После непродолжительного затишья в Городе снова начались не-ожиданные и даже непристойные события, и напастям, разумеется, опять подверглись мужчины. Это, конечно, немудрено, потому что Бог создал мир таким, что именно защитники, избавители добытчики и кормильцы вынуждены сталкиваться первыми, отражать любые нападения, принимать на себя и даже гибнуть, обеспечивая безмятежное существование слабых и неспособных. Казусов, достойных последова-тельного описания, в те майские дни произошло немало, но мы ограни-чимся подробным рассказом лишь об одном из них, ставшем широко известным благодаря поистине народной славе той персоны, с которой он произошел, а о прочих, чтобы не утомлять читателя, лишь упомянем.
Костя Дубов был мачо и городской секс-знаменитостью, и непростой этот статус старательно поддерживал уже около двух десятков лет. Холил свою выдающуюся мужественность, поигрывая рельефными мускулами, ходил в спортзалы, выказывал себя Гераклом на платных пляжах; регулярно посещал модные салоны и имидж-центры, одевался, как голливудский актер, и непременно в лучших бутиках; фланировал вечерами по Западной улице, с удовольствием ловя взгляды и шепотки и сам лаская и раздевая глазами; был завсегдатаем дорогих ночных клубов; подолгу засиживался в кафе, выбирая столики у окна, чтобы гуляющие мимо девочки могли за-метить его и оценить очередной замысловатый наряд. Ах, как любил он эти прогулки сладкими упоительными вечерами, когда красота и нега готовящегося к ночи Города смешивалась с прелестью лакомых девичьих тел в чудесный, живительный для любого мужчины коктейль!
Костины стильные прически, необыкновенные головные уборы и сногсшибательные рубашки давно уже стали городским мифом, а его шикарный автомобиль знали все местные хорошенькие. Костя не ограничивался голой практикой, любил теоретизировать по самому важному для мужчины поводу и за годы своего увлечения собрал обширную библиотеку, повествующую о том, как сходились в соитиях, совокуплялись и сплетались в объятиях любвеобильные представители всех времен и народов.
Источники Костиного благосостояния были тщательно замаскированы, однако денежки у него водились, причем немалые. Честолюбивый повеса был давно женат, хотя чужие женщины, причем очень молоденькие и очень красивые, продолжали оставаться конечной целью всех его многочисленных усилий. Госпожа Дубова на шалости мужа тщательно закрывала глаза, справедливо полагая, что если она всерьез будет обеспокоена приватными занятиями своей озабоченной половины, то очень скоро окажется в психушке, черного же кобеля не отмоешь даже до коричневого. А моральные и физические издержки, причиняемые прекрасной мадам обременительным хобби мужа, в значительной степени компенсировались весьма приличным денежным содержанием, позволявшем ей слыть одной из самых эффектных и благополучных женщин в Городе.
Но в мире нашем, печальном и бренном, увы, нет ничего вечного, и с годами мужская сила городской достопримечательности, которую в молодости растрачивал он бездумно и небрежно, начала заметно убывать. Теперь, появляясь поздними ночами в увеселительных заведениях, слегка потускневший мачо поддерживал реноме тем, что трепал девичьи щечки, брал за наманикюренные ручки, похлопывал по упругим попкам, шептал интимные пустячки, приглашал проказниц как-нибудь прокатиться в шикарной машине, но уезжал, как правило, не прощаясь и один. Лишь изредка позволял он себе настоящие свидания, после которых несколько дней отдыхал и приводил себя в надлежащий порядок.
Но сметливых девиц было не провести, кепочек, маечек, потрепываний и пощипываний для сохранения репутации было недостаточно, поддержание мифа требовало иных усилий. И злые женские язычки давно уже поговаривали, что то самое, отличающее настоящего самца от тщеславного очковтирателя, у Кости уже давно пошло на убыль. А все его ночные появления, многочисленные публичные волокитства и ухаживания – лишь жалкие потуги скрыть этот весьма прискорбный даже для менее известного мужчины факт.
