Чья-то невидимая, но сильная рука снова поймала Город в огромный силок и теперь умело затягивала шелковую петлю чудес, волшебств и чар. И до этого дремлющий, еще совсем недавно блаженствующий Город затрепетал, подрыгал ножкой, проснулся, и начал озираться, пытаясь обнаружить потревожившего его проказника. Сеть не-вероятных, но очевидных событий накрыла и полусонных обывателей, заставляя их неловко выпутываться из ее забавных, а иногда и опасных, ячеек.
На сей раз таинственные силы посягнули на самое привычное, по-нятное и необходимое, заставив поражаться созданному самим человеком, причем не тому, что по замыслу своему изначально было призвано шокировать и смущать, а тому, что по природе своей предназначено было дарить превосходное расположение тела и души, покой и негу. И обескураженные горожане удивленно раскрыли, да так и не закрыли рты не перед непостижимыми проявлениями человеческого духа, не перед уникальными творениями пытливого ума, не перед гениальными произведениями искусства, а при вкушении хлеба насущного, пищи, еды, кушаний, блюд, лакомств и иже с ними.
И мы, не мудрствуя лукаво и не теоретизируя по поводу столь обыденного объекта человеческих желаний, просто поведаем читателю, что сначала горожан удивили сосиски, сардельки, шпикачки и колбасы, заговорив, вне зависимости от места их изготовления, на чистейшем русском языке.
И в одно прекрасное воскресное утро многие жители, собиравшиеся с удовольствием позавтракать этими полезными и приятными на вкус продуктами, вскипятили в самых разнообразных по виду и фасону сосудах воду, распаковали разноцветные и разнокалиберные пачки и уже вознамерились кинуть разносортные колбасные изделия в кипяток, как вдруг услышали визги, писки, крики и даже вопли примерно следующего содержания.
- Не ешь меня, положи обратно!
Многие, в тот день так и не позавтракавшие, поначалу сильно испугались и, так и не сумев самостоятельно понять, что происходит, позвали на помощь родственников и соседей. И только сообща смогли уразуметь, разобраться и осознать, что о спасении умоляют именно те, которых только что собирались съесть. Некоторые, неподготовленные и слабые духом, при осознании этого неочевидного факта даже и в обморок падали, кто-то попросту бежал с чистеньких и не очень чистеньких кухонь, кто-то, по недомыслию причиняя себе долговременный вред, начинал звонить в разные серьезные и достойные учреждения.
Но самые смелые, подготовленные регулярным чтением фэнтези, просмотром кинострашилок и собственными ночными кошмарами, ос-корбленные недоверием близких и дальних, ухитрялись даже в столь не-тривиальных ситуациях головы не потерять. И, стремясь уверить окру-жающих, в том, что с ними самими все в порядке, приобщали случайных свидетелей к странному событию, для чего прилюдно экспериментировали, беря непокорные сосиски и угрожающе занося их над кипятком. В результате чего добивались повторного крика, вопля, призыва или плача и с удовольствием смотрели, как на этот раз сознание теряют недоверчивые мужья, жены, соседи и сотрудники МЧС.
Когда волна вопящих сосисок пошла на убыль, в дело собственного спасения включились и другие продукты. Инженер Сергей Николаевич, прогуливаясь в свой обеденный перерыв по центральным улицам, задумал съесть пирожок с капустой, купил его, горяченький, ароматный, аппетитный, и уже было отправил в рот, как услышал:
- Не смей, сволочь!
Оскорбившийся Сергей Николаевич оглянулся по сторонам, пытаясь установить источник обидного оклика, но никого и ничего подходящего не обнаружил, снова поднес пирожок ко рту и услышал еще раз прямо у себя под носом:
- Я кому сказал, не ешь меня, а то плохо будет!
До Сергея Николаевича уже дошли к тому времени кое-какие слухи, и он, не желая рисковать, на потраченные деньги наплевал и выбросил дерзкое мучное изделие в кстати подвернувшуюся урну, а сам, оглядываясь по сторонам, быстро ретировался восвояси, с ужасом представляя себе, что произошло бы, если бы он все-таки решился съесть громогласную выпечку.
