  одному слову изменников на моих верных слуг. Если земский осмелится жаловаться на тебя, ты имеешь право взять с него пеню за бесчестье. А от меня получишь землю и деньги, и жить будешь безбедно.
- Спасибо,  великий государь,  клянусь тебе служить верой и правдой и жизнь свою положить за тебя.
- Добро. Подойди, Васька, к столу.
Колычев приблизился и встал напротив великого государя.
- Поклянись,  что  будешь мне  верен,  -  сказал царь,  не  спуская с Колычева своих маленьких черных глаз.
- Прости меня,  господи,  за неправду! Прости ради великого дела, ради спасения земли Русской, - сказал про себя Василий Колычев.
А потом он поклялся:
- Я клянусь быть верным государю и великому князю,  молодым царевичам и царице.  Клянусь не молчать,  если услышу что-либо дурное, что замышляет кто-нибудь против царя и  великого князя.  Я  клянусь - не  есть и  не  пить вместе с земскими и не иметь с ними никаких дел. На этом целую крест.
- Теперь поклянись еще  раз  и  поцелуй вот  это,  -  царь показал на высушенную собачью голову  и  березовую метлу,  связанные вместе пеньковой веревкой.
Василий поклялся и поцеловал собачью голову. Афанасий   Вяземский   брезгливо  поморщился,   посмотрел  на   князя Одоевского, незаметно подмигнул ему.
- Добро, - опять сказал царь и хлопнул в ладоши.
В  дверях  появился вершитель тайных дел  Малюта Скуратов с  воеводой Иваном Колычевым. Царь Иван сидел,  привалившись к золоченой спинке кресла, и ждал. То, что сейчас должно произойти,  было придумано Малютой Скуратовым и  служило испытанием для нового телохранителя.
В  горнице пахло смолой.  Дворец совсем недавно построен из отборного елового леса, вырубленного в знаменитом Клинском лесу.      Маленькие черные глазки царя ощупали воеводу Ивана Колычева.
- Похвалялся, ты, холоп, что извести меня колдовством тебе посильно?
- Помилуй,  государь,  -  упал на колени воевода,  -  не виновен,  не говорил я того.
- Врешь! Позвать Ваньку Гвоздаря.
Малюта Скуратов, шаркая подошвами сапог, пошел к двери. Приоткрыв ее, он молча поманил пальцем. В  горницу  вошел  боярин  Гвоздарь,  вернее,  его  ввели  под  руки стражники с топорами в руках.
Василий Колычев увидел,  что кафтан на Гвоздаре изорван и  в крови, лицо опухшее. Князь Афанасий Вяземский взглянул на боярина, вздохнул и отвернулся.
- Скажи,  как похвалялся Ивашка Колычев у  себя на  дому?  -  вопросил царь.  - Темно, видать, в моем подвале, наверно, об угол рожу расквасил, - добавил он, усмехнувшись.
- Похвалялся, государь, колдовством тебя извести.
- Не  верь  ему,  государь,  говорит  он  облыжно.  Напившись вина, Ванька жену мою  изобидел.  Дак я  велел слугам с  крыльца его скинуть. Святым крестом поклянусь.
- А ты,  Ванька,  -  обернулся царь к Гвоздарю,  - как ты теперь против клятвы будешь говорить?
- И я клянусь святым крестом,  - запинаясь сказал боярин, взглянув на каменное лицо Малюты.
- Так что же вы, богохульники, оба креста святого не боитесь! За свои животы готовы бога продать?  А?  Приблизься ко мне,  Ивашка,  нет,  сюда подойди. - Царь повернулся вместе с креслом и показал рукой у своих ног.
Воевода Колычев на коленях подполз к царскому месту.
- Цалуй мне сапог, - приказал царь.
Воевода схватил в  обе руки царский сафьяновый узконосый сапог и стал покрывать его поцелуями.
- Помилуй, государь, невиновен я, помилуй!
Царь Иван ударил воеводу сапогом в лицо. Вылетели зубы, пошла кровь.
- Еще цалуй, пуще цалуй.
Обливая слезами и кровью царский сапог, воевода целовал его.
- А  вот  земские говорят,  -  царь посмотрел на  опричников,  -  что терпежу им от царя не стало.  Врете,  русский человек все стерпит!  Посажу земцам татарина,  и его будут любить,  как меня любят,  и сапоги ему будут целовать.  Гриша,  -  обернулся он к Малюте Скуратову, - как ты скажешь: повинен Ивашка Колычев в измене?
- Повинен, великий государь.
- А  ежели  повинен,  -  глаза  царя  засверкали,  голос сделался еще пронзительнее,  он обернул голову и посмотрел на Василия Колычева,  - велю тебе,  нашему верному слуге Васютке, казнить изменника. Дайте ему топор, - приказал царь стражникам. - Ты поклялся быть мне верным?
Василий Колычев побледнел.  Он  молча взял  из  рук  стражника боевой топор с широким лезвием и длинной ручкой.
- Что же,  исполняй приказ!  -  Царь часто задышал, не спуская с него глаз.
Воевода Иван Колычев поднялся с  колен и повернул залитое кровью лицо к сыну.
- Великий  государь,  -  с  отчаянием в  голосе  произнес Василий,  - невиновен мой отец! Он правду говорит. Гвоздарь мать спьяна поносил. Отец и велел его с крыльца скинуть.  И он,  Гвоздарь, напраслину на моего отца показал. Со зла солживил!
В  горнице  воцарилась мертвая тишина.  Лицо  воеводы Ивана  Колычева просветлело. Он с любовью глядел на сына.
- Не хочешь царскую волю исполнить?  -  грозно спросил царь. - Клятву рушишь!
Василий отбросил топор и рухнул на колени.
- Вели казнить меня,  государь,  но против правды я не пойду, казнить своего отца безвинно не стану.
Царь поднялся с кресла.
- Добро.  Гриша,  возьми Колычевых, сына и отца, да разберись с ними. Расскажешь  вечером,   кто  прав,  а  кто  виноват.  Постой-ка.  -  Царь задумался. - Ведь князь Мстиславский сказывал, будто я должон остерегаться рынду из рода Колычевых. Что за притча! Ты ведь Колычев?
- Колычев, великий государь.
- Загадал мне загадку князь. - В изощренном мозгу царя возникла новая мысль. - Эй, Гриша! Где старик Продан?
- У меня под рукой, великий государь.
- Позвать сюды.
Сановные опричники с любопытством смотрели на царя Ивана, на младшего Колычева, стараясь понять, что должно произойти. Время шло.  Царь  Иван нетерпеливо поглядывал на  дверь. 
Наконец она распахнулась, вошел Малюта Скуратов и  с  ним маленький старичок с  белой бородой и длинными усами.
Увидев царя, старичок бросился ему в ноги.
- Встань, Продан, - сказал царь.
Дворецкий боярина Федора поднялся.  От страха он едва стоял.  Воевода Иван Колычев,  увидев Продана,  застыл, словно деревянный, не сводя глаз с его бледного лица.
- Поведай нам,  - продолжал царь спокойно, - видел ли ты этих людей в охотничьем доме?  -  Он показал пальцем сначала на отца Колычева, потом на сына.
Продан сразу узнал Василия Колычева.
- Сей юноша поклялся убить тебя,  милостивый царь, - дрожащим голосом произнес он.  - И ты, господине, был там, - шагнул он к Колычеву -отцу, - и научал юношу быть цареубийцей.
- Мы  с  сыном  должны  умереть и  своей  смертью спасти остальных,  - промелькнуло в голове у Ивана Колычева.  -  Трудно быть честным у Малюты в застенке.
Не  успел старик Продан произнести последнее слово,  как Колычев-отец выхватил из-за голенища острый и длинный нож,  кинулся к сыну и всадил ему в сердце. Тем же ножом он перехватил себе горло.
- Взять их живыми, - крикнул царь, - лекаря сюда!
Но было уже поздно. Все произошло так быстро, что никто не мог помешать.
- Они мертвы,  великий государь, - осмотрев тела, доложил прибежавший на зов лекарь.
- Разрубить на куски изменников и выбросить собакам,  -  тяжело дыша, сказал царь. - Что ты еще слыхал, Продан?
- Боярин Федоров,  воевода Полоцкий,  говорил про твою милость, будто ты не царского рода, а будто ты простой.
- Знаю, - прервал царь Иван.
Когда из горницы вышли все,  кроме главных советников, боярин Алексей Басманов обратился к царю:
- Великий государь,  не идет на убыль измена, а разрастается. Слых по Москве пошел, будто князя Владимира Старицкого на твое место бояре норовят посадить.  Розыск бы новый сделать,  и  всех изменников на кол.  Неспроста Колычев-старший сына своего убил -  боялся,  что по  младости он остальных предаст.  Чует  мое  сердце,  опять сговорились земские княжата жизни тебя лишить, великий государь. По всему видно, сговорились.
Царь Иван долго молчал, стараясь понять, что произошло.
- Значит,  Васька Колычев хотел в  опричнину вступить и рындой стать, дабы лишить меня жизни,  - отвечая больше своим мыслям, произнес он. - Вот где надо копать.  А князь Владимир!  -  Он махнул рукой.  - Он мне во всем сознался.  Тех людишек,  что разговоры с ним вели,  он всех назвал. Да и слаб  князюшка головой для  такого дела,  не  хочет он  царского места,  - раздумчиво закончил царь. - Верю я брату.
Царские советники переглянулись.
- Ты прав,  великий государь, слаб головой князь Владимир Андреевич, не хочет он царского места,  -  вступил в разговор воевода Петр Зайцев.  - Однако дело не в нем.  Князь Владимир не хочет,  зато московские бояре за него хотят.  Они спят и  видят,  как бы от тебя избавиться,  а для того им перво-наперво новый царь нужен, вот и сговорились.
- Дальше сказывай, - нетерпеливо сказал царь.
- Выходит, двум медведям в одной берлоге не жить. Пока князь Владимир Андреевич здравствует, не будет покоя для тебя, великий государь.
- А вы, - царь посмотрел на ближайших вельмож, - что вы мне скажете?
- Правду говорит дворовый воевода, - отозвался первый боярин опричной думы Алексей Басманов.  -  Опять измена по  Москве бродит.  Пока жив князь Владимир Андреевич,  не  будет покоя на  Руси.  Именем князя другие будут собирать недовольных,  требовать всякие вольности,  какие есть  в  Литве и прочих государствах.  И  тех людей топором не  вырубишь,  их  все больше и больше становится.  Я думаю, великий государь, надо для начала кое-кого из бояр вытянуть к  Малюте Скуратову,  а  потом и князя Владимира Андреевича потревожить.  А  кто из  бояр своровал,  тех без жалости живота лишать.  И казна твоя обогатится, и у земских резвости меньше станет.
- А ты, Афоня, - спросил царь князя Вяземского, - как ты думаешь?
- Согласен я с Басмановым.
- А ты, Петр Васильевич?
- Согласен, - ответил воевода Зайцев.
- А ты, Никита?
- И я согласен, - отозвался князь Одоевский.

                Глава 4.
 
Ивану Михайловичу Висковатому не  спалось.  От  утра  и  до  вечера  над  городом висело  густое облако пыли, поднятое колесами повозок и  лошадиными копытами.  По  ночам  дышать  было нечем.
Многие, спасаясь от духоты, спали в садах под открытым небом.      Ворочаясь в  жаркой  постели,  Иван  Михайлович не  мог  уснуть.  Его терзали  беспокойные мысли  о  судьбах  Русского государства. 
Ослабленная внутренними  раздорами,   Москва   все   меньше   и   меньше   сил   могла противопоставить  окружавшим  ее   врагам.   Устрашала  попытка  польского правительства объединить Польшу и  Литву в  единое государство. 
- Жигимонд рвется к  Новгороду,  -  думал Висковатый.  -  Ливония,  а затем Новгород. Король  хочет  отрезать Россию  от  западных стран  и  заставить ее  снова вариться в собственном соку.
Неясные предчувствия сжимали сердце. Что-то должно произойти.      Обдумав все,  дьяк  решил,  что  продолжать Ливонскую войну  опасно и бесполезно. 
- Швеция из врага стала другом Польши,  -  думал он.  -  Дания вот-вот  заключит мир  со  Швецией. 
Единственным козырем оставался принц Магнус,  брат  датского короля.  С  ним  велись  переговоры.  Если  Магнус согласится стать  королем Ливонии и  подручником царя  Ивана,  отношения с Данией  останутся по-прежнему хорошие. 
Если  нет,  Дания  присоединится к морским державам,  препятствующим нарвскому плаванию.  В этом случае война будет тяжела и неблагоприятна для России. 
- Я уверен, Магнус согласится, - думал Висковатый, - в кармане у него нет ни копейки.
Иван Михайлович встал с  постели,  распахнул окно,  налил из  кувшина квасу, выпил, прошелся взад и вперед по комнате.
- И,  как  назло,  -  продолжал он  размышлять,  -  на  юге сгустились грозовые тучи.  Чем кончится турецкий поход на Астрахань,  знает один бог. Султан  Селим  расчищает  себе  путь  в  Персию.  Только  смерть  короля Жигимонда сможет развязать нам руки.  Ах, если бы так случилось! Из Польши сообщали много раз о близкой его кончине.  Но ведь он может жить еще много лет.
Промаявшись в тревожных мыслях всю ночь, канцлер встал еще до восхода солнца и,  одевшись,  потребовал коня.  Вместе с  верным слугой Митяем они спустились с  пригорка  к  низкому  песчаному  берегу  реки  Москвы. 
Иван Михайлович смыл липкий пот, освежился в прозрачной, прохладной воде. Через час  Висковатый  был  в   Кремле  у  дверей  своего  приказа  -   высокого бревенчатого дома,  стоявшего напротив царского дворца. 
Государя в Москве не было, он жил в Александровой слободе, и дьяк чувствовал себя свободнее. Когда царь находился в  Москве,  бояре и думные дьяки съезжались во дворец сразу  же  по  восходу  солнца. 
Во  дворце  вельможи часами  дожидались в приемной царского вызова.  К  обедне шли  вместе с  государем и  только из церкви возвращались домой.  С  первым ударом церковных колоколов к вечерне все снова собирались в  государевых палатах и  оставались там еще часа два, или три. 
Другими словами,  времени на работу оставалось мало, приходилось задерживаться в приказах допоздна. Думного   дьяка   Висковатого  иноземцы  недаром  называли  канцлером Русского государства.  Пожалованный царем Иваном в  1561  году  хранителем государственной  печати,   он   по-прежнему  оставался  во  главе  внешней политики. 
Хранитель печати -  высокая должность.  Он  был самым близким к царю человеком.  И царь Иван говорил,  что он любит его,  как самого себя. Свою  верность царской  семье  Иван  Михайлович доказал  в  тяжкое  время, пятнадцать лет тому назад.
Царь Иван был болен, и престол под ним шатался. В  ожидании  смерти  царь  назначил наследником сына  -  младенца Дмитрия. Вельможи колебались, многие желали видеть царем князя Владимира Старицкого и не хотели присягать младенцу.
Иван Висковатый первый принял присягу царственному младенцу и  держал крест,  на  котором клялись бояре и  князья.  Он рисковал многим.  Если бы сторонники Старицкого одержали верх, ему бы головы не сносить.
По характеру Висковатый крут и упрям.  Он всегда говорил,  что думал, даже царю Ивану, а на это решался далеко не всякий. Иногда при  приеме иноземных послов Иван  Михайлович говорил речь  от имени царя.
Он готовил все бумаги, носившие царскую печать. Царь обращался к нему за советом по всем делам государства. В  течение многих лет дьяк решительно отстаивал войну за Ливонию, за обладание  морским  побережьем  и  считал  необходимым  для  России  вести независимую политику, подчиненную национальным интересам.
У  многих на  памяти был  отказ Ивана Висковатого ходить за кресты. Участие в крестных ходах,  отнимавших много времени, было обязательным для всех думных и  дворовых людей.  Глядя на Висковатого,  стали отказываться, ссылаясь на дела,  и другие.
Царь Иван, несмотря на жалобы духовенства, не стал вмешиваться.      Не очень-то признавал Иван Михайлович необходимость церковных постов.
- Не ест мяса в  понедельник боярин,  а  на  винопитии сидит целый день,  - говорил  он  друзьям.  -  А  лишнее  винопитие  причина  всякому  злу.  От мясоедения ничего такого не бывает.
Первым  пришел  в  приказ  к  Висковатому дьяк  земского  двора  Иван Мятелев, ведающий надзором за порядками в столице. Заразная,  прилипчивая болезнь гуляла по московским областям. 
В лето она  еще  больше  усилилась.  Вокруг Москвы стояли заставы.  Стрельцам был отдан строгий приказ никого не пускать в столицу.
- На Тверской улице двое умерли и у Кузнецкого моста двое,  -  бубнил Иван Мятелев.  -  И больные есть.  Во всех домах,  где занедужили, я велел двери гвоздями забить. У домов стражу поставил.
- Сколько домов с больными?
- Восемь, Иван Михайлович, - один на Варварке, один на Никольской.
- Не надоть,  -  поднял руку Висковатый, - все равно не упомню. А вот скажи-ка, Иван Яковлевич, тебе хворого приходилось видеть?
- Приходилось, не без этого.
- Знаменье есть ли  на  человеке?  Постой,  сначала скажи,  с  чего болезнь начинается.
- Ежели моровое поветрие,  дык сначала недужится,  в  жар бросает.  А потом и знаменья на теле выходят.  Пятна багровые с синью, а то и сплошь все  тело  в  красноте.  Через недели две  либо помрет человек,  либо жив, однако более помирают.  Бывает,  у хворых носы отгнивают,  уши,  а порой и концы пальцев.
- От чего болезнь сия, как мыслишь?
- Ежели  с  хворым другой человек спать  ляжет,  ежели хворого одежду оденет, ежели рядом сидит.
- Так,  так,  -  Иван  Висковатый  подумал,  почесал  большой  нос, придвинул к себе бумагу,  принесенную подьячим Мятелевым. - Выходит, в эту неделю на сорок человек больше померло?
- Выходит, так.
- Попы помирают от сей хвори?
- Помирают, Иван Михайлович.
Висковатый еще подумал.
- А ходят попы к хворым?
- А  как же  иначе,  Иван Михайлович,  напутствовать в  мир иной,  со святым причастием!
- Запретить,  -  распорядился Висковатый.  -  Попы заразу разносят. К тем, кто со знаменьем помирает, попов не пускать!
- Хорошо, Иван Михайлович, сделаем.
- На заставы стражников прибавить,  и пусть боярские дети по заставам для догляда ездят,  не  спят ли стражники.  А  скажи мне,  сколь от голода померло?
- Полтысячи за  неделю,  Иван Михайлович.  Теперь овощ пошла,  чуть полегче стало. А как бог повелит зимой? - Мятелев развел руками.
- Воля божья без  людей не  творится.  Великий государь приказал по монастырям народ голодный кормить. Кормят ли?
- Кормят помаленьку, все больше репой, а еще чем, и разобрать нельзя. Дык ведь всех не прокормишь.  И  ругаются игумены,  самим,  говорят,  есть нечего.
- То не беда, что во ржи лебеда, а вот беды, как ни ржи, ни лебеды, - нараспев произнес Висковатый.  -  Пусть хоть  репой кормят,  все  человеку держаться помогают.  А  что  касаемо игуменов,  врут.  У  них  немало  еще припрятано.
После  подьячего Мятелева на  прием к  канцлеру явился подьячий Петр Капуста,  только что прискакавший из  Люблина.  Он присутствовал на сейме, объединившем Польшу с Литвой.
Иван   Михайлович  внимательно  выслушал  подьячего  Петра. Сведения были важные.  Висковатый еще раз подумал,  что воевать за Ливонию станет  труднее.  Польша  и  Литва  объединили  свои  силы. 
Самые  худшие предположения сбывались.  Подьячий доложил и  о том,  что Польша захватила Киевщину и другие русские земли в свои руки.
- Еще  хуже  станет  простым  русским людям  под  Польшей,  -  подумал Висковатый.  - Хоть и сейчас они полные рабы. И православной церкви хуже.
Он  понимал,  что  после  сейма  чаша  весов  в  борьбе  за  русские земли склонилась в  сторону Польши,  и русское правительство,  кроме настойчивых требований возвратить отчие земли,  вряд  ли  сможет что-либо предпринять.
Зато  Польша  получит  новые  возможности ополячить и  окатоличить русское население. Иван Михайлович,  не откладывая,  стал писать бумагу для отсылки царю Ивану в Александрову слободу.
Третий,  кого пришлось выслушать думному дьяку,  был лазутчик с  Дона Охрим Федулов.  По  его  словам,  войска турецкого паши  Касима подошли к переволоке,  и паша Касим велел рыть канал от Дона до Волги. Однако работа продвигалась  совсем  плохо.   В   войсках   турецкого  султана   начались недовольства.
Висковатый выслушал вести с радостью. Чем  больше пройдет времени у турок в бесплодных попытках, тем лучше для Русского государства.      Около полудня или в седьмом часу от восхода солнца в приказ прибыл из Швеции большой царский посол боярин Иван Воронцов, ездивший в Стокгольм за Катериной Ягеллонкой. 
С ним вместе прибыл дьяк Курган Лопатин.  А товарищ посла опричник Василий Наумов заболел по дороге и отлеживался в Новгороде. Русское посольство потеряло в Швеции около двух лет.
Иван  Михайлович Воронцов  долго  жаловался на  притеснения и  обиды, учиненные королем  Юханом.  Уходя,  он  оставил  на  столе  большой свиток плотной бумаги с  перечнем обид  и  свой  подарок думному дьяку -  золотой перстень с красным камнем.
Через  два  часа  верховой  гонец  с  извещением о  прибытии  боярина Воронцова в Москву поскакал в Александрову слободу. Висковатый подробно отписал  царю  Ивану  все,  о  чем  рассказал ему посол. 
Думному дьяку давно было известно о перевороте в Швеции.  Он знал, что  царь Иван не  оставит без последствий глумление над послом.  И  отказ выслать Катерину Ягеллонку.  Трудно было предположить, что предпримет царь против  непослушного -  свейского короля. 
Но  при  нынешних осложнениях полагалось бы не слишком выказывать свое самолюбие. Иван  Михайлович отпустил  боярина  Воронцова и  собрался идти  домой обедать.  Но пришлось остаться.  В комнату, гремя оружием, ввалились сразу несколько человек.
Все  это  были  военные  люди  из  разрядного приказа. Главным  был  боярин  и  воевода Михаил  Воротынский.  Недавно по  просьбе Висковатого царь  поручил ему  составить росписи всем городам и  сторожам, возникшим на южных границах, и сделать новые чертежи.
С князем Воротынским пришли его помощники: князь Михаил Скурый, ржевский воевода Юрий Ванин и дьяк Борис Хомутов. Разговор был долгий. Споров было много. Иван Михайлович понимал значение новых городов для  будущего Русского государства. 
Он с радостью читал доклады воевод о поселениях, возникавших на  юге,  и  добивался царского указа строить новые крепости и  сторожевые засеки.
Переселенцы из  разных мест Русской земли в  течение столетий оседали на жительство в  Диком поле.  Русский народ отвоевывал то,  что ему раньше принадлежало.  К половине XVI века южная граница России заметно сдвинулась к югу.
Могучая Русская держава сложилась и  выросла за короткий срок,  после двухсотлетнего монголо-татарского порабощения и княжеских междоусобиц. При Иване Третьем,  деде царя Ивана, уже существовала надежная государственная машина,  управлявшая обширными русскими землями.
Появилась многочисленная плеяда ученых дьяков и подьячих,  занимавших в правительстве важные посты, нисколько не уступавших образованием своим западным коллегам.
Правительство тщательно изучало страну, рассылая по городам грамотных людей  и  заставляя  их  собирать  всевозможные  сведения.  Все,  что  они добывали,  обрабатывалось в московских приказах и пускалось в оборот.
Были измерены,   описаны  и   положены  на  бумагу  почти  все  земли  Русского государства.  Получили широкое распространение писцовые книги,  в  которых учитывалось сельское и  городское население.  Управление страной вершилось на разумной основе.
Образовалась дипломатическая и разведывательная школы с собственными,  русскими обычаями и правилами. Деятельность послов направлялась правительственными указами и положениями. Особенной   четкостью   и    организованностью   отличались   военные мероприятия. 
Все  делалось так,  что  в  случае необходимости государство могло в кратчайший срок собрать все свои силы.  Пожалуй,  ни одна страна в мире  не  могла  похвастаться подобным устройством. 
Правила  ведения боя, порядок расположения полков вытекали из давних обычаев.  В последнее время многое  было  рассчитано на  борьбу против монголо-татарских орд.  Тяжелые тучи войны десятками лет не сходили с горизонта Русского государства.  Они возникали то на юге, то на западе.
Военной  необходимостью вызвана  почтовая связь.  Движение по  ямским дорогам  происходило  в  невиданные  в  западных  странах  сроки.  Обычная скорость доставки почты и  людей достигала двухсот верст в  сутки.  Ямские дороги содержались в хорошем порядке.
Царя Ивана Грозного окружали высокообразованные русские люди, умевшие управлять  государственной  машиной. При страшных  потрясениях  в  годы опричнины государство смогло выдержать и  не  развалиться только благодаря ранее сложившимся обычаям и приобретенному опыту.
По  всей Русской земле развивались разнообразные ремесла,  торговля и промышленность без всяких царских указов,  а иногда и вопреки им.  Русские гости  и  купцы  ездили  по  всей  Европе  торговать,  русские  мореходы и землепроходцы бесстрашно осваивали далекие восточные и  северные земли,  о которых в  других странах ходили только страшные сказки. 
Давно начавшееся русское продвижение на восток, в Сибирь происходило непрерывно. Мозг великого русского народа был здоров, руки крепки. Все больше и больше выходило на поверхность людей из простого народа: купцы,  мастера,  промышленники,  дьяки. 
Появились такие люди,  как посол Федор Писемский, знавший десяток иностранных языков, дьяк Иван Висковатый, Иван Выродков - строитель крепостей,  послы Афанасий Нагой и  Новосильцев Иван,  много других ученых дьяков, управлявших приказами.
Купцы Строгановы своим  предпринимательством  и  торговлей  накапливали  богатства,  будили дремавшие силы страны.  Русский народ тяжелым, настойчивым трудом создавал все новые и новые ценности.
За обедом из головы Висковатого не выходила мысль о  герцоге Магнусе, эзельском епископе.  Царские опричники Иван Таубе и Эгерт Крузе, взявшиеся уговорить епископа стать королем Ливонии,  недавно сообщили,  что в Москву скоро прибудет посольство герцога. 
Однако дьяк не верил немцам-опричникам и убеждал царя Ивана, что, в конце концов, они обманут, несмотря на клятвы. Последний  разговор   у   Ивана   Михайловича  произошел  вечером   с государственным казначеем Никитой Афанасьевичем Фуниковым. 
Фуников дружил с Висковатым давно,  уважал его и слушался беспрекословно.  Он был худой и маленький, с острым носом и большими серыми глазами. Казначей поклонился иконам, перекрестился.
- У меня разговор тайный,  - сказал он, многозначительно посмотрев на дверь и стены.
За  стеной  в  большой  комнате  сидели  полсотни подьячих и  усердно скрипели  перьями.  Открытое  для  прохлады  окно  в  комнате  Висковатого выходило в сад.
- Говори, не подслушают. Их много, один другого боится.
Фуников уселся на лавке.
- Хороша богородица! - скосил он глаза на икону. - Откуда?
- Самого Андрея Рублева.  Аникей Строганов подарил.  Ну, говори, с чем пришел?
- Иван Михайлович,  до  каких пор такое будет?  В  казне ни пула,  а царские приказы денег требуют. Давай, да давай, и все на Ливонскую войну, - сказал Фуников.
- А тамга?
- Все рассчитано.
- Отписал великому государю, как и что?
- Отписал.  Моему гонцу он  велел голову срубить.  Мне  в  рогожном мешке ее опричники привезли.
- Да. Что ж делать! Подати с сох исправно получаешь?
- Одну четверть от сметы. Разбежался народ, пустует земля.
- А ты с монастырей побольше выжми.
- Жал, больше не каплет. Боюсь, скоро и мне голову государь срубит.
- Ливонская война -  дело нужное, Никита Афанасьевич, море нам во как надобно. Может, придумаешь?
Фуников долго сидел, склонив голову.
- Нет, ничего не могу придумать. Везде одни дыры. - Он безнадежно махнул рукой. - Денег надо много. А прежде всего, тысячу человек вооружить и на коней посадить.
- Послушай,  Никита Афанасьевич,  а  ежели к  Строгановым,  к  Аникею обратиться. Он нам тысячу человек за свой счет представит.
- Согласится ли?  -  В голосе Фуникова слышалось сомнение. - Немалые деньги потребуются.
- Ежели я  попрошу,  согласится.  Он из наших рук не в  пример больше получает.  Мне про его дела немало ведомо. Соболиная дань с новых земель в царскую казну на второй и  на третий год идет,  а  что раньше -  все в его карман.  Не печалься,  Никита Афанасьевич,  в дружбе будем -  не пропадем. Грамоту я завтра Аникею отпишу.
Висковатый снял  пальцами нагар со  свечи и  вынул из  ящика глиняную баклажку.
- Хлебнем,  Никита Афанасьевич,  крепкое вино.  Мне  английский купец подарил.
- Неохота мне, Иван Михайлович.
- Да уж приневолься.
- Во здравие царя и великого государя!
Иван Михайлович хлебнул и дал хлебнуть другу.
- Ну  и  крепка!  -  Фуников вытер усы  и  откашлялся.  -  Кваском бы запить.
- Возьми орешков на заедку.
- Хотел спросить тебя,  Иван Михайлович,  - пережевывая орехи, сказал Фуников, - что за каша в Новгороде заварилась? Ведомо ли тебе?
Висковатый ответил не сразу.
- Не хотят новгородцы денег давать на Ливонскую войну.  В  этом вся суть.  Многие купцы от войны разорились,  у  других прибытков менее стало, вот  и  смута пошла.  Великий государь велел им  конного войска две тысячи выставить либо  денег дать.  Новгородцы вместо двух  тысяч сотню пригнали. Челом били государю, нет-де больше денег, обеднели, и все тут. Разгневался царь, но смолчал, затаил обиду. Псковичи, те сполна две тысячи всадников дали, как им царь повелел.
- Я другое слыхивал.
- Потом  и  другое  началось.   В  Литве  прознали  про  недовольство новгородцев и лазутчиков в город заслали.  В подметных грамотах под короля Жигимонда стали звать.  Жигимонд,  дескать,  на войну денег не берет.  Под Жигимондом и вольготней и сытней люди живут.  И от князя Курбского грамоты подметные были. И будто новгородцы на то согласны.
- Затея то,  ложь! А не слышно ли про Владимира Старицкого? Не хотят ли новгородцы его на царский престол посадить?
- Не  знаю.  Однако и  раньше о  том  бояре  шептались.  А  в  иных подметных грамотах писано, будто наш царь Иван и не царского роду вовсе, а сын Ивана Федоровича Овчины-Оболенского.
- Господи,  помилуй нас,  грешных.  - Лицо Фуникова от испуга густо покрылось каплями пота.
- Прознали про те  грамоты новгородские молодцы Малюты Скуратова, бросились ловить лазутчиков,  а  те как в воду канули:  месяц искали -  не нашли.  Наконец,  удалось  уцепить ниточку за  кончик,  вызнали,  что  один лазутчик в  монастыре укрылся.  Пошли с облавой на монастырь.  Еще семерых нашли.  Государю  донесли,  он  и  вовсе  распалился.  А  тут  архиепископ новгородский Пимен за монастыри стал вступаться.  Негоже, дескать, святыни поганить.  Зол  теперь  государь  на  Новгород Великий  и  на  монастыри новгородские. И на Пимена. Ох, как зол!
- Как  ты  мыслишь,   Иван  Михайлович,  для  дел  государских  нужна опричнина?
- Не знаю, - сразу ответил Висковатый. - Задумка-то, может, и хорошая была.  Порядок навести,  силу свою показать. Я, мол, над всеми хозяин. А теперь опричниной детей пугают,  всем на зубах навязла. Хуже разбойников - ни бога, ни царя не боятся.
- А дальше еще хуже будет, - добавил Фуников, - вспомнишь мои слова.
- Что было - слыхали, что есть - сами видим. А что будет, кто ведает? Плохо  -  большую веру  государь дал  Малюте Скуратову и  немцам,  что  за великие богатства возле  трона  отираются.  Ежели  бы  мне  власть,  я  бы перво-наперво Малюту за  ребро  повесил и  всех  немцев от  престола вымел поганой метлой.  И  за  царя Ивана я  головой стоять не стану,  как раньше стоял.
В  это  время  послышался шум  в  саду.  Почуяв недоброе,  Висковатый бросился к  окну.  Он  увидел,  как от стены дома метнулась быстрая тень и скрылась в кустах.
- Человек Малюты Скуратова, - выдохнул дьяк, повернувшись к Фуникову.
Он побледнел и,  казалось,  сразу постарел.  -  Негодяй,  подсылает ко мне лазутчиков,  хочет,  чтобы  я  ему  покорился.  -  Висковатый знал,  что произойдет, если его слова достигнут царских ушей.
- Что  ж  будет  с  нами,  Иван  Михайлович?  -  Никита  Фуников стал заикаться от  сильного испуга.  -  Эх,  дурак я,  мой  язык раньше ума рыщет! Погибли мы теперя.
Шатаясь, казначей  Фуников  подошел к столу и,  взяв баклажку в руку, выпил все, что в ней осталось.

                Глава 5.

Каменный дом Малюты Скуратова в Александровой слободе был  построен зело крепко,  на века.  И стоял он удобно - почти рядом с царскими хоромами. Из окон  Малютиных покоев  виднелись высокие  разноцветные купола  и  золотые крыши дворца. 
С  другой стороны дома  темнела мрачная государева тюрьма с обширными подземельями и застенками. Вершитель тайных  дел  думный  дворянин Скуратов с  утра  наведался в царскую опочивальню. 
Царь Иван лежал на кровати лицом вниз,  трое лекарей растирали его дряблое тело. Царь был в хорошем расположении духа и напевал свою любимую песенку. Разгромив федоровские вотчины  в  Бежецкой  пятине,  царь  Иван  стал спокойнее,  нервные  припадки  повторялись реже. 
Основательно пополнилась царская казна.  У  старого боярина родни не осталось,  и все его богатства перешли  царю.  Князья  и  бояре,  подписавшие  челобитную  грамоту  князю Владимиру, один за другим исчезали в тюрьмах.
Увидев бородатое, озабоченное лицо своего любимца, царь махнул рукой:
- Завтра приходи, Гриша.
У  дверей  опочивальни Малюта  Скуратов столкнулся со  своим  шурином князем Афанасием Вяземским,  царским оружничим.  Скуратов был женат на его старшей сестре. Кто кому больше помог перед царем, трудно сказать. Родство было полезно обоим.
- Григорий Лукьяныч,  -  сказал князь,  - я в гости к тебе собираюсь. Кое-кого с собой приведу. Все люди тебе известные.
Малюта Скуратов качнул головой и,  позванивая ключами, болтавшимися у пояса, направился в тюрьму проведать новгородского купца, заподозренного в измене. Он пересек двор под лучами яркого утреннего солнца и долго возился с пудовым тюремным замком. 
От купца Малюта пошел по всей тюрьме, смотрел, крепки ли запоры на дверях, не задумали ли царские преступники побега. Закончив обход,  он  в  хорошем настроении вернулся домой и  приказал слугам готовить угощение,  а сам по деревянной скрипучей лестнице поднялся в  свою комнату,  служившую кабинетом и спальней. 
По стенам,  на железных штырях  висели  всевозможные  орудия,   с  которыми  Григорию  Лукьянычу приходилось работать.  Затейливые клещи,  плети  с  железными крючками  на конце.  Особые крючья для сдирания кожи с живых людей. 
Длинные и короткие цепи,  железные оковы, пилы для распиливания человеческого тела и топоры с острием  вместо  обуха.   Ко   всем  этим  вещам  хозяин  питал  уважение, усовершенствовал, как мог заботился об их сохранности.
Малюта Скуратов любил свою комнату.  Из  нее  проложен тайный ход  за земляной вал и ров, окружавшие царский дворец. Врагов у Малюты было много, приходилось заботиться и о своей безопасности.
Слуги покрыли дубовый стол чистой скатертью, поставили кувшин с медом и  вином,  принесли  холодную баранину,  жареных  кур,  блюдо  с  заливным поросенком и много сладких заедков.
Положив на  стол  волосатые  руки  с  короткими  толстыми   пальцами, Григорий Лукьяныч задумался о врагах,  с которыми боролся скоро шесть лет. Наделенный недюжинным умом,  он  первый  из  своих  родичей  появился  при опричном  дворе. 
Отец  его  Лукьян Афанасьевич,  по прозвищу Скурат,  был мелким помещиком в Звенигороде и принадлежал к такому роду, какие в боярах не  бывают.  Малюта  не  думал  о невинных людях,  о детях и женщинах,  им загубленных. 
Он напрягал свой мозг, вспоминая, о чем царь говорил вчера и позавчера,  что  сказал  сегодня,  стараясь проникнуть в скрытый смысл его слов.  А царь умел другой раз вложить два смысла в одно  слово. 
У  Малюты была  способность  чувствовать,  чего  хочет царь,  и воспринимать слова и поступки остальных  людей  в  превратном,  извращенном  смысле.  Заставить человека  сказать  нужное  слово  на  пристрастном  допросе  для  него  не представляло труда.
Говоря с дочерью,  он не думал и не гадал,  что его Машенька,  выйдя за Бориса  Годунова,  станет  русской царицей.  Другие  дочери пристроились совсем неплохо:  Анна вышла замуж за  двоюродного брата царя Ивана,  князя Ивана  Михайловича Глинского,  а  Евдокия  -  за  князя  Дмитрия Ивановича Шуйского,  брата будущего царя  Василия Шуйского. 
Малюта Скуратов отлично разбирался в  сложных дворцовых делах и замужеством дочерей обеспечил себе беспроигрышное положение.      Хлопнула дверь, раздались голоса. Малюта вышел навстречу гостям.
Опричники, не торопясь, расселись за столом. Их было четверо: Алексей Данилович Басманов,  первый боярин опричной думы,  князь Афанасий Иванович Вяземский, царский оружничий, князь Никита Романович Одоевский, воевода, и боярин Иван Яковлевич Чеботов.
Все  они считались сильными людьми в  опричнине,  ближайшими царскими советниками. Вельможи решили собраться у Малюты Скуратова потому,  что от его глаз и  ушей все равно трудно уберечься.  Его люди подслушивали и  подглядывали везде.
Дважды выпили за  здоровье царя  Ивана,  поговорили о  его  болезнях. Вспомнили боярина Федорова, помянув его недобрым словом. Алексей Басманов, худой жилистый старик с жиденькой белой бородкой,  вытерев рот полотенцем, сказал:
- Перестань царя пугать, Григорий Лукьяныч.
- Царя пугать? - сделал удивленное лицо Малюта. - Да ты в своем уме?
- В своем. Новгородских скоморохов помнишь?
- Каких скоморохов?
- Если  запамятовал,   напомню.   Ты   приказывал  скомороху   сказывать  царю  и  великому  государю  про  царицу  Соломонию и  сына  ее Георгия.
Малюта  Скуратов кинул  быстрый  взгляд  на  Басманова,  посмотрел на других опричников, схватился за нож, торчавший из-за пояса.
- Лжешь, замолкни.
- Это ты лжешь,  - усмехнулся Басманов. - Угроз твоих не боюсь. Пусть братья, - он кивнул на опричников, - скажут, кто прав.
- Ведомо тебе,  Григорий Лукьяныч,  нет  ведь царского брата Георгия, выдумки одни,  -  примирительно сказал Афанасий Вяземский. - А люди твои в Новом городе и  иных городах про  то  слух пущают.  Другие твои тех  людей имают,  куют в  железа и  к тебе в застенок волокут,  а пытошные сказки ты царю носишь.  Выходит,  пугаешь царя.  А  он  и  так  сверх меры боярскими изменами напуган.
- Я так понимаю,  - поддержал всегда хмурый боярин Чеботов, - за царя Ивана надоть держаться. Без него нам жизни нет. Сам ведь сказывал.
У боярина Чеботова бледное вспухшее лицо, будто искусанное пчелами.
- И  я  тако же  мыслю,  -  посмотрев в  глаза Малюте,  сказал Никита Одоевский.
Малюта Скуратов задумался.  Его,  как  и  всех вельможных опричников, беспокоила накаленная обстановка в  государстве.  Он  знал о  желании царя Ивана отъехать в  Англию из-за страха перед боярским мятежом. 
Но у Малюты была  своя,  особая линия.  Он  хотел  быть  единственным советником царя, единственным человеком, которому царь доверял бы свою жизнь.
- Для  вас  же,  братья,  стараюсь,  -  после  затянувшегося молчания произнес Малюта. - Если царь бояться не будет, не для чего ему нас, верных слуг, возле себя держать.
- А  князя  Владимира надо  кончить,  -  опять строго сказал Алексей Басманов,  -  доведись ему на престол сесть, он нас всех на колья посадит. Не он,  так бояре земские.  И  князя Владимира и  старуху Старицкую,  как собак поганых, в реку.
- Думаете,  вы умнее Малюты Скуратова и я не вижу, откуда и что идет? - взорвался вдруг думный дворянин. - Однако великий государь своему братцу больше веры дает, чем нам, верным слугам.
- Не слова нужны царю,  а дело. Человека надо сыскать, которому будто Владимир Андреевич отравное  зелье  дал,  извести  брата  своего  царя  и великого князя.  А  как  сыскать,  нам учить тебя,  Григорий Лукьяныч,  не приходится.
- Ладно,  спорить не время, - согласился Малюта Скуратов, по привычке пригладив бороду, - на то мы верные царские слуги, чтобы царя сберегать, а его врагов рубить без жалости и отдыха.
- Понял, наконец,  - ухмыльнулся Иван Чеботов, - а то ломается, словно красная девица.
- И еще задача,  братья,  -  опять вмешался Алексей Басманов,  - дело важное.
- Важное! - пробурчал Малюта. - Сколь у тебя дел важных?
- Мария Темрюковна, царица, больна. Жить ей осталось немного. Значит, царю другая жена понадобится.  А нам, опричнине, не все равно, кто царицей будет. Так я говорю?
Вельможные собеседники согласно наклонили головы.
- Ну  вот.  Катерину Ягеллонку царю  теперь не  взять,  она  свейской королевой стала.  Значит, великий государь природную русскую будет искать. А  кто у нее в родне окажется,  может,  и враги наши!  Станут царице в уши дуть,  а  она  царю печалиться.  И  кто  знает,  куда дело пойдет.  Ночная кукушка, говорят, дневную завсегда перекукует. Глядишь, и опричнине конец. Отдадут нас,  грешных,  на суд земщине. Надо найти ему такую жену, чтобы красива была, и опричнину любила, и чтобы родня ее тоже нас любила.
- Марию Темрюковну братец научил,  - вмешался Иван Чеботов, - так она каждую ночь царю плакалась:  “Боюсь-де я,  нас могут вороги жизни  лишить! Нужны-де нам верные люди для бережения”. Царь и приблизил нас, опричников, к себе. А новая жена может супротив наговорить.
- Как ты мыслишь,  Алексей Данилович,  с  какой стороны к  этому делу подойти? - спросил Малюта Скуратов.
- Пусть  царь  объявит смотрины.  А  мы  со  всей  Русской земли  ему красавиц пригоним. И по сердцу поможем выбрать, знаем, какие ему нравятся.
Скуратов засмеялся, щуря узкие глаза.
- А  твое  дело,  Григорий  Лукьяныч,  лекарей  да  повивальных бабок научить,  какая невеста пригодна для  царской радости,  а  какая нет, и  по каким  статьям ущерб имеет.  Невест,  что  земские бояре будут предлагать, надо отмести.
Малюта опять засмеялся.
- Здесь я промашки не дам,  все в лучшем виде устрою. И царю смотрины посоветую.
Братья-опричники  выпили  еще  по   чаше  меда  во  здравие  великого государя.
- Царь другим стал,  не  шутит,  как  прежде,  все думает,  -  сказал Вяземский, - и зла в нем больше.
Еще поговорили о том, о сем. На  дворе  залаял  цепной  пес.  В  дверях раздался настойчивый стук. Опричники посмотрели друг на друга. Никита Одоевский побледнел.
- Неужто от царя?
Малюта  молча  поднялся  с  места,   снял  с  гвоздя  связку  ключей, пристегнул их к поясу и стал медленно спускаться по крутой лестнице.      Послышались  приветственные  возгласы.  Снова  заскрипели  лестничные ступени.  В  комнате появился Малюта,  а с ним низенький щуплый старичок с живым и умным лицом.
- Аникей Федорович в  гости к нам,  -  сказал Скуратов,  изобразив на своем лице радость.  -  И  кстати угадал.  Праздник у  Машеньки,  родилась сегодня. Товарищи, - он показал на опричников, - поздравить пришли.
Осторожный  Малюта  кривил  душой  -  день  рождения  Машеньки  давно миновал. 
- Не  обнесли  бы  перед  царем,  будто  мы  здесь  изменные дела замышляем, - пришло ему в голову.
Аникей Федорович поклонился.  Он дышал тяжело:  лестница его утомила. Опричники вежливо ответили. Царь любил и жаловал Строганова.
- Сколько же ей минуло,  твоей Машеньке, Григорий Лукьяныч? - спросил купец с ласковой улыбкой.
- Двенадцать годочков, скоро заневестится.
Аникей Федорович полез в кошель из замши,  висевший на поясе с левого боку, и вынул белую холщовую тряпочку. В тряпочке оказались золотые серьги,  а в них, на подвесках, граненые рубины, большие, как желуди.
- Мой  подарок,  Григорий  Лукьяныч,  -  сказал  Строганов,  отдавая серьги.  -  И  пожелай ей здоровья и хорошего жениха.  Денек сегодня бог послал пригожий. В небе облачка нет, тихо, и солнышко яркое.
Малюта Скуратов подарок  принял,  поблагодарил.  Старика  Строганова опричники усадили в красный угол под иконами. Конец июня  в  Москве был жарким.

                Глава 6.

Теперь у государя появились новые любимцы. Среди них особенно выделялись боярин Алексей Данилович Басманов, его сын кравчий Федор Басманов, князь Афанасий Иванович Вяземский и незнатный дворянин Григорий Лукьянович Малюта Скуратов-Бельский, ведавший сыском и пытками.
Этот последний был довольно колоритной фигурой. Малюта ведал у Ивана Грозного сыском и пытками. Одна из его дочерей, Мария, готовилась выйти замуж за нового любимца того времени - Бориса Годунова. Умер Малюта Скуратов на поле боя - немцы изрубили его на стене крепости Витгенштейн в Ливонии во время штурма в 1573 году.
Его погребение Грозный отметил достойно. По его приказу пятьсот конных рыцарей, захваченных в плен, на боевых лошадях, в броне и полном вооружении подперли стальными кольями и заживо изжарили на кострах.
Массовые казни вызвали бегство многих московских бояр и дворян в чужие земли. Ивана Грозного особенно поразило и вывело из себя предательство Андрея Курбского, которого он ценил не только, как заслуженного воеводу и ближайшего государственного советника, но и как личного и доверенного друга.
И вот - неожиданная измена! И не просто измена, а позорное бегство русского воеводы с поля боя в стан неприятеля в один из самых трудных для России моментов в ее затянувшейся войне с Ливонией. Польский король милостиво принял Курбского, сохранил за ним все его высокие почести и пожаловал богатым имением.
Между царем и боярами шла глухая распря. Она превратилась в жестокое гонение на бояр после бегства в Литву князя Курбского.
Сам Курбский впоследствии писал, что бежал, опасаясь расправы. В письме к царю он осуждал его за разгон Избранной рады, за самовластие. В ответе Курбскому Иван IV изложил свое кредо самодержца:
- неограниченность воли монарха, власть которого санкционирована церковью и богом, полное подчинение воле монарха всех подданных.
Желание Ивана Грозного усилить самодержавную власть натолкнулось на сопротивление бояр и княжат, вызванное традиционными представлениями о власти.
Сопротивление знати, неразвитость форм государственного аппарата, особенности психики самого царя привели к террору как средству усиления центральной власти.
Проводимые реформы, ограничивающие власть феодалов стали встречать их сопротивление, несогласие с царской политикой, неподчинение воле царя.
Проблемы централизации и укрепления власти, борьбы с оппозицией требовали от царя решения об установлении в стране диктатуры и сокрушения оппозиции с помощью террора и насилия.
Но в Русском государстве ни одно крупное политическое решение не могло быть принято без утверждения в Боярской думе.
Между тем позиция думы и церковного руководства была известна и не сулила успеха предприятию. По этой причине царь вынужден был избрать совершенно необычный способ действия.
Стремясь навязать свою волю совету крупных феодалов, он объявил об отречении от престола. Таким путем он рассчитывал вырвать у думы согласие на единоличное введение в стране законов.
Отречению Грозного предшествовали события самого драматического свойства. Вначале декабря 1564 года царская семья стала готовиться к отъезду из Москвы.
К величайшему неудовольствию церковных властей он велел забрать и свести в Кремль самые почитаемые иконы. В воскресенье, 3 декабря, Грозный присутствовал на богослужении в кремлевском Успенском соборе.
После окончания службы он трогательно простился с митрополитом, членами Боярской думы, дьяками, дворянами и столичными гостями. На площади перед Кремлем уже стояли сотни нагруженных повозок под охраной нескольких сот вооруженных дворян.
Царская семья покинула столицу, увозя с собой всю московскую святость и всю государственную казну, которые стали своего рода залогом в руках Грозного.
Царский выезд был необычен. Ближние люди, сопровождавшие Ивана, получили приказ забрать с собой семьи. Оставшиеся в Москве бояре и духовенство находились в полном недоумении и неведении о замыслах царя.
Царский поезд скитался в окрестностях Москвы в течение нескольких недель, пока не достиг укрепленной Александровской слободы. Из слободы царь направил в Москву гонца с письмами к думе и горожанам.
В то время, когда члены думы и епископы сошлись на митрополичьем дворе и выслушали известие о царской на них опале, дьяки собрали на площади большую толпу и объявили ей об отречении Грозного.
В прокламации к горожанам царь просил, чтобы они о себе никакого сомнения не держали, гневу на них и опалы никакой нет. Объявляя об опале власть имущим, царь, как бы апеллировал к народу в своем давнем споре с боярами. Он, не стесняясь, говорил о притеснениях и обидах, причиненных народу изменниками-боярами.
Среди членов боярской думы, конечно же, были противники Грозного, пользовавшиеся большим влиянием. Но из-за общего негодования на изменников никто из них не осмелился поднять голос.
Расчёт Ивана VI на веру народа в доброго царя, борющегося с боярами-притеснителями, оправдался. Толпа на дворцовой площади прибывала час от часу, а ее поведение становилось все более угрожающим.
Допущенные в митрополичьи покои представители купцов и горожан заявили, что останутся верны старой присяге, будут просить у царя защиты от рук сильных и готовы сами уничтожить всех государевых изменников.
Под давлением обстоятельств Боярская дума не только не приняла отречение Грозного, но вынуждена была обратиться к нему с верноподданническим ходатайством - вернуться на царство. Представители митрополита и бояре, не теряя времени, выехали в слободу.
Царь допустил к себе духовных лиц и в переговорах с ними заявил, что его решение окончательно. Но потом он уступил слезным молениям и затем в слободу были допущены руководители думы. Они были сломлены и просили царя сменить гнев на милость и править государством, как ему угодно.
Иван Грозный поставил условие: он будет казнить изменников по своему усмотрению. Выговорил себе право казнить бояр без суда и следствия, что и было одним из средств укрепления абсолютной власти.
На подготовку приговора об опричнине ушло более месяца. В середине февраля царь вернулся в Москву и представил на утверждение думе и священному собору текст приговора.
В речи к собору Иван сказал, что для охранения своей жизни намерен учинить в государстве опричнину с двором, армией и территорией. Далее он заявил о передаче Московского государства - (земщины в управление Боярской думы и присвоении себе неограниченных полномочий - права без совета с думой опаляться на непослушных бояр, казнить их и отбирать в казну имущество казненных и опальных.
При этом царь особенно настаивал на необходимости покончить со злоупотреблениями властей и прочими несправедливостями. В этом, как ни парадоксально, заключался один из главнейших аргументов в пользу опричнины. Члены думы связали себя обещаниями в дни династического кризиса. 
Прежде всего, сам царь, как первый опричник, поторопился выйти из церемонного, чинного порядка государевой жизни, покинул свой наследственный кремлевский дворец, перевез все на новое укрепленное подворье, которое велел построить себе, где-то среди своей опричнины, между Арбатом и Никитской, в то же время приказал своим опричным боярам и дворянам ставить себе в Александровской слободе дворы, где им предстояло жить, а также здания правительственных мест, предназначенных для управления опричниной.
Скоро он и сам поселился там же, а в Москву стал приезжать на некоторое время. Так возникла среди глухих лесов новая резиденция, опричная столица с дворцом, окруженным рвом и валом, со сторожевыми заставами по дорогам.
В этой берлоге царь устроил дикую пародию монастыря, подобрал три сотни самых отъявленных опричников, которые составляли братию, сам принял звание игумена, а князя Афанасия Вяземского облек в сан келаря, покрыл этих штатных разбойников монашескими скуфейками, черными рясами, сочинил общежительный устав, сам с царевичами по утрам лазил на колокольню звонить к заутрене, в церкви читал и пел на клиросе и клал такие земные поклоны, что со лба его не сходили кровоподтеки.
После обедни за трапезой, когда веселая братия объедалась и опивалась, царь за аналоем читал поучения отцов церкви о посте и воздержании, потом одиноко обедал сам, после обеда любил говорить о законе, дремал, или шел в застенок присутствовать при пытке заподозренных.
Организованная по типу удельного княжества опричнина находилась в личном владении царя. Управляла опричниной особая Боярская дума. Формально ее возглавлял удельный князь молодой кабардинец Михаил Черкасский, брат царицы. Но фактически всеми делами в думе распоряжались ближние бояре.
В организации опричнины Иван Грозный по сути показал, что он сохранил в себе удельное мировоззрение своих предков: опричнина не что иное, как новая позднейшая форма той борьбы, какую предки Ивана вели со своими удельными родственниками.
И буквально, слово опричнина на языке XIV века означало удел. Так удельный инстинкт предков сказался в Иване в минуту решительного столкновения с оппозицией.
Подозрительный и воспитанный с детства на примерах коварства и жестокости, неуравновешенный, и в то же время глубоко религиозный Иван развязал массовый террор в стране, казня, уничтожая население часто без малейшего повода.
Он стремился укрепить личную власть путем нагнетания всеобщего страха, уничтожая думающих и рассуждающих, казня правых и виноватых. Общая атмосфера Россия была разделена на две части: опричнину -  личную территорию Ивана Грозного и земскую части.
Все, кто жил на территории опричнины, но не были опричниками, выселялись. Царь забрал в опричнину Суздальский, Можайский и Вяземский уезды, а также около десятка других совсем мелких.
В состав опричного удела вошло несколько крупных дворцовых волостей, которые должны были снабжать опричный дворец необходимыми продуктами, и обширные северные уезды с богатыми торговыми городами.
Эти уезды служили основным источником доходов для опричной казны. Финансовые заботы побудили опричное правительство взять под свой контроль также главные центры солепромышленности.
Своего рода соляная монополия стала важнейшим средством финансовой эксплуатации населения со стороны опричнины. Уездные дворяне были вызваны в Москву на смотр.
Опричная дума во главе с Басмановым придирчиво допрашивала каждого о его происхождении, о родословной жены и дружеских связях. В опричнину отбирали худородных дворян, не знавшихся с боярами.
Укомплектованное из незнатных дворян опричное войско должно было стать, по замыслу Грозного, надежным орудием в борьбе с феодально-аристократической оппозицией.
При зачислении в государев удел каждый опричник клятвенно обещал разоблачать опасные замыслы, грозившие царю, и не молчать обо всем дурном, что он узнает.
Опричникам запрещалось общаться с земщиной. Удельные вассалы царя носили черную одежду, сшитую из грубых тканей. Они привязывали к поясу у колчана некое подобие метлы, что символизировало стремление вымести из страны измену.
Опричная тысяча была создана, как привилегированная личная гвардия царя. Служба в опричнине открывала широкие перспективы перед худородными дворянами. Им увеличили земельные оклады, для чего провели конфискацию земель у тех землевладельцев, которые не были приняты на опричную службу.
В первые дни опричнины Москва стала свидетелем кровавых казней. Казнили целыми семьями и даже родами. Следствия, как такового не было, при определении вины и степени участия бояр в заговорах, были  использовали летописи, которые заменили отсутствующие следственные материалы.
В 1569 году по приказу царя принял яд его двоюродный брат, князь Старицкий, второй по знатности в России после самого царя, вместе с ним были умерщвлены его семья и слуги.
25 июля 1570 года на рыночной площади были зверски казнены 116 человек опальных бояр, при этом не пощадив их сел и деревень. Но самой жуткой страницей опричнины стал разгром Новгорода, куда Иван IV нагрянул с опричным войском и где творил расправу полтора месяца.
- Мертвые тела людей и животных запрудили реку Волхов, куда они были сброшены. История не знает столь ужасной резни” - пишет англичанин  Горсей.
Самые скромные подсчеты числа казненных в Новгороде говорят о двух - трех тысячах жертв. Потомки имели полное право называть Ивана IV Грозным.

                Глава 7.

Иоанн узнал женщин с тринадцатилетнего возраста. Бояре, стремясь  отвлечь  его  от дел правления, наперерыв устраивали  ему  любовные  связи.  Благодаря  этому царь менял своих любовниц чуть ли не  каждый  день. 
За  четыре  года  бояре сосватали ему несколько сот девушек. Конечно, это, по  большой  части,  были девицы, искушенные в любовных чарах, старавшиеся завлечь царя  кокетством  и поддельной страстностью.
Среди бояр  об  Иоанне  сложилось  мнение,  что  он любит бойких, страстных женщин. Несмотря на всю уродливость условий, среди  которых  протекало  детство царя, у него, где-то в  укромном  уголке  души,  слабо  тлела  искра  тихого счастья.
На смотру, устроенном, по  обычаю,  для  венчания  жениха,  Иоанн поразил всех своим выбором. Боярышни, собранные со всего царства,  кокетливо улыбаясь, так, или иначе, старались обратить  на  себя  внимание  царя,  а  он выбрал Захарьину, скромность которой вызывала насмешливые улыбки.
С обычной пышностью была отпразднована свадьба. Все с  любопытством ждали, как поведет себя царь. Как раз  в  это  время  Иоанн,  под  давлением Сильвестра, торжественно утвердил перемену правления. 
Он  созвал  со  всего царства выборных людей и святителей  и  с  благословения  митрополита  велел собрать Раду, которая должна  была  управлять  страной. 
Таким  образом,  он почти устранил себя от государственных дел  и  мог  отдавать  много  времени семейной жизни. Прошла неделя, и бояре не узнали царя. Прекратились жестокие  забавы  с медведями и  шутами,  не  было  слышно  срамных  песен,  исчезли  девушки, наполнявшие терема дворца.
Иоанн  был  со  всеми  приветлив,  щедро  помогал нуждающимся. Он даже выпустил из казематов и застенков  многих  заключенных. Эту перемену всецело приписывали влиянию его  молодой  жены. 
Действительно, Анастасия всеми силами старалась оказывать  на  царя  благотворное  влияние, но, если ей это и удавалось, то, как  показало  будущее,  лишь  потому,  что Иоанну  нравился  резкий  контраст  между  прежней  бурной  жизнью  и  тихим семейным счастьем.
Это была первая и последняя вспышка той искорки,  которая таилась в нем. Иоанн вел семейную жизнь всего две  недели.  В  первых числах марта в нем произошла резкая перемена, и притом  без  всякой  видимой причины.
Однажды утром он позвал к себе в  опочивальню  одного  из  дежурных бояр.  Анастасия  кротко  заметила  ему,  что   негоже   звать   мужчину   в опочивальню, когда она, царица, лежит в постели.
Иоанн цинично расхохотался и крикнул:
- Какая ты царица? Как была ты Настька Захарьина, так и осталась. Захочу - сегодня же тебя в монастырь заточу и опять женюсь.
Анастасия,  не  ожидавшая  ничего   подобного,   тихо   вскрикнула   и расплакалась. В это время вошел боярин. Он был очень смущен.   Не  только  в царскую, но и в боярскую опочивальню вход  посторонним  мужчинам  был  всюду закрыт.
Боярин остановился у двери,  отвесил  низкий  поклон  и  стал  ждать приказаний.
- Слушай, Семен Федорович! - сказал Иоанн, приподнимаясь на постели. - Скажи там, чтобы медведей приготовили. Поиграть охота пришла.
Анастасия вздрогнула. Она знала, какие ужасы творились во  время  таких игр, и надеялась, что царь от  них  отказался  навсегда.  Боярин  еще  раз поклонился и вышел.
Это был князь Оболенский,  которому  предстояло  скоро  самому пасть жертвою игр царя. После ухода боярина Анастасия стала умолять Иоанна  отказаться  от  его затеи.
- Вспомни, государь, - говорила она, - как мы с тобой до сей поры жили. Как у нас все было тихо, да ясно.
- Надоела мне тишина эта, - ответил Иоанн, вставая с постели. - Все одно  и     то же. Буду жить, как раньше жил.
Молча одевшись,  он  вышел  из  опочивальни,  не  обращая  внимания  на ласковые уговоры Анастасии. В то же утро на царской площади, перед Грановитой палатой  состоялись любимые игры.
Царь любил, чтобы в них принимали участие люди, не знавшие,  что  их ожидает. Для  этого  обыкновенно  призывали  каких-нибудь  посадских  людей, предпочтительно - из дальних посадов. Так было и теперь.
Как  раз  в  Москву прибыли несколько дальних посадских, у которых были какие-то тяжебные  дела. Они остановились в слободе, которая потом  получила  название  Лефортовской.
За ними послали сани. Дьяк объявил им, что их хочет выслушать сам  государь. Посадские засуетились, надели  лучшие  кафтаны  и  помчались  в  Кремль.  Их привели прямо на царскую площадку, где уже собрались бояре, дьяки,  служилые и ратные люди.
Красное крыльцо было  загорожено  высокой  решеткой.  На  нем стояли приближенные царя. Посадских поставили  перед  крыльцом.  Вокруг  них замкнулся круг ратных людей, державших в руках копья.
Через несколько  минут на Красном  крыльце  произошло  движение.  Несколько  молодых  рынд  вынесли кресло с высокой спинкой и поставили его на верхней площадке. Вслед за  ними вышел Иоанн.
Площадь огласилась приветственными  кликами,  на  которые  царь ответил легким кивком головы. Он уселся в кресло, подозвал к себе  младшего Басманова и тихо сказал ему:
- Начинай.
Басманов выступил вперед и обратился к посадским:
- Великий  Государь,  царь  всей  Руси,  Иоанн  Васильевич,  жалует  вас, посадские люди, своею милостию.
Посадские бросились на колени.
- А милость та в том, что изволил государь допустить вас к игре пред  его  царскими очами.
Басманов подал знак. Круг расступился. Показались  три  огромных  бурых медведя.  Каждого  из  них,  на  длинных  цепях,  прикрепленных  к  кольцам, продетым через носы животных, вели несколько  конюхов. 
Звери,  привыкшие  к таким забавам, нетерпеливо рвались вперед. Увидя медведей, посадские  ахнули и окаменели. Еще  один  знак  Басманова,  конюхи  отпустили  цепи,  и  звери бросились на свои жертвы. Круг опять сомкнулся.
Посадские в ужасе бросились бежать, но бежать было некуда: они находились в кругу, и всюду их  встречали  острые  копья  ратных  людей. Медведи догоняли их.
Безоружные посадские, в порыве  смертельного  отчаяния, пытались защищаться голыми руками, метались, падали,  кричали.  Царь,  глядя на эту жуткую травлю, громко хохотал. Ему  вторили  бояре.  Дьяки  и  прочие люди низшего  ранга  почтительно  хихикали,  но  в  душе  трепетали:  участь посадских каждый день могла постигнуть и их самих.
Потеха  скоро  кончилась.  Посадских,  одного  за  другим,   медведи привычно подминали под себя. Трещали кости. Привычным  движением  могучих  лап  звери  брали свои жертвы за затылок и  сдирали  кожу  с  волосами. 
Камни  площади покрывались кровью и корчившимися телами. Иоанн хохотал до слез. Наконец, сами медведи прекратили забаву.  Облизываясь,  они  уселись  в ожидании, когда их поведут назад  в  клетки. 
Царь  встал  и  ушел.  За  ним последовали бояре. Конюхи взялись за цепи, площадка начала пустеть. Прямо с игр царь отправился обедать.
Вопреки  обычаям  дворца,  после свадьбы он требовал, чтобы  за  столом  появлялась  царица.  Обыкновенно  ее предупреждали заранее, и она приходила раньше царя, чтобы  встретить  его  у стола поклонами.
Иоанн вошел в стольную палату и остановился. Кроме  слуг  и дежурных стольников там никого не было. Он нахмурился и спросил, ни  к  кому не обращаясь:
- Где царица?
Два стольника опрометью бросились в терем. Через несколько  секунд  они вернулись и доложили, что царице неможется.
- Вздор! - крикнул царь. - Позвать ее. А  то  и привесть! - послал  он  вдогонку стольникам.
Анастасия, действительно, была совсем больна. Не зная, что игры  царя происходят на площади перед дворцом, она подошла  к  окну  своего  терема  и увидела страшную картину травли. Это ее так потрясло, что  с  ней  сделалась истерика.
Тем не менее, нужно было  повиноваться.  Анастасия  освежила  лицо холодной водой и, едва держась на  ногах,  направилась  в  стольную  палату.
Царь встретил ее мрачным  подозрительным  взглядом,  но  ничего  не  сказал. Только в его шутках за обедом чувствовалось желание  сделать  ей  что-нибудь неприятное.
С веселым  хохотом  он  вспоминал  отдельные  эпизоды  травли  и обещал Анастасии следующий раз взять ее с собою  на  Красное  крыльцо.  Этот обед был поминальной трапезой для семейной жизни Ивана.

                Глава 8.

