Россия глазами странника

АНАТОЛИЙ  ШИМАНСКИЙ


РОССИЯ ГЛАЗАМИ СТРАННИКА


Не пленена ли бысть земля наша?
Не взяты ли грады наши?
Не поражены ли быхом горькою работою от иноплеменник?…
Взгляните на бесермен, на жидовин, среди вас сущих!
Поганы бо, закона Божия не ведуще,
Не убивают единоверых своих, не ограбляют,
Не обадят, не поклеплют, не украдут, не заспорют из-за чужого.   
Всяк поганый брата своего не предаст, но кого из них постигнет беда,
То выкуплют его и на промысел дадут ему,
А найденное в торгу  возвращают, а мы что творим, вернии?!
               
                Серапион Владимирский, проповедник, XIII век.




ПЕТЕРБУРГ

Не зря говорят, что в Петербурге климат хороший, только погода его портит. Вот и решил я много лет назад покинуть этот город в надежде найти за морями, за долами страну обетованную, с лучшими погодами, людьми и любовьями, найти новую, счастливую жизнь. Конечно же, знал я мудрость дураков, что не убежишь от себя, но я-то всего лишь пытался найти себя.  После двадцати лет жизни за границей я вновь оказался в Питере, городе моей юности. Изменился за эти годы и город, и люди его населяющие, да и я сам неизвестно к какой стране принадлежу, то ли я русский, то ли американец. Вот в этом смещенном состоянии тела и души пытаюсь я воспринять этот город и страну.
Здесь я учился в университете и аспирантуре, а потом пытался десять лет изображать из себя ученого. В этом городе познал я первую любовь и разочарование, здесь меня лишили невинности, здесь я пытался создать семью и даже зародил сына. Кажется,  любил я жену, но не долго, да и она не очень-то страдала в мое отсутствие. Праздники мы отмечали в разных компаниях, а большую часть времени я проводил с друзьями в институте, который был в окрестностях Питера, домой приезжал только на выходные. Развелись мы к обоюдному удовольствию, а вскорости уехал я в США, чтобы на людей посмотреть, да себя показать.
У нас на Руси придумали массу пословиц и поговорок, отражающих отношение народа к родине и чужбине, а сейчас - к эмиграции. Чаще они осуждают отщепенцев, ушедших из родных мест в чужие края. Тому пример: – С родной земли – умри, не сходи! - Не бери дальнюю хвалёнку, бери ближнюю хаянку!, - Чужая сторонушка нахвалом живет, а наша хайкою стоит (наверное, от слова – хаять, а не хайка – еврейка). – За морем веселье, да чужое, а у нас и горе, да свое. – Своя печаль чужой радости дороже. – Любит и нищий свое хламовище. – Ерема, Ерема! Сидел бы то дома, да точил веретена.
Но есть и противоположные мнения об отъезде на чужбину: - Степного коня на конюшне не удержишь. -  На одном месте и камень мохом обрастает. – Где дураков семья, тут ему своя земля. Ну и самая известная поговорка: – Под лежачий камень и вода не течет. Я всегда следовал этому принципу и не мог принять для себя строки из песни: - А я остаюся с тобою, родная моя сторона. Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна. Нужна мне и Африка, и Америка, и Австралия, да и Турция не помешает.
Нельзя сказать, что очень я преуспел в дальних странах, хотя и закончил еще один университет, из генетика перековался в эколога, и работал в различных фирмах Нью-Йорка и Лондона. В том благоустроенном мире ничего интересного для нас не происходит, а в России все бурлит, колотится и клекочет. 
Бросил я в Нью-Йорке все нажитое: библиотеку, мебель, картины, электронику и вернулся на Родину с тем же единственным чемоданом, с которым уезжал в эмиграцию, почитай, двадцать лет назад. За годы на чужбине изменился я, да и город уже другой. Улицы заполнены людьми новых поколений, а мои сверстники либо ушли в мир иной, либо вышли в тираж: сидят себе по домам или на дачах, пишут мемуары, либо тупо уставившись в черный ящик, смотрят мексиканские или американские телесериалы.
У меня смешанное чувство к этому городу, созданному на пустом месте волей тирана, фанатика и фантазера. Санкт-Петербурга был основан повелением Петра в день Пятидесятницы, 16-го мая 1703 года в устье Невы на острове Ени-Саари (Заячий остров), который называли также Луст-Эйланд (Веселым островом), в присутствии генералов «по прочтении молитвы на основание города и по окроплении святою водою». Сам Петр в это время инспектировал берега Ладоги на предмет постройки там обводного канала.
Остров этот был выбран не случайно, он находится у разветвления Невы на два рукава, что позволяло держать под орудийным прицелом вражеские корабли при их попытке пройти вверх по течению Невы или Большой Невки. Строго говоря, 16 мая является всего лишь  датой основания крепости, лишь 29 июня, в Петров день, в торжественной обстановке, в присутствии царя архиепископ Новгородский Иов освятил закладку внутри крепости на Заячьем острове церкви, названной в честь святых Петра и Павла. Именно с этой даты можно считать основание Петербурга, правда, учитывая разницу в 13 дней, датой основания города по новому календарю следует считать 12 июля.
Первым названием этой крепости был голландский вариант ее написания: Санкт-Питер-Бурх, по-немецки ее звали Петерсбургом и Санкт-Петербургом, на греческий манер он назывался Петрополисом, а чисто по-русски его название звучит как Град Святого Петра. Сам Петр I называл город на голландский манер Санкт-Питербургом, он и себя называл Питером, а не Петером, как это имя звучит по-немецки. Мне кажется, что народное прозвание города – Питер, наиболее соответствует его первоначальному названию.
Строился город в низине, кругом болота, топь, да зыбкая моховина. Осваивавшие эти места задолго до Петра новгородцы построили свою крепость Орешек не в устье Невы, а значительно выше ее по течению, на взгорье, где в Неву впадала речка Охта. Да и шведы, потеснившие отсюда новгородцев после подписания Столбового мира 1617 года, воздвигли крепость Ниеншанц на месте разрушенной ими русской крепости на правом берегу Невы, примерно напротив места расположения нынешнего Смольнинского собора. Уж не глупее были они Петра и знали, что земли ниже по течению Невы регулярно подвергаются наводнениям. Но его царский дуролом превозмог инженерный рассчет, логику и здравый смысл необходимые  в сооружении крепостей и городов.
Придворный шут царя Иван Алексеевич Балакирев, приехав сюда из златоглавой Москвы, залился скоморошьим хохотом при виде будущей столицы России и произнес: «В этом городе с одной стороны море, с другой – горе, с третьей – мох, а с четвертой – ох». Говорят, истина чаще глаголет устами не гениев, а юродивых. Согласно той же легенде, Петр достал свою знаменитую дубину и принялся дубасить правдолюбца, приговаривая: «Вот тебе море.… Вот тебе горе.… Вот тебе мох.… И вот тебе ох…». Нещадно бил Петр шута батогами после того как узнал о содействии того шашням своей жены с красавцем-камергером Виллимом Монсом. Любовнику отрубил голову, а шута отправил на каторжные работы.
В поэме «Медный всадник» Пушкин истолковал мысли Петра, стоявшего на брегах Невы :
Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен
Назло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно.
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе.
Вряд ли город был заложен только «назло надменному соседу»,  шведскому королю Карлу XII; ну разве можно построить что-то путное на зле? Конечно же, Пушкин фантазировал, что Петр предполагал прорубить только окно, а не дверь в Европу. Александр Сергеевич перевел здесь на русский язык фразу неаполитанца Альгаротти: «Petersbourg est la fen;tre pur la quelle la Russie regarde en Euroupe». (Петербург – окно, через которое Россия смотрит в Европу.)
Этот город-крепость был создан, прежде всего, для того, чтобы прервать шведам сообщение между Финляндией и Лифляндией (современной территорией стран Прибалтики). В отличие от Москвы, в этом городе нет ничего русского, да и не удивительно, ведь проектировали и строили его не нашедшие работы у себя на родине второстепенные европейские архитекторы, типа Леблона, Трезини, Гваренги, Растрелли, Фальконе и прочих иностранцев.
За всю нашу историю Москва сумела накопить в русском сердце чувство родины и гордости за нее, а Петербург сподобился их растратить. Наш великий историк Н.М. Карамзин писал в 1817 году: «Москва будет всегда истиной столицей России. Там средоточие Царства, всех движений торговли, промышленности, ума гражданского. Красивый, великолепный Петербург действует на государство, в смысле Просвещения, слабее Москвы, куда отцы везут детей для воспитания и люди свободные едут наслаждаться приятностями общежития». А.С. Пушкин видел причину упадка Москвы в возвышении Петербурга. Он считал, что процветание обеих столиц в нашем государстве так же неестественно, как существование двух сердец в теле человека. Правда, и на гербе России изображен мутантный орел с двумя головами, что не вполне естественно для этих хищников.
Петербург был задуман как «военная столица», и не для простых людей, а для верхушки общества, не для мелких чиновников типа Акакиев Акакиевичей Башмачкиных, а для императорских гвардейцев. Собственно, этому и посвящена поэма Пушкина: трагедии маленького человека Евгения, оказавшегося в этом граде во время наводнения. Разбушевавшаяся против творения самодержца стихия заодно губит Парашу, невесту Евгения. (Каким же неиспорченным был русский язык времен Пушкина! Ведь сейчас невозможно представить, чтобы девушку назвали Парашей.)  Евгений сходит с ума и тоже погибает. Остается в городе преследовавший его «Медный всадник», у которого одной из трех опор памятника является тот самый змей-дьявол, которого попирает Петр, но дьявол жив, поскольку без его поддержки этот бронзовый символ города может рухнуть. Жуткая здесь символика.
По сути говоря, это был первый памятник, воздвигнутый в России, на тысячелетия позже монументов Египта, Греции, Рима, да и Западной Европы. Автор так и не закончил его, уехав из России с проклятиями всем, кто мешал ему работать. Не присутствовал он и на торжественном открытии памятника Екатериной Великой. Первоначально Фальконе предполагал, что конь Петра вознесется над водной стихией, и его гранитный пьедестал был задуман в форме морской волны, по которой богоподобный Петр несется «аки по суху». Однако, обтесывавший гранитную глыбу мужик трахнул молотком по зубилу чересчур усердно и завиток волны отвалился. Осталась какая-то каменная хреновина, на которую взгромоздился всадник и все грозит, грозит, а шведам это до лампочки – живут себе припеваючи, лишившись этих болот. Вот как было бы здорово, если бы мы проиграли ту битву под Полтавой, а новую столицу Петр основал бы подальше от Швеции, где-нибудь в Крыму!
С 1712 года Петр жил в городе постоянно и велел возносить моление «о царствующем граде Санкт-Петербурге». Москва же оставалась религиозным и культурным центром России, там продолжали короновать русских царей, открыли первый в стране университет. До самого конца империи москвичи, да и сами петербуржцы называли Москву столицей, а Петербург «царствующей резиденцией». Во время первой мировой войны на волне антигерманских чувств город переименовали в Петроград. Перетрусивший войск генерала Юденича и гнева пролетариата на разруху и голод, Ленин со своей камарильей в 1918 году сбежал из города и перенес столицу России снова в Москву. Худо было петербуржцам, потерявшим столичный статус по вине Ленина, и уж совсем издевательским было после смерти первого советского сатрапа переименование города в Ленинград.
Каменный Петербург строился за счет приостановления строительства в других частях страны, так что со дня основания он вампирствовал на плоти России. В 1714 году Петр запретил в государстве «всякое каменное строение, какого бы имени ни было». Здесь же он создал благоприятные условия для торговли за счет единственного незамерзающего порта, Архангельска, где в 1718 возбранил тамошним купцам вывоз хлеба и ввоз шелка и парчи, им было разрешено экспортировать только пеньку. Когда-то процветавший торговый порт с тех пор захирел, не ведомо мне, почему в Архангельске стоит памятник этому погубителю города. Ему было неважно, что порт в Петербурге зимой работать не мог, поскольку Финский залив замерзал, а ледоколов тогда еще не придумали.
Петр называл эту болотину «святой землей» и «парадизом», то есть земным раем, зарыв в здешних трясинах десятки тысяч строителей. Для крестьян любая каторга была раем по сравнению с этой великой стройкой феодализма. Ведь за время его правления население России уменьшилось на треть. Город этот с несчастной судьбой: здесь был погублен наследник престола Алексей Петрович, убиты Петр III и Павел I, тут был предпринят декабрьский переворот 1825 года. Но это были только цветочки перед ягодками февральской и октябрьской революций 1917 года, в результате которых были уничтожены миллионы лучших людей России. А потом вокруг города сжалась удавка блокады, во время которой голодная смерть унесла жизни более миллиона ленинградцев. Сталин решил не сдавать город, чтобы сковать здесь немецкие войска и спасти таким образом Москву.
 Только в Петербурге могли существовать несчастные герои Пушкина, Гоголя и Достоевского. Вообще-то наша великая литература не создала образов счастливых героев типа французского Кола Брюньона. У нас литературные герои все мучаются, почти с удовольствием, либо мучают других. Лев Толстой с Достоевским тем и прославились, что красочно описали терзания своих ущербных героев, которые нигде не работают, ничего не создают, а все мечутся по жизни в поисках очередного греха.
Этот чиновничий город расцвел во время правления Екатерины II, укокошившей своего благоверного мужа (руками Григория Орлова),  чтобы сеть на престол. Обещала она дать своему народу свободу и конституцию, а дала свободу только дворянству, еще больше закабалив мужиков. 

РАДИЩЕВ

В годы правления Екатерины в таможенном управлении служил скромный чиновник по фамилии Радищев, проведший несколько лет в Германии, где и набрался либеральных идей. А еще у него было обостренное чувство справедливости, которое можно назвать совестью. А ведь совесть предполагает еще и любовь к ближним и убогим. Эта  христианская идея состоит в том, что мы все равны перед Богом, а Царь нам дан, чтобы претворять в жизнь деяния Божьи. Вот эти мысли он и распечатал в своей книге, обращенной, по сути говоря, к правящей императрице. Ну, и получил он от Екатерины на полную катушку. В 1791 году Радищев по дороге в сибирскую ссылку написал потомкам следующие строки:
Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду? -               
Я тот же, что я был и буду весь свой век:
Не скот, не дерево, не раб, но человек!
Дорогу проложить, где не бывало следу,
Для борзых смельчаков
И в прозе и стихах и истине я в страх
В острог Илимский еду.
Стих-то не ахтишный, весьма двусмысленный и корявый, ии-кающий; если бы у него был тогда компьютер, то указал бы автору на присутствие слишком много гласных в предпоследней строке. Для кого автор в страх и кому он дорогу проложил? Борзым смельчакам? За свою книгу «Путешествие из Петербурга в Москву» поплатился Радищев жестоко, хотя по стандартам советским жил он в Сибири просто роскошно: пробыл в комфортабельной ссылке с семьей меньше десяти лет, а ссылка не тюрьма и не трудовой лагерь. Павел ненавидел свою мамашу Екатерину, и по восшествии на престол оправдал ее врагов. Он восстановил Радищева на службе и распорядился насчет денежной компенсации страдальцу.
Отчего благополучный таможенный чиновник и дворянин решил восстать против людей своего класса, в защиту крепостных? Ведь обычно униженные и оскорбленные не пользуются симпатией угнетателей и сами устраивают им секим-башка, что они успешно делали во время крестьянских восстаний. Екатерина не зря увидела в Радищеве «бунтовщика хуже Пугачева»  Ей только было непонятно, зачем Радищев этим поступком шел на явное самоубийство. Не без оснований, она предположила, что таким образом он хотел прославиться перед потомками, что чувствуется в вышеприведенных строках, и цель была превосходно достигнута.
Уже будучи в ссылке, Радищев в своем «Письме к другу, жительствующему в Тобольске» анализировал роль отдельной личности в истории. В значительной степени эта характеристика относилась к нему самому: «Человек, рожденный с нежными чувствами, одаренный сильным воображением, побуждаемый любочестием, исторгается из среды народной. Восходит на лобное место. Все взоры на него стремятся, все ожидают с нетерпением его произречения. Его же ожидает плескание рук или посмеяние горше самой смерти. Как можно ему быть посредственным? Таков был Демосфен, таков был Цицерон, таков был Питт; таковы ныне Бурк, Фокс, Мирабо и другие». На самом-то деле первым на эшафот взошел Людовик XVI, который оказался значительно благороднее  сограждан, простив им грехи, правда, и его палачи вскоре оказались под лезвием гильотины. 
Современник Радищева, наш первый историк Николай Карамзин путешествовал по Франции во время Революции. Глядя на все ее безобразия, убедился он что любые насильственные потрясения гибельны для нации. Революции устраивает не народ, а праздные авантюристы, которые прежде всего хотят отобрать власть у существующих правителей. Карамзин был убежден, что «едва ли сотая часть» народа принимает активное действие в революции, говоря: «Мы лучше сделаем». Но ничто не проходит безнаказанно и «Республиканцы с порочными сердцами готовят себе эшафот». Гильотина отрубила головы не только королю, но и большинству пылких революционеров. 
Когда Радищев, будучи в ссылке, узнал, что во Франции осуществилась его мечта о мужиках, отрубившим голову Людовику, испугался наш первый демократ. Он покончил собой, выпив стакан азотной кислоты, так и не дождавшись Свободы, Равенства и Братства на нашей многострадальной земле. Несомненно, он вписал свое имя в историю свободомыслия в России. Радищев был предвестником декабристов, которые не в теории, а в практике решили свергнуть царя, чтобы установить демократию по французскому типу. Вряд ли новые диктаторы Пестели и Муравьевы были бы менее кровожадны, чем Ленин, Троцкий или Сталин. Историю всегда пишут народной кровью.
И вот решил я проехать по той же дороге, которую Радищев описал двести лет назад, но для этого пришлось мне прочесть его книгу, которую, естественно, я в школе не читал. Будучи натуралистом, я с удивлением прочел строки путешественника: “Зимой ли я ехал или летом, для вас, я думаю, все равно...” – ну, как же так, думаю, ведь читателю хотелось бы знать, где, когда, и на чем ехал мужик из Питера в Москву. А дальше – больше: вроде бы в Москву автор ехал, ан не доехал, закончив книгу главой о Подмосковье. Я тоже еду куда-то, и не знаю, где на самом деле окажусь.

ВСТРЕЧИ

Собираясь в дорогу, я встречался со старыми друзьями, которые еще не успели помереть и могли еще поддержать компанию. И вот как-то оказался на праздновании дня рождения моего друга, который ушел в другие измерения пять лет назад и где-то там нас поджидает. Как и в прежние времена, собрались мы на кухне, где его вдова сервировала стол для меня и двух его дочерей. А умер-то он нелепо: будучи геологом и находясь в Туркмении, Костя вышел утром по нужде, босиком. И тяпнула его в мизинец ноги маленькая змейка, эфой называемая. Укус этой змеи пострашнее гюрзового и только быстрая реакция жены, отсосавшей из ранки большую часть яда и могучий организм Кости отсрочили его смерть. Его неотложно отправили самолетом в Душанбе, а потом в Москву, где месяц продержали в больнице, подключенным к искусственной почке, привезенной когда-то из Германии для поддержания угасающей жизни нашего премьера Косыгина. Выжить-то он выжил, да только печень и почки были в хлам. Полуинвалидом Костик остался, но протянул еще с десяток лет, не соблюдая никакой диеты. Курил он только самые дешевые сигареты «Прима» без фильтра, или оставшиеся от сталинских времен папиросы «Беломорканал». Это курево выпускают табачные фабрики, принадлежащие теперь американским фирмам типа «Филипп Моррис», производят папиросы для нищих русских куряк. Помнятся строки рекламного поэта Маяковского: «Нами оставлены от старого мира только папиросы «Лира». Вот и нам оставлены от старого большевистского мира сигареты Прима, я и сам их курю, когда нет денег на трубочный табак.
Сидим мы на кухне, водку-пиво пьем, как вдруг открывается дверь и является нам солнышко в образе Нинушки. У солнышка гладкая прическа с шелковистыми волосами уложенные узлом на затылке, а лицо белое, словно никогда под солнышком не было, нос горбинкой римской, аристократической украшен. Ее васильковые глаза смотрели на меня удивленно, с трудом вспоминая мой визит в их дом, когда было ей всего лет девять, а я тоже с трудом вспоминал девчушку с косичкой, которую я  когда-то одаривал американской жвачкой. С тех пор выросла она в стройную девушку с несколько угловатыми движениями человека, еще не понимающего своего места в этой страшной жизни, где чаще человек человеку волк, чем друг.
Я пью водку, Надя балуется пивком, а Нина обходится кофе с бутербродами. Разговор вьется воспоминаниями о Косте и общих друзьях, раскиданных по белу свету, либо почивших в бозе. Нинушке скучнелось и грустнелось в нашем обществе и от разговоров о незнакомых ей дядьках и тетках, но как девочка воспитанная, она смиренно сидела за столом, задыхаясь от дыма маминых сигарет и моей трубки. Вначале я не обращал на нее внимания, увлеченный водкой и воспоминаниями, но постепенно разговор истощался, и мой взгляд все чаще останавливался на этой Лолиточке. Была она в счастливом возрасте 21 года, недавно вернулась из Москвы, где пять лет провела в секте, зарабатывая миллионы очередному проходимцу по имени Мун, объявившему себя спасителем человечества. Время там не прошло зря, по крайней мере изучила она английский язык, а также искусство общения и продажи людям картинок и цветов из пластмассы, чтобы получать деньги для развития секты этих новых коммунистов под названием мунистов. В конце концов она смогла вырваться из цепких лап сектантов, старавшихся прополоскать мозги своей паствы, и вернуться в Питер, чтобы закончить школу и приобрести какую ни на есть профессию.
Надя была ее приемной матерью, а родная мать находилась либо в психушке, либо в состоянии алкогольном, собирая на улицах бутылки вместе с другими бомжами, с которыми она регулярно устраивала оргии в своей квартире, загаженной, затараканенной до непотребства. Я поражался, как столь тепличное создание, как Нина, могло существовать в окружении такого омерзения. Достоевщина курилась в загаженной атмосфере Петербурга, и новые Сонечки Мармеладовы страдали не меньше, чем их предшественницы прошедших веков.
Несколько месяц тому назад я закончил свое путешествие с верблюдами по Австралии, а приехавши в Нью-Йорк, написал книгу «Австралия глазами русского, или почему верблюды не плюются». Там-то и возникла у меня идея путешествия из Петербурга в Москву по стопам Радищева, чтобы посмотреть, как изменилась жизнь за двести лет и кому живется весело, вольготно на Руси.
Лет десять назад проехал я на машине тем же маршрутом вместе Костей, тогда еще  жизнерадостным и любопытствующем. Тогда и обратил я внимание на следы прогресса русской деревни: вместо коромысла с двумя ведрами люди доставляют сейчас воду на двухколесных тележках в молочных бидонах, а крыши домов крыты теперь жестью или шифером, а не дранкой. Теперь крестьяне носят одежонку не кондовую, а иностранную, турецкого или китайского происхождения, а вместо треуха на голову они напяливают бейсбольные шапочки с логотипами типа California, Chicago, либо USA.
Уже в этом году, любуясь в Петербурге на праздничные фейерверки, я осознал, что все они китайского происхождения. Центр Петербрурга заполняется китайскими ресторанами и вскоре здесь возникнет Чайна-таун, китайский район подобный Нью-Йоркскому. Волна китайской экспансии медленно накатывается на Россию, начинают они фейерверками и ресторанами, но доберутся китайцы скоро и до наших печенок.
Нина проводила меня до перекрестка и остановила такси, т. к. если я сам беру тачку, стоит она мне дороже, чем обычным петербуржцам. Приходится платить за привилегию ношения шляпы с пером и ковбойских сапог. Несколько лет тому назад я решил создать для себя и других образ русского ковбоя, и непросто поддерживать должную форму, при отсутствии соответствующей материальной базы.

КОННАЯ ВЫСТАВКА

Я пригласил Нину с Надей прийти на конную выставку в Гавани, где предоставили стенд, посвященный моим путешествиям по Америке с телегой и лошадью, а также поездке на верблюдах по Австралии. Впечатление от выставки было грустным. Основными продавцами лошадей были голландцы, они же продавали сбрую и другие принадлежности конного спорта. Наши же русаки торговали импортными седлами, сбруей и химикатами. Предлагаемые ими на продажу лошади были вырождены годами небрежения, а наездниками были пьяненькие дядьки, худосочные тетки, да изможденные детки.
Меня интересовали кареты, либо телеги, подходящие для экспедиции из Петербурга в Москву, но на продажу были выставлены пролетки и сани какого-то исландско-датского происхождения и по ценам запредельным. Охранял их толстый мужик с пуком жирных волос, лохматившихся на перхотных плечах засаленного пиджака. Глаза его горели желанием денег и женщин, а со мной разговаривал он пренебрежительно, уверенный, что у меня ни того, ни другого нет и не будет.
На церемонию открытия выставки явилась команда городских чиновников, похожих статью и повадками на жирных жеребцов, вырвавшихся из стойла. Возглавлял ее вице-губернатор, типичный комсомольский вожак перековавшийся в демократы. Такие руками никогда не работают, а все нами руководят. Холеный, откормленный, с двумя подбородками на одутловатом лице и выпуклыми глазами паука, насосавшегося кровушки, он отбарабанил речугу об успехах администрации в организации выставок.
А парадом командовал депутат Думы России, явившийся на выставку в машине с мигалками на крыше и в сопровождении телохранителей и прочих шестерок. Перед микрофоном он стоял, засунув руки в карманы замшевой куртки, покачиваясь с носков на каблуки  туфель крокодиловой кожи, в глазах у него было презрение к толпе и тоска загнанной скачкой к успеху лошади. Лошадником он сделался после того как откупил в Зеленогорске пионерский лагерь и превратил его в конюшню. А начинал он карьеру ведущим телепрограммы, к тридцати годам Саша достиг того, чего большинству людей не удается и к концу жизни. Теперь он с презрением смотрел на толпу заради счастья которой он сделал карьеру и деньги. Ему было скучно, как тому Моцарту, уже написавшему все свои оперы, фуги и скерцо, но не удосужившемуся во время помереть, как тот гений.
Меня же донимал синдром похмелья и пивохотения, а в сочетании с комплексом неполноценности он образовал желание регулярно посещать буфет на галерее и заправляться напитком фирмы Степана Разина, названной в честь того самого крутого бандита, утопившего в Волге невинную княжну персидского происхождения. Этот подлюка поплатился за изуверство четвертованием, но наш народ до сих пор любит его и поет песни об удали молодецкой Стеньки-палача. Ох, поразбросались мы княжнами - уныло думал я, посасывая пенистый напиток и лениво обозревая вязко-текучую толпу внизу.
Обряженные в ковбойские одежды неуклюжие голландцы танцевали американские народные танцы, смущенно поглядывая на меня, настоящего ковбоя, а я поощрительно им кивал и пыхал своей завсегдашней трубкой, распространяя вокруг запах табака марки Кэвендиш. Привез эту фольклорную группу за собственный кошт хозяин сети магазинов по продаже сбруи Лов Мюльдер. Они регулярно собираются за соседним столом попить кофейку, поговорить на своем тарабарском языке и пообщаться со мной по-английски.
Я кормлю Нину мороженым, пою кофе, а потом выгуливаю по выставке, но должен отвлекаться на разговоры с другими лошадниками, оставляя ее без присмотра. Этим воспользовалась одна из танцовщиц, пригласила Нину к себе за стол и принялась ее охмурять рассказами о жизни в своей маленькой Голландии. Я наблюдаю за их беседой и подозреваю эту веселую собеседницу во всех тяжких грехах, включая лесбиянство и совращение малолетних. Собственно, у меня нет оснований для ревности, ведь я вижу Нину всего-то во второй раз и не знаю, кто она для меня, но чувствую ее притяжение, лишаюсь остатков благоразумия и данного себе обещания не влюбляться. Знаю достоверно, что каждая любовь имеет как начало, так и неизбежный конец, а  вот каждый раз надеюсь на невозможное.
Моя прекрасная Лолита оживленно щебетала по-английски с голландкой, я же беспокойно прохаживался в окрестностях, пытаясь подслушать, о чем они говорят. А ведь других забот было выше крыши: нужно было издавать книги об Америке и Австралии, а также готовиться к экспедиции в Москву. Я рассказал о своих планах поездки Лову Мюльдеру и тот загорелся идеей моей поездки из Петербурга в Европу.
У русских давняя традиция контактов с Европой, откуда мы ввозили мастеровых людей и технологию. Сигизмунд Герберштейн в своей книге «Записки о Московитских делах» писал, что: «Теперь государь (Василий Федорович) имеет пушечных литейщиков, немцев и итальянцев, которые, кроме пищалей и воинских орудий, льют также железные ядра, какими пользуются и наши государи, но московиты не умеют и не могут пользоваться этими ядрами в сражении... Лошади у них маленькие, холощеные, не подкованы; узда самая легкая… Лошадки их очень малы и уход за ними гораздо более небрежен, чем у нас...». Таким образом, культура разведения и ухода за лошадьми у нас и в XVI веке была не на высоте, а сейчас еще ниже, как я убедился на выставке. Вся упряжь и другие аксессуары ухода за лошадьми голландского или немецкого происхождения, да и лошади привозные.
Изрядно людей ежедневно навещало мою кабинку на конной выставке, чтобы посмотреть на фотографии моей американской лошади и австралийских верблюдов. Совсем неожиданной была встреча с Лешей Фроловым, бывшим коллегой по работе в Биологическом институте в Старом Петергофе. За прошедшие четверть века он, несомненно, сделал значительный прогресс в карьере, сделавшись главой Комитета по Экологии Санкт-Петербурга и Ленинградской области. Я же за эти годы отнюдь не продвинулся и даже значительно обрушился вниз по социальной лестнице, сделавшись бомжем, правда, международного масштаба. За эти годы не приобрел я ни семьи, ни квартиры, ни денег, ни другой частной собственности. Единственное приобретение - Свобода, которой большинство людей не обладает.
Леша приехал меня навестить в сопровождении личного шофера, выглядел солидно, авторитетно, я же по сравнению с ним был гопником, но вряд ли я ему завидовал, догадываясь, как сложно удержаться на вершине власти. Я же всегда не любил быть ни начальником, ни подчиненным. Леша пригласил меня заглянуть к нему в кабинет на площади Пролетарской Диктатуры, и я с благодарностью пообещал туда заехать, надеясь посмотреть, как перебиваются нынешние чиновники.  Правда, Леша обиделся, что я назвал его чиновником, сказавшись радетелем за блага граждан, но какой же чиновник не считает, что он работает на благо народа?
Леночка Михеева, редактор журнала «Кони Петербурга», познакомила меня с массой интересных людей, участников этой первой конной выставки в новом Петербурге. Утешало, что и в нашей стране появились люди, заботящиеся о детях-инвалидах и помогающих им жить активной жизнью. Владислав Самарский, председательствует в правлении оздоровительного конного центра «Солнечный Остров», что на Крестовском острове. Туда привозят для лечения детей больных синдромом Дауна (монголоидов) и с другими физическими и психическими нарушениями. Само общение с лошадьми, а также катание на них дает детям заряд энергии этих мощных и прекрасных животных. Называется это лечебной верховой ездой или иппотерапией. Я раньше наблюдал, как озаряются дети, поглаживая моего Ванечку, когда навещал в Америке школы для детей-инвалидов.
Лера и Герман из конноспортивной секции на конюшне в Сосновой Поляне помогали детдомовцам избежать дурного влияния улицы и привлекали их для ухода за лошадьми. Зарабатывали они на корм и содержание лошадей, катая на лошадях детей по улицам и площадям Питера.  Оклемается Россия от коммунистической летаргии и капиталистической психопатии, будут у нее и лошади породистые, и всадники голубокровные, и дети счастливые.

ИСТОРИИ

Коля Иванов, цыганский барон, пригласил меня навестить его конюшни в Поповке, где он содержал орловских рысаков. Добираться мне туда пришлось на электричке, вспоминая по дороге строки из стихов Корнея Чуковского о «человеке рассеянном с улицы Бассейной», который спрашивает у прохожих на вокзале: «Это что за остановка, Бологое или Поповка? А с платформы говорят – это город Ленинград». Город превратился снова в Петербург, а вот Поповка осталась. Разболтанная и промороженная электричка выплюнула меня на обледенелую платформу, и я присоединился к цепочке пассажиров тащившихся по скользкой тропинке к поселку. Вид его вряд ли изменился со времен «человека рассеянного»: те же деревянные избы с палисадниками, гнилые заборы из штакетника, поленицы дров и подслеповатые окна с цветами в горшках, которые отбирают у обитателей жилищ свет пасмурного неба. В дворах давно вместо коров или лошадей стоят автомобили или мотоциклы.
Цыганская часть поселка поразила меня кирпичными двух- и трехэтажными домами с большими участками, огороженными металлическими решетками с широкими воротами и гаражами для машин сплошь иностранных марок. Пригласившего меня в гости Коли на месте не оказалось, но его брат не только позвал меня к себе в дом, но и повел на конюшню, где стояло около дюжины разномастных лошадей. Орловских рысаков среди них я не нашел, видимо они были в другой конюшне, а были здесь помеси пород «тарицы» с рысаками, а также несколько «текинцев» не самой лучшей стати. Похоже, денник убирался от случая к случаю, но особенно пугала деревянная конструкция конюшни с прилегавшим к ней сенником. В случае пожара они сгорят до приезда пожарных, вместе с лошадьми.
Значительно большее впечатление на меня произвел интерьер цыганского дома построенного в английском стиле, с камином и паровым отоплением. В обширном вестибюле стояло огромное зеркало в старинной раме, а стены были увешаны роскошными коврами. Широкая лестница вела на второй этаж, где было несколько спален и две ванные, там же висел писанный маслом портрет хозяина верхом на арабском жеребце. Электронная аппаратура и телевизоры были внизу и наверху, а в кухне имелась посудомойка, большая газовая плита и вместительный холодильник с морозильником. Хозяйка, цыганка с пышными формами, одетая по-современному, в джинсовый костюм, подала на закуску к водке сало, ветчину, колбасу и горячую картошку с селедкой. В отличие от русского обычая, за столом были только мужчины, хозяин налил нам всего по паре стопок, а потом распорядился подать чаю с медом и пряниками. Его особенно интересовала жизнь в Австралии, куда он мечтал переехать всей семьей, и удивляло, зачем я там не остался. А меня больше интересовало на какие шиши были построены эти роскошные хоромы, если сам он нигде официально не работал. Саша отговорился, что овощи и фрукты у него с собственного участка, а подрабатывает он извозом на лошади, да еще пашет весной участки соседей.
Мне в это было весьма сомнительно верить, ведь не зря у нас существует грустная поговорка: «Трудом праведным не построишь палат каменных». Никогда раньше не жили цыгане в такой роскоши, еще недавно передвигались они таборами, а обитали в шатрах либо в лачугах на окраинах городов и поселков. Богатство у многих из них появилось недавно, сразу после развала СССР и образования новых государств с прозрачными границами и криминальными структурами. Для цыган, торговавших ранее только лошадьми, коврами и тряпьем и гадавшим  на улицах, открылся огромный рынок наркотиков, производимых в Средней Азии и Афганистане. С их закрытой клановой структурой общин, где всем управляют цыганские бароны, оказалось несложно связаться с поставщиками и наладить распространение наркотиков не только в крупных городах, но и в поселках России, Белоруссии и Украины. Знают они как перекинуть эту заразу и в страны Европы. Вот на этой жирной и грязной ниве вырастают эти дворцы и замки «новых цыган».
Я попрощался с гостеприимными хозяевами в надежде, что у них существует какой-то иной источник дохода, а мои домыслы не имеют под собой должной основы. Ведь цыгане создали самобытную песенную культуру и являются частью нашей русской истории и цивилизации.
Перед поездкой по стране решил я прочесть о впечатлениях иностранцев, посещавших Россию с XV века, и особенно интересной оказалась книга Адама Олеария «Описание путешествия в Московию», в которой он рассказывает о России начала XVII века. Плохо мы тогда обретались: «Жилые строения в городе построены из дерева или из скрещенных и насаженных друг на друга сосновых и еловых балок. Крыши крыты тесом, поверх которого кладут бересту, а иногда - дерн... Водой здесь никогда не тушат, а зато немедленно ломают ближайшие к пожару дома, чтобы огонь потерял свою силу и погас. Для этой надобности каждый солдат и стражник ночью должен иметь при себе топор». Одно утешительно было, что в те времена: «...иноземцы более московитов занимались выпивками, и так как нельзя было надеяться, что этот привычный и даже прирожденный порок можно было искоренить, то им дали полную свободу пить. Чтоб они, однако, дурным примером своим не заразили русских, то пьяной братии пришлось жить в одиночестве, за рекой».
А питались люди скудно: «Ежедневная пища их состоит из крупы, репы, капусты, огурцов, рыбы свежей или соленой - впрочем, в Москве преобладает грубая соленая рыба, которая иногда, из-за экономии в соли, сильно пахнет; тем не менее, они охотно едят ее... Русские умеют также приготовлять особую пищу на то время, когда они “с похмелья” или чувствуют себя нехорошо. Они разрезают жареную баранину, когда та остыла, в небольшие ломтики, вроде игральных костей, но только тоньше и шире их, смешивают их со столь же мелко нарезанными огурцами и перцем, вливают сюда смесь уксуса и огуречного рассола в равных долях и едят это кушанье ложками... У большинства не более 3 или 4 глиняных горшков и столько же глиняных и деревянных блюд. Мало видать оловянной и еще менее серебряной посуды - разве чарки для водки и меду... У очень немногих из них имеются перины; лежат они, поэтому на мягких подстилках, на соломе, на циновках или на собственной одежде. Спят они на лавках, а зимою, подобно не немцам в Лифляндии, на печи, которая устроена как у пекарей и сверху плоска. Тут лежат рядом мужчины, женщины, дети, слуги и служанки. Под печами и лавками мы у некоторых встречали кур и свиней... В России вообще народ здоровый и долговечный. Недомогают они редко, и если приходится кому слечь в постель, то среди простого народа лучшими лекарствами, даже в случае лихорадки с жаром, являются водка и чеснок».
Я здесь хочу добавить, что это народное средство и сейчас в широком употреблении. Недавно мой друг Вася Чернышев оказался в больнице, где никакие лекарства ему не помогали до тех пор, пока жена ему не принесла бутылку спирта, настоянного на чесноке. Вася поделился им с товарищем по несчастью, так же, как и он, лежавшим в реанимации. Они хорошо врезали на ночь, а утром отправились домой, здоровенькими.
Понравилось мне  в этих мемуарах описание нашего древнего обычая послеобеденной сиесты: «Русские люди высокого и низкого звания привыкли отдыхать и спать после еды в полдень. Поэтому большинство лучших лавок в полдень закрыты, и сами лавочники и мальчики их лежат и спят перед лавками. В то же время из-за полуденного отдыха нельзя говорить ни с кем из вельмож и купцов. На этом основании русские и заметили, что Лжедмитрий не русский по рождению и не сын великого князя, так как он не спал в полдень, как другие русские. Это же они вывели из того обстоятельства, что он не ходил, по русскому обычаю, часто в баню».
А мне думается, что главной ошибкой Гришки Отрепьева была любовь к Марине Мнишек, польской аристократке, словно русских баб ему мало было. Я сам когда-то влюбился в англичанку, и ничего из этого хорошего не вышло. Правда, прожив полтора года в Лондоне, научился я пить чай с молоком и сносно изъясняться по-английски. Забыл я русскую мудрость: «Кто латыни научился, тот с правого пути совратился», и прожив двадцать лет за границей, забыл я как надо жить в России. Слава богу, язык еще не забыл.
В  XVIII веке европейские интеллектуалы не воспринимали русских как равноправную нацию. Так, в беседе с Николаем Карамзиным немецкий писатель и философ Филипп Мориц высказался: «Может быть, придет такое время, в которое мы будем учиться и русскому языку, но для этого надобно вам написать что-то превосходное». А ведь действительно тогда еще Карамзин не написал свою фундаментальную «Историю государства Российского», не были еще рождены Пушкин и Лермонтов, а Лев Толстой с Федором Достоевским маячили еще в отдаленном будущем.

ЗИНА

В прошлом году я был в ошалении от любви, считая, что мне несказанно повезло, и наконец-то нашел я то единственное счастье, ту самую половинку души, которую ищут годами и столетиями, переходя из одной инкарнации в другую. Мы бродили по бело-ночному Петербургу и надеялись, что наши ночи будут бесконечными, а дни вечными и солнечными. По газонам Марсова поля прошлись мы босичком, а потом таким же манером дошли до ее дома на Большой Морской. Я должен был улетать в Нью-Йорк, чтобы подготовиться к своей экспедиции по Австралии, и мы обещали писать письма каждый день, а также быть верными друг другу до гробовой доски (уже, будучи в Мельбурне, я узнал, что там гробы теперь делают из картона).  Я обещал быть ее Одиссеем, а Зина клялась остаться моей Пенелопой, которая будет отвергать предложения прочих женихов и вечно будет меня ждать из странствий. Еще я был для Зины странствующим рыцарем Ланселотом Озерным, столь прославленным в легендах о рыцарях Круглого Стола при дворе короля Артура. Она даже величала меня Ланселотом Заокеанским. В Австралии я получил от Зины письмо с посвященным мне сонетом:
Це хлопцу гарному
От некоей дивчины.
Я - в ярости.
Есть этому причины...
И шоб тоби икнулось в эту пору,
Бредешь ли в поле,
Или движешь в гору...

А я на старом, высохшем заборе
Сказала все -
О счастье, и о горе,
Слова любви,
И прочие приветы -
ВАМ, от хохлушки, пишущей сонеты.
Я перечитывал ее три письма при свете костра и слал ответные письма электронной почтой, если оказывалась таковая в библиотеках поселков, которые проходил с верблюдами. Они согревали меня не меньше, чем пламя от веток эвкалиптовых деревьев, в кронах которых хрюкали возмущенные медведеобразные коала. Писем  больше не приходило, молчала электронная почта, только зимний дождь плетьми хлестал по моей палатке.
Вернувшись в Нью-Йорк, я позвонил Зине в Петербург и услышал ее безэмоциональный голос, холодно меня приветствовавший и сообщивший, что она уезжает в Бельгию. Оказывалось, меня никто в Петербурге не ждал, а я ведь ради нее свернул раньше времени экспедицию. Бессильная горечь и отчаяние навалились на меня, согнули кручинно, и как всякий русский, запил я горькую, и залив шары, безмысленно сиживал на берегу Гудзона, посасывая пиво Олд Инглиш, тупо упершись взглядом в частокол высоток, ограждавших крепость под названием Манхэттен. Миллионы иммигрантов прибывали в США с намереньем взять эту крепость и овладеть всеми ее сокровищами, да только мало, кому удавалось. Я давно отказался от таких честолюбивых намерений, удовлетворившись ролью наблюдателя, как бы сверху обозревающего всю тщету мирскую. Но сложно быть таковым без денег в кармане и перспектив их приобретения, да и любви без денег не бывает, вот и заменяем любовь алкоголем - себе дешевле.
Пострадав вдоволь, отправился я в Россию, чтобы хотя бы краешком глаза увидеть прежнюю любовь, заглянуть ей в глаза и спросить: «за что же ты меня так крутанула?» Встречу она назначила возле станции метро Васильеостровская, где торговала с лотка книгами. Всколыхнулось и защемило сладкой болью сердце, когда увидел я ее голубые, с бесовским блеском глаза, а она приветственно помахала мне рукой в варежке. Было студено, и одета была Зина в бесформенные ватные штаны, заправленные в бахилы, а также в бушлат китайского производства. Попытался ее мысленно раздеть, но не смог, впав в импотенцию от мысли, что кто-то другой раздевает ее ежедневно. Не больно-то ее балует новый любовник, выставляя на холод в таком отрепье, а я ведь перед отъездом ее озолотил, оставив на содержание дюжину колец американского производства Профукала, наверное, с ним, будучи в экстазе (вспомнилась шутка: что такое экстаз? - это таз, бывший в употреблении).
А ведь предупреждала Зина меня при знакомстве, что по натуре она конкубина. С трудом тогда вспомнил, что конкубинами называли в древнем Риме женщин свободного поведенья, на всякий случай переспросил: это типа гейши? Она подтвердила, рассказав о любовнике-турке, который ее содержал до тех пор, пока в ее жизни появился я. Вероятно, он и звонил регулярно, когда я жил у нее, а Зина не поднимала трубку, а я еще и гордился, что ради меня она отказалась от прежних знакомых. Правда, закрадывалась у меня мысля, что когда-нибудь и со мной подобное может произойти - не будет она отвечать на мои звонки, встретив новую оплаченную любовь.
Запало тогда у меня сердце - значит, что получается: встретился я с дорогой проституткой? Но решил срочно забыть о ее прошлом и воспринимать, как ту самую половинку души, которую вечно ищу, и только сейчас воспринял, что запрограммирована была она на измену. Нельзя такую женщину оставлять долго без присмотра, сам и виноват.
Вальяжной походкой подошел я к этой руине любви, трубкой попыхивая, ее окуривая, а она приветливо улыбалась, синими сполохами своих глаз окутывала, словно соскучилась по мне беспредельно, вечно. С трудом преодолел я любовный дурман и улыбнулся ей криво, иронически: мол, знаем мы ваши штучки-дрючки бесовские. Я протянул Зине бумажный стаканчик с горячим кофе, купленным в соседнем Макдональдсе, и задал банальный вопрос - как жизнь?: «А ничего, все хорошо, занимаюсь герудотерапией (так называется лечение посредством пиявок)». Ну, подумал, и поделом тебе из людей кровь сосать. Мне хотелось ее ненавидеть и презирать, чтобы избавиться от любовного дурмана, выбросить из жизни, но жалость преодолевала злость, и я пригласил ее перекусить в соседнем кафе. За чашкой гнусного растворимого кофе моя Пенелопа рассказала, что приняла к себе в дом мужа подруги, который вышел из тюрьмы, но был отвергнут неверной супругой, и жить ему было негде. Вспомнилось, что ее имя, Зина, произошло от греческого имени Ксения, что обозначает – Гостеприимная. Я однажды видел этого Игоря у нее дома и поразился его тюремным замашкам и жаргону. И на этого подонка променяла она своего Одиссея?! Есть женщины в русских селеньях... Я пожелал ей оставаться живой в лапах этого бандита, и отправился, солнцем не палимый, уверившись еще раз, что Россия - страна мазохистов, и нам чем хуже - тем лучше.

СПОНСОР

Мне посоветовали искать спонсора по изданию моих книг об Америке и Австралии. Ведь сейчас, если у тебя нет денег, то и сиди, не чирикай, а книги издают те, у кого есть богатые меценаты, коих я никак не мог поймать на улицах или метро, ведь они пешком не ходят и общественным транспортом не ездят. В конце-то концов один из нефтяных баронов Петербурга согласился меня принять.
Офис нувориша оказался на третьем этаже и над дверью была установлена видеокамера, чтобы секретарша на пульте могла обозревать всех входящих. Рядом с ней сидел мордастый охранник, проверивший мои документы и велевший ждать босса в приемной. Предложили пить кофе и читать старые журналы. Через несколько минут из-за двери показался пьяненький и лысенький мужичок лет пятидесяти и обещал принять меня через полчаса, а пока он был занят угощением важных гостей, отмечавших издание книги о мореплавателях. Из-за двери раздавались тосты, а секретарша с охранником по очереди бегали в кафе за водкой и пивом.
Наконец хозяин решил пригласить меня в офис и познакомил с гостями, вице- и контр-адмиралом в отставке. Это были солидные мужики далеко за 70, но крепкие на водку и пиво, хозяин рядом с ними выглядел плюгавеньким, и мелким бесом вертелся перед адмиралами, сам-то он дослужился только до звания капитана второго ранга. Они вспоминали те славные времена, когда выводили в поход атомные подводные лодки с натриевым охлаждением реакторов, отслеживали американские подлодки и получали награды за перехваты противников. А хозяин еще пригласил в компанию своего бывшего сослуживца и вспоминал те времена, когда был командиром Боевой Части номер 5 (БЧ-5) на их подлодке и по совместительству - сексотом. Он спросил своего бывшего сослуживца, знал ли тот о тайной службе командира БЧ или хотя бы догадывался об этом. Коллега удивленно качал головой, только сейчас узнав, что капитан второго ранга был сотрудником ГРУ. А тому уже не надо было ничего скрывать, и произнес он тост за президента Путина, заслуженного офицера Главного Разведывательного Управления, шпионившего за сослуживцами, а также работавшего резидентом в Германии.
Наш хозяин заявил, что наконец-то во главе России стал свой человек, и теперь окончательно власть перешла в руки разведчиков, то бишь - сексотов. Адмиралы почему-то с энтузиазмом поддержали тост, и оставалось предположить, что и они когда-то были секретными агентами. Хозяин только что вернулся из Москвы и с гордостью продемонстрировал нам красную книжечку Почетного Гражданина России. Чем же прославил Россию этот сексот, работающий на ниве мафиозного бизнеса поставок бензина и автомобильных запчастей?
Но особенно поразил меня проект нашего хозяина по установке в Петербурге памятника генералу Власову, сдавшему в плен солдат Второй ударной армии. Его коллеги, КГБ-шники, ГРУ-шники и СМЕРШ-ники вылавливали и расстреливали солдат той армии, а теперь они же, палачи, устанавливают своим жертвам памятник. Ворочаются, наверное, в гробах солдатики, ими порешенные. Скоро поставят памятники всем сотрудникам КГБ и ГРУ, переметнувшимся на Запад: Гузенко, Гордиевскому, Калугину и другим. Дойдет очередь и до опричников типа Малюты Скуратова, Дзержинского, Ягоды, Ежова, Берия и иже с ними. Нет, не будет этот сексот моим меценатом, не нужны мне его грязные деньги.
Леночка, редактор журнала «Кони Петербурга», выслушав подробности моей встречи с новым русским, сказала, что пусть эти бывшие сексоты считают себя хозяевами жизни. Помимо их существуют еще и порядочные люди, обыкновенные русские, которые есть соль и пот земли нашей, а эта накипь исчезнет, перекипит, в осадок падет. Ох, как мне хотелось бы в это верить!
Мое поколение разбросано сейчас по странам и континентам, а оставшиеся в Питере мужики, окончательно завязали с выпивкой, либо превратились в алкоголиков, так что  мне, умеренному бражнику, и выпить-то не с кем. Шокирующей была для меня встреча с сокурсником, который давно съехал в пригород Питера и был крупной шишкой на атомной электростанции. Приехав в Сосновый Бор, чтобы отметить его день рождения, я нашел Андрюху уже пьяным до того, как сели за стол. Он продемонстрировал коллекцию икон и предложил их купить, чем поразил меня изрядно: ну откель у меня 50 тысяч долларов на их приобретение?! Потом Андрюха заявил, что есть у него персональное соглашение с Богом, который согласился прибрать его в лучший мир. Обещал господь также, что перед смертью Андрей по хорошей цене продаст коллекцию и оставит деньги дочкам.
А проблем у него было выше крыши: младшая дочь жила с родителями, нигде не учась и не работая, а старшая рвалась в лучший мир и нанялась в какую-то туристическую компанию, отправившую ее на работу в Неаполь. Оттуда она дважды в неделю звонила родителям, рассказывая им, как ей там хорошо, но не сообщала, в чем же ее работа состоит. Можно было догадаться, что работает она путаной, дешевой проституткой, т.к. никакой другой профессии не имела, иностранными языками не владела, да и умишком была не богата.
Андрюха рыдал пьяными слезами по своей непутевой кровиночке, да еще надеялся на то, что не подхватит она венерических болезней или СПИДа. Находясь в бессознанке, он просил меня найти в Питере профессионального килера, который смог бы его убить, а сам Андрюха к тому времени застраховался бы на крупную сумму, которая осталась бы по наследству дочерям.
Этот бред мне пришлось выслушивать в течение всего вечера, а его мамаша тоже подливала масла в огонь божьей любви. Оказалось, что ее персональным заступником был Святой Николай, которому она молилась всякий раз, когда случались с ней неприятности. Однажды потеряла она золотой перстень и два дня возносила молитвы своему святому, который в конце-то концов к ней прислушался и указал ей во сне, что перстень находится в складке дивана, где она пресловутый перстень и нашла. Теперь она молила Святого Николая, чтобы тот дал больше денег внучке в Италии, не догадываясь, что для той это означало обслужить больше клиентов за ночь. Блажены нищие духом.

ПРЕЗИДЕНТ

Меня приютил в своем офисе старинный приятель по университету Вася. В шестидесятых годах учился я на  биолого-почвенном факультете, а он на мат-мехе. При нашей первой встрече поразил меня пророческий его вид, с глубоко посаженными, светящимися внутренним светом глазами и горбоносым орлиным профилем. Вася приехал из глубинки Сибири, чтобы завоевать Питер, как сделали это когда-то Ленин, Керенский и Троцкий. Он тоже хотел сделаться диктатором для того, чтобы насильственным путем исправить ошибки своих предшественников в управлении народом.
Были времена придурочного псевдолиберала Никиты Хрущева, и многие надеялись, что начиналась новая эра в истории нашей страны, и мира. Мы даже не убоялись послать поздравительную телеграмму вновь избранному президенту США Джону Кеннеди. Слава богу, из университета не поперли, но выговор сделали изрядный и внесли в черный список Первого отдела университета. Но зато можно было беспрепятственно славить и слать поздравительные телеграммы Фиделю Кастро и выйти с праздничной демонстрацией на Дворцовую площадь, чтобы отметить запуск первого космонавта, Юрия Гагарина.
Возглавили университетскую колонну Вася и мой однокашник Казимир Лавринович, ну и я по дурости присоединился в качестве быдла к демонстрации. Это была моя первая и последняя в жизни демонстрация, где я понял, что толпа - это черная и гнусная сила, участники которой превращаются в скотов и творят то, что в одиночку они никогда бы не совершили. Толпа бурлила потоками и течениями, завихрялась и затаптывала тех, кто терял равновесие либо сознание и оказывался у нее под ногами, истерически кричали женщины, мужской мат разбавлялся детским визгом. Люди теряли обувь и части одежды, а выступавшая на подиуме возле Александровской колонны певичка кричала: «Подонки, быдло, что же вы делаете, ведь ребенка по мостовой размазали». В садике около Зимнего дворца подонки насиловали девушку.
Я тогда выбрался из толпы почти невредимым, но приобрел стойкий комплекс клаустрофобии, и с тех пор неуютно чувствую в компании даже нескольких человек. Приходя в кофейню или ресторан, я ищу места в углу или стены, так, чтобы защищена была спина. Вася после этой демонстрации заявил, что толпой нужно управлять, ей нужен диктатор, и он решил быть оным.
Вскоре скинули Хрущева, и на следующий день во дворе Двенадцати Коллегий университета я наблюдал жиденькую группку студентов с плакатиками: «Дайте слово Никите, Узурпаторы». Дойдя до набережной, студенты скрутили плакатики и рассосались в толпе. Так закончилась Эра Хруща, и начался Брежневский Застой.
Мы организовали партию «Фонаризации большевиков», задачей которой было вешанье коммунистов на фонарных столбах, после того, как мы под водительством Василия Ивановича возьмем власть. Я должен был навербовать роту автоматчиков, да только не знал, где эти автоматы взять, не говоря уж о самих революционерах. Стрелял я всего дважды, да и то из старой «берданки». Набралось нас всего человек десять, включая подсадного сексота. Он вскоре нас и заложил, после чего КГБ арестовало Васю и еще двоих членов организации, а остальных начали таскать на допросы в Большой Дом на Литейном проспекте.
Первая встреча с ка-гэ-бе-шником произошла у меня дома, когда мне позвонили в дверь и в глазок я увидел мужика в штатском, который показал мне красную книжечку на имя майора Ильина. Я уже ждал ареста, но майор заявил, что пришел просто познакомиться. Мужчиной он был представительным, в длинном пальто, папахе и полусапожках югославского производства. Проходя на кухню через тесную прихожую, он показал на таблицу с родословной российских царей и спросил, насколько серьезно я занимаюсь монархической историей. Засмущавшись, я вякнул, что купил этот календарь на книжном рынке (тогда их регулярно разгоняли). Он хмыкнул и острым взглядом шпика зыркнул в комнату, но не зашел. Я даже предложил майору чайку, но тот тактично отказался, а затем почему-то спросил о моих семейных проблемах. В комнату я его не пригласил, а он даже не настаивал, только напомнил, что жена у меня коммунистка, а вот я занимаюсь диссидентством. Почему-то он меня не арестовал, а только пригласил через пару дней прийти на допрос в Большой дом, где меня будет ждать пропуск.
С содроганием в органах приблизился я к мрачному серому зданию, построенному незадолго перед войной архитектором Троцким, однофамильцем главного врага Сталина. Сюда свозили тысячи обвиняемых по делу убийства С. М. Кирова 1934 года, жертв процессов 1937 года и Ленинградского дела 1946 года. Здесь пытали литературоведа Иванова-Разумника, Мандельштама и Хармса, сюда приходила Анна Ахматова узнать о судьбе сына Льва Гумилева и стояла в очереди женщин в надежде переслать передачу. Здесь сочинялись строки ее «Реквиема». Даже во время Блокады эта мясорубка продолжала работать. Неужто и мне отсюда дорога в лагерь или тюрьму?
Вход для подследственных был с улицы Войнова, которой с тех пор вернули название Шпалерной, где у меня забрали паспорт и выдали разовый пропуск, а прапорщик повел меня по бесконечным коридорам с ковровыми дорожками кровавого окраса. В кабинетных окнах выходивших на Шпалерную почему-то не оказалось решеток, а за столом сидел следователь лет тридцати в модном костюме без галстука. На уголке стола пристроился еще один сотрудник во входивших тогда в моду джинсах. Прочтя до этого «Архипелаг ГУЛАГ», я ожидал направленную в лицо настольную лампу и удара по почкам, но они приветственно улыбнулись, приглашая сесть на табурет посреди кабинета. Первым начал допрос как бы второстепенный, угловой гебэшник: «Здравствуйте, Анатолий Михайлович, а мы ведь с вами встречались в Зоологическом институте». Я тотчас же вспомнил шустрого парня на нашей аспирантской пьянке в компании с ребятами с философского факультета университета. Тогда, кажется, мы обсуждали что первичное: материя или энергия, по сути говоря, эта дискуссия по результативности была равносильно спору, было ли вначале мироздания яйцо, либо курица. С точки зрения религиозной, конечно же это была курица или бог создавший Землю, с астрофизической же - яйцо или точка взрыва Вселенной.
Насколько помню, все подобные мероприятия заканчивались под девизом – истина все-таки в вине (in vino veritus). Оказывается, давно уж за нами следили эти ищейки, были они и на философских семинарах, и на занятиях по йоге, и на тренировках по дзю-до, таковым сексотом был и будущий президент Путин.
И началось иезуитское выворачивание рук: - а где вы встречались, с кем были, кто выступал с лекцией, что читали, у кого брали книги, где брали сторонников? При этом хозяин кабинета заявил: «Мы не собираемся скурпулезно анализировать детали вашей деятельности, хочется только понять ее цель и методы». Услышав эту фразу, я несколько прибодрился: авось в этом интеллектуальном поединке у меня есть шанс, ведь этот шпик не очень-то грамотен и даже не знает, что правильно нужно говорить не скурпулезно, а скрупулезно.
На допросе я выбрал примитивную тактику несознанки: приходил я на встречи лишь ради компании и выпивки, так что ничего не мог запомнить из того, что происходило на пьянках. Сам-то я философией не занимался, человек я мирный и даже в армии не служил. И потянулись допросы, со сменой следователей по контрасту: одни были либеральны и елейны, другие же жестки и напористы. На время обеда меня отпускали на улицу, где в соседнем кафе на Литейном мог я выпить пива и съесть порцию пельменей. Вечером отпускали меня домой, назначая следующую дату допроса. Слава богу, не пытали, а то бы я все рассказал, но в сексоты завербовать пытались, грозя в противном случае не дать мне защитить диссертацию по генетике ящериц. Не удалось подлюкам меня завербовать. Пользуясь тем, что с меня не взяли подписку о невыезде, исхитрился я под чужой фамилией сбежать от следствия в геологическую экспедицию. Вернулся в Питер я уже после суда, по приговору которого Васю засадили на три года в психушку, с распространенным тогда диагнозом вялотекущей шизофрении. Только личное обаяние и охмурение докторши помогли ему выйти из больницы без особых нарушений психики. Она, как лечащий врач, запретила давать Васе психотропные лекарства, так как они разрушали его почки.
После психушки Васю на работу никто не брал, вот и обратился он за помощью к тем, кто его сажал. КГБ распорядилось полиграфическому институту взять его на работу, но забыл Вася с тех пор об освобождении народа от ярма большевизма. Я думаю, что мы не столько беспокоились тогда о судьбе и счастье народа, сколько о своей роли в этой процессе. Известно же, что путь в ад умощен благими намерениями. Гитлер и Ленин также пеклись о счастье своих народов, да и ныне правящие нами подонки любят Россию больше нас, поэтому и грабят во имя счастья нашего.
Вася преподавал в институтах, печатался в литературном журнале «Часы», влюблялся в девочек и ждал своего часа. Перестройка и гласность обрушились на него, как и на всех, неожиданно, но вскоре он оправился и организовал издательство «Глагол», а также открыл благотворительный фонд «Храмы России». По началу все шло хорошо и даже прекрасно: кроме издания «Радзивиловской летописи» и «Храмов Петербурга», он выпустил много других интересных книг, а также трехтомник своих сочинений.
Однако не был он бизнесменом, а новым русским задолжал 300 тысяч долларов и вынужден был несколько лет скрываться от кредиторов; незнамо как и выжил. Я приехал в Питер, когда он практически отошел от дел и передал бразды правления фондом сыну Митеньке, сам же решил баллотироваться в президенты России. Неймется постаревшему диктатору, но подрастает новое поколение, и Митенька тоже планировал участие в президентской гонке. Мы даже организовали инициативную группу по выдвижению его в президенты России. Оставалось только собрать полмиллиона подписей, да еще иметь парочку миллионов долларов на предвыборную кампанию. Конечно же, не верил я в его успех - приличным людям в России путь в политику заказан,  да и денег нет.
У меня нет склонности заниматься геополитикой, но бессильной яростью колотился я, когда самолеты НАТО безнаказанно бомбили Сербию, брошенную на произвол российскими политиканами. Столетиями помогала ей Россия отстоять независимость от Турции, а потом от Австрии, а теперь мы вякнуть боимся, повязанные долгами и трусостью. Я решил вернуться в Россию, чтобы организовать партию «Славянское Единство» и помочь хотя бы своими книгами замордованным славянам.
Фридрих Энгельс интересовался языком и историей России лишь с целью развала империи, чтобы позволить западноевропейскому пролетариату взять власть в свои руки. По сему поводу он писал: « Падение русского царизма, уничтожение Российской империи является, стало быть, одним из первых условий победы немецкого пролетариата». У него было презрительное отношение к славянам словно к второсортному зтносу. В частном письме он позволил себе следующие высказывания: «Вы могли бы спросить, неужели я не питаю никаких симпатий к славянским народам? В самом деле, - чертовски мало…я не могу интересоваться их непосредственным, немедленным освобождением, они остаются нашими прямыми врагами…Славяне, которые до сих пор не только ничего не сделали для Европы и ее развития, а являются ее тормозом». Его призрак коммунизма вначале бродил только по Европе, а в Россию не заглядывал. Не удивительно, что после его смерти Ленин написал: «Русские революционеры потеряли в нем лучшего друга», но другом России Энгельс никогда не был. Призрак коммунизма Ленин в пломбированном немецком вагоне перевез в Россию.
После проезда из Петербурга в Москву на лошадях с каретой, я планировал отправиться из Москвы в Голландию тем же маршрутом, которым ехало в 1697 году Первое Посольство Петра Великого. Эта поездка осталась в памяти многих европейцев. Руссо в своем труде «Общественный контракт» (Du Contract sociale, livre II, chap. VIII.) писал об этой поездке: «Русские никогда не будут действительно цивилизованы, потому что они были цивилизованы слишком рано. У Петра был гений подражательный; он не имел истинного гения, того, который творит и делает все из ничего. Некоторые его дела были хороши, но в большинстве они были неуместны. Он видел, что его народ – варварский, но не видел, что он не созрел для цивилизации; он захотел цивилизовать его, тогда как следовало только воспитать его для войн. Он хотел сразу создать немцев, англичан, тогда как следовало прежде всего создать русских; он помешал своим подданным стать когда-либо тем, чем они могли бы быть, убеждая их в том, что они уже то, чем они не были».
А Петр вводил в России новшества типа соления рыбы (до него ее только морозили, или вялили), покрытия крыш подобием шифера или черепицы вместо дранки. Он внедрил в употребление ручные пилы, учит крестьян вязать пеньку и обрабатывать кожу не дегтем, а по-европейски, скипидаром. В Прибалтике он нашел, что: «…у мужиков обычай есть, что вместо серпов хлеб снимать малыми косами со граблями, что пред нашими серпами гораздо скорее и выгоднее, что средний работник за 10 человек сработает; того для, сыскать таких людей из здешних мужиков (т.е. лифляндских и курляндских) по нескольку человек для обучения, послали мы отсель в наши хлебородные города с такими косами и граблями, с нарочными посланными офицерами». Одному из офицеров он добавил инструкцию: «Принять тебе здешних мужиков 9 человек и ехать с ними в Тамбов с поспешанием, дабы можно было с ними поспеть к тому времени, как начинают первый хлеб снимать и будучи дорогою их беречь, дабы не разбежались». Прусский император Фридрих Великий верно определил роль Петра в преобразовании России: «Это была азотная кислота, которая поедала железо». Но результатом такой реакции бывает ржавчина.  На самом-то деле был он «царской водкой», которая растворяет даже золото, не говоря уж о человеческой плоти.
Этот жуткий сатрап и сыноубийца в своей хозяйственной деятельности мне напоминает Бенджамина Франклина, американского ученого и политика, который столетием позже учил своих соотечественников использованию при пахоте предплужников и нашел оптимальный угол лезвия плуга. Но то, что «немцу» хорошо, то русскому смерть. Наши крестьяне до сих пор не освоили уборку зерновых с косой и маленькими грабельками, укладывающими стебли параллельно. У нас и сейчас в ходу примитивная коса без выгиба на косовище облегчающего косьбу, называется она «литовкой», - от тех литовских кос, привезенных офицерами Петра из Лифляндии.
На картине художника Саврасова «Жатва», написанной через полтора столетия после смерти Петра, мы видим крестьянок на жнивье с серпами и никаких тебе кос. Сейчас хорошую косу-«литовку» в скобяных магазинах не найти, но серпы в продаже бывают. Нет в продаже и стиральных досок, а империалисты производят до сих пор стиральные доски для африканских стран, где воды мало, а детей много.
Злоязычный де Кюстин вспоминал в своей книге страшное выражение Вольтера или Дидро: «русские сгнили, не дозрев». Маркиз, критикуя Россию, забыл упомянуть, сколько зла ей принесло нашествие Наполеона. Забыл он о сожженных и разоренных деревнях и городах, о расстрелянных крестьянах, изнасилованных крестьянках и оскверненных церквях. Он позабыл также о геноциде, устроенном наполеоновской армией в Испании, и о предательстве польских легионеров. Забыл он также и о кровавых расправах национальной гвардии над собственным народом в Вандее. А впереди было трусливое поведение французов и поражение их армии в войне с Пруссией 1870 года, во Второй мировой войне и во Вьетнаме.
Терпя поражение за поражением во время Первой мировой войны, французы уговорили царя отправить русский корпус на помощь своим войскам под Седаном. Позор поражения и капитуляции Франции в начале Второй мировой войны был усугублен коллаборационистской ее политикой во главе марионеточного правительства маршала Петэна. Опереточный глава Сопротивления, генерал Де Голь, был всего лишь пешкой в руках американского командующего Эйзенхауэра, который разрешил французским войскам первыми войти в освобожденный от немцев Париж. После той войны французы не долго ощущали комплекс неполноценности – нищие духом сраму не имут.
Да и другие народы Европы, оказавшиеся под пятой немецкой оккупации, не очень были расстроены своим рабским положением. Во Франции хотя бы существовали партизаны «маки», но в Бельгии, Голландии, Дании и других оккупированных странах даже этого не было. Они слишком дорожили своим материальным положением, чтобы сопротивляться поработителям.
Посетивший Россию в 1858 году Александр Дюма, автор «Трех мушкетеров», «Графа Монтекристо», «Королевы Марго» и массы других бестселлеров середины XIX века, издал три тома своих мемуаров о современной ему России. Обжегшись на маркизе де Кюстине, который изобразил наше отечество в черных красках, царская администрация взяла эту французскую знаменитость в тесные объятия. За ним было учрежден негласный надзор III-го отделения императорской канцелярии и оказано было ему всеми официальными лицами беспримерное гостеприимство. Устроили ему даже показательное сражение с воинствующими чеченцами, последователями Шамиля. Жаловался он, правда, на клопов и отсутствие европейского комфорта, но, в общем, впечатление его о России было благоприятным. Несомненно, иностранцы принимали Россию за страну второго сорта, Колосса на глиняных ногах, да ведь так оно и было.
Мы с Васей часто обсуждали судьбу России. Наверное, роковой ошибкой для нас было принятие православной религии от умиравшей Византийской империи. Своими консервативными догматами православие отгородило нас от остальной Европы. Наиболее развитыми оказались страны, принявшие протестантство: Голландия, Англия, Германия, США, католические страны Европы оказались на втором месте, а из православных стран только Греция смогла за последние десятилетия выцарапаться из нищеты.
Василий Иванович набрал всего пять человек в свой избирательный список на выборы президента, но есть у него сын, да и внучка подрастает. Я посоветовал ему податься в президенты общества бывших политзаключенных, правда, в России их почти не осталось: перебралось большинство в Израиль и США.

НИНА

Странные отношения установились у меня с Ниной. Разница в возрасте у нас изрядная, но общаться нам с ней легко и просто. Впервые я увидел эту девчушку, когда в 1991 году приехал навестить своего приятеля и привез его дочкам в подарок жвачку. Он к тому времени удочерил дочку своей новой жены, а потом приютили Нину, отец которой погиб, испытывая новую модель истребителя. Мать же регулярно оказывалась в сумасшедшем доме, и некому было присматривать за восьмилетней крошкой. Так и осталась она у них жить, а мать, напившись в сосиску, иногда приходила к ним скандалить и требовать деньги на бутылку, а иначе грозилась забрать свою кровиночку. Получив деньги, она отправлялась восвояси, где ее ждали приятели-бомжи, с которыми она и керосинила большую часть времени. Их главным источником дохода были пустые бутылки, пропитание они находили в контейнерах для мусора, а летом и осенью очищали огороды сопредельного садоводства.
Достигнув пятнадцати, Нина бросила школу и решила присоседиться к  секте кришнаитов, красочными группами разгуливавшими по улицам Питера. Ей нравились их красные одежды и громкая индийская музыка, сопровождаемая пением: Хари Кришна, хари, хари. Хари Рама, хари, хари! Если повторять этот гимн сотни раз, то впадаешь в такой экстаз, что и наркотики не нужны. Нина приходила с такими же энтузиастами на Невский проспект около Гостиного Двора и часами распевала этот гимн каким-то индийским богам Кришне и Раме.
Вскоре ей надоел этот ритм, и Нина перешла в секту Муна, новоявленного святого из Кореи, которой открыл отделение секты в Москве. Нина приехала туда, поселилась в общежитии секты и погрузилась в программу прополаскивания мозгов и зарабатывания денег на нужды секты путем продажи дешевых картин лопоухим русакам. Ей даже обещали при хорошем поведении устроить поездку в США, где была возможность выйти замуж за подобного же муниста. В Москве же мунисты жили как праведные коммунисты - без денег и личной собственности. Все заработанные деньги оставались личному представителю Муна, который выдавал сектантам на насущные нужды по шесть рублей в день. Специальный комитет подбирал будущие супружеские пары и регулярно устраивал коллективные бракосочетания, благословляемые великим Муном.
Ее уже сфотографировали и взяли необходимые анализы, чтобы подобрать соответствующего жениха, когда Нина возмутилась тем, что кто-то за нее решает ее судьбу. Уйдя из общежития, она с неделю ночевала на улицах Москвы в надежде найти какую-либо работу, но без прописки никуда не брали. Ведь известно - Москва слезам не верит. Пришлось вернуться в Петербург к безумной матушке и безалаберной сестрице. К тому времени ее приемный отец помер, а приемная мать хоть и рада была ее видеть, но сама с трудом сводила концы с концами. Я  встретил Нину, когда она училась в 12 классе вечерней школы.
Я был смертельно одинок в этом огромном городе и никому не нужен, и вдруг встретил дочку старинного, но уже покойного друга, которому был благодарен за поддержку в студенческие годы. Каким-то образом я его отблагодарил, устроив ему автомобильную поездку вокруг США, и все встреченные нами американцы проникались к нему  большой симпатией к нему, хотя и не говорил Костик по-английски. Такие натуры доминируют в любом окружении и достаточно было лишь тембра голоса и манер поведения, чтобы показать окружающим, что потомок княжеского рода не обязан рассказывать о своем генеалогическом дереве. А еще Костик был превосходным художником-анималистом и зарабатывал на жизнь иллюстрированием книг, восхищался я также его рассказами, но, к сожалению, он их нигде не публиковал.
Нина восприняла от Кости легкость восприятия жизни с иронически-снисходительном отношением к людям. Мне интересно было с ней болтать о чем угодно, причем, интуиция ее компенсировала отсутствие знаний, но знала она в несколько раз больше, чем я знал, будучи в ее возрасте. Она еще не знала, чем займется в будущей жизни, ее утомляли точные науки, но нравились импровизации, так что дорога ей была в филологи или НЛО-логи, да и сама была она непознанным летающим объектом.
После смерти Кости она нашла пристанище в доме его приятеля, дяди Саши, у которого не было своей семьи и детей, а ему хотелось передать кому-то все накопленные за жизнь знания. На выходные она ездила к нему в гости, и они направлялись в походы по окрестностям Питера, а дорогой он рассказывал ей об архитектуре и парках Петергофа, Стрельни, Ораниенбаума и Озерков. Он знал все названия деревьев, кустарников и трав, а также птиц и мелких зверюшек. На привалах они доставали заранее заготовленные бутерброды, и дядя Саша рассказывал Нине о своем прошлом военного моряка. Ему так ни разу и не привелось побывать ни в одной зарубежной стране, кроме Болгарии, о которой пелось когда-то: «… хороша страна Болгария, а Россия - лучше всех». Мечтал он об Америке, Канаде, Австралии и других странах, а чтобы чувствовать там комфортно, всю жизнь изучал английский язык. Он объездил на мотоцикле всю Россию, но душа рвалась в неведомые страны, о которых он только читал книги и смотрел фильмы.
Выйдя на пенсию, дядя Саша уже не надеялся попасть не только в дальнее, но и в ближнее зарубежье и посвящал свою воспитанницу в свои мечты, делясь всеми знаниями, приобретенными за долгую и одинокую жизнь. Он так и не нашел в лучшие годы своей любимой, той самой половинки души, с которой мог бы разделить свои золотые годы. Нина оказалась тем самым солнышком, которое согревало его одинокое существование.
А еще дядя Саша занялся политикой после того, как разочаровался в демократах, «новых русских», разворовавших Россию. Во времена Брежнева он ненавидел власть коммунистов, а сейчас решил, что те больше думали о ближних, чем нынешние радетели о счастье России. Дядя Саша сделался доверенным лицом депутата-коммуниста в Законодательном Собрании Петербурга. Работал бескорыстно, лишь бы только обличить местных, так называемых бизнесменов, грабивших беззащитных россиян и строивших дворцы на костях пенсионеров. Ему неоднократно угрожали расправой, но Саша непреклонно обличал их в местной прессе и готов был выступить свидетелем по делу одного из арестованных членов Малышевской группировки.
Нина собралась к нему в гости на выходные и позвонила домой, но телефон безмолвствовал. Подумав, что его отключили за неуплату долгов или просто телефон сломался, она решила ехать к дяде Саше без предупреждения. Приехав в Рыбацкое, она позвонила в квартиру дяди Саши, который всегда ждал ее по пятницам, но дверь никто не открыл. Соседи с удовольствием высунулись на шум из своих клетушек, чтобы доложить о том, что дядю Сашу обнаружили неделю назад по сладко-трупному запаху, им издаваемому. Вызвав милицию, они обнаружили дядю Сашу лежащим перед входной дверью в трусах и майке с  мощным синяком на лбу. Патологоанатом установил, что умер он якобы от кровоизлияния в мозг, после которого потерял сознание и ударился об угол стены. Милиция не обратила внимания на перевернутые книжные полки, развороченный письменный стол и украденные записные книжки. Чугунная сковородка валялась на кухонном полу и явно была использована дядей Сашей для самозащиты от ворвавшихся в его квартиру убийц, но в протоколе милиции этого не было отмечено. Муниципалитет также был абсолютно равнодушен к этому явно заказному убийству и на просьбу родственников помочь с похоронами пообещал только выплатить вперед пенсию дяди Саши. Его просто-таки смели с дороги бандиты новой жизни, и остался он лишь в светлой памяти Нины.
Она пришла в крематорий и присоединилась к группке его однокашников и однополчан, никто не плакал, да и она постеснялась это делать, чтобы не унижать своим горем равнодушное окружение. Только уже по дороге домой уткнулась носиком в плечо невестки дяди Саши и тихонько заскулила, осознав, наконец, что ушел навсегда от нее любимый и добрый человек.
Но нужно было продолжать жизнь и без него, искать новую точку опоры, ведь молодость оптимистична. При росте немножко выше среднего, она обладала великолепной фигурой и шелковистые каштановые волосы обрамляли лицо с кожей цвета слоновой кости и благородным римским носиком, фиалковые глазенки со смехом и удивлением смотрели на этот беспощадный окружающий мир. Хотелось крепко прижать к себе это хрупкое существо  и защитить его от всех зол настоящих и будущих. Я-то и сам в этом мире жил как-то эфемерно, не прикипая ни к чему и ни к кому, а в этом уголке вселенной оказалась Нина, нуждавшаяся в моей помощи. Я погладил ее мягкие волосы.

ДЕЛЯГИ

Я пристроил Нину на работу в компанию моего друга, причем никто из нас не знал, в чем же будет смысл ее работы. Сотрудники ежедневно приходили к себе в контору и принимались обзванивать и обфаксовать предприятия и подобные же конторы ближнего и дальнего зарубежья. Они предлагали на продажу лес и уголь, бумагу и нефть, газ и петролак, которых не имели, но надеялись получить аванс, а там как-то перекрутиться. Подобные им партнеры в Испании, Турции, Польши и Финляндии слали ответные депеши и не хотели давать авансов. Когда бы я ни спросил сотрудников компании о состоянии дел, оказывалось, что договора у них были готовы на 99,9%, но почему-то не подписывались. Приходили в контору какие-то темные личности, называвшиеся бандитами и предлагавшие заступничество, а еще рвались встретиться в контору заимодавцы хозяина, уже по несколько лет ждавшие выплаты долгов.
Вышедший на пенсию в 45 лет, капитан II ранга  Вова-морячок торговал радиоактивным осмием 186, или черной ртутью, которых-то и в природе не существовало, а придуманы они были КГБ для обдуривания иностранцев. В списке его товаров были также антрацит с коксом, недвижимость и акции несуществующих портов и гигантских паромов, плававших между воздушными замками на побережье Балтийского моря. Курил Вова дешевые сигареты «Космос» на лестничной площадке, где мы с ним обсуждали издание моих книг. Он обещал спонсировать 5000 долларов, как только получит неустойку с шахтеров Кузбасса. У него всегда было готовых к подписанию пять контрактов, но за пять месяцев наших перекуров ни один из них не был подписан.
Сережа-лесник решил, что он специалист по пиломатериалам, поэтому он пытался торговать лесом, добываемым зэками Краслага, правда, начальство этих лагерей ничего об этом не знало и ни одного вагона оттуда еще не поступило, но аванс уже был истрачен. Они уже больше года не платили КУГИ за аренду помещения, но посещали престижный Сигара Клуб, где наслаждались ароматом сигар по 20 долларов каждая. Зарубежных гостей они водили в дорогие рестораны на Невском проспекте, после чего неделями питались только картошкой с капустой.
В этой уголовной стране выживают и богатеют только те, кто знает, как ладить с криминальными авторитетами. Я знавал молодого предпринимателя Диму Коцубу, у которого была база по распределению алкогольных напитков по магазинам Кировского района, а еще он строил гостиницы на Карельском перешейке. Дима встречал меня в аэропорту на открытом джипе и вез домой, где полы были покрыты медвежьими шкурами. Друзьями у него были воры в законе, по крайней мере они себя так представляли. Костя-автоматчик ходил вразвалочку, облаченный в черные шелковые одежды. Отстрелив кого-нибудь по заказу, он на несколько месяцев улетал в Нью-Йорк, где в ресторанах русского района Брайтон-Бич пропивал заработанные убийством деньги. Этого я тогда еще не знал и по рекомендации Димы нанял Костю выбивать семь тысяч долларов из задолжавшего их мне партнера. Деньги-то он выбил, но мне их не отдал, да еще пригрозил пришить, если хипеш разведу. Уж на что я ненавижу доносительство, но тогда захотелось мне донести на него в ФБР, но сдержался и решил, что судьба его достанет, что вскорости и произошло. В качестве охранника он пошел с Димой на разборку в одном из домов в районе Сенной площади, шофер джипа так их и не дождался. Сгинули они бесследно, не оставив потомства, и никто из родственников не знает, кто и за что лишил их жизни, а если знает, то молчит.
Середина 90-х годов была, как по Марксу, порой накопления и перераспределения капиталов и нашим российским расстрельным временем. Мой другой знакомый Саша, сотрудник ГРУ в отставке, хапнул целиком профилакторий военного завода. В свои лучшие времена получения на реализацию контейнеров с китайской электроникой и мягкой игрушкой Саша принимал меня в кабинете, оборудованном в башнеобразном флигеле. Была у него также сеть магазинов по продаже электроники и «крыша» была чеченская, да, видать, хапнул не по чину. Через год он уже перебрался из башни на первый этаж и окна его кабинета всегда были зашторены, а еще через год никто не ответил на мой телефонный звонок. Саша ушел «на дно» и даже семья не знала, где он находится и жив ли, и только через три года явился он в Питер, лишенный своего профилактория и сети магазинов. Живой, но крепко напуганный. Нахрапистый и жилистый мужик превратился в свою тень, с трясущимися от хронического страха руками и слезящимися глазами. Такие долго не живут.
Меня также одно время затянула лихорадка наживы, и  остался жив я лишь потому, что не мог заниматься бизнесом, и мне претило сама его натура объегоривания друг друга, и выживания наиболее подлых волкодавов или шакалов. Когда-то в Америке первенствовали в банковском бизнесе «квакеры», лозунгом и принципом которых была честность в общении с клиентами и отказ от нелегальных операций, законом преследуемых. Этот генеральный принцип до сих пор там практикуется, что и дало возможность США сделаться самой богатой страной мира. Конечно же, в семье не без урода, и существуют там наркомафии, нечестные банкиры и живоглотные страховые компании. Но не знаю я страны, где было бы лучше, хотя и мечтаю о Новой Зеландии, через которую хочу проехать на лошади с телегой.               

СЕМЬЯ

Не было у меня семьи и не потому что не хотел, а не получалось. Наверное, - это наследственное, ведь и у мамы моей семьи тоже практически не было. Родилась она в Белоруссии в большой крестьянской семье Кидалинских, где главой был гармонист Григорий, который днями пахал землю, а вечерами играл на деревенских свадьбах и вечеринках. Оля была младшенькой из семи детей и самой любимой. Школу она не закончила, а с шестнадцати лет пошла работать нянечкой в детском саду. Еще до той страшной войны вышла она замуж за молодого инженера-связиста, который увез ее в Сибирь, где и родился мой старший брат Володя. К началу войны мама развелась с мужем и вернулась в Белоруссию, где появился на белый свет я. Городишко наш был оккупирован немцами, и с двумя малыми детишками на руках мама бралась за любую работу, чтобы нас прокормить. Работала санитаркой и подсобной рабочей при больничной кухне, пришлось ей позже жить в лесу в партизанском отряде, оставив нас с бабушкой в городе.
После войны мы переехали в оккупированную нашими войсками Калининградскую область, где работала мама проводницей на железной дороге, кассиршей в клубе и санитаркой в психбольнице, короче, на самых низкооплачиваемых работах. Жили впроголодь, без мужчины в доме,  и уже в малолетстве мне пришлось заготавливать сено для нашей буренки, кормить порося, работать на огороде, да еще и учиться в школе.
Поступив в университет, я и там жил на пределе финансовых возможностей, подрабатывая в ночное время на выгрузке вагонов, сторожем на заводе или рабочим в военно-морском архиве, а летом уезжал в геологические экспедиции. Будучи в аспирантуре, я женился на обаятельной продавщице книжного магазина, куда я часто заходил, чтобы пополнить свою библиотеку. Надоело одиночество, хотелось кого-то рядом, чтобы приходить домой и тебя ждали и хотели. Только через полгода я понял, что с этой красоткой хорошо только когда она молчит, а днем с нею говорить было не о чем. Надобно было разводиться, но родился сынок, появились заботы о его воспитании, да и хотелось надеяться, что стерпится - слюбится. Десять лет я еще надеялся, что произойдет что-то лучшее в семье, в стране или в себе, а потом махнул на прошлую жизнь и уехал в США, от семьи и Родины, но не от себя.
И вот ухнуло, осталось позади 20 лет жизни за «бугром», я вернулся в покинутый мир, в котором мне нет места. Бывшая жена обитает где-то в Москве, похоронив после меня парочку мужей и догладывая третьего. Сын живет своей семьей, родился внук, иногда мне даже разрешают его навещать. Родители невестки взяли его в тиски любви и заботы, отгородили так, что не прорваться мне к нему, не поговорить по душам. Даже на свадьбу они не пригласили ни моей мамы, ни брата, у которых сын воспитывался в детстве и проводил летние каникулы. Удивляюсь как еще они снизошли до приглашения меня. На все мои попытки серьезно поговорить с сыном он отделывается шутками, да и каким я могу быть для него авторитетом, если нет у меня ни жилья, ни денег. Стас с насмешкой относится к моим путешествиям по миру, а недавно вышедшую мою книгу об Америке он даже не удосужился прочесть, заявив: «Папаня, да я тебя и без книги знаю, живешь ты иллюзиями, ну и живи, а мне семью нужно кормить».
У него сложился круг друзей, с которыми Стас ездит на рыбалку, в баню, или на многочисленные дни рождения. Есть еще дача родителей жены, куда он ездит на выходные, туда меня никогда не приглашают, да и самому не хочется. Нам достаточно и одного вечера общения в год на дне рождения внука, которого они задаривают дорогими электронными подарками, а я могу позволить себе купить лишь дешевую мягкую игрушку, да букет цветов невестке. Как правило, она демонстративно не ставит цветы в вазу, а презрительно кладет на холодильник.
Да, я продолжаю жить своими фантомами, отказался от своей квартиры в Нью-Йорке, в которой прожил 17 лет, бросив там всю нажитую мебель, библиотеку, одежду, картины, фотографии, альбомы. Вернулся я в Россию лишь с одним чемоданом и рюкзаком. С таким же имуществом я покидал ее 20 лет назад, только тогда у меня было будущее, а нынче у осталось только прошлое. Мне хочется быть той самой птицей Феникс, которая омолаживается после каждого самосожжения. У таких птиц гнезда не бывает. Блажен, кто в это верует – легко ему должно быть на белом свете, да только все происходит в нашей жизни не так, как вы самом деле.       

СОСЕДИ

Снимаю я квартиру на проспекте Стачек и не ведаю, по поводу каких стачек он назван, но уже по опыту нынешней России знаю, что стачка - это трагедия как рабочих, так и работодателей. А дом населен преимущественно пенсионерами, которые бдительно следят за моими передвижениями и прегрешениями на моральной почве-суглинке питерских пригородов. Мораль старческая суровая, коммунистическая. Дом этот был построен и заселен семьями привилегированных партийцев, давно сошедших в нети, и с тоской вспоминающих прежние добрые времена. Голосуют они за коммунистов, обещающих вернуть персональные пенсии и пионерские лагеря для внуков, да только не вижу я здесь этих внуков - то ли у стариков детей не было, то ли те своих детей не производят.
Питер-то и сам по себе удивительно старческий город, а  наш район сплошь геронтологический, и когда я иду по аллее ведущей к  дому, старички плетутся рядом, с сумками и пластиковыми пакетами, или сплетничают на перекрестке. А я с удивлением отмечаю, что они уже расстались с символом советской жизни, плетеной «авоськой», с которой ни одна хозяйка не выходила на улицу, предполагая, что авось что-нибудь «выбросят» в магазине. Сейчас в магазинах все есть, но только «не по зубам» пенсионерам, хотя их участь не столь трагична, чем жизнь молодежи, не могущей прокормить не только детей, но и себя.
Наш район называется Кировским, в честь бывшего диктатора Ленинграда, укокошенного Сталиным. Чтобы скрыть преступление, он назвал в его честь тракторный завод, гигант советского машиностроения, который за короткий срок сгубили нынешние правители России. Сейчас завод практически стоит, поскольку прекратились военные заказы и несколько десятков тысяч квалифицированных рабочих выброшены на улицу.  У меня впечатление, что ликвидация российской промышленности произошла не только по вине местных заправил, но явилась следствием давно разработанного западными разведками плана превращения России во второстепенную страну-импортера, лишенную военно-промышленного комплекса. Миллионер Сорос и иже с ним под маркой бескорыстной благотворительности успели закупить нашу науку и украсть массу ее секретов. Они до сих пор беспрепятственно промышляют на этой ниве, теперь еще перекупая предприятия высокой технологии.
В Питере ежегодно помирает 70 тысяч человек, а рождается всего 30, геноцид русского народа набирает темпы и усугубляется локальными войнами. Конечно же, платим мы за грехи родителей и прародителей, участвовавших в братоубийственной Гражданской войне, а также в последующем геноциде достойнейших представителей России. Внуки отвечают за преступления дедов, нам еще долго придется отмываться кровью от крови. Но есть надежда, что искупим мы свои грехи и заживем свободно и благодейственно, как живут наши скандинавские соседи. Не вечно же нам страдать! А вообще-то люди живут, любят и страдают одинаково, вне зависимости от страны проживания. Хочется по сему поводу рассказать несколько историй из моей предыдущей жизни в США.

ЛУБЕР
   
Приехав много лет тому назад в Нью-Йорк, я по первоначалу устроился на постой у Витька, который взял меня в свою бригаду по перевозке мебели. Он привел меня к хозяину компании, Алексею Луберу. Фигурой тот был колоритной. Приблизившись к пику мужской зрелости, Алексей был редким евреем, из которого не получилось чего-то финансово- или семейно- самодостаточного. Сын преуспевшего советского физика-ядерщика, сам он в науке не получился и пытался компенсировать себя хилыми попытками быть диссидентом. Общался он и с Володей Буковским, и с еврейскими отказниками, и даже с приезжими членами НТС, но всерьез его никто не признавал. Леха был тем редким исключением из диссидентов, которого КГБ поместило на год в психушку по действительно шизофреническому диагнозу. Он при первой же возможности эмигрировал в США, но и там остался придурком. Правда, в Нью-Йорке проснулся в нем генетически заложенный талант бизнесмена, Леха купил грузовик и занялся перевозкой барахла еврейских иммигрантов.
Когда я впервые увидел, то не мог поверить в существование такой безобразности. Лешке было едва за сорок, но тело его расползлось во всех направлениях, ни джинсы, ни рубашка не могли собрать его вместе. При ходьбе тело колыхалось, как студень и грозило в любой момент порвать одежонку и вывалиться наружу. Один глаз его смотрел на вас, а другой на Арзамас. При разговоре слюна скапливалась в уголках его вывороченных губ и спекалась в клейкую белую пену. Подстать ему была и сожительница, квашней расползшаяся от неумеренной американской жратвы, засаленная еврейка из Одессы, в квартире которой жили миллионы тараканов и три кошки.
Леха принял меня на работу, положив пять долларов в час, плюс чаевые. Мой бригадир Витек, будучи водителем, получал восемь долларов в час. Сам Лешка погрузкой заниматься не мог, страдая сахарной болезнью и ожирением. Он на паях с таким же иммигрантом Валеркой Андреевым приобрел в рассрочку рыболовецкий бот и отправил его в штат Мэн на ремонт. Валерка обещал внести свою долю на экипировку и содержание посудины, но постоянно переносил сроки, так что бот могли забрать за неуплату банковских процентов.
Ситуация осложнялась еще и тем, что партнеры влюбились в одну и ту же девушку по имени Оля и прилагали все усилия, чтобы завоевать ее сердце. Лешка даже разорился, пригласив Ольгу в оперный театр на «Волшебную флейту» Моцарта. Билеты стоили 150 долларов, а еще нужно было покупать в антракте шампанское и бутерброды, да за такси заплатить туда и обратно.
Я могу представить, каково выглядела эта парочка: - Ольга, молодая и красивая, с искрящимися, любопытными глазами. А рядом с ней Лешкина туша, затянутая во взятый напрокат костюм, перемещалась волнами своего объемистого тела. Так вероятно выглядела Эсмеральда в компании Квазимодо, когда они гуляли вокруг собора Парижской Богоматери. Но играла волшебная флейта Моцарта и первый раз в жизни Лешка был счастлив. Он готовился положить к ее ногам пока еще не существующие миллионы.
Соперник его, Валерка Андреев, вскоре нанес ответный удар, отправившись отдыхать с Ольгой на пляжи Флориды и в Диснейвордл в Орландо. Тратил он деньги, которые задолжал Лехе при покупке рыболовецкого бота. Ольге нравилось их соперничество, и она по очереди принимала ухаживание обезумевших ловеласов. Эта молодая самочка уже знала, как манипулировать самцами и пользоваться излишками их мошны и гормонов. Не знала она только, что соперники будут биться насмерть, чтобы ею овладеть.
Однажды вечером Валерка навестил ее дом, но при выходе столкнулся с поднимающимся по лестнице Алексеем. Тот запыхался и через каждый лестничный марш был вынужден делать передых. Валерка был значительно меньше его ростом, но моложе, жилистее и проворнее. Столкнувшись с Алексеем, он рассмеялся ему в глаза и заявил, что, во-первых, не отдаст тому деньги, а во-вторых, Ольга пообещала выйти за него замуж. Завершив эту тираду, он сделал Лешке смазь по физиономии.
Ох, зря он это сделал! Вот уже несколько месяцев как Алексей купил маленький пистолет марки ”беретта” и регулярно ходил тренироваться в стрельбе в соседний тир. Портативный пистолет помещался в обширном кошельке и всегда был при Лешке. Получив смазь, он выхватил пистолет и разрядил все восемь пуль в Валерку, из них пять попали по назначению. Ольга выскочила на шум и узрела истекающего кровью Валерку и ходящего туда-сюда по площадке Алексея. Тот в исступлении кусал свои пухлые кулаки и бормотал: «Я убил человека, я убил человека. Но если бы я его не убил, то он бы меня прикончил».
Вскоре приехали полиция и скорая помощь. Валерку отвезли в морг, а Лешку в тюрьму. Адвокат пытался спасти его от долгой отсидки, предлагая ссылку на безумие и временное затмение мозгов, но Алексей отверг такой подход и признался, что отвечал за свои поступки во время убийства, но только в порядке самообороны. Получил он свои восемь лет.

ВИТЁК С-ПОД ВОЛОГДЫ
   
Мы с ним встретились в Риме, когда ждали виз на въезд в Америку. Витек с женой занимали роскошную квартиру с балконом. Наша гопа, состоявшая из Васи-студента, Бори-националиста с женой Ириной и меня - йога, теснилась в двухкомнатной квартирке на первом этаже виллы в пригороде бывшей столицы мира - Рима. Когда-то на вилле жил знаменитый коллекционер модернистской живописи Костаки, и хозяйка недвусмысленно намекала, что мы должны гордиться ходить по его следам, а также платить больше за постой. Гордиться мы, может, и гордились, но лишнего платить не хотели и пребывали в отношениях с хозяйкой в состоянии наболевшего мира.
Вася-студент направлялся в Австралию, где обосновался его отец-гулена, много лет как бросивший маманю и перебравшийся на континент, где все наоборот - люди ходят вверх ногами по отношению к нам - европейцам, а вместо зимы у них всегда лето. Ко всем неудобствам тамошней жизни, прибавились еще полчища кроликов, на которых нет управы; от кенгуру тоже сплошные неприятности. Одно только у них утешение - медведи коала, которые эвкалиптами питаются и туристов со всего мира своей красотой и глупостью непомерной привлекают. А еще слышал я, что австралийцы гордятся своим происхождением от 730 преступников, впервые завезенных туда из Англии в 1788 году. Наш Вася-студент преступников в своем роду не знал, но мы надеялись, что по прибытии на место он заложит начало хорошей династии - соответствующие данные у него были.
Боре-националисту было сложнее: местные украинские националисты-католики избрали его рупором своей радиостанции, поскольку он оказался единственным иммигрантом, свободно и грамотно говорящим по-украински. Вещала эта радиостанция на Советский Союз и в своих передачах проклинала жидов и москалей. Националисты даже чего-то платили Боре за выступления, он не мог им признаться о своем еврейском происхождении, а им и в голову не приходило, что пан Богатецкий прошел когда-то обряд обрезания крайней плоти. Приехав позднее в США, Боря продолжил благородный труд освобождения украинского народа от гнета москалей и жидов. Я не удивлюсь, если он сейчас заседает в какой-нибудь Раде или стал министром чего-то в стольном городе Киеве.
Ну, а я себя считал йогом, хотя курил и пил водку в объемах, явно превышающих средне статистическое количество этой заразы на взрослую душу населения самой пьющей страны мира. Верил я в реинкарнацию, т.е. в переселение души после смерти в новое тело, а еще регулярно голодал, но даже приняв «на грудь» пол-литра водки, мог сесть в позу лотоса и заплетающимся языком пропеть мантру: Ом-мане-падме-хум. Попервоначалу собирался я отправиться в Гималаи, чтобы сидеть там, в пещере также в позе лотоса, но на строгом монашеском режиме и без поддавона. Узнав, что ни Непал, ни Индия иммигрантов не принимают, я вынужден был двинуться в США и уже там искать свою жизненную нишу.
Витек, живший над нами, был самый богатенький. Он устроился художником в галерее моей однофамилицы синьоры Шиманской и писал для нее картины в стиле «а-ля-Рюс» - что-то среднее между Билибиным и рисунками на шкатулках из Палеха, но итальяшкам нравилось, так что хватало Витьку и на табак трубочный, и на водку. А вот нам с Васей не хватало, вот и приходилось покупать в аптеке спирт , разводить его 50/50 и настаивать на черном перце. Правда, дольше суток он у нас не простаивал, и вероятно итальянские провизоры удивлялись, с чего бы русские вместо принятия душа, натираются спиртом. Им-то, потомкам фашистов Муссолини, и в голову не могло прийти, что спирт тем хорош, что поутру, с бодуна спиртового достаточно воды выпить - и тебе опять хорошо.
Ну, да что это я все о себе, герой-то мой Витек Голодин. У него кликуха: вологодский еврей, хотя кровей семитских у Витька отродясь не было. Родился он в деревне, на берегу когда-то многоводной Сухоны, в многодетной семье, которую пыталась чем-то кормить его мать, работавшая медсестрой в медпункте. Гулена-отец тоже иногда появлялся ненадолго, чтобы опять исчезнуть надолго с очередной кралей.
Кровя его коми-пермяцкие, перемешаны были с угро-финскими, а удался он в скандинавского викинга: глаза голубые, кожа белая, волосы светлые, вьющиеся; ростом господь тоже не обидел. Уже в последнем классе школы у него закрутился роман с учительницей, и с тех пор не помнит он, чтобы хотя бы раз в месяц не появлялась у него новая пассия - липли к нему бабы, словно медом был намазан. Уже в школе уразумел Витек, что валить из деревни надо, и с аттестатом зрелости укатил он на Урал, где устроился в ремеслуху, в которой давали общагу, да еще какую-то стипуху платили.
Ох, не хотелось Витьку быть слесарем-инструментальщиком и трубить всю жизнь на местном котлоремонтном заводе имени Фрунзе. Ждал он с нетерпением призыва в армию, где можно было и в сержанты выйти и на сверхсрочную остаться, а если еще более повезет, то попробовать перебраться на службу в ГДР, в так называемую Западную группу войск. Там и кормят получше, и Европу можно посмотреть, и в люди выбиться легче, если знаешь чего хочешь.
Уже в полковой школе вспомнил он, как выигрывал школьные соревнования по лыжным гонкам, вот и здесь принялся усиленно тренироваться для первенства лыжников округа. Замполит полка пообещал выигравшему соревнования перевод в Германию. Решил их Витек непременно выиграть, и была у него даже хорошая заначка для этого. Еще на школьных соревнованиях он всегда побеждал, с самого начала вырвавшись вперед, а потом из-под тишка бросал за собой на лыжню пригоршни порошка гипса. Тот прилипал к лыжам следовавших за ним гонщиков и существенно снижал их скорость, давая Витьку возможность выиграть соревнование. Вот и на этих дивизионных гонках запасся он порошком, и, применив опробованную тактику, легко обошел соперников и стал чемпионом дивизии. Замполит выполнил обещание и оформил перевод Витька в тогда еще советскую Германию. Началась другая жизнь.
Там в полку связи встретил он клубного художника Леву Бабицкого, который заканчивал службу и должен был найти себе подмену. Витек в ремеслухе научился по клеточкам рисовать портреты вождей мирового пролетариата, а здесь большего и не требовалось, хотя он чувствовал в себе призвание настоящего художника. Витек знал с кем водить дружбу и вскоре сошелся со штабным писарем Гариком Вартаняном, все в полку знали, что он вторая фигура по значимости после командира полка и старались ему угодить. Дружба с Гариком дала возможность Витьку съездить в отпуск в свою вологодскую деревню и покрасоваться там в своих хромовых сапогах и множеством значков на комсоставовской гимнастерке.
По возвращении из отпуска, Витька назначили еще водителем клубного автобуса, и у него появилась редкая для остальных солдат возможность выезжать за пределы гарнизона. Замполит запугивал солдат, распространяя слухи, что немцы как-то поймали солдата, воровавшего в саду яблоки, и, прикончив его, набили солдатский живот гнилыми фруктами. Нельзя сказать, что подобные слухи укрепляли интернациональную дружбу, да и не волновала она Витька, предпочитавшего любовь. Он сошелся с санитаркой гарнизонного госпиталя и зашагал путь дорожкой половой.
Уезжая, Лева Бабицкий пригласил Витька погостить к себе в Ленинград, когда тот закончит службу в Германии, и Витек крепко запомнил его адрес. Между тем, он решил готовиться к поступлению в Художественное Училище им. Мухиной, основанное в Петербурге бароном Штиглицем и переименованное в честь создательницы символа СССР, скульптуры «Рабочий и Колхозница».
Гарик подсунул на подпись командиру бумагу на досрочный дембель Витька, и тот поехал на вступительные экзамены в училище. Нельзя сказать, что Ленинград встретил его с распростертыми объятиями. Бывший ментор Лева едва узнал его,  но потом все же вспомнил однополчанина и посоветовал ему наилучший вокзал для ночевки - Витебский, где Витек и провел свою первую белую ночь в Ленинграде.
К своему удивлению, Витек сдал все экзамены, а его рисунок Венеры Милосской комиссия даже приняла к рассмотрению и признала вполне приемлемым. Его зачислили на первый курс, но общежития не дали, так что пришлось устраиваться плотником в жил контору, где давали жилье, и даже что-то платили.
Недолго он задержался в плотниках, ведь всегда ему женщины помогали. Так и здесь, встретил он генеральскую дочь Ирину, которая по уши влюбилась в Витька, как когда-то танцовщица Айседора Дункан влюбилась в нашего Сергея Есенина. Правда, Ирина танцовщицей не была, да и Витек виршей не складывал, но пили вместе они знатно, ничем не хуже знаменитых предшественников. Ирина числилась где-то на работе, но большую часть времени проводила дома, либо таскала Витька по знакомым артистам и ресторанам. Ее почивший КГБ-эшный папаня успел награбить во время блокады столько, что беспутной дочке хватило на всю жизнь. Достаточно было отнести в комиссионку козетку времен Павла I, и можно было несколько месяцев жить припеваючи. Кто же теперь помнил, что козетку генерал прихватил при обыске квартиры отпрысков графа Аракчеева.
Устроившись столяром в Кировский театр, Витек не мог пропустить прима-балерину театра Валерию Чернину, которая сделалась примой благодаря высокому партийному посту папани. Витек сделался ее любовником, а заодно шофером, и гаишники почтительно козыряли его машине с обкомовскими номерами. Он постарался забыть о том, что бывшая начальница в жилконторе решила от него забеременеть, а ее попытка женить его на себе была безнадежной. Витек только начинал входить во вкус Питерской жизни. Эта стареющая еврейка воспользовалась последней возможностью родить от красивого парня и подала на Витька в суд, чтобы взыскивать с него алименты, словно у него когда-то были деньги. Несмотря на ее уговоры, он не поехал смотреть народившегося отпрыска, или, как у нас говорят жестокосердые, - вы****ка.
У Витька уже появились связи с дипломатами в Ленинграде, а жена французского консула даже заказала ему свой портрет. Уразумел он также, что необходимо водить дружбу с евреями, которые лучше русских знали входы, выходы и закулисье советской жизни. Когда же они все потянулись в эмиграцию, значит, неспроста: почувствовали, что государственный корабль идет ко дну. Стало модным быть евреем, ведь только им давали разрешение на выезд, можно было жениться на еврейке и с ней выехать, но стоило это удовольствие 5-10 тысяч полновесных, еще не деревянных, русских рублей. Денег таких у Витька не было, но он влюбил в себя Лену, которая была старше его на 20 лет, и сыновья ее были в его возрасте.
Витька-то я по Ленинграду не знал, а Лена приезжала ко мне домой с французским консулом, который купил у меня коллекцию книг по истории Петербурга. Бабенкой она была разбитной и веселой и рассказала, что виза у них была на руках, и вскоре они должны были отчалить.
Я к тому времени был полтора года как в отказе, не будучи евреем и не найдя денег на еврейскую супругу. После ухода из института я успел поработать со студенческим отрядом на Кузбассе, разнорабочим в жилконторе, пока не нашел непыльную работу смотрителя неоновых вывесок. Ленгазосвет платил в месяц за это 70 рублей, а работы было всего на пару часов в день: проехать по нескольким трамвайным маршрутам и отметить, чтобы лозунги типа: ПАРТИЯ – НАШ РУЛЕВОЙ, из-за отсутствия неоновых трубок не были написаны как ПАРИЯ – НАШ РУЛЕВОЙ, либо ПАРТИЯ – НАШ ВОЙ. Такое ч.п. могли привести к строгим выговорам или даже лишению партийного билета начальства, ответственного за рекламу.
И вот я, ненавистник яростный этой компартии, превратился в охранника ее реноме. В этой стране абсурда и люди вели себя соответственно, так что сделался я в некотором смысле политической проституткой, но был счастлив жизнью и возможностью читать и писать будущие шедевры. Частично я здесь соврал, поскольку в ту пору ничего не писал, кроме писем родственникам.
Я даже растерялся и пожалел о содеянном, когда неожиданно пришел вызов из ОВИРа, где мне приказали уматывать из страны победившего социализма в течение месяца. Я уже осточертел им своими отказами от советского гражданства и открытыми письмами к мировой общественности. Отпустили меня как русского, но с израильской визой. Вот так я встретился в Риме с пыхающим трубкой Витьком и его еврейским семейством, в котором старший сын Лены был в возрасте отчима. Они уже получили разрешение на въезд в США и планировали жить в Нью-Йорке, а мне предстояло ждать эту визу, чтобы отправиться затем в Хьюстон. Мой приятель Савва Жукоборский не только оформил мне вызов от фальшивого родственника в Израиле, но и обещал поддержать на первых порах пребывания в США.
Второй раз мы встретились с Витьком уже в Нью-Йорке, где на несколько дней я остановился транзитом при проезде в Техас. Жил я в гостинице «Лэтэм», на углу 28-й улицы и Пятой авеню. Той самой гостиницы, в которой в 1956 году был задержан знаменитый советский шпион, известный под кличкой «полковник Абель». Устроившись в номере, я сразу же отправился бродить по окрестностям и впитывать в себя Нью-Йорк, но вскоре понял, что смысл этого города в бессмысленности. Никакой красоты в нем я не нашел, но уразумел, что я должен когда-нибудь сюда вернуться и окунуться в эту вакханалию.
Витек приехал ко мне в гостиницу на следующий день, и прошлись мы с ним по местным кабакам, и окунулись в алкогольную жизнь их обитателей, которые мало чем от нас отличались, правда, говорили на непонятном языке. Прожив в Нью-Йорке месяц, Витек уже успел подраться с неграми, а те уже два раза избили и ограбили его жену, которую он сам бил от безысходности каждую вторую субботу, когда получал пособие по безработице.
Три года болтался я по Техасу и Калифорнии, работая лаборантом, охранником, разнорабочим, садовником и черт-те кем. Перестал уважать себя и возненавидел окружающих, пил дешевое калифорнийское вино и курил марихуану; спал не с теми, с кем хотел, а с теми, кто меня хотел. Калифорния убивала меня своей красотой и несоответствием моей жизни стандартам, показываемым в кино и жизни. Там впервые почувствовал я себя отребьем рода человеческого.
Докатившись до точки, позвонил я Витьку и попросил устроить меня на неделю в Нью-Йорке, пока не найду собственное жилье и работу. Он приехал в аэропорт имени Кеннеди пьяным и веселым и решил отвезти меня на постой к любовнице Тоньке, с которой жил в любви-ненависти после того, как ушел от жены, оставив ту синей от побоев. Его новая пассия была когда-то секс-бомбой и администратором киносъемок на Ленфильме. Профессия требовала от нее спать с теми из киношников, кто ее хотел, и благодаря бедовости ее полового органа снимались шедевры советского кино, завоевывались призы в Каннах и развлекался народ. У нее был синдром Нарцисса, т.е. убежденность, что все мужчины хотели с ней переспать, возможно, так оно и было 20 лет назад, но сейчас она явно выходила в тираж. А еще была Тонька садомазохисткой и получала наслаждение, когда ее били, либо она издевалась над кем-то, и в лице Витька она нашла достойного партнера: бил он ее регулярно, выбрасывая из окна мебель и тряпки.
Прожил я там с неделю и насмотрелся на их битвы предостаточно. Днями работали мы с Витьком грузчиками по перевозке мебели, а вечерами пили водку, после чего он отправлялся учить Тоньку уму-разуму. Я уже писал, как наш хозяин по кличке Луб взревновал свою любовь к более молодому и красивому сопернику и, встретив его рядом с ее домом, всадил тому в голову пять пуль. Его за это на восемь лет отправили за решетку, а нам с Витьком пришлось искать другое занятие. Я сел за баранку такси, а Витек занялся реставрацией картин.
Найдя себе жилье в Бруклине, я вскоре поступил в аспирантуру Колумбийского университета и два года по ночам водил такси, а днями слушал лекции и сдавал экзамены. Получив диплом Магистра общественного здравоохранения, я устроился на работу в качестве инспектора ресторанов только благодаря тому, что моих предшественников посадили в тюрьму за взятки. Ох, как я ненавидел эту чиновничью работу, и как презирал себя за бессмысленность существования!
Витек держал мастерскую недалече от моего дома, и мы часто поддавали с ним по выходным. Он не уставал менять бабешек, а я внезапно влюбился в Джин и уехал на год к ней в Лондон. Наша яростная любовь вскоре завяла, задохлась в туманах Альбиона. У Джин было столько неприятностей с собственными детьми, что не оставалось у нее времени для меня, и я счел за лучшее вернуться в США.
Нью-Йорку было безразлично, живу ли я в нем, либо давно помер. Он пережил и переварил в себе столько гениев и кретинов, что мое возвращение отнюдь не всколыхнуло его лона. Все знакомые жили по-прежнему и незаметно старели и дурнели, да и я не превращался в принца на белом коне. Все мои романы заканчивались неизменным крахом, и все больше людей отстранялось, боясь заразиться моим хроническим невезением. Единственным другом оставался Витек, регулярно звонивший и заходивший в гости. Когда у меня ломалась машина, он помогал ее отремонтировал, либо одалживал свою съездить по делам. Я думал, что я наблюдаю за ним, но на самом-то деле он внимательно наблюдал за мной. Его природный крестьянский ум был отточен еврейской изворотливостью предыдущих жен и его способностью приспособиться к любым условиям.
Витьку доставляло удовольствие помогать мне и любоваться на мою беспомощность, но когда появлялась возможность меня обойти, он не упускал ее и подсаживал меня по крупному. Даже среди бомжей есть борьба, кому спать на более теплом чердаке, так и здесь, находясь, как и я, на нижней ступеньке социальной лестницы, Витек показывал свое превосходство.
К сожалению, я не мог скрывать своих планов и делился с ним о том, что собирался делать. Он знал, что моим слабым местом было употребление спиртного и всякий раз, когда наступал ответственный момент, который мог изменить к лучшему мою жизнь, он являлся и накачивался вместе со мной до беспамятства. И на следующий день я проваливал все, что так тщательно планировал. Правда следует признать, что я и сам всегда стараюсь сделать все так, чтобы ничего хорошего из моих планов не получилось.
Витек же планировал свое будущее и предпочитал спать только с теми женщинами, которые могли помочь ему в продвижении наверх. Следующей его любовницей оказалась Стефани, принадлежавшая к привилегированной касте еврейско-американских принцесс, по-английски они называются JAP (Jewish American Princess). Эти дочери богатых еврейских родителей не имели доступа в высшее общество протестантской денежной аристократии Нью-Йорка и организовали собственную аристократию.
Начало всемирной банковской системе положили еврейские ростовщики Венецианской республики, которые имели конторы во всех странах, с которыми торговала республика. С тех пор купцам не нужно было возить с собой наличности, обходясь залоговыми письмами. Евреи создали собственную денежной аристократию сначала в Европе, а позже в США. Положил ей начало во Франции барон Ротшильд, хорошо нажившийся на Наполеоновских войнах.
В России же евреи появились еще во времена Мономахов, один из них, Ефрем Мойзич, даже принимал участие в свержении великого князя Андрея Боголюбского. Только в петровские времена, после расширения торговли с Европой, появилась в России прослойка еврейских ростовщиков. Баронское звание было присвоено сыну смоленского купца, крещеному еврею и канцлеру России П.П. Шафирову за его роль в спасении армии в неудачном Прутском походе нашей армии. Она была окружена турецкими войсками в три раза превосходившими ее по численности. Шафиров подкупил визиря, главнокомандующего противника, и тот позволил нашей армии отступить со знаменами и при оружии. Правда, позднее Петр лишил Шафирова баронского титула и даже приговорил к смертной казни, замененной по просьбе Екатерины ссылкой.
Другим знаменитым евреем и птенцом из гнезда Петрова был А.М. Девьер, португальский еврей, привезенный Петром из поездки в Голландию. Благодаря женитьбе на сестре А.Д. Меньшикова, он быстро продвинулся по служебной лестнице и сделался первым обер-полицмейстером Петербурга.
Сейчас в России евреи в милиции не служат, предпочитают более интеллектуальные профессии, работая журналистами, музыкантами, актерами, писателями. Не смотря на отход большинства российских  евреев в Израиль и США, ключевые посты в экономике и финансах нашей страны занимают представители этой древней нации, только называются они теперь олигархами. Они захватили не только минеральные богатства России: нефть, газ, никель, золото, алмазы, но также средства массовой информации и финансовые структуры. У всех на слуху имена Абрамовича, Березовского, Бернштейна, Гайдамака, Голдовского, Гусинского, Кобзона, Леваева, Могилевского, Мошковича, Рабиновича, Фельдмана, Фридмана, Хайта, Ходоровского и многих других еврейских фамилий. Приватизацией, распродажей народного по дешевке и в нужные руки, руководством политикой и экономикой также занимаются люди этого круга: Чубайс, Греф, Браверман, Вольский, Боровой, Немцов, Явлинский, Хакамада, Гайдар, Лифшиц и пр.. А на эстраде властвуют пугачевы, хазановы, жванецкие, шифрины, галкины, якубовичи и т.д. Многие из них имеют двойное гражданство и в любой неблагоприятной ситуации могут укрыться в Израиле.
В Америке евреи появились вскоре после высадки отцов-основателей США в Плимуте. Ими были основаны банкирские дома в Бостоне и Филадельфии, но особенно много их было в Нью-Амстердаме, переименованном позже в Нью-Йорк.
Витьковая пассия Стефани была дочкой богатого спекулянта недвижимостью во Флориде, она никогда не работала, живя на деньги, отпускаемые на проживание отцом. После его смерти она получала алименты с мужа, который платил еще и за ее квартиру по 3000 долларов в месяц. Стареющая и скучающая принцесса поселила Витька на 23 этаже дома, что на углу 65-й улицы и Пятой авеню в Манхэттене. В молодости любовники платили за ее утехи, но прошли золотые денечки, и теперь она должна была платить любовникам за развлечения. Витек был относительно молод, но безденежен, так что расходы ее на рестораны и поездки резко возросли. Они решили использовать Витьковы знания живописи и реставрации, спекулируя картинами.
Я не знал об их планах, когда решил купить на аукционе картину, которая могла после реставрации принести мне доход в несколько тысяч долларов. Пригласил Витька в качестве эксперта, чтобы убедиться в ценности картины. Он согласился с тем, что картину стоит купить. Чтобы обеспечить свой успех и затуманить мои мозги, Витек за полчаса до торгов принес бутылку водки, и мы выпили за наше благополучие. Я еще не знал, что на торги он привел Стефани, которая и перебила мою покупку, пользуясь Витьковой подсказкой. Через месяц Витек реставрировал картину, и она была продана с наваром в 3000 долларов.
Наверное, больше года я не мог ему простить этой подлянки, но жизнь продолжалась, а душевная рана постепенно затягивалась. Наш иммигрантский круг был довольно тесен и хочешь не хочешь, а общаться приходилось. За это время успел он расстаться со своей любовницей и отпала необходимость меня подсаживать. Да и я не мог обойти без его помощи при ремонте машины. Мы опять подружились и почти ежедневно навещали друг друга. Потом я уехал в путешествие на лошади с телегой, а вернувшись, год посвятил написанию своей книги о  США. Написанная по-английски книга была отредактирована и готова к публикации. Вот здесь-то Витек опять забеспокоился. Когда он узнал, что я еду на важную встречу с издателями, то явился загодя с двумя литрами водки, которую мы и приговорили за вечер. На следующий день я провалил встречу с главным редактором, посчитавшим, что нельзя иметь дело с алкоголиком.
Я определенно знаю, что Витек сделает все возможное, чтобы не дать мне вырваться из заколдованного круга нищеты и несчастий, но как настоящий друг, всегда поможет в беде. У меня нет в жизни более близкого друга. Так выпьем же за друзей в бидэ!

АЛЕКС

Моему знакомцу и отнюдь не другу Алексу Рейдену было за 60, когда я с ним познакомился у Витька. Алекс был главный его работодателем, отдавая Витьку на реставрацию картины, купленные на аукционах. Он безуспешно пытался скрыть седину, тщательно выбривая лысину и морщины одутловатого лица. Алекс любил поговорить о России, и рассказать о годах своей молодости. Его родители, Мозес и Сара, происходили из зажиточных купеческих семей переселившихся во время Гражданской Войны из Киева в Краков. Эта эмансипированная еврейская семья не очень-то придерживалась религиозных обрядов и детей обучали одновременно трем языкам: русскому, идиш и польскому. Сара когда-то обучалась в гимназии и могла даже сейчас, иногда кстати, вспомнить французские слова.
Был Алекс единственным ребенком и вся ярость родительской любви на него опрокинулась. Его отправили учиться в самую лучшую Краковскую гимназию, где кроме польского он изучал французский и английский языки. Отец его унаследовал от родителей страсть к сбору антиквариата, а особенно старинных картин, и Алекс уже с младых ногтей учился искусству отличать подделки от настоящих картин.
Трагедия их семьи была общей трагедией евреев Европы, которая началась значительно раньше того, как Гитлер в 1933 году сделался канцлером Германии. Великая Депрессия 20-х годов привела к обесцениванию недвижимости по всей Европе, а особенно в Германии, и ею воспользовались люди, имевшие на руках твердую валюту. В большинстве это были евреи, скупавшие за бесценок у немцев разорившиеся предприятия, магазины и другую недвижимость, и вскоре новые вывески украшали здания в городах и поселках.
Этой ситуацией не могла не воспользоваться антисемитская пропаганда, и 9 ноября 1938 наступила Хрустальная ночь, когда по всей Германии прошли еврейские погромы и стекла витрин хрустели под сапогами нацистов и законопослушных бюргеров. Подобное происходило не только в Германии, но и в Австрии, это была месть за потерю собственности и достоинства, это была истерия национализма, разжигаемая изощренной пропагандой Геббельса. Я много слышал об уничтожении евреев во время последней войны в Европе, но Алекс был первым человеком рассказавшим мне о причинах этой вспышки массовой ненависти.
Семья Рейден во время поняла, что бежать нужно из Европы срочно, и, распродав по дешевке все накопленное, прибыла в Америку с несколькими чемоданами и надеждами. Через несколько лет они обосновались в Нью-Йорке и открыли антикварную лавку на Мэдисон-авеню. Мозес продолжал обучать сына искусству купли-продажи, а у того был врожденный талант коммерсанта, так что после смерти отца Алекс уверенно взял в свои руки управление галереи по торговле картинами старинных и современных мастеров живописи.
Пришла пора обзаводиться женой и собственной семьей, но Сара лучше сына знала, какая ему была нужна супруга — ее сокровище был достоин только самой лучшей из лучших. Все приводимые Алексом невесты отвергались по той или иной причине, и будучи послушным ребенком, он соглашался с любимой мамочкой, хотя с каждым годом все труднее было находить претендентку на его сердце и руку.
Но главной страстью Алекса было найти редкую картину, и, купив ее за бесценок, продать потом по настоящей цене, и Сара была наилучшей в этом помощницей. Чем дольше вместе жили мать с сыном, тем неразделимее был их союз, и уже любой третий был лишним.
Любовь еврейской мамы к своему сыну превратилась в их общую трагедию, стала заколдованным кругом, через который нельзя было переступить никому. Вот уж ошибаются те, кто бубнит, что любовь не знает границ. Любовь — это крепость, замок, защищаемый всего двумя рыцарями, крепкий до тех пор, пока один из рыцарей не перешел на сторону противника. Любовь — это и обоюдное рабство двух личностей, опутавших себя цепями взаимного обожания.
Страсть к накоплению денег сделалась основной формой существования стареющего Алекса и его дряхлеющей маменьки. В своей галерее они накопили редких картин и скульптур на миллионы долларов: картины уложены были штабелями на антресолях, стояли и висели вдоль стен, и Алекс с трудом протискивался, чтобы достать необходимую и показать ее покупателю. Ох, как не хотелось ему их продавать, ведь с каждым годом они росли в цене! Они с мамой сократили домашние расходы до минимума, благо, за углом была булочная, хозяин которой ежедневно выбрасывал в мусорный бак непроданный хлеб, булки и пирожные. Теперь уже бабушка, Сара ходила туда через день и вытаскивала немножко черствые, но еще вполне съедобные выпечки.
А потом знакомые подарили ей инвалидную коляску, в хорошую погоду Алекс вывозил Сару на тротуар и она дремала возле входа в картинную галерею сына. Жалостливые прохожие подавали одетой в тряпье старушке кто бутерброд, а кто бумажный стаканчик с кофе. Однажды, задремав с пустым стаканчиком в руке, она, проснувшись, обнаружила там несколько монет. Тогда-то и поняла Сара, что можно даже во сне зарабатывать, иногда за день ей удавалось собрать больше десяти долларов, а этого было вполне достаточно, чтобы прокормить сына и не продавать драгоценные картины, ожидая лучших времен.
Алекс был известеным в городе специалистом по истории искусства и его часто приглашали на открытие выставок, куда он неизменно брал с собой маму, знавшую, что там выставлены бесплатно бутерброды, кофе и другие напитки. Она была счастлива, что сынок редко потреблял спиртное и не был притязателен в одежде, так что и ему, и себе она покупала одежку на барахолке.
Они так бы и жили счастливо вдвоем, но отметив без гостей свое девяностолетие, прихворнула Сара и чтобы сэкономить, к врачам решила не обращаться, — у нее были залежи лекарств, накопившиеся за десятилетия. Вот и заглатывала их, не зная, что со временем некоторые из них могут превратиться в яд. Пришлось все-таки вызывать скорую помощь, но из больницы Сара уже не вернулась, знать, пришла ее пора предстать перед судом Всевышнего.
Выбила смерть мамаши Алекса из колеи надолго, не знал он, что делать и как жить одному. Было ему уже далеко за 60, и в молодости не был он красавцем, а сейчас еще менее липли к нему женщины. Слава богу, не жаловался всю жизнь он на здоровье и берег себя, воздерживаясь от спиртного и презирая курильщиков, но от неожиданного одиночества заныло, защемило у него сердце, а по ночам боялся, что уснет и больше не проснется. Вспомнил Алекс, что есть у него медицинская страховка, за которую всю жизнь платил, но никогда не пользовался. Вот и решил вернуть своё кровное, отправившись в больницу. А там, — словно всю жизнь его ждали. Взяли анализы, прокатали через все возможные рентгены, катсканы и шматсканы, а в результате заявили, что все его главные кровеносные сосуды забиты шлаками, и единственным спасением является открытая операция на сердце с шунтированием.
Здоровый всю жизнь как бык, превратился неожиданно Алекс в подопытного кролика, робко слушающего приговор эскулапов. Одно только было утешение, что его страховка покрывала все многотысячные расходы на операцию. И располосовали его за милую душу, что-то пришили, что-то ушили, а уже через неделю выехал Алекс из больницы на инвалидной коляске. И только тогда уразумел, что не след было ему вообще туда идти, — влип он, как кур в ощип и до скончания века сделался инвалидом.
Пару месяцев позже к нему в галерею зашла пожилая миллионерша, в которую он когда-то был влюблен. Она уже потеряла несколько мужей и ничего не имела против следующего замужества, согласившись приютить Алекса у себя в огромной квартире на последнем этаже, где у нее даже был садик на крыше. При этом она уволила служанку, которой платила 800 долларов в месяц, и приняла на постой Алекса. Она обязала его платить в месяц 1000 долларов, с условием, что он будет еще убираться по дому и мыть посуду. Она на пять лет старше его, и в некотором смысле заменяет маму, а иногда даже любовницу.
Но осталась у него галерея с любимыми картинами, которые ждут лучших времен, как и хозяин их, так и не смогший найти собственную жизнь, получивший взамен безумную материнскую любовь превратившуюся в судьбу. Он как-то пригласил меня навестить галерею на Мэдисон-авеню, но мне было страшно заразиться его несчастьем. Да  и сам-то я все собирался жить, но так и не жил так, как мне бы хотелось, а только как получалось. Но никогда не поздно начать жить сначала.