Тем теплым майским вечером, который стал роковым для его мужественности, Костя почувствовал уже давненько не посещавшее его вполне конкретное намерение и отправился кататься по Городу, высматривая девиц. Он приветственно гудел длинным ножкам и смазливым мордашкам, призывно махал девочкам ручкой, но, опасаясь прокола в столь важном деле, все еще не решался на выбор, желая найти абсолютно верный, стопроцентный вариант. Наконец извилистая траектория фаллического поиска вывела Костин автомобиль на Большую Собачью, где ночами поджидали мужчин девицы, ни при каких обстоятельствах не практикующие бесплатной любви.
Сам Костя за женские объятия принципиально не платил, полагая, что перекочевавшие из его кошелька в женские сумочки или лифчики купюры станут концом его мужской карьеры, но иногда любопытничал, приезжал сюда и разглядывал жриц любви из окна авто. Те, как правило, внешне сильно проигрывали бесплатным красавицам, не всегда были молоды, редко обладали безукоризненными пропорциями и придирчивым вкусам любвеобильного фланера совершенно не удовлетворяли. Костя, дразня проституток, ехал очень медленно, оценивал полноватые ляжки, выставленные напоказ пышные груди, выжженные волосы и раскрашенные лица, в очередной раз удивляясь тому, что вот находятся же никчемные страдальцы, вынужденные даже в наше раскрепощенное время платить деньги за подобную пересортицу.
Внезапно его взгляд приметил совсем юную девочку, стоявшую у стены университетского корпуса, нежную, свежую, чистенькую, скром-ную, просто цветочек, розанчик, бутончик, помпончик. Знаток и цени-тель юных дев притормозил, рассматривая малышку, и увидел трогательные тонкие ножки, небольшие сисечки, наивно оттопыривающие простенькое платьице, еще не знавшее косметики юное лицо и скромные светлые глазки.
Ощутив наконец то, к чему он так стремился и чего давно уже не ощущал в необходимой для успеха мере, Костя остановился. Опытный сердцеед не был склонен переоценивать видимую глазом женскую наивность, встречая за свою многолетнюю практику робких и скромных, которые на поверку оказывались прожженными и развратными, но тот же опыт подсказывал ему, что чистота этой девочки совершенно естественна, неподдельна и гарантирует особые, редкие, лакомые радости
"Боже, какое чудо, мне сказочно повезло, эта точно в первый раз", - подумал Костя, наплевав на принципы, вышел из машины и, поигрывая ключами, пошел к девушке. Она стояла, прижавшись к стене и отводя глаза от подходящего к ней мужчины.
- Покатаемся?
Девочка кивнула, покорно пошла к машине. А Костино сердце при виде ее угловатой фигуры и неровной походки остро кольнуло восхищением и вожделением.
- Ко мне?
- Как хотите.
Ее покорность подстегивала, побуждала торопиться, и Костя мгновенно доехал до вокзала, развернулся и помчался в квартиру, которую несколько лет назад купил специально для подобных встреч. В подъезде он пропустил местную Лолиту вперед, рассматривая тонкие ноги, трогательные лопатки, открытую короткими волосами длинную шею, хрипло спросил
- Тебе сколько лет?
- Шестнадцать.
Ответ Костю не остановил, напротив, обрадовал, означая лишь не-значительное изменение в цене услуги. В квартире он церемониться не стал, решилась, значит, решилась, и коротко предложил:
- Пойдешь в ванную?
Молчаливая крошка отрицательно покачала головой и села на роскошный диван, а Костя опустился рядом и, давая желанию вырасти, закурил.
- Тебя как зовут?
- Лиля.
Малышка сидела молча, напряженно ждала. Покуривая, мачо привычным жестом небрежно откинул легкую юбочку, увидел между слегка раздвинутыми ножками чуть выпуклый, прикрытый трикотажными беленькими трусиками цветок девственности и затрепетал. Подумал: "Давно не видел такого белья. Придется ее кое-чему поучить". Потушил сигарету и, чувствуя полузабытое волнение, подрагивающими руками расстегнул пуговки на лифе замершей скромницы. Маленькая грудь, совсем юная, еще не сформировавшаяся, с розовыми невинными сосочками, ослепила его, и он, чувствуя себя семнадцатилетним, застонал и губами прикоснулся к одному из полураскрытых бутончиков. А когда все-таки сумел оторваться от него и поднять глаза на лицо девочки, оцепенел и потерял дар речи.