Женатый царь снова повел холостой образ жизни. Он предоставил все  дела правления боярам, а сам всецело отдался охоте, жестоким играм,  поездкам  по монастырям и, главным образом, оргиям.
К концу третьей недели после  свадьбы Иоанна,  московский  дворец  снова  наполнился  женщинами,   число   которых доходило до пятидесяти.  Царь  уже  не  требовал,  чтобы  к  столу  выходила Анастасия.
В стольной палате за трапезой присутствовали десятки женщин.      Среди них были жены и дочери дьяков, нередко даже бояр. Этим  путем   многие   успешно   снискивали   царскую   милость.   
Например, исключительно  благодаря  своей  красивой  дочери,  возвысился  мелкий  дьяк Шемурин, который был возведен в боярский сан. 
Анастасия  совершенно  отошла на задний  план.  Правда,  иногда  у  Иоанна  пробуждалось  к  ней  какое-то чувство,  он  ласкал  ее,  терпеливо  выслушивал  ее  упреки,  иногда   даже приказывал, чтобы за трапезой в стольной палате не было ни одной женщины,  и приглашал туда царицу, но эти вспышки делались все реже.
Анастасия  утратила всякое влияние на своего державного супруга.      Прошел год. Поведение Иоанна делалось  все  страннее.  Было  достаточно малейшего повода, чтобы привести его в ярость. Во всех  своих  действиях  он руководился  только  капризами,  впечатлениями секунды. 
Однажды  Анастасия, воспользовавшись  хорошим  настроением  державного  супруга,  попросила его определить на придворную службу одного  из  своих  родственников. 
Почему-то эта просьба показалась царю подозрительной. Он  бросился  на  Анастасию  с кулаками, несколько раз ударил ее и потом ушел, многозначительно сказав:
- Хорошо, сделаю по-твоему.
На другой день родственника царицы привезли во дворец и одели  в  наряд шута. Ничего  не  подозревавшая  царица,  по  приглашению  Иоанна,  вышла  в стольную палату.
Ей в  глаза  бросился  шут, стоявший  в  углу. Шут стоял понурившись, так что лица его нельзя было разглядеть.
-  Вот, -  весело  обратился  Иоанн  к  царице. -  Вчера  ты  просила  меня определить во дворец  Василия  Захарьина.  Сегодня  он  уже  здесь.  Василий Захарьин! - возвысил голос царь. - Иди сюда!
Анастасия изумленно оглянулась. В это время от стены отделилась  фигура печального шута, и в нем царица узнала своего родственника.
- Василий! - обратился к нему царь. - Благодари царицу за милости. Она меня упросила.
Захарьин поднял глаза,  в  которых  светилась  ненависть,  смешанная  с укором. Он сделал несколько шагов, остановился и заговорил:
- Спасибо тебе, матушка-царица! Пожаловала ты  меня!  Весь  род  Захарьин превысила! На том бью тебе челом.  Только  напрасно  меня  шутом  поставила. Сама шутить горазда. Уместнее пристало бы тебе шутихой быть.
Царь захохотал. Анастасия была близка к обмороку.
- Да и ты, государь-батюшка, - продолжал Захарьин, - шутить дюже  любит.  И на тебя шутовской кафтан пристал бы.
Иоанн вскочил. Лицо его судорожно подергивалось. Вскочили и все  другие участники трапезы.
- Басманов! - прохрипел царь. - Сейчас же после трапезы -  медведей.
Басманов ушел. За ним увели Захарьина.
- А тебе, - обратился Иоанн к Анастасии, - я  давно  обещал  показать  игру. Сегодня увидишь.
- Нет, не увижу, - твердо сказала Анастасия, - Не увижу. Убить меня ты можешь, но заставить глядеть не в твоих силах.
С  этими  словами  Анастасия  поднялась  и,  гордо  взглянув  на  царя, удалилась. Иоанн был  ошеломлен.  Ему  казалось,  что  кто-то  подменил  его кроткую, терпеливую Анастасию.
Несколько  минут  в  стольной  палате  царило молчание. Все ждали, что царь сурово накажет царицу. Но у  неуравновешенного Иоанна  бывали  минуты,  когда   им   овладевало   малодушие.   Совершенно неожиданно он рассмеялся и воскликнул:
- Ну, и без нее обойдемся.
Гроза для царицы миновала.  Веселая  трапеза  пошла  своим  чередом.  А через два часа на царской площадке лежал Василий Захарьин,  весь  изломанный самым злобным медведем. Царь, но обыкновению, сидел на Красном  крыльце.  Он заливался хохотом и кричал:
- Славно! Хорош у меня новый шут! Распотешил!
Анастасия лежала в глубоком обмороке. Это было 2 апреля 1547 года. На следующий день в Москве вспыхнул  пожар, продолжавшийся около трех месяцев.  Несмотря  на  все  старание  обывателей, пожар не утихал.
Москва  обволоклась  густой  пеленой  удушливого  дыма,  от которого днем было почти так же темно, как ночью. Через  неделю  огонь  стал угрожать Кремлю.
По совету ближних бояр, Иоанн удалился во временный  дворец села Воробьева. Прошла еще неделя, и загорелись строения в Кремле. Огонь  не пощадил и царского дворца. Горели  арсеналы,  в  которых  хранились  большие запасы  пороха. 
Изредка  всю  Москву  сотрясали  глухие  взрывы.  Дым был настолько удушлив, что во время церковной службы едва не погиб  митрополит, служивший молитву в Успенском соборе.
Наконец, в июне пожар  прекратился. От двух третей Москвы  остались обгорелые развалины. В главных  очагах  пожара  температура  была  настолько высока, что расплавлялись железные скрепы каменных  домов. 
Население  было разорено. Началась полоса общего недовольства.  Народная  молва  обвиняла  в пожаре ближних  бояр.  Иоанн  затих.  Страшное  бедствие  поразило  его.  Он прекратил оргии и кровавые потехи.
Целыми  днями  молился,  или  беседовал  с духовными лицами. Эта перемена очень радовала Анастасию, которая к  тому же всецело погрузилась в заботы  о  недавно  родившемся  сыне,  Дмитрии. 
Иоанн щедро жертвовал на восстановление  Москвы.  Чтобы  добыть  деньги,  он  даже продал иноземцам  некоторые свои драгоценности.  Спешно  ремонтировался  и кремлевский дворец.
Царица, со своей стороны, помогала населению  всем,  чем могла. Она, с разрешения Иоанна, отдала почти все  свои  украшения.  За это народ прозвал ее “Милостивой”.
Прошло два года со времени пожара Москвы.  Город  отстроился  и  принял почти прежний вид. Иоанн, к радости Анастасии и  народа,  оставался  мягким, доступным и отзывчивым. Как и в  первое  время  после  пожара,  он  проявлял крайнюю религиозность, посещал московские монастыри и  храмы,  всюду  служил молебны, делал щедрые вклады. 
Очевидно, стихийное бедствие произвело на него огромное впечатление. Во время пожара Иван дал  обет  посетить  некоторые  дальние  обители. 
Он  выехал  в  это  паломничество  в   начале   1551   года,   в сопровождении царицы и сына. По дороге заехали в  обитель  святого  Сергия,  где доживал свои дни знаменитый Максим Грек.
Старец убеждал царя  отказаться  от такого далекого путешествия, но Иоанн был  непреклонен.  При  прощании  Грек сказал царю:
- Помни, Государь, что ты берешь на себя тяжелое бремя. Царевич не вернется в Москву.
Пророчество сбылось. Царевич Дмитрий скончался в дороге. Когда Иван вернулся в Москву,  в  Кремлевском  дворце  потекли  унылые дни. Анастасия тосковала о сыне, похороненном где-то на берегу реки  Яхромы, а царь с утра до ночи молился.
В 1557 году родился Федор Иоаннович, и это еще более  усилило  значение царицы в глазах бояр. Но на Ивана она уже не имела никакого влияния. В  нем к этому времени начал просыпаться  будущий  беспощадный  мститель  боярщине, искалечившей его психику в детстве.

                Глава 9.

В июле 1569 года на Красной площади в Москве с раннего утра  кипела работа. Еще накануне туда привезли целые штабели  бревен,  досок,  несколько железных  котлов,  груды  цепей и  крюков. 
Московский люд отлично знал значение этих приготовлений: грозный царь  Иоанн  Васильевич не раз тешил себя всенародными казнями и пытками, но никогда еще Москва не  видела  такой массовой казни, которая, очевидно, готовилась в этот день.
Кто-то пустил слух, будто царь приказал опричникам  хватать  обывателей на улицах и казнить поголовно всех, кто покажется, и Москва замерла. 
Только на Красной площади стучали топоры и визжали пилы, да кое-где по опустевшим улицам проезжали верные слуги государевы, с метлами и  собачьими  головами у седел.
Часам к восьми на площади выросло 18  широких  виселиц.  Среди  них, у Лобного места, возвышался костер, над которым висел огромный чугунный чан  с водой. Костер запылал, и скоро над чаном поднялись белые клубы  пара. 
Среди тишины, в которую погрузилась  площадь,  слышно  было  только потрескивание горящих бревен и клокотание кипятка. Рабочие, окончив свое  дело,  поспешили скрыться. 
На Красной площади остались лишь несколько крамольников-опричников, наблюдавших за приготовлениями к казни. Ровно в одиннадцать часов за кремлевской стеной раздались звуки  бубнов и  труб. 
Спасские  ворота  медленно со скрипом распахнулись,  и  показалась  длинная  процессия. Впереди, на белом копе, ехал сам царь Иоанн Васильевич. На  нем  был  малый наряд, то есть короткий  парчовый  кафтан,  но  на  голове  сверкал  покрытый золотой насечкой шлем. 
У пояса висела сабля, а в правой  руке  было  зажато длинное копье. За царем ехал его любимый  сын  Иоанн.  Царевич  был  тоже  в малом наряде и, как царь, вооружен саблей и  копьем.  Кроме того, у его седла болталась метла и собачья голова, потому что он считался главным начальником опричнины.
За царевичем выехали сотни опричников, а за ними шли осужденные,  которых на этот раз было 300 человек. Потянулась страшная процессия. Изможденные, увечные люди в рваной, окровавленной одежде с трудом тащились к месту казни.
Измученные пытками, они еле  передвигали ноги. На худых, зеленовато-бледных лицах  застыло  выражение  страдания  и полного  равнодушия  ко  всему,  что  происходит. 
Некоторые  из  них   даже останавливались, и тогда стража подгоняла  их  ударами  бердышей.  Это  были страдальцы, обвиненные в заговоре против грозного  царя. 
После  возвращения из разгромленного Новгорода и Пскова Иоанну нужно было и в  Москве  устроить, что-либо выдающееся по жестокости.   Малюта Скуратов,  угадывающий  желания  своего повелителя, поспешил  открыть  грандиозный  заговор,  во  главе  которого, будто бы, стоял  архиепископ  Пимен. 
В  результате  московские  застенки  и тюрьмы переполнились, начались массовые пытки. Почти  все,  подвергавшиеся допросу, были осуждены. Среди них были знатные бояре и  даже  такие  любимцы царя, как старший Басманов, князь Вяземский и другие.
Иоанн подъехал к Лобному месту и остановился. Он окинул  взором  пустую площадь, нахмурился и громко, ни к кому не обращаясь, сказал:
- Собрать народ. Пусть все видят, как гибнут злодеи.
С криками  “Гойда!”  опричники  бросились  врассыпную.  По  всем улицам Москвы застучали конские копыта, удары бердышей  о  двери  и  ворота.
Обыватели, замирая от страха, не смели нарушить  волю  царя.  Через  полчаса Красная площадь стала заполняться народом и скоро на ней собралась  тысячная толпа.
Царь, не проронивший до этого слова, повернул коня от Лобного  места  к народу и, возвысив голос, сказал:
- Народ! Сейчас увидишь муки и казни. Гляди, но  не  бойся.  Се  я  караю изменников, умышлявших погубить меня и все мое царство. Ответствуй, прав  ли суд мой?
Опричники, окружавшие Иоанна плотным кольцом, громко закричали:
- Прав! Да живет многие лета Государь Великий!  Да  сгинут  злодеи, изменники.
Эти клики подхватила толпа, запрудившая Красную площадь. Молчать в такие минуты было слишком рискованно. Царь подал  знак,  и  началась  страшная  казнь. 
Осужденных  не  просто убивали, а  подвергали  перед  смертью  страшным мучениям,  которые  могла  изобрести только самая развращенная фантазия.
Иоанн Васильевич, вступая на российский престол подростком, обещал избавить государство от раздоров, татей и разбойников. И вот на патриархально тихой Руси грянул теперь разбой государственный. Земля, казалось, содрогнулась от криков истязуемых, густо залилась безвинной кровью - и все это без смысла, без оправдания.
И люди окаменели от горя, казалось, привыкли к истязаниям, к неправде. Главным дознавателем стал сам Иоанн Грозный. Государю всегда было тяжело переносить свою кровавую алчность, а с некоторых пор и вовсе сделалось невыносимо. Попущением Божиим стали ему голоса бесовские по ночам слышаться.
Едва он смеживал очи, как откуда-то из дальнего угла неслось:
- Очнись, сучий сын! Ты-де вовсе не государь, а антихрист. Яко блуд скачешь, вот и накудесил много. Собачий кал, близок день, когда тебя, Ирод мерзкий, перепластают!
Иоанн Васильевич дико вскрикивал и пробуждался. Звал он стражу. Те обыскивали опочивальню, в каминах сажей до пят мазались, под широченной кроватью пыль кафтанами собирали, но злодеев не обнаруживали.
А тут, словно из могильных холмов вылезая, покойники самолично стали в опочивальню являться. Первым пожаловал князь Александр Борисович Шуйский. Опираясь изъеденной червями рукой на шахматный столик, печально качал головой и выкатывал покрытые плесенью зенки:
- Пошто сгубил моего Петрушу? Он лез за пазуху и доставал окровавленную голову сына, швырял ее государю:
- Будь ты во веки веков проклят!
Потом стали являться и другие злодеи, Грозным умерщвленные: князь Ванька Кашин, князь Дмитрий Шевырев, князья Дмитрий Немой и Куракин Иван, двое Ховриных и разные прочие.
Все они были вида отвратного: безносые, с темными глазницами, выкрикивающие угрозы и обиды.
Митрополит Московский Макарий наставлял:
- Это тебя. Государь, зело жестоко всех мучил. Нам, православие блюдущим, во всяко время покаяние искати потребно. Изгнание нечистого расточай молитвами усердными. Каждодневно твори молитву запретительную Василия Великого. А теперь давай хоромы твои освящу.
Митрополит кропил святой водой, воскурял ладан, усердно обращался к Всевышнему с чинопочитанием об освобождении хором от духов злых.
Но облегчения не последовало. И все больше прилеплялся Иоанн Васильевич к пьянству беспробудному и блуду поганому. Тут как раз подоспели известные события.
На двадцать пятое июля государь назначил великую потеху - казнь трех сотен человек. Малюта Скуратов, угадывавший желания своего повелителя, поспешил открыть грандиозный заговор, во главе которого, якобы, стоял архиепископ Пимен. Заговора, понятно, не было, а обреченные на лютую смерть несчастные ни в чем не провинились.
Еще накануне, взгромоздившись на седло, Иоанн Васильевич объезжал Красную площадь. Сюда стащили целые штабеля досок, бревен, несколько больших котлов, груду крюков и цепей. Триста искалеченных пытками обреченных покорно ждали своего жуткого конца.
Государь отдал несколько важных и толковых распоряжений по устройству виселиц и других сосудов смертных, а затем, устало зевнув, произнес:
- А не пора ли нам откушать?
Он задумчивым взором обвел приближенных, и взгляд его остановился на виночерпии Корягине:
- Князь, нашей братией не погребуешь, накормишь? Хозяйку твою помню, собой красна. А по хозяйству она расторопная?
С полгода назад государь оказал великую милость. Когда виночерпий играл свадьбу с первейшей красавицей в Москве сиротинушкой княжной Натальей Прозоровской, Иоанн Васильевич стал ее посаженым отцом.
Виночерпий низко поклонился:
- За честь сочту, милости прошу!
С гиканьем и свистом, полоща нагайками зазевавшихся прохожих, кавалькада понеслась к Ильинским воротам - в хоромы богатого виночерпия.
Ясноглазая княгиня Наталья встретила царя с приветливой улыбкой на устах и золотым кубком на подносе:
- Выкушай вина, Государь! Осчастливь!
- Здоровья хозяйке и хозяину! - Царь осушил кубок, утер ладонью жид кие усы и, притянув к себе, в уста поцеловал Наталью.
Пир шумел уже пять часов, а слуги тащили и тащили подносы. Вот на стол водрузили шесть жареных лебедей, затем появились глухари с шафраном, рябчики в сметане, утки с огурцами, зайцы с лапшой и мозги лосиные.
Рекой лилось вино рейнское, романея, мускатное белое и розовое, белое французское, аликанте, ковшами разносили медовуху.
Царь сидел зело осоловевший от выпитого. Устало зевнул:
- То ли есть хочется, то ли еще чего?
Малюта Скуратов без слов понимал своего властелина. Он живо вскочил на ноги, забухал сапогами. Уже через мгновенье верхом скакал в кремлевский дворец.
Вторая жена Грозного - Мария Темрюковна, черкешенка, отличалась крайним беспутством. Но и для своего царственного супруга завела целый гарем молодаек, который постоянно обновляла.
Не успели гости лебедей доесть, как целая ватага красавиц, предводительствуемая Скуратовым, ввалилась в хоромы виночерпия. Возле государя оказалась бойкая Сонька Воронцова - рода захудалого. Девица она была гладкая, темноокая, гибкая в талии. Словно присосалась к царю - не оторвешь.
По мере приближения ночи сердце государя, как все последние времена, начинало сжиматься от страха: он с ужасом думал о тех, кого казнил, и чьи тени бесплотные обязательно посетят его нынче. Вот и старался упиться до бесчувствия. Но успел приказать Соньке:
- В опочивальню мою пойдешь!
Про себя подумал:
- Вдвоем в нощи не столь жутко будет! Пусть рядом лежит - будто для блудного дела.
Усмехнулся, довольный собственной хитростью. Вдруг изломал бровь, вонзил взор в лицо виночерпия:
- Князь, а почему твоя хозяйка с нами брашно не разделяет? Брезгует гостями? Виночерпий потупил глаза:
- Бабье ли дело с государем за одним столом сидеть?
- Ничего, я позволяю!
Появилась Наталья, блиставшая не нарядами, а удивительной добротой лица, сияющим взором, белозубой улыбкой. В ушах ее горели рубинами, алмазами, жемчугами старинные серьги.

                Глава 10.

Во времена незапамятные сам Михаил Восьмой Палеолог за какие-то заслуги подарил их пращурам Натальи и клятвой связал, приказал беречь их, как свою душу. Вот и переходили серьги из рода в род и стали фамильной святыней.
Сонька так и впилась взглядом в серьги, даже завистливо губами зачмокала. Государь изволил золотой кубок поднять, возгласил:
- За красоту дочери моей посаженой! Возле полуночи государя в бесчувственном хмельном положении со всем бережением погрузили в карету и шесть лошадей повезли его во дворец кремлевский.
Приказ памятуя, тело сопровождала Сонька. Скуратов, соблазненный смачными Сонькиными губами, тут же в карете шанса своего не упустил. И уж после этого девице было позволено возлечь под страусиновый балдахин государевой опочивальни.
Спозаранку царские покои вновь огласились истошным воплем Иоанна Васильевича. Это к нему явился Шуйский. Он тряс за власы безглазую голову сыночка своего Петруши, лаялся:
- Доколе, поганец, бесстыдство свое длить будешь? Вот выдавлю из тебя все соки! Грязь худая!
Иоанн Васильевич окончательно пробудился. За слюдяными окошками занимался новый день небывалый. Зеленовато светились лампадки, освещая аскетичные лики древних образов. В литом серебряном подсвечнике догорала оплавленная свеча.
Сбросив жаркое шелковое одеяло, на широченной постели разметалась, раздвоив крепкие нагие груди с темными сосцами, Сонька. Государь остервенело лягнул ее костлявой ногой:
- Будя дрыхнуть! Сосуд бесовский, изыди!
Сонька резво села на кровать, протирая очи. Соскочила на ковер, повернулась к государю спиной. Наклонилась, подбирая раскиданную тяжелую одежду.
Иоанн Васильевич с неожиданным любопытством разглядывал девку. Хохотнул:
- Красота, ты чего в меня афедроном нацелилась? Прямо как фузеей. Смотри, дробью не пальни!
Довольный собственной шуткой, потеплевшим голосом добавил:
- Так и быть, лезь ко мне. Замерзла, поди! Погрею. Утешившись, водил узловатым пальцем по Сонькиному лицу, что являлось признаком высшей нежности. Выдохнул:
- Сладкая, ишь ты! Знай: Государь милостив. Чем тебя наградить?
Сонька выкатила агатовые глазищи, вкрадчивым голоском прошептала:
- Хочу, государь-батюшка, подарок - Наташки Корягиной сережки с лалами! Государь вытянул губы:
- Да ты, дева, зело умом скудна, совсем дура! Я так мыслил, что просить деревеньку будешь, зане родитель твой вельми обнищал. Ну, будь по-твоему!
В опочивальню был призван виночерпий Корягин. Освежившись мальвазией, государь приказал:
- Скажи моей дочке посаженой, а твоей супружнице Наталье, что хочу оказать ей честь и взять на память сережки, что в ушах ее.
Сонька злорадно улыбалась. Виночерпий все понял, полоснул девицу ненавидящим взглядом. В одиннадцать часов пополудни за стенами Кремля раздались погребальные звуки бубен и труб.
Под шестью громадными котлами весело трещал огонь. Наступала последняя сцена трагедии, которую устроил государь едино ради собственной потехи.
Опричники ударами бердышей подгоняли несчастных. Среди них москвичи узнавали любимцев царя - князя Вяземского, Висковатого, Басманова и других, еще недавно бывших во власти и силе.
Грозный усмехнулся, обнажив желтые порченые зубы:
- Ну, боярин-стольник Висковатый! Сделай, друг любезный, почин.
В толпе зевак зашушукались:
- Ой, давно ли ближайшим к государю был, Висковатый-то! Государь казнит его за ослушание. Он свою дочку, коей шестнадцать годков, в блудный гарем царский не дал.
Начали с боярина-стольника Висковатого, который провинился тем, что  не согласился отдать свою  шестнадцатилетнюю  дочь  в  царский  гарем и за прочие прегрешения.
Народ говорил истинную правду. Стольника подвесили за ноги, облили голову кипятком. Дикий вопль метнулся над площадью. Царь, весьма довольный, осклабился:
- Еще горяченького! Плесни, не жалей! Во, яко с угря копченого кожа со стольника полезла.
Боярин висел вверх ногами, голову его поливали  кипятком,  потом  Малюта  Скуратов отрезал ему уши и нос, другие опричники  медленно  отрезали  страдальцу  обе руки,  и   только   после   того,   как   достаточно   насладился   зрелищем окровавленного,  судорожно  извивавшегося  тела,  палач   привычным   ударом перерубил его пополам.
Оглянулся, зорким оком заметил стоявшего поодаль виночерпия Корягина. Ласково поманил:
- Ты, князь, чего морду воротишь? Стольника жалко? Я ведь знаю, что ты с ним хороводился, дружбу водил. - Вдруг вспомнил: - Привез сережки? Давай, - и протянул узкую сухую ладонь.
Корягин опустил голову:
- Государь, Наталье мать перед кончиною своей сережки передала, приказала, как семейную святыню беречь. Наталья клятву принесла нерушимую, что будет хранить пуще собственного глаза. Возьми все мое состояние. Оставь серьги. Ведь пойдут они непотребной девке Соньке Воронцовой.
Вокруг стихло. Все враз отодвинулись от виночерпия. Налилось лицо государя багровой кровью, глаза запылали ненавистью. Сквозь зубы процедил:
- Блудишь, князь! Слова твои развратные и противные сердцу моему. - Кивнул опричникам: - Казнить немедля.
Как коршуны на жертву бросились опричники на виночерпия, вмиг сноровистыми руками сорвали одежды, обнажили. Головою вниз подвесили. Сам Малюта Скуратов отрезал ему уши и нос.
- Усеки блуд, он ему теперь без нужды! - рассмеялся государь, и все вокруг зареготали.
Скуратов ловко исполнил желаемое царем. Другие тем временем неспешно кромсали руки и отрубали ноги. Насладившись зрелищем, Грозный кивнул князю Воротынскому, благообразному мужу с густой русой бородой и светлыми глазами:
- А что ты, Воротынский, не тешишься? Сострадаешь, что ль? Ну-ка, покажи удаль молодецкую!
Воротынский прервал муки виночерпия, перерубив его пополам. В этот момент на кремлевской стене раздался злорадный смех. Все невольно повернули головы.
Среди кремлевских бойниц золотились богатым шитьем кокошники. Это царица Мария Темрюковна притащила гаремных девиц полюбопытствовать забавным зрелищем. Даже в толпе зароптали, а государь недовольно сплюнул:
- Такого на Руси не бывало, чтоб бабы казнью любовались.
Царь медленно ехал вдоль кремлевской стены, растягивая синие губы в улыбке. Вернувшись к лобному месту, сказал Скуратову:
- Ну, Малюта, змеиное гнездо разорили! Теперь самое время навестить вдов и сирот, уменьшить их. А заодно сережки заберем у Наташки Корягиной. Ишь, клятву дала. Едем!
В обширных хоромах Корягина царило глубокое уныние. Дом погрузился в траур. Наталья не выходила из опочивальни. В ушах ее висели злополучные серьги.
Вдруг во дворе раздались дикие крики, на лестнице послышался топот многочисленных ног. Наталья прильнула к окну: с белого коня слезал сам царь. Она поняла, зачем он пожаловал, торопливо сняла серьги, заметалась по опочивальне, желая спрятать их.
Никем не встреченный, зловеще нахмурясь, царь вошел в хоромы. Опричники уже тащили Наталью. Иоанн Васильевич коротко спросил:
- Где серьги? Ах, спрятала! Ну, мне и не такие во всем признавались. А ты, сосуд скудельный, сейчас быстро покажешь, куда укрыла их.
Наталья шагнула к государю. Все затихли. Она с размаху вмазала ему звонкую пощечину. Государь ошеломлено замер, схватился за лицо. Но вдруг нашелся, хрипло рассмеялся:
- Ты, девка, совсем от радости рехнулась! Еще бы, сам царь к тебе пожаловал! Ну, в долгу, красота, не останусь. Ты теперь у нас вдовая. Кто твою плоть побалует? А я, государь, о тебе и позабочусь. - Повернулся к опричникам: - Эй, други, разоблачите хозяюшку дорогую!
Слуги царевы сорвали одежды с Натальи, протиснули меж ног ее толстую веревку, начали, словно пилой, перетирать тело, полилась обильно кровь. Охнула Наталья, но кулаки крепче стиснула, губы прикусила - ни звука не издала.
Лишь слезы потоком обильным прекрасное лицо оросили. Веревка густо окрасилась кровью. Иоанн Васильевич брызнул слюной:
- Отдай, говорю, сережки! Куда запрятала, где утаила?
Опричники уже успели весь дом перерыть, жестоко домашних допросили, но так ничего не обнаружили. Лик государев от гнева весь перекосило, сапогами в бессильной ярости топал:
- Где схоронила? Ну, говори! Отпущу тогда тебя на все четыре стороны, поверь, вот тебе истинный крест. - Он перекрестился.
В ответ - молчание. Рассвирепел окончательно Иоанн Васильевич:
- Перси ее отрежьте!
Малюта Скуратов, ухмыляясь в бороду, вытащил из-за пояса кривой турецкий нож, оттянул за сосок грудь и нарочито медленно - дабы мучение продлить, - отрезал грудь. Затем деловито принялся за другую.
Так Наталью замучили до смерти. Да и сенных девок не пощадили, над всеми опричники надругались. Однако, царь покидал хоромы виночерпия посрамленным: “сосуд скудельный” превозмог его жестокость.
В те дни к князю Воротынскому из дальней деревеньки приехал его племянник - Борис Ромодановский, юноша красоты необычайной и сердца отважного.
Презрев опасность, они приказали своим людям собрать останки Корягина. Виночерпия похоронили рядом с его замечательной супругой в пределах церкви Владимирской Божией Матери, освященной еще в 1397 году, в Сретенском монастыре.
Ромодановский, знавший с детских лет Наталью и тайно влюбленный в нее, обнаружил серьги. Они были смертной хваткой зажаты в ладони Натальи. С благословения священника, отпевавшего покойную, их там и оставили.
Слава о молодой мученице прокатилась по всей земле Российской. Многие приходили поклониться праху ее, и у могилы нередко случались чудеса исцеления.

                Глава 11.

В этот момент на  кремлевской  стене  раздался  веселый  смех,  который жутко пронесся над затихшей толпой.  Те  невольные  зрители  казни,  которые нашли в себе  силы  оторвать  взор  от  окровавленных  останков  замученного Висковатого, могли видеть, как среди  зубцов  стены  сверкнули  в  солнечных лучах женские кокошники.
Взглянул туда и царь. Он жестом подозвал к себе Малюту  и  тихо  сказал ему, кивнув по направлению к стене:
- Скажи, чтоб там тихо было. Соблазн больно срамной.
Малюта, привыкший понимать Иоанна  с  полуслова,  поспешно  направился  к Спасским воротам. В стене башни этих ворот до сих пор  сохранилась  железная дверь, через которую  по  узкой  каменной  лестнице,  на  кремлевскую  стену поднялся грозный Скуратов.
На вершине стены, за толстыми каменными  зубцами, тянулся  широкий  коридор,  из  которого  через   бойницы   между   зубцами, открывался вид на город. Красная площадь видна отсюда вся как на ладони.
Здесь,  припав  к  зубцам  стены,  стояли  четыре  женщины,  одетые  в роскошные наряды. Они были настолько поглощены зрелищем казни, что  даже  не заметили, как к ним приблизился царский посол.
Малюта  подошел  к  одной  из них, и хотя она стояла к нему спиной, отвесил ей поясной  поклон.  Это  была высокая, стройная красавица лет двадцати пяти. 
Услышав  около  себя  шорох, она обернулась. Ее лицо, несколько  смуглое,  покрылось  румянцем  при  виде Малюты, в больших глазах, опушенных  длинными  ресницами,  сверкнул  гневный огонек, густые черные брови сдвинулись.
- Что тебе нужно? - отрывисто спросила она.
Малюта еще раз поклонился и сказал:
- Государь Иван Васильевич послал  меня,  холопа  своего,  сказать  тебе, государыня, чтобы не смущала ты народ смехом своим и боярышень своих.
Красавица презрительно сжала губы.
- Скажи государю, - ответила она, - что я буду смеяться, когда мне  весело; не одному ему тешиться.
Скуратов опять поклонился и ушел. Спускаясь по лестнице, он бормотал:
- Ну и черт, а не баба.
Эта красавица была вторая жена царя Иоанна, Мария Темрюковна.  Она  выросла  среди приволья гор, умела лихо скакать на коне, отличие владела оружием. Ее  отец, черкесский князь Темгрюк, был изумлен, когда ему  сообщили,  что  московский царь, много слышавший о красоте Марии, хочет выбрать ее себе в жены.
-  Она  ему  шею  свернет! - добродушно  сказал  он  думному  дьяку  Шеину, передавшему ему сватовство царя.
Шеи Мария Иоанну, конечно, не свернула, но сумела поставить себя  так, что венценосный муж исполнял все ее прихоти. На родине она с самого  раннего детства  привыкла  к  вооруженным  столкновениям, к диким   необузданным проявлениям мести и к крови. 
Когда она узнала, что  предстоит  торжественная казнь нескольких сот человек  на  Красной  площади,  она  улучила  минуту  и упросила Иоанна позволить ей и трем ее любимым боярышням поглядеть на казнь с кремлевской стены.
Эта просьба в первое мгновение  положительно  ошеломила царя. С тех пор, как стояла Москва, еще не было случая, чтобы женщины,  хотя бы и тайно, присутствовали  на  казнях  или,  вообще,  принимали  участие  в публичных зрелищах. 
Он пробовал отговорить ее, но она  решительно  заявила, что наложит на себя руки, если ей не позволят быть  на  стене.  Иоанн  знал, что Мария способна привести свою угрозу в исполнение. Она однажды доказала ему это.
В первый год брака Мария потребовала, чтобы Иоанн сделал стольником  ее 18-летнего брата, князя Петра Темгрюковича. Царь отказал, потому что  князья Темгрюковы до той поры никогда не занимали придворных должностей, и  такое назначение должно было вызвать недовольство среди приближенных государя.
- А не хочешь, государь, так я удавлюсь, - спокойно сказала Мария.
Иоанн  рассмеялся.  Но  в  ту  же  ночь  в  тереме  царицы   случилось неслыханное  событие:  Марию  вынули  из  петли,   сделанной   из   длинного полотенца.
Царицу удалось спасти, но этот  случай  произвел  на  царя  такое сильное впечатление, что он уже не перечил  своей  экспансивной  супруге.  И теперь, вопреки обычаям, он позволил ей пройти на стену,  но  с  непременным условием, чтобы никто не знал об этом.
Понятно, что смех, вырвавшийся у Марии в момент  смерти  Висковатого  и выдавший ее присутствие, озлобил Иоанна. После ухода Скуратова царь  отдал  несколько  отрывистых  приказаний  и казнь продолжалась.
Вначале Иоанн решил помиловать около  сотни  осужденных, но теперь он обрек на смерть всех без исключения. Людей обливали кипятком,  резали  на  части,  кололи,  рубили,  вешали на крюки.
Четыре часа длился этот ужас. Красную площадь оглашали истошные вопли мучеников. Земля пропиталась густой кровью, которую жадно лизали псы. Трупы не успевали убирать.
Царь, разгоряченный видом крови, не утерпел, сам приколол копьем трех приговоренных. Наконец были замучены все. Опричники, залитые кровью, окружили  Ивана  с громкими криками “Гойда!”.
Царь был доволен.  Он медленно  объехал  площадь, покрытую изуродованными трупами.  Вернувшись  к  Лобному  месту,  он  весело сказал Скуратову:
- Ну, Малюта, с крамольниками разделались. Теперь надо их  вдов  и  сирот уменьшить. Едем! За мной!
С этими  словами  царь  поскакал  прямо  на  толпу.  За  ним  помчались приближенные опричники. Люди, собравшиеся на площадь по приказанию царя,  не ожидали ничего подобного.
Охваченные  паническим  ужасом,  они  бросались  в стороны, но мчавшаяся ватага безжалостно давила их. Когда  царь  скрылся  за поворотом улицы, за ним на площади осталась широкая  дорога  корчившихся  на земле искалеченных людей.
А с кремлевской стены опять несся веселый, серебристый смех. Царица веселилась.

                Глава 12.

В обширных хоромах боярина  Висковатого  царило  глубокое  уныние.  Все знали, что происходит на Красной площади. Боярыня заболела от горя и  лежала в своей опочивальне.
Около  ее  постели  сидела  вынянчившая  ее  старуха  и напрасно старалась как-нибудь  утешить  несчастную.  Боярыня  не  двигалась, молчала и упорно глядела в одну точку.
Дочь Висковатого, шестнадцатилетняя Наталья,  сидела  в  своем  тереме, окруженная сенными девушками. Раньше здесь всегда царило  молодое  веселье,  лились песни, звучал задорный  смех,  но  с  того  дня,  когда  опричники  схватили боярина, и в этом тереме все стихло. 
Раздавался  только  осторожный  шепот, как у постели тяжелобольного, да слышались тяжелые вздохи и всхлипывания. Одна из девушек  начала  было  рассказывать  какую-то  сказку,  но  при первых словах боярышня разрыдалась, и  снова  воцарилось  тяжелое  молчание.
Вся челядь пугливо жалась по углам и каморкам. Притихли даже шуты и  шутихи, всегда наполнявшие хоромы визгом, гамом и хохотом.  Было  около  пяти  часов дня.
В стольной  палате,  как  обычно,  слуги  начали  готовить  стол  для вечерней трапезы. Вдруг на обширном дворе раздались какие-то дикие  крики. Слуги бросились к  окнам  и  увидели  нечто  совсем  необычное:  у  высокого крыльца слезал с коня сам царь.
Его почтительно поддерживал  Скуратов. Весь двор был наполнен  конными  и  спешившимися  опричниками,  которые  кричали, громко смеялись и, ради забавы, избивали  плетьми  челядинцев,  не  успевших вовремя скрыться.
При виде этого зрелища, обещавшего  мало  хорошего,  слуги поспешили спрятаться по дальним углам. Иоанн поднялся на крыльцо.  Никто  его  не  встречал.  Он  остановился, бросил  злорадный  взгляд  на  окна  хором  и  сказал,  обращаясь  к   своим опричникам:
- Видно, ошалели здесь все от радости, что мы к ним в  гости  пожаловали. Никто и встретить не догадается. Придется нам самим двери открывать.
Несколько опричников бросились к тяжелой дубовой двери,  она  оказалась на засове.
- Не хотят здесь своего  царя  видеть  гостем, -  с  притворным  смирением сказал Иоанн. - Видно, лучше вертать обратно.
В это время дверь, поддаваясь ударам бердышей и натиску  могучих  плеч, распахнулась.  Царь,  зловеще  нахмурившись,  переступил   порог.   За   ним последовала шумная ватага опричников.
Невозможно описать, что в это время делалось в женских теремах.  Сенные девушки отчаянно визжали и метались во все стороны, но  спрятаться  было негде; для этого нужно  было  спуститься по  лестнице  и  проскользнуть  на черную половину хором.
А внизу гудели голоса полупьяной, озверелой  толпы. Среди этого смятения остались спокойными только два человека:  жена и дочь казненного Висковатого. Они обе в этот день потеряли самое  дорогое,  что  у них было на свете.
Боярыня лишилась горячо любимого мужа, а ее дочь  -  отца и, кроме того, жениха,  молодого  князя  Оболенского,  казненного  вместе  с другими. Боярыня едва ли даже слышала шум ворвавшихся незваных  гостей. 
Она продолжала  лежать  в  той  же  позе,  с  тем  же  неподвижным,  безучастным взглядом.  Старуха-нянька  причитала,  всплескивала  руками,   ковыляла   по опочивальне, пробовала молиться.
Боярышня Наталья, не обращая внимания  на  зловещий  гул  опричников  и вопли сенных девушек, осталась сидеть. Ее глаза, покрасневшие от слез,  были сухи.
Она чувствовала, что близится, что-то ужасное, но после  пережитого  за последние дни ей уже ничего не было страшно. Иоанн вошел в первую, сенную палату и огляделся: там никого не  было.
Его брови еще больше сдвинулись.
- А ну-ка, - сказал он, - пошарьте, нет ли в хоромах кого, кто  проводил  бы нас к матушке-боярыне и к ее доченьке, девице красной.
Через минуту перед царем стояли два дрожащие от страха  челядинца, вытащенные  из  потаенных  закоулков.  Стараясь  говорить   ласково,   Иоанн приказал слугам вести его к боярыне.
Об ослушании, конечно,  не  могло  быть и речи, и вся орда с царем во главе двинулась в боярскую опочивальню. Услышав тяжелый топот  нескольких  десятков  ног,  вдова  Висковатого очнулась.
Она приподнялась, села на своей постели и устремила свой  взор  на дверь. В ней вдруг проснулась безумная надежда, что боярина помиловали и  он вернулся.
- Но  почему  с  ним  идут  ратные  люди?  Почему  звенят  кольчуги, почему?
Много вопросов еще мелькнуло  в  голове  боярыни,  но  она  даже  не  успела определить их сознанием. Под ударом чьей-то ноги распахнулась резная  дверь, и на пороге появился царь Иоанн Васильевич. Боярыня ахнула.
Она забыла,  что была в одной рубахе, что волосы ее не были прикрыты кикой и  пышными  русыми волнами  рассыпались  по  плечам,  спускаясь  до  пояса. 
Наклонясь  вперед, опершись руками о колени,  она  глядела  на  Ивана,  как  маленькая  птичка глядит на большую змею, зачаровавшую ее своим взглядом. Иван остановился. Он не ожидал найти боярыню в постели.
Не растерялась только старуха-нянька. Она подошла к царю и прямо  в  лицо крикнула ему:
- Душегуб! Мало тебе, что боярина сгубил, сюды пришел лютовать! Чего тебе здесь надобно?
Может быть, Иоанн, неожиданно для себя попавший в опочивальню  боярыни, не дал бы волю своим кровавым инстинктам, но выходка старухи привела  его  в ярость.
- Чего мне здесь нужно? - прохрипел он. - Сейчас узнаешь,  старая  ведьма. Малюта! Повесь-ка ее вверх ногами, пока я с боярыней потолкую.
Опричники бросились  на  няньку,  забили  ей  рот  какой-то  тряпкой  и повесили ее прямо на притолоке. Боярыня все молчала. Царь подошел к ней. В его глубоко запавших  глазах горел мрачный огонь, обещавший мало хорошего.
- Ну, матушка-боярыня, - заговорил  он  тем  вкрадчивым  голосом,  которым всегда  начинал  беседу  с   мысленно   приговоренными   им   к   пыткам и смерти. - Милого дружка твоего на  части  разрезали,  Не  составить  их  опять вместе. Выходит, что казна его теперь к  нам,  к  государю  перейти  должна. Затем мы к тебе и в гости пожаловали. Не откажи, боярыня, поведай  нам,  где та казна хранится.
Боярыня молчала. Едва ли она даже слышала, что ей  говорил  Иоанн.  Он  усмехнулся и обратился к Скуратову:
- А что, Малюта, у боярыни, кажись, язык к губам привязан?  Не  развязать ли нам его?
Малюта привыкший понимать царя с  полуслова;  откуда-то  явился  горшок  с раскаленными углями, из-за поясов сверкнули ножи, и началась кровавая пытка.
Два  часа мучили несчастную боярыню,  но  не  добились  от  нее  ни  слова.  Появление страшного царя так потрясло ее, что она впала в столбняк и,  вероятно,  даже не чувствовала  боли. 
Опричники,  обозленные  ее  молчанием,  которое  они объяснили упорством, переусердствовали и замучили Висковатую до смерти.
Увидев перед собой труп, Иоанн сказал:
- Кряжистая была баба. Ну, обойдемся и без нее. У нас еще дочка осталась.
Боярышня Наталья, между тем, несколько пришла в себя. Она послала  одну из сенных девушек вниз узнать, что значит этот шум. Через несколько  секунд девушка вбежала в терем с лицом, искаженным ужасом.
- Ахти нам, - крикнула она, задыхаясь. - Опричники к матушке-боярыне пошли. И  сам царь с имя.
В тереме поднялся  визг.  Девушки  бросились  прятаться.  Одна  Наталья осталась безучастной. Несмотря на свою молодость, она  знала,  что  означает это посещение царя.
Прошло два часа. Боярышня все время неподвижно сидела в том  же  месте. Снизу доносился смутный гул.  Но  вот  гул  начал  расти,  приближаться.  На лестнице раздались  тяжелые  шаги  и  через  минуту  в  терем  вошел  Иван.
Очевидно, долгая пытка боярыни  после  массовой  казни  на  Красной  площади пресытила его кровью. Глаза у царя потухли, на губах была утомленная,  почти ласковая улыбка.
- Здравствуй, пташка, - сказал он.
Наталья поднялась с кресла. Не отдавая себе отчета в том,  что  делает, она подошла к Иоанну и со всего размаха ударила его кулаком по лицу.
На  нее бросились сопровождавшие царя опричники  и  в  одно  мгновение  скрутили  ее кушаками. Этот поступок ошеломил царя. Несколько  секунд  он  помолчал.  Все чувствовали, что он придумывает  боярышне  род  казни. 
Наконец,  он  хрипло рассмеялся и сказал:
- Храбрая девка! Надо ее потешить. Ну-ка, царевич, покажи ей  свою  удаль молодецкую. Ведь, чай, девку-то потешить  можешь!  А  вы, -  обратился  он  к опричникам, - потешьтесь с другими девицами. Немало их тут, небось, по  углам попряталось. Я же посижу, отдохну маленько.
С этими словами Иван опустился в  кресло.  Опричники  скоро  разыскали сенных девушек, царевич Иван бросился к Наталье,  и  здесь  же,  в  тереме, началась оргия.

                Глава 13.

Второй кризис наступил 7 августа 1560 года, когда царица Анастасия внезапно скончалась. Она хворала  всего три дня, и самые искусные медики не  могли  определить  ее  болезни.  Упорно говорили, что царицу отравили.
Иоанн был  искренне,  глубоко  опечален  смертью  Анастасии. Ее смерть потрясла царя. Во  время похорон он шел за гробом, плакал, рвал на себе волосы.  При  виде  его  горя плакали многие бояре, а во время опускания гроба в могилу  митрополит  даже разрыдался.
Целую неделю после похорон Анастасии Иван провел  в  одиночестве,  не показываясь даже ближним боярам. Наконец, он вышел в приемную  палату. 
Но это был уже совсем другой  человек. Тридцатилетний  царь  сгорбился,  лицо было желтое, прорезанное морщинами.  Глубоко  ввалившиеся  глаза  беспокойно бегали, горели недобрыми огоньками.  Для  Ивана  началась  новая  жизненная полоса, давшая ему печальную славу Грозного. Новая полоса началась и для всей Руси.
Он любил ее, как самого близкого человека. Иван, как с цепи сорвался, в Кремле началась срамная и пыточная вакханалия. Все инстинкты,  которые  Иван  сдерживал  в себе за  последние  годы,  теперь развернулись стихийно.
Стены Кремлевского дворца,  видавшие  много,  никогда еще не были свидетелями такого необузданного разврата, который  воцарился  в них после кончины царицы Анастасии.
Окружение Ивана IV воспользовалось состоянием его полной растерянности и подавленности, и распустило слух, что Анастасия умерла не своей смертью, ее отравили Сильвестр и Адашев. Этого было достаточно - царь решил судить оговоренных заочно.
Церковный собор осудил Сильвестра на заточение в Соловки, где он и умер. Алексей Федорович тоже не избежал печальной участи; его взяли под стражу, перевезли в Дерпт, где он и умер в заточении в 1561 году.
Потом начались массовые казни. Сторонники Сильвестра и Адашева, все близкие и дальние родственники Алексея Федоровича, многие знатные бояре и князья, их семьи, включая детей - подростков, были либо физически уничтожены, либо отправлены в заточение, несмотря на их заслуги в прошлом.
Весь дворец  был  превращен  в  сплошной вертеп, где всякий приближенный боярин был обязан участвовать  в  оргиях.  Не желавших подчиняться этому обычаю ждала суровая расправа.
Через неделю после погребения царицы Иван  устроил  роскошный  пир, на котором, кроме его любимцев, приняли участие и женщины,  наводнявшие  дворец раньше. 
К  концу  пира  началась  настоящая  оргия.  В  угоду  царю,  бояре совершенно перестали стесняться. Остался сдержанным только  престарелый князь Оболенский. Иван обратился к нему с вопросом, почему он не  принимает участия в общем веселье.
- Государь, - дрожащим  голосом  ответил  князь. -  Больно  видеть  мне  на старости лет, как русский царь в  скомороха  обращается,  и  не  хочу  я  сам скоморохом быть. Взгляни вокруг себя: за царским столом сидят пьяные  девки. То ли  украшение  для  твоей  стольной!  Вспомни  родителя  твоего,  Василия Иоанновича! При нем не было здесь такой  срамоты.  Чинно  совершалась  здесь трапеза, велись речи разумные,  не  слышно  было  смеха  пьяного,  да  песен срамных. Вели казнить меня, не выносит душа моя этого скоморошества.
Иоанн побледнел. Его губы судорожно подергивались. Но он  сдержал  себя и притворно-ласково сказал:
- Спасибо тебе, князь Иван, что заботишься о нашем царском величин. Верно ты служил моему батюшке и ценю я твои заслуги.  Отпускаю  тебя  на  сегодня. Приходи завтра к полднику, увидишь другую трапезу.
Оболенский низко поклонился и ушел. На другой день,  к  полудню,  князь  явился  во  дворец.  Его  провели  в стольную палату. Там он нашел царя и нескольких его приближенных.
Женщин  не было. Царь встретил князя  очень  милостиво,  усадил  его  возле  себя,  сам накладывал ему кушанья. В середине трапезы, когда слуги  разливали  рейнское вино, царь приказал подать Оболенскому большую чашу.
Это считалось особым почетом для гостей. Слуга с глубоким  поклоном  поднес  князю  наполненный вином золотой кубок на серебряном подносе.  Оболенский  встал,  взял  кубок, поклонился царю и, по обычаю, залпом выпил  вино. 
Не  успел  опуститься  на скамью, как на его губах выступила пена. Он зашатался  и  тяжело  рухнул  на пол. Кубок, звеня, покатился по столу.
- Князь опьянел от радости, - презрительно сказал царь. - Вынесите его.
Оболенского унесли. Сейчас же в стольной  палате  появились  женщины, и пир продолжался. Через несколько дней после расправы с Оболенским  Иоанн  расправился  с князем Репниным.
После разнузданной оргии царь велел  позвать  музыкантов  и принести  маски.  Он  сам  надел  шутовскую  маску  и   пустился   в   пляс. Присутствовавший при  этом  князь  Репнин  не  выдержал  и  заплакал. 
Иоанн подбежал к нему и хотел надеть на него маску. Князь вырвал ее из  рук  царя, растоптал ногами и крикнул:
- Государю ли быть скоморохом? По крайности я, боярин и думский советник, скоморохом быть не хочу.
Иоанн выхватил из-за пояса нож и вонзил в грудь старика. Такие расправы происходили  почти  каждый  день.  Бояре  начали  трусить. Отправляясь во дворец, никто из них не знал, вернется  ли  он  домой  живым.
Наиболее именитые из них  стали  совещаться  между  собой.  В  конце  концов, решили, что царю необходимо жениться вторично. Все помнили,  что  при  жизни царицы  Анастасии   царь,   хотя   и   развратный,   не   отличался   особой кровожадностью.   
Надеялись, что  новая  женитьба   подействует  на него благотворно.      18 августа 1560 года бояре во время приема били челом  царю  и  просили его выбрать себе вторую жену. Иоанн спокойно выслушал их и объявил,  что  он уже сам думал об этом и даже выбрал себе невесту, Екатерину, родную  сестру польского короля Сигизмунда-Августа.
Такой  брак  был  бы  очень  выгоден  в политическом отношении, и бояре поспешили принять меры к его  осуществлению. В Варшаву отправилось  особое  посольство,  которое  должно  было  передать польскому королю предложение московского царя.
Сигизмунд-Август  очень  дорожил  дружбой  с  Москвой,  но   слухи   о безобразиях, творившихся в царском дворце, уже успели донестись до  Варшавы.
Польский  король  не  решался   пожертвовать   сестрой   ради   политических интересов.  Кроме   того,   и   самые   эти   интересы   делались   довольно сомнительными. Иоанн вел войну с Ливонией, русские войска  побеждали,  а польский король, в свою очередь, мечтал захватить часть  Ливонии  и  вел  об этом переговоры с  Ливонским  орденом. 
После  перехода  Ливонии  во  власть московского царя о возможности захвата нечего  было и мечтать. Сигизмунд-Август решительно отказал московским послам.
Отказ нисколько не огорчил Иоанна. Сомнительно даже было то, что он  женится бы на Екатерине в случае  согласия  польского  короля.   Теперь внимание Иоанна  было обращено на юную черкешенку Марию, дочь черкесского князя Темгрюка.
Один  из новых любимцев царя, князь  Вяземский  сказал  ему,  что  в  Москву  приехал черкесский  князь  Темгрюк  с  дочерью  красоты  неописанной.   У Иоанна сладострастно загорелись глаза.
- Добудь мне ее! - воскликнул царь.
- Ну, нет, государь, - ответил Вяземский. - Это  даже  тебе  не  под  силу.  Коли обидишь Темгрюка, не миновать нам войны, А сам знаешь, что вся наша  рать  в Ливонии, на польской границе, да против татар стоит. Нельзя  нам  воевать  с черкесами.
- А коли так, - решительно сказал Иоанн, - покажи мне эту княжну.  Придется   по нраву - женюсь на ней.
Темгрюку передали желание царя видеть его во дворце  с  дочерью.  Князь приехал. Дикая красота молодой черкешенки  вскружила  голову  Иоанну.  Мария стала невестой московского царя.  Однако свадьбу пришлось отложить на  целый год.
Княжна совсем не говорила по-русски и даже не была крещена.  Имя  Мария она получила при крещении. Бракосочетание состоялось 21 августа 1561 года. Новая  царица  оказалась  прямой  противоположностью  доброй  Анастасии.
Выросшая среди кавказских гор, привыкшая к охоте и опасностям,  она  жаждала бурной жизни.  Тихая  теремная  жизнь  ее  не  удовлетворяла.  Мария  охотно появлялась в  стольной  палате,  с  восторгом  присутствовала  на  медвежьих травлях и даже, к  ужасу  бояр,  с  высоты  кремлевских  стен  наблюдала  за публичными казнями.
Она не только не удерживала Иоанна от кровавых  расправ, но сама толкала его на них. Понятно,  что  бояре  невзлюбили  новую  царицу. Старый любимец и советник Иоанна, боярин Адашев, однажды осмелился  заметить царю, что не пристало московской царице присутствовать на забавах  и  лазать на крепостные стены.
На другой день Алексей Адашев был отправлен  в  ссылку. Иоанн не казнил его только потому, что у Адашева было слишком  много  друзей и казнь могла вызвать волнение.
Но родственников  Алексея  Адашева  царь  не пощадил. Через несколько дней на Красной площади были казнены: брат  Алексея Адашева, Данила, с двенадцатилетним сыном; его тесть Нуров,  три  брата  его жены, Сартины, его племянник Шишкин с двумя детьми и  племянница  Марская  с пятью сыновьями.
Все они  были  обвинены  в  злом  умысле  против  царицы. Нашлись  услужливые  свидетели,  показавшие,  что  все  эти  лица  грозились извести царицу. При обыске были найдены мешочки с какими-то травами.
Бояре ненавидели и боялись Марию, и она платила им тем же чувством. Чтобы прочнее привязать  к  себе  царя,  она  потакала  его  наклонностям  к разврату. Она окружила себя самыми красивыми девушками и сама  указывала  на них Иоанну.
Оргии стали происходить в теремах царицы,  чего  прежде  никогда не было. Таким образом, после второго  брака  Иоанн  стал  вести  еще  более разнузданный образ жизни. Мария, поощрявшая разврат, и сама  не  стеснялась.
Почти на глазах у Иоанна она чуть  ли  не  каждый  день  меняла  любовников. Отуманенный вином и всякими излишествами, царь не  замечал  этого.  Если  же находились бояре, осмелившиеся намекать ему, что царица ведет  образ  жизни, недостойный ее  высокого  положения,  Мария  немедленно  принимала  меры,  и смельчак попадал в ссылку, или на плаху.
Мария приобрела огромное влияние на Иоанна. Она изучила его слабости  и умело  пользовалась  ими.   В   значительной   степени   ей   Русь   обязана возникновением опричнины.
Царь и раньше относился  к  боярам  подозрительно, но под влиянием Марии он в каждом боярине  стал  видеть  лютого  врага.  Его окружили новые любимцы: Малюта  Скуратов,  Федор  Басманов,  князь  Афанасий Вяземский, Бельский, Василий Грязной и другие.
После смерти митрополита Макария духовником царя стал архимандрит  Чудова  монастыря  Левкий,  родной брат Грязного. Эти  люди,  признававшие  только  свои  личные  интересы,  не стеснялись в выборе средств.
Они  приобрели  расположение  царицы,  всячески потворствовали ей, льстили, расхваливали ее царю и в то  же  время  замкнули Иоанна и Марию в плотное кольцо,  через  которое  не  мог  проникнуть  никто другой.
Князь Вяземский  первый  предложил  Иоанну  создать  особую  дружину борцов с крамолой.  В  эту  дружину  должны  были  войти  лучшие  люди  и, конечно,  прежде  всего,  ближайшие. 
Чтобы  успешнее   склонить   Иоанна   к осуществлению этого  проекта,  Вяземский  и  Грязной  открыли  грандиозный заговор,  в  котором  будто   бы   были   замешаны   десятки   бояр.   
Этот несуществующий  заговор  изобразили  в  таких  ярких  красках,   что   Иоанн испугался и бежал в Коломенское, а оттуда  перебрался  еще  дальше,  в  село Тайнинское.
В 1565 году Мария ехала с царем. В Тайнинское  явилась  депутация  от  бояр  и духовенства. От имени населения Москвы царя  умоляли  вернуться  в  столицу. Иоанн не хотел слышать об этом. Целый месяц Иоанн упрямился.
Наконец, он объявил, что возвратится в  Москву,  если бояре согласятся на его условия. А условия  он  обещал  объявить  в  Москве. Бояре,  конечно,  должны  были  согласиться,  и  царь  вернулся  в   Кремль.
Тридцатилетний Иоанн выглядел дряхлым  стариком.  Желтая,  морщинистая  кожа обтягивала череп,  на  котором  не  осталось  почти  ни  одного  волоса.  Из глубоких впадин глядели совершенно тусклые,  безжизненные  глаза. 
Бояре  не узнали своего царя. Но в этом теле, дряхлом по  виду,  по прежнему жил  могучий  злобный дух.  Когда,  через  неделю  после  возвращения  в  Москву,  были  объявлены условия царя, все ахнули.
Иоанн назначал себе тысячу телохранителей и называл их опричниками.  Он объявлял своей  личной  собственностью  около  двадцати  богатых  городов  и большинство  московских  улиц. 
Эту  часть  Руси   и   Москвы   он   называл опричниной и объявлял себя полным ее хозяином, В ведение  бояр  отдавалась остальная  часть  государства  -  земщина.  До  начала  раздела  земщина обязывалась уплатить царю огромную для того времени сумму в  сто тысяч  рублей, в возмещение расходов по пребыванию в  селе  Тайнинском. 
Постепенно стала складываться оппозиция. Наверное, положительные реформы 50-х годов и продолжались бы, если бы не натолкнулись на сопротивление русской аристократии и не трансформировались в опричнину:
- противоборство царя с его окружением, вызванное становлением самодержавия, оттеснением от власти княжеско-боярской знати;
- неудовлетворенность царя результатом проводимой внешней политики (ходом Ливонской войны);
- борьба двух тенденций: централизации с одной стороны и децентрализации с другой;
- произошла сверхцентрализация государства;
- подчинение общества государству, а именно боярства, торгового люда, свободных крестьян, крестьян общинников;
- стремление царя к единовластию;
- сосредоточение главных сил на продолжении начатой в 1558 году Ливонской войны.
Боярам  оставалось только покориться. Наступила кровавая полоса опричнины. В первое время опричники вели себя сравнительно  скромно.  Царь  придумал для них особую форму, к их седлам были привязаны собачьи головы и метлы  в знак того, что они призваны грызть царских лиходеев  и  выметать  крамолу  с земли русской.
Опричники скоро стали находить  крамолу  среди  зажиточного населения.  Они  попросту  занялись  грабежами.  Ватагами  они  нападали  на купцов, нагружались ценным добром,  а  при  малейшем  сопротивлении  убивали ограбленных.
Когда возникали жалобы,  виновные  заявляли,  что  пострадавший уличен в злых умыслах, и дело немедленно прекращалось.  Убедившись  в  своей безнаказанности, опричники осмелели. Они  стали  совершать  набеги  даже  на боярские вотчины.
При этом предусмотрительно  избирались  бояре,  впавшие  в немилость у царя. Их жалобы, конечно, оставались без последствий.      Чтобы вполне обеспечить себе безнаказанность, главари опричнины  каждый день  доносили  царю  об  открытых  ими  боярских  заговорах. 
Это  особенно любопытно потому, что в начале XIX века  французский  министр  полиции  Фуше последовал примеру русских  опричников  XVI  века,  сказав  свою  знаменитую фразу:
- Чтобы держать императора в руках, нужно  всегда  иметь  наготове  пару хороших заговоров.
Опричники  своими  непрерывными  открытиями  заговоров  так  напугали Иоанна, что он  решил  покинуть  Москву  и  переселиться  в  Александровскую слободу.

                Глава 14.

Боярин Иван  Петрович Федоров прискакал в  Москву поздно вечером.  Он изрядно устал:  годы немолодые,  а  путь из Полоцка,  где он воеводил,  не близок.
Верный слуга Сашка долго толковал с боярином. Вести были недобрые:  неделю  назад  опричники  схватили  у  крыльца  боярского  дома спальника Никиту,  и по всем статьям выходило, что он в застенке у Малюты Скуратова.
- А вчера еще двух взяли: поваренка да мужика дворового, - нашептывал Сашка.  -  На Москве, боярин, слух пошел, что противу тебя великий государь новую опалу готовит.
Тяжко сделалось на душе Федорова. Он сразу решил - нашелся предатель. В  жизни  такие  люди  часто  встречались.  Слишком  приманчиво  было  для трусливой душонки  признаться во  всем  грозному  царю,  получить от  него прощение, почетную и выгодную должность.
Беда грозила и с другой стороны - под пыткой слуги покажут все,  что вложит им в  уста Малюта Скуратов.  Все это понимал Иван Петрович и приготовился к самому худшему.
Он долго парился в бане, словно желая веником отогнать черные думы. И за стол сел невеселый.  Из головы не выходили знакомые и друзья,  те,  кто подписал челобитную князю Старицкому. Все ли они живы-здоровы?
Жена боярина Мария Васильевна видела, что с мужем творилось неладное, жалела  его  и   старалась  отвлечь  от  грустных  мыслей.   Она  принесла переведенную на  русский язык иноземную книгу с  описанием многих лечебных трав.
Боярин Федоров травы знал хорошо, лечил ими людей от многих болезней и к таким книгам был весьма любопытен.  Но сегодня он и книгу отодвинул не посмотрев.
Отужинал Иван Петрович без  всякого желания.  С  трудом поднявшись от стола,  от  верховой езды  болели кости,  боярин направился в  спальню.  В дверях неожиданно остановился.
- Маша,  -  вспомнил он,  -  отказала ли ты в  Новоспасский монастырь деревеньку?
- Отказала,  Иван Петрович,  в Бежецком верху,  более пятисот десятин пашни со всеми угодьями. До самой смерти мы будем в ней господами.
- Ну, слава богу. У монастыря вотчину царь не отнимет. Нищими теперь не умрем.
На  улице  послышался конский  топот  и  человеческие голоса.  Боярин Федоров осторожно выглянул в оконце.  Всадники остановились у самого дома. Один из них спешился и  стал стучать по воротам.  Сердце у Ивана Петровича сжалось.
- Князь Афанасий Иванович Вяземский,  -  доложил слуга,  - по слову и указу великого государя.
- Проси, - вздохнул Федоров.
Он  давно знал  молодого князя Вяземского,  одного из  первых людей в опричнине. Его приезд не сулил ничего хорошего. Лестница  заскрипела под  тяжелыми шагами  царского посланца.  Боярин Федоров пошел навстречу. Гость и хозяин раскланялись холодно. Когда все, что требовал обычай,  было сказано и  сделано,  вельможи уселись на лавку в углу, под иконой.
- Не гад ты мне, Иван Петрович, - сказал Вяземский, - по глазам вижу, не гад.
- Да  что  греха  таить,  Афанасий Иванович,  радоваться мне,  видно, нечему.
- От тебя зависит, боярин, как скажешь, так и будет.
- Не  понимаю,  Афанасий Иванович,  о  чем ты разговор ведешь,  зачем загадки загадываешь.
Слуга внес сулею с вином,  два серебряных кубка и с поклоном поставил на стол.
- Прошу отведать, князь, - Федоров распечатал сулею и наполнил кубки, - во здравие!
Вяземский одним духом выпил вино.
- Надоело,  -  сказал он,  стукнув ладонью о стол,  -  не хочу больше полоумному царю служить. Ты понял меня, боярин? Мы царю Ивашке клянемся, а он обезумел. Его впору в клетку сажать.
- Замолчь, князь. Не потерплю в моем доме непристойные речи.
- Хорошо,  боярин,  знаю,  ты верный царский слуга.  Ты послушай, а потом, ежели хочешь, донеси Ивашке, пусть с меня с живого шкуру спустят.
Иван Петрович Федоров,  один из самых умных людей,  стоявших во главе Русского государства,  не знал, что и думать. Вяземскому он не верил. В то же время он понимал, что князь не может надеяться провести его, как воробья на мякине. И боярин решил слушать.
- Я человек прямой,  -  продолжал Вяземский,  - и прямо тебе говорю - будь царем на Гуси.
- Ты что, Афанасий Иванович? - еле выговорил Федоров.
- Подожди,  не перебивай.  Как конюший,  ты первый и чином и честью в государстве после царя.  Кому быть новым царем,  ежели старый помре? Иному и быть некому, кроме конюшего. Учинили бы мы тебя царем и без выбирания.
На   побледневшем  лице  Федорова  застыл  испуг.   Он  хотел  что-то возразить, но Вяземский опять не дал.
- Я сам прикончу безумца, - сказал он, поднявшись со скамьи и понизив голос,  -  только согласие дай.  Другого царя мне  не  надо.  Царевич Иван недалеко ушел от  отца.  А  Володька Старицкий редьки гнилой не  стоит,  - презрительно добавил князь. - Напрасно около него бояре ходят.
Иван Петрович больше ни на что не надеялся.  Если он, боярин Федоров, донесет царю на опричника,  царь не поверит и казнит,  а если не донесет и Вяземский сам скажет - все равно смерть.
- Князь, я не слышал твоих речей, - произнес он с мольбой. - Пожалей, не губи. Если богатства моего хочешь, возьми, все отдам.
- Эх,  боярин, не веришь ты мне, - с горечью продолжал Вяземский, - а я ведь правду говорил.  Подумай,  три дня тебе даю.  Откажешь ежели, тогда берегись.  Спасибо за хлеб да соль.  Завтра у царя увидимся. Приказал он тебе к обеду пожаловать.
Иван  Петрович  проводил  царского опричника до  крыльца  и  пошел  в опочивальню жены. У него подкашивались ноги.
- Машенька, - сказал он, - вот и смерть моя пришла. - И заплакал.
Успокоившись,   он  рассказал  жене  о  странных  и  страшных  словах Вяземского.
- Поезжай немедля к  митрополиту и  все ему поведай,  может быть,  он поможет, - посоветовала жена. - На него вся надежда.
Около  полуночи конюший  Федоров  в  сопровождении слуг  проехал  под воротами Фроловской башни. По Кремлю шла мощенная вершковыми досками улица до  каменного  Успенского  собора.   
Недалеко  от  него  виднелись  ворота владычного двора с  иконой и  деревянным резным крестом.  У ворот,  бросив поводья слуге,  боярин  спешился и  ударил в  небольшой бронзовый колокол.
Владычный  двор,  отгороженный от  царского  высоким  деревянным  забором, представлял собой маленький городок,  похожий на  царский.  Однако он  был гораздо беднее.
Задняя келья  владычных покоев служила спальней.  Постель митрополиту готовили на одной из широких скамей,  приделанных к стенам.  А утром слуги уносили  белье  в  кладовую.  Здесь  же  хранилась библиотека и  служебная переписка. Трапезовать владыка садился в той же спальне.
Митрополичий слуга провел боярина через обширные сени,  служившие для бесед с  простым народом.  Они миновали крестовую с  высоким,  до потолка, киотом.  Перед  старинными иконами  в  чеканных золотых  ризах  и  дорогих окладах горели лампады. 
В поставце лежали церковные и богослужебные книги в тяжелых переплетах и рукописи. Митрополит Филипп,  а в миру Федор Степанович Колычев,  принадлежал к старому  боярскому  роду   Колычевых.   
В   детстве  он   получил  хорошее образование,   а  будучи  игуменом  Соловецкого  монастыря,  показал  себя предприимчивым хозяином, умножившим монастырское богатство.
Боярина Федорова митрополит принял в задней келье. Он, как показалось Ивану Петровичу,  поседел еще больше.  На умном лице искрились серые живые глаза.  Он внимательно слушал боярина,  сидя на скамье, упершись руками на посох и положив на них подбородок.
Иван  Петрович без  утайки  все  рассказал владыке.  И  о  челобитной грамоте князю Старицкому,  и о приговоре бояр предать смерти царя Ивана, и о приезде Ивана Козлова с письмами польского короля Сигизмунда.
- Значит,  ты  выдать ляхам  царя  Ивана отказался?  А  Ивана Козлова отправил с приставами в Москву?
- Так, святой отче.
- Хорошо сделал, боярин.
- Что же дальше, святой отче? Если царь опричнину не отставит, а наша челобитная князю Старицкому попадет в царские руки, много крови прольется. Грамоту  я  надежному человеку  отдал  -  князю  Ивану  Мстиславскому.  Он посулился все сделать.
- Ты думаешь, князь Мстиславский надежный человек?
- Думаю так, святой отец.
Митрополит не стал возражать.
- Не будет у царя скоро верных слуг,  готовых за Русскую землю голову сложить.  Много воевод в застенках у Малюты Скуратова.  Нельзя, владыка, терпеть опричнину.  Обнищает Русь,  обезлюдеет.  Многие в Литву и в другие страны бегут, и казнями того не остановить.
Федоров замолчал и сидел, устремив взгляд на трепетное пламя свечи.
- Что еще ты хотел мне сказать, боярин?
- Поздно вечером ко  мне князь Вяземский,  царский любимец,  приехал. Наговорил мне такого, что до сих пор голова кругом идет.
Иван  Петрович  подробно  рассказал  владыке  о  беседе  с  Афанасием Вяземским.
- Загадал загадку.  Неспроста князь Вяземский к  тебе  пожаловал.  Ты думаешь,  проверить тебя хотел?  Может быть,  так,  а  может быть,  иначе. Царь-то и вправду не в своем уме и многим оскомину набил.  Правда твоя, от княжеских словес голова кругом пойдет. Разузнаю завтра, в чем суть.
Митрополит горестно задумался. Православная церковь переживала тяжкое время. Страшная ржа разъедала ее изнутри. Соблазны губили духовенство. Что творится в монастырях? Люди ищут в них не спасение души, а телесного покоя и наслаждения.  Архимандриты и игумены не знают братской трапезы,  угощая друзей в  своих кельях. 
Иноки и  инокини,  не стыдясь,  моются вместе в банях. Пьяные попы на соблазн прихожанам ругаются и дерутся. Глядя на них, миряне не оказывают уважения к  церкви:  входят в храм в шапках,  смеются, перебраниваются. 
Нередко  во  время  божественного пения  можно  услышать срамные  слова.  Благочестие падает  все  ниже  и  ниже.  Среди  горожан и крестьян  все   больше  людей  нарушают  церковные  законы,   божественные заповеди. Многие впадают в неверие и язычество.
Церкви тяжело под  рукой  царя.  Он  зарится на  церковные богатства. Добрую  половину ратников в  царское войско и  сейчас посылает церковь.  А дальше будет еще хуже. И земли церковные скоро царь отберет.

                Глава 15.

