Любовь Ивановна в этой жизни могла рассчитывать только на себя. Родители ее рано умерли, и она ушла из школы, поступила в техникум, потом в заочный институт. На замужество ей, некрасивой, скромной и небогатой, особо надеяться не стоило, она и не надеялась, жила себе и жила. Конечно, и в ее жизни возникали встречи, и складывались обстоятельства, и мужчины время от времени случались, но все так, чепуха, мелочь, никому не нужная шушера. Ей эти мужчинки тоже были не особо нужны, и когда они исчезали, она сильно не переживала.
О детях Любовь Ивановна не беспокоилась. Нагляделась и знала: чтобы получить от детей кусок в старости, нужно всю жизнь на них батрачить. Да и то безо всяких гарантий, что получишь хоть что-нибудь путное взамен. Вон, стариков, одиноких и при живых детях, пруд пруди, да это еще в лучшем случае. В худшем же одиночество старых и немощных устранялось насильственно, и они усилиями все тех же детей и внуков отправлялись в жуткие стариковские коллективы, в пенсионерские отряды, в дома престарелых и интернаты, где жизнь хуже смерти. Так что старость хорошую все равно не получить, надо постараться сохранить то, что имеешь: спокойную, не обремененную излишними хлопотами и обязанностями жизнь. Себя Любовь Ивановна не обижала, питалась нормально, одевалась прилично, но деньги зря не тратила, откладывала, чтобы были на крайний случай.
Случай этот появился после того, как Любовь Ивановна, отработав десять лет на вредном химическом производстве, получила свою первую квартиру и переехала в нее из коммуналки. Вот тогда деньги и пригодились на обустройство быта, да еще как. Она сразу купила холодильник и телевизор, записалась в очередь на стенку, ковер и палас, сама сделала ремонт, все вылизала, ухетала, на зависть сослуживцам и соседям.
Тут и подоспели смутные времена. Все очереди нарушились, поломались, потом исчезли совсем, вместе с товарами, к которым вели. Потом товары снова появились, дорогущие, но непривычно красивые и яркие, зато исчезли деньги, причем совсем, начисто. На родном комбинате их просто прекратили платить, совершенно прекратили. Не платили годами, но люди не увольнялись, все чего-то ждали. Их держали на прежнем месте недополученные зарплаты, привычка и боязнь прогадать. Любовь Ивановна же на то, что ей задолжало ненадежное отныне государство, наплевала и, решив, что устраиваться надо, пока еще не совсем старая и пока не все места порасхватали, пошла работать в магазин, сначала в хозяйственный, потом в продуктовый.
Она старалась, вкалывала по двенадцать и даже четырнадцать часов в день, терпела, а через три года заняла должность директора и, снова сумев подкопить деньжат, вошла в долю с хозяином-армянином, запутавшимся в долгах и женщинах. Еще через пару лет она окончательно выкупила магазин и наконец-то зажила на славу. Бухгалтерию вела сама, потому что верить нынче никому нельзя, вор на воре и вором погоняет, дела свои содержала в порядке, никогда не рисковала, на себя денег почти не тратила. Вот только купила себе раздолбанную машинешку, потому что без колес ей никак нельзя, и выучилась водить, чтобы ни от какой пьяни не зависеть. Ее отговаривали: у женщин нервы и плохая координация. Но она рассудила, что шить она умеет, вязать умеет, готовить умеет, даже свинью при случае сможет заколоть, так что ее координации вполне хватит на то, что доступно болванам, которые даже пуговицу себе пришить не умеют и разыскать в собственном доме носки не могут. Ну уж, а на нервы она никогда не жаловалась.
Ее скромная квартира долгое время оставалась полупустой, и как оказалось, весьма кстати, потому что вскоре Любовь Ивановна сочла возможным сменить ее на большую. Переехав, она снова затеяла ремонт, теперь уже силами бригады таджиков, и, строго следя за вороватыми и ленивыми пройдохами, умно используя поощрения и угрозы, сумела добиться того, что уже через три месяца квартира ее заблестела, как пасхальное яичко. Теперь светлая, любимая, она ждала, чтобы ее заполнили таким же сияющими новыми вещами.
