Обыватели постарше помнят, что еще совсем недавно в нашей Губернии, как, впрочем, и во всей нашей великой стране, диалектическое противоречие "национальное-интернациональное", предусмотрительно придуманное Великим Вождем, толерантно и перманентно решалось в пользу последнего. Всем же проживающим в Губернии достойнейшим народам в ожидании скорого слияния в коммунистическом недалеке в те незабываемые времена предписывалось развиваться и дружить, и непременно на русском языке.
Но прекрасная мечта об уничтожении различий, существующих в мире со времен Вавилонской башни, увы, канула в Лету, а выросшие на ее могиле парад суверенитетов и многочисленные межнациональные конфликты привели к тому, что самобытно-национальное и этнически чистое вошли в моду, заменяя поднадоевший интернационализм.
Богатый наш купеческий город испокон веков был чуток к веяниям столичной моды, причем шляпки хорошеньких провинциалок всегда оказывались чуть пышнее шляпок столичных красавиц. Говорят, что один гениальный прожект такой вот эксклюзивной шляпки, предназначенной затмить творения заносчивых столичных демиургов и увенчать местный Монблан, пришел именно в светлую голову почитаемого всеми Губернского Градоначальника.
И он, хотя и имеющий обыкновение мило пошутить и презабавно ответить на вопрос о причинах отсутствия в кранах воды известным веселым афоризмом, но любящий все, без исключения, вверенные под его покровительство народы, задумал со свойственной ему фантазией создать горний национально-интернациональный рай в отдельно взятой Губернии, демонстрирующий единство губернских устремлений, а заодно и разнообразящий уже порядком наскучивший и потрепанный ландшафт.
Назвать местный Эдем решили Национальной деревней, а расположить, как и полагается раю, как можно выше, на вершине Ястребиной горы, откуда хорошо видно вcю нашу грешную губернскую землю. Мудро используя еще не забытый принцип социалистического соревнования, но теперь уже в этнической значимости, и неизживаемую ностальгию по полузабытым историческим родинам, Городская Управа выделила детям разных народов участки земли и позволила построить кто что захочет, но только очень быстро. И разноликие эти дети, тоскуя по хатам, юртам и саклям, пытаясь возродить кусочек родной земли на желтой губернской глине, за неделю, как в славном Комсомольске-на-Амуре, мужественно выкорчевали лес на губернском Олимпе и в лучших традициях коммунистических строек за несколько месяцев построили лубочные подворья.
Стараясь не отстать друг от друга в демонстрации национальных чудес, народы постарались удивить любимого, оказавшего им доверие Градоначальника разнообразной этнической экзотикой: поместьями, хоромами, башнями, замками и даже пагодами. В результате деревня, не соответствуя своему названию, получилась по виду весьма интернациональной и не по-деревенски искусственной, пугая обывателя огромными пластмассовыми подсолнухами и аистами из папье-маше.
Вот здесь-то, совместно отдыхая от каторжных трудов за отнюдь не искусственными столами, народы, как грезилось это строителям Вавилонской башни и мечталось Великому Вождю, продемонстрировали тенденцию к слиянию, и каждый, видевший это торжество национал-интернационализма, понимал, что если бы весь мир проводил время в подобных застольях, никаких наций давно бы уже не существовало.
В спешке властное око не обратило своего снисходительного внимания только на бывшего старшего брата, и тот, как всегда разобщенный и обиженный нищетой, на веяния высокопоставленной моды отреагировал лишь тем, что в будни ругал на базарах горячих темноволосых парней. В праздники же и по выходным мог наблюдать он через редкие, увешанные крынками, горшками и глечиками плетни посиделки лучших представителей своих меньших братьев, вкушающих бешбармак вперемешку с рыбой хе, заедающих персики квашеной капустой и весело запиваюших кушанья самогоном, чачей и горилкой, и все это под подблюдные песни крупных русских женщин. И увидеть чужой, но настоящий рай, именно такой, каким он представляется большинству губернских обывателей.
Утешиться же бывший старший брат мог только тем, что отторг-нувшая его интернационально-национальная деревня оказалась традиционно русской по духу, а в русской деревни, как известно, не производят ни молока, ни мяса, и много пьют даже мусульмане. И занимать бы этой самой деревне скромное место в длинной череде отечественных потемкинских деревень и прочих очковтирательств, если бы не та самая прочная сеть, накинутая на притаившийся город.
Первым с национальными напастями столкнулся озеленитель Ли-сичкин. Ранним утром он дисциплинированно подстригал газон в парке на Ястребиной горе, наслаждаясь под мерное стрекотание газонокосилки упоительными запахами свежесрезанной травы и слегка подсохнувшего сена, которое уже успело образоваться на соседнем, вчера подстриженном, участке, как вдруг обнаружил яркий желтый мяч.