ГОСТЕПРИИМСТВО

Перед очередным отлетом в Нью-Йорк в редакции газеты мне устроили отвальную да такую, что возвращался я домой уже после закрытия метро. Пришлось на Сенной площади брать частника, здоровенного мужика, назвавшего себя Сашей. Представился он работником милиции,  в свободное время занимающимся извозом. Зарядил Саша с меня до Автово сотнягу, и деваться мне было некуда, да и деньги еще были. Дорогой я рассказывал ему о путешествиях своих по Америке и Австралии,  о гостеприимстве  людей и о дружбе с полицейскими тех стран. За все время путешествия по США на лошади с телегой я не потратил ни доллара на собственное питание или на овес для лошади. Он внимательно слушал, восхищенно ахал и охал и мечтал когда-нибудь посетить Америку.
По приезде на место я достал кошелек с 1500 рублей, предназначенных для оплаты квартиры хозяйке, которой я ежемесячно платил эту сумму, довольно по-божески по нынешним временам. Увидев пачку денег, мой возница заломил аж 300 рублей, что явно было не по правилам. Я, естественно, возмутился и протянул ему оговоренную сотню, но не зря Сашок прошел в милиции школу молодого бойца - нанес он мне неожиданно сокрушительный удар в висок, от которого я отключился, а он распахнул дверь и выбросил меня на грязную мостовую.
Не знаю, сколько я там пролежал, но очнулся с шумом в окровавленной голове и без кошелька, в котором кроме денег у меня были американские права, записная книжка, банковская карточка и журналистское удостоверение. Слава богу, паспорт и билеты были во внутреннем кармане куртки, стража порядка рядом не было. Поохивая и поахивая добрался я до дома, и поразился плачевности своего состояния: под левым глазом был фингал, а правая щека кровоточила от удара об асфальт, куртка и джинсы были в мокрой жиже (описка получилась - сухой жижи не бывает). Слава богу, доблестный милиционер не прихватил с собой ковбойскую шляпу, подаренную мне фермером в Австралии. Постирав потрепанную одежонку и помыв саднящее тело, провалился я в сон, в надежде забыть об избиении и ограблении. Известное дело, удел нищих: из двух зол - получить оба.
После двух недель пребывания в США я вернулся в Питер, и за это время постарался забыть унижение, испытанное при встрече с представителем российского закона. Поэтому и удивился, когда мне позвонили из редакции и сообщили о звонке туда вышеупомянутого Саши, который был готов вернуть мне документы и даже оставил свой домашний телефон. Я незамедлительно ему позвонил и попросил о встрече, чтобы забрать кошелек. В ответ он вылил на меня ушат помоев, обвиняя в оскорбительном поведении во время нашей поездки, а также в жмотстве. Оказывается, роясь в моем кошельке, он обнаружил банковскую карточку и решил, что я путешествию по миру за счет богатых спонсоров, поэтому не грех было и с ним поделиться. Был Сашок пьян, и я слышал как он что-то обсуждает с собутыльником. В конце-то концов он согласился вернуть документы (о деньгах и речи не было) с условием, что я должен явиться на следующий день вечером в отделение милиции, где его приятель, майор, будет дежурным. В качестве отступного, я обязан был принести копченую курицу, сыр пошехонский, буханку черного хлеба и бутылку водки “Охта”. При этом я слышал по телефону, как он обсуждает меню закуски с сидевшим рядом майором. Думалось, - гад, неужто тебе полутора тысяч украденных рублей мало? Удивляло также веяние времени в выборе закуски – ведь лет двадцать назад милиционеры закусывали водку  примитивным холодцом и плавлеными сырками.
Я на все соглашался, лишь бы вернуть документы, при этом отмечая, что эти мужики знают о моей журналистской работе в газете. Неужто их не смущает, что все это безобразие я могу огласить десяткам тысяч читателей газеты, читаемой не только в Питере, но в Москве и других городах России? Или нищие духом срама не имут? Закончил Сашок разговор угрозой, что он может меня достать, где угодно.
На следующий день я нашел по справочной телефон милиции и предупредил дежурного майора о своем визите не вечером, а в полдень, опасаясь, что к вечеру он уже будет пьян и море ему будет по колено и даже выше. Приемная милиции была заполнена отловленными за нелегальное пребывание в Питере армянами и азербайджанцами, которым милиционер возвращал паспорта за соответствующую мзду. Эти бедняги когда-то решили выгнать друг друга из своих исконных земель: армяне вытурили азербайджанцев из Карабаха, азербайджанцы же интенсивно вырезали армян в Баку, теперь они слоняются по просторам России, не нужные в своих странах. И ведь милиция задерживает самую нищету, потенциальные террористы и преуспевающие «черные» пешком по улицам не ходят.
Мой знакомый иорданец Махмуд, потерявший год назад паспорт, живет в заводском общежитии и передвигается только в районе перекрестка проспектов Ленинского и Жукова. Каждая вылазка в центр обходится ему в 200 – 300 рублей. Хороший побочный заработок придумали власти для стражей порядка. На Сенной площади я оказался свидетелем того, как милиционер подошел к торговке с рук, и в порядке взятки она протянула ему зубную щетку.
Меня также задерживали в Москве и Питере, но будучи человеком предусмотрительным, я в Питере зарегистрировался под номером 9481 в ночлежке на Синопской набережной и всегда ношу с собой справку об этом. Кстати, рекомендую сделать подобное и другим бомжам.
Майор благоразумно решил не брать с меня мзду и распорядился вернуть мне кошелек. Портмоне выглядело как изнасилованная и ограбленная девушка: его отделения были вывернуты наружу и прорваны, денег внутри не оставили даже на развод, лежало оно на ладони, замызганное и беспомощное, побывав в чужих руках, и теперь не нужное прежнему хозяину. Я переложил содержимое в новый кошелек, приобретенный в Нью-Йорке, а старый выбросил в урну. На улице был забористый морозец, солнце сияло над Исаакием.
А летал я в Нью-Йорк тоже на своеобразную экзекуцию. Хозяин моей квартиры, Рама Мукапатай, подал на меня в суд за то, что я сдавал в аренду его квартиру, будучи сам в Санкт-Петербурге. Я поселил в ней на шесть месяцев израильтянку Одейю Родед, которая платила ему квартплату 450 долларов в месяц и еще перечисляла на мой счет в банке 200 долларов. Это было выгодно и ей, и мне, поскольку за подобную же квартиру в этом доме мои соседи платили около 900 долларов, но это было явно не выгодно домохозяину. Перед отъездом в Россию я просил его разрешения на эту пересдачу квартиры, но получил отказ на том основании, что квартиры его дома могут заселены только жильцами, которые отлучаются из США не долее трех месяцев. Исключением являются только военнослужащие, так что я и в этом плане нарушал закон. У хозяина был адвокат и деньги, а у меня был только я, да еще чувство, что я действительно нарушил закон и должен расплачиваться за это, а еще мне обрыдла жизнь в Нью-Йорке и хотелось ехать туда – не знаю куда.
А еще худо мне было оттого, что в салоне самолета нельзя было курить, специальные отделения для курящих отменили несколько лет назад, а в туалете повесили табличку: «Отключение датчика воздуха преследуется по закону». Я это предупреждение проигнорировал, заклеил датчик липучей лентой и покурил в сортире с удовольствием. Соседями моими по самолету оказались Саша с Игорем, редакторы журнала «Звезда», напечатавшего в прошлом году главы моей книги об Америке. Их пригласил в гости во Флориду бывший коллега, несколько лет назад переехавший в Америку. Он преуспел на издательском поприще и смог даже оплатить бывшим коллегам билеты на самолет. Бедные русские, превратились мы во всемирных побирушек.
В аэропорту Нью-Йорка я взял такси и через полчаса уже был возле моего дома в польском районе Бруклина, называемом Грин-пойнт. Жилички моей дома не оказалось и мне пришлось проникать в квартиру через крышу, а потом спускаться по пожарной лестнице и влезать через окно. Оказавшись внутри, я с грустью убедился, что дух мой там уже выветрился и Одейя создала свой мирок со своими книгами, мебелью и безделушками. На полках стояла еврейская энциклопедия на иврите, читаемом справа налево, а мой «Брокгауз и Эфрон» был засунут в картонный ящик, как и вся одежда и обувь. Мои картины и репродукции графики Эшера были составлены в чулане, да и себя чувствовал я здесь чужаком. К вечеру пришла Одейя в сопровождении бойфренда (этот термин, означающий любовника, проник теперь в российский сленг). Они заявили, что хорошо обосновались в моей квартире и не намерены с нее съезжать, а я должен отсюда убраться, забрав свои манатки.
На предстоящем суде Одейя намеревалась на стороне хозяина, планировавшего вытурить меня и поселить ее уже легально и за цену не намного превышавшую месячную аренду, которую она платила мне. Мне пришлось отправиться на встречу с хозяином, который был настроен решительно и намеревался довести судебное дело до конца. Друзья мне объяснили, что наняв адвоката, я могу продержаться в квартире больше года, но выигрыш дела будет весьма проблематичным.
Мистер Рама, маленький, тщедушный индиец полувекового возраста, на малопонятном английском языке предложил мне мировую: он платит мне две тысячи долларов отступного, а я взамен подписываю бумагу, в которой отказываюсь от дальнейшей аренды квартиры. Я должен был убрать оттуда все вещи, накопленные за семнадцать лет жизни в Нью-Йорке и оказаться без кола и двора. Скрепя сердце, я подписал себе этот приговор и перерезал пуповину, связывавшую меня с Америкой. Я позвонил в агентство и заказал билет на самолет Нью-Йорк – Санкт-Петербург, а потом связался с друзьями в Пенсильвании,  и они забрали меня к себе на ферму. Все содержимое квартиры: электронику, вещи, мебель и библиотеку я оставил хозяину, который часть вещей забрал себе, а остальное выбросил на свалку.

СОБАЧЬЯ ФЕРМА.

Женя согласился пустить меня к себе на ночевку, и я отправился к нему на метро в район Брайтон-Бич, знаменитый иммигрантами из России, маленькую Одессу, многие жители которой даже не учат английский язык, поскольку все необходимое они имеют у себя в районе. Выходит там с полдюжины русскоязычных газет, включая «Вечерний Нью-Йорк», редактором которой до недавних пор был Володя Черноморский, опубликовавший в газете почти целиком мою книгу об Америке. Он даже заплатил мне 750 долларов, мой первый литературный заработок. Газета еле трепыхалась, зажатая мощной конкуренцией «Нового русского слова» и других мелких, но агрессивных газетных сявок. В конце-то концов Володя не выдержал безденежья и ушел из газеты в более прибыльный туристский бизнес, а бразды правления передал Жене, тягловому коню газеты, виртуозно вытаскивающему из Интернета наиболее интересные материалы.
Жене лет 45, создан он природой могутным и высоким, но сидячий образ жизни разнес его тело ниже пояса, передвигается он с трудом и обычные стулья и кресла не выдерживают его веса, сгибаясь в хлипких трубчатых ножках. Борода и усы его поседели и поредели после нескольких лет работы на Чернобыльской атомной электростанции, где в качестве врача он обследовал последствия катастрофы века на здоровье обитателей района. Хватанул Женя и сам остаточной радиации, что возможно и явилось причиной его излишнего веса. Приехал он в Нью-Йорк один, оставив семью в Москве, но особенно тосковал он не по жене, а по суке породы Сен-Бернар, которую тоже звали Женькой. Пару месяцев назад ее доставили из Москвы и теперь ему для счастья больше ничего не было, жена и приемная дочь все больше закрывались флёром ежедневной рутины.
Женя снимал трехкомнатную квартиру в доме, заселенном русскими и польскими иммигрантами, а домуправом  (здесь домуправа называют супером, от английского слова  supervisor), был серб. Холостяцкая квартира моего хозяина была заставлена развалюшной мебелью, подобранной с улицы, называемой у нас секонд хенд (вторые руки), хотя раньше был более привычный термин: б. у. (бывший в употреблении).
Меня расстраивает идиотская англофилия нашего повседневного языка, и это процветает при наличии в словаре хороших собственных терминов,. Действительно, в некоторых случаях в русском языке трудно найти подходящие синонимы. Славянофилы когда-то предлагали фразу: - Франт идет по тротуару в галошах, - заменить более русской: - Хорошилище грядет по гульбищу в мокроступах, что звучало патриотично, хотя и смешно. Мы вынуждены использовать в своей речи слова иностранного происхождения. Наш язык богаче французского, в котором всего 75 000 слов, в нашем же порядка 100 000, но в английском же языке 1 200 000 слов, в 12 раз больше нашего. Это самый богатый язык в мире, и от этого никуда не денешься, ведь он впитал в себя языки бывших колоний Британии. Вполне возможно, что лет через 300 наш язык будет поглощен английским, либо китайским языком.
Женя сидел вальяжно в кресле, пил пиво и по компьютеру отлавливал из Интернета статьи и кроссворды для следующего номера своей газеты. Гостиная была завалена старыми журналами, газетами и компьютерам, а на журнальном столике стыла кастрюля с суточными щами. Из маленькой комнатушки вылез лысый мужичонка лет сорока и назвался Славой. Он недавно приехал в Нью-Йорк, и Женя дал этому шоферу временный приют.
Слава до сих пор не мог понять, зачем он приехал в США. Однажды по пьянке он заполнил анкету для иммиграционной лотереи и неожиданно выиграл счастливый номер и право на иммиграцию в эту страну. Устроился он работать шофером, два дня в неделю развозя пенсионеров-иммигрантов по больницам, английского языка не знал, да и не хотел знать. Времени у Славы было вагон и маленькая тележка, но денег для того, чтобы завести герлфренд (подружку) было недостаточно, но вполне хватало на пиво.
Слава слетал в соседний магазин и приволок литровую бутылку самого забористого пива «Олд инглиш». Его, как истого алкоголика, развезло уже после первого принятого на грудь стакана, и пристал ко мне Слава с исконно-посконным русским вопросом: зачем мы живем на этом белом свете. Я, приняв соответствующую дозу пива, принялся развивать идею познания самого себя  и самореализации, но Слава захрапел, не дослушав моей филиппики. Хотелось донести идею до Жени, но и тот предпочел отдаться в объятия Морфея. Оставались бодрыми только шмакодявка породы тойтерьеров и размером  со спичечную коробку, да огромный Сен-Бернар, которые куролесили по квартире и не задумывались о смысле жизни, правда, и пива они не потребляли.
Проснулся я от лая собачьей своры и тявканья собачонки, устроившейся на ночь у меня подмышкой, а в гостиную втиснулась девушка лет тридцати в сопровождении трех русских овчарок. Наделив меня обворожительной улыбкой, прелестница проследовала в спальню Жени и плотно закрыла за собой дверь. Я постарался не слышать шума их бурной встречи, и отправился в душ, где с грустью нашел отсутствие чистого полотенца и обтер  тело туалетной бумагой. При этом вспомнил, что и в России теперь население освоило культуру использования для подтирки туалетной бумаги. Еще лет пятнадцать назад у нас обходились газетной бумагой, так что растет культура и благосостояние нашего народа.
Через час милая парочка нарисовалась в гостиной, глаза у них были соловые, а лица блаженные. Аня приехала в Нью-Йорк, чтобы продать трех щенков, выращенных в ее питомнике в Пенсильвании, а еще привезла она Женечке кастрюлю студня и любимый яблочный пирог. Я навещал его год тому назад и жил он тогда один, неухоженный и грустный, тоскующий по близким, оставленным в Москве. Но недавно появилась в его жизни Анечка и внесла в его жизнь смысл и надежду. Познакомились они на собачьей выставке, где Аня демонстрировала своих щенков, а Женя явился туда с сукой из Москвы. Они с собаками оказались самыми крупногабаритными представителями кинологического мира Нью-Йорка и окрестностей, Анечка же еще была владелицей питомника русских овчарок. Жене было сложно содержать свою собаку в квартире, и он попросил Аню взять к себе на ферму. Она развелась с мужем, и, затерявшись в дебрях штата Пенсильвания, нуждалась в ком-то большом и добром рядом с собой.
Аня, будучи по делам  в «Городе желтого дьявола», останавливалась у Жени, а тот на выходные отправлялся к ней на ферму. Они решили показать мне свои владения, и Аня засунула меня с собаками в свой драндулет, отслуживший все сроки, положенные гарантией фирмы «Шевроле». Жестяной пол под тормозной педалью протерся и проржавел так, что при движении автомобиля наружный воздух врывался в дырку и завихрял мусор в кабине, замки дверей не работали, ключ зажигания был давно потерян и машина заводилась посредством замыкания проводков, свисавших с руля, и только один «дворник» функционировал. Да и сама машина принадлежала не Ане, а банку, которому она была должна 100,000 долларов. Ферма ее была заложена и перезаложена, но Аня надеялась как-то перекрутиться и купить другую ферму. Вырвавшись из окрестностей Нью-Йорка, мы полетели на запад с ужасным ревом от неисправного глушителя, чтобы пересечь реку Делавэр и повернуть на север, где жили настоящие фермеры, а не богатые дачники из Нью-Йорка. Всего в 100 километрах от мегаполиса протекала неспешно жизнь людей, у которых все давно устроилось, они никуда не спешили и не бились за выживание, как большинство недавних иммигрантов.
Ферма Ани была устроена рядом с дорогой, на склоне холма, внизу которого струился ручей. За домом желтели убранные поля кукурузы и ржи, а солнце высвечивало белый шпиль пресвитерианской церкви. Ферма встретила нас какофонией собачьего лая и гвалта, под колеса автомобили бросились три кудлатых щенка и мне пришлось выйти из кабины, чтобы убрать их с дороги. Передний и задний двор заросли кустарником и побитой заморозками травой, а также поникшими сорняками типа нашего иван-чая, а вся территория была завалена мослами и шерстью оленей. Возле ручья были устроены вольеры для двух дюжин собак элитных пород, в которых я ничего не смыслю. Эти собачьи аристократы исходили беззлобным лаем, приветствуя меня и хозяйку.
Громадина трехэтажного дома была окружена верандой с прилегающим  круглым бассейном и джакузи. Козырек веранды лишился большинства поддерживавших его колонн, вода в бассейне зацвела, а пластмасса джакузи выцвела и потрескалась от долгого неупотребления. Я впервые ознакомился с этим изобретением цивилизации в Калифорнии, где обитал бессмысленно в районе так называемой Силиконовой долины, пристанища компьютерной индустрии США. Тогда недавний иммигрант из России привел меня в горячий бассейн, из стенок которого под большим давлением били струи воды и положено было подставлять под них поясницу и другие органы, требующие искусственного массажа, но я предпочитаю естественный.
Анин дом был заполнен старой мебелью, тюфяками, книжными полками и собаками какой-то благородной породы, каждый щенок стоил больше, чем было у меня денег на счету в банке. Было немудрено заплутать в этом лабиринте из лестниц, комнат, чуланов, туалетов и ванных, поэтому и решил я поселиться в гостиной на первом этаже, где стоял телевизор и диван искусственной кожи.
Была середина ноября, листва уже облетела и ночные заморозки выстуживали дом так, что пар шел изо рта. Аня задолжала банку за дом, поэтому не было денег на его отопление, и обогревался я от переносного калорифера. Завернувшись в ватное одеяло, я манипулировал коробочкой переключателя программ и до одурения смотрел по телевизору канал «Discovery», посвященный географии и путешествиям. Уже более года, как я закончил свое путешествие с верблюдами по Австралии и никак не мог найти денег для экспедиции по России на лошади с каретой.
На следующий день мы отправились в соседний городишко, чтобы положить в банк чек, полученный Аней за проданных щенков и сделать покупки для наступающего праздника Дня Благодарения (Thanksgiving Day). Его празднуют в последний четверг ноября, отмечая легендарное событие, когда высадившиеся на побережье Америки колонисты голодали и как-то после дождичка в четверг к их лагерю прилетела стая диких индеек, которых они перестреляли и насытились. Посчитав, что птичек послал им Господь, отцы-основатели будущих США постановили ежегодно отмечать эту дату. Обязательным блюдом в каждой семье бывает фаршированная яблоками индейка с клюквенной подливкой. С тех пор жизнь американцев стабилизировалась, а по-русски сейчас говорят – устаканилась, словцо хорошее, ёмкое.
Дорога змеилась вдоль крутого берега реки Делавер, заросшего кустарником и ежевикой. Дома вдоль дороги кирпичные или деревянные, но обшитые пластиком, а крыши железные, или толевые. Газоны перед домами тщательно подстрижены, а сами дома иллюминированы разноцветными лампочками, на флагштоках развиваются звездно-полосатые флаги США, вывешиваемые здесь перед праздниками.
Паркинг перед торговым центром был забит автомобилями покупателей, приехавшим затариться продуктами и подарками. В этом обществе потребления процесс покупки товаров (shopping)  не менее важен, чем зарабатывание денег на их приобретение и обставлен ритуалом еженедельного посещения торгового центра (shopping mall). Здесь воочию воплощена древнеримская идея удовлетворения человеческих потребностей в хлебе и зрелищах. Обширную автостоянку окружают продуктовый и промтоварный магазин, аптека и закусочная, кинотеатр и видео салон, поликлиника и адвокатская контора. Таким образом, торговый центр является одновременно и культурным центром американского городка.
Поставив машину на стоянку, мы проникли внутрь торгового центра, но вскоре потерялись. Я не собирался ничего покупать и удовлетворился праздным разглядыванием новейших моделей телевизоров и компьютеров, музыкальных приставок и стиральных машин, спортивного оборудования и другой чертовщины, без которой легко можно обойтись. Наконец я нахожу Аню, толкающую перед собой коляску с ворохом покупок, Женя следует за ней в трехколесной коляске на электрической тяге, предназначенной для покупателей-инвалидов. Ему трудно передвигать свое большое тело между стендов с товарами; с похмелья Женя упарился и посасывает из большой бутылки кока-колу. Наконец-то они расплачиваются и с трудом запихивают это изобилие в багажник машины. Можно ехать за пивом и виски, впереди праздник.

НЕКРАСОВКА

Дома нас ждала приехавшая на собственном «джипе» моя старинная подружка Татьяна. Лет десять назад она оказалась в нашей компании, собиравшейся в галерее поэта Кости Кузьминского. Будучи профессором русской словесности университета штата Техас, Костя сподобился опубликовать восемь томов неподцензурной российской поэзии, которую не печатали в Советской Союзе. Не долго длилась его профессорская карьера: уволили Костю из университета за пьянку и непотребные речи перед невинными студентками, и пришлось ему переехать из высокоморального Техаса в Нью-Йорк, который всех принимает и переваривает.
Костя обитал на первом этаже кишкообразной квартиры с анфиладой комнат и двумя входами, со двора и с улицы. Вскоре после приезда сделался он местной знаменитостью из-за своей неизменной привычки проводить большую часть жизни в постели. Вставал он с нее только чтобы посетить сортир и прогулять собак.  Даже привычные ко всему ньюйоркцы оборачивались при его виде. Его любовью были русские борзые, привезенные с собой из Питера. Эти поджарые собаки субтильной конституции как-то дико выглядели на улицах Нью-Йорка. Им бы гонять дичь на просторах русских полей и перелесков, а не лежать большую часть времени на широкой тахте рядом с хозяином. Для улицы Костя одевался в подобие хитона или балахона, на ногах сандалии, а в руке неизменная сучковатая трость. Этот ансамбль завершала огромная рыжебородая голова с вихрями непричесанных волос. Выступал Костя вальяжно, с сознанием своей исключительности в этом мире. Вероятно, так же выглядел Максимилиан Волошин, когда прогуливался возле своей дачи в Феодосии.
Жили мы тогда в доме художника Володи Некрасова, который хорошо заработал на изготовлении витражей для протестантских и католических церквей и сподобился купить многоквартирный дом, в котором и поселились русские иммигранты, назвав это убежище Некрасовкой. Володя сам по себе был колоритной фигурой, ну прямо-таки русский богатырь с окладистой бородой и усами, не седеющими каштановыми волосами и неспешными манерами крепкого деревенского мужика. Закончив Академию художеств, он так и не смог продать в Ленинграде ни одной из своих картин. Приехал он в США всей семьей, без знания языка и каких-либо связей в художественном мире. На первых порах ему помог «Толстовский фонд», устроив семью на принадлежащей фонду ферме в окрестностях Нью-Йорка. А потом Володя устроился маляром в строительной фирме, ремонтировал дома, копил деньги, а через пять лет купил дом очень дешево из-за того, что этот район Бруклина быстро заселялся нищими пуэрториканцами, а белые обитатели бежали в более цивилизованные районы города. 
Кроме меня и Кости, жил на первом этаже нашего дома скульптор и поэт Олег Соханевич. Сухощавый и невысокого роста, он был словно сплетен из мышц, жил и сухожилий, а кости его лица были плотно обтянуты загорелой кожей. Личностью он был в своем роде легендарной, сподобившись в 70-х годах сбежать из Советского Союза через Турцию. Олег сел на теплоход, крейсировавший между Батуми и Севастополем и ночью спрыгнул с борта. В рюкзаке у него была резиновая лодка и продукты на неделю плавания до турецкого побережья. Маршрут теплохода проходил в пределах территориальных вод СССР, и Олегу вначале пришлось скрываться от катеров пограничной охраны. Вместо недели греб он до берега больше двух недель, израсходовав все пищевые и питьевые запасы. Береговая охрана башибузуков с месяц держала его в тюрьме, выясняя, не является ли Олег советским шпионом. В конечном счете, он добился встречи с американским консулом и позднее перебрался в Нью-Йорк.
Здесь он зарабатывал на жизнь перевозкой мебели, а в свободные часы творил скульптурные композиции. Для этого он брал толстенные стальные полосы, просверливал в них дырки, а потом с помощью тяг, болтов, гаек, всевозможных рычагов и домкратов изгибал сталь во всех возможных плоскостях и измерениях. Скульптуры его напоминали фрагменты разбомбленных танков или попавших в катастрофу автомобилей. Ему не удалось сделать себе рекламу и шедевры пылились в подвале нашего дома, либо ржавели во дворе. Музеи и галереи не спешили взять эти произведения интеллектуальных и физических экзерсисов Олега в свои фонды, их и можно было поднять только с помощью автокрана. Столь же тяжеловесны были и слагаемые им гекзаметром оды в стиле Илиады или Одиссеи Гомера. Посвящены они были эпохальным событиям нашей истории, а также стихиям Воды, Огня и Тверди.
Олег был счастливейшим человеком, поскольку верил, что он самый гениальный скульптор, писатель и художник, который когда-либо существовал на Земле. Его не беспокоило временное безразличие публики к его искусству, он принадлежал будущему. Потому-то на лице у Олега всегда была несколько презрительная улыбка человека знающего себе цену, и он почти не интересовался женщинами, не курил и почти не пил.
Еженедельно в Нью-Йорке открывается множество художественных выставок, ведь согласно телефонному справочнику здесь обитает 350 000 художников и скульпторов. Олег каким-то образом узнавал адреса и даты этих вернисажей и неизменно являлся на бесплатную выпивку и закуску a la furchet. Практически каждый вечер очередной художник либо скульптор выставлял свои произведения на общественное обозрение в надежде войти в историю, как зачинателя нового направления. Отхлебывая дешевое вино из пластмассового стаканчика и закусывая его бутербродами, Олег снисходительно похлопывал неофита по плечу и поздравлял с талантливой выставкой, но знал определенно, кто истинный гений.
Ежегодно летом он отправлялся в Европу, чтобы проехать на велосипеде очередную страну. В дороге Олег, как истый хохол, питался салом и черным хлебом, а также, - чем  бог пошлет. В рюкзаке у него был старый армейский котелок, который на привалах он наполнял гречневой крупой и отправлялся к ближайшему жилью или кафе, где просил у хозяев разрешения сварить кашу на их плите. Как правило, увидев в котелке гольную крупу без мяса и жира, сердобольные хозяйки предлагали Олегу что-либо из собственных блюд, а он никогда не отказывался. Ему нужно было для счастья мало, всего лишь - бессмертие.
Татьяна часто навещала наши междусобойчики, поскольку вальяжный Костя явно был к ней неравнодушен и даже посвящал ей стихи. Он периодически влюблялся  в девочек школьного возраста и посвящал им поэмы. Жена его, неприметное существо с остроносеньким личиком состарившейся дочери Мальвины и Буратино, и с таким же количеством мозгов, опекала и холила своего кумира и посвятила всю свою жизнь ему и гончим собакам.
Как истый русский человек, Костя регулярно запивал на несколько месяцев, а жена бегала в соседний магазин за выпивкой и опохмелкой. Он и во времена проживания в Ленинграде никогда и нигде не работал, а в США оформил себе пособие по безработице. Побочным заработком у него была продажа картин русских художников американскому миллионеру Нортону Доджу, который решил увековечить свое имя, создав музей современного искусства при университете штата Нью-Джерси.
Жене ничего не оставалось делать, как закрывать глаза на Костины скоропреходящие влюбленности. Она была настолько неприметна и всегда в тени его импозантной личности, что Костя называл супругу мышкой и рядом с ней он выглядел породистым и ленивым котом. Он еще не знал, что мыши тоже могут кусаться, когда коты стареют.
Американское центральное телевидение как-то показало интервью с Костей возлежавшим в пьяном виде на огромном топчане с бутылкой водки в руке и в окружении трех борзых собак. Он заявил журналистке, что приехал в Америку не для того чтобы работать, а для самореализации, поэтому и не стесняется жить на пособие по безработице. Естественно, трудолюбивые американские телезрители были возмущены  таким наглым заявлением русского тунеядца, а иммигранты костерили Костю, что он их скомпрометировал.
Костя регулярно устраивал у себя в квартире выставки художников-иммигрантов, где собирался весь русскоязычный beau mond Нью-Йорка. Захаживал сюда огромный и добродушный Сергей Довлатов, в очередной раз бросивший пить и с завистью глядевший на наше застолье, только не долго он мог держаться. Как-то отправив семью на дачу в Катскильских горах, Сергей загулял в гостях у Алевтины, отвратительно жирной бабы с крашенными пергидролью волосами, работавшей парикмахершей на Брайтон-бич. Она была лет на десять его старше и глупее раз во сто. Проснувшись как-то утром с большого бодуна, он попросил эту стерву дать ему опохмелиться, но та отказалась идти за пивом. Довлатовское сердце не выдержало этого издевательства, и ушел он в историю.
Неординарный профессор русской литературы Квинского колледжа Евгений Евтушенко также заглядывал на огонек. Многие годы жизни политического и морального перевертыша иссушили его тело и мозги, превратили в ходячую мумию. Этот печальник земли Русской предпочел реальные американские деньги нашим деревянным и большую часть времени проводил в Нью-Йорке, а не в Москве. Это ему посвящен был памфлет, якобы, от имени Долматовского: «Ты - Евгений, я - Евгений, ты – не гений, я – гений, ты - дерьмо и я - дерьмо. Я - недавно, ты – давно!».
 Эдуард Лимонов иногда навещал Костю, прилетая из Парижа. К тому времени он опубликовал свой роман «Это я, - Эдичка», герой которого только и занимается, что пьянствует и занимается сексом не только с женщинами, но и мужчинами, а особенно обожает негров-любовников. Этот роман, как и образ жизни Кости, привел нашу русскую эмиграцию в шок. Многие говорили: «Теперь и о нас будут говорить, что все русские лентяи и педерасты». Еврейские иммигранты в США привыкли, что их там называют русскими.
В дальнейшем неуемный Эдичка поехал в Югославию воевать на стороне сербов, а потом вернулся в Россию, основав в Москве партию национал-большевиков, и газету «Лимонка». Вначале он дружил с главой партии либерал-демократов Владимиром Вольфовичем Жириновским,  который заявлял, что у него «мать русская, а отец юрист». (Удивительно, но в конечном счете народ схавал эту развесистую лапшу и Жирик опять на коне: - русский патриот, спаивающий народишко водкой «Жириновский», собственного производства.) Эдичка устраивал «почетному юристу России» встречи с французскими интеллектуалами и поил его шампанским, но два таких суперэгоцентриста не могли долго быть вместе. Жириновский сделался вице-спикером нашей проститутствующей Думы, а Эдичка продолжал эпатировать гнилое болото нашей интеллигенции. Демократы засадили его в тюрьму по ложному обвинению в нелегальной торговле оружием, а он тем не менее надеется стать следующим президентом России.
Маститый Миша Шемякин бывал здесь значительно реже, обремененный заказами и ваянием скульптуры Петра I для установки в Петропавловской крепости в Петербурге. Этот памятник сделался притчей во языцях и камнем преткновения для многих петербуржцев. Петр там  похож на самого себя и на гигантского паука, с маленькой головой и  тараканьими усами. Однако этот памятник сделался необычайно популярным среди детей, которые любят сидеть на коленях у бронзового тирана. Правда, отцы города грозятся выкинуть память за пределы крепости и установить вместо него памятник революционеру Морозову. Я завидую Мише, который, будучи на год моложе меня, смог реализоваться как художник, скульптор и писатель. Этот человек маленького роста смог вместить в свою жизнь дружбу с такими гигантами человеческой культуры как Владимир Высоцкий, Андрей Сахаров и Александр Солженицын, подсказавшим ему идею создания мемориала репрессированным жертвам КГБ на берегу Невы, рядом с Большим Домом и напротив Крестов. Миша даже смог создать собственную концепцию балета «Щелкунчик» на сцене Мариинского театра.
Значительно более регулярно приезжал в Некрасовку его подмастерье, Валера Есаул, безумно влюбленный в красавицу-татарку Зайнаб, сводившую с ума всех встречаемых ею мужиков. Позднее этот могучий мужик казацких кровей запил по крупному и покончил собой, так и не добившись ее взаимности.
А влюблен я был в миниатюрную армянку Аню, сводившую с ума русских иммигрантов, но вышедшую замуж за американца, который ни слова не знал по-русски, но покорно следовал за женой на все тусовки. Ее бесило узколобие его американских друзей и отсутствие у них той широты взглядов, которая была основной чертой русской богемы. В конце концов Анечка ушла к всемирно известному скульптору русского происхождения, который был старше ее лет на 30, но привлек ее неуемной энергией и русским размахом души. С тех пор я с ней не виделся, она оказалась в том светском кругу, в который простым людям вход воспрещен.
Неизменной персоной этих вечеров был Леня Комогор с его сутулой, костлявой фигурой в неизменной бейсбольной кепке и джинсовой куртке. Хотя было ему далеко за 60, все звали его Леней или Ленечкой за всегдашнюю улыбку и готовность помочь вновь прибывшим иммигрантам. Помогал он также и Эдику Лимонову, когда тот был еще не знаменит и перебивался работами на подхвате. Помог и мне, устроив электриком в компанию по электромонтажу, правда, выгнали меня оттуда через несколько дней, после того как я устроил короткое замыкание, подав на выключатель ток двух фаз. Леня писал стихи, перекладывал их на собственную музыку, а потом исполнял их под гитару. Ни слуха, ни голоса у него не было, а песни все были о России и лагерях.
Семнадцатилетним юнцом ушел он добровольцем на войну и надо было так сложиться, что направили его служить во 2-ю Ударную армию генерала Власова. После неудачного наступления армия попала в окружение и капитулировала по приказу своего командующего, который решил таким образом спасти своих солдатушек. Но части войска удалось все-таки пробиться к своим, среди них и оказался Леня, но не спасло это его, и пришлось ему отбарабанить 10 лет в лагерях Сибстроя только за то, что когда-то служил во 2-ой армии.. Об его судьбе упомянул даже Солженицын в своем ГУЛАГе. Вечный труженик и мастер – золотые руки, Леня выжил и там, а вернувшись к себе в Симферополь, устроился мастером по ремонту рентгеновского оборудования.
И угораздило же этому русскому мужику жениться на еврейке, млаже его на 15 лет, а той захотелось попробовать жизни за бугром, вот и оказался он в Нью-Йорке. Как большинство смешанных браков, их союз там развалился, а вскоре развалился и Советский Союз. Жена забрала сына и уехала в Калифорнию, а Леня остался ремонтировать стареющую, как и он сам, аппаратуру. Это был интеллектуал здравого смысла, не получивший никакого образования, но знавший как выжить в этом мире. Да и многие из нас в том иммигрантском мирке не жили, а выживали.
Я встретил его после своей поездки по США на телеге, зайдя в крупнейший книжный магазин Нью-Йорка на Юнион-сквер. За 20 лет жизни в США он так и не освоил английский язык, так что тусовался Леня там не ради непонятных ему книг, а чтобы не быть одному в своей затараканенной квартире. В книжном магазине было кафе, за столиками которого сидели студенты и писатели, на компактных компьютерах создававшие свои шедевры. У кого были деньги, издавали книги за свой счет и продавали их в том же магазине, где был отдел по торговле самиздатом.
Русскому мужику все по плечу, вот и вступил бывший  зэка номер С-143257 в масонскую ложу шотландской версии. По воскресеньям он посещал заседания ложи, переодеваясь во фрак и лакированные туфли. Ленечка привык бултыхаться в той чуждой ему жизни, в которой не знаешь где враги, а где друзья. В конце концов  отказали отмороженные в Верхоянске легкие, но только через неделю соседей достиг доносившийся из его квартиры трупный запах. Вломившись в квартиру с помощью полиции, они обнаружили Леню Комогора в постели, облепленного голодными тараканами, перебравшимися в спальню из кухни, где уже нечего было есть. Не оказалось в последние дни его жизни рядом ни друзей, ни сына, жившего в Калифорнии. Товарищи его встретились на поминках в кафе на Грин-стрит, где его коллеги-массоны, не говорившие по-русски, рассказали, что Леня был самым замечательным членом их ложи поскольку не говорил по-английски, но понимал все.
Мы похоронили его на русском православном кладбище в деревне Новое Дивеево, рядом со стеллой-памятником РОА (Российской Освободительной Армии), которая на самом-то деле никогда не воевала против Красной армии. По сути говоря, это памятник воинам 2-ой армии генерала Власова, которым повезло помереть свободными. Здесь лежит и прах основательницы фонда своего имени Татьяны Львовны Толстой, а также похоронена почти вся белая эмиграция Америки, сплошь офицеры, бароны, графы и князья. Там и мне лежать, если не помру в Австралии или Новой Зеландии.
Татьяна врезалась в наш круг темной кометой или болидом (нравится мне этот астрономический термин). Правда, видок у этой музы искусства был курьезный. Тело Таньки представляло собой кубик Рубика с ножками-тумбами и пухленькими ручками. Обширные груди уравновешивали мощный зад. Между узким лбом и пухлыми щеками были глубоко пробуравлены черные глазки, которыми она гипнотизировала окружающих. Хотя она и уверяла, что была белой ведьмой, но я-то знал, что все ведьмы порождены чертовщиной. Однажды она коснулась левой рукой моей груди, и боль от этого касания оставалась во мне еще пару недель.
Все ее искусство было посвящено эротике и сексу, которых в реальной жизни ей явно не хватало. Написанные маслом и акриловыми красками, полотна ее демонстрировали красоток с поднятыми юбками и тщательно выписанными половыми органами (удивительно, насколько грубо звучит на русском языке этот нежный женский орган). Напоминали они мне картины Балтуса в экспозиции Музея Современного Искусства в Нью-Йорке. На других композициях она изображала переплетенные в экстазе женские и мужские тела. Из серебра и стекляруса она конструировала бюстгальтеры и гульфики, предназначенные для продажи в садомазохистских клубах, нравились они также гомосексуалистам и лесбиянкам. Танюша и сама пыталась изобразить воинствующую лесбиянку, но чувствовалась в ней тоска по элементарному сексу с нормальным мужиком, да где же его, родимого, возьмешь в русскоязычной микротютельной (выражение Кости Кузьминского) тусовке!
Татьяна могла создавать, но не продавать свои картины и поделки, и Музей Современного Искусства в Москве взял ее картины для постоянной экспозиции, не заплатив ни рубля, ни доллара. У нее даже не было денег для аренды квартиры в Нью-Йорке, которая сейчас стоит 800 – 1000 долларов в месяц. Несколько лет она прокантовалась в ночлежках, где еженощно в комнате собиралось до пятидесяти человек. Постепенно она продвигалась по шкале заслуженных ветеранов бездомности, не вступала в конфликты с социальными работниками, своевременно заполняла анкеты и являлась на собеседования. Этим она заслужила право на проживание в отдельной комнате гостиницы для бездомных на 28 улице в Манхэттене с роскошным названием Кинг Чарльз. Но в ее комнату в любое время дня или ночи могут прийти социальные работники и проверить, чем она занимается и соблюдает ли правила проживания. Мужика не приведешь, пьянку не устроишь, но жить-то где-то надо.
Я простился с Татьяной, не надеясь когда-либо встретить ее в будущем. Она осталась в благополучной Америке на положении рабыни системы, а я возвращался в Россию, с 1917 года живущую во мгле.

ПРОЩАНИЕ С НЬЮ-ЙОРКОМ

Я вышел на берег Ист-ривер (Восточной реки), отделявшей Бруклин от монолитной финансовой крепости на острове Манхэттен, когда-то купленном голландцами у индейцев за 25 долларов. Еще не были разрушены башни Всемирного торгового центра и между ними закатывалось багряное солнце, не ведавшее, что вскоре там будет огромная прореха, как от двух вырванных из челюсти зубов. Город еще долго будет зализывать эту рану, оставленную крылатыми предвестниками Апокалипсиса.
Фактически Ист-ривер отнюдь не река, а пролив с регулярными приливами и отливами, так что вода здесь чистая, океанская. Однако у обитателей прибрежных районов существует убеждение, что река не пригодна для купания, так что приходят они к реке лишь позагорать и пожарить мясо на жаровнях. Манхэттенский берег реки застроен шикарными небоскребами, пирсами для прогулочных яхт, ресторанами, там же поставлен гигантский спичечный коробок здания Организации Объединенных Наций.
Бруклинская сторона реки представляет грустное зрелище покинутых фабричных зданий, закрытых морских причалов и заросших полынью пустырей. Здесь удобно жить бездомным, которые устраиваются на ночь в заброшенных цехах, а днем отправляются на сбор банок из-под кока-колы и других напитков. Пропитание они добывают из мусорных контейнеров местных ресторанов и булочных, которые выбрасывают непроданный и просроченный хлеб и другие продукты. С пропитанием у них проблем нет, а деньги нужны на выпивку, наркотики они потребляют редко, так как на это зелье денег от сданных по 5 центов за банку не наберешь, а вот на пиво хватает.
Здесь у бездомных нет национальной или расовой вражды, собираются они вечерами у костра, сосут пиво, делятся объедками и собранными окурками. В утрированной форме осуществляется здесь коммунистический лозунг: «Пролетарии всех стран, - соединяйтесь». В летнее время на прибрежном пустыре вырастает палаточный городок, куда обитатели приносят выброшенные матрацы, одежду и мебель. Здесь же они разжигают костры, на которых готовят пищу и варят кофе, рядом они устраивают огнища, на которых сжигают электрические кабели на предмет получения цветных металлов. Когда костер уж дюже большой и дым клубами поднимается в небо, прилетают с пронзительными сиренами несколько пожарных машин и заливают пожароопасный объект. Бомжи стоят рядом и терпеливо ждут, когда бравые борцы с огнем уберутся, чтобы разжечь новый костер. Создается впечатление, что у бездомных с пожарными есть какой-то договор о количестве возникших и ликвидированных пожаров, каждый из которых записывается в послужной список команды, а поджигателям выплачивается ими компенсация.
Раз в месяц на палаточный городок совершались полицейские рейды, бездомных разгоняли, а их барахло грузили в мусорные машины и свозили на свалку. Сразу же после очередного рейда обитатели приступали к восстановлению своих жилищ.
По выходным берег реки превращался в пляж, куда тянулись семьями местные обитатели с раскладными креслами, жаровнями, припасами мяса, гамбургерами, пивом и более крепкими напитками. В основном это были недавние иммигранты из Пуэрто-Рико, Мексики, Колумбии, но в большинстве поляки из района Грин-поинт, называемого Маленькой Польшей. Братья-славяне мало отличались от русских, а их жены также не стеснялись загорать в исподних лифчиках и трусах. Водке своей «Выборовой» они предпочитают «Смирновскую» американского разлива, - оно и дешевле, а пьют отнюдь не меньше наших мужиков. Проникли сюда и польские бомжи, ежедневно кучкующиеся в скверике имени отца Попелюшко, католического священника избитого насмерть польскими секретными агентами. Ему здесь еще во времена социалистические был поставлен бюст, которому кто-то ночью отбил голову и подписал суриком на пьедестале по-польски: «За Ленина и Сталина». Голову ему приставили новую, а полицейских посадили в тюрьму за бандитизм.
Постоянными обитателями этого пустыря были американец Дик Голдберг и поляк Гидеон Липовский. Дик приходил сюда ежедневно, как на работу, в 11 часов и сидел на кирпичной кладке разрушенного ангара, не двигаясь ровно до 4 по полудни. Это был рыжий парень лет тридцати, одетый  в потрепанный джинсовый костюм и рваные кроссовки. Какой бы ни была жара Дик сидел на солнцепеке спиной к реке, уставившись на кирпичный брандмауэр, положив руки на колени и не снимая рубашки и джинсов.  Мне было интересно узнать, каких же истин достиг этот парень посредством столь странной медитативной практики. Он ни с кем не общался и только с третьей попытки мне удалось его разговорить.
Родился Дик в Калифорнии, учился в колледже на журналиста, но не смог справиться с жесткой конкуренцией тамошних писак за сладкий пирог литературной наживы. Я и сам некоторое время жил в этом штате, работая в частной охранной фирме, но не смог долго носить униформу и работать ежедневно с 9 до 17. Туда рвутся в Голливуд  молодые актеры, чтобы прославиться, компьютерщики же заселяют Силиконовую долину, что возле Сан-Франциско в надежде повторить карьеру Била Гейтса, заработавшего 60 миллиардов долларов на производстве компьютерных программ. Этот штат на берегу Тихого океана вот уж полтора столетия является путеводной звездой для честолюбивых, жадных для денег американцев. Побывавший там в 1925 году Сергей Есенин, позднее писал в поэме «Страна негодяев»:
…Калифорния – это мечта
Всех пропойц и неумных бродяг.
Тот, кто глуп или мыслить устал,
Прозябая в ее краях…

Места нет здесь мечтам и химерам,
Отшумела тех лет пора.
Все курьеры, курьеры, курьеры,
Маклера, маклера, маклера.
От еврея и до китайца
Проходимец и джентльмен.
Все в единой графе считаются
Одинаково – business men.

На цилиндры, шапо и кепи
Дождик акций свистит и льет.
Вот где вам мировые цепи,
Вот где вам мировое жилье.

Если хочешь здесь душу выржать,
То сочтут: или глуп, или пьян.
Вот она – мировая биржа!
Вот они – подлецы всех стран…
Больно, неуютно было там нашему русскому поэту в компании Айседоры Дункан, ведь жил он за ее кошт, ненавидел ее и себя за это. Не мог молодой поэт понять и принять чужой жизни, хотя и многое прочувствовал нутром, а жизнь своя висела на волоске.
Дик переехал в Нью-Йорк и обитал в ночлежке, устроенной в здании YMCA (Young Men Christian Association), Ассоциации молодых христиан. Сотрудничал он в газете строительного профсоюза и был членом коммунистической партии, принимая участие во всех ее собраниях и демонстрациях. Меня не удивило, что еврей состоит в компартии США, но никогда прежде не встречал я нищего еврея.
Ежедневно он приносил с собой остатки пищи из столовой для бомжей и вываливал их в дырявый тазик рядом с собой. Вскоре сотни крыс собирались со всего пустыря и устраивали себе праздник живота. Дик с интересом наблюдал, как они дрались за каждый кусок пиццы или гамбургера, крупные самцы-пасюки могли заодно вспороть живот зубастой мелочи, а самки отгоняли свое потомство, насыщаясь  остатками от щедрот своего благодетеля. Он был крысиным богом, который собирал их ежедневно, давал пищу и развлечения, единственным человеком, который относился к ним, как к равным. Крысы с утра ждали Дика, усевшись рядами на обрушенных стропилах, а после трапезы они не боялись забираться даже к нему на колени. А у меня даже их вид с приличной дистанции вызывал рвотную реакцию. Я не мог себе представить, какова же была жизнь была до этого у Дика, чтобы человеческому общению он предпочел крысиное.
Поляк Гидеон Липовский приезжал на  пустырь на велосипеде, чтобы совершить заплыв между двумя разрушенными пирсами, а потом, устроившись на кирпичике, весь день читал все одни и те же «Записки членов Пиквикского клуба» Чарльза Диккенса, либо общался с проститутками, забредшими к речке охладиться от трудов. Это был высокий, жилистый мужик лет пятидесяти с типично шляхетскими усами и аристократическим носом с горбинкой.   Он неукоснительно следил за здоровьем, не пил и не курил, вегетарианствовал, сексом не занимался, боясь заразиться СПИДом.
Гидеон на дух не переносил Дика, считая его стебанашкой и педофилом. Почему-то Липовскому не хотелось быть поляком, и он заливал мне баки историей, что родился он в Шотландии от белогвардейского офицера и английской аристократки. Каким-то мистическим манером Гидеон оказался в Польше, где зачем-то получил гражданство и паспорт с одноглавым орлом на корочках (орел с двумя головами на нашем гербе какой-то мутант, - с двумя головами далеко не улетишь, да и охотиться сложно). При первой же возможности он переехал в Нью-Йорк, где жил на пособие по безработице и проводил время на берегу Ист-ривер в компании бомжей и проституток. Гидеон уверял меня, что ведет какие-то мировоззренческие семинары у себя на дому, а его ученики преподают в колледжах и пишут труды об основах мировоззрения философа Гидеона Липовского.
Он мечтал в очередной раз жениться и даже попросил меня познакомить с русской женщиной. Я дал ему адрес знакомой питерской барышни, работавшей программисткой в институте Метрострой. Метро в Питере уже давно не строили, но сотрудников института еще держали на полставки. Вскоре у них завязалась переписка. Прежде всего они обменялись фотографиями десятилетней давности, а потом приступили к обсуждению деталей будущей совместной жизни. Людмила мечтала о собственном доме или шикарной квартире, напичканной электроникой,  «мерседесе», или хотя бы «ауди», а также поездках в Лас-Вегас и на Караибские острова. Гидеону же хотелось найти жену, которая могла бы родить ему сына,  и заодно кухарить. В письмах он расспрашивал Милу о ее наследстве и наследственности, болезнях и состоянии зубов, а потом делился со мной своим мнением о невесте. Я только позднее узнал, что нет у Гидеона никакого автомобиля, квартира принадлежит государству, а живет он на пособие по безработице. Но вначале он пудрил мне мозги, что у него в Нью-Йорке две собственных квартиры, живет он на проценты от ценных бумаг, а на велосипеде ездит лишь ради здорового образа жизни. А еще он хвастался, что в каждое письмо для Милы он вкладывает пятидесятидолларовую купюру, что оказалось чистейшей ложью и никаких денег она от него не получала. Людмила же скрывала, что у нее была почти взрослая дочь и рожать она больше не могла после операции на придатках. Я уехал из Нью-Йорка, так и не дождавшись завершения их любовной трагикомедии.
Третьим завсегдатаем нашего заросшего горькой полынью пустыря был Роберт Фет, крепенький парень небольшого росточка, с руками до колен и кривыми, как у монгольского всадника ногами. Он глядел на мир жгучими семитскими глазами, глубоко спрятанными под покатым лбом. Боб появлялся на берегу реки с раннего субботнего утра и трудился до позднего вечера. Он собирал кирпичи, обломки железобетона и штукатурки, куски проволоки и  жести, создавая из этого материала скульптурный ансамбль. К концу дня на прибрежной стороне пустыря стояли полукругом двадцать скульптур напоминающих фантастических птиц и зверей, скалившихся в направлении заречного Манхэттена. Эти скульптуры производили шокирующую впечатление на обитателей пустыря и праздношатающуюся публику. Люди фотографировались на фоне неустойчивых конструкций, трогали их руками или ногами, причем некоторые из них обрушивались.
Боб поведал мне, что скульптуры он создает в память матери, покончившей с собой двадцать лет тому назад в состоянии алкогольного аффекта, вызванного изменой мужа. Боб воспитывался в семье родственников, а потом учился  на скульптурном отделении Нью-йоркского университета. Зарабатывал он на жизнь рабочим сцены в Линкольновском центре искусств, а скульптурой занимался только в выходные.
Создав скульптуры, Боб их фотографировал и снимал на кинокамеру, а потом отправлялся в соседний бар для гомосексуалистов, чтобы оттянуться с друзьями на пиве и марихуане. На следующий день он появлялся лишь после обеда, когда больше половины скульптур были разрушены местными вандалами. Дик не возмущался, не рвал волосы на голове, не сжимал кулаки в бессильной ярости, а доставал кинокамеру и запечатлевал сцену разрушения. К следующей субботе все скульптуры лежали в руинах, и он снова весь день трудился, создавая новые шедевры. А мне было интересно, каким же подонкам доставляет наслаждение разрушать что-то прекрасное, созданное руками человеческими. Своим возмущением я поделился с потомком английской аристократки Гидеоном Липовским, ежедневным посетителем сих брегов. Он лукаво зыркнул на меня, захихикал и вякнул: «Да я и рушу эти хреновины. Тоже мне – скульптуры! Я таких могу сотню наваять. Чего этот жидовин выпендривается!»
Я отошел от него ошарашенный. Неужели он не чувствует себя подонком, скотиной стоеросовой. А потом сообразил, что Роберт и создает свои скульптуры для того, чтобы они были разрушены. Если есть в мире создатели типа Праксителя, Микель-Анжело или Кановы, то должны существовать и разрушители типа Герострата или афганских талибов, расстрелявших в своей стране гигантские скульптуры Будды. Все, что когда-то было создано, должно быть все равно разрушено людьми или временем. На нашем пустыре это происходило значительно быстрее.
 
ХЕЛЬСИНКИ
 
Летел я из Нью-Йорка в Питер самолетом компании «Финнэйр»  с пересадкой в Хельсинки. Ни один самолет из Нью-Йорка не летает сейчас на прямую в эту бывшую столицу Российской империи. Более пяти часов пришлось мне ждать следующего самолета на Петербург. По сравнению с Хельсинским наш аэропорт Пулково 2 выглядит забуханным местечковым вокзалом. А ведь когда-то петербуржцы называли Финляндию презрительно: Чухляндией. За восемьдесят лет советской власти Россия сама превратилась в какую-то Курвляндию, а Финляндия прекрасно живет, отсасывая жизненные соки России.
Самолеты в Хельсинки приземляются и взлетают каждые полчаса. Аэровокзал заполнен китайцами, арабами, индийцами и прочими африканцами, рвущимися жить в благополучную Скандинавию. В курительной комнате в основном были наши российские ребята и девушки, затягивались они американскими сигаретами, разговаривали по мобильникам, пили пиво, смеялись оптимистически. Это было новое поколение, те самые новые русские, с которыми у меня не было ничего общего. И захотелось мне вырваться из этой стеклянной клетки на простор, посмотреть столицу Суоми.
Через двадцать минут комфортабельный и полупустой автобус доставил меня на вокзальную площадь. Здание вокзала, отделанное серым гранитом, построено в неоклассическом стиле Э. Саариненом. Оно чем-то напомнило мне дом на углу Невского и Малой Морской, где сейчас находятся кассы Аэрофлота: тяжеловатое и монументальное. До революции у нас было построено несколько зданий в этом стиле, но в советские времена в Петербурге не было построено ничего стоящего, если не считать Большой дом на Литейном, пребывание в котором стоило многим жизни.
Хельсинки строился по генеральному плану градостроительной комиссии, учрежденному в 1817 году, когда в городе было всего 20 каменных зданий. В отличие от болотины Питера, город этот стоит на монолитном граните. Если при закладке зданий нам приходилось забивать тысячи свай, то финны взрывали скалы, чтобы создать постаменты для своих шедевров. Под названием Гельсингфорс город был основан в 1550 году шведским королем Густавом Ваза и был сожжен русскими войсками при битвах со шведами в 1714 и 1742 годах. Во время наполеоновских войн Александр I поделил с Бонапартом территорию Швеции: Наполеон посадил на шведский трон своего приемного сына Евгения Богарнэ, а Россия получила от Швеции во владение долгожданную Финляндию. Ей нужна была военно-морская база на северном побережье залива и мне не понятно, зачем нам было столько лет воевать с этими скандинавами, чтобы в конечном счете отдать все в 1918 году.
Если в Петербурге самыми знаменитыми были архитекторы итальянского и французского происхождения, то Хельсинки построен в основном немецкими и финскими зодчими. Тем не менее многие  дворцы в центре города напоминают петербургские, поскольку построены в том же стиле и словно  перенесенные с Невского проспекта или Дворцовой площади. Дом городского коменданта напоминает здания, построенные в Питере Валлен-Деламотом: первый этаж с рустовкой, а два других объединены колоннадой, завершенной пышным фронтоном.
Гениальный немецкий архитектор К.Л. Энгель провел несколько лет на практике в Петербурге, после чего создал в Хельсинки ансамбль Сенатской площади с доминантой церкви святого Николая. Она предназначалась служить православным храмом, но позднее была превращена в протестантский Кафедральный собор. Перед собором финны установили памятник Александру II, царю-освободителю, в царствие которого собор и был открыт. В то же царствие построен здесь крупнейший в западной Европе православный Успенский собор. Это монументальное здание красного кирпича сооружено на вершине мощной скалы русским архитектором А.М. Горностаевым и является доминантой города.
В царствие Александра I в 1809 году Финляндия отошла от Швеции и была присоединена к России на правах автономного Великого Княжества. Более ста лет Финляндия входила в Российскую империю с собственной денежной и судебной системой. Здесь никогда не было крепостного права, близость Петербурга обеспечивала финнов работой, а промышленность страны развивалась значительно быстрее, чем в метрополии. Если хотели, финские дворяне могли служить в русской гвардии (пример тому маршал Маннергейм), хотя в княжестве не было воинской повинности, столь истощающей людские и финансовые ресурсы России.
Русские цари всегда любили инородцев больше, чем собственный народ. В отличие от англичан, покорив враждебные племена, мы вместо того чтобы брать с них дань, сами ее платили. Присединив Финляндию, Курляндию, Эстляндию и Польшу, мы сделали их процветающими провинциями с особыми привилегиями за счет коренного населения. Россия стала обширной колонией для бывших инородцев, которые теперь грабят ее еще больше, чем до революции. Чухонец стал теперь мистером, мечтой русских девочек, мечтающих уехать за границу.
Финны хорошо воспользовались февральской революцией для развала России. Они позволили Ленину проехать в запломбированном вагоне через свою территорию, чтобы провозгласить свои Апрельские тезисы на Финляндском вокзале. Этот переезд был согласован с германской разведкой, как и позднейший приезд Ленина в Финляндию, когда Керенский пытался его арестовать за прогерманскую пропаганду, направленную на развал русской армии.
Оказавшись у кормила власти, Ленин не замедлил отблагодарить чухонцев, дав Финляндии полную независимость и заключив сепаратный (предательский для союзников России по Антанте) мир с Германией. Правда, большевики в 1918 году попытались совершить здесь красный переворот, чтобы привести к власти своих соратников, да сорвалось.
Бывшая провинция Российской империи превратилась за годы независимости в процветающее государство, особенно заметное на фоне нищей России. Значительная часть этого богатства пришла от эксплуатации ресурсов все той же России. А еще они импортируют наших женщин и рабсилу на сбор ягод в летний сезон.
Под привокзальной площадью устроен торговый центр, связанный системой переходов с центром города. На перекрестках наши музыканты исполняли русские мелодии и собирали марочную мзду. Русская речь раздается повсюду, а наши магазинчики здесь торгуют теми же матрешками и армейскими шапками со значками, что и в Питере. В порту загружались и разгружались огромные паромы, связывающие Хельсинки с главными портами Европы. Фуры с продуктами и товарами бесконечными колоннами двигались к российской границе, спешили нас накормить и одеть, уж наверное не за бесплатно.
Пора было и мне возвращаться в знакомый, как и Мандельштаму,  до слез город, когда-то шпалерный Петербург, взятый в полон очередной чиновничьей мафией. Пассажирами самолета в основном были русские, но командир экипажа и стюардессы обращались к нам только по-английски и по-фински. На мое возмущение по поводу игнорирования русских реакция команды была кислой. Стюардесса предложила написать жалобу, а также заявила, что самолет принадлежит финской компании, так что команда не обязана говорить по-русски. Давно уж стало не престижно быть русским человеком.
Едва набрав высоту, самолет пересек Финский залив и начал снижаться над нашей Северной Венецией, гигантским городом с загаженными пригородами, запущенными совхозными полями и садовыми кооперативами шестисоточников с их курными избушками. Я возвращался в Россию.

ПРИШИБЕЕВЫ

Солнечным днем я решил прошвырнуться по Невскому проспекту и впитать аромат и настроение праздника «Масленицы». Большинство публики предпочитало южную сторону, которая во время блокады была наиболее опасной при артобстреле, но сейчас была залита благостным теплом короткого петербургского дня. (Я всегда недоброй памятью вспоминаю Петра I, которому взберендило основать столицу в гнилых чухонских болотах, а не где-нибудь в Крыму. Ведь тогда бы не пришло в голову Хрущеву подарить в 1954 году Крым хохлам, чтобы таким образом отметить 300 лет присоединения Украины к России.)
Беспечные туристы протискивались между выстроившихся вдоль тротуара нищих или бабушек, продававших штучные сигареты, вышивку или другие нехитрые поделки своего одинокого существования. Инвалиды на колясках, одетые в армейские комбинезоны демонстрировали отсутствующие конечности, которые, возможно были потеряны в Афганистане или Чечне, либо по пьянке, но были они одинаково несчастны. Я ежегодно посещаю этот город и отмечаю изменение в его этнической структуре. За последние десять лет Питер пополнился выходцами из Армении, Грузии и Азербайджана, которые интенсивно вырезали друг друга в своих республиках, а теперь нашли убежище в многострадальной России, принимающей их без особого энтузиазма
Хотя большинство мигрантов зарабатывает на жизнь тяжким трудом, в глаза бросаются те, кто владеет магазинами и палатками, принимает участие в мафиозных разборках и ездит на шикарных автомобилях. Мне, русскому, стыдно за нас, когда вижу милиционеров, проверяющих документы «черных» и получающих от них откуп. Ведь и ежику ясно, что потенциальный террорист не поедет общественным транспортом и запросто откупится от самого придирчивого милиционера.
За последнее время Питер захлестнула новая волна иммигрантов из Таджикистана, которых милиция даже и не проверяет, зная, что денег у них нет, — это жертвы нашей безмозглой политики в Афганистане, вызвавшей бегство тамошних таджиков в бывшие наши республики. Воинственные пришельцы вышвыривают нацменов на безбрежные просторы России, а в Питере они освоили район Дачного и других пригородов. Бродят по улицам Санкт-Петербурга эти бездомные смуглые люди в тюбетейках и подбитых ватой длиннополых халатах и не знают, зачем и почему они здесь.
Приблизившись к гостинице Европа, я решил зайти туда, чтобы взять со стенда бесплатную газету на английском языке «The St. Petersburg Times». Не люблю я ходить в смокинге и предпочитаю демократические джинсы, футболку, а бритый череп прикрываю ковбойской шляпой. Дорогу мне преградил коренастый мужик лет сорока с рыжими усами и прической ежиком. Колючие его глазки пронзили меня рентгеновскими лучами и рявкнул начальственно: «В какой ресторан направился?» У меня не было столь дорогостоящего намерения как закусить в ресторане, но ответил ему по-английски: «to any one» (в какой придется). Ошарашенный моим «оксфордским» произношением, мордастый охранник отступил в сторону и позволил пройти в храм для избранных. Я читал, что здесь когда-то останавливались Петр Ильич Чайковский и Николай Тургенев, Владимир Маяковский и Сергей Есенин; осчастливили гостиницу своим присутствием президенты США Джимми Картер и Билл Клинтон, а также другие знаменитости. Мне не светила такая возможность здесь остановиться, но взять-то газету я имел право. У нас еще с советских пор существует сегрегация для русских, особенно в отелях высшего класса, сейчас же осталась долларовая сегрегация. Я давно уж имею американское и русское гражданство, но документов, кроме водительских прав, с собой не ношу, а с долларами всегда была у меня напряженка.
При выходе из гостиницы, уже на тротуаре, ко мне подскочил вышеупомянутый охранник и прошипел: «Ты, падло, если зайдешь сюда еще раз, башку расшибу!» Вероятно, он расстроился своей ошибке, приняв меня за иностранца и пропустив в святая святых буржуазного туризма. Я вначале опешил, а потом последовал за ним к посту и потребовал назвать свою фамилию и должность. «А называй меня полковником Кагэбэшкиным» — браво отбрехался охранник. Я спросил его, с какой стати он решил меня пришить, но охранник заявил, что ничего подобного он не говорил, причем, призвал в свидетели болтавшихся без дела официантов и таксистов. Поняв, что здесь мне правды не найти, я подошел к припаркованной недалече машине с двумя милиционерами внутри. Я рассказал им об угрозе со стороны охранника и попросил их защиты, но те отфутболили меня в соседнее 27 отделение милиции. В милиции встретили меня без особого энтузиазма и порекомендовали зайти на следующий день.
Я уже завелся и решил идти до конца в защите не только себя, но и подобных себе людей, которым угрожают и которых преследуют подобные этому рентгеноглазые сявки. Не верилось, что милиционеры пошевелят какими-то органами, чтобы помочь мне и решил я обратиться в администрацию гостиницы. Встретили меня там любезно и даже вызвали для разговора начальника охраны, которому не составило труда вычислить, кто был на самом деле мой угрожальщик. Я же требовал, чтобы тот персонально принес мне извинение, и чтобы я больше его не видел при входе в гостиницу. Мне было обещано тщательное расследование инцидента,  и еще они обязались позвонить на следующей неделе мне на дом и сообщить, когда охранника вызовут «на ковер» для персонального со мной разговора.
Прошло больше недели, и не получив звонка от администрации, я решил навестить отель Европа. У входа стоял все тот же охранник, и я его приветствовал: «Полковник Кагэбэшкин, вы еще на посту? А когда же вы собираетесь извиняться?» Полковник вздернулся и сообщил на сей раз: «Я вообще-то не полковник КГБ, а майор ГРУ в отставке, а извинюсь, когда прикажут». Я ушел с ощущением оплеванности и горечи оттого, что опять у нас в России набирает силу тайная полиция, только уже не «унтеров Пришибеевых», а «полковников Кагэбэшкиных». Лозунг все тот же: держать и не пущать. У нас и флаг-то Красно-Голубо-Белый, опять же из этих заглавных букв КГБ пробивается.  Ох, какая же ты непутевая, моя страна путан и путиных!
Петербург прекрасен всего два месяца в году  -  в пору белых ночей, все остальные дни заполнены дождями, снегами, ветрами, морозами, заморозками и гнилыми оттепелями. За последние двадцать лет мне пришлось много путешествовать по странам и континентам, так что есть с чем сравнивать достоинства этого действительно великолепного города. На первое место на шкале самых красивых городов мира, которые привелось увидеть, я ставлю Эдинбург, столицу Шотландии. Был я там в пору любви к Джин Йорк, во время нашего медового месяца, когда весь мир смотрелся через розовые очки. Город построен вокруг старинного замка, пережившего неоднократные осады шотландских королей английских королей английскими завоевателями Этот город похож именно на ту мою мечту, в которой я был юным рыцарем завоевывающим любовь принцессы и совершающим подвиги ради счастья моей родины. В этот замок помещал Вальтер Скот своих героев из таких романов моего детства, как «Айвенго», «Квентин Дорвард», «Роб Рой» и других книг о героической истории Шотландии. Повезло этой маленькой стране с писателем, воспевшим героизм и романтизм ее жителей, а вот у нас только А.К. Толстой попытался подражать ему, написав «Князь Серебряный». Вообще, следует признать, что наша русская литература стоит на трех китах: французской, немецкой и английской словесности. Она от них взяла все, а дала лишь Достоевского, Толстого, ну еще немножко Тургенева.
Вторым по красоте и гармонии для меня оказался Рим. Приехав туда из божественной Вены, столицы вальса и бывшей Австро-венгерской империи, но все дороги ведут в Рим, который так и остался для меня столицей мира. Оказавшись на плацца Навона, я сразу же воспринял три тысячелетия истории этого города. Ведь именно здесь заседали консулы и сенаторы, а императоры отправляли когорты завоевывать варваров Европы, Африки и Ближнего Востока, здесь Брут и Кассий предательски убили Цезаря, который издал предсмертный крик: «И ты, Брут…!». Имперская торжественность площади Испании не идет ни в какое сравнение с попыткой создать что-то подобное из Дворцовой площади в Петербурге.
А рядом с площадью величественные развалин Колизея, где  плебеи и патриции решали жить или погибнуть гладиаторам убивавшим друг друга для развлечения толпы. В этом городе каждый камень несет следы истории человечества, той культуры, на которой мы воспитаны. В центре города почти нет зданий современной архитектуры, правда, во времена фашистской диктатуры Муссолини город в значительной степени был перестроен новыми зданиями конструктивистского стиля, но центра города это не задело. Во время его правления Италия выбралась из депрессии, победоносно закончила колониальные войны и модернизировала флот и армию. Вообще-то говоря, дуче был великолепным хозяйственником и патриотом своей страны, во многом шизофреничный Гитлер брал с него пример и даже национал-социалистическая партия была основана им наподобие фашистской партии Муссолини. Дуче не позволил Гитлеру вовлечь Италию в полномасштабную войну с СССР, послав на восточный фронт лишь несколько дивизий, перемерзших в приволжских степях.   
Венецию впервые я увидел. в ноябре, приехав туда на автобусе с группой русских эмигрантов еврейского происхождения. Практически все они ехали в США, хотя и получили вызовы от как правило фиктивных родственников в Израиле. Венеция, Флоренция и Пиза обязательно входили в туристский маршрут бывших «совков». Выгрузившись на обширной автобусной остановке, все потянулись к площади Святого Марка, где начинались и заканчивались экскурсии по городу. Ансамбль этой площади знаком с младенческих ногтей, с тех пор как начал я рассматривать картинки в альбомах. Ее архитектура не поддается моей непросвещенной классификации, здесь смешались готика, мавританский и византийский стили с барокко и ренессансом. Большинство соборов и палаццо строились в средневековье, когда в России трудно было насчитать и сотню каменных зданий, а для постройки  Кремля в Москве привлекались те же итальянцы.
Оказавшись на площади, я почувствовал себя дома,  словно был я здесь неоднократно и даже жил в этих краях, да и не удивительно, ведь о Венеции так много написано и читано. Вот эти литературные ассоциации являются для меня главным критерием в определении места на эстетической шкале виденных мною городов. После Венеции я поместил на нее Лондон, Париж, Вену, а ниже Прагу, Амстердам, Копенгаген и другие города Европы. Таким образом, на этой чрезвычайно субъективной ценностной и эстетической шкале Санкт-Петербург занимает место ниже первой десятки.
Все-таки великолепен вид от Дворцовой набережной на Стрелку Васильевского острова с недавно реставрированными ростральными колоннами и зданием Биржи и пакгаузов, где сейчас находятся Зоологический институт и Пушкинский Дом.
Весна в том году оказалась необычайно ранней и пройдя выше по течению Невы, на гранитных ступеньках спуска к реке с набережной я увидел мужичка лет тридцати, снявшего старенькие, наверняка секондхэндовые (словечко-то какое получилось страшненькое, оно и по-английски звучит коряво) кроссовки фирмы Addidas и чесавшего указательным пальцем левой руки складки между интеллигентными пальцами своих ног. После каждого почеса он подносил палец к носу, с упоением вдыхая смесь пота и ножного грибка, обильно разросшегося на его ступнях. Расстегнутая до пупа застиранная рубашка позволила выставить под лучи заходящего солнца костлявую грудь с впалым животом. Между ног он держал полиэтиленовый мешок, откуда торчал французский длинный батон, а на покрытой салфеткой гранитной ступеньке были разложены вареная колбаса, брынза и зубочки чеснока; бутылка темного пива пристроилась в уголке. У меня тоже оказалось с собой пиво и вобла, так что было не совсем стыдно предложить этому сибариту составить мне компанию, ведь когда пьешь пиво, есть не очень хочется, так что я не претендовал на съестные запасы незнакомца. Тот широким жестом пригласил меня устраиваться рядом, а сам спустился к реке сполоснуть руки.
 Чокнувшись бутылками, выпили мы на брудершафт и закурили пролетарские сигареты, и не Camel, а нашу Приму, которую сейчас делают американцы для нищих русских. (Ну, кого сейчас колышет, что практически вся наша табачная промышленность оказалась в их руках.) Было ему немногим за 30, и оказался он сыном писателя Бубенова, который где-то в конце 40-ых годов получил Сталинскую премию за книгу «Белая береза». Я помню этот пухлый и скучный роман о восстановлении хозяйства в послевоенной деревне. Лауреаты премии становились члена Союза Писателей, а их книги издавались миллионными тиражами, авторам выделяли от государства дачу, и лауреат мог больше не работать, потомки его тоже были обеспечены.
Рома проникся ко мне любовью и уважением сразу же после того как я умудрился вспомнить имя его отца и название его книги, шедевра классики социалистического реализма. Насколько я помню, суть этого принципа состояла в том, что писатель должен был описывать советскую действительность не такой, которой она была, а такой которой она должна была быть согласно предначертаниям наших вождей. Этим-то запудриванием мозгов сограждан и занимался Бубенов и присные с ним. Рома гордится отцом-лауреатом, а по поводу современных авторов он чертыхнулся словами героя из романа Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой»: «лыжников повсюду развелось уж слишком много».
 Но вот прошло более полувека со времени издания книги, и поскольку не был Бубенов ни Чеховым, ни Толстым, ни даже Шолоховым, книги его давно не издавались и потихонечку сошел он в нети. Досталась потомкам дача в Комарово и квартира в писательском доме на канале Грибоедова, возле Спаса-на-Крови.
Сын «великого» писателя закончил  ЛИАП  и пятнадцать лет проработал в АЭРОЛОТе, но вот уж полгода как его уволили по сокращению штатов, а кроме ремонта моторов он ничего не умеет делать. За долги вскоре придется продать комнату в трехкомнатной квартире.
Попрощавшись с сынком автора «Белой березы», я вернулся на Невский проспект, где около входа в метро милиционер толкал в спину бомжа, зарабатывавшего на жизнь продажей газеты “На дне”. Толстомордые перекупщики валюты и золота кучковались рядом, подбадривая охранника порядка, их-то никто не трогал, все было куплено. Православный народ отмечал «Прощеное воскресенье», когда мы должны извинять всем ближним грехи и стараться самим их не совершать.
Следующий день был понедельник, первый из пятидесяти дней Поста перед Пасхой. Исаакиевская площадь была заполнена автобусами с туристами, любовавшимися Храмом через заднюю часть бронзовой лошади памятника Николаю I, который скакал вслед за бронзовым Петром I.
Фальконе решил установить своего бронзового всадника на трех точках опоры - двух ногах вздыбленной лошади, а третьей точкой опоры он выбрал того самого змея, которого он попирает. Мне кажется, это достаточно символично, ведь было в том императоре много дьявольской энергии, которая и помогла ему перелопатить страну, вздыбить и посадить на дыбу. Царствие его началось с казней и четвертования тысяч свободолюбивых стрельцов, чьей кровью залил он улицы Москвы. Поэтому-то и не жилось ему в Первопрестольной столице, оттого и решил Петр перенести столицу на брега Невы. Не смотря на это Петру дали прозвище «Великого», а Николаю присобачили кликуху «Палкина». Его царствие также началось с пролития крови «декабристов» рядом с памятником Петру I, а кончилось поражением России в Крымской войне. Именно в его царствие расцвела «пришибеевщина», практика ограничения свобод простых русских людей.
Маркиз де Кюстин, после путешествия по России тех времен писал в 1839 году: «Когда ваш сын проявит недовольство во Франции, воспользуйтесь моим советом, скажите ему: “поезжай в Россию”. Это – поездка, полезная всякому иноземцу: кто хорошо ознакомится с этой страной, тот будет доволен жизнью во всяком другом месте. Всегда полезно знать, что существует общество, в котором невозможно никакое счастье, потому что человек в силу закона своей природы не может быть счастлив без свободы». В журнале «Петербург на Невском» я прочел интервью с сотрудником и «диджеем» редакции «Русского радио» в Финляндии Алексеем Разумовским, в котором он сказал: «Работа в России - это бег по острию ножа. Я не хотел бы больше работать в России, честно говоря».
А я приехал в эту страну, чтобы после двадцати лет на чужбине начать новую жизнь. Но как же это не просто! Вот иду мимо Мариинского дворца, где  заседает Дума, состоящая в основном из местных криминальных авторитетов. Их здесь охраняет милиционер, фланирующий вдоль фронтона здания. Время близится к полуночи, слуги народа уже разъехались, чтобы отстреливать друг друга вне стен здания. Делать милиционеру нечего, промерз он изрядно, вот и решил ко мне прицепиться. Козырнув, он требует у меня документы. Паспорта у меня с собой нет, и я протягиваю ему журналистское удостоверение, а также собственную книгу с автопортретом и фотографией моей лошади. Этого ему мало и милиционер грозится свезти  меня в участок. А мне ясно, что нет у него никакой машины за углом, а хочется только покочевряжиться, авторитет свой показать. Спрашиваю, на каком основании он решил меня остановить, на что слышу: «А чего ты ходишь так вызывающе одетый, да еще в первый день Поста?». Но совсем я был ошарашен после того, как этот «унтер» спросил: «А какой ты веры, и есть ли у тебя духовник?» Ну, думаю, – растуды твою штукатурку, что тебе, попка, надо!? Ведь тебе не отличить православие от католичества или протестантства, а христианство от мусульманства или буддизма, а все туда же! Даже чеховский унтер Пришибеев не пытался выяснить конфессию встреченного мужика. Познав, что я православный, этот прозелит в форме отпустил меня, грешного, а сам завернул в милицейскую каптерку рядом с аркой входа во дворец Марии Николаевны, а я, грешный, отправился в подвальчик за пивом. До праздника Воскресения Христова оставалось 39 дней.
 У этой истории с питерским милиционером есть счастливый конец. Когда через год я разговорился с другим милиционером, охранявшим дворец, он посмеялся этой истории и сообщил, что тот его сослуживец по имени Артем ушел из милиции в монастырь и сделался братом Артемием.   

ГЕРОЙИН

Субботнее утро оказалось празднично-солнечным. Сенная площадь дымилась и клубилась толпами людей, приехавших сюда за дешевизной. Я тоже купил ядреного пивка и потягивал его из бутылки, неспешно протискиваясь через спешащих сограждан и следуя народной мудрости: «С утра не опохмелился – весь день насмарку». И вдруг слышу зов: «Анатолий, подь сюда, дай глоток глотку прополоскать».
На солнечной стороне площади, прижавшись к желтой стене здания, стоял перезрелый юноша с модной сейчас недельной щетиной на бледном лице и рюкзаком на правом плече. Весь его изможденный и аскетический облик напоминал героев картин художников-передвижников, изображавших нигилистов, бомбистов и каторжников; «бесов», по терминологии Ф.М. Достоевского. Изношенное пальтишко на рыбьем меху едва ли его грело, и тело спасалось от холода спонтанным дрожанием и топтанием промерзшими конечностями.
Да это же Миша, сын моего нью-йоркского приятеля  Витька. Впервые я его встретил лет восемь назад на Бродвее, когда вел свое желтое такси и заметил в районе Гринвич-вилидж Витька\ в компании с только что приехавшим к нему в гости сыном. Тогда выглядел Миша импозантно: с пенсне на благородном носу как у Анны Ахматовой и джинсах фирмы «Вранглер», заправленных в сапоги-казаки. Я же в то время водил такси в ночное время, учась днем в аспирантуре Колумбийского университета.
В выходные я навестил приятеля и услышал историю происхождения его отпрыска. Миша родился от разгульного Витька, когда тот работал столяром в ЖЭК, а его начальница по жилконторе пребывала  в бальзаковском возрасте, вот и решила женить Витька на себе. Он яростно этому сопротивлялся, поскольку учился живописи в «Мухе», училище прикладного искусства. Это отстойник для тех, кому не удалось поступить в «Репу», бывшую Императорскую Академию художеств. Учился он через пень-колоду, был неоднократно отчислен за пьянку, или уходил в академический отпуск, но не собирался покончить жизнь творческим самоубийством посредством женитьбы на престарелой еврейке. Интенсивно забеременев, Зинаида отправилась в деканат училища и потребовала вернуть благоверного в лоно будущей семьи, но Витек к тому времени сподобился жениться на дочке партийного босса, которая оказалась еще и юристкой. Зине явно было не проханже бороться с ними, но она все-таки родила свою кровиночку, Мишеньку. Билась как рыба об лед, подрабатывала журналистикой и вязанием, стремилась дать приличное образование сыночку. Он решил пойти по стопам отца, и окончив художественную школу, создавать шедевры абстрактного искусства. В конце концов Мише удалось найти отца в Америке и приехать ее завоевывать.
Витек впервые увидел сына в Нью-Йорке и поселил рядом с собой в квартире очередной любовницы. Довольно скоро Мишутка уразумел, что прорваться в мир искусства легче, если заведешь шашни с гомосексуальной богемой города. Гомосексуалисты и лесбиянки США умудрились оккупировать высшие позиции в сфере искусства, литературы и дизайна, поэтому легче проникнуть на вершины творческих профессий тем, кто принадлежит к этому привилегированному меньшинству. Чрезвычайно распространено среди гомосексуалистов также употребление наркотиков, особенно кокаина и героина. Будучи таксистом, я неоднократно оказывался в районах Вест-вилледж и Сохо, где находятся притоны гомосексуалистов и лесбиянок. Воздух тамошних ресторанов и дискотек насыщен запахом наркоты. Миша переселился в роскошную квартиру своего любовника, который устроил также продажу пары его картин. От Витька ему передались крохи художественного таланта, и рисовал он свои полотна в стиле абстрактного маньеризма. Меня с души воротит от современного абстракционизма, превратившегося в кич, и Мишины картины были тому пример. На них он изображал апельсины на фоне закатного солнца, причем, у него отсутствовало чувство заполнения пространства цветом или идеей. Правда, сам-то я дальтоник и дилетант, чтобы судить о таких тонких материях.
Миша побултыхался в богемных кругах Нью-Йорка с полгода и основательно «сел на иглу». Деньги от продажи картин ушли на приобретение героина, и он решил украсть у отца несколько картин, чтобы рассчитаться с кредиторами. Папаша его в этом ущучил и немедленно отправил обратно в Петербург.
Его маманя Зинаида путем обмена и подкупа чиновников умудрилась приобрести шикарную квартиру в доме на углу Миллионной улицы и Дворцовой площади, окнами на Эрмитаж. Блудного сынка она пристроила к производству кожгалантереи для Питерских панков. Дело оказалось прибыльным, и Миша поначалу мог регулярно покупать порцию героина, однако не был он Голливудской звездой с неограниченными финансовыми возможностями и вскоре кредиторы его прижали, потребовав продать квартиру в счет долга.
К тому времени Миша превратился в нежить, так в России называют людей, приносящих смерть окружающим. Дитя нелюбви, не знавший отцовской ласки и воспитания, он обвинял во всех своих проблемах любящую его мать, которую ненавидел и третировал. Зинаида пыталась что-то вякать по поводу сохранения квартиры для его самого и будущих потомков, и пришлось ее элементарно убрать. Вырученных от продажи квартиры денег хватило лишь на покрытие долга и приобретение комнаты в Павловске.
Вот и встретил я его на Сенной площади в компании алкоголика Саши, который с радостью забрал у меня бутылку из-под пива. От лощеного хлыща, которого я видел последний раз в Нью-Йорке осталось мало, у него появился хищный оскал гнилых зубов, а от ноздрей ко рту подковкой тянулись геморроидальные морщины. Миша поделился зияющими перспективами  своей жизни. Брат его приятеля Саши сел в тюрьму на два года, и теперь они продавали его комнату, чтобы обеспечить потребности в наркоте и выпивке. Я ничего им не пожелал.

НА ДНЕ

На площади Александра Невского недавно водрузили памятник этому князю, которого одни историки считают спасителем России от псов-рыцарей, другие же корят за предательство и доносительство татарам на соседних удельных князей. Изображен он верхом на лошади, с правой рукой, указывающей на восток и копьем в левой руке, причем, прикрепленная к копью материя, развеваясь на ветру, растрепалась в лоскутки. Дурацкой оказалась эта идея совмещения памятника и флагштока. Лошадь он направил на северо-запад, словно собрался ехать вдоль Невского проспекта и преследовать недобитых католиков. Автомобилисты уже обозвали его регулировщиком и единственным в Питере ГАИ-шником, который не берет взяток. Правда, памятник закрывает перспективу Невского проспекта и вид на Александро-Невскую лавру, установлен он вопреки рекомендации Худсовета города, но так пожелал губернатор.
В рюкзаке у меня завернутые в полиэтиленовый пакет джинсы, рубашки с майками, оставшиеся от сбежавшего с моими 100 долларами соседа Аброра Юлдашева. Остались от него еще несколько эскизов гуашью и пастелью, которые я выбросил в мусорный бак, а одежду решил отнести в ночлежку для бездомных. В сущности, я и сам бездомный и нигде не прописан, но пока еще остались деньги оплатить проживание в комнате на первом этаже в дворе-колодце, куда никогда не заглядывает солнце. От площади я иду вдоль набережной Невы по скользкой тропинке, протоптанной на тротуаре, а навстречу движутся согбенные фигуры постояльцев ночлежки, направляющихся на свой нехитрый промысел сбора бутылок, макулатуры, окурков и объедков из мусорных контейнеров возле станции метро. А я сворачиваю в подворотню и оказываюсь в захламленном дворе, покрытом бугристыми наростами льда, с крыши и подоконников брошенного жильцами дома гирляндами свисают копьеобразные сосульки, готовые поразить редких прохожих. Из подвальных окон вырываются клубы пара, стремившегося вдоль стен к небу и декорировшего сосульками пустые глазницы окон. Похоже, трубу теплоцентрали прорвало давно, но никому не было дела до этого, ведь город готовился к празднованию своего 300-летия, и ремонтники были заняты устройством подсветки мостов.
Во дворе ночлежки стоял микроавтобус, на котором привезли гуманитарную помощь и поношенную одежду, тот самый «секонд хенд», в основном иностранного происхождения, посылаемый в Россию сердобольными иностранцами. Обитатели ночлежки образовали очередь на получение полиэтиленового мешочка с сухим молоком и пакета муки в одни руки. Здесь же они могли покопаться в ворохе одежды даже не «секонд», а «сёрд» (третичного) происхождения, ее уже успели поносить иностранцы, а потом донашивали и русские, которые решили избавиться от обветшавшего тряпья и принесли его в ночлежку. Собственно, и мой пакет содержал подобную одежду Аброра, которую я сам не мог носить из чувства брезгливости к ее бывшему владельцу, но мне жалко было ее выбросить. А еще мужики пришли сюда, чтобы приобрести газету «На дне», которую здесь они покупали за 4 рубля, а потом продавали за 10 рублей. Ведь большинство здешних обитателей не имели необходимых для устройства на работу документов, так что и 6 рублей с проданного экземпляра для них деньги, можно купить пачку «Примы» или «Беломора», а в соседней булочной и батон столько же стоит. Без прописки и документов не получишь ни пенсии по старости, ни пособия по инвалидности. Как правило, больше семи экземпляров за день не продать, ведь публика брезгует покупать газету у неряшливо одетых и дурно пахнущих людей со дна, хотя содержание ее предназначено больше для интеллектуалов и завсегдаталей джаз-клубов, чем для бездомных.
Я бы и сам взял бы что-либо из секондхэндного барахла, но ничего подходящего не оказалось, я ведь и в Нью-Йорке покупал одежду на подобных распродажах при церквях или в магазинах подержанной одежды. Оставив свой сверток на прилавке, я отправился в соседнее строение, предназначенное для ночлега бомжей. Это пристанище существует уже несколько лет и устроено в находящемся в аварийном состоянии  здании, предназначенном на снос. По генеральному плану к 300-летию города здесь предполагали построить еще один торговый центр, но не хватило денег и энтузиазма. Дом и не ремонтируют, и не сносят, сам фонд «Ночлежка» существует здесь на птичьих правах, у него даже нет круглой гербовой печати, в моей бомжатной справке, выданной на полгода, красуется овальная печать, по периметру картуша написано: «Целевой благотворительный фонд», а в центре его название курсивом – НОЧЛЕЖКА. Странная какая-то организация, словно стесняющаяся своего названия и существования, не понятна ее принадлежность каким-либо официальным структурам, а также источник финансирования. Во всяком случае город в этом не принимает участия, помогают лишь филантропические службы Германии и Бельгии, а также частные лица, но тоже из-за «бугра».
Три из четырех входных дверей в здание были заколочены, а оставшаяся для входа в дом дверь была закрыта изнутри, а неоднократное нажатие кнопки электрического звонка должного эффекта не производило. Наконец подошел смотритель ночлежки Сергей, парень лет 19,  который лишь полгода назад прибыл в Санкт-Петербург из Латвии в качестве беженца. Я попросил показать все его владения, начиная с подвала. Уже на лестничном пролете на меня обрушился запах плесени смешанный с сортирным смрадом и миазмами, исходившими от развешенных на просушку одеял. Подвальное помещение с заколоченными окнами и единственной дверью было заставлено тремя рядами кроватей, большинство которых было занято обитателями ночлежки. Здесь собралось их более двух дюжин, часть постояльцев лежала, укрывшись шерстяными армейскими одеялами, другие же сидели на ничем не застеленных матрасах, облаченные в тренировочные костюмы, или одетые для улицы, но застрявшие в нерешительности, оказавшись между собакой и волком. Под низким потолком держалась дымка от испарений тел постояльцев и дыма их дешевых сигарет и папирос, ею трудно было дышать, и я опустился на лавку возле двери. Бетонный пол покрывали куски линолеума, картона, доски, а в дальнем углу, где вода выступала на несколько сантиметров, пол застелили трухлявыми поддонами. Несколько трубок ламп дневного света обнажили угол, в котором росли несколько слизистых грибов коричневого цвета, плесень покрывала все стены и потолки. Помещение обогревалось электрической плитой и спиралями с отражателями, а на батареях парового отопления стояли заглушки. В красном углу подвала грибницу прикрывали иконы Девы Марии, Спасителя, Николая-Угодника, а также Иоанна Кронштадтского, здесь же висела фотография Николая II в окружении семьи. На улице была минусовая температура, здесь же было градусов 15 тепла, так что в самом теплом ближнем углу ползали по иконам сонные мухи, и сидело несколько насосавшихся бомжатной крови комаров. Можно было представить, сколько миллионов будет роиться здесь этих кровососов в летнюю пору, да еще мухи с тараканами.
На мое появление отреагировал только обитатель койки, стоящей в середине подвала под жестяным ржавым абажуром. Было ему лет пятьдесят, когда-то импозантное лицо было обтянуто морщинистой кожей, с клочками плохо выбритой седой щетины.  Облачен же Леха был в синтетическую рубашку и трикотажные тренировочные брюки, обтягивавшие короткие культи ног.
Он был занят приготовлением бутерброда из вареной колбасы и репчатого лука, маленький кипятильник был опущен в эмалированную кружку с заваркой чая и подключен к патрону электрической лампочки. Я представился, и оказалось, что Леша читал все мои статьи в газете «На дне» о жизни в ночлежках США и Австралии. Для него тамошние учреждения казались санаториями по сравнению с российскими ночлежками. Большинство обитателей подвала прошло тюрьмы и лагеря, да и сам Леша четверть века провел в местах не столь отдаленных от Магадана. Однако, на мое замечание, что уж лучше сидеть в тюрьме, чем в этом подвале, он отреагировал: «Ты, наверное, сам-то не сидел, если так считаешь. Даже самая лучшая тюрьма страшней этой ночлежки. Я отсюда в любую минуту могу отправиться за сигаретами, да и пива могу выпить, если денег достану. А ты-то какого хрена здесь оказался, ведь трость твоя за тысячу «зеленых» потянет, давай денег, мы сейчас что-нибудь сгоношим».
В другое время я бы и выпил с ним, но последние три месяца я решил поберечь организм, временно бросив курение и потребление спиртных напитков, да и вряд ли здешняя администрация одобряла выпивку на подведомственной территории. Будучи демократом, я поинтересовался у Леши отношением постояльцев мусульманского и буддистского происхождения к православной символике в красном углу подвала. Он заверил меня, что двоим имеющимся в наличии татарам этот иконостас до лампочки, а единственный бурят, ласково называвшийся жильцами бурятино, недавно опочил от туберкулеза.
В школе мне пришлось изучать творчество Максима Горького, называвшегося еще буревестником революции, и в программу обязательного чтение входила его пьеса «На дне». Помню скукоту и тягомотину чтения монологов и диалогов странника Луки, анархиста Сатина, пропившегося Актера, проворовавшегося Барона и других обитателей ночлежки, живших в начале ХХ века. Талантливый Горький приложил немало сил, чтобы принизить, обличить, разрушить существовавший тогда строй. В четвертом акте пьяный Сатин разоблачал прекраснодушного старца Луку и надрывался благородными сентенциями типа: «Ложь – религия рабов и хозяев… Правда – бог свободного человека! … Хорошо это… чувствовать себя человеком! Я – арестант, убийца, шулер … ну да! Когда я иду по улице, люди смотрят на меня как на жулика… и сторонятся и оглядываются… и часто говорят мне – «Мерзавец! Шарлатан! Работай!» Работать? Для чего? Чтобы быть сытым? Я всегда презирал людей, которые слишком заботятся о том, чтобы быть сытыми… Не в этом дело, Барон! Не в этом дело! Человек – выше! Человек – выше сытости!...»
Вот так два часа орали герои пьесы Горького, премьера которой с большой помпой состоялась в декабре 1902 году. Ночлежки Москвы показал Горькому журналист Гиляровский, большой знаток дореволюционных нравов России. Я эту пьесу видел в киношном варианте и даже жалел ее героев, оказавшихся на дне общества, и вот минуло столетие, и я стою на пороге реальной ночлежки начала XXI  века. Накликал Буревестник революции беду на наши головы: обитатели дна, мерзавцы, шарлатаны, бездельники взяли власть в России и правили 70 лет. Теперь нами правят их потомки, столь же ненасытные и горлопанистые. Ночлежка Горького выглядит отелем Вальдорф-Астория по сравнению с той, в которой я сейчас нахожусь. Матрасов на все кровати не хватает, и часть постояльцев лежит на голых панцырьных сетках, одеял тоже недостаточно, накрываются пальто и другим тряпьем. Нет здесь и холодильников, продукты хранят в прикроватных тумбочках, либо между оконными рамами, проблем с мышами здесь нет, их вытеснили из дома огромные крысы-пасюки, которые свободно разгуливают под кроватями. Наиболее наглая скотина устроилась на радиаторе парового отопления под иконостасом, и, весело поблескивая бусинками глаз, лакомилась баранкой. Безногий Леша запустил в нее книжкой детективов Марининой, но умудрился попасть лишь в портрет безответного и тишайшего царя Николая II.
Вероятно, в тюрьме Леша был паханом или старостой камеры, он и здесь рассказывал за всех об условиях жизни в подвале. Крысы не так достают обитателей ночлежки, как комары в летнее время, ну а вши живут всего на нескольких соседях Вагиза-татарина, который часто ползает на четвереньках мимо них в сортир. Туда по узкому проходу между кроватями, заставленному тумбочками, поддонами, досками и костылями обитателей на инвалидной коляске не проехать. Ни душа, ни ванной в ночлежке не было, да и если бы и были, без горячей воды они были бы бессмысленны. Бездомным положены были бесплатные талоны в городскую баню, но инвалидам туда не добраться, постирушку тоже не сделаешь, ведь раковина в подвале всего одна и холодная вода течет там хилой струйкой. В подвале было холодно и сыро, мужики курили и кашляли, кашляли и курили сигареты без фильтра и папиросы, причем папиросные гильзы использовались по второму разу, их тонкая папиросная бумага сдвигалась с гильз и вновь набивалась табаком, извлеченном из окурков. Здесь ничего не пропадало зазря.
Инвалиды практически не вылезали из подвала, особенно в холодное время, пенсию они тоже не получали, за отсутствием документов, так что жили подаянием и продажей газеты «На дне». Покупает ее особый разряд людей, которые не брезгуют взять газету из не очень чистых рук бомжа, который и пахнет не Шанелью №5. Хромой Макарыч продал сегодня всего три газеты и был вынужден вернуться в подвал раньше обычного, у него левую ногу грызла какая-то болезнь, которую он называл костоедом. От одного лишь вида и запаха синюшной голени в багровых гангренозных пятнах мне очень поплохело, но сосед его уже притерпелся и продолжал уплетать бутерброд с ливерной колбасой нездорового цвета. 
На весь обширный зал не было ни одного телевизионного ящика или радио, но на тумбочках высились стопки шедевров Бушкова, Поляковой, Марининой, Пикуля, Акунина, Толкина и других властителей дум русского народа. А еще все бомжи, как и большинство русского народа, помешаны на решении кроссвордов и сканвордов, возможно, они уже отказались решить ребусы и кроссворды реальной жизни и переместились в этот виртуальный мир современной литературы. Сидевший рядом со мной симпатичный мужик интеллигентного вида зашелся кашлем после очередной выкуренной папиросы, и мне самому также стало плохо. Когда я так закашливаюсь, то боюсь помереть, особенно когда никак не могу прокашляться и сердце готово остановиться. Смертушка сжимает его костлявой рукой и тянет к себе – иди, милок, что-то ты задержался на это земельке.
Могу представить, сколько миллиардов туберкулезных палочек Коха летало в этом спертом воздухе! Возле входной двери в рамочке висел документ о том, что в обустройстве этого подвала принимали участие господа какого-то западного происхождения, и на этом им спасибо. Ведь наши чиновники заняты подготовкой к 300-летию Петербурга, приемами важных гостей и инвесторов, устройством спортивных игр, фестивалей и олимпиад, где уж им помнить о переводе ночлежки в более подходящее помещение или обеспечении бомжей матрасами и одеялами.
На втором этаже устроена ночлежка для бомжей, который могут самостоятельно туда добраться и в комнате живут не 25, а всего 6 человек. У них и пол сухой, чистый, линолеумом покрытый, и света побольше, и вони поменьше, но надежды были также только на Бога, репродукции икон Спасителя и Девы Марии занимали не красный угол, а центр противоположной входу стены. В комнате было значительно теплее, чем в подвале, но зато и мух здесь было неизмеримо больше, я посоветовал обитателям избавиться от них посредством развески лент липучей бумаги, но ее в продаже не было. Видимо, секрет производства ее в России, как когда-то булатной стали, утерян. Сделать же липучку из смеси сахара с глицерином обитатели не могли или не хотели, нам помучиться всегда было в охотку. А еще комната эта славна своим художником-самородком, рисующим картины на религиозные сюжеты, я решил не отвлекать его разговорами от поглощения бутерброда с колбасным сыром, запиваемого крепким чаем. Репродукции его картин публиковались в газетах, но спонсоров и меценатов для самородка не нашлось, не стал он ни Петровым-Водкиным, ни Глазуновым, даже отдельной комнаты-мастерской не получил.
В соседней каморке устроился постоялец моего возраста с окладистой бородой, орлиным носом и глазами, сверкавшими антрацитовым блеском. На таких красавчиков кавказского происхождения бросаются наши русские бабы, будучи в отпуске на югах. Мой тёзка действительно много лет проработал в Крыму директором туристской базы, так что неоднократно имел возможность продемонстрировать свою мужчинскую харизму. На мой вопрос, а не хотел бы он найти в Питере подходящую бабенку и переехать к ней жить, Толя отреагировал резко отрицательно: «А ну их на фиг, все они курвы и ****и. Я этих проституток сотни перетрахал и ни одной стоящей не встретил». Мне подумалось, что все мы стоим тех, с которыми трахались, либо связали свою судьбу, но удержался от комментария, тем более зная, что такие неутомимые производители с возрастом превращаются в безнадежных импотентов.
В соседней комнатушке были устроены две женщины неопределенного возраста и племени. Одна передвигалась посредством костылей, другая же обходилась костылем, между собой они не общались, да это было и невозможно в такой узкой каморке. Известно, что женщинам необходимо значительно большая территория, чем мужчинам, чтобы чувствовать себя комфортабельно, у них больше развит инстинкт собственной территории, дома и семьи. Оказавшись в стесненных обстоятельствах, они выплескивают свое недовольство на соседей, из-за чего возникают скандалы и драки. Этим женщинам было тоже худо, очень худо, и даже  телевизор с «Последним героем» и латиноамериканскими мелодрамами не спасал.
Аристократия ночлежки обитала на верхнем этаже, в отдельной комнате с прихожей. Это завсегда так: в любой стране, в любом обществе существуют касты, в Индии их называют париями, кшатриями, вайшиями, шудрами, брахманами, есть и другие, а у нас они называются бомжами, работягами, ментами, вояками, интеллигентами, священниками и т.д. Однако в каждой касте есть свое подразделение на высших, средних и низших, так было и в этой ночлежке. Парочка «аристократов» яростно отстаивала свою приватность и независимость, они проклинали журналистов и таких любопытчиков как я, сующих нос не в свое дело. Я не увидел у них в комнате икон, такие обычно вешают на стену портрет Сталина, но здесь уж начинаются мои инсинуации, поэтому главу закрываю.

ШПИОН СИДНЕЙ РЕЙЛИ

При входе во дворец, что на углу Адмиралтейского бульвара и Гороховой улицы недавно повесили мраморную доску с названием музея политической истории России. Когда-то на ее месте висела табличка, сообщавшая, что по этому адресу находилась Всероссийская Чрезвычайная Комиссия (ВЧК), во главе которой находился Феликс Эдмундович Дзержинский. В честь этого «железного Феликса» и была названа улица Дзержинского, вернувшая прежнее имя лишь десять лет назад. В подвалы этого здания свозились так называемые «контрреволюционные элементы», где их и расстреливали во имя победы революционного пролетариата. Здесь провел свои последние часы наш великий поэт Гумилев, приговоренный к высшей мере наказания за участи в заговоре против рабоче-крестьянской власти.
Я поднялся по широкой лестнице на второй этаж, где в трех комнатам был устроен музей истории политической полиции России от царских времен до позорного периода развала СССР. На пороге меня встретила шустрая старушка с личиком напоминавшим печеную картофелину в мундире, в ее выправке и походке чувствовались многие годы работы в «органах», вероятнее всего надзирательницей в тюрьме или лагере. Пахнуло от нее перегаром выпитого накануне дешевого спиртного с закуской, сдобренной чесноком и луком. Это тебе не какая-нибудь «эрмитажная» служительница, старушка, одуванчик божий, привыкшая всю жизнь обожать каких-нибудь Караваджо с Ван Гогом, либо «передвижников».  Но эта также была энтузиасткой своего дела, хранительницей памяти пламенных чекистов, рыцарей Революции во всем мире. Она показала мне кабинет Дзержинского, окно которого выходили на Адмиралтейство. Вот отсюда чахоточный Феликс с удовольствием наблюдал, как пролетарии умственного труда свозили на грузовиках и повозках цвет России: интеллигентов, чиновников, военных, полицейских и царедворцев. Он мог делать с ними что хотел, руководствуясь лишь своим революционным правосознанием, так он мстил им за годы сидения в тюрьмах и сибирских ссылках. Кажется, этот козлобородый Мефистофель сдох от туберкулеза в 1924 или 1926 году, перебравшись в Москву. (Не дай бог сказать это святотатство в присутствие престарелой служительницы нашей ублюдочной российской Фемиды.)
На ближней к входной двери стене висел плакат с лозунгом, набранным красным шрифтом: «Кровь - за кровь, смерть – за смерть», а слева и справа от лозунга изобразили устроившихся в красных гробах пламенных большевиков Володарского и Урицкого. Рядом с плакатом приклеили фотографию мужчины средних лет с кинематографической внешностью. Да вот же он, тот самый легендарный Сидней Рейли, виновник смерти Урицкого, председателя Петербургского ЧК, шпионской деятельности которого и посвящен этот стенд.
Оказывается, родился этот будущий террорист в Одессе. Я никогда в этом городе не был, но наслышан о нем изрядно, и часто трудно отличить правду об этом городе от вымысла. Основан этот порт на Черном море при Екатерине II, а главным его строителем был генерал де Рибас, аристократ и монархист, сбежавший из Парижа во время Французской Революции. Правда, злые языки поговаривали, что никакой не был он аристократ, приехал в Россию офицеришкой под именем Рибас, а голубокровное «де» добавил уже на месте. Его примеру быстрого возвышения и зовоевания места под солнцем последовали многие обитатели Одессы, когда город сделался поставщиком еврейских интеллектуальных кадров для России. Более чем 200 лет своего существования Одесса была главным портом империи и перевалочным пунктом для евреев, искавших лучшей жизни за пределами черты оседлости. До революции они переправлялись оттуда в благополучную Америку, а после того, как большевики прикрыли эмиграцию, рванули евреи в Москву и Ленинград, где становились интеллектульно-творческой элитой СССР. В этом городе и родился будущий знаменитый британский шпион, затмивший своим авантюризмом даже Даниеля Дефо, Редьярда Киплинга и Лоуренса Аравийского.
Как утверждал в своих воспоминаниях наш герой, появился он на свет в 1873 году (по чекистским источникам – в 1874 году) в семье генерала царской армии и был крещен, получив имя Георгий. Его болезненная мать большую часть времени проводила за границей, лечась на водах в Баден-Бадене и Спа. Окончив гимназию в Одессе, юноша отправился в Вену изучать юриспруденцию и медицину, но прервал образование после того, как получил телеграмму и приехал в Одессу, где застал мать при последнем издыхании. На смертном орде она призналась сыну, что был он незаконнорожденным. Отцом Георгия был не генерал, а доктор Розенцвейг, работавший в частной клиники в Вене, который и назвал его Зигмундом, в честь своего друга и основателя  психоанализа Зигмунда Фрейда. Превращение русского дворянина в бастарда еврейского происхождения было настолько шокирующим, что впечатлительный  юноша решил покончить с собой. Однако, у этого пылкого молодого человека оказался аналитический и романтический ум, который подсказал ему уйти из старой жизни и начать новую ипостась с чистого листа. Зигмунд Розенцвейг инсценировал собственное утопление, оставив на берегу моря одежду с документами, а сам нанялся матросом на корабль, отправлявшийся в Бразилию. (В этой истории чувствуется какая-то нескладеха, особенно, почему он называл себя не Георгием, а Зигмундом.)
В течение трех лет юный авантюрист успел поработать матросом, докером, плантатором, прибавив к знанию немецкого и французского языков, еще английский и португальский. Познания в медицине и отличная физическая подготовка позволили ему в 1896 году занять должность переводчика и проводника английской экспедиции в верховья Амазонки. После завершения  маршрута его пригласили в Англию, где Зигмунд не замедлил связаться с начальством SIS (Secret Intelligence Service), британской разведки, финансировавшей экспедицию в Бразилию. Это сотрудничество позволило Розенцвейгу не только получить гражданство Объединенного Королевства, но и затесаться в круг экстремистски настроенных литераторов и художников, умонастроением которых интересовалась SIS.
В XIX веке Лондон был убежищем для всякого рода авантюристов и политических экстремистов; там Маркс с Энгельсом в своем «Манифесте коммунистической партии» грозили миру призраком коммунизма (так он из этого гробо-эмбриального состояния призрака и не выбрался). Там же польские националисты вкупе с Герценом, Огаревым, Плехановым, народниками, эсерами и социал-демократами кучковались и на расстоянии пытались подорвать мощь Российской империи. Сидней Рейли познакомился с английской писательницей Этель Лилиан Булл, принявшей после замужества фамилию польского революционера Войнич, сбежавшего из сибирской ссылки. Она прожила несколько лет в России, где подружилась с идеологом партии «Земля и Воля», террористом Сергеем Михайловичем Степняк-Кравчинским, который после убийства шефа жандармов Мезенцева перебрался в Лондон. Этот смелый и решительный человек всегда был готов переустроить мир согласно своим революционным принципам. Он боролся за свободу славянских народов от гнета Турции, а также помогал итальянцам создать независимое от Австро-Венгрии государство. Свободная от предрассудков Этель влюбилась в него и в своем романе «Овод» сделала прототипом Артура, пламенного революционера и борца за свободу Италии. Книга сделалась необычайно популярной и была переведена на многие языки мира.
Познакомившись с Рейли, она с восторгом слушала романтическую историю русского юноши, оказавшегося отщепенцем в своей стране и вынужденного бросить все, чтобы начать новую жизнь. Она даже решила сделать его прототипом второй части эпопеи об Оводе, реанимировав Артура в романе «Овод в изгнании» и отправив его в Южную Америку на помощь тамошним революционерам в борьбе независимость от колонизаторов.
Книга «Овод» была любимым чтивом Павки Корчагина, героя романа Николая Островского «Как закалялась сталь», посвященного истории рождения советского комсомола. Павка хотел быть похожим на революционера Артура, который презрел семью, своего отца, кардинала Монтанелли  и посвятил свою жизнь борьбе за счастье человечества. Корчагин строил свою жизнь молодого коммуниста по образу и подобию бескомпромиссного Артура. Не знали тогда ни Островский, ни Госиздат, что прототипами этого героя романов Войнич об Оводе были русский террорист и британский шпион.
Я и сам в юности сподобился прочесть оба романа. Артура я как-то не запомнил, а вот Павку мне было жалко, особенно когда он, голодный и ободранный комсомолец, встретил на железнодорожном полустанке свою гимназическую любовь Тоню Туманову, ставшую женой польского дипломата. Она отдавалась чувственным наслаждениям, живя в загнивающем капиталистическом обществе, а Павка нашел подобную себе подругу - драную и идейную комсомолку. Вместе с ней он надрывал жилы, строя узкоколейку, чтобы обеспечить дровами паровоз поезда, везшего Тоню в Европу.
Всю свою жизнь посвятили Николай Островский и его герой Павка победе Революции, и на смертном одре писатель завещал потомкам: «Жизнь нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Жизнь он рекомендовал посвятить победе революции во всем мире. А ведь и я верил в эту утопию, отдав два года жизни электрификации железной дороги Москва – Владивосток и не один я был таким идейным. Бедные, несчастные комсомольцы и коммунисты той поры, неужто прожили они свою жизнь ради химеры? В теперешней жизни места им нет.
А в капиталистической Англии прототип «Овода» продолжал битву за место под солнцем и смогом Лондона. Подружившись с лондонской светской львицей Магарет Томас, он решил избавиться от ее престарелого мужа и овладеть его наследством. Полученные в Вене знания по медицине позволили ему осуществить эту операцию, жениться на вдове и присвоить себе ее девичью фамилию Рейли. Этот род шел от знаменитого историка, авантюриста и пирата сэра Уолтера Рейли, казненного в 1618 году Елизаветой I за строптивость. Имя же свое - Сидней этот авантюрист взял в память сэра Филиппа Сиднея, поэта и политического деятеля той же елизаветинской эпохи.
Знание русского языка пригодились Сиднею при поездке в Баку, где англичане поручили ему выяснить планы России по развитию добычи нефти в Северной Персии. Там он не преминул познакомиться с управляющим компании Альфреда Нобеля, сделавшего миллионы в России и основавшего в Швеции международную премию своего имени.
Следующей поездкой Рейли была Южная Африка, где Британия вела войну с бурами. SIS была нужна информация о роли России в обеспечении Трансвааля оружием для борьбы против колонизаторов. Будучи соперницей Англии в колониальной политике, Россия поддерживала повстанцев в их борьбе против британских карателей, которые в конце  XIX века,  задолго до немцев создали концентрационные лагеря. для содержания в них  гражданского населения.
В 1901 году Сиднея отправляют в Китай, чтобы выяснить детали строительства русскими укреплений и портов для предстоящей войны с Японией. Заодно Рейли выяснил планы русских по заказу крепостной артиллерии у немецкой компании Крупп, эту информацию он позже продал Японии. Несомненно, Сидней всегда был врагом России, и он принимал активное участие в борьбе Британии и Японии против России. После захода 2-ой эскадры адмирала Рождественского в порты Британии, сотрудники SIS  сопровождали эскадру до ее трагического конца в Цусимском сражении 15 мая 1905 года. Рейли сотрудничал также с разведкой США, которые были на стороне Японии во время ее войны с Россией. В 1905 году  президент Теодор Рузвельт пригласил воюющие стороны в Портсмут и вынудил Россию подписать с Японей позорный мир, в результате которого она лишилась Курильских островов, части Сахалина, а также права на использование Порт-Артура в качестве военной базы. После второй мировой войны мы вернули себе острова и южную часть Сахалина. С возвратом Сахалина японцы смирились, а вот Курилы им никак не забыть, хотя еще в середине XIX века, когда там плавал фрегат «Паллада» с писателем Гончаровым на борту.
Вернулся Рейли в Лондон лишь в 1910 году, чтобы найти себя у разбитого корыта: жена его Маргарет закрыла все совместные счета и заложила дом. Считавшему себя богатым, Сиднею пришлось вместо жизни на проценты с капитала продолжить службу в разведке.
За несколько лет до начала первой мировой войны Сидней Рейли оказался в Петербурге, где наладил связи в военно-промышленных кругах столицы. Почти беспроигрышной была его ставка на связь с Надей Массино, женой заместителя военно-морского министра России. После ее развода с мужем, Сидней женился на этой аристократке, имевшей обширные связи в высших кругах столицы. Ему удалось выяснить, что военно-морское министерство предполагает заказать постройку крейсеров в Германии через посредническую компанию «Мендрохович и Любенский». Встретившись с президентами компании, он за 50% от прибыли взялся обеспечить получение ими подряда. Получив после завершения сделки сумму порядка 500 тысяч рублей, Рейли передал британской разведке все данные о новых военных кораблях России. Он через Арона Симановича, секретаря Григория Распутина, сподобился также наладить контакт с влиятельным старцем, а через него с окружением императрицы Александры Федоровны.
По некоторым данным, о Февральской революции Сидней Рейли узнал, будучи в Лондоне, но вскоре был послан в Россию на помощь молодому дипломату Роберту Локкарту. Сидней познакомился в Петрограде с эсером и боевиком Борисом Савинковым, несколько месяцев бывшим министром Временного правительства; в дальнейшем ему пригодится этот контакт. Перед британскими и французскими дипломатами стояла задача помешать подписанию мирного договора между Россией и Германией, при котором немцы могли перебросить свои войска с восточного на западный фронт и продолжить войну с Антантой. Узурпировавший власть Ленин должен был платить по счетам, предъявленным ему немецкой разведкой за перевоз его с соратниками из Швейцарии в Россию в пломбированном вагоне. (Насколько я разумею, пломбированные вагоны, как и автомобильные фуры, не подлежат на границе таможенному досмотру.)
«Народные» комиссары неуютно себя чувствовали в помещении Смольненского института благородных девиц и решили перебраться в Москву под укрытие крепостных стен Кремля.  Британское посольство оставалось в Петрограде (в этом здании сейчас находится С.-Петербургский университет культуры и искусства, а по-старому, - институт им. Н.К. Крупской, проще – «крупа»), откуда и велись закулисные дипломатические игры. Сидней Рейли официально не числился в штате дипломатов и был на короткой ноге с сотрудниками ВЧК, ему даже были выданы корочки этого учреждения на имя агента Сиднея Рейлинского. По крайней мере, существуют данные, что у него были тесные контакты с управляющим делами Совнаркома Владимиром Бонч-Бруевичем, заместителем наркома иностранных дел Караханом и с Яном Петерсом, командиром латышских стрелков и заместителем Феликса Дзержинского.
Британскими секретными службами были выделены Рейли огромные средства для подкупа советских чиновников с целью свержения советской власти. Однако Дзержинскому удалось внедрить агента ЧК по фамилии Букис в «заговор послов» Англии и Франции. Вернее его было бы назвать это «заговором ослов» поскольку у них потерпело неудачу покушение на Ленина, а убийство Урицкого, главы ВЧК Петрограда, привело к объявлению большевиками «красного террора» с лозунгом «кто не с нами – тот против нас». Пока агенты ЧК брали приступом британское посольство, Рейли наблюдал этот штурм с Марсова поля. Ему пришлось срочно сматывать удочки, и не в Англию, где его посчитали главным виновником провала заговора, а в США.
Свято место пусто не бывает, тем более британскому шпиону в США, стране, постепенно выходившей из тени Англии в мировые лидеры не только в военно-промышленном плане, но и в отношении международного шпионажа. После окончания первой мировой войны США поставляли в голодную Европу миллионы тонн зерна и другого продовольствия. Повышение производства фермерских хозяйств потребовало добавочного внесения минеральных удобрений, и в США Рейли занялся по началу торговлей химикатами. Он познакомился там с Армандом Хаммером, молодым, но ранним представителем еврейского семейства Хаммер, занимавшегося фармацевтическим производством. Наслышавшись от Рейли историй о разрухе и неразберихе в стране Советов, Арманд решил отправиться в Москву, чтобы самому половить рыбку в тамошней мутной воде. Благод,аря содействию все того же управделами Бонч-Бруевича и старым связям своего отца с русскими социал-демократами в Швейцарии, Хаммер вышел на прямой контакт с Ленином. Он провел с вождем мирового пролетариата многие часы в секретных переговорах по поводу финансовой поддержки Россией деятельности III-го Интернационала. Его фирма получила выгодные контракты на разработку минеральных ископаемых и открытие торговых представительств в России. Позднее Хаммер по дешевке скупил многие экспонаты из сокровищ Эрмитажа и других музеев Москвы и Петрограда. Сейчас их можно увидеть в музее Метрополитен, а также в музее Соломона Гугенгейма.
Ленину в знак благодарности он подарил бронзовую статуэтку, на которой изображена обезьяна, сидящая на стопке сочинений Чарльза Дарвина в позе роденовского «мыслителя» с человеческим черепом в правой руке. Вероятно она также как шекспировский герой задалась вопросом: «Быть или не быть?», или кто был первым в эволюции – человек или обезьяна. С тех пор Арманд Хаммер был неизменным другом не только Ленина, но и Сталина, Хрущева, Брежнева и, даже перед уходом в лучший мир успел подружиться с Горбачевым. Арманд Хаммер был самым продолжительным и успешным секретным агентом как США, так и СССР, поскольку знал с кем нужно дружить.
Самому Рейли тоже не сиделось в благополучной Америке, тем более в России у него осталось много знакомых. В начале 20-ых годов ОГПУ решило создать под своей эгидой антисоветские организации под кодовым названием «Синдикат II» и «Трест», в активность, которой были вовлечены многие враги советской власти за пределами СССР. Комиссар ГПУ Артур Христианович Артузов разработал метод использования «легендированных агентов» в качестве подсадных уток, работавших под прикрытием этих псевдоантисоветских организаций, деятельность которых финансировали зарубежные разведки.
Попались на эту удочку и сотрудники SIS, которые привлекли к деятельности антисоветского подполья Рейли, нуждавшегося в деньгах после третьей женитьбы. Засыпался также ветеран подпольной борьбы с царской охранкой эсер Борис Савинков, не считая множества менее известных борцов с тоталитарной системой. Такого капитального провала британская разведка не испытывал никогда. Борис Викторович Савинков избежал расстрела, выбросившись в окно следственного изолятора на Лубянке. Неуловимый Сидней Рейли наконец-то попался чекистам и был расстрелян 5 ноября 1925 года следователем Ибрагимом Абиссаловым собственноручно. Участвовавшие в операции агенты ОГПУ Артузов А.Х. (Фраучи), Сыроежкин Г.И., Стырне В.А., Пилляр Р.А. (Ромуальд фон Пильхау), и Пузицкий С.В. за успешное завершение операции получили в 1925 правительственные награды. Практически все они в 1937 году были признаны шпионами британской разведки и расстреляны. А.Х. Артузов,  по происхождению швейцарец, был обвинен в шпионаже в пользу этой нейтральной страны, а также на японскую, британскую и германскую разведки. В некотором смысле повезло только Менжинскому В.Р., после смерти Дзержинского назначенному в 1926 году председателем ОГПУ, он успел самочинно умереть в 1934 году, до генеральной чистки ЧК в 1937 году. Перед этим он организовал внешний отдел разведки, ориентированный для вербовки иностранных граждан для работы на СССР, поручив эту работу А.М. Орлову.
Британская  служба безопасности прошляпила и здесь, позволив советским разведчикам вербовать в Англии интеллектуалов социалистической ориентации с нетрадиционными сексуальными наклонностями. Кембриджская пятерка выпускников этого престижного университета: Ким Филби, Джеральд Макклейн, Гай Берджес, Энгтони Блант и Джон Кернкросс, поставляла в СССР полезную информацию  во время второй мировой войны и в период войны холодной. Эти гомосексуалисты продолжали служить делу социализма даже после того, как их руководитель А.М. Орлов переметнулся на сторону противников СССР, но так и не выдал своих подопечных гомиков. Кстати говоря, у меня большое подозрение по поводу сексуальной ориентации самого Остапа Бендера, ведь его странствия по России в компании Балаганова и Паниковского очень даже напоминают вояж по Темзе трех гомосексуалистов, описанный Джером К. Джеромом в книге «Трое в лодке, не считая собаки».

ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ

Судебный процесс 1925 года над участниками антисоветского подполья широко освещался в прессе, и журналистам даже разрешили общаться с подсудимыми. Валентин Катаев, журналист и автор романа «Белеет парус одинокий», был восхищен харизмой Сиднея Рейли, а также похождениями в Бразилии, Африке,  Китае и других странах. Тогда он еще не знал, что Рейли послужил Этель Войнич прототипом Артура, ведь ее роман «Овод» был настольной книгой юношества его поколения. Историю жизни этого авантюриста и шпиона Катаев рассказал своему брату Ильфу. Не удивительно, что Ильф и Петров, создавая в «Двенадцати стульях» образ авантюриста Остапа Бендера, взяли многое в его характере от Сиднея Рейли и его предтечи, Зигмунда Розенцвейга.
Остап Сулейман Берта-Мария Бендер явился читателям в книге «Двенадцать стульев» где-то в середине 1920-ых годов в южном городишке Старгороде. В городе  он появляется словно после долгой отсидки в тюрьме или жизни где-то вне России. Как и Зигмунд, Остап явно не великоросс, родился он где-то возле Черного моря, отец  его якобы турецко-подданный, а мать неизвестна; также неведомо, чем он занимался до революции и во время Гражданской войны.
Создание Остапом Бендером «Союза меча и орала» в Старгороде по сути говоря иронически отображает реальную провокацию ГПУ по созданию в СССР подпольных антисоветских обществ «Синдикат» и «Трест». Ведь Сидней Рейли и был направлен в СССР для формирования сети таких организаций. Смертельную игру ГПУ по созданию и позднейшему разоблачению антисоветчиков Ильф и Петров изображают в своей книге как фарс, в котором Остап прекрасно играет роль провокатора. В качестве подставы и приманки для сбора оппозиционеров режиму он использует  интеллигентного и наивного Ипполита Матвеевича.  Вот как он обращается к случайно оказавшимся на собрании Никеше и Владе: «В каком полку служили? Придется послужить отечеству. Вы дворяне? Очень хорошо. Запад нам поможет. Крепитесь. Полная тайна вкладов, то есть организации. Внимание». Такие провокаторы засылались чекистами в общество тысячами и довольно эффективно выявляли всех недовольных советской властью
Все поведение и  легкость общения Остапа с окружающими указывают на богатый жизненный опыт тертого калача и  знатока человеческой психологии, поэтому-то и не верится в его смерть от рук бывшего предводителя дворянства Ипполита Матвеевича. Скорее, можно было ожидать, что люмпен Остап пришьет дворянина, как это чаще всего и происходило в большевистской России. 
Вообще, судя по книгам, отношение Ильфа и Петрова к русской интеллигенции было издевательским и даже ерническим, на их фоне «одессит» Остап выглядел гением, отцом и сыном русской демократии. В «Золотом теленке» они выводят анекдотичный и лживый образ русского интеллигента Васисуалия Андреевича Лоханкина и помещает его в коммуналку под названием «Воронья слободка». Возможно, до революции он был ее владельцем, а теперь делит квартиру с бывшим камергером двора Митричем и вышедшим в тираж князем Гигиенишвили.
Столь же примитивными оказываются служители культа, представленные в книге отцом Федором, дураком и бездуховным стяжателем. Авторы не пишут о тотальном изъятии властями церковных ценностей и преследовании церковных деятелей, бывших до революции наиболее образованной прослойкой обществ. По сути говоря, Остап Бендер - единственно положительный герой книг Ильфа и Петрова, с которым читатели переживают все перипетии жизни в подсоветской России. Оказавшись в наших временах, Остап сделался бы гибридом Мавроди, Жириновского, Немцова и Чубайса, а жил бы не в Бразилии, а где-нибудь в США, Англии, либо в Израиле, как это делает Березовский. Еще один его потомок обосновался в Элисте, где президент Калмыкии Кирсан Илюмжинов реализовал мечту Остапа Бендера о создании Нью-Васюков как мировой столице шахмат. Сам же Кирсан стал президентом Всемирной шахматной федерации и сделал уроки шахмат обязательными во всех школах республики. Интересно, поставил ли он в столице памятник Великому Комбинатору?   
Погибнув в «Двенадцати стульях», в «Золотом теленке» Остап оживает, чтобы приступить к поискам подпольного миллионера Корейко. В этом плане он повторяет историю убийства и оживления Артура, героя романов Войнич об Оводе. Отобрав у .Корейко народные деньги, Остап ведет себя как мелкий фраер с явно ненастоящим желанием вернуть деньги государству и еще более бездарным переходом границы, где у Командора отобрали все его сокровища и выкинули назад в нищий Советский Союз. У этого героя Ильфа и Петрова словно бы нет прошлого, если не знать, кто был его прототипом. Трудно прогнозировать его будущее, но такие не пропадают за понюшку табака. Окажись в тюрьме, Остап незамедлительно сделается паханом и вором в законе, а на воле его с удовольствием возьмут на работу следователем по особо важным делам.
Арчил Гомиашвили, Сергей Юрский и Андрей Миронов, исполнители роли Остапа в кино, сделали Бендера всенародным любимцем. Несколько лет назад в Москве, Питере и Одессе открыты рестораны «Золотой Остап», с бронзовой фигурой Командора при входе. Существует также юмористическая премия его имени, вручаемая ежегодно.
Прошло чуть меньше полвека после смерти знаменитого шпиона, и жизнью Сиднея Рейли заинтересовался английский романист Ян Флеминг, создававший образ супергероя Джеймса Бонда.  Этот агент британской разведки под номером 007 имеет от королевского правительства лицензию на убийство любого человека, деятельность которого он сочтет вредной для благоденствия человечества. Сидней Рейли служил на SIS, а Джеймс Бонд, литературный продолжатель  его дела, теперь служит правопреемнице SIS, называемой MI – 1. Используя весь арсенал технических достижений западной цивилизации, Джеймс в боевике «Из России с любовью» в одиночку борется с советскими шпионами и бандитами и побеждает чекистов, восстанавливая несправедливость поражения от рук сотрудников ОГПУ своего предшественника Сиднея Рейли. Во множестве других фильмах «бондианы» герой использует излюбленный прием Сиднея Рейли – добиваться успеха в жизни посредством женских чар. Кстати, на фотографии висящей на стене в музее КГБ, устроенном в кабинете Дзержинского в доме №2 по Гороховой улице, Сидней Рейли похож на Шона Коннери, игравшего роль агента 007.
С поражением СССР в борьбе с Западом, Джеймс переключился на войну с арабскими террористами, не забывая о своей генетической связи с еврейским полукровкой Зигмундом Розенфельдом. После объявленной США тотальной борьбы с терроризмом, в которой позволено убийство подозреваемых в терроризме без суда и следствия, Джеймса Бонда ждут долгие годы работы, так что дело Сиднея Рейли живет и процветает. Вот так Россия в конце XIX века лишилась Зигмунда Розенгцвейга, а США в XX веке сделали его символом, светочем и борцом за демократию. Только где же был агент 007, когда 11 сентября 2001 года арабские камикадзе направляли Боинги на башни Торгового центра и Пентагон – символы могущества Америки?