К тому времени полки магазинов были просто переполнены такими товарами, которые советским гражданам не снились, да и присниться не могли. Но Любовь Ивановна, всю жизнь умевшая справляться с соблазнами, не торопилась, желая действовать только наверняка. Теперь вечерами она подолгу сидела перед телевизором, предпочитая рекламу, рассматривала, что и как у людей, где что продается, какие где акции и скидки. Покупала и газеты объявлений, не ленилась внимательно читать, делала пометки. И только оглядевшись и составив представление обо всем, что ей требовалось, неторопливо, вдумчиво, с толком, вкусом и расстановкой приступила к покупкам.
Она и тут ни на кого не рассчитывала, по магазинам ездила одна, зная, что от советчиков никогда особого проку не бывает, только отвлекают и зря время ведут. Всякий раз долго ходила по огромным, переполненным людьми залам, смотрела как беспечные и неосторожные бездумно бросаются в долговые ямы и покупают в кредит сразу несколько вещей. Она же для себя выработала четкие принципы и правила, которым следовала неукоснительно.
Во-первых, никаких кредитов и займов, берешь чужие, отдавать свои. А сейчас не советские времена, заранее не знаешь, что случится завтра, сегодня все в порядке, а через день-другой можно найти себя под забором. Так что дудки, только наличные! И Любовь Ивановна с удовольствием расплачивалась новенькими денежками, переполненная гордостью оттого, что может позволить купить себе все, что ей необходимо, на свое, честно заработанное.
Во-вторых, следовало не лениться и перед покупкой посетить как можно больше магазинов, сравнить цены и качество продукции, не стесняясь расспрашивать продавцов и читать инструкции к товарам. Это правило она выполняла давно и свято, еще в советские времена, и могла несколько раз обойти рынок, чтобы выиграть пятачок, а то и две копейки при покупке пучка укропа. Потому что деньги любят счет, копейка рубль бережет, свой труд не считается, и не все, хорошо, что дорого стоит.
В-третьих, единовременно следовало покупать только одну вещь, потому что вторая будет куплена внезапно, необдуманно, и, скорее, всего, неправильно. Хотя иногда все же возникали ситуации, когда это правило можно было нарушить, и купить что-то в комплекте. Но и тогда необходимо на время выйти из магазина, немного прогуляться и все взвесить. Покупать нужно лишь то, чего не можешь не купить.
В-четвертых, стоило покупать только самое лучшее. Хватит уж, нажились в дерьме, хочется настоящих вещей, вон они какие, залюбуешься, дрожать начинаешь, при мысли, что такое будет стоять у тебя в доме. Да и какой прок в том, чтобы покупать китайские электрические чайники и печи, которые в лучшем случае, прослужат полгода. Нет уж, если брать, то самое-самое, японское, немецкое, в крайнем случае, французское или испанское. Никакой юго-восточной Азии, никакого Гонконга с Таиландом, только Европа и самый дальний Восток. И здесь нет никакого противоречия со вторым, потому что скупой платит дважды.
А вот мебель имело смысл приобрести отечественную, она надеж-нее, и могут, у нас, когда захотят, да еще как могут. Вон, какие вещи у нас производились, когда существовал знак качества, до сих пор люди пользуются, даже не чинили ни разу. Тем более, теперь везде совместное производство, эскизы импортные, материалы импортные, только руки наши, поэтому втрое дешевле. А лишних денег тоже не следует переплачивать, так и в трубу вылететь недолго.
И всю мебель Любовь Ивановна и в самом деле сделала на заказ, объездив с десяток дизайнерских студий, просмотрев множество образцов и тщательно рассчитав затраты. И поступила правильно, мебель получилась, как игрушка, загляденье, встала по стенам тютелька в тютельку, ни сантиметра не пропало. Кухня не хуже итальянской, и, увидев ее уже на месте сразу после сборки, Любовь Ивановна заплакала, не стесняясь мастеров. Чего уж тут стесняться, когда красота такая! Можно подумать, их бы жены не заплакали, если бы получили такие кухни, только у них их не было, нет, и не будет никогда.
