Оговорюсь сразу : этот рассказ написал сын моей старинной приятельницы .На мой взгляд ,он достаточно интересен . Хотелось бы узнать и другие суждения по этому поводу . Заранее благодарю рецензентов , ибо не для себя прошу . Зовут автора : Орехов Сергей Николаевич ,он живёт в Красноярске.
Моя деревня.
Моя деревня - глушь, конечно. С другой стороны, какая-то сотня километров от Красноярска - разве это расстояние? Повезло бы с городом - жил бы на Рублевке. Но Красноярск - не Москва, и олигархов в соседях у меня пока не наблюдается. Мой сосед Гера в географии московских элит разбирается слабо. Зато местные обычаи он знает хорошо. Главное условие выживания в сельской местности – почитание местных традиций. Хочешь целым остаться и здоровым – изволь блюсти корпоративный стиль моей деревни. Это не так уж и трудно, достаточно влиться в дружный сельский коллектив (конечно, если живым останешься). Способов – тьма, все зависит от ваших навыков и фантазии местных жителей.
Одно но: наши правила игры не для всех. Умом их охватить затруднительно. И аршином общим орудовать даже не пытайтесь. Основа корпоративного стиля – нечто большее пошлых человеческих ценностей. Морали там, нравственности. Можно все. Любите насиловать маленьких девочек? Извольте, пожалуйста! Проиграли своего родного дедушку друзьям в карты? Сделайте одолжение! Мы и сами не прочь, в картишки-то, а пенсионеров у нас и так много, надоели уже. Непростительно только одно – быть шибко умным. Ну, или трудолюбивым. Заработал тыщу – считай, плюнул в душу местной алкашне.
Если бы, допустим, Моссад заслал к нам гипотетического шпиона (я подозреваю, Израиль давно хочет покончить с Большим Унгутом), - ни хрена бы у него не вышло. Засланца раскололи бы местные бабки при первом же его походе в магазин. Говорю же - правила надо знать. Кстати, моя бабушка владеет двумя сотнями способов перекрестного допроса. И это только без подручных средств, на голом, так сказать, интересе. Самые обычные плоскогубцы в ее руках приобретают поистине чудесные свойства. Не верите – приезжайте. Только не обижайтесь потом.
Вокруг - тайга. В ней, говорят, водятся звери. Их, правда, никто не видел, но не может лес без зверей, правда? Южнее, ближе к хакасам, лютует Виссарион. Царство Господне, говорят, учиняет. Но не знает он, чем народ завлечь. Кому сейчас нужно отпущение грехов? Дай людям знание, и они пойдут за тобой. Тот, кто первым расскажет, как делать гидрашку из опилок – станет Богом во плоти для моих односельчан.
Добраться до моей родины можно по-разному. И на пароходе доплыть, и на самолете долететь, вот только электричка не берет такие дальние дали, потому как в лесу электричкам не место. К слову сказать, электропоезда у местного населения - излюбленный вид транспорта. Объясняется это просто – при любой поездке нужно набрать с собой как можно больше вещей. Так, чтобы ни в какой нормальный автобус все твое барахло войти не смогло. А в электричке-то места много. Если брать с собой только самое необходимое – вагона не хватит. Согласитесь, современному человеку для комфортной жизни нужно очень многое. Тем более в сельской местности. Коровка там, поросятки. Поэтому все нужное оставляют дома и везут с собой всякую бесполезную хрень. Но электричка – так, промежуточный вариант. Как вы помните, до дома на ней не доберешься. Веселее всего до моей деревни вы домчитесь на раздолбанном пазике.
Но! На пазике доехать – дело серьезное, тут умение нужно. Полагается, что сделать это сможет только тот, кто выпьет по дороге три литра пива, ну и портвешку, сколько душа попросит. Ровно в середине пути нужно вылезти из автобуса и обоссать ему колесо. Традиции космонавтов здесь ни при чем, хоть и моя деревня с открытым космосом чем-то схожи. И тут и там – тоска смертная и сплошной вакуум. Так вот, если вы едете трезвым, да еще на своей машине, брезгуя пазиком и колесом, приехать можете совсем не туда, куда хотели. Моя деревня - та самая некрасивая женщина, разглядеть которую можно, только если у вас мало водки. На трезвую голову Унгут может показаться серым и скучным.