ЛОХОТРОН

Мой старинный приятель навестил меня в только что снятой квартире и рассказал, что нашел партнеров, которые обещали в течение года превратить его полторы тысячи долларов в десять. Я осторожно спросил, а что сам он должен делать, чтобы сказочно увеличить взнос в семь раз. Алекс отделался туманными рассуждениями о том, что фирма собирает самых талантливых людей города, используя их для успеха продвижения их продукции, а я таковым и являюсь. Будучи на мели, я решил и сам попробовать заработать.
И вот Алекс встречает меня возле станции метро «Сенная площадь» и знакомит с Валерием, представителем компании, специализирующейся в нахождении уникальных людей для привлечения их в свой бизнес. Появился он из-за угла, оставив машину на Московском проспекте, так что и номер мне ее неизвестен, не говоря уж о настоящих ФИО этого человека. Одет он был в дубленку, увенчанную ондатровой шапкой; при крапчатом галстуке и белой сорочке, а в кармане мобильный телефон. Наверное, лет десять тому назад был он парторгом или комсоргом и вряд ли стоял когда-то за фабричным станком. Лицо у него гладко выбритое, профессионально открытое и могло вызывать симпатию и доверие даже у изнасилованной девушки.
Мы прогуливаемся вдоль канала Грибоедова и беседуем о моем прошлом и перспективе работы в его компании, Алекс следует сзади. В конце концов, мой новый знакомец заявляет, что я ему нравлюсь, и он будет просить начальство о принятии меня в штат компании. Единственным условием является соответствующая форма одежды, – я должен явиться в офис при костюме и галстуке, иначе охрана не пропустит меня через проходную. Почему-то эту процедуру он назвал фейс контролем, по-английски face control.
Кажется, от возмущения покрылся я пятнами изнутри и снаружи, голос сорвался на истерический клекот, и я заорал: «Да я уж больше десяти лет не ношу галстука и костюма! Столько же лет не хожу я на регулярную работу – от 9 до 17». Столь неожиданная реакция удивила и даже несколько испугала моего собеседника. Он смущенно улыбнулся и предложил взять эти аксессуары на прокат, лишь для того, чтобы пройти интервью, а потом уж смогу ходить, в чем мне нравится. Но я отверг такой паллиатив и заявил, что это равносильно предательству самого себя.
- Но ведь Вы уж сразу начнете зарабатывать 400-500 долларов. Когда устроился, я был готов полы мыть, окурки подбирать, а Вы не хотите всего лишь на час сменить одежду.
-  Действительно, это равносильно смене кожи, мимикрии, но я даже в советские времена не согласился играть по их правилам. Я отказался вступать в партию, чтобы помочь своей научной карьере. Так с какой же стати я должен сейчас отказываться от собственных принципов!? Да не нужны мне эти 500 долларов в месяц, обойдусь я без них.
Растерявший бывший партейгеноссе собрался в вымученную улыбку и обещал донести до начальства мои дурацкие домыслы и отправился восвояси. А я остался при горькой своей гордости и без надежды на будущее процветание.
Наступило 8 марта и в гости ко мне долгожданной мечтой явилась Марина. Я встретил ее незадолго до этого у друзей, ни у нее, ни у меня не было к кому идти на этот праздник, вот и пригласил ее к себе в гости. Замечательными были ее миндальные глаза, блестевшие внутренним светом и любопытством ко всему происходящему в этом мире. Губы ее тоже были созданы для улыбки и для поцелуев, таким девушкам посвящают стихи, что я не преминул сделать и даже прочел ей этот экспромт:
О, газели подобен твой стан!
А очи горят в полуночи.
Ярче, чем звёзды горят они в свете луны!
Тебе приношу я с благоговением
Самые прекрасные цветы жизни!
Они часть тебя, - ирисы и орхидеи.
Я жду, когда расцветет сакура,
Или сирень – твои любимые цветы,
С запахом весны и надежды!
Мне было просто хорошо сидеть рядом с Мариной, пить вино и надеяться когда-нибудь ее обнять, прижать нежно и никогда от себя не отпускать. Даже ее имя, Марина (Морская), было воплощением нежности, источником всего живого на Земле. Она была такой миниатюрной и беззащитной, что хотелось ее обнять и защитить от всех превратностей этого жестокого мира, а еще хотелось и самому спрятаться в ее объятиях.
Для меня всегда было счастьем окунуться в морскую или океанскую пучину. Я заплывал далеко от берега, преодолевая мощные гребни, а потом находил самую высокую волну, отдавался ее мощи и позволял ей нести меня на своем гребне к берегу. Она могла меня убить в прибое, или доставить до пляжа с теплым песком и пальмами райского острова святого Мартина, пляжа залива где-то в Австралии, или Новой Зеландии. Волна должна была превратиться в прекрасную женщину, Венеру или Гею, с которой я был готов остаться там, на земле моей мечты.
Нашу идиллию нарушил дверной звонок, и в глазок увидел вчерашних партнеров. Галстучный Валера галантнообразно извинился за вторжение и радостно сообщил, что президент его компании согласился меня принять, не взирая на форму одежды. Но процедура презентации требовала расходов в размере 20 долларов, которые я должен был сейчас же заплатить. Словно зомби, я подошел к своему комоду красного дерева и достал с полки требуемую сумму. Валера ловко отправил ее в свой бумажник и сообщил, что в воскресенье утром заедет ко мне домой и отвезет в контору для встречи с президентом. При этом он еще раз поздравил меня с неожиданной прухой. А во мне звенела гордость, что не отказался от своих принципов, и, тем не менее, был принят в клуб избранных. Проводив предвестников счастья и благополучия, я пролетел коридор и обрушился на колченогий стул. Он страдальчески заскрипел, после чего я увидел смеющиеся глаза Марины, которая поздравила меня с началом новой жизни. В башке у меня еще бурлила эйфория, но что-то ёкало в селезенке, как у загнанного коня. Что-то произошло не то. Я подошел к Марине и опустился на колени:
-    Скажи, в чем же моя ошибка?!
-    Да не расстраивайся, Анатолий, у тебя выбора не было. Ведь не мог ты при мне соврать, что нет у тебя требуемых 20 долларов. Они же профессионалы и знают, как застать человека врасплох. Возможно, они даже следили за тобой, и нашли подходящий момент.
-  Но я ведь я оказался идиотом, самовлюбленным индюком, Нарциссом и Садамом Хусейном. Попался на удочку профессиональных вымогателей, кретин старый.
- Да ты не расстраивайся. Если бы они предложили за 20 долларов сделать меня знаменитой актрисой или моделью, то и я бы дрогнула. Не велика потеря. Главное, что ты во время раскусил наживку и не заглотнул ее полностью. - Я облегченно вздохнул и поцеловал ее ручку, - жизнь продолжалась.
Естественно же, Валерий не оставил номера своего телефона, но телефон Алекса мне был известен. Сдерживаясь, чтобы не заорать, я попросил его дать мне координаты Валерия, однако тот не знал не только адреса, но даже и номера телефона. Алексу его босс звонил только сам, и каждый раз назначал новую встречу на нейтральной территории.
Я вспомнил, что и сам как-то был приглашен приятелем на подобный семинар, где обсуждали проблемы коммуникации и маркетинга. Собравшиеся были при галстуках и в строгих костюмах, женщины также были одеты  соответствующе и без ярких украшений. Раз в месяц они собирались на семинары, всегда на новой территории. Тогда меня удивило, что товаров они никаких не продавали, поскольку главным для руководителей было создать структуру, а участника семинара объяснялась важность, как можно раньше оказаться на верху пирамиды. Но для этого было необходимо привлечь на уже следующий семинар по крайней мере, трех человек, каждый из которых, в свою очередь, должны привлечь свою троицу, и так далее.
Сидевшие рядом со мной участники семинара рассказывали, как провели летние отпуска либо в Швейцарии, либо на Кипре или Египте. А деньги они получили, после того, как создали свои структуры и послали списки президенту компании куда-то в Париж или Лондон. Тот мифический француз владел многочисленными яхтами, самолетами, коттеджами и островами. Он открыл секрет маркетинга и коммуникации бизнесменов, которым только недавно поделился со своим Петербургским приятелем и разрешил тому открыть семинар, чтобы обучать на нем русских как стать богатыми. Понятное дело, мне тоже здорово повезло, что заботливые друзья пригласили меня на этот лишь ознакомительный семинар, но на следующем должны были вручить буклеты и видеокассеты, за которые я должен был заплатить сто долларов. Но это было ничто по сравнению с десятками тысяч долларов, которые я должен получить через год.   
Подобную лапшу вешали и распространяли в России еще лет тридцать назад, но тогда она была в форме писем, которые обыватели получали от неизвестного адресанта. В конверт было вложено отпечатанное на машинке письмо с предложением выслать отправителю рубль, а письмо размножить в трех экземплярах и отправить по адресам трех знакомых, которые должны были послать свои рубли отправителю. Письмо содержало также предупреждение, что в случае невыполнения рекомендации получатель рисковал заболеть серьезно и надолго, таким образом на получателя письма налагалась своего рода эпитимья. Получив когда-то такое письмо, я в ярости его разорвал в клочки и выкинул в мусорное ведро. Но сколько же людей купились на эту провокацию и расстались с кровными рублями!?
Вспомнив все это, я не пошел на следующий семинар, а теперь рассказал об этом Алексу. В ответ услышал в его голосе  нервное заикание, и он обещал прийти ко мне на следующее утро. Явился он часов в десять утра и принес пресловутые двадцать долларов. Он не спал всю ночь, анализируя тот идиотизм, в  котором пребывал последние полгода. Его приятель познакомил с представителем компании, который обещал ему для начала ежемесячные дивиденды в полтысячи долларов лишь за участие в деятельности компании, но для этого нужно было привлечь как можно больше знакомых. Он сам уже потратил полторы тысячи долларов на посещение семинаров и приобретение учебных пособий для углубленного изучения международного маркетинга. В любую секунду одураченные коллеги по работе могли спросить у него ответ, зачем они были вовлечены в столь дорогую аферу.
Когда я рассказал соседу по дому Паше эту историю, он смеялся до колик. Пашу я знавал до выезда в эмиграцию, когда он был еще благополучным студентом библиотечного института. Он, правда, и сам не знал, зачем там учился, просто не прошел по конкурсу в университет, а в библиотечный институт нужны были мужчины, чтобы ездить осенью на картошку и выступать на межвузовских соревнованиях. Он и ездил, и выступал в команде волейболистов, только учиться было некогда, да и не хотелось. В этом бабьем море он плавал хищной акулой, и не одна девушка ревела белугой после того, как он ее бросал, чтобы переброситься на новую жертву. В те же годы пристрастился он к «колесам», разнообразным таблеткам с галюциногенным и психотропным эффектом, типа циклодола, потом перешел на план и гашиш. Деньги на наркоту зарабатывал фарцовкой и перепродажей антиквариата, да и сам приторговывал наркотиками, так что учиться было некогда, да и ни к чему. Но сколько веревочка ни вейся… Его взяли при продаже маковой соломки и впаяли семь лагерей общего режима, которые он и отсидел от звонка до звонка, поскольку не захотел пойти в суки или придурки. Там же дал он себе зарок никогда впредь не употреблять наркотики, обходясь чифиром и алкоголем. В институт он не вернулся, но чтобы не числиться тунеядцем, устроился на непыльную работу вокзального носильщика.
Будучи натурой творческой и артистической, вскоре он присоединился к лохотронной бригаде, занимавшейся вытряхиванием денег из людей, считающих, что можно на халяву получить большие деньги. Схема их работы проста до идиотизма, в бригаду входят примерно шесть человек: «задарщик», «низ», два «шпиля» и два «груза». «Задарщик» останавливает гражданина или гражданку, - потенциальных лохов, и говорит, что недавно открылся магазин электронного оборудования «Шанс» на Садовой 66. Некоторые юмористы называют адрес на улице Лоховской. Прохожим предлагается приобрести там товары типа телевизоров «Сони» или «Тошиба» по дисконту, поскольку магазин пока нуждается в рекламе.
Гражданин или гражданка становятся лохами, если они принимают от «задарщика» буклет и бесплатный лотерейный билет, при разворачивании которого они обнаруживают сертификат на 5000 рублей. Они могут сразу же получить деньги от стоящей рядом молодой и обворожительной представительницы компании «Тошиба», она же «шпиль». Девушка достает и показывает конверт с 5000 рублей, так называемую «котлету», где всего одна сторублевка, остальное – нарезанные бумажки. В это время к группе подходит парочка женщин, или муж с женой, которые сообщают, что и они тоже выиграли 5000 рублей по лотерее. Как бы смущенная, «шпиль» согласна разделить поровну эти деньги хоть сейчас, при этом достает дисконтную карту на 500 долларов и предлагает разыграть между выигравшими. Лоху, как подошедшему первым, дается преимущество в делании ставок. Он ставит 100 рублей, а два «шпиля» 200 рублей. Если гражданин начинает ставку, он уже завяз. Но представление продолжается: к «низу» подходит парочка, называемая «грузом», которая сообщает, что они выиграли 100 рублей и сертификат на 10% дисконта при покупке любого товара в магазине «Шанс». Обаятельная «низ» отдает им 100 полнокровных рублей и просит подождать, пока выпишут сертификат, пара «грузов» остается присутствовать на сцене.
Вдохновленный видом живых денег, лох отдает свои кровные 100 рублей «низу», а «шпили» - 200 рублей, «низ» дает одну минуту для делания следующих ставок, следуют: 200 – 400, 400 – 800, 800 – 1600, и т.д. Лоху не дают времени подумать те самые минуты между ставками. Если у него кончается наличка, вступает в игру груз, предлагая лоху свои кровные деньги, чтобы только обыграть наглую парочку, тот самый «шпиль».
Время от времени, лоха отвлекают, чтобы низ передал деньги «шпилю», так что деньги у них кончиться не могут. Симпатизирующий лоху груз, прелагает тому обратиться за финансовой помощью к друзьям, или съездить вместе с ним домой и привезти деньги. Лоха ни на секунду не выпускают из состояния ажиотажа и ненависти к соперникам, пытающимся отобрать у него (нее) 2500 рублей и 500 долларов. Он может поставить на кон и две, и три тысячи долларов, - мозг отключается. Но и последние деньги кончаются, поскольку шпиль играет лоховыми деньгами. «Шпиль» выигрывает карту на 500 долларов, и, получив ее от низа, удаляется, за парочкой следует очаровашка «низ»; обалдевший лох бросается вслед, но груз ухватывает его мощной дланью и требует вернуть кровные деньги. Этой заминки достаточно, чтобы группа рассосалась по окрестностям. Игра закончилась – игра продолжается, алчность наказана.
Если лох находит рядом милиционера, либо идет в соседнюю ментовку, ему разъясняют, что в нашей стране участие в азартных играх наказывается штрафом в 800 рублей. Лоха отслеживают до тех пор, пока он не покинул место происшествия. После этого бригада возвращается на рабочее место.
Они отдают 55% заработка «старшине», хозяевам лохотронных бригад, которые, в свою очередь, отслюнивают проценты «крыше»: милиции и сотрудникам ФСБ. Очень часто сотрудники этих учреждений сами являются хозяевами и организаторами этих бригад. Чаще всего жертвами лохотрона оказываются те сами несчастные старички и старухи, которых мы видим на улицах города. Паша рассказал, что однажды они «раздели» деревенскую старушку на 64 000 рублей, которые она предполагала потратить на приобретение комнаты в городе, но задержалась, чтобы выиграть в лохотроне телевизор. Я не очень одобрял его бизнес, но другого Паша не знал, не идти же в охранники на 5000 рублей в месяц, или продавать наркоту.
Мне приходилось видеть лохотронщиков фирмы «Гербалайф», местных и американских, которые разъезжают по городам и весям, пытаясь привлечь новых распространителей витаминных препаратов и косметики. Система эта построена по принципу пирамиды, и чем выше ты в ней находишься, тем больше вероятность, что тебе заплатят проценты от продажи этих препаратов. Года три тому назад я наблюдал в офисе подобной компании на Васильевском острове столпотворение по поводу семинара по набору новых дистрибьюторов. Пожилые люди принесли свои последние сбережения, чтобы получить официальный статус представителя фирмы и купить образцы товаров. Мне тогда удалось достать каталог этих товаров, в большинстве китайского происхождения, хотя и маскировались они под отечественные разработки, типа обувных стелек с пупырышками, предназначенных излечить все болезни посредством рефлексотерапии. Цены же их были больше, чем на те же товары в любом киоске около станции метро. Хитроумные и безлицые представители этой компании обещали людям возможность разбогатеть всего лишь за год. А главное начальство сидело где-то в Москве или Нью-Йорке и гребло совковыми лопатами деньги этих несчастных пенсионеров.
В Брисбене, столице австралийского штата Квинсленд, я встретился с генеральным директором страховой компании для военных пенсионеров. Поговорив со мной несколько минут, Стюарт Робертсон спросил, хочу ли я быть богатым и путешествовать по всему миру, останавливаясь в самых роскошных отелях. Причем, бизнес абсолютно легален и требует только хорошей коммуникабельности, ну а мне и карты в руки со знанием нескольких языков. Стюарт предложил мне открыть в России представительство международной компании «Интерлинк», имевшей уже свои офисы в сотне стран. Показал он мне даже и каталог товаров с косметикой, витаминами и одеждой, но цены мне показались явно выше розничных.
От меня требовалось привлекать в России распространителей, имея проценты от продажи. Я осторожно заметил, что схема эта напоминает мне столь знакомую «пирамидку» распространения «Гербалайф», на что Стюарт вздернулся и заявил о запрете в Австралии таких махинаций. Я еще более опасливо поинтересовался, а что же от меня требуется? - Да всего-то закупить образцы, получить документ представителя компании, а также за свой счет открыть офисы в Москве и Петербурге. Больно мне сделалось от растаявшей в момент мечты о богатстве, но пришлось отказаться от австралийского лохотрона.

СЛЕДСТВЕННЫЙ ИЗОЛЯТОР

Лена, работающая в благотворительном фонде “Добрый город”, пригласила меня посетить следственный изолятор номер четыре, что на улице Лебедева. До нового года оставалось всего пять дней, и около тюрьмы чернела толпа людей, принесших передачи несчастным сидельцам. Люди с сумками и пластиковыми мешками (плетеные авоськи почему-то давно у нас не производят) ждали своей очереди с раннего утра. Глядя на этих отцов, матерей и других родственников, я вспомнил стихи Анны Ахматовой о ее стоянии в подобной очереди, чтобы передать продукты и вещи своему сыну, Леве Гумилеву. Правда, сидел он не здесь, а рядом, в  «Крестах». Этот район вокруг Финляндского вокзала напичкан тюрьмами и следственными изоляторами, а через Неву мрачнеется здание «Большого дома», поставлявшего когда-то большую часть осужденных.
Тюрьма на улице Лебедева была построена в конце прошлого века для содержания военных преступников, и за столетие ее мощные стены красного кирпича успели закоптиться и покрошиться. По их верху протянута колючая проволока, ею же огорожены прогулочные дворики, на которые направлены видеокамеры. На проходной у нас забирают паспорта и выдают бумажки, которые нужно будет отметить у начальника по режиму. Встречает нас усатый майор с прорехой вместо передних зубов и связкой ключей для старинных замков. Привычные мне по американским тюрьмам электронные замки, здесь неведомы, но там, как и здесь, охранников зовут вертухаями (turn-keys).
На четвертом этаже нас ждал щуплый охранник с цыплячьей шеей и капитанскими звездочками, ответственный за более полутысячи пацанов, сидевших в сорока камерах. Камеры расположены вдоль трех коридоров, называемых галереями, а в просторечии, галёрами. Юные галерники спят на трехэтажных кроватях, и на каждого приходится 82 квадратных сантиметра площади камеры. Это очень даже роскошное проживание, поскольку в «Крестах» на каждого зэка приходится лишь 51 сантиметр.
В коридоре нас встретили пацаны, которые за хорошее поведение получили разрешение не сидеть весь день в камере, а развлекать себя в коридоре. Вероятно, были они старостами камер, поскольку выглядели значительно старше большинства пацанов сидевших внутри. Ване и Алихану было лет по 20: коренастенькие, с накачанными мышцами и уверенными повадками паханов. Сидели они уже по три года за разбой и вымогательство. Особенно меня впечатлил Алихан, татарин из Казани, которому грозило получить добавочных семь лет за участие в тюремных беспорядках и взятие заложников. Отец его сидел в соседней тюрьме за воровство и торговлю наркотиками. Как и у Вани, у него был низкий лоб и глубоко посаженные глаза. Ходил Алихан вразвалку, сопровождаемый «шестеркой», - мальчиком, выполнявшим его приказания. Почти стариками выглядели в галере два парня лет по тридцать, облаченные в спортивные костюмы и кроссовки.
Саша с гордостью вспоминал свою игру в хоккей в компании со знаменитым Павлом Буре, причем он говорил об этом в настоящем времени: «Я играю в команде ЦСКА центральным защитником». Вадим сидел также за бандитизм и тоже когда-то был спортсменом, а сейчас пребывал старостой камеры малолеток. Приговорили его к семнадцати годам лагерей и вскоре должны были перевести в зону. Он не мог себе представить, как прожить эти годы в неволе, и я посоветовал ему заняться йогой и медитацией, а также регулярно голодать. Он с видимостью внимания выслушал мои сентенции, но вряд ли будет им следовать. Гималайские горы были далеко, а здесь нужно было «держать мазу» и получать удовольствие от управления мальчуганами. А куда денешься, когда для сексуальных отправлений женщин нет, а от спермы нужно избавляться. В Афганистане воинственные «муджахеды» на 70% являются гомосексуалистами.
Нас пригласили в тюрьму, чтобы провести в коридоре викторину и спортивные соревнования. Я заготовил вопросы о США, очень простые, типа: кто был первым президентом страны, или с какими странами граничат США. За правильный ответ мальчишки получали жвачку или шоколадку, которые вручала президент фонда Людмила Ивановна. Мы с ней заранее купили эти подарки и бутылки «кока-колы» в гастрономе рядом с тюрьмой. Расходы на эту благотворительную деятельность оплачивались французским фондом помощи бездомным детям
Ребята с энтузиазмом принимали участие в соревнованиях, хотя и не всегда знали правильный ответ. Большинство из них не окончило школы, и родители их не заботились чем дети занимаются. Многие не только успели попробовать наркотики, но и подрабатывали торговлей ими, за что и сели в тюрьму.
Саша, раздатчик пищи, чувствовал себя здесь больше устроенным, чем дома с родителями, где у него даже своей кровати не было. В тюрьме он начинал рабочий день в пять часов утра и заканчивал в десять вечера, разнося по камерам судки с кашей и супом, но у него была возможность три раза в день пройти по тюремному двору. Я встретил его около решетчатой двери, ведшей в соседнюю галерею, в бачке он нес пшенную кашу, сваренную на воде с солью. На первое блюдо в тот день был гороховый суп, редкое блюдо. Чаще всего заключенных кормили щами на кислой капусте с запахом картошки и лука. Большим подспорьем были продуктовые передачи с воли, которые распределялись старостами камеры так, чтобы и не получавшим ничего от родственников ребятам доставалось что-то от щедрот самодостаточных соседей.
Кроме центральной тюремной библиотеки, при каждой галёре была своя каптёрка со школьными учебниками, русскими и зарубежными классиками, а также детективами. Жертвователи также одаривали библиотечную тюрьму книжками, которые никто не хотел покупать и календарями двухгодичной давности, таким образом выполняя гуманитарный долг и, заодно, списывая налоги. В США подобные благотворители передают в тюрьмы устаревшие компьютеры, по которым зэки бесплатно связываются по электронной почте с собратьями по несчастью и смотрят порнуху. В здешней же тюрьме не видел я компьютеров не только в камерах и на проходной, но и в кабинете помощника начальника по связи с прессой ГУИН (Главного управления исполнения наказаний). В США отбывают наказание 1,6 миллиона зэков, а у нас же чуть больше миллиона, но и население США почти в два раза больше нашего.
В конце галёры было окно, из которого можно было видеть поверх тюремного забора улицу, и мальчишки высматривали оттуда родные лица. Я попрощался с ними и обещал еще зайти и подарить свою книгу о путешествиях. Ведь они когда-нибудь будут свободны и вольны отправиться туда, куда потянется душа.

ТИХОН

Возвращаясь домой, я встретил на Вознесенском проспекте чрезвычайно симпатичную девушку в сопровождении юноши лет тридцати (для меня все мужчины до тридцати попадают в юношеский разряд). Был он высокого роста, с каким-то младенческим выражением лица и любопытством в глазах. Юноша оказался человеком общительным и поздоровался со мной, что необычно для петербуржца, а я, в свою очередь, протянул руку и представился незнакомцу. Я решил пригласить Тихона и Сашу к себе в гости. Купил по дороге провизию, выпивку и сок для Саши, а потом привел их к себе в комнату, которую снимал у дочери своего приятеля. Посидели мы хорошо, ребятами они оказались великолепными, но несколько примитивными в плане общего развития. Тихон работал мойщиком автомобилем, а Саша переплетчицей в типографии, она и оставила при прощании свой рабочий телефон, на случай если мне понадобится напечатать свои визитки.
Прошло несколько дней, и как-то поздним вечером позвонил Тихон и попросился в гости со своим другом и коллегой по работе. Мне надоело общение с самим собой и захотелось его разбавить новыми друзьями. Тихон явился в компании Димы, блондина того же возраста, с волнистой шевелюрой и глубоко посажеными глазами, избегавшими контакта с моими. В отличие от Тихона, был он чрезвычайно мне не симпатичен, но был моим гостем и приходилось мириться с душевным дискомфортом. Принесли они с собой 0,75 литра водки и бутылку лимонада, а я добавил пива, отварил пачку пельменей и приправил их соевым соусом.
Мне было трудно с ними беседовать до тех пор, пока мы не приняли на грудь по третьей рюмке. Я рассказывал им об Америке и своих путешествиях по Европе и Австралии, а они о заработках на мойке машин и халтуре по установке на них сигнализации. К концу нашего застолья прекратилось движение метро, и я предложил ребятам переночевать в пустовавшей соседней комнате, отдав свой спальный мешок и ватное одеяло.
Разбудил меня хозяйка квартиры Ирина, ворвавшаяся с сообщением, что входная дверь открыта, а дверь комнаты, в которую я поместил гостей, распахнута и там никого нет. Я взглянул на журнальный столик, на котором предыдущем вечером стоял мой портатативный компьютер фирмы «Toshiba» и обнаружил присутствие его отсутствия. Телефонная розетка, через которую я подключался к «Интернету», была раскурочена, а кошелек с деньгами и документами покинул привычное место в заднем кармане джинсов. Во рту было сухо, в голове звонко, а тело бил нервный озноб. Исчезли мои американские автомобильные права и 300 рублей, но главной потерей был текст моей будущей книги, заключенный в компьютере, да и сам компьютер стоил не менее 1000 долларов.
Я оделся и отправился в соседний магазин за пивом, но только после второго стакана унял нервный тик и стал соображать. Вспомнилось, что мою квартиру в Нью-Йорке грабили два раза, каждый раз я вызывал полицию, которая составляла протоколы, но дальше этого дело не шло. Правда, один из следователей посоветовал поставить решетки на окна, а также обить железом дверь и поставить дуроупорные замки. Ограбления после этого прекратились.
Позвонил я в милицию лишь на всякий случай, чтобы зафиксировать факт воровства. Милиция здесь отнюдь не лучше и даже хуже полиции, будучи еще и коррумпированной, да и не удивительно, если зарплата у нее в десять раз меньше, чем в США.
Следователь в штатском пришел ко мне домой вскоре после звонка и с сочувственной улыбкой выслушал мою историю. Я не знал ни фамилии Тихона, ни его телефона, кроме номера телефона его девушки Саши, работавшей в типографии. Следователь позвонил в справочную и узнал адрес типографии, и уже через несколько часов я оказался у проходной, поджидая конца смены. Саша вышла одной из последних, замученная монотонной работой с 9 утра до 5 вечера и очень удивленная встречей со мной.
Я напомнил ей об обещании помочь мне с печатанием визиток и пригласил ее в кафе возле остановки метро. Рассчитывал я на то, что Тихон не сообщил ей о недавнем ограблении, поэтому и попросил ее дать мне его номер телефона, чтобы, якобы, попросить его помощи в приобретении подержанной машины. К моему разочарованию, Саша сказала, что познакомилась с ним совсем недавно, он прожил в ее квартире неделю, и пропал в неизвестном направлении, прихватив заодно ее месячную зарплату. Похоже, что она не врала и сама была бы счастлива найти и наказать этого подонка. Я попросил ее позвонить мне, если ей приведется с ним встретиться или узнать у знакомых его координаты.
Расплатившись за кофе и пиво, я проводил ее до входа в метро, а сам отправился домой на маршрутном автобусе, вспоминая по дороге современную шутку о том, что мужиков после тридцати лет, едущих на общественном транспорте можно смело назвать неудачниками. А мне уже давно за пятьдесят, и хотя в США я сменил множество автомобилей, сейчас пребывал на мели, или в глубоком гузне. Пропажа компьютера не только лишала меня связи по Интернету и возможности кропать свои опусы, но также здорово подорвала мою психику. Чувствовал я себя петухом и козлом, которого отхарили в задницу. Я поклялся найти подонков и примерно их наказать.
Пересекая убогую Сенную площадь с пакетом свежей корюшки, я узрел выходящую из маршрутки знакомую фигуру одного из грабителей. Я на столько ошалел от неожиданной встречи, что дал возможность ему пройти несколько шагов, прежде чем крикнул: «Привет, Дима!». Он автоматически обернулся, и я крепко ухватил домушника за рукав. Он сделал удивленное лицо и заявил, что впервые меня видит. Такая наглость на столько меня возмутила, что захотелось гвоздануть воришку между глаз, но правая рука держала его рукав, а в левой был зажат пакет с любимой корюшкой. Пришлось бить его морально: «Ну что, подонок, думал, никогда не попадешься мне? Я уже давно подал заявление о краже, а теперь пройдем в ментовку, здесь рядом, на Садовой.
- Анатолий, пожалуйста не сдавай меня мусорам, я только недавно освободился, меньше года на воле. Давай пройдем к тебе домой, я позвоню Тихону оттуда и решим вопрос.
– «Да ты что, смеешься надо мной? Я тебя, подлюга, уже раз в дом впустил, и чем ты отплатил за мое гостеприимство».
Я хотел сейчас же сдать его милиционеру, но успокоившись, сообразил, что и не след связываться с милицией. Я прислонил подонка к балюстраде канала Грибоедова, чтобы унять собственную нервную дрожь. Заикаясь, он предложил мне пройти к нему домой на Большую Подьяческую улицу. Потом, к вящему моему удивлению, крикнул: «Ирина, принеси мне, пожалуйста, пакет молока». Только тогда я увидел миловидную девушку лет двадцати пяти, которая, облокотившись о балюстраду моста, с изумлением наблюдала за нашим единоборством. Она подошла к нам и взяла у Дмитрия пятидесятирублевую ассигнацию, позже я осознал, что, фактически, это были мои деньги. Она принесла молоко в несуразном пластиковом мешке, и воришка, зубами разорвав упаковку, выхлестал содержимое. Видимо, был он с хорошего бодуна, пропивая мои кровные денежки. Я предложил ей пройти вместе в обиталище вора, и она почему-то согласилась.
Мы шли вдоль канала и прохожие с удивлением смотрели, как я за рукав, почти под арестом веду этого подонка. Но вскоре и сам я был ошарашен, оказавшись во дворе того самого дома, в котором по описанию Достоевского когда-то жила старуха-процентщица, и прошли мы от Сенной площади примерно 730 шагов, как и Раскольников от своего убежища до места убийства.
«С замиранием сердца и нервною дрожью подошел он к преогромнейшему дому, выходившему одной стороной на канаву, а другою на В – ю улицу. Этот дом стоял весь в мелких квартирах и заселен был всякими промышленниками – портными, слесарями, кухарками, разными немцами, девицами, живущими от себя, мелким чиновничеством и проч. Входящие и выходящие так и шмыгали под обоими воротами и на обоих дворах дома». Так было во времена Достоевского и мало что изменилось с тех пор, только вместо немцев здесь шмыгали азербайджанцы, армяне и другие лица кавказской национальности.
Мы вошли под арку в первый двор и повернули направо к квартире №17, оказавшейся на первом этаже. Дмитрий позвонил и дверь нам открыло существо еврейской национальности с парализованной левой частью тела и дегенеративным лицом, опушенным кустистыми пейсами. Хозяин, загребая левой ногой, провел нас через прихожую в большую и мрачную комнату, заставленную отжившей свой срок мебелью. Стены были оклеены багровыми обоями и разрисованы христианской, еврейской, исламской и буддистской символикой, висел также плакат с краснорожим революционером Че Гевара, а рядом с ним устроился парадный портрет тоже бородатого академика Курчатова. Через оторванные куски обоев проглядывали газеты с дореволюционными текстами, возможно современниками Миколая Дементьева и Митрошки из Зарайского уезда, которые согласно книге Федора Михайловича, ремонтировали квартиры этого дома,
Хотя был полдень, в мрачный колодец двора солнце не проникало, а комнату освещала лишь тусклая лампочка. На изголовье обширного дивана было написано: «Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь!» А мне, охальнику, по поводу этой молитвы сразу же вспомнился анекдот: «Отец с Сыном спрашивают у Святого Духа – третьим будешь?»
Между двух окон к стене был прижат круглый стол, и я усадил к нему Дмитрия, сам же устроился наискосок, спиной к стене, чтобы в безопасности обозревать участников беседы. Хозяина квартиры звали Кириллом, он бессмысленно шкандыбал по комнате и даже предложил мне чаю. Очаровашка Ирина устроилась метрах в трех от меня на колченогом и скрипящем стуле, и также как и я не сняла куртку. В квартире не оказалось ни телефона, ни телевизора, словно обитатели квартиры жили в XIX веке.
Я потребовал от моего грабителя документы, и он протянул мне свой «волчий билет», - удостоверение об освобождении из лагеря, расположенного в Тосненском районе. Оказалось вору 32 года, из них 8 он провел в местах не столь отдаленных, а на свободе был меньше года. Я вначале переписал его данные в записную книжку, но затем решил просто изъять эту ксиву, поскольку там была его фотография, а срок годности ксивы закончился два месяца назад. После этого я взял его записную книжку и переписал телефоны нескольких его знакомых, среди которых был Шолом. Оказался он братом Кирилла, который недавно перебрался в Израиль, а квартиру с Зеленогорске сдал, поручив младшему брату собирать деньги за аренду. Но не оказалось там телефона Тихона, и Дима уверял, что телефона у него нет, но обещал, что постарается его найти через общих знакомых и справится по поводу судьбы моего компьютера. Вернул он мне также кошелек без денег, но с документами, - и на этом спасибо. Дима поклялся в тот же день мне позвонить и сообщить о результатах поисков. Собственно, делать мне в этом вертепе было нечего, и я поднялся, предложив Ирине пройтись со мной, но она отказалась, сославшись на неотложное дело к Кириллу.
После промозглой мряки квартиры солнечный день ошарашил меня до ряби в глазах, до головокружения. Я опять оказался среди нормальных людей, спешащих по своим делам, среди детей, игравших в садике, а не среди опасных и жалких выродков, готовых гвоздануть по голове, если расслабишься. Вернувшись в свое убежище, я обвалял корюшку в муке и поджарил до состояния хрустящей золотистой корочки. Весной Петербург воздух пропитан этим огуречным запахом свежей корюшки и на этот сезон можно город переименовать в Корюшкобург или Корюшкоград.
Я рассказал соседу-лохотронщику Паше о своем визите к преступнику, после чего он загорелся желанием немедленно же навестить притон, но я решил подождать звонка. В девять вечера позвонил Дмитрий и сообщил, что Тихона пока не нашел, но позвонил тетке в Архангельскую область, которая обещала прислать шесть тысяч рублей для выплаты части долга. Он добавил, что вероятнее всего, компьютер уже продан барыге, так что долг в 1000 долларов повисает на нем, пока не найден Тихон. При этом он задал почти риторический вопрос: «Ну что, мне грабить и убивать, чтобы отдать тебе долг?» Я взорвался: «Да меня не волнуют твой моральный статус! Если тебе нравится, - воруй, грабь, убивай, но долг отдавай. Я даю тебе неделю, чтобы ты нашел компьютер или 1000 долларов. В противном случае отношу в милицию твою ксиву, а также сообщаю номера телефонов твоих знакомых. Они же сами тебя сдадут».
Прошла неделя и полторы, но Дима не появлялся и не звонил, так что пришлось мне идти в отделение милиции, которое находится в том самом здании на Садовой улице, в которое когда-то приходил на допрос Родион Раскольников. Допрашивал его проницательный и философствующий Порфирий Петрович, упорно отказываясь поверить, что именно Родион убил старушку-процентщицу. Квартира следователя была устроена прямо в помещении съезжей (полицейской) части, и как описал встречу Достоевский: «Порфирий Петрович был по-домашнему, в халате, и весьма чистом белье и в стоптанных туфлях. Это был человек лет тридцати пяти, росту пониже среднего, полный и даже с брюшком, выбритый, без усов и бакенбард».
Мой следователь вряд ли даже знал как выглядели бакенбарды, да и не могли они вырасти на его прыщеватом лице лишенном растительности от природы. Одет он был в китайскую куртку и джинсы, а вот туфли у следователя были стоптаны так же, как и у Порфирия Петровича. Это было единственным, что объединяло следователей разных эпох, правда литературный образ следователя эпохи царствования Александра II вероятно здорово отличался от реального околоточного надзирателя или полицмейстера той поры.
В отличие от Порфирия Петровича, проживал следователь Саша не при отделении, а в милицейском общежитии. Он закончил юридическую академию и проходил практику во 2-м отделении милиции. Саша даже читал книгу «Преступление наказание», которая была в академии обязательной для семинара по криминалистике. Саше было даже смешно сравнивать криминогенную ситуацию в Петербурге времен Достоевского и сейчас. Тогда подобные убийства были редкостью, все-таки народ был воспитан на христианской заповеди «не убий ближнего своего». Большинство городских жителей были недавними крестьянами и сезонными рабочими, с патриархальной психологией почитания старших и власть предержащих. Употребление алкоголя, табака было не правилом, как сейчас, а исключением, не говоря уж о наркотиках. Описанные Достоевским ужасные условия проживания городской бедноты могут показаться  роскошными для современных обитателей трущоб петербургских. Сонечка Мармеладова, будучи проституткой, проживала в отдельной, хотя и проходной комнате.  Родион Раскольников мог себе позволить проживать в отдельной квартире, которая могла бы сейчас ему обойтись в 200 долларов (месячную зарплату инженера завода). Перенеси сейчас героев Федора Михайловича в современную реальность, сделались бы они «новыми русскими», ну а «старушка-процентщица» сейчас бы владела парой ресторанов. А с точки зрения финансовой, Достоевский как автор мог бы сейчас зарабатывать на своих книгах значительно меньше любого из наших раскрученных авторов «бестселлеров», типа Акунина,  Поляковой или Бушкова.
Саша меня заверил, что Диму возьмут как только установят наблюдение за притоном на Большой Подьяческой улице, а Тихон был объявлен в федеральном розыске. Уже через неделю меня вызвали в милицию и дали возможность пообщаться с Димой. Нельзя сказать, что я был счастлив увидеть его в наручниках, пропитанным тюремными запахами, покрытым грязевой коркой, с бегающими глазами и с траурной каемкой под ногтями. А злость на этого вора клокотала: - Что же ты, подонок даже не позвонил, я ведь две недели не обращался в милицию, фору тебе дал. Ведь не в моих интересах было тебя сажать в тюрьму. Дима забубнил: - Чё зря звонить-то было, заработать все равно я не мог, а воровать боюсь, уж не раз попадался. – Ну отдавал бы понемногу, я ведь и сам понимаю, что не отдать тебе сразу тысячи долларов. Теперь сиди, корми вшей, дожидайся Тихона.
Самое удивительное, что Диму через неделю отпустили, он свалил всю вину на Тихона, который был в бегах и не мог отпереться. В этом воровском мире благородства мало, здесь каждый за себя и все против одного. Все они в конце концов попадаются, но и опять выходят на волю, чтобы вскоре опять попасть за решетку. Через полгода взяли Тихона при проверке его подложного украинского паспорта. При допросе следователь спросила его, не надоело ли ему воровать, скрываться от правосудия и опять попадать в тюрьму. На это он философски заметил: «А это моя профессия. У вас ментовская специальность, а у меня воровская. Вы без нас не проживете, а мы бы спокойно без вас обошлись».
Через полгода после ареста Тихона ко мне пришел Дима с просьбой не настаивать на его посадке в тюрьму, а заодно принес повестку на заседания суда на  Почтамтской улице. Его измочаленная внешность и молящие, глубоко посаженные, страдающие глаза растворили мою ярость на него, а больше на себя, на собственную глупость. Он устроился грузчиком в кафе и обещал отдать со временем хотя бы половину своего долга за украденный у меня компьютер.
Присутственное место находилось в старинном здании, где когда-то сидели столоначальники, присяжные заседатели и мелкая чиновничья братия. Современные же Акакии Акакиевичи сидели за компьютерами, звонили по сотовым телефонам, а в обеденный перерыв потребляли бутерброды с сыром и колбасой. Как и во  времена Гоголя, в коридорах суда толпились несчастные люди – жертвы преступников, либо их родственники. В зале суда на двадцать человек я наконец-то узрел Тихона, заключенного, как Пугачев, в железную клетку. По ее сторонам сидели два щуплых милиционера в обтрепанной униформе, а Тихон, облаченный в спортивные штаны, футболку и кроссовки, устроился внутри на деревянной табуретке. Жизнь его уже несколько месяцев была в клеточку и Тихон безучастно и даже презрительно зыркал на своих жертв. Для этого ворья  мы всего лишь дешевки, лохи, сявки и недоноски, а по фене мы не ботали. А Тихон был парнем рослым, жилистым, глядишь, в зоне сделается авторитетом, вором в законе и будет заправлять мужиками. У него тоже было будущее.
На возвышении, за старинным дубовым столом, наверное служившим еще со времен Кони и Плевако, главенствовал судья, сухощавый мужичок лет пятидесяти с седенькой чеховской бородкой, а сбоку прилепились две морщинистые,  высосанные жизнью пенсионерки. В роли судебных заседателей у нас чаще всего выступают пенсионеры, наверное судье проще уговорить их на нужный ему вердикт.
За хлипким столиком перед судейским подиумом пристроилась крашенная блондинка в роли прокурорши и пухленький бесплатный адвокат, назначенный судом нищему Тихону. После Нью-Йоркских судов мне как-то было удивительно, что все эти служители Фемиды не были евреями. Позже адвокат мне разъяснил, что за день в суде ему платят всего 100 рублей. 
Перед дачей показаний меня не заставили клясться на Библии, судья попросил лишь расписаться у секретаря на каком-то клочке бумаги, что я буду говорить правду и только правду, после чего он приступил к вопросам. Стыдно было сознаться, что был я примитивным лохом, которого надули мелкие жулики. Ведь и жизненного опыта, и знания людей у меня было неизмеримо больше, но двадцать лет жизни за границей отучили меня от российских реалий.
Судья с иронической улыбкой слушал мою историю, иногда спрашивая у Тихона о правдивости моего рассказа. Удивительно, но тот почти ничего не отрицал и даже признал тот самый кошелек, который вытащил когда-то из кармана моих джинсов. А у меня уже прошла злость на этого подонка, компьютера уже не вернуть, да и денег тоже. Тихона все равно посадят, по совокупности преступлений, включая разбой и несколько ограблений, ему грозило пять лет лагерей общего режима. Я ушел, не дождавшись вердикта.

НЕ МОГУ МОЛЧАТЬ

Приближался самый прикольный для меня праздник Первого апреля, к этому-то дню я решил опубликовать в любимой газете «Калейдоскоп» свои апрельские тезисы, где в шутку и в всерьез опубликовал свое кредо. Изложу его и вам:
В новом тысячелетии  пора бы нам избавиться от многих предрассудков, унаследованных от предков, дезинформированных записными радетелями о нашем моральном и физическом здоровье. Я имею в виду гигиенические предписания ежедневного умывания и принятия душа. В западных странах многие безумцы дошли до того, что дважды в день они принимают душ и чистят зубы. Несомненно, эти люди оказались жертвами международных компаний, производящих туалетные принадлежности, мыла, шампуни, кондиционеры и другие синтетические товары, медленно, но верно разрушающие нашу душу и тело.
В библейские времена лишь мудрецы поняли разлагающее действие на людей ежедневного умывания и купания. В ту пору древние евреи оказались в плену у фараонов Египта и влачили рабское существование на берегах многоводного Нила. Древняя египетская цивилизация рушилась от изнеженности существования фараонов и верховных жрецов. Пророк Моисей решил спасти свой народ от этих обломков и вывести свой избранный Богом народ из египетского плена и привести его в Землю Обетованную. Не всем хотелось покидать комфортное рабство в плодородной долине Нила, но пророк с божьей помощью вывел свой народ в пустыню. Он мог вести его на Синайский полуостров через оазисы, а выбрал труднейший путь через пустыню, зная, что только таким образом сможет народ закалиться и быть готовым для завоевания обещанной земли. Сорок лет народ кочевал по безводной пустыне, отвыкая от разлагающей привычки ежедневного омовения. Воды колодцев едва хватало для питья и приготовления пищи, уже тогда евреи осознали полезность уринотерапии, используя собственную мочу и мочу домашних животных для питья и лечения желудочных и кожных заболеваний.
На собственном примере Моисей также учил свою паству пользе голодания, когда сорок дней обходился без пищи и питья перед тем, как принять от Вседержителя свитки Десяти Заповедей. Неоднократно евреи бунтовали и хотели вернуться в Египет к рабскому, но относительно комфортному существованию на берегах Нила с ежедневным омовением отравленной зловредными бактериями водой. Бывшим рабам, даже Моисею, не дозволено было даже пересечь границу Земли Обетованной. Только люди рожденные свободными в пустыне, не привыкшие к ежедневному омовению поселились там.
Вред и разлагающее влияние омовения в банях ощутила на себе цивилизации древней Эллады и Рима. В банях проводили большую часть времени Платон и его ученики, где они привыкали к расслаблению тела и духа, к утехам с развратными мальчиками. Руины бань Каркаралы демонстрируют нашим современникам, какие огромные средства тратились римскими императорами и сенаторами на плотские утехи в столице империи, в то время как их знаменитые полководцы завоевывали новые земли. Но разлагающее влияние метрополии сказывалось на образ жизни римских легионеров в провинциях. Как только они завоевывали новую страну, то сразу же принимались строить бани и гимназии, где предавались утехам и разврату. Великолепный полководец Марк Антоний потерял честь, совесть, да и жизнь, оказавшись в термах Клеопатры, развратной царицы Египта, а наследники Цезаря были разбиты воинственными бритами, не знавшими банных утех. Пришедшим на Пенинский полуостров гуннам, понадобилось всего несколько лет, чтобы уничтожить Древний Рим, властители которого сами себя погубили в гигантских банях Столицы Мира.
Чингисхан завоевал полмира со своими ордами монгольских кочевников, не знавших ничего о банях и ежедневном умывании. Монгольское иго обрушилось на русские княжества и длилось более двухсот лет, причем, завоеватели восприняли нашу культуру, а мы их бескультурье (большинство наших матершинных выражений татаро-монгольского происхождения). Переняли они у нас и привычку мыться в бане, а потом париться березовыми вениками и пить брагу с белым вином (самогонкой). Расслабляющее действие бани оказало весьма обезоруживающие действие на завоевателей, которые так и не сподобились продвинуться дальше на запад и покорить Европу. Дмитрию Донскому, который редко посещал баню, не потребовалось больших усилий, чтобы на Куликовом поле одержать победу над ослабленными татарами. Правда, вредная русская привычка еженедельного посещения бани и последующего принятия горячительных напитков больше всего принесла вреда нашему народу, который из-за этого смиренно сносил крепостное право и хронически спивался, а продолжительность жизни русских мужиков неуклонно падала. Кстати, по данным современной статистики, наибольшая продолжительность жизни отмечена у жителей восточного Пакистана, даже не слышавших о бане и парилке, а наименьшая отмечена у жителей восточной Финляндии, где была изобретена сауна (этими данными со мной поделился доцент кафедры морально-физической патологии Чурилкин Л.П.).
Пользование берёзовым веником развивает в индивиде нездоровый садомазохизм – и это печальное обстоятельство так пагубно отразилось на всей социально-политической истории главной жертвы банно-прачечной истерии, великого русского народа, что не хочется об этих печальных исторических параллелях и упоминать.
Результаты опытов американских исследователей, опубликованные в журнале «Nature» (Природа), показали, что белые мыши, подвергавшиеся еженедельной мойке и купанию, жили в два раза меньше, нежели их сородичи, которые обходились вылизыванием. Давно известно, что кожа человека и животных покрыта ламинарным слоем и жировой смазкой, предохраняющими кожу от проникновения болезнетворных бактерий («липидная мантия Марчионини»), а ее смывание приводит к кожным инфекциям и нарушению теплоизоляции. Более полвека тому назад профессор Ленинградского университета Борис Петрович Токин открыл бактерицидные свойства человеческой кожи. Нанося на кожу культуру болезнетворных бактерий, он обнаружил, что уже через несколько минут бактерии погибали. Если же кожа предварительно мылась мылом или шампунем, то бактерии не только не погибали, но даже интенсивно размножались. Исходя из этих опытов, можно понять почему у наших цивилизованных современников большое распространение получили кожные заболевания, а у мужчин лысина, неизвестная первобытным людям, сделалась вынужденным атрибутом, и они тратят огромные деньги, чтобы вернуть естественную растительность.
Ламинарный слой кожи покрывает не только кожу тела, но и слизистую оболочку полости рта. Казалось бы, регулярное обезжиривание и смывание бактерицидного слоя кожи тела не должно вредно сказываться на этой части тела, но в середине XIX цивилизованная Европа изобрела зубную щетку с зубным порошком из смеси мела и бикарбоната натрия (соды). Эта зубнощеточная эпидемия постепенно охватила человечество и докатилась до России в начале ХХ века. Пагубные результаты регулярной чистки зубов не замедлили сказаться на здоровье, и особенно в цивилизованных странах. Кариес и пародонтоз, воспаление носоглотки, синусит – вот только малая толика букета болезней, порожденных зубными пастами, листеринами и другими полосканиями для рта. Теперь в США заработки дантистов уступают только адвокатским, а количество пациентов все прибывает.
Гигантские международные компании типа «Avon», «Johnson and Johnson» и другие фирмы, выпускающие гигиенические препараты, только на рекламу тратят ежегодно миллиарды долларов, а зарабатывают на этой химии сотни миллиардов. Реклама назойливо убеждает использовать пасту и жевательную резинку с карбамидом, а ведь карбамид – это не что иное, как мочевина! От избытка этого опасного яда можно впасть в кому и погибнуть, а щетина зубных щёток – идеальное место для культивирования микробов и бактерий.
В начале ХХ века русский исследователь Кирлиан изобрел метод фотографии биологического свечения живых объектов. Дальнейшие исследования показали, что не только растения, но и люди обладают светящимся ореолом вокруг тела, цвет и интенсивность которого обусловлена психосоматическим состоянием индивидуума. Одновременно, этот ореол является как бы защитной оболочкой, защищающей человека от чужеродного вмешательства. У людей, достигающих высокого духовного развития, этот ореол может быть видим даже невооруженным глазом, как было у Иисуса Христа и его апостолов. В наше время буддистские монахи и йоги для достижения высшего откровения удаляются в горы, где путем медитации спасаются от греховности этого мира. Так же поступали святые столпники и стоики прошлого. При этом они никогда не мылись и не моются, так как не хотят лишаться той самой оболочки, которая защищает их тело и душу от мирского влияния и порчи. Я не принадлежу к этим избранным, но интуитивно чувствую, что для сохранения души и тела пора нам пересмотреть правила современной гигиены и перестать мыться и чистить зубы.

ХВАТИТ

Второй опус я посвятил  пользе курения и потребления алкоголя: «Хватит нас дурить и навязывать псевдоценности, изобретенные морализаторами, претендующими на знание медицины. Я имею в виду развернувшуюся в конце прошлого века истерию по поводу курения и потребления алкоголя. Никогда раньше средства массовой информации не объединялись с ортодоксальной наукой в столь огульном одурманивании рода человеческого. Ученые десятков и сотен институтов и лабораторий заставляли лабораторных мышей, крыс, свиней, собак и обезьян потреблять алкоголь и никотин, выкуривать тонны сигарет, чтобы доказать то, что курение и алкоголь вредны для здоровья. Я сам курю и пью уже полстолетия и вряд ли смог бы прожить столько без этого живительного зелья и рюмки водки.
Как известно, в начале XVI века испанские конквистадоры обнаружили, что табак был любимым зельем завоеванных ими ацтеков. Вскоре листья табака были привезены в Европу и постепенно привычка к курению завоевала континент. В Россию табак проник через Турцию и запорожцев Малороссии. Курение его так им понравилось, что Тарас Бульба из одноименной повести Гоголя оказался в плену у ляхов, так как не хотел оставлять им потерянную трубку.
Два столетия цивилизованное, и не очень, человечество курило, жевало и нюхало табак; благополучие США выросло на экспорте табака во все страны мира. Только благодаря выкуриванию «трубки мира» и выпиванию «огненной воды» останавливались войны между индейцами. Великие писатели от мужеподобной Жорж Санд до Хемингуэя не мыслили себе творчества без курения трубки и рюмки вина, или чего-то покрепче. Уинстона Черчилля невозможно было представить без сигары, а также рюмки виски или армянского коньяка. Вождь всех свободолюбивых народов Иосиф Сталин начинал рабочий день с рюмки вина и трубки, набитой табаком «Герцоговина Флор». Не знаю, как насчет курения, но выпить любили Хрущев, Брежнев и Ельцин, свои люди были. А вот пришел к власти Путин, и боязно мне стало: говорят, не пьет и не курит, ему карате-до подавай. Я всегда боялся непьющих и некурящих вегетарианцев, типа Адольфа Гитлера, либо бородастенького Ленина, который не пил и не курил, а все революции совершал.
Чем же нас пугают современные гигиенисты и протагонисты здорового образа жизни? Грамм никотина убивает лошадь! Да как же ее убьешь, если она не курит?! А мой мерин Ванечка по дороге нашей через США очень любил пожевать мой трубочный табак, и от сигарет не отказывался. Ученые медики доказывают вред курения, скармливая и заставляя дышать лабораторных животных никотином, дозы которого в сотни раз превышают количество никотина, потребляемого самым заядлым курильщиком. При таких дозах и огурцы окажутся канцерогенными. Эти ученые забывают упомянуть, что при курении в организме синтезируется нейрогормон вазопрессин, стимулирующий память, а также регулирующий адаптацию человека к изменяющимся условиям окружающей среды. Молчат об этом ученые умники; слава богу, что есть у меня знакомый доцент Чурилкин Л.П., который все мне это изъяснил. Правда, я и раньше знал, что в тяготах нашей жизни очень даже помогает перекур. Недавно честные ученые признали, что выпить чарку-другую-третью полезно не только для аппетита, но и для нервной системы. Надеюсь, скоро и курение реабилитируют, и будут локти кусать ренегаты, бросившие курить и пить. А я всегда придерживался лозунга: курить не брошу, но пить я буду. Я всегда был со своим народом».

АБРОР

Аброр Алдашев следовал в жизни моим заветам: зубы не чистил, в баню не ходил, курил американские сигареты, пил водку, но в меру. Этот молодой и шустрый мусульманин появился в Питере в перестроечные времена и поступил в институт связи, знаменитый «Бонч»,  по разнарядке министерства образования Узбекистана. Заканчивал он институт, когда его республика стала независимым государством и не было ей никакого дела до дипломированного специалиста по телекоммуникациям. Президент дорвался до власти и вступил в ожесточенную борьбу с местными князьками и наркобаронами, а телевидение транслировало лишь официально одобренные программы. Новому мусульманскому государству хотелось избавиться от влияния России, да и от самих русских, а воспитанные в России специалисты оказались не нужны Узбекистану.
Аброр решил остаться в России, женившись на однокурснице и отправившись после окончания института в Белгород. Наши провинциальные  города еще не привыкли к нашествию азиатов в их пределы, а их обитатели не очень счастливы жить с ними рядом. Белгород оказался слишком маленьким для жизненных амбиций Аброра и он вернулся в Питер, оставив жену с ребенком обитать в российской глубинке. Я его встретил на открытии выставки в доме художников на Большой Морской улице. Я никогда не отказываюсь от общения с незнакомыми людьми, а особенно если они сами ко мне подходят. Он представился художником, антикваром и специалистом по организации выставок. Было Аброру лет 35, роста небольшого, но с хорошо развитыми мышцами, а глаза маслянисто-карие, с внутренним  блеском. Он излучал благожелательность и желание помочь в любую минуту.
Через неделю он мне позвонил и предложил встретиться у меня дома, чтобы показать свои картины и коллекцию акварелей и гуашей. Я когда-то занимался антиквариатом, но уразумел, что в России это бизнес скользкий и даже опасный, антикварные же магазины и галереи принадлежат мафиозным структурам связанным с контрабандистами. Аброр лучше меня знал все эти секреты, но его не подпускали к этому жирному антикварному пирогу, вот он и решил воспользоваться моими связями с галереями  в Нью-Йорке. Ему негде было жить, вот и попросился переночевать у меня пару раз. Я терпеть ненавижу разделять с кем-то мое жилище, но он использовал весь свой шарм и мою мягкотелость, чтобы убедить меня жить так, как хотелось ему, а отнюдь не мне. Чужое тело вошло в мой дом, и я не мог уже от него избавиться, смутно понимая, что меня насилуют, но не знал в какое место, хотя и догадывался.
Вскоре он околдовал хозяйку и поселился в нашей трехкомнатной кишкообразной квартире с окнами во дворик типичного петербургского «колодца», куда солнце даже в разгаре лета никогда не заглядывает. Аброр уговорил хозяйку, что он будет платить ей регулярно 30 долларов в месяц и выгуливать ее собаку дважды в день, когда та (хозяйка) будет в запое. Он был великолепный манипулятор и мог уболтать любого собеседника сделать все необходимое для себя.
Аброр уговорил меня оплатить часть его расходов на покупку коллекции картин великолепной художницы Жанны. Скупил он их за четверть настоящей цены, чтобы ей хватило денег на покупку доз героина, без которого она не могла прожить и пары дней. Жанна продала всю обстановку бабушкиной и своей квартиры, за порцию наркотика она была готова отдаться любому мужику. За пять лет жизни в Питере эта провинциалка превратилась в тень той прежней красавицы-художницы, которой прочили мировую славу. Аброр воспользовался ее слабостью и с хорошим барышом перепродал коллекцию в галерею на Литейном проспекте. Он предложил отвезти мои книги в Белгород и продать их оптом. В издательстве он забрал пачку книг и отвез их туда. Две недели он отсутствовал, а вернувшись сообщил, что по дороге его обворовали и все вырученные деньги пропали вместе с его документами.
Как правило, Аброр не употреблял алкоголя, да и курил не много, но когда напивался, то превращался в чудовище, зомби. На желтоватом его лице появлялась злобная улыбка, он ходил по квартире, разговаривая с невидимым собеседником, скрипя зубами и бия кулаком по стенам. Как правило, он пил в одиночку, друзей у него не было, но однажды он напился в компании хозяйки квартиры, которая и решила его соблазнить. Воспитанный в патриархальной мусульманской семье, где только мужчина обладает инициативой соития с женщиной, Аброр дал ей по физиономии, когда хозяйка решила сесть к нему на колени, да еще и поцеловать.
Я выскочил в коридор, разбуженный ее истерическим криком: «Толик, спаси, меня этот подонок убивает!» В коридоре возле входной двери лежала хозяйка, Аброр же поставил на ее шею свой башмак и кричал, что пришибет ее, если она не перестанет к нему приставать, а рожа его была изрядно расцарапана ножницами, которые она использовала в качестве оружия. Положение было довольно анекдотичное, я понимал, что это их внутренняя разборка, но бить женщину тоже грешно. Я отогнал Аброра в его комнату, а хозяйка в это время сподобилась вызвать милицию. Минут через пятнадцать приехала «раковая шейка» с двумя милиционерами в стандартном состоянии подпития. Они уже знали меня после того, как придурочный Тихон украл у меня компьютер и эта история была показана по программе Телевизионной Службы Безопасности (ТСБ) и даже вывесили у себя в отделении мое послание с благодарностью за оперативность в поимке преступника. Хозяйка им тоже была знакома по предыдущим ее подвигам на поприще токсикомании и алкоголизма, а вот Аброр им не был знаком. Мне стало его жаль, да вообще-то хозяйка сама была виновата, вызвав вспышку его агрессии. Домовой колодец вибрировал от ее благого мата, разбуженные соседи мельтешили в окнах и кричали, что нужно забрать ее в психушку. Милиционеры позвонили в скорую помощь и уже минут через десять санитары отвезли хозяйку в соседнюю Максимилиановскую больницу. Аброр благодарил меня за защиту, но я порекомендовал ему убраться из нашей квартиры, поскольку бить женщин не очень этично.
Уже на следующий день Аброр переехал к знакомым, оставив часть вещей в моей комнате, но не оставив свой новый телефон и адрес. Больше я его не видел. Остался он мне должен пятьсот долларов, а хозяйке порядка тридцати долларов за международные переговоры.  В галерее на Литейном мне сказали, что он уехал в Финляндию для организации выставки русского искусства, но координат своих не оставил.
Прошло два месяца, я старался забыть о своем идиотизме в общении с этим подонком и, естественно, ничего хорошего ему не желал. Как-то в шесть часов утра раздался телефонный звонок, в очумлении я поднял трубку и услышал голос Аброра: «Мистер Анатоль, не могли бы Вы вернуть мне зонтик, я только что приехал из Хельсинки, а на улице дождь». Заколотился я в ярости: «Слушай подонок, ты ведь на мои деньги туда ездил, зайди в гости, хочу с тобой потолковать. Рожа бесстыжая, узкоглазая, ты еще набрался наглости позвонить мне ранним утром, задницу подмочил, - зонтик тебе нужен. Приноси должок, получишь свое дерьмо взад». Аброр пробормотал что-то о праве на собственность, на что я прорычал: «Чья бы рожа кричала, а твоя бы молчала! Сгинь ты из моей жизни, уезжай в свой Ташкент, Белгород, к черту на куличики, ты – жертва аброрта!» и бросил  трубку.
Прошло несколько дней и мне позвонили из милиции, что Аброра хорошо исполосовали хулиганы нашего района и его отвезли зализывать раны в ту же самую Максимиллиановскую больницу, в которую прежде была отправлена хозяйка нашей квартиры. Оказывается, он нашел пристанище где-то рядом, но оставил милиции прежний адрес и телефон, скрываясь от долгов, - не  одному мне он был должен. Я высказал милиционерам все, что о нем думаю, а они записали в протокол, что такового гражданина России по этому адресу не числится. Но выжил-таки этот подонок и продолжает шкодить где-то рядом.               

ПОИСКИ

Первый год в Питере потратил я на подготовку к изданию рукописи книги об Америке, а также на писание книги об Австралии. Заодно искал подходящих лошадей и карету для путешествия из Питера в Москву. Радищеву было проще, ведь был он чиновником на государственной таможне, выписать подорожную до Москвы ему было несложно, тогда это было равноценно нынешней поездке туда поездом в СВ классе. Были тогда и кони упряжные, и возки с санями, и кузнецы на каждой станции, а сейчас все это можно найти только на конюшнях у миллионеров типа Чубайса, Лужкова или Невзорова.
Походил я на конные выставки, поездил по пригородным совхозам и конефермам и заныло сердце тревожно: выродилась у нас культура коневодства, вымерли кузнецы, шорники и каретные мастера, остались только любители или халтурщики. Да и не удивительно, ведь боле семидесяти лет советской власти ставка была на железного коня – трактор, а лошадок задвинули на задний план: возить навоз и молоко колхозов-совхозов, да распахивать индивидуальные участки дачников. Сейчас в Польше лошадей больше, чем в бескрайней России (у нас их поголовье порядка 3 миллионов, а в США поголовье лошадей более 12 миллионов). В Америке существует несколько «Академий» по обучению искусству подковки лошадей, где за 9 месяцев обучают всем тонкостям этого мастерства и получить диплом, без которого ковать лошадей запрещено.
В Нью-Йорке я знавал коваля Дэвида, который подковывал лошадей полицейского управления, где на службе состоят 120 лошадей, используемых для патрулирования на улицах города. Конюшня их находится на 42-ой улице, знаменитой своими ночными клубами, порнографическими заведениями, наркоманами и дешевыми проститутками. Рядом на реке Гудзон стоит превращенный в музей авианосец «Intrepid» (Бесстрашный), который воевал против наших  союзников во время Корейской и Вьетнамской войн.
Дэвид приезжал на работу в грузовичке, на котором была устроена кузница с наковальней, горном, муфельной печью и набором инструментов. Из полосок железа он выковывал подковы, индивидуальные, для каждой лошади. К обточенным рашпилем копытам он припечатывал раскаленные в горне подковы и только потом прибивал специальными гвоздями. Наши кузнецы не знают этого метода, и даже гордятся своей холодной ковкой, явно несовершенной. Подвыпив, Дэвид собирался приехать в Россию, чтобы научить наших мужиков правильной ковке, но трезвым ехал на работу в Нью-Йорк, где за каждую подкованную лошадь ему платили 80 долларов, в России бы ему платили не больше десяти.
Мой знакомый лошадник Владимир Соломонович Хиенкин сам кует своих «аргамаков» на конюшне в поселке Сергиевка, что возле Старого Петергофа. Редко можно увидеть у нас кузнеца-еврея, они предпочитают более интеллектуальные профессии, да и ветеринарами они редко работают. Соломонович был единственным евреем на курсе Ленинградского ветеринарного института. Привыкнув к девичьему окружению в институте, он и и сейчас на своей ферме обучает девочек ухаживать за лошадьми, а также натаскивает их основам выездки. Почему-то мальчики наши не интересуются лошадьми, а предпочитают мотоциклы и автомобили.
Медленно, но верно происходит возрождение коневодства в нашей стране. Я познакомился с Игорем Овчинниковым, директором комбината цветной печати, который организовал конеферму по разведению породы «тариц», годных как для верховой езды, так и для полевых работ. Игорь входит также в инициативную группу бизнесменов, созданную при администрации области для строительства ипподрома в Ленинградской области. (Ленинграда у нас давно нет, а вот область его имени есть.)
Самые лучшие тягловые лошади породы «першерон» водятся у Теймураза Боллоева, хозяина пивной компании «Балтика». Я как-то увидел их упряжку на Дворцовой площади и загорелся желанием использовать их для поездки из Петербурга в Москву. Стоило больших трудов выйти на связь с отделом рекламы фирмы, расположенном в промзоне «Парнас», где и производят это пиво. Ребятки там работают продвинутые, шустрые, себя не афишируют, пива на работе не пьют, курят только на улице, как в американских фирмах. Да только сами-то они ничего не решали, особенно с такими проектами, как поездка в Москву.
Пресс-секретарь бывшего мэра Петербурга А. А. Собчака, Людмила работает в той же должности у хозяина «Балтики». Она и устроила мне встречу со своим боссом во время пивного фестиваля. Это оказалось грандиозным зрелищем с парадом пивных компаний вдоль Невского проспекта. Карету фирмы «Балтика» тянула четверка мощных гнедых лошадей с роскошными гривами и обрамленными белыми волосами бабками ног. С облучка ими управляли два извозчика одетые в солдатскую синюю униформу петровских времен с треуголками и высокими ботфортами. Парочку таких лошадей мне и нужно было для поездки из Петербурга в Москву.
Я в России никогда не видел такого скопления людей, которые бы веселились столь спонтанно и бесшабашно, как на этом фестивале. На прилегающих к Исаакию улицах и площадях устроили множество сценических площадок, где выступали музыкальные и танцевальные группы. Пиво заливало окрестности храма Святого Исаакия Далматского, его продавали в киосках и в крытых павильонах пивных компаний, народ шатался от павильона к павильону и накачивался хмельной жидкостью. К немногочисленным переносным сортирам выстроились многотысячные очереди смешанного пола. Предусмотрительные местные жители забаррикадировали парадняки и входы во дворы домов, так что наиболее нетерпеливые облегчались за кустиками или на тротуарах.
После митинга на Исаакиевской площади, Боллоев пригласил чиновников откушать от своих щедрот в палатке для ВИП ( происходит от словосочетания Very Important Person). Виповскую палатку окружал барьер со входом, который охраняли мордастые охранники с короткой стрижкой и пронзительными глазами. Прошедшие за барьер уже могли себя чувствовать элитой и смотреть свысока на колбасившуюся снаружи толпу. Питерский кумир Михаил Боярский в своей знаменитой широкополой шляпе красовался внутри запретного круга, картинно сложив руки в позе Наполеона перед выигранным сражением. Юные и старенькие поклонницы визжали от восторга, увидев кумира наяву и тянулись к нему с просьбой дать автограф, но ВИП был холоден и бесстрастен к мольбам влюбленного быдла, но тем не менее не шел внутрь, наслаждаясь обожанием толпы.
Палатка была разделена на секторы для начальства компании «Балтика» и городских чиновников среднего ранжира, а также сектор для прессы и телевидения. Отделение для самых крутых ВИПов, губернатора с присными и питерских знаменитостей, было отгорожено от остальных.
Тамадой, естественно, был Боллоев, лицо кавказского происхождения. Его охранники-черкесы шныряли внутри и снаружи палатки, охрана губернатора тоже не дремала, да еще ФСБ-эшники полпреда присутствовали. У каждого из их хозяев было мало друзей и много врагов, они и сами уничтожат друг друга при удобном случае. Было здесь взрывоопасно.
Я взвел затвор моего старенького «Зенита», и, запечатлев губернатора за трапезой, вернулся к своему пиву с раками. Через несколько минут ко мне подошел разъяренный охранник и заорал, для какой цели я сфотографировал губернатора и где я намерен использовать фото для дискредитации губернатора. Я заверил его, что снимок предназначен для моего личного архива и не принадлежу к славному племени профессиональных фотографов «папарацци», делающих деньги на скандальных снимках.
В палатке могли курить только крупные начальники, а остальных выгоняли на улицу. Выйдя покурить, я пересекся с хозяином этого сборища Теймуразом, разговаривавшим по мобильному телефону. Было ему лет 50, коренаст, с седыми висками и черными усами. Он был центром этого созданного им мира, делая деньги и покупая власть имущих. Закончив всего лишь пищевой техникум по факультету пивоварения, Теймураз оказался в нужном месте и времени, когда разваливалась советская экономика и создавались новые частные предприятия. Он смог создать вокруг себя команду, которая обеспечила ему не только защиту от конкурирующих пивных компаний, но и завоевать первенствующее место в России, обеспечивая более 30% пивного рынка. Никто не может теперь сказать, сколько голов полетело в кровавых разборках, но сам Боллоев выжил и сейчас входит в первую десятку наиболее влиятельных персон России. Сам президент принимает Теймураза без очереди, связанный давними обязательствами перед магнатом во время работы Путина в администрации мэра Собчака.
У него было все: деньги, власть, связи, а у меня всего лишь желание проехать на лошадях с каретой из Питера в Москву. Я спросил у Теймураза о возможности арендовать у его компании лошадей, но он переадресовал меня к своим помощникам по рекламе. Это был безнадежный вариант – они меня уже отфутболили, сославшись на невыгодность этого проекта для пивной компании.
Так что получил я полный отлуп и надо было двигаться другим манером. Вспомнилась поездка на велосипеде из Нью-Йорка во Флориду почти три года назад. Тогда я смог проехать около тысячи километров, останавливаясь на ночевку в ночлежках, полицейских участках, или в помещениях церквей. Интересно, а смогу ли я проехать тем же макаром по территории России!? Встречу ли я здесь такое же гостеприимство и благожелательность, какие я встретил в США?
Прежде всего я отправился в спортивный магазин, чтобы присмотреть подходящий аппарат. Самыми дешевыми оказались белорусские велосипеды марки «Аист» по цене порядка 100 долларов. Импортные же стоили от 300 до 1000 долларов. Мой бюджет не мог потянуть подобных расходов, и я решил связаться непосредственно с производителями «Аистов». В телефонном справочнике я нашел координаты консульства Белоруссии в Петербурге и попросил аудиенции с консулом.
Консульство выглядело как-то не солидно, устроившись в квартире на втором этаже «сталинского» дома на набережной Невы. Василий Иванович принял меня в кабинете, на стене которого висел фотопортрет президента Белоруссии, который скалился саркастической улыбкой узурпатора и циника, добравшегося до власти. Консул оказался высоким мужчиной за 50 с типично белорусским акцентом и манерами руководителя районной партячейки. Он распорядился угостить меня приличным кофе и выслушав мою просьбу, дал секретарше распоряжение найти телефон Минского завода «Мотовело», производившего мотоциклы и велосипеды. Удивительно, но у завода не оказалось электронного адреса, но по крайней мере был номер факса, по которому я и послал свое предложение о рекламе их продукции. Взамен я попросил прислать в Петербург усиленный образец велосипеда с багажниками по бокам заднего колеса и набором запасных деталей. Начальник отдела маркетинга пообещал прислать мне требуемое в течение недели.
На ловца и зверь бежит: на следующий день я встретил у Медного всадника пятерых велосипедистов из Тулы, которым понадобилось девять дней, чтобы преодолеть расстояние до Петербурга. Были у них соответственно оборудованные туристские велосипеды с багажниками, а также упакованные в водонепроницаемые сумки продукты, палатки и спальники. Мужики были моложе меня лет на двадцать, с бугристыми бицепсами, трицепсами и другими икроножными мышцами. Они сфотографировались около памятника и отправились совершать круг почета вокруг Дворцовой площади.
Еще через несколько дней на Сенной площади я встретил парочку велосипедистов из Швейцарии. Мужчина плохо говорил по-английски, но его спутница рассказала, что ехали они до Петербурга восемь месяцев, останавливаясь на ночлег в кемпингах и дешевых гостиницах. По-русски они не говорили, и я удивился, как эти велосипедисты сподобились доехать до Питера, но они заверили меня, что поездка по России мало чем отличалась от их маршрута по Европе. Только приходилось больше пользоваться жестикуляцией, а гостеприимство и доброжелательность белорусов и русских были не меньше, чем немцев или поляков. Ехали они на великолепных велосипедах французского производства, о которых я только мог мечтать.
Наконец-то приехал представитель завода «Мотовело» Павел Василек и выгрузил у меня во дворе сверкающий свежей покраской велосипед марки «Аист». Он доходчиво объяснил, что специально выбрал его дорожный вариант только с одной скоростью, так как многоскоростные велосипеды этой марки менее надежны. Белорусские умельцы установили добавочный ручной тормоз на переднем колесе, а также динамку с фарой и сигнальным фонарем на заднем колесе. Я радовался этому железному коню почти так же, как когда-то своему первому автомобилю марки «Олдсмобиль», приобретенному в Техасе за 800 долларов. Занеся в квартиру это сокровище, я подтянул крепеж и спицы велосипеда, а также смазал все трущиеся детали. Себя смазал стограммовой бутылочкой спиртяшки, купленной в соседней аптеке, и разогнал кровь бутылкой пива. Не хотел покупать пиво фирмы «Балтика» в порядке мести Боллоеву, но оно оказалось дешевле, чем другие марки, так что засунул я свое возмущение обидчиками в заднее место.
Перебрал я свое барахлишко и зело опечалился: спальный мешок-то сохранился еще с того путешествия по США на велосипеде, но палатки не прибавилось. Не было у меня также ни плаща, ни резиновых сапог, ни фонарика с примусом фирмы “Coleman”, ни запаса продуктов. Были только свитер, куртка, шляпа, запасные джинсы и бельишко старое, потрепанное. Я никогда не бывал готов к будущему, да и в настоящем чувствую себя неуютно, но «кривая» всегда вывезет.

ТРАССА

Предпринимал я путешествие, помня опыт Пушкина, который писал о российских трассах:
Теперь у нас дороги плохи,
Мосты забытые гниют,
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают.
Мне предстояло проехать по этим дорогам с той же скоростью, с которой ездили Радищев с Пушкиным, но они-то ехали со всеми современными им удобствами, с подорожными документами и слугами  Я запихнул барахло в мешок из-под сахара, сделанный из толстого пластика и принайтовил его к багажнику резиновыми жгутами. Вид у него был неказистый, но мешок был водонепроницаемый и очень прочный. Правда, центр тяжести оказался слишком высок и при остановке велосипед норовил завалиться на бок. При пробной поездке вокруг квартала у велосипеда при торможении  отвалилась правая педаль и я чуть не врезался в проходящую старушку, задев-таки ее багажным мешком. Бабушка шустро прянула в сторону, а потом взмахнула костылем и принялась меня костерить, я же извинился, и, уложив велосипед на тротуар, пошел подбирать педаль. Ну и вредители же внедрились на этот завод, чертыхался я, прилаживая педаль на место. Понятное дело, во время войны белорусы подрывали поезда и дороги, а будучи в плену  портили снаряды и бомбы на немецких заводах. Что же они до сих пор не могут остановиться?!
Выезжал я на следующий день часов в 11, когда машин на дорогах было поменьше. Провожал меня Юра Майборода, бывший ядерный физик, а теперь президент компании «Барвинок», торговавшей белорусскими велосипедами. Продавцы у него тоже бывшие ядерщики, химики и любители спорта. Юра записал в мой дневник: «Уважаемый Анатолий! Успешного велопробега! Надеюсь, твои усилия приведут к улучшению качества наших дорог, качества велосипедов и качества человеческой природы. Может быть, ты послан напомнить нам о том, что мы, независимо от занятий и национальностей, - прежде всего – люди планеты Земля!»
Вторым провожающим был Волли Пушкарев (Walley Pushkarev), хозяин бара «Пушка», устроенного на набережной Мойки возле дома-квартиры А.С. Пушкина. Волли вот уже несколько лет живет в Питере и даже недавно купил квартиру в центре города. Его родители полвека назад переехали из Харбина в Брисбен, столицу штата Квинсленд в Австралии. По настоящему-то Волли звали Владимиром Иннокентьевичем, но в школе его имя сократили, на что он не жаловался. По окончанию школы он успел пожить во многих странах Европы и даже пять лет отработал на сейнерах в Исландии, но оказавшись в России, он понял, что вернулся на родину. По-русски он говорит хорошо, а вот писать еще не научился, поэтому и написал пожелание мне по-английски: «To our mate Anatoly who has inspired all who has had the pleasure to make his acquaintance. Fair road. Nil flats. Responsible trajectory. See ya soon. Boom! Boom! Boom!». (Моему другу Анатолию, который вдохновил всех с ним общавшихся. Хорошей дороги и направления. Скоро увидимся. Бум, бум, бум.) Бумы он издает каждый вечер, посредством петард, вложенных в ствол игрушечной пушки, когда открывает свой ресторан.
Публика в его ресторане в основном англоязычная: австралийцы, скандинавы, американцы, но попадаются и французы, которые принципиально говорят на своем тарабарском языке, но вынуждены бывают переходить на английский, поскольку их никто здесь не понимает. Мано, огромный и добродушный голландец, обитает в Питере уже три года, продавая тюльпаны сумрачным обитателям Северной Пальмиры. Он наладил их доставку на дом, а также аранжировал букеты для дипкорпуса и отелей, так что перебивался безбедно.
Столь же обширный и добродушный как и Мано, Тони приехал из Англии всего год назад и пытался торговать акциями российских компаний. У обоих семьи остались на родине, так что обходились они временными любовницами, которые были значительно моложе их супруг. Жизнь в Питере значительно дешевле, чем в Лондоне или Амстердаме, так что Мано и Тони чувствуют себя здесь почти миллионерами, зарабатывая по пяти тысяч долларов в месяц. Они ежевечерне после работы приходят в «Пушку», чтобы снять стресс, накачиваясь пивом и водкой, которые здесь раз в пять дешевле, чем в Европе. К ним присоединялся Кен строивший в окрестностях города завод по производству автомобилей фирмы «Форд», всего-то 60 тысяч машин в год. Он был тоже счастлив жить и работать в Питере, где подобрал команду русских менеджеров, которые справлялись с работой не хуже американцев.
Снимать мой отъезд приехала тележурналистка Лариса из НТВ, которая записала в мой журнал: «У Киплинга есть сказка “Кошка, которая гуляла сама по себе”. Так вот, ты, Толя, - кот, который гуляет сам по себе. Кот с большим опытом, умный, добрый, но все равно сам по себе. Это и твое достоинство, и твоя беда. Сам знаешь почему! К тебе тянутся, с тобой интересно, не скучно, ты хорош своим необыкновенным юмором… “дай довру”, но ты кот, и ни к кому не можешь быть привязан. Наверное, - это твой путь в этом мире. Желаю тебе одолеть его достойно. Итак, попутного ветра, дорог без ям и погоды без дождя тебе. И, несомненно, хороших людей по пути».
На Московском проспекте я пристроился за автобусом, но вскоре очень даже пожалел – автобус резко затормозил, я был вынужден также нажать на ручку тормоза. Послышался хлопок и тормозные колодки вылетели из своих держателей. Я запаниковал, однако успел нажать педаль ножного тормоза поэтому хотя и врезался в автобус, но по касательной, так что переднее колесо выскочило на тротуар и я свалился под ноги пешеходов. Да, средство передвижения у меня убийственное.
Доехал до площади Победы с монументом, на котором толпа бронзовых защитников Ленинграда сгрудилась вокруг высоченного стальной штыка, называемого в народе «стамеской». Свернув влево, я вскоре оказался на Московском шоссе. Вот и бронзовые быки, охраняющие вход в мясокомбинат, где их теплокровных сородичей ежедневно пускают в расход. Потянулись унылые пригороды с железобетонными заборами предприятий и садоводства с издевательскими шестью сотками на рыло и подобием больших собачьих будок в центре каждого участка.
В Шушарах я решил передохнуть, и, прислонив велосипед к дереву, купил в киоске бутылку холодного пива. Потягивая его из горлышка, я узрел девушку лет 25, которая неуверенной походкой приближалась к моей скамейке. Одета она была в джинсовый костюм и «казаки» с блестящими пряжками. Ее круглое лицо было покрыто пунцовыми пятнами, мутноватые глаза уставились на меня. Обрушившись рядом на скамейку, она неожиданно выхватила из моей шляпы черное перо кондора, подаренное мне в Ленинградском зоопарке. Несколько ошарашенный, я вскочил и спросил как ее зовут и что за фамильярность она себе позволяет. Пьяно ухмыляясь, она назвалась Светой и сообщила, что работает шофером на дальнобойном грузовике. Да вот застряла в Шушарах, поистратилась, и нужно было ей 150 рублей на солярку. А еще понравилась ей моя шляпа с пером, не могу ли я подарить ее Свете, а себе купить новую. Я как можно мягче объяснил, что трудно будет мне найти вдоль трассы подходящую шляпу. С пьяной тупостью она поднялась со скамейки и ухватилась за поля шляпы, пытаясь сдернуть ее с моей буйной головы. Я чувствовал себя беспомощным идиотом, стараясь отодрать ее руки от своей драгоценной шляпы, подаренной мне фермером в Австралии. Просто было хрястнуть по ее лунообразной физиономии, но в моих генах заложено табу на избиение слабых, да еще и женщин.
С трудом избавившись от Светы, я взгромоздился на велосипед и попросил вернуть мне перышко, но она согласна была это сделать только за 150 рублей, необходимых ей для заправки грузовика. Поняв, что шантаж не пройдет, она на моих глазах сломала перышко и вернулась к группе собутыльников, устроившихся в тени тополя. Подумалось, - ну и лиха беда – начало!
Через десяток километров я оказался рядом с постом ДПС и подошел к двум молодым милиционерам, чтобы спросить о ближайшем кемпинге, или другом пристанище на ночь. Не вдаваясь в объяснения, они потребовали отвязать багаж и вытащить содержимое мешка для проверки. Потом, полистав мои два паспорта – русский и американский, милиционер воскликнул: «Да какого же хрена ты делаешь в России, если можешь в любое время уехать в США. Ты, наверное, шпион или идиот!» Я мог бы согласиться с последним предположением, но надеялся, что эта поездка по России придаст смысл моему пребыванию в этой стране, которую я покинул 20 лет тому назад.

НОЧЕВКИ

Милиционеры посоветовали проехать еще километров 20 и остановиться в кемпинге на окраине поселка Саблино. Встретил меня Алекс, дежурный администратор над несколькими финскими домиками с отдельными комнатками на два спальных места, без телевизора или радио, без настольных ламп и грязным  сортирами на отшибе. Было противно здесь оставаться на ночь, поэтому я сгрузил багаж в конторке Алекса и решил проехать в соседний поселок поискать подходящий ночлег.
Начал я с обхода частных домов, хозяева которых сидели на завалинках, впитывая в себя вечернюю прохладу. В основном это были пожилые женщины, которые с неохотой вступали в разговор с незнакомцем, а узнав о моем желании остановиться у них на ночлег, смотревшие на меня как на частичного или полного идиота с наклонностями проходимца. Августовский вечер был пропитан запахом яблочной падалицы и перезрелых мухоморов. Робкие звезды неуверенно проглядывали через проходящие облака и дрожали в предчувствии непогоды, собаки лениво брехали на неустроенного велосипедиста. После пятой попытки я уразумел бессмысленность поиска ночлега у этих робких людей, запуганных телевизионными передачами о насильниках и бандитах, да и реальная жизнь была не легче. Вернувшись в кемпинг, я заплатил 50 рублей за ночлег и сырое белье, но предпочел переспать в своем спальном мешке, еще сохранившем эвкалиптовый запах гостеприимной Австралии.
Радищев в своей книге «Путешествие из Петербурга в Москву» больше ударялся в философические и моральные аспекты существования современной ему России и не касался ежедневного пропитания путешественника. Был он высокопоставленным чиновником таможни и наверняка была у него «подорожная», гарантировавшая ему смену лошадей и ночевку в доме типа станционного смотрителя типа Семена Вырина, так реалистически описанного Пушкиным. А у меня вместо подорожной была амбарная книга, служившая дневником путешествия, а вместо кареты - велосипед, не защищавший меня от зарядившего с утра дождичка.
В поселке Ушаки я притулил велосипед к стене дома и зашел в местную блинную, где продавали аппетитные, «с пылу, с жару» пирожки с мясом и грибами. Проглотил я их моментально, запил горячим кофе и отправился дальше, но уже через полчаса почувствовал резь в желудке и подступающую тошноту. Пришлось заехать в магазин и купить питьевую соду, чтобы нейтрализовать соляную кислоту, заливавшую мой бедный желудок. Интересно, а бывали у Радищева по дороге подобные приступы изжоги, а если были, то не они ли спровоцировали у него столь язвительное описание путешествия?
 Дождь продолжал хлестать, проезжавшие машины обдавали меня водопадами грязи смешанной с выхлопными газами и машинным маслом, а у меня ни плаща, ни сапог, ни зонтика. В конце-то концов я добрался до поста ДПС и попросил милиционеров притормозить грузовик с кузовом, куда я смог бы загрузить велосипед. В отличие от вчерашних, эти ребята оказались чрезвычайно любезными и уже через полчаса я ехал в кабине с Володей, который возвращался из Гатчины в Новгород с грузом аккумуляторов. Он сказал, что никогда бы меня не посадил если бы я голосовал посреди дороги, но присутствие милиционеров гарантировало, что документы в порядке и я вряд ли совершу на него нападение. А дождь захлестывал лобовое стекло, дворники еле справлялись с его очисткой от жирной дорожной эмульсии, запотевшее изнутри стекло приходилось протирать тряпкой.
Володя высадил меня на окраине города и объяснил, как добраться до центра, где я планировал искать пристанища. Из своего опыта путешествия на велосипеде по США я уяснил, что полиция всегда готова помочь путешественнику, который не вызывает у нее подозрения. Меня привечали в полицейских участках Балтимора, Филадельфии, Саванны и других городов Америки, помогали с устройством на ночлег и дарили полицейские нашивки, которыми позже я декорировал куртку и майки. Одну из них я и прихватил для этого путешествия по России. Поэтому я решил искать помощи у местных милиционеров.
Дождь меня так достал, что пришлось спрятаться под навесом автобусной остановки, где скопилась толпа ожидающих пассажиров. Вспышки молний освещали усталые, угрюмые лица людей отбарабанивших свой рабочий день и теперь застрявших из-за дождя посредине дороги домой. А у меня и дома-то своего не было нигде в этом мире, и не знал я, где проведу следующую ночь. Поддатенький мужичок видимо почувствовал мое настроение и сказал: «Эй ковбой, видать, тебе ночевать негде. Пошли ко мне, заодно и бутылку раздавим». Я заколебался, а потом заявил, что прежде всего мне нужно найти ближайшее отделение милиции. Услышав это, мужик заскучал и явно потерял ко мне интерес, да и не удивительно, ведь у русского человека нутряное чувство недоверия к этому органу власти.
Переждав дождь, я вновь взгромоздился на своего железного коня и отправился искать первое отделение милиции, оказавшееся на другом берегу реки Волхов. Затащив велосипед в вестибюль, я обратился к дежурному с просьбой посадить меня на ночь в камеру предварительного заключения. У молоденького лейтенантика аж глаза на лоб полезли от такой идиотской просьбы. Но когда он узнал, что американские полицейские предоставляли мне свои камеры для ночевки, Сережа заявил: «Да ты потом неделю будешь отряхиваться от клопов и блох, это тебе не американская тюрьма. Уж лучше переспи в нашей дежурке».
Он провел меня в комнатку с двумя двухэтажными нарами и засаленными матрацами, покрытыми армейскими одеялами грязно-синей шерсти. Я бросил поверх спальный мешок и почувствовал себя дома. Сережа объяснил так же, как пройти в ближайший автобусный парк, в столовой которого можно дешево пропитаться. И действительно, поужинал я там за треть цены по сравнению с близлежащим кафе. Слава богу, остались, оказывается, еще такие островки социализма в нашей обуржуазившейся стране.
Радищеву было проще: его в Новгороде пригласил на ужин старый знакомец по Петербургу, Карп Дементьич (знатные имена были в те времена). Не пил наш демократ и не курил, но его уговаривали хотя бы пригубить рюмку. Александр Николаевич заканчивает историю так: «Я почувствовал, что у меня щеки стали рдеть, и под конец пира я бы, как и другие, напился пьян. Но по счастию, век за столом сидеть нельзя, так как всегда быть умным невозможно. И по той самой причине, по которой я иногда дурачусь и брежу, на свадебном пиру я был трезв».
К сожалению, я не столь целомудрен, вот и купил бутылку пива и попивал его, покуривая свою демократичную «Приму» в парке возле древнего городского вала. Пристроился на скамейке рядом с девчушками школьного возраста, попыхивавшими дорогими сигаретами. Напротив нас росло деревце вяза, кора которого была соскоблена ножом до высоты человеческого роста, а на оголенном стволе было вырезано: «Игорь + Оля = Любовь». Я не удержался и сказал: «Этому подонку Игорю я бы руки поотрывал, если бы он мне попался за обдиранием коры. Ведь это издевательство над деревом равносильно тому, как с живого человека снять скальп и обречь на смерть». Девчушки прыснули и сказали, что этот Игорёха учится в их школе. Возможно, одна из них и была та самая любимая Оля.
Я поспешил встать и пройти к набережной Волхова, с которой открывался вид на старый город с его Софийским собором и многочисленными, недавно реставрированными церквями. Их золотые купола отражали лучи заходящего солнца и напоминали о былом величии Великого Новгорода.
Впервые этот город упоминается в рукописи в 859 году, но его предыстория имеет значительно более глубокие корни. Наш замечательный историк Н.И. Костомаров привел версию возникновения России задолго до приглашения варягов в Киев. Два брата – Словен и Рус пришли на берега реки Волхов и основали два города – Словенск и Руссу. Много лет жили их потомки, распространяя свои влияния как на север, до Ледовитого океана, так и на восток. Но поразила жителей этого края мировая язва и вымерло большинство жителей, а остальные разбежались. Прошли столетия, пока славяне опять не появились в здешних краях  и основали новый город, Новгород, вместо старого Словенска. По современным данным прародиной Новгорода называют также поселок Волотово на реке Волоховец.
Археологические раскопки последних десятилетий подтвердили, что там где сейчас находится Старая Ладога, задолго до Новгорода существовал древний русский город. Возможно, именно здесь правил племенной вождь словен легендарный Гостомысл. Оказывается, что не Киев, а Старая Ладога является матерью русских городов и вскоре будем отмечать 1500 лет с ее основания. Ну и слава богу, все равно Киев теперь не вернуть, а хохлы объявили себя основателями России.
Новгород также возник задолго до Москвы и Киева, это был город-республика, в котором все важные решения принимались боярской думой и народным вече. Здесь выбирались посадские и тысяцкие руководители гражданской и военной администрации город, он был столицей нашей русской демократии. Новгород долго боролся как с псами-рыцарями и со скандинавскими завоевателями, так и с московскими князьями. Правивший Новгородом легендарный Александр Невский утопил в крови восстание его жителей против татарских «численников», сборщиков ясака. В своей политике он ориентировался на поддержку с  востока и отвергал западное влияние. Устроенное им рыцарям «ледовое побоище» на долгие столетия захлопнуло окно в Европу, которым долгие годы был Новгород.
Через Новгород шел знаменитый торговый путь «из варяг в греки», и легендарный Садко, торговый гость, отправлялся со своими товарищами на кочах в далекие земли. Остался он свободным и во времена татарского ига, но не выдержал военного напора соседей с юга. Началом падения республики стало приглашение на княжение московских князей.
Поиздевались над ним оба Ивана Васильевича: загребущий и бессердечный Иван III и еще более кровожадный его внук, Иван IV. В 1479 году Иван III подошел со своими войсками к городу и  заявил: «Вечу и колоколу не быть, посаднику не быть, государство Новгородское держать великому князю точно так же, как он держит государство в Низовой земле, а управлять в Новгороде его наместникам». Как писал Н.И. Костомаров, 15 января новгородцы были приведены к присяге, по которой новгородцы должны были доносить друг на друга если услышат о великом князе чего-то худого. Задолго до Сталина началось у нас доносительство. Тогда же вывез Иван из города и вечевой колокол, символ его демократии.
В летописи пишется, что в Москве колокол: «…вознесли на колокольницу, с прочими колоколы звонити», прославлять великого князя, заклятого врага Новгорода. Войдя в город, Иван III вырезал несколько сот его жителей,  около восьми тысяч наиболее значительных горожан переселил в пределы Московского княжества, а взамен им прислал жильцов из Московии. В плен была взята и знаменитая Марфа-посадница, возглавлявшая кружок патриотов Новгорода, о которой Мусоргским была написана опера.
Новгород перестал быть Великим, лишился также своего торгового населения, своей свободы, благоприятствовавшей торговле, Иван III в 1495 году арестовал всех иностранных купцов, конфисковав их товары.
Ко времени правления Ивана IV город несколько оправился от разорения и наладил торговлю с англичанами через Белое море воском, кожей, льном и другими товарами. Наши купцы также ездили в Швецию и ганзейские города. Московские князья всегда Новгород ненавидели и завидовали его относительному богатству.
В 1570 году безумный Иван IV, оккупировав город, вырезал и утопил в Волхове более 15 тысяч его жителей и ведь они были потомки тех москвичей, которых переселил сюда его дед. Как пишет псковский летописец, Волхов был запружен телами, сброшенными с моста, и с тех пор, как бы в память об обилии пролитой человеческой крови, река не замерзает возле моста даже в самые сильные морозы. Остальных жителей Иван Грозный расселил по другим городам своего княжества, город обезлюдел. С тех пор влачил Новгород существование заштатного губернского, а потом областного города и только недавно его названию вернули первую часть – Великий.
Год тому назад я разговаривал с его нынешним губернатором, Михаилом Прусаком, приехавшим в Питер на конференцию по проблемам культуры и экономики России а XXI веке. Оправдывая свою фамилию, он был при густых черных усах, росточка ниже среднего, крепенький и энергичный, всего-то лет сорока. Выступал он не по бумажке, а также не побоялся вступить в дискуссию с въедливыми студентами университета. Возможно и удастся ему вернуть городу величие.
Довольно интеллигентно выглядел на конференции и элегантно одетый Борис Грызлов, не удивительно, что Путин назначил его министром внутренних дел. Вероятно, таким политикам и принадлежит будущее. Они на конференции выгодно отличались от воинствующего хама и потомственного юриста Жириновского, моловшего параноидный бред о праве новых русских на многоженство, чтобы гены русско-еврейских суперменов обогащали русскую кровушку.
Подъезжая к Новгороду, я отметил кварталы новых заводских зданий иностранных компаний, только жаль, что производят не то, что насущно необходимо новгородцам. В основном, это производители напитков, сигарет и жвачки, и так по всей России. В огромном книжном магазине я спросил карты Новгородской и Московской областей, но мне предложили только карты Калмыкии и Кемеровской области. Так что придется ехать по наитию.
Вернувшись в отделение милиции, я решил познакомиться с его обитателями. В каптерке молоденький щупленький лейтенант чистил старенький пистолет Макарова. Саша совсем недавно закончил Псковское милицейское училище и получил сюда направление. Жил он в общежитии и делил комнату с таким же бедолагой в погонах. Месячный оклад ему положили аж 1200 рублей, а еще добавляли 600 рублей пайковых, получалось чуть больше 60 долларов в месяц. Такую сумму молодой американский полицейский получает за три часа работы. Что же удивляться, если наши менты берут взятки – жить-то надо.
Саша вскоре отправился по вызову, а я попросил у Сережи разрешения присутствовать при работе дежурной команды. Удивляла сумрачность помещения, но Сережа объяснил, что из 12 лампочек в двух люстрах 10 давно перегорели. Завхоз обещает ввернуть новые, но только в конце месяца, когда они появятся на складе. Совсем недавно в отделении появился компьютер, но никто из милиционеров толком не знал, как им пользоваться. На это дежурство им прислали лейтенантку Свету, закончившую компьютерные курсы и должную перепечатывать протоколы, но она знала как это делать еще меньше Сережи. Кроме Сережи в дежурке присутствовали еще два прапорщика, отвечавшие на непрерывные звонки и составлявшие протоколы. Звонки от избитых и ограбленных, пьяных и накуренных, изменивших и преданных любимыми  великоновгородцев.
Привели в участок случайно отловленного алиментщика, шесть лет скрывавшегося от брошенных жены и дочки. У этого охламона пузырились не только глаза, но и трикотажные рейтузы, а уши топорщились и даже шевелились от недоумения, за что  его приволокли в кутузку. Он давно забыл о бывшей жене и жил теперь с продавщицей магазина, пропивая ее мизерную зарплату. Ему было проще отсидеть в тюрьме, чем заплатить задолженность по алиментам. Милиционер лениво его отругал, составил протокол и отправил в «аквариум», камеру с прозрачной стеной и дверью, чтобы арестант не смог спрятаться от бдительного взгляда вертухая. Он забрал у алиментщика часы и сигареты, чем расстроил того чрезвычайно: «ты чего сигареты-то отбираешь, свои кури» - матерился бедолага. А прапор вяло отбрехивался, что такое дерьмо он не курит, хотя ясно было, что сигареты ему понравились.
Привели поддатую бабку лет шестидесяти, растрепанную и матерящуюся. Она пришла на работу мужа, охранявшего склад завода, и устроила там дебош, застав его с любовницей. Муж вызвал милицию и теперь бабка должна была заплатить пятнадцать рублей штрафа. Она уже не первый раз устраивала такие скандалы и каждый раз обходилась милицейским выговором, но сейчас у них не хватало денег на бутылку водки, так что припомнили они ей предыдущие аресты и содрали 45 рублей.
Мне надоело смотреть на несчастных преступников, да и встать надо было до прихода на работу начальства. Всю ночь хлестал по крышам дождь, милиционеры приходили прикорнуть на часок, а потом возвращались, чтобы погрузиться в тягомотину жизни. Великий Новгород тяжело спал.

ВАЛДАЙ

Всю ночь мне до изнеможения снилась цифра 58 в арабском и латинском, LVIII, вариантах. Единственным объяснением ее появления в этом кошмарном сне была ассоциация цифры с 58-ой статьей уголовного кодекса России о политических преступлениях граждан СССР перед государством. Возможно, когда-то эта комната была тюремной камерой, где  и были сидельцы по этой статье, да и мне самому 30 лет назад грозились ее припаять. Знаменитая статья, сотни тысяч  по ней сидели.
Дождь и утром не утихомирился. Я попрощался с хозяевами,  которые загрузили меня яблоками и просили написать письмо о том, как закончилось мое путешествие. А худо ехать, когда проходящие машины обдают тебя потоками грязи. Вот проехал через реку Мсту и уныло подумал, что вдоль ее живут какие-то неуловимые мстители, в честь которых и названа река. Вспомнился и анекдот: идет грибник вдоль железнодорожного полотна дороги Новгород - Москва, а из леса выныривает мужик с автоматом ППШ и связкой гранат и спрашивает: «а где немцы»? Грибник в ответ: «Какие немцы, война уж пятьдесят лет как кончилась». А тот в обалдении: «А что же я, бля, все эти годы поезда взрываю?».
Было мне так худо, что хотелось все бросить, сесть на автобус и вернуться в Питер, в свою комнатушку с компьютером, диваном и пивом из углового магазина. Ну какого рожна я делаю на этой опасной дороге с унылыми осинами вдоль кювета и высохшим от заболочения лесом?! Эти придурки, дорожники, при постройке трассы не удосужились проложить под полотном дренажные трубы и превратили ее в дамбу, преградившую естественный сток воды. Вот и стоит в болотине вдоль дороги подтопленный, мертвый лес без птиц и животных.
При путешествии по дорогам Америке меня поражало количество сбитых машинами оленей. На некоторых участках даже установлены вдоль дороги высокие заборы, чтобы помешать зверью выскочить на трассу. А здесь я ни разу не видел вдоль дороги ни живых, ни мертвых лосей, либо другого зверья. На обочинах дороги сидят деревенские бабы и мужики, торгующие яблоками, картошкой и огурцами. Попробовал я пару раз эти яблоки и во рту заныло от кислоты и горечи. Да как же этим крестьянам самим не стыдно продавать выморочные плоды своих трудов?! Неужто им лень купить саженцы или семена хороших сортов овощей и фруктов? Леность и тупость ума поразительные! Семьдесят лет коммунисты заставляли из-под палки их работать, а «дерьмократы» всего за десять лет лишили их работы.
На заправочной станции я встретил мальчишку лет двенадцати, заправлявшего бензином автомобили. Оказалось, что за день он зарабатывает около 300 рублей, больше, чем большинство взрослых в России. Неужто этот замызганный пацан и есть будущее России?
Закончился дождь и мое хреновое настроение, а дорога привела в бывший совхоз Пролетарский. Огромный животноводческий комплекс давно обезлюдел и обезскотинел, крыши провалились, а стены были разобраны на кирпич. Окрестные луга заросли ивняком и сорняками, а работники либо разбежались, либо состарились и перешли в разряд пенсионеров.
При въезде в деревню на береговом косогоре красовалась подновленная церковь с добротными постройками и чисто подметенной папертью. Я решил там отдохнуть и зашел внутрь. Посреди церкви стоял гроб со старушкой, а вокруг ходил священник с кадилом и совершал обряд отпевания. Среди пришедших проститься с покойницей я не увидел ни одного мужчины или старика. Известное дело, повыбивала сверстников этих старух война, а в мирные годы – алкоголь, да и вообще мужчины живут короче женщин.
Половина домов деревни заколочены, а в других живут дачники. Не видно характерных для деревенского пейзажа коров, коз и даже кур. В магазинах продаются мороженные американские «ножки Буша», немецкая колбаса и яблоки, польское печенье и конфеты, турецкая халва. Сбылась мечта Петра: «все флаги в гости будут к нам, и запируем на просторе» и не только в Петербурге, но и в деревне под Новгородом, только сами мы перестали что-либо производить и воспроизводиться.
А вот и деревня Крестцы, знаменитая еще со времен Радищева самоварами и пирогами. Здесь Радищев был свидетелем расставания отца сыновьями, отправлявшимися на службу и пожалел их: «Несчастный предрассудок дворянского звания велит им итти в службу. Одно название сие приводит всю кровь в необычайное движение! Тысячу против одного держать можно, что изо ста дворянчиков, вступающих в службу, 98 становятся повесами, а два под старость, или, правильнее сказать, два в дряхлые их, хотя нестарые лета становятся добрыми людьми».
Читаю эти строки и думаю: ну что ты мужик такую бочку катишь на дворянские порядки? А куда же в те времена недорослю было деваться? На земле при тятеньке работать, али в купцы податься? Все шли на службу и с удовольствием родине служили. Это сейчас ребят на службу не докличешься, все закосить хотят от армии. А ведь в этих Крестах наверное живут потомки тех дворянских детей, которых разлагал наш первый демократ подобными речами. Значит, всего двое из ста дворян были приличными людьми, а остальные – тьфу, подтереть и растереть? Ох, не зря на него Екатерина окрысилась! 
Вдоль дороги стоят столы с кипящими самоварами и кофейниками, продают пироги с капустой, грибами и черникой, а еще дубовые веники. Чуть дальше от дороги построены павильончики, где можно попробовать шашлыки кавказского или узбекского происхождения.
Это южное вторжение на российские просторы коснулось вскоре и меня. На окраине Валдая у меня опять забарахлил велосипед и пришлось остановиться на ремонт. Пока я разбирался, почему педаль задевает раму велосипеда, ко мне подошли два парня «кавказской национальности» и предложили помочь. Дауд Абдумуслимов и Хезбулла Гаджиев были даргинцами и привезли из Дагестана фуру с арбузами и помидорами. Груз они продали оптом местному потребсоюзу и теперь собирались ехать домой. Они оказались значительно лучшими механиками, чем я и быстро исправили поломку, а также выправили ниппель на переднем колесе. Попытались они исправить и ручной тормоз, но белорусские Кулибины сделали держатели тормозных колодок из столь мягкой стали, что ремонту тормоз не подлежал. Ребята сделали все возможное, чтобы помочь русскому путешественнику, а на прощание Дауд написал: «Дорогой Анатолий, было приятно тебя встретить и помочь починить велосипед, а также поговорить по поводу путешествия. Ветра в спину и удачно доехать». Добрыми и грамотными оказались эти лица «кавказской национальности».
В здании администрации Валдайского района я встретился с его главой, Владимиром Евгеньевичем Королевым. Было ему лет 40, при таких же усах, как и губернатор Новгорода, а сидел он под портретом безусого Путина. Было у него за плечами два высших образования, комсомольская и милицейская работа, а потом участие в выборной кампании губернатора Прусака. Был им замечен и получил его помощь при выборах администратора Валдая.
Королев дал мне направление в номер люкс гостиницы «Валдай»; судя по состоянию стен и потолков номера, последний ремонт его состоялся где-то при Брежневе, в начале эпохи твердого застоя. Похоже, что и с остальными ремонтами в городе здесь не спешили. Площадь за гостиницей представляла собой свалку с ржавым каркасом будущего торгового центра посередине. Пытались также восстанавливать собор, но рабочих нигде не было видно, а окружающий стройку забор давно растащили на доски.  В суровую зиму 2002 – 2003 года Валдай прославился на всю Россию тем, что там была парализована вся отопительная и электрическая инфраструктура города и более недели жители многоэтажек существовали при минусовых температурах, а пенсионеров с инвалидами направили жить в этой самой гостинице. Опозорился местный городничий на всю Россию, да ничего страшного: вывернется в очередной раз и дальше будет править замордованными валдюками.
Был в люксовом номере даже цветной телевизор, да только всего с одной программой, а вот мыло и туалетную бумагу нужно было покупать у администратора гостиницы. Правда, горячей воды тоже не было, так что можно было экономить на мыле, а вместо туалетной бумаги обходиться газетками, которыми до сих пор подтирается большинство россиян.
Разгрузившись и поставив велосипед в кладовую, я отправился на набережную озера Валдай, чтобы полюбоваться Иверским монастырем на противоположном берегу озера. Открыл я книгу Радищева, который мне поведал, что потомки местных жителей ведут свое начало от польских пленников, присланных на Валдай царем Алексеем Михайловичем. Наверное, от этого польского вертопрахства и произошли местные нравы. Мне кажется, следующие строки найболее живы, хотя и язвительны изо всей книги: «Кто не бывал в Валдаях, кто не знает валдайских баранок и валдайских разрумяненных девок? Всякого проезжзающего наглые валдайские и стыд сотрясающие девки останавливают и стараются возжигать его щедростью на счет своего целомудрия. Сравнивая нравы сея жителей в города произведенныя деревни  со нравами других российских городов, подумаешь, что она есть наивреднейшая и что развратные нравы суть едины токмо остатки ее древнего построения. Но как немного более ста лет, как она населена, то можно судить, сколь развратны были и первые его жители».
Александр Сергеевич по дороге из Москву в Петербург читал взятую у Соболевского эту, по его выражению,  «книгу скучную, но любопытную в каком бы то ни было отношении…книгу, некогда прошумевшую соблазном и навлекшую на сочинителя гнев Екатерины». Радищев издал за собственный кошт «Путешествие из Петербурга в Москву» в 1790 году. Было продано и роздано всего 30 экземпляров, а остальной тираж реквизирован и сожжен.
Наверняка Пушкин внимательно прочел вышеприведенные сентенции Радищева о девках, вот и выразил их поэтически:
У податливых крестьянок,
Чем и славится Валдай,
К чаю накупи баранок
И скорее поезжай.
Бывших крестьянок я нашел в кафе «Валдай», но баранок они не продавали, а пили водку в компании двух валившихся на бок мужиков с мобильниками на поясе. Трудно было мне судить о податливости этих былых и  бывалых крестьянок, а вот матерились они по-ямщицки, через слово. Курили они дешевые сигареты, выпуская дым сквозь гнилые пеньки зубов, а у меня при виде мужеобразных дам пропадает всякое сексуальное желание. Пришлось вернуться в гостиницу и смотреть по телевизору не менее вульгарных современных московских певиц и певцов.
Знаменитые колокольчики Валдая я увидел в местном краеведческом музее, на удивление богатом экспонатам и чистом. Тетушки-смотрительницы рассказали легенду о происхождении местных колокольчиков. Когда Иван Грозный сверг новгородский вечевой колокол и приказал привезти его в Москву, то в районе Валдая колокол разбился и из его осколков местные умельцы отлили колокольчики для ямщицких лошадей. А потом они пригласили новгородских умельцев и наладили производство собственных колоколов и колокольчиков. Я уже знал, что вечевой колокол на самом деле был увезен Иваном III и благополучно достиг Москвы, но в памяти народной разорение Новгорода ассоциируется с Иваном Грозным, самым кровавым из наших средневековым диктаторов. Пусть и дальше рассказывают эту легенду, Грозному сейчас сие без разницы.
В том же музее за витриной лежали ноты романса А. Верстовского с текстом поэта-декабриста Ф.М. Глинки:
Вот мчится тройка удалая
Вдоль по дороге столбовой
И колокольчик, дар Валдая
Звенит уныло под дугой.
В городе есть единственный в России музей колоколов. Оказывается, обычай вешать колокольчик под дугу упряжки появился у нас лишь в XVIII веке в основном на почтовых и курьерских тройках. В музее же я понаслаждался фольклорным творчеством местных литейщиков. Не без некоторых оснований русские гордятся своим самым изощренным в мире матом, правда, прожив двадцать лет в США, я в этом сейчас не уверен, американский мат отнюдь не беднее нашего, им лишь реже пользуются. Не зря говорят: «Что стыдно и грешно, то в обычай вошло…», и на колокольчиках это очень даже видно и написано. Процитирую лишь несколько отлитых навеки в бронзе шедевров: «Не вози ****ей, а вози людей», «Нет малахаю так хером помахаю», «Повенчалися и етти помчалися», «Неверующему Андропу два х…я в ж…у» и т.д. Ну а самая распространенная надпись все-таки лирическая: «Прощай милая моя - еду в дальние края».
Русские мастера учились отливать колокола и пушки у иноземцев и не всегда у них это хорошо получалось. Примером тому может служить расколовшийся после отливки «Царь-колокол», или «Царь-пушка в Кремле», из которой не удалось сделать ни одного выстрела. Не освоили они и производства корлионов, музыкальных инструментов, состоящих из набора колоколов разной тональности, на которых играют посредством клавиатуры, как на органе. Голландцы подарили Петру такой инструмент, но он сгорел лет 200 тому назад[. Cовсем недавно они подарили новый корлион, который установлен в Петропавловском соборе. Надо будет по приезде сходить и послушать.
Валдайские края неоднократно полыхали войнами. В здешних небесах в начале войны немецкие ассы почем зря сбивали наших пилотов. Борис Полевой написал «Повесть о настоящем человеке» об Алексее Маресьеве, которого сбили зимой в этих краях и приземлился он в лесу с перебитыми ногами. Полз по лесу несколько недель, питался муравьями и другими насекомыми. Нашли его в лесу два деревенских мальчишки и помогли добраться до деревни. Потом ему отрезали ноги, но он решил летать на протезах, чем и прославился. Прототип героя книги помер недавно, так скоро все герои вымрут, а новые что-то не рождаются.
Покинул я гостиницу, так и не испытав наслаждения общения с местными красотками. Возможно и у Радищева произошел подобный афронт, если он написал: «Но как молодые мои лета уже прошли, то я поспешно расстался с мазаными валдайскими…сиренами». Правда, было ему тогда меньше пятидесяти, а мне уже шестьдесят с гаком. Рано зрели и перезревали наши предки.

ВЫШНИЙ ВОЛОЧЕК

Впервые я оказался в Вышнем Волочке, почитай, четверть века тому назад, но с тех пор если он и изменился, то только к худшему. Здание Гостиного двора Екатерининских времен частично лишилось кровли, фонтан в сквере разрушился, а каналы заросли ряской и сине-зелеными водорослями. Только  четырехэтажное здание мэрии поддерживается в относительном порядке. А возглавляет ее Марк Жанович Хасаинов, столь же молодой и энергичный, как и глава администрации Валдая. С названиями этих теперешних мэрий, а также администрациий районов и волостей сам черт ногу сломит. Одно ясно, что по сравнению с советскими временами количество чиновников увеличилось вдвое.
Мэр с гордостью продемонстрировал новый герб города с баржей или кочем, а также короной, его венчающей, в создании которого он самолично принимал участие. Отдел геральдики города создал также флаг и знамя города, а по радио я даже слышал его новый гимн, когда-то занимались электрификацией, а теперь мэр развил бурную деятельность на ниве геральдизации района. Но больше всего меня поразило то, что кабинеты мэрии и номера местной гостиницы украшены репродукциями пейзажей американских художников. На самом деле, пишут их в Нью-Йорке китайцы конвейерным методом. Эта пошлятина была противна мне и там, но какой же подонок завез эти артистические «ножки Буша» в российскую глубинку? Ведь за них тоже валюта плачена.
В этом городишке  чуть более 70 тысяч населения, но есть здесь и своя телевизионная студия, с журналистами которой я познакомился в приемной мэра. Они приехали на съемку открытия компьютерного центра при почтамте с непременным участием мэра. Вид у ребят был озабоченный, им еще предстояло ехать на открытие нового офиса налоговой службы. С кого налоги-то собираются брать? Сельского хозяйства нет, промышленность развалена, осталась лишь торговля, да и та в руках чеченцев и азербайджанцев.
Устроившись в гостинице, я отправился в краеведческую библиотеку города. С удивлением узнал, что именно здесь возникло «Гагановское движение». В 1959 местная ткачиха Валентина Гаганова, возглавлявшая передовую бригадир ткачих решила бросить своих товарок, перейти в отстающую бригаду и довести ее до передовых. Так она делала четыре раза и была прославлена советской пропагандой. Правда, чувствовалось что-то идиотическое в этих переходах ткачихи с хорошей работы на плохую, с этой женщины предлагалось брать пример советским гражданам. Возникла тогда даже частушка:
Брошу мужа я хороша,
Выйду за поганого.
Вот какая я хороша,
Вот какая я Гаганова.
В значительной степени это движение было инициировано Екатериной Фурцевой, уроженкой Вышнего Волочка, которая была поднята Никитой Хрущевым до уровня члена Политбюро, депутата Верховного Совета СССР и министра культуры.
В библиотеке я нашел также книгу Валерия Писигина «Путешествие из Москвы в Петербург», о его автомобильной поездке по этой трассе. Будучи журналистом, он зашел в статистический отдел городского ЗАГС, где ему предоставили данные о рождаемости и смертности жителей Вышнего Волочка. Приведу их:
Годы     Родилось    Умерло

1957        1479               600
1990          764             1227
1995          497             1530
Оказывается, благословенны были для города времена Валентины Гагановой, пора надежд на лучшую жизнь и Хрущевской оттепели. Понятное дело, молодые люди уезжают отсюда в крупные города, что снижает показатель рождаемости и увеличивает показатель смертности, но существеннее то, что молодожены не могут позволить себе произвести на свет потомство, которое они не могут содержать. Население земли катастрофически растет, а вот россиян ежегодно становится на миллион меньше. А в самом городе Волочке многие деревянные дома заколочены, но прикатилась сюда волна иммигрантов с Кавказа, которые ремонтируют и заселяют их.
Город этот был когда-то знаменит тем, что его жители занимались волоком по земле кочей и барж по дороге из Варяг в Греки, который проходил здесь между реками Тверцой и Цной, а ниже и южнее - между Мстой и Цной. Петр Первый при строительстве Петербурга решил, посредством постройки системы каналов и шлюзов, превратить сухопутный волок барж с юга России в водный. Он пригласил для этой цели голландских мастеров, которые хотя и прорыли каналы, да только не обеспечили заполнение их водой, так что баржи не могли по ним пройти.
Расстроенный царь решил обратиться к внутренним ресурсам, приняв предложение купца первой гильдии Михаила Ивановича Сердюкова построить в районе Вышнего Волочка систему каналов, водохранилищ и шлюзов за собственный кошт и получить вознаграждение от казны только в случае, если все будет работать. В 1723 году по каналам пошли баржи и вскоре ежегодно через город проходило более пяти тысяч барж. Купец получил от казны вознаграждение и орден от царя, который даже соизволил посетить дом Сердюкова в Вышнем Волочке.
До наших дней сохранился лишь его кирпичный дом, построенный в голландском стиле, который находится километрах в пяти от центра города. Дорога к нему проходила мимо женской тюрьмы, окруженной трехметровым кирпичным забором со сторожевыми вышками по углам и написанным красными буквами предупреждением: «Стой! Стреляют!»
В 1881 году здесь в пересыльной тюрьме маялся наш народный печальник и писатель Владимир Галактионович Короленко, а заодно писал очерк «Чудная» о девушке-революционерке Морозовой. Он позже вспоминал: «Я смотрел из-за таких же решеток на вольную дорогу…. И один раз на козлах такой же семейной колымаги сидел такой же мальчик и смотрел на меня с таким же чувством жалости, сострадания, невольного отчуждения и страха». А теперь я еду по этой дороге и заключенные с тоской и надеждой смотрят на меня, а мне их жалко, но сделать я для них ничего не могу.
Всю свою жизнь Короленко посвятил обличению и свержению царского режима; писателя в начале двадцатого века называли «совестью России». Когда же свергли царя и к власти пришли большевики, то Короленко обалдел от жестокости тех самых угнетенных, за права которых он боролся всю жизнь. Он писал открытые письма Ленину и просил того прекратить красный террор, но новой России его «совесть» была не нужна.
А все началось с того же самого Радищева, который в главе о Вышнем Волочке обрушивается на гипотетического помещика, который удалился из столицы, приобрел небольшую деревню и принялся эксплуатировать своих крестьян, производя излишки зерна на продажу, которые переправлялись по этим каналам. Взвился здесь наш демократ: «Варвар! Не достоин ты носить имя гражданина …Сокрушите орудия его земледелия, сожгите его риги, овины, житницы и развейте пепел по нивам, на них же совершалось его мучительство, ознаменуйте его яко общественного татя, дабы всяк, его видя, не только его гнушался, но убегал его приближения, дабы не заразиться его примером». Страшненьким был наш радетель о счастье народном, - к топору звал в 1790 году, за 130 лет до писем Короленко к вождю пролетариата.
Пушкин знал Россию значительно лучше чиновника Радищева и в пику ему даже начал писать книгу «Путешествие из Москвы в Петербург». В ней он сетовал, что «желчью написанное перо» Радищева излагало лишь «горькие полуистины». Александр Сергеевич отметил тенденциозность наблюдений нашего первого демократа: «В Пешках (на станции, ныне уничтоженной) Радищев съел кусок говядины и выпил чашку кофию. Он пользуется сим случаем дабы упомянуть об несчастных африканских невольниках, и тужит о судьбе русского крестьянина, не употребляющего сахара… Очевидно, что Радищев начертал карикатуру, но он упоминает о бане и о квасе, как о необходимости русского быта. Это уже признак довольства. Замечательно и то, что Радищев заставил свою хозяйку жаловаться на голод и неурожай, заканчивает картину нужды и бедствия сею чертою: и начала сажать хлебы в печь» (разрядка Пушкина).
Грунтовая дорога привела меня к берегу водохранилища, где сохранились останки дома М.И. Сердюкова, в котором жили какие-то пугливые люди, не открывшие мне дверь. Охранявшая их дворняжка с испуга вцепилась мне в сапог, а потом с визгом вылетела во двор и облаяла меня с безопасного расстояния.
На пристани сидели мужики, собравшиеся на рыбалку, но какая же рыбалка без бутылки водки! Они классически разлили на троих бутылку водки «Стрелец» и закусили пирогом с рыбой и грибами, а потом поведали мне, что когда-то существовал подземный ход от дома Сердюкова до острова в центре водохранилища. Уж дюже это сомнительно, чтобы какой-то идиот рыл тоннель под озером, если проще переплыть туда на лодке.
Оказавшийся здесь Радищев писал о Сердюкове: «Первый, которому на мысль пришло уподобиться природе в ее благодеяниях и сделать реку рукотворной…достоин памятника для дальнейшего потомства». А вот по поводу наших дорог он был более пессимистичен: «Дороги, каковые у римлян бывали, наши не будут никогда; препятствуют тому наша долгая зима и сильные морозы, а каналы и без отделки не скоро заровняются». Корявой получилась у демократа эта фраза, по-французски у него лучше получалось, а вот ссылка на зимы и сильные морозы зряшная, у скандинавов зимы еще суровее, чем в Вышнем Волочке, а дороги явно получше. Гоголь сетовал, что у России две напасти – дураки и дороги, забыл он еще упомянуть еще и демократов типа Радищева.
Количество дорог, дураков и демократов с тех пор увеличилось, а вот качество их даже уменьшилось, в прошлое ушла слава этого города как центра перевалки грузов Волго-Балтийским путем. Не видно на  горизонте ни барж, ни теплоходов. Город спит.

