С Виссарионом Васильевичем мы подружились еще в то время, когда я работал в школе, где завучем была его жена, Лидия Лазаревна. Он пришел в школу к застолью, посвященному Дню учителя. Хотя на такие посиделки уже существовал строгий запрет, директор школы, злоупотребляя авторитетом и связями, в пику районовским женщинам, позволял себе некоторые вольности и дерзкое непослушание.
На лацкане Виссариона поблескивал эмалью ромбик с профилем самолётика посредине. При ходьбе Виссарион слегка сутулился, передвигался (именно передвигался, а не ходил) медленно, резких движений не делал, словно лелеял какую – то внутреннюю боль. Позже я узнал, что он перенес операцию, из – за которой лишился трети желудка и кресла второго пилота в самолете военно-транспортной авиации. Причиной болезни стали частые перемены пищи, воды, климата. Виссарион, будучи молодым летчиком, летал в Индию, Оман, Афганистан, Вьетнам, Саудовскую Аравию, еще невесть куда.
Во время вьетнамо-американской войны Виссарион вывозил в часто перегруженном самолете раненых вьетнамских солдат. Их, сказывал он, грузили «насыпью». – «А что, они махонькие, как дети». Среди раненых однажды оказался генерал (кажется, Ли). Привезли его к самолету перед самым вылетом, но Виссарион не разрешил выгрузить ни одного раненого, чтобы предоставить ему место: «В моём самолете я – генерал!». Взлетел, полетел, не попав под обстрел, и сел, слегка помяв шасси. Словом, удачно. Генерал подарил Виссариону золотую зажигалку в виде слоненка: нажимаешь на хвостик, из хобота выплёскивается пламя.
У Виссариона есть «штаб – квартира» - гараж, где стоят автомобиль «Москвич – 412», стол, верстак, несколько старых, колченогих стульев. Остальное пространство занимают ящики, коробки, мешки с овощами и фруктами – грузовой отсек, короче говоря.
Виссарион вещает:
- Летим в Индию с посадкой в Афгане. Радист у нас был, Тищенко, ни одного иностранного языка толком не знал, но мог связаться с аэродромом любого государства, объясниться с диспетчером. Вышли вроде бы на нужный нам аэродром, снижаемся, садимся. Хорошо, что рулить еще не начали и двигатели работают. Смотрим – несколько джипов, солдатней набитые, к нам по полосе катят, а на бортах джипов надписи US Army. Тут командир и сообразил, где мы сели. Короче говоря, успели мы удрать. Чей аэродром был? Натовский, а самолеты и экипажи – американские. И никакой это не Афган был, а Пакистан. Штурман и радист маху дали, но не своей вине, а по чужой оплошности: им карты в штабе пятидесятых годов всучили.
- Достоверно не помню, - Виссарион курит «Беломор», - но еще лет за десять до ввода наших войск в Афганистан мы оттуда золото возили. Случайно в грузовом отсеке ящик разбился, а там оказались мешочки, похожие на кисеты для махорки, а в них – золото. Ящик мы аккуратно заколотили, проволоку с пломбой скрутили, особист не узнал и во время разгрузки не заметил никто.
Выходит, нам за солдат и технику заранее платили? Москва не только о войне знала, но и планомерно к ней готовилась, а до сих пор об интернациональном долге врут. Невинно убитые задолго до этого были оплачены.
- Сегодня мне, чтобы попасть в военный госпиталь на обследование, справка нужна, что в боевых действиях участие принимал.
- Какие боевые действия, Васильевич? В мирное – то время? – я позволил себе засомневаться. Виссарион с иронией посмотрел на меня:
- Мы не один раз с пробоинами домой возвращались. Однажды насчитали семнадцать дыр в фюзеляже. Хорошо, ни разу никого не ранило. В самом начале этой эпопеи нас вызвали в ЦК на собеседование. Предупредили, что задание особой важности выполнять будем. Подписку о неразглашении на двадцать лет взяли. Я теперь только спохватился, запросы писать начал. Из бывшей моей воинской части пришел ответ: « Убыл в распоряжение Главнокомандующего ВВС в г. Москву». Дата, подпись, печать. А в Москве в архиве ВВС в личном деле записи нет! Где был Виссарион Васильевич Скрипко почти год? Неизвестно! В Центральный Комитет КПСС уже не обратишься. Главкомов ВВС на прошедшее с тех пор время с десяток пребыло, да и ВВС СССР больше нет. Виссарион замолчал, призадумался, махнул рукой:
- Ладно. Ты юмор любишь – слушай, как мы в Индию летали. После собеседования в ЦК, инструктажа в штабе Главнокомандующего ВВС переодели нас в гражданское, выдали загранпаспорта, вручили сколько – то там рупий. В паспорте написано: «Мистер Скрипко», рубашка белая, галстук не очень строгих тонов. Пока мы экипировались, самолеты наши уже на аэродроме неведомо чем загружались.
Я решил уточнить:
- А кто о грузе имел представление?
- Каждый рейс и каждую машину сопровождал человек, никогда экипажу не представлявшийся. Понятно, что из гэбэшников. Один такой мне весь грузовой отсек во время болтанки обделал. Хиляк.