Есть один способ борьбы со скукой – самогонка. Война идет нешуточная, но не таковские наши мужики, чтобы тоске без боя сдаваться. Короче, а ля гер ком а ля на хер. Самогон - мутное пойло, от которого потом еще и мутит. Пьют его даже не потому, что больше нечем горюшко запить, есть множество других, не менее удивительных напитков. Какое может быть горе? Ну, мало ли. Вон, у нас, например, мобильного интернета нет, чем не беда? Но почему же пьют?
Скажу по секрету, Дзен – полная брехня, после пятого стакана самогонки вас пробрасывает мимо нирваны до таких глубин, о которых наивный Бодхисаттва даже и не помышлял. Сатори, говорят, случается вместе с циррозом печени, поэтому о секретах мироустройства местные алкаши уже не успевают никому поведать. Да и о чем рассказывать? Мой друг Андрюха после просветления от литра спирта шел домой, но перепутал дорогу и оказался на кладбище. Смена домашней обстановки его несколько удивила, но и только. О чем он разговаривал с духами предков – неизвестно. Нашли его на следующий день, спящим у кладбищенских ворот. С тех пор он предпочитает напиваться до полной иммобильности, чтобы уж точно никуда не забрести и не встретить покойного прадедушку.
У нас есть все, что водится в большом мире. Есть сельская администрация, которая командует кроме Унгута еще парой-тройкой деревень поменьше. Всегда приятно осознавать, что кроме твоего Мухосранска найдется еще более убогое место, где живут люди. Как ни крути, мы тоже столица, пусть и всего лишь трех Пердяевок. Как и положено столичным жителям, снобизм из нас так и прет.
- Фи, - морщатся большеунгутские алкаши, - станем мы пить со всякой деревенщиной из Малого Унгута!
- Поприехали тут, - совершенно по-московски косятся малоунгутцы на жителей Жержула.
В райцентре лимитой считают уже нас, ну а Красноярск – настоящий очаг цивилизации - вон, даже Бигбен есть. Я уж не говорю о медведях с балалайками на красноярских улицах, которые мерещатся иностранцам в их далеких европах. Признаюсь, на улице медведя никогда не встречал. Один раз, правда, попался возле унгутской школы толстый американец с библией, но это не в счет, и вообще отдельная история.
Откуда здесь не испугавшиеся медведей американцы? Приезжают они не просто так, а с миссией. Во имя Мессии, стало быть. Если вся деревня и не сопьется, то поголовно ударится в христианство. Эти ребята знают свое дело - Виссарион и рядом не валялся. Ну да ладно, христианство – не сопромат, этим сейчас даже детей не испугаешь, никакой чернухи и расчлененки, сплошные совет да любовь. Вот только на фиг американцам нужны мы?
Мы – Неуловимые Джо, те самые, которым постоянно мерещится вселенский заговор против их неуловимости. Пусть мы и живем в говне по уши, зато знаем - во всем виноваты гады. Нет для гадин окаянных ничего слаще русской кровушки, всю высосали, вон на мою деревню посмотрите. Только и знают, как козни строить, пейсы покручивая.
У нас есть своя валюта. А что самое ценное для деревенского человека? Ради чего он и последнюю рубашку продаст за табаку фунт? Думаем мы, конечно, задницей, но выбираем – только сердцем. Вместо сердца – пламенный мотор. Так что бензин – краеугольный, можно сказать, двигатель унгутского прогресса, универсальная разменная единица. За поллитру бензина могут и в ноги кинуться, и в морду дать. Дело в том, что ближайшая автозаправка находится от моей деревни достаточно далеко. Вообще, удаление, с каким от нас расположены любые блага цивилизации, не снилось ни одному равноудаленному олигарху. У леспромхоза есть своя АЗС в поселке, но пользоваться ею опасаются даже мои самые матерые односельчане. Воды в том бензине больше, чем в миналовской водке, которая, как известно, легко замерзает в холодильнике. Заправить машину таким горючим – сродни гражданскому акту. Требует мужества и известной доли идиотизма.
Ходила байка, что во времена брежневские, застойные, мечта строителей коммунизма сбылась – способностями Леспромхоза с лихвой покрывались потребности местных мужичков. Горючего за год отпускалось столько, что его, как ни гоняли технику, никто не мог сжечь. Издержки плановой экономики не могли компенсировать даже неуемные фантазия и смекалка любителей казенной халявы. Лишние бензин и солярку даже не воровали – попросту выливали на землю. Виной тому было всяческое отсутствие у населения какой-либо техники, которую можно бы было заправить.