ТОРЖОК

Я опять на той самой дороге, по которой часто ездил Пушкин в гости к А. П. Керн и семейству П. И. Вульф. Недалече, в деревне Прутня сохранилась могила Анны Керн, той самой, которой были посвящены строки: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…». Деревня Васино полностью вымерла, а несколько оставшихся обитателей сидят, нахохлившись, вдоль дороги, торгуя гнилыми яблоками, или грибами, даже картошки у них нет – не уродилась что ли?
Это главная трасса страны, но состояние ее убожеское. Асфальт в колдобинах и ямах, обочина загажена пластмассовыми бутылками и мешками с мусором. Сторона дороги, ведущая на Москву, ниже той, которая ведет на Петербург и далее в Скандинавию. Да и не удивительно, ведь от границы и торгового порта фуры идут, перегруженные продуктами и товарами, а возвращаются пустыми. Трасса проходит в семи километрах от центра Торжка, расположенного на береговых холмах реки Тверцы.
Этот город был основан новгородскими гостями и ушкуйниками для торговли хлебом и воском с лежавшими южнее Владимиро-Суздальско-Рязанским княжествами. С самого начала Торжок стал объектом княжеских междоусобиц и жертвой иноземных интервенций. Кажется, никакой город России и даже мира не подвергался стольким разорениям как Торжок, только горел он двадцать пять раз. Может быть поэтому здесь работает самый большой в России завод пожарной техники.
Этот перевалочный пункт, богатый когда-то товарами и принадлежавший Великому Новгороду, был ограблен и сожжен Юрием Долгоруким дважды. Потом пришел черед Андрея Боголюбского, Святослава Ростиславовича и Всеволода Большое Гнездо, который разорял город дважды. Московские князья знали, как прижать вольные города Псков и Новгород: достаточно было перекрыть поступление через Торжок хлеба из южных областей. Когда в 1215 году «поби мраз обилье», князь Ярослав, решивший уморить голодом гордых новгородцев, наложил руку на амбары Торжка и «не пусти в город ни воза».
А потом пришли его в 1238 году грабить татары, в 1245 и 1248 литовцы, Иван Грозный стер его с лица земли на пути в Новгород, в Смутное время разоряли его поляки и предавшиеся им запорожцы. В 1612 году Торжок, объединившись с Тверью,  Нижним Новгородом и другими низовыми городами, дал своих воинов в войско князя Пожарского, чтобы прогнать польскую шляхту с ее множественными самозванцами. В 1671 году при подсчете дворов, с которых должен быть взят сбор на содержание московских стрельцов оказалось, что Торжок тогда был многочисленнее Твери, Тулы, Владимира, Воронежа и даже Казани.
Во времена Пушкина он был восьмой станцией по дороге от Москвы. Впервые Саша  здесь оказался в 1811 году, когда везли его учиться в Царскосельский лицей, а потом проезжал здесь в 1826, 1828, 1834 и 1836 годах. Он любил странствовать и полагал, что путешествия необходимы ему нравственно и физически, мечтал он и поехать за границу, но не сложилось, да и жизнь короткой оказалась. В этом плане мне повезло больше, но вот «Евгения Онегина» мне написать пока не удалось.
Сохранилось в Торжке здание гостиницы и ресторана братьев Пожарских, которое перевидало множество путешественников, проезжавших на каретах между Москвой и Петербургом. Лев Толстой в «Войне и мире» описал встречу в этом ресторане Пьера Безухова с масонами, а Пушкин советовал читателям:
На досуге отобедай
У Пожарского в Торжке.
Жареных котлет отведай
И отправься налегке.
Мне бы тоже хотелось чего-то отведать, но не нашел на центральной площади никаких котлет, - тетка в кацавейке продавала холодные пирожки с картошкой и грибами, но даже не с лотка, а из обмотанной тряпками кастрюли. Площадь чернелась торгом, где хозяева и продавцы в основном армяне и азербайджанцы, которым до лампочки были окружающие площадь церкви или деревянный домик-музей семейства Олениных, у которых гостил Пушкин. Они сидели посреди площади на корточках, словно слетевшиеся на падаль стервятники, и безостановочно щелкали подсолнечные семечки, оставляя после себя черную шелуху. Они торжествовали в Торжке тризну по нашей культуре.
А в музее оказалась великолепная коллекция портретов обитателей этого дома, бывших близкими друзьями поэта. Поразительно, насколько заботливо сохраняется в этом деревянном доме коллекция мебели, одежды, посуды, картин и фотографий семьи и друзей этого дома. Так и представляешь, как Пушкин сидит здесь в окружении друзей, пьет шампанское и читает свои стихи, а потом едет в гости к соседним помещикам соблазнять их дочек.
Я также на минуту представил, - а вдруг Пушкин никогда не существовал, что бы сталось с нашей литературой и культурой?! Была ли бы наша история без него беднее, а сами мы ущербнее, или наоборот – его солнечная натура выжгла вокруг целую плеяду других деятелей нашей культуры? «Не сотвори себе кумира» – говорится в Библии, а нас хлебом не корми, только дай авторитета, пахана выбрать, что в зоне, что на воле. Мы создали из Пушкина суррогат Шекспира, он для нас даже больше, чем литератор, он наша душа. Конечно же, этого маловато, но большего нет. 
Переехав по мосту на правый берег Тверцы, я оказался в прохладе вестибюля администрации города. Мэра города не было на месте и меня  приняла Альмира Анатольевна Тихомирова, управделами мэра, которая рассказала, что год тому назад ее шеф Нина Алексеевна Пушкина выиграла выборы у пяти соперников-мужчин. До этого она была директором завода пожарного оборудования «Пожмех», а перейдя на работу в мэрию, прихватила с собой секретаршу и повысила до статуса управляющей.
Я что-то вякнул по поводу оригинальности ее имени по сравнению с привычным – Эльмира, а она позвонила в общежитие завода и договорилась о моем устройстве там. Как знак особого внимания, она показала мне фотографию вышивки, которую сделали местные золотошвеи к 300-летию С. - Петербург, на ней был изображен герб города с двумя якорями, морским и речным, символизирующие город-порт на брегах Невы и Балтийского моря. Только почему-то на гербе города якоря изображены лапами вверх, словно должны были цепляться не за грунт, а за облака, да так оно и есть, - эфемерный этот город, выдуманный, такова и его эмблема.
По дороге к ночлежке я обратил внимание, что набережную реки облицовывают бетоном, а дома реставрируют. Город определенно был в хороших руках однофамилицы Пушкина. Авось, и с приезжими «черными» она справится и восстановит былую славу золотошвей и закройщиков из Торжка. А еще здесь производят пожарные машины, которые когда-то поставлялись во все республики СССР.
Подъезжая к заводу «Пожмех», я решил пообщаться с аборигенами и приблизился к двум тетушкам, сидевшим на скамеечке возле входа в парадную стандартного блочного дома. Естественно, поздоровался я с ними, но ответа не получил, пришлось произнести приветствие погромче, и тогда та, которая постарше парировала: «А мы с незнакомыми не здороваемся и не разговариваем». Ошалев от неожиданного хамства, я спросил: «А можно по крайней мере сказать вам: до свидания?» – «Можно, если ты здесь больше не появишься».
Такого абшида я не испытывал ни в одном городе, или деревне, ни в одной из многочисленных стран, которые мне повезло навестить. До какой же степени должны были эти женщины обмануты и замордованы жизнью, чтобы так ответить страннику! Почему они ждут от знакомства только что-то плохое? Каждый человек – это Вселенная и только через контакты с новыми людьми можно познать мир. Я все-таки вежливо попрощался с ними и отправился восвояси, не солоно хлебавши.
Но не все в этом мире плохо, а «на каждого умного - по дураку, на каждый прилив – по отливу». В общежитии меня встретила комендантша, которая провела меня в номер-люкс с уже застеленной постелью и даже горячим душем. А еще позвонила в уже закрывшуюся заводскую столовую и договорилась с заведующей, чтобы мне приготовили бутерброды и напоили кофе.
Живут в этом общежитии не только одиночки, но и семейные люди. Здесь у них рождаются и подрастают дети, которым негде жить и нужно ехать в Москву или Питер, не в деревню же отправляться. В добрые «застойные» времена строили для работников завода жилые дома, но сейчас без госзаказа завод с трудом сводит концы с концами и сам должен искать заказчиков.
На сон грядущий прочел я страницу местной газеты об огромных достижениях администрации города. Здесь и строительство набережной, и озеленение улиц, и реставрация гостиницы Пожарских. Понятное дело, журналисты писали по заказу, иначе бы прогнали редактора, либо газету закрыли. Ничего в смысле свободы прессы у нас не изменилось со времен Радищева. В главе об этом городе он обрушился на современную ему цензуру Екатерины II: «Типографии у нас всем иметь дозволено, и  время то прошло, в которое боялись поступаться оным дозволением частным людям; и для того, что в вольных типографиях ложны могут печататься пропуски, удерживались от общего добра и полезного установления. Но то, что печатать можно, состоит под опекаю». Я уже несколько лет как вернулся в Питер и диву даюсь, как местная пресса боится хоть чуть-чуть вякнуть о неблаговидных делишках губернатора и его продажной камарильи. Чиновники все воруют и берут взятки, но все шито-крыто, город захлебывается от грязи и криминала, а губернатора еще раз изберут на следующий срок. Все та же страна рабов, страна господ.

ТВЕРЬ

Подъезжая к Твери я с удивлением осознал, что забыл его прежнее название, а ведь более 50 лет он носил имя козлобородого «всесоюзного старосты» Калинина, председателя ВЦИК, подписавшего тысячи расстрельных списков, подготовленных тружениками ВЧК – НКВД - КГБ. Переименована она была в 1931 году, когда «староста» еще вполне здравствовал, это был подарок Сталина своему верному опричнику на кормление, как Иван Грозный дарил угодья особенно отличившимся душегубцам. Тверь-то вернула себе прежнее имя, а каково нынешнему Калининграду, ведь его прежнее имя Кенигсберг! А вот памятник опричнику Калинину в Твери остался.
Тверским княжеством с 1247 года владел Александр Ярославович Невский, хитрый и умный правитель, боровшийся с немецкими рыцарями и Литовским княжеством, а также ладивший с ханами Золотой Орды, был он также князем Владимирским и Новгородским. Твери самой природой было вроде бы обеспечено стать столицей России, поскольку она располагалась на перекрестке западноевропейского, новгородского и волжского торгового путей. Через Смоленск она торговала с Европой и тяготела к более прогрессивной тогда польской цивилизации, Москва же торговала с Ордой и Понизовыми княжествами.   
В 1304 году умер великий князь Андрей Александрович и для Руси стал вопрос, в каком городе утвердится великокняжеское достоинство. В спор вступили московский князь Юрий Данилович и тверской князь Михаил Ярославович, племянник Александра Невского, у которого было значительно больше оснований быть великим князем, чем у московского владыки.
Михаил Ярославович получил в Орде ярлык на правление, что не остановило Юрия Даниловича от борьбы за главенство на Руси. Тверской князь умудрился поссориться с Великим Новгородом, а московский князь этим воспользовался и натравил новгородцев на Михаила. Кроме того, он женился на дочери хана Узбека и напал с татарским войском на тверское княжество. Михаил Юрьевич вынужден был отправиться на поклон в Орду, где был казнен.
Великокняжеский ярлык с тех пор перешел в руки Москвы. В 1327 году в Твери вспыхнуло антиордынское восстание, жестоко подавленное татарами с помощью московского войска Ивана Калиты. Тверь сохраняла независимость до 1485 года, когда войска Ивана III в очередной раз ее разорили, заставив последнего тверского князя Михаила Борисовича бежать к польскому королю Казимиру, ненавидевшему Москву. На два столетия отдалились наши контакты с Европой, а Тверь сделалась прислужницей Москвы.
Есть здесь величественный памятник Афанасию Никитину, наверное, самому знаменитому жителю города, совершившему в 1471–74 годах путешествие в Индию. Русский купец оказался там задолго до Васко да Гама и других западных мореплавателей. По дороге он был неоднократно ограблен, а достигнув порта Дабхол, как он писал, «устремился мыслию на Русь пойти», но добрался только до Смоленска, где и помер в возрасте 27 лет. Историк Н.И. Карамзин обнаружил его записки «Хождение за три моря» в Троицко-Сергиевой лавре и опубликовал их. Вероятно, Радищев был действительно первым русским демократом, но болел о своей родине и Афанасий Никитин, если писал в своем дневнике: «Русская земля да будет богохранима, Боже сохрани! На этом свете нет страны, подобной ей, хотя бояре Русской земли несправедливы. Да будет Русская земля благоустроена, ибо справедливости мало в ней». Большинство жителей города знает о подвиге своего соотечественника, но водка его имени здесь не пользуется большим успехом, поскольку дороже водки, на этикетке которой изобразил свою физиономию «сын юриста» Жириновский.
Проезжая мимо исторического музея, обнаружил я памятник еще одному средневековому демократу Максиму Греку. Этого лингвиста и богослова пригласили из византийского монастыря в Афоне в Россию во времена Василия Ивановича, чтобы переводить с греческого толкование Псалтири, сборника объяснений псалмов Давида. Русского языка он вначале не знал, переводя Псалтирь на латынь, а уж потом русские грамотеи переводили книгу на славянский язык.  Постепенно он освоился в новой стране, выучил язык и через полтора года завершил перевод, после чего попросился домой, но царь Василий Иванович решил сделать этого иностранца интеллектуальной собственностью России, ведь грамотеев у нас было не много.
Максиму Греку пришлось вносить исправления и в другие церковные книги, что вызвало неудовольствие блюстителей буквы Писания, хотя смысл служебников от описок оказывался неясным. Они ему возражали: «Ты своим исправлением досаждаешь воссиявшим в нашей земле преподобным чудотворцам; они в таком виде священными книгами благоугодили Богу и прославились от Него святостью и чудотворением». На что Максим, с их точки зрения кощунственно, возражал: «Не всякому даются все духовные дарования; святым чудотворцам русским, за их смиреномудрие, кротость и святую жизнь дан дар исцелять, творить чудеса, но дара языков и сказания они не принимали свыше. Иному же, как мне, хотя и грешен паче всех земнородных, дано разуметь языки и сказание (дар выражения), и потому не удивляйтесь, если я исправляю  описки, которые утаились от них». Это был спор интеллектуала, интеллигента с кондовыми российскими мракобесами, повторявшийся позднее неоднократно  в истории развития нашей литературы и богословия.
Насущным в его время был также вопрос, следует ли на всенощной петь: «Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава тебе Боже!» или «Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе Боже!». Принимавшие первый вариант «трегубили» алллилуйю, а сторонники второго «сугубили» ее. Сугубившие обвиняли трегубивших в ереси, поскольку аллилуйя, как будто, переводится: слава тебе Боже! (на самом деле аллилуйя означает: хвалите Господа) и обвиняли своих оппонентов, что те произнося аллилуйя не три, как положено, а четыре раза, четверят Троицу, впадая таким образом в ересь. Трегубившие же обвиняли  сугубивших в произнесении символы Троицы всего два раза, что есмь ересь. Они даже справлялись об этом разночтении у католиков, которые отвечали, что для них безразлично двоить или четверить аллилуйя, главное – это вера в Бога.
Чтобы отгородиться от западного влияния, православная церковь приняла алфавит, отличный от общераспространенного в Европе латинского алфавита. Два врага нашей европейской интеграции Кирилл и Мефодий изобрели так называемую кириллицу, достоинством которой стало приближение России к таким светочам мировой цивилизации как Болгария и Сербия. Литература остальных латиноязычных стран Европы стала после этого русским менее доступна. После победы большевиков этот алфавит был навязан некоторым азиатским республикам, которые только сейчас избавляются от этих даров данайцев. Кириллица мешает нам нормально пользоваться Интернетом, воленс-ноленс заставляя переходить на латиницу при посылке писем за границу. Вот что происходит сейчас с нашим velikim i mogutchim russkim jazikom, по вине двух монахов, которых, кажется, даже сделали святыми. 
Ортодоксальность православной религии и отсутствие искусства дискуссии с оппонентами привело к проникновению в Россию проповедников иудейской религии, причем ее рационалистичность привлекала многих священников, называемых тогда «жидовствующими». Иудейская религия признает существование Бога, но отрицает Троицу, т.е. не признает того, что Христос был сыном божьим, а также отрицает факт его воскресение. Ересь быстро распространялась не только среди простых людей, но и среди священников. Максим Грек, как наиболее подготовленный теолог, не боялся вступать в дискуссию с жидовстующими, которые не хотели быть «нищими духом». Кстати, на Кавказе я встречал деревни, населенные русскими людьми, исповедующими иудаизм. Фамилии у них были русские, а имена и отчества еврейские, типа Абрама Израильевича Сидорова, читали они не Новый Завет, а Тору, а могилы их были увенчаны не крестом, а шестиконечной звездой.
Максим Грек был последователем доминиканского монаха Иеронима Саванаролы, который в 1498 году был сожжен по приказу папы Александра VI за обличение пороков своего века и проповедь Христовой любви и сострадания к униженным и оскорбленным классам народа. Грек также выступал со своей проповедью нестяжательства светской власти, а особенно иерархов православной церкви, обличая их в приверженности к мирским наслаждениям. За это его заточили в келью тверского монастыря Острочь, где Максим прожил с 1531 по 1551 год, но так и не отказался от своих убеждений. Он неоднократно просил царя отпустить его в свой монастырь на Афоне, но московский владыка не хотел, чтобы на Западе знали обо всех беззакониях земли нашей. В 1556 году он умер в Троицкой Лавре, так и не смирившись с нашей кривдою.
Ортодоксальность, а проще говоря, косность русской православной церкви проявляется также в отказе от перехода ее с юлианского на современный григорианский календарь. Сейчас разница между календарями достигла тринадцати дней и продолжает увеличиваться. Теперь россияне празднуют главные христианские праздники дважды: вначале по григорианскому, а потом юлианскому календарю. Вот и длятся у нас рождественские праздники с 25 декабря по 13 января, можно представить и подсчитать, во сколько миллиардов рублей ежегодно обходится государству эта сиеста, а потом следуют у нас двойная Пасха, Троица, и т.д. И ведь даже самые стойкие не могут встретить новый год без выпивки и закуски и соблюсти пост до 7 января, да и сами священники вряд ли не поддаются соблазну выпить в новогоднюю ночь шампанского и водочки с закуской соответствующей. Наплевать патриарху с присными на двусмысленность и даже порочность этой ситуации, а ведь греческая православная церковь, преемница византийской, давно перешла на современный календарь, а святость ее вряд ли стала меньше, чем у русской церкви.
Тверская земля позже оказалась между молотом и наковальней Петербурга и Москвы, аналогом 101 километра советских времен, куда высылали неугодных властями людей. Сюда в 1859 году, после отбытия каторги, был выслан Ф.М. Достоевский, где он встретился со своими подельниками по кружку петрашевцев в Петербурге. К тому времени он переболел революционщиной и со страхом смотрел  на радетелей о народном благе, которые боролись друг с другом за право быть главным в принесении счастья. Позднее он отобразил их жизнь в повести «Бесы».
В те времена в Твери было создано отделение партии «Земля и воля» во главе с петрашевцем А.И. Европеусом, а в 45 селениях этой губернии в 1870-х годах вели антиправительственную пропаганду 88 народников, среди них была и Софья Перовская, прославившаяся покушениями на государственных чиновников России. Они верили, что несут в народ что-то «умное, доброе, вечное», но, как известно, добрыми намерениями умощен путь в ад. Народники оказались предтечами эсеров и большевиков, использовавших их методы террора при захвате власти в 1917 году, когда бесы вырвались на волю.
Поразительно, что тогдашний вице-губернатор Твери М.Е. Салтыков-Щедрин оказывал всемерную помощь этим разрушителям империи. Его тверичи даже называли «вице-Робеспьером». В конце концов, Щедрин был отозван в Петербург, где занялся литературным творчеством и описал нравы Твери в «Истории одного города», «Помпадурах и помпадуршах», «Господах Головлевых» и в «Пошехонской старине». Российская интеллигенция всегда была великолепна в разрушении своего государства, а не в его творческой поддержке. В конце концов, она породила интеллигенцию советскую, тех самых «образованцев», которые с энтузиазмом укрепляли устои большевистской диктатуры.
Помпезность сталинского «ампира» сохранилась в центральных площадях города с памятниками Ленину и Калинину, в окружающих их зданиях с колоннами и барельефами рабочих и колхозников, а также с многочисленными чиновниками внутри. В мэрии отмечали день рождения заместителя по муниципальной собственности и его приемная была уставлена  букетами цветов, каждый стоил дороже месячного довольствия пенсионера. Курчаво живут местные чиновника. Управляющая социальной службы города дала мне направление в «Дом милосердия», расположенный на окраине города. По дороге на ночлег я остановился передохнуть на берегу Волги. Возле здания речного вокзала я заметил группу ребят, занятых изготовлением древнерусских доспехов. Они были членами клуба «Витязь», целью которого является возрождение искусства  русского боя. Председателем клуба был Сергей, лысоватый мужичек лет под сорок, с лицом, обрамленным интеллигентной бородкой, ему не хватало лишь чеховского пенсне и чахоточного блеска в глазах. По образованию он был историк и психолог, а по призванию русский человек и патриот. Сергей собрал вокруг себя дюжину юношей и девушек, которых обучал, как сделать собственными руками кольчугу и шлем, как отковать меч или сделать лук и пользоваться ими в бою. Поразили меня их открытые лица с ясными глазами, никто из ребят не курил и не употреблял спиртного, не говоря уж о наркотиках. (По крайней мере так мне заявил Сергей.) Следующим утром они отправлялись в Новгород на всероссийскую встречу клубов «Витязь», где проводились показные бои между участниками, а также обмен опытом в изготовлении оружия. От общения с этими ребятами у меня потеплело на душе и стало явственно: нет, не погибла Русь, было у нее героическое прошлое и есть прекрасное будущее.
«Дом милосердия» устроили в двухэтажном здании бывшего детского сада, который закрыли за недостатком детей дошкольного возраста в этом районе города. Правда, сейчас район заселяют уроженцы Кавказа и республик Средней Азии, у которых многочисленные семьи и нет проблем с рождаемостью. Их кирпичные дворцы возвышаются над деревянными развалюхами коренного населения.
В ночлежке недавно произведен внутренний ремонт и покрашен фасад. Рассчитан приют на сорок человек, на каждом этаже устроены помещения для кухонь и ванных. Закуплены даже инвалидные коляски для будущих постояльцев. Пока не решены проблемы финансирования, живет здесь только семь мужчин и пять женщин. Способные работать, с утра расходятся на производства, но большинство остается дома и занято устройством прилегающей территории или уборкой помещений.
Павел, сухорукий дежурный по ночлежке, отвел мне комнату-люкс этого заведения, каковой оказался изолятор для вновь прибывших постояльцев, с кафельным полом и белыми, накрахмаленными простынями и наволочками. В ванной была печь для прожарки одежды постояльцев от насекомых, да еще и душ с горячей водой. Это было особенно приятно, поскольку во всей Твери горячая вода на летний сезон была отключена, ее не было даже в номерах люкс центральной гостиницы города.
Я неоднократно посещал единственную в Питере ночлежку на Синопской набережной, устроенную в подлежащем сносу здании. Там не было ни кухонь, ни изолятора, да и горячего душа там нет, и сидельцам выдают бесплатные талоны на помывку в бане. А ведь Петербург претендует на роль культурной столицы России. Известно, что нельзя быть культурным, не заботясь о ближних. А вот захолустная Тверь сподобилась найти ресурсы и обеспечить своих обездоленных жителей достойным жильем. Конечно же, это еще очень далеко от условий ночлежки в Мельбурне, где я прожил две недели. Там была устроена столовая на 50 мест, а также стоит пианино, на котором часто музицировал мой приятель-ирландец. Кормили три раза в день, да еще перед сном выдавались фрукты, и торт к чаю или кофе. Волонтеры ежедневно приходили в столовую, чтобы помочь персоналу. Бесплатно раздавали мыло, шампунь и бритвенные принадлежности. Постельное белье меняли еженедельно. В том же здании устроена была библиотека с читальным залом и несколькими компьютерами с выходом в Интернет. Там же был и спортивный зал с великолепным комплектом тренажеров.
Существенно, что сеть подобных ночлежек организована не только в Австралии, но и во многих других странах мира. Управляет ими и финансирует их католический фонд Озанам, привлекающий также средства местных муниципалитетов. При этих центрах существуют службы психологической и юридической поддержки бездомных, а также отделы их трудовой ориентации.
В этом плане в очень неприглядном свете выглядит роль нашей православной церкви в организации странноприимных домов. Не знаю я о существовании подобных заведений в России, хотя при монастырях иногда существуют комнаты для приезжих. Наши иерархи больше заботятся о собственном благополучии, чем о нуждах собственного народа. Ну, куда еще дальше идти, если священники тем и заняты, что освящают открытие новых бензозаправочных станций, торговых центров и казино, а Патриарх всея Руси Алексий II рекламирует по телевидению продукцию фирмы Сони.
Дежурный по тверской ночлежке рассказал, что всю жизнь прослужил охранником в тюрьмах и лагерях, а когда разбил его инсульт, был вынужден выйти на пенсию. Она у него милицейская, повышенная, но не достаточная для приличного существования. Вот и устроился на работу в ночлежку, где большинство обитателей бывшие заключенные, которых он опять охраняет. Мне по сему поводу вспомнилось высказывание Сергея Довлатова, служившего охранником в лагере, что до недавних пор в России половина мужиков сидела, а половина их охраняла.
Я вышел на улицу покурить и вскоре ко мне присоединился постоялец Леха, руки и грудь у него были в тюремных наколках. Было Лёхе 54 года, из которых отсидел он 25. Поведал он мне вкратце свою историю, перемежая ее крутым матом: «Я человек с маленькой буквы, фамилия у меня Воркунов, отсюда и - Вор, моя кликуха. Последний раз сидел в «семерке», что во Ржеве находится, там у меня много друзей осталось. Я отдыхаю в тюрьме, там жизнь легче, чем на воле. Там все свои, а здесь смотрят на меня как на нелюдя. Взял я на себя дела своих партнеров, они теперь миллионеры, а я в дерьме. Да еще сифилис замучил. Если мне врачи его не вылечат, - подожгу весь город и опять сяду». Неуютно Лёхе жить на свободе, где ежедневно нужно своей головой решать, что и как делать, а в зоне все за него решало начальство, там он был свой, а здесь пария.
Я прошел с Лёхой в комнату с семью постояльцами, устраивавшимися на боковую. Юный наркоман с кроличьими глазами прятал на ночь содержимое своих карманов в наволочку, его соседи делали тоже. Здесь никто никому не верил, правда, и в ночлежках Австралии постояльцы поступали также. Двухэтажные нары были застелены одеялами, отслужившими службу в солдатских казармах. Я рассказал им о ночлежках Америки и Австралии, в которых мне пришлось обитать, о питании четыре раза в день и отдельных комнатах для каждого из обитателей, о компьютерных классах для бездомных и курсах писательского мастерства в ночлежке Сиднея. Но создалось впечатление, что мужики так и не врубились, что я самолично там побывал, либо решили, что несу какую-то феню. Только старик с нижней койки несколько оживился, узнав что я из Питера и спросил: «А ты мне скажи, где сейчас Григорий Васильевич Романов, первый секретарь Ленинградского обкома партии. Я когда-то охранником у него служил. Может, вспомнит и поможет мне, как считаешь?» Я в обалдении посмотрел в его тусклые глаза, - неужто он еще верит, что партия все может?

ЛАГЕРЯ

Рядом с постом ДПС я познакомился с Наташей, студенткой психологического факультета Петербургского университета. Она отстала от друзей и добиралась домой из Крыма автостопом. В Крыму она участвовала в съезде «толкиенистов»,  любителей фантастических книг английского писателя Джона Рональда Руэла Толкина, переводы из которых впервые были напечатаны в России в 1985 году. В «Хоббите» м «Хранителях колец» советский читатель впервые открыл фантастический мир «эльфов», «гоблинов», «хоббитов», «орков» и других героев его книг. Эпос Толкина о жизни народов воображаемого Средиземья, расположенного на какой-то планете, похожей на нашу, можно сравнить с «Эддой», «Калевалй», «Песнью о Нибелунгах» прежних варемен. Это продолжение в будущее кельтских легенд и сказаний, и, вероятно,  крупнейший эпос XX века. Уже после него созданы Голливудские саги о «Звездных войнах», либо магический сериал  о могущественном  мальчике Гарри Поттере.
В своих книгах профессор филологии Оксфордского университета создал новый жанр литературы, создал цивилизацию подобную нашей, где добро борется со злом. Он создал столь стереоскопический, даже четырехмерный мир, что хочется в него войти, чтобы вырваться из нашей отнюдь не романтической окружающей жизни. Так называемое «движение ролевых игр» началось с того, что молодежь хотела окунуться во Вселенную профессора Толкина, чтобы включиться в битву за Кольцо Тайны. Многие были озабочены сохранением баланса добра и зла, им нужно было также сохранить свой романтизм и врожденную театральность. Собираются ребята на эту ежегодную тусовку в заранее оговоренном месте и сняв обычную одежду превращаются в героев книг Толкена: Фродо и Арагорна, Раздола и Лориэна, либо в Гэндальфа и Боромира. Мудрый автор не дают определенный рецепт поведения героев своих книг, и толкиенисты вольны изменять сценарий игры. В книге «Хранители» герой Хэдлер говорит: «Наш нынешний мир суров и опасен, и некоторые свободные земли затемнены, а любовь часто оборачивается печалью, но становится от этого еще прекраснее». Все как в нашей жизни, но в игре все можно изменить в свою пользу. Вот почему так популярны эти игры не только в России, но и на Западе; на их основе были созданы компьютерные игры, где каждый игрок может создать свою Вселенную с планетами, населением и цивилизациями. Сейчас каждый может быть Богом на дисплее компьютера, а ведь братья Стругацкие еще до распространения этих игр написали фантастическую книгу «Как трудно быть Богом».
Наташа отыграла свою божественную игру в Крыму, переоделась в обычную одежду, и я удивился ее бесстрашию в одиночку путешествовать по дорогам России. Она даже отказывалась от помощи милиционеров, голосуя подальше от поста ДПС, но Наташа объяснила, что подчас милиционеры опаснее обыкновенных шоферов грузовиков.
Дорога шла вдоль Волги, и по обочинам выстроились ряды торговцев копченой и вяленой рыбой, вывешенной на вертикальных решетках. Я приценился к стоимости копченого угря и в ужасе отступился – цена была выше, чем в Нью-Йорке. Тем не менее, торговка вручила мне бесплатно вяленую плотвичку в надежде, что благое начало даст соответствующий процесс, чего я ей и пожелал, вот только пива к рыбке не оказалось.
Вверх по течению тянулся караван барж и шныряли прогулочные катера. На берегу устроился старик с удочкой, который посетовал, что за три часа не поймал ни одной рыбки. Что-то существенное можно здесь поймать только сетями, но участки реки поделены между профессионалами, которые отбирают сети и даже топят тех, кто не принадлежит к их мафии.
Я не преминул возможностью искупаться в главной реке России. Расплескал нефтяную пленку на поверхности воды и поднырнул под нее, чтобы оказаться на чистой воде, да не рассчитал и влепился головой в скопление пластмассовых бутылок. Вылез я на берег грязнее, чем был до купания.
Ближе к вечеру, я вознамерился остановиться в придорожном кемпинге, но минимальная расценка за койкоместо оказалась порядка восьми долларов за ночь. Я уже год как не зарабатывал никаких денег, так что пришлось ехать дальше. Подалее я заметил указатель наличия двух пионерских лагерей и повернул на проселочную дорогу. Вскоре я оказался перед аркой, на которой было написано «Пионерлагерь Орленок», а дорогу преграждал шлагбаум, за ним я не  услышал звуков пионерского горна и голосов резвящихся детей.. Сторож объяснил, что пионерлагерь уж семь лет как закрыт, а на его территории находятся пансионат и молодежный лагерь.
На спортивной площадке резвились тинэйджеры, ребята от 13 до 19 лет. На всех были красные майки с логотипом: «Альтернатива Есть!». Вожатыми были у них Света и Юра, которые возглавляли одноименный лагерь, созданный правительством Москвы для помощи бывшим и будущим наркоманам. Финансировал его международный центр помощи несовершеннолетним.
Меня несколько смутил этот лозунг - понятное дело, он означал альтернативу наркомании, но в чем же она состоит? Конечно же, в здоровом образе жизни, пище, питье, спорте и т.д. Ну, а ради чего жить-то?
Пионеры воспитывались и жили ради счастья родины и мирового человечества, а «противоположники» живут ради себя. У них нет каких-то глобальных, захватывающих идей, да и развлечения у них скучные: нет ни торжественных линеек, ни пионерских костров, ни песен, ни галстуков. Правда, ежедневно Света проводила с ними семинары о вреде наркотиков, алкоголя и курева. Эти знания они должны были в дальнейшем передавать своим сверстникам в школах и дворах, а также внедряться в компании наркоманов и разлагать их изнутри. Ну и поколеньеце у нас растет! Что-то иезуитское было в этой программе, слизанной с американского проекта  “Say, no!” (скажи – нет наркотикам), который возглавляет Барбара Буш, мамаша нынешнего президента США.
Начальница лагеря  Света была великолепным образцом  современной бизнес вумен (женщины). Чудесная точеная фигура, которую обтягивают модные джинсы и футболка с логотипом «Альтернатива есть», а на лице дорогая косметика. Она вела курсы визажистов в престижном районе Москвы, училась в аспирантуре психфака университета, а муж был доцентом филфака. У них были хорошие связи с фондами ЮНЕСКО, и ежегодно Света ездила за границу на всевозможные семинары и конференции, получала гранты и премии. Попасть в этот круг международных борцов против чего-то или за что-то очень не просто, связи нужны.
Ребята с энтузиазмом встретили мое предложение прочесть лекцию о моих контактах с молодежью США и Австралии и даже пригласили к ужину. До ужина вожатые проводили идиотские коллективные игры, состоявшие в наливании бутылок водой посредством чайных ложек, либо в прыжках не прямо, а боком. Вот и весь спорт, правда, после ужина они отправились в дискотеку, где втихомолку курили и пили безалкогольное шампанское, подаренное компанией «Газпром».
Света позволила мне воспользоваться ее мобильником, чтобы позвонить в Москву и напроситься на ночевку. Найдя в записной книжке телефон своего компаньона по велосипедной поездке по США, я решил ему позвонить. Он, будучи в Нью-Йорке, неоднократно у меня ночевал, готовясь к нашей поездке на велосипедах во Флориду. У Аркадия была какая-то типично еврейская фамилия, которую он на дух не переносил, да и самих евреев не очень жаловал. Аркадий много путешествовал по северу России, снимая на видеокамеру уходящую культуру поморов. Аркадий увлекся также якутскими обычаями и посвятил им свою поэму, подписавшись псевдонимом - Сарлык, который с тех пор сделал своей фамилией. Это был человек абсолютного здоровья, никогда не пил и не курил, мог подтянуться на турнике пятьдесят раз и пробежать марафонскую дистанцию спиной вперед. В нашей поездке по США он всегда лидировал, а я лишь тащился за ним, задыхаясь своими прокуренными легкими.
И вот звоню ему в Москву, жена его подняла трубку и услышав мою просьбу, сиплым шепотом ответила: «Нет больше Аркадия на этой земле, убили его месяц назад». Это было для меня как обухом по голове, ударом под дых, пощечиной жизни. Неужто спортсмен, поэт и музыкант Аркадий занялся бизнесом? Ведь за это пуще всего и убивают. Ушел из моей жизни еще один близкий человек, яркий, умный, дававший людям радость общения, создававший музыку и гармонию, которой до него на земле не существовало. Ужели он выполнил все предназначенное ему судьбой и ушел в вечность чтобы принять новое воплощение? Только надежда на другую жизнь, на воскресение позволяет смертным существовать на этой земле.
Я пробормотал в трубку свои сожаления по поводу смерти и отключил трубку. Я никогда не видел жены Аркадия и счел неприличным проситься у нее на ночевку, помяну его наедине. Пришлось звонить бывшей подружке, которая попросила перезвонить, пообещав найти ночлег у знакомых, из чего можно было догадаться, что меня в своем доме она видеть не желает. При следующем звонке трубку она не подняла, переключив телефон на автоответчик. Хотелось обматерить ее типичное московское гостеприимство, но сдержался. Ну, что же на зеркало плевать коль рожа крива. Нужно было уразуметь, что любовь наша давно сдохла.
Поспал я великолепно в компании физрука и шофера лагеря, но на физзарядку не пошел, предпочтя купание в озере. Это купание в теплой как парное молоко напомнило счастливые студенческие времена, когда вся жизнь была впереди. Я проходил практику в деревне Кропотово под Москвой, бывшем имении семьи Лермонтова. Вот также была тепла вода в Оке, где мы ранним утром купались с Таней, а потом бежали к дому по росистому лугу и огромное солнце вставало над куполом церкви. Где же эта моя первая любовь, сколько у нее внуков, да и жива ли?! А вспоминает ли она меня также? Отзовись!
Следующей остановкой я избрал Клин, бывший когда-то родовым имением царского дома Романовых. Радищев встретил здесь слепого певца и, движимый чувством сострадания, дал тому в подаяние рубль, но нищий отказался из боязни, что у него его все равно отберут: «Полушку немного прибыли украсть, но за рублем охотно многие протянут руку. Возьми его назад, добрый господин, и ты и я с твоим рублем можем сделать вора… Нет ли старенького у тебя платка? Когда у меня заболит горло, я его повяжу; он мою согреет шею; горло болеть перестанет; я тебя вспоминать буду, если тебе нужно воспоминовение нищего». Радищев снял платок со своей шеи и собственноручно повязал на шею нищего. А по пути назад из Москвы Радищев узнал, что нищего похоронили в его платке. Литературоведы говорят, что этот эпизод с платком дал Пушкину повод для истории с бараньим тулупчиком, который Гринев дарит Пугачеву в «Капитанской дочке».
Что-то такое мощное, железное, бездушное звучит сейчас в названии города Клин. Так оно и оказалось. Подбросивший меня туда шофер возвращался из Питера, куда он возил железные двери производства местных умельцев. После закрытия здесь комбината полимеров и других производств многие мужики переквалифицировались в металлургов и слесарей, обеспечивают бронированными дверями не только местный рынок, но и две столицы. Здесь же находится музей П.И. Чайковского, гения нашей культуры и тайного гомосексуалиста. Во время войны город был разрушен, а 12 декабря 1941 года оказался первым городом, освобожденным Красной армией при контрнаступлении под Москвой.
Вспомнив свой опыт общения с милицией Новгорода, решил я просить местных ментов устроить меня на ночлег. Подъехал к отделению милиции возле вокзала и обнаружил его окруженным мощной железной оградой. Въезд и вход в дежурное отделение был перекрыт шлагбаумом с будкой КПП рядом. Молоденький прапорщик, выслушав мою просьбу встретится с дежурным, заявил, что милиция Клина такими вещами не занимается. Уехал я, не солоно хлебавши. Вышибить бы этот Клин клином.

МОСКВА

«Столица счастья», как называлась Москва в старой советской песне, словно спрут раскинула во всех направлениях присоски 11 шоссейных и 9 железных дорог. Через них она высасывает из России жизненные соки. Все годы советской власти была она на особом режиме прописки и обеспечения продуктами и товарами. Миллионы ограбленных россиян рвались сюда, чтобы купить здесь одежду и продукты, которых не было в провинциях. Она была и остается витриной, в которую поместили почти все содержимое лавки под названием Россия. В ней и сейчас находится 80 процентов денег нашей страны.
По Ленинградскому шоссе, а потом проспекту я протискивался на своем хрупком велосипеде между армадами агрессивных иномарок и не менее опасных отечественных автомобилей, объятых манией взаимного преследования. В этой мешанине транспорта отражалась иерархия и структура нашего российского общества с боссами, шестерками и париями. Ну, а на меня вообще никто внимания не обращал, я был вне конкуренции, добровольно от нее отказавшись.
Москва всегда приводила меня в шоковое состояние, в этом городе чувствуешь себя мелкой козявкой, затерявшейся в клубке троглодитов, ящеров, гадюк, упырей и уродов. Она и создавалось-то московскими князьями, чтобы подавить, проглотить окружающие княжества, лишить их самостоятельности, превратить в покорных данников, рабов своей жестокой воли. Московские князья добились своего, научившись лучше других пресмыкаться перед царями Золотой Орды, предавая и продавая соперников. Существенно, что все они делали с именем Божьим на устах, привлекая на свою сторону продажных иерархов церкви.
Впервые имя Москвы упоминается в 1147 году в письме суздальского князя Юрия Владимировича по прозванию Долгорукий к северскому князю Святославу Ольговичу, приглашая своего союзника на заключение договора. «Приди ко мне, брате, в Москов» – писал князь Святославу, которому устроил роскошное пиршество. По великолепному выражению летописца, получился у них «обед силен». Долгая Рука был также силен в загребании чужих владений, так он поступил и с землями боярина Стефана Ивановича Кучки. По выражению летописца, на берегу Москвы-реки боярину принадлежали «села красные хорошие», да только Долгорукий «оные села возлюбил» и переименовал деревню Кучковку в Москву. В Ипатьевской летописи во второй XII века упоминается еще двойное название города: «Москва, рекше Кучково».
Хотя в рукописи не говорится, что Юрий Долгорукий убил прежнего хозяина будущей Москвы, но на это косвенно указывают происшедшие позднее события. Это было уже во время княжения его сына, Юрия Боголюбского, тот жестоко расправлялся с бывшими союзниками, подозревая их в измене. Его ненавидели и боялись друзья и ближайшие родственники. Согласно рукописи, 28 июня 1175 года в селе Боголюбово собрались братья Кучковичи в доме Петра, «зятя Кучкова», в компании ключника Андрея Амбала, кабардинского происхождения, и еврея, Ефрема Мойзича, и порешили покончить с Андреем. Согласно одной из рукописей, Андрей в это время спал у себя в «ложнице» с «кощеем», так по древнеславянски называли мальчиков (у меня здесь создалось впечатление, что был князь педофилом). Заговорщики ворвались в его спальню и как Андрей ни защищался, Петр Кучкович вначале отрубил ему правую руку, а потом добил. Так зачиналась история Москвы.
Москва долго оставалась захолустной деревней, но в 1322 году ее князь Юрий Данилович получил великое княжение в Новгороде, а в Москву перебрался его младший брат, Иван Данилович. Он был прозван Калитой за привычку носить при себе кошель с мелкими деньгами для раздачи милости. Умный политик, князь сподобился перевести митрополичью кафедру из Владимира в Москву. В 1325 году митрополит Петр вместе с князем Иваном заложил первую каменную церковь в Москве – Успения Богородицы, превратившуюся позднее в Успенский собор. На следующий год митрополит скончался и завещал похоронить себя в этой церкви, сделав наказ Ивану: «Бог благословит тебя, и поставит выше всех других князей; и распространит город этот паче всех других городов; и будет род твой обладать местом сим вовеки; и руки его взыдут на плещи врагов ваших; и будут жить в нем святители; и кости мои здесь положены будут». В благодорность за такое предсказание москвичи сделали Петра святым покровителем города.
Феогност, следующий российский митрополит, уже окончательно поселился а Москве, как и все последующие митрополиты, обратив ее в столицу всей русской церкви. Поэтому даже после перевода столицы в Санкт-Петербург императоры ездили венчаться на престол в Москву.
Вся дальнейшая политика московских князей состояла в распространении их власти над всеми русскими землями, прежде всего над Суздальским, Смоленским, Рязанским и Тверским княжествами, а также над вольным Великим Новгородом, в чем и преуспели. Доставалось и Москве, прежде всего от татарских нашествий, особенно во время царствования Ивана Грозного. В 1571 году орда крымского хана Девлет-Гирея внезапно обрушилась на Московское княжество. Наводчиком татар был разбойник Кудеяр Тишенков, сообщивший хану, об унынии и слабости русского народа от правления безумного Ивана. Память об этом предательстве сохранилась в народе в строках песни: «Жил-был на России разбойник, и звали его Кудеяр».
Иван Васильевич, следуя традиции предыдущих князей, предал столицу на произвол захватчиков и бежал с двором в Серпухов, где  получил от хана следующее письмо: «Жгу и пустошу все за Казань и Астрахань. Будешь помнить. Я богатство сего света применяю к праху, надеюсь на величество божие, на милость для веры Ислама. Пришел я в твою землю с войсками, все поджег, людей побил; пришла весть, что ты в Серпухове, я пошел в Серпухов, а ты из Серпухова убежал; я думал, что ты в своем государстве в Москве, и пошел туда; ты и оттуда убежал. Я в Москве посады сжег и город сжег и опустошил, много людей саблею побил, а других в полон взял, все хотел венца твоего и головы; а ты не пришел и не стал против меня. А еще хвалишься, что ты московский государь! Когда бы у тебя был стыд и способность, ты бы против нас стоял! Так отдай же мне  Казань и Астрахань, а не дашь, так я в государстве твоем дороги видел и узнал. И опять меня в готовности увидишь».
Миновала татарская угроза, причем царь во всем обвинил своего опричника (кагебешника) Мстиславского, что тот был изменником в сношении  с татарами, обвинив заодно и многих бояр в предательстве земли Русской. Последний раз Москву сжег в 1812 году просвещенный Наполеон, но зато Ленин вернул ей столичный статус, когда в марте 1918 года сбежал со своей бандой из Петербурга от войск генерала Юденича.
Прямым продолжателем дела московских князей был Сталин, который вернул растерянные Лениным земли и даже расширил границы за счет территорий Румынии, Польши и Германии. С 1945 по 1991 год Россия была могущественной и обширной империей мира, нам никто не был страшен, даже США, которые мы могли уничтожить одним нажатием кнопки.
Очередной сатана на землю Русскую явился в личине Бориса Ельцина, который ради собственной власти решил развалить СССР. Как и Борис Годунов, он не гнушался никакими средствами, чтобы завладеть властью в России; как его тезка разогнал боярскую Думу, так и Ельцин распустил парламент. И началась на Руси новая Смута.
При Борисе I самозванец возник в Польше, а при Борисе II таковой образовался в Чечне, - генерал Джохар Дудаев, харизматическая личность, объединившая вокруг себя бандитов и головорезов всех наций. Полчища этого самозванца заполнили Москву и ее пределы, их на два порядка больше, чем приходило поляков с самозванцем Отрепьевым. Пришельцев тех удалось прогнать, а это исчадие ада поселилось в каждом соседнем дворе и доме, мы их видим ежедневно и почти уже смирились. Борис Годунов успел помереть до возникновения Смуты, а Ельцин десять лет, как упырь, высасывал из России кровь и соки, множил вокруг себя подобную же нежить.
До прихода к власти Ельцина экономика СССР занимала второе место в мире, а валовой национальный продукт (ВНП) на душу населения составлял треть от американского и немецкого. По данного Всемирного торгового банка на 1997 год Россия занимала 13-е место в мире, а по ВНП на душу населения она скатилась на 95-ое место, т.е. производительность труда среднего русского в 11 раз меньше американца или немца.
За прошедшие десять лет экономика России обрушилась с такой скоростью, каковой еще не знала мировая история. Конечно же, не обошлось это без ведома института Збигнева Бзежинского, Всемирного Еврейского Конгресса, ЦРУ и других врагов России, но главные ее враги сидят в Москве. Ушел сейчас этот упырь из Кремля, но сколько же его выродков продолжает править нашей страной!?
И вот еду я Арбатом по направлению Кремля, по сторонам высятся маленькие небоскребы, помещавшие раньше в себе конторы Совета Экономической Взаимопомощи (СЭВ). Совет этот наши коммунисты, перекрасившиеся в демократов, благополучно развалили, создав ублюдочное Содружество Независимых Государств (СНГ), чиновники которого теперь заполняют эти небоскребы. Поразительно, что число чиновников в Москве после развала СССР и всех его структур не уменьшилось, а увеличилось, Лужков строит небоскребы, но их хронически не хватает. Ведь сюда переехали представительства всех 86 субъектов федерации с губернаторами и челядью.
А вот и Охотный Ряд с Манежной площадью и памятником Георгию Жукову. Место выбрано очень неудачно, на задворках исторического музея и сбоку от стройки новой гостиницы взамен снесенной гостиницы «Москва». Видок у маршала страшноватый: при всех регалиях, в галифе и ботфортах, он напомнил мне Медного всадника на Сенатской площади. Только Петр I воздвигнут на высокоми пьедестал, а этот опричник Сталина скачет почти на уровне мостовой, и того и гляди, обрушит его бронзовый конь свои копыта на черепушки прохожих.
Самому-то маршалу было не привыкать распоряжаться чужими жизнями; он безоговорочно выполнял приказы Сталина, бросая в пекло войны миллионы безответных солдат, чем завоевал любовь диктатора, который считал, что «незаменимых людей нет». В интеллектуальном и моральном отношении Жуков был двойником Сталина: академий не кончал, происходил из рабочих и крестьян, в обращении с подчиненными был прост до грубости и матерщины. Приказ Жукова по Ленинградскому фронту о преследовании родственников военнослужащих, оказавшихся в плену был пострашнее сталинских директив о создании отрядов СМЕРШ (смерть шпионам), в основном занимавшихся расстрелом собственных солдат, отступавших от превосходящих сил противника. Он вводил в бой маршевые подразделения без какой-либо подготовки, приказывал атаковать противника без достаточного артиллерийского обеспечения, а идиотический поступок Александра Матросова, прикрывшего своим телом амбразуру дзота, рекомендовался  красноармейцам как образец для подражания.
Приписываемая Жукову роль гения, фронтового двойника Сталина одно появление которого на фронтах превращало возможные поражения наших войск в победы, не имеет реальной основы. Он не смог предотвратить окружения Ленинграда (брать его штурмом Гитлер не собирался), по вине Жукова наши войска потерпели катастрофу под Вязьмой и Ржевом. Преувеличена нашей пропагандой и его роль в Сталинградской битве, он бездарно действовал при обороне города с севера и после окружения обреченной 6-й армии Паулюса прозевал наступление немцев под Ростовом. Действия Жукова при взятии Берлина, а особенно ввод танков в укрепленный город, предвосхитили своим безумством и кровопролитием штурм его последователями Грозного. После взятия Берлина город был дан на разграбление победителям, не отставал в этом плане и сам командующий. Достойным продолжателем его дела оказался Паша-«Мерседес», бывший министр обороны Грачев, вывезший из Германии парк личных автомобилей и разложившуюся от воровства и грабежа оккупационную армию.
Заправляет украшательством «столицы счастья» грузинский князь Зураб Церетели, и такое наворотил в центре Москвы, что диву даешься, кто же ему все это позволил? Все эти скульптурки в псевдорусском стиле вызывают у меня чувство горечи и раздражения на людей, заправляющих этим городом. Посреди площади устроены какие-то застекленные бункеры с лифтами, на которых опускаешься в преисподнюю, где торгуют чем-то мне непотребным и чрезвычайным дорогим. Видимо архитекторы предполагали создать что-то подобное стеклянной пирамиде во дворе Лувра, да получилось как в гениальном высказывании проштрафившегося премьера Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось – как всегда».
Я последний раз был в Москве лет десять назад, и за эти годы она превратилась в совершенно другой город. Конечно же, не смотря на ухищрения Церетели, Москва похорошела. Центр города содержится в образцовом порядке, исчезли толпы провинциалов, приезжавших в столицу отовариваться, но город заполнился мигрантами из Средней Азии, Китая и Закавказья. Только бывших жителей Афганистана здесь порядка 40 тысяч. Нет очередей не только в магазинах, но и к мавзолею Ленина, а молодежь почти не знает о его страшной роли в истории России. В Александровском саду зеваки наслаждаются сменой караула при могиле «неизвестного» солдата, а мне, всегдашнему цинику, вспомнился по этому поводу анекдот: к этой могиле подходит мужик и произносит: «Привет, наш доблестный герой», а из могилы голос: «Яволь, герр русише мужик, зер гут». 
А вот и Красная площадь, опозоренная лет 15 назад посадкой на ней Матиаса Руста, немецкого летчика-любителя, решившего пролететь от Скандинавии до Москвы без разрешения властей. Тогда-то мы осознали, насколько беспомощна и безалаберна наша страна, если любой сумасшедший может нарушить ее границу, пройти мимо всех радаров и систем раннего оповещения и сесть в центре столицы государства. Взрыв реакторов Чернобыльской ГЭС показал, что жизни наших граждан опасность изнутри грозит больше, чем снаружи.
Стены Кремля были построены зодчими Аристотелем Фиораванти, Пьетро Антонио Соларио, Джонно Антонио и другими мастерами из северной Италии, призванными сюда Софией Палеолог, женой  Ивана III. Стены помнят страшные времена Ивана Грозного, и Лжедмитрия с Мариной Мнишек, коронованной здесь царицей, помнят и казни стрельцов кровожадным Петром, и парады с демонстрациями счастливых советских граждан перед Сталиным в окружении банды сподвижников. Многие из них захоронены рядом с паханом под кремлевской стеной. Сохранился у их подножья мавзолей с трупом Ленина, главного злодея России ХХ века. Удивительно, в списке самых знаменитых людей прошлого века, опубликованном в New York Times, его имени не значится. Вероятно, наши беды и злодеи ничего не значат для издателя этой американской газеты, кажется, его фамилия Сольцберг.
Помню с каким благоговением смотрел я в мавзолее на мумию этого кумира засунутого в стеклянный гроб. Пелена с моих глаз спала только в Питере на втором курсе университета, когда я познакомился с Васей Чернышевым, яростным антикоммунистом
В этом городе я когда-то безумно был влюблен в Таню Сидорову и еженедельно поездом ездил к ней на свидание из Ленинграда. У нее были огромные глаза, великолепная фигура и отменное чувство юмора, а жила она в большой квартире на Малом Арбате возле памятника Гоголю. Там в скверике и целовались мы летними ночами и клялись в вечной любви. Как всякая настоящая любовь, оказалась моя любовь несчастной. Таня вышла замуж за благополучного кандидата наук, занимавшегося космической геологией, а я поставил крест на очередной любви. Старенькая должна быть она теперь, пенсионерка, замороченная безденежьем и болезнями. Даже страшно было бы сейчас ее встретить на московской улице, да и не узнали бы мы друг друга.
По улицам ходили новые поколения влюбленных и равнодушно смотрели на велосипедиста затрапезного вида, крутившего педали драндулета «Аист» уже не отечественного производства. Я их крутил и плакал о прошедшей любви и потерянных за границей годах, которые не дали мне даже мудрости, или спокойствия. Москва не верила моим слезам, она и своим не верила, а я никому не верил.

ПОДМОСКОВЬЕ

Ночевать в Москве было негде, так что я решил искать пристанища в ее окрестностях. Минское шоссе было даже более интенсивно загружено, чем трасса между Петербургом и Москвой. Мне удалось найти параллельную шоссе дорогу, где движение было меньше, чем по автостраде, только укатали меня, Сивку, крутые горки. Спускался-то я с ветерком, а в гору приходилось топать пешком. По сторонам дороги велось гигантское строительство поселков для толстосумов, огороженных заборами с охранниками у входов. Подобные дворцы я видывал в окрестностях Нью-Йорка и Лос-Анджелеса, но не ожидал узреть в нищей России. Вдоль дороги стояли огромные щиты с приглашением купить себе уютное бунгало на берегах Истринского водохранилища или Москвы реки. Эх, не грозит мне пожить в этакой роскоши, да не у всех рыжих одинаковая судьба.
В районе Голицино я обнаружил массу бывших санаториев и домов отдыха. Когда-то принадлежали они государству или предприятиям, простые советские граждане могли купить сюда профсоюзную путевку и оттянуться на месяц. Сейчас сделались они частными, при входе стоят охранники, проникнуть туда возможности не было, так что пришлось жать на педали из последних сил. На 47-ом километре шоссе Москва – Минск на окрестности обрушился ливневый шквал, заставивший меня спрятаться под стрехой придорожного кафе. Рядом с задним входом стоял Мерседес-600 с двумя лицами кавказской национальности внутри, вскоре подошел третий и уселся за баранку. Не успел автомобиль тронуться, как из кафе выбежала дебелая продавщица и ринулась к машине, размахивая банкнотой. Она кричала, что ей подсунули фальшивые 50 долларов, и если ей сейчас же не заменят их на настоящие, или на русские рубли, то она заявит в милицию. Поломавшись, кавказцы вручили ей другую банкноту и рванули по направлению Москвы.
Ливень продолжался и я решил зайти в кафе, чтобы побеседовать с продавщицей. Пухленькая Оленька еще рвала и метала, рассказывая о подонках, которые за обед расплатились фальшивыми долларами, сославшись, что у них нет рублей. Ей уже несколько раз пытались подсунуть поддельную валюту, так что была Оленька настороже. Она даже запомнила номерной знак машины. Я посоветовал ей незамедлительно позвонить в милицию, чтобы эти подонки не надули кого-нибудь еще, хотя и чувствовал всю бессмысленность совета, ведь запросто откупятся они от милиции.
Дождь прекратился, но проходящие машины выхлестывали воду на обочину, так что пришлось ждать пока дорога просохнет. В таких ситуациях я завидовал автомобилистам и сетовал, что всегда в жизни выбираю наихудший вариант. Да, я живу как хочется, а не как нужно, но всегда ли я знаю, что мне хочется? А в результате нет у меня ни дома, ни семьи, ни частной собственности. Вот только тем и отличаюсь от большинства людей, что я бомж, только международного пошиба.
На следующем пункте ДПС милиционеры подсказали, что ближайший молодежный лагерь, где можно попроситься на ночлег, находится в поселке Дороново. Пришлось крутить педали еще 30 километров, а потом искать этот пресловутый лагерь, в окрестностях которого я и встретил стриженных под нулевку мальчишек лет по 12, которые показали, где находится их начальство. Трое брюхатых мужиков лет по 50 сидели на скамеечке перед общежитием и лузгали семечки. Они оказались воспитателями летнего лагеря для трудных подростков. Я им представился и предложил прочесть лекцию о ребятах, с которыми я встретился на предыдущей стоянке, тем более, вожатые того лагеря попросили меня передать красную майку с лозунгом «Альтернатива есть!» ребятам следующего лагеря, в котором остановлюсь. Я вручил ее одному из стоявших рядом мальчишек, но усатый воспитатель приказал ему вернуть майку.
С меня потребовали документы, после чего все тот же усатый заявил: «Да у тебя документы, наверное, фальшивые». Меня взбесило его воинствующее хамство и уж я завелся: «Как вы смеете разговаривать со мной таким тоном, да еще в присутствии детей. Вы, наверное, так с зэками разговаривали». Попал я не в бровь, а в глаз. Усатый признаться, что до выхода на пенсию действительно работал в органах МВД и очень этим гордился, сейчас и кагебешники, всяческие бывшие вертухаи воспряли, ведь Путин теперь наш рулевой.
Стало понятным, что ночевки мне здесь не будет и надо искать что-то спальное в окрестностях. В соседнем санатории свободных мест не оказалось, но администратор позвонила своему знакомому, который сторожил соседний склад и попросила меня устроить. Вскоре явился бравый мужчина лет семидесяти и отвел меня в сторожку, где была свободная комната. Осталось только выбросить оттуда ненужную мебель и подмести пол, на котором я раскатал спальник. Опять у меня была крыша над головой и даже лампа, чтобы заполнить дневник.
Анатолий Александрович был майором авиации запаса, уже двадцать лет как на пенсии. А воевать пошел в пятнадцать лет. Служил в полках бомбардировочной авиации, облетал и объездил весь Советский Союз и даже учил летать вьетнамцев и прочих монголов. Отдал тезка всю свою жизнь и здоровье стране, которая уже перестала существовать. Он не понимает и не принимает весь этот новый мир, в котором ему нет места. Саркастически говорит: «За что боролись, - на то и напоролись. Боролись за счастье народа, только получили его не мы, а прохиндеи из политотделов и комсомольские затычки. Мне приходится ночами сторожем работать, а днями дорожки мостить для нуворишей. Приходится внукам помогать, за образование их платить. Эх, были бы прежние силы, взял бы автомат и разнес к чертям собачьим этих шакалов, что глумятся над народом». Я здравомысляще отмалчивался, советов не давал, ну что же в таком случае делать мне, ведь у меня не было ни его повышенной военной пенсии, ни даже квартиры.

ВЯЗЬМА - СМОЛЕНСК

Утром Анатолий Александрович напоил меня чаем и пожелал доброго пути. А дорога шла по местам боев наших воинов с захватчиками, рвавшимися к Москве. В XV-ом  веке это были литовцы и поляки, в XIX- ом  – французы, а в XX-ом – немцы. Проезжаю Можайск, миную Бородино, Гжатск. По этой дороге в начале войны отступала наша армия, а немецкие самолеты беспрепятственно поливали красноармейцев свинцом. Борис Пастернак писал тогда:
Там в вечерней красе,
Мимо Вязьмы и Гжатска,
Протянулось шоссе
Пятитонкой солдатской…
Вместо русских пятитонок и немецких танков сейчас по этому шоссе идут на Москву перегруженные товарами и продуктами огромные фуры. Снабжение Москвы на 70% обеспечивает импорт с Запад, былые захватчики одержали над Россией бескровную победу.
Вот и старинная Вязьма, основанная в XI веке. Долгое время ею владели литовцы, но Иван III отбил от них этот старинный город. Во времена Ивана Грозного здесь имели усадьбы его сподвижники Василий Шуйский и Борис Годунов, который построил здесь за собственный счет собор. Во времена Смуты Шуйский и Годунов сделались непримиримыми врагами, а город больше года был в руках Самозванца.
В его окрестностях произошла кровопролитная битва между отступающими французскими войсками и корпусом генерала Милорадовича, к которому присоединились казаки атамана Платова. Битва длилась 10 часов и было уничтожено 7 тысяч французов. Я уже упоминал, что Милорадович был убит не французом, а русским, декабристом Каховским. Кстати говоря, Кутузов был против активного преследования французов нашей армией, предпочитая пассивное преследование армии Наполеона, чтобы не жертвовать жизнями русских солдат. Наши же доблестные советские полководцы, даже перейдя границу СССР, на плечах отступающих немцев на перегонки рвались к Берлину, чтобы, не дай бог, американцы с англичанами раньше их не взяли штурмом столицу Рейха. 
Самый страшный удар Вязьме нанесен был вторжением гитлеровских войск, когда была она разрушена на 99%. Константин Симонов, бывший военным корреспондентом, тогда писал: «Вязьма разбита и сожжена так, что ничего не могу понять, с одного конца насквозь видны крайние развалины на другом конце города». В 1943 году он написал берущий за душу стих о фронтовой дружбе и чистоте помыслов защитников нашей Отчизны в ту войну. Приведу лишь несколько строк:
Я помню в Вязьме старый дом.
Одну лишь ночь мы жили в нем.

Мы ели то, что бог послал,
И пили, что шофер достал.

Мы уезжали в бой чуть свет.
Кто был в ту ночь, иных уж нет.

Но знаю я, что в смертный час
За тем столом он вспомнил нас.

В ту ночь, готовясь умирать,
Навек забыли мы, как лгать,

Как изменять, как быть скупым,
Как над добром дрожать своим.

Хлеб пополам, кров пополам –
Так жизнь в ту ночь открылась нам.

Я помню в Вязьме старый дом.
В день мира прах его с трудом

Найдем средь выжженных печей
И обгорелых кирпичей.

Но мы складчину соберем
И вновь построим этот дом…
И вот прошло с тех пор 60 лет, город восстал из пепла, но отнюдь не сияющей птицей Феникс, а кукушкой, не знающей сколько лет она людям накукует. Восстановили все те же деревянные избы, или двух-, трехэтажные бараки с сортирами во дворе, правда, в последние десятилетия перешли на кирпичные, либо блочные многоэтажки невнятной архитектуры, называемые часто «хрущебами». Крыши строений утыканы хлыстами телевизионных антенн, ну а уж совсем «крутые» хозяева обзавелись «тарелочными» антеннами для спутникового телевидения. Смотрят они в этих ящиках латиноамериканскую кинохалтуру, либо столичный телевизионный китч.
Каждый клочок этой русской земли помнит боль того позорного отступления наших войск в первый год войны. В своих воспоминаниях маршал Г.К. Жуков писал: «Благодаря упорству и стойкости, которые проявили наши войска, дравшиеся в районе Вязьмы, мы выиграли драгоценное время для организации обороны на Можайской линии. Почти на две недели они сковали до 28 вражеских дивизий, а за это время, благодаря усилиям Ставки Верховного Главнокомандования, прибыли пополнения войск на Московском направлении». Сколько же лжи и недоговорок в этих воспоминаниях! На самом деле немцы зажали здесь наши войска в клещи и уничтожили их планомерно. Вяземская операция 33-й армии была проиграна по вине Жукова, как и его последующие операции под Ржевом.
В буклете, посвященном 750-летию Вязьмы, я прочел еще одну ложь, посвященную той жестокой поре: «Партизаны отряда «25 лет Октября» ходили в бой с развернутым красным знаменем. И яростными, неудержимыми были эти атаки: фашисты бежали, едва над цепью поднималось алое полотнище». Какими же идиотами должны были быть партизаны, чтобы цепью идти в атаку, да еще с флагом впереди! Ну, а немцы-то еще глупее были, если красного цвета испугались.
А еще в этом буклете рассказывается об учительнице-комсомолке Александре Барановой, которая во время оккупации города немцами еженощно расклеивала на стенах домов листовки с текстами советских песен. Враги выследили патриотку, но и на казнь она шла с советской песней на устах:
По всем океанам развеем
Мы алое знамя труда!
Видимо составители буклета забыли слова песни, либо сама учительница не твердо их помнила, да и какая в этом была разница для не знавших русского языка немцев. Беспардонная ложь сочится в этих историях о жизни советских патриотах в оккупации, либо об отступлении советских в начале войны. В центральном сквере города установлен памятник генерал-лейтенанту М.Г. Ефремову, войска которого были окружены во время неудачной Ржевско – Вяземской операции. Повезло ему, что был убит, а не попал в плен, или остался жив и вышел из окружения. Расстреляли бы его наши доблестные СМЕРШевцы, и никакого тебе памятника. В той страшной мясорубке погибли сотни тысяч солдат, и еще больше было взято в плен. По официальным данным к концу 1941 года 3 миллиона 800 тысяч военнослужащих Красной Армии были в плену. Александр Твардовский был военным корреспондентом газеты «Красная Звезда» в этих краях, так что воочию наблюдал гибель наших солдат. Позже он написал строки:
Я убит подо Ржевом
В безымянном болоте.
В пятой роте,
На левом фланге,
При жестоком налете.

Я не слышал разрыва.
Я не видел той вспышки, -
Точно в пропасть с обрыва –
И ни дна, ни покрышки.
Лежат до сих пор в болотах и лесах Смоленщины не захороненными кости этих солдат. Мы те самые Иваны, не помнящие родства. Хотя и был в советские времена лозунг: «Никто не забыт, ничто не забыто», да только поисками погибших занималось не государство, а пионеры, да пенсионеры. Сейчас места бывших боев прочесывают «черные следопыты», чтобы разрядить неразорвавшиеся бомбы и снаряды. Взрывчатку они продают в Чечню, либо местным бандитам, а цветной металл сдают в утиль.
Вязьма восстановлена в основном деревянными домами, только центр застроен кирпичными зданиями с величественным четырехэтажным кубом мэрии, забитым озабоченными служением народу чиновниками. Это типичный городок российской глубинки, безличный как все остальные и депрессирующий своей запущенностью. Глава администрации Вязьмы, Михаил Владимирович Чекунов, принял меня в кабинете со стандартным для чиновников всего мира Т-образным расположением столов, чтобы посетители сидели по сторонам вертикальной части этой фигуры, а начальник их обозревал с поперечины и давал указания. Наверное, отсюда и произошло чиновничье словечко «столоначальник». Почему-то не оказалось у него за спиной портрета президента, наверное оттого, что сам М.В. Чекунов был разительно похож на В.В. Путина. Я даже что-то вякнул на сей счет, и попросил на память его фотографию, но таковой у него не оказалось, а своей фотографией в компании с Лукашенко, президентом Белоруссии, он не пожертвовал.
Мэр ожидал приезда генерала из расквартированной в окрестностях города парашютной дивизии, так что разговор у нас оказался короткий. Чекунов пришел к власти из милиции, поработав до избрания в мэры несколько лет в налоговом управлении. Планов было у него много, а денег мало; надеялся мэр на польские инвестиции, да и немцы сюда заезжают, присматриваются. Как в древние времена, просим мы варягов: придите к нам и правьте.
В единственной гостинице города «Вязьма» горячего душа не было предусмотрено, а из трех рожков люстры горел только один. Наши провинциальные гостиницы милы своим ненавязчивым сервисом. Я поспешил вырваться из ее промозглых стен и отправился полюбоваться на главную достопримечательность города – церковь Одигитрии, построенную по велению Бориса Годунова. В России сохранилась еще только одна подобная церковь в Угличе, где Годунов покончил с малолетним наследником престола Дмитрием. Особенность ее состоит в том, что три каменных шатра церкви поставлены в один ряд. Построена она была в 1635 году и удивительным образом пережила все войны и нашествия. Стоит она на горе, а церковные шатры белого кирпича сложены в причудливом сочетании мавританского и византийского стилей, с узкими окошечками, башенками и балкончиками. Они возвышаются над массивным коробом красного кирпича и церковь как бы украшена белым парусом, летящим над лесами и долинами этого края. Была церковь когда-то ориентиром Денису Давыдову, партизанские отряды которого делали вылазки на войска Наполеона, да и в последнюю войну служили наблюдательным пунктом для наших и неприятельских войск. Поэтому-то и не была разрушена, а сейчас там открыт женский монастырь.
Я зашел внутрь, шла вечерняя служба с тремя монашенками распевавшими псалом и двумя девочками-прислужницами. Я залюбовался на лицо одной из монашек, обрамленное черным платком и светящееся каким-то внутренним светом. Сколько же ей пришлось пережить горя и несчастий, чтобы отказаться от всего мирского и посвятить себя только Богу! На стенах остались следы фресок с суровыми ликами святых, взиравшими на поруганный храм. Но были установлены леса и рабочие ожидали окончания службы, чтобы возобновить работу по реставрации церкви. Авось, и Россию мы когда-нибудь восстановим.
Вернувшись в гостиницу, я устроился на веранде попить пивца в компании Вити Богданова, редактора газеты «Вяземский вестник». Он тоже мечтал о дальних странах и путешествиях, но газета не отпускала. Я и сам знал, каково приходится, если покидаешь любимых, - они очень скоро становятся нелюбимыми. До поздней ночи из дискотеки в парке неслись песни Майкла Джексона, Мадонны, Джагера и неизменной Аллы Пугачевой, земля бы ей пухом – так уж она мне осточертела.
Я ехал по той самой Смоленской дороге, по которой когда-то двигалась вспять деморализованная Великая армия Наполеона. Бросил он ее, и, спасая собственную шкуру, отдал на растерзание партизанам и нашим войскам. (Эх, зачем мы их победили!? Вот Япония проиграли войну США и только выиграла от поражения. Была бы у нас сейчас французская культура, и язык бы все знали иностранный.) А потом по этой дороге отступали немцы, и пелось: «… и по старой Смоленской дороге провожали незваных гостей. Провожали, огнем угощали…».
Вдоль дороги много памятников неизвестным и известным солдатам. Приостановился я возле одного из них. За железной, давно не крашеной оградкой была установлена железобетонная пирамидка с красной звездой на верху. На ее основании были выбиты имена солдат и офицеров лежащих под землей, но имена уже невозможно разобрать, а железобетонные плиты братской могилы покосились и заросли осотом и пыреем.
Будучи в Австралии и США, я поразился количеству памятников ее жителям, погибшим в двух мировых войнах. Они установлены в каждой деревушке и городишке, не говоря уж о крупных городах, где есть музеи ветеранам, их там больше, чем погибших солдат. У нас же если и есть памятники, то лишь погибшим во время Второй мировой войны, либо же большевикам убитым в Гражданскую войну. Нет ни одного монумента русским солдатам и офицерам погибшим в Первую мировую войну, словно и не отдали они свои жизни, защищая свою родину от Германии и Австрии. Не говоря уж о героях Белой гвардии, из последних сил защищавших Россию от чумы большевизма.
Смоленск более тысячелетия стоит на перекрестке дорог России и Европы. В древней летописи записано: «В верховьях Волги, и в верховьях Двины, и в верховьях Днепра сидя кривичи, их же град – Смоленск». Город был уже многолюден и заселен древнеславянским племенем кривичей, когда варяги Аскольд и Дир спускались по Днепру на помощь Киевскому князю, поэтому и не взяли они его приступом. В 882 году подчинил его себе тот самый «вещий» Олег, который еще ходил «отомстить неразумным хазарам», которые, кстати говоря, изрядно его поколотили и даже продержали в плену. Он и сам-то порушил изрядно сёл, нив и городов, не пожалел и Смоленск. Да что с него взять – нехристем был. С тех пор город был во владении Киевской Руси, а с 1274 года еще был вынужден платить дань Золотой Орде.
Во времена междоусобицы на город положил глаз литовский король Витовт, который после второй осады взял город в 1404 году. В те времена польское и литовское княжества были значительно сильнее и образованнее российских. Мудрость и образование и тогда шли к нам с Запада. Более 100 лет смоляне жили под поляками (эти два княжества так часто объединялись и разъединялись, что трудно понять, где была Литва, а где Польша), и не очень сопротивлялись, поскольку им было дано право свободы торговли и вероисповедания, так что римские католики не заставляли православных переходить в свою веру.
Литовский король взял себе в жены Елену, дочь православных Ивана III и  Софии Палеолог и даже не заставил ее перейти в католическую веру. Таким образом он хотел сдержать своего агрессивного тестя, разорившего свободный Новгород, покорившего Псков и собиравшегося идти на Смоленск. На просьбу о вечном мире Иван Васильевич ответил: «Отчина королевская – земля Польская и Литовская, а Русская земля - наша отчина. Киев, Смоленск и многие другие города – давнее наше достояние, мы их будем добывать».
Только с третьего раза, в 1514 году, и уже в правление Василия Ивановича, московские войска овладели этой крепостью. Он перед этим безжалостно разделался с вольным городом Псковом, а в Смоленске не только не тронул жителей, но даже дал по рублю побежденным ратникам и отпустил их в Литву. Василий одарил знатных смолян мехами, шелками, ковшами и винами, а также оставил им все литовские привилегии, к которым они привыкли за 100 лет.
Прошли 96 лет владычества московских князей Смоленском, но не принесли они городу благоденствия и спокойствия. Этот город был всегда на границе интересов Запада и России. Борис Годунов направил гениального строителя Федора Савельевича Коня на укрепление крепости, который в рекордно короткий срок с 1596 по 1602 возвел шесть с половиной километров крепостной стены, высота которой достигала девятнадцати метров с толщиной пяти-шести метров и тридцати восьмью башнями. Смоленская крепостная стена своей архитектурой очень напоминает красную кремлевскую стену в Москве, построенную столетием ранее Аристотелем Фиораванти. Вероятно, ее строитель хорошо был знаком с искусством итальянских зодчих.
Во времена Смуты, когда Самозванец с Мариной Мнишек был поставлен на московский престол польскими панами, король Сигизмунд III решил сам занять Московский престол. На его пути оказался все тот же Смоленск, который не восхотел сдаться на милость победителя гетмана Жолкевского. Осада длилась 20 месяцев, а когда в конце то концов поляки ворвались в город, часть горожан спрятались в соборе, надеясь на божью защиту. Для католиков эти православные люди были почти нехристи: собор был ими взорван, похоронив в своих руинах более трех тысяч прихожан. Правда, и русские не ждали жалости, но и сами не жалели иноверцев, так посланный Ватиканом к нам на разведку иезуит Антонио Поссевино писал в 1582 году: «С самого раннего возраста московиты впитывают то мнение, что они единственно истинные христиане на земле, остальных же, даже католиков, они считают, нечестивыми, еретиками, или людьми, впавшими в заблуждение». 
Добросовестно работал Федор Конь, до сих пор не разрушились сохранившиеся прясла стен и основания башен. Только на свою же беду построили русские эту крепость: после сдачи цитадели полякам, эти стены пришлось штурмовать в 1632 - 1634 годах тому же боярину Шеину, который сдал крепость в 1611 году. Более 50 лет Смоленск был в руках поляков, его три раза пытались взять воеводы Михаила Федоровича, но только в 1654 году войска Алексея Михайловича Романова после двухмесячной осады вернули город московскому престолу. Сын Алексея Михайловича, Петр I рассматривал Смоленск как западный форпост России в своей войне со шведами. Он укрепил крепостную стену города, свез туда запасы продовольствия и расположил свою ставку. А бедный Карл XII неумолимо двигался  тогда к своей Полтаве.
Только в 1812 город опять оказался во вражеских руках, когда наша армия поспешно отступала под ударами Наполеона. Он осадил город и расстреливал из пушек до тех пор, пока корпус Дохтурова и дивизия Коновицына не покинули крепость. Оставив здесь гарнизон, Наполеон поперся дальше на восток, чтобы разгромить армию Кутузова, но русские умели бегать и догнал он их только под Бородино, изрядно поколотив.
Взяв Москву, он не знал что с ней дальше делать, а все ждал, что Александр I попросит мира, да только не дождался и покатил обратно на Смоленск. Мстительным оказался этот француз: вначале попытался взорвать московский Кремль, а приехав в Смоленск, приказал подложить пороховые ящики под Городскую стену и разрушил ее основательно.
Прошло еще 130 лет, и теперь уж Гитлер возмечтал свершить то что не удалось Наполеону: завоевать Россию, ослабленную большевиками. За прошедшие годы наши генералы мало чему научились, а отступали они от границы еще более поспешно, чем в 1812 году. Вероятно, наши предки переворачивались в гробах от столь позорных поражений нашей армии.
Геббельс писал тогда в своем дневнике: «Смоленск – это взломанная дверь. Германская армия открыла путь в глубь России. Исход войны предрешен». Исход войны был предрешен для самого Геббельса, покончившего с собой вместе с женой, а заодно отравившего своих детей. Только ценой миллионных потерь удалось нам победить в той войне.
А в последние годы Збигнев Бзежинский, непримиримый враг России и бывший Госсекретарь США, муссирует свою идею перенесения центра Восточной Европы в Варшаву. Он считает, что Польша была ограблена Россией, и та должна вернуть Речи Посполитой земли Смоленщины и Западной Белоруссии.
При въезде в Смоленск, на косогоре, установлен танк Т-34 с дулом направленным на запад. В России это самый распространенный тип памятника и у всех танков дула направлены в западном направлении, да и не удивительно, ведь все интервенции на нашу родину происходили оттуда. Интересно, в каком направлении нацелены сейчас стоящие на пьедесталах немецкие и французские танки?
Исторически центр города сложился на холме, окруженном крепостной стеной. Ведет туда очень крутая дорога, велосипедом туда добраться невозможно, так что пришлось взбираться на холм пешочком. Зато можно было спокойно обозревать ту самую крепостную стену, которую так и не разрушили до конца ни французы, ни немцы. Крепко строили наши предки, не то что нынешнее племя.
В мэрии был обеденный перерыв, так что пришлось мне посидеть в скверике возле памятника строителю крепости Федору Коню, который вряд ли смог бы прочесть написанное по-английски название кофе Nescafe. Попил я пивка белорусского разлива, в два раза дешевле местного и убедился, что оно по качеству хуже даже нашей «Балтики». Местная молодежь тусовалась рядом и выглядела почти так же, как и Питерская. Одеты они были в майки с американскими логотипами, попивали ребятки кока-колу из бутылочек и слушали музыку по компактным проигрывателям. Они с интересом расспрашивали меня о поездке по России, а также о молодежи США и Австралии.
Наконец-то чиновники вернулись по рабочим местам, но мэр был в отъезде и мне пришлось общаться с его заместителем. Было этому мужику лет 60, пришел он после обеда с наетой ряшкой и в хорошем поддатии, а при моем появлении принялся интенсивно перекладывать бумажки. За соседним столом сидел помощник этого помощника и увлеченно играл в компьютерные игры. Мне хотелось задержаться в Смоленске на пару дней, чтобы изучить его историю и архитектуру, но нужна была крыша над головой типа ночлежки, как было в Твери. Я рассказал чиновнику, что неоднократно останавливался в ночлежках США и хотел бы сравнить их с ночлежкой Смоленска. Не знаю, какая шлея попала этому бюрократу под хвост, но заорал он: «Россия не Америка и здесь народу не нужны ночлежки. Я побывал несколько лет тому назад в США и понял, что там и сигарету не дадут покурить, а уж чтобы помогли друг другу, так фигушки. А если тебе нравится Америка, туда и поезжай. Не мешай нам работать».
Я стоял словно облитый помоями, так и не понимая, откуда у этого чиновника столько злобы? Ну, не понравился я ему, так Америка причем? Воспитывался и прожил он большую часть жизни при советской власти, был бойцом идеологического фронта, работая в областной газете, и не хотел менять своих коммуняцких убеждений. Слава богу, вымирают эти мамонты и приходят им на смену хотя и не менее циничные, но прагматичные люди и не является для них США жупелом. Хотя…., зря я это говорю и на смену им приходят еще более циничные, беспардонные люди, готовые тем же США продать Россию за понюшку табака.
Уж так меня расстроил этот подонок, что не хотелось смотреть достопримечательности Смоленска, было только желание вырваться из пределов города. В этом городе, как и в большинстве русских городов, не предусмотрены плавные сходы с тротуара на мостовую, так что на перекрестках приходится слезать с велосипеда и перетаскивать его на другую сторону улицы. Наплевать нашим дорожникам и на мамаш с колясками, которым также нелегко перетаскивать коляски через перекрестки.
Километров через пять от города я заметил указатель в направлении лагеря юных туристов. Решил, что там должны обитать родственные души и завернул на огонек. Его хозяйкой оказалась Анна Петровна, миниатюрная женщина лет пятидесяти, излучавшая доброжелательность и гостеприимство, которых я не нашел в мэрии города. Я рассказал ей о своих экспедициях по миру и о своем желании прочесть лекцию детям. Оказалось, что летний лагерь уже закончился, дети разъехались по домам, но было более чем достаточно места для ночевки странствующего велосипедиста. Поскольку при наличии спальника мне не было нужно белья, то я мог устроиться на ночь в любой из десяти пустующих комнат общежития.
Только я успел расположиться в отведенной комнатке, как в нее ворвалась барышня с длинными волосами и ногами, обряженная в джинсы и майку с логотипом Мичиганского университета, и бросилась меня обнимать. Я никогда не против не только обняться с молоденькой девушкой, но отчего же у нее такие страсти? Я пригласил ее пройтись в сельскую лавку за пивом и рассказать о себе, причем, она предпочла говорить со мной по-английски.
Света, оказывается, восемь лет прожила в США, работая и учась в различных университетах страны. Специализировалась на проблемах помощи неимущим, а также в детской психологии. Она вынуждена была вернуться в России, поскольку не смогла оформить разрешение на работу и не смогла фиктивно или по-настоящему выйти замуж. После нескольких лет работы в США она никак не могла привыкнуть к нашему российскому раздолбайству.
В Москве она нашла работу в благотворительной организации мормонов, которые предполагали построить детский интернат в Смоленске. Ее отправили сюда, чтобы контролировать распределение благотворительной помощи среди детей-сирот. А ее разворовывали чиновники всех рангов, так что до детей доходили только отрепья одежды и несъедобные фруктовые консервы.
Работодатели даже не оплатили ей дорожные расходы и проживание в гостиницы, вот и вынуждена он была устроиться в общежитии детского лагеря. Здесь не было ни горячего душа, ни прачечной, ни кухни, не говоря уж о каких-нибудь развлечениях. Не было рядом и сверстников, а городские чиновники ее третировали и считали ее американской шпионкой. Наверное, в этом была доля истины, поскольку американская церковь мормонов развернула по всему миру сеть миссионерских центров, чтобы привлекать в свое лоно неофитов. Истинные мормоны должны ежемесячно отчислять десятую часть своего заработка на нужды своей церкви, так что помощь их была не бескорыстной. Света была уже отравлена американским образом жизни и считала окружающих ее людей недоумками, ублюдками и ворами, возможно и докладывала об этом своему начальству. Ведь американцы дали ей работу и перспективу на будущее, она и жила  во времени между настоящим и будущим, между собакой и волком.

БЕЛОРУССИЯ

С утра зарядил дождь, велосипедом ехать было невозможно, и я вынужден был отправиться к посту ДПС, которому недавно вернули название ГАИ. Остаток пути до Минска я решил проехать на попутке. Тем более, основной маршрут по России был пройден, а поездку по Белоруссии я планировал на следующий год. Возле поста со времен войны сохранился наш железобетонный ДОТ (долговременная огневая точка), который используется сейчас в качестве сортира. Хороша же их память о защитниках отечества, клали на нее милиционеры с прикладом.
Служители порядка интенсивно работали, замеряя габариты и загрузку иностранных фур, а при малейшей перегрузке снимали с шоферов мзду. У них не было приспособлений для замера уровня алкоголя в крови водителей, и определяли они состояние опьянения методом – а ну дыхни, или требовали подозреваемых пройти по прямой линии. Никого они не задерживали, а шоферы исправно платили за свои грехи.
Подобрал меня Леша, который ехал порожняком из Испании. Возил он туда поделочный дуб, из которого испанцы делают мебель и паркет. Леха громко возмущался: «Ну, почему мы сами не можем такое производство у себя наладить? Ведь вырубаем в Белоруссии самые лучшие леса, нашим детям ничего не останется». По поводу президента Лукашенко он выразился: «Согнет нас батька после выборов в бараний рог. Он на все способен, ведь это он сам инсценировал нападение на себя перед предыдущими выборами. Когда он понял, что не быть ему президентом  объединенного государства России и Белоруссии, то перестал и разглагольствовать об этом союзе. За власть он всем глотки перегрызет».
В течение многих столетий Белоруссия была объектом раздора между Польско-Литовским и Московским княжествами, причем, в плане культурном она ориентировалась на Запад. Предметом же раздора ее с католической Варшавой было православие большинства населения, видевшего в русских братьев по духу. Хотя в Белоруссии не существовало крепостного права, как в России, а паны были польского происхождения, крестьяне с подозрением относились к «москалям». После польского восстания 1863 – 1864 годов царское правительство занялось русификацией бывших ранее польскими территорий Белоруссии. К концу XIX века русские составляли 56 процентов духовенства, 46 процентов чиновничества, 19 процентов дворян и 10 процентов купечества, не говоря уж о сотнях тысяч солдат и офицеров бывшей здесь на постое русской армии. Так что для белорусов «москали» ассоциировались с представителями правящей верхушки, государственной машины. Отголоски этого отношения остались до сих пор, особенно в западных районах Белоруссии, где обитают самостийники. В 1918 году они объявили независимость Белорусской народной республики, просуществовавшей всего несколько месяцев. Семьдесят лет жизни в составе СССР уравняли белорусов с «москалями» в плане культуры и мировоззрения, так что нынешнее разделение наших республик выглядит нонсенсом.
Перед границей с Белоруссией мы не поехали на Минск, а повернули на Витебск, делая крюк в 150 километров. Леша объяснил, что по этой трассе при пересечении границы таможенники не взимают с водителей грузовиков 25 долларов пошлины. Пока Леша оформлял документы, я обменял полноценные российские рубли на белорусские «зайчики», дали мне их что-то порядка 50-ти за рубль.
Мы пересекли границу, и я словно вновь оказался в СССР: на полях работали комбайны, крестьяне скирдовали сено и копали картошку. Люди здесь работали, а не бессмысленно сидели вдоль дороги, торгуя незамысловатым товаром с подворья. Вдоль дороги встречались телеги, запряженные крепкими лошадками. Только позже мне разъяснили, что по приказу Лукашенко вдоль главных магистралей Белоруссии созданы «потемкинские деревни» из «процветающих» колхозов с благоденствующими в добротных домах поселянами, а в глубинке все как у нас, да еще и похуже.
 Солдаты и прапорщики из встретившейся по дороги воинской части передвигались на велосипедах марки «Аист» – свои люди. Леша заметил, что бензин в Белоруссии дорогой, и люди стараются обходиться примитивными средствами передвижения, но зато здесь нет безработицы Большинство «бульбачей» поддерживает Лукашенко, бывшего председателя совхоза и партийного активиста. Этот неумный, но хитрый популист и демагог умеет подстроиться под простой народ. Лукашенко так и не освоил белорусский язык, но и большинство жителей этой страны языком этим не владеют. Мой водитель также на нем не говорил, но сообщил, что в западной Белоруссии еще сохранились деревни, где жители на нем балакают. Во мне также течет белорусская кровь, но я никогда на этом языке не говорил, поскольку никогда в этой стране не жил.
На окраине Минска Леша высадил меня и отправился к себе в гараж, а я поехал по проспекту имени поэта Якуба Коласа к центру. Город чист и ухожен, яркие рекламы написаны по-русски, либо по-иностранному, но только не по-белорусски. Центральная «Круглая» площадь города застроена многоэтажками сталинского ампира с лепнинами, сохранились здесь и все памятники советского периода. Белорусы смирненько сидели в парке по скамеечкам и даже не распивали спиртных напитков, поскольку батька Лукашенко запретил. Было впечатление, что «старший брат» не дремлет и везде следит за своими гражданами. Тем не менее, они доходчиво объяснили как проехать до «Мотовело», и уже в сумерках я добрался до завода. Из проходной я позвонил ночному директору завода, который и определил меня на ночевку в общежитие завода.
Вахтерша, узнав что я приехал из России, сочувственно запричитала: «И как же вы там бедолаги, живете. Хозяина у вас настоящего нет, вам бы такого, как наш Лукашенко, он бы порядок вам навел». Она провела меня в комнату с двумя кроватями и цветным телевизором. В блоке из четырех комнат был общий туалет и душ, где даже была горячая вода, а в коридоре стояли деревянные ящики с висячими замками, где обитатели общежития хранили овощи, привезенные из своих деревень.
По телевизору показывали старый советский фильм о счастливой колхозной жизни даже не в Белоруссии, а в бывшей Литве. И не удивительно, ведь здесь сохраняется колхозно-совхозный строй. В вечерних новостях показали президентскую поездку по республике. Жизнь в Белоруссии показана была благостной: Александр Грыгорьевич Лукашенко едет на открытие нового моста в Бресте, потом он отправляется на открытие цеха льняной фабрики и общается с ее работницами, естественно, по-русски. Ведущие телевидения говорили по-белорусски, ну, а герои передач - по-русски. Приближались президентские выборы и Лукашенко, белорус с украинской фамилией, показывал народу свою демократичность. Передовикам производства он раздавал свои президентские премии, словно эти деньги были его личные, тяжким трудом заработанные.
Говорят, что секретная полиция президента установила в госучреждениях потайные микрофоны и отслеживает всех недовольных его правлением. Явные оппозиционеры бесследно исчезают, а официальные претенденты на президентское кресло выглядят испуганными марионетками, которыми манипулирует Лукашенко. Баллотирующийся в президенты от конгресса профсоюзов Олесь Гончарик не может сносно изложить в телеинтервью свою предвыборную платформу и даже по сравнению с Лукашенко кажется дебилом.
Утром я отправился на встречу с директором по маркетингу и реализацией заводской продукции. Через проходную выхлестывал поток рабочих ночной смены, в основном женщин. Директором тоже оказалась обаятельная женщина лет пятидесяти, светловолосая и голубоглазая. Ирина Станиславовна радостно удивилась, что я сподобился на их белорусском велосипеде проехать более тысячи километров. Она распорядилась поместить велосипед в заводской музей, а меня напоить и накормить в заводской столовой.
Во всех кабинетах заводского начальства висел все тот же портрет Лукашенко с дьявольской улыбкой, а мои собеседники избегали разговоров о политике. Это напоминало мне сталинские времена, когда о вожде можно было говорить, как о покойнике, - либо хорошо, либо ничего.
Привечать меня было поручено Александру, мужчине под 45, который успел заслужить пенсию на милицейском поприще, а теперь осваивал маркетинг. В отдельном зале столовой нам накрыли стол с яствами: салатом и осетриной на закуску, солеными грибочками и сервелатом, супом с брокколи и кровавыми бифштексами. И кофе был настоящий, а не растворимый. Можно и водки было выпить, но я временно воздержался.
Саша посетовал, что из-за нестабильности поставки комплектующих деталей качество велосипедов не всегда соответствует международным стандартам. Камеры и покрышки приходится импортировать из Вьетнама или Кореи, а прокат из Китая. Экспортируются велосипеды в те же страны или в страны Африки. Из многих велосипедных заводов бывшего СССР остался только «Мотовело», но его мощностей не хватает, чтобы удовлетворить потребности стран СНГ. Завод работает с перенапряжением, в три смены, что сказывается на качестве велосипедов. Ну, в этом я успел убедиться на собственной шкуре
Саша даже знал белорусский язык, и в мой журнал записал: «Шаноуны спадар Анатолiй! Ад счирага сэрца вiтаем Вас на нашым проздравстве. Жадаем Вам бальшых й вялiкiх поспехау, асабейшага щасчя». Не мелодичен белорусский язык, грубый и бедный, для русского уха, не удивительно, что и большинство белорусов предпочитают пользоваться русским.
Я даже сподобился получить краткую аудиенцию у директора завода, моего тезки Анатолия Язвинского и не преминул спросить о возможности оплаты моих расходов на обкатку велосипеда. Сославшись на трудности с выплатой рабочим зарплаты, директор разрешил главному бухгалтеру оплатить только стоимость железнодорожного билета до Петербурга, а еще подарил пепельницу с логотипом своего завода. Зато пожелание у него было доброе: «Уважаемый Анатолий! Так держать! Велосипед – это Ваше и наше здоровье. С уважением, Генеральный дир-р «Мотовело». Правда, сам-то директор приехал на работу не на велосипеде, а на Мерседесе последнего выпуска.
Он позвонил в редакцию главной газеты республики - «Советская Белоруссия» и попросил журналистов осветить мою эпохальную поездку на их белорусском супервелосипеде. Через час приехал парень лет тридцати пяти в модной куртке и джинсах, но почему-то он не привез с собой фотографа. Журналист объяснил, что практически все обо мне знает и даже у него есть мои фотографии. Я прямо-таки ошалел, но ларчик просто открылся: Андрей по Интернету нашел все статьи обо мне, опубликованные в нашей и зарубежной прессе, так что интервью не заняло много времени. Ну, так что получается: каждый из нас сейчас на крючке и «большой брат» может в любую секунду может нас вычислить. Я высказал журналисту все претензии по поводу качества продукции завода, но не уверен, что в газете появилось что-то чернящее продукцию этой страны побеждающего социализма.
Не знаю, поместят ли мой велосипед в музей велосипедного завода, но выданных мне бухгалтерией белорусских «зайчиков» хватило только на оплату купейного билета. Сев вагон, я еще раз убедился, что я здесь самый старый. С каждым годом все меньше  остается людей старше меня, а молодежь подпирает и даже дедом обзывает. А поезд Львов - Петербург вез группу лесорубов отправлявшихся в Карелию на заработки. Перепившийся и слюнявый Никола пристал ко мне в тамбуре вагона и на смеси хохлацкого и русского языков рассказывал, как москали вырубили леса в Карпатах. А сейчас он ехал мстить москалям, вырубая их леса, которые в конечном счете превращались в стройматериалы европейских и американских домов. В конечном счете, Мыкола перепился до состояния риз, свалился с полки и облевался.
В Молодечно к нашему вагону подошел молодой узбек в сопровождении носильщика с тележкой, заполненной мешками, которые, как он уверял, содержали сухофрукты. Вначале проводница разоралась, что не посадит его без багажной квитанции. Но узбек заверил, что все проблемы с контролерами он берет на себя, но нужно все эти мешки рассовать в потайные места, подальше от белорусских таможенников. Уединившись с проводницей в купе, он видимо отслюнил достаточную взятку, чтобы она позволила поместить часть мешков в служебном купе, а три мешка спрятать в контейнере под полом коридора в районе второго купе. Уж сколько лет езжу поездами, а даже не знал о существовании этих ёмкостей. А узбек-то знал, он открыл потайной люк и засунул туда свой товар.
Подумалось, ну зачем ему засовывать туда какой-нибудь кишмиш с курагой, ведь таможенный сбор обошелся бы ему дешевле подкупа проводницы. Еще более я удивился, когда на границе белорусские погранцы (поганцы) подошли к его купе и, как я услышал, сняли с него свою мзду. Значит, заведомо знали, что за товар вез этот гонец из Средней Азии, уж наверное не сухофрукты были здесь главным товаром, а гашиш, либо героин, - отрава десятков тысяч наших русских людей.
Я так и остался до конца поездки пассивным наблюдателем этого преступления, будучи и сам в некотором смысле преступником. Да я и не был стопроцентно уверен, что все было так, как мне виделось. Он благополучно миновал российскую границу, а в Питере я уже его не видел. Вероятно, узбек предусмотрительно сгрузился где-то на подъезде к городу. Очередная порция яда растворилась на просторах России.
На станции Дно я вышел на перрон покурить трубочку и вспомнить кошмарную историю связанную с этим городком. В феврале 1917 года в Петрограде произошла революция, провозгласившая конец Российской Империи. Узнав о перевороте, царь Николай II поспешил в столицу, но думцы-революционеры постарались загнать его поезд на это Дно, откуда ему невозможно было выбраться из-за отсутствия паровозов. К тому же пути были перегорожены товарняками и военными эшелонами. Узнав о его местонахождении, сюда выехали лидеры фракций Думы, кадет Милюков и монархист Шульгин. Они привезли с собой текст отречения императора от престола. Вот на этой станции со столь символическим названием и произошел трагический акт прекращения самодержавия, здесь загнанный в угол император подписал документ о своем отречении от престола.
Возле вокзала несколько пацанов попивали пивко и лузгали семечки. Я спросил, знают ли они, что здесь Николай II отрекся от престола. На что один из парнишек спросили, - а что такое престол? На здании вокзала построенного в стиле Сталинского ампира висела мемориальная доска со следующим текстом: «Здесь 14 августа 1941 года погиб лейтенант Пашков А.Г». Всего-то один? Ведь немцы тогда уничтожали наших солдат и офицеров сотнями тысяч!
А вот мемориальной доски об отречении на этой станции последнего императора местные власти не повесили.

ВЫБОРЫ

Оклемавшись после поездки на велосипеде, я решил съездить в Калининград, чтобы навестить моих старушек, - матушку с тетушкой. Всю мою сознательную жизнь я знал, что 79-й поезд отправляется туда с Варшавского вокзала Теперь он курсирует в Калининград с Витебского вокзала, что и удобнее, поскольку рядом остановка метро, только теперь поезд идет через Белоруссию, чтобы избежать гигантских поборов за проезд по территории Литвы и Латвии. С этими бывшими товарищами убедились мы еще раз, что у России в Европе нет друзей, а есть только взаимные интересы.
Цены на билеты достигли сейчас таких высот, что люди ездят поездами только по крайней необходимости. Наш купейный вагон был заполнен наполовину, в основном, командированными и морячками дальнего плавания. Моим соседом оказался демобилизованный солдатик, который не смог достать билет в общий вагон, и был вынужден продавать свои подарочные часы, чтобы оплатить купейный вагон. Касса вокзала отказала выписать ему бесплатный билет, на который он имел права, будучи демобилизованным, т. к. армия задолжала железнодорожному ведомству огромные деньги  и оно  отказывается бесплатно перевозить военнослужащих.
Стоя в тамбуре купейного вагона и посасывая трубку, познакомился я с мужичком небольшого росточка, одетым в столь любимый русскими спортивный костюм, пошитый в Китае. После перекура он пригласил меня в свое купе, где познакомил с тремя попутчиками, оказавшимися сотрудниками не иначе как ФСБ. Вид у них был таинственный, и ехали они из Питера в Калининград по какому-то важному заданию. Я выпил с ними за знакомство и рассказал о своем путешествии по Австралии.
После второй или третьей рюмки наша компания потеплела, и я был несколько удивлен, когда старший из них спросил у меня посмотреть паспорт. Ничтоже сумняшеся, протянул я ему свою краснокожую паспортину и был удивлен, когда после тщательного ее изучения, собутыльник заявил, что она фальшивая, и он должен меня сдать линейному отделу милиции. Ошарашенный такой беспардонной подлянкой, я заявил, что даже если бы паспорт был фальшивым, не дело собутыльников выяснять это, ведь собрались мы водку пить, а не выяснять, кто из нас шпион. Резон этот не сработал и эти придурки приказали мне сидеть смирно в купе и ждать прихода милицейского патруля.
Обида и бессильная злость обрушились на меня - эти кагэбэшные сексоты не изменились с советских времен и в каждом человеке видят преступника. Они еще и некомпетентны, т. к.  мой паспорт не был фальшивым, поскольку мне его выдали всего месяц назад в русском консульстве, в Нью-Йорке. Единственно, что мне оставалось, это попросить их принести из моего купе рюкзак, в кармане которого был мой американский паспорт. Проверив его, они почему-то решили, что он настоящий и поскольку на нем также были мои данные, то пришлось им признать, что и русский паспорт не фальшивый. Вырвался я из их теплой компании, чтобы никогда больше их не видеть. Большим удовлетворением было видеть, как позднее двоих из них отвалтузили в тамбуре пьяные морячки, - поделом им.
В соседнем купе ехала семья строителей из Казахстана, которых достал  местный национализм, начальниками там назначаются казахи, а русских потихонечку вытесняют не только с работы, но также из страны. Большинство граждан Казахстана были русскими, но по дурости и подлости Ельцина наши русские земли Павлодарского края и Кузбасса были отданы казахам, которые никогда не имели к ним отношения.
Подобное произошло раньше в Южной Африке: белые хозяева той страны отдали свои земли негритянским племенам, которые пришли на заработки в благоденствовавшую республику. Сейчас белые жители той страны бегут в Австралию и США, а в ЮАР правит негритянское правительство, коррумпированное и невежественное, экономика  разваливается. А в Казахстане уже разворовали провода высоковольтных линий и страна погрузилась во тьму.
Ехали строители в Калининград, основанный как Кенигсберг в 1255 году немецким рыцарским орденом, город полтысячи лет торговавший с членами свободного ганзейского союза, а также со Псковом и Новгородом. Эта столица Восточной Пруссии была местом коронования королей Пруссии. Здесь в 1544 году принц Альбрехт основал университет, через 100 лет в нем обучалось более 2 тысяч студентов и преподавали звезды мировой науки. Его профессор Эммануил Кант впервые разделил области знания и веры и отверг доказательства бытия Божия, создав  здесь свою теорию имманентной реальности, которая послужила основой теории диалектического материализма. Замечательно сказал этот немец: «Идеи Бога, свободы, бессмертия, недоказуемые теоретически, являются, однако, постулатами «практического разума», необходимой предпосылкой нравственности».
В 1757 город был взят русскими войсками, но вернулся во владение прусских королей в 1762 году. Его ни за что ни про что передал пруссакам придурочный царь Петр III. Город и окружающая область  был отрезан в 1945 году от Германии, отдан России и переименован из Кенигсберга в Калининград, в честь козлобородого Всесоюзного Старосты.  Мишка Калинин был председателем Президиума Верховного Совета СССР с 1938 по 1946 год;  вонючим сталинским приспешником, автоматически подписывавшим списки на расстрелы невинных людей и не имевшим никакого отношения к этому граду. Сталин забрал эту землю под фальшивом предлогом, что она когда-то принадлежала славянам, предкам нынешних русских.
Я помню, как в 1946 мы с мамой приехали году из разрушенной войной  Белоруссии в надежде найти здесь жилье и работу. Кенигсберг был разрушен на 90%, бомбили его и наши, и американцы, по улицам ходили голодные и холодные немцы, которых не принимали на работу и продовольственный паек им тоже был не положен. Как раньше в блокадном Ленинграде, в Кенигсберге местное население мерло от голода, наблюдались даже случаи людоедства, дети попрошайничали у русских солдат, а те обращались с мирным населением отнюдь не лучше, чем  немцы с нашим населением во время оккупации. Солдаты насиловали женщин, грабили бюргеров, бауэров, прочих фрицев и отсылали трофеи домой посылками, офицеры же слали награбленное вагонами. Ходила тогда легенда, что какой-то старшина сделался миллионером, привезя из Германии на родину чемодан швейных иголок, которые в СССР не производили.
В 1947 году немцев отсюда выселили в Западную Германию в добровольно-принудительном порядке. Приехавшие вместо них поселенцы из разоренных районов Белоруссии и России в отместку за оккупацию своих земель разрушали немецкие кладбища и памятники. В Калининграде они почему-то оставили нетронутым памятник Ф. Шиллеру, возможно оттого, что он был похож на К. Маркса. А вместо памятников прусским королям новые хозяева поставили в Калининграде монументы Ленину, Сталину и Калинину. Только не увековечена здесь память армии генерала Самсонова, окруженной в этих краях немцами осенью 1914 года. В отличие от командующего 2-ой Ударной армии коммуниста Власова, Самсонов предпочел застрелиться, нежели сдаться в плен врагу.
Строители ехали в город Эммануила Канта, о котором никогда не слыхивали, но были они квалифицированными плиточниками и надеялись устроиться на работу по постройке коттеджей для новых русских.
В 1789 году наш историк и писатель, тогда еще двадцатитрехлетний Николай Михайлович Карамзин приехал в Кенигсберг и не преминул навестить этого философа. В своих «Письмах русского путешественника» он описывает эту встречу: «Вчерась же после обеда был я у славного Канта, глубокомысленного, тонкого метафизика… Я не имел к нему писем, но смелость города берет, - и мне отворились двери в кабинет его. Меня встретил маленький, худенький старичок, отменно белый и нежный. Первые слова мои были: “Я русский дворянин, люблю великих мужей и желаю изъявить мое почтение Канту”. Гордость нашей культуры, Карамзин с пиететом описывает дальнейший разговор с этим предтечей марксизма-ленинизма: «Деятельность есть наше определение. Человек не может быть никогда совершенно доволен обладаемым и всегда стремится к приобретению. Смерть застает нас на пути к чему-нибудь, что мы еще хотим. Дай человеку все, чего желает, но он в ту же минуту почувствует, что все не есть все. Не видя цели и конца стремления нашего в здешней жизни, полагаемся мы на будущую, где узлу надобно развязаться…. Я утешаюсь тем, что мне уже шестьдесят лет и что скоро придет конец жизни моей, ибо надеюсь вступить в другую, лучшую».
Прочтя эти мысли Канта в мои шестьдесят с лишним лет, я восхитился оптимизмом знаменитого старца, успевшего создать основы современной философии. А готов ли я для этого будущего? Да ни фига, я-то и жизнью настоящей еще не жил, были у меня по сравнению с Кантом всего полторы мысли, да и то кривые. Мой одноклассник, профессор Калининградского университета Казимир Лавринович, успел написать книгу о другом великом сыне этого города, астрономе Фридрихе Бесселе, он также собрал огромный материал об истории Кенигсберга и написал книгу об этом городе королей. Большую часть жизни Казимир преподавал в здешнем университете, писал статьи по астрономии, растил дочек и дождался рождения внука. Видимо, он выполнил все положенное ему в этой жизни, вот и помер недавно от рака крови. А я еще ничего не успел, ну хотя-бы книгу эту нужно дописать.
Мне кажется, что большинство  измученных экономическим беспределом и политическим проституированием жителей области готово и само отдаться немцам. Для них хорошим примером является бывшая ГДР, которую благополучно схавала капиталистическая ФРГ, и все довольны! Немцы потихонечку осваивают эту бывшую Восточную Пруссию, перекупая акции развалившихся советских предприятий и поставляя гуманитарную помощь нищим старожилам. В будущем мои соседи по вагону, - плиточники из  Павлодара, будут строить дома для жителей Германии.
Мама с тетушкой жили в поселке Знаменск, который при немцах назывался Велау и был когда-то местом ежегодной конной ярмарки. При Советах там работали бумажная и мукомольная фабрики, маргариновый и толевый завод, а также лесопилка. Где-то в 50-ые годы в его окрестностях нашли нефть, так что народу было что делать. Со времен развала СССР, все посыпалось в тартарары: фабрики и заводы лишились заказов и сырья, а Литва с Латвией подняли тарифы на перевозку товаров по единственной железнодорожной нитке, соединяющей Калининградскую область с остальной Россией.
Я помню, как в том же 79-м поезде латышская и литовская полиция охотились за нашими солдатами и офицерами, ехавшими по делам службы в  Калининград на поезде, являвшемся частью Росси. Нас били мордой об стол, а кремлевские подонки делали вид, что ничего особенного не происходит.
Как и везде в России, в Знаменске бывшие директора и парторги сделались политиками и заняли теплые места в бюрократии, а безработные мужики гонят самогонку и продают ее друг другу. Собирают не только бутылки, но и металл, причем, в Знаменске бомжи недавно сняли пять километров медного провода, обесточив освещение поселка. А еще разбирают они старые немецкие здания и сдают приемщикам кирпичи по девять копеек за штуку. Вот так и живет народ русский в завоеванной Пруссии.
В последние годы, благодаря внедрению германского капитала, потихонечку восстанавливается промышленность. Директорами ставятся немцы, приехавшие сюда из Казахстана. Бывшая Знаменская фабрика теперь называется: «Велау  папир», по немецкому название города. Маргариновый завод под руководством господина Бадера экспортирует свою продукцию в Литву и Германию. За годы простоя предприятия лишились квалифицированных работников и вынуждены принимать на работу иммигрантов из стран ближнего зарубежья.
Бабушки мои одряхлели, ведь обеим за 80, пенсии получают минимальные, по 660 рублей, но умудряются на них выживать и даже предложили мне помочь деньгами, вот так всю жизнь они готовы помочь последним. Мама всю жизнь жалуется на здоровье, но не зря говорят, что скрипучее дерево долго живет, и пережила она большинство сверстников, дожив до 84 лет в голоде и холоде. Я уехал из дому по окончании школы, в 16 лет, и с тех пор бываю дома только наездами. Она помогла мне вырастить сына, который забыл пригласить ее на собственную свадьбу.
В детстве тетя Надя с дядей Иваном, будучи бездетными, помогали маме воспитывать меня, ведь работала она либо проводницей, либо уборщицей, а отец алиментов ей не платил. Гнусняк был мой папаня, считал, что не его я сын, и господь рано прибрал его с этой грешной земли, подкосила его типичная русская болезнь - цирроз печени, вызванный неумеренным употреблением спиртного.  Прожил он большую часть жизни в белорусском городе Молодечно, работая инженером почтамта, на должности не очень номенклатурной, поэтому похоронный кортеж по дороге на кладбище проехал только половину круга вокруг центральной площади города, и не положен ему был духовой оркестр. После поминок его жена предложила мне в качестве наследства шляпу папани, но не по размеру пришелся мне этот щедрый подарок.
Мой отец для того, чтобы получить высшее образование, отказался от родителей, признанных кулаками из-за того, что было у них несколько гектаров земли, на которых они устраивали яблоневые и вишневые сады. Их отправили в Сибирь, а папаня-предатель благополучно закончил институт и стал членом партии. Его сверстники поступали также, предавая родителей и друзей, чтобы выжить, Россия оказалась страной приспособленцев и сексотов, наилучшие люди были вырезаны, а генофонд оскудел, голубой крови не осталось.
Когда-то Монтескье говорил, что каждый народ имеет то правительство, которого он достоин, ну а мы сейчас добавляем: а правительство имеет его. Русским суждено много поколений платить за проститутство отцов и дедов во время правления коммунистов, да и раньше не были мы богоносцами и легко превращались из Павлов в Савлов, из гонимых в гонителей.
Иногда полезно почитать мемуары людей, не любивших России. Наиболее интересен памфлет французского маркиза Астольфа де Кюстина, посетившего нашу страну в 1839 году. Вот что он писал о нас: «Русские - хорошие солдаты, но плохие моряки; в общем, они скорее склонны к покорности, нежели к проявлению своей воли. Их уму не хватает импульса, как их духу свободы. Вечные дети, они могут на миг стать победителями в сфере грубой силы, но никогда не будут победителями в области мысли. А народ, не могущий ничему научить те народы, которые он собирается покорить, не долго останется сильнейшим». Правда, здесь же француз себе противоречит: «В России климат уничтожает физически слабых, нравственно - слабых морально. Выживают только звери по природе и натуры сильные как в добре, так и во зле. Россия - страна необузданных страстей и рабских характеров, бунтарей и автоматов, заговорщиков и бездумных механизмов. Здесь нет промежуточных степеней между тираном и рабом, между безумцем и животным... Их быстрый и пренебрежительный взгляд равнодушно скользит по всему, что столетиями создавал человеческий гений. Они считают себя выше всего на свете, потому что все презирают. Их похвалы звучат как оскорбления. Они хвалят с завистью, они падают ниц, но всегда с неохотой перед тем, кто, по их мнению, является идолом моды».
От себя хочу добавить, что нам свойственно создавать себе кумиров в сфере литературы и искусства, а потом превращаться в их рабов. Когда отмечалось двухсотлетие со дня рождения Пушкина, земля русская гудела от славословия его, а вот что писал о нашем кумире злословный Кюстин: «Восхваляют его стиль... Однако эта заслуга не столь для писателя, родившегося среди некультурного народа, но в эпоху утонченной цивилизации. Ибо он может заимствовать чувства и мысли соседних народов и все-таки казаться оригинальным своим соотечественникам. Для того чтобы составить эпоху в жизни невежественного народа, окруженного народами посвященными, ему достаточно переводить, не тратя умственных усилий. Подражатель прослывет созидателем. Смерть (его) вызвала большое волнение. Вся Россия облачилась в траур. Пушкин, творец дивных од, гордость страны, воскресивший славянскую поэзию, первый русский поэт, чье имя завоевало даже внимание Европы, короче, слава настоящего и надежда будущего - все погибло! Идол разбит под сенью собственного храма, герой в расцвете сил погиб от руки француза. Какая ненависть поднялась, какие страсти разгорелись!» В этом плане я также считаю, что рукой Дантеса Франция рассчиталась с Россией за поражение Наполеона.
Впрочем, наш великий писатель и народный страдатель Федор Достоевский, в своем романе Братья Карамазовы словами героя Смердякова, высказал сожаление о поражении французов в той войне: «Русских должно высечь... В 1812 году произошло нападение Наполеона на Россию, и было бы лучше, если бы французы нас завоевали. Умная нация покорила бы дураков и аннексировала ее. Сейчас были бы у нас другие порядки... В плане устройства дебоша наши нации близки. И те и другие безобразники одинаковы, разница лишь в том, что их подонок носит кожаные сапоги, а наш провонял в нищете, и не видит в том ничего зазорного».
Русские не могут следовать заповеди Моисея: «Не сотвори себе кумира». С тех пор мы стали рабами гения Пушкина, а в последние десятилетия, избавившись от Ленина, были отравлены шумной полифонией Королевы пошлости Аллы Пугачевой с ее малолетним мужем Филиппом Киркоровым. Мне уж дурно становится от их ежедневного и ежечасного дребезжания. 
Теперь вот выбирают новую Думу граждане Знаменска, и расстроенными группками тянутся люди к избирательному участку, устроенному в школе. А там продают немецкие яблоки и колбасу, американские «ножки Буша»  и польскую водку, ведь теперь мы экспортируем только нефть, да лес. А при Петре Россия экспортировала меха, икру, хлеб, кожу, поташ, пеньку, рогожу, щетину, деготь и смолу,  даже железо с демидовских заводов.
Конечно же, по европейским стандартам Россия в те временам была также страной второго сорта. Ведь армия и флот мы строили с инструкторами и по образцам немецким, голландским и английским. Мы долго учились воевать, но больше не умением и техникой, а кровью солдатушек. Поскольку стреляли мы плохо, не удивительна крылатая фраза генералиссимуса Суворова: «Пуля - дура,  штык – молодец». Оттого и во время Великой Отечественной войны на каждого немецкого солдата пришлось пять погибших русских воинов, так что победа оказалась Пирровой.
Современная Россия приняла систему правления государством, которая похожа на американскую, но их демократии более двухсот лет, а у нашей дерьмократии и червонца не наберется. У меня и в США не было большого респекта к политикам, и на выборы я ни разу не ходил, а здесь решил-таки за кого-нибудь проголосовать, ведь кроме американского, у меня есть еще и русский паспорт. Просмотрев список кандидатов в Думу, а также их фотографии, уразумел я, что нет там ни одного достойного человека - все бывшие коммуняки, либо современные мафиози, а чаще и те, и другие в одном обличии.
Большинство жителей поселка по привычке голосовало за коммунистов, да и я бы за них теперь проголосовал, по крайней мере, они не скрывают своих взглядов. Но попытка поднять свой гражданский голос оказалась безуспешной, т. к. прописан я был в генеральном консульстве России, в Нью-Йорке, и, оказывается, должен был взять оттуда открепительный талон. Вот так и закончилась моя первая и, видимо, последняя попытка проголосовать в новой России против народного избранника генерала Егорова. Да и к лучшему - все они одной миррой мазаны. Ведь уровень жизни в Калининградской области в 1,4 раза ниже среднероссийского. Большинство населения прозябает, другие же занимаются контрабандой и проституцией.

ПРОЩАНИЕ

В день моего приезда мама была счастлива, что наконец-то ей переложили печку и она может теперь спать в комнате, а не на кухне. Да не долго она радовалась – уже на следующий день она слегла в постель с жестокой пневмонией, наглотавшись испарениями от просыхающей печки. Да и сам я едва там не оказался: все эти треволнения разболтали мои и так уж не столь железные нервы, заныло, закололо сердце, подскочило давление, и я с трудом дотащился до поликлиники. Впервые пришлось мне глотать нитроглицерин, пить еще какие-то таблетки, ощущать, что и сам я приближаюсь к тому самому пределу. Довольно внятно прозвучал звонок с того света. Взмолился я: «Мамочка родненькая, не помирай, пожалуйста, чем дольше ты живешь, тем дольше и я проживу!»
Два раза пришлось мне вызывать скорую помощь, а потом с трудом уговорил главного врача уложить ее в больницу. Как правило, пенсионеров не принимали в стационар – не хватало места даже еще трудоспособным  жителям поселка. Мама почти не приходила в сознание, ей делали уколы антибиотиков, давали таблетки от кашля и анальгин. Я давал деньги санитаркам, чтобы они получше за ней ухаживали, но у них не хватало времени на всех больных и мне самому приходилось подставлять ей утку и кормить из ложечки.
Приходя в сознание, она просила у меня прощения за причиняемые мне неудобства, а я вспоминал, как в детстве она носила меня в эту же больницу, днями и ночами ухаживала за мной. Практически, у мамы не было личной жизни и она посвятила себя моему воспитанию, отдавая мне последний кусок хлеба и ложку супа. Она же вместе с тетей Надей воспитывала моего сына, а теперь лежала беспомощной, только тяжело стонала и просила меня достать такую таблетку, чтобы прекратить мучения и умереть побыстрее. Она уже заранее приготовила узелок с бельем и одеждой, в котором ее положить в гроб и даже вложила в узелок список:
1.   Платок большой, покрыть сверху.
2.   Платок цветной на голову.
3.   Поминальник.
4.   Рубашка новая.
5.   10 метров марли.
6.   Один литр спирта для поминок.
Она и на том свете будет думать и заботится о нас. Рядом с ней лежали еще три пожилых женщины, которых никто не навещал. Мужья давно померли, а дети разъехались, поселок вымирает. Как мне сказали в поссовете, в прошлом году умерло здесь 56 человек, а родилось всего 11, да и те в большинстве своем не останутся здесь жить. Соседка из дома напротив недавно продала своих двоих детей на усыновление в США. Полагающиеся за это 20 тысяч долларов получили посредники, а она по-прежнему собирает с мужем металлолом, чтобы купить бутылку самогонки.
К местной самогонщице Клаве клиенты тащатся с 8 часов утра до полуночи и покупают пол-литра за 15 рублей. Встретил я одну из них окапывающей сетку забора местного нового русского, который обещал ей за три часа работы заплатить 10 рублей (десять центов за час работы). Света и сама когда-то продавала самогонку, а потом спилась и превратилась из продавца этого зелья в покупательницу. Дочь ее переехала в Калининград, где промышляет проституцией и обвиняет мать во всех своих грехах, кричит ей: «Старая стерва, глаза бы мои тебя не видели. Ты и опустила меня на это дно».
На днях перепившиеся дурной самогонкой бомжи собрались в кочегарке и в завязавшейся драке убили одного из собутыльников. В панике сожгли они этого парнишку в топке, наверное вспомнив при этом песню: «Бьется в тесной печурке Лазо». Его соседи по дому счастливы, что избавились от Гришки-металлиста, воровавшего все, что плохо лежало, а особенно цветные металлы. Про таких говорят: «Умер Максим – ну и хрен с ним, положили его в гроб – ну и мать его …б». Правда, от Гришки даже кучки пепла не осталось, и его мать попросила кочегара бросить в гроб лопату шлака.
Никогда не ходившая в церковь мама попросила после смерти отпеть ее по церковному обряду.  Я зашел в перестроенную из кинотеатра часовню, где служил закончивший Смоленскую семинарию отец Олег. Ему лет 30, стройный и энергичный, готовый служить приходу ежедневно. Однако посещают церковь не более двадцати пожилых женщин, а остальные жители поселка проходят равнодушно мимо и даже не перекрещивают лоб. На стройке часовни работают солдатики из соседнего строительного батальона, выглядящие тонкошеими подростками и экипированные в разномастные бушлаты и ботинки. Они просят у прохожих мелочь на сигареты и пиво, больше сидят на перекурах в помещении часовни, не обращая внимания на попреки батюшки о богохульстве. Отец Олег уж не надеется на какое-то духовное перерождение нынешнего поколения, уповая только на подрастающих детей и подростков, заходящих в часовню ради любопытства.
А маме не становится лучше, но ее все равно выписывают из стационара, ссылаясь на то что состояние здоровья соответствует ее 84-летнему возрасту. Ее принимает на свою квартиру тетя Надя, которая почти ничего не видит и сама-то на ладан дышит. В молодости ее немцы погрузили в теплушку и отвезли в Гамбург, где она работала на фабрике, а потом устроилась служанкой на ферме у бауэра, где впервые за многие годы откормилась свежим молоком и овощами и встретила свою любовь, молодого польского военнопленного Тадеуша. До сих пор эта жизнь на чужбине вспоминается ею как наилучшая страница биографии. К сожалению, у нее не осталось никаких документов о жизни в Германии, так что не положена ей и денежная компенсация, выплачиваемая сейчас правительством ФРГ жертвам оккупации.
Жизнь медленно испаряется из сухонького тела мамы. Есть она уже не может, а только пьет чай и немножко молока, зубные протезы уже не держатся и перекочевали изо рта в стакан, остался лишь один зубок в нижней челюсти, виски ввалились, а нос обострился. Она старается стонать как можно тише, чтобы не беспокоить нас, а мы топим печку и включаем электрический обогреватель, чтобы согреть ее иссушенное болезнью тельце.
Узнав о предсмертном ее состоянии, потянулись к маме не только подруги, но и ее неприятельницы, которые годами травили и издевались над ней. Они приносят мед и фрукты, колбасу и сыр, но ей уже ничего не нужно. Самогонщица Лида, которая несколько лет назад едва не убила маму из-за спорной яблони во дворе их дома, теперь усаживается у изголовья и причитает: «Оленька, прости меня, дуру, за все плохое, что я тебе сделала. Пьяная была я, неразумная, дьявол меня попутал». Но мама ее не слышит, она уже в коматозном состоянии.
Отошла она под утро, неслышно, и словно подгадала так, чтобы принести оставшимся в живых как можно меньше неудобств. Случилось это в четверг, так что не было проблем заказать гроб и место на кладбище для нее и тети Нади. Ее сиделка, Нина с мужем Славой, которые регулярно навещали маму и которых мама очень любила, взяли на себе все хлопоты по устройству похорон. Я был им чрезвычайно признателен, особенно после того, как они согласились присматривать и за тетей Надей. Взамен они потребовали переписать на них квартиру мамы. Я дал согласие, так как не мог жить в Знаменске, а состояние тетушки требовало регулярного за ней ухода, ей тоже не долго осталось жить.
На следующий день приехал из Риги мой брат, а из Питера прилетел сын. Усохшее тельце мамы обмыли соседние старушки, подрабатывавшие на этом не самом престижном и денежном бизнесе. Они похвалили маму за предусмотрительность в устройстве собственного погребения, только вот отпеть ее не удалось – отец Олег уехал по делам в епархию. Мама не была особенно религиозной, крестика не носила и церковь ни разу не навещала, надеюсь, бог ее простит.
Вложили в ее скрещенные ладони серебряный крестик, как ключик в тот наш православный рай. Открытый кузов грузовика принял гробик, а мы с братом сели рядом и отправились на кладбище на берегу реки с немецким названием Прегель. Немногочисленные провожающие дошли только до главной улицы и на кладбище не отправились, так что остались только родные, да Нина со Славой.
С высоты кузова машины везшей гроб с мамой я видел этот поселок, где прошло мое детство и школьные годы, этот микромир, в котором прошла вся жизнь мамы. Она даже в Москве никогда не была, не говоря уж о каких-нибудь заграницах. Как-то она захотела переехать ко мне в Нью-Йорк, но я воспротивился, зная как плохо приходится там старикам, не знающим английского языка и лишенным общения с себе подобными. Она и сама осознала, что не может бросить тетю Надю, да еще был тогда у нее огород, сад и несколько курочек. Последние годы она уже не могла даже сажать картошку, или собирать черную смородину с нескольких кустов на огороде. Самогонщица Лида отбила у нее почки и травмировала голову, так что мама с трудом спускалась в сарай за дровами. Удивительно, как она могла существовать на пенсию в 660 рублей, да еще умудрялась откладывать что-то на сберкнижку. За всю свою многотрудную жизнь она скопила около девяти тысяч рублей, равносильных сейчас 300 долларов, - двухнедельной пенсии нищего американца. У тети Нади денег на сберкнижке было еще меньше.
Наконец-то приехали на кладбище, где нанятые бомжи заканчивали копать могилу, благо, земля еще не успела промерзнуть. Тот, который был поменьше и тощее, еле держался на ногах и пару раз едва не свалился вниз, так что мне пришлось самому взять лопату и подчистить могилу. Гроб открыли, чтобы мы еще раз попрощались. Я обнял ее маленькую головку, поцеловал в лоб и сквозь слезы попросил прощения за то, что бросил ее более сорока лет назад и редко навещал. Я так и не смог создать собственную семью, и последние четверть века жил практически один. Мама была единственным на земле человеком, который думал и заботился обо мне всю жизнь. Тетя Надя упала на колени и причитала: «Сестричка моя единственная, Олечка моя любименькая, зачем ты раньше меня умерла!? Вот и деточки твои приехали тебя навестить. Лежи спокойно, я скоро к тебе присоединюсь, не долго тебе лежать одной!».
Гроб опустили на веревках и закопали легкой песчаной землей, покрыли лапником, установили деревянный крест и прислонили к нему траурные венки. Лежи, мамочка, отмучалась ты на этой земле. Не знаю я в какой земле, или на каком континенте успокоюсь и я.