Подумав, что игрушку забыл накануне кто-то из гулявших здесь детей, он хотел поднять находку и уже наклонился к ней, но шар внезапно покатился прочь, что-то лопоча. Решив, что игрушка электронная, а значит, ценная, Лисичкин побежал за ней и вскоре догнал, поднял с земли. И увидел, что конструктор дорогого мяча предусмотрел у мячика веселый рот, приплюснутый нос, крохотные темные глазки и пунцовые щечки.
- Я Колобок, Колобок, - хвастливо сказала игрушка озеленителю, - от зайца ушел, от волка ушел, от медведя ушел, и от тебя, Лисичкин, уйду.
И пока работник парка раздумывал, кто поместил в электронную память его собственную фамилию, модерновый мяч выпрыгнул из его ладоней и так резво припустился под горку, что только его и видели.
Лисичкин решил никому не рассказывать о найденном, но вновь потерянном мяче, потому что был тот, наверняка, очень дорогим, и кто знает, в каком грехе решат обвинить честного работника родители мальчугана, потерявшего такой ценный подарок. Но когда в течение несколько дней к администрации за потерей никто так и не обратился, а среди работников парка стали распространяться невероятные слухи, то решился и рассказал о болтливой игрушке своему начальству, после чего его находка и одновременно потеря была занесена в уже достаточно длинный реестр творящихся в парке казусов и несуразиц.
И Лисичкину, успевшему заглянуть в этот список, стало известно, с чем за последнюю неделю столкнулись служители парка, строители На-циональной деревни, хозяева уже построенных подворий и просто гуляки и зеваки. Оказывается, по дорожкам деревни, в одночасье ставшим неведомыми, ходили, бродили и разъезжали многочисленные престранные персоны, а в мирные дома наведывались удивительные незваные гости.
Видели здесь плешивых низкорослых мужичков, узкоглазых и смуглых, одетых в потрепанные полосатые халаты и поношенные чувяки, разъезжающих по парку на серых ишачках и гортанно горланящих непонятные восточные песни. Поначалу их приняли за бедных представителей многочисленных национальных меньшинств, но когда лидеры заподозренных общин категорически опровергли их членство, а сами плешивые обнаружили способность растворяться в воздухе вместе с послушными ишачками, решили, что все не так просто.
Бродили по аллеям, особенно вечерами, и другие мужики, огромные, плечистые, с волосатыми мускулистыми торсами, с длинными хищными руками, глумливыми жестокими лицами и острыми, приподнятыми вверх настороженными ушами. Эти взяли моду подкрадываться к светящимся окнам домов и леденящими душу завываниями, а то и отвратительными гримасами пугать мирно ужинавших хозяев.
Когда перепуганные домовладельцы покидали свои места, южные хулиганы вламывались в жилища, подбегали к столам и запускали когтистые грязные лапы в блюда с варениками или пиалы с дымящимся пловом, сжирали все подчистую, запивали тем, что случилось на столах, и скрывались в темных зарослях. Отпор поганцам смогли дать только смелые грузины, которые и опознали в уродах хорошо известных на их любимой далекой родине дэвов.
А в среднеазиатских поместьях страдали от своих собственных неприятностей. Когда здесь открывали бутылки любого калибра, из них не лилось то, что заранее предполагалось, зато с шипением выходили клубы дыма и появлялись туманные полуголые создания, которые своевольно нарушали сказочную традицию. Вместо того чтобы предложить освободившим их людям исполнение любых трех желаний, непрошенные нахалы начинали оглушительно орать на тех, кто потревожил их многовековое безделье, сопровождая средневосточные проклятия отборным русским матом, а затем исчезали, испаряясь сквозь открытые по случаю жары окна и двери.
Злобных жителей бутылок попытались провести, покупая с восточ-ной хитростью исключительно разливные напитки, причем в магазины ходили с бидонами, кастрюлями и чайниками. Но находчивые джины, подтверждая превосходную репутацию арабских математиков, отлично разбирались в топологической эквивалентности и обмануть себя не дали, воздвигаясь из-под снятых с кастрюль крышек и просачиваясь сквозь носики трехлитровых чайников.
Сотрудники же немецкого дома стали свидетелями и вовсе неприличной сцены. Как-то раз утром они пришли на работу и застали в доме непонятно как проникшую туда парочку. На диване в гостиной развалился небритый волосатый мужлан, одетый в кружевной женский чепец и старинную полотняную ночную рубашку, нагло позаимствованные из любовно сделанной витрины с рукодельем. Рядом полулежа примостилась полуодетая старлетка в модном корсетике, пышной юбчонке и нелепой красной шляпке.