На запад от берега реки Неглинки, на расстоянии ружейного выстрела от Кремля,  высились стены нового опричного дворца.  Стены толстые, каменные, высотой в  три  сажени.  В  крепость вели  трое  ворот,  обшитых жестью  и окованных железными полосами. 
На воротах изображены львы и двуглавый орел с  распростертыми крыльями.  Восточные  ворота  открывались  только  перед царем. Ни князья, ни бояре не могли проходить через эти ворота.
За стенами виднелись высокие постройки с  островерхими крышами и  со  шпилями.  И  на шпилях черные двуглавые орлы. Площадь двора для сухости засыпана на локоть белым речным песком.
Иван Петрович Федоров с другими земскими боярами, приглашенными царем на званый обед,  прошел в крепость через северные ворота. Боярам бросилось в глаза большое число хорошо одетых и вооруженных опричников,  стоявших по всем  углам. 
У  главного крыльца  бояр  окружили десятка два  стрельцов с секирами и  в праздничных кафтанах.  В начальниках у них состоял известный опричник Василий Грязной. 
Поднявшись по крутым ступеням крыльца,  бояре и стрельцы вошли во дворец. Не  совсем в  своей тарелке чувствовали себя званые гости.  Все здесь было необычно и  вызывало изумление.  В  городе ходили слухи,  что земские бояре,  выполняя приказ царя,  денег на  постройку не  жалели и  дворцовые палаты отделали с роскошью.
Когда стрельцы повели бояр по  узкой каменной лестнице куда-то  вниз, они,  зная  злобный  и  мстительный характер  царя,  беспокойно  завертели головами.
Запахло сыростью.  Тихо  открылась перед ними тяжелая железная дверь, потом  еще  одна.   Вскоре  они  оказались  в  подземелье,   сложенном  из обожженного кирпича.  Дневной свет  скупо просачивался сверху сквозь узкие продолговатые отверстия в кирпичной кладке.
Стрельцы подожгли факелы.  Затрещала смола,  и  пламя  осветило стены подземелья.  В  глубине виднелось какое-то  темное пятно.  Бояре  долго не могли понять, что же это такое.
Василий Грязной указал на непонятный предмет пальцем.
- Воевода Федор  Пастухов.  Заполонен ляхами  в  Изборске и  выкуплен великим государем. Не умел воевода ни крепости, ни самого себя защитить от ляхов и литовцев.  Великий государь повелел своим людям расстрелять его из луков, чтоб другим не повадно было.
Теперь бояре поняли.  Воевода был  привязан к  столбу.  От  множества стрел, вонзившихся в голое тело, он стал похожим на огромного ежа.
- Изменник,  предатель,  -  громко продолжал опричник,  -  получил по заслугам, теперь его съедят собаки.
Бояре молча переглянулись.  Все они знали Федора Пастухова,  храброго воина и  опытного воеводу.  Они  вспомнили,  сколько врагов,  ступивших на Русскую  землю,   он  уничтожил,  сколько  выиграл  битв  и  сколько  взял крепостей.
Василий  Грязной  приказал  открыть  следующую  дверь.  Каменный  пол второго  подземелья был  сырой  и  скользкий.  В  некоторых местах  сапоги хлюпали  в  жидкости.  Когда  стрельцы  принесли  факелы,  на  лицах  бояр отразились ужас и отвращение:  весь пол был залит кровью. Посредине лежала куча человеческих тел, изрубленных в куски.
- Сегодня эту  падаль вывезут за  крепостные стены -  пусть лакомятся псы,  -  плюнув на  трупы,  изрек  опричник.  -  Здесь восемьдесят семь человек  сложили  свои  головы.  Изменники хотели  ворожбой  и  наговорами испортить здоровье великого государя, пусть будут они прокляты.
От  приторного запаха крови Иван  Петрович стал  задыхаться.  У  него закружилась голова,  он  дрожал то  ли  от  холода,  то  ли  от виденного. Наверно, он не выдержал бы пытки и потерял сознание,  но стрельцы вовремя открыли дверь ведущую во дворец. Пахнуло свежим воздухом, теплом.
Василий Грязной заставил бояр вытереть ноги о половичок и повел их по переходам.  На деревянных стенах с обеих сторон очень похоже были вырезаны дубовые ветки  с  листьями и  желудями.  Большие окна  дворцовых переходов пропускали много света. 
Бояре снова увидели солнце,  вытерли потные лбы и облегченно вздохнули.  В столовой палате обед уже начался. Царь Иван сидел с непокрытой головой на своем месте у стены с нарисованной на ней картиной Страшного суда.  Справа  на  скамье лежала его  остроконечная шапка.  Свой посох он прислонил к спинке резного кресла.
Боярин  Федоров  с  другими земцами-боярами поклонились царю.  В  это время он отрезал кусок жареного лебедя и,  сунув его в  рот,  стал жевать, быстро  двигая челюстями.  Не  переставая жевать,  великий государь указал боярам рукой на свободные места.
Земцы уселись за стол, уставленный чашами с  кислым  молоком,  солеными огурцами и  грушами.  Слуги  в  длинных кафтанах из зеленого шелка принесли на  тарелках куски жареной птицы,  наполнили кубки красным греческим вином.
Царь взял в  левую руку серебряный кубок и перекрестился.  Как только он поднес его к губам, все гости, желая ему здоровья, дружно встали. Выпив вино, он поставил кубок и кивком поблагодарил за честь.
Каждый раз,  перед тем как отведать от какого-нибудь блюда, или выпить вина, царь Иван закрывал глаза и крестился. Через час  гости насытились и  изрядно выпили. 
Пошли хмельные шумные речи.  Боярин Федоров искоса рассматривал убранство новой столовой палаты. Деревянный потолок с продольными балками украшен резьбой. Резьба покрывала оконные и дверные  наличники.  А  пол  был  выложен  дубовыми брусками и раскрашен в  черные и зеленые квадраты. 
Он не заметил,  как царь подозвал одного из стольников и дал ему большой ломоть хлеба.
- Боярин Иван Петрович Федоров!  -  раздался голос у него над ухом. - Великий государь Иван  Васильевич,  божьей милостью царь  и  государь всея Руси, делает тебе милость - посылает хлеб со своего стола.
Боярин Федоров поднялся с места и молча выслушал слова стольника.  Он принял  хлеб,  поклоном  поблагодарил царя,  а  затем  поклонился  на  все стороны.
Одарить хлебом со  своего стола была большая царская милость.  Однако Иван  Петрович не  обрадовался и  ждал  беды.  Он  видел  со  всех  сторон завистливые, насмешливые и сочувственные взгляды.
- Боярин  Иван  Петрович Федоров!  -  снова  неожиданно раздалось над ухом. - Великий государь желает говорить с тобой.
Боярин встал и поспешил за придворным. Разговоры за столами затихли.
- Я вызвал тебя, слугу своего, из Полоцка, чтобы дать другое место, - сказал царь, пристально взглянув на боярина.
- Твоя воля, великий государь.
- Я  назначаю  тебя  осадным  воеводой  в  город  Коломну.  Воевал  с литовцами, будешь воевать с татарами.
- Благодарю за милость, великий государь.
- Погодь,  ты  мне  должен двадцать пять  тысяч рублей.  Я  хочу их получить завтра! - Царь, не отрывая глаз, продолжал смотреть на боярина.
- Все мое достояние принадлежит тебе,  великий государь, - поклонился Иван Петрович, не выразив удивления.
- Добро.  Ты  видел,  как  я  благодарю  изменников?  -  неожиданно пронзительным голосом сказал  царь,  и  лицо  его  приняло другое,  хищное выражение.
- Я видел,  великий государь.  -  Боярин Федоров понял, что царь Иван многое знает и ничего хорошего ждать от него не приходится.
- Добро,  - опять сказал царь, - иди, веселись, у нас в новом опричном дворце должно всем веселиться за обедом.  Здоров ли ты, Иване? - спросил он, заметив необычную бледность боярина.
- Спасибо, государь, здоров.
- Ступай.
Вернувшись домой,  боярин Федоров стал собираться в дорогу. С царским приказом не шутят.  На следующий день,  попрощавшись с боярыней и со всеми домочадцами,  он выехал в Коломну, сопровождаемый небольшим отрядом верных слуг.

                Глава 16.

На деревню Федоровку опричники нагрянули рано утром. Дома содрогались от топота конских копыт, выстрелов и громких криков:
- Гой-да! Гой-да!
В черном шелковом стихаре,  окруженный знатными опричниками, появился сам царь Иван.  Под его одеждой серебрилась кольчуга, на голове торчал высокий шишастый шлем.
Посреди широкой улицы стрельцы поставили дубовую колоду,  привезенную на особой телеге, положили на нее топор с короткой ручкой.      Опричники выгнали на улицу мужиков. Дьяк зычным голосом прочитал царский указ о изменных делах боярина Ивана Петровича Федорова.
Испуганные царским наездом мужики молчали. Царь  Иван  вынул  саблю  из  ножен и  поднял ее  кверху.  Две  сотни опричников, потрясая оружием, бросились на толпу.
Видя  неминуемую смерть,  мужики стали отбиваться.  Некоторым удалось вырваться из рук палачей. Тогда их догоняли всадники и рубили саблями.
Царь по-татарски сидел в  седле и,  подбоченясь,  следил за  казнями. Ноздри орлиного носа вздрагивали, глаза расширились. На улицу выбежали мужицкие жены и,  упав на колени,  с  плачем молили царя о милости. Со всех сторон слышалась бабья голосьба.
- Помилуй наших мужиков,  великий государь,  -  кричали женщины, - не виновны они! А мы без них с голоду умрем вместе с детками.
Поправив  дрожавшей  рукой  сползший  на  глаза  шлем,   царь  мигнул опричникам,  и  мужицких  жен,  осмелившихся просить  за  мужей,  выпороли плетьми у него на глазах.
- Гой-да, гой-да! - кричали опричники.
Более  двух  сотен  крестьян опальной деревни  казнил  царь.  Мужичьи головы, как арбузы, валялись на залитой кровью площади. Дошло дело и до мужицких жен. Всех баб и девок опричники выволокли из домов, сорвали с них одежду и заставили ловить кур, выпущенных из корзин у ног царского коня.
- Стреляй по оленям! - закричал царь.
Он  поспешно вложил  в  лук  стрелу и  первый выстрелил в  обнаженную женщину.  С  дикими криками и свистом опричники стреляли из луков в орущих от страха и боли женщин, словно охотились за дичью.
Разъяренный  бабьими  воплями,   из  ближней  избы  выскочил  высокий косоротый мужик  в  длинной рубахе  и  бросился на  первого попавшегося на глаза карателя.  Он  подступал скоком,  сжав  в  руках рогатину.  Опричник выхватил саблю и стал отбиваться.
- Стреляй!  -  выкатив черные кровянистые глаза,  закричал царь Иван, показывая пальцем на мужика.
Стрелы полетели в  косоротого.  Однако он  успел  проткнуть рогатиной опричника. Мужик  своей  смертью спас  многих женщин.  Воспользовавшись коротким замешательством,  они бросились со всех ног к близкому лесу. 
Агафья, жена Семена Перова, побежала к густому кустарнику на берегу реки.
- Семен! - кричала она, задыхаясь.
Погнавшийся конный  опричник ударил ее  древком копья  в  затылок,  и женщина потеряла сознание.
- Гой-да, гой-да! - раздавались грозные вопли царя.
Опричники  поджигали дома,  рубили  и  кололи  деревенское стадо,  не успевшее выйти на пастбище. Перебивали крестьянским лошадям ноги, запалили скирды  недавно  скошенного  сена.  Человеческие вопли,  мычание  коров  и отчаянное ржание лошадей смешалось.
Царь  Иван  осадил  взмыленного коня  у  большого  пруда,  в  котором водились крупные, жирные караси.
- Спускай воду! - крикнул царь.
Опричники осушили пруд.  На илистом дне,  широко открывая рты, бились золотистые рыбины.
- Пусть все дохнут, везде измена! - бесновался царь.
После расправы с  опальными в деревне Федоровке царь Иван до глубокой ночи пировал с  приближенными в  походном шатре.  Рядом с  ним сидел Федор Басманов, молодой красивый мужчина.
Он приходился царю родственником - был женат на племяннице покойной царицы Анастасии. В  застолье участвовали ближние бояре и несколько знатных казанских татар.
Обширные родственные отношения царя Ивана по крови и по свойству были очень сложными и запутанными. Вряд ли он помнил всех своих родственников.
Ночью  в  разгар пиршества прискакал думный дворянин Малюта Скуратов. Оберегать царскую власть в Александровой слободе остались верные опричники - Алексей Басманов и Афанасий Вяземский.
Малюта подробно рассказал царю о мнимых заговорах и изменах, якобы им открытых.  Он  твердо верил,  что лучше выдумать предателя,  чем явиться с пустыми руками. Царь, как всегда, слушал внимательно.
- Потерпи,  великий государь, - закончил Малюта, - скоро ты победишь, и все будут у ног твоих, и все признают, что только от тебя исходит истина и спасение.
Уединившись после пира, царь Иван долго распевал покаянные псалмы.

                Глава 17.

Мария, отлично знавшая, что царя лишь  пугают,  не  последовала  за ним и осталась в Кремле. Иоанн отнесся к этому равнодушно.  Мария, как  жена, перестала для него существовать. Он снова завел обширный  гарем,  в  котором чувствовал себя прекрасно.
Царица, не стеснявшаяся и  раньше,  в  отсутствие царя дала полную волю своим порочным инстинктам.  В Кремлевском  дворце,  на его женской теремной  половине,  начались  оргии,  нисколько  не  уступавшие оргиям, которые видела  стольная  палата. 
Своим  главным  фаворитом  царица избрала пылкого Афанасия Вяземского. Но, так как князь приезжал в Москву  не каждый день, она  дарила  своим  вниманием  многих  других.  Она  совершенно перестала стесняться.
На пирах, которые устраивались во дворце  чуть  ли  не каждый день, она появлялась простоволосая,  что  в  то  время  для  замужней женщины считалось совершенно непозволительным.
Она вспомнила свою  юность  и нередко носила  национальный  черкесский  костюм,  выгодно  выставлявший  ее фигуру, но резко отличавшийся от целомудренных  одежд  русской  женщины  XVI века.
Слухи о том, что делается в  царском  дворце,  распространялись  среди населения Москвы, и  как  всегда  в  таких  случаях,  принимали  легендарные формы.   Рассказывали,   что   царица   показывается   мужчинам   совершенно обнаженная, что у нее в теремах живут тридцать любовников,  которых  она  по очереди требует к себе, и так далее.
Эти слухи дошли до Александровской  слободы. Малюта счел своим долгом передать их царю. Иоанн усмехнулся и сказал:
- Узнаю царицу. Пусть веселится. А мы за нее Господу помолимся.
К этому времени царский дворец в Александровской слободе был обращен  в нечто среднее между  крепостью  и  монастырем.  Кругом  возвышались  прочные стены с бойницами, из которых мрачно  выглядывали  жерла  пушек. 
На  вышках дежурили дозорные, железные ворота  всегда  были  заперты.  Иоанн,  начавший проявлять несомненные признаки помешательства, решил, что  для  него  и  его приближенных настало  время  покаяния. 
Он  выбрал  триста  самых  отчаянных опричников  и  объявил  их  иноками.  Себя  он  назначил   игуменом,   князя Вяземского - келарем. Малюту  Скуратова  -  параклесиархом.  Всем  были  сшиты рясы, скуфьи и прочие принадлежности иноческого облачения.
Кроме  того,  для Иоанна были изготовлены ризы. Почти каждую ночь, около четырех часов, царь в сопровождении  Малюты  и царевича Иоанна поднимался на колокольню и начинал  звонить  в  колокол. 
Со всех сторон  в  церковь  спешили  опричники.  Случайный  посетитель  мог  бы подумать, что он находится в настоящем монастыре. Эти черные фигуры,  одетые в подрясники, со  скуфьями  на  головах,  ничем  не  отличались  от  простых монахов. Звон умолкал.
В обширном  храме,  тускло освещенном  лампадами, появлялся царь. Сгорбленный,  с  лицом  изрезанным  глубокими  морщинами,  в длинной мантии, с посохом игумена в правой руке, он  производил  впечатление инока-молитвенника.
Начиналась  служба,  которая  длилась  часа  три-четыре. Служил священник, но царь  все  время  находился  в  алтаре  и  клал  земные поклоны. Делал он это  так  усердно,  что  на  лбу  у  него  постоянно  была опухоль. Такого же усердия он требовал и от святой братии.   
Царь  строго  следил за тем, чтобы все опричники посещали эти ночные службы.  Ослушникам  грозила суровая кара: заключение  в  сыром  подвале,  почти  без  пищи,  на  десять-пятнадцать дней.
Служба  кончалась  в  7-8  утра.  Затем  все  отправлялись  в  обширную стольную палату, которую Иоанн велел называть трапезной.  Здесь  начинался завтрак. Царь не принимал в нем участия.
Он становился  за  аналой  и  читал жития святых. За этими завтраками вино лилось рекой и к девяти часам,  когда нужно было  отправляться  к  обедне,  братия  была  в  сильном подпитии и приподнятом настроении.
После обедни, во время которой царь опять бился лбом о  каменный пол, все снова собирались в трапезной.  К  этому  времени  иноческие  одежды снимались. Блистали парчовые кафтаны, золотое шитье и драгоценные камни. 
Во время обеда настроение еще больше поднималось. Появлялись женщины и часам  к трем дня  монастырь  оглашался  визгом,  пьяным  хохотом  и  непристойными песнями.
Среди такой обстановки, конечно, Мария  совершенно  не  была  нужна царю, он равнодушно относился ко всем доходившим до него слухам. Мария, ободренная равнодушием Иоанна, постепенно  дошла  до  крайности.
Она, вопреки древним  традициям,  стала  показываться  на  улицах  Москвы  в открытых экипажах рядом со своими любовниками. Несмотря на равнодушие, с которым Иоанн  относился  ко  всем  слухам  о разгульной жизни Марии, он следил  за  каждым  ее  шагом. 
Ее  похождения  с любовниками его  мало  интересовали,  но  когда  ему  сообщили,  что  царица организует партию, которая намерена  свергнуть  его  с  престола,  он  решил принять решительные меры,
У Марии, действительно, зародилась такая мысль. Момент  для  переворота был очень удобен. Страна, истерзанная  опричниками,  управляемая  случайными временщиками,  многие  из  которых  кончили  жизнь  на  эшафоте,  совершенно отвыкла от единодержавного управления.   
Иоанн,  замкнувшийся в Александровской  слободе,  казался  своим  подданным   каким-то   призраком. Свержение его не произвело бы  сколько-нибудь  яркого  впечатления. 
Впервые эту мысль высказал молодой боярин  Андрей  Федоров,  которого  среди  других приблизила к себе царица. Федоров происходил из захудалого рода, но  обладал честолюбием, доходившим до болезненности.
Сделавшись любовником  царицы,  он стал мечтать о царском венце. К нему примкнули еще несколько  молодых  бояр. Создавался заговор. Втайне вырабатывался план убийства  Иоанна и его приближенных.
Федоров,  носивший  звание   конюшего,   почти   ежедневно   бывал   в Александровской  слободе,  но  не  числился  в  опричниках.  Однажды,  после веселой трапезы, Иоанн предложил рядиться.
- Да что! - воскликнул царь. - Надо нарядить кого-нибудь из  нас  царем, а я погляжу, какие окромя меня цари бывают. 
Принесли царский наряд, посох и венец.
- Федоров, облачайся! - приказал царь.
Среди общего смеха боярин надел царские одежды.  Иоанн  собственноручно надел ему на голову венец,  вручил  посох,  потом  повел  к  возвышению,  на котором стояло кресло, усадил его. Сделав  это,  царь  низко  поклонился  и сказал:
- Здрав буди, великий царь земли русской. Се  приял  ты  от  меня  честь, тобою желаемую. Но,  имея  власть  сделать  тебя  царем,  имею  я  власть  и обратить тебя в прах.
Эти слова были приговором Федорову.  С ним и его семейством было покончено.  В  тот  же  день  были  убиты  остальные заговорщики. Узнав о смерти Федорова, Мария пришла в ярость  и  поклялась  отомстить Иоанну.
Она собралась ехать в Александровскую слободу, но ее  удержало  одно важное  событие:  пал  митрополит  Филипп,  и  в  слободском  дворце  царило страшное  возбуждение. 
Митрополит  Филипп  не  скрывал  своего  взгляда  на правление Иоанна и Марии. Он открыто осуждал царя и царицу. По приглашению царя он изредка  служил  в храме дворца Александровской слободы.
В  таких  случаях  Иоанн  и  опричники приходили в  церковь  в  своих  обычных  одеждах.  Но  однажды  царю  пришла фантазия надеть мантию игумена, с высоким черным  шлыком. 
Филипп  стоял  на горном месте. Иоанн приблизился к нему и остановился, ожидая  благословения. Митрополит  молча  глядел  на  образ  Спасителя,  будто  не  замечая   царя. Произошла томительная пауза, наконец, Басманов сказал Филиппу:
- Святый владыко! Государь ждет благословения.
Филипп взглянул на Иоанна и твердо произнес:
- В сем виде, в сем одеянии странном  не  узнаю  царя  православного:  не узнаю в делах царства. Отколь солнце  на  небеси  начало  сияти,  не было слыхано, чтобы цари благочестивые свою державу возмущали. 
- О  царь!  Мы приносим здесь  жертву  Богу,  а  за  алтарем  неповинная  кровь  льется.  В неверных языческих царствах есть закон и правда, есть милосердие к людям,  а на Руси нет их. Достояние и жизнь граждан не имеют  защиты.  Везде  грабежи, везде убийства, и совершаются именем  царя! 
- Ты  высок  на  троне,  но  есть Всевышний, Судия наш и твой.  Как предстанешь ты на  суд  его?  Самые  камни вопиют о мести под ногами твоими! Государь! Вещаю  яко  пастырь  душ.  Боюсь Бога единого.
Это выступление митрополита взбесило царя. По  его  приказанию  Филиппа арестовали, заковали в колодки, заключили в монастырь святого Николая Старого  и морили голодом. Потом Филиппа отправили в Тверь, в Отрочь-монастырь.
Под влиянием проповедей Филиппа Иоанн все-таки несколько  стеснялся. Расправившись  с  откровенным  митрополитом,  царь  во  всей  полноте  начал проявлять свою  необузданность. 
Прежде  всего,  он  приказал  казнить  всех родственников Филиппа, Колычевых, а затем,  вспомнив  о  заговоре  Федорова, велел поставить царицу под бдительный надзор опричников,  никого  к  ней  не пускать и ей не позволять покидать Кремлевский дворец.
Это распоряжение царя произвело на Марию  сильное  впечатление.  Пылкая южанка, лишенная возможности удовлетворять своп страсти, начала  чахнуть. 1 сентября 1569 года она скончалась.

                Глава 18.

Пожалуй,  никогда царь Иван не чувствовал себя так плохо. Каждую ночь он  видел страшные сны,  а  днем  во  всех углах ему  чудились изменники и убийцы.  Малюта Скуратов докладывал о заговорах,  и выходило, что заговоры против царя зреют и в Москве, и в Новгороде, и в других городах.
Мария  Темрюковна умирала тяжело.  Глядя на  ее  мучения,  царь  Иван сожалел. Но разве не он уготовил ей смерть? И  в  дружбу датского короля Фредерика он потерял веру.
- Продаст,  - терзался он,  -  продаст тому,  кто хорошо заплатит.  Сегодня он хорош для меня, а ежели завтра, что-нибудь произойдет?
Царь Иван надеялся только на  одного человека -  на аглицкую королеву Елизавету.  Трудно сказать,  кто  внушил ему  такую  надежду,  может быть, английские купцы,  жаждавшие наживы.  Царь  даровал им  новые  выгоды. 
Он разрешил вести  торг  с  Персией через  Россию,  искать  железную руду  на Вычегде,  предоставил право захватывать чужеземные корабли,  которые стали бы  ходить  к  беломорскому  побережью.   По  просьбе  купцов  он  передал английское подворье из ведения земщины в опричнину.
20  июня 1569 года царь направил в  Лондон чрезвычайного посла Андрея Григорьевича Совина и  теперь с нетерпением ждал его приезда из Англии.  С помощью  Елизаветы  он   рассчитывал  расквитаться  со  своими  врагами  и обеспечить себе безопасность.
А враги   не   дремали.   Усилилось   объединенное  Польско-Литовское государство. В прошлом году польский король заключил новый союз с турецким султаном и уговаривал крымского хана на войну с Москвой. А сейчас турецкие войска и Девлет-Гирей двигались к Астрахани.
Дьяк  Иван  Михайлович  Висковатый подробно  доложил  царю  о  походе кафского паши Касима.
- Турецкое войско,  -  говорил Висковатый,  - двадцать тысяч отборных солдат,  движется из Кафы к  переволоке,  где Волга и  Дон близко подходят друг к  другу.  Крымский хан волей или неволей,  а вышел на соединение с пашой  во  главе пятидесяти тысяч всадников.  Турецкие корабли,  груженные пушками, ядрами и порохом, плывут из Азова вверх по реке.
- А  далее как?  -  спросил царь Иван,  морща лоб.  -  Волоком,  всем воинством, что ли, потянут корабли на Волгу?
- Турецкий султан приказал вырыть ров  от  Дона к  Волге и,  соединив реки, вести корабли к Астрахани.
- И выйдет по-ихнему?
- Много копать придется. Не выдержат турки.
Царь вздохнул и потер лоб. Он казался усталым.
- Не вовремя султан поход затеял,  -  сказал он,  помолчав. - Где мне войско набрать?
- Разреши, государь, слово молвить.
- Говори.
- Пошли князя Владимира Старицкого в Нижний Новгород собирать людей. Многие его послушают, из последнего наскребут. До Астрахани, вниз по реке, войско  сплавить недолго.  А  воеводу  князя  Петра  Серебряного с  легкой дружиной немедля отправить в Астрахань,  и пусть сидит в осаде, пока князь Владимир Андреевич не подоспеет.
- Добро,  изготовить приказы. Прогневили мы бога, - добавил царь, - и шлет он на нас напасти.
Иван Михайлович вспомнил просьбу купца Аникея Строганова.
- Король Жигимонд,  -  сказал дьяк,  - держит на своей службе морских разбойников.  Со  всех сторон они  Нарву обложили.  Грабят торговых людей, ходу не дают.
Царь Иван молчал.
- Этим  летом английский купец Христофор Гудзон на  трех  кораблях из Нарвы вышел. И на него жигимондовские разбойники напали.
- Заполонили англичан? - спросил царь.
- Нет,  великий  государь,  Христофор Гудзон  вооружил  свои  корабли пушками.  И  мореходам роздал  оружие.  Когда  разбойники напали,  храбрый англичанин вступил в бой и победил.
- Сколько было кораблей у разбойников? - с интересом спросил царь.
- Шесть.  Один  корабль англичане сожгли,  другой успел уйти в  море. Четыре корабля они  привели в  Нарву и  выдали нашему воеводе.  И  матросы числом восемьдесят, и капитан Асмус Кендриксон тоже отданы нашему воеводе. Что прикажешь с ними делать, великий государь?
- Повесить за  ноги,  пусть висят,  пока птицы не  исклюют,  -  сразу сказал царь.
- У  капитана  Асмуса  Кендриксона английские купцы  отняли  опасную грамоту короля Жигимонда и прислали ее тебе, великий государь.
- Что написано тамо?
- Король Жигимонд называет тебя  нехристем и  язычником и  обвиняет в поступках противу всей христианской церкви.  Он  пишет,  что  для борьбы с тобой он посылает в море своих разбойников.
- А еще что?
Висковатый прочитал каперское свидетельство, написанное по-немецки. В нем  были  оговорены условия,  на  которых воевал Асмус  Кендриксон против московского царя.
- Значит, в глаза одно, а за глаза вон что Жигимонд творит, нехристем называет,  врагом церкви христианской. А ежели я найду мореходов и пошлю воевать разбойников, что король на свою службу взял?
Иван Михайлович ждал этого вопроса.
- У  Аникея Строганова есть такой человек,  Карстен Роде.  Он  берется  разбойников унять.  Аникей  ему  два  корабля  дает  и мореходов  своих  природных  русских.  Тебе,  великий  государь,  иноземца надобно к себе в услужение взять и опасную грамоту ему выдать.
- Согласен,  -  оживившись,  сказал царь,  -  пиши грамоту.  Григорий Лукьяныч мне тоже о сем мореходе сказывал.  Да я болел и Строганова отпустил,  не  повидавши.  Короля  Жигимонда  назови  настоящим,  истинным наследным  врагом  святой  апостольской церкви  и  вечным  союзником турок против всех христианских государей.  А  еще сошлись в  грамоте на  морские разбои,  чинимые Жигимондом,  и на жалобы тех, кого он обидел. И на письма сошлись  иноземных  правителей,  где  просят  они  положить  конец  такому порядку. Объяви, что решил я на будущее время защищать от короля польского неповинных купцов и гостей, ради чего приказываю корабельщику.
Царь Иван приостановился, забыв имя датчанина.
- Карстен Роде, великий государь.
- Приказываю Карстену Роде с  товарищами преследовать огнем и мечом в убежищах и  в  открытом море,  на  воде  и  на  суше  не  только поляков и литовцев,  но и всех тех, кто бы стал привозить к ним либо отвозить от них товары,  припасы или что бы то ни было.  Ну,  а  все прочее пиши,  как в грамоте короля Жигимонда.
Иван Михайлович записал все приказы царя Ивана.
- Исполню, великий государь.
- Пленников,  кои  ему  достанутся,  пусть Карстен Роде передает моим людям в Нарве.  А ежели сам Карстен Роде в плен попадет, буду выручать.  Не забудь  капитана Асмуса  Кендриксона повесить вместе  с  матросами,  зачем согласился  с   королем  Жигимондом  меня  называть  нехристем  и   врагом христианской церкви.
- Исполню,   великий  государь,   -   повторил  Висковатый  и   низко поклонился.
- И откуда все напасти на нас идут?  -  помолчав, сказал царь Иван. - Скажи мне, Иван.
И тут Иван Михайлович Висковатый решился сказать о том,  что,  по его мнению,   угрожает  безопасности  Русского  государства.  Он  в  мягких  и расплывчатых выражениях  предложил  закончить  войну  в  Ливонии,  укрепив прежде взятые города.
- Когда меня в  животе не будет,  тогда и  отцовский наказ забуду,  - приподнявшись в кресле,  не спуская тяжелого взгляда с Висковатого, сказал царь.
Иван Михайлович знал,  как  трудно уговорить упрямого и  самолюбивого царя. Но другого выхода не было.
- Великий  государь,  не  следует  забывать родительских наказов,  но можно отложить их осуществление.  Войну в Ливонии необходимо закончить.  Я говорю,  временно закончить. Собравшись с силами, мы снова начнем воевать. Король Жигимонд хочет мира -  надо мириться.  В отчинах твоих, - продолжал Висковатый,  -  большое  оскудение в  людях.  Шведский король  Юхан,  твой супротивник,  за Ревель будет стоять. И турецкий султан войско в Астрахань гонит и Девлет-Гирей с ним.
Печатник замолк. Царь Иван опустился на сиденье и крепко сжал длинными пальцами резные ручки кресла.
- Говори, - приказал он.
- Совсем  недавно  король  Жигимонд  заставил литовцев принять  унию. Попросту  Польша  захватила литовские и  русские  земли.  Жигимонду теперь воевать будет способнее. От Ливонии он не отступит.
- Что, по-твоему, я должен делать?
- Подписать с королем Жигимондом перемирие, хотя бы на несколько лет, и  готовить силы  против турок  и  Девлет-Гирея.  Когда  можно  было,  - помолчав, добавил Висковатый, - я первый советовал тебе, государь, идти на Ливонию,  а сейчас необходим мир.  Да и среди холопов твоих,  - Висковатый слегка запнулся и понизил голос, - разладица. Многие не согласны за Ливонию воевать.  Говорят,  захватили Нарву и Юрьев и прочие города, и хватит. А новгородцы,  те только и ждут,  когда ты ослабнешь,  великий государь. Они хотят свое слово крепко сказать,  вольности свои требовать, как по старине было.
Царь  Иван,   внимательно  слушавший  печатника,   при   этих  словах выпрямился в кресле и притопнул сафьяновым сапогом. Лицо его исказилось.
- Я  их  уничтожу!  -  закричал царь пронзительно.  -  Они не посмеют больше говорить о  своих вольностях.  Мой дед начал,  я  закончу.  Я  буду воевать Ливонию, а кто не согласен, всех уничтожу.
Висковатый спохватился. О Новгороде вспоминать не следовало.      У царя Ивана начинался припадок.
- Эй, кто там? - прохрипел он, хватаясь за сердце. - Ко мне!
В комнату ворвался постельничий Дмитрий Иванович Годунов.  Сообразив, в  чем дело,  он послал за лекарем.  Царя Ивана раздели,  окутали мокрыми, холодными простынями.
Непомерные и  беспощадные требования ставил  царь  Иван  перед  своим народом,  как  рехнувшийся умом кормщик,  поднявший в  бурю все  паруса на своем корабле.  И  вот  ветер рвет  в  клочья парусину и  ломает мачты,  и спасение свое моряки видят в том, чтобы лишить власти сумасшедшего.
Лекарства и холодные простыни оказали свое успокоительное действие. К вечеру царь оправился,  встал с  постели и снова вспомнил Ливонскую войну. Он долго сидел не шевелясь в кресле с резной спинкой,  уткнувшись взглядом в решетчатое оконце.
- Что делать?  -  думал царь.  -  Могу ли я,  сын и  внук двух русских государей,  отступить от заветов своих предков?  Помню,  что заклятый враг государства крымский  хан  Девлет-Гирей  издавна  разоряет русские  земли. Помню, что должен освободить все наши земли, и в первую очередь Киев и все русские  города  и  земли,   захваченные  Литвой. 
- Ливония.  Разве  не обязались рыцари платить дань  моему  деду?  Разве не  мы  построили город Юрьев?  Когда я  начинал войну за Ливонию,  многие думные бояре прожужжали мне уши хвалебными речами. Аникей Строганов и  многие московские купцы не раз докучали просьбами добыть города в  Ливонии,  чтобы доходно вести морскую торговлю. 
- А сейчас даже Ивашка Висковатый не  согласен воевать с  ливонцами.  За  войну стоит одно воинство в надежде на богатую добычу.  Все это так, - думал царь, - но если я перестану воевать с Ливонией,  как возликует король шведский?  А Жигимонд? Он возомнит, что победил меня, русского государя. Будет унижать, надсмехаться и снова величать московским князем.
- Мы поудержались писать тебя великим князем всея Руси, - вспомнил он слова  из  последней королевской грамоты. 
От  гнева снова перехватывало в горле,  затряслись руки.
- Добраться бы  мне  до  тебя.  Нет силы честно воевать оружием,  так он  письма моим князьям да  боярам шлет,  на  измену прельщает!  Так нет же, будет по-моему! А князь Андрей Курбский!
Из горла  царя послышалось хрипение. Он задыхался.
- Нет, не царский обычай смиряться перед другими!  Как решил, так и будет. Гришке Скуратову скажу, пусть всех без разбора берет, кто нашему приказу поперечит.

                Глава 19.

Иоанн нисколько не был огорчен смертью Марии. Он даже  не  счел  нужным притворяться. К  этому  времени  он  окончательно  погрузился  в  разврат  и кровавые расправы.
После смерти Марии Иоанн занялся особым видом воровства. В сопровождении опричников он стал делать наезды на вотчины.   Оправдывались эти наезды, конечно, поисками крамолы.
После трапезы пьяная орда  вскакивала на коней и с дикими криками  мчалась,  куда  глаза  глядят.  Первая  вотчина, встречавшаяся  на  пути,  служила  этапом. 
Разумеется,  царя  встречали   с глубоким почетом. Его провожали в лучшую комнату, предлагали  ему  угощения. Все эти посещения имели одинаковый результат: Иоанн,  придравшись  к  какой-нибудь мелочи, приказывал своим спутникам “пощупать ребра”  у  гостеприимных хозяев. 
Начиналось  избиение,  причем  щадились  только  молодые,  красивые женщины и девушки.  Последних показывали царю, он выбирал одну  из  них,  или двух, а остальных отдавал опричникам. Иногда оргии длились два, или три  дня. Эти наезды Иоанн называл выбором жен.
Между тем  положение  Московского  государства  было  очень  печальное. Царь, всецело поглощенный развратом и  расправой  с  воображаемой  крамолой, совсем  не  занимался   государственными   делами.   
Опричники   грабили   и бесчинствовали, бояре, любившие Родину и готовые отстаивать  ее  интересы, подвергались  преследованию.  Враги  Руси  учли  положение  и   спешили   им воспользоваться.
Крымский хан Давлет-Гирей со  своими  полчищами  вторгся  в русские  владения.  Дезорганизованное  русское  войско  не   могло   оказать серьезного сопротивления.  Царь  со  своей  боевой опричниной  бежал  в  Ярославль.
Татары вступили в Москву  и  сожгли  ее  весной  1572  года.  Правда,  хан отступил, но лишь  потому,  что  откуда-то  появился  слух,  что  на  помощь русскому  царю  спешит  польский  король  с  многочисленной  армией. 
Иоанн, решительный в расправах с крамольниками, так растерялся, что  обещал  хану всевозможные уступки. Между прочим, отдал ему Астрахань, незадолго до  этого завоеванную.
Давлет-Гирей презирал Иоанна за  его  трусость.  Это  презрение ярко отразилось в грамоте, которую  хан  прислал  Иоанну  уже  после  своего отступления.
- Жгу и пустошу Русь единственно за Казань и Астрахань,  а  богатства  и деньги применяю к праху. Я везде искал тебя, в Серпухове и в  самой  Москве: хотел венца и головы твоей, но ты бежал из Серпухова, бежал из  Москвы  -  и смеешь хвалиться своим царским величием, не  имея  ни  мужества,  ни  стыда! Ныне узнал я пути Государства твоего: снова буду к тебе, если не  освободишь посла моего, бесполезно томимого неволею на Руси;  если  не  сделаешь,  чего требую, и не дашь мне клятвенной грамоты за себя, за детей и внучат своих.
Даже  опричники   возмутились   этой   уступчивости   русского   царя. Приближенные царя решили уговорить его заключить новый брак.  Опыт  прошлого показывал, что женитьба оказывала на Иоанна некоторое положительное влияние.
Даже  брак  с Марией  Темрюковой  хоть   сколько-нибудь, но    сдерживал   его.  Уступчивость относительно  крымского  хана  объяснялась  исключительно  тем,  что  Иоанн, поглощенный  поисками  случайных   жен,   решительно   не   был   способен сосредоточиться на какой-нибудь определенной мысли.
Царь  охотно  согласился вступить  в  третий  брак.  К  этому   времени   сожженная   Москва   успела обстроиться. В столицу съехались сотни  боярских  семейств.  В  определенный день  в  Грановитой  палате  состоялся  смотр.   
Рядами   стояли   избранные красавицы. Лысый, сгорбленный, беззубый Иоанн,  тяжело  опираясь  на  посох, обходил ряды девушек, зорко вглядываясь в румяные, пышущие  здоровьем  лица.
Девушки стояли, скромно потупив глазки, дрожа  от  волнения.  Вдруг  тусклый взгляд царя встретил  открытые  глаза.  На  него  смело  глядела  худощавая, стройная девушка.
- А смела! - сказал  царь,  остановившись  перед  красавицей. -  Как  тебя     зовут?
- Марфа, отца Сабурова, - отчетливо ответила девушка.
Царь ничего не сказал и отправился дальше.  Через  четверть  часа  думный боярин возвестил, что государь выбрал себе в жены боярышню Марфу Сабурову.
Боярский  род  Сабуровых  не  отличался  родовитостью.  Отец   царской невесты, Иван Сабуров,  числился  сокольничим,  но  в  действительности  был далек от дворца и постоянно проживал в своей  дальней  вотчине. 
Выбор  царя был  для  него  полной  неожиданностью.  В  его  небольшом  московском  доме начались спешные приготовления. Как-то случилось, что к нему стал вхож  брат покойной царицы Марии, князь Михаил Темрюк.
Князь Михаил стал часто  бывать у Сабуровых. Марфа  к  нему  привыкла.  Однажды  вечером  Темрюк  предложил боярышне несколько засахаренных фруктов.
- Это с царского стола, от сегодняшнего обеда, - сказал он.
Марфа  приняла  подарок.  С  этого  дня  она,  никогда  не  отличавшаяся полнотой,  заметно  начала  худеть.  Кроме  того,  с  ней  начали   делаться припадки.
Об этом доложили царю, но он заявил, что обвенчается с  Сабуровой, несмотря ни на что. Свадьба состоялась. Через две недели Марфа скончалась.
Начались расправы. Иоанн узнал, что болезнь Марфы началась после  того, как молодой князь Темрюк подарил ей засахаренные фрукты,  Михаила  посадили на кол. Кроме него казнили еще некоторых бояр, заподозренных в соучастии.
Смерть Марфы Сабуровой искренне опечалила Иоанна.  Может  быть  потому, что третья жена еще не успела ему надоесть. Целых две  недели  он  провел  в уединении, не допуская к себе никого, кроме Скуратова, который по  несколько раз в день доносил ему о результатах допросов и пыток.
Наконец, царь появился в приемной палате. Извещенные об  этом,  главари опричнины и уцелевшие бояре собрались во дворце, все без  исключения.  В  палате стоял тихий гул от шепота, которым собравшиеся  обменивались  впечатлениями.
Скуратов  успел  сообщить  им,  что  государь  “зело  болен  душой”,  а  это означало, что Иоанн находится  в  мрачном  настроении,  которое  сулит  мало хорошего.
Дверь из внутренних покоев распахнулась. Вышли двое рынд с серебряными секирами и стали около возвышения, на котором находился  трон.  В  палате  воцарилось глубокое молчание. Через несколько секунд раздались медленно шаркающие  шаги и в дверях появился царь.
При виде его мысленно ахнули даже такие близкие  к нему люди, как Басманов, Колтовский и другие.  К  трону  медленно  двигалось зловещее привидение. Иоанн был одет в черную рясу, стянутую кожаным  поясом.
На голове возвышался шлык. В правой руке он держал длинный посох. За  спиной тянулась мантия. Бескровное, желтое лицо,  изрезанное  глубокими  морщинами, было  совершенно  безжизненно.  Глазные  впадины  казались  черными,  как  у черепа, и только в их глубине тускло светились потухающие глаза.
Сгорбившись,  не  обращая  ни  на  кого  внимания,   не   отвечая   на почтительные поклоны, царь прошел к  своему  месту  и  опустился  в  кресло. Молчание продолжалось. Иоанн закрыл глаза и, казалось, начал  засыпать. 
Так прошло несколько минут. Вдруг веки царя  поднялись  и  из-под  них  сверкнул знакомый злобный огонь. Иоанн быстрым взглядом окинул стоявших перед  ним  и остановил  его  на  Григории  Грязном. 
Опричник,  хладнокровно  принимавший участие во всех кровавых оргиях, почувствовал, как от этого взгляда у  него на лбу начинает выступать холодный пот, а по спине пробегают мурашки.
- Подойди ко мне, Гриша, - едва слышно произнес царь.
Грязной приблизился к трону.
- Сказывали мне, Гриша, - тем же  тоном  умирающего  продолжал  Иоанн, - что любил ты Марфу Сабурову допреж того, как опознал я ее. Скажи  мне,  была  ли она тогда хворою?
Все насторожились. Такой вопрос в приемной палате, в присутствии  бояр, был совершенно необычен. Очевидно, предстояло нечто особенное.  Грязной  так растерялся, что не находил слова для ответа.
Иоанн терпеливо ждал  несколько минут, затем снова заговорил, стараясь придать своему голосу оттенок ласки:
- Что же ты молчишь, Гриша? В том, что ты любил  Марфу,  не  вижу  ничего дурного. Ведь и я ее любил. Хочу только дознаться, не  была  ли  она  хворой раньше.
Далее молчать было опасно. Грязной собрался с силами и сказал:
- Верно тебе оказали, великий государь.  Бывал  я  прежде  у  Сабуровых  и думал свататься за боярышню Марфу. А что она хворая была, я не ведал.
- Так, говоришь, свататься собирался? - криво усмехнулся Иоанн. - Почему же     не посватался?
- Ты, государь, изволил ее себе в супруги выбрать.
Иоанн хрипло рассмеялся:
- Ха-ха-ха! Значит, я у тебя невесту отбил? Добро. Так получи же от  меня за это награду!
С этими словами  Иоанн  размахнулся  и  ударил  острием  своего  посоха Грязного в лицо. Острие попало в глаз. Грязной дико вскрикнул и упал.
- Пытать его, -  спокойно  сказал  Иоанн. 
Скуратов,  стоявший  около трона, хладнокровно пошел выполнять труды праведные. Грязного, корчившегося на полу от страшной боли, сейчас же выволокли  из палаты.

                Глава 20.

25  августа царю  Ивану исполнилось 39  лет.  В  этот  день он  долго молился у иконы святого Ивана Предтечи.  Царь клал земные поклоны до тех пор,  пока не шевельнулись сухие губы святого.  Царю показалось,  что он  поднял худую руку,  чтобы благословить его.
- Господи,  укроти дух мой,  пошли мир мятежной душе моей, - шептал царь, бухая лбом в каменные плиты.
В  приделе Благовещенского собора было темно. У иконы горела свеча. Огромная коленопреклоненная тень занимала почти всю стену.
- Вразуми душу мою, господи, - просил царь.
Новый  золоченый венец  и  серебряные ризы  Ивана  Предтечи светились каким-то  странным искристым светом.  Его  длинные волосы,  ниспадающие на плечи, казались черными, как уголь.
Небольшая бородка в колечках, усики. На левое плечо накинута звериная шкура, в худых руках крест. Тяжело опираясь на  посох,  царь  Иван поднялся с  колен,  пододвинул ближе к иконе тяжелый стул, опустился на него и долго смотрел на святого.
Только перед  ликом  своего покровителя,  с  которым связана вся  его жизнь, царь Иван советовался о самом сокровенном.
- Святой Иван будто с  тебя писан,  -  вспомнил он  слова своей первой жены царицы Анастасии,  -  похож ты на него зело.  И глаза твои,  и шея, и грудь. И впрямь святой похож на меня,  - думал царь Иван, - хорошо ли это?
И  вдруг  спохватился: 
- Меня  крестили  в  день  усекновения главы  Ивана Предтечи.  Не предначертание ли это всевышнего? Может быть, и мне написано на  роду быть с  отрубленной головой,  не к  тому ли вершатся все боярские заговоры?
Царь Иван не спускал глаз с  лика святого,  стараясь получить от него ответ.  Незаметно приползли другие мысли,  терзавшие его все чаще и  чаще:
- Законный ли я наследник престола?  -  Царь отдал бы сейчас половину своей жизни,  чтобы  знать  наверняка.  -  Я  прочитал все  бумаги  с  допросами проклятой Соломонии и  всех ее приспешников.  Не было у нее сына.  Все это выдумки. 
- Я наследник,  только я,  единственный. Но почему они шепчутся? Малюта   вызнал,    что    бояре   тыкали   пальцем   на    князя   Федора Овчину-Оболенского,  обзывали его  моим  братом.  -  Царь Иван задрожал от негодования.  - Моя мать любила его отца. Ох! Тяжко мне, окаянному. Ты ведь все знаешь,  скажи,  -  опять посмотрел он на образ святого.  -  Если поможешь,  новую  церковь построю,  икону  новую напишу,  каменьями усыплю драгоценными. Знаю, живет около меня заклятый враг. Я вижу его, разговариваю с ним, но не знаю,  что это он. Я подозревал многих, и Гриша уничтожал их. Но его топор не задел главного. Это не Володька Старицкий, нет. Иной раз я чувствую его взгляд на себе,  страшный,  прожигающий,  но,  когда поднимаю глаза, вижу одни раболепные, угодливые рожи. Помоги, святой Иване.
Царь снова рухнул на колени. Прошло несколько дней. Со всех сторон шли тревожные вести. Царь  Иван  едва сдерживал безумные силы.  Он  шесть раз  в  день пил успокоительную настойку  из  лесных  трав  и  кореньев. 
Спальник  Годунов испортил желудок,  слизывая лекарства со своей ладони, прежде чем государь изволил их отведать.  Но болезнь не унималась.  Однажды он на целую неделю потерял разум и не помнил,  что говорил и делал. 
Особенно пагубно на него влияла человеческая кровь.  Он любил смотреть на врагов под пытками, любил смотреть на казни,  самые страшные.  И  тогда лекарства не действовали,  и черная пелена застилала разум.
Наступила осень.  На улицах грязь. Каждый день моросил мелкий, нудный дождь.  Стены каменных и деревянных домов в Слободе не успевали просыхать.
Только  зеленая листва на  деревьях выглядела по-летнему свежо.  Казалось, дожди, усиленно питая влагой корни, омолодили деревья. 26 сентября 1569 года царю Ивану сделалось легче, и он приказал дьяку Васильеву принести список с письма, отправленного английской королеве.
Но царю не удалось прочитать его, в комнату вошел Малюта Скуратов.
- С чем пришел, Гриша? - ласково спросил царь.
Малюта Скуратов повалился на колени.
- Встань. - Царь протянул руку для поцелуя.
- Великий  государь,   с  недобрыми  вестями  пришел  к  тебе.  Князь Владимир Андреевич Старицкий.
Царь Иван поднял страшные глаза на своего любимца.
- Я послал его в Нижний Новгород.
- А  в  Костроме горожане встречали его как нового царя.  С  крестами встретили, с честью, с хлебом и солью. В колокола звонили по всем церквам.
Иван  Васильевич  насторожился.  В  голове  возникла  мысль: 
- Ивашка Висковатый посоветовал.
- А еще что знаешь? - сказал он свистящим от возбуждения голосом.
- Повар Федька Ребро ездил в  Нижний Новгород за  рыбой,  для  твоей, великого государя,  поварни. Вчера назад вернулся. Братец твой зазвал его, дал яд и пятьдесят рублей и велел отравить тебя, великий государь.
- Где Федька? - Царь Иван вскочил на ноги.
- У  меня  на  цепи сидит,  во  всем сознался.  Злую отраву,  порошок зеленый, вместо ладанки на шее носил, мне отдал и деньги отдал.
- Где отрава?
Малюта вынул из кошеля, висевшего на серебряной цепочке, завернутое в тряпку снадобье.
- Псу  чуток дали в  мясе,  сразу подох.  И  деньги вот,  пятьдесят рублев.
- Отраву  положи  сюда,  -  царь  показал на  золотую чашу,  стоявшую посередине стола, - а деньги возьми себе за верную службу.
- Спасибо, великий государь.
Иван Васильевич, постукивая пальцами по дубовой столешнице, несколько минут сидел молча. Лицо его постепенно бледнело.
- Спасибо тебе,  братец, отблагодарил ты меня, век не забуду, - вдруг сказал он,  ни к кому не обращаясь.  -  Вот что,  Гриша,  посылай гонцов в Нижний Новгород с  грамотой ко князю Владимиру.  Я-де,  великий государь, зову его с  ласкою к себе в Александрову слободу с супругою и с детками. И костромчан,  кои князя Владимира хлебом-солью встречали, к себе зови. А тем временем мы с Федькой-поваром побеседуем.
Не  подозревавший ничего плохого,  Владимир Андреевич приехал по зову царя и  остановился верстах в  трех от  Александровой слободы,  в  деревне Устюжино.
На  следующий день  ранним  утром  опричное войско  окружило со  всех сторон деревню. Опричники шли как на бой:  с победными кликами,  под завывание труб и литавр.
Царь Иван слез с коня и вошел в дом, стоявший неподалеку от дома, где остановился его двоюродный брат. Малюта Скуратов вскоре появился у князя Владимира.
- Княже,  Владимир Андреевич, великий государь и царь всея Руси Иван Васильевич не  считает тебя  больше своим братом,  а  считает врагом,  ибо знает, что ты покушался на его жизнь.
Полное,  добродушное лицо  князя  Владимира  исказилось  страхом,  он взглянул на жену.
- Не винен я, Евдокеюшка. То ложь.
- Нет,  не ложь,  -  хладнокровно продолжал Малюта. - Ты дал царскому повару Федьке Ребру отраву и пятьдесят рублей денег.
- Не давал я отравы, не знаю и повара царского.
- Хорошо, посмотрим, что ты скажешь сейчас.
Малюта Скуратов вышел  и  через  минуту возвратился,  ведя  за  собой окровавленного, трясущегося человека с маленьким крысьим личиком.      Федька Ребро  давно  раскаялся в  своем  предательстве,  не  рад  был пятидесяти рублям, которые посулил ему Скуратов.
Его пытали по-настоящему, а когда с ним беседовал сам царь, он едва не отдал богу душу. Два раза его отливали холодной водой. Но отступать было некуда, везде была смерть.
- Ты знаешь его? - Малюта ткнул пальцем в князя.
- Знаю, как не знать, это князь Владимир Андреевич.
- Давал тебе князь деньги?
- Давал, не откажусь.
- За что давал тебе князь деньги?
- Наказывал отравить своего брата,  государя и  великого князя  Ивана Васильевича. Пятьдесят рублей дал и яду дал.
Князь Владимир Андреевич понял,  что все подготовлено, чтобы погубить его. Он увидал свою смерть.
- Ты лжешь, несчастный раб! - крикнул он и заплакал.
Евдокия Романовна, его жена, обняла князя, прижала к своей груди.      Старшие дети, девочка и мальчик, испуганно жались к матери.
- Собирайся,  князь,  вместе с супругой и детками, хочет поговорить с тобой  наше  пресветлое солнышко,  великий  государь  Иван  Васильевич, - сладким голоском пропел, появившись в дверях, Василий Грязной.
Охая и причитая,  собирался князь Владимир к своему брату.  Его глаза были красны от слез. Княжеский род  Старицких  давно  мешал  русскому  царю.  Отец   князя Владимира, Андрей Иванович, умер в тюрьме тридцать лет назад.
А Владимиру, еще совсем маленькому,  пришлось побывать  в  заточении  три  долгих  года вместе   с   матерью   Евфросиньей   Андреевной.   В   декабре  1541  года одиннадцатилетний великий князь Иван простил своего  двоюродного  брата  и его  мать. 
В  1553  году  Владимир и старая княгиня отказывались целовать крест на верность младенцу Дмитрию, сыну тяжело заболевшего великого князя Ивана,   и   Старицкие   снова   подверглись   опале.  Княгиню  Евфросинью принудительно постригли в монахини и сослали на Белоозеро.  Князь Владимир был помилован.
По  натуре  своей  Владимир  Андреевич  Старицкий был  малоподвижен и бездеятелен.  Не блистал умом, и многие считали его глуповатым.
- Простоват ты,  Владимир,  -  говорила ему мать, - а простота-то хуже воровства иным разом оборачивается.
После  заточения в  монастырь княгини Евфросиньи,  злой,  мстительной женщины,  Владимир  совсем  замкнулся  в  себе.  Боясь  рассердить  своего царственного брата,  он всячески уклонялся от тайных разговоров с боярами, противниками царя  Ивана и  опричнины. 
В  1567  году князь Владимир выдал участников заговора, прочивших его самого в цари. Открыто  дружить с  князем  Владимиром никто  из  московских бояр  не отваживался.  Возле  него  держались лишь  доверенные люди  царя  Ивана да лазутчики Малюты Скуратова, заменившие старых слуг князей Старицких.
Царь Иван сидел в просторной избе на деревянном кресле,  поставленном под иконами.  Он был в дорожном платье.  На поясе висела сабля, сверкающая драгоценными камнями,  в  руках  царь  держал плеть.  Со  всех  сторон его окружали опричники. 
У  самого кресла,  держась за резную спинку волосатой рукой,  стоял Малюта Скуратов.  Когда привели Владимира Андреевича, в избе стало тихо.  Всхлипывал,  уткнувшись лицом в материнское платье, маленький сын князя.
- Ну, - произнес царь Иван, - говори!
Владимир,  толстый и тяжелый мужчина, упал на колени перед двоюродным братом.
- Не виновен, поверь мне, великий государь и любимый брат, не умышлял я против тебя худого. Рядом с князем на колени опустились княгиня Евдокия и дети.
- Помилуй нас,  -  просила Евдокия Романовна.  - Ежели неугодны тебе, сошли в монастырь, пострижемся.
- Не  повинен я,  -  опять сказал Владимир Андреевич,  -  но согласен постричься в монахи. Помилуй, великий государь и брат.
- Помилуй нас, государь, - вторили голоса княжеских детей.
Царь Иван задумался.  Заметив колебания на его лице,  Малюта Скуратов нагнулся к царскому уху и сказал:
- Матушка-то его, Евфросинья Андреевна, давно в монастырь пострижена, а что ни день, от нее всякие выдумки на твое здоровье, великий государь, и многие козни исходят.

                Глава 21.

В этот миг острый царский глаз заметил рыжего таракана, выползшего из щели противоположной стены.  Недавно в избе обитали полчища тараканов,  но перед царским приходом слуги долго шпарили кипятком по всем щелям.
Таракан пошевелил усами  и  пополз вдоль бревна к  небольшому черному сучку, видневшемуся неподалеку. Царь не  спускал с  него глаз. 
- Доползет до  сучка,  -  решил он,  - помилую князя Владимира, не доползет - казню.
Малюта Скуратов первый заметил, что молчание царя Ивана затянулось, и перепугался.  А что, если он раздумает казнить брата и на этот раз? Однако нарушить царское раздумье он не посмел.
Василий Грязной видел,  что царь пристально смотрит на  стену,  но не заметил таракана. А таракан все полз к сучку. Царь Иван решил было,  что помилует, но близ смолистого сучка таракан резко свернул в  сторону. 
- Не дополз,  -  с  некоторым сожалением подумал царь, - делать нечего, видно, так бог велел.
И таракан перестал занимать его, царь словно очнулся.
- Не  верю я  тебе,  злочестивец,  -  прихмурив брови,  сказал он.  - Федьку-повара я  сам  пытал,  все  его  речи  мне  ведомы.  Хотел ты  меня погубить, подговаривал повара порошок в еду и питье мне сыпать, не удались твои козни. Сегодня от своего яда умрешь, из моей руки. Палачам не позволю великокняжескую кровь проливать. Подойди ко мне, Владимир.
В это время Малюта Скуратов подал золотую чашу с вином в руки царя. Владимир Андреевич посмотрел на жену.
- Попрощаемся,  мой господин и муж, - сказала Евдокия Романовна. – Не унижайся, не проси его.
Она поняла,  что пощады не будет.  С плачем прощались дети с отцом. С деревенской колокольни раздался медленный погребальный перезвон.
- Выпей,  князь, - прозвучал скрипучий голос царя. - По твоей милости колокола  звонят.  -  Он смотрел на сизый,  вспухший нос брата,  любившего выпить.
- Иди,  -  подтолкнула мужа Евдокия Романовна. - Мы не будем жить без тебя, скоро свидимся на суде у всевышнего.
Князь Владимир перекрестился, шагнул вперед, взял золотую чашу из рук царя  Ивана.  Лицо князя, будто земля тронула -  серое.  Он  вспомнил день, когда  поверил своему брату  и  выдал тех,  кто  просил его  на  царство и подписал челобитную. 
Все они чередой прошли перед его глазами.
- Зачем я поверил злодею, погубил себя и многих? Ежели бы я встал против него, может быть, и остался жив.
Эта последняя мысль была невыносима. Он почувствовал себя необычайно гадко. Не сказав ни слова, Владимир залпом выпил вино.      Несколько мгновений он стоял прямо, уставившись взглядом в глаза царю Ивану.  Когда голова закружилась, он прислонился к стене, скользнул по ней и тяжело свалился на пол.
- Ты покушался на мою жизнь и власть,  так умри же!  -  громко сказал царь.
Не прошло и пяти минут, как Владимир скончался в корчах и мучениях. Когда он  затих,  царь  Иван поднялся с  кресла и  подошел к  Евдокии Романовне.
- Евдокеюшка,  -  сказал он ласково,  -  ты молода еще, и брат твой в опричнине, на что тебе умирать? Проси у меня милости.
Княгиня Старицкая стояла молча, не поднимая глаз. Царь костяной рукояткой плети сбросил шапку с головы княгини. Евдокия Романовна побледнела от оскорбления, губы ее задрожали.
- Что не смотришь на меня,  красавица, али жить надоело? - с издевкой продолжал царь. - О твоем здоровье пекусь!
- Братоубийца, - с неженской силой сказала Старицкая. - Каин. Да, я прошу милости.  Ты  не  посмеешь отказать.  Дай мне вина,  которым угостил моего мужа. Если не дашь - прокляну.
- Гриша,  -  сказал царь Иван,  - налей вина для княгини. Я милостив, Евдокеюшка,  -  подавая чашу,  продолжал царь.  -  Хочешь быть  с  мужем в небесах, иди, нам на земле вольготнее станет.
Царь захохотал. Его дружно поддержали опричники. Княгиня бережно в обе руки приняла чашу.
- Цветочки мои,  -  обратилась она к  детям,  -  отпейте по  глотку и увидите своего папу, не бойтесь, здесь сладенькое.
Дети послушно потянулись к чаше. Сначала отпил старший мальчик, потом девочки.  Евдокия Романовна благословила детей, прижала их к себе и выпила все, что осталось. В   молчании  прошло   несколько  минут.   Царский  лекарь   осмотрел неподвижные тела отравленных.
- Скончались, великий государь.
- Похоронить достойно, - приказал царь Иван.
Сегодня  он  не  чувствовал  подъема.  Люди,  умиравшие  от  яда,  не возбуждали,  не  подстегивали  нервов.  Он  собрался  уходить,  но  Малюта Скуратов задержал его.
- Великий государь,  при Евдокии состояли девки и  бабы.  Как с  ними поступить прикажешь?
Иван Васильевич задумался.  Повернулся и  сел  в  кресло.  Усмехнулся чему-то.
- Зови баб и девок.
Вскоре с десяток женщин стояли перед царем Иваном.  Они жались друг к другу,  словно овцы,  и со страхом смотрели на опричников и на тела князей Старицких, лежавшие в углу.
- Я милостив, - сказал царь Иван, насладившись страхом своих жертв. - Просите меня,  и  я  отпущу вас.  Князь Владимир оказался изменником,  он хотел смерти и власти моей. Я убил его. А вы не виноваты в его грехах.
Царь был  уверен,  что  женщины упадут на  колени и  станут умолять о пощаде. Но случилось иначе.
- Ты палач и кровопийца!  -  сказала вдруг старая боярыня.  - Ты убил невинных. Будь ты проклят на вечные времена, и не надо нам твоей милости!
- Будь ты проклят! - закричали женщины.
- Не надо твоей милости!
- Кровопийца!
- Палач!
- Мы лучше умрем!
Лицо  царя Ивана исказила судорога.  Глаза окровавились.  Он  глотнул слюну.
- Не хотите?  -  с усилием произнес он оледеневшим голосом. - Раздеть их до тела, выгнать на двор, выпустить собак.
Опричники мигом сорвали с несчастных одежду и выпихнули их из избы. Раздались отчаянные женские вопли. Царь  прильнул к  окну.  Он  смотрел,  как  собачьи зубы  рвали  тела беззащитных женщин.  Кулаки его сжимались,  на  губах пузырилась пена.  Он весь дрожал змеиной дрожью.
- Куси, куси! - выкрикивал он, притопывая сапогами.
Когда затихли женские вопли и собачий лай, царь Иван отошел от окна.
- Разрубить на  куски,  оставить без погребения,  -  охрипшим голосом приказал он  Малюте  Скуратову.  -  А  старую  ведьму Евфросинью Старицкую утопить в  Шексне  вместе  со  всем  поганым отродьем,  что  служит  ей  в монастыре.
Царь Иван выпил холодного квасу,  немного успокоился.
- Наконец-то  я отправил на тот свет самого опасного врага, - стал думать Иван Васильевич. - Бояре-изменники остались без царя. Кого-то они теперь на русский престол посадят?  Ох, будто сто пудов упало с сердца. Нет, не спихнуть им меня с отцовского  престола.  Не  дам.  Остались  еще  смутьяны,  мятежники  из Новгорода и Пскова.  Подождите,  разделаюсь с вами,  и наступит на Русской земле тишина.
1569 год  был  обилен человеческими жертвами.  В  умелых руках Малюты Скуратова появлялись все новые и  новые изменные дела.  Виновные горели на кострах,  умирали в застенках,  замученные пытками, страдали посаженные на колья, тонули, немногим счастливчикам просто отрубали головы.
Все больше и больше усердствовал Скуратов,  доказывая преданность опричнины.  Царь Иван должен был твердо уверовать, что без своих телохранителей ему не прожить и одного дня.
Тяжелая  колесница  Русского  государства,  застревая  в  рытвинах  и ухабах,  двигалась все медленнее.  Ее тащила,  выбиваясь из последних сил, многочисленная, но голодная и нищая толпа мужиков.
Наступала зима. 28  декабря в  полдень царь Иван выступил из Александровой слободы со всем войском.  Его окружали ближайшие сановники из опричнины и подвластные татарские  вельможи.   

                Глава 22.

Впрочем, за рубежом его называли Иваном Ужасным.
Очевидцы первых дней опричнины Таубе и Крузе отметили, что царские опричники форменным образом терроризировали обитателей княжеских гнезд.
Опальных княжат хватали и увозили в ссылку, а членов их семей изгоняли из усадеб, и те должны были добираться в места поселения сами. Поскольку опальным запрещалось брать с собой, что-либо из имущества, некоторые принуждены были кормиться в пути подаянием.
Власти не пожелали обременять себя заботами о содержании ссыльных и по этой причине решили наделить их землями в местах поселения на восточной окраине.
Присланный из Москвы окольничий Борисов произвел в 1565-1566 годы описание всех наличных земель Казанского края, включая земли татарские, чувашские, мордовские и земли дворца.
Весна 1566 года принесла с собой долгожданные перемены. Опричные казни прекратились, власти объявили о прощении опальных. По ходатайству руководителей земщины царь Иван вернул из ссылки удельного князя Михаила Воротынского и пожаловал ему старую отчину.
Первого мая 1566 года в Казань прибыл гонец, объявивший ссыльным государево прощение. Грозный простил большую часть опальных княжат и дворян и милостиво позволил им вернуться в Москву.
Эта уступка, впрочем, носила половинчатый характер: в Казани были оставлены на поселении самые влиятельные из ссыльных. Как бы то ни было, амнистия привела к радикальному изменению опричной земельной политики.
Казна вынуждена была позаботиться о земельном обеспечении вернувшихся из ссылки и взамен утраченных ими родовых вотчин стала отводить им новые земли.
Но земель, хотя бы примерно равноценных княжеским вотчинам, оказалось недостаточно. И тогда сначала в отдельных случаях, а потом и в более широких масштабах казна стала возвращать родовые земли, заметно запустевшие после изгнания их владельцев в Казань.
По существу опричным властям пришлось отказаться от курса, взятого при учреждении опричнины. Земельная политика опричнины быстро утрачивала свою первоначальную антикняжескую направленность.
Объяснялось это тем, что конфискация княжеских вотчин вызвала противодействие знати, а монархия не обладала ни достаточной самостоятельностью, ни достаточным аппаратом насилия, чтобы длительное время проводить политику, идущую в разрез с интересами могущественной аристократии.
К тому же, с точки зрения властей, казанское переселение достигло основной цели, подорвав могущество суздальских княжат. Прекращение казней и уступки со стороны опричных властей ободрили недовольных и породили повсеместно надежду на полную отмену опричнины.
Оппозицию поддержало влиятельное духовенство. Митрополит Афанасий 19 мая 1566 года в отсутствие царя демонстративно сложил с себя сан и удалился в Чудов монастырь.
Грозный поспешил в столицу и после совета с земцами предложил занять митрополичью кафедру Герману Полеву, казанскому архиепископу. Рассказывают, что Полев переехал на митрополичий двор, но пробыл там всего два дня. Будучи противником опричнины, архиепископ пытался воздействовать на царя тихими и кроткими словами.
Когда содержание бесед стало известно членам опричной думы, те настояли на немедленном изгнании Полева с митрополичьего двора. Бояре и земщина были возмущены бесцеремонным вмешательством опричников в церковные дела.
В Москву был спешно вызван игумен Соловецкого монастыря Филипп. Колычев был хорошо осведомлен о настроениях земщины и по прибытии в Москву быстро сориентировался в новой обстановке. Он изъявил согласие занять митрополичий престол, но при этом категорически потребовал распустить опричнину.
Поведение соловецкого игумена привело Грозного в ярость. Царь мог бы поступить с Филиппом так же, как и с архиепископом Германом. Но он не сделал этого, понимая, что духовенство до крайности раздражено изгнанием Полева.
На исход дела повлияло, возможно, и то обстоятельство, что в опричной думе заседал двоюродный брат Колычева. 20 июля 1566 года Филипп вынужден был публично отречься от своих требований и обязался не вступать в опричнину и не оставлять митрополию из-за опричнины.
Протест против насилий опричнины исходил от членов созванного в Москве Земского Собора. Выступления земской оппозиции и собор состоялись в одном и том же году. Одинаковым было число участников оппозиции и членов Собора. И те и другие составляли самую активную часть земского дворянства.
По словам слуги царского лейб-медика Альберта Шлихтинга, земцы обратились к царю с протестом против произвола опричных телохранителей, причинявших земщине нестерпимые обиды.
Выступление служилых людей носило внушительный характер: в нём участвовало более 300 знатных людей земщины, в том числе некоторые бояре-придворные.
По свидетельству Шлихтинга, царь отклонил ходатайство земских дворян и использовал чрезвычайные полномочия, предоставленные ему указом об опричнине, чтобы покарать земщину.
300 челобитчиков попали в тюрьму. Правительство, однако, не могло держать в заключении цвет столичного дворянства, и уже на шестой день почти все узники получили свободу.
50 человек, признанных зачинщиками, подверглись торговой казни: их отколотили палками на рыночной площади. Нескольким урезали языки, а трех дворян обезглавили.
Опричные репрессии испугали высшее духовенство. Но Филипп, по - видимому, выхлопотал у царя помилование для большинства тех, кто подписал челобитную грамоту.
После недолгого тюремного заключения они были выпущены на свободу без всякого наказания. По прошествии непродолжительного времени, царь вспомнил о тех, кто был отпущен на свободу, и подверг их опале.
Власти были поражены не только масштабами земской оппозиции, но и тем, что протест исходил от наиболее лояльной части думы и руководства церкви.
На царя протест произвел ошеломляющее впечатление. Он должен был отдать себе отчет в том, что все попытки стабилизировать положение путем уступок потерпели неудачу. Социальная база правительства продолжала неуклонно сужаться.
 После выступления земцов царь не только не отменили опричнину, но постарался укрепить её изнутри. Царь забрал в опричнину Костромской уезд. Численность опричного корпуса увеличилась с одной до полутора тысяч человек.
Правительство не только расширяло границы опричнины, но и укрепляло важнейшие опричные центры, строило замки и крепости.
На расстоянии ружейного выстрела от кремлевской стены, за рекой Неглинной, в течение полугода вырос мощный замок.
Его окружали каменные стены высотою в три сажени. Выходившие к Кремлю ворота украшала фигура льва, раскрытая пасть которого была обращена в сторону земщины. Шпили замка венчали черные двуглавые орлы. Днем и ночью несколько сот опричных стрелков несли караулы на его стенах.
Но замок на Неглинной недолго казался царю надежным убежищем. В Москве он чувствовал себя неуютно. В его голове родился план основания собственной опричной столицы в Вологде.
Там он задумал выстроить мощную каменную крепость наподобие московского Кремля. Опричные власти приступили к немедленному осуществлению этого плана.
За несколько лет была возведена главная юго-восточная стена крепости с десятью каменными башнями. Около 300 пушек, отлитых на московском пушечном дворе, были доставлены в Вологду. 500 опричных стрельцов круглосуточно стерегли стены опричной столицы.
Наборы дворян в опричную армию, строительство замка у стен Кремля, сооружение крепости в вологодском крае в значительном удалении от границ и прочие военные приготовления не имели цели укрепления обороны страны от внешних врагов.
Все дело заключалось в том, что царь и опричники боялись внутренней смуты и готовились вооруженной рукой подавить мятеж земских бояр.
Продолжением опричного террора стали набеги на крупные уездные города - Новгород и Псков, где, по мнению Ивана Грозного, гнездились его противники.
Разгром Новгорода ошеломил современников. В декабре 1569 года царь созвал в Александровской слободе все опричное воинство и объявил ему весть о великой измене новгородцев. Не мешкая, войска двинулись к Новгороду.
8 января 1570 года царь прибыл в древний город. В городе прошли повальные аресты. Опричники увезли арестованных в царский лагерь на Городище.
Суд над главными новгородскими заговорщиками на Городище явился центральным эпизодом всего новгородского похода. Опричные следователи и судьи действовали ускоренными методами, но и при этом они не могли допросить, подвергнуть пыткам, провести очные ставки, записать показания и, наконец, казнить несколько сот людей за две-три недели.
Опричники ограбили Софийский собор, забрали драгоценную церковную утварь и иконы. В опричную казну перешли бесценные сокровища Софийского дома.
По данным новгородских летописей, опричники конфисковали казну также у 27 старейших монастырей. В некоторых из них Грозный побывал лично.
Царский объезд занял неделю. Участники опричного похода и новгородские авторы очевидцы единодушно свидетельствуют о том, что новгородский посад жил своей обычной жизнью, пока царь занят был судом на Городище и монастырями. В это время нормально функционировали городские рынки, на которых опричники имели возможность продавать награбленное имущество.
Положение изменилось после окончания суда и монастырского объезда. В эти дни опричники произвели форменное нападение на город. Они разграбили новгородский торг и поделили самое ценное из награбленного между собой.
Простые товары, такие, как сало, воск, лен, они сваливали в большие кучи и сжигали. Ограблению подверглись не только торги, но и дома посадских людей.
Опричники ломали ворота, выставляли двери, били окна. Горожан, которые пытались противиться насилию, убивали на месте.
Следующим за Новгородом стал Псков. Иван Грозный беспощадно осуществлял свои замыслы.
Опричные санкции против этих городов преследовали две основные цели. Первая состояла в том, чтобы пополнить опричную казну, а вторая - в том, чтобы терроризировать боярские слои и подавить среди них сепаратистские настроения.