РИГА

Я решил возвращаться в Петербург через Ригу, - оставаться одному быть невыносимо, а компания брата как-то скрашивала черноту жизни. С трудом осознавалось, что нет уже мамочки, которая корила меня за неустроенность моей жизни, за пьянство и курение, за то, что не завел я себе нормальной жены и детей. Ведь с сыном вижусь я только на свадьбах или на похоронах, у него своя жизнь.
Теперь уже нет железнодорожного сообщения между Калининградом и Ригой, а курсирует раз в сутки автобус, да и то не всегда заполненный. Шоферы автобуса, принадлежащего рижскому автопарку, одеты в элегантную униформу, а наши калининградские водители облачены, кто во что горазд.. Да и автобусы у латышей не старенькие Икарусы, но железяки европейского происхождения, хотя и не первой свежести.
Проезжаем по Калининградской области, где ничего не осталось от той советской колхозно-совхозной системы, которая худо-бедно, но работала. Поля зарастают сурепкой, колючкой и кустарником, и даже аисты, покинувшие эти места еще при немцах,  вернулись на прежние стрехи, или построили новые. Другие птицы также вернулись на поля и в леса, воздух и вода очистились, а населения поубавилось. Изолированная со всех сторон странами Прибалтики и Польшей, Калининградская область медленно умирает, превращается в прежний придаток Германии. Возможно есть резон превратить ее в Европейский природный заповедник, типа американского Йеллоустоунского национального парка?
Латвия удивила меня ухоженностью полей и домов, дорогами в прекрасном состоянии, а также прилично одетыми людьми, которые выглядели настоящим европейцами. Эта страна вошла в Европу значительно раньше России, да и вряд ли мы когда-нибудь станем настоящими европейцами.
В 1201 году епископ Альберт фон-Альбертен, принадлежавший ордену меченосцев, основал свою резиденцию на берегу Даугавы и распорядился строить церкви и соборы вокруг. В 1282 году город вступил в Ганзейский союз и торговал не только с Европой, но и с Новгородом. Некоторое время был город под эгидой польских королей, потом почти на столетие попал под власть шведов. Проезжая с Великим посольством через Ригу, Петр I попросил шведского коменданта показать крепость, но подозрительный комендант не без оснований заподозрил Петра в шпионских намерениях и отказал ему. Злопамятный царь отомстил жителям Риги и после победы под Полтавой отправил маршала Шереметева на приступ Риги. После продолжительной бомбардировки русские войска в 1710 году взяли город, но война со шведами продолжались еще десять лет, пока не подписали в 1721 году Ништадтский мир, по которому Лифляндия и Курляндия отошли к России. Петр оставил Риге все прежние привилегии и город стал крупнейшим российским торговым портом на Балтийском море.
Центр города застроен церквями и соборами, основанными в 13 и 14 веках, а руководителями строительства были, в основном, немцы и голландцы. Поэтому Старый город сохранил характер средневекового немецкого города с узкими улочками и зданиями романско-готического стиля. Доминирующее место здесь занимает Домский собор (Домскирхе), где я впервые в жизни услышал звучание органа и влюбился в эту музыку навсегда. Орган этот был привезен из Пруссии в 1854 году и Домский собор оказался единственным в СССР местом, где можно было послушать классическую органную музыку. Сейчас в России органной музыки практически негде услышать, разве только в католических костелах.
Узкие улочки города носят название цехов, проживавших на них: ремесленников: Калею (Кузнечная), Муциниене (Бончарная), Аудею (Ткацкая). А вот и улица Яуниела, самая киношная в бывшем Союзе, здесь снимались такие фильмы, как «Убийство на улице Данте», по ней ходил народный кумир 1970-х годов, советский разведчик Штирлиц, когда здесь снимался фильм «Семнадцать мгновений весны».
Даугаву пересекали современные мосты, а старый город Риги сверкал свежей краской восстановленных домов и храмов. На его улочках была масса маленьких магазинчиков, бутиков, с изобилием модных товаров, а также кафе и ресторанов. Готическая архитектура города гармонична моему мировоззрению и строю души, поэтому стало мне здесь уютно и хорошо.
В последние годы неуютно мне ходить по проспектам и улицам Петербурга, уставленным бездушными дворцами и домами, построенными второстепенными иностранными архитекторами. Наш город регулярно затопляется водами Невы и продувается ветрами с Финского залива, «Маркизовой лужи», названной так после маркиза де Траверсе. Этот морской министр России не без оснований предпочитал держать эскадру в заливе, опасаясь, что в открытом море ветхие корабли затонут.
Во время русско-японской войны 1905 года практически все корабли Балтийского флота были уничтожены японцами при переходе эскадры адмирала Рождественского в Порт-Артур. Во время Февральской революции этот флот прославился уничтожением матросами своих офицеров, а после Гражданской войны эти «герои» флота в свою очередь были расстреляны большевиками во время Кронштадтского восстания. В 1941 году множества кораблей флота было уничтожено немцами во время его перехода из Таллинна в Ленинград. Оставшиеся корабли были на приколе все время блокады, использовались только их палубные батареи.
А Рига живет размеренной жизнью закоулка Европы, по улицам бродят праздные скандинавы и германцы, много здесь и потомков латышских эмигрантов из США и Австралии, приехавших сюда отсуживать собственность родителей. Мой брат с женой тридцать лет прожили в деревянном доме, купленном родителями жены после войны у латышей. За а эти годы брат так и не сподобился выучить местный язык, поскольку общался только с русскими обитателями города, которых здесь обитало больше, чем коренного населения. Жена же его родилась здесь и прекрасно изъясняется по-латышски.
После получения Латвией независимости объявились родственники прежних хозяев дома и предъявили права на эту развалюху, близкую к центру города. Не было в ней ни горячей воды, ни теплого сортира, но зато было при доме восемь соток земли, на которых можно построить новый дом. Естественно, власти города были на стороне латышей и присудили дом родственникам бывших хозяев, переселив моего брата на окраину города, за реку Двина, называемую здесь Даугавой.
В городе за последние десять лет освободилось много жилплощади, поскольку латышское правительство приложило максимум усилий, чтобы выпихнуть россиян за пределы своего государства. Закрыли крупнейшие предприятия Латвии с преимущественно русскоязычной рабочей силой, чтобы лишить людей работы и принудить переехать в Россию. Создали экзаменационные комиссии латышского языка, целью которых было создать препоны для получения русскими гражданства. Не прошедшие языковый тест жители Латвии стали второсортными не гражданами, которым выдали особого типа документы временных жителей республики, не имеющих права на работу.
Многие русскоязычные жители были вынуждены уехать из Латвии, оставив квартиры государству, население Риги и окрестностей за десять лет независимости сократилось на десять процентов. Недавно ребята из национал-большевитской партии Эдика Лимонова забрались на шпиль Домского собора и вывесили российский флаг в знак протеста против дискриминации русских в Латвии. Их, естественно, повязали и засудили на несколько лет тюрьмы. Латыши до сих пор преследуют бойцов ОМОНа, которые более десяти лет защищали правительственные здания Латвии от разбушевавшейся толпы.
Рядом с остановкой троллейбуса, возле Каменного моста, на обширной Ратушной площади раскорячилось мрачное здание музея оккупации Латвии, перед которым блещет бронзой памятник латышским стрелкам. Большинство его экспозиции посвящено оккупации страны Советами: с 1940 по 1941, а потом с 1945 по 1991 год. Немцы не успели за четыре года оккупации натворить столько, сколько мы за почти полстолетия. Здесь масса фотографий и даже есть модель лагерного барака с нарами в натуральную величину, парашей и печкой сварганенной из железной бочки. В таких бараках жили латыши, высланные в Сибирь после возвращения в Латвию советской власти.  Я много читал об архипелаге ГУЛАГ, но только здесь воочию увидел, как там жили зэка, кстати, в большинстве своем русские.
Да, много зла натворила советская власть латышскому народу, но ведь не зря перед музеем стоит памятник стрелкам, верной гвардии Ленина, Троцкого и Дзержинского. Эти заплечных дел мастера руками латышей расправлялись с нашим народом, насаждая в России советскую власть. Первым главой Латвийской социалистической республики, просуществовавшей четыре месяца, был Петрас Стучка, который до августа 1918 года был народным комиссаром юстиции РСФСР. Это он объединил своих соотечественников в карательные отряды латышских стрелков. Как и имя поляка Ф. Дзержинского, имена латышских палачей нашего народа: Петерса, Эйхе, Линде, Фабрициуса и др. ассоциируются с кровавым террором в России, развязанным Лениным и его подручными. Сюда приезжал в январе 1919 Яков Свердлов, чтобы поддержать местных большевиков, Владимир Маяковский славил здесь в стихах латышского чекиста Теодора Нетте, парохода и человека.
А главной проституткой латышского народа был Вилис Лацис, писавший лживые книги о счастливой жизни своего народа: «Бескрылые птицы», «Буря», «К новому берегу». В них описано социалистическое строительство в Латвии под руководством большевиков и его, Лациса, лидерством; ведь с 1940 по 1959 он возглавлял правительство Латвии. Все народы бывшей российской империи виноваты в том большевитском безумии, которому они следовали и уничтожали себе подобных. Я уходил из этого музея с чувством вины и горечи за русских и латышей, забывших о собственных грехах.
Моих родственников поселили в четырехэтажном кирпичном доме, где все жители также были русскими. Маленькая улочка Ernestine Iela застроена в основном двухэтажными деревянными домами с печным отоплением. Таблички с русскими названиями улиц сорваны и заменены латышскими. Названия магазинов и ресторанов также были латышские, а встречавшиеся школьники не понимали моего русского языка. У них теперь в школе иностранными языками являются немецкий и английский, а русский язык изучается только в специальных школах.
Родственники мои уже несколько лет как вышли на пенсию. Зина продолжает работать продавцом в магазине, а Володя устроился сторожем в русскую фирму, куда стараются не брать на работу латышей, боясь что те сообщат властям о незнании ее работниками латышского языка. Постарели Зина с Володей за эти годы изрядно, да и я не помолодел, но к своей физиономии привыкаешь, а вот на близких тебе людей смотреть больно и страшно.
Зина уже носит парик, потеряв волосы на работе с химикатами, а Володю несколько лет назад разбил инсульт и теперь он подволакивает при ходьбе левую ногу. Его так испугал этот звонок с того света, что бросил братец пить и курит всего пачку сигарет в неделю. Володя всегда был рачительным хозяином, но с возрастом его экономность превратилась в манию. Он расстраивался и ругался, когда Зина выкидывала уже раз использованные мешочки для заварки чая, которые он использует для заварки по три раза. Маленькие стаканчики со сливками для кофе, после опорожнения он ополаскивает еще пару раз, чтобы и капельки продукта не пропало.
В квартире установлены счетчики холодной и горячей воды, а также газа. На день он устанавливает под капающим краном ведро, воду из которого использует для слива унитаза. Оказывается, счетчик не реагирует на медленно текущую воду. Горячий душ он старается принимать не дома, а на работе,  будучи же ответственным по дому за подачу отопления, он снижает датчик термостата до минимума, так что жители дома жалуются на холод в квартирах. На работу в десяти километрах от дома он ездит на велосипеде, экономя таким образом еще и на транспорте.
Их сын уже пять лет как живет в Вашингтоне и не хочет возвращаться ни в Россию, ни в Латвию, поскольку эти страны не дают ему гражданства, а США готовы это сделать после его женитьбы на американке. Игорь специалист по искусственному интеллекту и защитил диссертацию в американском университете. Так две страны потеряли высококвалифицированного специалиста, а США получили еще один мозг, не затратив и десятой доли расходов на его обучение.
Он иногда посещает родителей, привозя им поношенное американское тряпье, так называемый секонд хенд, который теперь продается здесь на каждом углу. Старики приняли это барахло с горькой благодарностью и повесили в шкаф. Игорь - уже отрезанный ломоть, и его дети уже будут гражданами Америки. Жизнь близится к концу, и Зина боится умереть раньше Володи, который не умеет ни готовить себе пищу, ни даже постирать. Но судя по его здоровью, помрет он раньше жены, как и большинство русских мужиков помирает от курения и неумеренного употребления спиртного.
Я уезжал от них, зная, что увижу я их только после смерти тети Нади, если увижу вообще. Ведь грядущим летом я собираюсь вернуться в Австралию и продолжить путешествие вокруг континента на верблюдах. Там и надеюсь успокоиться навечно.

ГРАНИЦА

Володьке уже трудно провожать меня на вокзал, да и устали мы оба от встреч и проводов. Я совсем недавно отправлялся с железнодорожного вокзала в Минске, только что построенного белорусским диктатором Лукашенко. Оба вокзала построены из стекла из бетона, наполнены западными товарами и предотъездной суетой, только рижский представляет собой ворота в Европу, а его белорусский партнер является тупиком России.
Рижский вокзал был изукрашен рождественскими елками, в витринах магазинов горели гирлянды, торговали свечами, игрушками, роскошными коробками конфет местного производства, а также почти всех стран Европы и США. При входе в вокзал солдаты Армии Спасения, обряженные Дед-морозами, размахивали колокольчиками, призывая прохожих жертвовать на нужды сирых и бездомных. Те же отогревались внутри и собирали на очередную бутылку пива или спиртяшки.
Мужик лет сорока, в шапке-ушанке и рваном тулупе, подкрался ко мне сбоку с предложением: «Отец, оставь мне свою бутылку из-под пива. Да ты не спеши, я рядом похожу, только другим не отдавай». Меня коробит, когда называют меня отцом, слава богу, еще не дедом. Ясно, не первой я молодости, но не уж-то так это заметно!? Сдерживая горечь, я огрызнулся: «Отвали, сынок, не мешай мне пиво пить, держись подальше, а то вот этой бутылкой по лбу и получишь». Я уж понял, что от него просто не отвязаться, и прикончил бутылку, оставив бомжу пару глотков.
Поезд Рига – Петербург состоял всего из пяти вагонов, да и те были заполнены на половину, но все было чисто, а в сортирах была даже туалетная бумага. Поезд еще не отправился, а пассажиры уже принялись решать кроссворды. Ни в одной стороне мира не видел я столько кроссвордных интеллектуалов, как в странах бывшего СССР, а еще ругаем Советскую власть – ведь вот научила она кроссворды решать и не только на бумаге.
На боковом сидении пристроилась белокурая девушка лет 19 и тихонько плакала, утирая слезы красным платочком с оборками. Я спросил у нее, в чем дело и узнал, что едет она на похороны отца, который был на пятнадцать лет моложе меня. Я и сам ехал с похорон матери, но уже оплакал свое и попытался ее утешить, сказав, что если существует загробная жизнь, то она когда-нибудь встретится с усопшим. А вообще-то, этот год оказался самым убойным, - покосила смертишка вокруг меня столько родных и знакомых, что почти никого не осталось. Не знаю, где сложу и я свою буйную головушку.
При подъезде к границе Латвии и России я обнаружил в нагрудном кармане только русский паспорт, американский же куда-то запропастился. Из американских документов у меня остались только нью-йоркские автомобильные права. Лихорадочно перерыв рюкзак и одежду, я понял, что ждут меня на границе большие проблемы. Единственная надежда, что при въезде в Латвию пограничники отметили меня по американскому паспорту и это должно быть зафиксировано на компьютере. Латышей хлебом не корми, а только дай возможность выпихнуть русского из своей страны, ну а для въезда в Россию паспорт у меня есть. Авось, кривая вывезет.
В поселке Карсава в вагон ворвалась орава таможенников и пограничников. Я не собирался скрываться и сразу же заявил, что мой паспорт либо потерян, либо оставлен в Риге у брата. Весть эта почти обрадовала этих латышских стрелков – не зря, значит, государственные харчи переводят. Не слушая моих объяснений об американском гражданстве и наличии нью-йоркских прав, они приказали мне срочно собирать манатки. Я попрощался с печальной девушкой и отдался в руки латышских русофобов, правда, судя по табличкам на их униформе, половина их была русских кровей. Мне казалось, что русские особенно радовались моему аресту, который был квалифицирован как задержание. Два пограничника отвели меня в здание вокзала и поместили в квадратную комнату с двумя окнами, забранными решетками в елочку, окрашенными свинцовыми белилами.
Щелкнул замок и я погрузился в горечь одиночества и осознания собственного идиотизма. Комната была оклеена веселенькими обоями с листьями тростника, с потолка светила стосвечовая лампочка в ржавом абажуре. Вдоль стен стояли два топчана покрытых дерматином цвета крови Марии Стюарт смешанной с голубой кровью Марии Антуаннеты. А еще был складной стол с двумя стульями хлипкой трубчатой арматуры. Правда, и дверь была такой же прочности, - ее можно было вышибить плечом, не разбегаясь.
Вскоре явился дежурный начальник этого КПП, хлипкий латышок с несуществующим подбородком, прыщавой физиономией с глумливой ухмылкой. Звали его Нормандс, прямо-таки викинговое имя, а пришел он объявить, что задержан я за попытку нелегально проникнуть в пограничную зону и пересечь границу, о чем он и составил протокол и предложил его подписать. Я категорически отмел это обвинение и отказался подписываться, а также потребовал возможности связаться с американским посольством в Латвии.
Ярость прямо-таки клокотала во мне, хотя и смиренная осознанием, что сам - дурак. Звонить в посольство было еще рано, но мне дали возможность позвонить в Ригу. Брат почти сразу же нашел мой паспорт в своем бумажнике, в который он его положил, когда мы вместе пересекали границу литовско-латышскую границу, но переслать он его мог только через сутки, следующим поездом на Петербург. Отвратительно было, что все это время я должен был находиться практически под арестом, но по крайней мере появилась надежда выбраться из гостеприимных объятий этих стрелков.
Через несколько часов прибыл поезд Петербург – Рига, а вскоре латыши привели мне сокамерника; вид у него был такой же обалделый, как, наверное, был недавно у меня. Уже освоившись, я укорил пограничников, что вместо барышни подкинули они в партнеры мужика, а я гомосексуально не ориентирован. Шутка явно не достигла адресата, а новый нарушитель минут пятнадцать ходил по комнате пока не успокоился для того, чтобы рассказать свою историю.
Олег был по дороге в Ригу, чтобы оттуда лететь на Филиппины, где должен был возглавить команду рефрижераторного судна, перевозящего бананы в Японию. Рижская фрахтовочная фирма прислала ему факсом приглашение, не подтвержденное нотариально. Раньше это проходило, но бдительный Нормандс усмотрел здесь нарушение пограничных правил и ущучил капитана дальнего плавания. У Олега не было проблем созвониться с Ригой, и он посредством мобильника связался с президентом компании, отчитавши того за раздолбайство. Олегу было обещано в течение нескольких часов переслать необходимый документ, после чего он становился свободным человеком, а  пока мы оставались задержанными американцем и русским, не имея права отправиться даже в сортир без полицейского сопровождения.
С появлением соседа жизнь забурлила в нашей камере. У Олега оказался с собой нотбук самого последнего выпуска, со связью с Интернетом через спутник, так что нам и телефон нам не был нужен. Вскоре мы знали все мировые новости, а я смог заодно переслать друзьям в Петербург и США электронное письмо о своем местонахождении. Уже через несколько часов я получил несколько писем от друзей, беспокоившихся о моем самочувствии и предлагавших свою помощь. У Олега было с собой несколько компактных дисков с современными фильмами и советской классикой, так что мы с удовольствием посмотрели по компьютеру старинную кинокомедмию «Кубанские казаки».
По ходу дела Олег рассказал, как в последнее десятилетие разворовали весь рыболовный и торговый флот России. Сейчас только на Балтийском море осталось несколько наших судов, остальные же, созданные десятилетиями трудов нашего народа, плавают под флагами любой другой страны кроме России. Как и Олег, наши морячки нанимаются на работу в посреднических компаниях и работают практически на тех же судах, на которых трудились в советские времена, но уже с иностранными названиями и флагами.
Русские моряки пользуются большим спросом, поскольку, обладая высокой квалификацией, они работают за деньги значительно меньшие, чем какие-нибудь американцы или шведы. Поэтому нет ничего удивительного, что пойманная нашими рыбаками в Северном море треска поступает вначале на базу в Норвегию, а потом уж ее экспортируют в Россию. Цены на рыбу у нас сейчас недоступны для среднего покупателя.
Это самое крупномасштабное воровство нашего флота произошло при попустительстве и с благословения премьеров Гайдара, Чубайса или Черномырдина. Эти преступники теперь миллионеры и сейчас при деле, продолжают народ грабить, никто не наказан. Черномырдин же налаживает контакты с украинскими правителями. Говорят, у него на иностранных счетах несколько миллиардов долларов. Главный пахан, Ельцин, получил от Путина полную индульгенцию. Там, на верху, все ворье в законе.
В отличие от обычной тюрьмы, я мог в этой латышской камере свободно курить и рассказал заодно некурящему Олегу мои мучения при полете в Австралию, когда 14 часов мне не разрешали курить. Он с сожалением посмотрел на меня и поведал, что его морячки очень просто обошли этот запрет. В салоне курить было заведомо нельзя, а в сортирах стояли датчики дыма, реагировавшие на раскуренную сигарету. Наши морячки удобно устраивались на унитазе и после каждой затяжки нажимали кнопку спуска,  при этом дым вакуумом вытягивался наружу, а датчик дыма не реагировал на курение. Вероятно пилоты при этом не могли понять отчего так быстро идет разгермитизация самолета, а это всего-навсего наши морячки устраивали перекур. 
Пришла новая смена и нашей охранницей оказалась девушка лет 25, стройную фигуру которой не портила даже военная форма с пистолетом на боку, который соблазнительно похлопывал ее по ляжке. Эрике сразу же не повезло: сломался замок нашей камеры, так что она не могла нас замкнуть на ключ, как того требовалось по закону. У пограничников не оказалось необходимых инструментов для ремонта двери, а у нас с Олегом были универсальные ножи с отвертками и плоскогубцами. Преодолевая естественное желание быть свободными, мы отремонтировали замок. При этом мне вспомнился старый анекдот: - Иванов, вы приговорены к повешенью, явитесь завтра на эшафот с собственной веревкой. – А мыло прихватить, гражданин начальник?
После этого нашего подвига пограничное начальство уразумело, что теперь держать нас взаперти как-то даже не этично. В благодарность они эскортировали нас в поселковое кафе, где я, наконец-то, смог помыться и обнаружил там не только жидкое мыло, но и одноразовые салфетки для рук и лица. Официантка подала нам великолепный гуляш и темное латышское пиво, я же заявил, что все здесь прекрасно, только вот не вижу зубочисток. Сидевший напротив охранник протянул мне стаканчик с зубочистками, чем окончательно сразил меня. Пришлось признать, что Латвия – это тебе не Россия. Не скоро появятся в наших поселках подобные кафе.
Вернувшись в тюрьму, мы взялись топить печку, пока пограничники проверяли поезда, а они водили нас в соседний магазин попить пивка, в камере это делать было запрещено. В портативном компьютере Олега оказалось несколько дисков с кинофильмами, так что можно было не только их посмотреть, но и послушать музыку. Эрика угощала нас растворимым кофе, а мы ее купленными в магазине сувенирными конфетами. Секретарша КПП подарила мне официальный шеврон пограничной службы Латвии, который я присоединил к своей коллекции полицейских шевронов Австралии и США.
Наконец сообщили о прибытии нашего поезда с моим паспортом, Олег тоже решил ехать в Петербург, поскольку его самолет из Риги уже улетел. Начальник КПП  проверил мой паспорт, после чего записал в моем дневнике:
Пожеланий Вам не счесть.
Но зачем их делить на части?
Пусть все они, сколь их есть,
Заключаются в слове СЧАСТЬЕ!
P.S. Не будьте таким рассеянным.
Пограничники меня обрадовали, сообщив что сейчас строится новая пограничная станция, так что если я еще раз попадусь в их лапы, то буду жить в более комфортабельных условиях. Всего вам доброго, латышские друзья, крепите рубежи. Авось, доживем до времен, когда граница между нашими странами исчезнет.

ДРУЗЬЯ

Петербург встретил меня пургой, грязной слизью тротуаров и суетой Витебского вокзала, вечно ремонтируемого, в лесах и чаду от шавермы и шашлыков. К входу в метро приходилось протискиваться между киосков с пивом, косметикой, собачьей едой, колготками и памперсами. Прорваться к эскалаторам также непросто, ведь общественный транспорт почти не существует и метро является главным и единственным видом транспорта, который еще функционирует, хотя и на пределе своих возможностей. Его проектировщики не рассчитывали на такое количество пассажиров, как сейчас. Турникеты сжимают толпу плотнее, чем в патронной обойме и люди выстреливаются на ленту эскалатора, которая несет их в преисподнюю метрополитена, которая более комфортабельна, чем наружная реальность. Метро единственное место зимой, где бомжи могут отогреться и распить свои «колокольчики» или другую политуру, но после полуночи оно закрывается до утра и греться людям негде.
Я до сих пор не могу понять, зачем наше метро засунули под болото, в глину и плывуны, на глубину свыше пятидесяти метров. На участке Лесная – Площадь Мужества тоннель пробивали, предварительно заморозив плывун, а через 20 лет  взорвал он таки железобетонную трубу туннеля, и его восстановление обошлось нам в сотни миллионов долларов. Словно не знали, что метро Сиднея или Нью-Йорка на многих участках проходит на уровне земли, либо по эстакадам высотой свыше 30 метров. Наверное, строили его на случай ядерной войны, для использования метро в качестве бомбоубежища. Так не спасло бы оно. Башни Всемирного Торгового Центра тоже строили с учетом того, что если в них врежется самолет, то они все равно выдержат. Рухнули башни после того, как самолетное горючее расплавило металлический каркас зданий. 
В Нью-Йорке метро работает круглосуточно, хотя оно и не такое чистое, как наше, а интервалы между поездами от 15 минут до получаса в ночное время. Но там парк только «желтых» такси достигает 20 тысяч, а еще есть так называемый «кар сервис», машин, обслуживающих бедные районы города, а также «лимузин сервис», комфортабельные такси, вызываемые по телефону.
Так же хорошо там развита система ночлежек с регулярным питанием и свежим постельным бельем. Тем не менее, существуют и свободолюбивые бомжи, которые даже зимой предпочитают спать на улице, устраивая постель в картонных упаковках из-под холодильников или телевизоров, постеленных поверх люков теплосети. Наши же ребята предпочитают чердаки и подвалы. Мне знакомы ночлежки Старого и Нового Света, а также Австралии и предпочтение отдаю последней, правда, никогда еще не был в Африке и Индии, но сомневаюсь, что там они вообще существуют.
Я вернулся в свою комнату, заполненную старинной мебелью, неизвестно как не пошедшую на топливо во время блокады Ленинграда. Из большой ленинградской семьи, владевшей этой квартирой остался всего один наследник, которому после смерти родительницы и бабушек достанется три квартиры. Богдан не пьет, не курит и не употребляет наркотиков, его интересует только музыка и компьютеры, а свою мамашу, пьяницу и токсикоманку, он навещает на Рождество и на Пасху, а также когда она попадает очередной раз в милицию либо психушку. Учится он в институте точной механики и оптики, хочет создать новое поколение лазеров и виртуальных игр.
Все мои новые друзья и знакомые моложе меня лет на двадцать, и приехали они сюда после того, как я покинул Россию. Этот город обновляется постоянно и даже такие олицетворения петербургской жизни как Ломоносов, Пушкин, Гоголь, Достоевский, Ахматова или Мандельштам приехали сюда с периферии.
С Сашей Коржавиным я познакомился лет семь назад, когда еще пытался заниматься бизнесом, импортируя в Питер машины по приготовлению воздушной кукурузы. Естественно, я потерпел полный крах в очередной попытке сделаться богатым и знаменитым и решил заняться писательством. А Саша никакого отношения к деловухе Петербурга не имел, будучи врачом и профессором Первого медицинского  института, читая лекции по патофизиологии человека и сочиняя книги о причинах наших болезней и смертей.
У Саши типичная профессорская бородка, унаследованная  им от Антона Павловича Чехова, как и его мягкое чувство юмора. Саша неоднократно принимал участие в соревнованиях КВН от своего  института, а еще пишет он щемящие душу стихи типа:
Старят нас не годы –
Старят нас невзгоды,
Беды, лабиринты неудач,
Мысли на рассвете,
Новости в газете,
Прерванный рассказ и детский плач.

Мокрые перроны,
В сумраке вагоны,
Павильонов стекла и дюраль,
Рельсы, капель пальцы,
Клавиши-вокзальцы –
Мокрый и расстроенный рояль.

Сумрачные речи –
Тяжесть Вам на плечи,
Вы сидите, кротки и тихи.
Вечные вопросы –
Седина Вам в косы,
Не читайте грустные стихи!
В этих строках и есть Саша – человек нового времени в России, которую я воспринимаю со стороны. Оказывается, есть здесь не только пресловутые новые русские, но и настоящие интеллигенты, которые не бегут на Запад, а пытаются на родине насаживать в народе что-то доброе, умное и вечное. Его отец тоже был врачом в провинциальном городишке с гнусным горнорудным названием Апатиты.
Галчонок, его очаровательная жена, ласково называемая котеночком, приехала завоевывать Питер из Екатеринбурга, где закончила музыкальную школу. Тяжело ей дались первые годы жизни в городе, который не верит ни слезам, ни мольбам, даже женским. Здесь уж было не до музыки, - приходилось браться за любую работу, снимать углы у нищих пенсионеров и одновременно искать ту самую половинку души, которой не хватает для счастья. Трудным оказалось это счастье: первый неудачный брак, встреча с Сашей, который также был женат и должен был выбирать между Галей и первой женой, которая подарила ему прелестную дочурку.
Строить дом им пришлось на голом месте, бросив все нажитое и собирая деньги на первый взнос молодежного квартирного кооператива. Саше приходится трудиться на трех работах, чтобы помогать первой семье и содержать вторую. Ему удалось сохранить дружеские отношения с первой женой, дочь часто гостит в его новой семье, а Галя всегда готова ей помочь с разрешением любовных диад и триад. Не смотря на тяжесть собственных семейных проблем, Галя находит энергию на посещение танцевальных классов, где осваивает испанское фламенко.
Последние годы принесли им массу проблем, но и возможностей. Многие друзья уехали за границу, где прижились и не собираются возвращаться, но в Россию переезжают молодые ученые и студенты из стран ближнего зарубежья, которым нет места в нищих теперь Молдавиях, Белоруссиях и Украинах.
Саша преподает медицину для иностранных студентов, которые платят за обучение валютой, пополняя его небогатый семейный бюджет. В США специалист такого класса как он зарабатывает более 100 тысяч долларов в год, имеет загородный дом, несколько автомобилей и ежегодные поездки за границу. А у Саши никогда машины-то не было, да и дача не предвидится, - сподобился он купить только велосипед и лыжи для всех членов семьи.
Растут два сына, которые хотя и плоть от плоти, но и уже сами по себе – этакие тинэйджеры, переростки, каждый выше папы с мамой друг не друга поставленных. Миша мечтает создать молодежный вариант партии «Зеленых», чтобы охранять и восстанавливать нашу природу, а Сережа пойдет по стопам отца, но не отказался бы и от дипломатической карьеры.
Внешний мир для них практически не существует, есть только виртуальный мир компьютерных игр, где они могут командовать армиями или выступать в роли богов, создавая новые цивилизации и разрушая их нажатием кнопки. Возможно, в скором будущем виртуальный мир для многих людей заменит мир реальный. Я где-то читал, что американский Пентагон набирает на службу чемпионов компьютерных игр, мальчишек лет с 10, и поручает им разрабатывать тактику защиты воздушного пространства США от нападения противника. Их реакция на происходящие на экране боевые действия значительно быстрее, чем у взрослых и не исключено, что в будущем международные битвы будут решаться тинэйджерами противоборствующих стран.
У меня есть в США знакомый фермер, у которого нет ни семьи, ни зазнобы, но зато каждый вечер у себя дома он «летает» на компьютерной модели истребителя. За полчаса битвы с «противником» сбивает все свои бытовые стрессы и никакой секс ему после этого не нужен. Мне бы такую модельку в дом, да вот только дома нет! Живу как в частушке поется: «Я галоши не ношу – берегу их к лету, да уж правду вам скажу – у меня их нету».

ВИТАЛИЙ

Приехал он в Нью-Йорк навестить жену и дочку, вот уж год как болтавшихся в США на птичьих правах нелегальных иммигрантов. Поселились они у Люси, Татьяниной подруги, вот уже более десяти лет как эмигрировшей в США. Вместе они заканчивали ЛИТМО, Ленинградский институт точной механики и оптики, работали в проектном институте, а потом началась еврейская эмиграция и отправилась Люська с Борей еще до перестройки в далекую Америку. Кожей почувствовали тогда евреи, что бежать нужно из тонущего корабля под названием СССР. Подобное же произошло в начале XX, когда сотни тысяч евреев бежали из России незадолго до гибели империи. Эти две волны эмиграции вынесли из России более двух миллионов евреев.
Виталий же был типичным русаком вологодского происхождения, с плечами даже не в косую, а в прямую сажень и округлым лицом, украшенным улыбчивыми голубыми глазами. Таких мужиков бабы любят за обстоятельность, степенность, чувство собственного достоинства, но и мужики любят не только собственных жен, в них заложен мощный ген продления рода не только с одной женщиной. Татьяна развелась с Виталием не только из-за его неверности, но чтобы облегчить Виталию карьерную жизнь, а себе выезд за границу. К тому времени Советский Союз дышал на ладан, и Тане стало ясно, что в ближайшие годы здесь ничего хорошего ждать не приходится. Сама-то она могла и дальше жить в этом бедламе сместившихся ценностей, людей-перевертышей, ворья в законе и закона для ворья, но хотела другой, более безопасной жизни для дочери, только что окончившей медицинский институт. Виталий притерпелся к выкрутасам жены, она всегда была права, даже когда не была права, сказывалась наследственность – она была дочерью полковника КГБ. А что касается Виталия то она надеялась, что после ее устройства в США муж последует за нею.
Виталий родился в семье железнодорожника, и детство провел в маленьком поселке при разъезде. Был он во всем отличником, а особенно любил геометрию с географией. Приехав в Ленинград, он без особого труда поступил в институт железнодорожного транспорта (ЛИИЖТ), тот самый в котором когда-то учился его любимый писатель Гарин-Михайловский, автор книги «Детство Тёмы». В институте была военная кафедра, так что в армии служить не пришлось, а по завершению обучения ему было присвоено звание младшего лейтенанта. Еще на первом курсе уразумел Виталий, что для будущей инженерной карьеры членство в партии – это жизненный императив. Последние три года обучения был Витя парторгом курса, что обеспечило ему по окончанию института поступление в аспирантуру и защиту диссертации через три года. Как и в прежние времена, приезжие варяги учились в институте усерднее и достигали большего, чем студенты питерского происхождения.
К тому времени у руководства Забайкальского военного округа появилась идея провести вспомогательную железную дорогу до Улан-Батора, и Валентина назначили главой изыскательской экспедиции в Монголии, а Татьяна обреталась там практиканткой. Водилось у него до этого много женщин, даже женился для солидности, чтобы получить добро КГБ на работу за границей. Хотя и говорили тогда: «Курица – не птица, Монголия – не заграница», но платили здесь заграничные командировочные, и можно было скопить денег на экспортный вариант «Жигулей», да и не квартиру отложить.
Долго сопротивлялась Татьяна поползновениям и домогательствам начальства, но пустынное бездонное небо с жемчужными звездами настраивало на романтический лад, а верховые поездки на монгольских аргамаках будили древние инстинкты размножения своего рода. Вернулись они в Ленинград женихом и невестой, а после развода Виталия с первой женой поселились у родителей Татьяны, а потом получил Виталий и собственную квартиру от института, когда был назначен заместителем директором. Казалось бы, живи – не хочу, дом – полная чаша, дочка в медицинском институте учится, каждый год можно ездить в Крым или Кавказ, а если хочешь, так отдыхай в Болгарии. Так нет же, заблагорассудилось этому Горбачу измыслить перестройку с ускорением, да еще и с новым мышлением. И посыпалось все: Прибалтика отделилась, за ней последовал Кавказ, потом Ельцин подлянку устроил Горбачеву, заграбастав себе Россию, Украине отдал исконно русские земли, а Белоруссию тоже получила  независимость, с которой до  сих пор не знает, что делать.
Институт в котором работал Виталий был всесоюзного подчинения и с развалом СССР он потерял и заказы, и финансирование, месяцами не получая денег на зарплату, сотрудники разбегались, на работу ходили лишь пенсионеры и женщины, у которых были мужья с зарплатой. Отбывали из Питера и самые стойкие евреи, которые до сих пор считали себя  интеллигентами и русскими патриотами. Двинулась в США и Татьяна, которая всегда была патриоткой и с презрением относилась к еврейским отъезжантам. К тому времени отбыл в Израиль, а потом в США и сам директор института, а на его место назначили Виктора, только командовать было уже некем, в штате не осталось и десятой части прежних инженеров-наладчиков и проектантов. Они давно ничего не проектировали, не налаживали, но привычно ходили на работу, хотя бы из соображения сохранения рабочего стажа. Единственным источником дохода института была сдача дирекцией в аренду многочисленных помещений, Виталий всеми силами пытался сохранить наиболее ценных специалистов в надежде найти частные заказы на проектирование.
Я встретил его в аэропорту Кеннеди, куда приехал по просьбе Татьяны. Виталий впервые был в США, поэтому вавилонское столпотворение аэропорта по первоначалу его ошарашило, тем более была середина августа, самого жаркого и удушливого месяца в Нью-Йорке. Я вел свой старенький SAAB по забитому автомобилями хайвэю, кондиционер воздуха не работал, и салон машины наполнился густым, словно горячая каша духом полуденного города. Я-то притерпелся к городу, одет был в шорты и майку, а Виталия заливался семью потами, будучи облечен в костюм, да еже при галстуке. Татьяна ждала его к обеду с традиционными сибирскими пельменями и салатом-оливье под Смирновскую  водку с тоником. Она давно уже уговаривала Виталия переехать в Нью-Йорк, получить временный вид на жительство и водить такси, пока не освоит английский язык. Он и сам иногда так мыслил, когда нечем было платить сотрудникам института, когда арендаторы не платили за помещение, а еще регулярно наезжали бандиты, требуя свою долю за, якобы, охрану институтских корпусов. Ему нравился порядок и благоденствие американской жизни, ее прекрасные дороги, роскошные магазины с изобилием продуктов и товаров, но все это было не его. Не было здесь его баньки на берегу озера с мостками и всплесками разгулявшихся на его поверхности окуней и щук, не было здесь и зимней рыбалки в компании мужиков, с которыми он был знаком более четверти века, многого здесь не было.
На следующие выходные я решил показать Виталию окрестности Нью-Йорка, отправившись в один из парков-заказников штата. Таконик парквэй, построенный еще во времена Депрессии 30-ых годов XX века, шел параллельно реке Гудзон. На одном из участков нас за превышение скорости остановил полицейский и не замедлил выписать квитанцию на штраф. Наивный Виталий спросил, отчего же я не предложил полицейскому разойтись по мирному, заплатив деньги самому полицейскому, как это делается в России. Мне даже в голову не могла прийти столь идиотическая мысль, услышав такое предложение, полицейский просто арестовал бы меня за оскорбление личности, и пришлось бы нанимать адвоката для избавления от кутузки. Если полицейские в США и берут взятки, то не сотнягами, а десятками тысяч долларов, когда имеют дело с наркомафией, но мне таковые не встречались. Как во всех государственных учреждениях, в полиции существует орган контроля и доноса сотрудников друг на друга, типа нашего бывшего Первого отдела КГБ. Только если у нас стукачество считается занятием презренным, то в американском обществе оно почитается делом достойным и поощрительным, улучшающим моральный климат учреждения.
Обширная парковочная территория, рассчитанная на сотню машин, по причине буднего дня была занята всего несколькими автомобилями. После полутора часов дороги лесная тишина почти закладывала уши, Виталий сел на скамейку,  запрокинул голову на округлую спинку и сладко потянулся с сентенцией: «Ну, совсем здесь все как в России, только дюже здесь чисто, стерильно даже». И действительно, на стенде с объявлениями были приготовлены мусорные мешки, в которые посетители парка собирали свой мусор и везли до ближайших мусорных контейнеров. Каждое кострище было оборудовано подобием шашлычницы, на которой арабы или  греки готовили действительно шашлык, называемый здесь шиш-кебабом, американцы же жарили мясо на ребрах, называемое бар-бекю, либо котлеты, которые после поджарки становились гамбургерами.
Виталий прогулялся вокруг озера и с удовольствием отметил, что большинство деревьев и кустарников ему знакомо, да и грибы были те же самые, а вот рыба там водилась не знакомая, похожая на окуня, но с желтоватыми метками, и называемая сан-фиш, солнечной рыбой. Местные рыбаки выбрасывали ее как несъедобную, а мы творили из нее великолепную двойную уху. Удивило Виталия также отсутствия здесь щавеля и крапивы, он даже придрался к местной природе за отсутствие в окрестностях комаров и мошки, да и оводов со слепнями оказалось мало, не то, что в окрестностях Питера, особенно на Синявинских болотах. Ничего в этом удивительного нет, ведь Нью-Йорк находится где-то на 45-ом градусе северной широты, соответствующей широте Тбилиси, а Питер расположен на 60-ой широте, что отвечает  расположению Клондайка, где доблестно боролись с голодом и холодом герои рассказов Джека Лондона.
Виталий промаялся в Нью-Йорке две недели и срочно вылетел в Питер по телеграмме от заместителя сообщавшего об очередном накате на институт «малышевской» группировки. Уже становилось ясным, что нужно было прятаться под крышу МВД, крупнейшей бандитской группировки России, которой не страшны были ни «малышевцы», ни «тамбовцы», ни «казанская» мафия. Требовало своего куска пирога и ребята из ФСБ, у них тоже были свои рычаги воздействия, кстати, через их связи можно было получить заказы по проектированию территорий и пуску теплосистем в системе ГУИН, - тюрьмах и лагерях Северо-запада.
Мы не виделись с Виталием лет пять; я путешествовал по США и Австралии, а он пытался торговать дорожными машинами советского производства в странах Южной Америки. По случаю выхода  своей очередной книги о путешествиях, я зашел к нему в конце рабочего дня с предложением выпить и закусить. Виталий встретил меня в только что отремонтированном кабинете, как всегда улыбаясь и крепко пожимая руку. Оказывается, он давно прекратил  свою торгово-челночную активность на ниве тяжелого машиностроения и вернулся к проектированию дорог и мостов. Заказов было более чем достаточно и даже приходилось привлекать инженеров, давно уже окопавшихся на своих дачных шести сотках. Да и вообще, Виталий меня заверил, что строительство и производство в России оживляются, растет и зарплата, но не хватает рабочих рук, вот и приходится нанимать мигрантов из Туркмении, Молдавии, Украины и Белоруссии. Для них Россия оказывается страной обетованной.
Я спросил, как дела у его бывшей жены Татьяны в Нью-Йорке; там все было хорошо: Татьяна получила гражданство, а их дочь Настя закончила ординатуру в больнице имени Рузвельта и работала теперь врачем-педиатром. Она успела развестись со своим юристом, и теперь была замужем за хирургом, работавшим в той же больнице. Было ей уже 35 лет, и только сейчас она могла себе позволить родить дочку, Таня бросила работу и посвятила себя уходу за внучкой.
Виталий тоже наконец-то женился по второму разу, и жена, которая была моложе его на 25 лет, тоже родила ему дочку, так что его внучка  оказалась старше дочки. Все смешалось в доме Облонских….  Жизнь продолжалась, за нее мы с Виталием и выпили на его даче в Петрокрепости.   

ЖЕНЯ

Я встретил ее в доме Саши и Гали Коржавиных, когда она вместе с Галей репетировала какие-то па зажигательного испанского танца фламенко. Темно-карие глаза с влажной поволокой смеялись и притягивали к себе, призывали насладиться ее телом, одновременно оценивая платежеспособность собеседника.
Жене было угрожающе близко к 35, тому самому Бальзаковскому возрасту, когда женщины отцветают последними бутонами данных им природой соцветий. Годы еще не успели поиздеваться над ее лицом, а фигуре могли позавидовать и девушки. Одевалась она в наряд, купленный с развалов поношенной одежды, называемых у нас, как и в США – секонд хенд   Петербургские модницы на 99% отовариваются в подобных комиссионках.
Женя закончила в Саратове  консерваторию по отделению скрипки и семь лет назад приехала завоевывать Питер. Ей удалось устроиться в оркестр театра эстрады, но мизерной зарплаты по ставке третьей скрипки явно не хватало, чтобы удовлетворить ее амбиции. Приходилось подрабатывать в ночных клубах и ресторанах, играя в компании с пианистом, либо гитаристом, и «Очи черные», и еврейскую «Хава-нагиву», и американские шлягеры, да все что попало, - лишь бы деньги платили. За два часа зарабатывали  они по десять долларов, да еще и чаевые от клиентов капали.
Съездив однажды с оркестром на турне по Японии, Женя загорелась желанием приобрести иностранного мужа, но перспективные женихи предпочитали шлюшек помоложе и с меньшими амбициями. Мешало ей еще и незнание иностранных языков, да и лоска не хватало у провинциалки, оказавшейся в омуте петербургского разгула начала апокалиптического XXI века. Ей хотелось денег и красивой жизни, а жизнь «била ключом, и все – по голове».
Художественной литературы Женя не читала, да и некогда было, но всегда была рада пополнить свой интеллектуальный багаж книгами по компьютерной технике. А еще ночами просиживала за компьютерными играми, где всегда выигрывала битвы со скелетами, упырями и прочей нечистью. К концу игры у нее были сотни тысяч золотых монет, кольца и ожерелья, роскошные доспехи и арабские скакуны. Принц на белом коне был только в этом виртуальном, компьютерном мире, а в жизни ее окружали не принцы, а нищие в белой горячке.
Первым ее музыкальным партнером в Петербурге оказался спившийся с кругу дядя Жора, когда-то тоже игравший в оркестре, а теперь вынужденный перейти на свободные хлеба. Были у него когда-то семья и квартира, но ежевечерние поддавоны в шалманах довели Жору до той самой ручки, когда пришлось разменять квартиру и переселиться в коммуналку на окраине Питера. Соседкой Жоры оказалась тетя Лида, подобная ему алкоголичка, блокадница и заслуженная крановщица треста 17, на пенсии. Женя и подселилась к нему, поскольку после ресторанных выступлений дешевле было брать такси на двоих. Дяде Жоре давно женщины уже не были нужны, поскольку от пьянки у него разгулялся диабет, при котором женщины если и нужны, то чисто платонически. Перепившийся дядя Жора вырубался сразу же по приезде домой, а истрепанный организм уж без него справлялся со своими функциями, так что просыпался его хозяин залитый мочой и в фекалиях. Женя спала рядом или на раскладушке в затараканенной кухне.
Утро начиналось где-то после полудня с крика дяди Жоры: «Что же я, ****ь, опять обосцался!? Женька, курва, прошибздяйка, ты что же за мной не проследила? А ну, иди за пивом, да и пачку «Беломора» прихвати». Дядя Жора ни одной фразы не мог произнести без мата, который служил ему для смазки слов, как машинное масло для двигателя.
К тому времени просыпалась и тетя Лида, которой прежде всего нужно было выразить свое нелицеприятное мнение о своих сожителях, явившихся домой под утро. Ее лексикон мало чем отличался от музыкантского сленга дяди Жоры, но был явно победнее. На подъемном кране, вознесенная в небеса, из кабинки она не слышала всех фиоритурных фраз грузчиков, кроме: «вира» и «майна». Она и первый тост всегда начинала: «Вира, вашу мать! За тех, кто в море и морге! Выпьем, бля, а закусим губами, срамными».
Собирали они бутылки и отправляли Женю в соседние палатки сдать их и купить пивца что покрепче. Но это было только прелюдией  - через пару часов уж сам дядя Жора собирал с участников мероприятия мзду и отправлялся в соседнюю аптеку за настоянной на водорослях спиртяшкой. Если же денег не хватало, то он притуливался к аптечной стенке, выставлял перед собой трость с круглым набалдашником и клал рядом свою засаленную шляпу. За час накапывал достаточно мзды на опохмелку.
Далеко после полудни все отходили  к сиесте до вечера, а потом Жора с Женей чистили перышки и отправлялись в очередной вертеп для добычи хлеба насущного, да водки проклятущей. Жора при ходьбе опирался на все ту же попрошайную трость, а одет был в потертый смокинг, покрытый множеством пятен от жира, вина, кофе, табака и других следов утех нашей жизни. Уже к 50-ти годам организм его был разношен в хлам, а скончался он в 54 от диабета и сердечной недостаточности. На отпевание в соборе «Князя Владимира» пришла только дочка, да пара собутыльников, плакала Женя горько, ведь это был ее единственный друг.
Ей тяжело было жить одной, а русские мужики вокруг были подобны усопшему дяде Жоре, только наглее и жаднее. В соседнем строительном общежитии поселилась группа бывших студентов из Иордании, которые ради прописки и русского гражданства переженились на местных штукатурщицах и маляршах. Как и большинство граждан кавказской национальности, они занимались торговлей, а также открывали закусочные типа «Шавермы», где продавался жареный на гриле фарш со специями. Этот арабский вариант американского Мак-Дональдса давно утвердился в США и Европе, а теперь и до нас допахал.
Махмуд хотя и был мужиком не первой свежести: женат и произвел ребенка, но по крайней мере не курил, а пил в меру. Он хвастался, что на родине ему принадлежат плантации фиников и цитрусовых, а семья владеет недвижимостью в Аммане и даже где-то в Ливане. В жизни своей он никогда руками ничего не делал, не сказать, чтобы и голова у него работала на славу. Женю он пользовал, как хотел, обещая ей светло будущее в Иордании:  – где сулил ей устроить концерты в самых престижных столичных отелях и гастроли по стране. Ну а пока она кормила и поила его. А еще жутко ревновала, поскольку к вечеру он возвращался в свое общежитие, к семье и ребенку. Ей грезилась жизнь в солнечной Иордании с кучей детей, собственным домом и апельсиновыми деревьями над верандой, а пока Махмуд приходил к ней на кухню и поглощал пельмени «Богатырские» с любимым соевым соусом и аджикой. О женитьбе и разговора не было, тогда и пошла Женя ва-банк, - она заявила в милицию, что Махмуд подделал иммиграционные документы, поставив фальшивую печать для их продления. Это уж пахло тюрьмой или немедленной его высылкой из России, что отнюдь не входило в ее планы.
Рвала волосы Женя на всех местах, но пришла Махмуду пора отправиться на родину, которая ему за 20 лет стала чужой, а Россия тоже не стала матерью родной. Это вам не США, где всех страждущих и жаждущих принимали до тех пор, пока не взорвали торговый центр в Нью-Йорке. Теперь там шерстят иммигрантов, а некоторых и высылают. У меня много знакомых иорданцев, владеющих лавочками в районе Грин-пойнт, которые особо ко мне благоволили за общение с ними по-арабски. При входе в лавку я их приветствовал традиционным: «Салам алейкум», а благодарил за обслуживание, произнося «Шукаран». Далее мои лингвистические познания не простирались.
Мусульманский любовник оказался в семейном окружении, решившим его наконец-то поженить на коренной иорданке, а Жене осталось только искать нового возлюбленного. Известное дело, свято место пусто не бывает, - им стал Виталий, гитарист, певец и бизнесмен. Правда, он тоже был женат, имел дочку и собаку, эрдельтерьера Пальму. А особенно раздражала Женю его машина, ржавая развалюха, «шестерка» еще советского производства. Ей стыдно было на этой машине ездить, когда их лихо обходили иномарки, презрительно поглядывавшие на потупившуюся долу бедную Женю. А Виталию было начхать на престижные иномарки, не носил он костюмы от Пьера Кардена, а увлекался лыжным спортом и полетами на глайдере, не пил и не курил, в отличие от Жени. Ресторанная публика не воспринимала ее как себе равную, а только в качестве их развлекалки, скрипачихи третьего разряда. Совали чаевые в рублях, долларах и марках, а в хорошем настроении даже приглашали попиликать минут пятнадцать в офисе, а ей для секса нужно было по крайней мере полчаса.
Виталий ничего не имел против секса, но заведомо отвергал даже идею развода с женой и создания новой семьи с Женей. Он заплатит ей за очередной аборт, и лежа на больничной кровати Женя, плакала о всех тех детях, которых она загубила в утробе, не родила, не воспитала, не погладила по головке. А потом поклялась, что если еще раз забеременеет от кого бы то ни было, то родит,   а мать поможет ей поднять ребенка. 

ЛЮДИ

Я навещал Женю с Виталием в баре «Трибунал», где они играли по пятницам. Пятница была также самым занятым днем  для всей шоблы трудяг, колбасившихся возле «Медного всадника» на Сенатской площади. В этот день происходит наибольшее количество свадеб, а регистрируются молодожены во «Дворце бракосочетаний» на Английской набережной. Первой остановкой свадебных кортежей и является памятник Петру, к пьедесталу которого они кладут цветы и распивают шампанское. Непонятно, почему они выбрали Петра каким-то символом семейного счастья. Перед женитьбой он переменил массу любовниц, в основном иностранок. Первую свою жену, Евдокию Лопухину, он сгноил в монастыре, а сына казнил в каземате Петропавловской крепости. Вторая жена, бывшая служанка маршала Шереметева, Марта Скавронская, крещенная Петром перед свадьбой и получившая имя Екатерины, содержала при себе любовника, которого ревнивый Петр приказал казнить. Она  хотя и родила Петру детей, но они умерли в младенчестве. С Екатерины и началась три четверти столетия женского правления Россией.
Подъезжающих на лимузинах и автобусах молодоженов встречают музыканты с традиционным свадебным маршем Мендельсона, а парочки направляются к памятнику, чтобы положить цветы. Потом наступает черед Геры, который подходит к ним с белым голубем и предлагает взять птичку мира в руки и выпустить ее на свободу. Профессиональный фотограф заснимает эту символическую сценку, а птичка взмывает над свадебным кортежем, а потом возвращается к себе на голубятню, где ожидают своей очереди ее пятнадцать товарок, не считая тех, которые сидят в картонной коробке Геры. Снимки получаются умилительные и пользуются большим спросом у молодоженов. Доходом от пуска каждой птички Гера делится с двумя партнерами, которые служат ему крышей, а еще доставляют ему новые коробки с голубями.
За уложенными к пьедесталу букетами бдительно следит армянин Рома со своей группой поддержки, состоящей из трех бомжей. Он регулярно собирает букеты и относит в ближайшие цветочные магазины и киоски на Сенной площади. Купленные всего несколько часов назад цветы опять идут в продажу, а Рома получает четверть от продажной цены букетов. Дневного заработка хватает ему на закуску и выпивку с бомжами, которые подрабатывают еще и сбором бутылок из-под шампанского.
Рома необычайно оригинальное и безобидное существо, пузатенькое, всегда пьяненькое и облаченное в засаленный тренировочный костюм из китайской синтетики и кожаный жилет без пуговиц. Его опухшая от пьянства круглая и лоснящаяся салом рожица украшена синяками от разборок с бомжами. Он допивает оставшиеся от молодоженов шампанское и водку и служит на посылках у Геры и его компании. Этот с трудом дошивший до 30 лет гибрид армянина и еврейки абсолютно безобиден и беззащитен.
Год тому назад его старенькая мама была сбита «Мерседесом-600» на углу Вознесенского проспекта и Садовой улицы. Недалече оказался милиционер, зафиксировавший наезд на пешехода водителя, пребывавшего в состоянии алкогольного опьянения. Старушку отвезли в морг, а на водителя завели дело. У Ромы не было денег на похороны, не говоря уж о поминках. На следующий день его вызвали в милицию, где следователь предложил оплатить все расходы на похороны. Умудренный уличной жизнью Рома понял, что милиционеры куплены владельцем «Мерса» и не видать ему ни суда, ни следствия над этим подонком. Согласился, а куда денешься – жить то надо. Милиционер предупредил, чтобы Рома не очень шиковал и купил самый дешевый гроб, а место на кладбище уже следователем было заказано. После поминок Рома предъявил ему счет, который был аккуратно оплачен и дело закрыли. Так он и не увидел убийцы родной мамы, а тот волен совершать новые наезды, у нас страна свободная.
В добрую погоду вокруг памятника прохаживались актеры, изображавшие усатого Петра в треуголке, камзоле и подобии ботфортов, под ручку с Екатериной, обряженной в красный салоп и черную накидку. За 50 рублей они фотографировались в обнимку  с туристами или молодоженами. Здесь же мужик с пропойной рожей водил на цепи медвежонка с вырванными клещами когтями и свалявшейся, облезлой шерстью, предлагая туристам сфотографироваться со зверенышем. Жалко до слез этого медвежонка, мамаша которого застрелили, а этого осиротевшего детеныша убьют как только он заматереет. Думалось, - а неужто этот мужик и есть убийца медведицы, который содрал с нее шкуру, а теперь зарабатывает деньги на сиротинке. 
Рядом стояли пролетки запряженные нелядащими лошадками, плохо кованными, с разбитыми копытами и натертыми холками, готовые провезти молодоженов  вокруг площади за какие-то 500 рублей. Кучерили там девчушки лет по 16 - 18, сплошь матершинницы и поддавохи. Поразительно, что лошадников мужского пола практически нет, то ли из-за не престижности такой работой, или из-за низких заработков.
Окрестности Сенатской площади курируются сотрудниками Адмиралтейского отделения милиции, синенький «Уазик» которых регулярно совершает объезд района и останавливается напротив Медного всадника. Милиционеры бдительно следят, сколько новобрачных пар приехало сюда за час, сколько было голубиных полетов, букетов цветов собрано, прогулок с переодетым Петром совершено, снимков с медвежонком сделано и поездок на лошадях совершено. За каждое действо им отсчитывается десять процентов от дохода. Ну, а попробуй не заплатить – пулей вылетишь с доходного места.
Завелась там у меня среди лошадниц подружка Таня по кличке Мальборо, подучившая это имя из-за своей широкополой шляпы, сапог, замшевой куртки с бахромой  и повязанной вокруг шеи цветастой косынки, называемой банданой. Она была не только извозчиком, но и художницей-дизайнером, расписывающей рестораны и клубы картинами на ковбойские сюжеты.
У нас в последние годы это ковбойское  поветрие распространилось по Петербургу и Москве, да и провинциальные города имеют сейчас своих ковбоев и ковбоек. В США я не видел имитаторов наших казаков, либо пастухов с дудочками. А все оттого, что наши киношники не смогли создать столь масштабные фигуры суррогатов культуры, каковые произвел  Голливуд. В Питере полно клубов типа «Родео», «Голливуд», «Чикаго» и т.д., а простой народ ходит в бейсбольных шапочках и футболках с американскими логотипами. Тот же Голливуд создал и стереотип благородных индейцев, которые объединялись с ковбоями в борьбе с плохими американцами. Я встречался с членами клуба «Американских индейцев», которые в окрестностях Ладожского озера строили вигвамы, обряжались в индейские костюмы и устраивали «потлак» с танцами и пусканием по кругу трубки мира. Ведь нашей молодежи не хватает собственных героев и приходится занимать их у чужих. Советская массовая культура не смогла их создать, кроме Чапаева да Штирлица, которые давно уже превратились в анекдотические фигуры. Но в России достаточно героического прошлого, чтобы создать свои легендарные образы. Были у нас и собственные мудрые индейцы типа Дерсу Узала, и храбрые казаки ничуть не уступавшие американским ковбоям в благородстве и смелости. Один атаман Ермак Тимофеевич, с кучкой казаков покоривший Сибирь, стоит дюжины полковников Касперов, воевавших с индейцами. Возникает у нас и литература о романтическом прошлом России.
С писателем Андреем Оренбургским я встретился на Таможенном переулке, где он тосковал в ожидании собеседника, а за неимением оного обратился ко мне и встретил несомненную поддержку. Я люблю подобные уличные спонтанности, особенно когда ко мне обращаются с такой открытой улыбкой и предложением продолжить и усилить веселье. Это ведь типично наш русский обычай искать собутыльника.
Как истые русские люди, мы зашли в ближайший лабаз, а потом отправились ко мне в гости. Андрей возвышался надо мной аки фонарный столб над чадящим фонариком, а его дьяконоподобный голос разносился над Невой и набережными. Поведением и внешностью он напоминал мне Сергея Довлатова, только поколением моложе. Сергей покинул Россию для доживания там, а вся его жизнь и книги посвящены России, по крови же он был смесью армянина и еврейки, но он был воплощением нашей русской иммиграции. Андрей же появился в Питере, когда Довлатов прекратил свое земное существование и остался легендой города.
В юные годы Андрей отдал должное всем увлечениям, что отразилось на его жизнерадостной физиономии. Много времени он потратил на изучение истории Америки, а особенно ее аборигенов. Лет десять назад он даже написал сценарий к телевизионному художественному фильму об индейцах племени Дакота. Но чем дальше он изучал историю США, тем больше понимал, что русские сыграли не последнюю роль в истории этой страны. Они раньше англичан и американцев колонизировали Аляску и основали форт Росс до того, как американские поселенцы прибыли в солнечную Калифорнию.
В 1803 году корабли «Нева» и «Надежда» отправились в первое российское кругосветное путешествие под командованием Крузенштерна. Их задачей было налаживание дипломатических отношений с Японией, а также охрану поселений Русско-Американской компании от нападения американских пиратов. Почти год простояла «Надежда» в порту Нагасаки под частичным арестом, но японцы так и не согласились открыть свои порты для российских кораблей.
Через 50 лет российское правительство предприняло очередную попытку наладить дипломатию с Японией, отправив эскадру под командой адмирала Путятина. На борту фрегата «Паллада» был дипломат и писатель Н.А. Гончаров, описавший это путешествие в одноименной книге. Дипломатический результат этой экспедиции был столь же плачевен, как и предыдущей. В своей книге дипломатичный Гончаров не рассказал, что фрегат был дряхлым парусником, который с трудом добрался до Японии, а после завершения миссии, при переходе в российские воды адмирал вынужден его разоружить и отправить на слом. В те годы США и страны Европы уже давно перешли на паровую тягу своих боевых кораблей, так что японцы с презрением смотрели на наше флотское убожество. Незадолго до этого американский адмирал Перри пришел со своей эскадрой в Японию с такой же дипломатической задачей, а при отказе японцев предоставить свои порты для входа американских кораблей, элементарно обстрелял японцев из корабельных орудий и заставил хозяев подписать торговый договор со своей страной. У нас же с Японией практически никогда не было нормальных, или дружеских отношений, а все из-за этих Курильских островов, которые с  XVIII века мы никак не можем поделить с японцами.
Андрея заинтересовала романтическая история любви русского  дипломата Николая Петровича Резанова и дочери губернатора Калифорнии Кончиты. Церковники воспрепятствовали браку между православным русским и католичкой. Резанов отправился в Россию, чтобы оттуда просить Папу Римского о разрешении на брак с католичкой, но по дороге через Сибирь заболел и помер, а Кончита постриглась в монахини и почила в бозе на берегу океана.
Я бывал в тех местах, в старинном испанском городе Монтерее на берегу Тихого океана, где мой приятель Савва Жукоборский преподавал русский язык будущим американским шпионам в школе Центрального Разведывательного Управления. Сохранились в городе и руины того монастыря, где провела свои последние годы верная своей любви Кончита. Таких девушек в наше время не бывает. (По другим источникам Резанов уже был женат на дочери Григория Шелехова и не мог жениться на Кончите без предварительного развода – темное это дело.)
Андрей пишет цикл романов о той  поре величия Российской империи, когда наши флаги развивались на крепостях Аляски и Калифорнии, а корабли уже плыли к берегам Антарктики. Я прочел его первую книгу «Барабаны судьбы» и восхитился богатству его языка и знанию исторических реалий, у нас разница в 20 лет, но наши первые книжки вышли почти одновременно, так что у Андрея еще все впереди. Пишет он о наших офицерах и солдатах, для которых долг перед родиной – прежде всего, а любовь – путеводная звезда жизни.
Андрей не собирается переезжать в другую страну, где жить комфортнее и денег больше платят, он никогда Россию не бросит, поскольку жизнь для него без родины невозможна. Лето он проводит не в Египте, а на Урале, зимует же в Пушкине, где неотрывно пишет свою многотомную логию о героических офицерах и солдатах Российской империи. В его книгах наша родина жива и могущественна, у нее прекрасное прошлое и еще более великолепное будущее.

МАЛЬБОРО

Я пересекал Исаакиевскую площадь, перед Мариинским дворцом были припаркованы иномарки депутатов городской Думы, а их владельцы неустанно трудились на благо народа. Устроились они в бывшем дворце принца Максимилиана, мужа дочери царя Марии Николаевны. Ее папаша Николай I скачет на бронзовом коне через площадь, преследуя бронзового Петра I, а в перспективе Вознесенского проспекта виднеется Варшавский вокзал, из ниши которого помахивает вслед царям бронзовый Ленин. По этому проспекту к Сенатской площади двигались роты Измайловского полка, чтобы 14 декабря 1825 года принять участие в восстании, но полк не послушал заговорщиков, приняв присягу Николаю I.
Князь Трубецкой изменил декабристам, отказавшись возглавить восстание и оставив их в нерешительности перед войсками верными царю. Наиболее воинственый Каховский подло выстрелил в спину генерал-губернатора Милорадовича, героя 1812 года, и нанес тому смертельную рану. В отместку царь приказал расстрелять восставших из пушек.
«Самое удивительное, что меня не убили в тот день…Да будет тысячи раз благословенен Господь, спасший нас…Да избавит он нас и наших внуков от подобных сцен…» - писал позднее Николай I.брату Константину. Да только Господь идет своим путем, не услышал он монаршей просьбы. Погиб от бандитской бомбы его сын Александр II, освободитель крестьян, расстрелян был большевиками на Урале правнук, святой страстотерпец Николай II с чадами и домочадцами.
Под сенью Исаакиевского собора происходила битва Добра и Зла, Веры и неверия, анархии и порядка. Почти единогласно российское общество отрицательно отнеслось к восстанию декабристов. Их осудили Карамзин, Грибоедов и Пушкин, а Тютчев откликнулся на смертный приговор стихами:
Вас развратило Самовластье,
Меч его вас поразил, -
И в неподкупном беспристрастье
Сей приговор Закон скрепил

Народ, чуждаясь вероломства,
Поносит ваши имена –
И ваша память от потомства,
Как труп в земле, схоронена..
Плохим пророком оказался этот великий русский поэт: Пример декабристов стал заразительным для последующих бесов революции, а память о них жива до сих пор. В Петербурге наступило спокойствие до тех пор, пока террористы не принялись охотиться на царей, а те бегать от них, либо погибать от бомбистов. А 9 января 1905 года рабочие во главе с провокатором попом Гапоном во главе пошли к Зимнему дворцу просить царской милости. Провокация удалась: солдаты были вынуждены стрелять и пролилась кровь. Приговор династии Романовых был подписан кровью, но не ведомо, с 1905 или с 1825 началась кровавая история самоуничтожения России.
В Мариинском дворце И. Е. Репин писал свою гигантскую картину «Заседание Государственного Совета» на которой изображены высшие чиновники империи, каждый из которых достоин отдельного рассказа. В 1722 году Петр I обнародовал закон о порядке государственной службы Российской империи, в основу которого был положен Табель о рангах. В нем все чины делились на 14 классов и подразделялись на 3 типа: воинские, гражданские и придворные. Министром в середине XIX века мог стать только чиновник  2-го класса, а губернатором – 4-го. Тогда же сложилась и система обращений. К чиновникам 1-го и 2-го классов следовало обращаться как «высокопревосходительство», 3-го и 4-го – «превосходительство», 5-го – «высокородие», 6 – 8-го – «высокоблагородие», ко всем остальным – «благородие». В Госсовете тогдашней России заседали  чиновники не ниже 4-го класса, а теперь во дворце заседают перекрестившиеся коммунисты и комсомольцы, воры в законе, награбившие достаточно денег, чтобы выиграть выборы в местную Думу. Ну какое они могут идти сравнение с прежними чиновниками империи, рожи ведь у всех дебильные, бандитские! Там они грызутся и подсаживают друг друга, а ночами отстреливают неугодных соперников. После трудов праведных нынешние слуги народа отправляются в соседний ресторан «1913 год», название его видимо предполагает, что тот год был последним счастливым годом Российской империи. Ведь уже в 1914 году началась Первая мировая война, а в 1917 империя перестала существовать.
На витрине ресторана я увидел предупреждение: «Ресторан – частное предприятие и оставляет за собой право не допускать в зал клиентов без объяснения причины». Понятное дело, ресторан был элитным: для иностранцев, бизнесменов и высокопоставленных чиновников, а внутри посетители сидели за столами при свечах и с обильными закусками. Эх, Маяковский, зря вы злорадствовали: «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй». Вернулись буржуи на свои места, да и сам-то Владимир Владимирович Путин  ресторан этот посещал регулярно, будучи помощником Собчака по экономическим связям с заграницей. Доходная это должность и пробавлялся он не только ананасами и рябчиками.
Своей одеждой и бюджетом я не соответствовал этому заведению. Я нигде ничему не соответствую, не вписываюсь в структуры любого общества, будь то США или Россия, чувствую неуютно в любой компании. Похоже, мне стыдно даже за свое существование на этой земле, поэтому нет у меня ни семьи, ни друзей, ни частной собственности. А может быть меня вполне устраивает эта взвешенность состояния и готовность в любое время сорваться с места и отправиться на новые приключения. Вскорости мне такая возможность представилась.
Таню я приметил на Дворцовой площади, сидящей на облучке пролётки для развозки туристов. Одета она была в ковбойский прикидон: сапоги-«казаки» со шпорами, краги -«чапарехос», замшевую куртку с бахромой и широкополую шляпу с высокой тульей. На поясе у нее висел стартовый пистолет в коричневой кобуре, а в ушах сверкали сережки в форме золотых лошадок. Курила Таня пролетарские  сигареты «Прима», которые доставала из роскошного портсигара с эмблемой «Marlboro». Она и представилась мне: «Я слышала, что ты ковбой, а я Татьяна-Мальборо». Было этой хрупкой девчушке лет 25, глазенки чуть монголоидные, передние зубки чуть выступающие, как у белочки.
Таня работает извозчиком в компании, перевозящей туристов в центре города. Лет десять назад лошадиным извозом в Петербурге занимался грузин Риваз, который даже сподобился проехать на своей карете из Петербурга в Москву. Недолго Риваз здесь благоденствовал; говорят, он решил еще заняться оптовой торговлей водкой, а этот бизнес чреват жестокой конкуренцией. Пристрелили грузина Риваз чеченские бандиты. Но свято место пусто не бывает, - место его занял молодой бизнесмен Саша. Он сам прошел школу верховой езды, но во время понял, что лошади могут вызвать у людей ностальгию и желание на них прокатиться, а желание всегда стоит денег. Он даже научился подковывать лошадей, только плохо. Лошади его часто теряют подковы и ходят по асфальту босоногими, без одной или пары подков. Сбруя у них сборная: частью кожаная, а большей частью веревочная, а плечи сбиты плохими хомутами. Часами стоят понурые лошадки с унылыми кучерихами на облучках, под проливным дождем, или палящим солнцем, а единственную тень на площадь отбрасывает Александрийская колонна, исполняющая заодно роль солнечных часов.
Работают у него девчушки от 15 до 25 лет, без трудовых книжек, страховок, зарплаты и спецодежды, выдает он им на обед 60 рублей, а еще положено им 10 процентов от каждой ходки с туристами на карете, либо верхом на лошади. В хорошие, солнечные дни «белых ночей» они могут заработать 500 и 1000 рублей, а в дождливые будни и 200 не заработаешь.
Таня-Мальборо единственная в команде извозчиц, кто может шорничать (слово-то какое занятное, с трудом вспомнил), чиня упряжь лошадей. Уже в десять лет  она привязалась к лошадям, ведь их мощь и грация увеличивает потенциал человека. Вначале она ходила на конюшню в парке Победы, потом ездила в Петергоф к Володе Хиенкину, моему приятелю и энтузиасту разведения «аргамаков». Некоторое время она панковала с ребятами из художественно-реставрационного училища, пила спирт «Ройяль», завезенный с Запада, чтобы окончательно споить российских мужиков, а еще баловалась «травкой», да и грибочками галлюциногенными собранными возле конюшни. Дырок в коже она наделала везде, где только было можно: в ушах, ноздрях, губах, пупке и еще кое-где. Участвовала и в драках между дворовой шпаной, а однажды ее там избили заезжие подонки из Купчино, что три месяца пробыла Таня в клинике Бехтерева и до сих пор кружится у нее голова при верховой езде.
Диму она встретила на тусовке в Гавани, где он держал свою двухмоторную шаланду, которую постоянно ремонтировал. Его абсолютно не интересовали поездки на лошадях, хотя Дима и увлекался литературой о жизни ковбоев и даже писал картины со сценами сражений между индейцами и ковбоями. Вот тогда-то и возникла у Тани идея перевоплотиться из питерской девчонки в героиню ковбойских фильмов, где юная дочь фермера переодевается в мужскую одежду и мстит бандитам за поруганную честь семьи. Она великолепно стреляет, бросает лассо и укрощает мустангов. А у Таниных родителей даже шести соток не было, - протрубили жизнь инженерами на заводе, а вместо мустангов их дочь ездила на городских клячах и стреляла из воздушного ружья в тире. В магазине «секонд хенд» она приобрела поношенные куртку и шляпу, а сапоги «казаки» были питерского производства. К двадцатилетию родители подарили ей настоящее ковбойское седло с лукой для лассо, оставалось лишь найти лошадь. На ее поиски Таня отправилась а подружкой Катей в окрестности Гатчины. По случаю Пасхи колхозники скотофермы назюзюкались до поросячьего визга и оставили ворота конюшни открытыми, так что девчонкам не составило большого труда взнуздать лошадь и привести на станцию Суйда, той самой, в окрестностях которой жил генерал Ганнибал и его крепостная Арина Родионовна, нянюшка Пушкина, основателя нашей национальности.
Платформа была не освещена, так что машинист не заметил, как девчонки сподобились втолкнуть лошадь в тамбур последнего вагона электрички и уже в вагоне развернуть ее мордой к выходу. Такого зрелища пассажиры никогда не видывали и вряд ли увидят когда-нибудь в своей жизни. Энтузиазм был всеобщий, никто не срывал стоп-кран, а барышни стремились угостить лошадку бутербродами и мороженым. Контролеры не смогли проникнуть в последний вагон за своей мздой с безбилетников, интенсивно матерились, но под брюхо лошади не поднырнули. За час дороги ее укачало, и, покидая электричку, лошадь оставила на память железнодорожникам основательную порцию самого лучшего навоза.
На платформе Балтийского вокзала милиционер обалдел при виде выходившей из вагона лошади, но Таня заявила ему, что лошадь доставлена срочно для участия в конкуре на кубок губернатора Петербурга. Не будучи лауреатом на Нобелевскую премию, он схавал эту залипуху и эскортировал конягу до привокзальной площади, где девчушки ее оседлали и отправились на конюшню. Хозяину они объяснили, что владелец лошади уехал по делам за границу и вернется нескоро. Саша подождал месяц, и, не получив документов на лошадь, оприходовал ее, а девчонкам пригрозил милицией, если будут рыпаться.
Но Таня решила любым путем приобрести лошадь, тем более Катя сообщила, что в Белоруссии можно ее купить за 100 долларов. В деревне Горяны, что под Оршей, обитали дедушка с бабушкой Кати, но она сама ехать туда не могла по причине запоя мамаши. Когда-то ее мама Ирина была красавицей и мастерицей на все руки, но приехав в Питер, она оказалась в окружении алкоголиков и наркоманов, работавших на стройке под руководством турок.
Вот так, триста лет мы воевали с турками, а они пришли к нам недавно и мирно завоевали Россию. Крупнейшие строительные компании принадлежат им, либо чеченцам, а русские вкалывают на них, да еще рады, что удалось устроиться в иностранную компанию. Ирина не долго там проработала, выгнали ее за пьянство и пришлось днем собирать бутылки, а на ночь приводить мужиков, плативших за секс бутылками водки, либо портвейна «333», раньше продавали аналогичный напиток, но под номером «777». Удивляюсь, почему еще не появился в продаже напиток с дьявольским, апокалиптическим числом «666». Эти цифры горят неоном над крышей Рокфеллеровского центра на Пятой авеню Нью-Йорка, столицы иудо-христианской цивилизации. Не удивительно, что именно по нему мусульманскими боевиками был нанесен основной апокалиптический удар.
Таня предложила мне съездить в Белоруссию, купить пару лошадей и своим ходом вернуться в Петербург. Идея была интересной, тем более я никогда не ездил верхом на столь дальнее расстояние. Правда, я позвонил друзьям в Минск, и они сообщили, что в окрестностях города купить более или менее приличную лошадь можно не дешевле, чем за 500 долларов. Я решил, что в глубинке цена будет ниже и прихватил с собой 400 долларов, а Таня имела при себе единственную сотнягу. Пришлось мне также купить строевое седло, вряд ли кто-нибудь в деревне умеет сейчас мастерить седла, взяли мы с собой и упряжь, в надежде купить телегу на резиновом ходу и запрячь в нее одну из лошадей. Зная превратности дороги, я приобрел двухместную палатку и прорезиновый плащ, спальный мешок у меня остался со времен путешествия по Австралии. Учли мы также, что в деревне и коновала-то не найдешь, так что прихватили два набора подков с победитовыми шипами. Груз получился изрядный, под 50 килограмм, никогда еще не таскал я на спине такой ноши, но груз жизни еще тяжелее.

РАДЗИМА РОДИНА

Я заранее купил билеты до Орши в плацкартном вагоне, по нынешним временам общие вагоны в поездах отменили, видимо предполагая, что благосостояние народа докатилось до спального состояния. Поезд Санкт-Петербург – Кишинев отправился по расписанию, а наполнен он был молдаванами, возвращавшимися с заработков в России. В отличие от россиян, они в меру пили вино и пиво и говорили на своем румынском языке. Из четырех плацкартных вагонов ни в одном не было воды, так что ни помыться, ни справить нужду возможности не было, не говоря уж о кипятке в титане. Мужики-то могли помочиться между вагонами, а вот барышням было сложнее, правда, вода была в купейных вагонах, наполовину пустых. Молдаване, как всегда экономили, и спали по двое на полке. Такого раздолбанного вагона я не видывал со времен развала СССР: туалеты не закрывалась, окна не открывались, а полки не опускались. Утешало только, что поезд шел по расписанию, а на остановках можно было купить рассыпчатую картошку с огурцами, молоко  и семечки.
Таня в своем ковбойском обличии произвела фурор на молдавских крестьян и белорусских работяг, так что мне приходилось оборонять ее от домогательств мужиков. На белорусской границе нас никто не проверял и не копался в багаже, но привокзальной площади Орши к нам привязались два милиционера, потребовавших показать паспорта. У Тани все было в порядке, а вот мой русский международный паспорт вызвал у них подозрение, поскольку там не было штампа прописки. Решили они эту проблему просто: «Убирайтесь отсюда немедленно, чтобы через полчаса мы вас здесь не видели». Хорошо здесь поставлено дело с гостеприимством! А на фронтоне построенного в стиле сталинского ампира здания вокзала были прикреплены мемориальные доски: «Через Оршу в 1905 году В.И. Ленин проезжал в эмиграцию», а еще: «На станции Орша М.И. Калинин выступал в 1918 г. перед рабочими». Вот так, значит этих двух знаменитых подонков город приветствовал, а меня, международного ковбоя, признал персоной нон грата!
Более полувека, с XIII по XVIII век Орша принадлежала литовским и польским князьям и была оплотом католицизма на русской земле. В 1772  русские войска отвоевали эту бывшую вотчину Мономахов и Екатерина II разрешила поселение в Белорусской губернии. В 1812 разрушили этот город войска Наполеона, но к 1896 году в городе жило 4175 православных,  а евреев 3231. Герои Шолома Алейхема жили в подобном городишке, названном классиком еврейской литературы Крыжополем. После еврейских погромов 1905 года большинство евреев город переехало в США, но осталось достаточно оптимистов, которых немцы в купе с нашими полицаями и уничтожили во время Великой отечественной войны три года Орша была оккупирована немцами и была разрушена почти до основания, этот железнодорожный узел бомбили не только немцы, но и наши. Здесь в локомотивном депо работал знаменитый партизан Константин Заслонов, главным развлечением которого был подрыв железнодорожных коммуникаций, когда-то создали даже кинофильм, посвященный его подвигам, но теперешние жители города уже ничего этого не знают. В центре города стоит только памятник Ленину, указывающему бронзовой рукой куда-то на юг, неужто он знал уже тогда об угрозе чеченцев или грядущем предательстве грузин?
В тени Ленина устроились на скамейке местные алкоголики и уже с утра опохмелялись плодово-выгодным портвейшком местного производства. Их лексикон ничем не отличался от такового питерских алкоголиков, белорусский язык здесь звучит только по телевизору и на радио. Местный люмпен-пролетариат разбирался лишь в ценах на алкоголь и продукты, а вот лошадь на весь город была одна и принадлежала она Райпо. Все в этом городе было до боли знакомое, советское, так что я присоединился к мужскому коллективу со своей бутылкой пива и чувствовал себя как дома. Дождавшись начала рабочего дня, я оставил Танечку в компании синюшников и отправился в районную администрацию, располагавшуюся в здании из белого силикатного кирпича.
В приёмной прежде всего я натолкнулся на секретаршу главы администрации и его заместителя, барышня не только освоила компьютер, но и знала как пользоваться факсом. Смотрела на меня барышня подозрительно; видок-то у меня был не представительный: потрёпанная шляпа с пером прикрывала небритую физиономию, рваные джинсы и майка с полицейскими нашивками были даже не второй свежести, да и выхлоп похмельный чувствовался. Трудным был её вопрос о моей профессии, пришлось назваться писателем и путешественником. Недоверчивыми глазами зыркнула она на меня, когда услышала, что приехал я за лошадьми. Её выщипанные бровки сосредоточились и барышня юркнула в кабинет своего белорусского босса, фамилия которого была написана по-русски. Через минуту она пригласила меня в кабинет, где вершил судьбы людей председатель райсовета. Почему-то портрет Лукашенко не висел на стене, а притулился на подоконнике и ухмылялся на меня со стороны.
Услышав о моих планах покупки лошадей в их районе, председатель срочно вызвал по селектору главного зоотехника, незамедлительно явился атлет со стрижкой «ёжиком» и в рубашке с засученными рукавами, из левого кармана которой торчали наконечники пяти! авторучек – занятой человек. Так он мне и заявил: «У нас в районе лошадей нормальных нет, все вырожденцы, либо копыта перекошены, либо хребет деформирован, а купить их можно в колхозах по цене говядины, где-то за 300 долларов за тушу. Приличных лошадей можно купить только в Горецкой конноспортивной школе». Тут мне вспомнилось, что сам-то я родился в этом городе Горки, но мама увезла меня оттуда, когда было мне всего пять лет. Мне всегда хотелось навестить родные места, да обстоятельства мешали, но кривая всегда меня к цели выводит, надо мне туда съездить.
Я попросил председателя что-либо написать в моем дневнике, на помощь он вызвал в кабинет пышногрудую и голубоглазую главную агрономшу, районную знаменитость, которая писала стихи и рассказы. Она и написала мне это послание:
По белой метели
Галопом летели
Каурые кони
В серебряном звоне.
И снегом умытые,
Взрывали копытами
Спящее поле.
Им вольная воля.
Так что вместо лошадей я получил в мэрии стихи о них, и на том спасибо. Синюшники приканчивали уже третью бутылку портвейшка, когда я вернулся за Танюшкой, задерганной их унылыми комплиментами. На другой стороне площади была автобусная остановка, а рядом с ней парк на берегу Днепра. До отправления автобуса в деревню Горяны оставалось около трех часов, и мы устроились его ждать на травушке-муравушке в тенечке цветущей липы. Глядючи на эту мутную речушку с заросшими ивняком берегами, я вспомнил фразу Гоголя: «Редкая птица долетит до середины Днепра…». Шириной речка была здесь метров тридцать, птицы действительно через нее не летали, а вот рыба здесь точно до середины реки не доберется, там тянется вниз по течению мазутная полоса, отсвечивающая веселыми радужными разводами. Через такую преграду только человек переберется, да и то в скафандре, этаким Ихтиандром.
В зоне парка, берегу реки власти построили дощатую раздевалку, но за неимением желающих купаться она была превращена в сортир. В своем неуемном порыве эстетизма они даже помазали его известкой, дальше их водопроводно-канализационная мысль не продвинулась, так что продукт жизнедеятельности оршан вонючей жижей течет из сортира в тот самый Днепр, прославленный нашим великим Гоголем.
Танечке надоело валяться на травке и она отправилась в банк разменять свою сто долларовую купюру на пять двадцаток, нахрена ей это было делать?! В кассе банка не оказалось мелких денег, но к ней незамедлительно подошел парнишка и предложил свои услуги. Они прошли в соседний торговый центр, где он взял у Тани посмотреть ее купюру. Незамедлительно возник рядом мужик в спортивном костюме и заорал: «Ты что, подонок, опять за свое взялся. Давно у нас в милиции не был. А ну отдай девчонке деньги, а со мной пройдешь в отделение». Таня забрала купюру и вернулась в парк в радостном состоянии, что и ее заодно не арестовали, при этом она протянула мне сложенную купюру. С удивлением я увидел там портрет Авраама Линкольна, а не Джорджа Вашингтона. Развернув банкноту, я с сожалением убедился, что вместо 100 долларов Тане вернули всего лишь 5. Подонки работали в паре и назвавший себя милиционером мужик отвлек внимание Тани, чтобы парнишка подменил банкноту, в народе эта операция называется «складухой». Понятное дело, не было смысла искать этих мошенников, они давно слиняли. Танечка расплакалась, но я утешил, что у нас есть еще 400 долларов и мы сможем купить двух лошадей, если они не будут дороже 200 долларов.
Автобус на Горяны был переполнен, устроились мы со своим багажом на ступеньках задней площадки. Привык наш народ к трудностям, терпение у него железное, автобусы же резиновые. Мы ехали мимо чахлых полей моей малой родины, автобус заезжал в деревни с непременными зданиями правления колхозов и домишками сельсоветов с выцветшими флагами Белоруссии над шиферными крышами. Наша деревня оказалась метрах в ста от остановки автобуса, но и эти метры мы с трудом преодолели, обремененные непомерным грузом. Состояла деревня из пары дюжин развалюх, выстроившихся вдоль кривой улицы с глубокой тракторной колеёй посредине.
Дом наших хозяев оказался по счету вторым от магазина, давно закрытого за недостатком покупателей. Конечно же, электрического звонка для входной двери не было предусмотрено, да и железной она не была, - сколочена из березовых плашек на крестовине. Висела дверь на верхней петле, а ее низ был подвязан к гвоздю на косяке алюминиевой проволокой. Гвоздь покрупнее, но вбитый под углом, выполнял роль дверной ручки. Какие там к хренам бронзовые колотушки на дверях британцев Викторианской эпохи, которым я удивлялся в Лондоне! Я забарабанил кулаком в жиденькую дверь и дверь открыла рыхлая женщина лет шестидесяти с хлопушкой для мух в правой руке, одетая в тренировочные рейтузы китайского производства и спортивную майку с логотипом футбольной команды из Чикаго (Chicago Bulls). Бюстгальтеру было бы сложно справиться с ее бюстом, отвисавшим до пупка, поэтому он и отсутствовал. Мне кажется, что бюстгальтер женщинам особо-то и не нужен, кроме, естественно, бегуний. Без него им как без рук, поскольку колыхания грудей создают вибрацию, гасящую скорость.
Приняв изрядную дозу пива в баре рядом с трассой, я несколько раз наблюдал бегунов Нью-йоркского марафона. Проводится он ежегодно в ноябре, причем бегает тот самый «выше средний» слой общества планеты, люди, которые могут себе позволить поездку в Нью-Йорк и оплатить расходы на гостиницу.
Понятное дело, хозяйка моя никогда бегом не занималась, в нынешнем состоянии не готова она была ни для спринта, ни, тем более, марафона. За ее пухлой спиной маячила фигура мужа, напомнившего мне внешностью просвиставшего Соловья Разбойника или еще не проспавшегося Илью Муромца. Хозяева действительно только что проснулись после послеобеденной сиесты и отправлялись в поле поить бычков. Узнав, что мы приехали к ним из Питера от внучки Кати, Валентина заколыхалась доброжелательством и широко распахнула дверь, приглашая в хату. Росточек у меня всего-то 172 сантиметров, но даже при этом мизерном моем возвышении над земным горизонтом я был вынужден нагнуться под притолокой двери. Похоже, что этот размер был изобретен на случай войны, чтобы немцы нагибались при входе, а сидящие в избе за бутылкой самогона партизаны, расстреливали агрессоров, оказавшихся в неудобной позиции. А знаменитая партизанка Зоя Космодемьянская вообще дома сжигала, чтобы немцам жить было негде, ну а наши крестьяне могли и в землянках перезимовать. Оттого-то тевтонцы и войну-то проиграли, что нашей приспособленности не учли.
Мне как-то попалась на глаза инструкция для солдат вермахта по отправлению естественных надобностей, надеюсь, русский читатель почерпнет из нее что-то для себя полезное: «Опорожнение кишок, как правило, производится в сидячем положении. Сначала человек при одновременном поднятии задних частей одежды опускается так низко на корточки, пока ягодицы не войдут в контакт с деревянными брусками. Вес тела распределяем равномерно на обе ягодицы. Верхняя часть тела слегка наклонена вперед, локти покоятся на мягких мускулах верхней части ног, взгляд свободно устремлен прямо вперед.
При спокойном вдыхании и выдыхании воздуха человек выдавливает содержимое кишечника в предназначенные для этого отверстия фаянсовой чаши. При наступлении промывания человек на короткое время приподнимается и равняется на правофлангового, при этом задница выступает свободно вперед, не сгибая бедер, для того чтобы избежать излишнего загрязнения задних частей одежды. По окончании опорожнения содержимого кишечника человек производит поворот на одну восьмую влево при одновременном приподнятии задней части задницы, беря бумагу большим и указательным пальцами правой руки и двигая ее скользящим движением при умеренном давлении по образуемой мягкими мышцами задницы впадине…»
Прочтя эту инструкцию можно понять, что немцы потерпели у нас поражение еще и оттого, что не нашли в СССР привычных условий для отправления естественных потребностей. Через завешенные марлей окна хаты просачивался запах отхожего места устроенного на заднем дворе. Закуток был без дверей и крыши, а внизу кишели миллионы опарышей, сортир и был инкубатором полчищ мух ползавших по продуктам на столе, по мебели и стенам с отставшими обоями. Поэтому-то Валентина  и не расставалась с мухобойкой даже сидя за столом, но количество их не убывало, пополняясь с каждым открытием входной двери.
Пройдя через тамбур, я оказался в горнице с гигантской печью, занимавшей треть жилого помещения. В красном углу расположился властитель дум хозяев дома, телевизор фирмы Toshiba, на крышке которого сиротинилась в пластмассовой рамке иконка Богоматери, а по комнате роились все те же жирные мухи и, в отличие от хозяев, плодились, плодились, плодились. Мы с Татьяной сразу же, с порога, заявили, что спать будем в палатке и разбили ее под яблоней, одичавшей от неухода.
Мыться отправились к единственному на деревне колодцу, который местные экологи выкопали ниже соседнего кладбища, так что питьевая вода смешивалась с прахом усопших предков, обеспечивая связь поколений. Рыть колодец в собственном дворе хозяин видимо счел не рациональным и эгоистичным, поэтому носить воду приходилось ведрами метров за 100. Секрет изготовления и употребления коромысла здесь утерян, впрочем, и у нас на Руси позабыли, как этим устройством пользоваться. Правда, у хозяев были два молочных бидона для доставки воды, которые возили на детской коляске, седоки которой вероятно давно состарились и даже отошли в лучший мир. Вес бидонов с содержимым на порядок превышал теоретический вес ребенка, так что колеса соскакивали с прогнувшихся осей, бидоны опрокидывались и вода выплескивалась в дорожную колею. А вода нужна была не только для кухни, но и для поливки грядок, которые Валентина орошала посредством ржавой консервной банки с отогнутой крышкой, экономя деньги на покупке лейки.
По случаю нашего приезда хозяйка устроила званый ужин, пригласив соседей. Самогонка была собственного производства, овощи с огорода, ну а котлеты она приготовила из пропущенной через мясорубку чайной колбасы. Туда же она добавила три яйца от своих несушек и зеленый лук с грядки. Пришел в гости местный бизнесмен Саша с женой-калмычкой, работавшей начальницей почты в Орше. Было рыжебородому Саше лет 50, глаза хитрющие, цыганские, а зубы клыкастые, с белым оскалом. Днями он со своей автолавкой ездил по деревням, лишившимся стационарных магазинов, и торговал всем необходимым для крестьянского быта. Деревенские бабы у нас давно разучились печь хлеб и полностью зависят от привозного, а вот в Австралии фермерши часто угощали меня свежеиспеченным хлебом. Торговал Саша также запчастями для сельхозтехники, а также скупал у сельчан грибы и ягоды.
Разговор вился вокруг трех бычков, которых взяли хозяева вместе с Сашей в колхозе для совместного выращивания. Утром их выводили на выпас, привязывая на кол, а вечером отводили в сарай. Бычки за два месяца изрядно подросли и  с каждым днем было все труднее их водить на пастбище, в деревне стада не было, поскольку никто не хотел быть пастухом. А еще проблемой была засуха, дольше месяца не было дождей, и картошку одолевал колорадский жук, которого крестьяне собирали вручную и сжигали на костре. Да еще и сахар дорожает с каждым днем, скоро и самогонку невыгодно будет гнать, а ведь местные крестьяне до революции самогона не гнали.
Убедившись в очередной раз, что всю самогонку все равно не выпьешь, отправился я ночевать в палатку, где пыталась устроиться непьющая Татьяна. К полночи пошел тот самый долгожданный дождь и вскоре наша палатка, которая куплена была за 20 долларов, потекла сначала по швам, а потом и по всей своей синтетической поверхности. Еще раз я убедился, что скупой платит дважды, перебираясь из палатки в мухобойную хату и укладываясь в каморке, заваленной мешками с сахаром, картошкой и прочим сырьем для производства самогона.
Ранним утром хозяин Юра привел на задний двор колхозную кобылу Машку с жеребенком, которая более месяца отдыхала на пастбище от телеги и плуга, а молоко на ферму возил Орлик. Принадлежал он все тому же бизнесмену Саше, который пас жеребца привязанным на кол. Чтобы лошадь не украли, Саша замыкал тяжеленную цепь на ее шее амбарным замком. Предыдущим вечером ключ он передал трактористу Андрюхе, который собирался окучивать картошку, но тот пробухал вечер с шофером и потерял ключ по дороге домой. Нужно было пилить дужку замка на шее жеребца, но полотна для ножовки по металлу у него не оказалось, был, правда, автоген, но вряд ли Орлик смог бы перенести над собой такую экзекуцию. Решили оставить его в покое и запрячь в телегу Машку. За месяц отдыха успели поджить раны и потертости на шее и крупе, округлилась она на сочной траве, но когда узрел я ее упряжь, то сердце заныло, закровянило. Правая оглобля была сделана из дуба, левая же из легкой сосны. Половинки хомута были скреплены когда-то шурупами, замененными позже медной проволокой, которая разломалась и хомут распался на части. Покрывавший его войлок разлохматился и оголил фанерную основу, раздиравшую шею лошади. Не осталось войлока и на стальной, разломанной на части седелке, а чересседельник был изготовлен из кожимитового ремня, подпруга же вовсе отсутствовала и седелка ерзала по хребту, натирая его острыми жестяными краями. Шлея, должная держать хомут в фиксированном положении, также отсутствовала, упряжь держалась на нашем всегдашнем «авось».
Вышедшая посмотреть на процесс запряжки Татьяна, которая с 12 лет занималась конным спортом, расплакалась и попросила остановить запряжку до того как она исправит упряжь, но Юре было некогда. Он запряг Машку не смотря на сопротивление ее и жеребенка, тыкавшегося в вымя. Юра загрузил телегу семью молочными бидонами, чтобы собрать вечерний и утренний надой с коров частников. Я увязался с ним, устроившись на облучке из щербатой доски, елозившей на бортах телеги. Объезжали мы четыре соседние деревни, к которым можно было подъехать только на лошади, либо на тракторе. Неразумное лошадиное дитя жалось к Машке, попадая под колеса, оглобли или под грудину матери, которая испуганно ржала и рвалась из колеи. В деревне Юра тарабанил уполовником по бидонам, а из хат выходили хозяйки с подойниками, наполненными парным молоком, а также с молоком вечернего удоя. По инструкции молочной фермы Юра не должен был принимать не охлажденное молоко, а хозяйки - его сдавать, да только все надеялись, что, авось, молоко не прокиснет. Хозяйки также с удивлением смотрели на дополнительного седока телеги, и мне пришлось называться практикантом по сбору молока. Заметив в списке фамилию Шиманской Марии, я загорелся желанием познакомиться с однофамилицей. Жила она в типичном  деревенском доме, крытом щербатым шифером, с подслеповатыми окнами, а вместо георгин и астр хозяйка высадила перед своей хороминой картошку с голубыми и белыми цветами. Мария обряжена была в серый бушлат, называемый у нас еще фуфайкой, которую до сих пор носят наши «зэка», но на голове у нее была бейсбольная кепка с логотипом «California». Ее отнюдь не обрадовало наше возможное родство, муж от нее давно ушел, а его фамильное дерево было Марии как до той самой лампочки Лодыгина, Яблочкова или Ильича. Так что моя попытка найти какие-то ветви моего генеалогического дерева потерпели неудачу.
Вернулись мы домой к завтраку, причем, Валентина попросила меня принести воды из колодца, а когда я вернулся к телеге, то обнаружил, что два молочных бидона открыты, а содержимое их поубавилось. Тогда мне стало понятным отчего хозяева не держат на дворе корову, а простокваша и сметана в доме не переводятся, вероятно, процесс разбавления молока начинается уже отсюда. Позавтракав пирожками с картошкой, мы отправились с Юрой на молочную ферму колхоза имени Куйбышева. Был у Сталина такой опричник, возглавлявший Комиссариат народного хозяйства СССР, но вряд ли посещал он этот колхоз.
Проселочная дорога вилась между заросших ивняком, сурепкой и репейником полей, среди которых ржавели брошенные трактора, комбайны, сеялки и прочие веялки. Возле фермы мрачным монументом советской эпохи возвышался элеватор с сорванной крышей, а рядом разваливался коровник с провалившимися балками и разворованным доильным оборудованием. От 3 тысяч голов молочного стада в колхозе осталось лишь полтысячи. Полвека строили колхозники эти здания, механизмы, создавали сельскохозяйственную индустрию, потрачено было миллиарды рублей, а теперь все пошло прахом. Пришел Молох перестройки и приватизации, и те же коммунисты, которые держали народ в крепостной кабале, прихватизировали, растащили, разорили его добро. Сейчас в этом колхозе используется всего 20 процентов угодий.
Помимо нашей телеги к ферме подтянулось еще три телеги с женщинами-возницами на облучках, которые тоже привезли бидоны с молоком. Сбруя их лошадей была еще в худшем состоянии, чем наша, а их саврасок облепили слепни, оводы и мухи, пившие слезы из их печальных глаз. А женщинам было не до лошадей, они сгружали с телег многопудовые бидоны и таскали их к чану с молоком, причем, три женщины таскали по два бидона одновременно. Работу они сопровождали веселым матом и шутками по поводу моей старательности в разгрузке молока: а могу ли я также активно работать в постели. Все молоко сливалось в чан литров на 500, но на сей раз лаборантка брала пробу на кислотность из каждого бидона, такую старательность пришлось ей продемонстрировать после того как вся партия молока предыдущего дня была забракована молочным заводом. Возницы отказались забирать прокисшее молоко, но я прихватил бидон простокваши, чтобы сделать творог так, как когда-то в детстве делала его мама, не кипятя простоквашу.
Был канун Троицы, которую праздновали на селе даже в советские времена. Доярки выставили на сооруженный из кабельной катушки стол  самогонку, помидоры, огурцы и сало. Мужиков нас было всего-то двое, а бабенок пять, и уже после второй рюмки лица их раскраснелись и принялись они сетовать на распроклятую деревенскую жизнь. Зарплату не платили в колхозе уже четыре месяца, да и как ее можно назвать заработанной платой, если она эквивалентна четырем долларам в месяц, когда в США минимальная часовая зарплата порядка семи долларов. Председательша колхоза выплачивает довольствие только конторским бездельникам, которые днями штаны протирают, а вечерами самогонкой торгуют. А по выходным нужно еще сахарную свеклу пропалывать, иначе колхоз  ни покоса, ни леса на дрова не выделит. В советские времена и аванс регулярно выплачивали, и зерно на трудодни выдавали, а в школе детей читать-писать учили, теперь же их учат лишь как противозачаточными средствами пользоваться.
Узнав, что я приехал в деревню за лошадьми для поездки на них в Петербург, покатились бабоньки от хохота: «Да наши лошади и 20 километров не пройдут. Выродился табун давно за неимением жеребцов-производителей, если мужиков в деревне не осталось, то откуда жеребцы возьмутся? Маток покрывают собственные жеребята, оттого и копыта лошадей внутрь растут, и ноги в раскоряку, и хребты у них прогнутые. Купили в Горках жеребца, так он кобыл перегрыз, ногами побил, а покрыть их не мог, застрелить его пришлось». Вспомнилось мне тогда, что и сам я родился в Горках и пока меня не застрелили, надо бы навестить это местечко, тем более оно всего в 30 километрах отсюда.
Настала пора прощаться с доярками, самогон весь все равно не выпьешь. Бабоньки предложили мне остаться жить в деревне, домов брошенных полно, а мужики спились, сидят по тюрьмам, либо разбежались на заработки в Россию. По дороге домой нас с Юрой остановили еще две женщины и предложили зайти к ним в хату и продолжить праздник. Юра с сожалением отказался, а мне пожаловался: «Попробуй я связаться хоть с одной из местных дам, так уж на следующий день вся деревня будет знать, а Валька прежде всего. Мы с ней уж больше четверти века прожили, а перед детьми с внуками будет стыдно». Я уже слышал подобные речи от Валентины, явно рассчитанные на отвлечение мужа от дурных намерений: «Нам жить с Юрой всего ничего осталось. Здоровье у него слабое, долго не протянет, не дай Бог я раньше помру, ведь он ни приготовить, ни постирать не умеет». А Юра мужик был крепкий, лет двадцать еще протянет, но вбивала ему жена в голову, что не стоит ему что-то менять, а новая женщина его незамедлительно угробит.
Мы поспешали домой, правое колесо телеги терлось об оглоблю и пахло жженой резиной, седелка ерзала по Машкиной спине и врезалась в кожу, так что мне пришлось подложить под нее фуфайку. Юра недовольно ворчал и грозился оставить меня посреди поля. Проезжая пруд, мы остановились на его берегу, чтобы набрать воды для полива грядок, а заодно помыть молочные бидоны. Если же попалось туда несколько лягушат, то пусть себя ведут как та самая лягушка из басни Эзопа. Попав в кувшин со сливками, она не отчаялась, а принялась интенсивно выбираться на поверхность. В конце концов сливки превратились в масло и лягушка выбралась на свободу.
На дворе нас с нетерпением ждала Танечка. Она сама распрягла лошадь, а потом подтянула тягу левой оглобли, так что правое колесо перестало тереться об оглоблю. Потом она заставила Юру выпрямить переднюю ось и колеса стали вертикально. Хомут она разобрала, скрепила его болтами и засунула в рукав от фуфайки, набив его мешковиной, то же она сделала с седелкой. Шлею она сшила из двух старых шлей, пришедших в негодность, при этом она удивлялась, как можно было скреплять ремни железными болтами с гайками, которые терлись об кожу лошади. Вся сбруя была сделана словно специально для терзания животного. «Как же человек может уважать себя, если он не любит свою лошадь» - возмущенно шептала Танечка. К вечеру вся сбруя была переделана. Удивительно, что Юра даже не смотрел на то, что делает рукастая Таня, вместо того, чтобы поучиться ремонту сбруи, он отправился к соседу брать пробу с только что выгнанного самогона.
Из Мурманска в гости к хозяевам приехали внуки, семилетний Петька и двенадцатилетняя Карина. Она днями смотрела телевизор или качалась на качелях, не обращая на нас внимания, не интересовали ее и лошадь, не возникало у нее также  никакого желания помочь бабушке по хозяйству. Петька был значительно активнее. В прошлом году он сжег соседский сарай, а у деда украл пенсию и сигареты, которые отнес великовозрастному Коляну, который за это позволил ему попользоваться велосипедом. В этом году свои подвиги он начал с того, что вырвал у петуха хвост, а потом принялся за уток, но получил должный отпор от селезня, ущипнувшего его за нос. Затем он наточил нож и решил изобразить пикадора, напав на привязанного к колу бычка. Тот не растерялся и в свою очередь перешел в атаку и гнал агрессора до тех пор пока не остановила его цепь. Шкодник на этом не остановился и перенес свою активность на бабу Валентину и ее борьбу с мухами. Он спрятал ее мухобойку пока та поливала грядки, вернувшись в дом, оказалась бабка Валентина не у дел и перевернула весь дом в поисках своего главного жизненного инструмента. По важности его можно было сравнить с потерей дамой 18 века веера на балу. Пометавшись по дому, она наконец-то сообразила ухватить Петьку за ухо и пригрозить дедовым ремнем, а также лишением его пенок от смородинового варенья. Тот взревел благим матом и достал мухобойку из печного поддувала. Ох и досталось пацану, бабка схватила топорище и принялась охаживать внука по мягким местам, да и по спине досталось.
Жалко мне стало Петьку и взял я его с собой в гости к бизнесмену Саше, чтобы угостить сахаром бедного Орлика, оставшегося на поле с замком на шее. По дороге он с удовольствием вздымал пыль рваными сандалиями и вдруг издал радостный вопль, подняв с земли ключ с замысловатой бородкой. Неужто это и есть тот самый потерянный ключ от шеи Орлика? Мы поспешили во двор, где бизнесмен мастерил сруб для баньки. Увидев ключ, Саша признал его своим и даже пообещал Петьке покатать его на Орлике, мне же показалось это не достаточным, поскольку пацан избавил Сашу от изнурительной работы перепиливания замка на шее лошади. Вначале тот пообещал купить Петьки полкило конфет, а потом померекал своим мужицким умом и сказал, что конфеты должен покупать Андрюха, потерявший пресловутый ключ. В любом случае Петька оказался героем дня, и дед с бабкой даже позволили ему съесть вареньечную пенку.
Орлика привели к нам во двор и Татьяна взнуздала его ковбойской сбруей и расшитым бисером седлом с высокой лукой и кожаными стременами. Сама она натянула замшевую куртку с бахромой, сапоги со шпорами и шляпу с пером. Взлетев птицей на Орлика, она лишь коснулась его шпорами, гикнула и превратился деревенский одр в сказочного Конька-Горбунка, готового нести ее по городам и весям. Галопом пронеслась она по деревенской улице, даже собаки не успели вдоволь набрехаться, а вылетев на простор полей, она направилась к соседней деревне. Там в заброшенном карьере местные пацаны преодолевали препятствия на белорусских мотоциклах производства завода «Мотовело». Она налетела на них ураганом и шутя преодолела их трассу. Таких всадников они видели только по телевизору. Один из пацанов изъявил желание проехать на Орлике, но Таня сказала, что галопом на лошади любой дурак проедет, а вот хорошей рысью значительно сложнее. И действительно, протрясся он метров 100  и свалился с седла, а Танька съязвила: «Ты в седле как мешок с дерьмом держишься, тебе только на задрипанных мотоциклах кататься.. Лошадь – животное благородное, учится тебе надо на ней ездить. Приезжай в Питер, там и поучишься». Сник парнишка, даже в родной деревне эта городская штучка его обставила. Вернулась Таня раскрасневшаяся, как налитое яблочко, но Орлик был чужой лошадью, а надо было искать своих одров.
Утром я снова отправился с Юрой на сбор молока. Машка споро бежала по пыльной дороге, радуясь новой сбруе, да исправной телеге. Вновь Юра колотил черпаком по бидону и сообщал о том, что предыдущий удой пропал, но желающие могут забрать на ферме простоквашу. С удивительной покорностью хозяйки принимали эту дурную весть, ехать на ферму не собирались и уверяли, что сами прокисшего молока не сдавали, а сдавали соседи, но снова сдавали парное молоко. Авось, на сей раз молоко не прокиснет, телега не сломается, подводная лодка не взорвется.
В этот день в конторе принимала посетителей председательша колхоза Шура Павловна. Тропинка от молочный фермы до правления колхоза пересекала ручей, мост через который сгнил, и вместо него бросили поперек двутавровую балку. Поднявшись на пригорок, я узрел на пустыре мужичка лет пятидесяти, который трудился в качестве пастуха. Производил он это действо посредством переносного стула и кнута, которым виртуозно громко щелкал, пугая семь подопечных коз. Над правлением колхоза хлопал на ветру выцветший до белизны флаг Белоруссии, а в правлении была масса кабинетов главного бухгалтера, агронома, зоотехника, механика, экономиста, ветеринара и т.д. Управляли они всего-то сотней оставшихся колхозников и все получали зарплату.
Председательше Шуре Павловне было лет 50 с небольшим гаком, одета была она в черный костюм с белой косынкой на шее, но вместо туфель у нее были обуты тапочки. В кабинете было значительнее холоднее, чем на улице, а электричество в колхозе энергетики вырубили за неуплату счетов, так что и доить коров на ферме было невозможно. Выслушав мою просьбу о продаже лошадей, она горько усмехнулась и повторила почти все то же о колхозном табуне, что я слышал от доярок. Председательша позвонила в соседние колхозы имени пламенной еврейской революционерки Клары Цеткин и скучного белорусского поэта Янки Купалы, но и там положение было не лучше. Да что там лошади – из пяти оставшихся в колхозе комбайнов в рабочем состоянии лишь один, такое же положение с тракторами и другими механизмами. А я продолжал спрашивать: «А почему телеги и сбруя у вас в столь печальном состоянии?» - «Да какая там сбруя, если веревки вручную вьем, ни шорника, ни кузнеца в колхозе нет, а телеги и резиновые колеса поставляли нам мастерские при тюрьме в Могилеве. После очередной амнистии Лукашенко зэков из тюрем распустили, работать там некому, а в колхоз они не возвращаются. Мужиков нет, а бабы бесплатно работать не хотят. Народ вырождается, а вы о лошадях спрашиваете. Может, мой муж что-то подскажет, он председателем сельсовета работает, сын мой вас к нему подвезет».
Председательшин сынок Володя Наумович ждал меня в своем «козлике» при входе в правление. Он закончил Горецкую сельскохозяйственную академию и два года проработал зоотехником в этом же колхозе, но при стаде всего в 500 голов не много было у него работы, а сидеть в конторе скучно. После этого мать взяла его своим персональным шофером, здесь тоже работы не много, но можно оставаться дома и выезжать после ее телефонного вызова. Обрыдло ему жить в деревне и ходить по вечерам в местную дискотеку, решил Володя отправиться в Португалию, где приятель-ветеринар устроился мойщиком машин на бензозаправке, обещал и Володю-зоотехника туда устроить. Сестра его, закончившая ту же академию по кафедре генетики, училась в Ирландии на стюардессу. Мечтой же Володи было участвовать в мотогонках, для чего и тренировался он ежедневно в заброшенном карьере на потрепанном «Кавасаки». Его-то и видела Таня во время своей лошадиной эскапады по местным весям. На память он записал в моем дневнике: «Желаю тебе, Анатолий, больших успехов в любимом деле. Мягких посадок при падении с лошадей. Самое главное – держись в седле и не давай себя сбросить. В общем, оставайся фанатом своего дела. Не забывай друзей…. Пожелания от фаната мотоциклов».
Оставив меня возле кирпичного дома сельсовета, Володя отправился в Оршу, где присмотрел купить почти новый мотоцикл.  От флага Белоруссии, похилившегося на крыше здания, осталось лишь несколько лоскутков, но кабинеты были забиты чиновничьим людом: замами, завами, главными и ведущими специалистами. В кабинете председателя на стене висел выцветший портрет оскалившегося Лукашенко. Хозяин кабинета сидел за столом даже без письменного прибора под мрамор, каковые привычно видеть на столах чиновников. В их не наливают чернил уже полсотни лет, но солидности их обладателю приборы придают. Вместо прибора на столе сиротинились конторские счеты с засаленными поколениями бюрократов костяшками. Вероятно компьютеры, калькуляторы или принтеры сельсоветские сидельцы видывали только по телевизору. Председатель пыхнул в меня утренним перегаром и предложил подождать его на жиденьком стуле с гнутой спинкой, называемом у нас «венским». Хозяин кабинета был в сандалиях на босую ногу и грязной футболке, плохо председательша присматривает за муженьком. Перед его столом колыхался пьяненький мужичок с зажатым в дрожащей руке заявлением на 20 кубометров строительного леса для перестройки сгоревшего дома. Глубокомысленно потерев небритый подбородок, Сергей Николаевич наложил резолюцию всего на 7 кубов. Мужик спорить не стал и поспешно удалился. Потом пришла мать-одиночка и попросила два килограмма одежды из германской гуманитарной помощи, он ограничил помощь полутора килограммами. Вот так и сидят эти прыщи на теле народном, хлеб не растят, не убирают, молока-мяса не производят, а все распределяют то, что им не принадлежит. О лошадях он тоже не имел понятия, но посоветовал съездить в Горки, где была конноспортивная школа. Ну что же, придется туда съездить.
Автобус Орша – Горки тащился мимо убогих деревенек, сожженных и разоренных многократно их завоевателями и освободителями. По этой дороге двигались когда-то на Москву колонны немецких танков, в деревнях квартировали немецкие гарнизоны, а в лесах дезертиры и окруженцы, называвшие себя партизанами. Грабили крестьян и те и другие, партизан даже они больше боялись, ведь ук немцев был свой рацион, а партизаны могли кормиться только отобранными у крестьян продуктами.
А вот и больница, где 4 сентября 1941 родился я, раб божий. Она была тогда превращена немцами в военный госпиталь, и роды у мамы принимал немецкий врач. Я отчаянно кричал, неистово, боясь жить в страшном мире войны и народного страдания. Смутно помню, как прятались мы на чердаке своего дома от немцев, а мама написала на воротах по-немецки, что в доме все больны тифом, и нас не тронули. Потом работала она в госпитале: чистила картошку, мыла посуду, убирала в столовой, а картофельные очистки и объедки приносила домой, чтобы накормить нас с бабушкой. После войны объявили набор желающих из разоренной Белоруссии переселиться в разоренный нашими и американскими бомбардировками Кенигсберг, где прошли мои детство и юность. Здесь же в Беплоруссии умерла моя бабушка и дедушка, тетушку угнали в Германию, а вся наша родня здесь полегла во время и после войны, я даже не знаю, где их могилы.
Всегда было у меня смутное желание навестить город своего младенчества, да все было не досуг, а теперь и сам Бог велел. Городок устроился на холмах, от них и название свое получил: Горы или Горки. Расположен он на слиянии речушек Прони, Копылки и Пороицы. Во времена литовского владычества это местечко принадлежало князьям Сапего, а в 1708 году здесь скрывался от Петра злополучный шведский король Карл XII, проигравший битву под Полтавой, страдая от поноса и раненой ноги. Эх, был бы у него нормальный «стул» и выиграй он эту битву, были бы мы сейчас шведами и не рвались бы наши  люди в Скандинавию на заработки,.
Неизменный Ленин с потеками голубиного дерьма на цементной лысине приветствовал меня на центральной площади. Он ведь тоже в Горках помер в 18 часов 50 минут, 21 января 1921 года, только под Москвой это было. Там вождь мирового пролетариата занимал реквизированное большевиками имение московского градоначальника Рейнбота, великим халявщиком был наш вождь.
Уютным оказался городок, украшенный широким центральным проспектом имени героя войны полковника Якубовского. В отличие от большинства городов России, здесь на перекрестках улиц устроены пандусы, чтобы женщинам с детскими колясками было удобнее идти по тротуарам. Дорогу на конюшню показали мне два студента сельскохозяйственной академии. Основана она была в 1840 году и до 1863 года была единственным сельскозяйственным высшим учебным России. Подкосило его польское восстание, которое поддержало большинство студентов, в основном – поляков, отправленных позже в Сибирь. Институт перенесли в Петербург и только в 1880 году возобновили деятельность этого первого высшего образовательного учреждении Белоруссии.
  В ухоженном парке множество скульптур животных и сказочных существ, даже фонтаны здесь функционируют. После мостика через овраг дорога привела меня к комплексу зданий конноспортивной школы. Погода хмурилась и все работники школы были заняты скирдованием сена, сплошь женщины, мужики словно попрятались по хатам, чтобы их немцы в плен не взяли. Правда, один мужик в сопровождении женщины двигался по картофельному полю с плугом на плечах, к ручкам плуга был приварен велосипедный руль. В начале межи он запрягся в плуг с помощью постромок и широкого хомута, сделанного из стульчака для унитаза и потянул его вдоль борозды, а женщина взялась за руль, и они принялись окучивать картошку. Боже ты мой, да мог ли подумать двести лет тому назад Радищев, что освобожденные революцией мужики будут выполнять роль упряжных лошадей, а бабы - роль мужиков. Жизнь у нас, как в частушке: «Я – и лошадь, я – и бык, я – и баба, и мужик». Лукашенко ихнего бы запрячь, этот хлебороб за всю жизнь если и ковырял землю, так только под ногтями. В энциклопедии Брокгауза и Эфрона пишется, что 1888 году лошадей в этом городе было 26321, 23795 рогатого скота и 2000 ульев. Хорошо в нашей империи работали тогда статистики, превратившиеся позже в революционеров. Дай-то бог, если сейчас в этом местечке обитает сотня лошадей, с тысячу коров и несколько десятков ульев.
Вскоре приехал на своем «мерсе» директор школы, плотно сбитый парень с бритым затылком и новомодным чубчиком. Все звали его Андреем Ивановичем, хотя лет ему было не больше тридцати. Возглавляемая им фирма по импорту автомобилей из Германии купила эту конеферму пару лет назад. Разводят здесь лошадей породы «тракен» и «буденовская», но минимальная цена их выше 2000 долларов, выбракованных можно купить по цене мяса, но тоже не дешевле 500 долларов. Так окончательно увяла моя мечта приехать из родной Белоруссии в Питер на белом коне, придется  добираться вонючим молдавским поездом.
Вернулся в Горяны к вечеру, Татьяна заканчивала подгонку сбруи, а Валентина затворяла брагу для следующей порции самогона. Мне тоже нашлась работа: отремонтировать задние двери, прибить к входным дверям скобу вместо ручки, смастерить качели для Петьки и отбить на обухе топора косу-литовку. Хотелось бы и в баньке помыться, да хозяева ею не обзавелись, а мылись в детской ванночке. Эх, приобрести бы мне домиком в деревне, с садиком-огородиком, пасечкой, да коровкой, но несет меня судьба по странам и континентам перекати-полем, не дает укорениться.
Пришла пора прощаться. Валентина напекла нам в дорогу пирожков с картошкой и капустой, нагрузила свежеизготовленным творогом и отказалась от оплаты за пять дней проживания у них. Юра не был силен в правописании, а Валентина мне написала: «Анатолий! Двери нашей хаты всегда открыты для тебя. Приятно было общаться с тобой. Мы с Юрой скажем одно, Анатолий – ты настоящий мужик!» Приятно читать так послание, хотя и знаешь, что не всегда удается быть истинным мужиком.
Я отправился в Питер, чтобы готовиться к поездке куда-нибудь за тридевять земель. Но непременно вернусь на эту несчастную, до боли свою Родину. Если мы не попытаемся сделать ее лучше, то никто за нас это сделает. Мы за все в ответе.

Продолжение следует


АНАТОЛИЙ  ШИМАНСКИЙ


РОССИЯ ГЛАЗАМИ СТРАННИКА


Не пленена ли бысть земля наша?
Не взяты ли грады наши?
Не поражены ли быхом горькою работою от иноплеменник?…
Взгляните на бесермен, на жидовин, среди вас сущих!
Поганы бо, закона Божия не ведуще,
Не убивают единоверых своих, не ограбляют,
Не обадят, не поклеплют, не украдут, не заспорют из-за чужого.   
Всяк поганый брата своего не предаст, но кого из них постигнет беда,
То выкуплют его и на промысел дадут ему,
А найденное в торгу  возвращают, а мы что творим, вернии?!
               
                Серапион Владимирский, проповедник, XIII век.




ПЕТЕРБУРГ

Не зря говорят, что в Петербурге климат хороший, только погода его портит. Вот и решил я много лет назад покинуть этот город в надежде найти за морями, за долами страну обетованную, с лучшими погодами, людьми и любовьями, найти новую, счастливую жизнь. Конечно же, знал я мудрость дураков, что не убежишь от себя, но я-то всего лишь пытался найти себя.  После двадцати лет жизни за границей я вновь оказался в Питере, городе моей юности. Изменился за эти годы и город, и люди его населяющие, да и я сам неизвестно к какой стране принадлежу, то ли я русский, то ли американец. Вот в этом смещенном состоянии тела и души пытаюсь я воспринять этот город и страну.
Здесь я учился в университете и аспирантуре, а потом пытался десять лет изображать из себя ученого. В этом городе познал я первую любовь и разочарование, здесь меня лишили невинности, здесь я пытался создать семью и даже зародил сына. Кажется,  любил я жену, но не долго, да и она не очень-то страдала в мое отсутствие. Праздники мы отмечали в разных компаниях, а большую часть времени я проводил с друзьями в институте, который был в окрестностях Питера, домой приезжал только на выходные. Развелись мы к обоюдному удовольствию, а вскорости уехал я в США, чтобы на людей посмотреть, да себя показать.
У нас на Руси придумали массу пословиц и поговорок, отражающих отношение народа к родине и чужбине, а сейчас - к эмиграции. Чаще они осуждают отщепенцев, ушедших из родных мест в чужие края. Тому пример: – С родной земли – умри, не сходи! - Не бери дальнюю хвалёнку, бери ближнюю хаянку!, - Чужая сторонушка нахвалом живет, а наша хайкою стоит (наверное, от слова – хаять, а не хайка – еврейка). – За морем веселье, да чужое, а у нас и горе, да свое. – Своя печаль чужой радости дороже. – Любит и нищий свое хламовище. – Ерема, Ерема! Сидел бы то дома, да точил веретена.
Но есть и противоположные мнения об отъезде на чужбину: - Степного коня на конюшне не удержишь. -  На одном месте и камень мохом обрастает. – Где дураков семья, тут ему своя земля. Ну и самая известная поговорка: – Под лежачий камень и вода не течет. Я всегда следовал этому принципу и не мог принять для себя строки из песни: - А я остаюся с тобою, родная моя сторона. Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна. Нужна мне и Африка, и Америка, и Австралия, да и Турция не помешает.
Нельзя сказать, что очень я преуспел в дальних странах, хотя и закончил еще один университет, из генетика перековался в эколога, и работал в различных фирмах Нью-Йорка и Лондона. В том благоустроенном мире ничего интересного для нас не происходит, а в России все бурлит, колотится и клекочет. 
Бросил я в Нью-Йорке все нажитое: библиотеку, мебель, картины, электронику и вернулся на Родину с тем же единственным чемоданом, с которым уезжал в эмиграцию, почитай, двадцать лет назад. За годы на чужбине изменился я, да и город уже другой. Улицы заполнены людьми новых поколений, а мои сверстники либо ушли в мир иной, либо вышли в тираж: сидят себе по домам или на дачах, пишут мемуары, либо тупо уставившись в черный ящик, смотрят мексиканские или американские телесериалы.
У меня смешанное чувство к этому городу, созданному на пустом месте волей тирана, фанатика и фантазера. Санкт-Петербурга был основан повелением Петра в день Пятидесятницы, 16-го мая 1703 года в устье Невы на острове Ени-Саари (Заячий остров), который называли также Луст-Эйланд (Веселым островом), в присутствии генералов «по прочтении молитвы на основание города и по окроплении святою водою». Сам Петр в это время инспектировал берега Ладоги на предмет постройки там обводного канала.
Остров этот был выбран не случайно, он находится у разветвления Невы на два рукава, что позволяло держать под орудийным прицелом вражеские корабли при их попытке пройти вверх по течению Невы или Большой Невки. Строго говоря, 16 мая является всего лишь  датой основания крепости, лишь 29 июня, в Петров день, в торжественной обстановке, в присутствии царя архиепископ Новгородский Иов освятил закладку внутри крепости на Заячьем острове церкви, названной в честь святых Петра и Павла. Именно с этой даты можно считать основание Петербурга, правда, учитывая разницу в 13 дней, датой основания города по новому календарю следует считать 12 июля.
Первым названием этой крепости был голландский вариант ее написания: Санкт-Питер-Бурх, по-немецки ее звали Петерсбургом и Санкт-Петербургом, на греческий манер он назывался Петрополисом, а чисто по-русски его название звучит как Град Святого Петра. Сам Петр I называл город на голландский манер Санкт-Питербургом, он и себя называл Питером, а не Петером, как это имя звучит по-немецки. Мне кажется, что народное прозвание города – Питер, наиболее соответствует его первоначальному названию.
Строился город в низине, кругом болота, топь, да зыбкая моховина. Осваивавшие эти места задолго до Петра новгородцы построили свою крепость Орешек не в устье Невы, а значительно выше ее по течению, на взгорье, где в Неву впадала речка Охта. Да и шведы, потеснившие отсюда новгородцев после подписания Столбового мира 1617 года, воздвигли крепость Ниеншанц на месте разрушенной ими русской крепости на правом берегу Невы, примерно напротив места расположения нынешнего Смольнинского собора. Уж не глупее были они Петра и знали, что земли ниже по течению Невы регулярно подвергаются наводнениям. Но его царский дуролом превозмог инженерный рассчет, логику и здравый смысл необходимые  в сооружении крепостей и городов.
Придворный шут царя Иван Алексеевич Балакирев, приехав сюда из златоглавой Москвы, залился скоморошьим хохотом при виде будущей столицы России и произнес: «В этом городе с одной стороны море, с другой – горе, с третьей – мох, а с четвертой – ох». Говорят, истина чаще глаголет устами не гениев, а юродивых. Согласно той же легенде, Петр достал свою знаменитую дубину и принялся дубасить правдолюбца, приговаривая: «Вот тебе море.… Вот тебе горе.… Вот тебе мох.… И вот тебе ох…». Нещадно бил Петр шута батогами после того как узнал о содействии того шашням своей жены с красавцем-камергером Виллимом Монсом. Любовнику отрубил голову, а шута отправил на каторжные работы.
В поэме «Медный всадник» Пушкин истолковал мысли Петра, стоявшего на брегах Невы :
Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен
Назло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно.
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе.
Вряд ли город был заложен только «назло надменному соседу»,  шведскому королю Карлу XII; ну разве можно построить что-то путное на зле? Конечно же, Пушкин фантазировал, что Петр предполагал прорубить только окно, а не дверь в Европу. Александр Сергеевич перевел здесь на русский язык фразу неаполитанца Альгаротти: «Petersbourg est la fen;tre pur la quelle la Russie regarde en Euroupe». (Петербург – окно, через которое Россия смотрит в Европу.)
Этот город-крепость был создан, прежде всего, для того, чтобы прервать шведам сообщение между Финляндией и Лифляндией (современной территорией стран Прибалтики). В отличие от Москвы, в этом городе нет ничего русского, да и не удивительно, ведь проектировали и строили его не нашедшие работы у себя на родине второстепенные европейские архитекторы, типа Леблона, Трезини, Гваренги, Растрелли, Фальконе и прочих иностранцев.
За всю нашу историю Москва сумела накопить в русском сердце чувство родины и гордости за нее, а Петербург сподобился их растратить. Наш великий историк Н.М. Карамзин писал в 1817 году: «Москва будет всегда истиной столицей России. Там средоточие Царства, всех движений торговли, промышленности, ума гражданского. Красивый, великолепный Петербург действует на государство, в смысле Просвещения, слабее Москвы, куда отцы везут детей для воспитания и люди свободные едут наслаждаться приятностями общежития». А.С. Пушкин видел причину упадка Москвы в возвышении Петербурга. Он считал, что процветание обеих столиц в нашем государстве так же неестественно, как существование двух сердец в теле человека. Правда, и на гербе России изображен мутантный орел с двумя головами, что не вполне естественно для этих хищников.
Петербург был задуман как «военная столица», и не для простых людей, а для верхушки общества, не для мелких чиновников типа Акакиев Акакиевичей Башмачкиных, а для императорских гвардейцев. Собственно, этому и посвящена поэма Пушкина: трагедии маленького человека Евгения, оказавшегося в этом граде во время наводнения. Разбушевавшаяся против творения самодержца стихия заодно губит Парашу, невесту Евгения. (Каким же неиспорченным был русский язык времен Пушкина! Ведь сейчас невозможно представить, чтобы девушку назвали Парашей.)  Евгений сходит с ума и тоже погибает. Остается в городе преследовавший его «Медный всадник», у которого одной из трех опор памятника является тот самый змей-дьявол, которого попирает Петр, но дьявол жив, поскольку без его поддержки этот бронзовый символ города может рухнуть. Жуткая здесь символика.
По сути говоря, это был первый памятник, воздвигнутый в России, на тысячелетия позже монументов Египта, Греции, Рима, да и Западной Европы. Автор так и не закончил его, уехав из России с проклятиями всем, кто мешал ему работать. Не присутствовал он и на торжественном открытии памятника Екатериной Великой. Первоначально Фальконе предполагал, что конь Петра вознесется над водной стихией, и его гранитный пьедестал был задуман в форме морской волны, по которой богоподобный Петр несется «аки по суху». Однако, обтесывавший гранитную глыбу мужик трахнул молотком по зубилу чересчур усердно и завиток волны отвалился. Осталась какая-то каменная хреновина, на которую взгромоздился всадник и все грозит, грозит, а шведам это до лампочки – живут себе припеваючи, лишившись этих болот. Вот как было бы здорово, если бы мы проиграли ту битву под Полтавой, а новую столицу Петр основал бы подальше от Швеции, где-нибудь в Крыму!
С 1712 года Петр жил в городе постоянно и велел возносить моление «о царствующем граде Санкт-Петербурге». Москва же оставалась религиозным и культурным центром России, там продолжали короновать русских царей, открыли первый в стране университет. До самого конца империи москвичи, да и сами петербуржцы называли Москву столицей, а Петербург «царствующей резиденцией». Во время первой мировой войны на волне антигерманских чувств город переименовали в Петроград. Перетрусивший войск генерала Юденича и гнева пролетариата на разруху и голод, Ленин со своей камарильей в 1918 году сбежал из города и перенес столицу России снова в Москву. Худо было петербуржцам, потерявшим столичный статус по вине Ленина, и уж совсем издевательским было после смерти первого советского сатрапа переименование города в Ленинград.
Каменный Петербург строился за счет приостановления строительства в других частях страны, так что со дня основания он вампирствовал на плоти России. В 1714 году Петр запретил в государстве «всякое каменное строение, какого бы имени ни было». Здесь же он создал благоприятные условия для торговли за счет единственного незамерзающего порта, Архангельска, где в 1718 возбранил тамошним купцам вывоз хлеба и ввоз шелка и парчи, им было разрешено экспортировать только пеньку. Когда-то процветавший торговый порт с тех пор захирел, не ведомо мне, почему в Архангельске стоит памятник этому погубителю города. Ему было неважно, что порт в Петербурге зимой работать не мог, поскольку Финский залив замерзал, а ледоколов тогда еще не придумали.
Петр называл эту болотину «святой землей» и «парадизом», то есть земным раем, зарыв в здешних трясинах десятки тысяч строителей. Для крестьян любая каторга была раем по сравнению с этой великой стройкой феодализма. Ведь за время его правления население России уменьшилось на треть. Город этот с несчастной судьбой: здесь был погублен наследник престола Алексей Петрович, убиты Петр III и Павел I, тут был предпринят декабрьский переворот 1825 года. Но это были только цветочки перед ягодками февральской и октябрьской революций 1917 года, в результате которых были уничтожены миллионы лучших людей России. А потом вокруг города сжалась удавка блокады, во время которой голодная смерть унесла жизни более миллиона ленинградцев. Сталин решил не сдавать город, чтобы сковать здесь немецкие войска и спасти таким образом Москву.
 Только в Петербурге могли существовать несчастные герои Пушкина, Гоголя и Достоевского. Вообще-то наша великая литература не создала образов счастливых героев типа французского Кола Брюньона. У нас литературные герои все мучаются, почти с удовольствием, либо мучают других. Лев Толстой с Достоевским тем и прославились, что красочно описали терзания своих ущербных героев, которые нигде не работают, ничего не создают, а все мечутся по жизни в поисках очередного греха.
Этот чиновничий город расцвел во время правления Екатерины II, укокошившей своего благоверного мужа (руками Григория Орлова),  чтобы сеть на престол. Обещала она дать своему народу свободу и конституцию, а дала свободу только дворянству, еще больше закабалив мужиков. 

