Экран стал слишком выпуклым и каким-то туманным, и фигурки зверюшек из любимого мультфильма исказились, поплыли, стали еще смешнее. Но Сережа не хотел смешнее, он хотел такие, как всегда. По-этому громко крикнул:
- Папа, иди сюда, телевизор сломался!
Сделав звук поменьше, прислушался. Было тихо. Мальчик подошел к телевизору, и увиденное озадачило его. Тогда он вышел из комнаты, прошел по коридору, заглянул в кухню, пошел дальше и понял, что папа в ванной. Стал дергать дверь, она была заперта.
- Папа, папа!
- Господи, и здесь покоя нет! Чего тебе?
- Телевизор сломался.
- Погоди, я скоро.
Сережа послушно вернулся в комнату. Телевизор совсем испортился, экран казался мягким и не стеклянным, клубился, как облако, даже пытался выползти из ящика в комнату, словно мамино тесто из кастрюли. Сереже стало страшно, да и папа говорил ему что-то про электричество. Электричество был опасным, но любопытство пересилило, и ребенок тронул этот полупрозрачный кисель пальцем. Пальцу стало мягко и уютно, словно при прикосновении к мыльной пене.
Сережа просунул палец в экран, и палец легко вошел в него целиком, как будто в теплую воду мыльную или в спутанную овечью шерсть, из которой бабушка вязала ему носки. Ощущения были знакомыми и приятными, и Сережа, уже не сомневаясь, погрузил в телевизор всю ладонь. И сразу понял, что напрасно. Кто-то сильный тянул его оттуда, из телевизора, за руку, сильно тянул. И Сережа закричал, заорал так, как год назад, когда в деревне упал с крыши бабушкиной бани, заверещал, как сто резаных поросят, завизжал, заголосил, как никогда в жизни.
Поглощенный собственными непередаваемыми ощущениями, он не видел, как прибежал намыленный папа, как схватил его, стал тянуть из поганого телевизора, как упал с ним назад на ковер, как тут же вскочил и щелкнул пультом, после чего белое облако уползло внутрь, а от телевизора осталась лишь пустая пластмассовая коробка. Он и дальше ничего не видел, потому что потерял сознание от боли и ужаса.
И не знал, что голый его папа, увидев руку сына, кинулся к телефо-ну, кричал, ругался матом, рыдал в трубку. Потом метался по комнате, зачем-то обмотал его руку полотенцем, кинулся одеваться, стал звонить еще куда-то, бабушке, дяде, в МЧС. Только маме не позвонил, потому что мама была в важной командировке, и папа не хотел пугать ее раньше времени.
После папиных криков скорая помощь приехала мгновенно, и врач, молодой парень, выслушав рассказ Сережиного отца, решил, что странный мокрый мужчина безбожно пьян. А когда развернул полотенце и увидел руку мальчика потерял дар речи и засомневался уже не в мужчине, а в собственном рассудке. Сопровождавшая его пожилая сестра ахнула, схватилась за сердце, и только тридцатилетний опыт работы помешал ей немедленно упасть в обморок.
Ручка ребенка почти до самого локтя была прозрачной, сгущаясь от совсем прозрачных маленьких пальчиков, просвечивающих, словно чистое оконное стекло, до слегка замутненной ладошки, переходившей в матовое предплечье, пока не становилась совсем плотной у сгиба, отмеченного голубыми прожилками тоненьких вен. Сквозь прозрачную капроновую кожу отлично просматривались полупрозрачные стеклянные косточки, словно застывшая рыба в покрытом тонкой коркой льда пруду, словно бледный домик в игрушечном стеклянном шаре. Видны были все детали, все до последней, как на картинке в учебнике анатомии, только на картинке живой и очень бледной, нарисованной тонкими кисточками и бледно-серыми акварельными красками. По прозрачным кровеносным сосудам бежала полупрозрачная бледно-алая кровь, слегка пульсировали крохотные нервные окончания. Все было видно, как на ладони, вот только самой ладони видно почти не было.