                Глава 23.

Многие опричники, получивших огромные богатства, стали тяготиться политикой Ивана Грозного, однако аппарат сыска и доноса делал свое дело - были казнены и многие опричники.
Летописи показывают нам Малюту в  чести  у  Ивана  Васильевича еще  долго  после  1565  года.  Много любимцев,  в  разные времена,  пали жертвою царских подозрений.  Не стало ни Басмановых,  ни Вяземского, но Малюта ни разу не испытал опалы.
Он,  по предсказанию старой ведуньи,  не принял своей муки в  этой жизни и умер  честною  смертью.  В  обиходе  монастыря  святого  Иосифа  Волоцкого,  где погребено  его  тело,   сказано,   что  он  убит  на  государевом  деле  в Ливонии.
Как бы  там ни было,  Скуратов не только не потерял доверия царского,  но с  этой поры он стал еще драгоценнее Иоанну.  Доселе одна Русь ненавидела Малюту,  а потом его стал ненавидеть и  самый царевич.  Иоанн был отныне единственною опорой Малюты. 
Общая ненависть ручалась царю за его верность. Намек на  Басманова также не прошел даром.  В  Ивановом сердце остался зародыш подозрения,  хотя он не  тотчас пустил в  нем  корни,  но  значительно охладил расположение его к своему кравчему, ибо царь никогда не прощал тому, кого  однажды опасался,  хотя бы  впоследствии и  сам  признал свое опасение напрасным.
Опричники в течение нескольких лет занимавшаяся грабежом своего же народа, не смогли защитить страну от набега крымского хана Давлет Гирея в 1571 году, сжегшего Москву.
Иван Грозный срочно укрепил южные границы земскими войсками, которые в 1572 году разгромили превосходившие их по численности войска Давлет Гирея, предпринявших повторную попытку набега на российские земли.
Царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич по прозвищу Грозный, 440 лет назад расчленил страну надвое. Бедный люд славил учредителя опричнины, воображая его себе заступником.
Царь отвел в опричь под личное управление земли с расцветающей соледобычей и богатыми пушными промыслами. Отобраны были двенадцать пахотных уездов, предназначенных для размещения шести тысяч лично преданных дворян.
Тогда ведь жалованья не платили, военную службу несли с доходов, собираемых с поместных хлеборобов. Край попал в район вербовки опричников, поместных переделов, беззастенчивого произвола вдохновителей переустройства и следом за ними - их подопечных.
В государеву опричь вошли Медынский, Малоярославецкий, Суходревльский, Козельский и Перемышльский уезды. Еще три опричных уезда частично занимали земли современной Московской области.
До половины царевых людей обрели поместья в здешних краях. Чтобы сразу показать, кто есть кто, опричникам, или, как их величали в обиходе, кромешникам, велено было давать двойные поместные оклады. Владельческие хозяйства увеличивались вдвое, иногда вопреки элементарной целесообразности.
Не сумевшие доказать беспредельную преданность служаки-старожилы изгонялись из усадеб, превращаясь вместе с семьями в изгоев.
Та же участь ожидала и их дворовых, которым приходилось либо попрошайничать, либо браться за топоры, в стране стал процветать разбой.
Худо было и жителям земских уездов, если те проживали неподалеку от имений зарвавшихся кромешников, подсудных только царю Ивану, затворившемуся в мрачной Александровой слободе.
Добиться приема могли лишь вельможные и именитые. Поместья простых дворян-земцев грабили, оттуда уводили скот и переселяли насильно крестьян.
 В церквах горожане и сельчане слушали воскресные здравицы-молебны в честь царя Ивана. В удаленных волостях славили на сходках атаманов-разбойников. И первого из них - удалого Кудеяра, которому прощались сношения даже с вольными степняками.
Сказывали, будто Кудеяр имел царственное происхождение, являясь чадом заточенной в монастырь государыни Соломонии Сабуровой, первой жены Василия III.
Мать втайне взрастила сына, уберегла его от соглядатаев. Под именем Кудеяра он всем, чем мог, мстил сводному брату, нарушившему права первородства и завладевшему троном. 
Будучи хорошо осведомленным о настроениях жителей левобережья Оки, в сентябре того же 1565 года, первого года опричнины, крымский хан вознамерился напасть на Русь и преодолеть при вторжении непролазные заслоны жиздринских лесов.
Прежде столь рискованными экспериментами крымцы не занимались. Крымский хан шел с ордой, вопреки обычной манере, неспешно, с тяжелым обозом, нагруженным турецкими пушками.
И это осенью. Рассчитывал хан, наверное, что проведут его наездников, пугавшихся темных лесных зарослей, по лучшим дорогам, покажут им скрытые в гущах обходные тропы.
Чтобы не оставлять сзади крепостных препятствий, Давлет-Гирей приказал 7 октября обрушить мощь орудий на деревянные стены Болхова, расположенного у кромки массива.
Зря растерял время, простояв почти две недели, до осенней распутицы, когда степнякам не помогли бы никакие проводники. Турецкие пушкари стреляли в лесах неумело, болховцы терзали их лихими вылазками, а когда пришло известие о подходе главных земских воевод, хан повелел отходить прочь.
В этот период кромешники ничем выдающимся себя не зарекомендовали, только грабежами и убийствами. Зато опричный полк, сопровождая Ивана Грозного, следующей весной прошелся по местам боевой славы презираемых земцев.
Очевидно, выискивали виновных, отпустивших крымскую орду в степи, вылавливали разбойников, к которым причислялись все укрывавшиеся в обширных пущах.
Тогда же царь, заботясь об укреплении рубежей, решил основательнее заняться устройством за Жиздрой засечных полос, включил в опричнину оставленный населением Любутск на Оке, у восточного конца так называемого калужско-алексинского района.
В объезженных районах, надо отметить, до сих пор некоторые урочища связываются старожилами с именем атамана Кудеяра. Впрочем, Ивану Грозному не столько он был страшен, сколько образ неуловимого супротивника, любовно поддерживаемый на калужской окраине.
Хан Давлет вновь пошел на риск спустя пять лет, посадив орду на еще не откормленных после схода снегов коней. Орды крымцев на сей раз налегке, без пушек показались близ границ Руси в середине мая 1571 года.
Самый воинственный из Гиреев вторично отводит в своей стратегии особое место калужскому участку. Детали двух крымских нашествий не оставляют сомнения, что высокородный степняк действительно полагался на доброхотов.
Запутав ложными перемещениями воевод, орда без помех перебралась через Оку ниже Перемышля и Угру - у ее устья. Опоздавшие к переправам воеводы где-то под Калугой потерпели поражение.
Взявшийся было лично руководить обороной Иван Грозный так лихо задал стрекача из-под Серпухова, что опомнился, проскакав двести верст, лишь в опричной Александровой слободе. Под стать царю вели себя опричники.
Не встречая серьезного сопротивления, Давлет-Гирей домчался к 24 мая до первопрестольной и приказал в ветреную погоду зажечь посады. За какие-то три часа Москва, превратившись в огромный костер, выгорела.
Устрашенный невиданным зрелищем хан отошел от города по рязанской дороге, набирая полон. Из воевод только Михаил Воротынский сумел во вверенном ему полку навести порядок и организовать преследование.
По Руси поползли слухи о толпах изменников, оказавшихся в стане крымского хана, об атамане Кудеяре, указавшем, якобы, хану броды на реках. Иван-царь вздохнул с облегчением. Слухи разносились, как нельзя более кстати.
Теперь, даже если и не существовало никакого вожака разбойников, молву о нем выгодно было распространять, поскольку находился главный виновник бед. А с второстепенными боярами Грозный расправится, полагаясь на испытанные методы Малюты Скуратова.
Разумеется, потребовались командные перестановки. Казнями и распусканием басен дыр на рубежах не залатаешь. Скрепя сердце, царь назначает боронить землю прославленного князя Михаила Воротынского, некогда отправленного в ссылку за то, что тот осмелился с ним спорить. Независимость суждений самодержец, как известно, считал едва ли не тягчайшим грехом.
Внушали, кроме того, опасения родственные связи князя из знаменитого рода. Михаил состоял в своячестве с представителями могучего, но в то время не вызывавшего доверия у Грозного клана Романовых.
Через первую умершую супругу Анастасию Романову в своячестве с Воротынским прежде был сам царь. Но еще крепче связывался с ним узами гордец и строптивец, постоянно поступавший наперекор, как Грозному представлялось, царевич-сын Иван.
Князь и наследник имели общего прадеда. Их матери приходились друг другу, хотя и умерли обе, двоюродными сестрами. Когда Михаил Воротынский получал назначение, царственные особы - отец и сын - находились в размолвке, которой предшествовала жесточайшая ссора.
Пока столичное боярство увлеченно отстраивалось на пепелищах, Иван Грозный объявил о желании вступить в третий брак, последний допустимый церковью.
Семнадцатилетний царевич, усмотрев в этом намерение отца расплодить наследников, затеял перепалку под предлогом отстаивания достоинства почившей матери.
У Ивана младшего нашлись сторонники, и князь Воротынский был в их числе из-за родственной солидарности. Утихомирился юноша, когда добился от отца благословения на собственный брак.
Покой в царствующей семье нарушился сразу же, как узнал отец Иван об имени избранницы наследника престола. Царевич выбрал в супруги представительницу некогда обесчещенного скандальным разводом рода Сабуровых, если верить молве, родственницу Кудеяра, в чем батюшка, его двоюродный брат Глинский с влиятельными свояками-советниками узрели прямой выпад.
Подозрения царя, что Сабуровы, которым в тандеме с Романовыми не удалось бы противостоять даже роду Шуйских и готовятся взять реванш, переросли скоро в убеждение.
Накануне свадьбы смазливая невеста царя вдруг отчего-то стала чахнуть:
- Не иначе - порча?
Несмотря на отговоры, свадьбу Иван Грозный приказал играть. Через две недели третья и последняя законная жена самодержца отошла в мир иной. Закрыла она очи в чертово число - 13 ноября.
Представляете, какое потрясение должен был испытать лишившийся возможности иметь больше законных детей суеверный до крайности Иван Васильевич!
Жертвами неистового гнева стали воспитатель царевича и его новоиспеченный свояк Замятня Сабуров. Разозленный этим престолонаследник охладил свой пыл после того, как вытребовал в удел Мещовский уезд, подсоединив его к уделу Михаила Воротынского.
Только-только завершились дни траура, как стали поступать сведения о никогда неслыханных военных приготовлениях в Крыму. Туда прибыла эскадра с семью тысячами турецких янычар и пушкарей.
Подкупленные серебром и привлеченные посулами невиданной добычи весной 1572 года в крымские стойбища стекались тысячи ногайцев и кабардинцев.
Собранные силы почти вдвое превосходили те оравы наездников, которые под Калугой сумели рассеять русские полки и затем сжечь первопрестольную. Казалось, Русь должна была утонуть в крови. На сей раз Давлет-Гирей решился дождаться созревания урожая.
Драматическая развязка наступила в многодневных боях ко 2 августа. В переломный момент старый Михаил Воротынский лично вывел полк в сумерках по ложбине к вражескому стану, тогда, как основные части крымцев несли чудовищные потери от пуль, стрел и пальбы пушек на подступах к полевым укреплениям русских.
Мечущимся во тьме степнякам дворянские конники дали вдогонку два истребляющих сражения. Многие татары утонули при беспорядочной переправе через Оку.
Победа выглядела чудом даже в глазах бывалых ратоборцев. Сотворенное чудо превратилось в роковой эпизод биографии Михаила Воротынского, когда на него донес проворовавшийся и бежавший с подворья холоп - старого князя он уличил в чародействе, в сношениях с ведьмами.
У Ивана Грозного давно чесались руки, чтобы порвать возможный альянс полководца-триумфатора с престолонаследником. Но как осудить известного героя по обвинению в связях с потусторонними силами?
Такого еще не бывало. Да и даром, что ли, безостановочно три дня гремели колокола в честь великой победы православного воинства. Если воевода колдун, то кто же выступал заступником Руси? Ох, как опасно было смущать умы простолюдинов. 
Но рядом, как всегда, находился тупо преданный Малюта Скуратов, заплечных дел мастер. Словно привязанным веревочкой следовал за самодержцем его двоюродный братец Глинский, постоянно сыпавший соль ему на рану по поводу непристойной женитьбы царевича и возможного подговора к этому Михаила.
Из бояр Грозный больше всех остальным доверялся Шуйскому, отцу будущего царя Василия Шуйского. Немаловажно то, что перечисленные персоны состояли в родстве через браки дочерей Малюты.
Совершенно незаменимым царевым советником заставил в ту пору себя признавать третий зять Малюты Борис Годунов. Проявляя редкостную аккуратность, усердие и дотошность в работе с документами, он обладал даром убеждения и отличной памятью.
Надо ли подсказать царю словцо на торжественном приеме, хитросплетение в родословной какого-нибудь вельможи, год чьего-либо назначения - Борис тут как тут.
Его обычно представляют человеком с рациональным мышлением.  Годунов обессмертил свое имя нововведением, лично составив дополнение в текст присяги: "Царя на следу никаким ведовским мечтанием не испортить, ведовством по ветру никакого лиха не посылать".
Из забытия, несомненно, были вытащены истории об опале семьи Воротынских при очень большом содействии царевой бабки Анны Глинской, о сравнительно недавней ссылке самого князя Михаила.
Вероятно, именно канцлер Борис откопал сведения, что его пути с забитым насмерть Замятней Сабуровым, хоть и давно, а пересекались, причем в Калуге.
Тогда, в годы торжества Анны Глинской, оба находились не в фаворе. Свято верившие в силу чародейства советники сумели сложить картину заговора с использованием чар.
Донос поступил осенью. Однако же делу был дан ход спустя месяцы. Знавал, ох, как хорошо знавал царь Иван подноготную любимчиков, готовых потопить вероятного соперника. Все же Воротынский печальной участи не избежал.

                Глава 24.

Задержка в расследовании чародейства объясняется просто. В безобидной стычке гибнет в боях на эстонской земле Шуйский - первый боярин.
Совсем нелепо погибает, “не иначе по колдовскому промыслу” по мнению дрожайшего Малюты Скуратова. Рассматривая подобные ситуации, древние римляне вопрошали: "Кому выгодно?". И открылось Ивану Грозному, при его-то болезненной подозрительности, очевидное.
Выражаясь условно, папка по делу о чародействе была сшита, а прилежание, безусловно, проявил при ее заполнении разорившийся в прошлом вяземский помещик Борис Годунов.
Старика примерно 60-ти лет от роду бросили в сырую темницу и едва давали отдышаться после пыток. Иван Васильевич самолично исполнял обязанности палача, ведь мастеровитый Малюта к этому времени  уже покоился в могиле.
- Государь, помилуй, дед и отец учили меня служить ревностно Богу и царю, а не бесу, прибегать в скорбях сердечных к алтарю Всевышнего, а не к ведьмам, - увещевал царя на допросах измученный Михаил.
Выбранная им защитная позиция была проигрышной. Ну, скажет он царю, что чародействовал, мол, за государево дело, но никак не покушением на особу государя, а кто поверит?
Нет, царь не из таковских. Грозный был самодержец и человек, чтобы глупо уверовать в нелепицу о пренебрежении кудесника ратоборства не приветствуемыми церковью знаниями. Но донос есть донос. Надо добывать признание чародея самостоятельно.
Венценосный палач использовал метод истязания малыми кострами. Экспериментальный, не смертельный вариант настоящего сожжения колдунов. Не добившись признания, царь Иван поопасся устраивать судилище.
Князя Михаила Воротынского, истерзанного до полусмерти, было велено отослать в заточение. По пути туда на санной телеге не поднимавшийся на ноги полководец 12 апреля, по старинным поверьям, в день выхода медведя из берлоги, отошел к праотцам.
Будьте твердо уверены, царь Иван день этот запомнит. Он был охоч до магии чисел. Ему предскажут смерть в день пробуждения медведя с наступлением весеннего равноденствия.
Надо заметить, после кончины Воротынского опричное воинство расформировывается, Грозный исступленно замаливает грехи, заказывает молебны-поминальни в память невинно им убиенных.
Самодержец затем делает политический кульбит, сроком на год отказываясь от царского титула. Принимает его в надежде возвестить подданным о явлении нового царя, отрекшегося от неправды прошлых лет. Царь пытался обмануть себя самого.
Эпоха, насыщенная кровью и страданиями невинных вряд ли может породить людей искренно любящих и сердечно относящихся к друг другу.
Опричники носились по Руси, как черти на чёрных конях с собачьими головами и метлами, периодически покрикивая “Гойда!”, вселяя страх и оторопь в русские души. Казнь за казнью притупляла чувства людей.
Стоны, зловония, крики несчастных жертв уже никого не могли удивить. Только звон колоколов в храмах заставлял людей думать:
- Царь молится за души наши, да поможет Бог самому царю, светлому князю московскому Ивану Васильевичу.
Но даже среди мрачной ночи, луч света любви всё же пробивается в души развращённых и жестоких людей, и тогда действительно кажется, что не зря люди приходят в этот мир.
Не зря испытывают страдания, которые возвышают дух человеческий, и даже жалкие существа делают прекрасными. Любовь, и только любовь правит миром. Любовь, как противовес жестокости и насилию. Любовь, как возможность увидеть в человеке, не свойственные ему качества, как возможность подняться на новую планку бытия.
По Москве пронёсся дурной слух: царская невеста Марфа Васильевна Собакина занемогла. Царь невесел и зол. По своему обыкновению он полагал, что Марфу отравили.
Это подтвердили и придворные лекари, и специалист по ядам голландский доктор Елисей Бомелий, к которому Иван частенько обращался за нужным снадобьем.
Марфа худела, сохла, несла полный бред, и совершенно не обращала внимания на своего жениха. Былая красота Марфы, которую столько раз расписывал Грозному Малюта Скуратов, один из его ближайших приближённых, и дальний родственник Марфы, поблекла.
Щёки ввалились, глаза выцвели, кожа ссохлась и побледнела. Бомелий за всем этим признавал действие какого-то заморского яда, рецепт которого он, естественно, знал сам, но предпочитал умолчать в данной ситуации.
Расспросив девок, которые присматривали за Марфой, царь узнал, когда начались признаки отравления. Было выяснено, что царская невеста занемогла после того, как побывала вместе с царём на пиру у Михаила Темрюка, кровавого брата второй жены Ивана, уже представившейся, Марии Темрюк. Ходили слухи, что Марию отравил тот же Бомелий, но по приказу самого царя.
Грозный заулыбался. Ему представился случай убрать бывшего свояка, чтобы тот в случае чего не затеял смуту. После заутрени, которую Иван отслужил истово и рьяно, он направился в дом Темрюка, который встретил царя несколько растеряно.
Михаил был уже несколько дней, как пьян. Объявление новой царской невесты было для Михаила явно неприятной новостью. Это означало потеря и власти, и влияния, а, возможно даже и жизни.
Михаил отлично помнил широту тех погромов, которые царь учинил после смерти его сестры Марии. Сам Темрюк давно уже проклял тот день, когда радовался тому, что станет шурином самого царя московского.
Сейчас этот суровый азиат то палач, то жертва, постоянно подвергаемая издевательствам царя, должен был идти в поход против Дивлет-Гирея, но сердце его ему подсказывало, что в этот поход он не пойдёт.
Темрюк отпил медовухи, вытер рукавом губы, и почем-то вдруг вспомнил о князе Владимире Андреевиче, который был жестоко убит царём после смерти Марии.
- Да, не добром отзовётся русским людям болезнь царской невесты, - подумалось Темрюку.
И ему почему-то стало жаль безродной девочки, волею судьбы попавшей в царицы. Снова образ Владимира Старицкого всплыл в памяти у Темрюка.
Владимира, давнего врага Ивана Грозного, но не так давно прощённого, заманили в Александрову слободу, ласково встретили, а затем заставили принять яд, искусно приготовленный доктором Елисеем Бомелием, этим адовым псом, которого ненавидел даже кровожадный Темрюк.
Представив доктора, Михаил сплюнул. Ему приходилось только гадать, как ему суждено умереть. Посадят ли его на кол, засекут до смерти, или заставят выпить яд, приготовленный доктором?
- Нет, уж, - подумал Темрюк, - пусть лучше засекут, но яда от Бомелия я не приму.
Перед Михаилом побежали сцены новгородского погрома, плач детей, женщин, вой собак, пожары, горящие избы, убегающий люд. Новгород был вырезан дотла.
Особенно ярко представилась опричнику та сцена, когда людей сгоняли топиться в речку, и опричники ездили в лодках, и добивали жертв то кольями, то палками, чтобы те не всплывали.
Больше всех свирепствовал Григорий Грязной. Михаил Темрюк помнил его хладнокровное лицо, ни один мускул которого ни дрогнул даже тогда, когда жертвы вопили.
Грязного Темрюк не понимал. Всегда исполнительный в своих злодействах опричник, который по совместительству выполнял и обязанности спальничьего царя, был суров и спокоен.
Григорий не внушал доверия Темрюку. Он был со всеми ровен, и никогда не говорил ни с кем с высока, хотя бывал в спальне самого государя.
В душе Михаил знал, что Грязной боится, но этот человек ещё ничем себя не выдал, и не дал повода на него сорваться. Темрюк ревновал Григория ко всему: к милости царя, к женщинам, которые окружали опричника, всегда готовые отдаться ему при малейшем капризе последнего.
Темрюка любили не так. Его всегда пинали за малейшую провинность. Возможно, и за его происхождение. Но и Грязной был тоже не из благородных.
Однако царь уважительней относился к нему, нежели к вспыльчивому Темрюку и страстному Василию Грязному, который не являлся родственником Григория. Темрюк вздохнул.
Снова Новгородский погром поплыл у него перед глазами. Насилие женщин, детей. Опричники носились по родной Земле, как по вражеской, проливая, кровь христианскую.
Пожженные дома, оставленные без всего люди. “Гой еси”, древний вольный город! Где же теперь твоя былая воля? Темрюк неожиданно для себя перекрестился.
Затем решилась участь Пскова, тоже некогда вольного города. Но ненасытный дух Грозного почему-то не допустил разорения Пскова. Михаил помнил ту сцену с юродивым, который вместо привычного хлеба-соли подал Грозному живое мясо, возможно и человеческое. Темрюк с наслаждением представил испуганное лицо царя, и вновь будто бы услышал крик «поворачиваем!». Повернули.
Русь утопала в крови. Для чего это нужно было Грозному - загадка. Но никто её не пытался разгадать. Царь повелевал, опричники исполняли. Затем был отравлен митрополит Тверской Филарет. Темрюк сглотнул. Да, тяжело быть в опале у царя, но ещё тяжелее тем, кто познал его милость.
Сам Иван всегда не любил Темрюка, терпел его только из-за жены. И вот представившийся удобный случай развязал Грозному руки. Когда Темрюку доложили, что приехал царь, он понял, что это конец. Заглотнув последнюю в его жизни чарку медовухи, он еле поднялся, чтобы встретить Ивана. Взглянув в свирепые глаза царя, которые уже зажёг дух смерти. Темрюк сплюнул, набрался смелости, и высказал царю:
- А, ну, тебя, душегуб треклятый, дождался своего часа? Ну, убей меня, не боюсь. Заслужил. И ты, когда-нибудь помрёшь, захлебнёшься в своей злобе.
Иван посмотрел в глаза Темрюку, надеясь его смутить. Но этого не произошло. Михаил закрыл глаза, чтобы не смотреть в глаза смерти.
- Какую смерть ты хочешь, пёс смердячий? - Вдруг спросил Грозный, подумав.
- Мне всё равно, каким образом добираться до ада. - Твёрдо заявил Темрюк.
- Всё равно? - Иван расхохотался демоническим смехом.
В этот же день Темрюка посадили на кол.
 
                Глава 25.

Елисей Бомелий суетился с утра около царской невесты в её роскошных, отделанных золотом, драгоценными камнями и серебром, покоях.
Всё, казалось, было создано для того, чтобы радовать глаз. Большие окна, украшенные резьбой, украшения, отделанные в древнерусском зверином стиле, высокий потолок, который тоже украшали различные фигурки, изображающие животных и людей.
Вокруг Марфы, помимо доктора-отравителя, находились девки. Они поправляли высокие подушки, на которых возлежала невеста, вытирали ей пот со лба, подносили какое-то, неизвестное даже Бомелию, снадобье.
Когда Марфа просила - давали воду, чаша с которой стоял на столике возле её кровати. На том же столике стояла красивая икона нежной Божьей матери с младенцем Христом на руках.
Возле иконы - свечка, и молитвенник, который читала нараспев, приходящая к Марфе няня, женщина с круглым лицом в бородавках, и глубокими морщинами.
Сейчас эта женщина была прогнана Бомелием, который не выносил чистого христианского духа. Это был невысокий человек, подвижный, с близко посаженными глазками, которые никогда не смотрели прямо на человека, с сильно выдающимся подбородком, тонкими руками, на которых выделялись тонкие, костлявые пальцы, хитрым выражением лица, тонкими губами и вытянутым носом.
Одевался он по-европейски. Синий камзол, высокие сапоги. Бомелий посмотрел на икону, и сплюнул. Светлый лик Божьей Матери, этой заступницы за души человеческие, действовал ему на нервы. Большие, исполненные печали миндалевые глаза, как бы укоризненно наблюдали за его действиями.
- Эх, ты, Елисей, - укоряла его Божья Матерь, - как же ты отважился загубить душу свою, христианскую?
Бомелий посмотрел на икону снова, и содрогнулся. Убрал бы он вообще все иконы на Земле. Младенец Христос, и вовсе вызывал раздражение. Он, столько раз приносивший в жертву дьяволу, кровь детей, в надежде добыть какое-нибудь снадобье, не выносил вид довольных и чистых младенцев.
А малыш улыбался, как бы не зная о своей будущей судьбе, и лишь взгляд Марии-Девы показывал, что что-то должно случится, что-то произойти.
Бомелий бы с удовольствием закрыл чем-нибудь бы икону, которая очень мешала ему, но не мог: разозлит царя, который, заботясь о состоянии души своей, рьяно отслуживал и вечерню, и заутреню.
Наблюдая состояние Марфы, Бомелий изучал действие яда, разливавшегося по её телу, заставляя его сохнуть и вянуть. Как всякий знаток своего дела, Бомелий не мог не радоваться: всё точно, как описано в древних книгах. Улыбнувшись сам себе, Елисей всмотрелся в лицо лежавшей на перинах невесты.
- Потом человек зачахнет, и умрёт, - пронеслась у него фраза из книги.
Бомелий был доволен собой. В этот миг дверь отворилась, и вошёл царь. Бомелий содрогнулся. Даже его, ничего не боящегося, кроме смерти, фигура царя заставляла содрогнуться.
Царь был высок, худощав, рыжебород. Не зря ведь ещё древние греки заметили, что рыжие олицетворяют злодейство. У него был выдающийся нос с горбинкой, пухлые губы, и пронзительной глубины тёмные глаза, которые, проникая в душу собеседника, заставляли его содрогнуться. Бомелий содрогнулся: тёмные очи царя уставились на него:
- Ну?
Елисей засуетился. Тяжёлый взгляд царя Ивана испугал его малодушную душу. Он занервничал. Стал нервно потирать руки. Иван это заметил, и улыбнулся.
- Ну? - Повторил он ещё грознее.
- Государь, и великий князь всея Руси Иоанн Васильевич! - Завопил фальцетом Бомелий так, что одна из девок цыкнула на него, прижав палец ко рту: невесту потревожите. Бомелий между тем упал уже на колени - Не велите казнить меня, грешного, велите миловать…
Царь стал подозрительней. Тон Елисея ему явно не нравился. В эту минуту в палату пробрался Григорий Грязной, мужчина среднего роста, средних лет с тёмными волосами, недлинной бородой и карими глазами, в которых стоял ужас и тревога. Упав перед царём ниц, Григорий услышал, отчётливый фальцет Бомелия:
- Я знаю, кто отравил царскую невесту.
Иван вскочил. Елисей отпрянул назад. Девки прижались друг к дружке, полагая, что, если этот отравитель и не знает имени убийцы, то, по крайней мере готовит крамолу, чтобы свести с кем-то счёты.
А между тем Бомелий дрожащей рукой, пряча глаза, указывал на Грязного. Опричника схватила прибежавшая стража царя. Иван подошёл к Бомелию и пристально посмотрел ему в бегающие глазки.
- Откуда ты знаешь это, холоп?
Бомелий заплакал. Он, сбиваясь, и униженно моля о пощаде, доказывал, что Григорий знал о болезни царской невесты, и был даже в неё влюблён.
Слушая сбивчивый, но весьма искренний рассказ Елисея, Иван постоянно поглядывал на онемевшего опричника, словно стараясь разглядеть то, что на самом деле у того твориться в душе.
Марфа приподнялась с постели, и попросила воды. Увидев Григория, она встала, и пошатывающейся походкой, подошла к нему, посмотрев в глаза, как бы пытаясь узнать что-то.
Затем девушка зашаталась, и упала в обморок. Грязной хотел было кинуться к ней, но охранники держали его за руки. Испуг, отразившийся в карих глазах опричника, давал царю понять, что Бомелий был прав.
Поступить, как с Темрюком, с Грязным Грозный не мог. Всё-таки Григорий уже много лет был его любимцем, и был по-своему дорог Ивану. Поэтому царь шепнул Бомелию:
- Приготовь яд. После пыток его не станет.
Бомелий поклонился, и вышел.
 
                Глава 26.
 
Тёмное подземелье, куда привели Грязного, было всё пропитано кровью. Серые каменные стены, казалось, дышали убийством. Грязного на место пыток вели какими-то коридорами, за стенами которых были слышны вопли людей.
- Их, видимо, пытают? - подумал Григорий и сглотнул, посмотрев на Малюту, идущего с ним рядом.
А ведь он недавно назывался его другом! Странное понятие - дружба. Видимо, к его времени, оно также неприменимо, как и любовь. Сердце жертвы сжалось.
Он постарался прогнать мысли о Марфе прочь. Но не мог. Что-то жгло мозг. И тут, даже его, чуть не вырвало. Из какой-то щели выкатилась на пол окровавленная голова зрелого человека с чёрной бородой, и большими, выпученными от страха глазами.
Она покатилась мимо Григория, и замерла у стенки с противоположной стороны. Кровь хлестала из шеи убиенного, и попала на обувь Грязного.
Язык выкатился. Грязной закрыл глаза, чтобы не видеть этого ужаса. Сердце бешено заколотилось. Грозный, видя волнение бывшего любимца, слащаво улыбнулся: они шли в чертог смерти.
Григорий посмотрел на двух, идущих с ним палачей. Большие, грозные детины, которым на роду, видно предписано было, что они станут убийцами, шли рядом с ним.
В руках они несли тяжёлые топоры, которыми были готовы отрубить голову любому, кто тронется с места. На лице Малюты не дрогнул ни мускул. Дрожь пробежала по телу Григория.
Неожиданно, откуда-то полилась кровь, забрызгавшая лица и руки идущих. Григорий совсем пал духом. Он давно боялся Ивана, и теперь, смотря на царя, ему казалось, что он смотрит на какое-то страшное чудовища, на кровавого Кощея из русских сказок, о котором ему рассказывала сестра.
В некотором царстве, в некотором государстве жил был Кощей бессмертный, и смерть его заключалась в яйце, а яйцо находилось в сундуке под дубом за семью цепями, а сундук сторожил медведь.
А есть ли смерть у этого человека? У царя, всея Руси? Где то яйцо, которое принесёт ему погибель? Или его смерть в нём самом таится, как в сундуке, находящемся под огромным раскатистым дубом?
Захлебнётся ли Грозный от собственной ненависти, или падёт жертвой какого-нибудь Бомелия? Григорий задохнулся от нахлынувшей на него ненависти.
Удушил бы собственными руками! Всё отобрал, как грозился. И какой чёрт его толкнул обратиться к этому чернокнижнику за любовным приворотом? Ведь знал же Грязной, каков этот доктор. Знал, и не удержался.
Грозный! Вот, что всегда пугало Григория. И вот они столкнулись. Какой рок вмешался в его судьбу, разрушив её до основания? Бомелий наколдовал, верно, Бомелий!
И Грязной и, правда, начал думать, что Грозному на Марфу указал именно этот чёртов отравитель. Но теперь счёты не сведёшь. Поздно. Он опоздал. Елисей избавился от него, раньше, чем он подумал о том, что колдун будет повинен в его гибели.
Они пришли. Высокие, обветшалые потолки, бесчувственно смотрели на обречённого человека, который решил, что не скажет им ни слова, не раскроет свои истинные чувства.
Он чувствовал себя ничтожным, маленьким, никому не нужным. А был ли он нужен кому-нибудь в этой жизни? Наверное, даже матери, которая после рождения его бросила его в грязное корыто, и пошла упиваться с любовником.
Об этом ему рассказывала старшая сестра, которая сейчас находилась бог весть где, да и была ли она жива? Своё возвышение он не помнил.
Помнил лишь, что пришёлся по душе жестокому царю именно тем, что дрожал перед ним, как осиновый лист, и раболепно падал ниц. Он никого не предавал, не закладывал, как Бомелий, просто нёс государеву службу, как положено, чем вызывал раздражение у многих и заслуживал уважение царя Ивана.
Но он отличался распутством, ровно, как и все люди того времени, включая и самого царя. Дух мракобесия царил над Русью, да и над всей Европой в целом.
Один за другим появлялись государи, которые наводили ужас на современников, и заставляют содрогаться потомков. Начался допрос.
Грозный пододвинул под себя какой-то ящик, который был запачкан свежей кровью, и, не обращая внимания на это, сел на него, даже не отвернув платья.
Грязному было предъявлено обвинение в отравлении царской невесты, что впрочем не являлось для последнего новостью. Он горько ухмыльнулся, и стал всё отрицать.
Тогда по приказу Грозного он был сильно избит плетьми. После истязаний, Иван сказал:
- Достаточно. Он будет говорить.
Приложив к обнажённой спине опричника раскалённое железо, царь, схватив его за волосы, стал расспрашивать:
- Ты почто царскую невесту изводишь, пёс смердячий?
Грязной взвыл.
- Отвечай, собака! Все кишки повынаю. Малюта!
Палач подошёл к жертве. Грязной еле прошептал:
- Люблю я её, любил, и буду любить, пока светит солнце на небе.
- Повтори! - Наслаждаясь, потребовал Грозный.
- Люблю.
- Громче!
После очередного прикладывания огненного железа, Григорий вынужден был повторить громче. Крик жертвы был слышен во дворце. Марфа открыла глаза.
- Меня кто-то звал? - Еле прошептала она.
Пришедший навестить девушку отец, подошёл к ней, благодаря Господа о том, что дочь открыла глаза. Этот суховатый старик с длинной бородой, доходящей ему почти до пят, за время болезни единственной милой дочки, которая была поздним, и желанным ребёнком, совсем побелел за время болезни дочери.
Мать Марфы и вовсе слегла. Отец подошёл к дочери, крепко сжал её руку, и поцеловал. В голубых глазах этого, изрезанного морщинами, старика, таилась печаль, боль и тревога.
Эх, зачем же он радовался, когда Марфу объявили царской невестой! Сейчас же он, не помня себя, твердил заученные молитвы наизусть, забросив все свои прежние дела, не спрашивая даже о здоровье возлюбленной жены своей.
- Отец, мне приснился страшный сон, туннель, тысяча рук хватает меня, сердце жжёт уголь, темнота, и вот какой-то голос позвал меня, и я очнулась, отец, я умру. Скажи Ване…
Марфа замолчала, и впала в забытьё. Отец закрыл глаза. В это время в палату вошли девки, которые, кланяясь отцу и дочери, сказали, что пора готовиться к свадьбе.
Отец, перекрестившись, вышел. Не думал он, что так скоро придёт в их дом несчастье. Марфа, его любимая дочь, Марфа росла красавицей и умницей, и уже была помолвлена с достойным человеком, которого отец ей и выбрал.
Сколько надежд было! Горе пришло в период Новгородского погрома, когда жених Марфы уехал учиться заграницу, а её родственник, Малюта Скуратов, спасая девушку, заявился с Григорием Грязным в их светлый дом.
Малюта вынудил новгородского купца переехать в Александровскую слободу, где его, как родственника палача не смели трогать. Но однажды, на помолвке у Марфы, после возвращения жениха, Малюта бросил роковые для неё слова:
- Хорошо бы, если бы она стала царицей!
Сказано сделано. Малюта засуетился. В это время Мария Темрюк уже давно отошла к небесам, и царь выбирал новую жену. Смотрины невесты приобрели воистину широкий размах.
Съехалось две тысячи достойных девушек. Царь говорил каждой из них ласковое слово, здоровался, спрашивал о том, что они знают. Но пресытившемуся Ивану не интересны были невинные создания, красневшие при одном только взгляде царя, и перешёптывающиеся после его ухода.
Царь выбрал ту, на которую указал ему Малюта, и отправился пьянствовать. Скуратов был доволен собой. Рассказывая жене о свалившейся на его долю удачи, Малюта причмокивал от удовольствия.
Его сын, тайно не любивший отца-душегуба, слушал его с отвращением. Вглядываясь в, маленькие, круглые, словно у крота, глаза отца, сын Скуратова, вспыхивал от нахлынувшей от него ненависти.
Юноша, отличавшийся слабой психикой, не раз пытавшийся бежать, и подвергающийся за то истязаниям собственного отца на глазах у кричащей и причитающей матери, смотрел на пропитанные кровью руки Малюты.
Большие, мясистые, все в каких-то наростах, руки вызывали самые омерзительные чувства. Как эти руки, ежедневно убивавшие около ста человек, могли ласкать его мать, трепать его по щеке, когда палач был доволен?
- Жаль, что ты не девка. - Гоготнул Малюта. - Сам бы пошёл в государевы невесты!
- Не дай Бог, - прошептала жена Малюты, ставя на стол кашу.
- Что? - Малюта ударил кулаком по столу.
Так Марфа стала царской невестой. В то же время, царь выбрал невесту для старшего царевича Евдокию Богдановну Сабурову. И отец Марфы, и отец Евдокии, сделались боярами, дяди будущей царицы сделались окольничими, брат стал крайчим.
Как вначале считал отец Марфы, всё, вроде бы к добру. Но первоначальную радость омрачило одно горе: болезнь дочери, а это означало, что следовало опасаться опал и казней, которые вскоре последовали за казнью Темрюка.
Вельможу Ивана Петровича Яковлева, раз уже впадавшего в опалу, но прощённого несколькими годами раньше, засекли. А дело вышло так.
Опричники ворвались в дом несчастного, и, смеха ради, не объясняя за что, стали сечь плетьми. Крики детей, женщин пресекались тем же способом.
Под плеть попал и его брат Василий, бывший пестуном у старшего царевича, которого засекли после попытки бегства. Боярин Лев Андреевич Салтыков был пострижен в монахи Троицкой обители, где его и умертвили ядом, что прислал ненавистный всеми, Бомелий.
Гениальный по-своему доктор, в те дни, когда Марфа угасала, как-то по-особому волновался. Душа отравителя жаждала крови. Изощрённый в ядах, Бомелий, предложил Грозному истреблять лиходеев ядом. Готовил он сиё дьявольское снадобье с таким искусством, что жертва умирала в назначенную царём минуту.
Григория Грязного, которого Бомелий особенно ненавидел и в силу обычной зависти, и в силу личных причин, он предложил отравить сам. Конечно, отравитель, хотел придумать опричнику изощрённый способ смерти, мучительный и долгий, но, по приказу Ивана, обошёлся быстрым.
Готовя яд для ненавистного опричника, Бомелий наслаждался представлением того, как будет смотреть в глаза жертве, упиваясь безысходностью её положения.
- Отольются тебе мои нерастраченные возможности, Григорий, ох отольются!
Ненавистью полыхнули глаза доктора, который вспомнил, насколько Грязной паршиво относился к любившим его женщинам, до ласок которых Елисей сам был охоч.
Особенно доктор не мог простить опричнику смерти одной: дворовой девки Любаши, которую он мнил посвятить в своё дьявольское искусство.
Изготовлять яды Бомелий учился у одного чернокнижника, знатока европейской алхимии и еврейской каббалы. Склонность к тёмному, мрачный аскетизм, и в то же время страстная любовь к женскому полу, пришёлся по душе Ивану Васильевичу, тем паче, что доктор был знатоком ядов и колдовского искусства.
Бомелий таким образом стал вторым палачом царя после Малюты Скуратова. Палачом тайным, скрываемым от общественности, но имеющим непосредственное отношения ко всем убийствам, связанным с отравлениями.
По мимо всего прочего, Бомелий был славен и своими кознями, которые вытворял при дворе. Он чернил бояр и народ, предсказывал бунты и мятежи, чтобы только угодить царю Ивану.
Приготовив снадобье, Бомелий отправился в темницу, насвистывая весёлую песенку, радуясь тому, что человек, к которому он давно питал глухую ненависть, скоро будет иметь возможность расплатиться за свои грехи сполна.




 
                Глава 27.

Скуратов сидел в темнице, где держали Грязного. Двое опричников смотрели друг на друга, словно исподлобья. Григорий не чувствовал ненависти к палачу.
Он испытывал нечто вроде истощения после долгой болезни. Но беспокойство за Марфу росло с каждым часом, а решиться спросить о состоянии девушки у Скуратова, у опричника не хватало духу.
- А знаешь, - вдруг сказал палач жертве, словно оправдываясь, - я хотел только упрочить своё влияние при царе. Ведь Марфа красавица. Дурак ты, Грязной. Всё испортил.
- А ты думаешь, она б меня полюбила?
- Ещё раз говорю, дурак. Плохо тебе в спальничьих жилось? При хлебе, при вине, а, иногда и какой-нибудь лакомый кусочек подвернётся, женщины были легко доступны. Дурак, сам себя сгубил.
Григорий смолчал. Он действительно любил Марфу. Григорий никогда не думал, что сможет полюбить. Будучи спальничим царя, постоянно слушая, и, видя, всё, что творилось с Иваном, сердце Григория будто закрылось для чувств.
И, вот, в Новгороде, он увидел Марфу. Что шевельнулось у него в душе тогда, опричник не знал. Но какое-то странное, душевное чувство к незнакомой, но прекрасной девушке разлилось по душе Грязного.
Он понимал, что чистая душа Марфы никогда не полюбит его, развращённого, и перепачканного кровью. Но всё же, желание любить, и быть любимым толкало его на сумасбродные поступки.
Марфа, казалось, не замечала любовь опричника. Они были слишком далеки, и различны характерами. Но однажды, нет, ему, наверно, просто почудилось, что дочь новгородского купца посмотрела на него с благосклонностью.
Однако, не с той благосклонностью, с которой на него смотрели женщины, желающие отдаться ему. С другой. С детской, наивной. Позже он ругал себя, что позволил себе так обмануться.
Достоин ли жалости небес тот человек, который погряз в грехах; тот человек, который забыл о том, что такое любовь, привязанность, искренность?
Мир перевернулся. Григорию казалось, что он и не знал девушки, более прекрасной, чем Марфа. Всё опостылело. Спальня царя, сам Иван.
Первым перемену в характере ненавистного опричника заметил Бомелий, который с дьявольской проницательностью разгадал, что происходит у него в душе. Долго издевался Бомелий над соперником. Предлагал даже приворожить. Грязной хмыкнул:
- А, будет ли гарантия?
- Гарантия будет, коль свяжешься с тёмной силой, быстро и легко.
- Тебе погубить всегда легко. - Ухмыльнулся Григорий.
- А тебе? Помнишь Новгородский погром?
Соперник поморщился.
- Вот, и я помню. – Продолжал Бомелий. – Как ты их всех давил! Как мухи в Волхове тонули, а всё ты. Ты мне проще: глотнул яду, и нет человека. Тебе небось по ночам кошмары снятся, мертвяки приходят. Особенно сейчас, в твоём состоянии.
- Ты всё знаешь, ничего от тебя не скроешь. И какому только дьяволу ты служишь?
- Такому же, как и ты, только мне легче.
Грязной промолчал.
- Ну, берёшь ли ты зелье?
Опричник поморщился.
- Если я приворожу Марфу, об этом будет известно Ивану. Хотя бы ты скажешь.
- Не скажу.
- Кто тебе поверит, Елисей? Тебя даже Темрюк ненавидит.
- Темрюк расплатится, - проговорил Бомелий.
- Известно как,- полушёпотом сказал Грязной, и вышел.
- Вот и повод исполнить приказание царя. Отравитель уже есть.
И голландский доктор с радостью стал готовить зелье для Марфы. Когда зелье начинало действовать, и дочь купца Собакина объявили царской невестой, отравитель долго ехидничал по поводу приворотного зелья.
Тогда Григорий не придал издёвкам голландца особого значения: уж слишком он был обеспокоен состоянием Марфы. Тогда опричник понял, что отравитель царю гораздо важнее спальничего, и поэтому сносил муки, не называя больше никого.
Приворота не получилось. Грязной расплатился сполна. Стараниями его любовницы, Любаши, приворотное зелье было подменено ядом. Причём, зелье дал сам влюблённый, не ведая о подмене.
Малюта замолчал. Истязать Грязного ему вовсе не хотелось, но, раз приказ был, он раза два хлестанул опричника плёткой. Церемония венчания проходила тихо, в прекрасном, хорошо отделанном храме. Впервые к женщине, которая шла с царём под венец, царь не испытывал никакого чувства.
Марфа казалась ему почти ребёнком, и даже, сделав её женой своей, царь не желал её обесчестить. Чем-то Марфа Собакина напомнила ему его первую жену, Анастасию, после преждевременной смерти, которой в него, будто бес вселился.
Грозный не мог с ним сладить. Адов дух гнал царя на убийства, а, иногда, просыпаясь от кошмара в ночи, Грозный кричал:
- Курбский! Спаси меня, - словно призывая беглого князя, которого любил душой, на помощь.
И Курбский спасал. Князь-беглец, в душе верный Ивану, по-своему любил его. По ночам блуждающий дух князя сидел у постели Ивана, и лечил его горячий мозг, скорбя о его деяниях.
Бомелий, тем же путём, что и Грозный со Скуратовым и Грязным, спустился в подземелье в сопровождении тех же палачей. Пахло кровью, и та же голова валялась у той же серой стены. Бомелий пнул её ногой, и пошёл дальше. Голова куда-то откатилась.
- Хорошая у него будет смерть! - Одобрительно сказал один из палачей, который нёс чашу с ядом. - Вкусно пахнет.
- Попробуй! - Съехидничал другой.
- Тише! Не пролейте. - Затрясся Бомелий. - Этот яд предназначен для самого спальничьего царя, и я не хочу, чтобы какая-нибудь ценнейшая капля этого снадобья пролилась на пол. Доброму человеку должно хорошее угощение подать. Сегодня же свадьба царя.
Палачи расхохотались. Бомелий на них цыкнул, и они замолчали. Доктор снова помрачнел. Сверху доносились звуки музыки, было ясно, что скоро торжества начнутся.
- Эх, - вздохнул один из палачей, - нам бы туда.
Он вожделенно потянул носом, представляя, что нюхает запах гуся, или какой-нибудь другой птицы, но только терпкий запах крови вдарил ему внос. Палач поморщился. Теперь противно засмеялся и Бомелий.
- А чем заслужил? - Спросил он у гиганта. - Тем, что людей убиваешь? Иди, погреми, попугай немного невесту. Она же и так чахнет, говорят.
- Говорят, - сквозь зубы процедил второй палач, и пристально уставился на первого: мол, молчи.
А сам подумал:
- Хитрый лис, сам отравил, таки ещё притворяется, что первый раз слышит! Спросить бы его о составе яда, который он применял.
Дальше шли молча. Бомелию явно понравился вид униженного, избитого Малютой и измученного пытками Грязного. Больше теперь этот любимец царя не сможет миловаться с девками, таская их по углам, как Васька, который, кстати, пошёл под ножик Малюты.
Да и кому понравится это кровавое тело, на котором были следы раскалённого железа! Кому понравилось бы это изуродованное лицо, всё в ссадинах, синяках, и открытых ранах, одну из которых, на губе, Грязной пытался слизать языком.
Какой отвратительный у него язык! Бомелий наслаждался с минуту. Затем, подошёл к Григорию, и заглянул ему в глаза. Опричник тут же закрыл их.
- Я же сказал, расплатишься! - Издевательски улыбнувшись, сказал Елисей.
Грязной не ответил.
- Давай яд. Знаю, что принёс. - Немного подумав, произнёс он.
Один из палачей издевательски-комично протянул ему чашу с ядом.
- Пей за здоровье невесты государя! - Масляно улыбаясь, сказал он.
Грязной попытался было встать, чтобы опрокинуть чашу, но не смог: ноги отказали ему. Один из палачей, положив руку ему на плечо, силой заставил сесть. Другой палач схватил настрадавшегося опричника за волосы, и откинул его голову назад.
Его товарищ, который держал чашку с ядом, влил туда содержимое. Последние, что запомнил Григорий перед смертью, это издевательское лицо Бомелия, расплывшиеся в улыбке, и губы отравителя, шептавшие:
- А сегодня ночью не твои руки будут ласкать белоснежное тело Марфы!
Грязной страдальчески посмотрел на Бомелия, и испустил дух. Елисей скомандовал палачам, чтобы шли обратно.

                Глава 28.

Перед началом свадебного пира, который царь закатил, чтобы не замечать убогость невесты, Бомелий доложил ему о том, что Грязной отравлен им собственноручно. Можно приниматься за других виновных в порче невесты. Грозный полупьяно кивнул головой в знак согласия.
Вино лилось рекой, гости пьяными валялись под огромными столами, которые ломились от яств. Птица, рыба, мясо, в дорогих ковшах и блюдах походили на роскошную декорацию к сценической постановке.
Расшитые золотом и серебром костюмы блестели при свете свечей. Скоморохи плясали, пели, и играли на гуслях. Ряженые в маски козлов, медведей и других животных изображали непристойные сцены, при виде которых, Марфа сильно краснела, и закрывала глаза.
Но весёлые пиры закончились похоронами: невеста скончалась, так и не обласканная ни царём, ни каким-либо другим мужчиной. Иван с облегчением вздохнул. Малюта упился.
А над Московией светило солнце, слепившее глаза, согревавшее невинные души. Прошёл слух, что царь собирается устроить новые смотрины царской невесты.
Эта расправа изменила настроение царя. На губах  его  появилось  что-то похожее на улыбку.
- С женихом покончили, -  сказал  он,  и  голос  его  теперь  звучал  гораздо добрее. - Теперь надо невест искать, Малюта! Готово?
- Все  сделано,  как  ты  повелеть  соизволил,  государь, -  ответил  Малюта, отвешивая поясной поклон.
- Ну тогда едем! - воскликнул царь.
Царю подали шубу и  шапку.  На  царской  площадке  перед  дворцом  было приготовлено несколько саней. Иоанн уселся. Рядом с ним поместились  Малюта, Басманов и князь Владимир Ростовский.
В  других  санях  разместилась  свита. Никто не знал, куда едет царь и, конечно, никто не смел спрашивать об этом. Окруженные конными  опричниками,  сани  помчались. 
Выехали  за  город, направились к Коломенскому. Опричники думали, что Иоанн хочет  развлечься  в своем  любимом  Коломенском  дворце,  но  царские  сани  миновали  его,   не останавливаясь.
Иоанн, хранивший все время глубокое молчание, вдруг  ласково обратился к князю Ростовскому:
- А мы, князь, к тебе в гости. Чай, не прогонишь?
Князь растерялся.
- Помилуй, государь, - пролепетал он. - Я счастлив, только не упредил  ты меня, боюсь, что не смогу принять тебя, как надо.
- Об этом не беспокойся, князь, - многозначительно сказал Иоанн, - угощение   мы с собой везем.
В  двадцати  пяти  верстах  от  Москвы  находилась  вотчина  Владимира Ростовского, в которой жила  его  семья.  Князь  всегда  старался  держаться вдали от двора, особенно с тех пор, как Иоанн создал  опричнину. 
Ростовский одно время воеводствовал  в  Нижнем  Новгороде,  но  потом  по  недужности удалился от дел и жил в своей вотчине, изредка наезжая в Москву.
Царский поезд скоро прибыл  в  княжескую  вотчину,  где  его  появление произвело  страшный  переполох.  Князь  попросил  у  Иоанна  разрешения   на некоторое время удалиться, чтобы сделать  распоряжение  по  хозяйству. 
Царь милостиво разрешил. Нежданные гости расположились в  большой  палате,  стены которой были убраны богатой золотой и серебряной посудой.
Иоанн внимательно осмотрел палату, усмехнулся и сказал:
- Неплохо живется князю Владимиру. Не хуже моего.
- Не даром воеводствовал, - ехидно заметил Басманов.
В это время вошел Ростовский. За  ним  шла  княгиня.  Она  несла  большой поднос,  уставленный  чарками  с  вином.  Княгиня  подошла  к  царю,   низко поклонилась, а князь сказал:
- Осчастливь, великий государь, выкушай чару вина.
Иоанн взял  кубок,  выделявшийся  среди  других  серебряных  и,  соблюдая обычай, пожелал  здоровья  хозяину  и  хозяйке.  Потом,  по  его  настоянию, пригубила вина княгиня,  осушил  кубок  князь,  а  затем  взялись  за  кубки остальные.
Когда все выпили, князь подал  знак  слугам,  державшим  наготове фляги с вином.
- Нет, подожди! - вмешался Иоанн. - Я тебе говорил, что угощение мы  везем с собой. Отведай и моего вина. Да где же твои сыновья?
Ростовский велел позвать  молодых  княжичей.  По  знаку  царя  принесли стопу вина, захваченную из Кремлевского дворца.  Скуратов  сам  наполнил  им четыре кубка и подал их княгине, князю и княжичам.
Ростовский понял,  в  чем дело. Он молча поцеловал жену, сыновей и  залпом  выпил  вино.  Его  примеру последовали княгиня и княжичи. Через несколько минут  все  они  корчились  в предсмертных судорогах.
Иоанн сидел  под  образами  и  хохотал,  наслаждаясь агонией отравленных. Когда на полу лежали четыре неподвижных трупа, Иоанн встал и сказал:
 - Видно, хозяева нам не  рады.  Раньше  гостей  упились.  Придется  самим хозяйствовать.  В княжеской вотчине началась оргия.
Князя Ростовского постигла казнь лишь за то, что он был  крестный  отец Марфы Сабуровой, родной отец которой на допросе  с  пристрастием  показал, что Марфа была больна с детства, и об этом знал Ростовский.
В княжеской вотчине царь веселился целые  сутки,  затем  он  отправился искать жену. В один из таких наездов  опричники  попали  в  вотчину  князя Милославского,  где  в  это  время  находилась  сама  княгиня  с   дочерьми.
Княжеская челядь, не зная, что во  главе  насильников  находится  сам  царь, вооружилась и  оказала  отчаянное  сопротивление.  Более  десяти  опричников легли на месте.  Иоанн лишь случайно уцелел.
Пришлось  отступить.  Но  князю Милославскому это  сопротивление  обошлось  дорого.  Через  несколько  часов вотчину окружили несколько сот опричников.  Иоанн  сам  командовал  ими.  Он строго приказал, чтобы в вотчине не остался в  живых  ни  один  человек,  ни женщина, ни ребенок.
Плохо вооруженная челядь держалась  недолго.  Опричники одержали победу и началась расправа, беспримерная даже  для  времен  Иоанна. Победители,  исполняя  волю  царя,  не  щадили   никого. Женщин   убивали, предварительно надругавшись над ними.
Во время этой бойни произошел  эпизод, чрезвычайно  характерный  для  Ивана.  Басманов,  никогда  не  отличавшийся мягкосердечием, принес к царю  двухмесячного  внука  Милославского. 
Ребенок был так красив и трогателен своей беспомощностью, что даже  руки  опричников не поднялись на него. Иоанн взял  ребенка  на  руки,  поцеловал  его,  потом сказал:
- Царское слово священно перед Господом. Я сказал,  что  здесь  никто  не должен остаться в живых.  Да  будет  так!  И  велел  при  себе  зарезать младенца.

                Глава 29.

Царя  сопровождал духовник,  благовещенский протопоп Евстафий.      Особняком держались опричники-дворяне  из  немцев. На десяти санях ехали царские лекари во главе с  бельгийцем Арнольдом Линдзеем.  Они везли с  собой лекарства и  все,  что могло потребоваться в дороге царю. Еще на десяти санях ехали повара и везли всякие запасы.
Шли, как на  войну.  Опричными войсками командовал царский шурин князь Михаил Темрюкович Черкасский.  Все города,  большие дороги и  монастыри от Слободы до  Лифляндии были заняты опричными заставами.  Даже на  тропинках стояла стража. Никто не знал, куда и зачем выступило войско.
Десять верст царь Иван гарцевал на  своем вороном жеребце.  Но  мороз согнал царя с  седла,  он  забрался в  теплую избушку-каптан на  санях, изнутри обитую красным сукном. У одной из стенок каптана находилась низкая лавка  с  постелью. 
Слуги каждые два  часа  накладывали в  медную жаровню круглые  раскаленные  камни,   а  остывшие  убирали.  Под  конский  топот, поскрипывание полозьев, крики ездовых царю хорошо дремалось. Время  шло  незаметно. 
Наступила  темнота,  ярко  загорелись звезды, показалась полная серебряная луна.  По  приказу дворецкого Льва  Салтыкова слуги  зажгли  большие  фонари,   встроенные  впереди  каптана.   Двадцать всадников с  горящими факелами скакали по  сторонам дороги. 
Царский возок окружали  телохранители в  лохматых  песцовых шапках,  сидевшие на  черных крупных жеребцах.  Мороз усилился.  Всадники подняли воротники и надвинули меховые шапки. Лошади стали седыми от изморози.
Царь  Иван откинул медвежью полость и  высунул голову.  Его  окружали вековые разлапистые ели,  отягощенные сверкающим снегом.  В лесу ни звука, ни движения. Изредка трещали раздираемые морозом деревья.
Сунув два пальца в рот, царь пронзительно свистнул.
- Что велишь,  великий государь?  -  тотчас раздался сиплый на холоду голос воеводы Петра Борятинского.
- Призвать князя Черкасского и Малюту Скуратова.
Скуратов и Черкасский были недалеко.  С белыми от мороза бородами они ехали следом за царским каптаном и, скинув шапки, мигом забрались в теплый дорожный возок.
Царский поезд проехал еще одну версту по лесной дороге. Михаил  Темрюкович,   торопясь  выполнить  царский  приказ,  на  ходу вывалился из  каптана прямо  в  снег.  Вскинув в  седло  грузное тело,  он помчался к  воеводам. 
Правый и  левый  полки получили повеление двигаться вперед и охватить со всех сторон город Клин. А Малюта, оставшись наедине с царем,  вынул  из  кожаной сумки  списки изменников города Клина  и  зажег толстую позолоченную свечу.
Царь, подвинувшись к свету, внимательно читал, водя пальцем по строкам, и утвердительно кивал головой. Отложив списки, он отпил вина из дорожной баклажки и налил чашу своему любимцу.
- Скоро ли монастырь, Гриша? - спросил царь, позевывая.
Скуратов  выглянул  наружу.  Кроме  заснеженного дремучего  леса,  он ничего не увидел.
- Должно  быть,   скоро,  великий  государь,  -  все  же  сказал  он.
Настоятеля предупредили о царском приезде, и думный дворянин был спокоен. И  вдруг  где-то  вдали  торжественно  зазвонили  колокола.   Услышав колокольный звон, царь оживился:
- Ишь ты, не проспали монахи!
Царский домик  свернул с  ямской  дороги в  лес.  Колокола близились, гудели все громче. У  монастырских ворот царя  встретил игумен в  праздничном одеянии со всей монашеской братией. Царь вылез из возка, принял благословение.
- Перестань  звонить,   святой  отче,   -   сказал  он  с  притворной строгостью. - Мороз стоит лютый, гляди, и треснет твой голосистый.
Утихли  колокола.  Потревоженный звоном,  бесшумно осыпался снег  с деревьев. Освобожденные ветви подымались с чуть слышным шорохом.      Сказочно  выглядел  маленький  деревянный  монастырь  среди  глухого, засыпанного снегом  леса. 
Полная луна,  высоко поднявшись над  деревьями, ярко  освещала  снежные  сугробы,  подступившие к  бревенчатым  стенам,  и невысокую  колокольню  с  заиндевевшим  крестом.  Где-то  совсем  близко многоголосо выли волки.
- Зверья много, - вздохнув, сказал настоятель. - Страшится братия.
На  следующий день  в  городе Клине заиграли звонкие медные трубы,  и глашатаи  объявили о  приезде  царя.  Горожане встретили великого государя почетно,  с  хлебом-солью,  как отца и  защитника.  Но  недолго длилось их заблуждение.   
Царь приказал  начинать  расправу. Безоружных жителей, обвиненных в измене,  рубили мечами и топорами,  кололи пиками,  а дома их грабили.  Не щадили ни женщин,  ни младенцев. На следующий день из Клина в Александрову слободу выехали первые возы с награбленным добром.
Ночью жители города увидели вокруг луны туманное сияние. Мороз к утру стал еще сильнее.  Знающие люди предсказывали многие беды, грозящие в этом году русскому народу.
От  Клина  до  Городни  и  до  самой  Твери  разъяренные опричники не вкладывали в ножны мечей. И в славном и древнем городе Твери никто не ждал царское войско. Пятнадцатилетний  царевич  Иван   во   главе  двух  тысяч  опричников обрушился на беззащитных жителей. 
Тверичане хотели спастись бегством,  но со  всех сторон встречали воинов с  обнаженным оружием.  Опричники грабили каждый дом, брали легкое и дорогое, остальное бросали в огонь. А  царь  Иван  расположился в  одном  из  пригородных монастырей. 
Он приказал  служить  молебен  и  горячо  молился,   прося  господа  покарать изменников.  После молебна царь сел трапезовать. Был постный день, и он ел только рыбу  и  черствый хлеб,  а  пил  квас.  И  пахло от  него ладаном и кипарисом. Прислуживал за столом Скуратов. Насытившись,  царь повеселел и,  прохаживаясь по келье,  напевал свою любимую.
Наступил  вечер.   Скуратов  поставил  на   стол  большой  серебряный подсвечник,  в  котором горели в ряд шесть свечей,  и царь принялся читать Библию. Тем  временем  подземелья  монастыря  наполнились обреченными людьми, привезенными для безумных царских утех.
Царь  Иван дал  слишком большую волю своим телохранителям.  И  многие записывались в  опричнину,  желая приблизиться к  царю и получить выгодную должность. Власть и безграничное доверие развращали их. 
Опричник  был всегда  прав,  земский всегда  виноват.  Другие  шли  в  опричнину,  чтобы сохранить свою  шкуру:  жизнь тех,  кто  оставался в  земщине,  не  стоила и ломаного гроша.  По существу,  земские стали людьми вне закона. 
Опричники восхваляли любое  преступление,  совершенное царем,  и  он  потерял всякое чувство меры. В  большую  и  светлую настоятельскую келью,  где  расположился царь, вошел  Малюта Скуратов.  Он  успел казнить всех,  кто  числился у  него  в списках. 
В  них вносились не только люди,  подозреваемые в  чем-нибудь за последние годы,  но и внуки и правнуки тех тверичан, кто противился деду и прадеду царя Ивана.  Тверской епископ Варсанофий был  ограблен до  нитки и отстранен от должности.
- Великий государь,  - отвесив низкий поклон, сказал думный дворянин. - Дозволь слово молвить.
- Говори.
- В  Отроч-монастыре живет и  здравствует бывший митрополит всея Руси старец Филипп, а в миру Федор Степанович Колычев!
Царь ответил не сразу.
- Сходи,   Гриша,   к   старцу  Филиппу,   возьми  у  него  для  меня благословение. В тот раз не дал, так, может, сегодня сжалится.
- А ежели не даст?
- А ты проси, проси, не уходи от него, пока не благословит.
На лице царя играла легкая усмешка,  а в глазах горел огонь, которого так боялись и друзья и враги. Малюта Скуратов увидел, что хотел увидеть.
- Сделаю, как велишь, государь. - И он заспешил было к выходу.
- Постой, - остановил царь, - в твоих списках есть ли старец?
- Нет, ты не приказывал, великий государь.
- А-а, ну тогда ладно, иди.
Малюта Скуратов поскакал в  Отроч-монастырь.  Через час он переступил порог кельи опального митрополита. Весь  заросший седыми  волосами,  бледный и  худой,  старец стоял  на коленях перед иконами.  Он  не  обернулся на  звяканье ключа в  замке,  на шарканье Малютиных ног.
- Здрав будь, старче! - услышал он громкий голос.
Филипп поднялся и сразу узнал Скуратова.
- Давно ожидаю смерти,  -  тихо  произнес он,  -  да  исполнится воля божья.
- Оставь  говорить о  смерти.  Великий государь просил благословить его.
- Благословляют на доброе.
- Не хочешь?  - будто сожалея, сказал Малюта. - Жарко у тебя, старче, усердно монахи топят. Угару не боишься?
Старец промолчал.
- Благослови,  старче, великого государя, - повторил Скуратов. - Он с воинством своим искоренять измену идет.
- Благословляют добрых на доброе. - Филипп упрямо сжал высохшие губы.
Малюта  посмотрел на  запавшие в  черных  провалах глаза  старца,  на морщинистую худую шею,  на худые бессильные руки,  и  кровь прилила к  его вискам.
- Последний раз прошу,  благослови великого государя всея Руси!  -  В голосе думного дворянина послышалась угроза.
Филипп не ответил.  Снова преклонив  колени  перед  иконой,  он  стал креститься и громко читать молитву. Малюта Скуратов воровато оглянулся, вынул из-за пазухи короткий кусок пеньковой веревки и петлей накинул на слабую шею старца.
Через  минуту он  вышел  из  кельи,  прикрыл дверь и,  отерев со  лба обильный пот, сказал ожидавшим его монахам:
- Предайте земле тело старца Филиппа, преставился он, надо думать, от угара. - Малюта снял шапку.
Монахи ужаснулись и заплакали. Прошло пять дней,  войско царя Ивана покинуло разоренную и  сожженную Тверь.  Опричники  отправили по  своим  домам  много  награбленного добра. Порубленные,  истерзанные тела горожан,  окаменевшие от мороза,  лежали на улицах и площадях, торчали на кольях, висели, повешенные за ноги.
Многие были утоплены в прорубях Волги.  Пошел мелкий сухой снег.  Занялась пурга, засыпая снегом залитые кровью улицы и площади города.      Покинув   Тверь,   опричники   и   дальше   двигались   с   теми   же предосторожностями.  Никто не должен был знать,  куда идет царское войско.
По  дороге опустошили огнем и  мечом город Торжок,  город Вышний Волочек и другие места вплоть до самого озера Ильменя. В Торжке в одной из крепостных башен сидели пленные воины Девлет-Гирея.  Когда царь Иван вошел к  ним,  молодой высокий крымчак встретил его бранным словом.
Зная, что пленные безоружны и закованы в цепи,  царь ударил пикой дерзкого воина.  Но неожиданно крымчак выхватил пику из рук царя и замахнулся с радостным воплем.
Малюта Скуратов бросился вперед и  успел собой заслонить царя  Ивана. Копье раздробило левое плечо думного дворянина. Он упал, обливаясь кровью.
- Гриша,  - наклонился к нему царь, - Гриша, не опасно ли ты ранен? Я послал за лекарем.  А этих всех я повелел на куски порубить.  Гриша,  за твою кровь.
Приговаривая,  царь Иван вздрагивающими нервными пальцами гладил лицо любимца. Малюта поцеловал холодную царскую руку.      Прибежавший лекарь Арнольд Линдзей перевязал пробитое копьем плечо, а слуги уложили раненого в царский возок.



                Глава 30.