РАДИЩЕВ

В годы правления Екатерины в таможенном управлении служил скромный чиновник по фамилии Радищев, проведший несколько лет в Германии, где и набрался либеральных идей. А еще у него было обостренное чувство справедливости, которое можно назвать совестью. А ведь совесть предполагает еще и любовь к ближним и убогим. Эта  христианская идея состоит в том, что мы все равны перед Богом, а Царь нам дан, чтобы претворять в жизнь деяния Божьи. Вот эти мысли он и распечатал в своей книге, обращенной, по сути говоря, к правящей императрице. Ну, и получил он от Екатерины на полную катушку. В 1791 году Радищев по дороге в сибирскую ссылку написал потомкам следующие строки:
Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду? -               
Я тот же, что я был и буду весь свой век:
Не скот, не дерево, не раб, но человек!
Дорогу проложить, где не бывало следу,
Для борзых смельчаков
И в прозе и стихах и истине я в страх
В острог Илимский еду.
Стих-то не ахтишный, весьма двусмысленный и корявый, ии-кающий; если бы у него был тогда компьютер, то указал бы автору на присутствие слишком много гласных в предпоследней строке. Для кого автор в страх и кому он дорогу проложил? Борзым смельчакам? За свою книгу «Путешествие из Петербурга в Москву» поплатился Радищев жестоко, хотя по стандартам советским жил он в Сибири просто роскошно: пробыл в комфортабельной ссылке с семьей меньше десяти лет, а ссылка не тюрьма и не трудовой лагерь. Павел ненавидел свою мамашу Екатерину, и по восшествии на престол оправдал ее врагов. Он восстановил Радищева на службе и распорядился насчет денежной компенсации страдальцу.
Отчего благополучный таможенный чиновник и дворянин решил восстать против людей своего класса, в защиту крепостных? Ведь обычно униженные и оскорбленные не пользуются симпатией угнетателей и сами устраивают им секим-башка, что они успешно делали во время крестьянских восстаний. Екатерина не зря увидела в Радищеве «бунтовщика хуже Пугачева»  Ей только было непонятно, зачем Радищев этим поступком шел на явное самоубийство. Не без оснований, она предположила, что таким образом он хотел прославиться перед потомками, что чувствуется в вышеприведенных строках, и цель была превосходно достигнута.
Уже будучи в ссылке, Радищев в своем «Письме к другу, жительствующему в Тобольске» анализировал роль отдельной личности в истории. В значительной степени эта характеристика относилась к нему самому: «Человек, рожденный с нежными чувствами, одаренный сильным воображением, побуждаемый любочестием, исторгается из среды народной. Восходит на лобное место. Все взоры на него стремятся, все ожидают с нетерпением его произречения. Его же ожидает плескание рук или посмеяние горше самой смерти. Как можно ему быть посредственным? Таков был Демосфен, таков был Цицерон, таков был Питт; таковы ныне Бурк, Фокс, Мирабо и другие». На самом-то деле первым на эшафот взошел Людовик XVI, который оказался значительно благороднее  сограждан, простив им грехи, правда, и его палачи вскоре оказались под лезвием гильотины. 
Современник Радищева, наш первый историк Николай Карамзин путешествовал по Франции во время Революции. Глядя на все ее безобразия, убедился он что любые насильственные потрясения гибельны для нации. Революции устраивает не народ, а праздные авантюристы, которые прежде всего хотят отобрать власть у существующих правителей. Карамзин был убежден, что «едва ли сотая часть» народа принимает активное действие в революции, говоря: «Мы лучше сделаем». Но ничто не проходит безнаказанно и «Республиканцы с порочными сердцами готовят себе эшафот». Гильотина отрубила головы не только королю, но и большинству пылких революционеров. 
Когда Радищев, будучи в ссылке, узнал, что во Франции осуществилась его мечта о мужиках, отрубившим голову Людовику, испугался наш первый демократ. Он покончил собой, выпив стакан азотной кислоты, так и не дождавшись Свободы, Равенства и Братства на нашей многострадальной земле. Несомненно, он вписал свое имя в историю свободомыслия в России. Радищев был предвестником декабристов, которые не в теории, а в практике решили свергнуть царя, чтобы установить демократию по французскому типу. Вряд ли новые диктаторы Пестели и Муравьевы были бы менее кровожадны, чем Ленин, Троцкий или Сталин. Историю всегда пишут народной кровью.
И вот решил я проехать по той же дороге, которую Радищев описал двести лет назад, но для этого пришлось мне прочесть его книгу, которую, естественно, я в школе не читал. Будучи натуралистом, я с удивлением прочел строки путешественника: “Зимой ли я ехал или летом, для вас, я думаю, все равно...” – ну, как же так, думаю, ведь читателю хотелось бы знать, где, когда, и на чем ехал мужик из Питера в Москву. А дальше – больше: вроде бы в Москву автор ехал, ан не доехал, закончив книгу главой о Подмосковье. Я тоже еду куда-то, и не знаю, где на самом деле окажусь.

ВСТРЕЧИ

Собираясь в дорогу, я встречался со старыми друзьями, которые еще не успели помереть и могли еще поддержать компанию. И вот как-то оказался на праздновании дня рождения моего друга, который ушел в другие измерения пять лет назад и где-то там нас поджидает. Как и в прежние времена, собрались мы на кухне, где его вдова сервировала стол для меня и двух его дочерей. А умер-то он нелепо: будучи геологом и находясь в Туркмении, Костя вышел утром по нужде, босиком. И тяпнула его в мизинец ноги маленькая змейка, эфой называемая. Укус этой змеи пострашнее гюрзового и только быстрая реакция жены, отсосавшей из ранки большую часть яда и могучий организм Кости отсрочили его смерть. Его неотложно отправили самолетом в Душанбе, а потом в Москву, где месяц продержали в больнице, подключенным к искусственной почке, привезенной когда-то из Германии для поддержания угасающей жизни нашего премьера Косыгина. Выжить-то он выжил, да только печень и почки были в хлам. Полуинвалидом Костик остался, но протянул еще с десяток лет, не соблюдая никакой диеты. Курил он только самые дешевые сигареты «Прима» без фильтра, или оставшиеся от сталинских времен папиросы «Беломорканал». Это курево выпускают табачные фабрики, принадлежащие теперь американским фирмам типа «Филипп Моррис», производят папиросы для нищих русских куряк. Помнятся строки рекламного поэта Маяковского: «Нами оставлены от старого мира только папиросы «Лира». Вот и нам оставлены от старого большевистского мира сигареты Прима, я и сам их курю, когда нет денег на трубочный табак.
Сидим мы на кухне, водку-пиво пьем, как вдруг открывается дверь и является нам солнышко в образе Нинушки. У солнышка гладкая прическа с шелковистыми волосами уложенные узлом на затылке, а лицо белое, словно никогда под солнышком не было, нос горбинкой римской, аристократической украшен. Ее васильковые глаза смотрели на меня удивленно, с трудом вспоминая мой визит в их дом, когда было ей всего лет девять, а я тоже с трудом вспоминал девчушку с косичкой, которую я  когда-то одаривал американской жвачкой. С тех пор выросла она в стройную девушку с несколько угловатыми движениями человека, еще не понимающего своего места в этой страшной жизни, где чаще человек человеку волк, чем друг.
Я пью водку, Надя балуется пивком, а Нина обходится кофе с бутербродами. Разговор вьется воспоминаниями о Косте и общих друзьях, раскиданных по белу свету, либо почивших в бозе. Нинушке скучнелось и грустнелось в нашем обществе и от разговоров о незнакомых ей дядьках и тетках, но как девочка воспитанная, она смиренно сидела за столом, задыхаясь от дыма маминых сигарет и моей трубки. Вначале я не обращал на нее внимания, увлеченный водкой и воспоминаниями, но постепенно разговор истощался, и мой взгляд все чаще останавливался на этой Лолиточке. Была она в счастливом возрасте 21 года, недавно вернулась из Москвы, где пять лет провела в секте, зарабатывая миллионы очередному проходимцу по имени Мун, объявившему себя спасителем человечества. Время там не прошло зря, по крайней мере изучила она английский язык, а также искусство общения и продажи людям картинок и цветов из пластмассы, чтобы получать деньги для развития секты этих новых коммунистов под названием мунистов. В конце концов она смогла вырваться из цепких лап сектантов, старавшихся прополоскать мозги своей паствы, и вернуться в Питер, чтобы закончить школу и приобрести какую ни на есть профессию.
Надя была ее приемной матерью, а родная мать находилась либо в психушке, либо в состоянии алкогольном, собирая на улицах бутылки вместе с другими бомжами, с которыми она регулярно устраивала оргии в своей квартире, загаженной, затараканенной до непотребства. Я поражался, как столь тепличное создание, как Нина, могло существовать в окружении такого омерзения. Достоевщина курилась в загаженной атмосфере Петербурга, и новые Сонечки Мармеладовы страдали не меньше, чем их предшественницы прошедших веков.
Несколько месяц тому назад я закончил свое путешествие с верблюдами по Австралии, а приехавши в Нью-Йорк, написал книгу «Австралия глазами русского, или почему верблюды не плюются». Там-то и возникла у меня идея путешествия из Петербурга в Москву по стопам Радищева, чтобы посмотреть, как изменилась жизнь за двести лет и кому живется весело, вольготно на Руси.
Лет десять назад проехал я на машине тем же маршрутом вместе Костей, тогда еще  жизнерадостным и любопытствующем. Тогда и обратил я внимание на следы прогресса русской деревни: вместо коромысла с двумя ведрами люди доставляют сейчас воду на двухколесных тележках в молочных бидонах, а крыши домов крыты теперь жестью или шифером, а не дранкой. Теперь крестьяне носят одежонку не кондовую, а иностранную, турецкого или китайского происхождения, а вместо треуха на голову они напяливают бейсбольные шапочки с логотипами типа California, Chicago, либо USA.
Уже в этом году, любуясь в Петербурге на праздничные фейерверки, я осознал, что все они китайского происхождения. Центр Петербрурга заполняется китайскими ресторанами и вскоре здесь возникнет Чайна-таун, китайский район подобный Нью-Йоркскому. Волна китайской экспансии медленно накатывается на Россию, начинают они фейерверками и ресторанами, но доберутся китайцы скоро и до наших печенок.
Нина проводила меня до перекрестка и остановила такси, т. к. если я сам беру тачку, стоит она мне дороже, чем обычным петербуржцам. Приходится платить за привилегию ношения шляпы с пером и ковбойских сапог. Несколько лет тому назад я решил создать для себя и других образ русского ковбоя, и непросто поддерживать должную форму, при отсутствии соответствующей материальной базы.

КОННАЯ ВЫСТАВКА

Я пригласил Нину с Надей прийти на конную выставку в Гавани, где предоставили стенд, посвященный моим путешествиям по Америке с телегой и лошадью, а также поездке на верблюдах по Австралии. Впечатление от выставки было грустным. Основными продавцами лошадей были голландцы, они же продавали сбрую и другие принадлежности конного спорта. Наши же русаки торговали импортными седлами, сбруей и химикатами. Предлагаемые ими на продажу лошади были вырождены годами небрежения, а наездниками были пьяненькие дядьки, худосочные тетки, да изможденные детки.
Меня интересовали кареты, либо телеги, подходящие для экспедиции из Петербурга в Москву, но на продажу были выставлены пролетки и сани какого-то исландско-датского происхождения и по ценам запредельным. Охранял их толстый мужик с пуком жирных волос, лохматившихся на перхотных плечах засаленного пиджака. Глаза его горели желанием денег и женщин, а со мной разговаривал он пренебрежительно, уверенный, что у меня ни того, ни другого нет и не будет.
На церемонию открытия выставки явилась команда городских чиновников, похожих статью и повадками на жирных жеребцов, вырвавшихся из стойла. Возглавлял ее вице-губернатор, типичный комсомольский вожак перековавшийся в демократы. Такие руками никогда не работают, а все нами руководят. Холеный, откормленный, с двумя подбородками на одутловатом лице и выпуклыми глазами паука, насосавшегося кровушки, он отбарабанил речугу об успехах администрации в организации выставок.
А парадом командовал депутат Думы России, явившийся на выставку в машине с мигалками на крыше и в сопровождении телохранителей и прочих шестерок. Перед микрофоном он стоял, засунув руки в карманы замшевой куртки, покачиваясь с носков на каблуки  туфель крокодиловой кожи, в глазах у него было презрение к толпе и тоска загнанной скачкой к успеху лошади. Лошадником он сделался после того как откупил в Зеленогорске пионерский лагерь и превратил его в конюшню. А начинал он карьеру ведущим телепрограммы, к тридцати годам Саша достиг того, чего большинству людей не удается и к концу жизни. Теперь он с презрением смотрел на толпу заради счастья которой он сделал карьеру и деньги. Ему было скучно, как тому Моцарту, уже написавшему все свои оперы, фуги и скерцо, но не удосужившемуся во время помереть, как тот гений.
Меня же донимал синдром похмелья и пивохотения, а в сочетании с комплексом неполноценности он образовал желание регулярно посещать буфет на галерее и заправляться напитком фирмы Степана Разина, названной в честь того самого крутого бандита, утопившего в Волге невинную княжну персидского происхождения. Этот подлюка поплатился за изуверство четвертованием, но наш народ до сих пор любит его и поет песни об удали молодецкой Стеньки-палача. Ох, поразбросались мы княжнами - уныло думал я, посасывая пенистый напиток и лениво обозревая вязко-текучую толпу внизу.
Обряженные в ковбойские одежды неуклюжие голландцы танцевали американские народные танцы, смущенно поглядывая на меня, настоящего ковбоя, а я поощрительно им кивал и пыхал своей завсегдашней трубкой, распространяя вокруг запах табака марки Кэвендиш. Привез эту фольклорную группу за собственный кошт хозяин сети магазинов по продаже сбруи Лов Мюльдер. Они регулярно собираются за соседним столом попить кофейку, поговорить на своем тарабарском языке и пообщаться со мной по-английски.
Я кормлю Нину мороженым, пою кофе, а потом выгуливаю по выставке, но должен отвлекаться на разговоры с другими лошадниками, оставляя ее без присмотра. Этим воспользовалась одна из танцовщиц, пригласила Нину к себе за стол и принялась ее охмурять рассказами о жизни в своей маленькой Голландии. Я наблюдаю за их беседой и подозреваю эту веселую собеседницу во всех тяжких грехах, включая лесбиянство и совращение малолетних. Собственно, у меня нет оснований для ревности, ведь я вижу Нину всего-то во второй раз и не знаю, кто она для меня, но чувствую ее притяжение, лишаюсь остатков благоразумия и данного себе обещания не влюбляться. Знаю достоверно, что каждая любовь имеет как начало, так и неизбежный конец, а  вот каждый раз надеюсь на невозможное.
Моя прекрасная Лолита оживленно щебетала по-английски с голландкой, я же беспокойно прохаживался в окрестностях, пытаясь подслушать, о чем они говорят. А ведь других забот было выше крыши: нужно было издавать книги об Америке и Австралии, а также готовиться к экспедиции в Москву. Я рассказал о своих планах поездки Лову Мюльдеру и тот загорелся идеей моей поездки из Петербурга в Европу.
У русских давняя традиция контактов с Европой, откуда мы ввозили мастеровых людей и технологию. Сигизмунд Герберштейн в своей книге «Записки о Московитских делах» писал, что: «Теперь государь (Василий Федорович) имеет пушечных литейщиков, немцев и итальянцев, которые, кроме пищалей и воинских орудий, льют также железные ядра, какими пользуются и наши государи, но московиты не умеют и не могут пользоваться этими ядрами в сражении... Лошади у них маленькие, холощеные, не подкованы; узда самая легкая… Лошадки их очень малы и уход за ними гораздо более небрежен, чем у нас...». Таким образом, культура разведения и ухода за лошадьми у нас и в XVI веке была не на высоте, а сейчас еще ниже, как я убедился на выставке. Вся упряжь и другие аксессуары ухода за лошадьми голландского или немецкого происхождения, да и лошади привозные.
Изрядно людей ежедневно навещало мою кабинку на конной выставке, чтобы посмотреть на фотографии моей американской лошади и австралийских верблюдов. Совсем неожиданной была встреча с Лешей Фроловым, бывшим коллегой по работе в Биологическом институте в Старом Петергофе. За прошедшие четверть века он, несомненно, сделал значительный прогресс в карьере, сделавшись главой Комитета по Экологии Санкт-Петербурга и Ленинградской области. Я же за эти годы отнюдь не продвинулся и даже значительно обрушился вниз по социальной лестнице, сделавшись бомжем, правда, международного масштаба. За эти годы не приобрел я ни семьи, ни квартиры, ни денег, ни другой частной собственности. Единственное приобретение - Свобода, которой большинство людей не обладает.
Леша приехал меня навестить в сопровождении личного шофера, выглядел солидно, авторитетно, я же по сравнению с ним был гопником, но вряд ли я ему завидовал, догадываясь, как сложно удержаться на вершине власти. Я же всегда не любил быть ни начальником, ни подчиненным. Леша пригласил меня заглянуть к нему в кабинет на площади Пролетарской Диктатуры, и я с благодарностью пообещал туда заехать, надеясь посмотреть, как перебиваются нынешние чиновники.  Правда, Леша обиделся, что я назвал его чиновником, сказавшись радетелем за блага граждан, но какой же чиновник не считает, что он работает на благо народа?
Леночка Михеева, редактор журнала «Кони Петербурга», познакомила меня с массой интересных людей, участников этой первой конной выставки в новом Петербурге. Утешало, что и в нашей стране появились люди, заботящиеся о детях-инвалидах и помогающих им жить активной жизнью. Владислав Самарский, председательствует в правлении оздоровительного конного центра «Солнечный Остров», что на Крестовском острове. Туда привозят для лечения детей больных синдромом Дауна (монголоидов) и с другими физическими и психическими нарушениями. Само общение с лошадьми, а также катание на них дает детям заряд энергии этих мощных и прекрасных животных. Называется это лечебной верховой ездой или иппотерапией. Я раньше наблюдал, как озаряются дети, поглаживая моего Ванечку, когда навещал в Америке школы для детей-инвалидов.
Лера и Герман из конноспортивной секции на конюшне в Сосновой Поляне помогали детдомовцам избежать дурного влияния улицы и привлекали их для ухода за лошадьми. Зарабатывали они на корм и содержание лошадей, катая на лошадях детей по улицам и площадям Питера.  Оклемается Россия от коммунистической летаргии и капиталистической психопатии, будут у нее и лошади породистые, и всадники голубокровные, и дети счастливые.

ИСТОРИИ

Коля Иванов, цыганский барон, пригласил меня навестить его конюшни в Поповке, где он содержал орловских рысаков. Добираться мне туда пришлось на электричке, вспоминая по дороге строки из стихов Корнея Чуковского о «человеке рассеянном с улицы Бассейной», который спрашивает у прохожих на вокзале: «Это что за остановка, Бологое или Поповка? А с платформы говорят – это город Ленинград». Город превратился снова в Петербург, а вот Поповка осталась. Разболтанная и промороженная электричка выплюнула меня на обледенелую платформу, и я присоединился к цепочке пассажиров тащившихся по скользкой тропинке к поселку. Вид его вряд ли изменился со времен «человека рассеянного»: те же деревянные избы с палисадниками, гнилые заборы из штакетника, поленицы дров и подслеповатые окна с цветами в горшках, которые отбирают у обитателей жилищ свет пасмурного неба. В дворах давно вместо коров или лошадей стоят автомобили или мотоциклы.
Цыганская часть поселка поразила меня кирпичными двух- и трехэтажными домами с большими участками, огороженными металлическими решетками с широкими воротами и гаражами для машин сплошь иностранных марок. Пригласившего меня в гости Коли на месте не оказалось, но его брат не только позвал меня к себе в дом, но и повел на конюшню, где стояло около дюжины разномастных лошадей. Орловских рысаков среди них я не нашел, видимо они были в другой конюшне, а были здесь помеси пород «тарицы» с рысаками, а также несколько «текинцев» не самой лучшей стати. Похоже, денник убирался от случая к случаю, но особенно пугала деревянная конструкция конюшни с прилегавшим к ней сенником. В случае пожара они сгорят до приезда пожарных, вместе с лошадьми.
Значительно большее впечатление на меня произвел интерьер цыганского дома построенного в английском стиле, с камином и паровым отоплением. В обширном вестибюле стояло огромное зеркало в старинной раме, а стены были увешаны роскошными коврами. Широкая лестница вела на второй этаж, где было несколько спален и две ванные, там же висел писанный маслом портрет хозяина верхом на арабском жеребце. Электронная аппаратура и телевизоры были внизу и наверху, а в кухне имелась посудомойка, большая газовая плита и вместительный холодильник с морозильником. Хозяйка, цыганка с пышными формами, одетая по-современному, в джинсовый костюм, подала на закуску к водке сало, ветчину, колбасу и горячую картошку с селедкой. В отличие от русского обычая, за столом были только мужчины, хозяин налил нам всего по паре стопок, а потом распорядился подать чаю с медом и пряниками. Его особенно интересовала жизнь в Австралии, куда он мечтал переехать всей семьей, и удивляло, зачем я там не остался. А меня больше интересовало на какие шиши были построены эти роскошные хоромы, если сам он нигде официально не работал. Саша отговорился, что овощи и фрукты у него с собственного участка, а подрабатывает он извозом на лошади, да еще пашет весной участки соседей.
Мне в это было весьма сомнительно верить, ведь не зря у нас существует грустная поговорка: «Трудом праведным не построишь палат каменных». Никогда раньше не жили цыгане в такой роскоши, еще недавно передвигались они таборами, а обитали в шатрах либо в лачугах на окраинах городов и поселков. Богатство у многих из них появилось недавно, сразу после развала СССР и образования новых государств с прозрачными границами и криминальными структурами. Для цыган, торговавших ранее только лошадьми, коврами и тряпьем и гадавшим  на улицах, открылся огромный рынок наркотиков, производимых в Средней Азии и Афганистане. С их закрытой клановой структурой общин, где всем управляют цыганские бароны, оказалось несложно связаться с поставщиками и наладить распространение наркотиков не только в крупных городах, но и в поселках России, Белоруссии и Украины. Знают они как перекинуть эту заразу и в страны Европы. Вот на этой жирной и грязной ниве вырастают эти дворцы и замки «новых цыган».
Я попрощался с гостеприимными хозяевами в надежде, что у них существует какой-то иной источник дохода, а мои домыслы не имеют под собой должной основы. Ведь цыгане создали самобытную песенную культуру и являются частью нашей русской истории и цивилизации.
Перед поездкой по стране решил я прочесть о впечатлениях иностранцев, посещавших Россию с XV века, и особенно интересной оказалась книга Адама Олеария «Описание путешествия в Московию», в которой он рассказывает о России начала XVII века. Плохо мы тогда обретались: «Жилые строения в городе построены из дерева или из скрещенных и насаженных друг на друга сосновых и еловых балок. Крыши крыты тесом, поверх которого кладут бересту, а иногда - дерн... Водой здесь никогда не тушат, а зато немедленно ломают ближайшие к пожару дома, чтобы огонь потерял свою силу и погас. Для этой надобности каждый солдат и стражник ночью должен иметь при себе топор». Одно утешительно было, что в те времена: «...иноземцы более московитов занимались выпивками, и так как нельзя было надеяться, что этот привычный и даже прирожденный порок можно было искоренить, то им дали полную свободу пить. Чтоб они, однако, дурным примером своим не заразили русских, то пьяной братии пришлось жить в одиночестве, за рекой».
А питались люди скудно: «Ежедневная пища их состоит из крупы, репы, капусты, огурцов, рыбы свежей или соленой - впрочем, в Москве преобладает грубая соленая рыба, которая иногда, из-за экономии в соли, сильно пахнет; тем не менее, они охотно едят ее... Русские умеют также приготовлять особую пищу на то время, когда они “с похмелья” или чувствуют себя нехорошо. Они разрезают жареную баранину, когда та остыла, в небольшие ломтики, вроде игральных костей, но только тоньше и шире их, смешивают их со столь же мелко нарезанными огурцами и перцем, вливают сюда смесь уксуса и огуречного рассола в равных долях и едят это кушанье ложками... У большинства не более 3 или 4 глиняных горшков и столько же глиняных и деревянных блюд. Мало видать оловянной и еще менее серебряной посуды - разве чарки для водки и меду... У очень немногих из них имеются перины; лежат они, поэтому на мягких подстилках, на соломе, на циновках или на собственной одежде. Спят они на лавках, а зимою, подобно не немцам в Лифляндии, на печи, которая устроена как у пекарей и сверху плоска. Тут лежат рядом мужчины, женщины, дети, слуги и служанки. Под печами и лавками мы у некоторых встречали кур и свиней... В России вообще народ здоровый и долговечный. Недомогают они редко, и если приходится кому слечь в постель, то среди простого народа лучшими лекарствами, даже в случае лихорадки с жаром, являются водка и чеснок».
Я здесь хочу добавить, что это народное средство и сейчас в широком употреблении. Недавно мой друг Вася Чернышев оказался в больнице, где никакие лекарства ему не помогали до тех пор, пока жена ему не принесла бутылку спирта, настоянного на чесноке. Вася поделился им с товарищем по несчастью, так же, как и он, лежавшим в реанимации. Они хорошо врезали на ночь, а утром отправились домой, здоровенькими.
Понравилось мне  в этих мемуарах описание нашего древнего обычая послеобеденной сиесты: «Русские люди высокого и низкого звания привыкли отдыхать и спать после еды в полдень. Поэтому большинство лучших лавок в полдень закрыты, и сами лавочники и мальчики их лежат и спят перед лавками. В то же время из-за полуденного отдыха нельзя говорить ни с кем из вельмож и купцов. На этом основании русские и заметили, что Лжедмитрий не русский по рождению и не сын великого князя, так как он не спал в полдень, как другие русские. Это же они вывели из того обстоятельства, что он не ходил, по русскому обычаю, часто в баню».
А мне думается, что главной ошибкой Гришки Отрепьева была любовь к Марине Мнишек, польской аристократке, словно русских баб ему мало было. Я сам когда-то влюбился в англичанку, и ничего из этого хорошего не вышло. Правда, прожив полтора года в Лондоне, научился я пить чай с молоком и сносно изъясняться по-английски. Забыл я русскую мудрость: «Кто латыни научился, тот с правого пути совратился», и прожив двадцать лет за границей, забыл я как надо жить в России. Слава богу, язык еще не забыл.
В  XVIII веке европейские интеллектуалы не воспринимали русских как равноправную нацию. Так, в беседе с Николаем Карамзиным немецкий писатель и философ Филипп Мориц высказался: «Может быть, придет такое время, в которое мы будем учиться и русскому языку, но для этого надобно вам написать что-то превосходное». А ведь действительно тогда еще Карамзин не написал свою фундаментальную «Историю государства Российского», не были еще рождены Пушкин и Лермонтов, а Лев Толстой с Федором Достоевским маячили еще в отдаленном будущем.

ЗИНА

В прошлом году я был в ошалении от любви, считая, что мне несказанно повезло, и наконец-то нашел я то единственное счастье, ту самую половинку души, которую ищут годами и столетиями, переходя из одной инкарнации в другую. Мы бродили по бело-ночному Петербургу и надеялись, что наши ночи будут бесконечными, а дни вечными и солнечными. По газонам Марсова поля прошлись мы босичком, а потом таким же манером дошли до ее дома на Большой Морской. Я должен был улетать в Нью-Йорк, чтобы подготовиться к своей экспедиции по Австралии, и мы обещали писать письма каждый день, а также быть верными друг другу до гробовой доски (уже, будучи в Мельбурне, я узнал, что там гробы теперь делают из картона).  Я обещал быть ее Одиссеем, а Зина клялась остаться моей Пенелопой, которая будет отвергать предложения прочих женихов и вечно будет меня ждать из странствий. Еще я был для Зины странствующим рыцарем Ланселотом Озерным, столь прославленным в легендах о рыцарях Круглого Стола при дворе короля Артура. Она даже величала меня Ланселотом Заокеанским. В Австралии я получил от Зины письмо с посвященным мне сонетом:
Це хлопцу гарному
От некоей дивчины.
Я - в ярости.
Есть этому причины...
И шоб тоби икнулось в эту пору,
Бредешь ли в поле,
Или движешь в гору...

А я на старом, высохшем заборе
Сказала все -
О счастье, и о горе,
Слова любви,
И прочие приветы -
ВАМ, от хохлушки, пишущей сонеты.
Я перечитывал ее три письма при свете костра и слал ответные письма электронной почтой, если оказывалась таковая в библиотеках поселков, которые проходил с верблюдами. Они согревали меня не меньше, чем пламя от веток эвкалиптовых деревьев, в кронах которых хрюкали возмущенные медведеобразные коала. Писем  больше не приходило, молчала электронная почта, только зимний дождь плетьми хлестал по моей палатке.
Вернувшись в Нью-Йорк, я позвонил Зине в Петербург и услышал ее безэмоциональный голос, холодно меня приветствовавший и сообщивший, что она уезжает в Бельгию. Оказывалось, меня никто в Петербурге не ждал, а я ведь ради нее свернул раньше времени экспедицию. Бессильная горечь и отчаяние навалились на меня, согнули кручинно, и как всякий русский, запил я горькую, и залив шары, безмысленно сиживал на берегу Гудзона, посасывая пиво Олд Инглиш, тупо упершись взглядом в частокол высоток, ограждавших крепость под названием Манхэттен. Миллионы иммигрантов прибывали в США с намереньем взять эту крепость и овладеть всеми ее сокровищами, да только мало, кому удавалось. Я давно отказался от таких честолюбивых намерений, удовлетворившись ролью наблюдателя, как бы сверху обозревающего всю тщету мирскую. Но сложно быть таковым без денег в кармане и перспектив их приобретения, да и любви без денег не бывает, вот и заменяем любовь алкоголем - себе дешевле.
Пострадав вдоволь, отправился я в Россию, чтобы хотя бы краешком глаза увидеть прежнюю любовь, заглянуть ей в глаза и спросить: «за что же ты меня так крутанула?» Встречу она назначила возле станции метро Васильеостровская, где торговала с лотка книгами. Всколыхнулось и защемило сладкой болью сердце, когда увидел я ее голубые, с бесовским блеском глаза, а она приветственно помахала мне рукой в варежке. Было студено, и одета была Зина в бесформенные ватные штаны, заправленные в бахилы, а также в бушлат китайского производства. Попытался ее мысленно раздеть, но не смог, впав в импотенцию от мысли, что кто-то другой раздевает ее ежедневно. Не больно-то ее балует новый любовник, выставляя на холод в таком отрепье, а я ведь перед отъездом ее озолотил, оставив на содержание дюжину колец американского производства Профукала, наверное, с ним, будучи в экстазе (вспомнилась шутка: что такое экстаз? - это таз, бывший в употреблении).
А ведь предупреждала Зина меня при знакомстве, что по натуре она конкубина. С трудом тогда вспомнил, что конкубинами называли в древнем Риме женщин свободного поведенья, на всякий случай переспросил: это типа гейши? Она подтвердила, рассказав о любовнике-турке, который ее содержал до тех пор, пока в ее жизни появился я. Вероятно, он и звонил регулярно, когда я жил у нее, а Зина не поднимала трубку, а я еще и гордился, что ради меня она отказалась от прежних знакомых. Правда, закрадывалась у меня мысля, что когда-нибудь и со мной подобное может произойти - не будет она отвечать на мои звонки, встретив новую оплаченную любовь.
Запало тогда у меня сердце - значит, что получается: встретился я с дорогой проституткой? Но решил срочно забыть о ее прошлом и воспринимать, как ту самую половинку души, которую вечно ищу, и только сейчас воспринял, что запрограммирована была она на измену. Нельзя такую женщину оставлять долго без присмотра, сам и виноват.
Вальяжной походкой подошел я к этой руине любви, трубкой попыхивая, ее окуривая, а она приветливо улыбалась, синими сполохами своих глаз окутывала, словно соскучилась по мне беспредельно, вечно. С трудом преодолел я любовный дурман и улыбнулся ей криво, иронически: мол, знаем мы ваши штучки-дрючки бесовские. Я протянул Зине бумажный стаканчик с горячим кофе, купленным в соседнем Макдональдсе, и задал банальный вопрос - как жизнь?: «А ничего, все хорошо, занимаюсь герудотерапией (так называется лечение посредством пиявок)». Ну, подумал, и поделом тебе из людей кровь сосать. Мне хотелось ее ненавидеть и презирать, чтобы избавиться от любовного дурмана, выбросить из жизни, но жалость преодолевала злость, и я пригласил ее перекусить в соседнем кафе. За чашкой гнусного растворимого кофе моя Пенелопа рассказала, что приняла к себе в дом мужа подруги, который вышел из тюрьмы, но был отвергнут неверной супругой, и жить ему было негде. Вспомнилось, что ее имя, Зина, произошло от греческого имени Ксения, что обозначает – Гостеприимная. Я однажды видел этого Игоря у нее дома и поразился его тюремным замашкам и жаргону. И на этого подонка променяла она своего Одиссея?! Есть женщины в русских селеньях... Я пожелал ей оставаться живой в лапах этого бандита, и отправился, солнцем не палимый, уверившись еще раз, что Россия - страна мазохистов, и нам чем хуже - тем лучше.

СПОНСОР

Мне посоветовали искать спонсора по изданию моих книг об Америке и Австралии. Ведь сейчас, если у тебя нет денег, то и сиди, не чирикай, а книги издают те, у кого есть богатые меценаты, коих я никак не мог поймать на улицах или метро, ведь они пешком не ходят и общественным транспортом не ездят. В конце-то концов один из нефтяных баронов Петербурга согласился меня принять.
Офис нувориша оказался на третьем этаже и над дверью была установлена видеокамера, чтобы секретарша на пульте могла обозревать всех входящих. Рядом с ней сидел мордастый охранник, проверивший мои документы и велевший ждать босса в приемной. Предложили пить кофе и читать старые журналы. Через несколько минут из-за двери показался пьяненький и лысенький мужичок лет пятидесяти и обещал принять меня через полчаса, а пока он был занят угощением важных гостей, отмечавших издание книги о мореплавателях. Из-за двери раздавались тосты, а секретарша с охранником по очереди бегали в кафе за водкой и пивом.
Наконец хозяин решил пригласить меня в офис и познакомил с гостями, вице- и контр-адмиралом в отставке. Это были солидные мужики далеко за 70, но крепкие на водку и пиво, хозяин рядом с ними выглядел плюгавеньким, и мелким бесом вертелся перед адмиралами, сам-то он дослужился только до звания капитана второго ранга. Они вспоминали те славные времена, когда выводили в поход атомные подводные лодки с натриевым охлаждением реакторов, отслеживали американские подлодки и получали награды за перехваты противников. А хозяин еще пригласил в компанию своего бывшего сослуживца и вспоминал те времена, когда был командиром Боевой Части номер 5 (БЧ-5) на их подлодке и по совместительству - сексотом. Он спросил своего бывшего сослуживца, знал ли тот о тайной службе командира БЧ или хотя бы догадывался об этом. Коллега удивленно качал головой, только сейчас узнав, что капитан второго ранга был сотрудником ГРУ. А тому уже не надо было ничего скрывать, и произнес он тост за президента Путина, заслуженного офицера Главного Разведывательного Управления, шпионившего за сослуживцами, а также работавшего резидентом в Германии.
Наш хозяин заявил, что наконец-то во главе России стал свой человек, и теперь окончательно власть перешла в руки разведчиков, то бишь - сексотов. Адмиралы почему-то с энтузиазмом поддержали тост, и оставалось предположить, что и они когда-то были секретными агентами. Хозяин только что вернулся из Москвы и с гордостью продемонстрировал нам красную книжечку Почетного Гражданина России. Чем же прославил Россию этот сексот, работающий на ниве мафиозного бизнеса поставок бензина и автомобильных запчастей?
Но особенно поразил меня проект нашего хозяина по установке в Петербурге памятника генералу Власову, сдавшему в плен солдат Второй ударной армии. Его коллеги, КГБ-шники, ГРУ-шники и СМЕРШ-ники вылавливали и расстреливали солдат той армии, а теперь они же, палачи, устанавливают своим жертвам памятник. Ворочаются, наверное, в гробах солдатики, ими порешенные. Скоро поставят памятники всем сотрудникам КГБ и ГРУ, переметнувшимся на Запад: Гузенко, Гордиевскому, Калугину и другим. Дойдет очередь и до опричников типа Малюты Скуратова, Дзержинского, Ягоды, Ежова, Берия и иже с ними. Нет, не будет этот сексот моим меценатом, не нужны мне его грязные деньги.
Леночка, редактор журнала «Кони Петербурга», выслушав подробности моей встречи с новым русским, сказала, что пусть эти бывшие сексоты считают себя хозяевами жизни. Помимо их существуют еще и порядочные люди, обыкновенные русские, которые есть соль и пот земли нашей, а эта накипь исчезнет, перекипит, в осадок падет. Ох, как мне хотелось бы в это верить!
Мое поколение разбросано сейчас по странам и континентам, а оставшиеся в Питере мужики, окончательно завязали с выпивкой, либо превратились в алкоголиков, так что  мне, умеренному бражнику, и выпить-то не с кем. Шокирующей была для меня встреча с сокурсником, который давно съехал в пригород Питера и был крупной шишкой на атомной электростанции. Приехав в Сосновый Бор, чтобы отметить его день рождения, я нашел Андрюху уже пьяным до того, как сели за стол. Он продемонстрировал коллекцию икон и предложил их купить, чем поразил меня изрядно: ну откель у меня 50 тысяч долларов на их приобретение?! Потом Андрюха заявил, что есть у него персональное соглашение с Богом, который согласился прибрать его в лучший мир. Обещал господь также, что перед смертью Андрей по хорошей цене продаст коллекцию и оставит деньги дочкам.
А проблем у него было выше крыши: младшая дочь жила с родителями, нигде не учась и не работая, а старшая рвалась в лучший мир и нанялась в какую-то туристическую компанию, отправившую ее на работу в Неаполь. Оттуда она дважды в неделю звонила родителям, рассказывая им, как ей там хорошо, но не сообщала, в чем же ее работа состоит. Можно было догадаться, что работает она путаной, дешевой проституткой, т.к. никакой другой профессии не имела, иностранными языками не владела, да и умишком была не богата.
Андрюха рыдал пьяными слезами по своей непутевой кровиночке, да еще надеялся на то, что не подхватит она венерических болезней или СПИДа. Находясь в бессознанке, он просил меня найти в Питере профессионального килера, который смог бы его убить, а сам Андрюха к тому времени застраховался бы на крупную сумму, которая осталась бы по наследству дочерям.
Этот бред мне пришлось выслушивать в течение всего вечера, а его мамаша тоже подливала масла в огонь божьей любви. Оказалось, что ее персональным заступником был Святой Николай, которому она молилась всякий раз, когда случались с ней неприятности. Однажды потеряла она золотой перстень и два дня возносила молитвы своему святому, который в конце-то концов к ней прислушался и указал ей во сне, что перстень находится в складке дивана, где она пресловутый перстень и нашла. Теперь она молила Святого Николая, чтобы тот дал больше денег внучке в Италии, не догадываясь, что для той это означало обслужить больше клиентов за ночь. Блажены нищие духом.

ПРЕЗИДЕНТ

Меня приютил в своем офисе старинный приятель по университету Вася. В шестидесятых годах учился я на  биолого-почвенном факультете, а он на мат-мехе. При нашей первой встрече поразил меня пророческий его вид, с глубоко посаженными, светящимися внутренним светом глазами и горбоносым орлиным профилем. Вася приехал из глубинки Сибири, чтобы завоевать Питер, как сделали это когда-то Ленин, Керенский и Троцкий. Он тоже хотел сделаться диктатором для того, чтобы насильственным путем исправить ошибки своих предшественников в управлении народом.
Были времена придурочного псевдолиберала Никиты Хрущева, и многие надеялись, что начиналась новая эра в истории нашей страны, и мира. Мы даже не убоялись послать поздравительную телеграмму вновь избранному президенту США Джону Кеннеди. Слава богу, из университета не поперли, но выговор сделали изрядный и внесли в черный список Первого отдела университета. Но зато можно было беспрепятственно славить и слать поздравительные телеграммы Фиделю Кастро и выйти с праздничной демонстрацией на Дворцовую площадь, чтобы отметить запуск первого космонавта, Юрия Гагарина.
Возглавили университетскую колонну Вася и мой однокашник Казимир Лавринович, ну и я по дурости присоединился в качестве быдла к демонстрации. Это была моя первая и последняя в жизни демонстрация, где я понял, что толпа - это черная и гнусная сила, участники которой превращаются в скотов и творят то, что в одиночку они никогда бы не совершили. Толпа бурлила потоками и течениями, завихрялась и затаптывала тех, кто терял равновесие либо сознание и оказывался у нее под ногами, истерически кричали женщины, мужской мат разбавлялся детским визгом. Люди теряли обувь и части одежды, а выступавшая на подиуме возле Александровской колонны певичка кричала: «Подонки, быдло, что же вы делаете, ведь ребенка по мостовой размазали». В садике около Зимнего дворца подонки насиловали девушку.
Я тогда выбрался из толпы почти невредимым, но приобрел стойкий комплекс клаустрофобии, и с тех пор неуютно чувствую в компании даже нескольких человек. Приходя в кофейню или ресторан, я ищу места в углу или стены, так, чтобы защищена была спина. Вася после этой демонстрации заявил, что толпой нужно управлять, ей нужен диктатор, и он решил быть оным.
Вскоре скинули Хрущева, и на следующий день во дворе Двенадцати Коллегий университета я наблюдал жиденькую группку студентов с плакатиками: «Дайте слово Никите, Узурпаторы». Дойдя до набережной, студенты скрутили плакатики и рассосались в толпе. Так закончилась Эра Хруща, и начался Брежневский Застой.
Мы организовали партию «Фонаризации большевиков», задачей которой было вешанье коммунистов на фонарных столбах, после того, как мы под водительством Василия Ивановича возьмем власть. Я должен был навербовать роту автоматчиков, да только не знал, где эти автоматы взять, не говоря уж о самих революционерах. Стрелял я всего дважды, да и то из старой «берданки». Набралось нас всего человек десять, включая подсадного сексота. Он вскоре нас и заложил, после чего КГБ арестовало Васю и еще двоих членов организации, а остальных начали таскать на допросы в Большой Дом на Литейном проспекте.
Первая встреча с ка-гэ-бе-шником произошла у меня дома, когда мне позвонили в дверь и в глазок я увидел мужика в штатском, который показал мне красную книжечку на имя майора Ильина. Я уже ждал ареста, но майор заявил, что пришел просто познакомиться. Мужчиной он был представительным, в длинном пальто, папахе и полусапожках югославского производства. Проходя на кухню через тесную прихожую, он показал на таблицу с родословной российских царей и спросил, насколько серьезно я занимаюсь монархической историей. Засмущавшись, я вякнул, что купил этот календарь на книжном рынке (тогда их регулярно разгоняли). Он хмыкнул и острым взглядом шпика зыркнул в комнату, но не зашел. Я даже предложил майору чайку, но тот тактично отказался, а затем почему-то спросил о моих семейных проблемах. В комнату я его не пригласил, а он даже не настаивал, только напомнил, что жена у меня коммунистка, а вот я занимаюсь диссидентством. Почему-то он меня не арестовал, а только пригласил через пару дней прийти на допрос в Большой дом, где меня будет ждать пропуск.
С содроганием в органах приблизился я к мрачному серому зданию, построенному незадолго перед войной архитектором Троцким, однофамильцем главного врага Сталина. Сюда свозили тысячи обвиняемых по делу убийства С. М. Кирова 1934 года, жертв процессов 1937 года и Ленинградского дела 1946 года. Здесь пытали литературоведа Иванова-Разумника, Мандельштама и Хармса, сюда приходила Анна Ахматова узнать о судьбе сына Льва Гумилева и стояла в очереди женщин в надежде переслать передачу. Здесь сочинялись строки ее «Реквиема». Даже во время Блокады эта мясорубка продолжала работать. Неужто и мне отсюда дорога в лагерь или тюрьму?
Вход для подследственных был с улицы Войнова, которой с тех пор вернули название Шпалерной, где у меня забрали паспорт и выдали разовый пропуск, а прапорщик повел меня по бесконечным коридорам с ковровыми дорожками кровавого окраса. В кабинетных окнах выходивших на Шпалерную почему-то не оказалось решеток, а за столом сидел следователь лет тридцати в модном костюме без галстука. На уголке стола пристроился еще один сотрудник во входивших тогда в моду джинсах. Прочтя до этого «Архипелаг ГУЛАГ», я ожидал направленную в лицо настольную лампу и удара по почкам, но они приветственно улыбнулись, приглашая сесть на табурет посреди кабинета. Первым начал допрос как бы второстепенный, угловой гебэшник: «Здравствуйте, Анатолий Михайлович, а мы ведь с вами встречались в Зоологическом институте». Я тотчас же вспомнил шустрого парня на нашей аспирантской пьянке в компании с ребятами с философского факультета университета. Тогда, кажется, мы обсуждали что первичное: материя или энергия, по сути говоря, эта дискуссия по результативности была равносильно спору, было ли вначале мироздания яйцо, либо курица. С точки зрения религиозной, конечно же это была курица или бог создавший Землю, с астрофизической же - яйцо или точка взрыва Вселенной.
Насколько помню, все подобные мероприятия заканчивались под девизом – истина все-таки в вине (in vino veritus). Оказывается, давно уж за нами следили эти ищейки, были они и на философских семинарах, и на занятиях по йоге, и на тренировках по дзю-до, таковым сексотом был и будущий президент Путин.
И началось иезуитское выворачивание рук: - а где вы встречались, с кем были, кто выступал с лекцией, что читали, у кого брали книги, где брали сторонников? При этом хозяин кабинета заявил: «Мы не собираемся скурпулезно анализировать детали вашей деятельности, хочется только понять ее цель и методы». Услышав эту фразу, я несколько прибодрился: авось в этом интеллектуальном поединке у меня есть шанс, ведь этот шпик не очень-то грамотен и даже не знает, что правильно нужно говорить не скурпулезно, а скрупулезно.
На допросе я выбрал примитивную тактику несознанки: приходил я на встречи лишь ради компании и выпивки, так что ничего не мог запомнить из того, что происходило на пьянках. Сам-то я философией не занимался, человек я мирный и даже в армии не служил. И потянулись допросы, со сменой следователей по контрасту: одни были либеральны и елейны, другие же жестки и напористы. На время обеда меня отпускали на улицу, где в соседнем кафе на Литейном мог я выпить пива и съесть порцию пельменей. Вечером отпускали меня домой, назначая следующую дату допроса. Слава богу, не пытали, а то бы я все рассказал, но в сексоты завербовать пытались, грозя в противном случае не дать мне защитить диссертацию по генетике ящериц. Не удалось подлюкам меня завербовать. Пользуясь тем, что с меня не взяли подписку о невыезде, исхитрился я под чужой фамилией сбежать от следствия в геологическую экспедицию. Вернулся в Питер я уже после суда, по приговору которого Васю засадили на три года в психушку, с распространенным тогда диагнозом вялотекущей шизофрении. Только личное обаяние и охмурение докторши помогли ему выйти из больницы без особых нарушений психики. Она, как лечащий врач, запретила давать Васе психотропные лекарства, так как они разрушали его почки.
После психушки Васю на работу никто не брал, вот и обратился он за помощью к тем, кто его сажал. КГБ распорядилось полиграфическому институту взять его на работу, но забыл Вася с тех пор об освобождении народа от ярма большевизма. Я думаю, что мы не столько беспокоились тогда о судьбе и счастье народа, сколько о своей роли в этой процессе. Известно же, что путь в ад умощен благими намерениями. Гитлер и Ленин также пеклись о счастье своих народов, да и ныне правящие нами подонки любят Россию больше нас, поэтому и грабят во имя счастья нашего.
Вася преподавал в институтах, печатался в литературном журнале «Часы», влюблялся в девочек и ждал своего часа. Перестройка и гласность обрушились на него, как и на всех, неожиданно, но вскоре он оправился и организовал издательство «Глагол», а также открыл благотворительный фонд «Храмы России». По началу все шло хорошо и даже прекрасно: кроме издания «Радзивиловской летописи» и «Храмов Петербурга», он выпустил много других интересных книг, а также трехтомник своих сочинений.
Однако не был он бизнесменом, а новым русским задолжал 300 тысяч долларов и вынужден был несколько лет скрываться от кредиторов; незнамо как и выжил. Я приехал в Питер, когда он практически отошел от дел и передал бразды правления фондом сыну Митеньке, сам же решил баллотироваться в президенты России. Неймется постаревшему диктатору, но подрастает новое поколение, и Митенька тоже планировал участие в президентской гонке. Мы даже организовали инициативную группу по выдвижению его в президенты России. Оставалось только собрать полмиллиона подписей, да еще иметь парочку миллионов долларов на предвыборную кампанию. Конечно же, не верил я в его успех - приличным людям в России путь в политику заказан,  да и денег нет.
У меня нет склонности заниматься геополитикой, но бессильной яростью колотился я, когда самолеты НАТО безнаказанно бомбили Сербию, брошенную на произвол российскими политиканами. Столетиями помогала ей Россия отстоять независимость от Турции, а потом от Австрии, а теперь мы вякнуть боимся, повязанные долгами и трусостью. Я решил вернуться в Россию, чтобы организовать партию «Славянское Единство» и помочь хотя бы своими книгами замордованным славянам.
Фридрих Энгельс интересовался языком и историей России лишь с целью развала империи, чтобы позволить западноевропейскому пролетариату взять власть в свои руки. По сему поводу он писал: « Падение русского царизма, уничтожение Российской империи является, стало быть, одним из первых условий победы немецкого пролетариата». У него было презрительное отношение к славянам словно к второсортному зтносу. В частном письме он позволил себе следующие высказывания: «Вы могли бы спросить, неужели я не питаю никаких симпатий к славянским народам? В самом деле, - чертовски мало…я не могу интересоваться их непосредственным, немедленным освобождением, они остаются нашими прямыми врагами…Славяне, которые до сих пор не только ничего не сделали для Европы и ее развития, а являются ее тормозом». Его призрак коммунизма вначале бродил только по Европе, а в Россию не заглядывал. Не удивительно, что после его смерти Ленин написал: «Русские революционеры потеряли в нем лучшего друга», но другом России Энгельс никогда не был. Призрак коммунизма Ленин в пломбированном немецком вагоне перевез в Россию.
После проезда из Петербурга в Москву на лошадях с каретой, я планировал отправиться из Москвы в Голландию тем же маршрутом, которым ехало в 1697 году Первое Посольство Петра Великого. Эта поездка осталась в памяти многих европейцев. Руссо в своем труде «Общественный контракт» (Du Contract sociale, livre II, chap. VIII.) писал об этой поездке: «Русские никогда не будут действительно цивилизованы, потому что они были цивилизованы слишком рано. У Петра был гений подражательный; он не имел истинного гения, того, который творит и делает все из ничего. Некоторые его дела были хороши, но в большинстве они были неуместны. Он видел, что его народ – варварский, но не видел, что он не созрел для цивилизации; он захотел цивилизовать его, тогда как следовало только воспитать его для войн. Он хотел сразу создать немцев, англичан, тогда как следовало прежде всего создать русских; он помешал своим подданным стать когда-либо тем, чем они могли бы быть, убеждая их в том, что они уже то, чем они не были».
А Петр вводил в России новшества типа соления рыбы (до него ее только морозили, или вялили), покрытия крыш подобием шифера или черепицы вместо дранки. Он внедрил в употребление ручные пилы, учит крестьян вязать пеньку и обрабатывать кожу не дегтем, а по-европейски, скипидаром. В Прибалтике он нашел, что: «…у мужиков обычай есть, что вместо серпов хлеб снимать малыми косами со граблями, что пред нашими серпами гораздо скорее и выгоднее, что средний работник за 10 человек сработает; того для, сыскать таких людей из здешних мужиков (т.е. лифляндских и курляндских) по нескольку человек для обучения, послали мы отсель в наши хлебородные города с такими косами и граблями, с нарочными посланными офицерами». Одному из офицеров он добавил инструкцию: «Принять тебе здешних мужиков 9 человек и ехать с ними в Тамбов с поспешанием, дабы можно было с ними поспеть к тому времени, как начинают первый хлеб снимать и будучи дорогою их беречь, дабы не разбежались». Прусский император Фридрих Великий верно определил роль Петра в преобразовании России: «Это была азотная кислота, которая поедала железо». Но результатом такой реакции бывает ржавчина.  На самом-то деле был он «царской водкой», которая растворяет даже золото, не говоря уж о человеческой плоти.
Этот жуткий сатрап и сыноубийца в своей хозяйственной деятельности мне напоминает Бенджамина Франклина, американского ученого и политика, который столетием позже учил своих соотечественников использованию при пахоте предплужников и нашел оптимальный угол лезвия плуга. Но то, что «немцу» хорошо, то русскому смерть. Наши крестьяне до сих пор не освоили уборку зерновых с косой и маленькими грабельками, укладывающими стебли параллельно. У нас и сейчас в ходу примитивная коса без выгиба на косовище облегчающего косьбу, называется она «литовкой», - от тех литовских кос, привезенных офицерами Петра из Лифляндии.
На картине художника Саврасова «Жатва», написанной через полтора столетия после смерти Петра, мы видим крестьянок на жнивье с серпами и никаких тебе кос. Сейчас хорошую косу-«литовку» в скобяных магазинах не найти, но серпы в продаже бывают. Нет в продаже и стиральных досок, а империалисты производят до сих пор стиральные доски для африканских стран, где воды мало, а детей много.
Злоязычный де Кюстин вспоминал в своей книге страшное выражение Вольтера или Дидро: «русские сгнили, не дозрев». Маркиз, критикуя Россию, забыл упомянуть, сколько зла ей принесло нашествие Наполеона. Забыл он о сожженных и разоренных деревнях и городах, о расстрелянных крестьянах, изнасилованных крестьянках и оскверненных церквях. Он позабыл также о геноциде, устроенном наполеоновской армией в Испании, и о предательстве польских легионеров. Забыл он также и о кровавых расправах национальной гвардии над собственным народом в Вандее. А впереди было трусливое поведение французов и поражение их армии в войне с Пруссией 1870 года, во Второй мировой войне и во Вьетнаме.
Терпя поражение за поражением во время Первой мировой войны, французы уговорили царя отправить русский корпус на помощь своим войскам под Седаном. Позор поражения и капитуляции Франции в начале Второй мировой войны был усугублен коллаборационистской ее политикой во главе марионеточного правительства маршала Петэна. Опереточный глава Сопротивления, генерал Де Голь, был всего лишь пешкой в руках американского командующего Эйзенхауэра, который разрешил французским войскам первыми войти в освобожденный от немцев Париж. После той войны французы не долго ощущали комплекс неполноценности – нищие духом сраму не имут.
Да и другие народы Европы, оказавшиеся под пятой немецкой оккупации, не очень были расстроены своим рабским положением. Во Франции хотя бы существовали партизаны «маки», но в Бельгии, Голландии, Дании и других оккупированных странах даже этого не было. Они слишком дорожили своим материальным положением, чтобы сопротивляться поработителям.
Посетивший Россию в 1858 году Александр Дюма, автор «Трех мушкетеров», «Графа Монтекристо», «Королевы Марго» и массы других бестселлеров середины XIX века, издал три тома своих мемуаров о современной ему России. Обжегшись на маркизе де Кюстине, который изобразил наше отечество в черных красках, царская администрация взяла эту французскую знаменитость в тесные объятия. За ним было учрежден негласный надзор III-го отделения императорской канцелярии и оказано было ему всеми официальными лицами беспримерное гостеприимство. Устроили ему даже показательное сражение с воинствующими чеченцами, последователями Шамиля. Жаловался он, правда, на клопов и отсутствие европейского комфорта, но, в общем, впечатление его о России было благоприятным. Несомненно, иностранцы принимали Россию за страну второго сорта, Колосса на глиняных ногах, да ведь так оно и было.
Мы с Васей часто обсуждали судьбу России. Наверное, роковой ошибкой для нас было принятие православной религии от умиравшей Византийской империи. Своими консервативными догматами православие отгородило нас от остальной Европы. Наиболее развитыми оказались страны, принявшие протестантство: Голландия, Англия, Германия, США, католические страны Европы оказались на втором месте, а из православных стран только Греция смогла за последние десятилетия выцарапаться из нищеты.
Василий Иванович набрал всего пять человек в свой избирательный список на выборы президента, но есть у него сын, да и внучка подрастает. Я посоветовал ему податься в президенты общества бывших политзаключенных, правда, в России их почти не осталось: перебралось большинство в Израиль и США.

НИНА

Странные отношения установились у меня с Ниной. Разница в возрасте у нас изрядная, но общаться нам с ней легко и просто. Впервые я увидел эту девчушку, когда в 1991 году приехал навестить своего приятеля и привез его дочкам в подарок жвачку. Он к тому времени удочерил дочку своей новой жены, а потом приютили Нину, отец которой погиб, испытывая новую модель истребителя. Мать же регулярно оказывалась в сумасшедшем доме, и некому было присматривать за восьмилетней крошкой. Так и осталась она у них жить, а мать, напившись в сосиску, иногда приходила к ним скандалить и требовать деньги на бутылку, а иначе грозилась забрать свою кровиночку. Получив деньги, она отправлялась восвояси, где ее ждали приятели-бомжи, с которыми она и керосинила большую часть времени. Их главным источником дохода были пустые бутылки, пропитание они находили в контейнерах для мусора, а летом и осенью очищали огороды сопредельного садоводства.
Достигнув пятнадцати, Нина бросила школу и решила присоседиться к  секте кришнаитов, красочными группами разгуливавшими по улицам Питера. Ей нравились их красные одежды и громкая индийская музыка, сопровождаемая пением: Хари Кришна, хари, хари. Хари Рама, хари, хари! Если повторять этот гимн сотни раз, то впадаешь в такой экстаз, что и наркотики не нужны. Нина приходила с такими же энтузиастами на Невский проспект около Гостиного Двора и часами распевала этот гимн каким-то индийским богам Кришне и Раме.
Вскоре ей надоел этот ритм, и Нина перешла в секту Муна, новоявленного святого из Кореи, которой открыл отделение секты в Москве. Нина приехала туда, поселилась в общежитии секты и погрузилась в программу прополаскивания мозгов и зарабатывания денег на нужды секты путем продажи дешевых картин лопоухим русакам. Ей даже обещали при хорошем поведении устроить поездку в США, где была возможность выйти замуж за подобного же муниста. В Москве же мунисты жили как праведные коммунисты - без денег и личной собственности. Все заработанные деньги оставались личному представителю Муна, который выдавал сектантам на насущные нужды по шесть рублей в день. Специальный комитет подбирал будущие супружеские пары и регулярно устраивал коллективные бракосочетания, благословляемые великим Муном.
Ее уже сфотографировали и взяли необходимые анализы, чтобы подобрать соответствующего жениха, когда Нина возмутилась тем, что кто-то за нее решает ее судьбу. Уйдя из общежития, она с неделю ночевала на улицах Москвы в надежде найти какую-либо работу, но без прописки никуда не брали. Ведь известно - Москва слезам не верит. Пришлось вернуться в Петербург к безумной матушке и безалаберной сестрице. К тому времени ее приемный отец помер, а приемная мать хоть и рада была ее видеть, но сама с трудом сводила концы с концами. Я  встретил Нину, когда она училась в 12 классе вечерней школы.
Я был смертельно одинок в этом огромном городе и никому не нужен, и вдруг встретил дочку старинного, но уже покойного друга, которому был благодарен за поддержку в студенческие годы. Каким-то образом я его отблагодарил, устроив ему автомобильную поездку вокруг США, и все встреченные нами американцы проникались к нему  большой симпатией к нему, хотя и не говорил Костик по-английски. Такие натуры доминируют в любом окружении и достаточно было лишь тембра голоса и манер поведения, чтобы показать окружающим, что потомок княжеского рода не обязан рассказывать о своем генеалогическом дереве. А еще Костик был превосходным художником-анималистом и зарабатывал на жизнь иллюстрированием книг, восхищался я также его рассказами, но, к сожалению, он их нигде не публиковал.
Нина восприняла от Кости легкость восприятия жизни с иронически-снисходительном отношением к людям. Мне интересно было с ней болтать о чем угодно, причем, интуиция ее компенсировала отсутствие знаний, но знала она в несколько раз больше, чем я знал, будучи в ее возрасте. Она еще не знала, чем займется в будущей жизни, ее утомляли точные науки, но нравились импровизации, так что дорога ей была в филологи или НЛО-логи, да и сама была она непознанным летающим объектом.
После смерти Кости она нашла пристанище в доме его приятеля, дяди Саши, у которого не было своей семьи и детей, а ему хотелось передать кому-то все накопленные за жизнь знания. На выходные она ездила к нему в гости, и они направлялись в походы по окрестностям Питера, а дорогой он рассказывал ей об архитектуре и парках Петергофа, Стрельни, Ораниенбаума и Озерков. Он знал все названия деревьев, кустарников и трав, а также птиц и мелких зверюшек. На привалах они доставали заранее заготовленные бутерброды, и дядя Саша рассказывал Нине о своем прошлом военного моряка. Ему так ни разу и не привелось побывать ни в одной зарубежной стране, кроме Болгарии, о которой пелось когда-то: «… хороша страна Болгария, а Россия - лучше всех». Мечтал он об Америке, Канаде, Австралии и других странах, а чтобы чувствовать там комфортно, всю жизнь изучал английский язык. Он объездил на мотоцикле всю Россию, но душа рвалась в неведомые страны, о которых он только читал книги и смотрел фильмы.
Выйдя на пенсию, дядя Саша уже не надеялся попасть не только в дальнее, но и в ближнее зарубежье и посвящал свою воспитанницу в свои мечты, делясь всеми знаниями, приобретенными за долгую и одинокую жизнь. Он так и не нашел в лучшие годы своей любимой, той самой половинки души, с которой мог бы разделить свои золотые годы. Нина оказалась тем самым солнышком, которое согревало его одинокое существование.
А еще дядя Саша занялся политикой после того, как разочаровался в демократах, «новых русских», разворовавших Россию. Во времена Брежнева он ненавидел власть коммунистов, а сейчас решил, что те больше думали о ближних, чем нынешние радетели о счастье России. Дядя Саша сделался доверенным лицом депутата-коммуниста в Законодательном Собрании Петербурга. Работал бескорыстно, лишь бы только обличить местных, так называемых бизнесменов, грабивших беззащитных россиян и строивших дворцы на костях пенсионеров. Ему неоднократно угрожали расправой, но Саша непреклонно обличал их в местной прессе и готов был выступить свидетелем по делу одного из арестованных членов Малышевской группировки.
Нина собралась к нему в гости на выходные и позвонила домой, но телефон безмолвствовал. Подумав, что его отключили за неуплату долгов или просто телефон сломался, она решила ехать к дяде Саше без предупреждения. Приехав в Рыбацкое, она позвонила в квартиру дяди Саши, который всегда ждал ее по пятницам, но дверь никто не открыл. Соседи с удовольствием высунулись на шум из своих клетушек, чтобы доложить о том, что дядю Сашу обнаружили неделю назад по сладко-трупному запаху, им издаваемому. Вызвав милицию, они обнаружили дядю Сашу лежащим перед входной дверью в трусах и майке с  мощным синяком на лбу. Патологоанатом установил, что умер он якобы от кровоизлияния в мозг, после которого потерял сознание и ударился об угол стены. Милиция не обратила внимания на перевернутые книжные полки, развороченный письменный стол и украденные записные книжки. Чугунная сковородка валялась на кухонном полу и явно была использована дядей Сашей для самозащиты от ворвавшихся в его квартиру убийц, но в протоколе милиции этого не было отмечено. Муниципалитет также был абсолютно равнодушен к этому явно заказному убийству и на просьбу родственников помочь с похоронами пообещал только выплатить вперед пенсию дяди Саши. Его просто-таки смели с дороги бандиты новой жизни, и остался он лишь в светлой памяти Нины.
Она пришла в крематорий и присоединилась к группке его однокашников и однополчан, никто не плакал, да и она постеснялась это делать, чтобы не унижать своим горем равнодушное окружение. Только уже по дороге домой уткнулась носиком в плечо невестки дяди Саши и тихонько заскулила, осознав, наконец, что ушел навсегда от нее любимый и добрый человек.
Но нужно было продолжать жизнь и без него, искать новую точку опоры, ведь молодость оптимистична. При росте немножко выше среднего, она обладала великолепной фигурой и шелковистые каштановые волосы обрамляли лицо с кожей цвета слоновой кости и благородным римским носиком, фиалковые глазенки со смехом и удивлением смотрели на этот беспощадный окружающий мир. Хотелось крепко прижать к себе это хрупкое существо  и защитить его от всех зол настоящих и будущих. Я-то и сам в этом мире жил как-то эфемерно, не прикипая ни к чему и ни к кому, а в этом уголке вселенной оказалась Нина, нуждавшаяся в моей помощи. Я погладил ее мягкие волосы.

ДЕЛЯГИ

Я пристроил Нину на работу в компанию моего друга, причем никто из нас не знал, в чем же будет смысл ее работы. Сотрудники ежедневно приходили к себе в контору и принимались обзванивать и обфаксовать предприятия и подобные же конторы ближнего и дальнего зарубежья. Они предлагали на продажу лес и уголь, бумагу и нефть, газ и петролак, которых не имели, но надеялись получить аванс, а там как-то перекрутиться. Подобные им партнеры в Испании, Турции, Польши и Финляндии слали ответные депеши и не хотели давать авансов. Когда бы я ни спросил сотрудников компании о состоянии дел, оказывалось, что договора у них были готовы на 99,9%, но почему-то не подписывались. Приходили в контору какие-то темные личности, называвшиеся бандитами и предлагавшие заступничество, а еще рвались встретиться в контору заимодавцы хозяина, уже по несколько лет ждавшие выплаты долгов.
Вышедший на пенсию в 45 лет, капитан II ранга  Вова-морячок торговал радиоактивным осмием 186, или черной ртутью, которых-то и в природе не существовало, а придуманы они были КГБ для обдуривания иностранцев. В списке его товаров были также антрацит с коксом, недвижимость и акции несуществующих портов и гигантских паромов, плававших между воздушными замками на побережье Балтийского моря. Курил Вова дешевые сигареты «Космос» на лестничной площадке, где мы с ним обсуждали издание моих книг. Он обещал спонсировать 5000 долларов, как только получит неустойку с шахтеров Кузбасса. У него всегда было готовых к подписанию пять контрактов, но за пять месяцев наших перекуров ни один из них не был подписан.
Сережа-лесник решил, что он специалист по пиломатериалам, поэтому он пытался торговать лесом, добываемым зэками Краслага, правда, начальство этих лагерей ничего об этом не знало и ни одного вагона оттуда еще не поступило, но аванс уже был истрачен. Они уже больше года не платили КУГИ за аренду помещения, но посещали престижный Сигара Клуб, где наслаждались ароматом сигар по 20 долларов каждая. Зарубежных гостей они водили в дорогие рестораны на Невском проспекте, после чего неделями питались только картошкой с капустой.
В этой уголовной стране выживают и богатеют только те, кто знает, как ладить с криминальными авторитетами. Я знавал молодого предпринимателя Диму Коцубу, у которого была база по распределению алкогольных напитков по магазинам Кировского района, а еще он строил гостиницы на Карельском перешейке. Дима встречал меня в аэропорту на открытом джипе и вез домой, где полы были покрыты медвежьими шкурами. Друзьями у него были воры в законе, по крайней мере они себя так представляли. Костя-автоматчик ходил вразвалочку, облаченный в черные шелковые одежды. Отстрелив кого-нибудь по заказу, он на несколько месяцев улетал в Нью-Йорк, где в ресторанах русского района Брайтон-Бич пропивал заработанные убийством деньги. Этого я тогда еще не знал и по рекомендации Димы нанял Костю выбивать семь тысяч долларов из задолжавшего их мне партнера. Деньги-то он выбил, но мне их не отдал, да еще пригрозил пришить, если хипеш разведу. Уж на что я ненавижу доносительство, но тогда захотелось мне донести на него в ФБР, но сдержался и решил, что судьба его достанет, что вскорости и произошло. В качестве охранника он пошел с Димой на разборку в одном из домов в районе Сенной площади, шофер джипа так их и не дождался. Сгинули они бесследно, не оставив потомства, и никто из родственников не знает, кто и за что лишил их жизни, а если знает, то молчит.
Середина 90-х годов была, как по Марксу, порой накопления и перераспределения капиталов и нашим российским расстрельным временем. Мой другой знакомый Саша, сотрудник ГРУ в отставке, хапнул целиком профилакторий военного завода. В свои лучшие времена получения на реализацию контейнеров с китайской электроникой и мягкой игрушкой Саша принимал меня в кабинете, оборудованном в башнеобразном флигеле. Была у него также сеть магазинов по продаже электроники и «крыша» была чеченская, да, видать, хапнул не по чину. Через год он уже перебрался из башни на первый этаж и окна его кабинета всегда были зашторены, а еще через год никто не ответил на мой телефонный звонок. Саша ушел «на дно» и даже семья не знала, где он находится и жив ли, и только через три года явился он в Питер, лишенный своего профилактория и сети магазинов. Живой, но крепко напуганный. Нахрапистый и жилистый мужик превратился в свою тень, с трясущимися от хронического страха руками и слезящимися глазами. Такие долго не живут.
Меня также одно время затянула лихорадка наживы, и  остался жив я лишь потому, что не мог заниматься бизнесом, и мне претило сама его натура объегоривания друг друга, и выживания наиболее подлых волкодавов или шакалов. Когда-то в Америке первенствовали в банковском бизнесе «квакеры», лозунгом и принципом которых была честность в общении с клиентами и отказ от нелегальных операций, законом преследуемых. Этот генеральный принцип до сих пор там практикуется, что и дало возможность США сделаться самой богатой страной мира. Конечно же, в семье не без урода, и существуют там наркомафии, нечестные банкиры и живоглотные страховые компании. Но не знаю я страны, где было бы лучше, хотя и мечтаю о Новой Зеландии, через которую хочу проехать на лошади с телегой.               

СЕМЬЯ

Не было у меня семьи и не потому что не хотел, а не получалось. Наверное, - это наследственное, ведь и у мамы моей семьи тоже практически не было. Родилась она в Белоруссии в большой крестьянской семье Кидалинских, где главой был гармонист Григорий, который днями пахал землю, а вечерами играл на деревенских свадьбах и вечеринках. Оля была младшенькой из семи детей и самой любимой. Школу она не закончила, а с шестнадцати лет пошла работать нянечкой в детском саду. Еще до той страшной войны вышла она замуж за молодого инженера-связиста, который увез ее в Сибирь, где и родился мой старший брат Володя. К началу войны мама развелась с мужем и вернулась в Белоруссию, где появился на белый свет я. Городишко наш был оккупирован немцами, и с двумя малыми детишками на руках мама бралась за любую работу, чтобы нас прокормить. Работала санитаркой и подсобной рабочей при больничной кухне, пришлось ей позже жить в лесу в партизанском отряде, оставив нас с бабушкой в городе.
После войны мы переехали в оккупированную нашими войсками Калининградскую область, где работала мама проводницей на железной дороге, кассиршей в клубе и санитаркой в психбольнице, короче, на самых низкооплачиваемых работах. Жили впроголодь, без мужчины в доме,  и уже в малолетстве мне пришлось заготавливать сено для нашей буренки, кормить порося, работать на огороде, да еще и учиться в школе.
Поступив в университет, я и там жил на пределе финансовых возможностей, подрабатывая в ночное время на выгрузке вагонов, сторожем на заводе или рабочим в военно-морском архиве, а летом уезжал в геологические экспедиции. Будучи в аспирантуре, я женился на обаятельной продавщице книжного магазина, куда я часто заходил, чтобы пополнить свою библиотеку. Надоело одиночество, хотелось кого-то рядом, чтобы приходить домой и тебя ждали и хотели. Только через полгода я понял, что с этой красоткой хорошо только когда она молчит, а днем с нею говорить было не о чем. Надобно было разводиться, но родился сынок, появились заботы о его воспитании, да и хотелось надеяться, что стерпится - слюбится. Десять лет я еще надеялся, что произойдет что-то лучшее в семье, в стране или в себе, а потом махнул на прошлую жизнь и уехал в США, от семьи и Родины, но не от себя.
И вот ухнуло, осталось позади 20 лет жизни за «бугром», я вернулся в покинутый мир, в котором мне нет места. Бывшая жена обитает где-то в Москве, похоронив после меня парочку мужей и догладывая третьего. Сын живет своей семьей, родился внук, иногда мне даже разрешают его навещать. Родители невестки взяли его в тиски любви и заботы, отгородили так, что не прорваться мне к нему, не поговорить по душам. Даже на свадьбу они не пригласили ни моей мамы, ни брата, у которых сын воспитывался в детстве и проводил летние каникулы. Удивляюсь как еще они снизошли до приглашения меня. На все мои попытки серьезно поговорить с сыном он отделывается шутками, да и каким я могу быть для него авторитетом, если нет у меня ни жилья, ни денег. Стас с насмешкой относится к моим путешествиям по миру, а недавно вышедшую мою книгу об Америке он даже не удосужился прочесть, заявив: «Папаня, да я тебя и без книги знаю, живешь ты иллюзиями, ну и живи, а мне семью нужно кормить».
У него сложился круг друзей, с которыми Стас ездит на рыбалку, в баню, или на многочисленные дни рождения. Есть еще дача родителей жены, куда он ездит на выходные, туда меня никогда не приглашают, да и самому не хочется. Нам достаточно и одного вечера общения в год на дне рождения внука, которого они задаривают дорогими электронными подарками, а я могу позволить себе купить лишь дешевую мягкую игрушку, да букет цветов невестке. Как правило, она демонстративно не ставит цветы в вазу, а презрительно кладет на холодильник.
Да, я продолжаю жить своими фантомами, отказался от своей квартиры в Нью-Йорке, в которой прожил 17 лет, бросив там всю нажитую мебель, библиотеку, одежду, картины, фотографии, альбомы. Вернулся я в Россию лишь с одним чемоданом и рюкзаком. С таким же имуществом я покидал ее 20 лет назад, только тогда у меня было будущее, а нынче у осталось только прошлое. Мне хочется быть той самой птицей Феникс, которая омолаживается после каждого самосожжения. У таких птиц гнезда не бывает. Блажен, кто в это верует – легко ему должно быть на белом свете, да только все происходит в нашей жизни не так, как вы самом деле.       

СОСЕДИ

Снимаю я квартиру на проспекте Стачек и не ведаю, по поводу каких стачек он назван, но уже по опыту нынешней России знаю, что стачка - это трагедия как рабочих, так и работодателей. А дом населен преимущественно пенсионерами, которые бдительно следят за моими передвижениями и прегрешениями на моральной почве-суглинке питерских пригородов. Мораль старческая суровая, коммунистическая. Дом этот был построен и заселен семьями привилегированных партийцев, давно сошедших в нети, и с тоской вспоминающих прежние добрые времена. Голосуют они за коммунистов, обещающих вернуть персональные пенсии и пионерские лагеря для внуков, да только не вижу я здесь этих внуков - то ли у стариков детей не было, то ли те своих детей не производят.
Питер-то и сам по себе удивительно старческий город, а  наш район сплошь геронтологический, и когда я иду по аллее ведущей к  дому, старички плетутся рядом, с сумками и пластиковыми пакетами, или сплетничают на перекрестке. А я с удивлением отмечаю, что они уже расстались с символом советской жизни, плетеной «авоськой», с которой ни одна хозяйка не выходила на улицу, предполагая, что авось что-нибудь «выбросят» в магазине. Сейчас в магазинах все есть, но только «не по зубам» пенсионерам, хотя их участь не столь трагична, чем жизнь молодежи, не могущей прокормить не только детей, но и себя.
Наш район называется Кировским, в честь бывшего диктатора Ленинграда, укокошенного Сталиным. Чтобы скрыть преступление, он назвал в его честь тракторный завод, гигант советского машиностроения, который за короткий срок сгубили нынешние правители России. Сейчас завод практически стоит, поскольку прекратились военные заказы и несколько десятков тысяч квалифицированных рабочих выброшены на улицу.  У меня впечатление, что ликвидация российской промышленности произошла не только по вине местных заправил, но явилась следствием давно разработанного западными разведками плана превращения России во второстепенную страну-импортера, лишенную военно-промышленного комплекса. Миллионер Сорос и иже с ним под маркой бескорыстной благотворительности успели закупить нашу науку и украсть массу ее секретов. Они до сих пор беспрепятственно промышляют на этой ниве, теперь еще перекупая предприятия высокой технологии.
В Питере ежегодно помирает 70 тысяч человек, а рождается всего 30, геноцид русского народа набирает темпы и усугубляется локальными войнами. Конечно же, платим мы за грехи родителей и прародителей, участвовавших в братоубийственной Гражданской войне, а также в последующем геноциде достойнейших представителей России. Внуки отвечают за преступления дедов, нам еще долго придется отмываться кровью от крови. Но есть надежда, что искупим мы свои грехи и заживем свободно и благодейственно, как живут наши скандинавские соседи. Не вечно же нам страдать! А вообще-то люди живут, любят и страдают одинаково, вне зависимости от страны проживания. Хочется по сему поводу рассказать несколько историй из моей предыдущей жизни в США.

ЛУБЕР
   
Приехав много лет тому назад в Нью-Йорк, я по первоначалу устроился на постой у Витька, который взял меня в свою бригаду по перевозке мебели. Он привел меня к хозяину компании, Алексею Луберу. Фигурой тот был колоритной. Приблизившись к пику мужской зрелости, Алексей был редким евреем, из которого не получилось чего-то финансово- или семейно- самодостаточного. Сын преуспевшего советского физика-ядерщика, сам он в науке не получился и пытался компенсировать себя хилыми попытками быть диссидентом. Общался он и с Володей Буковским, и с еврейскими отказниками, и даже с приезжими членами НТС, но всерьез его никто не признавал. Леха был тем редким исключением из диссидентов, которого КГБ поместило на год в психушку по действительно шизофреническому диагнозу. Он при первой же возможности эмигрировал в США, но и там остался придурком. Правда, в Нью-Йорке проснулся в нем генетически заложенный талант бизнесмена, Леха купил грузовик и занялся перевозкой барахла еврейских иммигрантов.
Когда я впервые увидел, то не мог поверить в существование такой безобразности. Лешке было едва за сорок, но тело его расползлось во всех направлениях, ни джинсы, ни рубашка не могли собрать его вместе. При ходьбе тело колыхалось, как студень и грозило в любой момент порвать одежонку и вывалиться наружу. Один глаз его смотрел на вас, а другой на Арзамас. При разговоре слюна скапливалась в уголках его вывороченных губ и спекалась в клейкую белую пену. Подстать ему была и сожительница, квашней расползшаяся от неумеренной американской жратвы, засаленная еврейка из Одессы, в квартире которой жили миллионы тараканов и три кошки.
Леха принял меня на работу, положив пять долларов в час, плюс чаевые. Мой бригадир Витек, будучи водителем, получал восемь долларов в час. Сам Лешка погрузкой заниматься не мог, страдая сахарной болезнью и ожирением. Он на паях с таким же иммигрантом Валеркой Андреевым приобрел в рассрочку рыболовецкий бот и отправил его в штат Мэн на ремонт. Валерка обещал внести свою долю на экипировку и содержание посудины, но постоянно переносил сроки, так что бот могли забрать за неуплату банковских процентов.
Ситуация осложнялась еще и тем, что партнеры влюбились в одну и ту же девушку по имени Оля и прилагали все усилия, чтобы завоевать ее сердце. Лешка даже разорился, пригласив Ольгу в оперный театр на «Волшебную флейту» Моцарта. Билеты стоили 150 долларов, а еще нужно было покупать в антракте шампанское и бутерброды, да за такси заплатить туда и обратно.
Я могу представить, каково выглядела эта парочка: - Ольга, молодая и красивая, с искрящимися, любопытными глазами. А рядом с ней Лешкина туша, затянутая во взятый напрокат костюм, перемещалась волнами своего объемистого тела. Так вероятно выглядела Эсмеральда в компании Квазимодо, когда они гуляли вокруг собора Парижской Богоматери. Но играла волшебная флейта Моцарта и первый раз в жизни Лешка был счастлив. Он готовился положить к ее ногам пока еще не существующие миллионы.
Соперник его, Валерка Андреев, вскоре нанес ответный удар, отправившись отдыхать с Ольгой на пляжи Флориды и в Диснейвордл в Орландо. Тратил он деньги, которые задолжал Лехе при покупке рыболовецкого бота. Ольге нравилось их соперничество, и она по очереди принимала ухаживание обезумевших ловеласов. Эта молодая самочка уже знала, как манипулировать самцами и пользоваться излишками их мошны и гормонов. Не знала она только, что соперники будут биться насмерть, чтобы ею овладеть.
Однажды вечером Валерка навестил ее дом, но при выходе столкнулся с поднимающимся по лестнице Алексеем. Тот запыхался и через каждый лестничный марш был вынужден делать передых. Валерка был значительно меньше его ростом, но моложе, жилистее и проворнее. Столкнувшись с Алексеем, он рассмеялся ему в глаза и заявил, что, во-первых, не отдаст тому деньги, а во-вторых, Ольга пообещала выйти за него замуж. Завершив эту тираду, он сделал Лешке смазь по физиономии.
Ох, зря он это сделал! Вот уже несколько месяцев как Алексей купил маленький пистолет марки ”беретта” и регулярно ходил тренироваться в стрельбе в соседний тир. Портативный пистолет помещался в обширном кошельке и всегда был при Лешке. Получив смазь, он выхватил пистолет и разрядил все восемь пуль в Валерку, из них пять попали по назначению. Ольга выскочила на шум и узрела истекающего кровью Валерку и ходящего туда-сюда по площадке Алексея. Тот в исступлении кусал свои пухлые кулаки и бормотал: «Я убил человека, я убил человека. Но если бы я его не убил, то он бы меня прикончил».
Вскоре приехали полиция и скорая помощь. Валерку отвезли в морг, а Лешку в тюрьму. Адвокат пытался спасти его от долгой отсидки, предлагая ссылку на безумие и временное затмение мозгов, но Алексей отверг такой подход и признался, что отвечал за свои поступки во время убийства, но только в порядке самообороны. Получил он свои восемь лет.

ВИТЁК С-ПОД ВОЛОГДЫ
   
Мы с ним встретились в Риме, когда ждали виз на въезд в Америку. Витек с женой занимали роскошную квартиру с балконом. Наша гопа, состоявшая из Васи-студента, Бори-националиста с женой Ириной и меня - йога, теснилась в двухкомнатной квартирке на первом этаже виллы в пригороде бывшей столицы мира - Рима. Когда-то на вилле жил знаменитый коллекционер модернистской живописи Костаки, и хозяйка недвусмысленно намекала, что мы должны гордиться ходить по его следам, а также платить больше за постой. Гордиться мы, может, и гордились, но лишнего платить не хотели и пребывали в отношениях с хозяйкой в состоянии наболевшего мира.
Вася-студент направлялся в Австралию, где обосновался его отец-гулена, много лет как бросивший маманю и перебравшийся на континент, где все наоборот - люди ходят вверх ногами по отношению к нам - европейцам, а вместо зимы у них всегда лето. Ко всем неудобствам тамошней жизни, прибавились еще полчища кроликов, на которых нет управы; от кенгуру тоже сплошные неприятности. Одно только у них утешение - медведи коала, которые эвкалиптами питаются и туристов со всего мира своей красотой и глупостью непомерной привлекают. А еще слышал я, что австралийцы гордятся своим происхождением от 730 преступников, впервые завезенных туда из Англии в 1788 году. Наш Вася-студент преступников в своем роду не знал, но мы надеялись, что по прибытии на место он заложит начало хорошей династии - соответствующие данные у него были.
Боре-националисту было сложнее: местные украинские националисты-католики избрали его рупором своей радиостанции, поскольку он оказался единственным иммигрантом, свободно и грамотно говорящим по-украински. Вещала эта радиостанция на Советский Союз и в своих передачах проклинала жидов и москалей. Националисты даже чего-то платили Боре за выступления, он не мог им признаться о своем еврейском происхождении, а им и в голову не приходило, что пан Богатецкий прошел когда-то обряд обрезания крайней плоти. Приехав позднее в США, Боря продолжил благородный труд освобождения украинского народа от гнета москалей и жидов. Я не удивлюсь, если он сейчас заседает в какой-нибудь Раде или стал министром чего-то в стольном городе Киеве.
Ну, а я себя считал йогом, хотя курил и пил водку в объемах, явно превышающих средне статистическое количество этой заразы на взрослую душу населения самой пьющей страны мира. Верил я в реинкарнацию, т.е. в переселение души после смерти в новое тело, а еще регулярно голодал, но даже приняв «на грудь» пол-литра водки, мог сесть в позу лотоса и заплетающимся языком пропеть мантру: Ом-мане-падме-хум. Попервоначалу собирался я отправиться в Гималаи, чтобы сидеть там, в пещере также в позе лотоса, но на строгом монашеском режиме и без поддавона. Узнав, что ни Непал, ни Индия иммигрантов не принимают, я вынужден был двинуться в США и уже там искать свою жизненную нишу.
Витек, живший над нами, был самый богатенький. Он устроился художником в галерее моей однофамилицы синьоры Шиманской и писал для нее картины в стиле «а-ля-Рюс» - что-то среднее между Билибиным и рисунками на шкатулках из Палеха, но итальяшкам нравилось, так что хватало Витьку и на табак трубочный, и на водку. А вот нам с Васей не хватало, вот и приходилось покупать в аптеке спирт , разводить его 50/50 и настаивать на черном перце. Правда, дольше суток он у нас не простаивал, и вероятно итальянские провизоры удивлялись, с чего бы русские вместо принятия душа, натираются спиртом. Им-то, потомкам фашистов Муссолини, и в голову не могло прийти, что спирт тем хорош, что поутру, с бодуна спиртового достаточно воды выпить - и тебе опять хорошо.
Ну, да что это я все о себе, герой-то мой Витек Голодин. У него кликуха: вологодский еврей, хотя кровей семитских у Витька отродясь не было. Родился он в деревне, на берегу когда-то многоводной Сухоны, в многодетной семье, которую пыталась чем-то кормить его мать, работавшая медсестрой в медпункте. Гулена-отец тоже иногда появлялся ненадолго, чтобы опять исчезнуть надолго с очередной кралей.
Кровя его коми-пермяцкие, перемешаны были с угро-финскими, а удался он в скандинавского викинга: глаза голубые, кожа белая, волосы светлые, вьющиеся; ростом господь тоже не обидел. Уже в последнем классе школы у него закрутился роман с учительницей, и с тех пор не помнит он, чтобы хотя бы раз в месяц не появлялась у него новая пассия - липли к нему бабы, словно медом был намазан. Уже в школе уразумел Витек, что валить из деревни надо, и с аттестатом зрелости укатил он на Урал, где устроился в ремеслуху, в которой давали общагу, да еще какую-то стипуху платили.
Ох, не хотелось Витьку быть слесарем-инструментальщиком и трубить всю жизнь на местном котлоремонтном заводе имени Фрунзе. Ждал он с нетерпением призыва в армию, где можно было и в сержанты выйти и на сверхсрочную остаться, а если еще более повезет, то попробовать перебраться на службу в ГДР, в так называемую Западную группу войск. Там и кормят получше, и Европу можно посмотреть, и в люди выбиться легче, если знаешь чего хочешь.
Уже в полковой школе вспомнил он, как выигрывал школьные соревнования по лыжным гонкам, вот и здесь принялся усиленно тренироваться для первенства лыжников округа. Замполит полка пообещал выигравшему соревнования перевод в Германию. Решил их Витек непременно выиграть, и была у него даже хорошая заначка для этого. Еще на школьных соревнованиях он всегда побеждал, с самого начала вырвавшись вперед, а потом из-под тишка бросал за собой на лыжню пригоршни порошка гипса. Тот прилипал к лыжам следовавших за ним гонщиков и существенно снижал их скорость, давая Витьку возможность выиграть соревнование. Вот и на этих дивизионных гонках запасся он порошком, и, применив опробованную тактику, легко обошел соперников и стал чемпионом дивизии. Замполит выполнил обещание и оформил перевод Витька в тогда еще советскую Германию. Началась другая жизнь.
Там в полку связи встретил он клубного художника Леву Бабицкого, который заканчивал службу и должен был найти себе подмену. Витек в ремеслухе научился по клеточкам рисовать портреты вождей мирового пролетариата, а здесь большего и не требовалось, хотя он чувствовал в себе призвание настоящего художника. Витек знал с кем водить дружбу и вскоре сошелся со штабным писарем Гариком Вартаняном, все в полку знали, что он вторая фигура по значимости после командира полка и старались ему угодить. Дружба с Гариком дала возможность Витьку съездить в отпуск в свою вологодскую деревню и покрасоваться там в своих хромовых сапогах и множеством значков на комсоставовской гимнастерке.
По возвращении из отпуска, Витька назначили еще водителем клубного автобуса, и у него появилась редкая для остальных солдат возможность выезжать за пределы гарнизона. Замполит запугивал солдат, распространяя слухи, что немцы как-то поймали солдата, воровавшего в саду яблоки, и, прикончив его, набили солдатский живот гнилыми фруктами. Нельзя сказать, что подобные слухи укрепляли интернациональную дружбу, да и не волновала она Витька, предпочитавшего любовь. Он сошелся с санитаркой гарнизонного госпиталя и зашагал путь дорожкой половой.
Уезжая, Лева Бабицкий пригласил Витька погостить к себе в Ленинград, когда тот закончит службу в Германии, и Витек крепко запомнил его адрес. Между тем, он решил готовиться к поступлению в Художественное Училище им. Мухиной, основанное в Петербурге бароном Штиглицем и переименованное в честь создательницы символа СССР, скульптуры «Рабочий и Колхозница».
Гарик подсунул на подпись командиру бумагу на досрочный дембель Витька, и тот поехал на вступительные экзамены в училище. Нельзя сказать, что Ленинград встретил его с распростертыми объятиями. Бывший ментор Лева едва узнал его,  но потом все же вспомнил однополчанина и посоветовал ему наилучший вокзал для ночевки - Витебский, где Витек и провел свою первую белую ночь в Ленинграде.
К своему удивлению, Витек сдал все экзамены, а его рисунок Венеры Милосской комиссия даже приняла к рассмотрению и признала вполне приемлемым. Его зачислили на первый курс, но общежития не дали, так что пришлось устраиваться плотником в жил контору, где давали жилье, и даже что-то платили.
Недолго он задержался в плотниках, ведь всегда ему женщины помогали. Так и здесь, встретил он генеральскую дочь Ирину, которая по уши влюбилась в Витька, как когда-то танцовщица Айседора Дункан влюбилась в нашего Сергея Есенина. Правда, Ирина танцовщицей не была, да и Витек виршей не складывал, но пили вместе они знатно, ничем не хуже знаменитых предшественников. Ирина числилась где-то на работе, но большую часть времени проводила дома, либо таскала Витька по знакомым артистам и ресторанам. Ее почивший КГБ-эшный папаня успел награбить во время блокады столько, что беспутной дочке хватило на всю жизнь. Достаточно было отнести в комиссионку козетку времен Павла I, и можно было несколько месяцев жить припеваючи. Кто же теперь помнил, что козетку генерал прихватил при обыске квартиры отпрысков графа Аракчеева.
Устроившись столяром в Кировский театр, Витек не мог пропустить прима-балерину театра Валерию Чернину, которая сделалась примой благодаря высокому партийному посту папани. Витек сделался ее любовником, а заодно шофером, и гаишники почтительно козыряли его машине с обкомовскими номерами. Он постарался забыть о том, что бывшая начальница в жилконторе решила от него забеременеть, а ее попытка женить его на себе была безнадежной. Витек только начинал входить во вкус Питерской жизни. Эта стареющая еврейка воспользовалась последней возможностью родить от красивого парня и подала на Витька в суд, чтобы взыскивать с него алименты, словно у него когда-то были деньги. Несмотря на ее уговоры, он не поехал смотреть народившегося отпрыска, или, как у нас говорят жестокосердые, - вы****ка.
У Витька уже появились связи с дипломатами в Ленинграде, а жена французского консула даже заказала ему свой портрет. Уразумел он также, что необходимо водить дружбу с евреями, которые лучше русских знали входы, выходы и закулисье советской жизни. Когда же они все потянулись в эмиграцию, значит, неспроста: почувствовали, что государственный корабль идет ко дну. Стало модным быть евреем, ведь только им давали разрешение на выезд, можно было жениться на еврейке и с ней выехать, но стоило это удовольствие 5-10 тысяч полновесных, еще не деревянных, русских рублей. Денег таких у Витька не было, но он влюбил в себя Лену, которая была старше его на 20 лет, и сыновья ее были в его возрасте.
Витька-то я по Ленинграду не знал, а Лена приезжала ко мне домой с французским консулом, который купил у меня коллекцию книг по истории Петербурга. Бабенкой она была разбитной и веселой и рассказала, что виза у них была на руках, и вскоре они должны были отчалить.
Я к тому времени был полтора года как в отказе, не будучи евреем и не найдя денег на еврейскую супругу. После ухода из института я успел поработать со студенческим отрядом на Кузбассе, разнорабочим в жилконторе, пока не нашел непыльную работу смотрителя неоновых вывесок. Ленгазосвет платил в месяц за это 70 рублей, а работы было всего на пару часов в день: проехать по нескольким трамвайным маршрутам и отметить, чтобы лозунги типа: ПАРТИЯ – НАШ РУЛЕВОЙ, из-за отсутствия неоновых трубок не были написаны как ПАРИЯ – НАШ РУЛЕВОЙ, либо ПАРТИЯ – НАШ ВОЙ. Такое ч.п. могли привести к строгим выговорам или даже лишению партийного билета начальства, ответственного за рекламу.
И вот я, ненавистник яростный этой компартии, превратился в охранника ее реноме. В этой стране абсурда и люди вели себя соответственно, так что сделался я в некотором смысле политической проституткой, но был счастлив жизнью и возможностью читать и писать будущие шедевры. Частично я здесь соврал, поскольку в ту пору ничего не писал, кроме писем родственникам.
Я даже растерялся и пожалел о содеянном, когда неожиданно пришел вызов из ОВИРа, где мне приказали уматывать из страны победившего социализма в течение месяца. Я уже осточертел им своими отказами от советского гражданства и открытыми письмами к мировой общественности. Отпустили меня как русского, но с израильской визой. Вот так я встретился в Риме с пыхающим трубкой Витьком и его еврейским семейством, в котором старший сын Лены был в возрасте отчима. Они уже получили разрешение на въезд в США и планировали жить в Нью-Йорке, а мне предстояло ждать эту визу, чтобы отправиться затем в Хьюстон. Мой приятель Савва Жукоборский не только оформил мне вызов от фальшивого родственника в Израиле, но и обещал поддержать на первых порах пребывания в США.
Второй раз мы встретились с Витьком уже в Нью-Йорке, где на несколько дней я остановился транзитом при проезде в Техас. Жил я в гостинице «Лэтэм», на углу 28-й улицы и Пятой авеню. Той самой гостиницы, в которой в 1956 году был задержан знаменитый советский шпион, известный под кличкой «полковник Абель». Устроившись в номере, я сразу же отправился бродить по окрестностям и впитывать в себя Нью-Йорк, но вскоре понял, что смысл этого города в бессмысленности. Никакой красоты в нем я не нашел, но уразумел, что я должен когда-нибудь сюда вернуться и окунуться в эту вакханалию.
Витек приехал ко мне в гостиницу на следующий день, и прошлись мы с ним по местным кабакам, и окунулись в алкогольную жизнь их обитателей, которые мало чем от нас отличались, правда, говорили на непонятном языке. Прожив в Нью-Йорке месяц, Витек уже успел подраться с неграми, а те уже два раза избили и ограбили его жену, которую он сам бил от безысходности каждую вторую субботу, когда получал пособие по безработице.
Три года болтался я по Техасу и Калифорнии, работая лаборантом, охранником, разнорабочим, садовником и черт-те кем. Перестал уважать себя и возненавидел окружающих, пил дешевое калифорнийское вино и курил марихуану; спал не с теми, с кем хотел, а с теми, кто меня хотел. Калифорния убивала меня своей красотой и несоответствием моей жизни стандартам, показываемым в кино и жизни. Там впервые почувствовал я себя отребьем рода человеческого.
Докатившись до точки, позвонил я Витьку и попросил устроить меня на неделю в Нью-Йорке, пока не найду собственное жилье и работу. Он приехал в аэропорт имени Кеннеди пьяным и веселым и решил отвезти меня на постой к любовнице Тоньке, с которой жил в любви-ненависти после того, как ушел от жены, оставив ту синей от побоев. Его новая пассия была когда-то секс-бомбой и администратором киносъемок на Ленфильме. Профессия требовала от нее спать с теми из киношников, кто ее хотел, и благодаря бедовости ее полового органа снимались шедевры советского кино, завоевывались призы в Каннах и развлекался народ. У нее был синдром Нарцисса, т.е. убежденность, что все мужчины хотели с ней переспать, возможно, так оно и было 20 лет назад, но сейчас она явно выходила в тираж. А еще была Тонька садомазохисткой и получала наслаждение, когда ее били, либо она издевалась над кем-то, и в лице Витька она нашла достойного партнера: бил он ее регулярно, выбрасывая из окна мебель и тряпки.
Прожил я там с неделю и насмотрелся на их битвы предостаточно. Днями работали мы с Витьком грузчиками по перевозке мебели, а вечерами пили водку, после чего он отправлялся учить Тоньку уму-разуму. Я уже писал, как наш хозяин по кличке Луб взревновал свою любовь к более молодому и красивому сопернику и, встретив его рядом с ее домом, всадил тому в голову пять пуль. Его за это на восемь лет отправили за решетку, а нам с Витьком пришлось искать другое занятие. Я сел за баранку такси, а Витек занялся реставрацией картин.
Найдя себе жилье в Бруклине, я вскоре поступил в аспирантуру Колумбийского университета и два года по ночам водил такси, а днями слушал лекции и сдавал экзамены. Получив диплом Магистра общественного здравоохранения, я устроился на работу в качестве инспектора ресторанов только благодаря тому, что моих предшественников посадили в тюрьму за взятки. Ох, как я ненавидел эту чиновничью работу, и как презирал себя за бессмысленность существования!
Витек держал мастерскую недалече от моего дома, и мы часто поддавали с ним по выходным. Он не уставал менять бабешек, а я внезапно влюбился в Джин и уехал на год к ней в Лондон. Наша яростная любовь вскоре завяла, задохлась в туманах Альбиона. У Джин было столько неприятностей с собственными детьми, что не оставалось у нее времени для меня, и я счел за лучшее вернуться в США.
Нью-Йорку было безразлично, живу ли я в нем, либо давно помер. Он пережил и переварил в себе столько гениев и кретинов, что мое возвращение отнюдь не всколыхнуло его лона. Все знакомые жили по-прежнему и незаметно старели и дурнели, да и я не превращался в принца на белом коне. Все мои романы заканчивались неизменным крахом, и все больше людей отстранялось, боясь заразиться моим хроническим невезением. Единственным другом оставался Витек, регулярно звонивший и заходивший в гости. Когда у меня ломалась машина, он помогал ее отремонтировал, либо одалживал свою съездить по делам. Я думал, что я наблюдаю за ним, но на самом-то деле он внимательно наблюдал за мной. Его природный крестьянский ум был отточен еврейской изворотливостью предыдущих жен и его способностью приспособиться к любым условиям.
Витьку доставляло удовольствие помогать мне и любоваться на мою беспомощность, но когда появлялась возможность меня обойти, он не упускал ее и подсаживал меня по крупному. Даже среди бомжей есть борьба, кому спать на более теплом чердаке, так и здесь, находясь, как и я, на нижней ступеньке социальной лестницы, Витек показывал свое превосходство.
К сожалению, я не мог скрывать своих планов и делился с ним о том, что собирался делать. Он знал, что моим слабым местом было употребление спиртного и всякий раз, когда наступал ответственный момент, который мог изменить к лучшему мою жизнь, он являлся и накачивался вместе со мной до беспамятства. И на следующий день я проваливал все, что так тщательно планировал. Правда следует признать, что я и сам всегда стараюсь сделать все так, чтобы ничего хорошего из моих планов не получилось.
Витек же планировал свое будущее и предпочитал спать только с теми женщинами, которые могли помочь ему в продвижении наверх. Следующей его любовницей оказалась Стефани, принадлежавшая к привилегированной касте еврейско-американских принцесс, по-английски они называются JAP (Jewish American Princess). Эти дочери богатых еврейских родителей не имели доступа в высшее общество протестантской денежной аристократии Нью-Йорка и организовали собственную аристократию.
Начало всемирной банковской системе положили еврейские ростовщики Венецианской республики, которые имели конторы во всех странах, с которыми торговала республика. С тех пор купцам не нужно было возить с собой наличности, обходясь залоговыми письмами. Евреи создали собственную денежной аристократию сначала в Европе, а позже в США. Положил ей начало во Франции барон Ротшильд, хорошо нажившийся на Наполеоновских войнах.
В России же евреи появились еще во времена Мономахов, один из них, Ефрем Мойзич, даже принимал участие в свержении великого князя Андрея Боголюбского. Только в петровские времена, после расширения торговли с Европой, появилась в России прослойка еврейских ростовщиков. Баронское звание было присвоено сыну смоленского купца, крещеному еврею и канцлеру России П.П. Шафирову за его роль в спасении армии в неудачном Прутском походе нашей армии. Она была окружена турецкими войсками в три раза превосходившими ее по численности. Шафиров подкупил визиря, главнокомандующего противника, и тот позволил нашей армии отступить со знаменами и при оружии. Правда, позднее Петр лишил Шафирова баронского титула и даже приговорил к смертной казни, замененной по просьбе Екатерины ссылкой.
Другим знаменитым евреем и птенцом из гнезда Петрова был А.М. Девьер, португальский еврей, привезенный Петром из поездки в Голландию. Благодаря женитьбе на сестре А.Д. Меньшикова, он быстро продвинулся по служебной лестнице и сделался первым обер-полицмейстером Петербурга.
Сейчас в России евреи в милиции не служат, предпочитают более интеллектуальные профессии, работая журналистами, музыкантами, актерами, писателями. Не смотря на отход большинства российских  евреев в Израиль и США, ключевые посты в экономике и финансах нашей страны занимают представители этой древней нации, только называются они теперь олигархами. Они захватили не только минеральные богатства России: нефть, газ, никель, золото, алмазы, но также средства массовой информации и финансовые структуры. У всех на слуху имена Абрамовича, Березовского, Бернштейна, Гайдамака, Голдовского, Гусинского, Кобзона, Леваева, Могилевского, Мошковича, Рабиновича, Фельдмана, Фридмана, Хайта, Ходоровского и многих других еврейских фамилий. Приватизацией, распродажей народного по дешевке и в нужные руки, руководством политикой и экономикой также занимаются люди этого круга: Чубайс, Греф, Браверман, Вольский, Боровой, Немцов, Явлинский, Хакамада, Гайдар, Лифшиц и пр.. А на эстраде властвуют пугачевы, хазановы, жванецкие, шифрины, галкины, якубовичи и т.д. Многие из них имеют двойное гражданство и в любой неблагоприятной ситуации могут укрыться в Израиле.
В Америке евреи появились вскоре после высадки отцов-основателей США в Плимуте. Ими были основаны банкирские дома в Бостоне и Филадельфии, но особенно много их было в Нью-Амстердаме, переименованном позже в Нью-Йорк.
Витьковая пассия Стефани была дочкой богатого спекулянта недвижимостью во Флориде, она никогда не работала, живя на деньги, отпускаемые на проживание отцом. После его смерти она получала алименты с мужа, который платил еще и за ее квартиру по 3000 долларов в месяц. Стареющая и скучающая принцесса поселила Витька на 23 этаже дома, что на углу 65-й улицы и Пятой авеню в Манхэттене. В молодости любовники платили за ее утехи, но прошли золотые денечки, и теперь она должна была платить любовникам за развлечения. Витек был относительно молод, но безденежен, так что расходы ее на рестораны и поездки резко возросли. Они решили использовать Витьковы знания живописи и реставрации, спекулируя картинами.
Я не знал об их планах, когда решил купить на аукционе картину, которая могла после реставрации принести мне доход в несколько тысяч долларов. Пригласил Витька в качестве эксперта, чтобы убедиться в ценности картины. Он согласился с тем, что картину стоит купить. Чтобы обеспечить свой успех и затуманить мои мозги, Витек за полчаса до торгов принес бутылку водки, и мы выпили за наше благополучие. Я еще не знал, что на торги он привел Стефани, которая и перебила мою покупку, пользуясь Витьковой подсказкой. Через месяц Витек реставрировал картину, и она была продана с наваром в 3000 долларов.
Наверное, больше года я не мог ему простить этой подлянки, но жизнь продолжалась, а душевная рана постепенно затягивалась. Наш иммигрантский круг был довольно тесен и хочешь не хочешь, а общаться приходилось. За это время успел он расстаться со своей любовницей и отпала необходимость меня подсаживать. Да и я не мог обойти без его помощи при ремонте машины. Мы опять подружились и почти ежедневно навещали друг друга. Потом я уехал в путешествие на лошади с телегой, а вернувшись, год посвятил написанию своей книги о  США. Написанная по-английски книга была отредактирована и готова к публикации. Вот здесь-то Витек опять забеспокоился. Когда он узнал, что я еду на важную встречу с издателями, то явился загодя с двумя литрами водки, которую мы и приговорили за вечер. На следующий день я провалил встречу с главным редактором, посчитавшим, что нельзя иметь дело с алкоголиком.
Я определенно знаю, что Витек сделает все возможное, чтобы не дать мне вырваться из заколдованного круга нищеты и несчастий, но как настоящий друг, всегда поможет в беде. У меня нет в жизни более близкого друга. Так выпьем же за друзей в бидэ!

АЛЕКС

Моему знакомцу и отнюдь не другу Алексу Рейдену было за 60, когда я с ним познакомился у Витька. Алекс был главный его работодателем, отдавая Витьку на реставрацию картины, купленные на аукционах. Он безуспешно пытался скрыть седину, тщательно выбривая лысину и морщины одутловатого лица. Алекс любил поговорить о России, и рассказать о годах своей молодости. Его родители, Мозес и Сара, происходили из зажиточных купеческих семей переселившихся во время Гражданской Войны из Киева в Краков. Эта эмансипированная еврейская семья не очень-то придерживалась религиозных обрядов и детей обучали одновременно трем языкам: русскому, идиш и польскому. Сара когда-то обучалась в гимназии и могла даже сейчас, иногда кстати, вспомнить французские слова.
Был Алекс единственным ребенком и вся ярость родительской любви на него опрокинулась. Его отправили учиться в самую лучшую Краковскую гимназию, где кроме польского он изучал французский и английский языки. Отец его унаследовал от родителей страсть к сбору антиквариата, а особенно старинных картин, и Алекс уже с младых ногтей учился искусству отличать подделки от настоящих картин.
Трагедия их семьи была общей трагедией евреев Европы, которая началась значительно раньше того, как Гитлер в 1933 году сделался канцлером Германии. Великая Депрессия 20-х годов привела к обесцениванию недвижимости по всей Европе, а особенно в Германии, и ею воспользовались люди, имевшие на руках твердую валюту. В большинстве это были евреи, скупавшие за бесценок у немцев разорившиеся предприятия, магазины и другую недвижимость, и вскоре новые вывески украшали здания в городах и поселках.
Этой ситуацией не могла не воспользоваться антисемитская пропаганда, и 9 ноября 1938 наступила Хрустальная ночь, когда по всей Германии прошли еврейские погромы и стекла витрин хрустели под сапогами нацистов и законопослушных бюргеров. Подобное происходило не только в Германии, но и в Австрии, это была месть за потерю собственности и достоинства, это была истерия национализма, разжигаемая изощренной пропагандой Геббельса. Я много слышал об уничтожении евреев во время последней войны в Европе, но Алекс был первым человеком рассказавшим мне о причинах этой вспышки массовой ненависти.
Семья Рейден во время поняла, что бежать нужно из Европы срочно, и, распродав по дешевке все накопленное, прибыла в Америку с несколькими чемоданами и надеждами. Через несколько лет они обосновались в Нью-Йорке и открыли антикварную лавку на Мэдисон-авеню. Мозес продолжал обучать сына искусству купли-продажи, а у того был врожденный талант коммерсанта, так что после смерти отца Алекс уверенно взял в свои руки управление галереи по торговле картинами старинных и современных мастеров живописи.
Пришла пора обзаводиться женой и собственной семьей, но Сара лучше сына знала, какая ему была нужна супруга — ее сокровище был достоин только самой лучшей из лучших. Все приводимые Алексом невесты отвергались по той или иной причине, и будучи послушным ребенком, он соглашался с любимой мамочкой, хотя с каждым годом все труднее было находить претендентку на его сердце и руку.
Но главной страстью Алекса было найти редкую картину, и, купив ее за бесценок, продать потом по настоящей цене, и Сара была наилучшей в этом помощницей. Чем дольше вместе жили мать с сыном, тем неразделимее был их союз, и уже любой третий был лишним.
Любовь еврейской мамы к своему сыну превратилась в их общую трагедию, стала заколдованным кругом, через который нельзя было переступить никому. Вот уж ошибаются те, кто бубнит, что любовь не знает границ. Любовь — это крепость, замок, защищаемый всего двумя рыцарями, крепкий до тех пор, пока один из рыцарей не перешел на сторону противника. Любовь — это и обоюдное рабство двух личностей, опутавших себя цепями взаимного обожания.
Страсть к накоплению денег сделалась основной формой существования стареющего Алекса и его дряхлеющей маменьки. В своей галерее они накопили редких картин и скульптур на миллионы долларов: картины уложены были штабелями на антресолях, стояли и висели вдоль стен, и Алекс с трудом протискивался, чтобы достать необходимую и показать ее покупателю. Ох, как не хотелось ему их продавать, ведь с каждым годом они росли в цене! Они с мамой сократили домашние расходы до минимума, благо, за углом была булочная, хозяин которой ежедневно выбрасывал в мусорный бак непроданный хлеб, булки и пирожные. Теперь уже бабушка, Сара ходила туда через день и вытаскивала немножко черствые, но еще вполне съедобные выпечки.
А потом знакомые подарили ей инвалидную коляску, в хорошую погоду Алекс вывозил Сару на тротуар и она дремала возле входа в картинную галерею сына. Жалостливые прохожие подавали одетой в тряпье старушке кто бутерброд, а кто бумажный стаканчик с кофе. Однажды, задремав с пустым стаканчиком в руке, она, проснувшись, обнаружила там несколько монет. Тогда-то и поняла Сара, что можно даже во сне зарабатывать, иногда за день ей удавалось собрать больше десяти долларов, а этого было вполне достаточно, чтобы прокормить сына и не продавать драгоценные картины, ожидая лучших времен.
Алекс был известеным в городе специалистом по истории искусства и его часто приглашали на открытие выставок, куда он неизменно брал с собой маму, знавшую, что там выставлены бесплатно бутерброды, кофе и другие напитки. Она была счастлива, что сынок редко потреблял спиртное и не был притязателен в одежде, так что и ему, и себе она покупала одежку на барахолке.
Они так бы и жили счастливо вдвоем, но отметив без гостей свое девяностолетие, прихворнула Сара и чтобы сэкономить, к врачам решила не обращаться, — у нее были залежи лекарств, накопившиеся за десятилетия. Вот и заглатывала их, не зная, что со временем некоторые из них могут превратиться в яд. Пришлось все-таки вызывать скорую помощь, но из больницы Сара уже не вернулась, знать, пришла ее пора предстать перед судом Всевышнего.
Выбила смерть мамаши Алекса из колеи надолго, не знал он, что делать и как жить одному. Было ему уже далеко за 60, и в молодости не был он красавцем, а сейчас еще менее липли к нему женщины. Слава богу, не жаловался всю жизнь он на здоровье и берег себя, воздерживаясь от спиртного и презирая курильщиков, но от неожиданного одиночества заныло, защемило у него сердце, а по ночам боялся, что уснет и больше не проснется. Вспомнил Алекс, что есть у него медицинская страховка, за которую всю жизнь платил, но никогда не пользовался. Вот и решил вернуть своё кровное, отправившись в больницу. А там, — словно всю жизнь его ждали. Взяли анализы, прокатали через все возможные рентгены, катсканы и шматсканы, а в результате заявили, что все его главные кровеносные сосуды забиты шлаками, и единственным спасением является открытая операция на сердце с шунтированием.
Здоровый всю жизнь как бык, превратился неожиданно Алекс в подопытного кролика, робко слушающего приговор эскулапов. Одно только было утешение, что его страховка покрывала все многотысячные расходы на операцию. И располосовали его за милую душу, что-то пришили, что-то ушили, а уже через неделю выехал Алекс из больницы на инвалидной коляске. И только тогда уразумел, что не след было ему вообще туда идти, — влип он, как кур в ощип и до скончания века сделался инвалидом.
Пару месяцев позже к нему в галерею зашла пожилая миллионерша, в которую он когда-то был влюблен. Она уже потеряла несколько мужей и ничего не имела против следующего замужества, согласившись приютить Алекса у себя в огромной квартире на последнем этаже, где у нее даже был садик на крыше. При этом она уволила служанку, которой платила 800 долларов в месяц, и приняла на постой Алекса. Она обязала его платить в месяц 1000 долларов, с условием, что он будет еще убираться по дому и мыть посуду. Она на пять лет старше его, и в некотором смысле заменяет маму, а иногда даже любовницу.
Но осталась у него галерея с любимыми картинами, которые ждут лучших времен, как и хозяин их, так и не смогший найти собственную жизнь, получивший взамен безумную материнскую любовь превратившуюся в судьбу. Он как-то пригласил меня навестить галерею на Мэдисон-авеню, но мне было страшно заразиться его несчастьем. Да  и сам-то я все собирался жить, но так и не жил так, как мне бы хотелось, а только как получалось. Но никогда не поздно начать жить сначала.


ГОСТЕПРИИМСТВО

Перед очередным отлетом в Нью-Йорк в редакции газеты мне устроили отвальную да такую, что возвращался я домой уже после закрытия метро. Пришлось на Сенной площади брать частника, здоровенного мужика, назвавшего себя Сашей. Представился он работником милиции,  в свободное время занимающимся извозом. Зарядил Саша с меня до Автово сотнягу, и деваться мне было некуда, да и деньги еще были. Дорогой я рассказывал ему о путешествиях своих по Америке и Австралии,  о гостеприимстве  людей и о дружбе с полицейскими тех стран. За все время путешествия по США на лошади с телегой я не потратил ни доллара на собственное питание или на овес для лошади. Он внимательно слушал, восхищенно ахал и охал и мечтал когда-нибудь посетить Америку.
По приезде на место я достал кошелек с 1500 рублей, предназначенных для оплаты квартиры хозяйке, которой я ежемесячно платил эту сумму, довольно по-божески по нынешним временам. Увидев пачку денег, мой возница заломил аж 300 рублей, что явно было не по правилам. Я, естественно, возмутился и протянул ему оговоренную сотню, но не зря Сашок прошел в милиции школу молодого бойца - нанес он мне неожиданно сокрушительный удар в висок, от которого я отключился, а он распахнул дверь и выбросил меня на грязную мостовую.
Не знаю, сколько я там пролежал, но очнулся с шумом в окровавленной голове и без кошелька, в котором кроме денег у меня были американские права, записная книжка, банковская карточка и журналистское удостоверение. Слава богу, паспорт и билеты были во внутреннем кармане куртки, стража порядка рядом не было. Поохивая и поахивая добрался я до дома, и поразился плачевности своего состояния: под левым глазом был фингал, а правая щека кровоточила от удара об асфальт, куртка и джинсы были в мокрой жиже (описка получилась - сухой жижи не бывает). Слава богу, доблестный милиционер не прихватил с собой ковбойскую шляпу, подаренную мне фермером в Австралии. Постирав потрепанную одежонку и помыв саднящее тело, провалился я в сон, в надежде забыть об избиении и ограблении. Известное дело, удел нищих: из двух зол - получить оба.
После двух недель пребывания в США я вернулся в Питер, и за это время постарался забыть унижение, испытанное при встрече с представителем российского закона. Поэтому и удивился, когда мне позвонили из редакции и сообщили о звонке туда вышеупомянутого Саши, который был готов вернуть мне документы и даже оставил свой домашний телефон. Я незамедлительно ему позвонил и попросил о встрече, чтобы забрать кошелек. В ответ он вылил на меня ушат помоев, обвиняя в оскорбительном поведении во время нашей поездки, а также в жмотстве. Оказывается, роясь в моем кошельке, он обнаружил банковскую карточку и решил, что я путешествию по миру за счет богатых спонсоров, поэтому не грех было и с ним поделиться. Был Сашок пьян, и я слышал как он что-то обсуждает с собутыльником. В конце-то концов он согласился вернуть документы (о деньгах и речи не было) с условием, что я должен явиться на следующий день вечером в отделение милиции, где его приятель, майор, будет дежурным. В качестве отступного, я обязан был принести копченую курицу, сыр пошехонский, буханку черного хлеба и бутылку водки “Охта”. При этом я слышал по телефону, как он обсуждает меню закуски с сидевшим рядом майором. Думалось, - гад, неужто тебе полутора тысяч украденных рублей мало? Удивляло также веяние времени в выборе закуски – ведь лет двадцать назад милиционеры закусывали водку  примитивным холодцом и плавлеными сырками.
Я на все соглашался, лишь бы вернуть документы, при этом отмечая, что эти мужики знают о моей журналистской работе в газете. Неужто их не смущает, что все это безобразие я могу огласить десяткам тысяч читателей газеты, читаемой не только в Питере, но в Москве и других городах России? Или нищие духом срама не имут? Закончил Сашок разговор угрозой, что он может меня достать, где угодно.
На следующий день я нашел по справочной телефон милиции и предупредил дежурного майора о своем визите не вечером, а в полдень, опасаясь, что к вечеру он уже будет пьян и море ему будет по колено и даже выше. Приемная милиции была заполнена отловленными за нелегальное пребывание в Питере армянами и азербайджанцами, которым милиционер возвращал паспорта за соответствующую мзду. Эти бедняги когда-то решили выгнать друг друга из своих исконных земель: армяне вытурили азербайджанцев из Карабаха, азербайджанцы же интенсивно вырезали армян в Баку, теперь они слоняются по просторам России, не нужные в своих странах. И ведь милиция задерживает самую нищету, потенциальные террористы и преуспевающие «черные» пешком по улицам не ходят.
Мой знакомый иорданец Махмуд, потерявший год назад паспорт, живет в заводском общежитии и передвигается только в районе перекрестка проспектов Ленинского и Жукова. Каждая вылазка в центр обходится ему в 200 – 300 рублей. Хороший побочный заработок придумали власти для стражей порядка. На Сенной площади я оказался свидетелем того, как милиционер подошел к торговке с рук, и в порядке взятки она протянула ему зубную щетку.
Меня также задерживали в Москве и Питере, но будучи человеком предусмотрительным, я в Питере зарегистрировался под номером 9481 в ночлежке на Синопской набережной и всегда ношу с собой справку об этом. Кстати, рекомендую сделать подобное и другим бомжам.
Майор благоразумно решил не брать с меня мзду и распорядился вернуть мне кошелек. Портмоне выглядело как изнасилованная и ограбленная девушка: его отделения были вывернуты наружу и прорваны, денег внутри не оставили даже на развод, лежало оно на ладони, замызганное и беспомощное, побывав в чужих руках, и теперь не нужное прежнему хозяину. Я переложил содержимое в новый кошелек, приобретенный в Нью-Йорке, а старый выбросил в урну. На улице был забористый морозец, солнце сияло над Исаакием.
А летал я в Нью-Йорк тоже на своеобразную экзекуцию. Хозяин моей квартиры, Рама Мукапатай, подал на меня в суд за то, что я сдавал в аренду его квартиру, будучи сам в Санкт-Петербурге. Я поселил в ней на шесть месяцев израильтянку Одейю Родед, которая платила ему квартплату 450 долларов в месяц и еще перечисляла на мой счет в банке 200 долларов. Это было выгодно и ей, и мне, поскольку за подобную же квартиру в этом доме мои соседи платили около 900 долларов, но это было явно не выгодно домохозяину. Перед отъездом в Россию я просил его разрешения на эту пересдачу квартиры, но получил отказ на том основании, что квартиры его дома могут заселены только жильцами, которые отлучаются из США не долее трех месяцев. Исключением являются только военнослужащие, так что я и в этом плане нарушал закон. У хозяина был адвокат и деньги, а у меня был только я, да еще чувство, что я действительно нарушил закон и должен расплачиваться за это, а еще мне обрыдла жизнь в Нью-Йорке и хотелось ехать туда – не знаю куда.
А еще худо мне было оттого, что в салоне самолета нельзя было курить, специальные отделения для курящих отменили несколько лет назад, а в туалете повесили табличку: «Отключение датчика воздуха преследуется по закону». Я это предупреждение проигнорировал, заклеил датчик липучей лентой и покурил в сортире с удовольствием. Соседями моими по самолету оказались Саша с Игорем, редакторы журнала «Звезда», напечатавшего в прошлом году главы моей книги об Америке. Их пригласил в гости во Флориду бывший коллега, несколько лет назад переехавший в Америку. Он преуспел на издательском поприще и смог даже оплатить бывшим коллегам билеты на самолет. Бедные русские, превратились мы во всемирных побирушек.
В аэропорту Нью-Йорка я взял такси и через полчаса уже был возле моего дома в польском районе Бруклина, называемом Грин-пойнт. Жилички моей дома не оказалось и мне пришлось проникать в квартиру через крышу, а потом спускаться по пожарной лестнице и влезать через окно. Оказавшись внутри, я с грустью убедился, что дух мой там уже выветрился и Одейя создала свой мирок со своими книгами, мебелью и безделушками. На полках стояла еврейская энциклопедия на иврите, читаемом справа налево, а мой «Брокгауз и Эфрон» был засунут в картонный ящик, как и вся одежда и обувь. Мои картины и репродукции графики Эшера были составлены в чулане, да и себя чувствовал я здесь чужаком. К вечеру пришла Одейя в сопровождении бойфренда (этот термин, означающий любовника, проник теперь в российский сленг). Они заявили, что хорошо обосновались в моей квартире и не намерены с нее съезжать, а я должен отсюда убраться, забрав свои манатки.
На предстоящем суде Одейя намеревалась на стороне хозяина, планировавшего вытурить меня и поселить ее уже легально и за цену не намного превышавшую месячную аренду, которую она платила мне. Мне пришлось отправиться на встречу с хозяином, который был настроен решительно и намеревался довести судебное дело до конца. Друзья мне объяснили, что наняв адвоката, я могу продержаться в квартире больше года, но выигрыш дела будет весьма проблематичным.
Мистер Рама, маленький, тщедушный индиец полувекового возраста, на малопонятном английском языке предложил мне мировую: он платит мне две тысячи долларов отступного, а я взамен подписываю бумагу, в которой отказываюсь от дальнейшей аренды квартиры. Я должен был убрать оттуда все вещи, накопленные за семнадцать лет жизни в Нью-Йорке и оказаться без кола и двора. Скрепя сердце, я подписал себе этот приговор и перерезал пуповину, связывавшую меня с Америкой. Я позвонил в агентство и заказал билет на самолет Нью-Йорк – Санкт-Петербург, а потом связался с друзьями в Пенсильвании,  и они забрали меня к себе на ферму. Все содержимое квартиры: электронику, вещи, мебель и библиотеку я оставил хозяину, который часть вещей забрал себе, а остальное выбросил на свалку.

СОБАЧЬЯ ФЕРМА.

