Истерически чирикающие воробьи, шумно копулируя в пыли тротуаров, не обращали никакого внимания на томных и ободранных представителей городского семейства кошачьих, в поисках пищи и приключений выбегающих на оживленную проезжую часть, где, души наиболее удачливых из них, тут же отправлялись в Вальхаллу, оставляя после себя на асфальте раздавленные тушки, с очаровательным кокетством вывернутыми наружу анатомическими подробностями.
Глядя на эту животную реальность, осторожно вбирая в себя ядовитую гамму взвившихся на клумбах фиолетово-сине-белых ирисов и пьяно склонившихся над ними кахексичных берез, я вдруг понял - лето пришло.
Сам факт прихода этого времени года меня не радовал, радовало лишь само слово "приход", своим тройным наркоманически-религиозно-динамичным смыслом.
Продолжая свой путь, я рассматривал представителей урбанистической фауны, и хотя от двуногих меня уже не тошнит, как бывало в дни моей беспокойной юности, взирая на этих отдаленных родственников человека, перемещавшихся под небом, на их обвислые животы, на расплывшиеся и едва различимые между собой зады и лица, я понимал: какое же всё-таки это чудо - человек, но его, увы, так редко встретишь среди людей.
Homo vulgaris, обитающий на тротуарах и разделяющий их пространство с голубями, собаками и кошками, это всегда нечто гипертрофированно-однобокое: Человек-Глаз(жадно пожирающий всех глазами, облизываюшийся и сглатывающий слюну при виде всего, что хотя бы отдаленно напоминает женщину), Человек-Желудок(запихивающийся сложенным вдвое чебуреком и медитирующий на капли жира, лениво ползущие по его волосатому предплечью)...
Так, с классификацией пора заканчивать, тем более, что я не пишу диссертацию о приматах, а иду в морг договариваться о нюансах вывоза оттуда тела отчима, умершего сегодня ночью от инфаркта.
Для матери это настоящее горе, но она еще не нашла фотографий обнаженной девицы, сделанных у них дома его ловкими руками, плюс совместную с этой дамой переписку на протяжении двух лет.
Конечно, сам я не буду показывать, где лежит это добро, но, если ей станет совсем плохо, я подскажу где спрятаны эти антидепрессанты - ее жизнь мне дороже и собственной порядочности, и мужской солидарности.
Не знаю, кому в голову пришло выкрасить здание городского морга в ярко-оранжевые цвета голландской футбольной сборной, но его импрессионисткое пятно на фоне всего больничного комплекса, выложенного из белого кирпича, смотрится излишне по-вангоговски авангардно, и, подойдя к этому бетонному апельсину читаю: "Патолого-анатомическая лабаратория".
В течении двадцати минут моё природное красноречие да пара листиков салатных купюр решили все вопросы, так что у меня осталось еще полчаса ожидания и цель, ради которой я здесь появился, можно будет считать выполненной.
Девать мне себя некуда и я направляюсь прямо к "пункту выдачи", расположенному во внутреннем дворике этого шедевра архитектуры.
Ба! Да тут сегодня день открытых дверей!
Дверь в холодильник открыта и многочисленные обнаженные тела, аккуратно разложенные на полках спецкамер, высокомерным молчанием встречают мое появление.
Я захожу на территорию этого нудистского пляжа для мертвых, ожидая, что меня сейчас кто-нибудь остановит, но меня никто не останавливает и, слева от себя, я замечаю двух моих сегодняшних знакомых, одевающих тело отчима в костюм, который я принес с собой.
- Хотите посмотреть? - спрашивает меня один из них, добродушный здоровяк, золотая цепь на шее которого затрепетала, когда он ловко хлопнул ладонью по локтевому, - окоченевшему и потому крайне не податливому, - суставу Игоря Михайловича, для какового, этот тумак уже был абсолютно не оскорбителен.
Я киваю ему и не могу удержаться от вопроса:
- А почему у вас тут воняет так немилосердно? Всё таки холодильник....
Его напарник, сухощавый и татуированный везде где только можно, кроме разве что лица, отвечает мне:
- У нас несколько холодильников вообще не работают. Сломаны. Мы туда обычно определяем бомжей. А эта падаль у нас по закону должна храниться два месяца. Сколько раз говорили начальству....Ему ж насрать на всё. Они ж не нюхают эту ***ню.
Я киваю ему с улыбкой в сторону полок с трупами:
- А взглянуть можно на виновников этого пиршества для обоняния?
Оба сдержанно посмеиваются в ответ, обнажая зубные золотые коронки:
- Да смотрите на здоровье. Прямо и налево.
Точно последовав рекомендациям санитаров, я прошел чуть дальше и остановился загипнотизированный: дверь одной из камер была распахнута таким образом, что я мог видеть лежащий в ней труп иссиня-черного цвета с ярко-белым ожерельем вокруг бордово-голубой шеи - прямо-таки кусок ночного летнего неба с россыпью многочисленных, накрошенных там и сям небрежной дланью Господа, мерцающих звезд.