Рот предполагаемой девственницы кривился в нехорошей усмешке, ноздри похотливо подергивались, из прозрачных белесых глаз лилась такая неподобающая юному созданию гнусь, которую Костя не встречал ни у одной нимфоманки со стажем. Подобный переполненный похотью женский взгляд приличествовал бы разве что Мессалине или Лукреции, но Костя не успел вспомнить этих выдающихся имен, потому что девочка жадно впилась бледными губами в его рот и заработала языком так, что каждая клеточка Костиного тела почувствовала эти движения. Умелые хищные руки не отставали от губ, быстро освобождали опешившего Костю, стимулируя его с неожиданной и невиданной им прежде сноровкой.
Волк поменялся ролями с агнцем, испытывая непривычный страх и ощущение зыбкости собственного существования, а бывшая овечка мгновенно скинула детские платьице и трусики и кинулась на него, как сбесившаяся от голода пантера. И бывший хищник вдруг стал безмолвной жертвой, а затем и просто вещью, предметом, покорно подчинялся и безропотно наблюдал, не вполне понимая, что с ним происходит.
В этом зыбком перевернутом мире Костя терял свою исключитель-ность и неповторимость, множился, обретая сразу несколько тел и ощущая себя одновременно усталым солдатом, входящим в склонившуюся над корытом прачку, издыхающим жеребцом, загнанным визжащей, словно валькирия, всадницей, и несчастным угрем, засосанным из реки наслаждения мощным чавкающим насосом. Он больше не чувствовал себя единственным в мире Константином Дубовым, а превращался в целую рощу алмазных дубов, Гериных фаллических деревьев, мгновенно вырастающих из земного лона, твердеющих, крепчающих, приносящих невыносимую боль и доставляющих беспредельное наслаждение. И сам же вился между воспрявших деревьев вопящим непристойности вакхическим хороводом, резвился на росистом греческом лугу веселым стадом мускулистых фавнов, не упускающих своим похотливым вниманием все, что способно передвигаться.
А затем, потеряв листья, ветви, кору, а заодно и собственную кожу, обнажился до глубин израненной плоти, воссоединился сам с собой, воспрянул, восстал, воскрес, вновь стал единственным и неповторимым, воплощаясь в огромный космический корень мужественности, вселенскую мандрагору; обратился Приапом, человеком-членом, фаллосом-рекордсменом, совершеннейшими в мире чреслами; стал зевсовой олимпийской молнией, половым орудием невиданной мощи, угрожающей боеголовкой, нависшей над всем отличным от него миром.
- Я схожу с ума, - мелькнуло у него в голове и погасло, потушенное очередным извержением самого высокого во Вселенной вулкана.
Время остановилось, поддерживая обеспеченное именем жертвы постоянство, зависло, показывая, как бесконечна секунда, обнажило беспредельность опустошения и бессилия. Истекающий, изливающийся и многократно заканчивающий свое существование Костя устал уже, как Сизиф за тысячелетия подземной каторги, как все вместе взятые египетские рабы, построившие треклятые пирамиды, а неистовая девка все не отпускала его.
Бедняга без сил лежал на спине, покорно познавая муки женщин, насилуемых изголодавшимися кочевниками, и смотрел в склонившееся над ним искаженное желанием лицо. Мироздание раскачивалось вместе с этим лицом, грозя обрушиться и раздавить, умертвить попавшего в бесконечную вагинальную ловушку, в женскую Черную дыру, и неумолимая смерть приближалась, становясь почти желанной.
Костя смотрел так и смотрел, уже смирившись и потеряв надежду, думая, что до самой кончины будет видеть это чудовищное мелькание, ощущать эту нескончаемую влагалищную суету, но внезапно картина перед его глазами начала стремительно меняться.