Идеальная кухня потребовала идеальной посуды и идеальной техники, и Любовь Ивановна с огромным удовольствием их приобрела. Жарочный шкаф, газовая панель, вытяжка, холодильник и посудомоечная к кухне прилагались, сразу встраивались в нее. А вот чайник, комбайн, мельницу, тостер, ростер, СВЧ-печь, купила одной фирмы и одного дизайна, самые дорогие и, разумеется, безо всяких кредитов. Кухонную посуду купила в комплекте, сияющую, никелированную, с прозрачными крышками, просто произведение искусства. Пылесос, конечно, моющий, благо есть кладовка, где хранить, да еще какая кладовка, чуть поменьше ее первой комнаты в коммуналке, Стиральную – полностью автоматическую, с полным отжи-мом и сушкой. Увлажнитель воздуха, чтобы дышалось легко, и кожа не старела, ведь не старуха еще, ничего себе еще женщина. Подумав, решила установить и кондиционеры - гулять, так гулять, летние месяцы у них в городе духота несусветная. И установила приличные, но купленные с двадцати процентной скидкой, просто повезло. Так что теперь летом можно поплевывать.
Потом, не торопясь, принялась за сервизы, потому что нельзя же на такой кухне да из разномастной посуды. Столовый английский, с однотонным коричневатым пейзажем – чудо, чайный французский, с пасторальными сценами – прелесть невообразимая. Наборы бокалов для воды, вина, коньяка – мало ли, пригодятся. Многочисленные соломенные и льняные салфетки, несколько подносов, один мельхиоровый, один стеклянный, два деревянных, на ножках, для гостиной, и на подушке, для спальни, что она, побаловать себя не может?
Затем взялась за спальню и гостиную. На паркетный пол – по тол-стенному мягкому ковру, чисто шерстяному, дизайнерскому, в тон мебели. Занавески заказала в специальной студии, там все подобрали, выверили, сделали многослойные, первый слой легкий, прозрачный, кисейный, второй – тяжелый, драпированный, с ламбрекеном и кистями. Багеты купила там же, круглые, с резными наконечниками, подъемными механизмами, вешали и настраивали специалисты. К занавескам был подобран и текстиль: покрывала, подушки, думочки. Но никаких ковров на стену – мещанство, село, Средняя Азия. Ее почти европейский дом их отторгал, хотя, конечно, было немного жаль. Но правила есть правила, и Любовь Ивановна отлично это знала.
Ковры заменили картины, и Любовь Ивановна долго колебалась, какие выбрать. Те, что продавались в модных магазинах, были красивыми, но какими-то ненастоящими. Подумав, она отправилась в художественный салон и снова обратилась к профессионалу. Тут ей пришлось пойти на компромисс. То, что предложила ей хозяйка салона, дама потрясающей красоты, ей решительно не понравилось. Несомненно, что такая дама не могла не понимать толк в живописи, но полотна были слишком яркими и написаны грубыми мазками, так что и понять-то ничего было нельзя, особенно вблизи. Поскольку на картины предстояло смотреть самой Любови Ивановне, и не один год, было бы неверным покупать то, что раздражало ее глаз. И она, долго-долго выбирая из самого дорогого, остановилась на том, что было одновременно и к душе, и к мебели. Здесь тоже существовало правило: на каждой стене должно было висеть не более одной картины. Любовь Ивановна купила четыре больших, по одной в спальню и холл, и две в гостиную. Правильно развешенные по стенам, картины удивительно украшали комнаты и ей самой безумно нравились. Кроме того, как объяснила красавица хозяйка, настоящие картины всегда являются самым лучшим вложением денег, так что этой покупкой Любовь Ивановна осталась премного довольна.
