Свинопас

Михаил Чайковский
               
-    Я могу выкрасть свинью из хлева, из-под навеса,из-за корыта,из леса,днем и ночью,как угодно,откуда угодно...Вся штука в том,как ухватить свинью и как нести ее...
                О. Генри, «Поросячья этика».
    У Коли был большой недостаток - он прослыл безалаберным хвастуном, так как уверовал сам, что нет в поселке человека, подобного ему по талантам и способностям: он и электрик, и книгочей, и просто симпатичный, веселый, коммуникабельный рубаха- парень, смело смотрящий в светлое будущее современный молодой человек. Смахивающий внешне на юного Д’ Артаньяна в исполнении Боярского, Николай все же вызывал восхищение своим оптимизмом, подобным резвости молодого телка, выпущенного весной на веселые луга. Задор его проявлялся в наибольшей мере после употребления в лесочке определенной дозы горячительного. А свою уникальность парень обосновывал на следующем: мол, посудите сами – в поселке, имеющем статус п.г.т. (поселка городского типа), есть железнодорожная станция, завод железобетонных изделий, совхоз, автобаза, лесхоз, газовое хозяйство; неподалеку ракетная воинская часть (конечно, секретная), зона на несколько  тысяч заключенных, - всюду добывали себе пропитание  жители поселка. Потому и выглядел поселок гибридом города и села, местами сносным, с блочными двух- и трехэтажными  постройками, в основном же был он захламленным,  неухоженностью напоминал ребенка в многодетной семье с низкими доходами. Неприглядность его облика усиливала близость крупного горнодобывающего центра с всемирно известными металлургическими предприятиями, железорудными шахтами, отстоящими одна от другой и растянутыми с юга на север на расстоянии более ста километров. Вот какой простор для выбора занятий и точек приложения рук и ума! А вот нате: сменный электрик на заурядной электроподстанции, питающей, правда, “оборонное” предприятие, что-то делающее для космоса и ВПК. Николай слегка перебарщивал, подчеркивая свои достоинства и возможности, позволял себе временами на работу запаздывать, а после появления на подстанции он без зазрения совести исчезал из поля видимости, с глаз начальства: автомастерская электриков- аварийщиков точных маршрутов перемещения не имела, стихийно перемещалась от одного объекта к другому, и во второй половине дня могла исчезнуть и объявиться лишь утром, к распределению работ.
   Коля славил себя и как знаток боевых единоборств. В разговорах на тему мог разглагольствовать о неизвестных приемах, демонстрируя их чаще описательно, лишь намекая невыразительными жестами. При этом глаза его округлялись, на лице появлялась свирепая мина, губы кривила хищная улыбка, похожая на оскал- следствие просмотра американских боевиков, совсем недавно проникших на советский кинорынок и успешно вторгавшихся в непросвещенную действительность провинциальной глубинки. И никто даже не подозревал о его скрытых, более прозаических, но таких доходных способностях. Но - по порядку.
   О книгах у Николая тоже было мнение своеобразное: фамилий писателей он знал много, но классики не признавал, ни российской, ни зарубежной, и понятно          было человеку сведущему, что «Муму» он читал, но до «Идиота» не добрался, и
это его нимало не смущало. Участники литературных диспутов особо на своем
мнении не настаивали, так как знания имели весьма поверхностные, и Коля оставался если не победителем, то уж точно не побежденным.          
   Несколько слов о поселке. Делился он на несколько условных территорий и соответствующих им сфер влияния: в центральной части, где школа, проживала местная интеллигенция, весьма малочисленная. Здесь в двухэтажках обитали  мелкие чиновники упомянутых выше предприятий; тут была школа, и проживали учителя, несколько медработников, продавцы десятка магазинов и киосков, Домов быта и культуры. Жилища железнодорожников обрамляли здание своей станции, у комбината хлебопродуктов был свой поселок, как и у расположенной за околицей газораспределительной станции.
   Реальным центром, однако, был рассыпанный на торговом пятачке, в треугольнике, объединявшем школу, железнодорожную станцию и лесхоз, лесок, служивший своеобразным клубом, зоной отдыха, местом встреч всех местных выпивох, водителей- дальнобойщиков и работяг близлежащих предприятий, любителей отведать хмельного после напряженного трудового дня. Здесь играли в карты, травили анекдоты, обсуждали политические новости и вела задушевные беседы на семейно- бытовые темы «элита» поселка, цвет его и гордость. Не обходилось и без потасовок, но проходили они без горячности и тяжелых последствий: в формировавшихся для выпивки группках чаще сходились мужики с общими интересами и наклонностями, друзья и «соратники», связанные многолетними знакомствами и дружбой.
   Все выпивохи делились на «водочников» и «чернильщиков» – парий в выпивающем сообществе. Эта категория не котировалась из-за низких цен употребляемых ими напитков, а значит, и доходов: ну, не смогли они в данный день  и час приобрести водки, покупали «чернила» – дешевое вино, что считалось плохим тоном и всячески высмеивалось.