Губы его мучительницы стали кроваво-красными, веки потяжелели, почернели, волосы потемнели, удлинились и змеились теперь тугими длинными прядями, нос заострился, еще недавно круглые щеки запали, а мелкие ровные зубки удлинились, выделясь влажными клыками. И с удивлением заметил Костя, что изможденное, порочное лицо, требующее подобного же, исхудавшего, истончившегося от излишеств тела, разительно не гармонировало с фигурой преобразившейся женщины.
Словно переспевшие груши, налились и отвисли ее груди; раздались и потяжелели чрезмерные, розовые, будто на картинах Кустодиева, бедра; округлились и пополнели до этого худенькие плечи; до рубенсовских размеров увеличилась помягчавшая чаша живота. Теперь это были части немолодого, женского, изрядно пожившего и усердно любившего, многократно рожавшего, но все еще цветущего тела, тела, от которого он отказался бы даже в тюрьме или на необитаемом острове.
Тяжесть полнотелой бабищи давила и расплющивала несчастного самца, приводила в негодность его мужественность, дарила последним витком боли. Стеная, плененный страдалец наблюдал, как в довершение ко всему коротко стриженные полудетские ноготки отросли, покрылись кровавым лаком, загнулись, как у гарпии, а затем впились в его бедную грудь и, норовя добраться до отчаявшегося, замирающего сердца, стали раздирать ее, так что пурпурные брызги веером разлетелись по белой простыне, обещающей в скором времени превратиться в саван.
Глядя в затуманенные сучьи бельма, Костя постиг метаморфозу общеизвестного слова, его превращение в страшное, случайно попавшее в память понятие, излишнюю и ненужную раньше лексему, бессмысленный прежде архаизм, ставший сейчас единственно верным и самым значимым словом на свете:
- Не сука, а суккуб!
И Костя, поняв, кто перед ним, покорно попрощался с жизнью и позволил своему бедному сознанию не поддерживать больше связь с жестоким, распинающим его миром.
Его истерзанное, исцарапанное, искусанное, окровавленное тело нашли через день. Всполошившаяся жена, знавшая о приюте Костиной любви и за последние годы отвыкшая от продолжительных отлучек мужа, спустя сутки забеспокоилась и подняла тревогу, допросила бдительных старушек-соседок и заставила службу спасения сломать непробиваемую дверь.
Уже в палате приведенный в сознание Константин Дубов, бывший мачо, экс-сердцеед и уходящий в прошлое городской секс-символ, разлепил опухшие губы и прошептал державшей его руку жене:
- Прости… Больше никогда…
И когда несчастный снова потерял сознание, госпожа Дубова поняла, что впервые за долгое время поверила мужу.
Для полноты картины добавим, что примерно в эти же дни суккубы посетили еще несколько десятков мужчин, и все алчущие, вожделеющие, жаждущие, страждущие, ищущие полнейшего, безусловного, абсолютного наслаждения его в полной мере получили.
Рыночный торговец Мурсал, например, был вполне и даже слиш-ком удовлетворен в кузове своей машины между ящиками с ранними овощами, по дешевке скупленными у местных фермеров. Благоразумный Мурсал, неоднократно обманутый и обкраденный малолетними русскими прошмандовками, давно уже предпочитал положительных зрелых женщин, не обращая особого внимания на их внешность и стать. Из опыта знал он, что сорокалетняя обработает его гораздо лучше сопливой, денег не возьмет, да еще и благодарна будет, и с некоторых пор своим контингентом избрал спокойных рыночных торговок, среди которых попадались женщины весьма достойные и даже образованные, и все, как одна, радовали исключающими всякие сомнения медицинскими книжками.
Вот и в этот раз он высмотрел румяную продавщицу молочных продуктов, не мудрствуя, сделал вполне конкретное предложение, получил такое же конкретное согласие и к вечеру уже поджидал немолодую, но свежую и аккуратную даму в своем фургоне, служащем ему одновременно овощехранилищем и жилищем. Чтобы не повторяться, скажем лишь, что сговорчивая молочница появилась вовремя и отделала кавказца по полной программе, навсегда отбив у него охоту иметь дело с русскими джаляб.
Справедливости же ради упомянем, что мужская сила горца, сильно уменьшившаяся после обременительного свидания, изначально настолько превосходила Костину, что позволила ему на следующий день самостоятельно выбраться из чуть не обратившегося в гроб фургона и в раскорячку доковылять до ближайшей станции скорой помощи, где его состояние привело в смятение видавших виды врачей.