Дольше всего она выбирала светильники. Ей самой нравились хрустальные, с подвесками, предмет всеобщего восхищения и зависти в советские времена. Но понимала – поезд ушел, устарели, сделаны на потребу тем, кто не перестроился, не в курсе современных тенденций. Снова проконсультировавшись со специалистами, разорилась на итальянские и не пожалела, изящество формы поражало даже ее, не привычную к легкому и совершенному. Нынче в моде был нижний свет, поэтому были куплены и подходящие настольные лампы, очень дорогие. Теперь свет мягкими потоками лился из многих источников, делая комнаты нездешними, западными, так что каждый вечер казалось, что именно сегодня канун рождества или какого-то другого замечательного праздника, которые так славно умеют праздновать там, за границами и океанами. Счета за электричество, конечно, запредельные, но уж на то, чтобы жить при свете, она, слава Богу, за-рабатывает.
Когда все хлопоты были позади, Любовь Ивановна оглядела свой новый дом, и ахнула. Этого просто не могло быть, это было просто невероятно, что отныне она будет жить в квартире, словно сошедшей с экрана телевизора, в квартире, не хуже тех, что показывают в бразильских сериалах и американских фильмах. Правда, ее квартира уступала тем в размерах, была уменьшенной копией, подобием бразильских и американских, но подобием, сохраняющим все детали, поражающим своим сходством с оригиналом. «Видели бы наши с химкомбината, соседи мои бывшие или родственники деревенские - глазам бы не поверили», - думала она, сидя на удобном диване. – «Да уж, молодец ты, Люба, поднялась, так поднялась. А гостей звать в дом надо поменьше, никогда не знаешь, чего ждать от всяких прощелыг. Да и глаз у людей дурной, особенно нынче. Дальше прихожей – никого!»
Затраты были значительными, и, стремясь компенсировать их, Любовь Ивановна с головой окунулась в работу. Однако время от времени позволяла себе небольшие праздники и хотя бы раз в неделю отправлялась по магазинам, принося оттуда подарки любимому дому. Но и здесь ограничивало правило: квартиру не следовало захламлять излишними вещами, вазочками, статуэтками там всякими, мелкими картинками. А уж какие иногда попадались хорошенькие вещички!
Но Любовь Ивановна терпела и проходила мимо, могла позволить себе купить, но не покупала, потому что знала, что пострадает тщательно продуманный и выверенный, так дорого ей стоивший ансамбль. И она сосредоточилась на покупке красивого, но необходимого, того, чему всегда найдется место в приличном доме, но что никогда не бывает лишним. Покупала барское постельное белье, на котором раньше со страху, что помнет, и заснуть бы не смогла, полотенца, стоящие, как выходное платье, разные штучки в ванную, при виде которых просто хотелось заплакать от счастья, косметические и моющие средства, наполняющие дом ароматами благополучия и достатка.
Когда было достигнуто изобилие и второстепенного, Любовь Ива-новна поняла, что самое некрасивое, что есть у нее в квартире – это она сама, и наконец-то задумала приобрести себе новую внешность, а начать решила с одежды. Да любая девчонка из ее магазина одета куда лучше нее, это куда же годится, это уже просто неприлично, ходит как школьная учительница. И здесь, по зрелому размышлению, стоило придерживаться определенного порядка и начать с того, что ближе к телу.
Любовь Ивановна долго не решалась зайти в дорогой магазин дамского белья, уж больно там было мало народу, каждый человек на виду, но все же зашла и обомлела. То, что она увидела, так сильно отличалось от того, к чему она привыкла, что впервые в жизни она потеряла здравый смысл. Ей этого не стоило носить: слишком узкие бретели, слишком прозрачное полотно, слишком много крючочков, завязочек и бантиков.
Но, погружая грубые руки в пену кружев, рассматривая невероятные фасоны и немыслимые расцветки, гладя шелк и атлас, трогая петелки и замочки, дивясь жесткости китового уса и мягкости поролона, она почувствовала, как хочет ее тело этих обворожительных вещей. «Ну и пусть, что я старая, - уговаривала она себя. – Я же не виновата, что в моей молодости ничего такого не было. Раньше ж как было: лишь бы чистенькое да теплое, а если еще и хлопчатое, то вообще, считай, повезло. А о фасонах никто и не думал. Уж кто в Москву или в Прибалтику вырывался, привозил себе штук по двадцать-тридцать, почти одинаковых, да и был рад до смерти. А последние годы – на оптовке, там, конечно, выбор больше, но на мой размер не лучше тех, советских. А тут и на меня вон какое! Что же мне, так и умереть, ничего этого не поносив? И потом, никто же не увидит. Могу же я себя побаловать, что я, не зарабатываю, что ли, на себя?»