Потом, спустя некоторое время врач не раз пожалел о том, что не догадался хотя бы на мобильный сфотографировать эту невиданную внеприродную руку, более всего напоминающую гениальное произведение искусства. Но в тот момент даже и не подумал ни о чем таком, а подхватил мальчишку на руки и опрометью кинулся бегом по лестнице вниз к машине, потому что точно знал, что сам ничем ему помочь не сможет. Отец и ополоумевшая сестра не отставали от него, и уже через минуту машина скорой помощи на полной скорости неслась к ближайшей травматологии.
В клинике, разумеется, ничего подобного никогда не видели, но, по-совещавшись, решили поместить ребенка в реанимацию, а лечить как от обморожения. Когда через несколько часов мальчик пришел в себя, около него сидел папа в белом халате, а ручка была забинтована до локтя и почти не болела.
- Папа, теперь я знаю, что такое электричество, я сунул руку в телевизор. Мне было страшно папа, и больно, мне показалось, что кто-то пьет мою руку, и ее становится меньше.
- Хочешь апельсин?
- Нет. Папа, мне отрежут руку? Как тому дяде, которого мы видели на улице?
- Не говори глупости, твоя ручка заживет. А завтра мама приедет, придет к тебе с самого утра. Спи, Сережа, тебе надо отдохнуть, чтобы встретить маму бодрым.
- А ты не уйдешь?
- Я никуда не уйду, мой родной. Спи.
Папа поцеловал Сережу, и мальчик почти сразу провалился в сон.
Зал центрального кинотеатра было полупустым. Показывали старый фильм о том, как люди выживали, борясь с бесчисленными разнокалиберными динозаврами. Докомпьютерные монстры не впечатляли, и публика скучала, просто убивая время, поедая поп-корн и попивая пиво.
Прошло уже почти полсеанса, когда кое-кто обратил внимание, что картинка на экране стала слишком четкой, чересчур реальной.
- Нет, ты смотри, все-таки умели раньше фильмы делать.
- Просто до этого старая пленка была, теперь поставили другую часть, поновее. Халтурщики, втюхивают нам негодное старье.
Фигуры чудищ и людей тем временем становились все объемнее, все живее, так что кое-кому стало не по себе. Но публика по инерции сидела, жевала, запивала, хотя волны тревоги, ощущение смутной опасности, дыхание неведомого уже катились по залу, заставляя зрителей не отрывать глаз от экрана, а некоторых, особо впечатлительных, даже слегка задрожать.
На экране буйный стегоцефал гнался за несчастной красавицей, она бежала прямо вперед, на публику, бежала, как живая, и все у нее было живое, и глаза, и волосы, и губы, и грудь. Живое, только очень большое, увеличенное экраном, позволяющее себя внимательно рассмотреть. И пока все, открыв рты, рассматривали эту совершенную, объемную, выпуклую человеческую плоть, девушка добежала до границы заэкранного пространства, разорвала его, словно финишную ленточку, грудью и выбежала в зал, помчалась, почти нагая, легко, невесомо ступая босыми узкими ступнями на пустые кресла, колени, руки и сумочки, а иногда и перепрыгивая через сидящих в зале. Стегоцефал – за ней.
Опешившие люди, как один, повернули головы назад, и увидели, что девушка добежала до стены, противоположной экрану, прошла сквозь нее, как клинок, и скрылась с глаз, а затем наблюдали, как до преграды добралось и припоздавшее чудовище, и рассмотрели, как постепенно исчезает в стене длинный струящийся над залом хвост. И лишь потом снова оглянулись на экран.
Он тем временем превратился в залитую мягким светом сцену, объемную, глубокую, и оттуда, из солнечного, случившегося миллионы лет назад дня, из доисторического ландшафта, в зал медленно вползали, вплывали, влезали, запрыгивали, валом валили неуклюжие, отвратительные огромные животные. Люди завизжали, закричали, кинулись к выходу, роняя одежду, телефоны и сумки.
И только один паренек лет пятнадцати со всеми не побежал, а притаился, присев между рядами кресел. Подняв голову, мальчишка вни-мательно рассматривал несшихся над ним древних гадов. Динозавры были его многолетним хобби, его давней детской страстью, и он решил воспользоваться случаем и хорошенько все разглядеть. В солнечном свете, лившемся из-за экрана, хорошо просматривались все детали погибших пресмыкающихся: желтоватые змеиные глаза, рога, грубые наросты на коже, чешуйки, колючки, гребни, панцири, рога и хвосты. Все это выглядело вполне реальным, объемным, но слегка просвечивающим, полупрозрачным, колеблющимся. И явно безвредным, потому что таким мягким и зыбким нельзя было проглотить и съесть такого плотного парня, как он сам.