Так вот. На аэродроме посмотрели мы на других таких, как мы, «мистеров», и покатились со смеху. Все были одеты с иголочки, но походили друг на друга, как детдомовцы или цыплята из инкубатора. То бишь, всё было одинаковое: плащи, шляпы, костюмы, рубашки, галстуки, туфли, даже носовые платки. Интенданты из – за врожденной и приобретенной лени взяли одежду на одной базе, не озадачивая себя проблемами расцветки, разнообразия фасонов…
Летим в Индию. Жарко. Воды минеральной целый ящик выхлестали, сидим мокрые, как мыши. Грозу прошли. Туман прошли. Сели. Встречали нас без почестей, но со вниманием. С аэродрома повезли в торгпредство СССР. Вежливый такой парень, то ли загорелый, то ли нерусский немножко, предупредил, что через два часа за нами приедет машина, чтобы отвезти на обед в посольство.
- Обед описывать не стану. – Виссарион снова закурил, подвинул ко мне тарелку с яблоками, достал лист бумаги, ручку, начал чертить схему:
- Ты Дели был? А, ну да. Так вот: здесь торгпредство, а тут – посольство. Рукой подать. Запомнился слегка затемненный, а главное – прохладный зал, вежливые советские дипломаты… А что посол? Может, он и не посол вовсе, а какой – нибудь четвертый секретарь.
Словом, выпили мы слегка, невзирая на жару, получили еще по несколько там рупий, выслушали корректные, ненавязчивые и благосклонные пожелания и наставления о том, как себя вести в капстране, и были отпущены восвояси. Естественно, нас отвезли в торгпредство. Тут у нас прокол получился. Штурман командиру говорит:
- Командир, что-то слабенько мы попили. Или обед слишком плотный? Не берет! Тут рядом я ресторанчик видел. Может, зайдем?
Командир – тоже человек. А экипаж – одна семья: в воздухе мы друг от друга – ой, как зависим.
Словом, пошли. Кое-как объяснили на пальцах, чего нам надо. Результат? Не осталось у нас ни копейки, то бишь рупии. Так, мелочевка какая-то, и ту мы голой, босой и грязной пацанве на улице раздали. Шпана с визгом и криком за нами до самого торгпредства шарахалась, за руки, рукава, брюки дергая, все орали одинаково громко, и девочки, и мальчишки. Эти вопящие существа были до невозможности грязны, а одеты хуже наших кочующих цыганчат.
Утром начался пожар душ и тел. Не знаю, что мы пили в кабачке, но губы наши походили на сливы, еще не сорванные с дерева, с сизоватым таким налетом. Из еды в наличии одна тушёнка, но как ее в глотку протолкнуть? Минералка давно закончилась. Тоска и уныние в душах. Бедствие хуже стихийного. Катастрофа.
Тут штурман опять с идеей обратился к экипажу. Глядя на командира, спросил, изобразив голосом безразличие:
- Может, опять в посольство сходим? Вчера нас там неплохо принимали, накормили. Пойдем, если не пообедаем, то хоть деньгами разживемся? Авансом. В следующий прилет отдадим.
Экипаж выразил своим видом полное согласие. А командир развил эту мысль следующим образом:
- У нас ни хлеба, ни воды. А есть одну тушёнку в жару я вас заставить не имею морального и товарищеского права. Возможно отравление. Принимаю решение: вперед, в посольство!
Пошли. Хорошо, память зрительная у летунов без изъяна, нашли посольство легко. Те же ворота чугунные, литые, явно «сделано в СССР», забор в тяжелых завитушках и узорах, официальный такой. Во дворе тишина, безлюдье. Нет, какой-то индус, в чалме и простынке через плечо, метелкой по дорожкам шаркает. Хотя замечу, что аллейки эти чистые, как стол на кухне у хорошей хозяйки. Я, проявляя инициативу, голову между прутьями в заборе вставил, окликнул негромко:
- Эй, индус! Хинди! Иди-ка сюда!
Тот и ухом не повел, гад. Шуршит себе дальше. Мол, при деле. Я опять:
- Что же ты, товарищ хинди? Русские тебя зовут, мигом иди сюда, открывай ворота, что ли!
В ответ – молчание. Тут весь экипаж включился в разговор, односторонний и какой-то не совсем дипломатичный. Речь наша становилась всё громче и народнее по содержанию. Ага, вот индус метелку на дорожку аккуратно пристроил, простынку отряхнул, руки фартучком протер, к нам идет. Подошел к воротам и на самом, что ни на есть, чистейшем русском языке посоветовал:
- А не пошли бы вы, ребята, а?
Мы пошли. Что непонятно? Нас приласкали разок – больше нашей братии, птицам средней высоты полёта, здесь ничего не светит. Пора вскрывать тушёнку. Хорошо, что под вечер улетали. В самолете у нас всё было.
Будучи уже на пенсии, купил Виссарион Васильевич «Москвич», по тем временам машину неплохую. Приехал ко мне в выходной:
- Пошли, покатаемся.
- Васильич, ты ведь хапнул уже граммульку?
Признается:
- Был грешок, на радостях. Дала старуха трёшку, вот я её и спалил.
А мне советует:
- Ты форму надень на всякий случай, и мы потихоньку огородами…
Ехали километров 40-50 в час, степями-полями. Мой друг блаженствовал. Я давал штурманские указания, следя за дорогой. Вдруг вижу – препятствие появилось. Информирую пилота: «Прямо, сто, канава». В ответ: «Вижу, понял – прямо, сто. Штурвал на себя! Форсаж!».
Тресь! Хрясь! Это мы канаву перепрыгнули.
Вышли, осмотрели машину. Оборвана выхлопная труба с коллектором.
Васильевич оправдывался:
- Думал, перелетим.
С тех пор на предложение поехать куда-нибудь, Виссарион Васильевич неизменно отвечал:
- Не могу. Труба не работает.
И это далеко не всё о летчике Виссарионе – человеке душевном и бесхитростном. Таких в наше смутное время не много.