И она взяла белое, много черного, лиловое, зеленое с розовым, красное, и еще белое, и сиреневое, и фиолетовое, и бирюзовое и напосле-док шоколадное – глаз не оторвать. Продавщицы все были молоденькие, не то, что бабы с оптовки, необыкновенно любезные, и Любовь Ивановна решила бывать здесь постоянно.
Платья, костюмы, пальто и обувь она тоже купила с нарушением почти всех правил: в самых дорогих магазинах, не справляясь предварительно о ценах, и сразу много. Зато самые лучшие, и вещи эти так украшали ее, что она впервые в жизни усомнилась в том, что некрасива. Здесь с ней все были тоже очень вежливы, но теперь она уже знала, что вежливость включена в цену покупки.
Многократно перемерив все обновки дома, Любовь Ивановна решила что дополнительные резервы перевоплощения могут открыться в парикмахерских, и, как всегда, не ошиблась. После похода в один очень известный салон, куда запись за месяц с лишним, но у одной ее девочки, Милочки, там сестра, так что ждать пришлось всего неделю, она из стареющей серой тетки с советским перманентом за пару часов превратилась в элегантную светловолосую даму с очень модной, слегка взъерошенной стрижкой, фен плюс мусс плюс воск.
Стриг и красил ее единственный в салоне молодой мужик, эпатажно нечесаный и небритый, но неповторимый и талантливый, о чем за неделю ожидания и прожужжала ей все уши Милочка.
- Он гений, бог, если попадете к нему – уйдете красавицей!
Но она чуть было не ушла страшненькой и с мокрой головой, когда услышала:
- Привыкли все ходить мандоголовыми, чтобы два раза в год химию - и без проблем. Запомни, сколько в неделю в парикмахерскую сходила, столько раз и секс. А вы два раза в год, дурищи. Волосешки пережженные, перья куриные, ты посмотри, посмотри на себя, на кого похожа. Раз бог не дал, значит, надо исправлять, раз в месяц стрижка, покраска раз в три недели максимум, не молоденькая уже, вон седина так и прет. Укладка не реже раза в неделю, лучше два.
Но опять вытерпела, не ушла. И потом все смотрела, смотрела в зеркало из-под влажной жиденькой челки, боялась, что слишком коротко, слишком непривычно, и уши открыты, и с шеи все снял, а волос и так нет, прав. И все было плохо, правда, мокрая курица, а потом вдруг стало хорошо, да так хорошо, что ахнула, не поверила своим глазам. Витя еще накладывал последние штрихи, а она уже начала благодарить, совать хорошие деньги сверху, лебезить:
- Я уж теперь только к вам, Витенька, вы уж меня не оставляйте, запишите на следующую неделю на укладку, я вас отблагодарю.
- Ладно, - смягчился Витя. – Но чтобы никакой коричневой помады. Ваш тон - зимний рассвет, номер пятьдесят шестой. И сейчас же на маникюр и к визажисту. Маникюр французский, за визажистом понаблюдай, каждый день не находишься, чтобы дома могла повторить. Ну, лады.
И небрежно взял купюру. А когда Любовь Ивановна, теперь можно просто Люба, одурев от счастья, вышла от визажиста, оглядел ее, довольно хмыкнул:
- Ну, вот, я же говорил, тебя еще драть и драть.
Впервые услышавшая комплимент от мужчины, раскрасневшаяся, в новехонькой норковой шубке, непокрытая, Любовь Ивановна выпорхнула из салона. Купить внешность оказалось проще и дешевле, чем она думала, и отныне в реестр ее обязательных покупок навсегда поместилась строчка «вид». Лицо ее с правильными бровями, глубоко очищенными порами, продуманно очерченным глазами и губами теперь выглядело лишь слегка накрашенным, ровным, естественным и только ей было известно, сколько слоев лежит под этой естественностью.