И мальчик сначала совсем не испугался, когда над ним зависла мелкоглазая рогатая голова, стала рассматривать пристально, с каким-то не вполне понятным, но угадываемым намерением.
- Враки, они все травоядные, - успокоил себя паренек, но ему отчего-то стало не по себе.
А мнимое, ирреальное, но очень похожее на настоящее животное близко-близко поднесло к нему маленькую головку на длинной-длинной гибкой шее и стало притягивать его к себе спокойным и даже печальным взглядом восточного дракона, нет, не притягивать, а втягивать, всасывать, поглощать его, медленно, но верно. И мальчик отчетливо почувствовал это притяжение, это собственное убывание, это свое таяние и растворение, почувствовал всем уходящим от него телом. А его сознание, не желающее мириться с исчезновением собственного привычного вместилища, подарило его последней утешительной мыслью. И паренек проговорил ее вслух, четко, стараясь разогнать сгустившийся дурман:
- Мне это все снится. Надо постараться проснуться. Вот проснусь, и выброшу всю свою коллекцию. Хватит уже, не маленький.
А на следующей неделе телевизоры забарахлили у многих, и тысячи обывателей могли лицезреть струящиеся экраны, а затем пустые черные дыры и покореженные остовы сломанных телеящиков. Перепуганных было множество, недовольных – еще больше, и они, обиженные, разгневанные, подхватили изуродованные пластмассовые коробки и повалили в электронные супермаркеты, которые мгновенно сориентировались и отгородились от нежелательных посещений табличками "Закрыто", "Учет" и "Ремонт". В результате на площадках перед магазинами организовались стихийные митинги из тех, кто вынужден был так бездарно терять время, вместо того, чтобы смотреть умные и полезные телепередачи. Телевидение обо всех этих казусах благоразумно помалкивало, но газеты разразились канонадой зловещих статей, и повсюду ползли самые невероятные слухи.
Одна газета написала о новом психотропном оружии невиданной силы, изобретенном в мечтающем о мировом господстве Китае, которое по замыслу сметливых, но жестоких китайцев, помещалось внутрь телевизоров и было предназначено для того, чтобы парализовать волю россиян и заставить их поделиться с южным соседом Сибирью и Дальним Востоком. Продажи китайской техники тут же снизились многократно, но сразу же появились и статьи, рассказывающие о подобных же случаях, происходящих во всем мире, в том числе и в Китае. После чего обвинения с китайцев были частично сняты, а заговорили о неведомой транснациональной корпорации, которая таким способом расправляется с неугодными конкурентами.
Писали и об инопланетянах, которые, отчаявшись привлечь внимание ленных умом и телом землян сверкающими летающими тарелками и безухими зелеными человечками, решили действовать с доставкой на дом, перенесли поле общения прямо в квартиры людей и выбрали для прямого контакта самые популярные среди человечества приборы.
Тут же нашлись и физики-теоретики, обосновавшие теорию, со-гласно которой клубящиеся экраны были частями неведомого науке поля, способного по своим силовым линиям доставить землян за миллионы парсек от родной планеты. Чернеющие же провалы телевизоров были чем-то вроде черных мини-дыр или мини-черных дыр, черт их разберет. Но в любом случае эти дыры были топологическими сингулярностями, особенностями пространственно-временного континуума, разрывами хронотопа, а проще говоря, лазейками в иные миры, отнесенные от Земли на значительное расстояние и время, тоннелями в иные невиданные и неслыханные места.
И нашлись-таки современные Магелланы и Афанасии Никитины, которых это не напугало, а, напротив, побудило к свершениям. И они, зажмурив глаза и перекрестившись, а некоторые и выпив стакашек-другой для задора и куражу, смело засовывали удалые головы в изуродо-ванные телевизоры в надежде открыть свои ясные очи где-нибудь на далекой прекрасной планете. Но, увы, никому из смельчаков не удалось увидеть хоть чего-нибудь такого, о чем бы стоило рассказать согражданам и всему мировому сообществу, хотя некоторым все же удалось рассмотреть, что внутри покореженных черных ящиков нет решительно ничего, кроме стенок и пустоты.