Подойдя ближе я услышал монотонную песню мух, крайне озабоченных проблемой материнства и это назойливое жужжание только подчеркнуло внезапно обрушившуюся на меня тишину.
Странно, но подойдя ближе, я обнаружил, что запах стал не так уж выражен и эта ядовитая вонь переспевших и гниющих на солнце абрикос с вкраплением ноток аромата тухлых яиц, несколько стушевалась.
Я сделал еще шаг и увидел как с полки, что-то посыпалось.
Нет, это были не лепестки сакуры, хотя черви тоже казались белыми и поглядев под ноги, я обнаружил, что они во всю играют в догонялки на старой, в ржавых разводах, метласской плитке морга.
Стараясь не наступать на них, я подошел совсем близко.
Ожерелье, казавшееся белым, при ближайшем рассмотрении оказалось с заметной желтизной, но за то оно двигалось, как мне показалось по часовой стрелке, так как полностью состояло из крупных личинок мух, которые, безумно спеша куда-то, жадно пожирали гниющее мясо.
Эта неуемная суета и приводила к тому, что некоторые из лярв, в стремлении потеснить конкурентов, развивали настолько бурную деятельность, что вываливались из стройных рядов своих сотоварищей и, скатившись по фиолетово-синим плечам, падали на пол.
Я слышал, что температура внутри этой массы может достигать 200 градусов по Цельсию и вспомнив об этом факте, поднес ладонь насколько мог поближе к скоплению червей.
Несмотря на то, что температура в тени сегодня была 39 градусов, я явственно ощутил тепло исходящее от этой копошащейся и сытно чавкающей братии.
Верхняя губа мертвеца подрагивала - там тоже во всю кипела работа и маленькие прожорливые твари мелькали то в начавшем растекаться по тому, что раньше было лицом, - носу, сверкающим на солнце белизной кости полуобнаженной переносицы, - то в глазницах, где два мутных и вдавленных глазных яблока были обложены шафрановым гноем и коричневой сукровицей.
Я обратил внимание, что грязный кусок брезента, которым был накрыт мертвец, еле заметно подрагивает в том месте, где должен быть живот, и, преодолев естественное отвращение, насколько это было возможно аккуратно, двумя подушечками указательного и большого пальцев, приподнял-таки материю.
Живота, фактически, не было.
Я знал, что обычно, под давлением распирающих его изнутри газов, он лопается, как воздушный шар, а с этим cadaver'ом данная неприятность уже произошла, причем, эдак с недельку назад, если не позже.
Открывшаяся картина ввела меня в ступор: желто-белые края грудной клетки и выглядывающие из под черноты оплавившейся гнили и сахарные вершины гребней подвздошных костей, служили краями бассейна, на дне которого, плескались в буро-коричневой влаге тысячи огромных оживших рисинок.
Всё это кишело, двигалось, ныряло, барахталось, поблескивая зловещей желтизной своих мерзких телец в лучах, вдруг заглянувшего в закопченное окно, любопытного солнца.
- Вот она "неприкрытая истина". Вся правда о том, чем ты будешь лет через тридцать, а если "повезет", то и раньше, - сказал я себе и посмотрел на свои мускулистые руки, будущее которых я только что увидел воочию.
Осторожно укрыв этого покойника-эксгибициониста поневоле, я вернулся к сладострастно курившим санитарам.
Увидев меня, они приветливо оскалили рты и осведомились:
- Как они там? Кусаться не пытались?
Я попытался отшутиться в ответ, несмотря на то, что был далек от того, чтобы прыгать от радости:
- Да куда там! Там же у вас настоящая столовая. Только альтернативная. Едят посетителей.
Они благодушно ощерились и, сопроводив меня инструкциями, как пользоваться марлей и банкой с формалином, попрощались:
- Мы накололи его как следует. По самое "не хочу". Но жара сейчас ненормальная. Так что масочку на лицо делайте так, как я вам показал. Удачи!
Когда я, поздним вечером возвращался от матери домой, то скотская теснота маршрутного такси чем-то неуловимо напомнила мне недавно виденный мною натюрморт, но эффектная молодая особа, сидевшая напротив меня, внесла какие-то новые краски в мои странные переживания и, любуясь ее крупными чувственными губами, скользя взглядом по этому почти совершенному овалу лица, я думал о том, что и эта горделивая и молниеносная женская красота когда-то тоже канет в Ничто, растворившись в земле белковым коктейлем, а эти фисташково-ореховые глаза, напоследок обесчещенные грязными ласками червей, сгинут во влажной утробе могилы.
И, уже выходя из "Газели", я шепнул, начавшей уже было беспокойно коситься на меня, - по причине детального и несколько бесцеремонного изучения ее внешности, - симпатичной девушке: "Carpe diem!", мысленно пожелав ей счастья и любви.
Так одаряй же своей красотой этот мир и конкретного, вполне определенного мужчину, раскрашивая его существование всеми цветами радуги и счастья, прекрасный цветок из альбумина!
31.05.2009г.