Женя согласился пустить меня к себе на ночевку, и я отправился к нему на метро в район Брайтон-Бич, знаменитый иммигрантами из России, маленькую Одессу, многие жители которой даже не учат английский язык, поскольку все необходимое они имеют у себя в районе. Выходит там с полдюжины русскоязычных газет, включая «Вечерний Нью-Йорк», редактором которой до недавних пор был Володя Черноморский, опубликовавший в газете почти целиком мою книгу об Америке. Он даже заплатил мне 750 долларов, мой первый литературный заработок. Газета еле трепыхалась, зажатая мощной конкуренцией «Нового русского слова» и других мелких, но агрессивных газетных сявок. В конце-то концов Володя не выдержал безденежья и ушел из газеты в более прибыльный туристский бизнес, а бразды правления передал Жене, тягловому коню газеты, виртуозно вытаскивающему из Интернета наиболее интересные материалы.
Жене лет 45, создан он природой могутным и высоким, но сидячий образ жизни разнес его тело ниже пояса, передвигается он с трудом и обычные стулья и кресла не выдерживают его веса, сгибаясь в хлипких трубчатых ножках. Борода и усы его поседели и поредели после нескольких лет работы на Чернобыльской атомной электростанции, где в качестве врача он обследовал последствия катастрофы века на здоровье обитателей района. Хватанул Женя и сам остаточной радиации, что возможно и явилось причиной его излишнего веса. Приехал он в Нью-Йорк один, оставив семью в Москве, но особенно тосковал он не по жене, а по суке породы Сен-Бернар, которую тоже звали Женькой. Пару месяцев назад ее доставили из Москвы и теперь ему для счастья больше ничего не было, жена и приемная дочь все больше закрывались флёром ежедневной рутины.
Женя снимал трехкомнатную квартиру в доме, заселенном русскими и польскими иммигрантами, а домуправом  (здесь домуправа называют супером, от английского слова  supervisor), был серб. Холостяцкая квартира моего хозяина была заставлена развалюшной мебелью, подобранной с улицы, называемой у нас секонд хенд (вторые руки), хотя раньше был более привычный термин: б. у. (бывший в употреблении).
Меня расстраивает идиотская англофилия нашего повседневного языка, и это процветает при наличии в словаре хороших собственных терминов,. Действительно, в некоторых случаях в русском языке трудно найти подходящие синонимы. Славянофилы когда-то предлагали фразу: - Франт идет по тротуару в галошах, - заменить более русской: - Хорошилище грядет по гульбищу в мокроступах, что звучало патриотично, хотя и смешно. Мы вынуждены использовать в своей речи слова иностранного происхождения. Наш язык богаче французского, в котором всего 75 000 слов, в нашем же порядка 100 000, но в английском же языке 1 200 000 слов, в 12 раз больше нашего. Это самый богатый язык в мире, и от этого никуда не денешься, ведь он впитал в себя языки бывших колоний Британии. Вполне возможно, что лет через 300 наш язык будет поглощен английским, либо китайским языком.
Женя сидел вальяжно в кресле, пил пиво и по компьютеру отлавливал из Интернета статьи и кроссворды для следующего номера своей газеты. Гостиная была завалена старыми журналами, газетами и компьютерам, а на журнальном столике стыла кастрюля с суточными щами. Из маленькой комнатушки вылез лысый мужичонка лет сорока и назвался Славой. Он недавно приехал в Нью-Йорк, и Женя дал этому шоферу временный приют.
Слава до сих пор не мог понять, зачем он приехал в США. Однажды по пьянке он заполнил анкету для иммиграционной лотереи и неожиданно выиграл счастливый номер и право на иммиграцию в эту страну. Устроился он работать шофером, два дня в неделю развозя пенсионеров-иммигрантов по больницам, английского языка не знал, да и не хотел знать. Времени у Славы было вагон и маленькая тележка, но денег для того, чтобы завести герлфренд (подружку) было недостаточно, но вполне хватало на пиво.
Слава слетал в соседний магазин и приволок литровую бутылку самого забористого пива «Олд инглиш». Его, как истого алкоголика, развезло уже после первого принятого на грудь стакана, и пристал ко мне Слава с исконно-посконным русским вопросом: зачем мы живем на этом белом свете. Я, приняв соответствующую дозу пива, принялся развивать идею познания самого себя  и самореализации, но Слава захрапел, не дослушав моей филиппики. Хотелось донести идею до Жени, но и тот предпочел отдаться в объятия Морфея. Оставались бодрыми только шмакодявка породы тойтерьеров и размером  со спичечную коробку, да огромный Сен-Бернар, которые куролесили по квартире и не задумывались о смысле жизни, правда, и пива они не потребляли.
Проснулся я от лая собачьей своры и тявканья собачонки, устроившейся на ночь у меня подмышкой, а в гостиную втиснулась девушка лет тридцати в сопровождении трех русских овчарок. Наделив меня обворожительной улыбкой, прелестница проследовала в спальню Жени и плотно закрыла за собой дверь. Я постарался не слышать шума их бурной встречи, и отправился в душ, где с грустью нашел отсутствие чистого полотенца и обтер  тело туалетной бумагой. При этом вспомнил, что и в России теперь население освоило культуру использования для подтирки туалетной бумаги. Еще лет пятнадцать назад у нас обходились газетной бумагой, так что растет культура и благосостояние нашего народа.
Через час милая парочка нарисовалась в гостиной, глаза у них были соловые, а лица блаженные. Аня приехала в Нью-Йорк, чтобы продать трех щенков, выращенных в ее питомнике в Пенсильвании, а еще привезла она Женечке кастрюлю студня и любимый яблочный пирог. Я навещал его год тому назад и жил он тогда один, неухоженный и грустный, тоскующий по близким, оставленным в Москве. Но недавно появилась в его жизни Анечка и внесла в его жизнь смысл и надежду. Познакомились они на собачьей выставке, где Аня демонстрировала своих щенков, а Женя явился туда с сукой из Москвы. Они с собаками оказались самыми крупногабаритными представителями кинологического мира Нью-Йорка и окрестностей, Анечка же еще была владелицей питомника русских овчарок. Жене было сложно содержать свою собаку в квартире, и он попросил Аню взять к себе на ферму. Она развелась с мужем, и, затерявшись в дебрях штата Пенсильвания, нуждалась в ком-то большом и добром рядом с собой.
Аня, будучи по делам  в «Городе желтого дьявола», останавливалась у Жени, а тот на выходные отправлялся к ней на ферму. Они решили показать мне свои владения, и Аня засунула меня с собаками в свой драндулет, отслуживший все сроки, положенные гарантией фирмы «Шевроле». Жестяной пол под тормозной педалью протерся и проржавел так, что при движении автомобиля наружный воздух врывался в дырку и завихрял мусор в кабине, замки дверей не работали, ключ зажигания был давно потерян и машина заводилась посредством замыкания проводков, свисавших с руля, и только один «дворник» функционировал. Да и сама машина принадлежала не Ане, а банку, которому она была должна 100,000 долларов. Ферма ее была заложена и перезаложена, но Аня надеялась как-то перекрутиться и купить другую ферму. Вырвавшись из окрестностей Нью-Йорка, мы полетели на запад с ужасным ревом от неисправного глушителя, чтобы пересечь реку Делавэр и повернуть на север, где жили настоящие фермеры, а не богатые дачники из Нью-Йорка. Всего в 100 километрах от мегаполиса протекала неспешно жизнь людей, у которых все давно устроилось, они никуда не спешили и не бились за выживание, как большинство недавних иммигрантов.
Ферма Ани была устроена рядом с дорогой, на склоне холма, внизу которого струился ручей. За домом желтели убранные поля кукурузы и ржи, а солнце высвечивало белый шпиль пресвитерианской церкви. Ферма встретила нас какофонией собачьего лая и гвалта, под колеса автомобили бросились три кудлатых щенка и мне пришлось выйти из кабины, чтобы убрать их с дороги. Передний и задний двор заросли кустарником и побитой заморозками травой, а также поникшими сорняками типа нашего иван-чая, а вся территория была завалена мослами и шерстью оленей. Возле ручья были устроены вольеры для двух дюжин собак элитных пород, в которых я ничего не смыслю. Эти собачьи аристократы исходили беззлобным лаем, приветствуя меня и хозяйку.
Громадина трехэтажного дома была окружена верандой с прилегающим  круглым бассейном и джакузи. Козырек веранды лишился большинства поддерживавших его колонн, вода в бассейне зацвела, а пластмасса джакузи выцвела и потрескалась от долгого неупотребления. Я впервые ознакомился с этим изобретением цивилизации в Калифорнии, где обитал бессмысленно в районе так называемой Силиконовой долины, пристанища компьютерной индустрии США. Тогда недавний иммигрант из России привел меня в горячий бассейн, из стенок которого под большим давлением били струи воды и положено было подставлять под них поясницу и другие органы, требующие искусственного массажа, но я предпочитаю естественный.
Анин дом был заполнен старой мебелью, тюфяками, книжными полками и собаками какой-то благородной породы, каждый щенок стоил больше, чем было у меня денег на счету в банке. Было немудрено заплутать в этом лабиринте из лестниц, комнат, чуланов, туалетов и ванных, поэтому и решил я поселиться в гостиной на первом этаже, где стоял телевизор и диван искусственной кожи.
Была середина ноября, листва уже облетела и ночные заморозки выстуживали дом так, что пар шел изо рта. Аня задолжала банку за дом, поэтому не было денег на его отопление, и обогревался я от переносного калорифера. Завернувшись в ватное одеяло, я манипулировал коробочкой переключателя программ и до одурения смотрел по телевизору канал «Discovery», посвященный географии и путешествиям. Уже более года, как я закончил свое путешествие с верблюдами по Австралии и никак не мог найти денег для экспедиции по России на лошади с каретой.
На следующий день мы отправились в соседний городишко, чтобы положить в банк чек, полученный Аней за проданных щенков и сделать покупки для наступающего праздника Дня Благодарения (Thanksgiving Day). Его празднуют в последний четверг ноября, отмечая легендарное событие, когда высадившиеся на побережье Америки колонисты голодали и как-то после дождичка в четверг к их лагерю прилетела стая диких индеек, которых они перестреляли и насытились. Посчитав, что птичек послал им Господь, отцы-основатели будущих США постановили ежегодно отмечать эту дату. Обязательным блюдом в каждой семье бывает фаршированная яблоками индейка с клюквенной подливкой. С тех пор жизнь американцев стабилизировалась, а по-русски сейчас говорят – устаканилась, словцо хорошее, ёмкое.
Дорога змеилась вдоль крутого берега реки Делавер, заросшего кустарником и ежевикой. Дома вдоль дороги кирпичные или деревянные, но обшитые пластиком, а крыши железные, или толевые. Газоны перед домами тщательно подстрижены, а сами дома иллюминированы разноцветными лампочками, на флагштоках развиваются звездно-полосатые флаги США, вывешиваемые здесь перед праздниками.
Паркинг перед торговым центром был забит автомобилями покупателей, приехавшим затариться продуктами и подарками. В этом обществе потребления процесс покупки товаров (shopping)  не менее важен, чем зарабатывание денег на их приобретение и обставлен ритуалом еженедельного посещения торгового центра (shopping mall). Здесь воочию воплощена древнеримская идея удовлетворения человеческих потребностей в хлебе и зрелищах. Обширную автостоянку окружают продуктовый и промтоварный магазин, аптека и закусочная, кинотеатр и видео салон, поликлиника и адвокатская контора. Таким образом, торговый центр является одновременно и культурным центром американского городка.
Поставив машину на стоянку, мы проникли внутрь торгового центра, но вскоре потерялись. Я не собирался ничего покупать и удовлетворился праздным разглядыванием новейших моделей телевизоров и компьютеров, музыкальных приставок и стиральных машин, спортивного оборудования и другой чертовщины, без которой легко можно обойтись. Наконец я нахожу Аню, толкающую перед собой коляску с ворохом покупок, Женя следует за ней в трехколесной коляске на электрической тяге, предназначенной для покупателей-инвалидов. Ему трудно передвигать свое большое тело между стендов с товарами; с похмелья Женя упарился и посасывает из большой бутылки кока-колу. Наконец-то они расплачиваются и с трудом запихивают это изобилие в багажник машины. Можно ехать за пивом и виски, впереди праздник.

НЕКРАСОВКА

Дома нас ждала приехавшая на собственном «джипе» моя старинная подружка Татьяна. Лет десять назад она оказалась в нашей компании, собиравшейся в галерее поэта Кости Кузьминского. Будучи профессором русской словесности университета штата Техас, Костя сподобился опубликовать восемь томов неподцензурной российской поэзии, которую не печатали в Советской Союзе. Не долго длилась его профессорская карьера: уволили Костю из университета за пьянку и непотребные речи перед невинными студентками, и пришлось ему переехать из высокоморального Техаса в Нью-Йорк, который всех принимает и переваривает.
Костя обитал на первом этаже кишкообразной квартиры с анфиладой комнат и двумя входами, со двора и с улицы. Вскоре после приезда сделался он местной знаменитостью из-за своей неизменной привычки проводить большую часть жизни в постели. Вставал он с нее только чтобы посетить сортир и прогулять собак.  Даже привычные ко всему ньюйоркцы оборачивались при его виде. Его любовью были русские борзые, привезенные с собой из Питера. Эти поджарые собаки субтильной конституции как-то дико выглядели на улицах Нью-Йорка. Им бы гонять дичь на просторах русских полей и перелесков, а не лежать большую часть времени на широкой тахте рядом с хозяином. Для улицы Костя одевался в подобие хитона или балахона, на ногах сандалии, а в руке неизменная сучковатая трость. Этот ансамбль завершала огромная рыжебородая голова с вихрями непричесанных волос. Выступал Костя вальяжно, с сознанием своей исключительности в этом мире. Вероятно, так же выглядел Максимилиан Волошин, когда прогуливался возле своей дачи в Феодосии.
Жили мы тогда в доме художника Володи Некрасова, который хорошо заработал на изготовлении витражей для протестантских и католических церквей и сподобился купить многоквартирный дом, в котором и поселились русские иммигранты, назвав это убежище Некрасовкой. Володя сам по себе был колоритной фигурой, ну прямо-таки русский богатырь с окладистой бородой и усами, не седеющими каштановыми волосами и неспешными манерами крепкого деревенского мужика. Закончив Академию художеств, он так и не смог продать в Ленинграде ни одной из своих картин. Приехал он в США всей семьей, без знания языка и каких-либо связей в художественном мире. На первых порах ему помог «Толстовский фонд», устроив семью на принадлежащей фонду ферме в окрестностях Нью-Йорка. А потом Володя устроился маляром в строительной фирме, ремонтировал дома, копил деньги, а через пять лет купил дом очень дешево из-за того, что этот район Бруклина быстро заселялся нищими пуэрториканцами, а белые обитатели бежали в более цивилизованные районы города. 
Кроме меня и Кости, жил на первом этаже нашего дома скульптор и поэт Олег Соханевич. Сухощавый и невысокого роста, он был словно сплетен из мышц, жил и сухожилий, а кости его лица были плотно обтянуты загорелой кожей. Личностью он был в своем роде легендарной, сподобившись в 70-х годах сбежать из Советского Союза через Турцию. Олег сел на теплоход, крейсировавший между Батуми и Севастополем и ночью спрыгнул с борта. В рюкзаке у него была резиновая лодка и продукты на неделю плавания до турецкого побережья. Маршрут теплохода проходил в пределах территориальных вод СССР, и Олегу вначале пришлось скрываться от катеров пограничной охраны. Вместо недели греб он до берега больше двух недель, израсходовав все пищевые и питьевые запасы. Береговая охрана башибузуков с месяц держала его в тюрьме, выясняя, не является ли Олег советским шпионом. В конечном счете, он добился встречи с американским консулом и позднее перебрался в Нью-Йорк.
Здесь он зарабатывал на жизнь перевозкой мебели, а в свободные часы творил скульптурные композиции. Для этого он брал толстенные стальные полосы, просверливал в них дырки, а потом с помощью тяг, болтов, гаек, всевозможных рычагов и домкратов изгибал сталь во всех возможных плоскостях и измерениях. Скульптуры его напоминали фрагменты разбомбленных танков или попавших в катастрофу автомобилей. Ему не удалось сделать себе рекламу и шедевры пылились в подвале нашего дома, либо ржавели во дворе. Музеи и галереи не спешили взять эти произведения интеллектуальных и физических экзерсисов Олега в свои фонды, их и можно было поднять только с помощью автокрана. Столь же тяжеловесны были и слагаемые им гекзаметром оды в стиле Илиады или Одиссеи Гомера. Посвящены они были эпохальным событиям нашей истории, а также стихиям Воды, Огня и Тверди.
Олег был счастливейшим человеком, поскольку верил, что он самый гениальный скульптор, писатель и художник, который когда-либо существовал на Земле. Его не беспокоило временное безразличие публики к его искусству, он принадлежал будущему. Потому-то на лице у Олега всегда была несколько презрительная улыбка человека знающего себе цену, и он почти не интересовался женщинами, не курил и почти не пил.
Еженедельно в Нью-Йорке открывается множество художественных выставок, ведь согласно телефонному справочнику здесь обитает 350 000 художников и скульпторов. Олег каким-то образом узнавал адреса и даты этих вернисажей и неизменно являлся на бесплатную выпивку и закуску a la furchet. Практически каждый вечер очередной художник либо скульптор выставлял свои произведения на общественное обозрение в надежде войти в историю, как зачинателя нового направления. Отхлебывая дешевое вино из пластмассового стаканчика и закусывая его бутербродами, Олег снисходительно похлопывал неофита по плечу и поздравлял с талантливой выставкой, но знал определенно, кто истинный гений.
Ежегодно летом он отправлялся в Европу, чтобы проехать на велосипеде очередную страну. В дороге Олег, как истый хохол, питался салом и черным хлебом, а также, - чем  бог пошлет. В рюкзаке у него был старый армейский котелок, который на привалах он наполнял гречневой крупой и отправлялся к ближайшему жилью или кафе, где просил у хозяев разрешения сварить кашу на их плите. Как правило, увидев в котелке гольную крупу без мяса и жира, сердобольные хозяйки предлагали Олегу что-либо из собственных блюд, а он никогда не отказывался. Ему нужно было для счастья мало, всего лишь - бессмертие.
Татьяна часто навещала наши междусобойчики, поскольку вальяжный Костя явно был к ней неравнодушен и даже посвящал ей стихи. Он периодически влюблялся  в девочек школьного возраста и посвящал им поэмы. Жена его, неприметное существо с остроносеньким личиком состарившейся дочери Мальвины и Буратино, и с таким же количеством мозгов, опекала и холила своего кумира и посвятила всю свою жизнь ему и гончим собакам.
Как истый русский человек, Костя регулярно запивал на несколько месяцев, а жена бегала в соседний магазин за выпивкой и опохмелкой. Он и во времена проживания в Ленинграде никогда и нигде не работал, а в США оформил себе пособие по безработице. Побочным заработком у него была продажа картин русских художников американскому миллионеру Нортону Доджу, который решил увековечить свое имя, создав музей современного искусства при университете штата Нью-Джерси.
Жене ничего не оставалось делать, как закрывать глаза на Костины скоропреходящие влюбленности. Она была настолько неприметна и всегда в тени его импозантной личности, что Костя называл супругу мышкой и рядом с ней он выглядел породистым и ленивым котом. Он еще не знал, что мыши тоже могут кусаться, когда коты стареют.
Американское центральное телевидение как-то показало интервью с Костей возлежавшим в пьяном виде на огромном топчане с бутылкой водки в руке и в окружении трех борзых собак. Он заявил журналистке, что приехал в Америку не для того чтобы работать, а для самореализации, поэтому и не стесняется жить на пособие по безработице. Естественно, трудолюбивые американские телезрители были возмущены  таким наглым заявлением русского тунеядца, а иммигранты костерили Костю, что он их скомпрометировал.
Костя регулярно устраивал у себя в квартире выставки художников-иммигрантов, где собирался весь русскоязычный beau mond Нью-Йорка. Захаживал сюда огромный и добродушный Сергей Довлатов, в очередной раз бросивший пить и с завистью глядевший на наше застолье, только не долго он мог держаться. Как-то отправив семью на дачу в Катскильских горах, Сергей загулял в гостях у Алевтины, отвратительно жирной бабы с крашенными пергидролью волосами, работавшей парикмахершей на Брайтон-бич. Она была лет на десять его старше и глупее раз во сто. Проснувшись как-то утром с большого бодуна, он попросил эту стерву дать ему опохмелиться, но та отказалась идти за пивом. Довлатовское сердце не выдержало этого издевательства, и ушел он в историю.
Неординарный профессор русской литературы Квинского колледжа Евгений Евтушенко также заглядывал на огонек. Многие годы жизни политического и морального перевертыша иссушили его тело и мозги, превратили в ходячую мумию. Этот печальник земли Русской предпочел реальные американские деньги нашим деревянным и большую часть времени проводил в Нью-Йорке, а не в Москве. Это ему посвящен был памфлет, якобы, от имени Долматовского: «Ты - Евгений, я - Евгений, ты – не гений, я – гений, ты - дерьмо и я - дерьмо. Я - недавно, ты – давно!».
 Эдуард Лимонов иногда навещал Костю, прилетая из Парижа. К тому времени он опубликовал свой роман «Это я, - Эдичка», герой которого только и занимается, что пьянствует и занимается сексом не только с женщинами, но и мужчинами, а особенно обожает негров-любовников. Этот роман, как и образ жизни Кости, привел нашу русскую эмиграцию в шок. Многие говорили: «Теперь и о нас будут говорить, что все русские лентяи и педерасты». Еврейские иммигранты в США привыкли, что их там называют русскими.
В дальнейшем неуемный Эдичка поехал в Югославию воевать на стороне сербов, а потом вернулся в Россию, основав в Москве партию национал-большевиков, и газету «Лимонка». Вначале он дружил с главой партии либерал-демократов Владимиром Вольфовичем Жириновским,  который заявлял, что у него «мать русская, а отец юрист». (Удивительно, но в конечном счете народ схавал эту развесистую лапшу и Жирик опять на коне: - русский патриот, спаивающий народишко водкой «Жириновский», собственного производства.) Эдичка устраивал «почетному юристу России» встречи с французскими интеллектуалами и поил его шампанским, но два таких суперэгоцентриста не могли долго быть вместе. Жириновский сделался вице-спикером нашей проститутствующей Думы, а Эдичка продолжал эпатировать гнилое болото нашей интеллигенции. Демократы засадили его в тюрьму по ложному обвинению в нелегальной торговле оружием, а он тем не менее надеется стать следующим президентом России.
Маститый Миша Шемякин бывал здесь значительно реже, обремененный заказами и ваянием скульптуры Петра I для установки в Петропавловской крепости в Петербурге. Этот памятник сделался притчей во языцях и камнем преткновения для многих петербуржцев. Петр там  похож на самого себя и на гигантского паука, с маленькой головой и  тараканьими усами. Однако этот памятник сделался необычайно популярным среди детей, которые любят сидеть на коленях у бронзового тирана. Правда, отцы города грозятся выкинуть память за пределы крепости и установить вместо него памятник революционеру Морозову. Я завидую Мише, который, будучи на год моложе меня, смог реализоваться как художник, скульптор и писатель. Этот человек маленького роста смог вместить в свою жизнь дружбу с такими гигантами человеческой культуры как Владимир Высоцкий, Андрей Сахаров и Александр Солженицын, подсказавшим ему идею создания мемориала репрессированным жертвам КГБ на берегу Невы, рядом с Большим Домом и напротив Крестов. Миша даже смог создать собственную концепцию балета «Щелкунчик» на сцене Мариинского театра.
Значительно более регулярно приезжал в Некрасовку его подмастерье, Валера Есаул, безумно влюбленный в красавицу-татарку Зайнаб, сводившую с ума всех встречаемых ею мужиков. Позднее этот могучий мужик казацких кровей запил по крупному и покончил собой, так и не добившись ее взаимности.
А влюблен я был в миниатюрную армянку Аню, сводившую с ума русских иммигрантов, но вышедшую замуж за американца, который ни слова не знал по-русски, но покорно следовал за женой на все тусовки. Ее бесило узколобие его американских друзей и отсутствие у них той широты взглядов, которая была основной чертой русской богемы. В конце концов Анечка ушла к всемирно известному скульптору русского происхождения, который был старше ее лет на 30, но привлек ее неуемной энергией и русским размахом души. С тех пор я с ней не виделся, она оказалась в том светском кругу, в который простым людям вход воспрещен.
Неизменной персоной этих вечеров был Леня Комогор с его сутулой, костлявой фигурой в неизменной бейсбольной кепке и джинсовой куртке. Хотя было ему далеко за 60, все звали его Леней или Ленечкой за всегдашнюю улыбку и готовность помочь вновь прибывшим иммигрантам. Помогал он также и Эдику Лимонову, когда тот был еще не знаменит и перебивался работами на подхвате. Помог и мне, устроив электриком в компанию по электромонтажу, правда, выгнали меня оттуда через несколько дней, после того как я устроил короткое замыкание, подав на выключатель ток двух фаз. Леня писал стихи, перекладывал их на собственную музыку, а потом исполнял их под гитару. Ни слуха, ни голоса у него не было, а песни все были о России и лагерях.
Семнадцатилетним юнцом ушел он добровольцем на войну и надо было так сложиться, что направили его служить во 2-ю Ударную армию генерала Власова. После неудачного наступления армия попала в окружение и капитулировала по приказу своего командующего, который решил таким образом спасти своих солдатушек. Но части войска удалось все-таки пробиться к своим, среди них и оказался Леня, но не спасло это его, и пришлось ему отбарабанить 10 лет в лагерях Сибстроя только за то, что когда-то служил во 2-ой армии.. Об его судьбе упомянул даже Солженицын в своем ГУЛАГе. Вечный труженик и мастер – золотые руки, Леня выжил и там, а вернувшись к себе в Симферополь, устроился мастером по ремонту рентгеновского оборудования.
И угораздило же этому русскому мужику жениться на еврейке, млаже его на 15 лет, а той захотелось попробовать жизни за бугром, вот и оказался он в Нью-Йорке. Как большинство смешанных браков, их союз там развалился, а вскоре развалился и Советский Союз. Жена забрала сына и уехала в Калифорнию, а Леня остался ремонтировать стареющую, как и он сам, аппаратуру. Это был интеллектуал здравого смысла, не получивший никакого образования, но знавший как выжить в этом мире. Да и многие из нас в том иммигрантском мирке не жили, а выживали.
Я встретил его после своей поездки по США на телеге, зайдя в крупнейший книжный магазин Нью-Йорка на Юнион-сквер. За 20 лет жизни в США он так и не освоил английский язык, так что тусовался Леня там не ради непонятных ему книг, а чтобы не быть одному в своей затараканенной квартире. В книжном магазине было кафе, за столиками которого сидели студенты и писатели, на компактных компьютерах создававшие свои шедевры. У кого были деньги, издавали книги за свой счет и продавали их в том же магазине, где был отдел по торговле самиздатом.
Русскому мужику все по плечу, вот и вступил бывший  зэка номер С-143257 в масонскую ложу шотландской версии. По воскресеньям он посещал заседания ложи, переодеваясь во фрак и лакированные туфли. Ленечка привык бултыхаться в той чуждой ему жизни, в которой не знаешь где враги, а где друзья. В конце концов  отказали отмороженные в Верхоянске легкие, но только через неделю соседей достиг доносившийся из его квартиры трупный запах. Вломившись в квартиру с помощью полиции, они обнаружили Леню Комогора в постели, облепленного голодными тараканами, перебравшимися в спальню из кухни, где уже нечего было есть. Не оказалось в последние дни его жизни рядом ни друзей, ни сына, жившего в Калифорнии. Товарищи его встретились на поминках в кафе на Грин-стрит, где его коллеги-массоны, не говорившие по-русски, рассказали, что Леня был самым замечательным членом их ложи поскольку не говорил по-английски, но понимал все.
Мы похоронили его на русском православном кладбище в деревне Новое Дивеево, рядом со стеллой-памятником РОА (Российской Освободительной Армии), которая на самом-то деле никогда не воевала против Красной армии. По сути говоря, это памятник воинам 2-ой армии генерала Власова, которым повезло помереть свободными. Здесь лежит и прах основательницы фонда своего имени Татьяны Львовны Толстой, а также похоронена почти вся белая эмиграция Америки, сплошь офицеры, бароны, графы и князья. Там и мне лежать, если не помру в Австралии или Новой Зеландии.
Татьяна врезалась в наш круг темной кометой или болидом (нравится мне этот астрономический термин). Правда, видок у этой музы искусства был курьезный. Тело Таньки представляло собой кубик Рубика с ножками-тумбами и пухленькими ручками. Обширные груди уравновешивали мощный зад. Между узким лбом и пухлыми щеками были глубоко пробуравлены черные глазки, которыми она гипнотизировала окружающих. Хотя она и уверяла, что была белой ведьмой, но я-то знал, что все ведьмы порождены чертовщиной. Однажды она коснулась левой рукой моей груди, и боль от этого касания оставалась во мне еще пару недель.
Все ее искусство было посвящено эротике и сексу, которых в реальной жизни ей явно не хватало. Написанные маслом и акриловыми красками, полотна ее демонстрировали красоток с поднятыми юбками и тщательно выписанными половыми органами (удивительно, насколько грубо звучит на русском языке этот нежный женский орган). Напоминали они мне картины Балтуса в экспозиции Музея Современного Искусства в Нью-Йорке. На других композициях она изображала переплетенные в экстазе женские и мужские тела. Из серебра и стекляруса она конструировала бюстгальтеры и гульфики, предназначенные для продажи в садомазохистских клубах, нравились они также гомосексуалистам и лесбиянкам. Танюша и сама пыталась изобразить воинствующую лесбиянку, но чувствовалась в ней тоска по элементарному сексу с нормальным мужиком, да где же его, родимого, возьмешь в русскоязычной микротютельной (выражение Кости Кузьминского) тусовке!
Татьяна могла создавать, но не продавать свои картины и поделки, и Музей Современного Искусства в Москве взял ее картины для постоянной экспозиции, не заплатив ни рубля, ни доллара. У нее даже не было денег для аренды квартиры в Нью-Йорке, которая сейчас стоит 800 – 1000 долларов в месяц. Несколько лет она прокантовалась в ночлежках, где еженощно в комнате собиралось до пятидесяти человек. Постепенно она продвигалась по шкале заслуженных ветеранов бездомности, не вступала в конфликты с социальными работниками, своевременно заполняла анкеты и являлась на собеседования. Этим она заслужила право на проживание в отдельной комнате гостиницы для бездомных на 28 улице в Манхэттене с роскошным названием Кинг Чарльз. Но в ее комнату в любое время дня или ночи могут прийти социальные работники и проверить, чем она занимается и соблюдает ли правила проживания. Мужика не приведешь, пьянку не устроишь, но жить-то где-то надо.
Я простился с Татьяной, не надеясь когда-либо встретить ее в будущем. Она осталась в благополучной Америке на положении рабыни системы, а я возвращался в Россию, с 1917 года живущую во мгле.

ПРОЩАНИЕ С НЬЮ-ЙОРКОМ

Я вышел на берег Ист-ривер (Восточной реки), отделявшей Бруклин от монолитной финансовой крепости на острове Манхэттен, когда-то купленном голландцами у индейцев за 25 долларов. Еще не были разрушены башни Всемирного торгового центра и между ними закатывалось багряное солнце, не ведавшее, что вскоре там будет огромная прореха, как от двух вырванных из челюсти зубов. Город еще долго будет зализывать эту рану, оставленную крылатыми предвестниками Апокалипсиса.
Фактически Ист-ривер отнюдь не река, а пролив с регулярными приливами и отливами, так что вода здесь чистая, океанская. Однако у обитателей прибрежных районов существует убеждение, что река не пригодна для купания, так что приходят они к реке лишь позагорать и пожарить мясо на жаровнях. Манхэттенский берег реки застроен шикарными небоскребами, пирсами для прогулочных яхт, ресторанами, там же поставлен гигантский спичечный коробок здания Организации Объединенных Наций.
Бруклинская сторона реки представляет грустное зрелище покинутых фабричных зданий, закрытых морских причалов и заросших полынью пустырей. Здесь удобно жить бездомным, которые устраиваются на ночь в заброшенных цехах, а днем отправляются на сбор банок из-под кока-колы и других напитков. Пропитание они добывают из мусорных контейнеров местных ресторанов и булочных, которые выбрасывают непроданный и просроченный хлеб и другие продукты. С пропитанием у них проблем нет, а деньги нужны на выпивку, наркотики они потребляют редко, так как на это зелье денег от сданных по 5 центов за банку не наберешь, а вот на пиво хватает.
Здесь у бездомных нет национальной или расовой вражды, собираются они вечерами у костра, сосут пиво, делятся объедками и собранными окурками. В утрированной форме осуществляется здесь коммунистический лозунг: «Пролетарии всех стран, - соединяйтесь». В летнее время на прибрежном пустыре вырастает палаточный городок, куда обитатели приносят выброшенные матрацы, одежду и мебель. Здесь же они разжигают костры, на которых готовят пищу и варят кофе, рядом они устраивают огнища, на которых сжигают электрические кабели на предмет получения цветных металлов. Когда костер уж дюже большой и дым клубами поднимается в небо, прилетают с пронзительными сиренами несколько пожарных машин и заливают пожароопасный объект. Бомжи стоят рядом и терпеливо ждут, когда бравые борцы с огнем уберутся, чтобы разжечь новый костер. Создается впечатление, что у бездомных с пожарными есть какой-то договор о количестве возникших и ликвидированных пожаров, каждый из которых записывается в послужной список команды, а поджигателям выплачивается ими компенсация.
Раз в месяц на палаточный городок совершались полицейские рейды, бездомных разгоняли, а их барахло грузили в мусорные машины и свозили на свалку. Сразу же после очередного рейда обитатели приступали к восстановлению своих жилищ.
По выходным берег реки превращался в пляж, куда тянулись семьями местные обитатели с раскладными креслами, жаровнями, припасами мяса, гамбургерами, пивом и более крепкими напитками. В основном это были недавние иммигранты из Пуэрто-Рико, Мексики, Колумбии, но в большинстве поляки из района Грин-поинт, называемого Маленькой Польшей. Братья-славяне мало отличались от русских, а их жены также не стеснялись загорать в исподних лифчиках и трусах. Водке своей «Выборовой» они предпочитают «Смирновскую» американского разлива, - оно и дешевле, а пьют отнюдь не меньше наших мужиков. Проникли сюда и польские бомжи, ежедневно кучкующиеся в скверике имени отца Попелюшко, католического священника избитого насмерть польскими секретными агентами. Ему здесь еще во времена социалистические был поставлен бюст, которому кто-то ночью отбил голову и подписал суриком на пьедестале по-польски: «За Ленина и Сталина». Голову ему приставили новую, а полицейских посадили в тюрьму за бандитизм.
Постоянными обитателями этого пустыря были американец Дик Голдберг и поляк Гидеон Липовский. Дик приходил сюда ежедневно, как на работу, в 11 часов и сидел на кирпичной кладке разрушенного ангара, не двигаясь ровно до 4 по полудни. Это был рыжий парень лет тридцати, одетый  в потрепанный джинсовый костюм и рваные кроссовки. Какой бы ни была жара Дик сидел на солнцепеке спиной к реке, уставившись на кирпичный брандмауэр, положив руки на колени и не снимая рубашки и джинсов.  Мне было интересно узнать, каких же истин достиг этот парень посредством столь странной медитативной практики. Он ни с кем не общался и только с третьей попытки мне удалось его разговорить.
Родился Дик в Калифорнии, учился в колледже на журналиста, но не смог справиться с жесткой конкуренцией тамошних писак за сладкий пирог литературной наживы. Я и сам некоторое время жил в этом штате, работая в частной охранной фирме, но не смог долго носить униформу и работать ежедневно с 9 до 17. Туда рвутся в Голливуд  молодые актеры, чтобы прославиться, компьютерщики же заселяют Силиконовую долину, что возле Сан-Франциско в надежде повторить карьеру Била Гейтса, заработавшего 60 миллиардов долларов на производстве компьютерных программ. Этот штат на берегу Тихого океана вот уж полтора столетия является путеводной звездой для честолюбивых, жадных для денег американцев. Побывавший там в 1925 году Сергей Есенин, позднее писал в поэме «Страна негодяев»:
…Калифорния – это мечта
Всех пропойц и неумных бродяг.
Тот, кто глуп или мыслить устал,
Прозябая в ее краях…

Места нет здесь мечтам и химерам,
Отшумела тех лет пора.
Все курьеры, курьеры, курьеры,
Маклера, маклера, маклера.
От еврея и до китайца
Проходимец и джентльмен.
Все в единой графе считаются
Одинаково – business men.

На цилиндры, шапо и кепи
Дождик акций свистит и льет.
Вот где вам мировые цепи,
Вот где вам мировое жилье.

Если хочешь здесь душу выржать,
То сочтут: или глуп, или пьян.
Вот она – мировая биржа!
Вот они – подлецы всех стран…
Больно, неуютно было там нашему русскому поэту в компании Айседоры Дункан, ведь жил он за ее кошт, ненавидел ее и себя за это. Не мог молодой поэт понять и принять чужой жизни, хотя и многое прочувствовал нутром, а жизнь своя висела на волоске.
Дик переехал в Нью-Йорк и обитал в ночлежке, устроенной в здании YMCA (Young Men Christian Association), Ассоциации молодых христиан. Сотрудничал он в газете строительного профсоюза и был членом коммунистической партии, принимая участие во всех ее собраниях и демонстрациях. Меня не удивило, что еврей состоит в компартии США, но никогда прежде не встречал я нищего еврея.
Ежедневно он приносил с собой остатки пищи из столовой для бомжей и вываливал их в дырявый тазик рядом с собой. Вскоре сотни крыс собирались со всего пустыря и устраивали себе праздник живота. Дик с интересом наблюдал, как они дрались за каждый кусок пиццы или гамбургера, крупные самцы-пасюки могли заодно вспороть живот зубастой мелочи, а самки отгоняли свое потомство, насыщаясь  остатками от щедрот своего благодетеля. Он был крысиным богом, который собирал их ежедневно, давал пищу и развлечения, единственным человеком, который относился к ним, как к равным. Крысы с утра ждали Дика, усевшись рядами на обрушенных стропилах, а после трапезы они не боялись забираться даже к нему на колени. А у меня даже их вид с приличной дистанции вызывал рвотную реакцию. Я не мог себе представить, какова же была жизнь была до этого у Дика, чтобы человеческому общению он предпочел крысиное.
Поляк Гидеон Липовский приезжал на  пустырь на велосипеде, чтобы совершить заплыв между двумя разрушенными пирсами, а потом, устроившись на кирпичике, весь день читал все одни и те же «Записки членов Пиквикского клуба» Чарльза Диккенса, либо общался с проститутками, забредшими к речке охладиться от трудов. Это был высокий, жилистый мужик лет пятидесяти с типично шляхетскими усами и аристократическим носом с горбинкой.   Он неукоснительно следил за здоровьем, не пил и не курил, вегетарианствовал, сексом не занимался, боясь заразиться СПИДом.
Гидеон на дух не переносил Дика, считая его стебанашкой и педофилом. Почему-то Липовскому не хотелось быть поляком, и он заливал мне баки историей, что родился он в Шотландии от белогвардейского офицера и английской аристократки. Каким-то мистическим манером Гидеон оказался в Польше, где зачем-то получил гражданство и паспорт с одноглавым орлом на корочках (орел с двумя головами на нашем гербе какой-то мутант, - с двумя головами далеко не улетишь, да и охотиться сложно). При первой же возможности он переехал в Нью-Йорк, где жил на пособие по безработице и проводил время на берегу Ист-ривер в компании бомжей и проституток. Гидеон уверял меня, что ведет какие-то мировоззренческие семинары у себя на дому, а его ученики преподают в колледжах и пишут труды об основах мировоззрения философа Гидеона Липовского.
Он мечтал в очередной раз жениться и даже попросил меня познакомить с русской женщиной. Я дал ему адрес знакомой питерской барышни, работавшей программисткой в институте Метрострой. Метро в Питере уже давно не строили, но сотрудников института еще держали на полставки. Вскоре у них завязалась переписка. Прежде всего они обменялись фотографиями десятилетней давности, а потом приступили к обсуждению деталей будущей совместной жизни. Людмила мечтала о собственном доме или шикарной квартире, напичканной электроникой,  «мерседесе», или хотя бы «ауди», а также поездках в Лас-Вегас и на Караибские острова. Гидеону же хотелось найти жену, которая могла бы родить ему сына,  и заодно кухарить. В письмах он расспрашивал Милу о ее наследстве и наследственности, болезнях и состоянии зубов, а потом делился со мной своим мнением о невесте. Я только позднее узнал, что нет у Гидеона никакого автомобиля, квартира принадлежит государству, а живет он на пособие по безработице. Но вначале он пудрил мне мозги, что у него в Нью-Йорке две собственных квартиры, живет он на проценты от ценных бумаг, а на велосипеде ездит лишь ради здорового образа жизни. А еще он хвастался, что в каждое письмо для Милы он вкладывает пятидесятидолларовую купюру, что оказалось чистейшей ложью и никаких денег она от него не получала. Людмила же скрывала, что у нее была почти взрослая дочь и рожать она больше не могла после операции на придатках. Я уехал из Нью-Йорка, так и не дождавшись завершения их любовной трагикомедии.
Третьим завсегдатаем нашего заросшего горькой полынью пустыря был Роберт Фет, крепенький парень небольшого росточка, с руками до колен и кривыми, как у монгольского всадника ногами. Он глядел на мир жгучими семитскими глазами, глубоко спрятанными под покатым лбом. Боб появлялся на берегу реки с раннего субботнего утра и трудился до позднего вечера. Он собирал кирпичи, обломки железобетона и штукатурки, куски проволоки и  жести, создавая из этого материала скульптурный ансамбль. К концу дня на прибрежной стороне пустыря стояли полукругом двадцать скульптур напоминающих фантастических птиц и зверей, скалившихся в направлении заречного Манхэттена. Эти скульптуры производили шокирующую впечатление на обитателей пустыря и праздношатающуюся публику. Люди фотографировались на фоне неустойчивых конструкций, трогали их руками или ногами, причем некоторые из них обрушивались.
Боб поведал мне, что скульптуры он создает в память матери, покончившей с собой двадцать лет тому назад в состоянии алкогольного аффекта, вызванного изменой мужа. Боб воспитывался в семье родственников, а потом учился  на скульптурном отделении Нью-йоркского университета. Зарабатывал он на жизнь рабочим сцены в Линкольновском центре искусств, а скульптурой занимался только в выходные.
Создав скульптуры, Боб их фотографировал и снимал на кинокамеру, а потом отправлялся в соседний бар для гомосексуалистов, чтобы оттянуться с друзьями на пиве и марихуане. На следующий день он появлялся лишь после обеда, когда больше половины скульптур были разрушены местными вандалами. Дик не возмущался, не рвал волосы на голове, не сжимал кулаки в бессильной ярости, а доставал кинокамеру и запечатлевал сцену разрушения. К следующей субботе все скульптуры лежали в руинах, и он снова весь день трудился, создавая новые шедевры. А мне было интересно, каким же подонкам доставляет наслаждение разрушать что-то прекрасное, созданное руками человеческими. Своим возмущением я поделился с потомком английской аристократки Гидеоном Липовским, ежедневным посетителем сих брегов. Он лукаво зыркнул на меня, захихикал и вякнул: «Да я и рушу эти хреновины. Тоже мне – скульптуры! Я таких могу сотню наваять. Чего этот жидовин выпендривается!»
Я отошел от него ошарашенный. Неужели он не чувствует себя подонком, скотиной стоеросовой. А потом сообразил, что Роберт и создает свои скульптуры для того, чтобы они были разрушены. Если есть в мире создатели типа Праксителя, Микель-Анжело или Кановы, то должны существовать и разрушители типа Герострата или афганских талибов, расстрелявших в своей стране гигантские скульптуры Будды. Все, что когда-то было создано, должно быть все равно разрушено людьми или временем. На нашем пустыре это происходило значительно быстрее.
 
ХЕЛЬСИНКИ
 
Летел я из Нью-Йорка в Питер самолетом компании «Финнэйр»  с пересадкой в Хельсинки. Ни один самолет из Нью-Йорка не летает сейчас на прямую в эту бывшую столицу Российской империи. Более пяти часов пришлось мне ждать следующего самолета на Петербург. По сравнению с Хельсинским наш аэропорт Пулково 2 выглядит забуханным местечковым вокзалом. А ведь когда-то петербуржцы называли Финляндию презрительно: Чухляндией. За восемьдесят лет советской власти Россия сама превратилась в какую-то Курвляндию, а Финляндия прекрасно живет, отсасывая жизненные соки России.
Самолеты в Хельсинки приземляются и взлетают каждые полчаса. Аэровокзал заполнен китайцами, арабами, индийцами и прочими африканцами, рвущимися жить в благополучную Скандинавию. В курительной комнате в основном были наши российские ребята и девушки, затягивались они американскими сигаретами, разговаривали по мобильникам, пили пиво, смеялись оптимистически. Это было новое поколение, те самые новые русские, с которыми у меня не было ничего общего. И захотелось мне вырваться из этой стеклянной клетки на простор, посмотреть столицу Суоми.
Через двадцать минут комфортабельный и полупустой автобус доставил меня на вокзальную площадь. Здание вокзала, отделанное серым гранитом, построено в неоклассическом стиле Э. Саариненом. Оно чем-то напомнило мне дом на углу Невского и Малой Морской, где сейчас находятся кассы Аэрофлота: тяжеловатое и монументальное. До революции у нас было построено несколько зданий в этом стиле, но в советские времена в Петербурге не было построено ничего стоящего, если не считать Большой дом на Литейном, пребывание в котором стоило многим жизни.
Хельсинки строился по генеральному плану градостроительной комиссии, учрежденному в 1817 году, когда в городе было всего 20 каменных зданий. В отличие от болотины Питера, город этот стоит на монолитном граните. Если при закладке зданий нам приходилось забивать тысячи свай, то финны взрывали скалы, чтобы создать постаменты для своих шедевров. Под названием Гельсингфорс город был основан в 1550 году шведским королем Густавом Ваза и был сожжен русскими войсками при битвах со шведами в 1714 и 1742 годах. Во время наполеоновских войн Александр I поделил с Бонапартом территорию Швеции: Наполеон посадил на шведский трон своего приемного сына Евгения Богарнэ, а Россия получила от Швеции во владение долгожданную Финляндию. Ей нужна была военно-морская база на северном побережье залива и мне не понятно, зачем нам было столько лет воевать с этими скандинавами, чтобы в конечном счете отдать все в 1918 году.
Если в Петербурге самыми знаменитыми были архитекторы итальянского и французского происхождения, то Хельсинки построен в основном немецкими и финскими зодчими. Тем не менее многие  дворцы в центре города напоминают петербургские, поскольку построены в том же стиле и словно  перенесенные с Невского проспекта или Дворцовой площади. Дом городского коменданта напоминает здания, построенные в Питере Валлен-Деламотом: первый этаж с рустовкой, а два других объединены колоннадой, завершенной пышным фронтоном.
Гениальный немецкий архитектор К.Л. Энгель провел несколько лет на практике в Петербурге, после чего создал в Хельсинки ансамбль Сенатской площади с доминантой церкви святого Николая. Она предназначалась служить православным храмом, но позднее была превращена в протестантский Кафедральный собор. Перед собором финны установили памятник Александру II, царю-освободителю, в царствие которого собор и был открыт. В то же царствие построен здесь крупнейший в западной Европе православный Успенский собор. Это монументальное здание красного кирпича сооружено на вершине мощной скалы русским архитектором А.М. Горностаевым и является доминантой города.
В царствие Александра I в 1809 году Финляндия отошла от Швеции и была присоединена к России на правах автономного Великого Княжества. Более ста лет Финляндия входила в Российскую империю с собственной денежной и судебной системой. Здесь никогда не было крепостного права, близость Петербурга обеспечивала финнов работой, а промышленность страны развивалась значительно быстрее, чем в метрополии. Если хотели, финские дворяне могли служить в русской гвардии (пример тому маршал Маннергейм), хотя в княжестве не было воинской повинности, столь истощающей людские и финансовые ресурсы России.
Русские цари всегда любили инородцев больше, чем собственный народ. В отличие от англичан, покорив враждебные племена, мы вместо того чтобы брать с них дань, сами ее платили. Присединив Финляндию, Курляндию, Эстляндию и Польшу, мы сделали их процветающими провинциями с особыми привилегиями за счет коренного населения. Россия стала обширной колонией для бывших инородцев, которые теперь грабят ее еще больше, чем до революции. Чухонец стал теперь мистером, мечтой русских девочек, мечтающих уехать за границу.
Финны хорошо воспользовались февральской революцией для развала России. Они позволили Ленину проехать в запломбированном вагоне через свою территорию, чтобы провозгласить свои Апрельские тезисы на Финляндском вокзале. Этот переезд был согласован с германской разведкой, как и позднейший приезд Ленина в Финляндию, когда Керенский пытался его арестовать за прогерманскую пропаганду, направленную на развал русской армии.
Оказавшись у кормила власти, Ленин не замедлил отблагодарить чухонцев, дав Финляндии полную независимость и заключив сепаратный (предательский для союзников России по Антанте) мир с Германией. Правда, большевики в 1918 году попытались совершить здесь красный переворот, чтобы привести к власти своих соратников, да сорвалось.
Бывшая провинция Российской империи превратилась за годы независимости в процветающее государство, особенно заметное на фоне нищей России. Значительная часть этого богатства пришла от эксплуатации ресурсов все той же России. А еще они импортируют наших женщин и рабсилу на сбор ягод в летний сезон.
Под привокзальной площадью устроен торговый центр, связанный системой переходов с центром города. На перекрестках наши музыканты исполняли русские мелодии и собирали марочную мзду. Русская речь раздается повсюду, а наши магазинчики здесь торгуют теми же матрешками и армейскими шапками со значками, что и в Питере. В порту загружались и разгружались огромные паромы, связывающие Хельсинки с главными портами Европы. Фуры с продуктами и товарами бесконечными колоннами двигались к российской границе, спешили нас накормить и одеть, уж наверное не за бесплатно.
Пора было и мне возвращаться в знакомый, как и Мандельштаму,  до слез город, когда-то шпалерный Петербург, взятый в полон очередной чиновничьей мафией. Пассажирами самолета в основном были русские, но командир экипажа и стюардессы обращались к нам только по-английски и по-фински. На мое возмущение по поводу игнорирования русских реакция команды была кислой. Стюардесса предложила написать жалобу, а также заявила, что самолет принадлежит финской компании, так что команда не обязана говорить по-русски. Давно уж стало не престижно быть русским человеком.
Едва набрав высоту, самолет пересек Финский залив и начал снижаться над нашей Северной Венецией, гигантским городом с загаженными пригородами, запущенными совхозными полями и садовыми кооперативами шестисоточников с их курными избушками. Я возвращался в Россию.

ПРИШИБЕЕВЫ

Солнечным днем я решил прошвырнуться по Невскому проспекту и впитать аромат и настроение праздника «Масленицы». Большинство публики предпочитало южную сторону, которая во время блокады была наиболее опасной при артобстреле, но сейчас была залита благостным теплом короткого петербургского дня. (Я всегда недоброй памятью вспоминаю Петра I, которому взберендило основать столицу в гнилых чухонских болотах, а не где-нибудь в Крыму. Ведь тогда бы не пришло в голову Хрущеву подарить в 1954 году Крым хохлам, чтобы таким образом отметить 300 лет присоединения Украины к России.)
Беспечные туристы протискивались между выстроившихся вдоль тротуара нищих или бабушек, продававших штучные сигареты, вышивку или другие нехитрые поделки своего одинокого существования. Инвалиды на колясках, одетые в армейские комбинезоны демонстрировали отсутствующие конечности, которые, возможно были потеряны в Афганистане или Чечне, либо по пьянке, но были они одинаково несчастны. Я ежегодно посещаю этот город и отмечаю изменение в его этнической структуре. За последние десять лет Питер пополнился выходцами из Армении, Грузии и Азербайджана, которые интенсивно вырезали друг друга в своих республиках, а теперь нашли убежище в многострадальной России, принимающей их без особого энтузиазма
Хотя большинство мигрантов зарабатывает на жизнь тяжким трудом, в глаза бросаются те, кто владеет магазинами и палатками, принимает участие в мафиозных разборках и ездит на шикарных автомобилях. Мне, русскому, стыдно за нас, когда вижу милиционеров, проверяющих документы «черных» и получающих от них откуп. Ведь и ежику ясно, что потенциальный террорист не поедет общественным транспортом и запросто откупится от самого придирчивого милиционера.
За последнее время Питер захлестнула новая волна иммигрантов из Таджикистана, которых милиция даже и не проверяет, зная, что денег у них нет, — это жертвы нашей безмозглой политики в Афганистане, вызвавшей бегство тамошних таджиков в бывшие наши республики. Воинственные пришельцы вышвыривают нацменов на безбрежные просторы России, а в Питере они освоили район Дачного и других пригородов. Бродят по улицам Санкт-Петербурга эти бездомные смуглые люди в тюбетейках и подбитых ватой длиннополых халатах и не знают, зачем и почему они здесь.
Приблизившись к гостинице Европа, я решил зайти туда, чтобы взять со стенда бесплатную газету на английском языке «The St. Petersburg Times». Не люблю я ходить в смокинге и предпочитаю демократические джинсы, футболку, а бритый череп прикрываю ковбойской шляпой. Дорогу мне преградил коренастый мужик лет сорока с рыжими усами и прической ежиком. Колючие его глазки пронзили меня рентгеновскими лучами и рявкнул начальственно: «В какой ресторан направился?» У меня не было столь дорогостоящего намерения как закусить в ресторане, но ответил ему по-английски: «to any one» (в какой придется). Ошарашенный моим «оксфордским» произношением, мордастый охранник отступил в сторону и позволил пройти в храм для избранных. Я читал, что здесь когда-то останавливались Петр Ильич Чайковский и Николай Тургенев, Владимир Маяковский и Сергей Есенин; осчастливили гостиницу своим присутствием президенты США Джимми Картер и Билл Клинтон, а также другие знаменитости. Мне не светила такая возможность здесь остановиться, но взять-то газету я имел право. У нас еще с советских пор существует сегрегация для русских, особенно в отелях высшего класса, сейчас же осталась долларовая сегрегация. Я давно уж имею американское и русское гражданство, но документов, кроме водительских прав, с собой не ношу, а с долларами всегда была у меня напряженка.
При выходе из гостиницы, уже на тротуаре, ко мне подскочил вышеупомянутый охранник и прошипел: «Ты, падло, если зайдешь сюда еще раз, башку расшибу!» Вероятно, он расстроился своей ошибке, приняв меня за иностранца и пропустив в святая святых буржуазного туризма. Я вначале опешил, а потом последовал за ним к посту и потребовал назвать свою фамилию и должность. «А называй меня полковником Кагэбэшкиным» — браво отбрехался охранник. Я спросил его, с какой стати он решил меня пришить, но охранник заявил, что ничего подобного он не говорил, причем, призвал в свидетели болтавшихся без дела официантов и таксистов. Поняв, что здесь мне правды не найти, я подошел к припаркованной недалече машине с двумя милиционерами внутри. Я рассказал им об угрозе со стороны охранника и попросил их защиты, но те отфутболили меня в соседнее 27 отделение милиции. В милиции встретили меня без особого энтузиазма и порекомендовали зайти на следующий день.
Я уже завелся и решил идти до конца в защите не только себя, но и подобных себе людей, которым угрожают и которых преследуют подобные этому рентгеноглазые сявки. Не верилось, что милиционеры пошевелят какими-то органами, чтобы помочь мне и решил я обратиться в администрацию гостиницы. Встретили меня там любезно и даже вызвали для разговора начальника охраны, которому не составило труда вычислить, кто был на самом деле мой угрожальщик. Я же требовал, чтобы тот персонально принес мне извинение, и чтобы я больше его не видел при входе в гостиницу. Мне было обещано тщательное расследование инцидента,  и еще они обязались позвонить на следующей неделе мне на дом и сообщить, когда охранника вызовут «на ковер» для персонального со мной разговора.
Прошло больше недели, и не получив звонка от администрации, я решил навестить отель Европа. У входа стоял все тот же охранник, и я его приветствовал: «Полковник Кагэбэшкин, вы еще на посту? А когда же вы собираетесь извиняться?» Полковник вздернулся и сообщил на сей раз: «Я вообще-то не полковник КГБ, а майор ГРУ в отставке, а извинюсь, когда прикажут». Я ушел с ощущением оплеванности и горечи оттого, что опять у нас в России набирает силу тайная полиция, только уже не «унтеров Пришибеевых», а «полковников Кагэбэшкиных». Лозунг все тот же: держать и не пущать. У нас и флаг-то Красно-Голубо-Белый, опять же из этих заглавных букв КГБ пробивается.  Ох, какая же ты непутевая, моя страна путан и путиных!
Петербург прекрасен всего два месяца в году  -  в пору белых ночей, все остальные дни заполнены дождями, снегами, ветрами, морозами, заморозками и гнилыми оттепелями. За последние двадцать лет мне пришлось много путешествовать по странам и континентам, так что есть с чем сравнивать достоинства этого действительно великолепного города. На первое место на шкале самых красивых городов мира, которые привелось увидеть, я ставлю Эдинбург, столицу Шотландии. Был я там в пору любви к Джин Йорк, во время нашего медового месяца, когда весь мир смотрелся через розовые очки. Город построен вокруг старинного замка, пережившего неоднократные осады шотландских королей английских королей английскими завоевателями Этот город похож именно на ту мою мечту, в которой я был юным рыцарем завоевывающим любовь принцессы и совершающим подвиги ради счастья моей родины. В этот замок помещал Вальтер Скот своих героев из таких романов моего детства, как «Айвенго», «Квентин Дорвард», «Роб Рой» и других книг о героической истории Шотландии. Повезло этой маленькой стране с писателем, воспевшим героизм и романтизм ее жителей, а вот у нас только А.К. Толстой попытался подражать ему, написав «Князь Серебряный». Вообще, следует признать, что наша русская литература стоит на трех китах: французской, немецкой и английской словесности. Она от них взяла все, а дала лишь Достоевского, Толстого, ну еще немножко Тургенева.
Вторым по красоте и гармонии для меня оказался Рим. Приехав туда из божественной Вены, столицы вальса и бывшей Австро-венгерской империи, но все дороги ведут в Рим, который так и остался для меня столицей мира. Оказавшись на плацца Навона, я сразу же воспринял три тысячелетия истории этого города. Ведь именно здесь заседали консулы и сенаторы, а императоры отправляли когорты завоевывать варваров Европы, Африки и Ближнего Востока, здесь Брут и Кассий предательски убили Цезаря, который издал предсмертный крик: «И ты, Брут…!». Имперская торжественность площади Испании не идет ни в какое сравнение с попыткой создать что-то подобное из Дворцовой площади в Петербурге.
А рядом с площадью величественные развалин Колизея, где  плебеи и патриции решали жить или погибнуть гладиаторам убивавшим друг друга для развлечения толпы. В этом городе каждый камень несет следы истории человечества, той культуры, на которой мы воспитаны. В центре города почти нет зданий современной архитектуры, правда, во времена фашистской диктатуры Муссолини город в значительной степени был перестроен новыми зданиями конструктивистского стиля, но центра города это не задело. Во время его правления Италия выбралась из депрессии, победоносно закончила колониальные войны и модернизировала флот и армию. Вообще-то говоря, дуче был великолепным хозяйственником и патриотом своей страны, во многом шизофреничный Гитлер брал с него пример и даже национал-социалистическая партия была основана им наподобие фашистской партии Муссолини. Дуче не позволил Гитлеру вовлечь Италию в полномасштабную войну с СССР, послав на восточный фронт лишь несколько дивизий, перемерзших в приволжских степях.   
Венецию впервые я увидел. в ноябре, приехав туда на автобусе с группой русских эмигрантов еврейского происхождения. Практически все они ехали в США, хотя и получили вызовы от как правило фиктивных родственников в Израиле. Венеция, Флоренция и Пиза обязательно входили в туристский маршрут бывших «совков». Выгрузившись на обширной автобусной остановке, все потянулись к площади Святого Марка, где начинались и заканчивались экскурсии по городу. Ансамбль этой площади знаком с младенческих ногтей, с тех пор как начал я рассматривать картинки в альбомах. Ее архитектура не поддается моей непросвещенной классификации, здесь смешались готика, мавританский и византийский стили с барокко и ренессансом. Большинство соборов и палаццо строились в средневековье, когда в России трудно было насчитать и сотню каменных зданий, а для постройки  Кремля в Москве привлекались те же итальянцы.
Оказавшись на площади, я почувствовал себя дома,  словно был я здесь неоднократно и даже жил в этих краях, да и не удивительно, ведь о Венеции так много написано и читано. Вот эти литературные ассоциации являются для меня главным критерием в определении места на эстетической шкале виденных мною городов. После Венеции я поместил на нее Лондон, Париж, Вену, а ниже Прагу, Амстердам, Копенгаген и другие города Европы. Таким образом, на этой чрезвычайно субъективной ценностной и эстетической шкале Санкт-Петербург занимает место ниже первой десятки.
Все-таки великолепен вид от Дворцовой набережной на Стрелку Васильевского острова с недавно реставрированными ростральными колоннами и зданием Биржи и пакгаузов, где сейчас находятся Зоологический институт и Пушкинский Дом.
Весна в том году оказалась необычайно ранней и пройдя выше по течению Невы, на гранитных ступеньках спуска к реке с набережной я увидел мужичка лет тридцати, снявшего старенькие, наверняка секондхэндовые (словечко-то какое получилось страшненькое, оно и по-английски звучит коряво) кроссовки фирмы Addidas и чесавшего указательным пальцем левой руки складки между интеллигентными пальцами своих ног. После каждого почеса он подносил палец к носу, с упоением вдыхая смесь пота и ножного грибка, обильно разросшегося на его ступнях. Расстегнутая до пупа застиранная рубашка позволила выставить под лучи заходящего солнца костлявую грудь с впалым животом. Между ног он держал полиэтиленовый мешок, откуда торчал французский длинный батон, а на покрытой салфеткой гранитной ступеньке были разложены вареная колбаса, брынза и зубочки чеснока; бутылка темного пива пристроилась в уголке. У меня тоже оказалось с собой пиво и вобла, так что было не совсем стыдно предложить этому сибариту составить мне компанию, ведь когда пьешь пиво, есть не очень хочется, так что я не претендовал на съестные запасы незнакомца. Тот широким жестом пригласил меня устраиваться рядом, а сам спустился к реке сполоснуть руки.
 Чокнувшись бутылками, выпили мы на брудершафт и закурили пролетарские сигареты, и не Camel, а нашу Приму, которую сейчас делают американцы для нищих русских. (Ну, кого сейчас колышет, что практически вся наша табачная промышленность оказалась в их руках.) Было ему немногим за 30, и оказался он сыном писателя Бубенова, который где-то в конце 40-ых годов получил Сталинскую премию за книгу «Белая береза». Я помню этот пухлый и скучный роман о восстановлении хозяйства в послевоенной деревне. Лауреаты премии становились члена Союза Писателей, а их книги издавались миллионными тиражами, авторам выделяли от государства дачу, и лауреат мог больше не работать, потомки его тоже были обеспечены.
Рома проникся ко мне любовью и уважением сразу же после того как я умудрился вспомнить имя его отца и название его книги, шедевра классики социалистического реализма. Насколько я помню, суть этого принципа состояла в том, что писатель должен был описывать советскую действительность не такой, которой она была, а такой которой она должна была быть согласно предначертаниям наших вождей. Этим-то запудриванием мозгов сограждан и занимался Бубенов и присные с ним. Рома гордится отцом-лауреатом, а по поводу современных авторов он чертыхнулся словами героя из романа Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой»: «лыжников повсюду развелось уж слишком много».
 Но вот прошло более полувека со времени издания книги, и поскольку не был Бубенов ни Чеховым, ни Толстым, ни даже Шолоховым, книги его давно не издавались и потихонечку сошел он в нети. Досталась потомкам дача в Комарово и квартира в писательском доме на канале Грибоедова, возле Спаса-на-Крови.
Сын «великого» писателя закончил  ЛИАП  и пятнадцать лет проработал в АЭРОЛОТе, но вот уж полгода как его уволили по сокращению штатов, а кроме ремонта моторов он ничего не умеет делать. За долги вскоре придется продать комнату в трехкомнатной квартире.
Попрощавшись с сынком автора «Белой березы», я вернулся на Невский проспект, где около входа в метро милиционер толкал в спину бомжа, зарабатывавшего на жизнь продажей газеты “На дне”. Толстомордые перекупщики валюты и золота кучковались рядом, подбадривая охранника порядка, их-то никто не трогал, все было куплено. Православный народ отмечал «Прощеное воскресенье», когда мы должны извинять всем ближним грехи и стараться самим их не совершать.
Следующий день был понедельник, первый из пятидесяти дней Поста перед Пасхой. Исаакиевская площадь была заполнена автобусами с туристами, любовавшимися Храмом через заднюю часть бронзовой лошади памятника Николаю I, который скакал вслед за бронзовым Петром I.
Фальконе решил установить своего бронзового всадника на трех точках опоры - двух ногах вздыбленной лошади, а третьей точкой опоры он выбрал того самого змея, которого он попирает. Мне кажется, это достаточно символично, ведь было в том императоре много дьявольской энергии, которая и помогла ему перелопатить страну, вздыбить и посадить на дыбу. Царствие его началось с казней и четвертования тысяч свободолюбивых стрельцов, чьей кровью залил он улицы Москвы. Поэтому-то и не жилось ему в Первопрестольной столице, оттого и решил Петр перенести столицу на брега Невы. Не смотря на это Петру дали прозвище «Великого», а Николаю присобачили кликуху «Палкина». Его царствие также началось с пролития крови «декабристов» рядом с памятником Петру I, а кончилось поражением России в Крымской войне. Именно в его царствие расцвела «пришибеевщина», практика ограничения свобод простых русских людей.
Маркиз де Кюстин, после путешествия по России тех времен писал в 1839 году: «Когда ваш сын проявит недовольство во Франции, воспользуйтесь моим советом, скажите ему: “поезжай в Россию”. Это – поездка, полезная всякому иноземцу: кто хорошо ознакомится с этой страной, тот будет доволен жизнью во всяком другом месте. Всегда полезно знать, что существует общество, в котором невозможно никакое счастье, потому что человек в силу закона своей природы не может быть счастлив без свободы». В журнале «Петербург на Невском» я прочел интервью с сотрудником и «диджеем» редакции «Русского радио» в Финляндии Алексеем Разумовским, в котором он сказал: «Работа в России - это бег по острию ножа. Я не хотел бы больше работать в России, честно говоря».
А я приехал в эту страну, чтобы после двадцати лет на чужбине начать новую жизнь. Но как же это не просто! Вот иду мимо Мариинского дворца, где  заседает Дума, состоящая в основном из местных криминальных авторитетов. Их здесь охраняет милиционер, фланирующий вдоль фронтона здания. Время близится к полуночи, слуги народа уже разъехались, чтобы отстреливать друг друга вне стен здания. Делать милиционеру нечего, промерз он изрядно, вот и решил ко мне прицепиться. Козырнув, он требует у меня документы. Паспорта у меня с собой нет, и я протягиваю ему журналистское удостоверение, а также собственную книгу с автопортретом и фотографией моей лошади. Этого ему мало и милиционер грозится свезти  меня в участок. А мне ясно, что нет у него никакой машины за углом, а хочется только покочевряжиться, авторитет свой показать. Спрашиваю, на каком основании он решил меня остановить, на что слышу: «А чего ты ходишь так вызывающе одетый, да еще в первый день Поста?». Но совсем я был ошарашен после того, как этот «унтер» спросил: «А какой ты веры, и есть ли у тебя духовник?» Ну, думаю, – растуды твою штукатурку, что тебе, попка, надо!? Ведь тебе не отличить православие от католичества или протестантства, а христианство от мусульманства или буддизма, а все туда же! Даже чеховский унтер Пришибеев не пытался выяснить конфессию встреченного мужика. Познав, что я православный, этот прозелит в форме отпустил меня, грешного, а сам завернул в милицейскую каптерку рядом с аркой входа во дворец Марии Николаевны, а я, грешный, отправился в подвальчик за пивом. До праздника Воскресения Христова оставалось 39 дней.
 У этой истории с питерским милиционером есть счастливый конец. Когда через год я разговорился с другим милиционером, охранявшим дворец, он посмеялся этой истории и сообщил, что тот его сослуживец по имени Артем ушел из милиции в монастырь и сделался братом Артемием.   

ГЕРОЙИН

Субботнее утро оказалось празднично-солнечным. Сенная площадь дымилась и клубилась толпами людей, приехавших сюда за дешевизной. Я тоже купил ядреного пивка и потягивал его из бутылки, неспешно протискиваясь через спешащих сограждан и следуя народной мудрости: «С утра не опохмелился – весь день насмарку». И вдруг слышу зов: «Анатолий, подь сюда, дай глоток глотку прополоскать».
На солнечной стороне площади, прижавшись к желтой стене здания, стоял перезрелый юноша с модной сейчас недельной щетиной на бледном лице и рюкзаком на правом плече. Весь его изможденный и аскетический облик напоминал героев картин художников-передвижников, изображавших нигилистов, бомбистов и каторжников; «бесов», по терминологии Ф.М. Достоевского. Изношенное пальтишко на рыбьем меху едва ли его грело, и тело спасалось от холода спонтанным дрожанием и топтанием промерзшими конечностями.
Да это же Миша, сын моего нью-йоркского приятеля  Витька. Впервые я его встретил лет восемь назад на Бродвее, когда вел свое желтое такси и заметил в районе Гринвич-вилидж Витька\ в компании с только что приехавшим к нему в гости сыном. Тогда выглядел Миша импозантно: с пенсне на благородном носу как у Анны Ахматовой и джинсах фирмы «Вранглер», заправленных в сапоги-казаки. Я же в то время водил такси в ночное время, учась днем в аспирантуре Колумбийского университета.
В выходные я навестил приятеля и услышал историю происхождения его отпрыска. Миша родился от разгульного Витька, когда тот работал столяром в ЖЭК, а его начальница по жилконторе пребывала  в бальзаковском возрасте, вот и решила женить Витька на себе. Он яростно этому сопротивлялся, поскольку учился живописи в «Мухе», училище прикладного искусства. Это отстойник для тех, кому не удалось поступить в «Репу», бывшую Императорскую Академию художеств. Учился он через пень-колоду, был неоднократно отчислен за пьянку, или уходил в академический отпуск, но не собирался покончить жизнь творческим самоубийством посредством женитьбы на престарелой еврейке. Интенсивно забеременев, Зинаида отправилась в деканат училища и потребовала вернуть благоверного в лоно будущей семьи, но Витек к тому времени сподобился жениться на дочке партийного босса, которая оказалась еще и юристкой. Зине явно было не проханже бороться с ними, но она все-таки родила свою кровиночку, Мишеньку. Билась как рыба об лед, подрабатывала журналистикой и вязанием, стремилась дать приличное образование сыночку. Он решил пойти по стопам отца, и окончив художественную школу, создавать шедевры абстрактного искусства. В конце концов Мише удалось найти отца в Америке и приехать ее завоевывать.
Витек впервые увидел сына в Нью-Йорке и поселил рядом с собой в квартире очередной любовницы. Довольно скоро Мишутка уразумел, что прорваться в мир искусства легче, если заведешь шашни с гомосексуальной богемой города. Гомосексуалисты и лесбиянки США умудрились оккупировать высшие позиции в сфере искусства, литературы и дизайна, поэтому легче проникнуть на вершины творческих профессий тем, кто принадлежит к этому привилегированному меньшинству. Чрезвычайно распространено среди гомосексуалистов также употребление наркотиков, особенно кокаина и героина. Будучи таксистом, я неоднократно оказывался в районах Вест-вилледж и Сохо, где находятся притоны гомосексуалистов и лесбиянок. Воздух тамошних ресторанов и дискотек насыщен запахом наркоты. Миша переселился в роскошную квартиру своего любовника, который устроил также продажу пары его картин. От Витька ему передались крохи художественного таланта, и рисовал он свои полотна в стиле абстрактного маньеризма. Меня с души воротит от современного абстракционизма, превратившегося в кич, и Мишины картины были тому пример. На них он изображал апельсины на фоне закатного солнца, причем, у него отсутствовало чувство заполнения пространства цветом или идеей. Правда, сам-то я дальтоник и дилетант, чтобы судить о таких тонких материях.
Миша побултыхался в богемных кругах Нью-Йорка с полгода и основательно «сел на иглу». Деньги от продажи картин ушли на приобретение героина, и он решил украсть у отца несколько картин, чтобы рассчитаться с кредиторами. Папаша его в этом ущучил и немедленно отправил обратно в Петербург.
Его маманя Зинаида путем обмена и подкупа чиновников умудрилась приобрести шикарную квартиру в доме на углу Миллионной улицы и Дворцовой площади, окнами на Эрмитаж. Блудного сынка она пристроила к производству кожгалантереи для Питерских панков. Дело оказалось прибыльным, и Миша поначалу мог регулярно покупать порцию героина, однако не был он Голливудской звездой с неограниченными финансовыми возможностями и вскоре кредиторы его прижали, потребовав продать квартиру в счет долга.
К тому времени Миша превратился в нежить, так в России называют людей, приносящих смерть окружающим. Дитя нелюбви, не знавший отцовской ласки и воспитания, он обвинял во всех своих проблемах любящую его мать, которую ненавидел и третировал. Зинаида пыталась что-то вякать по поводу сохранения квартиры для его самого и будущих потомков, и пришлось ее элементарно убрать. Вырученных от продажи квартиры денег хватило лишь на покрытие долга и приобретение комнаты в Павловске.
Вот и встретил я его на Сенной площади в компании алкоголика Саши, который с радостью забрал у меня бутылку из-под пива. От лощеного хлыща, которого я видел последний раз в Нью-Йорке осталось мало, у него появился хищный оскал гнилых зубов, а от ноздрей ко рту подковкой тянулись геморроидальные морщины. Миша поделился зияющими перспективами  своей жизни. Брат его приятеля Саши сел в тюрьму на два года, и теперь они продавали его комнату, чтобы обеспечить потребности в наркоте и выпивке. Я ничего им не пожелал.

НА ДНЕ

На площади Александра Невского недавно водрузили памятник этому князю, которого одни историки считают спасителем России от псов-рыцарей, другие же корят за предательство и доносительство татарам на соседних удельных князей. Изображен он верхом на лошади, с правой рукой, указывающей на восток и копьем в левой руке, причем, прикрепленная к копью материя, развеваясь на ветру, растрепалась в лоскутки. Дурацкой оказалась эта идея совмещения памятника и флагштока. Лошадь он направил на северо-запад, словно собрался ехать вдоль Невского проспекта и преследовать недобитых католиков. Автомобилисты уже обозвали его регулировщиком и единственным в Питере ГАИ-шником, который не берет взяток. Правда, памятник закрывает перспективу Невского проспекта и вид на Александро-Невскую лавру, установлен он вопреки рекомендации Худсовета города, но так пожелал губернатор.
В рюкзаке у меня завернутые в полиэтиленовый пакет джинсы, рубашки с майками, оставшиеся от сбежавшего с моими 100 долларами соседа Аброра Юлдашева. Остались от него еще несколько эскизов гуашью и пастелью, которые я выбросил в мусорный бак, а одежду решил отнести в ночлежку для бездомных. В сущности, я и сам бездомный и нигде не прописан, но пока еще остались деньги оплатить проживание в комнате на первом этаже в дворе-колодце, куда никогда не заглядывает солнце. От площади я иду вдоль набережной Невы по скользкой тропинке, протоптанной на тротуаре, а навстречу движутся согбенные фигуры постояльцев ночлежки, направляющихся на свой нехитрый промысел сбора бутылок, макулатуры, окурков и объедков из мусорных контейнеров возле станции метро. А я сворачиваю в подворотню и оказываюсь в захламленном дворе, покрытом бугристыми наростами льда, с крыши и подоконников брошенного жильцами дома гирляндами свисают копьеобразные сосульки, готовые поразить редких прохожих. Из подвальных окон вырываются клубы пара, стремившегося вдоль стен к небу и декорировшего сосульками пустые глазницы окон. Похоже, трубу теплоцентрали прорвало давно, но никому не было дела до этого, ведь город готовился к празднованию своего 300-летия, и ремонтники были заняты устройством подсветки мостов.
Во дворе ночлежки стоял микроавтобус, на котором привезли гуманитарную помощь и поношенную одежду, тот самый «секонд хенд», в основном иностранного происхождения, посылаемый в Россию сердобольными иностранцами. Обитатели ночлежки образовали очередь на получение полиэтиленового мешочка с сухим молоком и пакета муки в одни руки. Здесь же они могли покопаться в ворохе одежды даже не «секонд», а «сёрд» (третичного) происхождения, ее уже успели поносить иностранцы, а потом донашивали и русские, которые решили избавиться от обветшавшего тряпья и принесли его в ночлежку. Собственно, и мой пакет содержал подобную одежду Аброра, которую я сам не мог носить из чувства брезгливости к ее бывшему владельцу, но мне жалко было ее выбросить. А еще мужики пришли сюда, чтобы приобрести газету «На дне», которую здесь они покупали за 4 рубля, а потом продавали за 10 рублей. Ведь большинство здешних обитателей не имели необходимых для устройства на работу документов, так что и 6 рублей с проданного экземпляра для них деньги, можно купить пачку «Примы» или «Беломора», а в соседней булочной и батон столько же стоит. Без прописки и документов не получишь ни пенсии по старости, ни пособия по инвалидности. Как правило, больше семи экземпляров за день не продать, ведь публика брезгует покупать газету у неряшливо одетых и дурно пахнущих людей со дна, хотя содержание ее предназначено больше для интеллектуалов и завсегдаталей джаз-клубов, чем для бездомных.
Я бы и сам взял бы что-либо из секондхэндного барахла, но ничего подходящего не оказалось, я ведь и в Нью-Йорке покупал одежду на подобных распродажах при церквях или в магазинах подержанной одежды. Оставив свой сверток на прилавке, я отправился в соседнее строение, предназначенное для ночлега бомжей. Это пристанище существует уже несколько лет и устроено в находящемся в аварийном состоянии  здании, предназначенном на снос. По генеральному плану к 300-летию города здесь предполагали построить еще один торговый центр, но не хватило денег и энтузиазма. Дом и не ремонтируют, и не сносят, сам фонд «Ночлежка» существует здесь на птичьих правах, у него даже нет круглой гербовой печати, в моей бомжатной справке, выданной на полгода, красуется овальная печать, по периметру картуша написано: «Целевой благотворительный фонд», а в центре его название курсивом – НОЧЛЕЖКА. Странная какая-то организация, словно стесняющаяся своего названия и существования, не понятна ее принадлежность каким-либо официальным структурам, а также источник финансирования. Во всяком случае город в этом не принимает участия, помогают лишь филантропические службы Германии и Бельгии, а также частные лица, но тоже из-за «бугра».
Три из четырех входных дверей в здание были заколочены, а оставшаяся для входа в дом дверь была закрыта изнутри, а неоднократное нажатие кнопки электрического звонка должного эффекта не производило. Наконец подошел смотритель ночлежки Сергей, парень лет 19,  который лишь полгода назад прибыл в Санкт-Петербург из Латвии в качестве беженца. Я попросил показать все его владения, начиная с подвала. Уже на лестничном пролете на меня обрушился запах плесени смешанный с сортирным смрадом и миазмами, исходившими от развешенных на просушку одеял. Подвальное помещение с заколоченными окнами и единственной дверью было заставлено тремя рядами кроватей, большинство которых было занято обитателями ночлежки. Здесь собралось их более двух дюжин, часть постояльцев лежала, укрывшись шерстяными армейскими одеялами, другие же сидели на ничем не застеленных матрасах, облаченные в тренировочные костюмы, или одетые для улицы, но застрявшие в нерешительности, оказавшись между собакой и волком. Под низким потолком держалась дымка от испарений тел постояльцев и дыма их дешевых сигарет и папирос, ею трудно было дышать, и я опустился на лавку возле двери. Бетонный пол покрывали куски линолеума, картона, доски, а в дальнем углу, где вода выступала на несколько сантиметров, пол застелили трухлявыми поддонами. Несколько трубок ламп дневного света обнажили угол, в котором росли несколько слизистых грибов коричневого цвета, плесень покрывала все стены и потолки. Помещение обогревалось электрической плитой и спиралями с отражателями, а на батареях парового отопления стояли заглушки. В красном углу подвала грибницу прикрывали иконы Девы Марии, Спасителя, Николая-Угодника, а также Иоанна Кронштадтского, здесь же висела фотография Николая II в окружении семьи. На улице была минусовая температура, здесь же было градусов 15 тепла, так что в самом теплом ближнем углу ползали по иконам сонные мухи, и сидело несколько насосавшихся бомжатной крови комаров. Можно было представить, сколько миллионов будет роиться здесь этих кровососов в летнюю пору, да еще мухи с тараканами.
На мое появление отреагировал только обитатель койки, стоящей в середине подвала под жестяным ржавым абажуром. Было ему лет пятьдесят, когда-то импозантное лицо было обтянуто морщинистой кожей, с клочками плохо выбритой седой щетины.  Облачен же Леха был в синтетическую рубашку и трикотажные тренировочные брюки, обтягивавшие короткие культи ног.
Он был занят приготовлением бутерброда из вареной колбасы и репчатого лука, маленький кипятильник был опущен в эмалированную кружку с заваркой чая и подключен к патрону электрической лампочки. Я представился, и оказалось, что Леша читал все мои статьи в газете «На дне» о жизни в ночлежках США и Австралии. Для него тамошние учреждения казались санаториями по сравнению с российскими ночлежками. Большинство обитателей подвала прошло тюрьмы и лагеря, да и сам Леша четверть века провел в местах не столь отдаленных от Магадана. Однако, на мое замечание, что уж лучше сидеть в тюрьме, чем в этом подвале, он отреагировал: «Ты, наверное, сам-то не сидел, если так считаешь. Даже самая лучшая тюрьма страшней этой ночлежки. Я отсюда в любую минуту могу отправиться за сигаретами, да и пива могу выпить, если денег достану. А ты-то какого хрена здесь оказался, ведь трость твоя за тысячу «зеленых» потянет, давай денег, мы сейчас что-нибудь сгоношим».
В другое время я бы и выпил с ним, но последние три месяца я решил поберечь организм, временно бросив курение и потребление спиртных напитков, да и вряд ли здешняя администрация одобряла выпивку на подведомственной территории. Будучи демократом, я поинтересовался у Леши отношением постояльцев мусульманского и буддистского происхождения к православной символике в красном углу подвала. Он заверил меня, что двоим имеющимся в наличии татарам этот иконостас до лампочки, а единственный бурят, ласково называвшийся жильцами бурятино, недавно опочил от туберкулеза.
В школе мне пришлось изучать творчество Максима Горького, называвшегося еще буревестником революции, и в программу обязательного чтение входила его пьеса «На дне». Помню скукоту и тягомотину чтения монологов и диалогов странника Луки, анархиста Сатина, пропившегося Актера, проворовавшегося Барона и других обитателей ночлежки, живших в начале ХХ века. Талантливый Горький приложил немало сил, чтобы принизить, обличить, разрушить существовавший тогда строй. В четвертом акте пьяный Сатин разоблачал прекраснодушного старца Луку и надрывался благородными сентенциями типа: «Ложь – религия рабов и хозяев… Правда – бог свободного человека! … Хорошо это… чувствовать себя человеком! Я – арестант, убийца, шулер … ну да! Когда я иду по улице, люди смотрят на меня как на жулика… и сторонятся и оглядываются… и часто говорят мне – «Мерзавец! Шарлатан! Работай!» Работать? Для чего? Чтобы быть сытым? Я всегда презирал людей, которые слишком заботятся о том, чтобы быть сытыми… Не в этом дело, Барон! Не в этом дело! Человек – выше! Человек – выше сытости!...»
Вот так два часа орали герои пьесы Горького, премьера которой с большой помпой состоялась в декабре 1902 году. Ночлежки Москвы показал Горькому журналист Гиляровский, большой знаток дореволюционных нравов России. Я эту пьесу видел в киношном варианте и даже жалел ее героев, оказавшихся на дне общества, и вот минуло столетие, и я стою на пороге реальной ночлежки начала XXI  века. Накликал Буревестник революции беду на наши головы: обитатели дна, мерзавцы, шарлатаны, бездельники взяли власть в России и правили 70 лет. Теперь нами правят их потомки, столь же ненасытные и горлопанистые. Ночлежка Горького выглядит отелем Вальдорф-Астория по сравнению с той, в которой я сейчас нахожусь. Матрасов на все кровати не хватает, и часть постояльцев лежит на голых панцырьных сетках, одеял тоже недостаточно, накрываются пальто и другим тряпьем. Нет здесь и холодильников, продукты хранят в прикроватных тумбочках, либо между оконными рамами, проблем с мышами здесь нет, их вытеснили из дома огромные крысы-пасюки, которые свободно разгуливают под кроватями. Наиболее наглая скотина устроилась на радиаторе парового отопления под иконостасом, и, весело поблескивая бусинками глаз, лакомилась баранкой. Безногий Леша запустил в нее книжкой детективов Марининой, но умудрился попасть лишь в портрет безответного и тишайшего царя Николая II.
Вероятно, в тюрьме Леша был паханом или старостой камеры, он и здесь рассказывал за всех об условиях жизни в подвале. Крысы не так достают обитателей ночлежки, как комары в летнее время, ну а вши живут всего на нескольких соседях Вагиза-татарина, который часто ползает на четвереньках мимо них в сортир. Туда по узкому проходу между кроватями, заставленному тумбочками, поддонами, досками и костылями обитателей на инвалидной коляске не проехать. Ни душа, ни ванной в ночлежке не было, да и если бы и были, без горячей воды они были бы бессмысленны. Бездомным положены были бесплатные талоны в городскую баню, но инвалидам туда не добраться, постирушку тоже не сделаешь, ведь раковина в подвале всего одна и холодная вода течет там хилой струйкой. В подвале было холодно и сыро, мужики курили и кашляли, кашляли и курили сигареты без фильтра и папиросы, причем папиросные гильзы использовались по второму разу, их тонкая папиросная бумага сдвигалась с гильз и вновь набивалась табаком, извлеченном из окурков. Здесь ничего не пропадало зазря.
Инвалиды практически не вылезали из подвала, особенно в холодное время, пенсию они тоже не получали, за отсутствием документов, так что жили подаянием и продажей газеты «На дне». Покупает ее особый разряд людей, которые не брезгуют взять газету из не очень чистых рук бомжа, который и пахнет не Шанелью №5. Хромой Макарыч продал сегодня всего три газеты и был вынужден вернуться в подвал раньше обычного, у него левую ногу грызла какая-то болезнь, которую он называл костоедом. От одного лишь вида и запаха синюшной голени в багровых гангренозных пятнах мне очень поплохело, но сосед его уже притерпелся и продолжал уплетать бутерброд с ливерной колбасой нездорового цвета. 
На весь обширный зал не было ни одного телевизионного ящика или радио, но на тумбочках высились стопки шедевров Бушкова, Поляковой, Марининой, Пикуля, Акунина, Толкина и других властителей дум русского народа. А еще все бомжи, как и большинство русского народа, помешаны на решении кроссвордов и сканвордов, возможно, они уже отказались решить ребусы и кроссворды реальной жизни и переместились в этот виртуальный мир современной литературы. Сидевший рядом со мной симпатичный мужик интеллигентного вида зашелся кашлем после очередной выкуренной папиросы, и мне самому также стало плохо. Когда я так закашливаюсь, то боюсь помереть, особенно когда никак не могу прокашляться и сердце готово остановиться. Смертушка сжимает его костлявой рукой и тянет к себе – иди, милок, что-то ты задержался на это земельке.
Могу представить, сколько миллиардов туберкулезных палочек Коха летало в этом спертом воздухе! Возле входной двери в рамочке висел документ о том, что в обустройстве этого подвала принимали участие господа какого-то западного происхождения, и на этом им спасибо. Ведь наши чиновники заняты подготовкой к 300-летию Петербурга, приемами важных гостей и инвесторов, устройством спортивных игр, фестивалей и олимпиад, где уж им помнить о переводе ночлежки в более подходящее помещение или обеспечении бомжей матрасами и одеялами.
На втором этаже устроена ночлежка для бомжей, который могут самостоятельно туда добраться и в комнате живут не 25, а всего 6 человек. У них и пол сухой, чистый, линолеумом покрытый, и света побольше, и вони поменьше, но надежды были также только на Бога, репродукции икон Спасителя и Девы Марии занимали не красный угол, а центр противоположной входу стены. В комнате было значительно теплее, чем в подвале, но зато и мух здесь было неизмеримо больше, я посоветовал обитателям избавиться от них посредством развески лент липучей бумаги, но ее в продаже не было. Видимо, секрет производства ее в России, как когда-то булатной стали, утерян. Сделать же липучку из смеси сахара с глицерином обитатели не могли или не хотели, нам помучиться всегда было в охотку. А еще комната эта славна своим художником-самородком, рисующим картины на религиозные сюжеты, я решил не отвлекать его разговорами от поглощения бутерброда с колбасным сыром, запиваемого крепким чаем. Репродукции его картин публиковались в газетах, но спонсоров и меценатов для самородка не нашлось, не стал он ни Петровым-Водкиным, ни Глазуновым, даже отдельной комнаты-мастерской не получил.
В соседней каморке устроился постоялец моего возраста с окладистой бородой, орлиным носом и глазами, сверкавшими антрацитовым блеском. На таких красавчиков кавказского происхождения бросаются наши русские бабы, будучи в отпуске на югах. Мой тёзка действительно много лет проработал в Крыму директором туристской базы, так что неоднократно имел возможность продемонстрировать свою мужчинскую харизму. На мой вопрос, а не хотел бы он найти в Питере подходящую бабенку и переехать к ней жить, Толя отреагировал резко отрицательно: «А ну их на фиг, все они курвы и ****и. Я этих проституток сотни перетрахал и ни одной стоящей не встретил». Мне подумалось, что все мы стоим тех, с которыми трахались, либо связали свою судьбу, но удержался от комментария, тем более зная, что такие неутомимые производители с возрастом превращаются в безнадежных импотентов.
В соседней комнатушке были устроены две женщины неопределенного возраста и племени. Одна передвигалась посредством костылей, другая же обходилась костылем, между собой они не общались, да это было и невозможно в такой узкой каморке. Известно, что женщинам необходимо значительно большая территория, чем мужчинам, чтобы чувствовать себя комфортабельно, у них больше развит инстинкт собственной территории, дома и семьи. Оказавшись в стесненных обстоятельствах, они выплескивают свое недовольство на соседей, из-за чего возникают скандалы и драки. Этим женщинам было тоже худо, очень худо, и даже  телевизор с «Последним героем» и латиноамериканскими мелодрамами не спасал.
Аристократия ночлежки обитала на верхнем этаже, в отдельной комнате с прихожей. Это завсегда так: в любой стране, в любом обществе существуют касты, в Индии их называют париями, кшатриями, вайшиями, шудрами, брахманами, есть и другие, а у нас они называются бомжами, работягами, ментами, вояками, интеллигентами, священниками и т.д. Однако в каждой касте есть свое подразделение на высших, средних и низших, так было и в этой ночлежке. Парочка «аристократов» яростно отстаивала свою приватность и независимость, они проклинали журналистов и таких любопытчиков как я, сующих нос не в свое дело. Я не увидел у них в комнате икон, такие обычно вешают на стену портрет Сталина, но здесь уж начинаются мои инсинуации, поэтому главу закрываю.

ШПИОН СИДНЕЙ РЕЙЛИ

При входе во дворец, что на углу Адмиралтейского бульвара и Гороховой улицы недавно повесили мраморную доску с названием музея политической истории России. Когда-то на ее месте висела табличка, сообщавшая, что по этому адресу находилась Всероссийская Чрезвычайная Комиссия (ВЧК), во главе которой находился Феликс Эдмундович Дзержинский. В честь этого «железного Феликса» и была названа улица Дзержинского, вернувшая прежнее имя лишь десять лет назад. В подвалы этого здания свозились так называемые «контрреволюционные элементы», где их и расстреливали во имя победы революционного пролетариата. Здесь провел свои последние часы наш великий поэт Гумилев, приговоренный к высшей мере наказания за участи в заговоре против рабоче-крестьянской власти.
Я поднялся по широкой лестнице на второй этаж, где в трех комнатам был устроен музей истории политической полиции России от царских времен до позорного периода развала СССР. На пороге меня встретила шустрая старушка с личиком напоминавшим печеную картофелину в мундире, в ее выправке и походке чувствовались многие годы работы в «органах», вероятнее всего надзирательницей в тюрьме или лагере. Пахнуло от нее перегаром выпитого накануне дешевого спиртного с закуской, сдобренной чесноком и луком. Это тебе не какая-нибудь «эрмитажная» служительница, старушка, одуванчик божий, привыкшая всю жизнь обожать каких-нибудь Караваджо с Ван Гогом, либо «передвижников».  Но эта также была энтузиасткой своего дела, хранительницей памяти пламенных чекистов, рыцарей Революции во всем мире. Она показала мне кабинет Дзержинского, окно которого выходили на Адмиралтейство. Вот отсюда чахоточный Феликс с удовольствием наблюдал, как пролетарии умственного труда свозили на грузовиках и повозках цвет России: интеллигентов, чиновников, военных, полицейских и царедворцев. Он мог делать с ними что хотел, руководствуясь лишь своим революционным правосознанием, так он мстил им за годы сидения в тюрьмах и сибирских ссылках. Кажется, этот козлобородый Мефистофель сдох от туберкулеза в 1924 или 1926 году, перебравшись в Москву. (Не дай бог сказать это святотатство в присутствие престарелой служительницы нашей ублюдочной российской Фемиды.)
На ближней к входной двери стене висел плакат с лозунгом, набранным красным шрифтом: «Кровь - за кровь, смерть – за смерть», а слева и справа от лозунга изобразили устроившихся в красных гробах пламенных большевиков Володарского и Урицкого. Рядом с плакатом приклеили фотографию мужчины средних лет с кинематографической внешностью. Да вот же он, тот самый легендарный Сидней Рейли, виновник смерти Урицкого, председателя Петербургского ЧК, шпионской деятельности которого и посвящен этот стенд.
Оказывается, родился этот будущий террорист в Одессе. Я никогда в этом городе не был, но наслышан о нем изрядно, и часто трудно отличить правду об этом городе от вымысла. Основан этот порт на Черном море при Екатерине II, а главным его строителем был генерал де Рибас, аристократ и монархист, сбежавший из Парижа во время Французской Революции. Правда, злые языки поговаривали, что никакой не был он аристократ, приехал в Россию офицеришкой под именем Рибас, а голубокровное «де» добавил уже на месте. Его примеру быстрого возвышения и зовоевания места под солнцем последовали многие обитатели Одессы, когда город сделался поставщиком еврейских интеллектуальных кадров для России. Более чем 200 лет своего существования Одесса была главным портом империи и перевалочным пунктом для евреев, искавших лучшей жизни за пределами черты оседлости. До революции они переправлялись оттуда в благополучную Америку, а после того, как большевики прикрыли эмиграцию, рванули евреи в Москву и Ленинград, где становились интеллектульно-творческой элитой СССР. В этом городе и родился будущий знаменитый британский шпион, затмивший своим авантюризмом даже Даниеля Дефо, Редьярда Киплинга и Лоуренса Аравийского.
Как утверждал в своих воспоминаниях наш герой, появился он на свет в 1873 году (по чекистским источникам – в 1874 году) в семье генерала царской армии и был крещен, получив имя Георгий. Его болезненная мать большую часть времени проводила за границей, лечась на водах в Баден-Бадене и Спа. Окончив гимназию в Одессе, юноша отправился в Вену изучать юриспруденцию и медицину, но прервал образование после того, как получил телеграмму и приехал в Одессу, где застал мать при последнем издыхании. На смертном орде она призналась сыну, что был он незаконнорожденным. Отцом Георгия был не генерал, а доктор Розенцвейг, работавший в частной клиники в Вене, который и назвал его Зигмундом, в честь своего друга и основателя  психоанализа Зигмунда Фрейда. Превращение русского дворянина в бастарда еврейского происхождения было настолько шокирующим, что впечатлительный  юноша решил покончить с собой. Однако, у этого пылкого молодого человека оказался аналитический и романтический ум, который подсказал ему уйти из старой жизни и начать новую ипостась с чистого листа. Зигмунд Розенцвейг инсценировал собственное утопление, оставив на берегу моря одежду с документами, а сам нанялся матросом на корабль, отправлявшийся в Бразилию. (В этой истории чувствуется какая-то нескладеха, особенно, почему он называл себя не Георгием, а Зигмундом.)
В течение трех лет юный авантюрист успел поработать матросом, докером, плантатором, прибавив к знанию немецкого и французского языков, еще английский и португальский. Познания в медицине и отличная физическая подготовка позволили ему в 1896 году занять должность переводчика и проводника английской экспедиции в верховья Амазонки. После завершения  маршрута его пригласили в Англию, где Зигмунд не замедлил связаться с начальством SIS (Secret Intelligence Service), британской разведки, финансировавшей экспедицию в Бразилию. Это сотрудничество позволило Розенцвейгу не только получить гражданство Объединенного Королевства, но и затесаться в круг экстремистски настроенных литераторов и художников, умонастроением которых интересовалась SIS.
В XIX веке Лондон был убежищем для всякого рода авантюристов и политических экстремистов; там Маркс с Энгельсом в своем «Манифесте коммунистической партии» грозили миру призраком коммунизма (так он из этого гробо-эмбриального состояния призрака и не выбрался). Там же польские националисты вкупе с Герценом, Огаревым, Плехановым, народниками, эсерами и социал-демократами кучковались и на расстоянии пытались подорвать мощь Российской империи. Сидней Рейли познакомился с английской писательницей Этель Лилиан Булл, принявшей после замужества фамилию польского революционера Войнич, сбежавшего из сибирской ссылки. Она прожила несколько лет в России, где подружилась с идеологом партии «Земля и Воля», террористом Сергеем Михайловичем Степняк-Кравчинским, который после убийства шефа жандармов Мезенцева перебрался в Лондон. Этот смелый и решительный человек всегда был готов переустроить мир согласно своим революционным принципам. Он боролся за свободу славянских народов от гнета Турции, а также помогал итальянцам создать независимое от Австро-Венгрии государство. Свободная от предрассудков Этель влюбилась в него и в своем романе «Овод» сделала прототипом Артура, пламенного революционера и борца за свободу Италии. Книга сделалась необычайно популярной и была переведена на многие языки мира.
Познакомившись с Рейли, она с восторгом слушала романтическую историю русского юноши, оказавшегося отщепенцем в своей стране и вынужденного бросить все, чтобы начать новую жизнь. Она даже решила сделать его прототипом второй части эпопеи об Оводе, реанимировав Артура в романе «Овод в изгнании» и отправив его в Южную Америку на помощь тамошним революционерам в борьбе независимость от колонизаторов.
Книга «Овод» была любимым чтивом Павки Корчагина, героя романа Николая Островского «Как закалялась сталь», посвященного истории рождения советского комсомола. Павка хотел быть похожим на революционера Артура, который презрел семью, своего отца, кардинала Монтанелли  и посвятил свою жизнь борьбе за счастье человечества. Корчагин строил свою жизнь молодого коммуниста по образу и подобию бескомпромиссного Артура. Не знали тогда ни Островский, ни Госиздат, что прототипами этого героя романов Войнич об Оводе были русский террорист и британский шпион.
Я и сам в юности сподобился прочесть оба романа. Артура я как-то не запомнил, а вот Павку мне было жалко, особенно когда он, голодный и ободранный комсомолец, встретил на железнодорожном полустанке свою гимназическую любовь Тоню Туманову, ставшую женой польского дипломата. Она отдавалась чувственным наслаждениям, живя в загнивающем капиталистическом обществе, а Павка нашел подобную себе подругу - драную и идейную комсомолку. Вместе с ней он надрывал жилы, строя узкоколейку, чтобы обеспечить дровами паровоз поезда, везшего Тоню в Европу.
Всю свою жизнь посвятили Николай Островский и его герой Павка победе Революции, и на смертном одре писатель завещал потомкам: «Жизнь нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Жизнь он рекомендовал посвятить победе революции во всем мире. А ведь и я верил в эту утопию, отдав два года жизни электрификации железной дороги Москва – Владивосток и не один я был таким идейным. Бедные, несчастные комсомольцы и коммунисты той поры, неужто прожили они свою жизнь ради химеры? В теперешней жизни места им нет.
А в капиталистической Англии прототип «Овода» продолжал битву за место под солнцем и смогом Лондона. Подружившись с лондонской светской львицей Магарет Томас, он решил избавиться от ее престарелого мужа и овладеть его наследством. Полученные в Вене знания по медицине позволили ему осуществить эту операцию, жениться на вдове и присвоить себе ее девичью фамилию Рейли. Этот род шел от знаменитого историка, авантюриста и пирата сэра Уолтера Рейли, казненного в 1618 году Елизаветой I за строптивость. Имя же свое - Сидней этот авантюрист взял в память сэра Филиппа Сиднея, поэта и политического деятеля той же елизаветинской эпохи.
Знание русского языка пригодились Сиднею при поездке в Баку, где англичане поручили ему выяснить планы России по развитию добычи нефти в Северной Персии. Там он не преминул познакомиться с управляющим компании Альфреда Нобеля, сделавшего миллионы в России и основавшего в Швеции международную премию своего имени.
Следующей поездкой Рейли была Южная Африка, где Британия вела войну с бурами. SIS была нужна информация о роли России в обеспечении Трансвааля оружием для борьбы против колонизаторов. Будучи соперницей Англии в колониальной политике, Россия поддерживала повстанцев в их борьбе против британских карателей, которые в конце  XIX века,  задолго до немцев создали концентрационные лагеря. для содержания в них  гражданского населения.
В 1901 году Сиднея отправляют в Китай, чтобы выяснить детали строительства русскими укреплений и портов для предстоящей войны с Японией. Заодно Рейли выяснил планы русских по заказу крепостной артиллерии у немецкой компании Крупп, эту информацию он позже продал Японии. Несомненно, Сидней всегда был врагом России, и он принимал активное участие в борьбе Британии и Японии против России. После захода 2-ой эскадры адмирала Рождественского в порты Британии, сотрудники SIS  сопровождали эскадру до ее трагического конца в Цусимском сражении 15 мая 1905 года. Рейли сотрудничал также с разведкой США, которые были на стороне Японии во время ее войны с Россией. В 1905 году  президент Теодор Рузвельт пригласил воюющие стороны в Портсмут и вынудил Россию подписать с Японей позорный мир, в результате которого она лишилась Курильских островов, части Сахалина, а также права на использование Порт-Артура в качестве военной базы. После второй мировой войны мы вернули себе острова и южную часть Сахалина. С возвратом Сахалина японцы смирились, а вот Курилы им никак не забыть, хотя еще в середине XIX века, когда там плавал фрегат «Паллада» с писателем Гончаровым на борту.
Вернулся Рейли в Лондон лишь в 1910 году, чтобы найти себя у разбитого корыта: жена его Маргарет закрыла все совместные счета и заложила дом. Считавшему себя богатым, Сиднею пришлось вместо жизни на проценты с капитала продолжить службу в разведке.
За несколько лет до начала первой мировой войны Сидней Рейли оказался в Петербурге, где наладил связи в военно-промышленных кругах столицы. Почти беспроигрышной была его ставка на связь с Надей Массино, женой заместителя военно-морского министра России. После ее развода с мужем, Сидней женился на этой аристократке, имевшей обширные связи в высших кругах столицы. Ему удалось выяснить, что военно-морское министерство предполагает заказать постройку крейсеров в Германии через посредническую компанию «Мендрохович и Любенский». Встретившись с президентами компании, он за 50% от прибыли взялся обеспечить получение ими подряда. Получив после завершения сделки сумму порядка 500 тысяч рублей, Рейли передал британской разведке все данные о новых военных кораблях России. Он через Арона Симановича, секретаря Григория Распутина, сподобился также наладить контакт с влиятельным старцем, а через него с окружением императрицы Александры Федоровны.
По некоторым данным, о Февральской революции Сидней Рейли узнал, будучи в Лондоне, но вскоре был послан в Россию на помощь молодому дипломату Роберту Локкарту. Сидней познакомился в Петрограде с эсером и боевиком Борисом Савинковым, несколько месяцев бывшим министром Временного правительства; в дальнейшем ему пригодится этот контакт. Перед британскими и французскими дипломатами стояла задача помешать подписанию мирного договора между Россией и Германией, при котором немцы могли перебросить свои войска с восточного на западный фронт и продолжить войну с Антантой. Узурпировавший власть Ленин должен был платить по счетам, предъявленным ему немецкой разведкой за перевоз его с соратниками из Швейцарии в Россию в пломбированном вагоне. (Насколько я разумею, пломбированные вагоны, как и автомобильные фуры, не подлежат на границе таможенному досмотру.)
«Народные» комиссары неуютно себя чувствовали в помещении Смольненского института благородных девиц и решили перебраться в Москву под укрытие крепостных стен Кремля.  Британское посольство оставалось в Петрограде (в этом здании сейчас находится С.-Петербургский университет культуры и искусства, а по-старому, - институт им. Н.К. Крупской, проще – «крупа»), откуда и велись закулисные дипломатические игры. Сидней Рейли официально не числился в штате дипломатов и был на короткой ноге с сотрудниками ВЧК, ему даже были выданы корочки этого учреждения на имя агента Сиднея Рейлинского. По крайней мере, существуют данные, что у него были тесные контакты с управляющим делами Совнаркома Владимиром Бонч-Бруевичем, заместителем наркома иностранных дел Караханом и с Яном Петерсом, командиром латышских стрелков и заместителем Феликса Дзержинского.
Британскими секретными службами были выделены Рейли огромные средства для подкупа советских чиновников с целью свержения советской власти. Однако Дзержинскому удалось внедрить агента ЧК по фамилии Букис в «заговор послов» Англии и Франции. Вернее его было бы назвать это «заговором ослов» поскольку у них потерпело неудачу покушение на Ленина, а убийство Урицкого, главы ВЧК Петрограда, привело к объявлению большевиками «красного террора» с лозунгом «кто не с нами – тот против нас». Пока агенты ЧК брали приступом британское посольство, Рейли наблюдал этот штурм с Марсова поля. Ему пришлось срочно сматывать удочки, и не в Англию, где его посчитали главным виновником провала заговора, а в США.
Свято место пусто не бывает, тем более британскому шпиону в США, стране, постепенно выходившей из тени Англии в мировые лидеры не только в военно-промышленном плане, но и в отношении международного шпионажа. После окончания первой мировой войны США поставляли в голодную Европу миллионы тонн зерна и другого продовольствия. Повышение производства фермерских хозяйств потребовало добавочного внесения минеральных удобрений, и в США Рейли занялся по началу торговлей химикатами. Он познакомился там с Армандом Хаммером, молодым, но ранним представителем еврейского семейства Хаммер, занимавшегося фармацевтическим производством. Наслышавшись от Рейли историй о разрухе и неразберихе в стране Советов, Арманд решил отправиться в Москву, чтобы самому половить рыбку в тамошней мутной воде. Благод,аря содействию все того же управделами Бонч-Бруевича и старым связям своего отца с русскими социал-демократами в Швейцарии, Хаммер вышел на прямой контакт с Ленином. Он провел с вождем мирового пролетариата многие часы в секретных переговорах по поводу финансовой поддержки Россией деятельности III-го Интернационала. Его фирма получила выгодные контракты на разработку минеральных ископаемых и открытие торговых представительств в России. Позднее Хаммер по дешевке скупил многие экспонаты из сокровищ Эрмитажа и других музеев Москвы и Петрограда. Сейчас их можно увидеть в музее Метрополитен, а также в музее Соломона Гугенгейма.
Ленину в знак благодарности он подарил бронзовую статуэтку, на которой изображена обезьяна, сидящая на стопке сочинений Чарльза Дарвина в позе роденовского «мыслителя» с человеческим черепом в правой руке. Вероятно она также как шекспировский герой задалась вопросом: «Быть или не быть?», или кто был первым в эволюции – человек или обезьяна. С тех пор Арманд Хаммер был неизменным другом не только Ленина, но и Сталина, Хрущева, Брежнева и, даже перед уходом в лучший мир успел подружиться с Горбачевым. Арманд Хаммер был самым продолжительным и успешным секретным агентом как США, так и СССР, поскольку знал с кем нужно дружить.
Самому Рейли тоже не сиделось в благополучной Америке, тем более в России у него осталось много знакомых. В начале 20-ых годов ОГПУ решило создать под своей эгидой антисоветские организации под кодовым названием «Синдикат II» и «Трест», в активность, которой были вовлечены многие враги советской власти за пределами СССР. Комиссар ГПУ Артур Христианович Артузов разработал метод использования «легендированных агентов» в качестве подсадных уток, работавших под прикрытием этих псевдоантисоветских организаций, деятельность которых финансировали зарубежные разведки.
Попались на эту удочку и сотрудники SIS, которые привлекли к деятельности антисоветского подполья Рейли, нуждавшегося в деньгах после третьей женитьбы. Засыпался также ветеран подпольной борьбы с царской охранкой эсер Борис Савинков, не считая множества менее известных борцов с тоталитарной системой. Такого капитального провала британская разведка не испытывал никогда. Борис Викторович Савинков избежал расстрела, выбросившись в окно следственного изолятора на Лубянке. Неуловимый Сидней Рейли наконец-то попался чекистам и был расстрелян 5 ноября 1925 года следователем Ибрагимом Абиссаловым собственноручно. Участвовавшие в операции агенты ОГПУ Артузов А.Х. (Фраучи), Сыроежкин Г.И., Стырне В.А., Пилляр Р.А. (Ромуальд фон Пильхау), и Пузицкий С.В. за успешное завершение операции получили в 1925 правительственные награды. Практически все они в 1937 году были признаны шпионами британской разведки и расстреляны. А.Х. Артузов,  по происхождению швейцарец, был обвинен в шпионаже в пользу этой нейтральной страны, а также на японскую, британскую и германскую разведки. В некотором смысле повезло только Менжинскому В.Р., после смерти Дзержинского назначенному в 1926 году председателем ОГПУ, он успел самочинно умереть в 1934 году, до генеральной чистки ЧК в 1937 году. Перед этим он организовал внешний отдел разведки, ориентированный для вербовки иностранных граждан для работы на СССР, поручив эту работу А.М. Орлову.
Британская  служба безопасности прошляпила и здесь, позволив советским разведчикам вербовать в Англии интеллектуалов социалистической ориентации с нетрадиционными сексуальными наклонностями. Кембриджская пятерка выпускников этого престижного университета: Ким Филби, Джеральд Макклейн, Гай Берджес, Энгтони Блант и Джон Кернкросс, поставляла в СССР полезную информацию  во время второй мировой войны и в период войны холодной. Эти гомосексуалисты продолжали служить делу социализма даже после того, как их руководитель А.М. Орлов переметнулся на сторону противников СССР, но так и не выдал своих подопечных гомиков. Кстати говоря, у меня большое подозрение по поводу сексуальной ориентации самого Остапа Бендера, ведь его странствия по России в компании Балаганова и Паниковского очень даже напоминают вояж по Темзе трех гомосексуалистов, описанный Джером К. Джеромом в книге «Трое в лодке, не считая собаки».

ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ

Судебный процесс 1925 года над участниками антисоветского подполья широко освещался в прессе, и журналистам даже разрешили общаться с подсудимыми. Валентин Катаев, журналист и автор романа «Белеет парус одинокий», был восхищен харизмой Сиднея Рейли, а также похождениями в Бразилии, Африке,  Китае и других странах. Тогда он еще не знал, что Рейли послужил Этель Войнич прототипом Артура, ведь ее роман «Овод» был настольной книгой юношества его поколения. Историю жизни этого авантюриста и шпиона Катаев рассказал своему брату Ильфу. Не удивительно, что Ильф и Петров, создавая в «Двенадцати стульях» образ авантюриста Остапа Бендера, взяли многое в его характере от Сиднея Рейли и его предтечи, Зигмунда Розенцвейга.
Остап Сулейман Берта-Мария Бендер явился читателям в книге «Двенадцать стульев» где-то в середине 1920-ых годов в южном городишке Старгороде. В городе  он появляется словно после долгой отсидки в тюрьме или жизни где-то вне России. Как и Зигмунд, Остап явно не великоросс, родился он где-то возле Черного моря, отец  его якобы турецко-подданный, а мать неизвестна; также неведомо, чем он занимался до революции и во время Гражданской войны.
Создание Остапом Бендером «Союза меча и орала» в Старгороде по сути говоря иронически отображает реальную провокацию ГПУ по созданию в СССР подпольных антисоветских обществ «Синдикат» и «Трест». Ведь Сидней Рейли и был направлен в СССР для формирования сети таких организаций. Смертельную игру ГПУ по созданию и позднейшему разоблачению антисоветчиков Ильф и Петров изображают в своей книге как фарс, в котором Остап прекрасно играет роль провокатора. В качестве подставы и приманки для сбора оппозиционеров режиму он использует  интеллигентного и наивного Ипполита Матвеевича.  Вот как он обращается к случайно оказавшимся на собрании Никеше и Владе: «В каком полку служили? Придется послужить отечеству. Вы дворяне? Очень хорошо. Запад нам поможет. Крепитесь. Полная тайна вкладов, то есть организации. Внимание». Такие провокаторы засылались чекистами в общество тысячами и довольно эффективно выявляли всех недовольных советской властью
Все поведение и  легкость общения Остапа с окружающими указывают на богатый жизненный опыт тертого калача и  знатока человеческой психологии, поэтому-то и не верится в его смерть от рук бывшего предводителя дворянства Ипполита Матвеевича. Скорее, можно было ожидать, что люмпен Остап пришьет дворянина, как это чаще всего и происходило в большевистской России. 
Вообще, судя по книгам, отношение Ильфа и Петрова к русской интеллигенции было издевательским и даже ерническим, на их фоне «одессит» Остап выглядел гением, отцом и сыном русской демократии. В «Золотом теленке» они выводят анекдотичный и лживый образ русского интеллигента Васисуалия Андреевича Лоханкина и помещает его в коммуналку под названием «Воронья слободка». Возможно, до революции он был ее владельцем, а теперь делит квартиру с бывшим камергером двора Митричем и вышедшим в тираж князем Гигиенишвили.
Столь же примитивными оказываются служители культа, представленные в книге отцом Федором, дураком и бездуховным стяжателем. Авторы не пишут о тотальном изъятии властями церковных ценностей и преследовании церковных деятелей, бывших до революции наиболее образованной прослойкой обществ. По сути говоря, Остап Бендер - единственно положительный герой книг Ильфа и Петрова, с которым читатели переживают все перипетии жизни в подсоветской России. Оказавшись в наших временах, Остап сделался бы гибридом Мавроди, Жириновского, Немцова и Чубайса, а жил бы не в Бразилии, а где-нибудь в США, Англии, либо в Израиле, как это делает Березовский. Еще один его потомок обосновался в Элисте, где президент Калмыкии Кирсан Илюмжинов реализовал мечту Остапа Бендера о создании Нью-Васюков как мировой столице шахмат. Сам же Кирсан стал президентом Всемирной шахматной федерации и сделал уроки шахмат обязательными во всех школах республики. Интересно, поставил ли он в столице памятник Великому Комбинатору?   
Погибнув в «Двенадцати стульях», в «Золотом теленке» Остап оживает, чтобы приступить к поискам подпольного миллионера Корейко. В этом плане он повторяет историю убийства и оживления Артура, героя романов Войнич об Оводе. Отобрав у .Корейко народные деньги, Остап ведет себя как мелкий фраер с явно ненастоящим желанием вернуть деньги государству и еще более бездарным переходом границы, где у Командора отобрали все его сокровища и выкинули назад в нищий Советский Союз. У этого героя Ильфа и Петрова словно бы нет прошлого, если не знать, кто был его прототипом. Трудно прогнозировать его будущее, но такие не пропадают за понюшку табака. Окажись в тюрьме, Остап незамедлительно сделается паханом и вором в законе, а на воле его с удовольствием возьмут на работу следователем по особо важным делам.
Арчил Гомиашвили, Сергей Юрский и Андрей Миронов, исполнители роли Остапа в кино, сделали Бендера всенародным любимцем. Несколько лет назад в Москве, Питере и Одессе открыты рестораны «Золотой Остап», с бронзовой фигурой Командора при входе. Существует также юмористическая премия его имени, вручаемая ежегодно.
Прошло чуть меньше полвека после смерти знаменитого шпиона, и жизнью Сиднея Рейли заинтересовался английский романист Ян Флеминг, создававший образ супергероя Джеймса Бонда.  Этот агент британской разведки под номером 007 имеет от королевского правительства лицензию на убийство любого человека, деятельность которого он сочтет вредной для благоденствия человечества. Сидней Рейли служил на SIS, а Джеймс Бонд, литературный продолжатель  его дела, теперь служит правопреемнице SIS, называемой MI – 1. Используя весь арсенал технических достижений западной цивилизации, Джеймс в боевике «Из России с любовью» в одиночку борется с советскими шпионами и бандитами и побеждает чекистов, восстанавливая несправедливость поражения от рук сотрудников ОГПУ своего предшественника Сиднея Рейли. Во множестве других фильмах «бондианы» герой использует излюбленный прием Сиднея Рейли – добиваться успеха в жизни посредством женских чар. Кстати, на фотографии висящей на стене в музее КГБ, устроенном в кабинете Дзержинского в доме №2 по Гороховой улице, Сидней Рейли похож на Шона Коннери, игравшего роль агента 007.
С поражением СССР в борьбе с Западом, Джеймс переключился на войну с арабскими террористами, не забывая о своей генетической связи с еврейским полукровкой Зигмундом Розенфельдом. После объявленной США тотальной борьбы с терроризмом, в которой позволено убийство подозреваемых в терроризме без суда и следствия, Джеймса Бонда ждут долгие годы работы, так что дело Сиднея Рейли живет и процветает. Вот так Россия в конце XIX века лишилась Зигмунда Розенгцвейга, а США в XX веке сделали его символом, светочем и борцом за демократию. Только где же был агент 007, когда 11 сентября 2001 года арабские камикадзе направляли Боинги на башни Торгового центра и Пентагон – символы могущества Америки?

ЛОХОТРОН

Мой старинный приятель навестил меня в только что снятой квартире и рассказал, что нашел партнеров, которые обещали в течение года превратить его полторы тысячи долларов в десять. Я осторожно спросил, а что сам он должен делать, чтобы сказочно увеличить взнос в семь раз. Алекс отделался туманными рассуждениями о том, что фирма собирает самых талантливых людей города, используя их для успеха продвижения их продукции, а я таковым и являюсь. Будучи на мели, я решил и сам попробовать заработать.
И вот Алекс встречает меня возле станции метро «Сенная площадь» и знакомит с Валерием, представителем компании, специализирующейся в нахождении уникальных людей для привлечения их в свой бизнес. Появился он из-за угла, оставив машину на Московском проспекте, так что и номер мне ее неизвестен, не говоря уж о настоящих ФИО этого человека. Одет он был в дубленку, увенчанную ондатровой шапкой; при крапчатом галстуке и белой сорочке, а в кармане мобильный телефон. Наверное, лет десять тому назад был он парторгом или комсоргом и вряд ли стоял когда-то за фабричным станком. Лицо у него гладко выбритое, профессионально открытое и могло вызывать симпатию и доверие даже у изнасилованной девушки.
Мы прогуливаемся вдоль канала Грибоедова и беседуем о моем прошлом и перспективе работы в его компании, Алекс следует сзади. В конце концов, мой новый знакомец заявляет, что я ему нравлюсь, и он будет просить начальство о принятии меня в штат компании. Единственным условием является соответствующая форма одежды, – я должен явиться в офис при костюме и галстуке, иначе охрана не пропустит меня через проходную. Почему-то эту процедуру он назвал фейс контролем, по-английски face control.
Кажется, от возмущения покрылся я пятнами изнутри и снаружи, голос сорвался на истерический клекот, и я заорал: «Да я уж больше десяти лет не ношу галстука и костюма! Столько же лет не хожу я на регулярную работу – от 9 до 17». Столь неожиданная реакция удивила и даже несколько испугала моего собеседника. Он смущенно улыбнулся и предложил взять эти аксессуары на прокат, лишь для того, чтобы пройти интервью, а потом уж смогу ходить, в чем мне нравится. Но я отверг такой паллиатив и заявил, что это равносильно предательству самого себя.
- Но ведь Вы уж сразу начнете зарабатывать 400-500 долларов. Когда устроился, я был готов полы мыть, окурки подбирать, а Вы не хотите всего лишь на час сменить одежду.
-  Действительно, это равносильно смене кожи, мимикрии, но я даже в советские времена не согласился играть по их правилам. Я отказался вступать в партию, чтобы помочь своей научной карьере. Так с какой же стати я должен сейчас отказываться от собственных принципов!? Да не нужны мне эти 500 долларов в месяц, обойдусь я без них.
Растерявший бывший партейгеноссе собрался в вымученную улыбку и обещал донести до начальства мои дурацкие домыслы и отправился восвояси. А я остался при горькой своей гордости и без надежды на будущее процветание.
Наступило 8 марта и в гости ко мне долгожданной мечтой явилась Марина. Я встретил ее незадолго до этого у друзей, ни у нее, ни у меня не было к кому идти на этот праздник, вот и пригласил ее к себе в гости. Замечательными были ее миндальные глаза, блестевшие внутренним светом и любопытством ко всему происходящему в этом мире. Губы ее тоже были созданы для улыбки и для поцелуев, таким девушкам посвящают стихи, что я не преминул сделать и даже прочел ей этот экспромт:
О, газели подобен твой стан!
А очи горят в полуночи.
Ярче, чем звёзды горят они в свете луны!
Тебе приношу я с благоговением
Самые прекрасные цветы жизни!
Они часть тебя, - ирисы и орхидеи.
Я жду, когда расцветет сакура,
Или сирень – твои любимые цветы,
С запахом весны и надежды!
Мне было просто хорошо сидеть рядом с Мариной, пить вино и надеяться когда-нибудь ее обнять, прижать нежно и никогда от себя не отпускать. Даже ее имя, Марина (Морская), было воплощением нежности, источником всего живого на Земле. Она была такой миниатюрной и беззащитной, что хотелось ее обнять и защитить от всех превратностей этого жестокого мира, а еще хотелось и самому спрятаться в ее объятиях.
Для меня всегда было счастьем окунуться в морскую или океанскую пучину. Я заплывал далеко от берега, преодолевая мощные гребни, а потом находил самую высокую волну, отдавался ее мощи и позволял ей нести меня на своем гребне к берегу. Она могла меня убить в прибое, или доставить до пляжа с теплым песком и пальмами райского острова святого Мартина, пляжа залива где-то в Австралии, или Новой Зеландии. Волна должна была превратиться в прекрасную женщину, Венеру или Гею, с которой я был готов остаться там, на земле моей мечты.
Нашу идиллию нарушил дверной звонок, и в глазок увидел вчерашних партнеров. Галстучный Валера галантнообразно извинился за вторжение и радостно сообщил, что президент его компании согласился меня принять, не взирая на форму одежды. Но процедура презентации требовала расходов в размере 20 долларов, которые я должен был сейчас же заплатить. Словно зомби, я подошел к своему комоду красного дерева и достал с полки требуемую сумму. Валера ловко отправил ее в свой бумажник и сообщил, что в воскресенье утром заедет ко мне домой и отвезет в контору для встречи с президентом. При этом он еще раз поздравил меня с неожиданной прухой. А во мне звенела гордость, что не отказался от своих принципов, и, тем не менее, был принят в клуб избранных. Проводив предвестников счастья и благополучия, я пролетел коридор и обрушился на колченогий стул. Он страдальчески заскрипел, после чего я увидел смеющиеся глаза Марины, которая поздравила меня с началом новой жизни. В башке у меня еще бурлила эйфория, но что-то ёкало в селезенке, как у загнанного коня. Что-то произошло не то. Я подошел к Марине и опустился на колени:
-    Скажи, в чем же моя ошибка?!
-    Да не расстраивайся, Анатолий, у тебя выбора не было. Ведь не мог ты при мне соврать, что нет у тебя требуемых 20 долларов. Они же профессионалы и знают, как застать человека врасплох. Возможно, они даже следили за тобой, и нашли подходящий момент.
-  Но я ведь я оказался идиотом, самовлюбленным индюком, Нарциссом и Садамом Хусейном. Попался на удочку профессиональных вымогателей, кретин старый.
- Да ты не расстраивайся. Если бы они предложили за 20 долларов сделать меня знаменитой актрисой или моделью, то и я бы дрогнула. Не велика потеря. Главное, что ты во время раскусил наживку и не заглотнул ее полностью. - Я облегченно вздохнул и поцеловал ее ручку, - жизнь продолжалась.
Естественно же, Валерий не оставил номера своего телефона, но телефон Алекса мне был известен. Сдерживаясь, чтобы не заорать, я попросил его дать мне координаты Валерия, однако тот не знал не только адреса, но даже и номера телефона. Алексу его босс звонил только сам, и каждый раз назначал новую встречу на нейтральной территории.
Я вспомнил, что и сам как-то был приглашен приятелем на подобный семинар, где обсуждали проблемы коммуникации и маркетинга. Собравшиеся были при галстуках и в строгих костюмах, женщины также были одеты  соответствующе и без ярких украшений. Раз в месяц они собирались на семинары, всегда на новой территории. Тогда меня удивило, что товаров они никаких не продавали, поскольку главным для руководителей было создать структуру, а участника семинара объяснялась важность, как можно раньше оказаться на верху пирамиды. Но для этого было необходимо привлечь на уже следующий семинар по крайней мере, трех человек, каждый из которых, в свою очередь, должны привлечь свою троицу, и так далее.
Сидевшие рядом со мной участники семинара рассказывали, как провели летние отпуска либо в Швейцарии, либо на Кипре или Египте. А деньги они получили, после того, как создали свои структуры и послали списки президенту компании куда-то в Париж или Лондон. Тот мифический француз владел многочисленными яхтами, самолетами, коттеджами и островами. Он открыл секрет маркетинга и коммуникации бизнесменов, которым только недавно поделился со своим Петербургским приятелем и разрешил тому открыть семинар, чтобы обучать на нем русских как стать богатыми. Понятное дело, мне тоже здорово повезло, что заботливые друзья пригласили меня на этот лишь ознакомительный семинар, но на следующем должны были вручить буклеты и видеокассеты, за которые я должен был заплатить сто долларов. Но это было ничто по сравнению с десятками тысяч долларов, которые я должен получить через год.   
Подобную лапшу вешали и распространяли в России еще лет тридцать назад, но тогда она была в форме писем, которые обыватели получали от неизвестного адресанта. В конверт было вложено отпечатанное на машинке письмо с предложением выслать отправителю рубль, а письмо размножить в трех экземплярах и отправить по адресам трех знакомых, которые должны были послать свои рубли отправителю. Письмо содержало также предупреждение, что в случае невыполнения рекомендации получатель рисковал заболеть серьезно и надолго, таким образом на получателя письма налагалась своего рода эпитимья. Получив когда-то такое письмо, я в ярости его разорвал в клочки и выкинул в мусорное ведро. Но сколько же людей купились на эту провокацию и расстались с кровными рублями!?
Вспомнив все это, я не пошел на следующий семинар, а теперь рассказал об этом Алексу. В ответ услышал в его голосе  нервное заикание, и он обещал прийти ко мне на следующее утро. Явился он часов в десять утра и принес пресловутые двадцать долларов. Он не спал всю ночь, анализируя тот идиотизм, в  котором пребывал последние полгода. Его приятель познакомил с представителем компании, который обещал ему для начала ежемесячные дивиденды в полтысячи долларов лишь за участие в деятельности компании, но для этого нужно было привлечь как можно больше знакомых. Он сам уже потратил полторы тысячи долларов на посещение семинаров и приобретение учебных пособий для углубленного изучения международного маркетинга. В любую секунду одураченные коллеги по работе могли спросить у него ответ, зачем они были вовлечены в столь дорогую аферу.
Когда я рассказал соседу по дому Паше эту историю, он смеялся до колик. Пашу я знавал до выезда в эмиграцию, когда он был еще благополучным студентом библиотечного института. Он, правда, и сам не знал, зачем там учился, просто не прошел по конкурсу в университет, а в библиотечный институт нужны были мужчины, чтобы ездить осенью на картошку и выступать на межвузовских соревнованиях. Он и ездил, и выступал в команде волейболистов, только учиться было некогда, да и не хотелось. В этом бабьем море он плавал хищной акулой, и не одна девушка ревела белугой после того, как он ее бросал, чтобы переброситься на новую жертву. В те же годы пристрастился он к «колесам», разнообразным таблеткам с галюциногенным и психотропным эффектом, типа циклодола, потом перешел на план и гашиш. Деньги на наркоту зарабатывал фарцовкой и перепродажей антиквариата, да и сам приторговывал наркотиками, так что учиться было некогда, да и ни к чему. Но сколько веревочка ни вейся… Его взяли при продаже маковой соломки и впаяли семь лагерей общего режима, которые он и отсидел от звонка до звонка, поскольку не захотел пойти в суки или придурки. Там же дал он себе зарок никогда впредь не употреблять наркотики, обходясь чифиром и алкоголем. В институт он не вернулся, но чтобы не числиться тунеядцем, устроился на непыльную работу вокзального носильщика.
Будучи натурой творческой и артистической, вскоре он присоединился к лохотронной бригаде, занимавшейся вытряхиванием денег из людей, считающих, что можно на халяву получить большие деньги. Схема их работы проста до идиотизма, в бригаду входят примерно шесть человек: «задарщик», «низ», два «шпиля» и два «груза». «Задарщик» останавливает гражданина или гражданку, - потенциальных лохов, и говорит, что недавно открылся магазин электронного оборудования «Шанс» на Садовой 66. Некоторые юмористы называют адрес на улице Лоховской. Прохожим предлагается приобрести там товары типа телевизоров «Сони» или «Тошиба» по дисконту, поскольку магазин пока нуждается в рекламе.
Гражданин или гражданка становятся лохами, если они принимают от «задарщика» буклет и бесплатный лотерейный билет, при разворачивании которого они обнаруживают сертификат на 5000 рублей. Они могут сразу же получить деньги от стоящей рядом молодой и обворожительной представительницы компании «Тошиба», она же «шпиль». Девушка достает и показывает конверт с 5000 рублей, так называемую «котлету», где всего одна сторублевка, остальное – нарезанные бумажки. В это время к группе подходит парочка женщин, или муж с женой, которые сообщают, что и они тоже выиграли 5000 рублей по лотерее. Как бы смущенная, «шпиль» согласна разделить поровну эти деньги хоть сейчас, при этом достает дисконтную карту на 500 долларов и предлагает разыграть между выигравшими. Лоху, как подошедшему первым, дается преимущество в делании ставок. Он ставит 100 рублей, а два «шпиля» 200 рублей. Если гражданин начинает ставку, он уже завяз. Но представление продолжается: к «низу» подходит парочка, называемая «грузом», которая сообщает, что они выиграли 100 рублей и сертификат на 10% дисконта при покупке любого товара в магазине «Шанс». Обаятельная «низ» отдает им 100 полнокровных рублей и просит подождать, пока выпишут сертификат, пара «грузов» остается присутствовать на сцене.
Вдохновленный видом живых денег, лох отдает свои кровные 100 рублей «низу», а «шпили» - 200 рублей, «низ» дает одну минуту для делания следующих ставок, следуют: 200 – 400, 400 – 800, 800 – 1600, и т.д. Лоху не дают времени подумать те самые минуты между ставками. Если у него кончается наличка, вступает в игру груз, предлагая лоху свои кровные деньги, чтобы только обыграть наглую парочку, тот самый «шпиль».
Время от времени, лоха отвлекают, чтобы низ передал деньги «шпилю», так что деньги у них кончиться не могут. Симпатизирующий лоху груз, прелагает тому обратиться за финансовой помощью к друзьям, или съездить вместе с ним домой и привезти деньги. Лоха ни на секунду не выпускают из состояния ажиотажа и ненависти к соперникам, пытающимся отобрать у него (нее) 2500 рублей и 500 долларов. Он может поставить на кон и две, и три тысячи долларов, - мозг отключается. Но и последние деньги кончаются, поскольку шпиль играет лоховыми деньгами. «Шпиль» выигрывает карту на 500 долларов, и, получив ее от низа, удаляется, за парочкой следует очаровашка «низ»; обалдевший лох бросается вслед, но груз ухватывает его мощной дланью и требует вернуть кровные деньги. Этой заминки достаточно, чтобы группа рассосалась по окрестностям. Игра закончилась – игра продолжается, алчность наказана.
Если лох находит рядом милиционера, либо идет в соседнюю ментовку, ему разъясняют, что в нашей стране участие в азартных играх наказывается штрафом в 800 рублей. Лоха отслеживают до тех пор, пока он не покинул место происшествия. После этого бригада возвращается на рабочее место.
Они отдают 55% заработка «старшине», хозяевам лохотронных бригад, которые, в свою очередь, отслюнивают проценты «крыше»: милиции и сотрудникам ФСБ. Очень часто сотрудники этих учреждений сами являются хозяевами и организаторами этих бригад. Чаще всего жертвами лохотрона оказываются те сами несчастные старички и старухи, которых мы видим на улицах города. Паша рассказал, что однажды они «раздели» деревенскую старушку на 64 000 рублей, которые она предполагала потратить на приобретение комнаты в городе, но задержалась, чтобы выиграть в лохотроне телевизор. Я не очень одобрял его бизнес, но другого Паша не знал, не идти же в охранники на 5000 рублей в месяц, или продавать наркоту.
Мне приходилось видеть лохотронщиков фирмы «Гербалайф», местных и американских, которые разъезжают по городам и весям, пытаясь привлечь новых распространителей витаминных препаратов и косметики. Система эта построена по принципу пирамиды, и чем выше ты в ней находишься, тем больше вероятность, что тебе заплатят проценты от продажи этих препаратов. Года три тому назад я наблюдал в офисе подобной компании на Васильевском острове столпотворение по поводу семинара по набору новых дистрибьюторов. Пожилые люди принесли свои последние сбережения, чтобы получить официальный статус представителя фирмы и купить образцы товаров. Мне тогда удалось достать каталог этих товаров, в большинстве китайского происхождения, хотя и маскировались они под отечественные разработки, типа обувных стелек с пупырышками, предназначенных излечить все болезни посредством рефлексотерапии. Цены же их были больше, чем на те же товары в любом киоске около станции метро. Хитроумные и безлицые представители этой компании обещали людям возможность разбогатеть всего лишь за год. А главное начальство сидело где-то в Москве или Нью-Йорке и гребло совковыми лопатами деньги этих несчастных пенсионеров.
В Брисбене, столице австралийского штата Квинсленд, я встретился с генеральным директором страховой компании для военных пенсионеров. Поговорив со мной несколько минут, Стюарт Робертсон спросил, хочу ли я быть богатым и путешествовать по всему миру, останавливаясь в самых роскошных отелях. Причем, бизнес абсолютно легален и требует только хорошей коммуникабельности, ну а мне и карты в руки со знанием нескольких языков. Стюарт предложил мне открыть в России представительство международной компании «Интерлинк», имевшей уже свои офисы в сотне стран. Показал он мне даже и каталог товаров с косметикой, витаминами и одеждой, но цены мне показались явно выше розничных.
От меня требовалось привлекать в России распространителей, имея проценты от продажи. Я осторожно заметил, что схема эта напоминает мне столь знакомую «пирамидку» распространения «Гербалайф», на что Стюарт вздернулся и заявил о запрете в Австралии таких махинаций. Я еще более опасливо поинтересовался, а что же от меня требуется? - Да всего-то закупить образцы, получить документ представителя компании, а также за свой счет открыть офисы в Москве и Петербурге. Больно мне сделалось от растаявшей в момент мечты о богатстве, но пришлось отказаться от австралийского лохотрона.