Мир брежневским временам, пусть земля будет солярке пухом. Земля наша почти не плодоносит, вытянуть у нее лишний килограмм картошки год от года все труднее. Дело, мне кажется, не в климате, не в бедности почвы и уж в последнюю очередь – недостатке в земле говна. Ну, или удобрений, если кому-то не нравится слово “говно” (хм, а кто вообще любит говно?). Может, дело в отношении? Вот что может дать земля, на которую льют солярку? Утром стулья и вечером стулья, а? Если вы продолжаете здороваться с человеком, обоссавшим вам лицо, это ваше дело. Стоит ли ждать того же от природы по отношению к нам?
Как известно, давным-давно, выбирая кого-нибудь из него же самого на почти что демократических выборах в Верховный совет (ну, или куда там кого выбирали), кабинками было пользоваться не принято. Более того - неприлично. Видимо, и при посещении уборной кабинками тоже не пользовались, не знаю (я человек деревенский, у нас и уборных-то нет. Одни сортиры). Кстати, может отсюда у нас народная традиция – срать где попало, но только не в туалете. Как правило – под себя. Стало быть и голосовали так же – не отходя от кассы. Желающий познать в кабинке тайну выбора мог бонусом приобщиться еще и к тайнам следствия. Над собой.
Был у нас в деревне дед Кондратюк. На первых, более-менее цивильных выборах он зашел с бюллетенем в кабинку и поднял руку, ожидая, пока кто-нибудь не зачтет его голос в таком увлекательном голосовании. Кем должен был быть невидимый, наедине с дедом Кондратюком вершивший таинства выбора? Не самим ли Всевышним? Зачем нам церкви, когда есть такая простая форма приобщения и причащения – в кабинке революционного цвета?
У меня над домом - красный флаг. Как алый парус гордо реет. Бабушка повесила его недавно – так, на всякий случай, вдруг красные придут, террор учинять. Ну, или там, повальную грамотность. От избы-читальни хрен уйдешь – хуже танка немецкого. Мы открыты для всех. С нами вы можете заняться чем угодно – от электрификации до холокоста. Недавно в Унгутской школе был праздник Террориста. Целый день на детей должен был нагонять страх дяденька из милицейского райотдела. Топать ногой, грозить пистолетом и кричать, какие террористы все-таки злыдни. Мол, вот, детишки дорогие, увидите такого, с джихадом в глазах – сдавайтесь ему поскорее. Только без нытья, соплей и истошных криков. Скупая мужская слеза разрешается, но не более.
Но ничего не сказал казенный человек детям. Остался в своем райотделе. Променял, считай, детишек на тихую ментовскую радость. Настоящего праздника так и не получилось. Милиция посчитала, что детишкам уже самим по силам справиться с любым сепаратистом. И то правда, местные отморозки с вилами иногда похуже иного бородача с автоматом. У нас - самое верное средство борьбы с террором - то, что о существовании Большого Унгута террористы не знают совершенно. А своих почти нет. Само явление терроризма – как способ поддержания общества в состоянии легкой паранойи – нам непонятно и неприятно. Своей шизы хватает.
Как-то утром террорист дядька Марат пришел в магазин с двустволкой и потребовал водки в кредит. Был послан продавщицей, фигурально выражаясь, на хер. Ружье смотрелось неплохо, но кредитоспособность не подтверждало. Закончился теракт печально – дядьке не дали опохмелиться, а дали срок - за хулиганство.
Даже преступность у нас какая-то такая, неорганизованная, что ли. Ходит где-то, шатается по углам. Ну что может сделать деревенский человек? Уворовать колесо от трактора, разбить по пьяни соседу морду табуреткой, поджечь сортир. В крайнем случае - учинить что-нибудь бессмысленное и беспощадное. Все. На продвинутые штуки, вроде крышевания малого бизнеса, местные не способны.
Проблема рэкета была решена с появлением в Унгуте Мента. Как сфинкс из пепла, участковый милиционер возник из простого учителя физкультуры. Оказалось, что местные коммерсанты ходят бесхозные, никем не доеные. Так у нас в деревне появилась ментовская крыша. А что, все, как у людей. Кроме легальных - тех, кто держит магазин, к примеру, предпринимателей (а их можно по пальцам пересчитать) существует еще целая армия бутлегеров. Война за рынок сбыта идет по всем правилам. В ход пускается все - промоакции, провокации, ценовой демпинг. Отпиаренные по-черному конкуренты отвечают нехилым административным ресурсом.