2  января 1570 года опричное воинство окружило со всех сторон Великий Новгород.  По  всем  дорогам  боярин  Алексей  Басманов  поставил  крепкие заставы. Ни один человек, ни пеший, ни конный, не мог спастись бегством.
У  истока реки Волхова широко раскинулся Новгород.  Софийская сторона города на   западном  берегу,   торговая  на  восточном,  возникли  они в   далекую, незапамятную  старину.  У  самого  Волхова,  на  пологом  холме,  высились каменные стены детинца с  башнями и узкими воротами.  За стенами крепости теснились разукрашенные главы древнего Софийского собора.
Прежде всего, по  царскому повелению закрыли все монастыри и  церкви в окрестностях Новгорода,  а  иноков и  священников согнали в  одно  место и потребовали с  них по двадцать рублей выкупа.  Кто не мог заплатить,  того ставили на  правеж,  били  батогами. 
Дворы  богатых купцов в  городе тоже запечатали.  Дьяков и  подьячих заковали в  цепи и  согнали,  как скот,  в огороженный забором двор. Жен и детей стерегли в домах.
Войска увидели царя Ивана 6  января в  пригороде.  На  другой же день опричники казнили всех монахов,  бывших на  правеже,  и  развезли трупы по монастырям для погребения.
Окруженный  сановниками царь  Иван  8  января  вступил  в  город  как победитель.  У городских ворот его встретили почетные горожане с духовенством.  В руках у всех были иконы. 
Именитые купцы поднесли хлеб с  солью на  золотом блюде.  Царь хлеба-соли не принял,  велел всем мужикам вырвать бороды, а купцов посадил в погреб.  На Великом мосту дожидался архиепископ Пимен с крестами и чудотворными иконами. Царь не сошел с коня, не принял благословения.
- Злочестивец,  -  закричал он пронзительно,  - в твоей руке не крест животворящий,  но  оружие убийственное,  которое ты  хочешь вонзить нам  в сердце!  Знаю  умысел твой  и  всех гнусных новгородцев.  Знаю,  что  вы готовитесь предаться королю Жигимонду.  Отселе ты уже не пастырь, а враг церкви  и  святой  Софии,   хищный  волк,   губитель,   ненавистник  венца Мономахова.
- Не  виноват я,  государь.  -  Архиепископ едва шевелил от  страха языком. - Обнесли меня враги лживым словом.
- Молчи,  об этом я поговорю с тобой особо,  а сейчас иди с иконами и крестами в Софийскую церковь.
Царь умилялся,  слушая литургию,  падал на  колени,  усердно стукался лбом о  древние каменные плиты.  После службы он  вошел в  архиепископские палаты,  сел  за  обеденный стол  вместе  с  софийскими новгородскими боярами и  своими вельможами. Приближенные заметили новые ссадины и синяки на его лбу.
Раненый Малюта Скуратов сегодня встал с  постели.  Рука его лежала на перевязи. Бледный и похудевший, он почти не притрагивался к пище. Сидел он рядом с  царем.  По другую сторону государя -  царевич Иван.  За царевичем расселись татарские вельможи.
Обед начался торжественно, здравицами за царя и царский дом. Застолье ничем не омрачалось. И вдруг в самом конце пиршества царь Иван приподнялся со своего места и завопил неистовым голосом. Это был сигнал.
В  палаты тотчас ворвались вооруженные опричники в  черном одеянии,  схватили архиепископа и всех софийских бояр и архиепископских слуг.
Высокий монах, с огромными кулаками детина, свалил с ног двух опричников и выскочил в дверь. В сенях он ударил ножом царского телохранителя,  загородившего дорогу, и со всех ног бросился на колокольню Софийской церкви. 
И по всему Великому Новгороду разнеслись могучие медные стоны большого колокола.  Он призывно звонил до тех пор, пока опричники не сбросили с колокольни мертвого монаха.
Кое-кто из горожан отважился с  оружием прибежать на площадь.  У стен древней соборной церкви завязалась схватка.  Два  часа держалась горсточка отважных новгородцев против царских опричников.
- Изменники, продажные шкуры! - кричали опричники.
- Разбойники, душегубы! - отвечали новгородцы.
- Отпустите архиепископа!
- Мы вас всех в капусту изрубим!
- Архиепископ первый изменник государю!
Но сила сломила отвагу. Все новгородцы были перебиты. В первый же день жестокие пытки людей затуманили сознание царя Ивана. Его болезненный мозг, отравленный кровью, везде искал измену.
Двоюродный брат  Владимир снова  стоял  перед  глазами.  По  ночам  царю  чудился хан Девлет-Гирей с  мечом в  руке, или польский король Сигизмунд. 
- Я  сел не в свое место?  - кричал царь Иван во сне. - Я покажу вам, где мое царство! Я вам не князь Овчина-Оболенский.
Днем царь без сожаления рубил головы, или сажал на  кол всех,  кого подозревал в измене. Снадобья лекаря Арнольда Линдзея мало помогали.      Царский дворецкий Лев Салтыков и духовник государев Евстафий обобрали Софийскую  церковь.  Взяли  в  московскую  казну  драгоценности из  других церквей и монастырей - сосуды, иконы, колокола.
Новгород  был   предан  поголовному  грабежу.   Множество  мужиков  с одноконными и  двуконными санями  перевозили награбленное в  городе добро, сундуки и лари, в один из монастырей, расположенный за городскими стенами.
Там  все  сваливали в  кучу и  охраняли.  Добычу хотели дуванить между всеми опричниками. Царские воины чувствовали себя, как во вражеской стране. Они ломились в дома, лавки и кладовые, влезали в окна, срывали двери и ворота с петель.
А то, что не могли захватить,  уничтожали.  Жгли пеньку,  кожи, бросали в реку воск и сало. Погибли огромные запасы, скопившиеся в городе за десятки лет.
Конные отряды царь  Иван  направил в  окрестности Новгорода,  дал  им право без суда казнить людей и  губить их достояние.  Всадники с собачьими головами и метлами грабили помещиков,  крестьян и монастыри, сжигали хлеб, уничтожали скот, убивали людей.
Появились и самочинные группы опричников, считавших недостаточной свою долю при общем дележе и грабивших новгородцев за свой страх и риск. Доведенные до  отчаяния новгородцы брались за  оружие,  соединялись в отряды  и  нападали на  царских слуг.  Немало  опричников погибло от  меча народных мстителей.
Тем временем в  городище открылся суд.  Изменников судил царь Иван со своим наследником. Ежедневно около тысячи людей приговаривались к смерти. Наступил месяц  февраль.  Царский  гнев  стал  понемногу  стихать. 
3 февраля царь Иван сидел на золоченом архиепископском кресле. От его ног по снегу тянулась длинная дорожка кроваво-красного  сукна.  Потеплело.  Падал мягкий редкий снежок. Царя окружали рынды в белых меховых кафтанах с серебряными секирами в руках.
Рындой правой руки стоял статный красавец Борис Годунов. Недавно он справил свадьбу с дочерью Малюты Скуратова. Царь сидел в соболиной шубе и меховой заснеженной шапке,  сложив руки на коленях. За спиной стояли Малюта и боярин Алексей Басманов.
Они держали в  руках списки,  выкликали имена представших на царский суд и докладывали их  воровские дела.  Сегодня царь Иван узнал,  что один из  его опричников пожалел голодную женщину и  дал ей  каравай хлеба,  ничего не взяв с  нее.
Царь приказал обезглавить и  опричника и  женщину.  Их положили на площади рядом,  вместе  с  караваем  хлеба,  на  устрашение  тем,  кто  поддавался состраданию.
В толпе послышался какой-то шум, заглушенные голоса, возня. Опричники из  царской  охраны,  обнажив оружие,  стали  расталкивать народ.  Алексей Басманов по приказанию царя прекратил доклад и  тоже затрусил рысцой вслед за телохранителями.
Вернувшись, боярин сказал царю:
- Татары привели каких-то  людей.  Старшим у  них  иноземец,  русский разговор понимает плохо. Хочет видеть тебя, великий государь.
- Добро, - нехотя распорядился царь, - ведите их сюда.
Стражники подвели  десятка два людей,  связанных по-татарски - вместе одной веревкой.  Впереди вышагивал высокий и худой человек.  На  нем  была кожаная куртка,  суконные штаны и высокие сапоги. За поясом торчал кинжал. На плечах для тепла шерстяная вязаная накидка.
Остальные тоже  были одеты не  совсем обычно.  Среди приведенных были все корабелы. Все они, увидев царя, повалились на колени.
- Толмача ко мне! - приказал царь Иван.
К  царю  с  поклоном  приблизились два  немца:  померанский  уроженец Альберт Шлихтинг,  переводчик царского лекаря,  и саксонец-опричник Генрих Штаден. Альберт Шлихтинг ростом мал и худ, с кошачьими усами, а Генрих Штаден - краснощекий,  располневший на царских харчах. Вчера он вернулся в город, едва унеся ноги от вооруженных новгородцев.
- Кто ты? - спросил царь, нахмурясь, у долговязого иноземца.
- Датчанин Карстен Роде, ваше величество.
Его  слова  переводил Альберт  Шлихтинг.  А  опричник  Генрих  Штаден следил, правильно ли.
- Почему ты здесь?
- По вашему приказу, ваше величество.
- По моему приказу?  -  приподнял бровь царь Иван.  - Что же ты здесь делаешь?
- Я должен закупить в этом городе пеньковые веревки, смолу и парусину для кораблей вашего величества.
- А кто эти люди?
- Русские мореходы, мои помощники, люди Аникея Строганова.
- Мореходы?  -  Царь оживился,  все вспомнил. На его морщинистом лице появилась улыбка.  -  Да,  я приказал Строганову снарядить два корабля для охраны нашей заморской торговли от  морских разбойников.  Добро.  А  где корабли?
- В  городе Нарве,  ваше  величество.  Построены и  спущены на  воду. Осталось вооружить их снастью и парусами. Поставить пушки.
- Кто строил?
- Русские  корабельщики  под   моим   досмотром,   великий  государь, холмогорцы, отличные мастера.
Царь  Иван  долго  и   пытливо  смотрел  на   странно  одетых  людей, сгрудившихся вокруг датчанина.
- Наказной капитан  Карстен Роде,  мы  благодарим тебя  за  усердие к нашему делу. И вам, русские мореходы, спасибо. Нужна ли наша помощь?
- Ваше  величество!   Не  велите  рушить  кладовую,   где  мы  храним корабельную парусину,  веревки и смолу.  Прикажите дать нам двести саней с лошадьми для наших товаров, хотим по зимней дороге отправить их в Нарву. И нас с великой просьбой просим отпустить.
Царь Иван нахмурился, помолчал.
- Нет,  я  не  отпущу вас  нынче из  Новгорода.  А  товары ваши  буду охранять.  Ты слышишь,  Алексей?  -  обернулся он к боярину Басманову. - Наступит время,  отпущу  и  лошадей,  и  сани  дам.  А  сейчас прошу  всех мореходов со мной обедать, чем бог послал. Эй, кто там, распустить на них узы.
Обласканные  мореходы  наелись  до   отвала  за   царским  столом  и, захмелевшие,  вышли на улицы Новгорода. Город опустел, людей словно ветром сдуло.  У  заборов  валялись застывшие человеческие трупы,  полузанесенные снегом.
На  Гончарной  улице  у  одного  из  небольших домиков  стояло  шесть одноконных  саней.   На  двух  санях  навалены  узлы  и  ящики,  остальные пустовали.  Заиндевевшие лошади,  покрытые дерюгами,  жевали  сено. 
Шесть вооруженных топорами слуг в  лаптях и  суконных онучах топтались на снегу, стараясь уберечь от мороза ноги. Мореходы  прошли  было  мимо.  Их  остановил истошный женский  вопль, раздавшийся из дома. 
Карстен Роде и еще один русский мореход бросились к двери,  она оказалась открытой.  Ворвавшись внутрь  дома,  мореходы  увидели  царского толмача Генриха Штадена, тащившего за волосы полураздетую молодую женщину.
Уцепившись за юбку, две маленькие девочки с плачем волочились по полу. Русский мужик сильным ударом кулака сбил с ног опричника.  Из кожаной сумки, висевшей у него на животе, посыпались золотые и серебряные монеты.
- Ах,  ты!  -  крикнул Генрих Штаден,  поднявшись на ноги. - Я тебя в тюрьме  сгною,  посажу на  кол,  попомнишь,  как  опричника трогать!  Нам, опричникам, все вольно.
Вторым ударом в лицо корабел снова свалил его с ног.
- Негодяй,  сволочь!  -  ругался Генрих Штаден, утирая кровь. - Я вот сейчас свистну, и тебя на кол.
- Так-то ты царскую службу справляешь?  - побледнев от гнева, крикнул мореход.  Он  вспомнил свою жену.  -  Зачем тебе бабу терзать спонадобилось? Почто за волосы по полу волочишь?
- Понравилась мне эта баба,  - нагло сказал опричник. - Я ее к себе в услужение возьму,  а  девчонок в  прорубь.  Я  здесь за добром охочусь,  - продолжал он похваляться.  -  Разбогатели изменой новгородцы, добра много. Только дурак на Русской земле не разбогатеет.
Переставшая было кричать женщина снова заголосила. Девочки спрятались за ее спину и выглядывали испуганно, словно мышки.
- Спасите,  миленькие, спасите от душегубца, - причитала баба. – Ведь у меня муж есть, родненькие мои, ненаглядные.
В избу вошли еще два морехода.
- Возьмем ее с  собой,  робяты,  и  девочек возьмем,  -  решил мореход.
- Да, да, - закивал головой Карстен Роде. - Возьмем с собой женщину и девочек.  А этого,  -  он показал на опричника,  - этого надо поднимать на березу.
- Убьешь гадину,  государя разгневаешь, - вмешался другой.
- Мы  его  и  так  обработаем,  неделю рта  не  раскроет.  Ишь разожрался, боров.
Не обращая внимания на вопли Генриха Штадена, ему сняли порты и долго били  по  заду толстой веревкой.  Разогнав слуг немца-опричника,  мореходы сбросили узлы и ящики на снег,  а на сани посадили бабу с девочками,  сели сами  и  погнали застоявшихся лошадей в  Плотницкий конец,  где  находился склад морских товаров, и где жили сами мореходы.
Чем дальше от  детинца,  тем тише было на  улицах.  Часто встречались тела убитых, выброшенные из домов и окаменевшие на морозе. Мореходы снимали шапки и крестились.
В  церквах  не  служили.  Они  стояли  пустые,  запечатанные большими царскими печатями. Около шести недель продолжались ничем не объяснимые зверства.  Малюта Скуратов проклинал свою рану. 
Он не мог по-настоящему участвовать в деле. Но не только рана мучила Скуратова. Может быть, в первый раз он устрашился своих дел. Слишком много погибло невинных людей в Новгороде.
2 февраля 1570  года,  в  понедельник второй недели великого поста, царь Иван, насытившись кровью и смертью, призвал к себе оставшихся в живых именитых новгородцев, от каждой улицы по одному человеку.
          Люди собрались в архиепископских палатах, ожидая смерти, еле дыша от страха.  Царь  сидел  в  золоченых  ризах  и  с  шапкой  Мономаха  на  голове. Умиротворенное лицо  его  было  бледно,  огромные черные тени легли вокруг глаз. Он был похож на святого с дорогой иконы.
- Мужи  новгородские,  -  едва  слышным голосом сказал он,  -  молите господа о  нашем  благочестивом царском державстве,  о  нашем христианском воинстве. Да будем мы и впредь побеждать всех врагов, видимых и невидимых. Да  будет  бог  судьей  изменнику моему  архиепископу Пимену  и  злым  его советникам.  На них,  на них взыщется кровь, здесь пролитая. Да умолкнет плач и стенанье,  да утешится скорбь и горесть. Живите и благоденствуйте в сем городе.  Вместо себя оставляю вам правителя,  боярина и  воеводу моего князя Петра Даниловича Пронского. Идите в дома свои с миром.
Уцелевшие новгородские мужи повалились в ноги государя и заголосили:
- Спасибо тебе, милостивец наш.
- Будем бога молить за тебя.
- Проклянем изменников твоих.
- Жизней своих за тебя не пожалеем.
Царь Иван махнул рукой охране.
- Идите, идите по домам, - толкали опричники в спины не помнящих себя от радости новгородцев, - а то еще раздумает царь-батюшка.
На  следующий день на  торговую площадь привели архиепископа Пимена в худых монашеских одеждах.
- Ты  лишен  епископского сана,  - сказал царь.  - Тебе подобает быть скоморохом.  Поэтому я хочу наградить тебя.  Эй,  приведите сюда вон  ту старую белую кобылу.  Получи жену,  - продолжал царь,  когда слуги привели лошадь.  - С ней ты больше не расстанешься.  Привяжите его покрепче. А раз уж ты женат, тебе быть архиепископом не пристало.
Опричники прикрутили Пимена веревками к седлу.
- Дайте ему в руки волынку и бубен - пусть веселит народ.
- Не виновен я,  надежа православный царь,  - твердил изрядно помятый опричниками Пимен. - Не осквернил себя изменой. Помилуй мя.
Он потерял человеческий облик. Со спутанными волосами, с худым, синим лицом, архиепископ представлял жалкое зрелище. Его, как шута, долго возили по  опустевшим улицам Новгорода,  он усердно надувал мехи волынки и  бил в бубен.
Созванных  на   святительскую  свадьбу   архимандритов,   настоятелей монастырей  и   монахов  царь   заставил  заплатить  откупные  деньги:   с архимандритов по две тысячи золотых, с настоятелей по тысяче и с остальных кому сколько пришлось.
В этот последний день царь Иван почувствовал раскаяние.  За обедом он ел только скоромное и постное. А перед сном, закрывшись в спальне архиепископского дома, он до полуночи тоскливо выпевал покаянные псалмы.
      
                Глава 31.

Так развлекался Иоанн целый год после смерти Марфы.  Наконец,  ему  это надоело, и он решил вступить  в  новый  брак.  Однако, православная  церковь разрешает только три брака, так что четвертый явно незаконен.
Но для Иоанна церковный и людской закон не существовал.  Он выбрал себе в жены Анну  Алексеевну  Колтовскую  и приказал священнику  обвенчать  себя  с  ней.  Конечно,  священник  не  смел ослушаться царя и совершил обряд венчания.
Только после этого Иоанн  созвал епископов и обратился к ним с такою речью:
- Святители! Злые люди чародейством извели первую супругу мою  Анастасию. Вторая, княжна Черкесская, также была  отравлена,  и  в  муках  и  терзаниях отошла к Господу. Я ждал немало времени и решился на  третий  брак,  отчасти для нужды телесной, отчасти для детей моих, еще  не  достигших  совершенного возраста: юность их претила мне оставить  мир;  а  жизнь  в  мире  без  жены соблазнительна.
- Благословенный митрополитом Кириллом,  я  долго  искал  себе невесты, испытывал, наконец, избрал;  но  зависть,  вражда  погубила  Марфу, только именем царицу; еще в невестах  она  лишилась  здоровья  и  через  две недели супружества представилась  девою.  В  отчаянии,  в  горести  я  хотел посвятить житию  иноческому:  но,  видя  опять  жалкую  младость  сыновей  и государство в  бедствиях,  дерзнул  на  четвертый  брак.  Ныне,  припадая  с умилением, молю святителей о разрешении и благословении.
Епископам оставалось только  признать  этот  странный  брак  царя.  Для формы они наложили на него легкую епитимью: сто поклонов в день,  в  течение месяца. Но, так как Иоанн и без того клал  в  день  тысячи  поклонов,  эта епитимья окончательно сводилась к нулю.
Анна Колтовская во многих отношениях была похожа на Марию  Темгрюковну. Как и  последняя,  она  отличалась  необузданностью  и  страстностью. 
После хилой, отравленной Сабуровой Анна сумела подчинить Иоанна  своему  властному влиянию. На время царь присмирел, прекратились массовые пытки и казни.
Иоанн целые дни проводил в  тереме  царицы.  Там  он,  отбросив  всякий этикет, нередко принимал и доклады от ближних придворных.      Анна умела занимать своего грозного супруга.
В  ее  дворцовой  половине всегда толпились красивые  женщины,  во  всякую  минуту  готовые  плясать  и развлекать государя, всем,  что  ему  пожелается.   Царица  смотрела  на  эти игры спокойно.
Ревновать она не умела, потому что Иоанн, как муж, был  для нее безразличен. Иоанн отправлялся в терем царицы утром. Там он встречал самый  радушный прием.
В опочивальне царицы  для  него  было  поставлено  кресло  на  особом возвышении. Анна встречала его у порога с глубокими поклонами. Царь  садился на свое место. Начинался теремной день.
Иоанн подзывал к  себе  своих  любимиц,  разговаривал  с  ними,  иногда шутками исполнял их просьбы, дарил им  целые  вотчины,  решал  в  их  пользу тяжебные дела. Это время на Руси справедливо назвали бабьим царством.
Даже ближние опричники должны были отодвинуться  на  задний  план.  Сам верный пес Иоанна, Малюта Скуратов временно утратил свое влияние. К  царю, в самых важных случаях, можно было  проникнуть  только  при  помощи  женщин, окружавших Анну.
Анна вела систематическую борьбу против опричнины. Она вышла  замуж  за Иоанна восемнадцатилетней девушкой. По понятиям того времени, она  была  уже перестарком.
Иоанн выбрал ее только  потому,  что  вся  ее  фигура  дышала страстью. Но в глубине души она таила глубокую ненависть к царю и,  главным образом, к окружающим его опричникам.
Анна Колтовская,  когда-то  любила.  Ее избранник, князь Воротынский,  чем-то  не  угодил  князю  Вяземскому  и  был замучен в одном из московских застенков. Анна, пользуясь своим  влиянием  на царя, медленно, но верно уничтожала опричнину.
Она мстила, но в то же  время приносила огромную пользу измученной бесчинствами опричников Руси.  За  один год,  в  течение  которого  Иоанн  находился  под   влиянием   Анны   и   ее приближенных,  были  казнены,  или  сосланы  почти  все  главари   опричнины.
Малейшая попытка рядовых  опричников  бесчинствовать  по-прежнему  каралась. Достаточно было одного слова  Анны,  или  какой-нибудь  теремной  боярыни, и Иоанн, без всякого суда и следствия,  отправлял  на  эшафот  людей,  которых незадолго перед тем считал своими вернейшими слугами.
Понятно, что опричники  ненавидели  Колтовскую  и  весь  ее  придворный штат. Особенно  ненавидел  ее  князь  Воротынский,  отец  княжича   Андрея, загубленного за его любовь к Анне.
Старый князь был  убежден,  что  его  сын погиб потому, что Анна стремилась стать царицей  и,  опасаясь  преследований со стороны Андрея, устранила его.
Воротынский поклялся свергнуть  царицу.  У него был племянник Борис Ромодановский, юноша, отличавшийся  женственностью. Борис, наряженный в женское платье,  не  раз  пленял  молодых  людей.  Юноша любил приключения. Воротынский призвал его к себе.
- Борис! Хочешь ты сослужить службу, а вместе с тем и сам потешиться?
Ромодановский, конечно, изъявил свое полное  согласие.  Князь  посвятил его в свои планы. Борис должен был проникнуть  в  терем  царицы  под  именем Ирины, дальней родственницы Воротынского. 
Воротынский  брался  выпросить  у царя разрешение ввести в  терем  свою  родственницу.  Бориса,  незадолго  до этого приехавшего из дальней вотчины, в Москве почти никто не знал, так  что опасаться было нечего.
Воротынский  объяснил  этот  маскарад  тем,  что  ему нужно узнать кое-что  о  поведении  боярышни  Шебухиной,  приходившейся  ему двоюродной племянницей.
Девятнадцатилетний  Борис  Ромодановский,  не  подозревавший  западни, охотно согласился помочь  дяде.  Старый  князь  расхвалил  Иоанну  боярышню Ирину, и сластолюбивый царь не только разрешил допустить ее до  царицы,  но даже потребовал, чтобы это было сделано немедленно.
В тереме Анны  появилась  боярышня  Ирина.  Борис  Ромодановский  так искусно играл свою роль, что никто не заподозрил  обмана.  В  тот  же  день, когда он был представлен царице, Иоанн, в обычное  время  посетивший  терем, потребовал, чтобы ему показали новую  боярышню.
Не  ожидавший  этого  Борис смутился.  Лицо  его  залилось   густым   румянцем   и   стало   еще   более привлекательным. Царь, с видом знатока и ценителя, окинул взглядом  стройную фигуру и,  в  знак  своего  благоволения,  приказал  выдать  боярышне  Ирине жемчужное ожерелье из своей казны.
С этого дня Иоанн стал отдавать боярышне Ирине особое предпочтение.  Он не привык  сдерживаться  и  однажды,  не  стесняясь  присутствием   царицы, потребовал, чтобы боярышня  постлала  ему  постель. 
Ромодановский  совсем растерялся и бросился за советом к своему дяде, Воротынскому. Старый  князь, предвидевший такой исход, спокойно  посоветовал  племяннику  исполнить  волю царя.
- У него так водится, - сказал он. - Ничего дурного в  том  нет.  Постелешь ему постель, поговоришь с ним, только и всего.  У  него  этак  все  боярышни перебывали.
Борис  успокоился.  Вечером  боярышня  Ирина  прошла  в  опочивальню царя. Около  полуночи  Кремлевский  дворец  огласился  исступленными  криками Ивана. Царь бесновался.
Размахивая  окровавленным  посохом,  он,  в  одной сорочке, бегал по палатам и грозил  убить  всякого,  кто  попадался  ему  на глаза. Все попрятались. Не встречая ни одного человека, на  котором  он  мог бы сорвать злость, Иоанн  бросился  на  половину  Анны,  где  царило  полное смятение. 
Он распахнул дверь, но на  пороге  упал  и забился  в  припадке. Только это спасло царицу от смерти. Как  всегда,  за  припадком  последовало состояние полной апатии. Его перенесли в  опочивальню. 
Там  на  полу  лежал окровавленный  труп  Бориса  Ромодановского,  одетый  в   роскошное   платье боярышни, с привязанной косой  и  жалованным  ожерельем  на  шее.  Труп  был изрешечен ранами, нанесенными острым царским посохом.

                Глава 32.

Неподалеку от  бахчисарайского дворца Девлет-Гирея,  на  реке  Альме, стоял  приземистый,  сложенный из  дикого  камня  дом.  В  нем  жил  посол московского царя  Афанасий Иванович Нагой. 
Царь  поручил ему  склонить на свою  сторону хищного властителя крымских орд.  Три  года  Нагой удерживал хана от  разбойничьих набегов на  русские земли. 
Один бог знает,  сколько труда и дорогих подарков ушло на уговоры.  И соболя отборные,  и оружие, и бронь.  Английские тонкие сукна и  шубы из легкого и теплого меха.  Хан, принимая подарки, грозил войной, требовал все больше и больше.
И война разразилась. Ханский гонец Течибай все  еще  чувствовал в  ноздрях запах дыма.  Он участвовал в  походе  Девлет-Гирея  на  Москву,  немало  награбил добра  в горящем городе и немало захватил пленных. 
Он был уверен,  что московскому царю нанесен сокрушительный удар,  от которого нельзя оправиться, и жаждал встретить его униженным и покорным.
Все русские пленные были привязаны за  шею к  березовым жердям по десять человек.  Можно было бы  связать пленных веревкой,  так  было бы  для  них удобнее, но в безлесных крымских степях нуждались в дереве.
Десять пленных приносили одну жердь, а тысяча - сто жердей. Десять тысяч - тысячу жердей. И считать удобнее.
На Русской земле по-прежнему свирепствовали голод и моровая  болезнь. Люди  скитались  как тени,  выпрашивая под окнами кусок хлеба,  умирали на улицах и дорогах. 
В Москве на торгу четверть ржи,  как и в прошлом  году, стоила  пятьдесят  алтын вместо пяти копеек,  а заработать простой человек мог по-прежнему одну копейку в день. 
Голодных и ослабевших валила  с  ног болезнь.  Люди молили бога о спасении.  По всем дорогам стояли бревенчатые церкви и часовни,  построенные недавно,  во время  поветрия.  Но  и  попов подбирала болезнь, и служить в церквах был некому.
Начинался сентябрь.  Шли  дожди.  Дороги  размокли  и  превратились в месиво. У  начальника заставы,  боярского сына Ивана Турова,  был  твердый приказ думных бояр.  Он  неукоснительно должен сжигать на  костре каждого, кто ехал в  Москву без разрешительной бумаги и по недозволенной дороге. 
И сжигать не только самого нарушителя порядка, но и его лошадь, и повозку, и товары.  А  если едет человек по  дозволенной дороге,  но  без разрешения, таких приказано поворачивать обратно, пусть едет туда, откуда приехал.
В  стороне от дороги виднелась большая куча пепла с торчавшими из нее обгоревшими костями.  Здесь  нашли себе  могилу десятка два  мужиков,  три купца и поп, их лошади, товары и повозки.
Стражники жили в ямском дворе.  Это три жилые избы, конюшни и погреб. Дорогу  на  Москву  перегораживали ворота из  тесаных плах.  От  ворот  по сторонам дороги шел забор из кольев, чтобы не было объезда.
В  день святого Кондратия,  рано утром,  едва стало светать,  в дверь ямской избы,  где  спал на  печи стрелецкий полусотник,  громко постучали. Злой,  невыспавшийся, вышел на крыльцо Иван, прилаживая на ходу к поясу саблю. Шел мелкий, нудный дождь.
У  заставы по  ступицы в  жидкой грязи  стояла крытая кожей колымага, запряженная четверкой уставших лошадей.  Возле виднелись еще две повозки и несколько верховых. У лошадей круто и коротко подвязаны хвосты.
- Эй,  полусотник,  пропускай!  - закричал невзрачного вида человек в измятом,  перепачканном грязью кафтане и  меховой шапке,  суетящийся возле повозок. - Невесту везем царю на смотрины! Марфу, дочь тверского дворянина Собакина, Василия Степановича Старшого!
Иван разбудил подьячего.  Вместе они  прочитали бумагу.  Все было чин по чину,  и полусотник велел открыть ворота и пропустить колымагу с царской невестой,  дочерью дворянина Собакина, и всех Собакиных, ехавших с ней.
Расчесывая тело,  горевшее от  многих  клопиных укусов,  боярский сын пошел досыпать в  избу.  Но  заснуть ему не удалось.  К  заставе подъехала вторая колымага,  опять с царской невестой.  Потом еще одна,  и еще. 
За день Иван пропустил в Москву сорок шесть колымаг и все с царскими невестами. Благородных русских девиц  везли  в  Москву не  только через Тверскую заставу,  но и  по всем дорогам,  из ближних и  дальних городов. 
В Москве невесты ждали повеления ехать в Александрову слободу для царского осмотра. Из  Новгорода на  свадьбу  приехали скоморохи,  вызванные по  приказу царя. На особых подводах провезли несколько десятков ученых медведей.
10 сентября пришел царский приказ:  всех невест везти в  Александрову слободу. На  следующий день  на  дороге  между  Москвой и  Слободой непрерывно двигались и  конные и пешие. 
Тяжело катились колымаги с кожаным верхом на широких колесах, окруженные вооруженными всадниками,  тряслись по  ухабам легкие повозки и телеги тех,  кто победнее.
По случаю торжеств лошади были украшены  разноцветными тряпками и  лисьими  хвостами.  В  колымагах ехали невесты  из  дальних  мест  -  из  Смоленска,  Твери,  Новгорода,  Рязани, Холмогор, Каргополя.
Надеясь на  бесплатное угощение и  милостыню,  месили  босыми  ногами грязь бедные люди, голодные, нищие. На середине пути между Москвой и Александровой слободой, в стороне от проезжей дороги,  виднелся небольшой участок  земли,  огороженный со  всех сторон дощатым забором.
Все,  кто  проезжал и  проходил мимо  этого  места,  останавливались, крестились и  читали молитву.  За забором была выкопана большая квадратная яма,  шириной в  двадцать локтей и  на глубину двенадцать. 
В яме хоронили умерших от голода и болезней.  У забора стояла избушка,  где жил приказной человек,  ведущий учет покойникам,  и  несколько женщин,  которые обмывали трупы и  заворачивали их в  полотно. В  такую яму можно захоронить больше двух тысяч.
А  забором ограждали яму  для  того,  чтобы собаки и  волки не  могли добраться до мертвых. Приторный запах мертвечины доносился из ямы. В  Александрову слободу опричники никого не пускали. 
Из двух больших сел,  расположенных поблизости,  были  выселены все  жители,  и  их  дома, вычищенные и вымытые, отдавались приезжим на временное проживание.
Матери, тетки  и  няньки  лихорадочно принялись прихорашивать дочерей  к  царскому выбору. Не все родители с желанием везли невест на царские смотрины. 
Если бы не бояре,  посланные в  разные города и  записавшие всех местных красавиц, кое-кто из отцов и  матерей предпочли бы совсем не ехать в Москву,  а быть вместе с  дочерьми от  греха подальше,  по-прежнему у  себя  дома. 
Однако многие  отцы,  особенно  из  захудалых  родов,  которым  улыбалось счастье возвыситься и разбогатеть благодаря красоте своих дочерей, мечтали попасть в родственники к царю.
12 сентября были назначены смотрины в царском дворце. Увидеть светлые царские  очи  в  Александрову слободу съехалось больше  двух  тысяч  самых красивых   русских   девушек.    Возраст   их   самый   различный:    были четырнадцатилетние и девятнадцатилетние.
Утром царь  Иван  уселся на  резное золоченое кресло,  поставленное в самой  большой палате Александрова дворца.  Ровно  в  девять часов  ударил набатный колокол соборной церкви. 
В  палате  появились девушки.  Они  шли вереницей,  одна за другой,  молчаливые,  с каменными лицами, опущенными в землю  глазами.  Каждая  подходила к  царскому креслу и  останавливалась в одном аршине от царя,  там, где была положена узкая белая лента.
Если царь молчал, девушка поворачивалась и шла налево, к другой двери, и выходила из палаты. Царь  Иван  сидел,   ухватившись  за  ручки  кресла,   и  внимательно вглядывался в  лица  девушек.  Перед  ним  проходили высокие и  маленькие, полные и тоненькие. Бледные и румяные, темные и светловолосые.
У  царского кресла стояли опричные и  земские бояре.  Из приближенных опричников многих недоставало.  Не  было  любимца Афанасия Вяземского,  он томился в заточении.  Не было воевод Петра Зайцева и Ивана Чеботова - один казнен,  другой постригся в  монастырь. 
Не  было  князя  Василия Темкина, Басмановых Алексея и сына Федора. Все они погибли по приказу самодержца. Остался один Малюта Скуратов.
Желтое лицо  царя  сегодня особенно было  неприглядным.  Под  глазами набрякли темные  мешки.  Редкая  борода  причесана.  На  облысевшей голове виднелся лишь  венчик  седых  волос.  Его  внимание совсем  не  привлекали бледные и  худощавые. 
Зато  он  тщательно рассматривал высоких,  полных и розовощеких.  Царь  хотел  выбрать здоровую жену.  Изредка Малюта Скуратов наклонялся к нему и шептал несколько слов.
В палате стояла напряженная тишина,  нарушаемая лишь быстрым дыханием и легкими девичьими шагами. Первый раз царь остановил наряженную в  шелка и  золото невесту через три часа после начала смотрин.
- Стой, девица, - сказал царь, - посмотри на меня!
Высокая, с русыми волосами, румяная девушка подняла глаза и взглянула на жениха.
- Как зовут?
- Марфа, отца Собакина.
Малюта наклонился к уху царя и произнес:
- Лицом бела, да отцом не мила.
Иван  Васильевич  отстранился от  шепчущих  губ  своего  советника  и сказал:
- Хороша, ее наособицу.
Бояре с поклоном отвели девушку направо. Еще  через час  царь  снова остановил высокую,  краснощекую и  полную девушку.
- Кто такая?
- Евдокия, отца Сабурова.
- Наособицу, - распорядился царь.
В первый день было осмотрено пятьсот девушек и отмечены царем девять. К концу пятого дня двадцать четыре прекрасных девицы были отобраны из двух тысяч.  Они опять предстали перед глазами царя,  и  он отобрал из них двенадцать.
Повивальные бабки со  всех  сторон осматривали девушек,  придираясь к каждой  родинке,  или  к  самому  незначительному пятнышку на  теле.  Им-то ведомо,  где родинка украшает,  а где приносит несчастье и болезни. 
Когда невест  осматривали повивальные бабки,  царь  сидел  в  смежной  комнате и подглядывал в  маленькое незаметное окошечко.  Повитуха  Мясоедиха,  самая опытная и  хитрая,  знала,  у  каких  девиц  родители не  по  душе  Малюте Скуратову. 
Его  тайные  советы  тоже  были  учтены.  Осмотр довершили три дворцовых лекаря под наблюдением доктора Елисея Бомелия. После  всех  осмотров остались шесть  девиц.  Они  вконец замучились.
Такого стыда им  никогда не  доводилось испытывать.  Все  они  были  самые красивые, здоровые. Девушки снова, в большой дворцовой палате, предстали перед глазами царя Ивана. 
Сейчас решится судьба.  Кто-то  из  них  станет русской царицей. Им приказали стоять рядом, спиной к стене, и ждать. Тяжело опираясь на посох, царь приблизился к девице, стоявшей справа, остановился,  оглядел ее.  Медленно двигаясь,  он  прошел по  всему  ряду, останавливаясь возле каждой. 
Он заметил, что у них от нервного напряжения дрожат колени,  и был доволен. На этот раз и девицы разглядели, как следует жениха. Лысый,  беззубый,  сгорбленный,  царь Иван не мог быть по душе ни одной  из  стоявших  перед  ним.   
Только  воспитанные  в  беспрекословном подчинении родителям,  верящие в божественную власть царя могли безропотно согласиться на  брак  с  таким  человеком.  А  ведь  каждая слышала и  про жестокий характер царя, про его казни и опалы.
Наслаждаясь  состоянием   перепуганных,   трепещущих  девиц,   словно испытывая их,  царь  еще  раз  прошелся возле соперниц на  царский венец.  Он  впивался взглядом в  каждую.  Все красивы,  все по вкусу царю.
Трудно сказать, какая лучше. К   царю  приблизился  первый  боярин  земской  думы  Иван  Федорович Мстиславский и с поклоном подал ему кольцо и шелковый платок.
Царь Иван решил снова посмотреть на  девиц.  Он опять прошел по ряду. Высокую и  дородную красавицу,  стоявшую второй справа,  он  взял  было за руку. Девица залилась краской, но царь прошел дальше.
Бояре  зашептались.  Наконец царь  Иван  решился.  Он  сделал  шаг  к высокой,  русоволосой и  красивой Марфе Собакиной и,  чуть склонив голову, подал ей кольцо и  плат.  Ее тяжелая красота затмила остальных. 
Царская невеста  пошатнулась.  Ее  поддержали и  повели.  Вокруг  все  кланялись и поздравляли с  высокой честью.  Теперь она  стала царевной,  и  все должно пойти по заведенному с давних времен порядку. Но царь не уходил и не отпускал стоявших у стены девушек.
Он снова подошел к ним и, позвав боярина Мстиславского, сказал:
- Вот эту я выбрал для сына Ивана. Ты чья?
- Евдокия, дочь Сабурова, - едва шевеля языком, отозвалась девушка.
Ей неожиданно повезло.  Быть женой царевича, молодого статного юноши, куда приятнее, чем быть царицей и жить с беззубым стариком. В  доме,  где  разместилась семья  царской  невесты Марфы  Собакиной, сегодня был праздник. 
Гости все свои,  родственники.  Только вот с братом пришел  кто-то  незнакомый,  назвался Федором  Сабуровым,  будто родственником невесты царевича.
Шутка ли  сказать:  дочь Марфа скоро станет русской царицей!  Есть от чего закружиться голове.  Вчера царь пожаловал в бояре отца Марфы, Василия Степановича  Большого,  дядю  Марфы,  Василия  Степановича Меньшого,  -  в окольничие, а двоюродного братца Марфы - в кравчие.
Тверской род Собакиных был  из  старого  дворянского  рода  Нагих-Собакиных.  Собакины  ничем  не выдавались, по службе бывали в писцах и изредка в воеводах. И  вот теперь они -  царская родня.  Сколько возможностей им  открыла Марфа!
Отец,  Василий Степанович Большой,  третий раз  пил  за  свою дочь и много раз за великого государя Ивана.  Он сильно охмелел и  плохо ворочал языком.
- Все хорошо,  -  говорил Собакин Большой,  - от опричников бы только избавиться.  Буду  слезно дщерь свою  молить,  пусть она  царю и  великому государю слово свое замолвит.  Она у  меня с  норовом,  что захочет,  то и станется.  Скажет,  опричнине не бывать,  - заплетался пьяный Собакин, - и царь так и сделает. А мы все ей поможем, нам любить опричнину не за что.
Опять пили за здоровье Марфы и за великого государя. Под конец все изрядно опьянели и повалились спать, кому, где пришлось. Тот,  кто назвался Федором Сабуровым,  вскочив на стоявшего у привязи вороного коня, помчался в Слободу, прямо к дому Малюты Скуратова.
В ожидании свадьбы царь был скромен и не проливал крови. И дышалось ему легче, и сил прибавилось. Почувствовав себя молодоженом, он снова стал париться в  бане. 
Ходил он  туда  вместе с  Борисом Годуновым.  Борис был недавно пожалован из рынд в  царские мыльники и получал пятьдесят рублей в год. Никто не мог так усладить в парильне царя березовым веником, как он.

                Глава 33.

Сегодня был постный день,  и царю подали на обед только рыбное.  Иван Васильевич попробовал стерляжьей ухи,  съел пирог с палтусом и принялся за отварного осетра. 
Обедал он в  маленькой комнате вместе с  князем Никитой Одоевским и  князем Василием Ивановичем Шуйским.  Настроение у  царя  было превосходное, он шутил, много смеялся.
Похвалив осетра,  вытер полотенцем губы,  отпил глоток вина.  Он  еще держал  кубок  в  руках,  когда  в  дверях  показался бледный перепуганный лекарь.
- Ваше величество, - кланяясь, сказал Бомелий, - с нерадостной вестью я пришел.
Царь Иван поднял на него тусклые, впалые глаза.
- Царевна Марфа нездорова, ваше величество.
- Что  с  ней?  -  спросил царь,  не  чувствуя еще ничего плохого.  - Угорела, наверно?
- Ваше царское величество, я не могу сказать наверняка.
- Не тяни!
- Ваше величество,  я  думаю  есть основания считать,  что царевна отравлена.
- Опоили?  -  Царь поперхнулся, вскочил с кресла. - Не верю! Кто это может здесь,  в  опричнине!  А  другой никто без моего позволения не смеет войти во дворец!
- Ваше величество, - Бомелий с мольбой скрестил на груди руки, - я  принял все меры, может быть, удастся спасти.
Царь нащупал рукой сиденье. Сел.
- Малюту,  -  приказал он стоявшему около него Годунову. - Пусть не медлит.
Пока не пришел Скуратов, никто не проронил ни слова.
- Как  ты  мог допустить,  где были твои люди?  -  напустился царь на запыхавшегося Малюту.
- Что случилось,  великий государь?  - Скуратов бросил быстрый взгляд на лекаря.
Пожалуй, первый раз за многие годы он по-настоящему испугался.
- Мою невесту Марфу опоили! - И царь отвесил пощечину своему любимцу.
Малюта упал на колени и поцеловал ударившую его руку.
- Не гневайся на меня,  великий государь. - Голос Скуратова дрожал. - Если с  Марфой Васильевной что неладно,  я найду виноватого.  Найду,  не уйдет.
Иван  Васильевич постепенно осознавал случившееся.  Отравили невесту! Его невеста Марфа Васильевна может умереть!  В глубине его души вздымалась ярость. Но он заставил себя побороть ее.
- Пойдем,   Бомелий,   со  мной,  я  хочу  видеть  царевну.  И  ты, Григорий.
Сам распахнув дверь в опочивальню Марфы, негромко сказал:
- Вон отсюда, все вон!
Боярыни, теремные девушки-прислужницы, обступившие постель царевны, в испуге кинулись к выходу. Царь каждую проводил тяжелым взглядом.      Осталась только боярыня-мамка Ульяна Сабурова.
Царь неровными шагами подошел к изголовью и увидел бледное, вровень с наволочкой, лицо и неестественно расширенные глаза невесты.      Всего десять дней прошло с  тех  пор,  как  он  выбрал ее  из  тысяч, молодую, пышущую здоровьем. А сейчас!
В глазах царевны Марфы стояли слезы.
- Спаси меня, великий государь, спаси меня! Я жить хочу!
Ивана Васильевича потрясли эти простые слова. До сих пор он никого не спасал,  а  только  губил.  А  теперь его  молодая невеста верит,  что  он всемогущ в жизни, ее государь.
Царь  уже  поверил,  что  Марфу  отравили.  Желание  спасти  ее  было настолько велико, что припадок бешенства, которого всегда все так боялись, не наступил. Царь обернулся к Бомелию.
- Не вылечишь царевну -  сожгу живого.  Посажу в  клетку и  сожгу,  - сказал он без гнева. - А ты, - кивнул Малюте, - всех, кто был около Марфы, бери в  пытошную.  Вечером я  сам к тебе прибуду.  Пытать,  пока не найдем злодея! А этого - напоследок. - Он посмотрел на лекаря.
- Ваше  величество,   -  опомнился  трясущийся  Бомелий,  -  я  прошу разрешения остаться у царевны. Лечить надо, не откладывая минуты. А вас, ваше величество,  прошу выпить две  ложки снадобья,  что я  вам приготовил вчера. Теплой воды сюда и много молока, - распорядился лекарь.
Он понял, что от жизни Марфы Собакиной зависит его жизнь.
- Лечи, - пересиливая себя, сказал царь. - И вылечи!
Самообладание стало  его  покидать.  Затряслись  ноги  и  руки.  Гнев неодолимой волной ударял в голову. Царь  круто  повернулся  к  двери.   Следом,   переваливаясь,  словно упитанный петух, спешил Скуратов, за ним семенила боярыня-мамка.
Думный дворянин тотчас выполнил повеление. Все, кто был поблизости от царевны со времени ее вступления во дворец, схвачены и брошены в застенок. Не зная, как быть дальше, Малюта отправился домой, поднялся в свою комнату и  надолго задумался. 
Пытать людей  бесполезно.  Марфу Васильевну отравил лекарь Бомелий.  Он,  Малюта, сам приказал ему. Василий Собакин хвалился уничтожить опричнину руками своей дочери.  Значит, он, Малюта,  поступил правильно.
Он защищал себя, свой дом, своих детей. Что делать? На этот раз все сложилось неудачно.  Марфа  Собакина понравилась царю,  он  и  не  подумал остановиться на Евдокии Сабуровой,  как предполагал Малюта. Возникло дело, в  котором он,  Малюта,  не вместе с  царем,  а против него. 
Но теперь не поправишь, назад не вернешь. Понемногу он привел мысли в порядок.
- Кто еще может быть заинтересован в смерти Марфы? -  спрашивал он себя. - Кто-нибудь из родственников покойной царицы Анастасии?  Начать с боярыни Шереметевой. У него на допросе она все скажет.  Скажет, что подсыпала яд, оговорит кого угодно.
Скуратов тяжко вздохнул. Времена пошли другие, оступиться легко. Он понимал,  что вера царя в опричнину поколебалась.  Нужно ли было искать вину Афанасия Вяземского? Или старика Алексея Басманова? Они были твердыми людьми, и царь им верил. С ними считались и земские.
- Я думал, что устраню своих соперников и мне будет вольготнее одному при царе,  -  признался он себе. 
Но  теперь Малюта видел,  что  события поворачивались не  так,  как хотелось. Вокруг царя появились люди, враждебные опричнине.
- А если найти новых друзей в лагере противников,  в земщине? - Малюта грустно усмехнулся. - Вряд ли. Буду там искать, потеряю последних у своих. Нет,  остался  один  верный  путь:  снова  убедить царя,  что  он  окружен изменниками,  что без опричнины, без верного Гриши ему не прожить и одного дня, придумать, что-нибудь страшное.
- Марфа  -  царская  невеста.  Раз  ее  отец  хвалился  расправиться  с опричниной,  значит, он на что-то надеялся. Моя палка о двух концах: одним я  бью  врагов  опричнины,  другим  пугаю  царя.  Раз  измена  заползла  в Александрову слободу и  во  дворце  отравляют невесту царя,  значит,  враг силен и опричнина государю нужна. Должна быть нужна!
Поздно вечером Скуратов плотно поужинал, снял со стены тюремные ключи и подвесил их к поясу.  Накинув на плечи плащ, подбитый мехом, взяв в руки слюдяной фонарь,  он отправился в  пытошную.  Царь,  хоть и  грозился,  но не пришел. На следующий день царь Иван посетил больную невесту.
- Полакомься,  Марфенька,  в  нашем саду выросло.  -  Он  протянул ей большое красное яблоко.
- Спасибо, великий государь.
- Скоро  свадьба,  голубушка,  царицей  станешь,  веселей  смотри,  - старался он ее подбодрить.
- На сердце тяжело, великий государь, и тело ломит.
Царь прикоснулся к побледневшей щеке Марфы сухими холодными пальцами.
- Не лечит разве Бомелий?
- Лечит,  великий государь. Однако здоровья только чуть прибавляется. Но ты спасешь меня?
- Оздоровеешь. А что, разве плох лекарь?
- Нет, он старается. - Девушка не хотела обижать немца.
Царь поцеловал в лоб невесту и, мягко ступая по толстому ковру, вышел из опочивальни. У дверей слуги с трепетом ждали его.
- Развеселить царевну -  не то всех на конюшню.  Запорю!  - Царь Иван хмуро посмотрел на дрожавших от страха женщин.
- Сделаем,  великий государь, - ответила старшая верховая боярыня. - Постараемся, батюшка.
Царь кивнул головой.
- Не крепка царевна к твоей государевой радости,  - осмелела боярыня.
- Ох, как не крепка!
- Старая ворона!  - рассвирепел царь и ударил ее вдоль спины посохом.
- Будешь каркать, плетей отведаешь!
Боярыня всхлипнула и повалилась на пол. Между тем в Александровой слободе готовились к свадьбе. Царь Иван вызвал из Москвы митрополита Кирилла.
- Святой отче, - сказал он, получив благословение, - я мыслю с Марфой Собакиной повенчаться.  Люблю бога  и  верю ему.  Буду его  молить,  чтобы исцелил царицу, мою жену. Может быть, и спасу ее тако.
Царь  думал,  что  простую девицу  Марфу  бог  может  и  обойти своей милостью, а царица, жена великого государя всея Руси, будет под его особым покровительством.
- И ты, святой отче, молись за Марфу.
- Буду, - покорно ответил митрополит. - Велика милость божья.
Последние дни царь часто задумывался об одном и том же.
- Мою невесту Марфу отравили в  опричном дворце.  Вход в  Слободу только по  моей особой милости.  Можно ли верить ближним слугам -  опричникам. От домашнего вора, говорят, не убережешься. Пустили же они Девлет-Гирея к Москве и мечей не зазубрили.  Царь должен быть прозорлив,  а я? 
- Кто же отравил Марфу,  кому нужна ее  смерть?  Вряд  ли  московскому боярству страшен ее  отец Большой Собакин.  Он  пришел в  закоснение и  отчину свою потерял за бедностью. И родни мало. Нет, боярам его страшиться нечего.  И смерть Марфы боярам не надобна.  Но кто же тогда ее отравил?  -  еще раз спросил он себя. - Зачем понапрасну ломать голову, Гришка найдет, кто. А уж тогда позабавимся.
Глаза царя сверкнули из темных провалов. 28 октября 1571 года была назначена свадьба. Приближалась зима.  Деревья  давно  стояли  голые.  По  ночам  легкий морозец покрывал лужи на дворе тонкой корочкой льда.      Погода держалась ясная, солнечная.
Малюта Скуратов получил великую милость.  Зять его, Борис Годунов, не имея знатного сана,  стал на свадьбе дружкой царицы Марфы,  а  жена Бориса Мария, дочь Малюты, - свахой.
Все шло по старинному обычаю. В небольшой горнице приготовили постель на тридевяти снопах.  Стены завесили шелками, а по углам воткнули стрелы с сорока соболями на каждой.
Под соболями на лавках поставили свадебный мед. Марфа ждала царя в соседней горнице.  Она сидела на высоком кресле, и рядом с ней сидела ее сестра Ольга. Невеста похудела и побледнела во время болезни,  но  казалась еще красивее. 
Боярыни сидели по лавкам, а слева стояли бояре со свечами и караваями хлеба. Царь Иван вошел в  горницу со  своими свадебными боярами,  поклонился образам, подошел к невесте, приподнял с кресла ее сестру Ольгу, сам сел на ее место. Священник читал молитву.
Жена  тысяческого расчесала волосы жениху и  невесте.  Одела невесте кику с  навешенным покровом,  а  жениха осыпала хмелем из  большой золотой мисы.  Дружка  жениха  резал  хлебы  и  сыр,  ставил перед  новобрачными и рассылал присутствующим, а дружка невесты Годунов раздавал малые полотенца.
Немного посидев с  невестой,  царь отправился к венчанию в церковь со всеми своими боярами, а на месте, где сидел, положил сорок соболей.      На разукрашенных санях поехала в  церковь невеста,  а перед ее санями несли свечи и караваи хлеба.
Обряд  совершал митрополит Кирилл в  соборной церкви.  После венчания новобрачным дали вина.  Царь бросил опорожненную скляницу оземь,  разбил и потоптал ногами. Никто не смел ступить ногою на эти стекла.
Митрополит, а за ним все бояре поздравляли молодоженов. Царица устала и  держалась из  последних сил.  Выходя из  церкви под  торжественный звон колоколов,  она, тихонько вскрикнув, покачнулась и потеряла сознание. Царь едва успел ее подхватить. Среди приближенных началось смятение. 
Несколько боярских жен  взвыли дурными голосами.
- Перестать! - гневно крикнул Иван Васильевич, все еще держа на руках царицу, глядя на всех страшными, выпученными глазами.
Причитания разом стихли. Долго Марфа Васильевна лежала без памяти на  своей золоченой кровати. Лекарь, видя свою смерть, метался возле больной,  то  ставя ей грелки на ноги, то прикладывая лед к голове.
Через три  дня жертве Малюты- Бомелия стало немного лучше,  и  царь решил женить сына Ивана на Евдокии Сабуровой. Вторую  свадьбу  сыграли  4  ноября.  Но  свадебные пиры  закончились похоронами. Через неделю скончалась молодая царица Марфа Васильевна. Царь получил неожиданный удар и  страдал. 
Но страдал не потому,  что потерял любимого человека. Любви к Марфе он не чувствовал.  Ему было жаль самого себя.  Он  досадовал на  бога,  считая его  несправедливым. 
Почему всевышний не внял его мольбам,  зная,  что он, царь Иван, женился на Марфе для ее исцеления? Молился о здравии царицы не только он, но и митрополит и монахи по монастырям. 
А вышло,  что он,  великий государь,  обладавший на земле  почти  божественной силой,  по  слову  которого умерщвлялись тысячи людей,  не  смог  сохранить жизнь  одному  человеку  -  своей  жене.  Царь чувствовал себя униженным.
Матвей Постников, которого оговорила боярыня Шереметева, по приговору царя был  бит  плетьми до  смерти.  В  своей вине Постников не  сознался и никого  другого не  назвал,  несмотря на  страшные пытки. 
Лекаря  Бомелия прежний царь Иван послал бы  на  костер,  он  никогда не  забывал подобных обещаний.  Теперешний царь раздумывал,  что сделать с провинившимся? Через неделю после смерти царицы он призвал Бомелия в свои покои. 
Лекарь пришел зеленый от страха.  Оскалив редкие мышиные зубы,  с  воплем бросился он на колени.
- Это был сильный яд,  я не мог ничего сделать.  Пощадите,  пощадите, ваше величество!
- Разве ты знаешь сильные и  слабые яды?  -  спросил царь без всякого интереса, чтобы только спросить.
- В моей аптеке есть две дюжины лекарств, смертельных для человека, - ответил, не поднимаясь с колен, немец. - Соединив их в разных количествах, я могу приготовить яд, от которого человек умрет в назначенное время.
У царя пробудилось любопытство:
- Почему ты говоришь о лекарствах, которые убивают?
- И лекарство есть яд,  и яд есть лекарство, - ответил Бомелий. - Все зависит от количества: много - убивает, мало - исцеляет.
Иван Васильевич в задумчивости теребил свою редкую бородку.
- Великий государь,  - взмолился лекарь, - пощади меня. Я буду тебе полезен. Без всякого шума я уничтожу любого врага, стоит только пригласить его на  обед, или на  ужин.  Он  умрет не  за  столом,  нет,  это совсем не разумно.  Он может умереть на следующий день, через три дня, через неделю. И никто не подумает,  что твой враг умер по твоему приказу.  Никто,  кроме меня,  не  сможет  этого  сделать.  Григорий Лукьянович очень  верный тебе человек, но он грубо работает. Его вся Москва считает злодеем и убийцей. Зачем это тебе?  А  твои болезни,  великий государь,  я  буду лечить лучше любого другого. Я нужен тебе, великий государь.
Иван Васильевич барабанил пальцами по ручке кресла.  Он подумал:  и в самом  деле,   один  такой  врач,   как  Бомелий,  может  заменить  многих опричников. И решил сохранить его.
- Добро,  -  сказал он,  -  встань и живи.  Ответь мне, - помедлив, добавил царь,  -  все ли  яды смертельны, или во благовремении можно спасти человека?
- Я  знаю противоядия почти от  всех ядов,  только от двух я  не могу спасти - они действуют мгновенно.
- Добро, будешь моим лекарем и тайным советником.
Елисей  Бомелий поднял  голову.  Его  плутовские глаза  встретились с сверлящими черными глазами царя.  Сейчас  в  них  не  было  гнева.  Лекарь бросился к царской руке,  осыпая ее поцелуями.  Он не чувствовал под собой ног от счастья.
- Я  могу сделать восковую свечу с отравленным фитилем.  Она ничем не отличается от других свечей, но если человек посидит с ней час - он умрет.
- Добро,  добро, - кивнул царь. И это ему понравилось, о таких свечах он раньше не слышал.
- А  почему,   ваше  величество,   вы  не  употребляете  казнь  через повешение?  За шею, - осмелев, спросил Бомелий. - В аглицком государстве считают эту казнь очень удобной. Никакой крови.
- В аглицком государстве,  - с презрением сказал Иван Васильевич. - Разве  там  христиане?  Разве  там  думают о  душе?  Я  казню  тело,  но православная душа идет ко всевышнему чистой.
- Не  понимаю,   ваше  величество,   что  может  случиться  с   душой повешенного?
- Душа человека,  повешенного за шею,  должна выходить низом,  и  это поганит ее. Понял теперь? - добавил царь с чувством превосходства.
- Понял, вы правы, ваше величество, - низко склонился лекарь.

                Глава 34.

15 апреля 1572 года к Тихвинскому монастырю подъехала крытая  колымага, окруженная конными опричниками. Впереди, грузно  навалясь  корпусом  на  шею коня, скакал сам Малюта Скуратов.
Приехавших, очевидно, ожидали, потому  что перед  ними  широко  распахнули  железные  монастырские   ворота.   Колымага остановилась  у  паперти  соборного  храма.  Опричники  спешились. 
Скуратов подошел к колымаге, отворил дверку и отдал несколько отрывистых  приказаний. Из повозки  вынесли  какую-то  фигуру,  с  головой  закутанную  в  шубу.  Ее пронесли в храм,  где  собрались  монахини,  с  игуменьей  во  главе. 
Перед царскими вратами  стояло кресло, на которое посадили  принесенную. Шубу сбросили, и монахини увидели бледное лицо,  на  котором  странно  выделялись большие, полубезумные глаза. Женщина  была  простоволоса. 
Густые,  длинные волосы в беспорядке разметались, раскинулись по плечам,  перекинулись  через спинку  кресла.   Руки и ноги были связаны.   Очевидно,   несчастная сопротивлялась и прибыла в монастырь не  по  своей  воле.  Это  была  царица Анна, четвертая жена Иоанна Васильевича.
Тускло мерцали лампады  перед  иконостасом,  колыхалось  красное  пламя свечей, шуршали рясы монахинь,  и  храм,  погруженный  в  полумрак,  казался склепом, в который опускают гроб. Началась  служба. 
Своды  храма  огласились  мрачными,  торжественными напевами.  Анна  относилась  ко  всему  безучастно.  В  ее  мозгу   мелькали отрывочные воспоминания о недавнем прошлом,  о  светлом  тереме,  в  котором жилось так весело и привольно.
О  милых  дружках,  с  которыми  она  коротала время. Потом это страшное утро. Опричники, которых она так  ненавидела, ворвались  толпой,   даже не дав одеться, грубо схватили. Она сопротивляется, кричит, ее хватают за волосы, тащат по полу, связывают, несут на заднее крыльцо, сажают в колымагу, везут.
Вдруг храм огласился истерическими воплями:
- Не хочу! Будьте вы прокляты: я царица! Не смеете!
Анна забилась в истерике. Малюта, стоявший возле кресла,  спокойно  вынул из-за пояса нож, обрезал конец пояса, скомкал его и засунул  в  рот  царице. Крики  умолкли.  Анна  билась  в  кресле,  не  произнося  ни  звука. 
Служба продолжалась. Затем  начался  обряд  пострижения.  Черные  фигуры  вышли  на середину храма, окружили кресло. Раздались  скорбные  напевы,  говорившие  о смерти.   
На  обычный  вопрос  епископа,  по  своей  ли  воле   постригаемая отрекается от мира и дает ли она обет строго  соблюдать  правила  иночества, ответил Скуратов. Анна лежала без сознания.
Через  час  царица  Анна  перестала  существовать.  Осталась  смиренная инокиня Дарья. А еще через час инокиня Дарья была посвящена в  схиму. 
Когда ее выносили из храма, на ее груди зловеще белел череп.  Ее  голову  покрывал капюшон, на котором тоже был вышит череп. Ее  заживо  погребли  в  одном  из монастырских склепов, где она прожила еще 54 года. Она скончалась в  августе 1626 года, уже после воцарения дома Романовых.
Расправившись  с  Анной   Колтовской,   царь   окончательно   перестал стесняться. До этого он все-таки  придавал  своим  похождениям  и  расправам хотя отдаленный вид законности. Теперь он сбросил и эту маску. Прежде  всего, он обрушился на род Воротынских и Ромодановских.
Старый князь Воротынский узнал о  гибели  своего  племянника  в  ту  же ночь. Он ожидал  этого  и  приготовился к бегству. Но его  упредили.
Верный  пес  Малюта,  узнав,  в  чем  дело,   сразу   понял,   что   Борис Ромодановский, по наивности, сыграл роль слепого орудия мести  и  немедленно отправил своих подручных к Воротынскому.
Князя застали в тот  момент,  когда он уже садился в возок.  Его задержали и отправили в застенок. На  следующее утро Иоанн сам присутствовал на пытке. Старик держался гордо. 
Истерзанный, с раздробленными костями, он продолжал твердить одно:
- Ничего не знаю. Ни в чем не повинен.
Он понимал, что его участь решена бесповоротно  и  надеялся,  по  крайней мере, спасти своих ближних. С этой  надеждой  он  и  умер.  Но  Иоанн  любил мстить до конца.
Покончив с князем, он велел обесчестить его двух дочерей  и сам присутствовал при  исполнении  этого  приказания.  Затем  в  Кремле,  на дворцовой  площадке,  состоялась  грандиозная  медвежья  забава,  во   время которой звери растерзали всех родственников Воротынского и Ромодановского.
Прошел год. Неистовства начали утомлять Иоанна. Для  удовлетворения своих страстей ему приходилось разъезжать, потому что, несмотря на  все  его строгости, бояре всеми мерами старались не допускать своих жен и  дочерей  в холостой дворец.
Царь пришел к убеждению, что  ему  надо  снова  жениться. Однако, опыт  четвертого  брака  показал,  что  на  разрешение  архипастырей надежды мало. Иоанн обошелся без такого разрешения. 
В  Спасо-Преображенском соборе в то время служил священник Никита,  бывший  опричник, возведенный в сан по настоянию  царя.  Этот  Никита  был  готов  подчиняться Иоанну во всем. 
Он охотно согласился повенчать своего повелителя. В ноябре 1573 года состоялся брак Иоанна Васильевича с  княжной  Марией Долгоруковой.  Этот  брак,  пятый  по   счету,   оказался   печальнее   всех предыдущих.
Несмотря на  то,  что  бракосочетание  было  совершено  без  разрешения патриарха, обряд был обставлен очень  пышно.  В  Москву  собрались  именитые люди со всех концов  государства.  Звонили  колокола  московских  соборов  и церквей, народу было выставлено щедрое угощение. Все ликовали.
На следующее утро Иоанн вышел в приемную палату  с  нахмуренным  лицом. Все  насторожились,  хотя  никто  не  знал   причины   мрачного   настроения новобрачного. Выслушав несколько докладов, царь махнул рукой и ушел к  себе.
Скоро по дворцу  разнеслась  весть,  что  царь  с  царицей  уезжают.  Скрипя полозьями по свежему снегу, царский поезд  покинул  Кремль  и  направился  в Александровскую слободу.
Там в то время  был  обширный  пруд,  переполненный рыбой. Этот пруд носил название царского, потому что  из  него  поставляли рыбу для царского стола.
Тесный, но уютный  дворец  Александровской  слободы был любимым местом отдыха царя. Туда он уезжал нередко, а  потому  никто  не удивился, узнав, что Иоанн отправился в Александровку.
Юная царица с любопытством глядела на народ,  приветствовавший  царский поезд  низкими  поклонами.  Такие  почести  ей  воздавались  впервые. Скоро показались приземистые постройки Александровской слободы. 
Возки  въехали  в дворцовую ограду и остановились у узорчатого крыльца. Царь,  не  проронивший во время пути ни одного слова,  молча  вылез  из  возка  и,  не  отвечая  на поклоны дворцовых людей, прошел в свои хоромы. За ним последовал Скуратов.
Через полчаса  обитатели  Александровской  слободы  шепотом  передавали друг другу новости о новой, непонятной затее грозного царя: десятки людей  собрались на не совсем окрепшем  ледяном  покрове  царского  пруда  и  стали  вырубать огромную полынью.
По слухам, царь  выразил  желание  ловить  в  озере  рыбу. Причуды царя давно перестали  удивлять  его  подданных,  но  царская  рыбная ловля зимой, при сильном морозе, все-таки показалась чересчур странной, и к пруду начали стекаться толпы любопытных.
К полудню добрая треть пруда была  очищена от льда. У края  полыньи поставили высокое кресло. Пешие и конные ратные окружили пруд, не  допуская на лед  никого  постороннего. 
Уже  близились  сумерки,  когда  распахнулись ворота дворца, и оттуда показалось странное шествие.  Впереди  на  коне  ехал сам царь. За ним следовали пошевни, на которых лежала  царица  Мария. 
Она  была без памяти, но, тем не менее, ее  тело  было  крепко  прикручено  к  пошевням веревкою. Шествие замыкали опричники,  с  неизменным  Скуратовым  во  главе.
Царь въехал на лед, сошел с коня и уселся в кресло. Пошевни остановились  на берегу. Иоанн знаком подозвал к себе Малюту и  сказал  ему  несколько  слов.
Скуратов вышел на середину  пруда  и  обратился  к  собравшимся  зрителям  с речью.
- Православные! - громко сказал он. - Се узрите, как наш Великий  Государь карает изменников, не щадя никого. Долгорукие изменили царю,  повенчали  его на княжне Марии, а княжна еще до венца слюбилась с кем-то, и о том  государю ведомо не было. И решил государь ту Марию отдать на волю Божию.
После этих  слов  Малюта  подошел  к  пошевням,  достал  нож  и  уколол запряженную в них лошадь в круп. Лошадь  сделала  скачок.  К  ней  подбежали опричники и стали осыпать ее ударами. Испуганное животное бросилось  вперед, не разбирая  дороги. 
Через  несколько  секунд  раздался  всплеск,  полетели брызги,  и  лошадь,  вместе  с  пошевнями  и  привязанной  к  ним   царицей, погрузилась в ледяную воду.
Зрители невольно ахнули. Затем наступило глубокое  молчание.  Все,  как зачарованные, глядели на поверхность пруда, где расходились широкие круги  и поднимались  пузыри.  Наконец,  вода  успокоилась  и   снова   приняла   вид зеркальной глади.
Царь поднялся со своего кресла, снял шапку,  перекрестился и сказал:
- Воля Господня свершилась.
Затем он сел на коня и в  сопровождении  опричников  уехал  во  дворец, куда по его распоряжению уже были собраны все красивые женщины слободы.  Там началась оргия,  длившаяся  до  утра.   
Обыватели  Александровской  слободы, потрясенные казнью новой царицы,  пугливо  ютились  по  домам.  Но  и  через запертые окна до них доносились  пьяные  крики  опричников,  слонявшихся  по улицам слободы и искавших случая разгуляться.
Только к утру  все  затихло, а вечером царь, сопровождаемый едва протрезвившейся ватагой, выехал  в  свой Кремлевский дворец. В Кремле настали унылые дни. С раннего утра до  поздней  ночи  протяжно звонили колокола.
В Москву переселились нравы Александровской слободы:  царь снова превратился в игумена, его приближенные - в монахов. По крайней  мере, по одежде. Опять начались долгие ночные богослужения, которые совершались  в храме Спаса на Бору, и опять за службами  следовали  безобразные  оргии. 
Но теперь Иоанн, по крайней  мере,  соблюдал  внешние  приличия.  Он  регулярно выходил утром в приемную палату, выслушивал  доклады  и  клал  резолюцию. 
В последних стала  проявляться  даже  некоторая  мягкость,  которая  до  этого времени была совершенно чужда Грозному. Малюта, желая угодить царю, приказал схватить Петра Долгорукого,  брата утопленной Марии.
Княжича подвергли  жестокой  пытке,  добиваясь,  чтобы  он назвал лиходея, погубившего царицу. Несмотря  на  страшные  мучения,  Петр Долгорукий неизменно отвечал:
- Сестру Марию погубил лишь один лиходей, - царь Иоанн Васильевич.
Скуратов доложил царю о неслыханном упорстве княжича.
Иоанн внимательно выслушал доклад и приказал:
- Отпустить Петра Долгорукова в его вотчину, да не поставятся ему в  вину прегрешения его сестры, за кои он ответ держать не может.
Все  были  поражены  такой  необычной  снисходительностью   царя,   но Скуратов, лучше всех знавший  изменчивый  нрав  грозного  властелина,  решил поступить  по-своему:  он  отправился  в  застеночный  каземат,  где   лежал полумертвый молодой Долгорукий,  и  собственноручно  дорезал  его. 
Царю он сообщил:
- Княжич Петр  скончался  от  неведомой  хвори. 
Верный  слуга исправлял ошибки своего господина. Малюта не ошибся. Молитвенное  настроение Иоанна  продолжалось  недолго. Через две недели  после  гибели  Марии  Долгоруковой  в  Кремлевском  дворце началась иная жизнь.
Замолкли соборные  колокола,  черные  шлыки,  мантии  и рясы  исчезли,  и  бешеным  потоком  понесся   прежний   разгул,   воцарился откровенный разврат.
Приспешники Иоанна никогда еще  не  доходили  до  такой  бесшабашности, какая бурными волнами разлилась по Москве в начале 1574 года.  Все  более  и менее зажиточные люди спешили покинуть столицу, или, по крайней мере,  увезти из нее своих жен и дочерей.
Приемы во дворце прекратились. Все дела вершили дьяки и  думные  бояре. Царь, измученный бессонными  ночами  и  попойками,  вставал  поздно,  иногда после полудня.
Страшно  похудевший,  совершенно  лысый,  с  лицом,  покрытым морщинистой кожей коричнево-зеленоватого цвета, он производил  впечатление выходца  из  могилы,  и   внушал   ужас   даже   своим   приближенным.   
Его раздражительность достигла крайних пределов. Достаточно было  одного  слова, чтобы привести его в состояние ярости, граничившее с полной невменяемостью.
Поднявшись с постели, царь требовал к себе омывальщиц. Это были выбранные им самим красивые женщины, на обязанности которых  лежало обмывание хилого  царского тела теплой  водой и обтирание  его  душистым маслом.
Во время обмывания царь сидел на табурете,  сбросив  с  себя  всякие покровы. Иногда он при этом ложился, и тогда получалось  полное  впечатление обряда обмывания покойника.
За обмыванием  следовало  облачение,  во  время  которого  Иоанну  тоже прислуживали женщины. Несмотря на видимую дряхлость, царь в  это  время  ревностно  занимался государственными делами.
По  его  приказанию  был  основан  город  Уфа,  все многочисленное  население  башкирских  степей  признало  своим   повелителем русского царя и присягнуло ему в верности. Русь росла.
Помимо востока, где граница царства раздвинулась  до  Сибири,  Урала  и Астрахани, Иоанн стремился проникнуть и в сторону запада. Война  с  Ливонией затянулась и обещала  мало  хорошего. 
Честолюбивый  царь  стал  мечтать  о Польше, поддержкой которой пользовалась Ливония. В это время в Швеции царствовал полупомешанный Эрик, сын Густава  Вазы. Шведский  король  в  жестокостях  мало  отличался  от  Иоанна  IV, 
Как  все властители, не имеющие ничего общего со своим народом, Эрик дрожал  за  свой престол и всеми мерами старался искоренять крамолу. При этом он  не  щадил никого. 
Ему донесли, что  его  брат  Иоанн  пользуется  любовью  населения. Этого  было  достаточно,  чтобы  заподозрить  принца  Иоанна  в   стремлении захватить власть, и его, по приказанию короля,  заключили  в  тюрьму. 
Иоанн был женат  на  сестре  польского  короля,  Екатерине,  за  которую  когда-то сватался русский царь. Узнав о заточении принца,  Иоанн  снарядил  в  Швецию особое  посольство.   
Царь  обещал  шведскому  королю  навеки  уступить  ему Эстонию с Ревелем, помочь ему в войне против польского короля  Сигизмунда  и доставить возможность заключить выгодный  договор  с  Данией  и  Ганзейскими городами.
За это  он  требовал  лишь  одного:  выдачи  ему  Екатерины.  Эрик согласился на эти условия. Возможно, что сумасбродная затея  Иоанна  удалась бы, но вмешались члены шведского государственного совета.
Они приложили  все старания к тому, чтобы не допустить русского чрезвычайного  посла  к  Эрику. Воронцов  прожил  в  Стокгольме  одиннадцать   месяцев,   тщетно   добиваясь аудиенции у короля.
За это время в Швеции  был  подготовлен  государственный переворот. Больного Эрика свергли, и на  престол  вступил  его  брат  Иоанн, после чего о выдаче Екатерины, конечно, не могло быть и речи.
Русский царь узнал  о  постигшей  его  неудаче  за  несколько  дней  до возвращения Воронцова. Иоанн, вообще не привыкший сдерживаться,  дал  полную волю своей  ярости.  В  эти  дни  даже  такие  приближенные,  как  Скуратов, Басманов и другие боялись попадаться ему на глаза. 