Третий случай произошел с совсем еще юным студентом, грезившим о плотской любви со всей силой девственного воображения. Мальчик был очарован женщинами, не уставал поражаться их физической сложности, переполнялся сладкими мыслями о том, как устроены они там, внутри, сходил с ума при виде отдельных частей их непостижимых тел, волновался от их запахов, пленялся звуками их голосов, содрогался от прикосновений и все время ждал, ждал, ждал.
Привлеченный его молодостью монстр сам привязался к нему на ночной улице, куда юноша в тайных надеждах отправился якобы поды-шать свежим воздухом, и на сей раз принял вид шикарной пьяной брюнетки лет тридцати. Красавица была так развязна, что мальчишка решил, будто судьба наконец-то послала ему благоприятный случай, и, усвоив из рассказов более опытных друзей, что пьяная женщина своей киске не хозяйка, решил воспользоваться располагающим к познанию состоянием случайной знакомой.
К тому же дама, рассказавшая, что только что поссорилась со своим провожатым, сама была явно не прочь, и доверчивый студентик позволил увлечь себя в самый темный уголок сквера Первой учительницы, где, дрожа от вожделения, стал ласкать и раздевать, с волнением ощущая ответные смелые прикосновения.
Нашли его ранним утром, лежащим на земле, обнаженным, полу-мертвым, и долго лечили. Но нет худа без добра, и когда мальчик окончательно поправился, то сказал курирующему его психиатру, что свою первую учительницу не забудет до самой смерти и очень ей благодарен, потому что полученные от нее бесценные знания позволят ему написать величайшую эротическую книгу, которая, и он в этом ни секунды не сомневается, превзойдет все написанное по этому поводу от античности до наших дней и на всех, без исключения, языках мира. Так что теперь бессмертие, хотя бы и литературное, ему гарантировано.
Но самая леденящая душу история приключилась с менеджером Кузькиным. Тот отправил в деревню любимую жену навестить захворавшую тещу, а сам, наслаждаясь редкой свободой, отправился покататься на прогулочном теплоходе, где и познакомился с пышногрудой яркой блондинкой лет двадцати восьми. Они достигли между собой такого похвального взаимопонимания, что при выходе с теплохода блондинка, тесно прижимаясь к его боку хорошо ощутимой грудью, уже держала его под ручку, а он ее – за широкую горячую талию. После же посещения расположенного неподалеку кафе их единение выросло настолько, что Кузькину удалось без особых усилий уговорить воркующую молодую даму отправиться к нему домой, где и продолжить тет-а-тет столь приятно начатый вечер.
Дома блондинка отлучилась в ванную попудрить носик, а Кузькин в предвкушении утех кинулся на широченную кровать, их с женой гордость, цена которой соответствовала ее ширине и стала доступной радеющим о любовном удобстве супругов только после того, как была объявлена пятидесятипроцентная рождественская распродажа. Дама задерживалась, и Кузькин с напряжением прислушивался. Вот наконец в ванной хлопнула дверь, но вместо быстрого бега мокрых женских ножек в коридоре послышалось очень медленное шарканье. Недоумевая, Кузькин привстал, а когда в дверях спальни показалась гостья, подпрыгнул на своем великолепном ложе.
Вместо сияющей после душа обнаженной пятипудовой красотки на пороге, покачиваясь, стояла разваливающаяся старушенция, правда, тоже голая. При виде прозрачных беленьких волосиков, позволяющих рассмотреть во всех подробностях розоватый, в старческих пятнах, череп, синеватых иссохших ножонок, желтеньких ручек, более всего напоминающих куриные лапки, почти полностью облысевшего лобка, длинноватых пустых грудок, которые любой мог бы с легкостью скатать в небольшие рулончики, если бы, конечно, захотел этим заняться, и соответствующего всем этим прелестям дряхлого личика, Кузькину захотелось завыть и умереть.