А слесаря Степана уговорила не есть ее селедка. Предвкушающий удовольствие Степа пришел в свою слесарку, принеся с собой бутылку беленькой, ржаную булку и упомянутую селедку, намереваясь побаловать себя после успешно проведенной операции по прочистке унитаза. Стремясь подчеркнуть значимость произошедшего, слесарь потом особо упирал на то, что купленная им рыба была отменная, серебристая, прозрачная от жира, настоящий залом, а не какая-нибудь уцененная сельдь. В руках умелого слесаря водка благополучно открылась, буханка дисциплинированно дала себя нарезать, но когда нож был поднесен к разложенной на газете рыбе, та открыла узкий ротик и, смотря Степану прямо в глаза желтыми выпученными глазками, произнесла нежно и жалобно:
- Отпусти меня, Степа, отнеси в реку, а?
Степан говорил потом, что именно тон превосходной закуски смутил его нежное сердце, разжалобил и заставил отложить так долго предвкушаемый ритуал потребления до тех пор, пока он не отнес рыбу к Реке и не выпустил ее, лишь слегка сожалея о содеянном. Вернувшись, Степан помянул потерю лакомой селедочки так славно, что смог вразумительно рассказать о случившемся только спустя несколько дней.
А пенсионерка Виктория Федоровна задумала побаловать себя ба-раньей котлеткой, которую и приобрела в близлежащем супермаркете в количестве ровно одна штука. Смущенная ценой приобретенного, гурманка приложила все усилия, чтобы оправдать вложенные в алкаемое блюдо средства, и поджарила котлетку на отличном масле и на советской чугунной сковородочке, которая, не в пример новомодным легким изделиям, позволяла без особых усилий добиваться чудесной золотистой корочки и не менее чудесного традиционного вкуса. Пожилая дама тщательно сервировала стол, с любовью выложила приготовленное лакомство на старинную немецкую тарелку, налила себе в хрустальный фужер домашнего винца и с удовольствием ткнула тяжелой мельхиоровой вилкой в скворчащую и истекающую душистым соком благодать. И, уподобясь папе Карло, услышала:
- Ой-ой-ой, как больно!
Виктория Федоровна, справедливо рассудив, что к винцу она еще не приложилась, отнесла случившееся за счет аберрации слуха, естественной для ее возраста, и попытку повторила. После третьей неудавшейся попытки пожилая дама решила, что отправлять в помойное ведро такое недешевое и взывающее к спасению блюдо нерачительно и неэтично, и, не страшась новых расходов, упаковала котлету в пластиковый контейнер, оставшийся после покупки пирожного, а затем направилась в районную санэпидемстанцию, чтобы провести проясняющую суть дела экспертизу.
В коридорах столь необходимого району учреждения Виктория Федоровна обнаружила изрядную встревоженную очередь, которую составляли те, кто решил проверить только что приготовленные куриные ножки и куриные же грудки, котлеты, тефтели, шницели, люля-кебабы, отбивные, ростбифы и лангеты, не съеденные авторами примерно по той же самой причине, что и у нее. Тут лишившаяся прекрасного обеда достойная хозяйка успокоилась, поняв, что себя ей винить решительно не в чем, и верная полученному ей коллективистскому воспитанию решила, что ничего с этой досадной, но, по-видимому, объективной потерей не поделаешь, как людям, так и ей.
И только один человек ухитрился отведать вопящей пищи. Бывший инженер, а ныне бомж Григорий Ильич, роясь ранним утром в мусорном баке, нашел большую слегка надкусанную сардельку. Обнюхав ее и найдя вполне пригодной для вкушения, проголодавшийся Григорий Ильич вонзил в нее редкие зубы, а потом, не обращая внимания на призывы к спасению, несущиеся из его собственного рта, спокойно доел найденное, даже и не подумав выплюнуть. Почему вкусная сарделька оказалась на помойке и не напугала ли она до этого кого-нибудь, не обладающего столь же крепкими, как у бывшего инженера, нервами, осталось невыясненным.