Больше всего преобразились ее руки, руки бывшего мастера хим-комбината, руки женщины, до сорока лет не слышавшей о резиновых перчатках, руки бывшей продавщицы рыбы, готовые в любой мороз опуститься в бочку с селедкой, открыть без инструмента деревянный занозистый ящик и долбить каменные рыбные тулова огромными беспощадными ножами. Теперь это были пристойные, ухоженные руки настоящей дамы, правда, немножко крупноватые, но гладкие, атласные, слегка блестящие, с дорогим маникюром. В таких руках органично смотрелась крохотная сумочка, на них можно было помещать любые украшения.
Вдоволь налюбовавшись своими руками, Любовь Ивановна жадничать не стала, а незамедлительно купила себе несколько приличных колец, несколько сережек, несколько цепочек и пару браслетов. Но надевала аккуратно, продуманно, по одному браслету, цепочке и паре колец, потому что все только и ждут от торговки, что она наденет на себя десять колец и пять цепей сразу. Нет, не тут-то было, Любовь Ивановна брала не количеством, а качеством, благо золота сейчас завались, есть очень замысловатое, изысканное, сложных фасонов, с разноцветными натуральными камушками. Свое же старое, оставшееся с советских времен золотишко с крупными красными и сиреневыми камнями, выращенными в оборонных НИИ, убрала с глаз долой. В результате всех этих действий, преобразований, тщаний и мер Любовь Ивановна оказалась не просто ничего, а даже очень ничего, врагам на зависть и себе на радость.
Теперь вечерами после правильно спланированного, тяжелого, но продуктивного рабочего дня Любовь Ивановна, вкусно отужинав на замечательной кухне, посидев перед шикарным телевизором с чашечкой дорогого чая, цепко выхватив из рекламы то, что ей хотелось бы приобрести в ближайшее время, приняв душистую ванну, отправлялась в любимую спальню и, растянувшись на шелковых простынях, блаженно засыпала от счастья.
Источник своего благосостояния, свой магазин, Любовь Ивановна холила и лелеяла не меньше чем дом и тело. Дела ее шли неплохо, хозяйкой она всегда была отменной, а свой труд не считается, и она решила расшириться. Кстати подоспевший дефолт позволил ей сделать это с минимальными затратами. Помогла и осторожность: все свои сбережения она хранила дома и в долларах, так что через пару месяцев после кризиса смогла купить второй магазин у разорившегося молодого парня. Магазин был на бойком месте, и поток средств, поступающих в копилку Любови Ивановны, сначала удвоился, потом утроился и учетверился. Денег стало так много, что она призадумалась и огляделась по сторонам.
Народ не дремал, богател и тратил. Люди не с ее носом позволяли себе дорогие покупки, залезали в долги, брали кредиты, закладывали имущество и приобретали чудесные машины, строили загородные поместья, ухитрялись оторвать себе даже что-то за рубежом, в Праге, Лондоне и на Лазурном берегу. Покупали яхты, вертолеты и самолеты, гонялись за бриллиантами и изумрудами, дарили своим женщинам шубы из шиншиллы и золотые ванны, стояли в очереди за швейцарскими часами ценой в поместье. Те, кто попроще, победнее, тоже старались не отстать и урвать свое от немереных товарных запасов: по телевизору в каждую комнату, обязательно компьютер, пусть ребенок порадуется, кожаную мебель, раньше только у членов ЦК, а мы чем хуже, холодильник до потолка, конечно, сразу не заполнить, но пусть будет, машину черную или наоборот поярче, хватит уже, наездились в серо-буро-малиновых.