                Глава 35.

В  эти  же  недели судьба готовила царю  Ивану еще  один  удар.  В морозный  декабрьский день  гонцы  из  Юрьева  принесли неожиданную весть. Войдя  в  горницу,  боясь  взглянуть  на  царя,  они  молча  повалились на четвереньки и поползли к его ногам.
- С чем пришли? - пронзительно вскрикнул царь Иван, чуя недоброе.
- Измена,  великий государь,  -  сказал боярский сын Микита Силов, не поднимая головы.  -  В  городе Юрьеве немецкая дружина перешла на  сторону короля Жигимонда.
- Говори толком,  все  говори!  -  Царь  вскочил со  своего места.  - Поднять их! - крикнул он телохранителям.
Гонцы мгновенно вскочили на ноги.
- Твои  доверенные Иоганн  Таубе  и  Элерт  Крузе,  великий государь, подговорили капитана немецкой дружины Розена,  состоящего на твоей службе, и он вознамерился взять в свои руки город Юрьев.
- Дальше!
- В воскресенье,  когда русские после обеда легли спать,  Розен напал на спящих.  Перебили стражу,  отворили тюрьмы,  выпустили узников,  и они, взяв оружие убитых, стали помогать изменникам.
- А что стрельцы, дети боярские?
- Те,  что  остались живы,  закрылись в  домах  и  стали обороняться. Подоспели стрельцы из  посада и  оружные русские купцы.  Капитан Розен  со своими воинами покинул город.
- Город  остался  в  наших  руках,   -  облегченно  произнес  царь  и перекрестился.
Лицо его прояснилось.
- В наших, в наших, великий государь! - обрадовались гонцы.
- Почему вам известно,  что опричники Таубе и  Крузе изменили мне?  - спросил царь, снова грозно нахмурясь.
- В доме,  где они жили, стрельцы нашли письмо от Жигимонда. Король в том письме обещал им многое.
- Где письмо?
Силов достал из-за пазухи бумагу и подал.
- Собаки шелудивые,  - прохрипел царь, прочитав письмо. - Я верил им, все им дал:  знатность, деньги, почет. Опричники! - Он швырнул письмо на пол.
Дьяк Василий Щелкалов нагнулся и поднял его.
- Где они? Поймать!
- Утекли, великий государь, к королю и женок своих и детишек увезли.
Царь затопал ногами.  Глаза его  закатились.  Он  зашатался и  словно слепой стал руками искать опору. Двое слуг подхватили его. Прибежал Бомелий со  склянкой в  руках  и  стал  поить  царя  пахучим лекарством.      Через два дня примчались новые гонцы из Юрьева.
- Порядок в городе восстановлен,  -  доложили они.  - Жители города не поддержали изменников.  Таубе и Крузе призывали их,  но жители, помня твое грозное имя, отказались и закрылись в своих домах.
Царя  Ивана поразила измена лифляндских дворян-опричников.  Он  снова подумал, что полагаться на корыстолюбивых, потерявших стыд и совесть людей опасно.
- Только тому, кто ищет благоденствия своему отечеству, своему царю больше чем собственное благополучие,  можно доверить свою судьбу,  - решил царь,  - а те, кто зарится на почет, деньги и знатность, верны до тех пор, пока не найдут другой выгоды.  Мерзавцы, выбрали тяжкое время! Хотели мне нож в спину всадить. Ладно, посчитаемся.
В  конце уходящего 1571  года  царь Иван приехал в  Новгород с  целью отомстить шведскому королю Иоганну. Готовилась война. В Казанскую землю царь послал Василия Тюфякина и Григория Мещерского, приказав им собрать казанских князей,  и  татар,  и черемису,  и мордву и, собрав, за собою вести в Новгород.
В  Кириллов  монастырь царь  Иван  и  митрополит отправили грамоты  к игумену и старцам, просили их молиться о победе над врагом. Однако до войны дело не дошло.
10  января 1572 года царь вызвал в  Новгород опальных шведских послов из  Мурмана и  в  тронной речи объявил им новые условия заключения мирного договора.  Король Юхан  должен заплатить 10  тысяч ефимков за  оскорбление послов Воронцова и Наумова в Стокгольме, уступить свои владения в Ливонии, заключить союз против Дании и  Литвы. 
Кроме этого,  царь требовал,  чтобы Иоганн именовал его в  грамотах властителем Швеции и прислал в Москву свой герб для изображения на царской печати. Царь Иван исчислил все вины короля. 
А про себя объявил,  что, требуя от Ирика Катерину Ягеллонку,  считал ее бездетною вдовой и, следовательно, не нарушал божественного устава.      Послы уверяли,  что их  новый король во всем исправиться и  будет бить челом.  Они  подписали грамоту,  где  указывалось,  чего  требует  великий государь русский и что он переменил к Швеции гнев на милость и согласен не воевать ее владений до троицына дня.
Бояре расспрашивали шведского епископа Павла о  юной  сестре короля и давали понять, что царь Иван может на ней жениться. С  епископом Павлом царь  отправил королю письмо:
- Ничем не  умолишь меня,  если не откажешься от Ливонии. Надежда твоя на цесаря римского есть пустая. Говори что хочешь, но словами не защитишь своей земли.
С тем шведское посольство и отбыло, умоляя русских мирно ждать ответа из Стокгольма.

                Глава 36.

Наконец,  ему  доложили, что Воронцов  вернулся.   Иоанн  как-то  сразу  притих.  Он  велел  передать Воронцову, что желает видеть его во дворце на следующее утро.
В обычное время, около десяти  часов  утра,  Воронцов  был  в  приемной палате. Согласно установившемуся обычаю, боярин Воронцов, как  названный  по личному повелению царя, стал  около  трона. 
Вышел  царь.  Всех  удивил  его добрый вид. Иоанн весело улыбался, ласково отвечал на поклоны.  Усевшись  на трон, он обратился к присутствующим с небольшой речью, в  которой  восхвалял заслуги боярина Воронцова.
- И за те его заслуги, - сказал царь в заключение, - жалуем мы боярина  Никиту   Воронцова нашим псарем.
Седой Воронцов пошатнулся при этих словах.
- Великий Государь! - сказал он дрожащим голосом. - Я верно служил  твоему родителю, блаженной памяти государю Василию Иоанновичу. Служил тебе верою  и правдою. Не заслужил я твоей немилости. Лучше вели казнить, а  в  псарях  из рода Воронцовых никто не хаживал.
Царь усмехнулся и сказал:
- Ин ладно, боярин  Никита.  Псарем  не  хочешь  быть,  останься  в  моих палатах. Быть тебе скоморохом. Недаром там год пробыл  и  с  пустыми  руками приехал.
По знаку царя принесли усеянное бубенцами шутовское платье. Услышав  звон бубенцов, Воронцов выхватил  кинжал,  бросился  в  угол  приемной  палаты  и крикнул:
- Не дамся! Убью!
- Не убьешь, - спокойно заметил Иоанн, поднимаясь с  трона. -  Я  тебе  сам   жалованный кафтан надену.
С этими словами  царь  направился  к  Воронцову,  стоявшему  в  углу  с занесенной над головой правой рукой, в которой он судорожно  сжимал  рукоять кинжала.
Все замерли в ожидании.  Царь  медленно  приближался  к  боярину. Воронцов растерянно глядел  па  него. Когда Иоанн  подошел  к  нему  почти вплотную, боярин захохотал и крикнул:
- Так значит ты, Иоанн Васильевич, Воронцовых на поругание  отдаешь?  Не   быть тому во веки!
И, прежде чем его успели схватить за  руки,  он  размахнулся  и  вонзил кинжал себе в левый бок. Удар пришелся  в  сердце.  Через  секунду  на  полу лежал труп.
Иоанн хрипло рассмеялся и сказал, обращаясь к Скуратову: 
- Ну, Малюта, тебе работы убыло. А то пришлось бы повозиться с этой падалью.
Тело боярина Воронцова унесли. Прием продолжался. Иоанн  совсем  невзлюбил  Москву.  Почти  все  время  он  проводил   в Александровской слободе. У него все чаще  случались  истерические  припадки, во время которых он был окончательно невменяем. 
Тогда от него  бежали  все. За  припадками  обычно  следовал  полный  упадок  сил,  а  потом  начинались галлюцинации. В один из таких моментов ему показалось, что  на  позолоченном куполе церкви Александровской слободы  сидит  утопленная  Мария  Долгорукая.
Это было ночью. Царь немедленно велел провести по куполу  черные  полосы.  В другой раз ему показалось, что  на  паперти  храма  стоит  замученный  князь Вяземский. 
Полубезумный  царь  велел  поставить  вокруг  паперти   железную ограду, “чтобы не повадно было ходить туда кому не след”. Во дворце Александровской слободы был  настоящий  гарем.  От  восточных гаремов  он  отличался  только  тем,  что   находившиеся   в   нем   женщины пользовались широкой свободой.
У них не  было  евнухов,  доступ  к  ним  был открыт  всем  приближенным  царя.  Сам  Иоанн  уже  пресытился.   Придворные одалиски его не удовлетворяли. Он искал развлечений на стороне. 
Однажды  он заехал  к  своему  любимцу,  князю  Петру   Васильчикову.   У   князя   была семнадцатилетняя дочь Анна,  славившаяся  своей  красотой. 
Царю  она  очень понравилась и он предложил князю послать дочь во дворец. Гордый  Васильчиков отказался. Тогда Иоанн заявил, что он женится на  Анне,  и  на  другой  день прислал  к  Васильчикову  сватов. 
Отказать  царю   было   немыслимо.   Анна Васильчикова стала женою царя. Неизвестно,  кто  их  венчал,  но  во  всяком случае, царицей Анну не признавал никто. Патриарх  и  епископы  не  признали этот брак.
Впрочем, Иоанн и сам не добивался такого признания. С Анной Иоанн прожил всего три месяца.  Затем  она,  как-то  таинственно скончалась. Всем было объявлено, что она умерла от грудной  болезни,  хотя до брака Васильчикова была совершенно здорова.
Ее тело тайком,  ночью,  было вывезено  из  дворца  и  отправлено  в  Суздальский  девичий  монастырь  для погребения. Вообще, этот брак носил очень странный характер.
Подняв до  царицы Анну  Васильчикову,  Иоанн  не  приблизил  ко  двору   ни   одного   из   ее родственников, что совершенно противоречило традициям русских царей.
Иоанн не счел нужным проводить прах Анны до могилы. После похорон  царь был очень весел. Придворная жизнь потекла обычным порядком.
После  казни  князя  Вяземского  царь,  наряду  с  молодым  Басмановым, приблизил  к  себе  стремянного  Никиту  Мелентьева.  Это  был   пронырливый человек,  завоевавший  расположение  Иоанна  своей  готовностью  делать  по царскому приказу все, что  угодно.
Однажды  Иоанн,  желая  оказать  своему любимцу особое внимание,  заехал  к  нему.  Это  посещение  было  совершенно неожиданным для Мелентьева. Он, конечно, засуетился. Через  несколько  минут в  горнице,  где  посадили  царя,  появилась  жена   Мелентьева,   красавица Василиса.
Она внесла поднос с чарками и  стопой  заморского  вина.  Василиса низко поклонилась. Царь поднялся, взял  предназначенную  для  него  чарку  и сказал:
- Здрава буди, хозяюшка. А хозяину твоему укор за то, что  такую  красоту   до сей поры от нас скрывал.
Лицо Василисы покрылось густым румянцем. Скромная жена  стремянного  не смела мечтать о присутствии во дворце. Милостивые слова  царя  открывали  ей доступ  туда. 
Совершенно иное впечатление произвели слова Иоанна на Мелентьева. Он пригляделся к дворцовой жизни и  понимал,  что  его  семейной жизни грозит серьезная опасность. Он побледнел.
В глазах  сверкнул  недобрый огонек. Но он сдержался, отвесил низкий поклон и сказал:
- Благодарим на ласке, великий государь. Да продлит Господь твои лета.  А насчет Василисы скажу, что  негоже  бабе  стремянного  пред  царскими  очами быть. Ступай, Василиса. - Строго добавил он, обращаясь к жене.
Василиса еще раз поклонилась и вышла. При этом она  успела  бросить  на Иоанна лукавый вызывающий взгляд, который у женщин является одним  из  самых сильных оружий.
Когда она ушла, царь, не спускавший с нее глаз, сказал Мелентьеву:
- Сегодня же пришли Василису во  дворец.  Нечего  ей  здесь  губить  свою   молодость.
Мелентьев молча поклонился. Царь скоро уехал. Ни в тот, ни  в  следующий  день  Василиса  во  дворец  не  явилась.   Не появлялся там и сам Мелентьев. На третий  день  Иоанн  вспомнил  о  нем.  На вопрос, почему не видно стремянного, Скуратов ответил, что Мелентьев болен.
- А Василиса? - спросил царь.
- Тоже сказывается хворой, -  ответил  Малюта,  и  по  губам  его  скользнула легкая улыбка.
- Послать к ним немца-лекаря, - распорядился царь. - Да приказать  ему,  чтоб   прямо от них ко мне пришел.
Через  два  часа  лекарь  Бомелиус  явился  к  царю.  Он  сообщил,  что Мелентьев, точно, слегка нездоров, но  что  к  Василисе  его,  лекаря,  не пустили.
- Надо навестить хворого, - сказал Иоанн и добавил: -  Малюта,  захвати  с   собой фляжку вина.
Царь в сопровождении Малюты и Басманова отправился  к  Мелентьеву.  Тот лежал на постели. Последнее посещение Иоанна  его  потрясло,  и  он  заболел легкой формой нервной горячки.
Новое посещение царя было настолько неожиданно, что  челядь  совершенно растерялась и даже не успела уведомить Мелентьева.   Иоанн  прямо  прошел  в его спальню.
- Хвороба одолела, Никита? - участливо спросил царь, стараясь  придать  своему  голосу оттенок ласкового участия.
- Недужен, великий государь, - ответил  Мелентьев,  с  трудом  поднимаясь  на постели.
- Ничего, Никитушка, вылечим, Малюта! Дай-ка ему нашего вина.  Авось  ему   от него полегчает.
Мелентьев пристально взглянул на царя,  посмотрел  на  Малюту  и  понял все.
-  Государь!  -  дрожащим  голосом  сказал  он. -  Суди  тебя  Господь.  Я   противиться не смею. А только, коли  поднимется  у  тебя  рука  обидеть   Василису, с того света приду к тебе.

                Глава 37.

Иоанн хрипло рассмеялся и отвернулся.  В  это  время  Скуратов  подал Никите чарку вина. Тот перекрестился и залпом  осушил  ее.  Через  несколько минут на постели лежал труп.
Через два дня, после похорон Мелентьева, во дворце появилась  Василиса. Эта роскошная женщина сразу заняла первенствующее  положение.  Она сумела очаровать дряхлевшего Ивана, который  беспрекословно  исполнял  все   ее прихоти.
В  короткое  время  Василиса  Мелентьева  удалила  из  дворца  всех женщин, в которых она могла видеть соперниц. При  этом  Василиса  ухитрялась держать Царя  все  время  в  напряженном  состоянии,  не  допуская,  его  до физического сближения.
Она преследовала вполне определенную цель:  ей  нужно было сделаться царицей. И она добилась своего. Царь с ней обвенчался.      Разумеется, что о благословлении со стороны патриарха  немогло  быть  и речи.
Брак был явно незаконен, тщеславной Василисе  нужно  было  лишь  одно: именоваться царицей. Василиса держала Иоанна около себя в течении двух  лет.  За это время Иоанн будто переродился. Почти прекратились  казни. 
Иоанн  не  выезжал  в Александровскую слободу, его  припадки  случались  крайне  редко,  оргий  во дворце не было. Утром, во время приема, царь был ласков. Нередко он прерывал  приемы  и уходил во внутренние покои, чтобы  повидаться  с  Васелисой.  Все  вздохнули свободно.
     Как вдруг произошла катастрофа. Однажды Иоанн принимал Шведского посла.  Велась  крайне  важная  беседа относительно  уступки  побережья  Балтийского  моря.  Присутствовали  только самые приближенные люди.
Вдруг среди беседы Иоанн  встал  и  ушел.  Шведский посол был в полном недоумении. Иоанн быстрым шагом  направился  на  половину царицы. Он распахнул дверь. Василиса  стояла  среди  терема,  ее  лице  было покрыто румянцем, на  губах  застыла  деланная,  растерянная  улыбка. 
Иоанн крикнул обернувшись назад:
- Малюта!
Вошел Скуратов.
- Обыщи терем! - Обрывисто приказал царь и остановился, опершись на  посох.
Василиса побледнела, но не произнесла ни одного слова. Малюта стал осматривать  терем.  За  штофным  пологом  кровати он нашел сокольничего Ивана Колычева. Молодой красавец, видя, что его участь  решена, вышел на середину терема, смелым взглядом окинул дрожавшего от  ярости  царя и сказал:
- Государь! Винюсь перед тобой. Скрывать нечего. И ведаю,  что  меня  ждет лютая казнь. А только позволь мне напоследок правду сказать  тебе.  Загубил ты Василисиного мужа Никиту, губишь теперь и ее. Погляди на  себя.  Подумай, гоже ли тебе молодую жену иметь. Лучше бы ты сдох.
Острый  конец  царского  посоха  прервал  эту  речь.  Василиса  лежала  в глубоком обмороке. Царь забился в припадке, Шведский посол его не дождался.
На следующий день в  Александровской  слободе  происходили  похороны.  На окраине была вырыта широкая могила. Священник, совершавший богослужение,  не знал, кто лежит в двух гробах, которые  привезли  из  Кремля. 
Ему  даже  не назвали имен. От имени царя Басманов  передал,  что  поминать  нужно  просто “Усопших раб Господен”. Иоанн приучил священников к повиновению и  во  время отпевания над закрытыми гробами произносилось такое  необычное  поминовение.
В церкви присутствовал только молодой  Басманов.  Священнику  несколько  раз казалось, что в одном из гробов издается легкий шорох, но он  несмел  ничего сказать. Гробы вынесли и зарыли в общей могиле.
По  распоряжению  Басманова, холма над этой могилой не засыпали.    В одном из этих двух гробов лежал  Иван  Колычев,  а  в  другом  -  живая Василиса Меленьтьева. Вся обвязанная веревками, с плотно заткнутым ртом.
В кремлевском дворце снова завелся гарем. Опять начались массовые  казни. В первую  очередь,  конечно,  на  плаху  были  отправлены  все  родственники Колычева. 
Затем  пострадали  сородичи  Василисы  Мелентьевой.   Иоанн   был настолько  озлоблен,  что  сам  присутствовал  в  застенках  и   сам   пытал допрашиваемых.
Под пыткой сыпались оговоры, к допросу  привлекались  десятки людей. Потоки крови  лились  несколько  месяцев.  Наконец,  царь  пресытился казнями и занялся государственными делами.
За это время, однако, не оставлял мысли о новом браке и  подыскивал  себе невесту. Он выбрал Наталью Коростову, но встретил  неожиданное  препятствие: дядя Натальи, новгородский архиепископ Леонид, приехал  в  Москву  и  заявил царю, что он скорее убьет свою племянницу сам, чем отдаст  ее  на  поруганию Иоанну.
Эти смелые  слова  архиепископ  произнес  открыто,  на  приеме.  Все ждали, что царь придет в состояние ярости, но, к общему  изумлению,  Иоанн сохранил спокойствие и даже обласкал Леонида.
В тот же день на дворцовой площадке  состоялась  оригинальная  потеха.  С заднего крыльца дворца, вынесли какой-то  тюк,  зашитый  в  медвежью  шкуру.
Этот  тюк  положили  среди  площадки.  Затем  псари  привели  около  десятка огромных злых псов  и  натравили  их  на  тюк.  Псы  в  несколько  мгновений разорвали медвежью шкуру, а потом разорвали зашитого в  него  человека. 
Это был архиепископ Леонид. После приема его пригласили  в  стольную  палату, накормили, а затем связали и зашили в шкуру. Наталья Коростова, несмотря на ее сопротивление,  должна  была  поселится во дворце.
Она стала добычей  царя,  но  не  получила  звания  царицы.  Дядя невольно оказал ей плохую услугу. Наталья  пользовалась  расположением  царя всего несколько месяцев. Затем  она  бесследно исчезла. 
Возможно,  что  ее скелет найдут в стенах тех подземелий, которые теперь  начинают  исследовать в Кремле. Там Иоанн любил хоронить людей, которых почему-либо неудобно  было казнить публично.
Cлучалось и опричники сходили с ума от обилия душегубства и крови. Мужичонка со следами оспы на лице, которого Могила невесть как исхитрился приметить среди злобно насупленной боярской дворни, хорошо знал дорогу. И морочиться с ним не пришлось - дали только поглядеть на то, что сталось с прочими.
Проняло мужика, враз стал говорлив и угодлив. И вот теперь стоит, переминается с ноги на ногу в чавкающей болотной жиже, раболепно засматривает в едва различимые в предвечернем сумраке лица
верховых: вот, дескать, не слукавил, не обманул, привел, куда велено.
Верховые помалкивали. Не то, чтобы тревожились они, или в силе своей усомнились, - просто такого, увиденного, никто не ждал. Могила выпростал ногу из стремени, пнул мужика-провожатого в плечо, шепнул:
- Что ж ты, башка твоя пустая, плел? Нешто сторожки такими
бывают?
Мужичок всхлипнул, задышал часто-часто, собрался было пояснять да
оправдываться, но Могила, перегнувшись с седла, сгреб его пятерней за
бороду, прошипел в лицо:
- А ну, тихо. Потом выпрямился, глянул на
хмурящегося Волчару:
- Ну, говори, Евсей, чего делать-то? У меня уж сабля сама из ножен
выползти норовит.
Волчара молча супился, комкал в кулаке холеную бороду, цепко ощупывал взглядом открывшееся впереди строение. Крепкий частокол, тяжкие, медными полосами кованные ворота, вскинувшаяся в вечернее небо тесовая крыша, узкие окна-бойницы.
Вот тебе и сторожка. Экая хоромина - острог, да и только. И что же теперь? Сколько собрал боярин к себе в болотное логово холопей да приживальщиков?
Может статься, что десятков пять, а может и того поболее будет - терем большой, вместительный. Силы-то хватит вломиться в гадючье гнездо, как вот нынче утром в палаты его вотчинные вломились, и боярина порешить в рубке - тоже дело возможное.
Он хоть и стар, да не робок, сабли не напоив кровью бежать не станет, да только приказано живым его доставить, целехоньким. Удастся ли? Нельзя, чтобы не удалось. Григорий Лукьяныч Скуратов-Бельский к удачливым ласков и милостив, а к неудачливым строг.
Не верит Малюта в неудачливость, вот беда-то в чем. А в измену он верит охотно. Тихо за черным частоколом, ни железного звяканья, ни конских всхрапов, ни голосов человечьих - ничего не слыхать.
Но оконца светятся, есть там, стало быть, кто-то. Кто? Сколько их? Эх, незнание хуже пытки. И собаки на дворе не брешут. Почему? Неужто нету их там? Хоть и странно это, а похоже, что так. Иначе уж почуяли бы чужих, тревогу бы учинили.
А ведь частокол, пожалуй, не больно-то и высок, с коня перемахнуть -
плевое дело. Так что, понадеяться на авось?
Лес уже сделался по-ночному темен, и в беззвездном небе бурым
нечистым заревом дотлевал закат. Этак, скоро и руки своей не увидишь.
Под внезапным порывом не по-летнему стылого ветра неприязненно
зароптала жесткая листва окрестных кустов. Волчара знобко передернул плечами и вдруг решился:
- Вот что, братва, обложите мне эту берлогу со всех сторон, а как я
трижды вороной прокаркаю, лезьте через тын да ломитесь в терем - в окна, в
двери ломитесь, во все щели, без пальбы да крика, молчком, чтоб, как снег
на голову.
Он успел поймать за шиворот Могилу, наладившегося было вслед за
прочими, повернул его лицом к себе:
- Ты постой, тебе и тут дело сыщется. За этим вот присматривать
будешь. - Он мотнул бородой в сторону изводившегося нехорошими
предчувствиями мужика.
Могила злобно сплюнул. Это, стало быть, всем - веселая забава с острым железом, а ему - тоскливый караул над смердом никчемным. За какие такие грехи?
Однако вслух выражать свое недовольство он все же поопасался: Евсей парень горячий и пуще всего не любит, чтоб поперек ему говорили.
А Волчара уже и не глядел на Могилу.
Он слушал, как лесная темень оживает негромким похрустыванием, позвякиванием, как наливается она тихим сдержанным гулом, будто осыпается на болота тяжелый неторопливый дождь, - конные обтекают частокол.
Шумно, шумно ломятся, черти! А что делать? Конь
- не волк, чтобы красться на мягких лапах. Э, ладно. Авось прохлопает
боярская оборона. А хоть бы и не прохлопала - все равно не уйти ему. Только бы и впрямь он здесь оказался, пес.
Волчара тронул поводья, придвинулся ближе к мужику, едва не наехал
конем на не смеющего уклониться, проговорил тихо, вроде бы даже душевно, только от душевности этой несчастного ледяной пот прошиб.
- Так ты верно ли знаешь, что боярин твой здесь? Лучше уж сейчас
сознавайся, коли соврал.
- Батюшка, сам рассуди: где ж мне знать, наверное? Он же со мной
совета не держит. Мое дело - оседлай да подай, а куда он ехать удумал, то
ему одному ведомо. А только сам я вчерась слыхал, как боярин с
захребетником своим Еремой Сечиным уговаривался чуть свет
отправляться, да радовался, что дочку вскорости повидает.
Волчара круто заломил бровь:
- Стало быть, старый хрен дочь свою на болотах прячет? Давно ли?
- Давно, милостивец. - Мужик поскреб бороденку, подумал. - Годов пять уж минуло, как он эти вот палаты для нее выстроил.
- Слыханное ли дело, чтобы боярская дочь пять лет прожила в дебрях
дремучих! Ты не врешь ли?
- Да чтоб мне с места не стронуться! - истово закрестился мужик.
Заинтересованно вслушивающийся в их перешептывание Могила не утерпел, встрял:
- Что ж это боярин так блюдет ее, аль грешна?
Мужик только руками развел:
- Про то мне неведомо. Кто говорит, будто она, пятнадцати годков
отроду будучи, с Федотом-управляющим слюбилась да обрюхатела, и будто
родитель ее от срама упрятал. Может такое быть, потому как Федота этого по
боярскому повелению удавили. А иные говорят, что хворала она тяжко и лицом стала страшнее смерти. Может и так.
- А вернее всего, что и те, и другие брешут. Еще такой слух идет, будто дочь боярская - ведьма. Якобы по ночам в опочивальне у ней голоса не людские слышатся, собаки-де ее близости боятся, воют, словно над упокойником. А только и это брехня. Не может она ведьмой быть, потому как шибко богомольна. Было такое, что даже постриг принять собиралась, да родитель того не позволил.
Он примолк, потом протянул жалобно:
- Ну, зачем я тебе, князь-милостивец? Отпусти, век за тебя Бога молить
стану!
Волчара замотал головой, оскалился:
- Слышь, Могила, чего эта стервь удумала? Меня - меня! - князем
насмелился величать! Ах ты, гнида! Евсея Волчару со своим вшивым боярином уравнял. Да я таких, как твой князинька толстопузый, десятками давливал, их и сотня меня одного не стоит!
Он смолк вдруг, будто подавился своим яростным шипением, потому что, где-то за дальним углом черного частокола захлебнулся бесовским хихиканьем козодой-полуночник, ему откликнулся другой, третий - словно целая стая их хороводилась вокруг людского жилья.
И Волчара мягко тронул коня к частоколу, в руке его тускло взблеснуло железо, а вырвавшийся из глотки троекратный
зловещий выкрик могильной птицы заставил обомлевшего мужика судорожно перекреститься.
То-то небось встревожил небывалый птичий галдеж боярскую оборону! Ничего, пусть. Недолго им тревожиться - не дольше, чем жить.
Скрипя кольчугой о твердое дерево, Волчара перевалился через верхушки плотно пригнанных друг к другу бревен. Он слышал надсадное дыхание карабкающихся, спрыгивающих, бегущих; потом откуда-то из-под самой крыши терема-острога гулко и коротко громыхнула пищаль, отчаянный, звенящий страхом и злобой голос завизжал:
- Опричники! Царевы псы налетели! Палите, палите по окаянным!
И снова грохнуло - раз, другой - где-то на той стороне. Но палить уже было поздно. Дверь вышибли быстро. Когда она рухнула путаницей щепы и расколотых досок, навстречу из сумрака сеней ударила гремучая вспышка и у опричника, сунувшегося было вперед других, не стало половины головы.
Тяжелые брызги хлестнули Волчару по лицу, ноздри ожгло терпким горячим духом, и разум его утратил власть над взбесившимся телом. Дальнейшее помнилось смутно.
Медленно сползающий по стене человек с
рассеченным лицом, безуспешно пытавшийся отмахнуться от сабли дымящимся пистолем. Крутая, узкая лестница, гулкий топот собственных сапог, и выскочивший навстречу боярский челядинец сам напарывается на выставленный клинок.
Невесть откуда случившийся Могила, зубы ощерены, через всю рожу
кровавая полоса, рубится сразу с двумя, рыча и отплевываясь красным. Нога оскальзывается в липкой горячей луже, и удар топором наотмашь
достается бежавшему следом опричнику.
Тускло освещенная нарядная горница, перевернутый стол, из-под скатерти торчат ноги в лаптях. Исступленное опьянение резней окончилось так же внезапно, как и пришло.
Неожиданным для Волчары оно не было. Такое уже не однажды
случалось, и он сумел научиться сберегать в размываемом неистовством
разуме хоть самое главное из того, о чем следовало помнить.
И теперь все еще не смолкал у него в ушах собственный сорванный рев:
- Ищите боярина! Живьем его, вора, живьем. Для дыбы.
Волчара вздрогнул от внезапного дребезжащего лязга, мутно глянул на
выпавшую из онемелой ладони саблю. Тело, только что бывшее стремительным и яростным, отяжелело, дрожащие ноги подгибались в жалком бессилии.
                Глава 38.

Он неловко опустился на кстати подвернувшуюся лавку, опер подбородок на липкую от пота и не своей крови ладонь. Наступало похмелье, то самое, когда вдруг оказывается, что рубиться более не с кем, когда опустелый взгляд натыкается на такую же мутную пустоту в глазах приходящих в себя соратников, когда сердце заходится глухой изводящей болью при нечаянном воспоминании о том, что на небесах существует бог, перед которым рано, или поздно придется держать ответ.
Но сейчас Волчару угнетало иное. Он вдруг понял, что вновь не удалось взять проклятого боярина, что не было его здесь - слишком малочисленны были обороняющиеся. И дрались они зло, но бестолково, каждый сам по себе, а, значит, не чувствовали над собой твердую начальную руку.
Он дотянулся до окна, вышиб кулаком свинцовую решетку с заделанными в нее пластинами искристой слюды, высунулся остудить ночной сыростью пышущее жаром лицо.
Внизу смутно угадывались бродящие по двору темные фигуры, слышались невнятные разговоры, железное лязганье. Оружие собирают. Видать, челядинцы боярские пытались спасаться, выпрыгивая из окон. Зря пытались, конечно.
Никто из них уйти не сумел, и это хорошо. Но что же делать теперь?
Где-то рядом, за стеной, вдруг заржали веселыми жеребцами полтора
десятка мужичьих глоток.
Волчара дернулся, от неожиданности, вцепился было в заткнутый за пояс пистоль. Потом, опомнившись, сплюнул в сердцах, выругался.
Выискали уже себе забаву какую-то, дурни. У них-то голова ни о
чем не болит, знают, что Волчара сам позаботится обо всем. И ответ перед
Малютой, в случае чего, тоже не им держать.
От мысли, что кто-то веселится, когда он в отчаянии места себе не
находит, Волчара разъярился хуже, чем во время резни. Он вскочил и, пнув
ногой полуприкрытую дверь, с грохотом ввалился в соседнюю горницу, готовый размозжить забавляющихся о стены.
Ввалился и замер вдруг, до крови кусая губы. Это была не горница. Голые стены без окон, будто в келью монастырскую угодил Евсей из боярских хором, посредине - смятое ложе, а в углу, под образами, - она.
Босая, в полотняной простой сорочке, словно и не
княжеского рода, а так, девка сенная. Стоит спокойно, в лица толпящихся
перед ней не смотрит, смотрит поверх голов, и глаза ее - будто темный
осенний лед.
Правду сказал скудоумный смерд, и впрямь страшнее погибели это лицо. Верно, и в аду не выдумали для грешной души муки злее, чем равнодушная холодность серых прозрачных глаз.
Не думал Волчара, что еще живо в нем то, минувшее. Казалось, перегорело все до горькой золы, одна лишь злоба осталась. Сколько раз, грызя кулаки, тешил он себя видениями, как ворвется к ней, стискивая в руке свирепую сабельную тяжесть, как потешится, сочтется за все.
И вот - сбылось. Так что же ты не рад, Евсей Волчара?
Он вновь уперся испытующим взглядом в хрупкий большеглазый лик, будто и не смертной девушке принадлежащий, а ожившей иконе, из тех, что писали в древности истовые византийские мастера.
Нету в нем страха перед ввалившимися среди ночи заляпанными кровью бородачами, в нем спокойствие и отрешенность, да еле заметный презрительный изгиб плотно стиснутых губ.
А тонкие розоватые ноздри трепещут-подрагивают еле уловимо для глаз, а два невысоких холмика под тонким полотном вздымаются и опадают в мерном неторопливом дыхании.
- Лицом стала смерти страшнее. С Федотом слюбилась, боярин
от сраму упрятал.
Эх ты, мужик-деревенщина, обо всем-то ты в меру
куцего разума своего судишь! Да и где тебе правду выведать? Где тебе
знать, что худородный человечишко, вчерашний холоп рад был бы жизни себя лишить за одно только ласковое словечко из уст этой вот сероглазой
боярышни?
Что он, ополоумевший от любви, в ничтожестве своем осмелился
владетельному князю в ноги упасть, прося за себя его дочь? Где тебе знать,
как улюлюкала-потешалась дворня, когда боярин, даже имени не спрося, велел дерзкого собаками со двора проводить?
И она, наверное, тоже смотрела на его позор откуда-нибудь из окна нарядных палат, кривя губы презрительной холодной улыбкой. Это уж после дознался ее отец, что человечишко, в зятья ему
набивавшийся, то Малюты Скуратова стольник; что его сам государь и Великий князь московский и всея Руси за молодечество прилюдно в лоб целовал, не брезгуя худородством.
Вот тогда-то и призадумался боярин-князь. А призадумавшись, заопасался: как бы не вздумалось опричнику разбоем добыть
желаемое.
Такому ведь все с рук сойдет. Вот и появился терем-острог в болотной глуши. А того и не знал спесивец родовитый, что обласканный царем Малютин стольник по прозванию Волчара, крещенный Евсеем, скорей удавится, чем допустит в голову шалую мысль для собственной утехи воспользоваться выгодами государевой службы.
Много есть таких, которые служат корысти ради
и преданность Волчары мнят юродством, он же радеет лишь о царевой пользе и этим горд. И нынче не своей волей, а Малюты Скуратова повелением да глупостью, а вернее, что изменой дворового боярского мужика привелось вновь заглянуть в серые глаза той, что стала причиной страшного его унижения.
Ну, уж коли привелось, так он вправе взыскать с нее полною мерой.
Вот только хочется ли ему этого? Нет. Хочется другого. Хочется снова
сказать ей то, что шептал он, за день до позора своего, прокравшись в
княжеские владения.
Тогда она ответила:
- Уходи, или крикну людей. Лучше уж я пса подзаборного решусь полюбить, чем тебя. Чтоб ты захлебнулся в той невинной крови, что тобою пролита, душегуб!
Это после таких ее слов он настолько помутился в рассудке, что решился свататься, хотя мог бы не князю, а Григорию Лукьянычу в ноги упасть, и все бы сложилось иначе.
С глухим рычанием Волчара затряс головой, отгоняя вздорные мысли. Время ли скулить о привередливой девке, когда не выполнена государева воля? Притихшие при его появлении опричники настороженно переглядывались, кое-кто бочком убрался за дверь: дурит Евсей чего-то, серчает, ему такому на глаза лучше не попадать.
Волчара тяжело обвел налитым взглядом жмущихся к стенам, приметил пытающегося укрыться за чужими спинами Могилу, процедил злобно:
- Ты, почему здесь? Я тебе, где велел быть?
- Так я ж не поп, чтоб упокойников караулить, - возмутился Могила. -
Как принялись холопы князевы с крыши палить, так первая же пуля лапотнику этому аккурат в лоб угодила.
По бегающим глазам Могилы было видно, что врет он, что скорее всего, сам порешил проводника, торопясь дорваться до настоящего дела. Это ему припомнится, и припомнится скоро.
Могила и сам понял, что вранью его никто не поверил, а потому поторопился перевести разговор на другое:
- А мы, Евсей, подарочек тебе припасли, - он стрельнул глазами на
прислонившуюся к стене девушку, подмигнул. - Хороша?
Волчара молчал, морщился, рассматривал валяющуюся возле узких босых ступней растрепанную толстую книгу, бесформенную груду черного тряпья у стены, а Могила торопливо пояснял, что книгу эту боярышня читала при свете плошки, да выронила, увидев вооруженных, а та, в черном, видать, нянька, боярином к дочке приставленная.
Едва под саблю не подвернулась, старая дура, чуть в грех не ввела. Да ничего, Бог к скудоумным милостив, жива осталась, только проку от нее никакого - то ли с перепугу язык у нее отнялся, то ли так она и уродилась немой.
- Боярин где? - мрачно прервал его Волчара.
Могила подавился не выговоренным словом, развел руками в растерянности:
- Так ведь не было его тут.
- Не было? Или упустили?
- Не могли упустить, вот те крест! - размашисто осенил себя святым
знамением Могила. - Все, кто здесь был, здесь и остались. А его среди них
нету. Видать, обманул нас лапотник. Эх, кабы знал, еще бы и не так его.
Могила спохватился, зажал ладонями рот. Волчара впрочем будто и не заметил обмолвки. Он снова спросил, все так же хмуро глядя в пол:
- Кого из челяди в живых оставили? Кого выспрашивать будем, где
схоронился боярин?
Могила поскреб затылок, повздыхал.
- Никого не осталось, - признался он наконец. - Только безъязыкая
эта, да вот она, - его грязный корявый палец ткнулся едва ли не в лицо боярышни.
Волчара шагнул вперед, наклонился, поднял с пола увесистую, в
деревянный переплет заключенную книгу. Девушка при его приближении плотнее притиснулась к стене, черты ее исказились - не от страха, от омерзения, будто бы к лицу ей гада болотного поднесли.
С негромким вздохом Евсей перелистнул желтые, трепаные по краям страницы, запинаясь взглядом о тщательно выписанные киноварью и золотом заглавные буквы. Он немного знал грамоту и сумел, с трудом, напряженно шевеля губами, разобрать по складам:
- Житие и деяния великомучеников святых.
Тихонько вздыхали переминающиеся у стен опричники, потрескивали
рубиновые лампады перед забранными в прихотливое серебро лицами
бессмертных постников и аскетов, где-то постанывала на сквозняке неплотно
прикрытая дверь.
Время шло: за стенами, верно, уже полной силой налилась беззвездная
ночь, а Волчара все не мог решиться на то неизбежное, которого властно
требовал долг.
А потом Могила утер ладонью драную рожу, злобно помянул боярскую
челядь, стряхивая на пол красные капли, и Евсей рванул себя за бороду,
прогоняя оцепенение безнадежности.
- Хватит. Тянуть - оно только хуже. Все равно ведь придется, так что уж сожалениями душу мытарить?
Он зачем-то вновь положил книгу на пол; выпрямляясь, не удержался и словно ненароком притронулся к содрогнувшемуся девичьему колену. И сразу понял, что сделал это зря.
Скользким червячишкой закопошилась дурная мысль: приказать всем спать до утра, а самому тайно посадить ее на коня, да увезти далеко-далеко, где не достанут их ни князь-боярин, ни царский гнев, ни длинные Малютины руки.
- Можно бежать к казакам, на Волгу, или в Приднепровье, а можно и в Литву, к Курбскому. Тот примет, поди, не забыл еще, как отличал Евсея Волчару за удаль под казанскими стенами.

                Глава 39.

Мысли эти ужаснули его, а вслед за испугом пришла и спасительная
злость на ведьму проклятую, одним видом своим способную подтолкнуть к
измене. И злость на себя.
Почти отважиться на такое, и ради чего? Ради этой девки? Да ты хоть сожги сам себя, хоть душу загуби за нее - только ледяное презрение в ответ получишь. Ох, и дурень же ты, Евсей. Ох, и дурень.
Он ногой придвинул к себе резную скамью, сел, крепко уперев кулаки в колени, сумрачно глянул в серые, безразличные ко всему глаза.
- Где родителя твоего искать? Говори!
Молчит. Даже взглядом не снизошла подарить. Сопящий от нетерпения
Могила кинулся помогать:
- Развяжи язык, ты, кобылица!
Волчара, не глядя, ткнул каменным кулаком в Могилову скулу:
- Закройся. С тебя, собаки, еще за провожатого спросится.
От несильного с виду удара Могила спиной и затылком грянулся о недальнюю стену, скорчился под ней, держась за лицо. Евсей зыркнул на него, снова повернулся к девушке:
- Ты говорить-то будешь?
Молчит.
- А ведомо ли тебе, что отец твой замыслил на жизнь государеву
покуситься? Что укрывать его - означает царю изменять, - сие тебе ведомо?
Молчит. Господи, смилуйся, сделай так, чтобы она заговорила!
- А разумеешь ли ты, что тщетно твое молчание? Мы ведь все едино
сумеем тебе язык развязать. Пытки тебе не выдержать, нет. Уж не доводи до
греха, скажи сама.
Чуть шевельнулись тонкие бледные губы, еле заметно дрогнул округлый подбородок. Решилась заговорить? Нет. Шепчет что-то неслышное, истовое.
А глаза, огромные серые ее глаза, такими стали отрешенными, светлыми, будто уже не этому миру принадлежат. Волчара скрипнул зубами, встал. Пряча от опричников повисшие на ресницах слезы, буркнул:
- Ничего, скажет. Калите железо.
Сквозь низкие тучи сочился мутный коричневый свет - наверное,
всходила луна. Тусклые, еле различимые блики проступали на мокрых от
оседающего тумана бревнах, скользили по вытоптанной плотной земле, стыли на лицах мертвых княжьих холопов.
Волчара сидел, привалившись плечом к резным перилам вычурного крыльца. Он слышал хрусты и шорохи притаившегося за частоколом леса, надрывные всхлипы ночных птиц, храп спящих в разгромленных боярских палатах опричников - слушал и пытался вобрать в себя пустоту и непроглядность ночи, смять, погасить ею мысли и чувства свои.
Но попытки его были тщетны. Он надеялся, что хрупкая девочка не вынесет пытки, что один вид приближающегося к коже докрасна раскаленного железа лишит ее мужества и заставит заговорить.
Но случилось иное. Она так и не сказала ни слова, даже не застонала, даже ни разу не разомкнула плотно стиснутые губы. Но выдержать пытку огнем ей было, конечно же, не под силу. И она умерла.
А перед смертью прокляла его, Евсея Волчару. Молча. Без слов. Взглядом. А потом ее византийский лик вдруг стал лицом горько обиженной девочки, и стало ясно, что это конец. Долго, очень долго не хотел Волчара поверить в случившееся.
А когда поверить все же пришлось, то захотелось надеяться, что упрек, читающийся в глазах многих из стоящих вокруг, вызван не тем,
что не позволил он им до пытки побаловаться с пригожей боярышней.
И вот теперь - так страстно желанное одиночество. Опричник, которому назначено караулить с той стороны, не в счет: он, похоже, заснул, и черт с ним, пусть. А впереди - неизбежно мучительное утро.
Но быть может, поиски растреклятого пса помогут забыться? Быть может, преступный боярин все же посмеет не покориться царевым слугам, и в новой рубке удастся напроситься на смерть?
Внезапная мысль, будто громом поразила Волчару, вздернула его на
непослушные ватные ноги, погнала в темень заваленных обломками разбитой двери сеней. Ведь он же так и не закрыл ей глаза!
Своим четверым закрыл, даже тому, которому и закрывать-то нечего было, огладил кровавую лепешку лица, а ей. Как же он мог забыть? Или ж настолько не мог смириться с невозвратностью потери? Нельзя так, не по христианскому это обычаю.
Бесплотным призраком прокрался он по лестнице, боясь разбудить
спящих; перед входом в обернувшуюся пыточной горницу замер на миг,
набираясь решимости, но так и не смог войти.
Не смог, потому что послышалось ему, будто в доме творится неладное. Отзвуки осторожных шагов, какие-то булькающие всхлипы, а потом - пронзительный вопль и уже не таясь, грохот множества ног по гулким дощатым полам, выстрелы, тяжелые удары железа о плоть и леденящие душу крики просыпающихся для смерти людей.
Волчара понял все. То ли невесть, каким путем проведал боярин, или Бог знает, где обретавшийся боярин о случившемся в болотной обители с дочерью своей, то ли, уже подходя к острогу, с немалой свитой заподозрил неладное, а только вломилась его челядь сюда совсем как сами опричники с вечера - снегом на сонные головы.
Не помутись немного ранее рассудок Волчары неодолимым желанием
погасить остекленелый взор боярышни, и - чего греха таить? - поцеловать на
прощание мертвые губы, так, может, и не выгорела бы затея боярская.
Но случилось то, что случилось, и все спавшие в доме, верно, уже мертвы. Что же делать ему, виновному? Бежать. Не собственного спасения ради, все равно ведь Малюта за упущения не помилует, а для того, чтобы упредить: боярин-де жив, а значит, государь в опасности.
А там - хоть петля, хоть дыба - теперь уже ничего не страшит. Вниз пути не было - лестница уже вздрагивала от торопливого топота.
Ничего, Евсея Волчару не вдруг поймаешь, ему и не из таких передряг
случалось выбираться целым. Никто не приметил смутную тень, летучей мышью метнувшуюся в подчердачную темноту, слабый треск выдавливаемого оконца без следа потерялся в топоте и возбужденном горластом гаме победителей.
Уже переваливаясь через подоконник, Волчара услыхал протяжный звериный вой позади и догадался, что это, верно, князь дочь свою увидал. Он ощерился, злобно порадовавшись, что хоть так сумел досадить собаке-изменнику, разжал ладони, и тяжелая твердая земля ударила его по ногам.
Падение было неудачным. Глухо рыча от острой боли, будто стальной
иглой проколовшей подвернувшуюся лодыжку, Волчара понял, что спасение теперь не в скрытности, а в быстроте. Он никогда не привязывал коня, веря в его собачью преданность, и теперь тому ничто не помешало примчаться на
пронзительный свист раненого хозяина.
Темные фигуры уже выбегали на крыльцо, несколько выстрелов грохнуло вслед перемахнувшему через частокол всаднику, но конская прыть и предутренняя темень уберегли его от свинца.
В полуверсте от острога Волчара отпустил поводья, и конь, получив
свободу, пошел осторожным шагом, недоверчиво обнюхивая предательскую
землю, в любой миг способную раздаться под копытом бездонной прожорливой хлябью.
Евсей не шпорил его, не понукал. Малознакомая тропа через ночные
болота страшила больше, чем возможная погоня. Восток серел, ночные птицы умолкли, дневные же еще не отваживались подавать голос: из травяной сырости тучами вздымалось потревоженное комарье, и его заунывный гуд да мягкая конская поступь были единственными звуками в ночной тишине.
Утомленный бессонницей и переживаниями Волчара начал было задремывать в плавно покачивающемся седле, когда рухнувшая ему на спину внезапная тяжесть рванула, сшибла наземь, впилась в плечи безжалостной остротой хищных когтей.
Волчара заорал, пытаясь вывернуться из-под навалившейся туши,
и на его крик отозвался испуганным ржанием отбежавший в сторону конь, а
заткнутый за пояс пистоль притиснут к земле, его не достать, как не
достать и к чертям отлетевшую саблю.
Наверное, уже в последний предсмертный миг пальцы сами сумели нащупать за правым голенищем рукоять засапожного ножа, выдернуть, вслепую ударить тяжелым лезвием это, уже обжигающее хриплым смрадным дыханием шею, и еще раз ударить, и снова, и опять, пока не ослабели терзающие когти, пока не удалось перевернуться, подмять под
себя, и снова бить.
Уже было достаточно светло, но ярость, багровым туманом застившая
Волчаровы глаза, мешала ему заметить, как непостижимо меняется дергающееся под его ударами звериное тело. А потом обессилевшая рука упустила нож, в висках перестала грохотать барабаном дурная кровь и постепенно вернулась способность мыслить и узнавать, но изменить что-либо было поздно.
И Волчара заплакал - неумело, давясь рыданиями, размазывая по щекам кровавую грязь. Потому что не зверь лежал перед ним на жесткой болотной траве, а испоротое ножом стройное женское тело, и на обезображенном лице безвозвратно меркли огромные серые глаза.
Ведьмой ли была любовь Волчары, бог ли, дьявол уберег ее от погибели звериным обличьем, какая разница, если можно было просто подставить горло под справедливо карающие клыки, и она бы осталась жить.
А он? Он снова убил ее. Собственными руками. О боже, как сурово караешь ты раба своего. Волчара медленно поднялся, постоял над убитой, глядя, как прозрачный туман растворяет в себе тело любимой. Вот и все.
Без следа. Навсегда. Неистовое ржание заставило его опомниться. Что это? Погоня? Нет. Какой-то неведомый человек взобрался на коня, зацепившегося уздой за крепкий корявый сук, и шпорит его, и хлещет, пытаясь угнать друга Волчары в лес. Это кстати.
Хоть есть теперь, на ком злобу сорвать. Ну, молись, конокрад! Руки тряслись, но расстояние было невелико - под грохот выстрела нераспознанный тать кубарем покатился с седла, дернулся раз-другой и
затих.
Без особого желания, просто чтоб не стоять столбом посреди болота,
Волчара подошел взглянуть на него и вдруг шарахнулся с диким безумным
криком, вновь увидев смертную муку, стынущую в ее бездонных серых глазах.
Целованный в лоб государем всея Руси стольник Малюты Скуратова Волчара рухнул в горькие травы, заколотился головой о мягкую лесную землю. Понял он, на что обрекло его предсмертное бессловесное проклятие - на самое страшное обрекло, чего страшнее и быть не может, и чтобы повторялось это за разом раз, без конца.
Утром к разоренному княжескому острогу выбрался из болотной чащи
невиданный человек. Рослый и жилистый, но с лицом дряхлого старца, седой
как лунь, он грохнулся на колени перед вышедшими навстречу ему барскими
холопами, обеими руками оттянул ворот залитых кровью и грязью лохмотьев, вымаливая величайшую из мыслимых милостей - смертельный удар ножом в грудь наотмашь.

                Глава 40.

Исчезновение Натальи совпало с появлением в Москве боярина  Федора Нагого. Боярин много лет прожил в ссылке  и,  неожиданно  для  него  самого, вдруг получил от Иоанна приказ немедленно вернуться в столицу.
Нагой не  мог объяснить себе, благодаря чему царь снял  с  него  опалу.  Между  тем,  дело обстояло очень просто.  В вотчине опального боярина случайно, проездом,  был князь Одоевский, один из послов, постоянно ездивших из  Москвы  к  польскому королю.
Вернувшись в Москву, князь придумал способ расположить к себе  царя. Он в ярких красках описал  ему  красоту  боярышни  Марии  Нагой.  Иоанн  так увлекся этим описанием, что немедленно приказал вернуть в Москву боярина  со всем его семейством.
Мария Нагая, действительно, была идеалом русской красавицы. Высокая, статная, с большими выразительными  глазами  и  густой  косой  ниже пояса, она пленяла всех, кому приходилось ее видеть.
На другой день после приезда Нагого, царь вызвал его к себе,  обласкал, пожаловал ему подмосковную вотчину и, в знак особой  милости,  объявил,  что на днях посетит его.
Действительно, через два дня у дома Нагого, на  окраине Москвы, появился царский поезд. Иоанн приехал верхом.  К  этому  времени  он уже настолько одряхлел, что  ему  трудно  было  держаться  в  седле,  но  он старался казаться моложе своих лет.
Он въехал  во  двор  и  без  посторонней помощи соскочил с коня.  Свита,  соблюдая  обычаи  вежливости,  спешилась  у ворот. Боярин Федор Нагой встретил царя на крыльце с  глубокими  поклонами. 
В обширной, богато убранной стольной горнице высокого гостя  ждала  боярыня  с подносом, на котором стояли две золотые чарки: для  царя  и  хозяина. 
Иоанн вошел, оглянулся, поморщился и, не отвечая на поклон боярыни, сказал:
- Не ладно принимаешь, боярин. Я к  тебе  со  всеми  милостями,  а  ты  меня обижать задумал.  Нагой растерялся.
- Помилуй, Великий Государь, - сказал он. - Можно ли мне  и  помыслить  чинить тебе обиду? В чем ее усмотреть изволил?
- А в том, - ответил Иоанн, - что не кажешь мне дочь свою. А она, сказывают, красоты неописанной.
Эти слова объяснили Нагому, чему он обязан снятием опалы. Надо сказать, что боярышня Мария была просватана за  сына  одного  из  бояр, живших по соседству с вотчиной, в которой Нагой  провел  более  десяти  лет.
Боярышня поэтому не приехала в Москву. Сознаться в этом было опасно,  потому что царь приказал Нагому явиться в  Москву  со  всем  семейством. 
Несколько секунд боярин раздумывал, потом решительно заявил, что  боярышня  хворает  и потому не может покинуть своей светелки.
Но, Иоанн не  любил  изменять  своих намерений. Он приехал к  Нагому,  чтобы  увидеть  его  дочь,  и  должен  был увидеть ее сейчас, во что бы то ни стало.
- Ничего, боярин, - весело сказал он. - Хоть и недужна боярышня,  а  видеть   ее я хочу. Веди меня к ней.
Боярыня настолько испугалась,  что  уронила  поднос.  Чарки  со  звоном покатились по полу, вино разлилось. Момент был критический.  Боярин  упал  в ноги и покаялся, что обманул его, что Марии нет в Москве.
Против ожидания,  царь  не  разгневался.  Добродушно  усмехнувшись,  он сказал:
- То-то, Федор! Нелегко провести меня.  А  теперь - сейчас  же  посылай  за боярышней. Послезавтра опять приду к тебе. И если тогда ее здесь  не  будет, не прогневайся.
Царь повернулся, вышел, сел на коня и уехал. Нагой сейчас же поскакал в свою вотчину и вернулся в Москву с  дочерью. Мария плакала, умоляла убить ее, но не разлучать с женихом, но  честолюбивый боярин решил во что бы то ни стало исполнить волю царя.
В назначенное время Иоанн приехал к Нагому. На этот раз  вино  поднесла ему боярышня Мария. Она произвела на него сильное впечатление. Вопреки  всем обычаям, он при ней сказал Федору:
- Ну, боярин, сам я себе у тебя сватом буду. Полюбилась  мне  твоя  дочь,   быть ей московской царицей.
Мария упала в обморок. Нагой низко поклонился. Он ждал этого.      Царь усмехнулся и, взглянув на лежавшую без чувств девушку, сказал:
- Видно, не  по  нраву  пришелся  я  боярышне.  Да  ничего.  Стерпится  -   слюбится.
Через неделю  была  отпразднована  свадьба.  Конечно,  и  на  этот  раз церковный обряд совершался без участия патриарха и  епископов.  Царя  венчал все  тот  же  священник  Никита. 
Но  свадебный  стол  был  обставлен  очень торжественно. Подавались сахарные кремли, вино  лилось  рекой.  Посаженным отцом Иоанна был его сын Федор: дружкой со стороны жениха  -  князь  Василий Иоаннович Шуйский; дружкой со стороны невесты  -  Борис  Федорович  Годунов. Все будущие московские цари.
На другой день  после  свадьбы  царя  его  сын  Федор  женится  на  Ирине Годуновой, которую Иоанн незадолго до этого наметил себе в невесты.
На короткое время в московском дворце жизнь шла мирно. Царица Мария покорилась своей участи и относилась к Иоанну хорошо. Сам  царь был доволен своей новой женой.
Одно лишь  ему  в  ней  не  понравилось:  она часто, без видимой причины начинала плакать. Это  его  раздражало.  Однажды, застав ее в слезах, он до того рассердился, что  обещал  отдать  ее  псам, если она не станет веселой.
Конечно, Мария  от  этого  не  стала  веселее,  и между ней и  царем  установились  холодные  отношения.  Началось  повторение старого.  Снова  ночью  дворец  оглашался  пьяными  песнями,  опять  в   нем воцарился дикий разгул.
Но у Иоанна уже не было прежних сил. Случалось,  что он среди оргии вдруг  засыпал.  Он  забывал  имена  своих  любимцев;  иногда называл Годунова Басмановым, удивлялся, почему  за  столом  нет  Вяземского, казненного им много лет назад.
Его старший сын Иоанн, унаследовавший  от  отца  все  дурные  качества, принимал деятельное участие в оргиях. Но в то же  время,  он  как  наследник престола, интересовался всеми государственными делами. 
В  этой  области  он был ярым противником царя.  Зная, что  государь  ищет  мира  с  Польшей,  он переписывался с польским королем Баторием и обещал ему, после  смерти  отца, всевозможные уступки, если король прекратит войны до воцарения  его,  Иоанна Иоанновича.
Баторий написал царю Ивану гневное обличительное письмо. Зная болезненную впечатлительность отца, Иоанн надеялся довести его до окончательного состояния безумия и, таким образом, скорее занять его  место.
Первое ему удалось, второе - нет. Именно это письмо Батория сыграло  свою роковую роль. Случайно при его чтении присутствовал Иоанн Иоаннович. Царь  вышел  из себя,  клялся  уничтожить   польского   короля.   
Сын   произнес   несколько насмешливых замечаний и в результате - Иоанн ударил сына  посохом  в  висок. Промучившись два дня, Иоанн Иоаннович скончался.
Отчаяние царя продолжалось около месяца. Когда этот период  миновал,  в Иоанне произошла огромная перемена: он окончательно перестал выносить  около себя  людей,  не  способных  беспрерывно   веселиться.   Мария   стала   ему ненавистна. Но в то же время, почти  совсем  исчезла  и  его  кровожадность.
Казни стали в Москве  редкостью.  Но, зато у Иоанна еще более  усилилось чувство сладострастия. Оно дошло до болезненного состояния. За несколько  месяцев  до своей кончины он заболел.
За ним ухаживали  жена  Мария  и  невестка,  вдова убитого  им  сына.  Иоанн  почти  окончательно  лишился  сил,  так  что  его приходилось поднимать на руках.
Однажды ночью,  когда  около  него  дежурила невестка, царь вдруг почувствовал в себе прилив бодрости. Он  сам  поднялся. Невестка сидела рядом, в  кресле.  Иоанн  неожиданно  схватил  ее  за  руки, потянул к себе и  начал  шептать  ей  слова  любви. 
Между  ними  завязалась борьба. Царь делал отчаянные  усилия,  чтобы  повалить  ее,  но  ей  удалось вырваться, она убежала. Это был последний подъем чувств.
Правда, царь скоро  встал  с  постели, но все понимали, что дело близится к концу. Не чувствовал этого  только  сам Иоанн. Он подготовлял новый брак.
Царю сообщили, что у английской  королевы  есть  красивая  родственница Мария Гастингс, графиня Гонтингтонская.  Иоанн  не  считал  нужным  скрывать своего отношения к Марии  Нагой,  хотя  та  в  это  время  уже готовилась  стать матерью.
Он послал в Лондон дворянина Федора Писемского, который должен  был посмотреть невесту и переговорить с королевой. Царь предвидел, что королева Елизавета может возразить, что  он  женат, и велел передать  ей  условия,  на  которых  может  состояться  новый  брак.
Писемский должен был объяснить, что брак  Иоанна  недействителен,  ибо  не признан  архипастырями  греческой  церкви.  В  особом   указе   царь   писал Писемскому:
- И сказать ее королевскому величеству, что Мария  Нагая  не  царица,  и будет пострижена в монастырь.
Иоанн требовал, чтобы Мария  Гастингс  и  все  лица  ее  свиты  приняли греческую веру. Детям будущей царицы  обещал  особые  уделы,  как  издревле велось на Руси.

                Глава 41.

Таким образом,  царь,  в  погоне  за  новой  жертвой  своих страстей,  был  готов  разделить  свое  царство  между   детьми   английской принцессы.      Кроме того, Писемский должен был обещать Елизавете тесный  союз  Англии с Русью.
Королева  приняла  московского  посла   с   большими   почестями,   но относительно сватовства дала уклончивый ответ. По ее словам, Мария  Гастингс больна и видеть ее нельзя. Королева была в очень затруднительном  положении.
С одной стороны, ей очень хотелось породниться с  русским  царем,  с  другой же - Мария Гастингс не хотела слышать о браке с Иоанном,  жестокости  которого были хорошо известны в Англии.
В конце концов,  Елизавета  нашла  остроумный исход:  под  именем  Марии  Гастингс  Писемскому  показали  какую-то  рябую, кривобокую  девицу  почтенного  возраста.   
Разумеется,  после  этого  посол поспешил уехать из Лондона, чтобы сообщить царю,  что  его  обманули  и  что выбранная им невеста похожа на чудовище.
За хитрость Елизаветы должен был  расплатиться  лейб-медик  московского царя,  англичанин  Роберт,  который  первый  сообщил  ему  о  красоте  Марии Гастингс. Роберта замучили в застенке.
Между  тем,  мысль  о  тесном  союзе  с  Москвой  настолько  соблазнила английскую королеву, что она отправила к Иоанну чрезвычайного посла  Джерома Боуса.
Этот посол должен  был  передать  Иоанну  собственноручное  письмо королевы, которая предлагала царю  жениться  на  ее  двоюродной  племяннице, Анне Гамильтон, овдовевшей незадолго до  этого.  Анна  отличалась  красотой, но, в то же время, и твердым жестоким характером.
Когда  Елизавета  спросила ее, не хочет ли она стать женой грозного царя, не боится ли  она  его,  Анна рассмеялась и сказала:
- Я в мире боюсь только одного: старости.  А  московского  царя  я  сумею   укротить.
Боус привез царю портрет Анны, изображенной в  сильно  декольтированном платье. Этот портрет был специально написан для Иоанна, чтобы  показать  ему пышный бюст предлагаемой невесты.
Иоанн пришел в восторг. Боус имел у него несколько аудиенций, во  время которых подробно обсуждались условия брака и вырабатывался план сближения  с Англией.
Английская  королева  требовала,  чтобы  английские  купцы  получили  в русском государстве право беспошлинной торговли и чтобы, в то же  время,  на все товары не  английского  происхождения  были  наложены  высокие  пошлины.
Иоанн согласился на все эти  условия,  Боус  начал  подготовлять  формальный договор. Царь торжествовал. Но английский посол, кроме международной политики, затронул  и  вопросы интимного характера.
Елизавета требовала, чтобы ко  дню  приезда  невесты  в Кремлевском дворце не осталось ни одной  русской  женщины  и  чтобы,  прежде всего, оттуда была удалена Мария Нагая.
Боус  добавил,  что  леди  Гамильтон уже выехала из Лондона.      Убрать из дворца тех женщин,  которыми  себя  окружил  Иоанн,  было  не трудно. Гораздо сложнее представлялся  вопрос  об  удалении  Марии,  которая только что родила сына Димитрия.
Иоанн был способен на  многое,  но  выгнать царицу, еще не оправившуюся от родов, не был в состоянии  даже  он.  В  этом смысле он ответил отказом английскому послу.
Боус,  избалованный  уступчивостью  царя,  надменно  ответил,  что  “ее величество, английская королева Елизавета, требует исполнения всех  условий, до  последних  мелочей.  В   противном   случае   она   приказала   прервать переговоры”.
Это  заявление  Иоанну  передал  Годунов.  Царь  несколько  дней,   не выходивший из опочивальни, вспылил и велел передать  англичанину,  что  если он немедленно не выедет из Москвы, его вывезут на кляче.
После этого  Боусу, конечно, осталось только покинуть столицу. С леди Гамильтон он встретился  в Польше и уговорил ее вернуться в Лондон. Кажется,  это  был  первый  случай, когда в Иоанне доброе чувство одержало верх над злым.
Но он тотчас же раскаялся в своем порыве. Ему казалось, что он  проявил слабость, недостойную  могущественного  царя.  Когда  через  несколько  дней после отъезда Боуса ему доложили,  что  царица  Мария  встала  с  постели  и просит у него дозволения предстать перед его очами, он грубо ответил:
- Пусть сидит в своем тереме и не суется туда, где ее не спрашивают.
Мария увидела Иоанна только в гробу. Накануне своей смерти, 17 марта 1584 года,  царь  отправил  Шуйского  в Швецию. Ему сообщили, что у  шведского  короля  есть  дальняя  родственница, отличающаяся удивительной  красотой. 
Царь  решил  посвататься  за  шведскую принцессу. Он  предлагал  королю  тесный  союз  и  всевозможные  льготы. Но Шуйскому не было суждено покинуть пределы Руси.
На другой  день  его  догнал курьер с вестью о кончине царя. Иоанн  умер  внезапно,  во  время  партии  в шахматы. Даже  его  могучий  организм  не  выдержал  тех  оргий,  среди  которых протекала его жизнь.
В 1552 году завоевано Казанское ханство, а в 1556 году - Астраханское. Добровольно вошли в состав Российского государства территории Северного Кавказа.
ХVI век выдался бурным в истории Руси. Время правления Ивана Грозного было далеко не лучшим в истории Кремля. В 1547 году здесь разразился небывалый пожар, в огне которого сгорело множество построек.
Поэтому строительство в Кремле в это время было направлено на восстановление и совершенствование уже созданных ансамблей.
Однако, в 1552-1560 годах по повелению Ивана IV на большой Китай-городской площади в память завоевания Казанского царства и присоединения к московским владениям Астрахани гениальными русскими зодчими Бармой и Постником был воздвигнут Покровский собор, или собор Василия Блаженного.
В 1558 году началась Ливонская война за выход к Балтийскому морю, велась долгих 25 лет, будучи проигранной Русью. Только героическая оборона Пскова, сковавшая и нанесшая огромные потери польским войскам, привела к смягчению военного договора. Во время обороны 30.000 псковчан противостояли 150.000 польской армии.
В результате опричнины была уничтожена самая активная часть страны. Страшные последствия - из-за ослабления сил страны вследствие опричнины Россия проиграла Левонскую войну в 1549 года. 
В 1598 году после смерти сына Ивана Грозного начинается процесс развала страны. Борис Годунов пытался остановить этот процесс. Но в 1601-604 годах Россию поразил голод неурожаев из-за дождей ливших не переставая. Этими бедствиями ознаменовалось начало Смутного времени. После смерти Бориса Годунова в 1605 году смута усиливается.
В 1610 году польский царевич Владислав был призван на царство, но он отказался от принятия христианства. Началась польская интервенция на Руси. Первое ополчение против поляков провалилось.
в 1612 году было создано второе ополчение и интервенты были изгнаны из Москвы. Тогда же на царство бы избран Михаил Романов, чем ознаменовалось начало правления династии Романовых на российском престоле.