И еще об одном случае вынуждены рассказать мы, уступая требованиям почитаемого нами реализма. Читатель, конечно, помнит старушку Марту Ивановну, расстроенную до потери чувств пожалевшей ее свиной головой. Правильное питание и покой, обеспеченные ее добропорядочным супругом, сделали свое дело, и через несколько дней после печального происшествия Марта Ивановна, слегка оклемавшись, выползла на кухню и стала инспектировать съестные припасы.
С удовольствием отметила она, что Иван Кузьмич со своими муж-скими обязанностями превосходно справляется и что все баночки и прочие кухонные емкости заполнены продуктами, соответствующими написанным на них названиям. Пожилая дама открыла холодильник, убедилась, что и здесь все в образцовом порядке, и полезла в морозильное отделение, выдвинула один ящик, другой.
На нее, приплюснутая полиэтиленовым пакетом и искаженная на-липшей ледяной изморозью, пялилась страдающая свиная голова. И пожилая дама с ужасом увидела, как жалобно скривилось замороженное рыло, как затрепетали опушенные инеем белесые реснички, как начали подниматься полуприкрытые свинские веки. И мы, более всего не желая уродовать наше доброе повествование смертями и увечьями и даже решаясь порой пойти ради этой нашей прихоти против правды жизни, вынуждены в этом месте читателя огорчить, сообщив ему, что старушка рокового взгляда свиньи так и не дождалась, потому что упала на жесткий каменный пол и приказала долго жить.
Когда общественный резонанс достиг критического уровня, в рас-следование гастрономических происшествий включились специальные службы и организации. Тогда-то специалисты, аналитики и привлеченные эксперты и выяснили, что никаких закономерностей, связей и корреляций между отдельными случаями продуктовых воплей не наблюдается, равно как и не удается обнаружить абсолютно никаких функциональных зависимостей между тирадами, произнесенными взмолившимися съестными припасами, и качеством, весом, маркой, ценой последних, а также личными характеристиками приобретших их персон.
Некоторые же случаи были и вовсе исключены из разряда странных и удивительных, благодаря особым сопутствующим им обстоятельствам. Так, не имеющей отношения к делу, например, была признана ситуация с художником Тарелкиным. Упомянутый служитель муз, так же как и прочие обсуждаемые здесь особы, в обед вздумал немножко подкрепиться. Для этого купил он банку тушенки, пару соленых огурцов и поллитровку свежайшего самогона, расположился подальше от жены, в собственной мастерской, и собрался священнодействовать. Но в самый разгар его занятий на продавленный кожаный диван, стоящий в студии с середины шестидесятых годов, уселась крупная, размером с медведя, белка, которая, положив ногу на ногу, вежливо обратилась к слегка озадаченному художнику:
- Я бы на твоем месте, Тарелкин, больше пить не стала.
Разгневанный Тарелкин кинул в наглую белку вилкой, та исчезла, но вскоре появилась вновь, на этот раз в дверном проеме, продолжая занудно гнуть свое:
- Не пей, Тарелкин, не пей.
Сам расстроенный художник по техническим причинам долго не мог поведать об этом специалистам, но случай этот, рассказанный комиссии друзьями художника, был расценен как не изоморфный остальным, а конфликт "Тарелкин-белка" сочтен был достойным изучения совсем другими профессионалами. Ведь белка, поясняли члены комиссии, призывала художника отказаться от употребления вовсе не ее, белки, а только что приобретенного первача, в то время как во всех остальных ситуациях призывы, обращенные к вознамерившимся закусить, а быть может, и выпить, исходили именно от тех, кто сам подвергался опасности в скором времени оказаться съеденным. Что вовсе не одно и то же, и мы с этим совершенно со-гласны.
Согласны мы и с тем, что до сих пор не вполне сдержали своего обещания рассказать читателям о целой сети невероятных событий, а ограничились лишь незначительными кулинарно-гастрономическими фактиками. Но из одних сосисок и сарделек приличная сеть, понятное дело, никак не получится, даже если вплести в нее куриные ножки, котлеты и пирожки, поэтому пора нам уже добавить для надежности в это хитросплетение чего-нибудь более прочного и солидного.