Девица низко склонилась к похитителю женского белья, что-то нежно шепча ему в огромное волосатое ухо, по-видимому, очень непристойное, потому что мужик выкатывал глаза и непотребно щерился. В своих намерениях понравиться девица зашла так далеко, что даже принесла в постель извращенцу завтрак, состоящий из румяных пирожков и еще чего-то в красивом стилизованном горшочке.
Когда возмущенные немцы потребовали от непотребной парочки немедленно покинуть дом, те своих намерений явно не оставили, сложили закуску в корзинку и, продолжая ворковать на чистейшем немецком языке, удалились под кренделек, скрывшись в редких посадках. После чего рачительные хозяева немедленно поменяли замки
Но немцам еще грех было жаловаться, потому что вторжение это особого урона им не нанесло, разве что стоило унесенной женской рубашки, которую так и не осмелился снять с наглеца силой субтильный директор. Зато целую неделю их дом не нуждался в уборке, потому что его мыли, убирали, скребли и чистили трудолюбивые гномы, да так, что удовлетворили весьма строгим вкусам чистоплотных немецких дам. Гномы старались не показываться, но многие видели мелькавшие то тут, то там полосатые чулочки и цветные кисточки на колпачках.
А самое печальное событие произошло на украинском дворе. Там на свежем воздухе за отменно накрытым столом отмечали день рождения губернского Министра по делам национальностей, который чрезвычайно гордился своими украинскими корнями, а родом был из почтенной и прекрасной Полтавы. В самый разгар торжества, когда над чистенькой беленой хаткой уже висела смеющаяся круглолицая луна, а звезды весело подмигивали сияющей красавице, застолье было потревожено неприятными звуками.
Внезапно завыли осатаневшие собаки, и не успел суеверный име-нинник перекреститься, как стол задрожал от тяжелых шагов, вбиваемых в землю с такой силой, будто кто-то заколачивал огромные сваи. Шаги приближались, заставив присутствующих напряженно замолчать в глупой надежде скрыть свое присутствие, а через несколько секунд через нарядную калитку на подворье вошла небольшая процессия.
Приземистое косолапое существо, все в комьях черной жирной земли, неустойчиво переминалось на кряжистых, узловатых, словно корни векового дуба ногах, поминутно оступаясь и покачиваясь, и протягивало к собравшимся жилистые перепачканные руки. И хозяева с ужасом рассмотрели, что лицо у него железное, а длинные набухшие веки спадают до корявых пальцев огромных босых ног.
Вели слепого уродца маленькие, отвратительные на вид люди с искаженными злобой лицами, оборванные и грязные. Над вошедшим, словно воздушный шарик над Винни-Пухом, покачивался огромный глазастый пузырь, но в тот момент никому в голову не пришло подобное сравнение, потому ужасающая сфера щетинилась тысячью протянутых клешней и скорпионьих жал и испускала физически ощущаемое гнусное излучение. И многие, слабые духом, закрыли глаза, чтобы не видеть поганого зрелища.
А приземистый слепец прогудел глухим, словно доносящимся из-под земли голосом:
- Подымите мне веки, не вижу!
И тут же отвратительные карлики, хихикая и потирая грязные ру-чонки, сообща подняли безобразные веки, освобождая взгляд, способный убить саму Горгону.
- Вот он! – указал железным пальцем страшила, уличая в чем-то лишившегося языка министра
Выходец из Полтавы поперхнулся куском непрожеванной осетрины и рухнул назад, опрокинув стул и громко ударившись головой о кусочек родной земли, как на грех замощенный третьего дня отборными булыжниками. Все остальные приготовились к неминуемой смерти, но кряжистое чудовище уронило веки, медленно развернулось и, ведомое своими уродливыми подхалимами, гулко удалилось в неизвестном направлении.
И только когда неприятные звуки окончательно растаяли в ночной тишине, две девушки из обслуги кинулись к поверженному и обнаружили, что он жив, хотя затылок его украшен неправдоподобной лиловой шишкой.
- Да уж, справил день рожденьице,- не подумав, сказала одна из девиц.
А вторая, подумав не больше первой, ответила:
- Некоторые еще и не так справляют.
За что обе в скором времени и были уволены со своей сытной службы.