Но он не успел этого сделать, потому что старушня опередила его. С огромным трудом она доковыляла до постели, с которой едва успел соскочить очумевший Кузькин, с облегчением шмякнулась на нее, раскинув ручки и ножки, широко открыла беззубый ротик и задергалась в крупных конвульсиях. И пока Кузькин решал, бежать ему или кричать, благополучно преставилась.
Кузькин кинулся в ванную, все еще лелея надежду, что произошла какая-то путаница, и его новая знакомая продолжает принимать душ, а старуха забрела в квартиру случайно, из подъезда. Но ванная была пуста и полна прекрасными запахами женщины, готовящейся к ночи любви. Все еще надеясь, что это розыгрыш, Кузькин вернулся в спальню, насколько смог, рассмотрел старуху, даже осмелился приподнять сморщенную лапку – та, не задержавшись, упала. Старуха была абсолютно, безнадежно мертва.
- Это как же она ухитрилась так накраситься? - с недоумением подумал Кузькин. – Вот это пудрят бабы нам мозги!
С ужасом представил себе бедолага, что скажет ему жена, когда увидит на своей постели сине-желтую мумию, как будет хохотать весь Город, узнав, какую красотку он привел домой, чтобы скрасить одиночество, и понял, что выходов всего два. Первый – закатать труп в ковер, положить в багажник автомобиля и вывезти куда-нибудь на свалку. Вряд ли старуху будут искать, кому она нужна, такая дряхлая, родственники только спасибо скажут. Второй выход – вынести в сумке, предварительно расчленив. Тут и тары-то большой не понадобится, вон она какая мелкая.
Менеджер вышел на балкон и с тоской увидел, как кипит и бурлит дворовая ночная жизнь. Двор был просто переполнен народом, галдели какие-то бабки, мужики выгуливали собак, на лавочке расположилась молодежь с гитарой.
- Эти до утра не разойдутся, - обреченно подумал Кузькин. – Надо расчленять. Скажу всем, что везу продукты в деревню.
Он вернулся в комнату, посмотрел на свою будущую ношу, представил, как будет перепиливать эти синенькие ножки, перерубать немощное тельце, как будет складывать все это добро в сумки. После чего на мужскую репутацию наплевал, пренебрег семейным счастьем и сдался милиции. На удивление быстро приехавшая милиция выслушала рассказ Кузькина, вдоволь нахохоталась, составила протокол, но труп не тронула, велела вызывать скорую помощь.
И пока Кузькин ждал, когда та приедет, когда наржутся врач и санитары, пока выпьют по рюмке с устатку и от избытка чувств, окончательно рассвело, и во дворе опять появились все те же собачники, соседки, да в придачу еще и торговки молоком. Так что вся общественность с интересом, удовольствием и в мельчайших подробностях смогла лицезреть, кого выносят на носилках из квартиры бедной Клавы, и насладиться комментариями пьяных санитаров.
Всенародная слава на ближайшие недели две, а память – так и на многие годы несчастному менеджеру были обеспечены. Некоторых же при знакомстве с этой историей даже посетила приятная мысль, что теперь-то они точно знают, в чью именно голову угодит брошенная с космической станции банка из-под пива, так что все остальные могут не переживать. Страдания же бедного Кузькина усиливались тем обстоятельством, что строгая Клава должна была возвратиться домой только через месяц, и все это время ему предстояло жить под домокловым мечом ожидания.
Скрыть посещение суккуба не удалось ни одному из мужчин, по-скольку полученные ими свидания столь плачевно сказались на здоровье несчастных, что все они, включая беднягу Кузькина, были вынуждены прибегнуть к экстренной медицинской помощи. Жены же подвергнувшихся нападению в положение пострадавших вошли, ни в чем их не винили, лечили и ухаживали, но некоторые потом, не объясняя причин, развелись с уже вроде бы набравшимися сил и поднятыми на ноги мужьями.
А многие горожанки после этих прискорбных случаев сто раз пожалели о том, что так беспощадно изгнали милых и ласковых, безопасных для мужского здоровья левобережных блондинок, поминали их добрым словом, дивясь тому, какими все-таки разными могут быть ищущие любви женщины, и в очередной раз уверясь в том, насколько полезной в любом деле является разумная мера.