И начнем мы с памятников. Как-то, проснувшись поутру и выйдя на еще влажные улицы, некоторые особо внимательные горожане, работающие или проживающие в центре, заметили, что памятник Великому Вождю развернут в аккурат на сто восемьдесят градусов и теперь многозначительно указывает на Губернскую Управу, то ли укоряя тех, кто в ней находится, то ли призывая всех прочих жителей к ее немедленному штурму и захвату. Горожане подивились, зачем двусмысленный поворот понадобился властям, в очередной раз посетовали на то, на какую чушь идут казенные деньги, и о глупом нововведении благополучно забыли.
А еще через день заметили и другие скульптурные метаморфозы. Памятник суровому Классику, стоящий в самом истоке Западной улицы, обнаружили в том же самом истоке, но теперь уже сидящим и по детски свесившим ноги с высокого постамента. Это изменение вызвало целую волну однотипных сентенций, и практически все, проходившие мимо Классика горожане, позволяли себе бессмертную шутку, весело произнося:
- Кто ж его посадит, он же памятник!
- Сел и ножки свесил, - радостно отвечали им другие.
Многие горожане, прослышав об этом анекдоте, специально приезжали из отдаленных районов в центр и толпились около пьедестала, обсуждая неожиданно случившуюся позу и споря о технологиях, позволивших посадить писателя за такие малые сроки. Это же событие инициировало одно небезынтересное открытие, которое посетило вдруг уже известного нам обывателя, тоже забредшего посмотреть на удивительное преображение. Кое-кто наблюдал, как слегка подвыпивший мужчина, по виду обычный работяга, долго всматривался в сидящую на граните персону, а затем закричал с пылом Архимеда:
- Так это же тот самый мужик, который искал свои очки!
А затем сбивчиво стал рассказывать другим зевакам историю про то, как неделю назад ночью познакомился с этим самым мужиком, да что там познакомился – выпивал с ним и беседовал по душам! Непонятный рассказ заставил усомниться окружающих в первоначальной оценке и почти все решили, что работяга не слегка поддал, а нажрался в драбадан. Мужичонка долго не уходил с площадки, подмигивал Классику и, покачиваясь, говорил:
- Он, точно он! Я ведь и в школе проходил, "Как быть?", называется, да этот Кант сбил меня, и я своего родного мыслителя не узнал. И ведь не наврал, очки-то, и правда, сперли.
После чего кое-кто посочувствовал бедняге, посоветовав завязывать. Потому что одно дело белки, даже крупные, а совсем другое дело – посещающие тебя по ночам мертвые Классики и всякие там Канты.
Изменил позу и монумент Первому Космонавту, открывающий путь на любимую горожанами Набережную. Космический первопроходец поражал всех неправдоподобными размерами головы, такой огромной, что некоторым даже казалось, будто позабыл он после своего эпохального полета снять шлем, а другим и вовсе приходило на ум, что не космонавт это, а инопланетянин. Выполнен же был Первый шагающим вперед с очевидным намерением отдать рапорт о покорении космоса Партии и Правительству и размахивающим в важнейшем этом марше коротковатыми руками. Причем так, что все спускающиеся из Города к Реке легко могли перепутать заметно выдающийся вперед и находящийся примерно на линии чресел большой палец его правой, скрытой от глаз наблюдателя, руки с этими самыми чреслами. И по первому времени обязательно путали и пугались А уж потом хихикали и гадали, какой-такой масон и вредитель ухитрился сделать эдакую пакость и как подобную, позорящую отечество, порнографию могли пропустить местные власти и Управление по архитектуре и градостроительству.
Теперь же размеры космической головы не изменились, но стоял Первый в позе мужичка, залихватски пляшущего "Камаринскую", подбоченившегося все такими же коротковатыми руками и выставившего вперед полусогнутую правую ногу.
- Как же тут не плясать, - говорили местные знатоки космонавтики. – Американцев-то, спасибо нашим разведчикам, успели всего на несколько недель обогнать, так что улетел бедняга на только что покрашенной ракете и без половины приборов. Поневоле запляшешь от счастья, когда вернешься.