   У каждого «клуба» было свое место: то ли полянка, то ли корневища некогда повергнутого узловатого дерева, то ли пригорок. Мусора, кстати, граждане выпивохи за собой не оставляли, сжигали бумагу, банки закапывали, бутылки оставляли на видном месте: «санитары»- сборщики тары («пушнины») работали без перерывов и выходных. В «клубных» местах постоянно среди ветвей можно было найти стаканы, дежурившие круглосуточно.
   О нравах и обычаях «лесных братьев» можно рассказывать долго и много, сегодня предмет повествования другой.
   В моих глазах Николай пал совсем низко, когда стал хвастаться своей победой над Людой, школьницей, существом милым, нежным, похожим на цыпленка с копной золотистых волос, и воплощением сказочной Золушки в грубой суете жизни. Она была настолько тиха и беззащитна, что россказни уличного Дон-Жуана, откровенные и циничные, вызывали у меня брезгливость и отвращение к нему. Я открыто высказал свое неодобрение, он начал хамить, получил оплеуху, и наши встречи, раньше довольно частые, вовсе прекратились. Ловелас образца 19… года не возвратил мне томик с «Уловкой 22» Норберта Мейлера, о чем я сожалел, предполагая, что он книгу и не открывал.
    С его друзьями я, естественно, был знаком, в поселке все обо всех все знают, -
некоторые из его сотрудников были моими соседями. Один из них, по кличке Саля, помогал мне в строительстве и ремонте, имел навыки штукатура-
плотника – маляра, добывал стройматериалы, приносил инструменты с работы, руководил моими действиями и с удовольствием выпивал выставленную мной
бутылку вина, разглагольствовал на местную тематику, но рук не прикладывал, ограничивался только умными замечаниями, дистанционно совершенствуя мои штукатурно-малярные навыки. 
   Саля подворовывал и систематически пропивал вырученные деньги в ресторанах, уезжал на попутках вечером, возвращался невесть когда, и как ходил на работу, в каком состоянии - неизвестно. На такие выездные празднования он приглашал многих, денег не жалел, предложение его звучало нелепо: « Поедем немножко покушать картошки». Глупо звучало, но Саля гордился: придумал сам, а картошку жареную очень любил.
   Дело закончилось криминалом и отсидкой, довольно продолжительной. Салю я не видел несколько лет, почти семь или восемь.
   И тут - как гром среди ясного неба: Николая «повязали». Оказалось, что он во время вечерних объездов своих точек разработал план по обогащению себя и своих собригадников.
    Неподалеку раскинул свои владения колхоз, довольно зажиточный, где председатель не только выращивал сельхозпродукцию и доил коров, но и поставил на хорошем уровне свинокомплекс. Там откармливали хрюшек до убойного веса, а потом  мясо нарасхват сбывали  вечно голодному городу горняков и металлургов. Николай решил помочь страждущим пролетариям по- своему: ночами доблестные электрики приезжали на опустевший     комплекс    
своей «аварийкой», прослеживали передвижение сторожа по периметру ограды, выжидали, пока после обхода престарелый охранник не скрывался в конторке, и приступали к выполнению намеченного плана. Трудно себе представить, как летом сторож мог сидеть, лежать, спать или есть что- либо в закутке, где запахи «свинины» пропитали все на свете, - дух комплекса витал даже на очень далеких подходах, порывы ветра разносили миазмы по окрестностям, но на расстоянии они разбавлялись свежим, чистым луговым воздухом…
    Коля брал основную часть операции на себя, и за ночь удавалось украсть две, редко - три откормленных свинки. Забой, сбыт - тоже заботы Николая, потому он получал львиную долю прибыли.
    Наезды заканчивались гладко, работнички фермы грешили друг на друга и на начальство, когда всплывала очередная пропажа. Учет был отвратительно плох, воровали обрат, комбикорм, мясо тоже не доходило целиком до колхозных закромов… Но к печальному концу привела беспечность Николая и хвастовство. Он рассказывал ближним друзьям о «подвигах» за рюмкой, принял в свои ряды несдержанных на язык корешей. Словом, замели их, как миленьких, с поличным, из засады, организованной участковым, которому помогали еще несколько милиционеров. Ни на следствии, ни на суде Николай не рассекретил свой метод «увода» хрюшек: ведь если это животное тащить куда- то насильно, оно поднимает невообразимый визг, вырывается, может укусить, и весит, к тому же, немало?         
    А ларчик просто открывался: Николай брал жертву за задние ноги, поднимал вверх до уровня пояса и…просто толкал ее, как тачку, впереди себя. И та, под давлением собственной требухи, крови, прилившим к голове, а также напиравшего на передние ноги приличного своего веса, вынуждена была
двигаться вперед, а орать не давали возможности перечисленные выше факторы, напрочь перекрывавшие дыхание.  Против науки не попрешь!
   Николай влился в ряды зеков Советского Союза, которые ежегодно пополнялись молодыми представителями милого нашим душам поселка. После возращения из «мест не столь отдаленных» к Николаю прилипла кличка «Свинопас».
    А случай с ним парадоксальный, похож по сюжету на упомянутый мною рассказ, -  и наводит на мысль, что за знания отдельных наук тоже можно  лишиться свободы…