Гнать самогон становится все невыгоднее. Делается так – из города в пятилитровых пластмассовых флягах привозится технический спирт. Вся технология – развести спирт в энном количестве воды и впарить местному населению. Население принимает внутрь, расслабляется. Иногда сходит с ума, иногда умирает. Кому как повезет. Кто-то кодируется. Потом мучительно подбирает код. В это время случаются удивительные метаморфозы. Пока душа бывшего алкоголика агонизирует, потеряв смысл жизни, тело начинает усиленно зарабатывать деньги. Покупает новый чайник вместо пропитого. Обзаводится автомобилем. Избирается в сельский совет. Короче, совершает полный цикл “работа-машина–карьера–власть” в какие-то невероятные сроки. Иной бы две жизни на такое потратил.
Потом, правда, душа очухивается и помаленьку соображает, что надо бы пуститься во все тяжкие. А то не по себе как-то. Но где найти эти самые тяжкие, в которые хочется пускаться? У нас же не Лас-Вегас. Улицы Красных Фонарей в Унгуте тоже нет. Как побыстрее поддаться соблазнам и потерять снова человеческий облик? Здесь важен компромисс. Главное – плавно суметь спуститься по социальной лестнице обратно, вниз. Не больно падать только с унитаза.
Некоторые начинают пить снова. Кто-то – спаивать других, торгуя самогонкой, уже в свою очередь. Цикл неизменно повторяется, но в обратном порядке, до полного достижения социального дна. А потом опять - “работа-машина…”
Унгут – то место, где можно прожить десяток жизней, переходя из грязи в князи по своему усмотрению. Скажете - масштаба, мол нет, нет масштаба-то. Унгутский Олимп не очень высок, да. Но. Депутат Сельского Совета – ну разве не звучит?
Как выглядит унгутский пейзаж? Осенью вокруг – говны. Весной – говны. Зимой говны замерзают. Зато летом – благодать. Благодатью, как обухом, перешибает все и вся. Вокруг нас - хаос. Мир ирреален. Если углубиться в тайгу километров на тридцать от деревни, появляется мобильная связь.
Говны, пьянка и раздолбайство – три кита унгутского мироустройства. Авгиевы конюшни, в которых мы живем, не разгрести и нашим потомкам в седьмом поколении. Бардак в головах – с этим ничего не поделать. Когда где-то случается пожар, тушат всем миром, передавая ведра по цепочке. Как при дедах, прадедах, в старину и еще хрен знает когда. А все просто – пожарная машина либо стоит без воды, либо украли аккумулятор. Да мало ли чего может случиться с пожарной машиной? Но как так – без воды? А лень было налить. Или забыли. А аккумулятор и в хозяйстве пригодится.
И милицией пугают непослушных малышей. Ну, или Бабаем. Во времена моей детсадовской молодости мы все жутко боялись Быкояшку. Теперь, когда детство растоптано - Дед Мороз оказался Кириллом с соседней улицы, теперь я знаю, Быкояшка - просто бык. Рогатый и глупый, вроде тех, что на джипах. Но тогда он обладал для нас поистине демонической сущностью. О Быкояшке ходили легенды. Подобно Минотавру, бродил он в лабиринтах унгутских улиц, бодая людей и покрывая коров, что попадались на его пути. Этого гада даже пуля из деревянного автомата не брала. Уйти от Быкояшки можно было только одним способом – залезть на высокую горку для санок и сказать заветное слово. Ну и отстреливаться до последнего.
Быка Яшку давно пустили на мясо, скотный двор, на котором его держали, сгинул вслед за колхозом в смутные перестроечные времена. То, что создавали многие годы, из последних сил, надрываясь, - оказалось карточным домиком. Подул ветер перемен – домик рухнул. Когда все началось? Почему моя деревня умирает, как и тысячи других деревень?
Ничто не исчезает без следа. Но моей деревни - той, о которой я вам рассказал, скоро не станет. Ее лучшие времена давно прошли, вот уже несколько поколений старательно приводят ее в упадок. Я в том числе.
То, что предстоит Унгуту – смерть, но какая по счету? Место остается – меняются люди. Вы заметили, названия деревень - моей и окрестных, звучат непривычно? Чужеродные, но для нас не чужие. Деревни уже умирали, не оставляя после себя ничего, кроме странного имени. Никто и не догадывается, что означают Жержул, Ангалой, Кияй, Пимия… Мы не знаем языка тех, кто жил здесь задолго до нас. Но язык тот – сродни марсианскому. Мы удивляемся Алексеевке, неизвестно откуда затесавшейся среди бусурманских имен. Что за название? Русское, поди. И откуда только взялось?