                Глава 42.

Разные перемены произошли на Руси. С 1582 года начинается завоевание Сибири, начиная с похода Ермака, которое длилось 70 лет. Если американцы при расширении территории своей страны уничтожали коренное население Америки - индейцев, то русские покорители Сибири, не считая немногочисленных стычек, мирно сосуществовали с коренными жителями Сибири, передавая им свои знания, в том числе и культуру земледелия, поскольку те жили еще первобытным строем.
Иоанн по-прежнему то  предавался подозрениям и  казнил самых лучших,  самых знаменитых граждан;  то  приходил в  себя,  каялся  всенародно и  посылал  в монастыри богатые вклады и  длинные синодики с именами убиенных,  приказывая молиться за  их  упокой. 
Из  прежних  его  любимцев не  уцелело ни  одного. Последний и главный из них,  Малюта Скуратов,  не испытав ни разу опалы, был убит в Ливонии, и в честь ему Иоанн сжег на костре всех пленных немцев и шведов.
Сотни и  тысячи русских,  потеряв всякое терпение и  надежду на  лучшие времена, уходили толпами в Литву и Польшу. Одно  только  счастливое событие произошло в  течение этих  лет. 
Иоанн постиг  всю  бесполезность разделения земли  на  две  половины,  из  которых меньшая  терзала  большую,  и  по  внушению  Годунова  уничтожил ненавистную опричнину. 
Он  возвратился на  жительство в  Москву,  а  страшный дворец  в Александровой слободе запустел навсегда. Между тем много бедствий обрушилось на нашу родину.
Голод и мор опустошали города и селения.  Несколько раз крымский хан вторгался в наши пределы,  и  в  один из  своих набегов он сжег все посады под Москвою и большую  часть  самого  города. 
Шведы  нападали на  нас  с  севера;  Стефан Баторий,  избранный сеймом после Жигимонта,  возобновил литовскую войну и,  несмотря на мужество наших войск,  одолел нас своим умением и  отнял все наши западные владения.
Царевич Иоанн хотя разделял с  отцом его  злодейства,  но  почувствовал этот раз унижение государства и  попросился у царя с войском против Батория, Иоанн увидел в этом замысел свергнуть его с престола,  и царевич,  спасенный когда-то  на  Поганой Луже,  не  избежал теперь лютой  смерти. 
В припадке бешенства отец убил его  ударом острого посоха.  Рассказывают,  что Годунов,  бросившийся между них,  был жестоко изранен царем и сохранил жизнь только благодаря врачебному искусству пермского гостя Строганова.
После этого убийства Иоанн,  в мрачном отчаянии,  созвал Думу, объявил, что хочет идти в  монастырь,  и  приказал приступить к  выбору другого царя.
Снисходя,  однако,  на  усиленные просьбы  бояр,  он  согласился остаться на престоле и  ограничился одним покаянием и богатыми вкладами;  а вскоре потом снова начались казни. 
Так,  по  свидетельству Одерборна,  он осудил на смерть  две  тысячи  триста  человек за  то,  что  они  сдали  врагам разные крепости, хотя сам Баторий удивлялся их мужеству.
Теряя свои владения одно за  другим,  теснимый со  всех сторон врагами, видя внутреннее расстройство государства,  Иоанн был жестоко поражен в своей гордыни,  и это мучительное чувство отразилось на его приемах и наружности.
Он стал небрежен в одежде,  высокий стан его согнулся,  очи померкли, нижняя челюсть отвисла,  как у  старика,  и  только в  присутствии других он  делал усилие над собою,  гордо выпрямлялся и подозрительно смотрел на окольных, не замечает ли кто в нем упадка духа. 
В эти минуты он был еще страшнее, чем во дни  своего величия.  Никогда еще  Москва не  находилась под таким давлением уныния и боязни.      В  это  скорбное время  неожиданная весть пришла от  крайнего востока и ободрила все сердца, и обратила общее горе в радость.
От  отдаленных берегов Камы прибыли на Москву знатные купцы Строгановы, родственники того самого гостя,  который излечил Годунова. Они имели от царя жалованные  грамоты  на   пустые  места  земли  Пермской  и   жили  на   них владетельными князьями,  независимо от пермских наместников, с своею управой и  с  своею  дружиной,  при  единственном условии охранять границы от  диких сибирских народов,  наших  недавних  и  сомнительных данников. 
Тревожимые в своих деревянных крепостях ханом Кучумом, они решились двинуться за Каменный Пояс и сами напасть на неприятельскую землю. 
Для успешного исполнения этого замысла  они  обратились  к  нескольким  разбойничьим,  или,  как  они  себя называли, казачьим атаманам, опустошавшим в то время с шайками своими берега Волги  и  Дона. 
Главнейшими из  них  были  Ермак  Тимофеев и  Иван  Кольцо, осужденный когда-то  на  смерть,  но  спасшийся чудесным образом от  царских стрельцов и долгое время пропадавший без вести. 
Получив от Строгановых дары и грамоту, которою они призывались на славное и честное дело, Ермак и Кольцо с тремя другими атаманами подняли знамя на Волге, собрали из удалой вольницы дружину и  явились на  зов Строгановых. 
Сорок стругов были тотчас нагружены запасами и  оружием,  и  небольшая дружина под воеводством Ермака,  отслушав молебен,  поплыла с  веселыми песнями вверх по реке Чусовой,  к  диким горам Уральским. 
Разбивая везде враждебные племена,  перетаскивая суда из  реки в реку,  они добрались до берегов Иртыша,  где разбили и взяли в плен главного воеводу сибирского Маметкула и овладели городом Сибирью, на высоком и крутом обрыве Иртыша.
Не довольствуясь этим завоеванием, Ермак пошел далее, покорил весь край до Оби и  заставил побежденные народы целовать свою кровавую саблю во имя царя Ивана Васильевича всея Руси. 
Тогда только он дал знать о  своем успехе Строгановым и  в  то  же  время  послал любимого своего атамана Ивана Кольцо к Москве бить челом великому государю и кланяться ему новым царством.
С этою-то радостною вестью Строгановы приехали к Иоанну, и вскоре после них прибыло Ермаково посольство. Ликование в  городе было неслыханное. 
Во всех церквах служили молебны, все колокола звонили,  как в  светлое Христово воскресенье.  Царь,  обласкав Строгановых, назначил торжественный прием Ивану Кольцу.
В большой кремлевской палате, окруженный всем блеском царского величия, Иван  Васильевич сидел  на  престоле в  Мономаховой шапке,  в  золотой рясе, украшенной образами и  дорогими каменьями. 
По правую его руку стоял царевич Федор,  по левую -  Борис Годунов.  Вокруг престола и  дверей размещены были рынды  в  белых атласных кафтанах,  шитых серебром,  с  узорными топорами на плечах. Вся палата была наполнена князьями и боярами.
Воспрянув  духом  после  известия,   привезенного  Строгановыми,  Иоанн смотрел не так уже мрачно,  и на устах его даже появлялась улыбка,  когда он обращался  к  Годунову  с  каким-нибудь  замечанием.   Но  лицо  его  сильно постарело,  морщины сделались глубже,  на голове осталось мало волос,  а  из бороды они вылезли вовсе.
Борис  Федорович в  последние годы  пошел быстро в  гору.  Он  сделался шурином царевича Федора,  за которого вышла сестра его Ирина,  и имел теперь важный сан  конюшего боярина. 
Рассказывали даже,  что царь Иван Васильевич, желая показать,  сколь Годунов и невестка близки его сердцу,  поднял однажды три перста кверху и сказал, дотрагиваясь до них другою рукой:
- Се Феодор,  се  Ирина,  се  Борис;  и  как руке моей было бы одинаково больно,  который из сих перстов от нея бы ни отсекли,  так равно тяжело было бы моему сердцу лишиться одного из трех возлюбленных чад моих.
Такая необыкновенная милость не  родила в  Годунове ни надменности,  ни высокомерия.  Он был по-прежнему скромен,  приветлив к каждому,  воздержан в речах,  и  только осанка его получила еще более степенности и  ту  спокойную важность, которая была прилична его высокому положению.
Не без ущерба своему нравственному достоинству достиг;  однако, Годунов такого  влияния и  таких  почестей.  Не  всегда удавалось его  гибкому нраву устранять себя от дел,  не одобряемых его совестью. 
Так он,  видя в  Малюте Скуратове слишком сильного соперника и  потеряв надежду уронить его  в  глазах Иоанна, вошел с  ним в  тесную дружбу и,  чтобы связать сильнее их  обоюдные выгоды, женился на его дочери.
Двадцать лет, проведенных у престола такого царя, как Иоанн  Грозный,  не  могли  пройти даром  Борису Федоровичу,  и  в  нем  уже совершился  тот  горестный  переворот,  который,  по  мнению  современников, обратил в преступника человека, одаренного самыми высокими качествами.
Глядя на царевича Феодора,  нельзя было удержаться от мысли,  что слабы те  руки,  которым по  смерти Иоанна надлежало поддерживать государство. 
Ни малейшей черты ни умственной, ни душевной силы не являло его добродушное, но безжизненное лицо.  Он  был  уже два года женат,  но  выражение его осталось детское.  Ростом он  был  мал,  сложением дрябл,  лицом бледен и  опухловат.
Притом он постоянно улыбался и  смотрел робко и  запуганно.  Недаром ходили слухи,  что царь, жалея о старшем сыне, говаривал иногда Феодору:
- Пономарем бы тебе родиться, Федя, а не царевичем!
- Но бог милостив,  - думали многие, - пусть царевич слаб; благо, что не пошел он ни в батюшку,  ни в старшего брата! А помогать ему будет шурин его, Борис Федорович. Этот не попустит упасть государству!
Шепот,  раздавшийся во  дворце между придворными,  был внезапно прерван звуками труб  и  звоном  колоколов.  В  палату вошли,  предшествуемые шестью стольниками,  посланные Ермака, а за ними Максим и Никита Строгановы с дядею их Семеном. 
Позади несли дорогие меха,  разные странные утвари и  множество необыкновенного, еще невиданного оружия. Иван Кольцо, шедший во главе посольства, был человек лет под пятьдесят, среднего роста,  крепкого сложения,  с  быстрыми проницательными глазами,  с черною, густою, но короткою бородой, подернутою легкою проседью.
- Великий государь! - сказал он, приблизившись к ступеням престола, - казацкий атаман  Ермак  Тимофеев,  вместе  со  всеми  твоими опальными волжскими казаками,  осужденными твоею царскою милостью на смерть, старались заслужить свои  вины  и  бьют  тебе челом новым царством.  Прибавь,  великий государь,  к завоеванным тобою царствам Казанскому и Астраханскому еще и это Сибирское, доколе всевышний благоволит стоять миру!
И,  проговорив свою краткую речь,  Кольцо вместе с товарищами опустился на колени и преклонил голову до земли.
- Встаньте,  добрые слуги мои!  -  сказал Иоанн.  - Кто старое помянет, тому глаз вон,  и  быть той прежней опале не в опалу,  а в милость.  Подойди сюда, Иван!
И  царь протянул к  нему руку,  а  Кольцо поднялся с земли и,  чтобы не стать  прямо  на  червленое подножие престола,  бросил на  него  сперва свою баранью шапку,  наступил на нее одною ногою и,  низко наклонившись, приложил уста свои к руке Иоанна, который обнял его и поцеловал в голову.
- Благодарю преблагую и сущую троицу,  - сказал царь, подымая очи к небу, - зрю надо мною всемогущий промысел божий, яко в то самое время, когда  теснят меня  враги  мои,  и  даже  ближние слуги с  лютостью умышляют погубить меня,  всемилостивый бог дарует мне верх и  одоление над погаными и славное приращение моих государств!
И, обведя торжествующим взором бояр, он прибавил с видом угрозы:
- Аще  господь бог  за  нас,  никто же  на  нас!  Имеющие уши слышати да услышат!

                Глава 43.

Но в то же время он почувствовал,  что напрасно омрачает общую радость, и обратился к Кольцу, милостиво смягчая выражение очей:
- Как нравится тебе на Москве? Видывал ли ты где такие палаты и церкви? Али, может, ты уже прежде бывал здесь?
Кольцо улыбнулся скромно-лукавою улыбкой, и белизна зубов его как будто осветила его смуглое, загорелое лицо.
- Где нам,  малым людям,  такие чудеса видеть!  -  сказал он,  смиренно пожимая плечами.  -  Нам и во сне такой лепоты не снилось, великий государь! Живем на Волге по-мужицки,  про Москву только слухом слышим,  а  в этом краю отродясь не бывали!
- Поживи здесь,  -  сказал Иоанн благосклонно, - я тебя изрядно велю угостить.  А  грамоту Ермака мы  прочли и  вразумели и  уже  приказали князю Болховскому да Ивану Глухову с пятьюстами стрельцов идти помогать вам.
- Премного благодарствуем,  -  отвечал Кольцо, низко кланяясь, - только не мало ли будет, великий государь?
Иоанн удивился смелости Кольца.
- Вишь ты, какой прыткий!  -  сказал он,  глядя на него строго.  - Уж не прикажешь ли мне самому побежать к вам на прибавку? Ты думаешь, мне только и заботы,  что ваша Сибирь?  Нужны люди на хана и на Литву.  Бери, что дают,  а обратным путем  набирай охотников.  Довольно теперь  всякой  голи  на  Руси. Вместо того, чтоб докучать мне во все дни о хлебе, пусть идут селиться на те новые земли!  И  архиерею вологодскому написали мы,  чтоб  отрядил  десять  попов, обедни вам служить и всякие требы исполнять.
- И на этом благодарим твою царскую милость, - ответил Кольцо, вторично кланяясь.  - Это дело доброе; только не пожалей уж, великий государь, поверх попов, и оружия дать нам сколько можно, и зелья огнестрельного поболе!
- Не  будет вам и  в  этом оскудения.  Есть Болховскому про то  указ от меня.
- Да уж и пообносились мы больно, - заметил Кольцо, с  заискивающею улыбкой и пожимая плечами.
- Небось  некого  в  Сибири  по  дорогам  грабить?   -   сказал  Иоанн, недовольный настойчивостью атамана.  -  Ты,  я  вижу,  ни  одной  статьи  не забываешь для своего обихода,  только и мы нашим слабым разумом обо всем уже подумали.  Одежу поставят вам Строгановы; я же положил мое царское жалованье начальникам и рядовым людям.  А чтоб и ты, господин советчик, не остался без одежи, жалую тебе шубу с моего плеча!
По  знаку царя  два  стольника принесли дорогую шубу,  покрытую золотою парчой, и надели ее на Ивана Кольцо.
- Язык-то у тебя,  я вижу,  остер,  -  сказал Иоанн, - а есть ли острая сабля?
- Да  была  недурна,  великий государь,  только поиступилась маленько о сибирские головы!
- Возьми из  моей  оружейной саблю,  какая тебе  боле  приглянется,  да смотри выбирай по сердцу,  которая покраше. А впрочем, ты, я думаю, чиниться не будешь!
Глаза атамана загорелись от радости.
- Великий государь!  -  воскликнул он,  -  изо  всех твоих милостей эта самая большая! Грех было бы мне чиниться на твоем подарке! Уж выберу в твоей оружейной что ни на есть лучшее!  Только,  - прибавил он, немного подумав, - коли ты,  государь,  не жалеешь своей сабли,  то дозволь лучше отвезти ее от твоего царского имени Ермаку Тимофеичу!
- Об нем не хлопочи,  мы и его не забудем.  А коли ты боишься, что я не сумею угодить на его милость, то возьми две сабли, одну себе, другую Ермаку.
- Исполать же тебе, государь! - воскликнул Кольцо в восхищении. - Уж мы этими двумя саблями послужим твоему царскому здоровью!
- Но  сабель не довольно,  -  продолжал Иоанн.  -  Нужны вам еще добрые брони.  На тебя-то мы,  примеривши,  найдем,  а на Ермака, как бы за глаза не ошибиться. Какого он будет роста?
- Да,  пожалуй,  будет с  меня,  только в плечах пошире.  Вот хоть бы с этого молодца,  -  сказал Кольцо, оборачиваясь на одного из своих товарищей, здорового детину,  который,  принесши огромную охапку оружия и  свалив ее на землю,  стоял позади его с  разинутым ртом и  не  переставал дивиться то  на золотую одежду царя,  то  на  убранство рынд,  окружавших престол. 
Он  даже попытался вступить потихоньку с одним из них в разговор,  чтобы узнать,  все ли  они  царевичи.  Но  рында посмотрел на  него  так  сурово,  что  тот  не возобновлял более вопроса.
- Принести сюда,  -  сказал царь,  - большую броню с орлом, что висит в оружейной на первом месте. Мы примерим ее на этого пучеглазого.
Вскоре  принесли  тяжелую  железную  кольчугу с  медною  каймой  вокруг рукавов и подола и с золотыми двуглавыми орлами на груди и спине.      Кольчуга была скована на славу и возбудила во всех одобрительный шепот.
- Надевай ее, детушка, - сказал царь.
Детина повиновался,  но, сколько ни силился, он не мог в нее пролезть и допихнул руки только до половины рукавов. Какое-то  давно забытое воспоминание мелькнуло при  этом виде в  памяти Иоанна.
- Будет,  -  сказал Кольцо,  следивший заботливо за детиной, - довольно пялить царскую кольчугу-то!  Пожалуй,  разорвешь ее,  медведь!  Государь,  - продолжал он,  -  кольчуга добрая и будет Ермаку Тимофеичу в самую пору,  а этот потому пролезть не  может,  что ему кулаки мешают.  Этаких кулаков ни у кого нет, окромя его!
- А  ну-ка,   покажи  свой  кулак!   -  сказал  Иоанн,  с  любопытством вглядываясь в детину.
Но  детина  смотрел  на  него  в  недоумении,   как  будто  не  понимая приказания.
- Слышь ты,  дурень,  -  повторил Кольцо,  -  покажи кулак его  царской милости!
     - А  коли он мне за то голову срубит?  -  сказал детина протяжно,  и на глупом лице его изобразилось опасение.
Царь засмеялся, и все присутствующие с трудом удержались от смеха.
- Иди, оглобля,  -  сказал Кольцо с досадою,  -  был ты всегда дурак и теперь дураком остался!
И,  высвободив детину из кольчуги, он подтащил его к престолу и показал царю его широкую кисть,  более похожую на медвежью лапу, чем на человеческую руку.
- Не взыщи,  великий государь,  за его простоту.  Он в речах глуп, а на деле парень добрый. Он своими руками царевича Маметкула полонил.
- Как его зовут? - спросил Иоанн, все пристальнее вглядываясь в детину.
- А Пронькою, - отвечал тот добродушно.
- Постой! - сказал Иоанн, узнавая вдруг Проньку, - ты, никак, тот самый, что в Слободе за боярина бился и опричника мово оглоблей убил?
Пронька глупо заулыбался.
- Я тебя, дурня, сначала не признал, а теперь вспоминаю твою глупую рожу!
- А я тебя сразу признал, царь батюшка,  -  ответил Пронька с довольным видом, - ты на высоком коне у самого поля сидел!
На этот раз все громко засмеялись.
- Спасибо тебе,  -  сказал Иоанн,  -  что  не  забыл  ты  меня,  убогого. Как же ты Маметкула-то в полон взял?
- А телом навалился,  -  ответил Пронька равнодушно, и  не понимая,  чему опять все захохотали.
- Да, - сказал Иоанн, глядя на Проньку, - когда этакий олух навалится, из-под него уйти нелегко.  Помню,  как он опричника-то раздавил.  Зачем же ты ушел тогда с поля? Да и как ты из Слободы в Сибирь попал?
Атаман толкнул Проньку неприметно локтем, чтобы он молчал, но тот принял этот знак за согласие.
- А он меня с поля увел, - сказал он, тыкнув пальцем на атамана.
- Он тебя увел? - произнес Иван Васильевич, посматривая с удивлением на Кольцо.  - А как же, - продолжал он, вглядываясь в него, - как же ты сказал, что в  первый раз в этом краю?  Да погоди-ка,  брат,  мы,  кажется,  с тобой старые знакомые.
И,  наслаждаясь замешательством Кольца,  царь  устремлял на  него  свой проницательный, вопрошающий взгляд. Кольцо опустил глаза в землю.
- Ну,  -  сказал, наконец, царь,  -  что было,  то было: а что прошло, то травой поросло.  Поведай мне  только,  зачем ты,  после рязанского дела,  не захотел принести мне повинной вместе с другими ворами?
- Великий государь,  -  ответил Кольцо,  собирая все  свое  присутствие духа,  -  не заслужил я  еще тогда твоей великой милости.  Совестно мне было тебе  на  глаза  показаться;  а  когда  князь  повел  к  тебе товарищей, я вернулся опять на Волгу, к Ермаку Тимофеичу, не приведет ли бог какую новую службу тебе сослужить!
- А  пока мою казну с судов воровал да послов моих кизилбашских на пути к Москве грабил?
Вид  Ивана Васильевича был  более насмешлив,  чем  грозен.  Со  времени дерзостной попытки Ванюхи Перстня,  или Ивана Кольца, прошло семнадцать лет, а злопамятность царя не продолжалась так долго, когда она не была возбуждена прямым оскорблением его личного самолюбия.
Кольцо  прочел  на   лице  Иоанна  одно  желание  посмеяться  над   его замешательством.  Соображаясь с  этим  расположением,  он  потупил голову  и погладил затылок, сдерживая на лукавых устах своих едва заметную улыбку.
- Всяко че  бывало,  великий государь!  -  проговорил он  вполголоса.  - Виноваты перед твоею царскою милостью!
- Добро,  -  сказал Иоанн,  -  вы с Ермаком свои вины загладили,  и все прошлое теперь забыто;  а  кабы ты прежде попался мне в руки,  ну,  тогда не прогневайся.
Кольцо не отвечал ничего,  но подумал про себя:
- Затем-то я тогда и не пошел к тебе с повинною, великий государь.
- Погоди-ка, - продолжал Иоанн, - здесь должен быть твой приятель!      - Эй!  - сказал он, обращаясь к царедворцам, - здесь ли тот разбойничий воевода?
Говор пробежал по  толпе,  и  в  рядах сделалось движение,  но никто не отвечал.
- Слышите?  - повторил Иоанн, возвышая голос, - я спрашиваю, тут ли тот князь, что отпросился к Жиздре с ворами служить?
На  вторичный вопрос царя выступил из рядов один старый боярин,  бывший когда-то воеводою в Калуге.
- Государь,   -  сказал  он  с  низким  поклоном,  -  того,  о  ком  ты спрашиваешь,  здесь нет.  Он тот самый год, как пришел на Жиздру, тому будет семнадцать лет, убит татарами, и вся его дружина вместе с ним полегла.
- Право?  -  сказал Иоанн,  -  а  я и не знал.  Ну,  -  продолжал он, обращаясь к Кольцу, - на нет и суда нет, а я хотел вас свести да посмотреть, как вы поцелуетесь!
На лице атамана выразилась печаль.
- Жаль тебе, что ли, товарища? - спросил Иоанн с усмешкой.
- Жаль,  государь!  -  отвечал Кольцо,  не  боясь раздражить царя  этим признанием.
- Да,  - сказал царь презрительно, - так оно и должно быть: свояк свояка видит издалека.
- Поживи здесь,  -  сказал царь  Ивану  Кольцу,  -  а  когда придет время Болховскому выступать,  иди с ним обратно в Югорскую землю.  Да,  я было и забыл,  что  Болховской свое  колено от  Рюрика ведет.  С  этими вельможными князьями  управиться  нелегко;   пожалуй,  и  со  мной  захотят  в  разрядах считаться!  Не все они,  как тот князь, в станичники просятся.
- Так чтобы не показалось ему  обидным быть  под  рукою  казацкого атамана,  жалую ныне  же Ермака князем Сибирским!  Щелкалов,  -  сказал он  стоявшему поодаль думному дьяку, - изготовь к Ермаку милостивую грамоту, чтобы воеводствовать ему надо всею  землей  Сибирскою,  а  Маметкула, чтобы  к  Москве за  крепким караулом прислал.  Да кстати напиши грамоту и Строгановым,  что жалую-де их за добрую службу и радение:  Семену большую и малую соль на Волге,  а Никите и Максиму торговать во всех тамошних городах и острожках беспошлинно.

                Глава 44.

В Новгороде наступало утро. Белела росистая трава. В садах проснулись птицы. От городских ворот на Никитскую улицу, где жил царь Иван, промчался всадник.
Царь поднял голову с  подушки и прислушался:  конский топот нарастал, приближался.
- Гонец от Воротынского,  -  сразу решил царь и  спустил худые ноги с постели.
В  маленькой опочивальне царицы,  занавешенной коврами,  было  душно. Коптила лампада у  иконы  нерукотворного Спаса.  Крепко пахло ладаном.  На широкой постели,  повернувшись лицом  к  стене,  сладко посапывала во  сне молоденькая, совсем еще девочка, царица Анна, четвертая жена Ивана.
Конский топот стал  глуше -  всадник скакал по  толстому слою соломы, выстланному на  улице для покоя государя.  Прихрамывая со  сна,  царь Иван подошел к окну и откинул занавески.
Несмотря на раннее утро, солнце еще не вставало,  на  улице было  светло.  Из  открытого окна пахнуло свежестью и прохладой. Всадник  остановился напротив царского дома.  Его  коня  схватили под уздцы два  стражника.  Из  дома  напротив прибежали еще  вооруженные люди. Ухватив всадника за одежду, они стали стаскивать его с лошади.
- Я  от воеводы и  боярина Михаила Ивановича Воротынского к  великому государю всея Руси! - закричал гонец.
Царь высунул голову из окна.
- Эй,  там, - грозно приказал он, - гонца воеводы Воротынского ко мне во дворец!
Опричники отступились.  Всадник спрыгнул с  лошади и низко поклонился царю, продолжавшему смотреть из окошка.
- Плохая весть,  -  догадался Иван  Васильевич,  приглядевшись к  его лицу.
Накинув  халат  на  костистые плечи  и  сунув  ноги  в  разукрашенные разноцветными каменьями туфли,  перекрестив спящую  царицу,  он  вышел  из спальни.
В  небольшой горнице,  где  обычно царь  занимался делами,  собрались люди.  Здесь  были  телохранители и  ближние люди.  Братья бояре Пронские, окольничий Никита Борисов, новый печатник и думный дворянин Роман Олферов, не  знавший  грамоты,  Малюта  Скуратов,  пожалованный недавно  во  вторые дворцовые воеводы на  место Афанасия Вяземского. 
На заспанных лицах видна растерянность. Царь Иван быстрым взглядом окинул приближенных.
- Василий, - сказал он дьяку Щелкалову, - пусть входит гонец.
Открылась дверь. Боярский сын Федор Лукошков вполз на коленях. В двух шагах от царя он остановился и,  подняв руку с воеводской грамотой,  подал повелителю. Царь Иван выхватил бумагу,  торопливо развернул и стал читать, шевеля губами  и  поворачивая голову вслед  за  строчками. 
Приближенные застыли, затаив дыхание. Читая письмо,  царь  Иван временами вспыхивал и  покрывался потом,  у него начинали дрожать руки. Закончив чтение, он долго молчал.
- Догонит ли воевода Воротынский врага моего Девлет-Гирея? – негромко спросил, наконец, царь. - Задержит ли его?
- Передовой  полк  вступил  с   татарами  в   бой,   Девлет-Гирей, переправившись через Пахру,  остановился за большим болотом, - не поднимая головы,  ответил гонец.  -  А  на Молоди,  что в пятидесяти верстах от  Москвы,  воевода Михаил  Иванович Воротынский приказал строить походную крепость. И ту крепость построили одним днем.
- Нет ли измены среди  бояр и  воевод,  не слыхал ли на меня речей скаредных? Не хотят ли бояре ко крымскому хану переметнуться?
- Все люди твои!  -  твердо сказал гонец, подняв голову и взглянув на царя. - Поклялись за тебя и за Русскую землю головы сложить.
Царь  не  произнес больше  ни  слова.  Передав письмо  в  руки  дьяку Щелкалову, он, сутулясь, вышел из горницы. В царицыной спальне его охватил безотчетный, необоримый страх.
- Что будет со мной, где искать спасения? - повторял он. 
Перед глазами возникали бесчисленные орды крымского хана.  С дикими криками они окружали Новгородскую крепость. Вот он, великий князь и  царь земли Русской,  со  связанными назад руками стоит на коленях перед Девлет-Гиреем.  Крымский хан поднял руку с плеткой, замахнулся. Звериный рев вырвался из горла царя Ивана.
- Предатели,  изменники, - хрипел он. - Нарочно пустили татар через Оку.  Я знал,  я думал об этом. Кому я поверил? Мишке Воротынскому! Он давно измену замышляет.  Все они изменники,  никому нельзя верить. Это я виноват, я навлек гнев божий на Русскую землю.
Царь Иван упал на колени. Он  молился истово.  Упершись растопыренными пальцами в  пол,  клал земные поклоны,  ударяя лбом  о  деревянные доски. 
- Пусть и  царица молит бога, она агнец невинный, - мелькнуло в голове.
Царь поднялся с  колен,  страшный,  с красными вытаращенными глазами. Шатаясь от слабости,  он бросился к  постели,  сорвал шелковое одеяло.  На царице Анне задралась рубаха, оголив полные ноги.
- На колени! - визгливо крикнул царь.
Анна проснулась и, широко раскрыв свои кроткие овечьи глаза, смотрела на мужа.  Таким она еще не видела его.  Царь схватил ее за локоть.  От его холодных как лед рук по телу царицы пошли мурашки.
Она с  испугом опустилась на  колени перед иконами,  стараясь понять, что произошло.  Царица была проста и  безыскусна.  Любила сладкое и мягкие лебяжьи подушки. И еще любила надевать красное ожерелье на белую шею.
- Повторяй за мной. - И царь, смрадно дыша, стал молиться.
Тонкий девичий голос вторил за ним слова молитвы.
- Кланяйся низко в землю! - приказывал муж.
Царица,  придерживая левой рукой сползавшую с плеч рубашку, кланялась и крестилась.
- Если ты  даруешь победу,  я  отменю опричнину,  -  обещал царь Иван всевышнему.  -  Знаю,  я  виноват,  накажи меня,  но даруй победу,  помоги отомстить за пепел Москвы,  помоги освободить многих православных христиан из татарского плена.
Набожный от  страха,  царь молился до позднего утра.  Когда солнечные лучи проникли в окошко опочивальни,  он успокоился. Пелена безумия спала с глаз. Уложив дрожавшую от холода и страха молоденькую царицу в постель, он вышел в горницу и позвал слуг.
Прибежал лекарь Бомелий с лекарствами и примочками.
- Архиепископа ко мне,  -  потребовал царь.
Он не мог стоять на ногах после бессонной ночи и повалился в кресло.      Архиепископ Леонид, стяжатель и цареугодник, слыл недобрым человеком. Недавно  попы  всех  новгородских церквей  в  ответ  на  непомерные поборы Леонида отказались служить обедни. Царь вынужден был вмешаться.
Шелестя  черной  шелковой  рясой,  появился  новгородский  святитель: вглядываясь в лица царедворцев,  он старался угадать,  что произошло. Царь Иван едва приподнялся под благословение.
- Всем служить молебны,  просить у бога победу, - страшно посмотрев в глаза архиепископу,  сказал он. - Чтобы враги наши под ногами нашими были. Без отдыха просите,  пока не велю перестать.  Пошли, отче, конных людей по монастырям.
- Пошлю, великий государь.
Царь Иван отпустил всех и пожелал видеть дьяка Щелкалова.
- Неужто хан и в сей год к Москве подберется? - спросил он у дьяка. - Оку-то, защитницу нашу, переполз.
- Я  верю Воротынскому,  великий государь.  Он твой верный слуга.  Он задержит хана.
Дьяк волновался. Его глаза, сидящие чересчур близко к мясистому носу, покраснели и слезились.
- И  я верю ему.  Но если хан все равно победит?  У него сила больше. Как  тогда?  Турский за  его  спиной стоит.  В  прошлом годе  Девлет-Гирей разорил многие города и много людей взял в полон.
- Хан победит сегодня,  а  завтра мы снова возьмем верх,  -  старался внушить уверенность дьяк.
- В  России голод,  мор.  Где  взять новых воинов?  Иди,  оставь меня одного.
Снова в царскую голову полезли смутные мысли. 
- Верю Воротынскому!  А можно ли ему верить? Его отец немало лет провел в заточении на Белом озере и  там умер.  И  Михаил в  опале был.  За что он нас благодарить должен?
- Может,  он  хочет  меня  колдовством извести либо  крымскому хану  в  руки отдать.  Недаром лекарь Бомелий дважды мне про него худое говорил. 
Царь вспомнил свой  разговор  с  воеводой. 
- Он  клялся  победить  татар,  ежели  отменю опричнину.  Я сгоряча обещал ему,  дал царское слово. Но если он победит татар,  пожалуй,  и отменю.  Да,  да, отменю. Я обещал всевышнему. И среди моих  ближних  слуг  завелась измена. 
В  голову  снова  пришел  Афанасий Вяземский.  Царь  вздохнул.  Мысли  об  измене огненным вихрем кружили ему голову.  Он опять заметался по комнате. Молитвы к всевышнему переплетались со страшными проклятьями.

                Глава 45.

В пятницу   второго   августа   в   ставке   Воротынского   появились перебежчики.  Это были русские мужики, взятые в плен татарами под Рязанью. Они   рассказали,  что  Девлет-Гирей  в  субботу  готовится  одним  ударом разгромить Гуляй-город. Одних турецких  янычар  будет  семь  тысяч. 
Улан Ахмамет,  заменивший Дивей-мурзу,  приказал в ночь на субботу выдернуть во рву около одной из стен крепости колья, сделать подкоп и разобрать стену. В заключение рязанцы попросились в полк к Воротынскому воевать против татар. Обласкав мужиков, воевода, оставшись один, долго думал.
- Призвать князя Шуйского! - приказал он.
В шатре появился воевода сторожевого полка.
- Сколько людей осталось в твоем полку? - спросил Воротынский.
- У  меня восемьсот сорок два воина,  а  у  воеводы Василия Ивановича Колычева - шестьсот восемьдесят два.
Воротынский заглянул в свои списки.
- Вот что,  Иван Петрович,  пусть твои люди днем спят, а ночью вокруг Гуляй-города дозор  держат.  Хан  мыслит подкопом взять  крепость.  Понял, друже?
- Как не понять, Михаил Иванович, - отозвался Шуйский, - да только не взять хану крепости.
Нарядному воеводе Норкину Воротынский приказал изготовить пушки к бою. Ночью  ратники  сторожевого полка  выследили  татарских  лазутчиков и окружили их. Многие были убиты, другие спаслись бегством. Ханская затея не удалась.
В  шатре Воротынского долго горел огонь.  На  совет собрались воеводы всех полков.  Выслушав своих помощников,  Михаил Иванович дал им  приказы. Оставшись один,  улегся на  постель из медвежьих шкур,  но заснуть не мог. Его мучили сомнения.
- Завтра решится судьба России,  - думал Михаил Иванович, ворочаясь на жестком ложе,  -  и многое зависит от меня.  Я должен и буду защищать престол царя Ивана. Но можно ли ему верить? Не пустой ли звук его обещание отменить опричнину?  Что,  если  он  после  победы  снова  начнет пытать и казнить неповинных людей, разорять Русь?
- О, как я ненавижу его! - вырвалось вслух.
Михаил Иванович отбросил покрывало и  сел.  Хан Девлет-Гирей хвалился привести его на веревке в  свое царство.  Не посланный ли это богом случай избавиться от злодея?  Но тогда татары должны одержать победу 
- Если мы будем разбиты здесь,  у реки Лопасни, что ждет Русскую землю? Оправится ли она, или будет долгие годы платить дань и  кланяться язычникам?  Быть снова рабами? Боже милостивый! Казань и Астрахань отдать татарам! Опять потоками польется  русская  кровь.  А  Москва?
Князь  вспомнил прошлогодний набег Девлет-Гирея,  вспомнил обращенную в  прах  и  пепел  Москву.  Выдержит ли родная земля, окруженная со всех сторон врагами, новое испытание?
Он поднял глаза на икону Николая-угодника, и показалось, что большие, чуть прищуренные глаза любимого святого смотрят не по-обычному строго.
- Прости  меня,  святой боже,  за  презренные мысли!  Москва осталась одна,  беззащитная.  Пока бьется мое сердце,  я  буду стоять за отечество. Царь Иван смертен:  потешится,  да  и  на кладбище,  а  Русской земле жить вечно. Победа, только победа! Стоять насмерть за все, что можно любить в жизни:  за родную землю,  за народ русский,  за православную веру, за свой дом, за детей, за матерей и жен своих.
Воротынский опустился на колени.
- Приведи мой ум в ясность, дай твердость руке, - просил он у бога, - не пущу язычника на отчизну. Скорее Ока назад потечет, чем мы отступим.
В  полночь войска,  стоявшие в  крепости,  были подняты на  ноги.  Им было велено огня не зажигать,  не шуметь,  разговаривать шепотом.  Пусть думают враги, что русские спят.
Сотня мореходов заняла участок стены слева от вылазных ворот.      Мореходы стали готовиться к бою,  зарядили свои пищали, точили боевые топоры  с  длинными рукоятками.  Отец  Феодор с  крестом в  руках  обходил отважных  воинов.  Готовясь  к  смертному бою,  многие  исповедовались,  и монах-кормщик отпускал им грехи.
Неожиданно  мореходов  сменили   стрельцы;   сотне   мореходов приказано быть наготове к вылазке вместе с войсками передового полка.      Не  успели  мореходы  отойди  от  ворот,  как  началось движение. 
Из крепости выходил большой полк.  Михаил Воротынский выехал на своем любимце - сером  жеребце,   окруженный  воеводами.   В  темноте  чуть  отсвечивали драгоценные доспехи.
- Братья мои,  государи,  -  повернувшись в седле, сказал Воротынский ратникам,  -  будем  биться  насмерть,  не  отдадим врагу  свою  землю  на позорище!
- Не отдадим Москвы врагу!  -  раздалось в  ответ.  -  Где ляжет твоя голова, князь, там и мы свои головы сложим.
Воротынский обнял  своего  товарища Ивана  Шереметева,  остающегося в крепости, и нарядного воеводу князя Ивана Норкина.
- Блюдите  город,   братья!  Не  силой  нынче  воюем,  хитростью.  Не ошибитесь, не дайте врагу ненароком разломать стены!
Большой полк бесшумным непрерывным потоком устремился к  лесной чаще, находившейся в сотне шагов. Через полчаса у стен крепости не было видно ни одного человека. Ворота снова накрепко закрыли.
Пушкари и затинщики давно изготовили пушки и пищали. Главный зелейный мастер к  каждой пушке принес по восемь больших кувшинов пороха. 
В  шатре главного воеводы остался князь  Шереметев.  Через  каждые полчаса дозорные сообщали ему о действиях врага. С  рассветом завыли  татарские трубы.  Крымчаки внезапно появились из леса и,  выпустив тучу стрел,  с дикими криками ринулись на крепость. 
Они бесстрашно прыгали в ров на колья,  лезли к стенам, заполняя своими телами ров.  Когда их головы и  руки показались над стенами,  стрельцы заработали топорами, секирами и рогатинами.
Ратники, стоявшие сзади на возвышенности, стреляли из луков.      Прошел час.  Еще час. Небо на востоке окровавилось. Время подходило к восходу солнца.
Большой медный барабан, стоявший у шатра главного воеводы, ударил два раза. Не успело затихнуть гулкое эхо, как Гуляй-город окутался дымом пушек и пищалей.  Ядра и дробь ударили по врагам, упорно наползавшим на крепость из  леса. 
Стреляла первая  половина всех  крепостных пушек.  Огневой удар оглушил нападающих. Многие свалились на землю замертво. Войска противника приостановились,  смешались. В это время загремел второй залп. 
А в тылу врага послышались крики и звон оружия. Воевода  Воротынский незаметно провел свои  полки в  обход по  ложбине и  ударил в  спину крымским ордам. Завязалась яростная схватка. Сила мускулов и мужество решали дело.
Крики и звон оружия спугнули птиц, они беспокойно кружились над лесом. Теперь  татары  все  свои  силы  направили на  большой  полк  Михаила Воротынского. Прошло два часа, и русские стали сдавать, слишком много было воинов у крымского хана.
И  тогда  из  Гуляй-города послышались тягучие призывы полковых труб. Вылазные  ворота  открылись,  передовой  полк  под  командованием  Дмитрия Хворостинина вырвался из крепости и ринулся на врага. Воины большого полка обрадовались подмоге и  бились с  новыми силами,  словно в оседавшее тесто добавили свежих дрожжей.
Кипел  отчаянный бой. Ратники передового полка бились доблестно,  не щадя жизни.  Благодаря своему высокому росту, воевода Хворостинин, сидя на коне,  хорошо видел, что делается на поле битвы. Грозная сеча продолжалась долго. Кровь ручьями стекала в реку. Теснимые с двух сторон, татары не выдержали и побежали.

                Глава 46.

Два  месяца царь Иван занимался в  темнице вместе с  Малютой сыскными делами.  Теперь это были особые дела; в застенках сидели опричники. Каждую ночь царь ходил в  пытошную и сам участвовал в допросах. 
Все, что писали челобитчики, оказалось правдой. Особенно запомнилось царю Ивану калужское дело. Один  из  опричных  вельмож  оказался  гробокопателем,  нарушителем церковных  порядков.   
По   его   приказу  недавно  погребенных  мертвецов выкапывали из земли,  пустые гробы зарывали обратно, а мертвое тело кололи рогатиной,  секли саблей и,  вымазав кровью,  подкладывали в  дома богатых людей.  А потом богачей судили неправедно,  по ложным свидетельствам,  все подворье и богатство грабили.
В тюрьме у Малюты Скуратова было много опричников,  совершивших и более страшные, тяжелые преступления, но калужское дело потрясло царя.      Как  быть  с  опричниной?  Вопрос этот  не  давал спокойно спать царю Ивану.
После  победы  над  Девлет-Гиреем  он  приказал  строго  расследовать преступления своих  людей. Земцы получили право жаловаться на  учиненное опричниками зло. Разбойных дел  скапливалось все  больше  и  больше. 
Малюта  Скуратов выискивал повсюду  виновных  опричников и  докладывал царю  Ивану  днем  и ночью. Однако во дворце он не чувствовал себя так привольно, как раньше.
У молодой царицы Анны оказался плохой характер. Немного приобвыкнув к своему высокому положению и  разобравшись в дворцовых порядках,  она стала досаждать царю  жалобами  на  его  ближайших людей.
Царице  особенно  был ненавистен Скуратов.  Когда он по ночам появлялся в опочивальне и уводил в темницу ее мужа, она неистовствовала.      Услышав его льстивый голос, увидев широкую бороду и толстое неуклюжее тело, царица Анна вскрикивала и, прижавшись к царю, шептала ему в ухо:
- Ой,  боюсь.  Он убьет тебя.  Не верь Малюте. Вурдалак он, вурдалак, и борода-то у него вся в крови.
Царь Иван мало обращал внимания на легкие слова жены и по-прежнему доверял своему любимцу. Но все же ежедневные наговоры царицы действовали угнетающе,  и  он чувствовал себя не так приятно,  как прежде,  в обществе думного дворянина.
После победы над крымским ханом Девлет-Гиреем царь Иван решил усилить военные действия в  Ливонии.  Смерть  короля Сигизмунда-Августа и  моровое поветрие в  Речи Посполитой развязывали ему  руки. 
В  первую очередь царю хотелось свести счеты  с  королем Юханом,  державшим в  своих  руках город Ревель.  Царь  Иван  не  забыл  своего  грозного письма шведскому королю и деятельно готовился к походу.
После  первой  неудачной попытки овладеть Ревелем в  1570  году  царь возобновил  договор  о  совместных  действиях  с  братом  датского  короля герцогом Магнусом. 
Вместо умершей невесты Евфимии он  обещал дать  ему  в жены вторую дочь князя Старицкого - Марию. К Великому Новгороду подтягивались войска,  подвозились пушки, порох, ядра и кормовые запасы.
В  осеннюю распутицу выехал  царь  Иван  из  Москвы в  Новгород.  Его сопровождали знатнейшие бояре и сановники,  многие воеводы и думные дьяки. Малюта Скуратов и лекарь Бомелий находились в ближайшем царском окружении.
- Из Копенгагена кто привез? - спросил царь.
- Мой человек, - скромно сказал Малюта.
- Добро. Вишь, как им Нарва припекла! А еще что твой человек слышал тамо?
- У франкейских немцев в городе Париже прошлое лето в ночь на святого Варфоломея убито  больше  трех  тысяч  человек и  в  других городах многие тысячи.
- Кто приказал? - живо откликнулся царь.
- Ихний король Карл.
- По какой причине?
- Супротивничали вере римской.
Царь Иван долго теребил бороду.
- Говорят, будто я кровоядец, а другие державцы против меня ангелы. А выходит, врут все. А еще что знаешь?
- Не  хотят  тебе,  великий государь,  Ливонскую землю давать.  И  на Варяжское море, говорят, не допустим.
- Как будет,  мы посмотрим.  А  сегодня к  нам в  Нарву все торговать едут,  окромя шведов.  Да  и  те потихоньку от своего короля Юхана бывают. Ну-ка,  Василий,  спрячь письмо,  -  обернулся он к дьяку Щелкалову.  -  А деньги погодим высылать.  Разузнать надо,  как, и что. Напишу письмо королю Фредерику, авось и без денег отпустит адмирала. Ты, Гриша, иди отдыхай.
Малюта Скуратов продолжал стоять.
- Что еще сказать хочешь?
- Обижаешь,  великий государь,  верных слуг, опричников своих. Ванька Колтун бьет тебе челом.  Вотчину,  тобой пожалованную,  у него отобрали, а земскому дворянину пожаловали.
Царь нахмурился. Лицо его приняло зловещее выражение.
- Нет у меня больше опричников.  Все равны,  и двор у меня один,  и войско одно.
Земля будто качнулась под ногами Малюты.
- Великий государь, - снова начал он. - Веть опричник.
- Замолчи,  я запрещаю произносить это слово!  А ежели кто скажет, на площади батогами прикажу бить.
- И я, видать, не нужон тебе, великий государь?
На лице Малюты Скуратова было написано такое отчаяние,  что царь Иван смягчился.
- Зачем  же,  Гриша.  Ты  мой  верный слуга.  А  опричнине более не бывать!
- А как же?
- Управимся и  так.  Забывали опричники,  сидя  за  моим столом,  как саблей  рубиться.  За  чужими спинами прятались.  А  безоружных грабить да убивать, куда как охочи.  Одна у  меня сейчас забота:  Пайду у шведского короля отобрать.  День и ночь думаю.  И тебе, Гриша, дворовому воеводе, об этом тоже надо думать. А теперь иди покаместь.
Малюта Скуратов, пошатываясь, вышел из царского шатра. Он понял: царь опалился на опричнину. 
- Что же будет теперь?  -  думал он.  - Значит, и я больше царю не нужен?  А  без царской руки мне и дня не прожить.  Земские, бояре да князья, на меня как волки смотрят.
С  сожалением вспоминал Малюта своих старых друзей,  которых обрек на мучения и уготовил топор и плаху.  Одна надежда осталась у него - на зятя, Бориса Годунова. 
- Хоть и не в боярских чинах,  а полюбил его царь. Однако Бориска сам  себе на  уме,  -  перебирал в  уме Малюта.  -  Если царь косо посмотрит,  он и отцу родному руки не подаст. Трудно его понять. Но все же посоветоваться надо, худого он мне не хочет.
И Григорий Лукьянович поспешил к палатке зятя.  Годунов, умаявшись за трудный поход, храпел в темноте, с головой укрывшись лисьей шубой.
- Борис Федорович, Боря! - позвал его Малюта Скуратов.
Годунов шевельнулся, откинул шубу, сел.
- А,  Григорий Лукьянович!  Рад, рад. Садись, дорогой тестюшка, чем могу услужить?
Малюта  Скуратов без  утайки поведал Годунову о  недавнем разговоре с царем.
- Нет  у  меня  больше  опричников,  все  равны -  тако  изрек  наш милостивец.  И думать мне приказал,  как город Пайду взять.  Ты, говорит, дворовый воевода. Вот и хочу твоего совета, - закончил Малюта.
Борис  Годунов  и  сам  видел  крутой  поворот  царя;  распоясавшиеся опричники стали  угрозой престолу,  однако таких  откровенных слов  он  не слышал.
Его насторожил царский приказ - думать Малюте Скуратову о крепости Пайде.
- Кроме тебя, Григорий Лукьянович, был ли кто у царя?
- Васька Щелкалов да спальник князь Сицкий.
- Ежели насовсем царь отменил опричнину,  -  думал Борис Годунов, - то Григорий Лукьянович будет помехой,  он один всей опричнины стоит.  А ежели помеха,  то царь его уберет.  Тогда и ему,  Борису Годунову, отзовется. От родства не откажешься. Лучше пусть дорогой тестюшка в бою жизнь отдаст.
- Вот что, Григорий Лукьянович, - поглаживая кудрявую бородку, сказал Годунов, - мыслю я, великий государь хотел, чтобы ты с войсками на приступ шел.  Увидит он,  что ты жизни своей не жалеешь.  А возьмем город, снова в царскую милость войдешь. Однако я советник плохой, могу ошибиться.
Малюта сразу понял невысказанные мысли зятя.
- Ты прав,  Борис Федорович,  -  ответил он, понурив голову, - видно, другого мне  не  остается.  Пойду завтра на  приступ.  Ежели сложу голову, значит,  судьба мне такая.  А уцелею,  царь без милости не оставит.  Вот что,  зятек,  пойдем ко  мне поговорим.  Чать,  ты  не  чужой.  Для дочери богатство  немалое  отложено,   все  тебе  оставлю.   И   еще  кое  о  чем перемолвиться надо. У меня никто не подслушает.
Борис Годунов кивнул головой и стал одеваться. Малюта  Скуратов  поспешил к  себе  и  велел  верному  слуге  поставить вокруг шатра охрану и самому быть в дозоре.
В  запасе у  тайного советника нашлось заморское вино.  Он  отпил  из большого кубка, половину передал зятю.
- За жизнь,  Борюшка,  я скопил немало и все хочу отдать в твои руки, как отдал и любимую дочь.  Я знаю,  ты пойдешь далеко, умен. Деньги всегда помогут умному  человеку.  -  Малюта  положил короткопалую руку  на  плечо Годунова. - Так вот, слушай.
- Рано,   Григорий  Лукьянович,  духовную  отписывать.  Успеешь  еще, времени у нас много.
- Чует смерть мое сердце,  Борис. Как сказал мне великий государь про крепость,  у  меня  сразу  будто  оборвалось  что-то.  Молчи,  молчи,  - заторопился Малюта Скуратов,  видя,  что Годунов хочет возразить, - терять время нечего.
Борис Годунов склонил голову.
- Наперед всего - дубовый сундук и в нем всякие золотые деньги в моем доме  наверху в  стене  замурован.  Войдешь в  комнату,  под  левым окном. Вчетвером едва поднимали.  -  Малюта помолчал.  -  Еще сундуки с  золотыми вещами и  драгоценными каменьями в другом тайнике укрыты.  Я тебе показывал, как в  подземелье пройти.  По  правую руку и  по  левую от  входа на стены приметные камни вмурованы.  Моему богатству и сам царь позавидовал бы. Это тебе,  Боря,  все тебе.  В тех сундуках сокровища многих знатных князей да бояр казненных.  Мужиков тех, что сундуки прятали, я давно в рай отправил. Остатнее в духовной прописано, и там я тебя не забыл.
- Спасибо, Григорий Лукьянович. О Машеньке не заботься. Пока жив, все для нее сделаю.
Малюта и Борис Годунов обнялись.
- Хочу тебе,  Боря,  еще слово сказать,  -  понизив голос,  продолжал Малюта. - Не верь царю. Неверное у него сердце. Видишь сам, как он со мной поступил.  Когда нужен был,  возле себя держал,  и все Гриша да Гриша. И днем и ночью призывал.  А время другое пришло - ступай на стену, показывай свою верность.  Спохватится еще царь,  вспомнит меня.  Опричником, вишь, теперь называться зазорно.  Нет у меня больше опричников.  Все равны, и двор у меня один, -  повторил Малюта царские слова.  -  Что ж будет-то? Мне из  дому не  выйти,  прикончат из-за  угла. Сядут они царю на  шею, вспомнишь мои слова,  Борис.  Теперь первый советник Бомелька-лекарь, всем отраву дает,  кому царь укажет.  Смотри и  ты,  Борис,  кабы не опоили.  А может, что и похуже будет.
- Не больно сядешь на шею царю-то.
- Да уж так будет.
Они  еще  молча посидели.  Выпили еще  по  чаше красного вина.  Борис Годунов зевнул украдкой.
- Не слышал, много ли людей в крепости заперлось? - спросил Малюта.
- Не более двух сотен.
- Ну, прощай, Борис.
Они еще раз обнялись. Малюта Скуратов долго не мог уснуть.  Потрескивая,  горела на низком столике свеча.  В  лагере  глухо  перекликались дозорные.  А  на  шатровом полотнище от  тающего снега  медленно расплывались темные  пятна.  Горькие думы  одолевали думного дворянина. 
- Кто  был  выше  меня  перед царем?  - размышлял он.  -  Не  было никого.  Только Афонька Вяземский мог  со  мной поспорить.  Царь любил меня.  Я всегда был ему верен, даже в мыслях. И вот благодарность. Я не нужен, я мешаю царю. Эх, кабы знать, кто против меня ему в  уши дует.
Малюта Скуратов стал перебирать в уме всех,  кто окружал царя сегодня.  Нет,  среди них сильных людей не  было.  На  ум  пришел и лекарь  Бомелий.   Вот   кого   всей   душой  ненавидел  Малюта.   Колдун, чернокнижник,  знает,  что царь боится колдунов и кудесников, и пользуется этим. 
Малюта догадывался, что смерть многих людей за последние два года наступала не без помощи царского лекаря. Потом он  стал вспоминать,  сколько людей погибло от его руки.  Перед глазами  тайного советника возникла гора  расчлененных человеческих тел  с отрубленными головами. 
- Кто за них ответит перед всевышним? -  мелькнула мысль. Стало страшно. - Я делал по царскому слову, значит, я невиновен. Царь ответит перед всевышним,  - поспешил Малюта успокоить совесть. - Чего там вспоминать убитых!  За них попы и монахи бога молят. Меня самого могут сегодня убить.
Малюта вздрогнул и сразу облился холодным потом.
- Нет,  меня не могут убить,  -  сказал он вслух,  - я верный царский слуга.
Он снова вспомнил Афанасия Вяземского и  снова пожалел,  что его нет. Наконец, Малюта потушил свечу и  стал засыпать.  Два раза его будили резкие крики какой-то ночной птицы. К рассвету он забылся в тревожном сне. Всю  ночь  в  грязь,  растоптанную конскими копытами и  человеческими ногами, валил мокрый густой снег.
Серым неприглядным утром вышел царь  Иван из  походного шатра.  Слуги подвели коня.  Царь  сунул ногу в  стремя,  перевалился в  седло,  удобнее примостился,  разобрал поводья. Настроение у него было отличное.
Он хорошо выспался и был уверен в победе. Окружившие царя воеводы слышали его любимую. Снег падал и падал тяжелыми хлопьями.      Царь Иван посмотрел на высокие стены,  сделанные из белого камня,  на тяжелые осадные пушки,  полукругом охватившие крепость. 
Позади, за линией пушек, изготовились к бою русские полки. Царь  вздохнул,  снял  рукавицу,  медленно стер теплой рукой налипший снег с лица и обернулся к трубачу:
- Начинай.
Раздался  громкий,   пронзительный  сигнал,   повторенный  два  раза. Фитильщики приложили дымящиеся фитили к  затравникам.  Загремели выстрелы, окрестность  заволокло  едким  дымом.  Из большой пушки    вылетали шестипудовые ядра. За первым залпом последовал второй, третий.
Стрельба длилась около двух  часов, не  переставая.  В  городе начались пожары.  Под защитой пушек русские воины потащили к стенам тяжелые осадные лестницы. Крепостные пушки  города  Вейсенштейна сделали  несколько выстрелов и смолкли.
К царю приблизился воевода и боярин Василий Голицын.
- Великий государь, время к городу приступать.
Царь Иван кивнул головой. Ударили полковые барабаны,  заиграли трубы.  Пушки  умолкли.  Русские войска лавой устремились к крепости. Раздался громкий боевой клич. Царь  снял  шапку  и  перекрестился.  Сняли  шапки  и  перекрестились окружавшие царя воеводы.
Воцарилось тревожное ожидание.
- Великий государь,  -  сказал боярин Голицын,  - в передовом полку у князя Федора Ивановича одним воеводой прибыло.
Царь  Иван  оторвал  взгляд  от  бежавших  к  крепости воинов,  хмуро посмотрел на боярина.
- Григорий  Лукьянович,  Малюта  Скуратов,  второй  дворовый воевода, пожелал идти  приступом на  стены  вместе с  передовым полком,  -  пояснил Голицын.
- Гриша! Зачем, разве я хотел этого?
Царь рванул коня, словно желая догнать своих воинов. Сделав несколько скачков,  он возвратился на прежнее место и  снова стал смотреть на стены. Его  зоркий  глаз  заметил  грузного  воина,  широкого  в  плечах,  первым подбежавшего к  лестнице. 
Из  крепостных  амбразур  послышались пищальные выстрелы.  Сверху  осажденные бросали  на  русских ратников камни  и  лили кипящую смолу.      Воеводы  переглянулись.  Боярин  Голицын не  смог  сдержать злорадной улыбки.
Поднятый боевым сигналом,  Малюта Скуратов побежал вместе со  всеми к крепости.  Звериный  рев  вырывался из  его  горла.  С  налившимися кровью глазами он  был  похож на  бешеного быка.  Одним из  первых Малюта влез на стену.
Вытащив из-за  пояса привычное оружие,  топор с  широким лезвием,  он замахнулся  на   высокого  шведа,   первого  попавшегося  ему  на   глаза. Замахнулся и больше ничего не видел и не слышал. Подбежавший на  помощь  товарищу другой  швед  тяжелым мечом  отрубил голову Малюте Скуратову.
Через  несколько часов  крепость  Вейсенштейн была  взята.  Посланные царем слуги нашли голову тайного советника и его изуродованное тело.
Царь Иван взял в руки голову, долго смотрел в открытые мертвые глаза. Лицо царя задергалось, борода полезла на сторону. Тем, кто наблюдал за ним, казалось, что он заплачет.
- Великий  государь,  Григорий  Лукьянович завещал  похоронить его  в монастыре Иосифа Волоцкого,  где  покоятся его  отец  и  сын,  -  раздался вкрадчивый голос Бориса Годунова.
- Похоронить  почетно  там,   где  он  завещал,  -  сказал  царь. 
Он осторожно, из рук в руки, передал бородатую голову Борису Годунову. Вздыбив коня,  царь Иван поскакал тяжелым галопом к  открытым воротам крепости. За царем поскакали телохранители, воеводы и бояре.


                Глава 47.

Небольшой отряд  вооруженных всадников приближался к  сельцу  Молоди. Солнце  только что  скрылось за  темной стеной леса,  и  было  еще  совсем светло.  Впереди,  на  высоких ухоженных жеребцах,  ехали  Михаил Иванович Воротынский и Никита Романович Одоевский. 
Немного отступя вооруженные слуги. Небольшой бревенчатый мост  через спокойную и  чистую реку  Режу,  и всадники поднялись в  горку,  к  деревянной церкви Вознесенья,  окруженной крестьянскими избами.
Стременной воеводы  Воротынского постучался в  поповский  дом,  самый обширный среди трех десятков сельских домишек. Дородный поп  Василий вышел  встречать именитых гостей. 
Имя  Михаила Воротынского -  победителя крымского хана Девлет-Гирея - славилось по всей Русской земле, а среди жителей сельца Молоди почиталось особо.
Воротынский слез  с  коня,  снял  шлем  и,  расправив бороду,  первым подошел под благословение.
- Примешь нас, святой отец?
- Входите, входите, дорогие гости. Если бы упредили меня, колокольным бы звоном встретил.
Князь Воротынский махнул рукой:
- Пустое.
Воеводы вошли в дом.  Поповский слуга подал путникам умыться с ковша, принес расшитое узорами полотенце.  А  у стола уже хлопотала попадья,  еще молодая, румяная женщина. Ратники разошлись по крестьянским домам, иные пошли промочить горло в корчму.
Местный поп жил небогато,  но на стол поставил лучшее, что у него было.  Он  потирал руки,  кланялся,  желая всячески показать,  как он  рад гостям.
- В  прошлый вторник,  -  вспомнил поп,  -  ровно  год  миновал после победы.  Я  молебен  в  церкви  справил,  за  благоденствие твое,  боярин, молился, убиенных воинов поминал.
- Спасибо, отец Василий.
- У нас слух идет,  -  продолжал поп,  -  не утишил грозный царь свое сердце.  Опять на Москве кровь льется. Хоть и отменил он опричнину, одначе лютует, как прежде.
Воротынский вздохнул, взглянул на Одоевского.
- А куда вы, государе бояре, путь держите?
- Царь и великий князь Иван Васильевич к себе призывает, - с неохотой ответил Никита Одоевский, - в Александрову слободу едем.
- Кровавая яма  -  Слобода царская,  будь она проклята!  А  правду ли говорят,  что  ляхи нашему царю корону отдают?  Другие говорят,  будто они царевича Федора на  царствие просят и  хочет  будто  наш  великий государь латинскую веру принять.
- Не  может  того  быть,  чтобы наш  государь латинянином стал,  -  с негодованием сказал Воротынский.
- И я так думаю,  -  заторопился поп. - А еще слышно было, требует он себе  от  ляхов  исконную русскую землю  Киевскую и  будто тамошние жители благоприятствуют в том нашему государю.
Поп  Василий еще  о  многом  расспрашивал воевод.  Оно  и понятно:  нечасто заезжали к  нему в  дом  столь именитые гости.  Разговор велся бы еще долго,  но Михаил Воротынский устал в дороге. Он решил встать рано, чтобы к вечеру не спеша добраться к Москве.
Попадья  мягко  постелила  ему,  и  боярин,  потянувшись перед  сном, потушил свечу и закрыл глаза. Едва  засветило,   воеводы  проснулись  и  стали  собираться.  Хозяин потчевал  гостей  на  дорогу  парным  молоком  с  только  что  испеченными пшеничными ватрушками.
Еще  не  взошло солнце,  по  дворам пели  третьи петухи,  когда отряд боярина двинулся к Москве по большой серпуховской дороге.      Воротынскому вдруг  захотелось побывать на  месте  прошлогодних боев. Поежившись от  утреннего холодка,  он повернул коня и  по берегу реки стал пробираться сквозь  густой  кустарник. 
Его  конь  шумно  подминал  грудью молодую поросль ивняка и бузины. За воеводой повернули остальные. Над  рекой  и  по  низинам  лежала  плотная пелена  тумана.  Кое-где, разорвав ночное  покрывало,  торчали  зеленые ветви.  Невидимые в  тумане, крякали и плескались в воде утки.
От шумевшего по камням ручейка,  впадавшего в Режу,  воевода свернул вправо,   и  вскоре  между  деревьями  показалась  возвышенность.  Высокий плетнёвый  забор  тянулся  вдоль  возвышенности.
Это была  молодинская крепость, возле которой разыгрался знаменитый бой. Вслед за Воротынским и ратники подъехали к вылазным воротам. Отсюда в решающий час вырвался из  крепости сторожевой полк Дмитрия Хворостинина.
В ушах князя раздался его зычный,  раскатистый голос.  Вот здесь,  на этой земле,  потоками лилась кровь.  После  боя  земля  была  завалена мертвыми телами. Целую неделю хоронили погибших оставшиеся в живых.
И  сейчас на  земле  валялось сломанное оружие:  ржавые мечи,  сабли, много побитых, разрубленных шеломов и кольчуг. А рядом, чуть в стороне от крепости, желтела высокая рожь с тяжелым налившимся колосом.      Михаил Иванович молча слез  с  лошади,  снял шлем. 
Спешились,  сняли шлемы и остальные.
- Да будет вам земля пухом,  любезные други, - прошептал Воротынский. - Никогда не забудет вас Русская земля.
Сунув ногу в  стремя,  он заметил мальчишечьи белобрысые и  вихрастые головы, торчавшие из-за плетня. В крепости собрались все деревенские мальчишки. У них горели глаза от возбуждения и зависти.
Воротынский улыбнулся.
- В  этой деревне,  -  раздался его  громкий голос,  -  могут взрасти только храбрые воины. Никто не отступит перед врагом.
Воевода тронул коня  и  не  торопясь стал выбираться на  серпуховскую дорогу. Отряд миновал корчму. В дверях ее виднелся старик хозяин. Лошадь Воротынского прянула ушами,  воевода поднял голову. 
На дороге стояла белобровая девочка лет восьми с букетом полевых цветов.
- Возьми, дедушка, - сказала она, протягивая цветы.
Воротынский остановил коня.
- Как звать тебя, красавица?
- Марьюшка.
- За что мне цветы даришь, Марьюшка?
- За то,  что ты ордынцев побил.  Не дал нас с мамкой в полон угнать. А татька тебе помогал, топором рубился, а мы с мамкой в лесу хоронились.
- Спасибо,  Марьюшка,  -  дрогнул голос воеводы. 
Он нагнулся, поднял белобровую и поцеловал ее, а цветы сунул за ворот кольчуги.
- У тебя борода колючая,  -  не улыбнувшись,  сказала Марьюшка.  -  У тятьки не такая. А плачешь ты почто?
Воротынский осторожно поставил девочку на дорогу и шевельнул поводья. Не  торопясь,  навстречу всадникам шли верстовые столбы.  Желтая пыль клубилась под копытами лошадей и медленно оседала далеко позади.

                Глава 48.