Впервые за несколько лет собственные приобретения показались Любови Ивановне недостаточными и даже жалкими. Ну, что она имеет: машину, квартиру, мебель – сущие пустяки. О яхте ей, конечно, было и не мечтать, да и зачем ей яхта, но о доме стоило призадуматься, да и деньги выгоднее всего было вкладывать именно в недвижимость. Любовь Ивановна долго решала, строить ей или покупать, но тут подвернулся счастливый случай, и она приобрела себе превосходный, только что выстроенный особняк в престижном поселке с подведенными коммуникациями, с гаражом, с неплохим уже засаженным участком, с чудесным видом, с внутренней отделкой, но пустой, и совсем недорого, просто сущие пустяки, оторвала, можно сказать.
Теперь перед Любовью Ивановной развернулись совершенно иные горизонты, потому что обустроить и обставить дом, это вам не городскую квартиру, это вам не кот начхал. Она обратилась к дизайнерам и под ее неусыпным контролем через несколько месяцев дом приобрел законченный и жилой вид. Всем, конечно, не расскажешь, каких нервов и сил ей это стоило, пришлось и побегать, и пострадать, и даже поплакать, когда рабочая пьянь била, ломала, портила, уродовала и воровала.
Но все было позади, у нее был свой дом, теперь уже не меньше тех, что в фильмах. Да у них разве там дома? Стены фанерные, перегородки картонные, крыши пластиковые. А у нее – в два кирпича, под зеленой черепицей, с огромным застекленным холлом, французским окном на реку, с террасой, с чудесным видом со второго этажа, а на самом деле, с третьего, потому что есть же цоколь, да еще и подвал, а там прачечная и кладовые – с ума сойти! На сей раз пришлось отметить и новоселье, правила, значит, правила, их выполнение всегда окупается, да и нельзя всю жизнь прожить букой, знакомых появилось немало, и все приличные люди, таких не грех и в дом пустить.
Все было так славно, что Любовь Ивановну даже посетила глупая мысль: может быть, и хорошо было бы вот сейчас, на пике благополучия, в добром здравии и полном довольствии, взять и умереть, потому что лучше и представить себе нельзя, лучше и быть не может. Но умереть не давали деньги, текшие из продуктовой трубы. Они просто требовали материального воплощения, вопили о том, что может быть еще лучше, очень даже может быть. Любовь Ивановна пока не знала, как следует жить, чтобы было еще лучше, и не вполне понимала, на что еще можно потратить валом валившие деньги. Она и так жила на пределе собственной фантазии, имея то, о чем раньше даже не мечтала.
А еще через пару месяцев выяснилось, что до сих пор она имела далеко не все, потому что у нее появился жених. У нее и раньше за эти благополучные годы время от времени появлялись поклонники и воздыхатели, но она правильно оценивала себя и ситуацию, и здравый смысл всегда позволял ей вычислить нахлебника и дармоеда. И она после пары встреч, проходивших обязательно на нейтральной территории, безжалостно изгоняла тех, кто явно был неискренен и более заинтересован в ее достатке, чем в ней самой.
Новый же ее мужчина возник внезапно, но вполне объяснимо, потому что был жил по соседству. Приличный человек, бывший военный, вполне обеспеченный, вдовец. Дом, конечно, не такой шикарный, как у нее, но справный, ухоженный, в образцовом порядке. Уйдя в отставку, Сергей Викторович стал главным инженером какого-то захудалого заводика. Но заводик, давно ничего не производивший, весьма удачно располагался, выходя своими административными зданиями прямо на одну из центральных улиц.
Поглядев пару лет на происходящее, Сергей Викторович уговорил старорежимного директора сдавать в аренду заводские помещения, в результате чего на бывшем заводе мгновенно образовались несколько больших магазинов, аптека, множество мастерских и студий и огромная автомойка. Взяв праведное дело аренды в свои твердые армейские руки, Михаил Викторович без особых хлопот и на вполне законных основаниях имел теперь вполне приличный ежемесячный доход, так что заподозрить меркантильность в его матримониальных намерениях не было никаких оснований.
Да и сама Любовь Ивановна за последние год-другой превратилась во вполне привлекательную даму, о чем и твердили ей все вокруг. К тому же сорок пять – ягодка опять, и она и в самом деле чувствовала себя если и не ягодкой, то уже и не тем засохшим сучком, что раньше. Сергей Викторович оказывал соседке регулярные и достойные знаки внимания. Испросив перед утренним разъездом по службам особого разрешения, наведывался вечерами с фруктами и бутылочкой хорошего вина. Вел долгие беседы, рассказывал о своем житье-бытье, о службе, об умершей супруге, но совсем чуть-чуть, в меру.