А чуть позже затуманились и разверзлись зеркала. И многие, рас-сматривая в них себя, вдруг почувствовали легкое дуновение, движение воздуха, идущее оттуда, из-за, а затем увидели и рябь, легкое дрожание, разбивающие гладкие водоемы зеркал и заставляющие их растекаться, открывая зазеркальные пространства. Кто-то пугался, отходил, выбегал из комнаты с криками о помощи, но были и зачарованные чудным зрелищем, которые коснулись пальцем, протянули руку или даже шагнули внутрь, перелезая через рамы. И нашлись свидетели, которые наблюдали последние шаги тех, кто удалялся туда, постепенно скрываясь внутри потусторонних комнат. Больше всего пострадали разновозрастные дамы, пудрившие перед зеркалами носики или выстраивавшие на голове прически, но в стеклянный омут канули и некоторые мужчины.
Из зазеркалья никто не вернулся, и только одной девушке удалось заглянуть внутрь него и не шагнуть туда, не потеряться, не сгинуть, не раствориться в нем. Ранним утром менеджер турфирмы Анна Арафель в помещении офиса старательно красила ресницы недавно купленной тушью, добиваясь разрекламированного телескопического эффекта. Эффекта не получалось, и она была слегка разочарована, как вдруг маленькое зеркальце в ее руке стало мутным и непрозрачным.
Протирая его подвернувшимся бумажным платочком, Анна почув-ствовала под пальцами что-то мягкое, на ощупь похожее на воздушный шарик или глазное яблоко. Она поднесла зеркальце близко-близко к полунакрашенным серым глазам и увидела, словно сквозь замочную скважину или объектив фотоаппарата, дивную картину. Узкая туманная аллея вела куда-то вдаль, расплываясь в дымке. В тумане угадывались силуэты закутанных в длинные плащи людей, удаляющихся, исчезающих в мутной осенней мороси; какие-то повозки, покачивающиеся на дорожных ухабах, уезжающие прочь, в незнакомую даль; убегающие крохотные фигурки животных, кажется, собак; улетающие тени птиц. Картина была нереально красивой, совершенной, постановочной, словно кадры из великого кинофильма, и одновременно предельно реальной, объемной и живой. Особенно красивыми были голые ветви растущих вдоль аллеи деревьев, совсем близкие, покрытые крупными каплями, воздетые к небу, точно прекрас-ные тонкие руки застывших в танце танцовщиц.
Анне показалось, что она уже где-то видела этот пейзаж, может быть, на какой-то старой картине, может быть, на книжной иллюстрации, а может, и во сне. Она буквально чувствовала мокрую взвесь растворенных в воздухе дождевых капель и легкое дуновение прохладного влажного ветра, слышала скрип колес, шорохи и приглушенные туманами звуки, ветви качались прямо перед ее глазами, упругие, живые, хлесткие. Это было именно то место, где ей бы хотелось побывать, и страна угадывалась, Бельгия или Голландия, только старинные, давно скрытые веками. Эти страны девушка очень любила, и ей нестерпимо захотелось шагнуть туда, на эту сюрреально-реальную, оставшуюся в прошлом, тревожащую ее в мечтах аллею. Она бы и шагнула, но зеркальце было слишком маленьким, и на секунду она застыла, переполнившись происходящим.
Оклик уборщица заставил заглядевшуюся Анну выронить зеркало из рук. Оно жалобно зазвенело, покатилось по мраморному полу и рассыпалось на сотни осколков. Сердце девушки оборвалось, упало вниз вместе с зеркалом, и она, сдерживая подступившие слезы, подняла самый крупный осколок. А заглянув в него, увидела только часть прелестной картинки, обломанный, безжалостно вырванный из целого кусочек чуда: катящееся вдаль колесо старинной повозки с налипшей на него осенней грязью, пару метров мокрой дороги и жухлую траву на обочине. Это почему-то так напугало ее, что она тут же бросила стекляшку на пол и зарыдала. А уборщица тут же принялась сметать осколки, приговаривая:
- Ничего, девонька, ничего. Вранье это, что зеркала бьются к несчастью. Я вон перед самой свадьбой свое разбила, а со своим тридцать лет прожила. И ничего жили, не хуже других. Попивал, конечно, и драться любил, но хороший был мужчина, хотя и умер в ЛТП. Царство ему небесное, земля пухом. А как умер, так и жизни у меня не стало, перестройка эта, потом капитализм, за что боролись, на то и напоролись, а с ним хорошо было, нескучно. Так что пусть бьются, стекляшки они и есть стекляшки, цена им три копейки. Хотя твое-то, поди, дорогое было? Да ничего, жених новое подарит.