Прошло два  месяца.  Осень в  Москве стояла тихая и  теплая.  Зеленые листья в лесах меняли окраску,  желтели.  Клен и рябина в кремлевском саду пламенели осенним нарядом.
Поздно ночью  царь  Иван  спустился в  тюремный подвал.  После смерти Малюты Скуратова он  все  чаще и  чаще появлялся на  пытках.  Боярский сын Филька, заменивший Малюту, был злобен и свиреп, однако выдумки у него никакой не было.
Усевшись на свое место,  царь поставил посох,  прислонив его к спинке кресла, протер платком слезившиеся глаза и задумался. Филька зажег  толстые восковые свечи  в  трехпалых железных держаках,  раздул  в  большой жаровне серевшие пеплом угли  и  в  ожидании царских приказов усердно колупал в носу.
- Что делать с князем Воротынским, - думал царь Иван, - он ни в чем не сознался!   Отпустить  на  свободу?   Нельзя,   не  простит  зла  и  может отомстить.  Он  должен  умереть.  Слишком высоко  вознесла его  народная молвь, слишком часто повторяют его имя бояре. А самое главное, он должен знать,  кто был моим отцом,  и ежели помянет Ивашку Телепнева-Оболенского, ему все поверят. Царь всея Руси - сын низкого холопа Ивашки Телепнева. Ненавижу Воротынского,  - прошептали побелевшие губы. В глазах царя Ивана потемнело. Он часто задышал. - Филька.
Боярский сын, словно подброшенный пружиной, ринулся к царю.
- Признал ли Михаил Воротынский свою вину?
- Не признал,  великий государь, со многих пыток. Твердит все - нет и нет.
Царь посмотрел на икону в углу, перекрестился и твердо сказал:
- Привести сюда!
Два стражника под руки притащили едва державшегося на ногах воеводу в тяжелых ржавых оковах, звеневших по каменному полу. Царь  Иван, выпятив вперед редкую бороденку,  долго  разглядывал Воротынского.  Вряд ли  теперь кто-нибудь мог  узнать боярина и  воеводу - грозу врагов России. Он был бос, из рваной грязной одежды торчали соломинки. Спина в багровых кровоподтеках.
- Что голову опустил,  боярин,  плохо тебе?  -  спросил царь.  -  Али стыдно за воровство?
Узник молча взглянул в глаза царю.
- Молчишь?  Эй, вы, - крикнул царь палачу и стражникам, - все выйдите вон!
Медленно спустившись по ступеньке,  он шагнул на каменный пол и  стал рядом с Воротынским. Ростом они были одинаковы.
- Скажи  мне,   боярин,  -  помолчав,  спросил  царь,  в  голосе  его послышалась просьба,  -  правду ли бояре говорят,  будто я не в свое место сел?   Будто  мое  место  не  престол  в   Москве,   а   в  отчине  Ивашки Телепнева-Оболенского?  Подожди,  не отвечай,  знаю,  говорят о том бояре. Скажи мне,  как ты мыслишь. Сними с меня великую тяжесть, боярин. Если скажешь,  прощу тебе все. До конца дней своих будешь верным слугой, и дети твои.
- Не ведаю,  о чем спрашиваешь,  великий государь, а вины перед тобой не ведаю.
- Не  ведаешь?  Лжешь,  ты  все  знаешь!  Значит,  не  хочешь царской милости?
Воротынский молчал.
- Хорошо. Доказчика ко мне.
Стражники привели Данилку, слугу Воротынского.
- Твой слуга показывает на тебя,  боярин, - произнес царь Иван совсем другим голосом. Он обернулся к Данилке: - Что знаешь про своего господина?
Слуга покосился на воеводу. Увидев тяжелые железные цепи, осмелел.
- Плохое против тебя задумал, великий государь. Извести хотел.
- Как так?
- Посылывал колдунью имать сердце умерших без покаяния. Она разрывала могилу,  вырезала  сердце,  сушила  и  растирала в  муку.  -  Слуга  опять посмотрел на Воротынского.
Воевода стоял, опустив голову.
- Тую  зловредную муку  подсыпали тебе,  великий государь,  в  мясные пироги, дабы ты, великий государь отравился.
Царь с отвращением плюнул.
- Еще что знаешь?
- Не  однажды  своим  гостям  говаривал Михайла Иванович,  будто  ты, великий государь, бегун и хороняка. В прошлом годе, будто, в Новгород убег от  крымского хана.  А  он,  боярин Михайла Иванович,  будто, победоносец и оборонитель всея Русской земли.
- Неправда!  - не вытерпел Воротынский. - Не говорил я этого. Учили меня родители служить тебе, государь, верно.
- Замолчи! - притопнул царь.
Воротынский опять опустил голову.
- Признаешь вину свою?
- Не виновен я, великий государь.
- Погрей его, Филя.
Стражники  раздели  воеводу  и  крепко  привязали  спиной  к  толстой деревянной доске -  ни  рукой,  ни ногой не пошевелить.  Доску положили на каменные плиты. Филя высыпал угли из жаровни к правому боку воеводы.      Запахло горелым мясом.
- Ну? - произнес царь.
Воротынский молчал.
Царь Иван сошел со своего места, приблизился к воеводе и посохом стал пригребать угли.
- Скажешь?
Воротынский продолжал  молчать.  Грудь  его  с  хрипом  подымалась  и опускалась.
- Подсыпь-ка по сю сторону угольков, Филя!
Палач принес вторую жаровню и вывалил угли к другому боку боярина. Задымилась сбитая на  сторону седая борода воеводы.  Михаил Иванович, закрыв глаза, молчал, обезображенный, безразличный ко всему.
Князь снова видел татарских воинов.  Они несметными рядами скакали на низкорослых лошадях.  Пыль,  поднятая тысячами всадников, застилала глаза. Воевода слышал дикий визг,  воинственные крики.  Но  вот донеслись удары большого крепостного барабана,  тягучий  призыв  трубы,  раскаты  пушечных залпов. 
Что это?  Победа?  Радость великая! Победные клики русских, они все  громче,  ближе.  Его  окружают ратные  друзья  и  товарищи.  Всадники приветствуют поднятыми на пики шлемами.  Рядом скачет высокий,  как башня, Дмитрий Хворостинин.  Его зычный голос слышен далеко вокруг. 
Князь Никита Одоевский, Шуйский. Большой серый жеребец воеводы легко несет его на  врагов.  Он  поднял меч. Но вдруг вражеский воин ударил коротким копьем в левый бок воеводы, и острая, нестерпимая боль рванула сердце.
- Что скажешь?
Царь Иван ждал, склонившись к князю.
- Господи,  прими  душу  мою,  -  Воротынский открыл глаза и,  чуть повернув голову, стал глазами искать икону.
Руки,   еще  недавно  сильные,  легко  державшие  тяжелый  меч,  едва шевельнулись,   воевода  хотел  приподняться.   Через  минуту  голова  его дернулась и безжизненно сникла.
- Прекратить пытку,  отправить  на  вечное  заключение в  Белозерский монастырь, - сказал царь Иван и, круто повернувшись, пошел к выходу.
Все худое когда-нибудь проходит. Осенью 1573 года урожай наполнил закрома русского крестьянина крупным тяжелым зерном. Во всех домах пекли пшеничный либо ржаной хлеб и не верили своему счастью.
Хлеб целовали перед тем,  как положить в  рот,  молились на него,  не давали  упасть  на  землю  ни  единой крошке.  Поутихла моровая болезнь, открылись проезжие дороги.
В   русских  селениях  прекратились  бесчинства  опричников.   Однако непомерные подати и  налоги не  давали вздохнуть мужику.  Во многих местах крестьяне  бунтовали  и  по-своему  расправлялись  с  царскими  сборщиками податей. 
Продолжалось бегство хлебопашцев и горожан на северо-восток,  за Урал и на юг. В 1574 году царь Иван разрешил купцам Строгановым,  наследникам Аники Строганова, строить новые укрепленные городки на Тоболе, на Иртыше, на Оби и иных реках, где придется.
Строгановы продолжали заселять свои земли русскими людьми,  поднимать пашни,  добывать железную руду и соль,  промышлять пушнину.  Опираясь на помощь сибирских народов, Строгановы вели тяжелую борьбу с татарским ханом Кучумом. 
Тяжелым трудом переселенцев оплодотворяли и оживляли новые края, раздвигая границы Русского государства. После  кровавых опричных лет  русский  народ  медленно залечивал свои раны. 
На многие вотчины возвращались старые владельцы,  восстанавливалось хозяйство. Но война за Ливонию продолжалась. В небе Русского государства снова собирались грозовые тучи.

                Глава 49.

Иван IV Васильевич Грозный - Великий князь Московский, с 1547 года - первый русский царь. Годы жизни - родился 25 августа1530 года, умер 18 марта 1584 года. Родители: Великий князь Московский Василий III и княгиня Елена Глинская.
Иван IV  известен, прежде всего, как Московский государь, взошедший на престол после смерти Василия III в 1533 году и правивший Московией вплоть до своей кончины в 1584 году.
В 1547 году он венчался на царство и после подтверждения своего царского звания Константинопольским патриархом стал первым общепризнанным русским царем.
Кроме того, Иван IV славен тем, что покорил Казанское и Астраханское царства, присоединил к Московии Западную Сибирь и печально знаменит политикой опричного террора, за которую, вероятно, и удостоился в XVIII веке прозвища “Грозный”, ставшего с тех пор его отличительным именем.
Менее известен Иван Грозный в другом своем качестве, для властителей весьма необычном, а именно: как талантливый русский писатель и политический мыслитель.
Между тем его произведения могут служить образцом литературного стиля XVI века. Ни в чем, пожалуй, не выразились так страстная, порывистая натура этого царя, свойства его ума, черты его мировоззрения, как в его посланиях русским государственным и церковным деятелям, чужеземным королям.
Тексты этих посланий выдают в Иване Грозном одного из самых образованных людей своей эпохи и тем самым подтверждают свидетельства о нем его современников. По общему признанию последних, этот государь превосходил знанием Священного писания даже многих церковных деятелей, причем не только русских, но и чужестранных.
                Жены и дети царя:
1. Анастасия дочь Романа Юрьевича Захарьина, одного из предков дома Романовых, дети:
• Анна (1549-1550 - умерла в младенчестве;
• Мария (1551 - умерла в младенчестве;
• Дмитрий (1552-1553) - трагически погиб во время паломничества в Кириллов монастырь на Белоозеро в результате несчастного случая; 
• Иван (1554-1581), 9 ноября 1581 года Иван Грозный, встретив в одном из внутренних покоев свою уже ожидавшую ребенка невестку, обрушился на нее с руганью за какое-то упущение в убранстве, а попытавшегося вступиться за жену сына Ивана и за участие в заговоре ударил острым наконечником посоха в висок. В результате перепуганная женщина потеряла плод, а Иван Иванович через десять дней скончался;
• Евдокия (1556-1558 - умерла в младенчестве;
• Федор (1557-1598 - умер в младенчестве.
2. Мария - дочь Темрюка Идарова, Кученей, кабардинского князя.
• Василий (1563-1563 - умер в младенчестве;
3. Марфа Васильевна Собакина - осталась девственной до самой смерти, была отравлена и вскоре умерла.
3. Анна Ивановна Колтовская - разведены в 1575 году.
4. Мария Долгорукая - жена с 1573 года, казнена сразу после свадьбы.
5. Анна Васильчикова  - жена с 1575 года, разведены в 1576 году; дочь московского дворянина Григория Борисовича Васильчикова. О ней почти ничего неизвестно, кроме того, что через два года после свадьбы была она увезена в суздальский Покровский монастырь и там пострижена в монахини. Неизвестно, когда она умерла.
6. Василиса Мелентьева.
7. Мария Федоровна Нагая - жена с осени 1580 года. В 1584 году выслана с сыном Дмитрием в город Углич. После его гибели пострижена в монахини под именем инокини Марфы. В 1605 году признала сыном Лжедмитрия I, а позднее отреклась от него.
• Дмитрий (1582-1591х). Погиб при неясных обстоятельствах 15 мая 1591 года в Угличе в результате несчастного случая, или убийства. Современники обвиняли в убийстве Бориса Годунова, ведь Дмитрий был прямым наследником престола и мешал Борису в продвижении к нему. Последние исследования приводят доказательства, что Годунов все-таки не имел к этому делу отношение.
                Детство Ивана.
После смерти отца 3-летний Иван остался на попечении матери, умершей в 1538 году, когда ему было 8 лет. Иван рос в обстановке дворцовых переворотов, борьбы за власть враждующих между собой боярских родов Шуйских и Бельских.
Убийства, интриги и насилия, окружавшие его, способствовали развитию в нем подозрительности, мстительности и жестокости. Склонность мучить людей проявлялась у Ивана уже в детстве, и приближенные бояре активно одобряли ее.
Одним из сильных впечатлений царя в юности были великий пожар и Московское восстание 1547 года. После убийства одного из Глинских, родственника царя, бунтовщики явились в село Воробьево, где укрылся великий князь, и потребовали выдачи остальных Глинских.
С большим трудом удалось уговорить толпу разойтись, убеждая ее, что их в Воробьеве нет. Едва опасность миновала, царь приказал арестовать главных заговорщиков и казнить их.
Излюбленной идеей царя, осознанной уже в юности, стала мысль о неограниченной самодержавной власти. 16 января 1547 года в Успенском соборе Московского Кремля состоялось торжественное венчание на царство великого князя Ивана IV.
На него были возложены знаки царского достоинства: крест Животворящего Древа, бармы и шапка Мономаха. После приобщения Святых Тайн Иван Васильевич был помазан миром.
Царский титул позволял занять существенно иную позицию в дипломатических сношениях с Западной Европой. Великокняжеский титул переводили, как принц, или даже великий герцог.
 Титул же царь, или совсем не переводили, или переводили как император. Русский самодержец тем самым вставал вровень с единственным в Европе императором Священной Римской империи.
С конца 40-х годов правил с участием Избранной рады. При нем начался созыв Земских соборов, составлен Судебник 1550 года. Проведены реформы управления и суда - Губная, Земская и другие реформы.
В 1565 году была введена опричнина. При Иване IV в 1553 году установились торговые связи с Англией, создана первая типография в Москве. Покорены Казанское (1552 год) и Астраханское (1556 год) ханства.
С 1558 по 1583 годы велась Ливонская война за выход к Балтийскому морю, началось присоединение Сибири (1581 год). Внутренняя политика Ивана IV сопровождалась массовыми опалами и казнями, усилением закрепощения крестьян.
С 1549 году вместе с Избранной радой - Адашев, митрополит Макарий, князь Курбский, священник Сильвестр, Иван IV провел ряд реформ, направленных на централизацию государства: Земскую реформу Ивана IV, Губную реформу, проведены преобразования в армии, в 1550 году принят новый Судебник Ивана IV.
В 1549 году созван первый Земский собор, в 1551 году Стоглавый собор, принявший сборник решений о церковной жизни “Стоглав”. В 1555-1556 годах Иван IV отменил кормления и принял Уложение о службе.
В 1550-1551 годах Иван Грозный лично участвовал в Казанских походах. В 1552 году была покорена Казань, а затем в 1556 году Астраханское ханство, в зависимость от русского царя попали сибирский хан Едигер и орда Ногаи Большие. В 1553 году устанавливаются торговые отношения с Англией.
В 1558 году Иван IV начал Ливонскую войну за овладение побережьем Балтийского моря. Первоначально военные действия развивались успешно. К 1560 году армия Ливонского ордена была окончательно разгромлена, а сам Орден перестал существовать.
Тем временем во внутреннем положении страны произошли серьезные изменения. Около 1560 года царь порвал с деятелями Избранной рады и наложил на них различные опалы.
Сильвестр и Адашев, понимая, что Ливонская война не сулит России успеха, безуспешно советовали царю пойти на соглашение с противником.
В 1563 году русские войска овладели Полоцком, в то время крупной литовской крепостью. Царь был особенно горд этой победой, одержанной уже после разрыва с Избранной радой.
Однако уже в 1564 году Россия потерпела серьезные поражения. Царь стал искать виновных в своем окружении, начались опалы и казни.
                Опричнина.
Царь все больше проникался мыслью об установлении личной диктатуры. В 1565 году он объявил о введении в стране опричнины. Страна делилась на две части: территории, не вошедшие в опричнину, стали называться земщиной, каждый опричник приносил клятву на верность царю и обязывался не общаться с земскими.
Опричники одевались в черную монашескую одежду. Конные опричники имели особые знаки отличия, к седлам прикреплялись мрачные символы борцов с крамолой в государстве - крамольников: метла - чтобы выметать измену, и собачьи головы - чтобы выгрызать измену.
С помощью опричников, которые были освобождены от судебной ответственности, Иван IV насильственно конфисковывал боярские вотчины, передавая их дворянам-опричникам. Казни и опалы сопровождались террором и разбоем среди населения.
Крупным событием опричнины был новгородский погром в январе-феврале 1570 года, поводом к которому послужило подозрение в желании Новгорода перейти к Литве. Царь лично руководил походом. Были разграблены все города по дороге от Москвы до Новгорода.
Во время этого похода в декабре 1569 года Малюта Скуратов задушил в тверском Отроческом монастыре митрополита Филиппа, публично выступавшего против опричнины и казней Ивана IV. Считается, что число жертв в Новгороде, где тогда проживало не более 30 тысяч человек, достигло 10-15 тысяч.
Большинство историков считают, что в 1572 году царь отменил опричнину. Свою роль сыграло нашествие на Москву в 1571 году крымского хана Давлет-Гирея, которого опричное войско не смогло остановить; были пожжены посады, огонь перекинулся в Китай-город и Кремль.
                Итоги царствования.
Разделение страны пагубно сказалось на экономике государства. Огромное число земель было разорено и опустошено. В 1581 году с целью предотвратить запустение имений царь ввел заповедные лета - временный запрет крестьянам уходить от своих хозяев в Юрьев день, что способствовало утверждению в России крепостнических отношений.
Ливонская война завершилась полной неудачей и потерей исконно русских земель. Объективные итоги царствования Иван Грозный мог увидеть уже при жизни: это был провал всех внутри- и внешнеполитических начинаний.
С 1578 года царь перестал казнить. Почти в это же время он приказал составить синодики - поминальные списки казненных и разослать по монастырям вклады на поминовение их душ; в завещании 1579 года каялся в содеянном.
Периоды покаяния и молитвы сменялись страшными приступами ярости. Во время одного из таких приступов 9 ноября 1582 года в Александровской слободе, загородной резиденции, царь случайно убил своего сына Ивана Ивановича, попав посохом с железным наконечником ему в висок.
Смерть наследника повергла царя в отчаяние, поскольку другой его сын, Федор Иванович, был не способен управлять страной. Иван Грозный отправил в монастырь большой вклад на помин души сына, даже сам подумывал уйти в монастырь.
Иван IV вошел в историю не только, как тиран. Он был одним из самых образованных людей своего времени, обладал феноменальной памятью, богословской эрудицией. Он автор многочисленных посланий, в том числе к Андрею Курбскому, музыки и текста службы праздника Владимирской Богоматери, канона Архангелу Михаилу.
Царь способствовал организации книгопечатания в Москве и строительству храма Василия Блаженного на Красной площади в ознаменование покорения Казанского царства.
Точно неизвестно количество жен Ивана Грозного, но, вероятно, он был женат семь раз. Не считая умерших в младенчестве детей, у него было трое сыновей.
От первого брака с Анастасией Захарьиной-Юрьевой, которая была любимой женой, родилось три сына, Дмитрий, Иван и Федор. Царевич Дмитрий-старший родился тотчас после взятия Казани.
Иван Грозный, поклявшийся в случае победы совершить паломничество в Кириллов монастырь на Белоозере, взял в путешествие новорожденного младенца.
Родня царевича Дмитрия со стороны матери, бояре Романовы сопровождали Грозного и в дни путешествия бдительно следили за неукоснительным соблюдением церемониала, подчеркивавшего их высокое положение при дворе.
Где бы ни появлялась нянька с царевичем на руках, ее неизменно поддерживали под руки двое бояр Романовых. Царская семья путешествовала на богомолье в стругах.
Боярам случилось однажды вступить вместе с кормилицей на шаткие сходни струга. Все тут же упали в воду. Для взрослых купание в реке не причинило вреда. Младенец же Дмитрий захлебнулся, откачать его так и не удалось, или умер от простуды.
           9 ноября 1581 года Иван Грозный, встретив в одном из внутренних покоев свою уже ожидавшую ребенка невестку, обрушился на нее с руганью за какое-то упущение в убранстве, а попытавшегося вступиться за жену сына Ивана и за возможное участие в заговоре ударил острым наконечником посоха в висок. В результате перепуганная женщина потеряла плод, а Иван Иванович через десять дней скончался;
Второй женой была дочь кабардинского князя Мария Темрюковна. Третьей - Марфа Собакина, умершая неожиданно через три недели после свадьбы. По церковным правилам жениться более трех раз запрещалось.
 В мае 1572 года был созван церковный собор, чтобы разрешить четвертый брак - с Анной Колтовской. Но в том же году она была пострижена в монахини.
Пятой женой стала в 1575 Анна Васильчикова, умершая в 1579.
Шестой - Василиса Мелентьева.
Последний седьмой брак был заключен осенью 1580 года с Марией Нагой. 19 ноября 1582 года родился третий сын царя - Дмитрий Иванович, погибший в 1591 году в городе Угличе.

                Глава 50.

В нашей истории царствование Ивана Васильевича Грозного (1530-1584), составляющее половину XVI столетия, является одной из самых важных эпох, содержащих в себе ключевые моменты становления государства Российского.
Расширение территорий, подконтрольных Москве, изменения вековых укладов внутренней жизни и, наконец, опричнина - одно из самых кровавых и величайших по историческому значению деяний царя Ивана Грозного.
В памяти людей XVI-го века опричнина осталась таким же символом людской мясорубки, как в нашей 1937 год. И все же не случайно символом террора стала именно опричнина: количество казней и садистских расправ было в это семилетие особенно велико.
Вообще, правление Ивана Грозного вызывало и вызывает самые противоречивые оценки современников и потомков. В этом я неоднократно убеждалась, перечитывая множества литературы по данной теме.
Одни видят в его деяниях большой государственный смысл- стремление к централизации, к укреплению государства. Что же касается жестокостей, в том числе и опричного террора, то не без резона говорится о нравах эпохи, характерных для России.
Другие резко отрицательно судят личность и деяния Грозного, акцентируют внимание на казнях, опричнине, разорении страны.
По воспоминаниям современников река Волхов выходила из берегов от обилия трупов, которых туда сбрасывали. Несомненно, царь Иван IV достиг укрепления режима личной, неограниченной власти. Опричнина стала своего рода восточной тиранией, деспотией.
Итак, детство Ивана. Подходило к концу правление Василия III. Он умер в 1533 года, оставив наследником трехлетнего сына Ивана при регентше-матери Елене Васильевне Глинской.
Вскоре, пять лет спустя, Великий князь потерял и родительницу. Правитель-мальчик, наделенный умом смышленым, насмешливый и ловкий, с ранних лет чувствовал себя сиротой, обделенным вниманием и страхом за свою жизнь.
Окруженный пышностью и раболепием во время церемоний, в повседневной жизни во дворце он тяжело переживал пренебрежение бояр и князей, равнодушие и обиды окружающих. К этому прибавилась ожесточенная борьба за власть боярских группировок Глинских и Бельских, Шуйских и Воронцовых.
Уже в детские годы из-за действий ближних бояр в его характере формируются непривлекательные черты: пугливость и скрытность, мнительность и трусливость, недоверчивость и жестокость.
Наблюдая сцены междоусобий и кровавых расправ, он и сам, взрослея, входит во вкус - отдает своим псарям приказ затравить неугодного ему князя Андрея Шуйского.
Убийства, интриги и насилия, окружавшие его, способствовали развитию в нем подозрительности, мстительности и жестокости. Иван не помнил отца, и уже в восемь лет остался без матери.
Первые осознанные впечатления ребёнка, попавшего в такую среду, связаны с совершенным расстройством государства. Детские впечатления развивали в ребёнке чувства одиночества, досады, беспомощности, злобы и мстительности. Мстительность, и злоба как семена, попавшие на благодатную почву мягкой и впечатлительной натуры, вскоре дали всходы.
Когда он начал приходить в возраст, был лет двенадцати, то стал, прежде всего, проливать кровь бессловесных, бросая их на землю с высоких теремов, а пестуны позволяли ему это и даже хвалили, уча отрока на свою будущую беду.
В результате к 17-ти годам появилась преждевременная зрелость, сопровождающаяся постоянным недовольством, мелочной, нервной раздражительностью.
В нём рано развились подозрительность, привычка скрывать свои мысли, недоверие к людям, склонность к лицемерию, свидетельствовавшие об отсутствии родительской заботы и материнской ласки. Рождённый для престола, он вынес из детства жгучую задачу мести своим обидчикам.
Молодого великого князя возмущали неправедные дела бояр в городах и волостях - захваты крестьянских земель, взятки, судебные штрафы и прочее. От их лихоимства страдали черные люди - крестьяне и ремесленники, и главное, в глазах Ивана IV, казна, порядок и спокойствие в государстве.
В наказании злодеев Иван Грозный видел одну из самых главных функций царской власти. Развязанная им кровавая вакханалия – так называемая опричнина – имела, помимо рационального, также заметное иррациональное начало.
Организованная как грандиозное театральное действо, опричнина была попыткой устроить злым, в представлении Ивана, людям своего рода “Страшный суд”.
Мучения, телесные и душевные, которым царь подвергал свои жертвы, явно свидетельствуют, что не убийство их было главной его целью, а именно: воздаяние за грехи - божье наказание. Иван Грозный представлял себя в данном случае в качестве орудия всемогущего бога, карающего злодеев.
Иначе говоря, опричнина не была в его разумении обыкновенным террором. Вот почему, проводя опричнину, он вполне искренне осуждал кровавую “Варфоломеевскую ночь” во Франции.
Впрочем, кровавой или жестокой так называемая опричнина была только по меркам русского сознания. Общее число ее жертв, как показывают документы, было почти равно числу убитых за одну только “Варфоломеевскую ночь”. Но опричнина продолжалась почти 20 лет, или 7000 ночей.
Опричнина ужаснула русское общество потому, что оказалась явлением небывалым в его истории. Никогда прежде русские властители не устраивали такой резни своих подданных, не губили столь большого числа своих соплеменников.
Вместе с тем ужасающий эффект опричнины был в огромной степени усилен тем, как совершались казни. Опричнина осуществлялась таким образом, как будто на просторах Московии ставился грандиозный театральный спектакль. Оттого и поражала она по-особому воображение зрителей
Устраивая русской аристократии своей опричниной некое подобие “Страшного суда”, Иван Грозный ощущал себя не только судьей, но и судимым.
18 марта 1584 года день смерти Ивана Васильевича Грозного. Попарился в баньке, сел в шахматишки сыграть и помре. В конце XIX века русские ученые психиатры утверждали, что царь Иван был подвержен неврастении, страдал паранойей с манией преследования, но отнюдь не слабоумием.
Неожиданное открытие сделали советские ученые при изучении останков Ивана IV и царевича Ивана. В их костях было обнаружено почти в пять раз большее количество ртути, чем в костях других царей и князей.
Высокая концентрация препаратов ртути в организме Ивана IV в первую очередь наводит на мысль об отравлении. А как же с царевичем Иваном?
Он же умер совершенно по другой причине - черепно-мозгововая травма, нанесенная острым посохом отца. Но и в его организме было обнаружено огромное количество ртути!
Современники свидетельствуют, что при жизни Иван Грозный активно обменивался с сыном любовницами, а перед смертью выглядел дряхлым стариком, его тело распухло и от него гнусно пахло.
Он превратился в дряхлую, разрушенную сифилисом и препаратами ртути личность. Умер Иван Грозный от заболевания сифилисом и передозировки лечения ртутью. Вопреки общепринятой версии не травил Борис Годунов своего царя батюшку.

                Глава 51.

Этот сподвижник Иоанна Грозного является, пожалуй, наиболее известным среди опричников. Но славу его едва ли можно назвать доброй, ибо прославился сей славный исторический деятель в основном вследствие своей жестокости и лютого, беспощадного нрава.
Во всяком случае, именно таким нарекает Малюту большинство историков, и им вторит народная молва. Интересная деталь: в преданиях старины и песнях шестнадцатого столетия царь Иван фигурирует, как грозный, но справедливый правитель, а Малюта Скуратов - как свирепый и кровожадный палач. Что же, в сущности, известно о нем?
Выдвижение его было во многом связано с исполнением царских приговоров об арестах и казнях. Скуратов нередко совершал налеты на дома московских бояр, воевод, дьяков, руководил карательными экспедициями на их вотчины.
Заподозрив жителей Новгорода в крамольных мыслях отколоться от Руси, царь вознамерился устроить карательный поход на этот город. Но начинать такое великое дело без благословения со стороны церкви не хотелось, и Иоанн послал Малюту Скуратова в Отрочь монастырь, где находился бывший митрополит Филипп.
Выслушав смиренную просьбу Малюту Филипп отвечал, что благословляет только добрых на доброе. Скуратов удивился и задушил нахального попа, а местным монахам сказал, что отче умер от духоты в келье.
Тем не менее, поход состоялся и без святительского благословения. Массовыми казнями новгородцев руководил, разумеется, Малюта. При этом он составлял подробные отчеты об успешно проделанной работе, дабы ведал государь, что не даром хлеб едят слуги его верные.
В списке убиенных, который вел лично царь, нередко встречались записи вроде: “По Малютиной сказке отделано столько-то народу”.
В мае 1570 года Скуратов-Бельский уже упоминался, как думный дворянин, в этом же году числился в стану у государя, то есть состоял при особе царя.
То было время казней бывших предводителей опричников, Вяземского и Басмановых. Скуратов во многом способствовал расправе над ними, и после падения этих любимцев возвысился еще больше.
В 1572 году он был назначен дворовым воеводой, что явилось вершиной его карьеры. Малюта участвовал, как во внутренней, так и во внешней политике: он вел дипломатические переговоры с Крымом и Литвой.
Вызывает резонный вопрос прозвище Скуратова. Некоторые источники указывают на то, что Малюта - это имя знаменитого опричника, данное ему в раннем детстве до крещения.
Другие и их большинство полагают, что прозвище связано с невысоким ростом Скуратова. Но самое потрясающее мнение по этому поводу читаем в сочинениях одного иностранца, жившего в шестнадцатом веке и однажды приехавшего в Московию с посольской миссией: “А начальник стражи великого князя ростом велик и оттого прозывается Малютой”.
Мне это сразу напомнило бессмертную фразу из иностранной энциклопедии: “Иван Грозный - русский царь, за жестокость прозванный Васильевичем”. Как ни верти, а у некоторых иностранцев явно проблемы с восприятием великого и могучего русского языка.
Что касается жизни семейной. У Скуратова был сын Максим, он, впрочем, умер довольно рано, и три дочери, которых любящий отец весьма удачно пристроил.
Одна из них, Мария Григорьевна, даже стала потом царицей, ибо ей выпало счастье угодить в спутницы жизни небезызвестному Борису Годунову.
Так что внук Малюты Скуратова, Федор Борисович, некоторое время, правда, весьма незначительное, занимал трон державы Российской. Ох уж эти милые причуды госпожи Истории!
И еще интересно вот что. Малюта Скуратов остался в народной памяти воплощением безжалостного злодея, по-собачьи преданного своему повелителю.
Да-да, именно по-собачьи, и дело здесь не только в опричной символике: сам Малюта с гордостью именовал самого себя “псом государевым”.
Заплечных дел мастер Малюта Скуратов был начальником тайной полиции Ивана Грозного. Его имя стало символом средневековой жестокости. Шеф тайной полиции Ивана Грозного, один из самых зловещих персонажей русской истории.
Как только не называли этого человека! Царским палачом, верным псом государевым. Все это, безусловно, так. Но оказывается, мы очень мало о нем знаем.
Неизвестно, когда родился Малюта, и где. Неизвестно, как выглядел знаменитый опричник: откуда, например, пошло, что Скуратов был рыжим? Неизвестно, где он похоронен.
Всему этому есть объяснение. В 1568 году по приказу Ивана Грозного в России оборвалось официальное летописание. Все архивы, содержащие подробности опричных подвигов, были уничтожены - опять-таки по приказу царя.
Не осталось никаких документов, кроме воспоминаний нескольких иностранцев, бывших очевидцами кровавого террора. Только через шестьдесят лет - в 1630 году - Филарет Романов составил “Новый летописец”, но тогда правда об опричнине уже никого не интересовала.
Попробуем для начала разобраться с родословной нашего героя. Настоящее имя Малюты было Григорий Бельский. Дореволюционная энциклопедия дает такую справку: "Скуратовы - дворянский род, происходящий, по сказаниям древних родословцев, от польского шляхтича Станислава Бельского, выехавшего к великому князю Василию Дмитриевичу". Впрочем, иногда встречаешь утверждения, что Малюта происходил из крещеных татар и даже из караимов.
По мнению некоторых историков, Григорий Бельский был мелкопоместным дворянином, служившим в крепости Белой под Смоленском.
Другие исследователи утверждают, что Скуратовы происходят из Переславля-Залесского. “История Звенигородского края” выдвигает третью версию: “Особо следует выделить род вотчинников Бельских, из которых вышел печально знаменитый опричник Малюта Скуратов”.
Первым известным лицом этой фамилии был Афанасий Остафьев сын Бельского, упоминающийся, как послух духовной грамоты 1473 года звенигородского землевладельца Степана Лазарева.
Его сын Лукьян Афанасьевич, по прозвищу Скурат, в начале XVI века владел небольшой деревенькой в волости Тростна и имел трех сыновей: Григория, Якова и Неждана.
В то же время знаменитый историк В.О.Ключевский почему-то называл Скуратова Григорием Яковлевичем и считал, что тот происходит из знатного рода московских бояр Плещеевых.
Однако в число тысячи лучших слуг, отобранных в 1550 году для несения службы при дворе Ивана IV, Малюта и его братья не попали. Как и когда оказался Скуратов в Москве, неизвестно.
Его имя впервые упоминается в документах в 1567 году - Григорий Бельский участвует в походе на Ливонию, но занимает самую низшую должность головы-сотника в одном из полков.
Карьере Малюты поспособствовала опричнина - самое удивительное изобретение Ивана IV. Московский митрополит Филипп Колычев так отзывался об опричниках: “Полк сатанинский, собранный на погубу христианскую”.
Князь Андрей Курбский в одном из писем Грозному писал: “Собрал себе со всея Русские земли человеков скверных и всякими злостьми исполненных”.
Иоганн Таубе и Элерт Крузе лифляндские дворяне, служившие в Посольском приказе рассказывают: “Царь выбрал пятьсот молодых людей, большей частью очень низкого происхождения, смелых, дерзких, бесчестных и бездушных парней. Этот орден предназначался для совершения особенных злодеяний”.
Вопреки распространенному мнению Скуратов не стоял у истоков опричнины. В своих посланиях Курбский упрекал царя за приближение “прегнуснодейных и богомерзких Бельских cо товарищи, опришницов кровоядных”, но эти слова относились не к нашему герою, а к его племяннику - Богдану Бельскому, который после смерти дяди возглавил сыскное ведомство, став фаворитом Грозного.
Согласно Пискаревскому летописцу, опричнина была создана по совету злых бояр Алексея Басманова и Василия Юрьева. Именно им, да еще князю Афанасию Вяземскому поручил Иван IV перебор людишек - изучение родословных и дружеских связей будущих членов охранного корпуса.
К сожалению, мы не знаем, какими критериями отбора пользовались Басманов со товарищи, но отсев был огромный: из 12 тысяч кандидатов в опричнину попало всего лишь 570 человек, то есть менее пяти процентов.
Малюта конкурс прошел и в Александровскую слободу попал, однако занял в черном братстве самый низший пост - был параклисиархом, то есть пономарем, видимо, поэтому исторические романисты и решили, что он обладал музыкальным слухом и хорошим голосом. Возвышение Малюты Бельского началось позже.
В чем же заключалась эта служба? Опричники обеспечивали личную охрану царя. Они же выполняли функции политической полиции - вели следствие и карали изменников, причем проявляя поистине изобретательную жестокость: четвертовали, колесовали, сажали на кол, поджаривали на огромных сковородах, зашивали в медвежью шкуру, это называлось обшить медведно и травили собаками.
Одетые в униформу - черные рясы, наподобие монашеских, на черных лошадях, опричники привязывали к своим седлам собачью голову и метлу - как символ своего стремления вымести с Руси измену.
Альберт Шлихтинг, немецкий дворянин, служивший переводчиком у лейб-медика Ивана IV писал, что царь, живя в Александровской слободе, “каждый день двадцать, тридцать, а иногда и сорок человек велит рассечь на куски, утопить, растерзать петлями, так что от чрезмерной трупной вони во дворец иногда с трудом можно проехать”.
По описаниям современников Малюта Скуратов был человеком невысокого роста. Малюта - это не что иное, как прозвище маленького человека. Но вот репутация у него жуткая.
Звали его Григорий Лукьяныч Бельский. Точнее это не прозвище, это - второе имя самого Григория Лукьяныча, а Скуратов - это прозвище его отца.
Одна из дочерей вышла замуж за Бориса Годунова, точнее, была отдана за него замуж. Вторая дочь стала женой боярина Дмитрия Ивановича Шуйского, брата будущего царя Василия Шуйского.
И когда в 1610 году в эпоху смуты в Москве совершенно неожиданно скончался замечательный полководец, 22-летний князь, Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, который победным маршем протопал от западных пределов России в Москву и привел к кресту страну, которая в значительной части не хотела царем Василия Шуйского над собой.
Он, как известно, скончался после пира у своего родственника дальнего, князя Дмитрия Ивановича Шуйского. И молва дружно обвинила жену князя Шуйского и дочь Малюты Скуратова Христину в его кончине. Ну, а в России всегда любили все объяснять отравлениями.
Малюта Скуратов - это человек своего времени. Достаточно, так сказать, ярко продемонстрировавший не только саму эпоху Грозного, ее возможности для мелкого человека попасть в колею, но еще не менее хорошо показавший, что такая служба была на Руси, это служебное рвение давало человеку возможность возвыситься.
Были еще князья Бельские - это одна из ветвей князей Ярославских. Но Григорий Лукьяныч к ним не имел никакого отношения. Он был то, что называли дворянской мелкотой.
Ну, еще, может быть, два слова на эту тему, чтобы все было понятно. Государев двор, то есть высший слой российского дворянства, группировавшийся в Кремле вокруг самого государя, это был достаточно устойчиво сформировавшийся довольно давно слой государевых слуг.
Основная масса дворян была рассеяна в провинции. И это была мелкота, назывались дети боярские. И вероятности для них попасть в государеву дворовую службу были, в общем, невелики.
Малюта принадлежал к роду Бельских, который не имел никакого отношения к государеву двору и к элите Российского Государства. Это были мелкие землевладельцы из-под Звенигорода. И до сих пор не очень понятно, как он и попал-то ко двору.
В 1565 году государь учредил опричнину, то есть поделил государство на две части - опричнину и земство. Так, или иначе, появился так называемый опричный государев двор, то есть отдельный, особенный.




                Глава 52.

И вот к этому опричному двору, отдельному от старого государева двора в него попало такое пополнение из неродовитых дворян. Он обязан своим возвышением совсем не службам своих предков и не своему высокому происхождению, а лично благорасположению государя.
Но, так или иначе, вот эти мелкие дворяне, они массой оказались помещены в опричнину, составили особый государев опричный двор. А на ведущих ролях в нем и оказался Григорий Лукьяныч Бельский.
Он служил в городовой службе, то есть был мелочью из провинции, как и семейство Басмановых. Это тоже выдвиженцы эпохи опричнины.
Хотя Басмановы начали немножко раньше свою карьеру при дворе.  Собственно говоря, откуда взялась столь замечательная репутация. Ну, во-первых, слово опричник - оно само по себе было словом пугающим в те времена.
Но в истории остались совершенно замечательные воспоминания иностранцев, служивших при опричном дворе Ивана Грозного. В частности, были два таких персонажа: Иоганн Таубе и Эллерт Крузе. Они были опричниками, несмотря на свое немецкое происхождение.
Во время Ливонской войны, которую Иван Грозный вел в Прибалтике, по каким-то причинам ухитрились бежать за линию фронта. Ну, из-за границы выпустили описание того государства, в котором они недавно сравнительно еще служили.
Но о своих опричных подвигах они там скромно умолчали.  Александрова слобода - это мрачное гнездо опричников, которые выезжали оттуда по указу царя творить суд и расправы, а потом возвращались. Под руководством того же Ивана Грозного предавались молитвам.
И вот в этом таком своеобразном монашеском ордене Малюта Скуратов занимал совершенно определенное место. Он там пономарем числился.
Было такое событие, как учиненный Иваном Грозным в 1569 году погром Новгорода. Но до сих пор ведутся споры, до какой степени поход Ивана Грозного на Новгород был спровоцирован самими новгородцами.
Мотивировалось это все некоторыми сепаратными мотивами, предполагалось, что новгородцы собираются едва ли не отложиться от Российского государства и перейти под высокую руку польского короля.
Но, так или иначе, организован был поход на Новгород по всем правилам военной операции, почти, как в чужеземную страну. 15 тысяч войска, обложили дороги, попутно погромили население в Торжке и еще кое-где.
Вот в этом походе Скуратов отличился весьма и весьма. Сохранился до сих пор очень любимый историками документ, потому что содержание его более чем мрачное. Это так называемый “Синодик опальных Ивана Грозного”
В какой-то момент государь решил переписать в такую специальную книгу имена своих жертв, как высокородных, так и безродных. Безродные, как правило, там списками шли, или просто с указанием цифр, высокородные как-то детализированы были.
Но в том числе в Синодик опальных Ивана Грозного попали результаты его новгородского похода. Там сказано четко и прямо, что Малюта Скуратов полторы тысячи душ сам убил.
Московский митрополит Филипп действительно никогда не скрывал своего неприятия внутренней политики царя Ивана, печаловался за опальных, никогда не считал необходимым подбирать, какие-то слова изящные в своих выражениях, за что и поплатился так же, как и все остальные.
Он был подвергнут суду, на который его даже не вызвали. Снарядили комиссию из преданных людей на Соловки, в Соловецком монастыре игуменствовал Филипп до того, как вступил на Московскую митрополию. Ну, естественно, нашлись проблемы с казной и с каким-то распределением денег.
В итоге митрополит оказался в ссылке в Тверском Отрочьем монастыре и по дороге в Новгород, как говорит житие митрополита Филиппа, есть его жизнеописание, составленное очевидно еще в 16 веке, лично Грозным в Отрочий монастырь был отправлен Малюта Скуратов, который удушил первого иерарха российской православной церкви подушкой.
На подворье Малюты Скуратова, находившееся на месте позднейшего Храма Христа Спасителя, были тайные пыточные камеры. Жизнь опричного двора была организована точно так же, как и жизнь государева двора. Это была иерархическая система, в которой существовал высший совещательный орган при царе.
Назывался он Думой. Была Дума земская, была Дума опричная. Вот в этой Думе наш герой занимал низшую думную должность думный дворянин.
Высший был боярин. Но он собственно на большее, даже при всей любви к нему государя рассчитывать вряд ли мог, потому что боярским чином жаловались исключительно родовитые люди, итак для него с его положением это был возможный потолок.
Дальше ведомство опричнины выглядело точно так же, как и параллельно существовавший государственный орган. Опричнина имела свою территорию, то есть территорию государства, которая подчинялась, соответственно, выделенным в опричнину органам власти.
Там были свои органы управления, приказы и министерства, нынешним языком. Там было собственное опричное войско. Одной из возможных причин ликвидации опричнины историки полагают слабую боеспособность этого опричного войска, которая ярко проявилась в 1571 году, потому что выяснилось, что воевать со своими подданными - это совсем не то же самое, что противостоять опасному и профессиональному врагу.
А в 1571 году через русские степные границы прорвалась крымско-татарская орда под руководством хана Давлет-Гирея. Прошли они великолепно в верховьях Оки.
Не так, где обычно их ждут, вот там, ближе к Серпухову, а повыше туда - к Калуге. Переправились на противоположный берег, застали врасплох армию, которая в панике отступила к Москве.
Москву татары не взяли, но вспыхнувший в окрестностях пожар уничтожил практически город. Татары ушли с гигантской добычей. Все, что хотели, то и делали.
И возможность их увезти что-то на себе ограничивалась просто количеством лошадей. Так вот, именно в этом году на окском берегу, а это был главный рубеж обороны от степняков, первенствующими были воеводы опричной армии.
И опричное войско было первенствующим, а земское было, как бы отодвинуто на задний план. Ну, немедленные репрессии обрушились на воевод опричной армии.
Это был 1571 год, а буквально полтора года спустя опричнина была ликвидирована. Вот, как полагают, эта откровенная демонстрация небоеспособности опричного войска и была одним из существенных мотивов, по которым Грозный от них отказался.
Но Малюта Скуратов к этому не имел никакого отношения. Он вообще не засветился ни в каких воинских подвигах, хотя почти 20 лет в России в эпоху Грозного шла Ливонская война, продолжительные кровопролитные военные действия за доминирование на прибалтийских землях между Россией и Швецией и Речей Посполитой.
Его имя никоим образом не фигурирует в разрядных записях того времени, то есть он к армии не имел никакого отношения. И вдруг неожиданно в 1573 году, опричнина уже к этому моменту прекратила свое существование, его имя всплывает среди участников военных действий в Ливонии.
В 1572 году Иван Грозный лично возглавил поход в попытке очередной раз взять столицу Ливонии. Но до столицы Ревеля, нынешнего Таллина он не дошел.
В конце 1572 года во время Ливонской войны царь вместе с войском вступил в Эстонию. Малюта был в одном из полков и погиб в бою при взятии замка Вейсенштейн, ныне город Пайде в Эстонии, 1 января I573 года.
Именно здесь отступавшие до того шведские отряды решили оказать сопротивление 80-тысячному войску, во главе которого выступал сам царь Иван Васильевич IV Грозный.
В самой гуще боя на каменную стену под градом камней и выстрелов отчаянно вскарабкивается, увлекая за собой остальных, воин, выделяющийся своим странным нарядом - из-под черной монашеской рясы распахиваются полы богатого кафтана с собольей опушкой - и наполненным невероятной волей взглядом.
Он сражает палашом одного, другого шведа, расчищая дорогу своим соратникам. Но вот мгновенный всполох стали в руке притаившегося врага, и воин падает.
Так геройски погиб знаменитый помощник Ивана Грозного, самый известный опричник, человек, беззаветно преданный царю и России, кровавый верный пес государев и кошмар боярских снов Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский, вошедший в историю, как Малюта Скуратов.
Его биография скудна, и большинство сведений о нем покрыты мраком неизвестности. В летописях и других документах он упоминается редко, буквально несколько раз, но это не помешало историкам и беллетристам щедро рисовать его в образе бесчеловечного садиста и палача, правда, в наше человечное время эти эпитеты представляются скорее привлекательными, нежели отталкивающими.
Решительность и жестокость, с которыми Малюта выполнял все поручения царя, вызывали гнев и осуждение у окружающих. Образ послужного и бездушного исполнителя бесчеловечных приказов царя раскрыт в исторических песнях русского народа, на века сохранившего в своей памяти имя палача и душегуба Малюты Скуратова.
Малюта Скуратов - русский государственный, военный и политический деятель, один из руководителей опричнины. Год и место рождения неизвестны. Прозвище Малюта получил за свой малый рост.
Выходец из среды провинциального дворянства, он довольно медленно врастал в систему государственного управления и первое время был больше на второстепенных ролях.
В 1567 впервые упомянут в составе опричного войска. Во время начавшихся опричных репрессий 1569-1570 он резко выдвинулся в число самых приближенных в “Черное братство” Ивана Грозного.
Ивану Грозному опричников благодаря бездумному следованию царских прихотей. Совершал налеты на дома московских бояр, воевод, дьяков, отбирая у них жен и дочерей для потехи царя и его приближенных. Малюте царь поручил в 1569 зачитывать вины старицкого князя Владимира Андреевича перед его убийством.
В декабре того же года Малюта лично участвовал в расправе над митрополитом Филиппом Колычевым, сведенным с митрополии в 1568 году и сосланным в Тверской Отроч монастырь за то, что он отказал царю в благословении на опричные казни и всячески осуждавшего царский опричный произвол.
Малюта прибыл в монастырь, распорядился связать митрополита прямо во время его службы в Успенском соборе и самолично задушил его.
С 1569 года Малюта среди самых приближенных Ивана Грозного, с 1570 по 1572 - думный дворянин. Одна из дочерей Малюты Скуратова - Мария - была выдана замуж за боярина, будущего царя Бориса Годунова, а другая - будущая отравительница полководца Скопина-Щуйского, за Димитрием Ивановичем Шуйским.
В январе 1570 года в связи с подозрением Новгорода в измене Малюта руководил грабежами и погромами в городе. Были вырезаны тысячи жителей. Все это сохранилось в народной памяти. “Не так страшен царь, как его Малюта”, “По тем улицам, где ты ехал, Малюта, кура не пила” - то есть ничего живого не сохранилось.
Некоторые факты его биографии потрясают, в том числе об обнаруженном Иваном Грозным “отсутствии девства” у княжны Долгорукой и приказе царя немедленно утопить юницу, что и было беспрекословно выполнено Малютой.
После победы крымского хана Девлет-Гирея над русским войском Малюта по поручению царя вел следствие с целью выяснить причины поражения, в 1572 году он вел дипломатические переговоры с гонцом из Крыма.
Впрочем, Малюта Скуратов представляет интерес, не как отдельная личность, хорошая, или плохая. В русской истории его имя стало нарицательным и символизирует явление, которое в ХХ веке получило название чисток, а именно расправу властителя над загнившей и более неспособной к эффективному управлению государственной власти элиты, над классом бояр, на смену которым выдвигаются новые люди, полные энергии и готовые к самоотверженной и преданной работе на благо Руси.
В XVI веке это называлось опричниной. Опричнина, что дословно обозначает вдовья часть, дававшаяся женам умерших бояр, была введена Иваном Грозным указом 10 октября 1550 года.
Первоначально на территории Московского уезда, а вскоре на основных территориях центральной части тогдашней России, было создано особое политическое управление, осуществлявшееся тысячей отобранных со всех концов страны служилых людей.
Потом число опричников достигнет десяти тысяч человек. Все государство оказалось разделенным на две части - земщину, где продолжали действовать старые порядки, что фактически означало передававшееся по наследству в безраздельное господство бояр, которые чувствовали себя удельными князьями и полновластными господами на вверенных им территориях, и опричнину.
Под опричные земли специально отводились те, на которых удельные порядки были наиболее сильными и укорененным, где у бояр не находившихся на государевой службе, подчас даже имелись свои мелкие армии.
Их территории конфисковывались в пользу временного владения опричников, а сами они в лучшем случае наделялись землей в других областях, в худшем - подвергались экспроприациям, ссылкам, а нередко и казням.
Взамен нежелающей служить целям государства боярской аристократии огнем и мечом насаждался новый мощный слой служилых людей простого происхождения - поповичей, крестьян, казаков.
Как писал Иван Грозный, его бояре привыкли изменять государю, поэтому он обращается к мужикам, надеясь на их верность и преданность.
“Моя честь - верность” - этому лозунгу черного ордена того века полностью соответствовала деятельность ордена опричников. Бояре, которым они казались воплощением кромешной тьмы, так их и называли - кромешниками.
Их символами были привязанные к седлу собачьи головы и метла, обозначавшие, что они грызут царских врагов и лиходеев и выметают из России нечисть.
Царь запретил опричникам водить хлеб-соль с земскими, приказал забыть отца и мать и знать единственно государя. Цитаделью опричнины стала окруженная величественными лесами Александровская слобода, где Иван собрал 300 лучших опричников и учредил из них братию, в которой сам стал игуменом, князя Афанасия Вяземского назначил келарем, а Малюту Скуратова - параклисиархом.
Царь сам разработал устав этого монастыря, за невыполнение которого следовало строгое наказание. Каждый день Иван с Малютой начинали в четыре утра благовестом к заутрене, до семи часов царь истово вел службу, а затем начинал вершить государственные дела.
История православной России не знает типичных для мерзкого католичества религиозных орденов, и опричная братия также не являлась орденом в западном смысле этого слова. Скорее она была похожа на братство воинов-берсеркеров, сверхчеловеческих героев, вдохновленных огненной энергией священной ненависти.
Притчей во языцах стала жестокость и бесчеловечность опричников. Но, во-первых, гуманистам известны куда более страшные эпизоды в истории Западной Европы того времени.
А во-вторых, только такими мерами можно было сломить сопротивление боярства построению единой империи, да и просто-напросто удержаться на престоле.
Да и заслуживали ли бояре иного отношения? Не следует забывать, что все наиболее известные случаи массовых казней и расправ над боярами были основаны на реальных документах, подтверждающих измену - так, когда царь собственной рукой убил боярина Шуйского, у него была грамота, что тот в сговоре с другими боярами собирался сдать царя польскому королю после начала военных действий, и это было вовсе не исключение из правил.
Кстати, такой же глубокий смысл имеют и на первый взгляд довольно абсурдные обвинения времен сталинских чисток. Говорят о жестоком истреблении Новгорода в 1570 году, но не благодаря ли ему жители другой присоединенной к Московскому царству торговой республики, Пскова, дали жестокий отпор шведам, а не открыли им ворота?
Готовность к измене, продажность, торгашество, разврат - вот характеристики боярства во все времена. Поэтому вполне понятен сарказм Ивана Грозного: “Дай Бог, чтобы и наших мятежников научили таким же способом обязанностям по отношению к государю”.
А самым верным отношением русских к опричнине стали народные сказки, где Грозный представляется справедливым царем, очень религиозным, беспощадным к стяжателям, и что самое главное - демократичным, близким не к боярским кланам, а к простому народу, а Малюта - его карающей рукой, грозой ненавистных бояр и князей.
Существует сказка, согласно которой крестьянин Иван и боярин должны были определить, кто же из них будет новым русским царем. На слова боярина “Если я стану царем, то дам тебе волю”, Иван отвечает “А если я стану, то велю снять тебе голову”. Царем становится именно Иван.
Смерть Малюты символически совпала с окончанием периода опричнины - с этого времени употребляется слово двор. Все вотчинники были поставлены на службу государству, система наследственных кормлений уступила место принципу личной службы и системе прямых и косвенных налогов, взимаемых в казну. Политическое значение родовитого боярства было уничтожено.
По приказу царя тело Малюты было отвезено в Иосифо-Волоколамский монастырь. Родственники Скуратова продолжали пользоваться царскими милостями, а его вдова получала пожизненную пенсию, что было уникальным фактом в то время.
Это не все, но точно известно, что погиб Малюта в Эстонии, именно там. И после чего был похоронен с почестями в Иосифо-Волоколамском монастыре под Москвой. Обитель, особо почитавшаяся Иваном Грозным.
Туда был дан Грозным по нему большой вклад, очень серьезный. 100 рублей - по тем временам это немалые деньги. И, кстати, как полагают историки, браки дочерей Малюты Скуратова были устроены также Грозным уже после смерти отца. Во всяком случае, двух младших дочерей, средней и младшей, той, которая вышла замуж за Шуйского.
Согласно “Истории Государства Российского”, безутешный самодержец, скорбя о потере такого замечательного человека, приказал сжечь на костре всех ливонских пленных рыцарей, которые на тот момент имелись в наличии числом до пятисот. Душа Малюты на том свете возрадовалась.
И снова на Руси появились удельные жирные предатели, новые воровские олигархи-бояре, забытые нищие и калеки, брошенные дети, пьяный и униженный русский народ.
Вот только не видно что-то долгонько на горизонте черных всадников с собачьими головами и метлами? Многим схимникам-крамольникам пора бы снова взлететь в седла. Россия ждет тебя, брат Малюта.

                Глава 53.

Стыдно не знать, что Иван Грозный уже давно прославлен русской православной церковью. Иоанн IV свят. Причем, святость его подтверждена русской церковью внесением этого государя в каталог русских святых.
Причем, ссылку дают два разных издания. В одном отмечается, что его день следует праздновать 10 июня старого стиля. Из этого видно, что Иоанн IV прославлен уже давно. Просто мы, грешные, под влиянием его многочисленных клеветников и ненавистников, умудрились как-то забыть об этом очевидном факте.
Это, несомненно, тяжкое прегрешение. Теперь мы просто обязаны исправить свою ошибку, загладить грех, восстановить в сознании русских православных людей доброе имя великого радетеля о благе Русской Земли и Церкви Христовой - Государя Иоанна IV Васильевича Грозного.
- Остановитесь. Не смейте поносить святого царя, - хочется крикнуть всем хулителям Иоанна IV. 
Суровая доля выпала Грозному. Вся его жизнь переполнена скорбями. Они начались с раннего детства: в три года державный младенец лишился отца, а в восемь - и матери.
- Рано Бог лишил меня отца и матери; а вельможи не радели обо мне: хотели быть самовластными, - вспоминал впоследствии царь свое горькое детство.
Но Господь не оставил мальчика. Круглого сироту призрел митрополит Макарий, который отеческой заботой взрастил его. Именно этому святителю Иоанн Васильевич обязан глубокой верой и ревностью, широкой образованностью и истинным пониманием величия царского служения, как послушания Богу.
4 сентября 1530-го года совершилось крещение десятидневного младенца. Оно состоялось в Лавре и сопровождалось, как свидетельствуют очевидцы, “необычною святостию”.
Наследника русского престола от купели царскими вратами внесли в алтарь, а потом положили в раку к святому Сергию. Так сей грозный покровитель трех царств был, как бы отдан на руки Преподобному, коего обитель он столь великолепно украсил в течение долгого своего царствования.
И это явилось не только внешним ритуалом, а стало событием, определившим судьбу царя, ибо святой Сергий опекал его во всей земной жизни, зримо являясь, как это было в Казани и Свияжске.
К сожалению, долгое сокрытие правды о первом помазаннике Божием и подмена ее злобной фальсификацией нанесла громадный ущерб многим поколениям русских людей, напитав их умы откровенной ложью, которая очень и очень трудно покидает сознание.
Велика здесь вина и исторической науки, которая из поколения в поколение извращала образ и дела Грозного, его несомненные заслуги в становлении и укреплении единой российской державы, как оплота вселенского православия.
Вот и сегодня на прилавках лежат новенькие издания объемных монографий недобросовестных историков, в который раз повторяющих застарелые клеветы на Иоанна IV.
Какой же объективности, спрашивается, можно ждать от таких исследователей? А ведь Карамзину продолжают внимать без оглядки и по сей день, не понимая, что его “История” более тяготеет к художественной интерпретации, чем к точному и беспристрастному историческому анализу, как это верно подметила православная церковь.
На этом мрачном фоне подлинным откровением для современных читателей стала работа приснопамятного митрополита Иоанна - Снычева “Самодержавие духа”, где представлена истинная история России с прошлого тысячелетия до наших дней.
Правдивое перо автора очистило от злобных наветов Иоанна Грозного, Малюту Скуратова, Бориса Годунова, показало величие исповеднического подвига святителя Геннадия Новгородского и преподобного Иосифа Волоцкого.
Но справедливости ради стоит отметить, что Карамзинские интерпретации подвергались сомнению и раньше. Первым не согласился с традиционной трактовкой личности Грозного и его времени еще Белинский, заявив, что у Карамзина “ни в чем нет середины”.
По мнению знаменитого критика, то было время нещадной борьбы абсолютизма с боярской крамолой. Он больше склонялся к трагичности в образе царя, чем к его жестокости.
Вслед за Белинским и Герцен признал, что Москва именно при Иване Грозном “сложилась в могучую государственную силу”. А современный ему историк Белов полагал, что царь “на сто лет стоял целою головою выше бояр, в то время когда боярство все более и более проникалось узкими фамильными интересами, не думая об интересах Земли Русской”.
В результате спор о Грозном захватил практически все сферы жизни тогдашнего российского общества и армии. Можно с уверенностью сказать, что, проведя военные реформы, царь Иван Васильевич Грозный заложил основы русской регулярной армии, создав постоянное, боеспособное войско.
В результате этих реформ к 1552 году русское войско выросло до 150 тысяч человек, а к концу правления государя оно состояло уже из 300 тысяч хорошо обученных и вооруженных воинов. Ни одна держава Западной Европы не имела таких вооруженных сил.
Иван Васильевич Грозный вводит в армии строгую дисциплину и иерархическую подчиненность. Устав 1571 года предусматривал строгую ответственность рядовых и начальников за нарушение сторожевой службы.
Для стратегии Ивана Грозного характерно было бить многочисленных врагов России поодиночке, талантливо применяя при этом дипломатические меры, стараясь не допускать образования противником коалиций и ведение одновременно войны на два фронта.
Армией царя широко применяется принцип активной обороны. Не дожидаясь появления противника у своих городов-крепостей, Государь высылал войска навстречу противнику или прямо на его территорию.
Русская традиция встречать противника в поле, не допуская его разорять родные города и села, осталась и при Иване Грозном. Об этом свидетельствуют многочисленные полевые бои против казанских и крымских татар.
Проявляя чудеса героизма, приводящие в изумление даже врагов, при защите своих городов, русское войско показывало высокое военное искусство при штурме и осаде вражеских крепостей.
В деле организации осадных работ русская инженерная практика постепенной атаки крепостей намного опередила военное искусство армий Западной Европы.
Все осадные работы велись специальными отрядами розмыслов-военных инженеров с обязательным прикрытием их основными войсками. Уже осада Казани доказывала возникновение в 16 веке русской минно-подрывной школы с высоким уровнем расчетов величины зарядов.
В Западной Европе первые расчеты величины пороховых зарядов были применены французским инженером де Виллем спустя только 75 лет. Утверждение же иностранных писателей-очевидцев, подхваченные горе-историками, о том, что русские войска при Иване Грозном действовали без всякого порядка и воевали числом, а не умением, есть не что иное, как фальсификация и злопыхательство ненавистников России.
Русские заставляли противника подчиняться своей воле, маневрируя, вынуждали его поставить под удар засадных войск свои фланги, а обходным маневром лишали врага возможности отступления.
Боевой порядок русских войск при Иване Грозном в полевом бою был следующим: пехоту ставили в центре, используя условия местности или прикрывая ее гуляй-городом - подвижной деревянной крепостицей, составленной из отдельных щитов.
Конница строилась на флангах и впереди пехоты, первой вступала в бой. Наряд-артиллерия размещался за укрытием или в боевых порядках пехоты.
Характерной особенностью русского построения было наличие особого отряда, который располагался в засаде и одновременно являлся резервом, часто решавшим исход боя.
Большое значение придавалось разведке. При выступлении в поход Иван Грозный посылал на шесть переходов вперед особый легкоконный полк, от которого во все стороны рассылались далекие разъезды.
С его помощью царь знал все о действиях и передвижениях противника. Все походы и военные операции, начиная с Казанского похода, тщательно планируются с использованием карт, на которых были обозначены все укрепления противника и территории предстоящих боевых действий.
При этом Иван Грозный изучал и принимал во внимание интересы и настроения местного населения, что облегчало русскому войску решение боевых задач.
Также царь проводит ряд мер, обеспечивающих четкое снабжение продовольствием и фуражом своих войск. При нем было положено начало организации обозной службы.
Теперь каждый полк имел свой обоз-кош. Вступая же на территорию неприятеля, Иван Васильевич стремился обходиться для снабжения армии только своими запасами продовольствия.
Для обеспечения быстрой связи Москвы с войсками была организована почтово-ямская служба. Путь из Новгорода в Москву, а это более 600 километров, покрывался за 72 часа.
Особая, выдающаяся заслуга Ивана Грозного как полководца и дальновидного государственного мужа состоит в том, что он первым осознал необходимость и сделал попытку создания военно-морского флота.
Царь понимал, что без военного флота невозможно вернуть русские Балтийские земли, ведя войну со Швецией, Речью Посполитой и Ганзейскими городами, имевшими вооруженные силы на море и господствовавшими на Балтике.
В первые месяцы Ливонской войны царь пытается создать каперский флот, с привлечением на московскую службу датчан, превратив в военные корабли морские и речные суда.
В конце 70-х годов Иван Грозный в Вологде начал строить свой военный флот и попытался перебросить его на Балтику. Увы, великому замыслу не суждено было сбыться. Но даже эта попытка вызвала настоящую истерику у морских держав.
На съезде имперских депутатов Германии Альбрехт Мекленбургский сообщал:
- Московский царь собирается строить флот на Балтийском море. В Нарве он превращает торговые суда в военные корабли, -  и предлагал прибегнуть к помощи Испании, Дании и Англии, чтобы остановить врагов всего христианского мира.
На конгрессе князей 1564 года в Ростоке Любек, отмечая необыкновенные способности и восприимчивость русских, говорил, что “Русский царь скоро достигнет своей цели. Сегодня у него четыре корабля, через год их станет десять, потом 20, 40, 60, и так далее”.
А непримиримый враг Москвы Август Саксонский, тревожась, какая грозная морская сила растет на Востоке, доносил императору: “Русские быстро заводят флот, набирают отовсюду шкиперов; когда московиты усовершенствуются в морском деле, с ними не будет возможности справиться”.
Таким образом, мы с полной ответственностью можем сказать, что царь Иван Васильевич Грозный является не только новатором в военном деле и создателем регулярной русской армии, но и первым строителем русского Военно-Морского Флота, уяснившим непреложную истину, провозглашенную впоследствии великим Императором Александром III Миротворцем: “У России есть только два союзника, ее Армия и Военно-Морской Флот”.
Как выдающийся стратег, царь Иван Грозный остро сознавал опасность военной агрессии с Запада, угрожавшей жизненным интересам России. А как государь и помазанник Божий, твердо усвоивший Византийский политический идеал, по которому монарх является воинствующим стражем правоверия, он не мог не видеть более страшную угрозу, угрозу духовной экспансии Запада.
Интересно в этой связи мнение исследователя народного творчества  Сенигова, видевшего небывалую популярность Ивана Грозного среди простого народа, отображенную в песнях и сказаниях не только в том, что “Царь знал и любил русский народ, понимая его мысли, чувства, нравы и обычаи, сочувствовал его тяжелому положению, верил в него как в носителя основных начал русского исторического бытия - православия, самодержавия и народности”.
Но и в той гениальной прозорливости первого русского царя, предугадавшего ту опасность, которая угрожала России со стороны польско-литовского влияния, уже пустившего корни среди московских бояр.
Измена последних, тяготевших к католической Польше, возмущала Ивана Грозного не только предательством лично ему, но особенно тем, что в его глазах они являлись изменниками своему народу.
Если бы Иван Грозный миловал бояр, тяготевших к католической Польше и Литве, то возможно предположить, что он тем самым мог бы погубить православную Русь.
Из всех московских государей, русский народ больше всего обязан Ивану Грозному тем, что он избавил его от опасности испытать участь остальных славянских народов, то есть снизойти на степень второстепенного, не самостоятельного государства.
Эту же мысль находим мы и у русского историка Белова: “В последнем случае, Россия превратилась бы во вторую Польшу, со всеми последствиями господства сотни фамилий над остальным народом”.
Начав в 1558 году Ливонскую войну не только и не столько за овладение побережьем Балтийского моря, как думают составители пасквилей на него, царь Иван Грозный намеревался, прежде всего, остановить многовековой натиск Ватикана.
Лишить его столь выгодного плацдарма, откуда Святейший престол, по меткому выражению современного исследователя, протягивал свои жадные щупальца не только к Киеву и Минску, но и к самой Москве.
Из века в век кощунственно прикрываясь знаком креста, рядясь в одежды проповедников истины для восточных варваров-схизматиков, Ватикан стремился, прежде всего, расколоть, сломить православие, уничтожить духовный иммунитет России, и тем самым лишить ее способности к сопротивлению военной агрессии.
К 16 веку процесс этот зашел слишком далеко. Помимо основных западных соседей Московского государства: Ливонии, Польши и Литвы, во власти католического влияния находилась уже почти вся Белоруссия и правобережная Украина.
Коварный враг подступил непосредственно к русским землям, и необходимо было действовать как никогда решительно. К тому же именно сюда, к западным границам России, уже докатились волны реформации.
А это учение прескверных люторов воспринималось в Москве 16 столетия, в отличие от современности, не иначе, как рассадник ереси. Сюда же бежал Феодосий Косой и его жидовствующие единомышленники.
Здесь проповедовал и еретик-феодосианин Фома Протестант. Именно поэтому основным направлением главного удара зимнего похода 1562-1563 годов явился Полоцк, центр распространения реформации в Литовской Руси, где в конце 1550-х-начале 60-х годов возник кальвинистский сбор, разогнанный после взятия Полоцка войсками Грозного Царя.
Также уместно было бы напомнить особо забывчивым и показать на примере судьбы западных славян, что несли Московской Руси такие крестоносцы, псы-рыцари.
Откроем “Путь к совершенству” Ильина: “У германцев, после военной победы было принято вызывать в свой стан всех знатных людей побежденного народа. Эта аристократия вырезалась на месте. Затем, обезглавленный народ подвергался принудительному крещению в католицизм. Не согласные, при этом, убивались тысячами. Оставшиеся  принудительно и бесповоротно германизировались. Обезглавливание побежденного народа есть старый общегерманский прием”.
Царь прекрасно представлял, с каким мощным противником придется ему воевать, так же как отлично понимал он и неминуемость этого столкновения.
Он знал: иначе нельзя, иначе уничтожат православную Русь. Поэтому разгром царем Иваном Грозным Тевтонского ордена, властвовавшего в Прибалтике триста пятьдесят лет, и ликвидация тем самым величайшего зла для России, которое осознал еще триста лет назад Святой Благоверный Князь Александр Невский, остановив занесенный над Русью рыцарский меч, вот реальный и выдающийся результат Ливонской войны.
Той самой, которую предатели земли русской умудрились поставить царю Ивану в вину. Войны, за безусловное продолжение которой, между прочим, ясно осознавая ее цели и значение для России, единодушно высказался на Соборе всея Земли Русской, от всех сословий, Народ Божий. Войны, ставшей делом всей жизни Благоверного царя Ивана Васильевича Грозного.
Согласно Ям-Запольскому перемирию, особо подчеркиваем, не мирному договору, как пишут различные историки, а перемирию, что является весьма существенной разницей в дипломатической лексике, подписанному 15 января 1582 года между Россией и Польско-Литовским государством, Речь Посполитая обязывалась оставить оккупированные ею русские города: Великие Луки, Холм, Невель и Велиж.
А русское государство, со своей стороны, обязывалось передать все территории, принадлежавшие прежде Ливонскому ордену, за исключением Новгородка Ливонского и еще нескольких крепостей.
Кроме того, польский король отказывался и от требуемой им ранее громадной контрибуции. Причем строго подчеркивалось, что Москва передает только те территории в Ливонии, которые были захвачены поляками, но никак не шведами.
Это важное политическое решение, столь настойчиво и твердо продиктованное царем Иваном, свидетельствовало о том, что Грозный намерен был заключить мир с Польшей исключительно с целью высвободить силы и сосредоточить их на борьбе со Швецией.
Итогом подписания этого документа стало то, что Россия, в условиях крайне неблагополучной обстановки, проявив высочайшее мужество русских войск и лучшие качества русской дипломатии, вынудила Речь Посполитую отказаться от широких планов агрессии и от своих претензий на Псков, Новгород и Смоленск.
Документ был подписан на 10 лет и рассматривался государем Иваном как вынужденная и временная передышка. И только смерть, без всякого сомнения, насильственная, царя Ивана Грозного не дала ему возможность полностью осуществить задуманное и продолжить борьбу.
Только такой историк, как Карамзин, мог, несмотря на историческую очевидность событий, сделать заключение, что сие соглашение явилось “самым невыгодным и бесчестным для России из всех заключенных до того времени с Литвой”.
Да полноте. До того времени и не было столь масштабного, жестокого и трагического столкновения России с Западом. Молодое русское царство, ведя изнурительную 25-летнюю войну сразу на три фронта, выстояло.
Русский боевой дух и воля к победе остались непоколебимы. Россия отступила на исходные рубежи, но от дальнейшей борьбы не отказалась. И это был главный итог Ливонской войны.