В целом же метаморфозу монумента сочли полезной и эстетичной, позволившей наконец-то избавиться от неприличной позы и замаскиро-вать некоторые дефекты фигуры покорителя.
Но больше всего удивили горожан четыре небольшие скульптурки, венчающие углы квадратного фонтана около цирка. За ночь милые, но вполне обыкновенные лев, слон, медведь и тюлень были заменены кем-то на престранных животных. Даже маленькие, страшилища эти имели отталкивающий вид, и в ближайшие дни многие ребятишки, приведенные любящими родителями в цирк или просто пришедшие покататься на расположившихся рядом паровозиках и пони, зашлись от рева при виде неведомых пугал.
И уж если заговорили мы о страшилах и не известных науке животных, то расскажем и еще о паре связанных с ними курьезов и встреч. Первое неопознанное существо встретилось команде футбольных фанатов, возвращающихся с привокзального стадиона после победы обожаемого всеми местного клуба. Возбужденная ряженая толпа поздним вечером шла по самой длинной центральной улице и, не найдя сегодня достойного соперника для драки, развлекалась во всю мощь невостребованной молодецкой силы, для чего радостно пугала случайных прохожих, гудела в гуделки, пищала пищалками, грохотала хлопушками, улюлюкала и громко скандировала речевки:
Чтобы "Ястреб" обогнать,
Надо в поле раком встать!
Двигаясь со вкусом, неторопливо, прошли они уже шесть длинных кварталов, когда возле углового казино увидели выруливавшего с перпендикулярной улицы огромного чудовищного зверя. Зверь слегка походил на многоголового рогатого динозавра или дракона с длинным, уходящим в темноту хвостом, и среди болельщиков нашлись внимательные студенты мехмата, успевшие натренированно пересчитать рога и головы и утверждавшие потом, что голов было семь, а рогов – почему-то всего десять, причем каждый рог урода был украшен искрящейся в неоновом свете короной. Морды у чудовища были львиные, тупоносые, гривастые, а вот лапы напоминали медвежьи, цокали по асфальту длиннющими загнутыми когтями.
- Классно прикололись, - одобрили неопознанное чудище фанаты. – Это кто же, слободские, что ли? Где же они такой костюм взяли?
Но тут чудовище прервало неделикатные смотрины и, оглядев толпу всеми своими многочисленными глазами, издало такой звук, что стройные ряды болельщиков сломались, прогнулись назад. Кое-кто расслышал в чудовищно низком рыке страшные, леденящие душу, но вполне понятные человеческие слова, но никто впоследствии не решился повторить их.
А тварь, привстав на задние лапы и нависая над невысокими двух-этажными домами, зарокотала оглушительным громом, выпустила из всех семи пастей лизнувшие людей языки пламени, выхватило из толпы пятерых ополоумевших от страха несчастных и, размахивая ими, как победными флагами, двинулось на замерших в его тени болельщиков.
Тут-то многие и поверили тому, что видели в культовых фильмах про юрский период: оказывается, от динозавра в самом деле можно было спастись. И пока неуклюжий монстр медленно разворачивался, прыткие, поднаторевшие в побоищах и стычках парни и девушки бросились врассыпную и с невероятной скоростью припустили в разные стороны. Животное, верно оценив, что за спортивной молодежью ему не угнаться, еще немного побесчинствовало на перекрестке улиц, сорвало несколько вывесок, сплющило выставленный перед казино призовой автомобиль, зачем-то прихватило с собой светофор и удалилось восвояси.
Благоразумная губернская милиция в игры футбольных болельщиков без нужды старалась не вмешиваться, вот и сейчас особой необходимости не увидела. И когда патрульных атаковали самые смелые из потерпевших, требуя немедленно изловить и обезвредить распоясавшегося слободского гада, решила уединиться в своих машинах и уехать подальше от места массовых беспорядков. Похищенных же бедняг безотказная служба МЧС позже нашла в нескольких кварталах от рокового перекрестка, разбросанных в радиусе сотни метров, бесчувственных, помятых, но, как выяснилось впоследствии, вполне здоровых, хотя и потерявших всякую охоту ходить на матчи по-прежнему любимой команды.