А чуть позже Анна почувствовала чудовищную головную боль, тошноту, ломоту во всем теле. Она и правда была бледна настолько, что строгий начальник, увидев ее, покачал головой и велел немедленно ехать домой. Проболела она больше месяца, но диагноза ей так и не по-ставили, да она и сама толком не понимала, что с ней. Вот неможется, и все, но ничего конкретного, и анализы нормальные, только в весе сильно потеряла. И лишь много позднее, когда вышла на работу, узнала она от коллег о массовых исчезновениях и крепко задумалась.
Поначалу Анна не стала никому рассказывать о происшедшем, но от людей, понятное дело, не скроешься. И отчасти на волне внезапно накатившего на всех любопытства, отчасти от скуки, еще в отсутствии приболевшей Арафель расспросили уборщицу, сопоставили факты и домыслы, пытались даже осколки разыскать, да поздно, издержки излишнего порядка. А когда Анна вернулась, с пристрастием допросили и ее. Она отмалчивалась, отнекивалась, но сообща вытащили, выпотрошили, все узнали.
В результате история попала в газеты, и Анна атаковали корреспонденты, ученые, экстрасенсы и просто любопытные. И она терпеливо рассказывала об увиденном в помутневшем зеркале, но так никому и не призналась, что с тех пор все время нестерпимо хочет взглянуть на то туманное место еще раз, хотя бы одним глазком, хоть краешком глаза. И про свою новую мечту промолчала: найти похожую аллею и прогуляться по ней по дождю и туману. Но исполнение мечты откладывалось, потому что на улице был июнь, а аллея была октябрьской или ноябрьской, а если в расчете на Европу - то даже декабрьской, а то - и январской. Так что с прогулкой приходилось подождать, хотя поиски можно было начинать прямо сейчас, методично объезжая середину Европейского Союза. Чем Анна и решила заняться в ближайшем будущем, как только почувствует себя совсем здоровой.
Примерно в то же время, в мае-июне, многочисленные посетители и работники галерей, владельцы художественных салонов и просто любители живописи, владеющие предметами самого зримого из искусств, обнаружили некоторые странности, происходящие с любимыми ими произведениями. Картины, эстампы, офорты, гравюры и иже с ними, до этого плоские и вопреки своим художественным достоинствам вполне помещающиеся в двух измерениях, приобрели еще одно, стали выпуклыми или, напротив, вогнутыми, трехмерными, объемными, рельефными и скульптурными. В преображенные таким образом пейзажи просто тянуло войти, натюрморты так и просились в рот, жанровые и батальные сцены грозили вот-вот сойти с полотен. Покореженные произведения искусства пребывали в подобном виде от нескольких часов до нескольких дней, иногда собирая толпы любопытных, после чего возвращались в плоское состояние, оказываясь при этом существенно попорченными. В результате некоторые великие полотна были практически утеряны, потому что многовековая краска не выдержала натяжений и изгибов и осыпалась почти полностью, в некоторых случаях разорванными оказались даже и холсты. Урон, который был нанесен этими событиями, по предварительным под-счетам оценивался в миллиарды евро, специалисты же утверждали, что он невосполним и не может быть компенсирован даже всемирным золотым запасом.
Но месяца через два обо всех майских событиях практически за-были, потому что начался чемпионат мира по футболу. Улицы почти опустели, и вечерами мало кто мог наблюдать, как по ним гуляют всем известные, узнаваемые персоны. Всех и не перечислишь, но точно извест-но, что семенил Чаплин, куда-то торопился Ленин, придерживала постоянно взлетающее платьице Мерилин Монро, хрипловато пел Синатра, порхала босоногая Айседора и время от времени возникала кровать, на которой сумасшедший Джон возлежал с похожей на него японкой.