Говорил, что одинок, что давно не видел вокруг себя женщин, спо-собных заставить затрепетать сердце воина, пока не познакомился с Любовью Ивановной, которая, положа руку все на то же трепещущее сердце, и есть его настоящий и абсолютный идеал, и он замирает от страха при мысли о том, что она могла бы так и не купить дом по соседству, и он бы никогда ее не встретил, а значит, остался бы несчастным до самой смерти.
Любовь Ивановна и не подозревала, какое удовольствие сидеть вечерами вот так, рядом с мужчиной, слушать его, понимая, что ее присутствие ему приятно. Она, конечно, и раньше знала, что люди - парные существа, но только сейчас отчетливо поняла, насколько в паре быть удобнее и приятнее.
- А знаете, дорогая Любочка, - сказал как-то раз Сергей Викторович. – Мы с вами ведем себя нерационально. По утрам мы отправляемся в город каждый на своей машине, а это неправильно. Давайте-ка я буду отвозить вас в город и забирать с работы, а по городу, если что, вы и в служебной поездите. У вас же в магазине есть служебная?
- Конечно, - улыбалась Любовь Ивановна.
- Да и не пристало таким нежным ручкам баранку крутить, не жен-ское это дело, – и Сергей Викторович брал обеими руками ладонь Любови Ивановны, смотрел со значением, медленно подносил к губам и нежно целовал. – Ну, договорились?
Разве можно было с ним не договориться? И уже на следующее утро они отправились в город вдвоем, помчались с ветерком по трассе, да под музыку Джо Дассена, выплывающую из эфира. Вечером решили встретиться в одном уличном, но приличном кафе неподалеку от ее магазина, там заодно и перекусят, попьют кофейку – и домой.
Любовь Ивановна освободилась чуть раньше, зашла в кафе, села за столик лицом к улице, заказала кофе. Весенний вечер уже спускался, и приятная нега охватила ее, заставляя смотреть на улицу и снующих туда-сюда людей, как на кадры какого-то солнечного неназойливого фильма.
Он шел медленно, явно в никуда, и остановился почти напротив нее, не торопясь, достал смятую пачку, закурил. Словно во сне, Любовь Ивановна увидела, что он молод, слегка пьян, несколько неряшлив, но очень, очень, чертовски красив. Она заворожено рассматривала его. Твердые плечи, это же так важно, какие у мужчины плечи; загорелые шею и грудь, глубоко открытые расстегнутой на несколько пуговиц рубашкой; длинные, небрежно держащие сигарету пальцы; четко вырезанные губы, тоже очень мужские, вычурные какие-то, породистые, что ли; крупный нос, длинные ресницы, выпуклые веки, высокий лоб с падающими на него темными волосами.
Она никогда не смотрела так на мужчину, но сейчас не могла за-ставить себя оторваться. Почувствовав ее взгляд, парень поднял глаза, серые, дымчатые, увидел Любовь Ивановну, слегка усмехнулся, чуть-чуть поклонился. А она рассмотрела, как появилась в этих невероятных глазах какая-то мысль, как это мысль сформировалась, окрепла и заставила своего хозяина свернуть с дороги. Испугавшись, как ребенок, так, что захотела спрятаться, убежать, она видела, как парень медленно огибает низенькую ограду, как входит под навес, как идет к ней, небрежной, слегка покачивающейся походкой, как останавливается около ее столика и что-то говорит. Она не услышала сказанного, но кивнула, а он отодвинул стул и сел напротив.
- Сколько же ему лет? – подумала она. – Наверняка не больше тридцати. Ну, и плевать, пусть говорят, что хотят, я же ничего такого.
Через десять минут, немного придя в себя, она приняла твердое и осознанное решение. Принципам нужно следовать. Лучшее так лучшее. Она купит себе этого мальчика.