Общественность на это событие отреагировала абсолютно однозначно, давая любителям футбола примерно те же советы, что и любителю Канта, прозревшему перед памятником Классику, особо подчеркивая, что меру надо знать во всем, в том числе и в питии пива. Потому что пиво – очень обманчивый напиток, и предрассудок это, что пивом нельзя допиться до чертей, еще как можно, чему подтверждением и является ночная встреча с многоголовым змием, а в том, что это был именно зеленый змий большинство не сомневалось. А то, что лапы у него были медвежьими, а морды – львиными, так это пустяки, у змия и не такие морды с лапами набдюдаются.
Второй же зверь явился человеку совершенно непьющему и вызы-вающему у губернского народа доверие, несмотря на то, что был тот газетчиком. Припоминается нам, что мы уже упоминали журналиста Белова, принявшего в числе прочей интеллигенции участие в памятной и исключительно продуктивной конференции, посвященной поиску подходящей для города клички. В отличие от множества своих собратьев был журналист Белов человеком вполне образованным, достаточно порядочным и, не смотря на возраст и специфику своей профессии, продолжавшим интересоваться жизнью во всех ее проявлениях.
Ему, воспитанному в пионерской дружине и комсомольском отряде, пришлось до всех жизненных смыслов доходить самостоятельно, и со временем стал он убежденным диссидентом, посвятив этой занимательной игре пару десятилетий. Но потом, когда оппозиция вышла из подполья, противостояние властям стало модным и прибыльным, а самые пламенные борцы за справедливость заняли самые мягкие кресла и начали практиковать то, против чего прежде так яростно боролись, заскучал и стал искать себе новых развлечений.
Накопленный им немалый запас знаний и переживаний давно уже не умещался в убогом, покосившемся сарае атеизма, но получивший естественнонаучное образование Белов не умел представить себе ничего более совершенного и внушительного, чем природа. И некоторое время душа скучающего журналиста пустовала, пока не пристрастился он к суррогату, заменив веру в Абсолютный Разум, не приемлемую известными ему научными концепциями, надеждой на существование разума инопланетного, науками вполне допускаемого. Поиски следов иных цивилизаций очень увлекали Белова, и он частенько предпринимал занимательные велосипедные поездки по Губернии, где подобных следов обнаруживалось предостаточно, заодно получая необходимые здоровому мужчине физические нагрузки и вновь открывая для себя прелести родной природы.
И он рассматривал разноцветные поля, бродил, как ребенок, среди подсолнухов, пальцем пробуя шероховатые серединки и мохнатые лепестки, пачкал нос медуницей и шалфеем. Раскинув руки, кидался в душистое разнотравье и надолго замирал, закрывая глаза, наслаждаясь ни с чем не сравнимыми запахами и слушая чудесное жужжанье, гуденье, стрекотанье. Заглядывался на небо, поражаясь его неизмеримой глубине, дивился на осиянную солнцем многомерность туч, мечтая о том, как чудесно было бы оказаться там, на взбитой, мягкой перине, посреди влажной облачной кудели, говоря себе, что рай может быть только таким. Не мог понять, как ухитряется все же добираться до моря почти неподвижная ленивая Река, полоскал пальцы в ее теплой желтенькой водичке. И тут же понимал, что прелесть ее бесчисленных остров могла бы надолго задержать даже спешащего домой Одиссея. Любовался степными грозами, наступающими внезапно, как приступ сердечной боли, ошеломляющими вселенским грохотом, скрывающими весь мир стеной непрозрачного ливня, хватающими перепуганную землю ослепительными лапами молний и проходящими так быстро, что оставляли после себя ощущение серьезной утраты.
Непонятные же феномены, на которые указывали письма и звонки тех, кто думал не только о хлебе насущном, коллекционировал журналист серьезно и тщательно, собирая, описывая, помещая в картотеки и фильмотеки. Но, не умея забыть усвоенных с юности принципов рациональности, на веру ничего не принимал и шил пестрые лоскутные одеяла, перемежая куски невероятного с заплатами научного. Проверял спектральным анализом останки найденных селянами зеленых человечков, строил резонансные кривые воздействия психической энергии пришельцев на намерения особо восприимчивых землян и рисовал силовые линии неведомых науке полей.