Равнодушные же к футболу, которым случилось наблюдать всех этих особ, этому нимало не удивлялись, полагая, что снующие по улицам Сталины и Гитлеры, поющие в парках Карузо и малющие на площадях Ван Гоги – двойники исторических персон. Эка невидаль, двойники! Кого сегодня можно удивить двойниками? И похожих на исторических знаменитостей субъектов никто не пугался, даже особо и не рассматривал, а некоторые граждане, склонные к альтруизму или просто ценящие прекрасное, пытались порадовать всех этих неприкаянных, не обзаведшихся приличными профессиями, небольшими пожертвованиями, бросая на кровати многочисленным Джонам десятки и засовывая разнообразным Мерилин и Бардо за вырез платьиц пятидесятирублевки и даже сотенные. Нашествие двойников продолжалось пару недель, никакого общественного резонанса не вызвало и прекратилось так же внезапно, как и началось.
Следующее событие оказалось куда более загадочным и гораздо более заметным. Как-то осенним утром жители мегаполисов, больших городов, маленьких городишек, совсем крохотных поселков и даже некоторых деревень, выйдя из своих жилищ, обнаружили, что подъезды, дома, улицы, заборы, площади опутаны легкой серебристой паутиной. Паутина была почти прозрачной, но очень прочной, так что создавала изрядные неудобства, в некоторых случаях даже не позволяя открываться дверям и окнам. Для борьбы со стихией были мобилизованы службы спасения, пожарные, полиция, спецслужбы и многочисленные добровольцы. Паутину резали специальными ножами, смывали водой, поливали химикатами, пока случайно не обнаружили, что избавиться от нее можно, лишь отключив на несколько часов электроэнергию. От напасти особенно пострадали жители Западной Европы и Северной Америки, хотя экологическая катастрофа, а в том, что это была именно экологическая катастрофа, мало кто сомневался, коснулась и Восточной Европы, и Азии, и Австралии.
Происхождение паутины, равно как и ее состав, выяснить не уда-лось, потому что первое время никто из перепуганной общественности не озаботился тем, чтобы взять ее пробы на анализ, а после того, как было выключено электричество, она бесследно исчезла. При обсуждении катастрофы самой популярной версией стала идея о нашествии на Землю гигантских космических пауков, тот же факт, что никто и нигде ни одного такого паука так и не увидел, разбивался самыми простыми доводами. Во-первых, достаточно пойти в поле, лес или старый сарай, чтобы увидеть сколько угодно паутины, в которой паука словно отродясь и не бывало. Во-вторых, если уж этот самый паук или пауки, кто их знает, смогли опутать почти всю Землю, то размеры их должны быть такими гигантскими, что людям разглядеть их так же трудно, как микробам - людей
Последнее же и ужаснейшее из череды необъяснимых событий случилось накануне Дня Всех Святых. Да, припоминается, что именно в этот день у многих публичных лиц на экранах телевизоров исчезли лица. Причем тела, костюмы, прически и аксессуары остались на месте, как ни в чем не бывало. И обыватели смогли лицезреть, если, конечно, в подобных случаях сохраняет смысл этот глагол, президентов и политиков, телеведущих и любимых актеров без физиономий, догадываясь о том, кто перед ними, исключительно по голосу. Списать это на недостатки телевещания не удалось, потому что нашлись и многочисленные очные свидетели внезапного исчезновения черт лица у очень известных и всеми уважаемых людей. Так, например, охрана Белого дома с ужасом увидела, как размываются и исчезают глаза, нос и губы харизматичного американского президента, но тут же пришла в себя и вызвала личных, если конечно, можно употребить в подобной ситуации это прилагательное, врачей главы государства.
Непонятную напасть побороть не удалось, потому что через пару часов, носы, глаза и рты у всех лишенцев оказались на нужных местах, не претерпев решительно никаких изменений. Но напрасно перепуганный мир щелкал пультами и крутил ручки настроек, напрасно на следующий день шелестел газетными страницами. Ни одно средство массовой информации не прокомментировало происходящее даже в завуалированной форме. Именно после этого обескураженный мир притаился и стал ожидать будущих событий в смутном, но явно неприятном предчувствии