А все прочие, немного придя в себя и отправив так и не пришедшего в чувство именинника в больницу, побоялись расстаться и в одиночку отправиться по домам, поэтому стали сообща коротать время до рассвета, заливая потрясение горилкой, вздрагивая при каждом шорохе и гадая, кто же это пожаловал к ним на огонек. Многие присутствующие были настолько страстными патриотами гарной Украины, что перебежавшего к великороссам Гоголя принципиально не читали, но кое-кто знал родные сказки и смог догадаться, кем был тот адский гость. Но никто из осененных его имя всуе поминать не стал, чтобы, не дай Бог, не накликать, и впоследствие мерзкое существо во всех протоколах и отчетах фигурировало, как неопознанное. Озадаченным же украинцам члены всевозможных комиссий посоветовали переключиться на отечественное спиртное, потому что кто ее знает, эту мутную горилку, где и как она была произведена, а наша – вот она, проверенная, прозрачная, как слеза младенца, чистая и полезная, снабженная сертификатами и акцизными марками.
Но самые большие безобразия творились в окрестностях греческой усадьбы. И кураторы проекта сто раз кляли себя за то, что выделили земельный надел таким неуемным фантазерам и беспредельщикам. Ведь и греков-то в Губернии кот наплакал, а, поди ж ты, уговорили, втерлись в доверие и выхитрили себе, потомки Одиссея, неплохой кусок земли в ущерб другим, более многочисленным народам. Слава Богу, что хоть на отшибе, а то деваться было бы некуда от всех этих уродств и пакостей. Но, скажите на милость, кому приятно хотя бы и в отдалении, видеть все эти мерзости?
А в окрестности греческого дома тем временем слонялись какие-то полуметровые человекообразные пальцы, которые запросто можно было перепутать с другими, менее пристойными, органами; бродили гигантские одноглазые мужики, так и норовящие схватить и отправить в рот всякого зазевавшегося; шмыгали устрашающего вида зубастые распатланные тетки с темными неопрятными крыльями, от одного взгляда на которых кондрашка могла хватить даже самого смелого; бегали с громким ржанием озабоченные жеребцы с обнаженными мужскими торсами; ползали змеящиеся гады с женскими головами; ковыляли странные существа с женскими телами, ослиными ногами и коровьими рылами, не стесняющиеся, несмотря на свои жуткие образины, приставать к любому созданию мужского пола; гонялись огроменные трехглавые собачары – и все на редкость агрессивные, голодные и ненасытные во всех возможных смыслах.
А уж летал и вообще невесть кто! И птицы с металлическими крыльями и опять же женскими лицами, и веселые крылатые младенцы, и парни в машущих крылышками сандалиях, и кони, издали похожие на ногастых орлов, и вполне приличные с виду женщины, только в каких-то хламидах, засохших венках и очень маленькие.
И назойливых тварей били метлами, вениками и лопатами, поливали из шлангов, окатывали из ведер, крынок и кувшинов, кидали в них, чем не попадя. Но нелюди не боялись, лишь встряхивались, шипели, клекотали и рычали, отбегали и отлетали на безопасное расстояние и продолжали крутиться поблизости, чего-то выжидая и кого-то подстерегая. Тогда самые мудрые, в детстве слушавшие своих бабушек, развесили над дверными косяками пучки аира и чернобыльника, которые должны были отпугивать нечисть хотя бы до тех пор, пока делом не займутся власти, кинувшие своих многонациональных детей на произвол судьбы.
Именно греческие бесчинства и оргии переполнили чашу терпения служителей парка и они добились-таки того, чтобы на борьбу с национальными страшилищами были брошены специальные отряды милиции и армейские подразделения. Но пока договаривались и вводили войска, чудеса пошли на убыль, а затем и вовсе исчезли.
И напрасно курсантики обшаривали кусты в надежде найти там хоть какую-нибудь греческую красотку, напрасно зеваки пялили глаза в небо, тщетно стараясь на халяву увидеть гарпию или Пегаса, напрасно экстремалы ночами поджидали Вия и Кербера, норовя проверить свои силы, а заодно и нервы, напрасно старушки подслеповато разглядывали траву у себя под ногами, пытаясь разглядеть добрых гномов – аир и чернобыльник оказали ожидаемое действие. И этих, и всех остальных след простыл.
Но дело свое они уже сделали и наконец-то привлекли внимание властей ко всему, происходящему в Городе. Потому что дружба народов – дело тонкое, а таинственные существа из Национальной деревни вызвали шквал эмоций, обсуждений и комментариев, в которых нет-нет, да и проскальзывали обидные намеки, ярлыки и даже оскорбления, не допустимые в благополучной и дружной Губернии.
Спокойствие сохраняли только предусмотрительные евреи, которые, несмотря на высочайшие указания, на выделенной им территории так ничего и не построили, объясняя это тем, что настоящий рай, по определению, должен быть нематериальным и нерукотворным. Кроме того, добавляли они, бедная их диаспора уже столько всего, видит Бог, понастроила в Городе и Губернии, что очередь свою давно отвела и с властями за временный, Бог даст, приют с лихвой рассчиталась. Но как раз про евреев-то в образовавшейся сумятице первый раз в истории человечества забыли.