Как-то вечером деятельный Белов решил полюбоваться предзакатным Городом во всей его красе и поднялся с кинокамерой на смотровую площадку на Ястребиной горе. Город, спокойный, прекрасный, залитый уходящим пурпурным солнцем, уже готовился ко сну на своей холмистой постели, укрываясь разноцветным пуховым одеялом облаков, и Белов, ставший к старости сентиментальным, не смог сдержать слез.
Через эти-то меняющие мир слезы и увидел Белов, как легкие, рас-киданные над Городом облака собираются в центре, образуя сложную структуру и складываясь в странную фигуру. И пространство изменилось, заколебалось, как воздух над пламенем костра, искривилось, свернулось, сломалось, превратилось в прозрачный лабиринт с многочисленными углами и поворотами. И Белов явственно рассмотрел, как над Городом повисло огромное существо, странное и загадочное, с каждой секундой становящееся все более плотным и тяжелым.
Это было животное, похожее на коня с львиной мордой, острыми угрожающими миру клыками и развивающимися шипящими змеями вместо хвоста. И всадник на коне присутствовал, но прозрачный, не вполне материализовавшийся и почти безвидный, вооруженный едва заметным длинным копьем. Но рациональный Белов, вместо того, чтобы снять редкое явление природы на кинокамеру, почему-то испугался до зубовного скрежета, задрожал и упал ниц, по-детски прикрывая седую голову руками. А когда устыдился своей ничем не обоснованной трусости и поднял голову, намереваясь все-таки исправить ошибку и увековечить облачную структуру на пленке, чудовище уже рассеялось, небо стало абсолютно чистым, и лишь солнце по-прежнему падало за горизонт.
Кляня себя за глупость, Белов позвонил своему другу философу Петрову, известному читателю все по той же конференции, и рассказал об оптической аберрации. Выслушав подробное описание странного феномена, добрейший Петров ответил непонятно:
- Облако, говоришь? Кто наблюдает ветер, тому не сеять; и кто смотрит на облака, тому не жать.
А затем задал несколько вопросов, и, не удержавшись, съехидничал:
- А небо в свиток при этом не сворачивалось?
И объяснил старому атеисту, что описание увиденного им существа слово в слово повторяет портрет одного из апокалиптических зверей, показавшихся Святому Иоанну на Патмосе почти два тысячелетия назад. Чем и побудил приятеля в скором времени впервые в жизни взять в руки ту книгу, которой тот всегда чурался и которую считал подходящим чтением исключительно для необразованных невежд и сумасшедших мракобесов.
- А кто-нибудь еще все это видел? – спросил пытливый философ.
- Не знаю, но на площадке я был один.
Тогда друг с несвойственным ему сарказмом и даже с некоторой завистью добавил, что на сей раз эсхатологический зверь продемонстрировал странную неразборчивость, а может быть, и всеядность, потому что предстал перед тем, кто ничем, ни хорошим, ни плохим, подобной чести не заслужил. Но добрый философ тут же устыдился злых, лукавых чувств и слов и добавил, что был не прав и поспешил с оценками, потому что даже мудрейшим и достойнейшим не дано проникнуть в замыслы Господни, а уж тем более ему, недалекому и грешному, поэтому пусть Белов на всякий случай преисполнится ответственностью и будет наготове.
Нам остается только добавить, что власть предержащие на все эти события никоим образом не отреагировали, надеясь, по-видимому, что рассосется само. А послушная пресса, так и не дождавшись высочайших указаний, лишь предупредила всех заинтересованных, чтобы те временно воздержались от потребления опасных пирожков и сосисок, на что заинтересованные и ухом не повели, продолжая с удовольствием потреблять, все, что потребляли до этого. И лишь в одном глянцевом дамском журнале появилась зелененькая статейка о несомненной пользе вегетарианства, которое не способно огорошить и озадачить своих приверженцев разными вредными для пищеварения инцидентами, поскольку хорошо известно, что растения, в отличие от животных, не общаются даже друг с другом, а уж тем паче, с теми, кто собирается их вкусить.