Печаль печали рознь. Отчаяние может быть отчаяньем ребенка, скукой циничного человека , меланхолией шизофреника, неудачной влюбленностью подростка, безутешным горем женщины, потерявшей кошелек с деньгами. Отчаяние по звучанию похоже на причаливание.
Причаливание к тому последнему, заросшему камышом берегу, к которому приплыла Офелия.
Отчаянием может быть названо недоумение Алисы из страны чудес, недоумение, посетившее ее в тот момент, когда она стала падать в кроличью нору. О, как ты беззаботна, милая Алиса, кроткий ребенок, играющих на флейте или на шлейфе моих нервов, моих воспоминаний, снов и холодных, как августовское утро, грез. С течением времени грезы остывают, словно обед, который не съели вовремя, мечты засыхают, попросту сохнут и растрескиваются, как старая мебель. В этой рассохшейся мебели можно искать истоки любого отчаянья. Оно возникает, когда мечты откладываются в долгий ящик, когда путешествие в Лиссабон (или в Лисс), путешествие, не претендующее на достоверность, пусть даже мысленное, пусть даже совершенное в воображении, когда воображающий его на кухне занят чисткой лука, даже такое ненастоящее путешествие отменяется, когда в лесах разрешается охота на белок и лис, когда кропотливо собранные гербарии растений из несуществующих стран преданы огню высокого, высотой подобного башне костра. Отречение от призвания мечтать должно совершится многократно, и вот тогда...
Можно считать, что жизнь одержала верх. Рододендрон растет, его ничто не может остановить, огромная географическая карта в коричнево-серых тонах, с полустершейся надписью "Материк Му", тоже растет, постоянно расширяясь во все стороны и за¬нимая все больше места на стене, хотя бумага это вовсе не растение, хотя континента Му уже давно нет или даже никогда не было... Но это все только досужие домыслы фантастов, это объяснит вам любой здравомыслящий человек, ваш сосед по этажу, ваш сослуживец, ваша жена, ваш сын, наконец, а так как их много, и они будут постоянно твердить вам, что рододендроны не растут в лесной полосе, среди берез и елок, и не гуляют среди пшеницы василиски, не летают над площадью Ленина средневековые гиппогрифы, что не существует параллельных миров и времен, что карта континента Му не может расти, потому что ведь бумага не растет, что Алисы в стране чудес никогда не существовало на свете, что панцирь черепахи Тортиллы давно пылится в местном краеведческом музее, что пора бы вам, в конце концов, оставить свои нелепые донкихотские замашки... И вот, когда они долго и упорно твердят все это , вам не остается ничего другого, кроме как поверить им. Поверить им, а не себе.
Но , пусть даже и прекращается вера в несуществующий мир, Алиса все равно продолжает падать в свою нору, старательные муравьи пролдолжают строить свою Башню Слоновой Кости, известную еще под названием Вавилонской, а муравьеды не перестают терпеливо ждать их внизу. Верите вы или нет, но ваше прошлое все же иногда врывается с сумасшедшим хлопком двери в скучное настоящее и ничего не остается, кроме как остолбенеть и прислушивать¬ся к его тихому говору, осторожному и вкрадчивому, как шум морской ракушки.
И вы все равно иногда вскакиваете посреди ночи и лезете на крышу с одеялом и бродите там по самому карнизу, под острыми звездами, хотя жена и кричит вслед, что вы упадете, обязательно упадете...
И остаются все же мысли о возможном существовании нескольких параллельных времен, из которых в одном времени можно было что-то сделать не так, например, все таки сказать своей соседке по парте, что она самая красивая, а в другом времени все-таки уехать из своего унылыго города неведомо куда, в настоящее, подлинное путешествие .
И вот, глядя в осколок синего неба, заключенный в апрельской луже, начинаешь понимать, что хотя ты и пленник, это небо, твоя настоящая свобода, оно существует и ждет тебя.