СЛЕДСТВЕННЫЙ ИЗОЛЯТОР

Лена, работающая в благотворительном фонде “Добрый город”, пригласила меня посетить следственный изолятор номер четыре, что на улице Лебедева. До нового года оставалось всего пять дней, и около тюрьмы чернела толпа людей, принесших передачи несчастным сидельцам. Люди с сумками и пластиковыми мешками (плетеные авоськи почему-то давно у нас не производят) ждали своей очереди с раннего утра. Глядя на этих отцов, матерей и других родственников, я вспомнил стихи Анны Ахматовой о ее стоянии в подобной очереди, чтобы передать продукты и вещи своему сыну, Леве Гумилеву. Правда, сидел он не здесь, а рядом, в  «Крестах». Этот район вокруг Финляндского вокзала напичкан тюрьмами и следственными изоляторами, а через Неву мрачнеется здание «Большого дома», поставлявшего когда-то большую часть осужденных.
Тюрьма на улице Лебедева была построена в конце прошлого века для содержания военных преступников, и за столетие ее мощные стены красного кирпича успели закоптиться и покрошиться. По их верху протянута колючая проволока, ею же огорожены прогулочные дворики, на которые направлены видеокамеры. На проходной у нас забирают паспорта и выдают бумажки, которые нужно будет отметить у начальника по режиму. Встречает нас усатый майор с прорехой вместо передних зубов и связкой ключей для старинных замков. Привычные мне по американским тюрьмам электронные замки, здесь неведомы, но там, как и здесь, охранников зовут вертухаями (turn-keys).
На четвертом этаже нас ждал щуплый охранник с цыплячьей шеей и капитанскими звездочками, ответственный за более полутысячи пацанов, сидевших в сорока камерах. Камеры расположены вдоль трех коридоров, называемых галереями, а в просторечии, галёрами. Юные галерники спят на трехэтажных кроватях, и на каждого приходится 82 квадратных сантиметра площади камеры. Это очень даже роскошное проживание, поскольку в «Крестах» на каждого зэка приходится лишь 51 сантиметр.
В коридоре нас встретили пацаны, которые за хорошее поведение получили разрешение не сидеть весь день в камере, а развлекать себя в коридоре. Вероятно, были они старостами камер, поскольку выглядели значительно старше большинства пацанов сидевших внутри. Ване и Алихану было лет по 20: коренастенькие, с накачанными мышцами и уверенными повадками паханов. Сидели они уже по три года за разбой и вымогательство. Особенно меня впечатлил Алихан, татарин из Казани, которому грозило получить добавочных семь лет за участие в тюремных беспорядках и взятие заложников. Отец его сидел в соседней тюрьме за воровство и торговлю наркотиками. Как и у Вани, у него был низкий лоб и глубоко посаженные глаза. Ходил Алихан вразвалку, сопровождаемый «шестеркой», - мальчиком, выполнявшим его приказания. Почти стариками выглядели в галере два парня лет по тридцать, облаченные в спортивные костюмы и кроссовки.
Саша с гордостью вспоминал свою игру в хоккей в компании со знаменитым Павлом Буре, причем он говорил об этом в настоящем времени: «Я играю в команде ЦСКА центральным защитником». Вадим сидел также за бандитизм и тоже когда-то был спортсменом, а сейчас пребывал старостой камеры малолеток. Приговорили его к семнадцати годам лагерей и вскоре должны были перевести в зону. Он не мог себе представить, как прожить эти годы в неволе, и я посоветовал ему заняться йогой и медитацией, а также регулярно голодать. Он с видимостью внимания выслушал мои сентенции, но вряд ли будет им следовать. Гималайские горы были далеко, а здесь нужно было «держать мазу» и получать удовольствие от управления мальчуганами. А куда денешься, когда для сексуальных отправлений женщин нет, а от спермы нужно избавляться. В Афганистане воинственные «муджахеды» на 70% являются гомосексуалистами.
Нас пригласили в тюрьму, чтобы провести в коридоре викторину и спортивные соревнования. Я заготовил вопросы о США, очень простые, типа: кто был первым президентом страны, или с какими странами граничат США. За правильный ответ мальчишки получали жвачку или шоколадку, которые вручала президент фонда Людмила Ивановна. Мы с ней заранее купили эти подарки и бутылки «кока-колы» в гастрономе рядом с тюрьмой. Расходы на эту благотворительную деятельность оплачивались французским фондом помощи бездомным детям
Ребята с энтузиазмом принимали участие в соревнованиях, хотя и не всегда знали правильный ответ. Большинство из них не окончило школы, и родители их не заботились чем дети занимаются. Многие не только успели попробовать наркотики, но и подрабатывали торговлей ими, за что и сели в тюрьму.
Саша, раздатчик пищи, чувствовал себя здесь больше устроенным, чем дома с родителями, где у него даже своей кровати не было. В тюрьме он начинал рабочий день в пять часов утра и заканчивал в десять вечера, разнося по камерам судки с кашей и супом, но у него была возможность три раза в день пройти по тюремному двору. Я встретил его около решетчатой двери, ведшей в соседнюю галерею, в бачке он нес пшенную кашу, сваренную на воде с солью. На первое блюдо в тот день был гороховый суп, редкое блюдо. Чаще всего заключенных кормили щами на кислой капусте с запахом картошки и лука. Большим подспорьем были продуктовые передачи с воли, которые распределялись старостами камеры так, чтобы и не получавшим ничего от родственников ребятам доставалось что-то от щедрот самодостаточных соседей.
Кроме центральной тюремной библиотеки, при каждой галёре была своя каптёрка со школьными учебниками, русскими и зарубежными классиками, а также детективами. Жертвователи также одаривали библиотечную тюрьму книжками, которые никто не хотел покупать и календарями двухгодичной давности, таким образом выполняя гуманитарный долг и, заодно, списывая налоги. В США подобные благотворители передают в тюрьмы устаревшие компьютеры, по которым зэки бесплатно связываются по электронной почте с собратьями по несчастью и смотрят порнуху. В здешней же тюрьме не видел я компьютеров не только в камерах и на проходной, но и в кабинете помощника начальника по связи с прессой ГУИН (Главного управления исполнения наказаний). В США отбывают наказание 1,6 миллиона зэков, а у нас же чуть больше миллиона, но и население США почти в два раза больше нашего.
В конце галёры было окно, из которого можно было видеть поверх тюремного забора улицу, и мальчишки высматривали оттуда родные лица. Я попрощался с ними и обещал еще зайти и подарить свою книгу о путешествиях. Ведь они когда-нибудь будут свободны и вольны отправиться туда, куда потянется душа.

ТИХОН

Возвращаясь домой, я встретил на Вознесенском проспекте чрезвычайно симпатичную девушку в сопровождении юноши лет тридцати (для меня все мужчины до тридцати попадают в юношеский разряд). Был он высокого роста, с каким-то младенческим выражением лица и любопытством в глазах. Юноша оказался человеком общительным и поздоровался со мной, что необычно для петербуржца, а я, в свою очередь, протянул руку и представился незнакомцу. Я решил пригласить Тихона и Сашу к себе в гости. Купил по дороге провизию, выпивку и сок для Саши, а потом привел их к себе в комнату, которую снимал у дочери своего приятеля. Посидели мы хорошо, ребятами они оказались великолепными, но несколько примитивными в плане общего развития. Тихон работал мойщиком автомобилем, а Саша переплетчицей в типографии, она и оставила при прощании свой рабочий телефон, на случай если мне понадобится напечатать свои визитки.
Прошло несколько дней, и как-то поздним вечером позвонил Тихон и попросился в гости со своим другом и коллегой по работе. Мне надоело общение с самим собой и захотелось его разбавить новыми друзьями. Тихон явился в компании Димы, блондина того же возраста, с волнистой шевелюрой и глубоко посажеными глазами, избегавшими контакта с моими. В отличие от Тихона, был он чрезвычайно мне не симпатичен, но был моим гостем и приходилось мириться с душевным дискомфортом. Принесли они с собой 0,75 литра водки и бутылку лимонада, а я добавил пива, отварил пачку пельменей и приправил их соевым соусом.
Мне было трудно с ними беседовать до тех пор, пока мы не приняли на грудь по третьей рюмке. Я рассказывал им об Америке и своих путешествиях по Европе и Австралии, а они о заработках на мойке машин и халтуре по установке на них сигнализации. К концу нашего застолья прекратилось движение метро, и я предложил ребятам переночевать в пустовавшей соседней комнате, отдав свой спальный мешок и ватное одеяло.
Разбудил меня хозяйка квартиры Ирина, ворвавшаяся с сообщением, что входная дверь открыта, а дверь комнаты, в которую я поместил гостей, распахнута и там никого нет. Я взглянул на журнальный столик, на котором предыдущем вечером стоял мой портатативный компьютер фирмы «Toshiba» и обнаружил присутствие его отсутствия. Телефонная розетка, через которую я подключался к «Интернету», была раскурочена, а кошелек с деньгами и документами покинул привычное место в заднем кармане джинсов. Во рту было сухо, в голове звонко, а тело бил нервный озноб. Исчезли мои американские автомобильные права и 300 рублей, но главной потерей был текст моей будущей книги, заключенный в компьютере, да и сам компьютер стоил не менее 1000 долларов.
Я оделся и отправился в соседний магазин за пивом, но только после второго стакана унял нервный тик и стал соображать. Вспомнилось, что мою квартиру в Нью-Йорке грабили два раза, каждый раз я вызывал полицию, которая составляла протоколы, но дальше этого дело не шло. Правда, один из следователей посоветовал поставить решетки на окна, а также обить железом дверь и поставить дуроупорные замки. Ограбления после этого прекратились.
Позвонил я в милицию лишь на всякий случай, чтобы зафиксировать факт воровства. Милиция здесь отнюдь не лучше и даже хуже полиции, будучи еще и коррумпированной, да и не удивительно, если зарплата у нее в десять раз меньше, чем в США.
Следователь в штатском пришел ко мне домой вскоре после звонка и с сочувственной улыбкой выслушал мою историю. Я не знал ни фамилии Тихона, ни его телефона, кроме номера телефона его девушки Саши, работавшей в типографии. Следователь позвонил в справочную и узнал адрес типографии, и уже через несколько часов я оказался у проходной, поджидая конца смены. Саша вышла одной из последних, замученная монотонной работой с 9 утра до 5 вечера и очень удивленная встречей со мной.
Я напомнил ей об обещании помочь мне с печатанием визиток и пригласил ее в кафе возле остановки метро. Рассчитывал я на то, что Тихон не сообщил ей о недавнем ограблении, поэтому и попросил ее дать мне его номер телефона, чтобы, якобы, попросить его помощи в приобретении подержанной машины. К моему разочарованию, Саша сказала, что познакомилась с ним совсем недавно, он прожил в ее квартире неделю, и пропал в неизвестном направлении, прихватив заодно ее месячную зарплату. Похоже, что она не врала и сама была бы счастлива найти и наказать этого подонка. Я попросил ее позвонить мне, если ей приведется с ним встретиться или узнать у знакомых его координаты.
Расплатившись за кофе и пиво, я проводил ее до входа в метро, а сам отправился домой на маршрутном автобусе, вспоминая по дороге современную шутку о том, что мужиков после тридцати лет, едущих на общественном транспорте можно смело назвать неудачниками. А мне уже давно за пятьдесят, и хотя в США я сменил множество автомобилей, сейчас пребывал на мели, или в глубоком гузне. Пропажа компьютера не только лишала меня связи по Интернету и возможности кропать свои опусы, но также здорово подорвала мою психику. Чувствовал я себя петухом и козлом, которого отхарили в задницу. Я поклялся найти подонков и примерно их наказать.
Пересекая убогую Сенную площадь с пакетом свежей корюшки, я узрел выходящую из маршрутки знакомую фигуру одного из грабителей. Я на столько ошалел от неожиданной встречи, что дал возможность ему пройти несколько шагов, прежде чем крикнул: «Привет, Дима!». Он автоматически обернулся, и я крепко ухватил домушника за рукав. Он сделал удивленное лицо и заявил, что впервые меня видит. Такая наглость на столько меня возмутила, что захотелось гвоздануть воришку между глаз, но правая рука держала его рукав, а в левой был зажат пакет с любимой корюшкой. Пришлось бить его морально: «Ну что, подонок, думал, никогда не попадешься мне? Я уже давно подал заявление о краже, а теперь пройдем в ментовку, здесь рядом, на Садовой.
- Анатолий, пожалуйста не сдавай меня мусорам, я только недавно освободился, меньше года на воле. Давай пройдем к тебе домой, я позвоню Тихону оттуда и решим вопрос.
– «Да ты что, смеешься надо мной? Я тебя, подлюга, уже раз в дом впустил, и чем ты отплатил за мое гостеприимство».
Я хотел сейчас же сдать его милиционеру, но успокоившись, сообразил, что и не след связываться с милицией. Я прислонил подонка к балюстраде канала Грибоедова, чтобы унять собственную нервную дрожь. Заикаясь, он предложил мне пройти к нему домой на Большую Подьяческую улицу. Потом, к вящему моему удивлению, крикнул: «Ирина, принеси мне, пожалуйста, пакет молока». Только тогда я увидел миловидную девушку лет двадцати пяти, которая, облокотившись о балюстраду моста, с изумлением наблюдала за нашим единоборством. Она подошла к нам и взяла у Дмитрия пятидесятирублевую ассигнацию, позже я осознал, что, фактически, это были мои деньги. Она принесла молоко в несуразном пластиковом мешке, и воришка, зубами разорвав упаковку, выхлестал содержимое. Видимо, был он с хорошего бодуна, пропивая мои кровные денежки. Я предложил ей пройти вместе в обиталище вора, и она почему-то согласилась.
Мы шли вдоль канала и прохожие с удивлением смотрели, как я за рукав, почти под арестом веду этого подонка. Но вскоре и сам я был ошарашен, оказавшись во дворе того самого дома, в котором по описанию Достоевского когда-то жила старуха-процентщица, и прошли мы от Сенной площади примерно 730 шагов, как и Раскольников от своего убежища до места убийства.
«С замиранием сердца и нервною дрожью подошел он к преогромнейшему дому, выходившему одной стороной на канаву, а другою на В – ю улицу. Этот дом стоял весь в мелких квартирах и заселен был всякими промышленниками – портными, слесарями, кухарками, разными немцами, девицами, живущими от себя, мелким чиновничеством и проч. Входящие и выходящие так и шмыгали под обоими воротами и на обоих дворах дома». Так было во времена Достоевского и мало что изменилось с тех пор, только вместо немцев здесь шмыгали азербайджанцы, армяне и другие лица кавказской национальности.
Мы вошли под арку в первый двор и повернули направо к квартире №17, оказавшейся на первом этаже. Дмитрий позвонил и дверь нам открыло существо еврейской национальности с парализованной левой частью тела и дегенеративным лицом, опушенным кустистыми пейсами. Хозяин, загребая левой ногой, провел нас через прихожую в большую и мрачную комнату, заставленную отжившей свой срок мебелью. Стены были оклеены багровыми обоями и разрисованы христианской, еврейской, исламской и буддистской символикой, висел также плакат с краснорожим революционером Че Гевара, а рядом с ним устроился парадный портрет тоже бородатого академика Курчатова. Через оторванные куски обоев проглядывали газеты с дореволюционными текстами, возможно современниками Миколая Дементьева и Митрошки из Зарайского уезда, которые согласно книге Федора Михайловича, ремонтировали квартиры этого дома,
Хотя был полдень, в мрачный колодец двора солнце не проникало, а комнату освещала лишь тусклая лампочка. На изголовье обширного дивана было написано: «Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь!» А мне, охальнику, по поводу этой молитвы сразу же вспомнился анекдот: «Отец с Сыном спрашивают у Святого Духа – третьим будешь?»
Между двух окон к стене был прижат круглый стол, и я усадил к нему Дмитрия, сам же устроился наискосок, спиной к стене, чтобы в безопасности обозревать участников беседы. Хозяина квартиры звали Кириллом, он бессмысленно шкандыбал по комнате и даже предложил мне чаю. Очаровашка Ирина устроилась метрах в трех от меня на колченогом и скрипящем стуле, и также как и я не сняла куртку. В квартире не оказалось ни телефона, ни телевизора, словно обитатели квартиры жили в XIX веке.
Я потребовал от моего грабителя документы, и он протянул мне свой «волчий билет», - удостоверение об освобождении из лагеря, расположенного в Тосненском районе. Оказалось вору 32 года, из них 8 он провел в местах не столь отдаленных, а на свободе был меньше года. Я вначале переписал его данные в записную книжку, но затем решил просто изъять эту ксиву, поскольку там была его фотография, а срок годности ксивы закончился два месяца назад. После этого я взял его записную книжку и переписал телефоны нескольких его знакомых, среди которых был Шолом. Оказался он братом Кирилла, который недавно перебрался в Израиль, а квартиру с Зеленогорске сдал, поручив младшему брату собирать деньги за аренду. Но не оказалось там телефона Тихона, и Дима уверял, что телефона у него нет, но обещал, что постарается его найти через общих знакомых и справится по поводу судьбы моего компьютера. Вернул он мне также кошелек без денег, но с документами, - и на этом спасибо. Дима поклялся в тот же день мне позвонить и сообщить о результатах поисков. Собственно, делать мне в этом вертепе было нечего, и я поднялся, предложив Ирине пройтись со мной, но она отказалась, сославшись на неотложное дело к Кириллу.
После промозглой мряки квартиры солнечный день ошарашил меня до ряби в глазах, до головокружения. Я опять оказался среди нормальных людей, спешащих по своим делам, среди детей, игравших в садике, а не среди опасных и жалких выродков, готовых гвоздануть по голове, если расслабишься. Вернувшись в свое убежище, я обвалял корюшку в муке и поджарил до состояния хрустящей золотистой корочки. Весной Петербург воздух пропитан этим огуречным запахом свежей корюшки и на этот сезон можно город переименовать в Корюшкобург или Корюшкоград.
Я рассказал соседу-лохотронщику Паше о своем визите к преступнику, после чего он загорелся желанием немедленно же навестить притон, но я решил подождать звонка. В девять вечера позвонил Дмитрий и сообщил, что Тихона пока не нашел, но позвонил тетке в Архангельскую область, которая обещала прислать шесть тысяч рублей для выплаты части долга. Он добавил, что вероятнее всего, компьютер уже продан барыге, так что долг в 1000 долларов повисает на нем, пока не найден Тихон. При этом он задал почти риторический вопрос: «Ну что, мне грабить и убивать, чтобы отдать тебе долг?» Я взорвался: «Да меня не волнуют твой моральный статус! Если тебе нравится, - воруй, грабь, убивай, но долг отдавай. Я даю тебе неделю, чтобы ты нашел компьютер или 1000 долларов. В противном случае отношу в милицию твою ксиву, а также сообщаю номера телефонов твоих знакомых. Они же сами тебя сдадут».
Прошла неделя и полторы, но Дима не появлялся и не звонил, так что пришлось мне идти в отделение милиции, которое находится в том самом здании на Садовой улице, в которое когда-то приходил на допрос Родион Раскольников. Допрашивал его проницательный и философствующий Порфирий Петрович, упорно отказываясь поверить, что именно Родион убил старушку-процентщицу. Квартира следователя была устроена прямо в помещении съезжей (полицейской) части, и как описал встречу Достоевский: «Порфирий Петрович был по-домашнему, в халате, и весьма чистом белье и в стоптанных туфлях. Это был человек лет тридцати пяти, росту пониже среднего, полный и даже с брюшком, выбритый, без усов и бакенбард».
Мой следователь вряд ли даже знал как выглядели бакенбарды, да и не могли они вырасти на его прыщеватом лице лишенном растительности от природы. Одет он был в китайскую куртку и джинсы, а вот туфли у следователя были стоптаны так же, как и у Порфирия Петровича. Это было единственным, что объединяло следователей разных эпох, правда литературный образ следователя эпохи царствования Александра II вероятно здорово отличался от реального околоточного надзирателя или полицмейстера той поры.
В отличие от Порфирия Петровича, проживал следователь Саша не при отделении, а в милицейском общежитии. Он закончил юридическую академию и проходил практику во 2-м отделении милиции. Саша даже читал книгу «Преступление наказание», которая была в академии обязательной для семинара по криминалистике. Саше было даже смешно сравнивать криминогенную ситуацию в Петербурге времен Достоевского и сейчас. Тогда подобные убийства были редкостью, все-таки народ был воспитан на христианской заповеди «не убий ближнего своего». Большинство городских жителей были недавними крестьянами и сезонными рабочими, с патриархальной психологией почитания старших и власть предержащих. Употребление алкоголя, табака было не правилом, как сейчас, а исключением, не говоря уж о наркотиках. Описанные Достоевским ужасные условия проживания городской бедноты могут показаться  роскошными для современных обитателей трущоб петербургских. Сонечка Мармеладова, будучи проституткой, проживала в отдельной, хотя и проходной комнате.  Родион Раскольников мог себе позволить проживать в отдельной квартире, которая могла бы сейчас ему обойтись в 200 долларов (месячную зарплату инженера завода). Перенеси сейчас героев Федора Михайловича в современную реальность, сделались бы они «новыми русскими», ну а «старушка-процентщица» сейчас бы владела парой ресторанов. А с точки зрения финансовой, Достоевский как автор мог бы сейчас зарабатывать на своих книгах значительно меньше любого из наших раскрученных авторов «бестселлеров», типа Акунина,  Поляковой или Бушкова.
Саша меня заверил, что Диму возьмут как только установят наблюдение за притоном на Большой Подьяческой улице, а Тихон был объявлен в федеральном розыске. Уже через неделю меня вызвали в милицию и дали возможность пообщаться с Димой. Нельзя сказать, что я был счастлив увидеть его в наручниках, пропитанным тюремными запахами, покрытым грязевой коркой, с бегающими глазами и с траурной каемкой под ногтями. А злость на этого вора клокотала: - Что же ты, подонок даже не позвонил, я ведь две недели не обращался в милицию, фору тебе дал. Ведь не в моих интересах было тебя сажать в тюрьму. Дима забубнил: - Чё зря звонить-то было, заработать все равно я не мог, а воровать боюсь, уж не раз попадался. – Ну отдавал бы понемногу, я ведь и сам понимаю, что не отдать тебе сразу тысячи долларов. Теперь сиди, корми вшей, дожидайся Тихона.
Самое удивительное, что Диму через неделю отпустили, он свалил всю вину на Тихона, который был в бегах и не мог отпереться. В этом воровском мире благородства мало, здесь каждый за себя и все против одного. Все они в конце концов попадаются, но и опять выходят на волю, чтобы вскоре опять попасть за решетку. Через полгода взяли Тихона при проверке его подложного украинского паспорта. При допросе следователь спросила его, не надоело ли ему воровать, скрываться от правосудия и опять попадать в тюрьму. На это он философски заметил: «А это моя профессия. У вас ментовская специальность, а у меня воровская. Вы без нас не проживете, а мы бы спокойно без вас обошлись».
Через полгода после ареста Тихона ко мне пришел Дима с просьбой не настаивать на его посадке в тюрьму, а заодно принес повестку на заседания суда на  Почтамтской улице. Его измочаленная внешность и молящие, глубоко посаженные, страдающие глаза растворили мою ярость на него, а больше на себя, на собственную глупость. Он устроился грузчиком в кафе и обещал отдать со временем хотя бы половину своего долга за украденный у меня компьютер.
Присутственное место находилось в старинном здании, где когда-то сидели столоначальники, присяжные заседатели и мелкая чиновничья братия. Современные же Акакии Акакиевичи сидели за компьютерами, звонили по сотовым телефонам, а в обеденный перерыв потребляли бутерброды с сыром и колбасой. Как и во  времена Гоголя, в коридорах суда толпились несчастные люди – жертвы преступников, либо их родственники. В зале суда на двадцать человек я наконец-то узрел Тихона, заключенного, как Пугачев, в железную клетку. По ее сторонам сидели два щуплых милиционера в обтрепанной униформе, а Тихон, облаченный в спортивные штаны, футболку и кроссовки, устроился внутри на деревянной табуретке. Жизнь его уже несколько месяцев была в клеточку и Тихон безучастно и даже презрительно зыркал на своих жертв. Для этого ворья  мы всего лишь дешевки, лохи, сявки и недоноски, а по фене мы не ботали. А Тихон был парнем рослым, жилистым, глядишь, в зоне сделается авторитетом, вором в законе и будет заправлять мужиками. У него тоже было будущее.
На возвышении, за старинным дубовым столом, наверное служившим еще со времен Кони и Плевако, главенствовал судья, сухощавый мужичок лет пятидесяти с седенькой чеховской бородкой, а сбоку прилепились две морщинистые,  высосанные жизнью пенсионерки. В роли судебных заседателей у нас чаще всего выступают пенсионеры, наверное судье проще уговорить их на нужный ему вердикт.
За хлипким столиком перед судейским подиумом пристроилась крашенная блондинка в роли прокурорши и пухленький бесплатный адвокат, назначенный судом нищему Тихону. После Нью-Йоркских судов мне как-то было удивительно, что все эти служители Фемиды не были евреями. Позже адвокат мне разъяснил, что за день в суде ему платят всего 100 рублей. 
Перед дачей показаний меня не заставили клясться на Библии, судья попросил лишь расписаться у секретаря на каком-то клочке бумаги, что я буду говорить правду и только правду, после чего он приступил к вопросам. Стыдно было сознаться, что был я примитивным лохом, которого надули мелкие жулики. Ведь и жизненного опыта, и знания людей у меня было неизмеримо больше, но двадцать лет жизни за границей отучили меня от российских реалий.
Судья с иронической улыбкой слушал мою историю, иногда спрашивая у Тихона о правдивости моего рассказа. Удивительно, но тот почти ничего не отрицал и даже признал тот самый кошелек, который вытащил когда-то из кармана моих джинсов. А у меня уже прошла злость на этого подонка, компьютера уже не вернуть, да и денег тоже. Тихона все равно посадят, по совокупности преступлений, включая разбой и несколько ограблений, ему грозило пять лет лагерей общего режима. Я ушел, не дождавшись вердикта.

НЕ МОГУ МОЛЧАТЬ

Приближался самый прикольный для меня праздник Первого апреля, к этому-то дню я решил опубликовать в любимой газете «Калейдоскоп» свои апрельские тезисы, где в шутку и в всерьез опубликовал свое кредо. Изложу его и вам:
В новом тысячелетии  пора бы нам избавиться от многих предрассудков, унаследованных от предков, дезинформированных записными радетелями о нашем моральном и физическом здоровье. Я имею в виду гигиенические предписания ежедневного умывания и принятия душа. В западных странах многие безумцы дошли до того, что дважды в день они принимают душ и чистят зубы. Несомненно, эти люди оказались жертвами международных компаний, производящих туалетные принадлежности, мыла, шампуни, кондиционеры и другие синтетические товары, медленно, но верно разрушающие нашу душу и тело.
В библейские времена лишь мудрецы поняли разлагающее действие на людей ежедневного умывания и купания. В ту пору древние евреи оказались в плену у фараонов Египта и влачили рабское существование на берегах многоводного Нила. Древняя египетская цивилизация рушилась от изнеженности существования фараонов и верховных жрецов. Пророк Моисей решил спасти свой народ от этих обломков и вывести свой избранный Богом народ из египетского плена и привести его в Землю Обетованную. Не всем хотелось покидать комфортное рабство в плодородной долине Нила, но пророк с божьей помощью вывел свой народ в пустыню. Он мог вести его на Синайский полуостров через оазисы, а выбрал труднейший путь через пустыню, зная, что только таким образом сможет народ закалиться и быть готовым для завоевания обещанной земли. Сорок лет народ кочевал по безводной пустыне, отвыкая от разлагающей привычки ежедневного омовения. Воды колодцев едва хватало для питья и приготовления пищи, уже тогда евреи осознали полезность уринотерапии, используя собственную мочу и мочу домашних животных для питья и лечения желудочных и кожных заболеваний.
На собственном примере Моисей также учил свою паству пользе голодания, когда сорок дней обходился без пищи и питья перед тем, как принять от Вседержителя свитки Десяти Заповедей. Неоднократно евреи бунтовали и хотели вернуться в Египет к рабскому, но относительно комфортному существованию на берегах Нила с ежедневным омовением отравленной зловредными бактериями водой. Бывшим рабам, даже Моисею, не дозволено было даже пересечь границу Земли Обетованной. Только люди рожденные свободными в пустыне, не привыкшие к ежедневному омовению поселились там.
Вред и разлагающее влияние омовения в банях ощутила на себе цивилизации древней Эллады и Рима. В банях проводили большую часть времени Платон и его ученики, где они привыкали к расслаблению тела и духа, к утехам с развратными мальчиками. Руины бань Каркаралы демонстрируют нашим современникам, какие огромные средства тратились римскими императорами и сенаторами на плотские утехи в столице империи, в то время как их знаменитые полководцы завоевывали новые земли. Но разлагающее влияние метрополии сказывалось на образ жизни римских легионеров в провинциях. Как только они завоевывали новую страну, то сразу же принимались строить бани и гимназии, где предавались утехам и разврату. Великолепный полководец Марк Антоний потерял честь, совесть, да и жизнь, оказавшись в термах Клеопатры, развратной царицы Египта, а наследники Цезаря были разбиты воинственными бритами, не знавшими банных утех. Пришедшим на Пенинский полуостров гуннам, понадобилось всего несколько лет, чтобы уничтожить Древний Рим, властители которого сами себя погубили в гигантских банях Столицы Мира.
Чингисхан завоевал полмира со своими ордами монгольских кочевников, не знавших ничего о банях и ежедневном умывании. Монгольское иго обрушилось на русские княжества и длилось более двухсот лет, причем, завоеватели восприняли нашу культуру, а мы их бескультурье (большинство наших матершинных выражений татаро-монгольского происхождения). Переняли они у нас и привычку мыться в бане, а потом париться березовыми вениками и пить брагу с белым вином (самогонкой). Расслабляющее действие бани оказало весьма обезоруживающие действие на завоевателей, которые так и не сподобились продвинуться дальше на запад и покорить Европу. Дмитрию Донскому, который редко посещал баню, не потребовалось больших усилий, чтобы на Куликовом поле одержать победу над ослабленными татарами. Правда, вредная русская привычка еженедельного посещения бани и последующего принятия горячительных напитков больше всего принесла вреда нашему народу, который из-за этого смиренно сносил крепостное право и хронически спивался, а продолжительность жизни русских мужиков неуклонно падала. Кстати, по данным современной статистики, наибольшая продолжительность жизни отмечена у жителей восточного Пакистана, даже не слышавших о бане и парилке, а наименьшая отмечена у жителей восточной Финляндии, где была изобретена сауна (этими данными со мной поделился доцент кафедры морально-физической патологии Чурилкин Л.П.).
Пользование берёзовым веником развивает в индивиде нездоровый садомазохизм – и это печальное обстоятельство так пагубно отразилось на всей социально-политической истории главной жертвы банно-прачечной истерии, великого русского народа, что не хочется об этих печальных исторических параллелях и упоминать.
Результаты опытов американских исследователей, опубликованные в журнале «Nature» (Природа), показали, что белые мыши, подвергавшиеся еженедельной мойке и купанию, жили в два раза меньше, нежели их сородичи, которые обходились вылизыванием. Давно известно, что кожа человека и животных покрыта ламинарным слоем и жировой смазкой, предохраняющими кожу от проникновения болезнетворных бактерий («липидная мантия Марчионини»), а ее смывание приводит к кожным инфекциям и нарушению теплоизоляции. Более полвека тому назад профессор Ленинградского университета Борис Петрович Токин открыл бактерицидные свойства человеческой кожи. Нанося на кожу культуру болезнетворных бактерий, он обнаружил, что уже через несколько минут бактерии погибали. Если же кожа предварительно мылась мылом или шампунем, то бактерии не только не погибали, но даже интенсивно размножались. Исходя из этих опытов, можно понять почему у наших цивилизованных современников большое распространение получили кожные заболевания, а у мужчин лысина, неизвестная первобытным людям, сделалась вынужденным атрибутом, и они тратят огромные деньги, чтобы вернуть естественную растительность.
Ламинарный слой кожи покрывает не только кожу тела, но и слизистую оболочку полости рта. Казалось бы, регулярное обезжиривание и смывание бактерицидного слоя кожи тела не должно вредно сказываться на этой части тела, но в середине XIX цивилизованная Европа изобрела зубную щетку с зубным порошком из смеси мела и бикарбоната натрия (соды). Эта зубнощеточная эпидемия постепенно охватила человечество и докатилась до России в начале ХХ века. Пагубные результаты регулярной чистки зубов не замедлили сказаться на здоровье, и особенно в цивилизованных странах. Кариес и пародонтоз, воспаление носоглотки, синусит – вот только малая толика букета болезней, порожденных зубными пастами, листеринами и другими полосканиями для рта. Теперь в США заработки дантистов уступают только адвокатским, а количество пациентов все прибывает.
Гигантские международные компании типа «Avon», «Johnson and Johnson» и другие фирмы, выпускающие гигиенические препараты, только на рекламу тратят ежегодно миллиарды долларов, а зарабатывают на этой химии сотни миллиардов. Реклама назойливо убеждает использовать пасту и жевательную резинку с карбамидом, а ведь карбамид – это не что иное, как мочевина! От избытка этого опасного яда можно впасть в кому и погибнуть, а щетина зубных щёток – идеальное место для культивирования микробов и бактерий.
В начале ХХ века русский исследователь Кирлиан изобрел метод фотографии биологического свечения живых объектов. Дальнейшие исследования показали, что не только растения, но и люди обладают светящимся ореолом вокруг тела, цвет и интенсивность которого обусловлена психосоматическим состоянием индивидуума. Одновременно, этот ореол является как бы защитной оболочкой, защищающей человека от чужеродного вмешательства. У людей, достигающих высокого духовного развития, этот ореол может быть видим даже невооруженным глазом, как было у Иисуса Христа и его апостолов. В наше время буддистские монахи и йоги для достижения высшего откровения удаляются в горы, где путем медитации спасаются от греховности этого мира. Так же поступали святые столпники и стоики прошлого. При этом они никогда не мылись и не моются, так как не хотят лишаться той самой оболочки, которая защищает их тело и душу от мирского влияния и порчи. Я не принадлежу к этим избранным, но интуитивно чувствую, что для сохранения души и тела пора нам пересмотреть правила современной гигиены и перестать мыться и чистить зубы.

ХВАТИТ

Второй опус я посвятил  пользе курения и потребления алкоголя: «Хватит нас дурить и навязывать псевдоценности, изобретенные морализаторами, претендующими на знание медицины. Я имею в виду развернувшуюся в конце прошлого века истерию по поводу курения и потребления алкоголя. Никогда раньше средства массовой информации не объединялись с ортодоксальной наукой в столь огульном одурманивании рода человеческого. Ученые десятков и сотен институтов и лабораторий заставляли лабораторных мышей, крыс, свиней, собак и обезьян потреблять алкоголь и никотин, выкуривать тонны сигарет, чтобы доказать то, что курение и алкоголь вредны для здоровья. Я сам курю и пью уже полстолетия и вряд ли смог бы прожить столько без этого живительного зелья и рюмки водки.
Как известно, в начале XVI века испанские конквистадоры обнаружили, что табак был любимым зельем завоеванных ими ацтеков. Вскоре листья табака были привезены в Европу и постепенно привычка к курению завоевала континент. В Россию табак проник через Турцию и запорожцев Малороссии. Курение его так им понравилось, что Тарас Бульба из одноименной повести Гоголя оказался в плену у ляхов, так как не хотел оставлять им потерянную трубку.
Два столетия цивилизованное, и не очень, человечество курило, жевало и нюхало табак; благополучие США выросло на экспорте табака во все страны мира. Только благодаря выкуриванию «трубки мира» и выпиванию «огненной воды» останавливались войны между индейцами. Великие писатели от мужеподобной Жорж Санд до Хемингуэя не мыслили себе творчества без курения трубки и рюмки вина, или чего-то покрепче. Уинстона Черчилля невозможно было представить без сигары, а также рюмки виски или армянского коньяка. Вождь всех свободолюбивых народов Иосиф Сталин начинал рабочий день с рюмки вина и трубки, набитой табаком «Герцоговина Флор». Не знаю, как насчет курения, но выпить любили Хрущев, Брежнев и Ельцин, свои люди были. А вот пришел к власти Путин, и боязно мне стало: говорят, не пьет и не курит, ему карате-до подавай. Я всегда боялся непьющих и некурящих вегетарианцев, типа Адольфа Гитлера, либо бородастенького Ленина, который не пил и не курил, а все революции совершал.
Чем же нас пугают современные гигиенисты и протагонисты здорового образа жизни? Грамм никотина убивает лошадь! Да как же ее убьешь, если она не курит?! А мой мерин Ванечка по дороге нашей через США очень любил пожевать мой трубочный табак, и от сигарет не отказывался. Ученые медики доказывают вред курения, скармливая и заставляя дышать лабораторных животных никотином, дозы которого в сотни раз превышают количество никотина, потребляемого самым заядлым курильщиком. При таких дозах и огурцы окажутся канцерогенными. Эти ученые забывают упомянуть, что при курении в организме синтезируется нейрогормон вазопрессин, стимулирующий память, а также регулирующий адаптацию человека к изменяющимся условиям окружающей среды. Молчат об этом ученые умники; слава богу, что есть у меня знакомый доцент Чурилкин Л.П., который все мне это изъяснил. Правда, я и раньше знал, что в тяготах нашей жизни очень даже помогает перекур. Недавно честные ученые признали, что выпить чарку-другую-третью полезно не только для аппетита, но и для нервной системы. Надеюсь, скоро и курение реабилитируют, и будут локти кусать ренегаты, бросившие курить и пить. А я всегда придерживался лозунга: курить не брошу, но пить я буду. Я всегда был со своим народом».

АБРОР

Аброр Алдашев следовал в жизни моим заветам: зубы не чистил, в баню не ходил, курил американские сигареты, пил водку, но в меру. Этот молодой и шустрый мусульманин появился в Питере в перестроечные времена и поступил в институт связи, знаменитый «Бонч»,  по разнарядке министерства образования Узбекистана. Заканчивал он институт, когда его республика стала независимым государством и не было ей никакого дела до дипломированного специалиста по телекоммуникациям. Президент дорвался до власти и вступил в ожесточенную борьбу с местными князьками и наркобаронами, а телевидение транслировало лишь официально одобренные программы. Новому мусульманскому государству хотелось избавиться от влияния России, да и от самих русских, а воспитанные в России специалисты оказались не нужны Узбекистану.
Аброр решил остаться в России, женившись на однокурснице и отправившись после окончания института в Белгород. Наши провинциальные  города еще не привыкли к нашествию азиатов в их пределы, а их обитатели не очень счастливы жить с ними рядом. Белгород оказался слишком маленьким для жизненных амбиций Аброра и он вернулся в Питер, оставив жену с ребенком обитать в российской глубинке. Я его встретил на открытии выставки в доме художников на Большой Морской улице. Я никогда не отказываюсь от общения с незнакомыми людьми, а особенно если они сами ко мне подходят. Он представился художником, антикваром и специалистом по организации выставок. Было Аброру лет 35, роста небольшого, но с хорошо развитыми мышцами, а глаза маслянисто-карие, с внутренним  блеском. Он излучал благожелательность и желание помочь в любую минуту.
Через неделю он мне позвонил и предложил встретиться у меня дома, чтобы показать свои картины и коллекцию акварелей и гуашей. Я когда-то занимался антиквариатом, но уразумел, что в России это бизнес скользкий и даже опасный, антикварные же магазины и галереи принадлежат мафиозным структурам связанным с контрабандистами. Аброр лучше меня знал все эти секреты, но его не подпускали к этому жирному антикварному пирогу, вот он и решил воспользоваться моими связями с галереями  в Нью-Йорке. Ему негде было жить, вот и попросился переночевать у меня пару раз. Я терпеть ненавижу разделять с кем-то мое жилище, но он использовал весь свой шарм и мою мягкотелость, чтобы убедить меня жить так, как хотелось ему, а отнюдь не мне. Чужое тело вошло в мой дом, и я не мог уже от него избавиться, смутно понимая, что меня насилуют, но не знал в какое место, хотя и догадывался.
Вскоре он околдовал хозяйку и поселился в нашей трехкомнатной кишкообразной квартире с окнами во дворик типичного петербургского «колодца», куда солнце даже в разгаре лета никогда не заглядывает. Аброр уговорил хозяйку, что он будет платить ей регулярно 30 долларов в месяц и выгуливать ее собаку дважды в день, когда та (хозяйка) будет в запое. Он был великолепный манипулятор и мог уболтать любого собеседника сделать все необходимое для себя.
Аброр уговорил меня оплатить часть его расходов на покупку коллекции картин великолепной художницы Жанны. Скупил он их за четверть настоящей цены, чтобы ей хватило денег на покупку доз героина, без которого она не могла прожить и пары дней. Жанна продала всю обстановку бабушкиной и своей квартиры, за порцию наркотика она была готова отдаться любому мужику. За пять лет жизни в Питере эта провинциалка превратилась в тень той прежней красавицы-художницы, которой прочили мировую славу. Аброр воспользовался ее слабостью и с хорошим барышом перепродал коллекцию в галерею на Литейном проспекте. Он предложил отвезти мои книги в Белгород и продать их оптом. В издательстве он забрал пачку книг и отвез их туда. Две недели он отсутствовал, а вернувшись сообщил, что по дороге его обворовали и все вырученные деньги пропали вместе с его документами.
Как правило, Аброр не употреблял алкоголя, да и курил не много, но когда напивался, то превращался в чудовище, зомби. На желтоватом его лице появлялась злобная улыбка, он ходил по квартире, разговаривая с невидимым собеседником, скрипя зубами и бия кулаком по стенам. Как правило, он пил в одиночку, друзей у него не было, но однажды он напился в компании хозяйки квартиры, которая и решила его соблазнить. Воспитанный в патриархальной мусульманской семье, где только мужчина обладает инициативой соития с женщиной, Аброр дал ей по физиономии, когда хозяйка решила сесть к нему на колени, да еще и поцеловать.
Я выскочил в коридор, разбуженный ее истерическим криком: «Толик, спаси, меня этот подонок убивает!» В коридоре возле входной двери лежала хозяйка, Аброр же поставил на ее шею свой башмак и кричал, что пришибет ее, если она не перестанет к нему приставать, а рожа его была изрядно расцарапана ножницами, которые она использовала в качестве оружия. Положение было довольно анекдотичное, я понимал, что это их внутренняя разборка, но бить женщину тоже грешно. Я отогнал Аброра в его комнату, а хозяйка в это время сподобилась вызвать милицию. Минут через пятнадцать приехала «раковая шейка» с двумя милиционерами в стандартном состоянии подпития. Они уже знали меня после того, как придурочный Тихон украл у меня компьютер и эта история была показана по программе Телевизионной Службы Безопасности (ТСБ) и даже вывесили у себя в отделении мое послание с благодарностью за оперативность в поимке преступника. Хозяйка им тоже была знакома по предыдущим ее подвигам на поприще токсикомании и алкоголизма, а вот Аброр им не был знаком. Мне стало его жаль, да вообще-то хозяйка сама была виновата, вызвав вспышку его агрессии. Домовой колодец вибрировал от ее благого мата, разбуженные соседи мельтешили в окнах и кричали, что нужно забрать ее в психушку. Милиционеры позвонили в скорую помощь и уже минут через десять санитары отвезли хозяйку в соседнюю Максимилиановскую больницу. Аброр благодарил меня за защиту, но я порекомендовал ему убраться из нашей квартиры, поскольку бить женщин не очень этично.
Уже на следующий день Аброр переехал к знакомым, оставив часть вещей в моей комнате, но не оставив свой новый телефон и адрес. Больше я его не видел. Остался он мне должен пятьсот долларов, а хозяйке порядка тридцати долларов за международные переговоры.  В галерее на Литейном мне сказали, что он уехал в Финляндию для организации выставки русского искусства, но координат своих не оставил.
Прошло два месяца, я старался забыть о своем идиотизме в общении с этим подонком и, естественно, ничего хорошего ему не желал. Как-то в шесть часов утра раздался телефонный звонок, в очумлении я поднял трубку и услышал голос Аброра: «Мистер Анатоль, не могли бы Вы вернуть мне зонтик, я только что приехал из Хельсинки, а на улице дождь». Заколотился я в ярости: «Слушай подонок, ты ведь на мои деньги туда ездил, зайди в гости, хочу с тобой потолковать. Рожа бесстыжая, узкоглазая, ты еще набрался наглости позвонить мне ранним утром, задницу подмочил, - зонтик тебе нужен. Приноси должок, получишь свое дерьмо взад». Аброр пробормотал что-то о праве на собственность, на что я прорычал: «Чья бы рожа кричала, а твоя бы молчала! Сгинь ты из моей жизни, уезжай в свой Ташкент, Белгород, к черту на куличики, ты – жертва аброрта!» и бросил  трубку.
Прошло несколько дней и мне позвонили из милиции, что Аброра хорошо исполосовали хулиганы нашего района и его отвезли зализывать раны в ту же самую Максимиллиановскую больницу, в которую прежде была отправлена хозяйка нашей квартиры. Оказывается, он нашел пристанище где-то рядом, но оставил милиции прежний адрес и телефон, скрываясь от долгов, - не  одному мне он был должен. Я высказал милиционерам все, что о нем думаю, а они записали в протокол, что такового гражданина России по этому адресу не числится. Но выжил-таки этот подонок и продолжает шкодить где-то рядом.               

ПОИСКИ

Первый год в Питере потратил я на подготовку к изданию рукописи книги об Америке, а также на писание книги об Австралии. Заодно искал подходящих лошадей и карету для путешествия из Питера в Москву. Радищеву было проще, ведь был он чиновником на государственной таможне, выписать подорожную до Москвы ему было несложно, тогда это было равноценно нынешней поездке туда поездом в СВ классе. Были тогда и кони упряжные, и возки с санями, и кузнецы на каждой станции, а сейчас все это можно найти только на конюшнях у миллионеров типа Чубайса, Лужкова или Невзорова.
Походил я на конные выставки, поездил по пригородным совхозам и конефермам и заныло сердце тревожно: выродилась у нас культура коневодства, вымерли кузнецы, шорники и каретные мастера, остались только любители или халтурщики. Да и не удивительно, ведь боле семидесяти лет советской власти ставка была на железного коня – трактор, а лошадок задвинули на задний план: возить навоз и молоко колхозов-совхозов, да распахивать индивидуальные участки дачников. Сейчас в Польше лошадей больше, чем в бескрайней России (у нас их поголовье порядка 3 миллионов, а в США поголовье лошадей более 12 миллионов). В Америке существует несколько «Академий» по обучению искусству подковки лошадей, где за 9 месяцев обучают всем тонкостям этого мастерства и получить диплом, без которого ковать лошадей запрещено.
В Нью-Йорке я знавал коваля Дэвида, который подковывал лошадей полицейского управления, где на службе состоят 120 лошадей, используемых для патрулирования на улицах города. Конюшня их находится на 42-ой улице, знаменитой своими ночными клубами, порнографическими заведениями, наркоманами и дешевыми проститутками. Рядом на реке Гудзон стоит превращенный в музей авианосец «Intrepid» (Бесстрашный), который воевал против наших  союзников во время Корейской и Вьетнамской войн.
Дэвид приезжал на работу в грузовичке, на котором была устроена кузница с наковальней, горном, муфельной печью и набором инструментов. Из полосок железа он выковывал подковы, индивидуальные, для каждой лошади. К обточенным рашпилем копытам он припечатывал раскаленные в горне подковы и только потом прибивал специальными гвоздями. Наши кузнецы не знают этого метода, и даже гордятся своей холодной ковкой, явно несовершенной. Подвыпив, Дэвид собирался приехать в Россию, чтобы научить наших мужиков правильной ковке, но трезвым ехал на работу в Нью-Йорк, где за каждую подкованную лошадь ему платили 80 долларов, в России бы ему платили не больше десяти.
Мой знакомый лошадник Владимир Соломонович Хиенкин сам кует своих «аргамаков» на конюшне в поселке Сергиевка, что возле Старого Петергофа. Редко можно увидеть у нас кузнеца-еврея, они предпочитают более интеллектуальные профессии, да и ветеринарами они редко работают. Соломонович был единственным евреем на курсе Ленинградского ветеринарного института. Привыкнув к девичьему окружению в институте, он и и сейчас на своей ферме обучает девочек ухаживать за лошадьми, а также натаскивает их основам выездки. Почему-то мальчики наши не интересуются лошадьми, а предпочитают мотоциклы и автомобили.
Медленно, но верно происходит возрождение коневодства в нашей стране. Я познакомился с Игорем Овчинниковым, директором комбината цветной печати, который организовал конеферму по разведению породы «тариц», годных как для верховой езды, так и для полевых работ. Игорь входит также в инициативную группу бизнесменов, созданную при администрации области для строительства ипподрома в Ленинградской области. (Ленинграда у нас давно нет, а вот область его имени есть.)
Самые лучшие тягловые лошади породы «першерон» водятся у Теймураза Боллоева, хозяина пивной компании «Балтика». Я как-то увидел их упряжку на Дворцовой площади и загорелся желанием использовать их для поездки из Петербурга в Москву. Стоило больших трудов выйти на связь с отделом рекламы фирмы, расположенном в промзоне «Парнас», где и производят это пиво. Ребятки там работают продвинутые, шустрые, себя не афишируют, пива на работе не пьют, курят только на улице, как в американских фирмах. Да только сами-то они ничего не решали, особенно с такими проектами, как поездка в Москву.
Пресс-секретарь бывшего мэра Петербурга А. А. Собчака, Людмила работает в той же должности у хозяина «Балтики». Она и устроила мне встречу со своим боссом во время пивного фестиваля. Это оказалось грандиозным зрелищем с парадом пивных компаний вдоль Невского проспекта. Карету фирмы «Балтика» тянула четверка мощных гнедых лошадей с роскошными гривами и обрамленными белыми волосами бабками ног. С облучка ими управляли два извозчика одетые в солдатскую синюю униформу петровских времен с треуголками и высокими ботфортами. Парочку таких лошадей мне и нужно было для поездки из Петербурга в Москву.
Я в России никогда не видел такого скопления людей, которые бы веселились столь спонтанно и бесшабашно, как на этом фестивале. На прилегающих к Исаакию улицах и площадях устроили множество сценических площадок, где выступали музыкальные и танцевальные группы. Пиво заливало окрестности храма Святого Исаакия Далматского, его продавали в киосках и в крытых павильонах пивных компаний, народ шатался от павильона к павильону и накачивался хмельной жидкостью. К немногочисленным переносным сортирам выстроились многотысячные очереди смешанного пола. Предусмотрительные местные жители забаррикадировали парадняки и входы во дворы домов, так что наиболее нетерпеливые облегчались за кустиками или на тротуарах.
После митинга на Исаакиевской площади, Боллоев пригласил чиновников откушать от своих щедрот в палатке для ВИП ( происходит от словосочетания Very Important Person). Виповскую палатку окружал барьер со входом, который охраняли мордастые охранники с короткой стрижкой и пронзительными глазами. Прошедшие за барьер уже могли себя чувствовать элитой и смотреть свысока на колбасившуюся снаружи толпу. Питерский кумир Михаил Боярский в своей знаменитой широкополой шляпе красовался внутри запретного круга, картинно сложив руки в позе Наполеона перед выигранным сражением. Юные и старенькие поклонницы визжали от восторга, увидев кумира наяву и тянулись к нему с просьбой дать автограф, но ВИП был холоден и бесстрастен к мольбам влюбленного быдла, но тем не менее не шел внутрь, наслаждаясь обожанием толпы.
Палатка была разделена на секторы для начальства компании «Балтика» и городских чиновников среднего ранжира, а также сектор для прессы и телевидения. Отделение для самых крутых ВИПов, губернатора с присными и питерских знаменитостей, было отгорожено от остальных.
Тамадой, естественно, был Боллоев, лицо кавказского происхождения. Его охранники-черкесы шныряли внутри и снаружи палатки, охрана губернатора тоже не дремала, да еще ФСБ-эшники полпреда присутствовали. У каждого из их хозяев было мало друзей и много врагов, они и сами уничтожат друг друга при удобном случае. Было здесь взрывоопасно.
Я взвел затвор моего старенького «Зенита», и, запечатлев губернатора за трапезой, вернулся к своему пиву с раками. Через несколько минут ко мне подошел разъяренный охранник и заорал, для какой цели я сфотографировал губернатора и где я намерен использовать фото для дискредитации губернатора. Я заверил его, что снимок предназначен для моего личного архива и не принадлежу к славному племени профессиональных фотографов «папарацци», делающих деньги на скандальных снимках.
В палатке могли курить только крупные начальники, а остальных выгоняли на улицу. Выйдя покурить, я пересекся с хозяином этого сборища Теймуразом, разговаривавшим по мобильному телефону. Было ему лет 50, коренаст, с седыми висками и черными усами. Он был центром этого созданного им мира, делая деньги и покупая власть имущих. Закончив всего лишь пищевой техникум по факультету пивоварения, Теймураз оказался в нужном месте и времени, когда разваливалась советская экономика и создавались новые частные предприятия. Он смог создать вокруг себя команду, которая обеспечила ему не только защиту от конкурирующих пивных компаний, но и завоевать первенствующее место в России, обеспечивая более 30% пивного рынка. Никто не может теперь сказать, сколько голов полетело в кровавых разборках, но сам Боллоев выжил и сейчас входит в первую десятку наиболее влиятельных персон России. Сам президент принимает Теймураза без очереди, связанный давними обязательствами перед магнатом во время работы Путина в администрации мэра Собчака.
У него было все: деньги, власть, связи, а у меня всего лишь желание проехать на лошадях с каретой из Питера в Москву. Я спросил у Теймураза о возможности арендовать у его компании лошадей, но он переадресовал меня к своим помощникам по рекламе. Это был безнадежный вариант – они меня уже отфутболили, сославшись на невыгодность этого проекта для пивной компании.
Так что получил я полный отлуп и надо было двигаться другим манером. Вспомнилась поездка на велосипеде из Нью-Йорка во Флориду почти три года назад. Тогда я смог проехать около тысячи километров, останавливаясь на ночевку в ночлежках, полицейских участках, или в помещениях церквей. Интересно, а смогу ли я проехать тем же макаром по территории России!? Встречу ли я здесь такое же гостеприимство и благожелательность, какие я встретил в США?
Прежде всего я отправился в спортивный магазин, чтобы присмотреть подходящий аппарат. Самыми дешевыми оказались белорусские велосипеды марки «Аист» по цене порядка 100 долларов. Импортные же стоили от 300 до 1000 долларов. Мой бюджет не мог потянуть подобных расходов, и я решил связаться непосредственно с производителями «Аистов». В телефонном справочнике я нашел координаты консульства Белоруссии в Петербурге и попросил аудиенции с консулом.
Консульство выглядело как-то не солидно, устроившись в квартире на втором этаже «сталинского» дома на набережной Невы. Василий Иванович принял меня в кабинете, на стене которого висел фотопортрет президента Белоруссии, который скалился саркастической улыбкой узурпатора и циника, добравшегося до власти. Консул оказался высоким мужчиной за 50 с типично белорусским акцентом и манерами руководителя районной партячейки. Он распорядился угостить меня приличным кофе и выслушав мою просьбу, дал секретарше распоряжение найти телефон Минского завода «Мотовело», производившего мотоциклы и велосипеды. Удивительно, но у завода не оказалось электронного адреса, но по крайней мере был номер факса, по которому я и послал свое предложение о рекламе их продукции. Взамен я попросил прислать в Петербург усиленный образец велосипеда с багажниками по бокам заднего колеса и набором запасных деталей. Начальник отдела маркетинга пообещал прислать мне требуемое в течение недели.
На ловца и зверь бежит: на следующий день я встретил у Медного всадника пятерых велосипедистов из Тулы, которым понадобилось девять дней, чтобы преодолеть расстояние до Петербурга. Были у них соответственно оборудованные туристские велосипеды с багажниками, а также упакованные в водонепроницаемые сумки продукты, палатки и спальники. Мужики были моложе меня лет на двадцать, с бугристыми бицепсами, трицепсами и другими икроножными мышцами. Они сфотографировались около памятника и отправились совершать круг почета вокруг Дворцовой площади.
Еще через несколько дней на Сенной площади я встретил парочку велосипедистов из Швейцарии. Мужчина плохо говорил по-английски, но его спутница рассказала, что ехали они до Петербурга восемь месяцев, останавливаясь на ночлег в кемпингах и дешевых гостиницах. По-русски они не говорили, и я удивился, как эти велосипедисты сподобились доехать до Питера, но они заверили меня, что поездка по России мало чем отличалась от их маршрута по Европе. Только приходилось больше пользоваться жестикуляцией, а гостеприимство и доброжелательность белорусов и русских были не меньше, чем немцев или поляков. Ехали они на великолепных велосипедах французского производства, о которых я только мог мечтать.
Наконец-то приехал представитель завода «Мотовело» Павел Василек и выгрузил у меня во дворе сверкающий свежей покраской велосипед марки «Аист». Он доходчиво объяснил, что специально выбрал его дорожный вариант только с одной скоростью, так как многоскоростные велосипеды этой марки менее надежны. Белорусские умельцы установили добавочный ручной тормоз на переднем колесе, а также динамку с фарой и сигнальным фонарем на заднем колесе. Я радовался этому железному коню почти так же, как когда-то своему первому автомобилю марки «Олдсмобиль», приобретенному в Техасе за 800 долларов. Занеся в квартиру это сокровище, я подтянул крепеж и спицы велосипеда, а также смазал все трущиеся детали. Себя смазал стограммовой бутылочкой спиртяшки, купленной в соседней аптеке, и разогнал кровь бутылкой пива. Не хотел покупать пиво фирмы «Балтика» в порядке мести Боллоеву, но оно оказалось дешевле, чем другие марки, так что засунул я свое возмущение обидчиками в заднее место.
Перебрал я свое барахлишко и зело опечалился: спальный мешок-то сохранился еще с того путешествия по США на велосипеде, но палатки не прибавилось. Не было у меня также ни плаща, ни резиновых сапог, ни фонарика с примусом фирмы “Coleman”, ни запаса продуктов. Были только свитер, куртка, шляпа, запасные джинсы и бельишко старое, потрепанное. Я никогда не бывал готов к будущему, да и в настоящем чувствую себя неуютно, но «кривая» всегда вывезет.

ТРАССА

Предпринимал я путешествие, помня опыт Пушкина, который писал о российских трассах:
Теперь у нас дороги плохи,
Мосты забытые гниют,
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают.
Мне предстояло проехать по этим дорогам с той же скоростью, с которой ездили Радищев с Пушкиным, но они-то ехали со всеми современными им удобствами, с подорожными документами и слугами  Я запихнул барахло в мешок из-под сахара, сделанный из толстого пластика и принайтовил его к багажнику резиновыми жгутами. Вид у него был неказистый, но мешок был водонепроницаемый и очень прочный. Правда, центр тяжести оказался слишком высок и при остановке велосипед норовил завалиться на бок. При пробной поездке вокруг квартала у велосипеда при торможении  отвалилась правая педаль и я чуть не врезался в проходящую старушку, задев-таки ее багажным мешком. Бабушка шустро прянула в сторону, а потом взмахнула костылем и принялась меня костерить, я же извинился, и, уложив велосипед на тротуар, пошел подбирать педаль. Ну и вредители же внедрились на этот завод, чертыхался я, прилаживая педаль на место. Понятное дело, во время войны белорусы подрывали поезда и дороги, а будучи в плену  портили снаряды и бомбы на немецких заводах. Что же они до сих пор не могут остановиться?!
Выезжал я на следующий день часов в 11, когда машин на дорогах было поменьше. Провожал меня Юра Майборода, бывший ядерный физик, а теперь президент компании «Барвинок», торговавшей белорусскими велосипедами. Продавцы у него тоже бывшие ядерщики, химики и любители спорта. Юра записал в мой дневник: «Уважаемый Анатолий! Успешного велопробега! Надеюсь, твои усилия приведут к улучшению качества наших дорог, качества велосипедов и качества человеческой природы. Может быть, ты послан напомнить нам о том, что мы, независимо от занятий и национальностей, - прежде всего – люди планеты Земля!»
Вторым провожающим был Волли Пушкарев (Walley Pushkarev), хозяин бара «Пушка», устроенного на набережной Мойки возле дома-квартиры А.С. Пушкина. Волли вот уже несколько лет живет в Питере и даже недавно купил квартиру в центре города. Его родители полвека назад переехали из Харбина в Брисбен, столицу штата Квинсленд в Австралии. По настоящему-то Волли звали Владимиром Иннокентьевичем, но в школе его имя сократили, на что он не жаловался. По окончанию школы он успел пожить во многих странах Европы и даже пять лет отработал на сейнерах в Исландии, но оказавшись в России, он понял, что вернулся на родину. По-русски он говорит хорошо, а вот писать еще не научился, поэтому и написал пожелание мне по-английски: «To our mate Anatoly who has inspired all who has had the pleasure to make his acquaintance. Fair road. Nil flats. Responsible trajectory. See ya soon. Boom! Boom! Boom!». (Моему другу Анатолию, который вдохновил всех с ним общавшихся. Хорошей дороги и направления. Скоро увидимся. Бум, бум, бум.) Бумы он издает каждый вечер, посредством петард, вложенных в ствол игрушечной пушки, когда открывает свой ресторан.
Публика в его ресторане в основном англоязычная: австралийцы, скандинавы, американцы, но попадаются и французы, которые принципиально говорят на своем тарабарском языке, но вынуждены бывают переходить на английский, поскольку их никто здесь не понимает. Мано, огромный и добродушный голландец, обитает в Питере уже три года, продавая тюльпаны сумрачным обитателям Северной Пальмиры. Он наладил их доставку на дом, а также аранжировал букеты для дипкорпуса и отелей, так что перебивался безбедно.
Столь же обширный и добродушный как и Мано, Тони приехал из Англии всего год назад и пытался торговать акциями российских компаний. У обоих семьи остались на родине, так что обходились они временными любовницами, которые были значительно моложе их супруг. Жизнь в Питере значительно дешевле, чем в Лондоне или Амстердаме, так что Мано и Тони чувствуют себя здесь почти миллионерами, зарабатывая по пяти тысяч долларов в месяц. Они ежевечерне после работы приходят в «Пушку», чтобы снять стресс, накачиваясь пивом и водкой, которые здесь раз в пять дешевле, чем в Европе. К ним присоединялся Кен строивший в окрестностях города завод по производству автомобилей фирмы «Форд», всего-то 60 тысяч машин в год. Он был тоже счастлив жить и работать в Питере, где подобрал команду русских менеджеров, которые справлялись с работой не хуже американцев.
Снимать мой отъезд приехала тележурналистка Лариса из НТВ, которая записала в мой журнал: «У Киплинга есть сказка “Кошка, которая гуляла сама по себе”. Так вот, ты, Толя, - кот, который гуляет сам по себе. Кот с большим опытом, умный, добрый, но все равно сам по себе. Это и твое достоинство, и твоя беда. Сам знаешь почему! К тебе тянутся, с тобой интересно, не скучно, ты хорош своим необыкновенным юмором… “дай довру”, но ты кот, и ни к кому не можешь быть привязан. Наверное, - это твой путь в этом мире. Желаю тебе одолеть его достойно. Итак, попутного ветра, дорог без ям и погоды без дождя тебе. И, несомненно, хороших людей по пути».
На Московском проспекте я пристроился за автобусом, но вскоре очень даже пожалел – автобус резко затормозил, я был вынужден также нажать на ручку тормоза. Послышался хлопок и тормозные колодки вылетели из своих держателей. Я запаниковал, однако успел нажать педаль ножного тормоза поэтому хотя и врезался в автобус, но по касательной, так что переднее колесо выскочило на тротуар и я свалился под ноги пешеходов. Да, средство передвижения у меня убийственное.
Доехал до площади Победы с монументом, на котором толпа бронзовых защитников Ленинграда сгрудилась вокруг высоченного стальной штыка, называемого в народе «стамеской». Свернув влево, я вскоре оказался на Московском шоссе. Вот и бронзовые быки, охраняющие вход в мясокомбинат, где их теплокровных сородичей ежедневно пускают в расход. Потянулись унылые пригороды с железобетонными заборами предприятий и садоводства с издевательскими шестью сотками на рыло и подобием больших собачьих будок в центре каждого участка.
В Шушарах я решил передохнуть, и, прислонив велосипед к дереву, купил в киоске бутылку холодного пива. Потягивая его из горлышка, я узрел девушку лет 25, которая неуверенной походкой приближалась к моей скамейке. Одета она была в джинсовый костюм и «казаки» с блестящими пряжками. Ее круглое лицо было покрыто пунцовыми пятнами, мутноватые глаза уставились на меня. Обрушившись рядом на скамейку, она неожиданно выхватила из моей шляпы черное перо кондора, подаренное мне в Ленинградском зоопарке. Несколько ошарашенный, я вскочил и спросил как ее зовут и что за фамильярность она себе позволяет. Пьяно ухмыляясь, она назвалась Светой и сообщила, что работает шофером на дальнобойном грузовике. Да вот застряла в Шушарах, поистратилась, и нужно было ей 150 рублей на солярку. А еще понравилась ей моя шляпа с пером, не могу ли я подарить ее Свете, а себе купить новую. Я как можно мягче объяснил, что трудно будет мне найти вдоль трассы подходящую шляпу. С пьяной тупостью она поднялась со скамейки и ухватилась за поля шляпы, пытаясь сдернуть ее с моей буйной головы. Я чувствовал себя беспомощным идиотом, стараясь отодрать ее руки от своей драгоценной шляпы, подаренной мне фермером в Австралии. Просто было хрястнуть по ее лунообразной физиономии, но в моих генах заложено табу на избиение слабых, да еще и женщин.
С трудом избавившись от Светы, я взгромоздился на велосипед и попросил вернуть мне перышко, но она согласна была это сделать только за 150 рублей, необходимых ей для заправки грузовика. Поняв, что шантаж не пройдет, она на моих глазах сломала перышко и вернулась к группе собутыльников, устроившихся в тени тополя. Подумалось, - ну и лиха беда – начало!
Через десяток километров я оказался рядом с постом ДПС и подошел к двум молодым милиционерам, чтобы спросить о ближайшем кемпинге, или другом пристанище на ночь. Не вдаваясь в объяснения, они потребовали отвязать багаж и вытащить содержимое мешка для проверки. Потом, полистав мои два паспорта – русский и американский, милиционер воскликнул: «Да какого же хрена ты делаешь в России, если можешь в любое время уехать в США. Ты, наверное, шпион или идиот!» Я мог бы согласиться с последним предположением, но надеялся, что эта поездка по России придаст смысл моему пребыванию в этой стране, которую я покинул 20 лет тому назад.

НОЧЕВКИ

Милиционеры посоветовали проехать еще километров 20 и остановиться в кемпинге на окраине поселка Саблино. Встретил меня Алекс, дежурный администратор над несколькими финскими домиками с отдельными комнатками на два спальных места, без телевизора или радио, без настольных ламп и грязным  сортирами на отшибе. Было противно здесь оставаться на ночь, поэтому я сгрузил багаж в конторке Алекса и решил проехать в соседний поселок поискать подходящий ночлег.
Начал я с обхода частных домов, хозяева которых сидели на завалинках, впитывая в себя вечернюю прохладу. В основном это были пожилые женщины, которые с неохотой вступали в разговор с незнакомцем, а узнав о моем желании остановиться у них на ночлег, смотревшие на меня как на частичного или полного идиота с наклонностями проходимца. Августовский вечер был пропитан запахом яблочной падалицы и перезрелых мухоморов. Робкие звезды неуверенно проглядывали через проходящие облака и дрожали в предчувствии непогоды, собаки лениво брехали на неустроенного велосипедиста. После пятой попытки я уразумел бессмысленность поиска ночлега у этих робких людей, запуганных телевизионными передачами о насильниках и бандитах, да и реальная жизнь была не легче. Вернувшись в кемпинг, я заплатил 50 рублей за ночлег и сырое белье, но предпочел переспать в своем спальном мешке, еще сохранившем эвкалиптовый запах гостеприимной Австралии.
Радищев в своей книге «Путешествие из Петербурга в Москву» больше ударялся в философические и моральные аспекты существования современной ему России и не касался ежедневного пропитания путешественника. Был он высокопоставленным чиновником таможни и наверняка была у него «подорожная», гарантировавшая ему смену лошадей и ночевку в доме типа станционного смотрителя типа Семена Вырина, так реалистически описанного Пушкиным. А у меня вместо подорожной была амбарная книга, служившая дневником путешествия, а вместо кареты - велосипед, не защищавший меня от зарядившего с утра дождичка.
В поселке Ушаки я притулил велосипед к стене дома и зашел в местную блинную, где продавали аппетитные, «с пылу, с жару» пирожки с мясом и грибами. Проглотил я их моментально, запил горячим кофе и отправился дальше, но уже через полчаса почувствовал резь в желудке и подступающую тошноту. Пришлось заехать в магазин и купить питьевую соду, чтобы нейтрализовать соляную кислоту, заливавшую мой бедный желудок. Интересно, а бывали у Радищева по дороге подобные приступы изжоги, а если были, то не они ли спровоцировали у него столь язвительное описание путешествия?
 Дождь продолжал хлестать, проезжавшие машины обдавали меня водопадами грязи смешанной с выхлопными газами и машинным маслом, а у меня ни плаща, ни сапог, ни зонтика. В конце-то концов я добрался до поста ДПС и попросил милиционеров притормозить грузовик с кузовом, куда я смог бы загрузить велосипед. В отличие от вчерашних, эти ребята оказались чрезвычайно любезными и уже через полчаса я ехал в кабине с Володей, который возвращался из Гатчины в Новгород с грузом аккумуляторов. Он сказал, что никогда бы меня не посадил если бы я голосовал посреди дороги, но присутствие милиционеров гарантировало, что документы в порядке и я вряд ли совершу на него нападение. А дождь захлестывал лобовое стекло, дворники еле справлялись с его очисткой от жирной дорожной эмульсии, запотевшее изнутри стекло приходилось протирать тряпкой.
Володя высадил меня на окраине города и объяснил, как добраться до центра, где я планировал искать пристанища. Из своего опыта путешествия на велосипеде по США я уяснил, что полиция всегда готова помочь путешественнику, который не вызывает у нее подозрения. Меня привечали в полицейских участках Балтимора, Филадельфии, Саванны и других городов Америки, помогали с устройством на ночлег и дарили полицейские нашивки, которыми позже я декорировал куртку и майки. Одну из них я и прихватил для этого путешествия по России. Поэтому я решил искать помощи у местных милиционеров.
Дождь меня так достал, что пришлось спрятаться под навесом автобусной остановки, где скопилась толпа ожидающих пассажиров. Вспышки молний освещали усталые, угрюмые лица людей отбарабанивших свой рабочий день и теперь застрявших из-за дождя посредине дороги домой. А у меня и дома-то своего не было нигде в этом мире, и не знал я, где проведу следующую ночь. Поддатенький мужичок видимо почувствовал мое настроение и сказал: «Эй ковбой, видать, тебе ночевать негде. Пошли ко мне, заодно и бутылку раздавим». Я заколебался, а потом заявил, что прежде всего мне нужно найти ближайшее отделение милиции. Услышав это, мужик заскучал и явно потерял ко мне интерес, да и не удивительно, ведь у русского человека нутряное чувство недоверия к этому органу власти.
Переждав дождь, я вновь взгромоздился на своего железного коня и отправился искать первое отделение милиции, оказавшееся на другом берегу реки Волхов. Затащив велосипед в вестибюль, я обратился к дежурному с просьбой посадить меня на ночь в камеру предварительного заключения. У молоденького лейтенантика аж глаза на лоб полезли от такой идиотской просьбы. Но когда он узнал, что американские полицейские предоставляли мне свои камеры для ночевки, Сережа заявил: «Да ты потом неделю будешь отряхиваться от клопов и блох, это тебе не американская тюрьма. Уж лучше переспи в нашей дежурке».
Он провел меня в комнатку с двумя двухэтажными нарами и засаленными матрацами, покрытыми армейскими одеялами грязно-синей шерсти. Я бросил поверх спальный мешок и почувствовал себя дома. Сережа объяснил так же, как пройти в ближайший автобусный парк, в столовой которого можно дешево пропитаться. И действительно, поужинал я там за треть цены по сравнению с близлежащим кафе. Слава богу, остались, оказывается, еще такие островки социализма в нашей обуржуазившейся стране.
Радищеву было проще: его в Новгороде пригласил на ужин старый знакомец по Петербургу, Карп Дементьич (знатные имена были в те времена). Не пил наш демократ и не курил, но его уговаривали хотя бы пригубить рюмку. Александр Николаевич заканчивает историю так: «Я почувствовал, что у меня щеки стали рдеть, и под конец пира я бы, как и другие, напился пьян. Но по счастию, век за столом сидеть нельзя, так как всегда быть умным невозможно. И по той самой причине, по которой я иногда дурачусь и брежу, на свадебном пиру я был трезв».
К сожалению, я не столь целомудрен, вот и купил бутылку пива и попивал его, покуривая свою демократичную «Приму» в парке возле древнего городского вала. Пристроился на скамейке рядом с девчушками школьного возраста, попыхивавшими дорогими сигаретами. Напротив нас росло деревце вяза, кора которого была соскоблена ножом до высоты человеческого роста, а на оголенном стволе было вырезано: «Игорь + Оля = Любовь». Я не удержался и сказал: «Этому подонку Игорю я бы руки поотрывал, если бы он мне попался за обдиранием коры. Ведь это издевательство над деревом равносильно тому, как с живого человека снять скальп и обречь на смерть». Девчушки прыснули и сказали, что этот Игорёха учится в их школе. Возможно, одна из них и была та самая любимая Оля.
Я поспешил встать и пройти к набережной Волхова, с которой открывался вид на старый город с его Софийским собором и многочисленными, недавно реставрированными церквями. Их золотые купола отражали лучи заходящего солнца и напоминали о былом величии Великого Новгорода.
Впервые этот город упоминается в рукописи в 859 году, но его предыстория имеет значительно более глубокие корни. Наш замечательный историк Н.И. Костомаров привел версию возникновения России задолго до приглашения варягов в Киев. Два брата – Словен и Рус пришли на берега реки Волхов и основали два города – Словенск и Руссу. Много лет жили их потомки, распространяя свои влияния как на север, до Ледовитого океана, так и на восток. Но поразила жителей этого края мировая язва и вымерло большинство жителей, а остальные разбежались. Прошли столетия, пока славяне опять не появились в здешних краях  и основали новый город, Новгород, вместо старого Словенска. По современным данным прародиной Новгорода называют также поселок Волотово на реке Волоховец.
Археологические раскопки последних десятилетий подтвердили, что там где сейчас находится Старая Ладога, задолго до Новгорода существовал древний русский город. Возможно, именно здесь правил племенной вождь словен легендарный Гостомысл. Оказывается, что не Киев, а Старая Ладога является матерью русских городов и вскоре будем отмечать 1500 лет с ее основания. Ну и слава богу, все равно Киев теперь не вернуть, а хохлы объявили себя основателями России.
Новгород также возник задолго до Москвы и Киева, это был город-республика, в котором все важные решения принимались боярской думой и народным вече. Здесь выбирались посадские и тысяцкие руководители гражданской и военной администрации город, он был столицей нашей русской демократии. Новгород долго боролся как с псами-рыцарями и со скандинавскими завоевателями, так и с московскими князьями. Правивший Новгородом легендарный Александр Невский утопил в крови восстание его жителей против татарских «численников», сборщиков ясака. В своей политике он ориентировался на поддержку с  востока и отвергал западное влияние. Устроенное им рыцарям «ледовое побоище» на долгие столетия захлопнуло окно в Европу, которым долгие годы был Новгород.
Через Новгород шел знаменитый торговый путь «из варяг в греки», и легендарный Садко, торговый гость, отправлялся со своими товарищами на кочах в далекие земли. Остался он свободным и во времена татарского ига, но не выдержал военного напора соседей с юга. Началом падения республики стало приглашение на княжение московских князей.
Поиздевались над ним оба Ивана Васильевича: загребущий и бессердечный Иван III и еще более кровожадный его внук, Иван IV. В 1479 году Иван III подошел со своими войсками к городу и  заявил: «Вечу и колоколу не быть, посаднику не быть, государство Новгородское держать великому князю точно так же, как он держит государство в Низовой земле, а управлять в Новгороде его наместникам». Как писал Н.И. Костомаров, 15 января новгородцы были приведены к присяге, по которой новгородцы должны были доносить друг на друга если услышат о великом князе чего-то худого. Задолго до Сталина началось у нас доносительство. Тогда же вывез Иван из города и вечевой колокол, символ его демократии.
В летописи пишется, что в Москве колокол: «…вознесли на колокольницу, с прочими колоколы звонити», прославлять великого князя, заклятого врага Новгорода. Войдя в город, Иван III вырезал несколько сот его жителей,  около восьми тысяч наиболее значительных горожан переселил в пределы Московского княжества, а взамен им прислал жильцов из Московии. В плен была взята и знаменитая Марфа-посадница, возглавлявшая кружок патриотов Новгорода, о которой Мусоргским была написана опера.
Новгород перестал быть Великим, лишился также своего торгового населения, своей свободы, благоприятствовавшей торговле, Иван III в 1495 году арестовал всех иностранных купцов, конфисковав их товары.
Ко времени правления Ивана IV город несколько оправился от разорения и наладил торговлю с англичанами через Белое море воском, кожей, льном и другими товарами. Наши купцы также ездили в Швецию и ганзейские города. Московские князья всегда Новгород ненавидели и завидовали его относительному богатству.
В 1570 году безумный Иван IV, оккупировав город, вырезал и утопил в Волхове более 15 тысяч его жителей и ведь они были потомки тех москвичей, которых переселил сюда его дед. Как пишет псковский летописец, Волхов был запружен телами, сброшенными с моста, и с тех пор, как бы в память об обилии пролитой человеческой крови, река не замерзает возле моста даже в самые сильные морозы. Остальных жителей Иван Грозный расселил по другим городам своего княжества, город обезлюдел. С тех пор влачил Новгород существование заштатного губернского, а потом областного города и только недавно его названию вернули первую часть – Великий.
Год тому назад я разговаривал с его нынешним губернатором, Михаилом Прусаком, приехавшим в Питер на конференцию по проблемам культуры и экономики России а XXI веке. Оправдывая свою фамилию, он был при густых черных усах, росточка ниже среднего, крепенький и энергичный, всего-то лет сорока. Выступал он не по бумажке, а также не побоялся вступить в дискуссию с въедливыми студентами университета. Возможно и удастся ему вернуть городу величие.
Довольно интеллигентно выглядел на конференции и элегантно одетый Борис Грызлов, не удивительно, что Путин назначил его министром внутренних дел. Вероятно, таким политикам и принадлежит будущее. Они на конференции выгодно отличались от воинствующего хама и потомственного юриста Жириновского, моловшего параноидный бред о праве новых русских на многоженство, чтобы гены русско-еврейских суперменов обогащали русскую кровушку.
Подъезжая к Новгороду, я отметил кварталы новых заводских зданий иностранных компаний, только жаль, что производят не то, что насущно необходимо новгородцам. В основном, это производители напитков, сигарет и жвачки, и так по всей России. В огромном книжном магазине я спросил карты Новгородской и Московской областей, но мне предложили только карты Калмыкии и Кемеровской области. Так что придется ехать по наитию.
Вернувшись в отделение милиции, я решил познакомиться с его обитателями. В каптерке молоденький щупленький лейтенант чистил старенький пистолет Макарова. Саша совсем недавно закончил Псковское милицейское училище и получил сюда направление. Жил он в общежитии и делил комнату с таким же бедолагой в погонах. Месячный оклад ему положили аж 1200 рублей, а еще добавляли 600 рублей пайковых, получалось чуть больше 60 долларов в месяц. Такую сумму молодой американский полицейский получает за три часа работы. Что же удивляться, если наши менты берут взятки – жить-то надо.
Саша вскоре отправился по вызову, а я попросил у Сережи разрешения присутствовать при работе дежурной команды. Удивляла сумрачность помещения, но Сережа объяснил, что из 12 лампочек в двух люстрах 10 давно перегорели. Завхоз обещает ввернуть новые, но только в конце месяца, когда они появятся на складе. Совсем недавно в отделении появился компьютер, но никто из милиционеров толком не знал, как им пользоваться. На это дежурство им прислали лейтенантку Свету, закончившую компьютерные курсы и должную перепечатывать протоколы, но она знала как это делать еще меньше Сережи. Кроме Сережи в дежурке присутствовали еще два прапорщика, отвечавшие на непрерывные звонки и составлявшие протоколы. Звонки от избитых и ограбленных, пьяных и накуренных, изменивших и преданных любимыми  великоновгородцев.
Привели в участок случайно отловленного алиментщика, шесть лет скрывавшегося от брошенных жены и дочки. У этого охламона пузырились не только глаза, но и трикотажные рейтузы, а уши топорщились и даже шевелились от недоумения, за что  его приволокли в кутузку. Он давно забыл о бывшей жене и жил теперь с продавщицей магазина, пропивая ее мизерную зарплату. Ему было проще отсидеть в тюрьме, чем заплатить задолженность по алиментам. Милиционер лениво его отругал, составил протокол и отправил в «аквариум», камеру с прозрачной стеной и дверью, чтобы арестант не смог спрятаться от бдительного взгляда вертухая. Он забрал у алиментщика часы и сигареты, чем расстроил того чрезвычайно: «ты чего сигареты-то отбираешь, свои кури» - матерился бедолага. А прапор вяло отбрехивался, что такое дерьмо он не курит, хотя ясно было, что сигареты ему понравились.
Привели поддатую бабку лет шестидесяти, растрепанную и матерящуюся. Она пришла на работу мужа, охранявшего склад завода, и устроила там дебош, застав его с любовницей. Муж вызвал милицию и теперь бабка должна была заплатить пятнадцать рублей штрафа. Она уже не первый раз устраивала такие скандалы и каждый раз обходилась милицейским выговором, но сейчас у них не хватало денег на бутылку водки, так что припомнили они ей предыдущие аресты и содрали 45 рублей.
Мне надоело смотреть на несчастных преступников, да и встать надо было до прихода на работу начальства. Всю ночь хлестал по крышам дождь, милиционеры приходили прикорнуть на часок, а потом возвращались, чтобы погрузиться в тягомотину жизни. Великий Новгород тяжело спал.

ВАЛДАЙ

Всю ночь мне до изнеможения снилась цифра 58 в арабском и латинском, LVIII, вариантах. Единственным объяснением ее появления в этом кошмарном сне была ассоциация цифры с 58-ой статьей уголовного кодекса России о политических преступлениях граждан СССР перед государством. Возможно, когда-то эта комната была тюремной камерой, где  и были сидельцы по этой статье, да и мне самому 30 лет назад грозились ее припаять. Знаменитая статья, сотни тысяч  по ней сидели.
Дождь и утром не утихомирился. Я попрощался с хозяевами,  которые загрузили меня яблоками и просили написать письмо о том, как закончилось мое путешествие. А худо ехать, когда проходящие машины обдают тебя потоками грязи. Вот проехал через реку Мсту и уныло подумал, что вдоль ее живут какие-то неуловимые мстители, в честь которых и названа река. Вспомнился и анекдот: идет грибник вдоль железнодорожного полотна дороги Новгород - Москва, а из леса выныривает мужик с автоматом ППШ и связкой гранат и спрашивает: «а где немцы»? Грибник в ответ: «Какие немцы, война уж пятьдесят лет как кончилась». А тот в обалдении: «А что же я, бля, все эти годы поезда взрываю?».
Было мне так худо, что хотелось все бросить, сесть на автобус и вернуться в Питер, в свою комнатушку с компьютером, диваном и пивом из углового магазина. Ну какого рожна я делаю на этой опасной дороге с унылыми осинами вдоль кювета и высохшим от заболочения лесом?! Эти придурки, дорожники, при постройке трассы не удосужились проложить под полотном дренажные трубы и превратили ее в дамбу, преградившую естественный сток воды. Вот и стоит в болотине вдоль дороги подтопленный, мертвый лес без птиц и животных.
При путешествии по дорогам Америке меня поражало количество сбитых машинами оленей. На некоторых участках даже установлены вдоль дороги высокие заборы, чтобы помешать зверью выскочить на трассу. А здесь я ни разу не видел вдоль дороги ни живых, ни мертвых лосей, либо другого зверья. На обочинах дороги сидят деревенские бабы и мужики, торгующие яблоками, картошкой и огурцами. Попробовал я пару раз эти яблоки и во рту заныло от кислоты и горечи. Да как же этим крестьянам самим не стыдно продавать выморочные плоды своих трудов?! Неужто им лень купить саженцы или семена хороших сортов овощей и фруктов? Леность и тупость ума поразительные! Семьдесят лет коммунисты заставляли из-под палки их работать, а «дерьмократы» всего за десять лет лишили их работы.
На заправочной станции я встретил мальчишку лет двенадцати, заправлявшего бензином автомобили. Оказалось, что за день он зарабатывает около 300 рублей, больше, чем большинство взрослых в России. Неужто этот замызганный пацан и есть будущее России?
Закончился дождь и мое хреновое настроение, а дорога привела в бывший совхоз Пролетарский. Огромный животноводческий комплекс давно обезлюдел и обезскотинел, крыши провалились, а стены были разобраны на кирпич. Окрестные луга заросли ивняком и сорняками, а работники либо разбежались, либо состарились и перешли в разряд пенсионеров.
При въезде в деревню на береговом косогоре красовалась подновленная церковь с добротными постройками и чисто подметенной папертью. Я решил там отдохнуть и зашел внутрь. Посреди церкви стоял гроб со старушкой, а вокруг ходил священник с кадилом и совершал обряд отпевания. Среди пришедших проститься с покойницей я не увидел ни одного мужчины или старика. Известное дело, повыбивала сверстников этих старух война, а в мирные годы – алкоголь, да и вообще мужчины живут короче женщин.
Половина домов деревни заколочены, а в других живут дачники. Не видно характерных для деревенского пейзажа коров, коз и даже кур. В магазинах продаются мороженные американские «ножки Буша», немецкая колбаса и яблоки, польское печенье и конфеты, турецкая халва. Сбылась мечта Петра: «все флаги в гости будут к нам, и запируем на просторе» и не только в Петербурге, но и в деревне под Новгородом, только сами мы перестали что-либо производить и воспроизводиться.
А вот и деревня Крестцы, знаменитая еще со времен Радищева самоварами и пирогами. Здесь Радищев был свидетелем расставания отца сыновьями, отправлявшимися на службу и пожалел их: «Несчастный предрассудок дворянского звания велит им итти в службу. Одно название сие приводит всю кровь в необычайное движение! Тысячу против одного держать можно, что изо ста дворянчиков, вступающих в службу, 98 становятся повесами, а два под старость, или, правильнее сказать, два в дряхлые их, хотя нестарые лета становятся добрыми людьми».
Читаю эти строки и думаю: ну что ты мужик такую бочку катишь на дворянские порядки? А куда же в те времена недорослю было деваться? На земле при тятеньке работать, али в купцы податься? Все шли на службу и с удовольствием родине служили. Это сейчас ребят на службу не докличешься, все закосить хотят от армии. А ведь в этих Крестах наверное живут потомки тех дворянских детей, которых разлагал наш первый демократ подобными речами. Значит, всего двое из ста дворян были приличными людьми, а остальные – тьфу, подтереть и растереть? Ох, не зря на него Екатерина окрысилась! 
Вдоль дороги стоят столы с кипящими самоварами и кофейниками, продают пироги с капустой, грибами и черникой, а еще дубовые веники. Чуть дальше от дороги построены павильончики, где можно попробовать шашлыки кавказского или узбекского происхождения.
Это южное вторжение на российские просторы коснулось вскоре и меня. На окраине Валдая у меня опять забарахлил велосипед и пришлось остановиться на ремонт. Пока я разбирался, почему педаль задевает раму велосипеда, ко мне подошли два парня «кавказской национальности» и предложили помочь. Дауд Абдумуслимов и Хезбулла Гаджиев были даргинцами и привезли из Дагестана фуру с арбузами и помидорами. Груз они продали оптом местному потребсоюзу и теперь собирались ехать домой. Они оказались значительно лучшими механиками, чем я и быстро исправили поломку, а также выправили ниппель на переднем колесе. Попытались они исправить и ручной тормоз, но белорусские Кулибины сделали держатели тормозных колодок из столь мягкой стали, что ремонту тормоз не подлежал. Ребята сделали все возможное, чтобы помочь русскому путешественнику, а на прощание Дауд написал: «Дорогой Анатолий, было приятно тебя встретить и помочь починить велосипед, а также поговорить по поводу путешествия. Ветра в спину и удачно доехать». Добрыми и грамотными оказались эти лица «кавказской национальности».
В здании администрации Валдайского района я встретился с его главой, Владимиром Евгеньевичем Королевым. Было ему лет 40, при таких же усах, как и губернатор Новгорода, а сидел он под портретом безусого Путина. Было у него за плечами два высших образования, комсомольская и милицейская работа, а потом участие в выборной кампании губернатора Прусака. Был им замечен и получил его помощь при выборах администратора Валдая.
Королев дал мне направление в номер люкс гостиницы «Валдай»; судя по состоянию стен и потолков номера, последний ремонт его состоялся где-то при Брежневе, в начале эпохи твердого застоя. Похоже, что и с остальными ремонтами в городе здесь не спешили. Площадь за гостиницей представляла собой свалку с ржавым каркасом будущего торгового центра посередине. Пытались также восстанавливать собор, но рабочих нигде не было видно, а окружающий стройку забор давно растащили на доски.  В суровую зиму 2002 – 2003 года Валдай прославился на всю Россию тем, что там была парализована вся отопительная и электрическая инфраструктура города и более недели жители многоэтажек существовали при минусовых температурах, а пенсионеров с инвалидами направили жить в этой самой гостинице. Опозорился местный городничий на всю Россию, да ничего страшного: вывернется в очередной раз и дальше будет править замордованными валдюками.
Был в люксовом номере даже цветной телевизор, да только всего с одной программой, а вот мыло и туалетную бумагу нужно было покупать у администратора гостиницы. Правда, горячей воды тоже не было, так что можно было экономить на мыле, а вместо туалетной бумаги обходиться газетками, которыми до сих пор подтирается большинство россиян.
Разгрузившись и поставив велосипед в кладовую, я отправился на набережную озера Валдай, чтобы полюбоваться Иверским монастырем на противоположном берегу озера. Открыл я книгу Радищева, который мне поведал, что потомки местных жителей ведут свое начало от польских пленников, присланных на Валдай царем Алексеем Михайловичем. Наверное, от этого польского вертопрахства и произошли местные нравы. Мне кажется, следующие строки найболее живы, хотя и язвительны изо всей книги: «Кто не бывал в Валдаях, кто не знает валдайских баранок и валдайских разрумяненных девок? Всякого проезжзающего наглые валдайские и стыд сотрясающие девки останавливают и стараются возжигать его щедростью на счет своего целомудрия. Сравнивая нравы сея жителей в города произведенныя деревни  со нравами других российских городов, подумаешь, что она есть наивреднейшая и что развратные нравы суть едины токмо остатки ее древнего построения. Но как немного более ста лет, как она населена, то можно судить, сколь развратны были и первые его жители».
Александр Сергеевич по дороге из Москву в Петербург читал взятую у Соболевского эту, по его выражению,  «книгу скучную, но любопытную в каком бы то ни было отношении…книгу, некогда прошумевшую соблазном и навлекшую на сочинителя гнев Екатерины». Радищев издал за собственный кошт «Путешествие из Петербурга в Москву» в 1790 году. Было продано и роздано всего 30 экземпляров, а остальной тираж реквизирован и сожжен.
Наверняка Пушкин внимательно прочел вышеприведенные сентенции Радищева о девках, вот и выразил их поэтически:
У податливых крестьянок,
Чем и славится Валдай,
К чаю накупи баранок
И скорее поезжай.
Бывших крестьянок я нашел в кафе «Валдай», но баранок они не продавали, а пили водку в компании двух валившихся на бок мужиков с мобильниками на поясе. Трудно было мне судить о податливости этих былых и  бывалых крестьянок, а вот матерились они по-ямщицки, через слово. Курили они дешевые сигареты, выпуская дым сквозь гнилые пеньки зубов, а у меня при виде мужеобразных дам пропадает всякое сексуальное желание. Пришлось вернуться в гостиницу и смотреть по телевизору не менее вульгарных современных московских певиц и певцов.
Знаменитые колокольчики Валдая я увидел в местном краеведческом музее, на удивление богатом экспонатам и чистом. Тетушки-смотрительницы рассказали легенду о происхождении местных колокольчиков. Когда Иван Грозный сверг новгородский вечевой колокол и приказал привезти его в Москву, то в районе Валдая колокол разбился и из его осколков местные умельцы отлили колокольчики для ямщицких лошадей. А потом они пригласили новгородских умельцев и наладили производство собственных колоколов и колокольчиков. Я уже знал, что вечевой колокол на самом деле был увезен Иваном III и благополучно достиг Москвы, но в памяти народной разорение Новгорода ассоциируется с Иваном Грозным, самым кровавым из наших средневековым диктаторов. Пусть и дальше рассказывают эту легенду, Грозному сейчас сие без разницы.
В том же музее за витриной лежали ноты романса А. Верстовского с текстом поэта-декабриста Ф.М. Глинки:
Вот мчится тройка удалая
Вдоль по дороге столбовой
И колокольчик, дар Валдая
Звенит уныло под дугой.
В городе есть единственный в России музей колоколов. Оказывается, обычай вешать колокольчик под дугу упряжки появился у нас лишь в XVIII веке в основном на почтовых и курьерских тройках. В музее же я понаслаждался фольклорным творчеством местных литейщиков. Не без некоторых оснований русские гордятся своим самым изощренным в мире матом, правда, прожив двадцать лет в США, я в этом сейчас не уверен, американский мат отнюдь не беднее нашего, им лишь реже пользуются. Не зря говорят: «Что стыдно и грешно, то в обычай вошло…», и на колокольчиках это очень даже видно и написано. Процитирую лишь несколько отлитых навеки в бронзе шедевров: «Не вози ****ей, а вози людей», «Нет малахаю так хером помахаю», «Повенчалися и етти помчалися», «Неверующему Андропу два х…я в ж…у» и т.д. Ну а самая распространенная надпись все-таки лирическая: «Прощай милая моя - еду в дальние края».
Русские мастера учились отливать колокола и пушки у иноземцев и не всегда у них это хорошо получалось. Примером тому может служить расколовшийся после отливки «Царь-колокол», или «Царь-пушка в Кремле», из которой не удалось сделать ни одного выстрела. Не освоили они и производства корлионов, музыкальных инструментов, состоящих из набора колоколов разной тональности, на которых играют посредством клавиатуры, как на органе. Голландцы подарили Петру такой инструмент, но он сгорел лет 200 тому назад[. Cовсем недавно они подарили новый корлион, который установлен в Петропавловском соборе. Надо будет по приезде сходить и послушать.
Валдайские края неоднократно полыхали войнами. В здешних небесах в начале войны немецкие ассы почем зря сбивали наших пилотов. Борис Полевой написал «Повесть о настоящем человеке» об Алексее Маресьеве, которого сбили зимой в этих краях и приземлился он в лесу с перебитыми ногами. Полз по лесу несколько недель, питался муравьями и другими насекомыми. Нашли его в лесу два деревенских мальчишки и помогли добраться до деревни. Потом ему отрезали ноги, но он решил летать на протезах, чем и прославился. Прототип героя книги помер недавно, так скоро все герои вымрут, а новые что-то не рождаются.
Покинул я гостиницу, так и не испытав наслаждения общения с местными красотками. Возможно и у Радищева произошел подобный афронт, если он написал: «Но как молодые мои лета уже прошли, то я поспешно расстался с мазаными валдайскими…сиренами». Правда, было ему тогда меньше пятидесяти, а мне уже шестьдесят с гаком. Рано зрели и перезревали наши предки.

ВЫШНИЙ ВОЛОЧЕК

Впервые я оказался в Вышнем Волочке, почитай, четверть века тому назад, но с тех пор если он и изменился, то только к худшему. Здание Гостиного двора Екатерининских времен частично лишилось кровли, фонтан в сквере разрушился, а каналы заросли ряской и сине-зелеными водорослями. Только  четырехэтажное здание мэрии поддерживается в относительном порядке. А возглавляет ее Марк Жанович Хасаинов, столь же молодой и энергичный, как и глава администрации Валдая. С названиями этих теперешних мэрий, а также администрациий районов и волостей сам черт ногу сломит. Одно ясно, что по сравнению с советскими временами количество чиновников увеличилось вдвое.
Мэр с гордостью продемонстрировал новый герб города с баржей или кочем, а также короной, его венчающей, в создании которого он самолично принимал участие. Отдел геральдики города создал также флаг и знамя города, а по радио я даже слышал его новый гимн, когда-то занимались электрификацией, а теперь мэр развил бурную деятельность на ниве геральдизации района. Но больше всего меня поразило то, что кабинеты мэрии и номера местной гостиницы украшены репродукциями пейзажей американских художников. На самом деле, пишут их в Нью-Йорке китайцы конвейерным методом. Эта пошлятина была противна мне и там, но какой же подонок завез эти артистические «ножки Буша» в российскую глубинку? Ведь за них тоже валюта плачена.
В этом городишке  чуть более 70 тысяч населения, но есть здесь и своя телевизионная студия, с журналистами которой я познакомился в приемной мэра. Они приехали на съемку открытия компьютерного центра при почтамте с непременным участием мэра. Вид у ребят был озабоченный, им еще предстояло ехать на открытие нового офиса налоговой службы. С кого налоги-то собираются брать? Сельского хозяйства нет, промышленность развалена, осталась лишь торговля, да и та в руках чеченцев и азербайджанцев.
Устроившись в гостинице, я отправился в краеведческую библиотеку города. С удивлением узнал, что именно здесь возникло «Гагановское движение». В 1959 местная ткачиха Валентина Гаганова, возглавлявшая передовую бригадир ткачих решила бросить своих товарок, перейти в отстающую бригаду и довести ее до передовых. Так она делала четыре раза и была прославлена советской пропагандой. Правда, чувствовалось что-то идиотическое в этих переходах ткачихи с хорошей работы на плохую, с этой женщины предлагалось брать пример советским гражданам. Возникла тогда даже частушка:
Брошу мужа я хороша,
Выйду за поганого.
Вот какая я хороша,
Вот какая я Гаганова.
В значительной степени это движение было инициировано Екатериной Фурцевой, уроженкой Вышнего Волочка, которая была поднята Никитой Хрущевым до уровня члена Политбюро, депутата Верховного Совета СССР и министра культуры.
В библиотеке я нашел также книгу Валерия Писигина «Путешествие из Москвы в Петербург», о его автомобильной поездке по этой трассе. Будучи журналистом, он зашел в статистический отдел городского ЗАГС, где ему предоставили данные о рождаемости и смертности жителей Вышнего Волочка. Приведу их:
Годы     Родилось    Умерло

1957        1479               600
1990          764             1227
1995          497             1530
Оказывается, благословенны были для города времена Валентины Гагановой, пора надежд на лучшую жизнь и Хрущевской оттепели. Понятное дело, молодые люди уезжают отсюда в крупные города, что снижает показатель рождаемости и увеличивает показатель смертности, но существеннее то, что молодожены не могут позволить себе произвести на свет потомство, которое они не могут содержать. Население земли катастрофически растет, а вот россиян ежегодно становится на миллион меньше. А в самом городе Волочке многие деревянные дома заколочены, но прикатилась сюда волна иммигрантов с Кавказа, которые ремонтируют и заселяют их.
Город этот был когда-то знаменит тем, что его жители занимались волоком по земле кочей и барж по дороге из Варяг в Греки, который проходил здесь между реками Тверцой и Цной, а ниже и южнее - между Мстой и Цной. Петр Первый при строительстве Петербурга решил, посредством постройки системы каналов и шлюзов, превратить сухопутный волок барж с юга России в водный. Он пригласил для этой цели голландских мастеров, которые хотя и прорыли каналы, да только не обеспечили заполнение их водой, так что баржи не могли по ним пройти.
Расстроенный царь решил обратиться к внутренним ресурсам, приняв предложение купца первой гильдии Михаила Ивановича Сердюкова построить в районе Вышнего Волочка систему каналов, водохранилищ и шлюзов за собственный кошт и получить вознаграждение от казны только в случае, если все будет работать. В 1723 году по каналам пошли баржи и вскоре ежегодно через город проходило более пяти тысяч барж. Купец получил от казны вознаграждение и орден от царя, который даже соизволил посетить дом Сердюкова в Вышнем Волочке.
До наших дней сохранился лишь его кирпичный дом, построенный в голландском стиле, который находится километрах в пяти от центра города. Дорога к нему проходила мимо женской тюрьмы, окруженной трехметровым кирпичным забором со сторожевыми вышками по углам и написанным красными буквами предупреждением: «Стой! Стреляют!»
В 1881 году здесь в пересыльной тюрьме маялся наш народный печальник и писатель Владимир Галактионович Короленко, а заодно писал очерк «Чудная» о девушке-революционерке Морозовой. Он позже вспоминал: «Я смотрел из-за таких же решеток на вольную дорогу…. И один раз на козлах такой же семейной колымаги сидел такой же мальчик и смотрел на меня с таким же чувством жалости, сострадания, невольного отчуждения и страха». А теперь я еду по этой дороге и заключенные с тоской и надеждой смотрят на меня, а мне их жалко, но сделать я для них ничего не могу.
Всю свою жизнь Короленко посвятил обличению и свержению царского режима; писателя в начале двадцатого века называли «совестью России». Когда же свергли царя и к власти пришли большевики, то Короленко обалдел от жестокости тех самых угнетенных, за права которых он боролся всю жизнь. Он писал открытые письма Ленину и просил того прекратить красный террор, но новой России его «совесть» была не нужна.
А все началось с того же самого Радищева, который в главе о Вышнем Волочке обрушивается на гипотетического помещика, который удалился из столицы, приобрел небольшую деревню и принялся эксплуатировать своих крестьян, производя излишки зерна на продажу, которые переправлялись по этим каналам. Взвился здесь наш демократ: «Варвар! Не достоин ты носить имя гражданина …Сокрушите орудия его земледелия, сожгите его риги, овины, житницы и развейте пепел по нивам, на них же совершалось его мучительство, ознаменуйте его яко общественного татя, дабы всяк, его видя, не только его гнушался, но убегал его приближения, дабы не заразиться его примером». Страшненьким был наш радетель о счастье народном, - к топору звал в 1790 году, за 130 лет до писем Короленко к вождю пролетариата.
Пушкин знал Россию значительно лучше чиновника Радищева и в пику ему даже начал писать книгу «Путешествие из Москвы в Петербург». В ней он сетовал, что «желчью написанное перо» Радищева излагало лишь «горькие полуистины». Александр Сергеевич отметил тенденциозность наблюдений нашего первого демократа: «В Пешках (на станции, ныне уничтоженной) Радищев съел кусок говядины и выпил чашку кофию. Он пользуется сим случаем дабы упомянуть об несчастных африканских невольниках, и тужит о судьбе русского крестьянина, не употребляющего сахара… Очевидно, что Радищев начертал карикатуру, но он упоминает о бане и о квасе, как о необходимости русского быта. Это уже признак довольства. Замечательно и то, что Радищев заставил свою хозяйку жаловаться на голод и неурожай, заканчивает картину нужды и бедствия сею чертою: и начала сажать хлебы в печь» (разрядка Пушкина).
Грунтовая дорога привела меня к берегу водохранилища, где сохранились останки дома М.И. Сердюкова, в котором жили какие-то пугливые люди, не открывшие мне дверь. Охранявшая их дворняжка с испуга вцепилась мне в сапог, а потом с визгом вылетела во двор и облаяла меня с безопасного расстояния.
На пристани сидели мужики, собравшиеся на рыбалку, но какая же рыбалка без бутылки водки! Они классически разлили на троих бутылку водки «Стрелец» и закусили пирогом с рыбой и грибами, а потом поведали мне, что когда-то существовал подземный ход от дома Сердюкова до острова в центре водохранилища. Уж дюже это сомнительно, чтобы какой-то идиот рыл тоннель под озером, если проще переплыть туда на лодке.
Оказавшийся здесь Радищев писал о Сердюкове: «Первый, которому на мысль пришло уподобиться природе в ее благодеяниях и сделать реку рукотворной…достоин памятника для дальнейшего потомства». А вот по поводу наших дорог он был более пессимистичен: «Дороги, каковые у римлян бывали, наши не будут никогда; препятствуют тому наша долгая зима и сильные морозы, а каналы и без отделки не скоро заровняются». Корявой получилась у демократа эта фраза, по-французски у него лучше получалось, а вот ссылка на зимы и сильные морозы зряшная, у скандинавов зимы еще суровее, чем в Вышнем Волочке, а дороги явно получше. Гоголь сетовал, что у России две напасти – дураки и дороги, забыл он еще упомянуть еще и демократов типа Радищева.
Количество дорог, дураков и демократов с тех пор увеличилось, а вот качество их даже уменьшилось, в прошлое ушла слава этого города как центра перевалки грузов Волго-Балтийским путем. Не видно на  горизонте ни барж, ни теплоходов. Город спит.

ТОРЖОК

Я опять на той самой дороге, по которой часто ездил Пушкин в гости к А. П. Керн и семейству П. И. Вульф. Недалече, в деревне Прутня сохранилась могила Анны Керн, той самой, которой были посвящены строки: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…». Деревня Васино полностью вымерла, а несколько оставшихся обитателей сидят, нахохлившись, вдоль дороги, торгуя гнилыми яблоками, или грибами, даже картошки у них нет – не уродилась что ли?
Это главная трасса страны, но состояние ее убожеское. Асфальт в колдобинах и ямах, обочина загажена пластмассовыми бутылками и мешками с мусором. Сторона дороги, ведущая на Москву, ниже той, которая ведет на Петербург и далее в Скандинавию. Да и не удивительно, ведь от границы и торгового порта фуры идут, перегруженные продуктами и товарами, а возвращаются пустыми. Трасса проходит в семи километрах от центра Торжка, расположенного на береговых холмах реки Тверцы.
Этот город был основан новгородскими гостями и ушкуйниками для торговли хлебом и воском с лежавшими южнее Владимиро-Суздальско-Рязанским княжествами. С самого начала Торжок стал объектом княжеских междоусобиц и жертвой иноземных интервенций. Кажется, никакой город России и даже мира не подвергался стольким разорениям как Торжок, только горел он двадцать пять раз. Может быть поэтому здесь работает самый большой в России завод пожарной техники.
Этот перевалочный пункт, богатый когда-то товарами и принадлежавший Великому Новгороду, был ограблен и сожжен Юрием Долгоруким дважды. Потом пришел черед Андрея Боголюбского, Святослава Ростиславовича и Всеволода Большое Гнездо, который разорял город дважды. Московские князья знали, как прижать вольные города Псков и Новгород: достаточно было перекрыть поступление через Торжок хлеба из южных областей. Когда в 1215 году «поби мраз обилье», князь Ярослав, решивший уморить голодом гордых новгородцев, наложил руку на амбары Торжка и «не пусти в город ни воза».
А потом пришли его в 1238 году грабить татары, в 1245 и 1248 литовцы, Иван Грозный стер его с лица земли на пути в Новгород, в Смутное время разоряли его поляки и предавшиеся им запорожцы. В 1612 году Торжок, объединившись с Тверью,  Нижним Новгородом и другими низовыми городами, дал своих воинов в войско князя Пожарского, чтобы прогнать польскую шляхту с ее множественными самозванцами. В 1671 году при подсчете дворов, с которых должен быть взят сбор на содержание московских стрельцов оказалось, что Торжок тогда был многочисленнее Твери, Тулы, Владимира, Воронежа и даже Казани.
Во времена Пушкина он был восьмой станцией по дороге от Москвы. Впервые Саша  здесь оказался в 1811 году, когда везли его учиться в Царскосельский лицей, а потом проезжал здесь в 1826, 1828, 1834 и 1836 годах. Он любил странствовать и полагал, что путешествия необходимы ему нравственно и физически, мечтал он и поехать за границу, но не сложилось, да и жизнь короткой оказалась. В этом плане мне повезло больше, но вот «Евгения Онегина» мне написать пока не удалось.
Сохранилось в Торжке здание гостиницы и ресторана братьев Пожарских, которое перевидало множество путешественников, проезжавших на каретах между Москвой и Петербургом. Лев Толстой в «Войне и мире» описал встречу в этом ресторане Пьера Безухова с масонами, а Пушкин советовал читателям:
На досуге отобедай
У Пожарского в Торжке.
Жареных котлет отведай
И отправься налегке.
Мне бы тоже хотелось чего-то отведать, но не нашел на центральной площади никаких котлет, - тетка в кацавейке продавала холодные пирожки с картошкой и грибами, но даже не с лотка, а из обмотанной тряпками кастрюли. Площадь чернелась торгом, где хозяева и продавцы в основном армяне и азербайджанцы, которым до лампочки были окружающие площадь церкви или деревянный домик-музей семейства Олениных, у которых гостил Пушкин. Они сидели посреди площади на корточках, словно слетевшиеся на падаль стервятники, и безостановочно щелкали подсолнечные семечки, оставляя после себя черную шелуху. Они торжествовали в Торжке тризну по нашей культуре.
А в музее оказалась великолепная коллекция портретов обитателей этого дома, бывших близкими друзьями поэта. Поразительно, насколько заботливо сохраняется в этом деревянном доме коллекция мебели, одежды, посуды, картин и фотографий семьи и друзей этого дома. Так и представляешь, как Пушкин сидит здесь в окружении друзей, пьет шампанское и читает свои стихи, а потом едет в гости к соседним помещикам соблазнять их дочек.
Я также на минуту представил, - а вдруг Пушкин никогда не существовал, что бы сталось с нашей литературой и культурой?! Была ли бы наша история без него беднее, а сами мы ущербнее, или наоборот – его солнечная натура выжгла вокруг целую плеяду других деятелей нашей культуры? «Не сотвори себе кумира» – говорится в Библии, а нас хлебом не корми, только дай авторитета, пахана выбрать, что в зоне, что на воле. Мы создали из Пушкина суррогат Шекспира, он для нас даже больше, чем литератор, он наша душа. Конечно же, этого маловато, но большего нет. 
Переехав по мосту на правый берег Тверцы, я оказался в прохладе вестибюля администрации города. Мэра города не было на месте и меня  приняла Альмира Анатольевна Тихомирова, управделами мэра, которая рассказала, что год тому назад ее шеф Нина Алексеевна Пушкина выиграла выборы у пяти соперников-мужчин. До этого она была директором завода пожарного оборудования «Пожмех», а перейдя на работу в мэрию, прихватила с собой секретаршу и повысила до статуса управляющей.
Я что-то вякнул по поводу оригинальности ее имени по сравнению с привычным – Эльмира, а она позвонила в общежитие завода и договорилась о моем устройстве там. Как знак особого внимания, она показала мне фотографию вышивки, которую сделали местные золотошвеи к 300-летию С. - Петербург, на ней был изображен герб города с двумя якорями, морским и речным, символизирующие город-порт на брегах Невы и Балтийского моря. Только почему-то на гербе города якоря изображены лапами вверх, словно должны были цепляться не за грунт, а за облака, да так оно и есть, - эфемерный этот город, выдуманный, такова и его эмблема.
По дороге к ночлежке я обратил внимание, что набережную реки облицовывают бетоном, а дома реставрируют. Город определенно был в хороших руках однофамилицы Пушкина. Авось, и с приезжими «черными» она справится и восстановит былую славу золотошвей и закройщиков из Торжка. А еще здесь производят пожарные машины, которые когда-то поставлялись во все республики СССР.
Подъезжая к заводу «Пожмех», я решил пообщаться с аборигенами и приблизился к двум тетушкам, сидевшим на скамеечке возле входа в парадную стандартного блочного дома. Естественно, поздоровался я с ними, но ответа не получил, пришлось произнести приветствие погромче, и тогда та, которая постарше парировала: «А мы с незнакомыми не здороваемся и не разговариваем». Ошалев от неожиданного хамства, я спросил: «А можно по крайней мере сказать вам: до свидания?» – «Можно, если ты здесь больше не появишься».
Такого абшида я не испытывал ни в одном городе, или деревне, ни в одной из многочисленных стран, которые мне повезло навестить. До какой же степени должны были эти женщины обмануты и замордованы жизнью, чтобы так ответить страннику! Почему они ждут от знакомства только что-то плохое? Каждый человек – это Вселенная и только через контакты с новыми людьми можно познать мир. Я все-таки вежливо попрощался с ними и отправился восвояси, не солоно хлебавши.
Но не все в этом мире плохо, а «на каждого умного - по дураку, на каждый прилив – по отливу». В общежитии меня встретила комендантша, которая провела меня в номер-люкс с уже застеленной постелью и даже горячим душем. А еще позвонила в уже закрывшуюся заводскую столовую и договорилась с заведующей, чтобы мне приготовили бутерброды и напоили кофе.
Живут в этом общежитии не только одиночки, но и семейные люди. Здесь у них рождаются и подрастают дети, которым негде жить и нужно ехать в Москву или Питер, не в деревню же отправляться. В добрые «застойные» времена строили для работников завода жилые дома, но сейчас без госзаказа завод с трудом сводит концы с концами и сам должен искать заказчиков.
На сон грядущий прочел я страницу местной газеты об огромных достижениях администрации города. Здесь и строительство набережной, и озеленение улиц, и реставрация гостиницы Пожарских. Понятное дело, журналисты писали по заказу, иначе бы прогнали редактора, либо газету закрыли. Ничего в смысле свободы прессы у нас не изменилось со времен Радищева. В главе об этом городе он обрушился на современную ему цензуру Екатерины II: «Типографии у нас всем иметь дозволено, и  время то прошло, в которое боялись поступаться оным дозволением частным людям; и для того, что в вольных типографиях ложны могут печататься пропуски, удерживались от общего добра и полезного установления. Но то, что печатать можно, состоит под опекаю». Я уже несколько лет как вернулся в Питер и диву даюсь, как местная пресса боится хоть чуть-чуть вякнуть о неблаговидных делишках губернатора и его продажной камарильи. Чиновники все воруют и берут взятки, но все шито-крыто, город захлебывается от грязи и криминала, а губернатора еще раз изберут на следующий срок. Все та же страна рабов, страна господ.

ТВЕРЬ

Подъезжая к Твери я с удивлением осознал, что забыл его прежнее название, а ведь более 50 лет он носил имя козлобородого «всесоюзного старосты» Калинина, председателя ВЦИК, подписавшего тысячи расстрельных списков, подготовленных тружениками ВЧК – НКВД - КГБ. Переименована она была в 1931 году, когда «староста» еще вполне здравствовал, это был подарок Сталина своему верному опричнику на кормление, как Иван Грозный дарил угодья особенно отличившимся душегубцам. Тверь-то вернула себе прежнее имя, а каково нынешнему Калининграду, ведь его прежнее имя Кенигсберг! А вот памятник опричнику Калинину в Твери остался.
Тверским княжеством с 1247 года владел Александр Ярославович Невский, хитрый и умный правитель, боровшийся с немецкими рыцарями и Литовским княжеством, а также ладивший с ханами Золотой Орды, был он также князем Владимирским и Новгородским. Твери самой природой было вроде бы обеспечено стать столицей России, поскольку она располагалась на перекрестке западноевропейского, новгородского и волжского торгового путей. Через Смоленск она торговала с Европой и тяготела к более прогрессивной тогда польской цивилизации, Москва же торговала с Ордой и Понизовыми княжествами.   
В 1304 году умер великий князь Андрей Александрович и для Руси стал вопрос, в каком городе утвердится великокняжеское достоинство. В спор вступили московский князь Юрий Данилович и тверской князь Михаил Ярославович, племянник Александра Невского, у которого было значительно больше оснований быть великим князем, чем у московского владыки.
Михаил Ярославович получил в Орде ярлык на правление, что не остановило Юрия Даниловича от борьбы за главенство на Руси. Тверской князь умудрился поссориться с Великим Новгородом, а московский князь этим воспользовался и натравил новгородцев на Михаила. Кроме того, он женился на дочери хана Узбека и напал с татарским войском на тверское княжество. Михаил Юрьевич вынужден был отправиться на поклон в Орду, где был казнен.
Великокняжеский ярлык с тех пор перешел в руки Москвы. В 1327 году в Твери вспыхнуло антиордынское восстание, жестоко подавленное татарами с помощью московского войска Ивана Калиты. Тверь сохраняла независимость до 1485 года, когда войска Ивана III в очередной раз ее разорили, заставив последнего тверского князя Михаила Борисовича бежать к польскому королю Казимиру, ненавидевшему Москву. На два столетия отдалились наши контакты с Европой, а Тверь сделалась прислужницей Москвы.
Есть здесь величественный памятник Афанасию Никитину, наверное, самому знаменитому жителю города, совершившему в 1471–74 годах путешествие в Индию. Русский купец оказался там задолго до Васко да Гама и других западных мореплавателей. По дороге он был неоднократно ограблен, а достигнув порта Дабхол, как он писал, «устремился мыслию на Русь пойти», но добрался только до Смоленска, где и помер в возрасте 27 лет. Историк Н.И. Карамзин обнаружил его записки «Хождение за три моря» в Троицко-Сергиевой лавре и опубликовал их. Вероятно, Радищев был действительно первым русским демократом, но болел о своей родине и Афанасий Никитин, если писал в своем дневнике: «Русская земля да будет богохранима, Боже сохрани! На этом свете нет страны, подобной ей, хотя бояре Русской земли несправедливы. Да будет Русская земля благоустроена, ибо справедливости мало в ней». Большинство жителей города знает о подвиге своего соотечественника, но водка его имени здесь не пользуется большим успехом, поскольку дороже водки, на этикетке которой изобразил свою физиономию «сын юриста» Жириновский.
Проезжая мимо исторического музея, обнаружил я памятник еще одному средневековому демократу Максиму Греку. Этого лингвиста и богослова пригласили из византийского монастыря в Афоне в Россию во времена Василия Ивановича, чтобы переводить с греческого толкование Псалтири, сборника объяснений псалмов Давида. Русского языка он вначале не знал, переводя Псалтирь на латынь, а уж потом русские грамотеи переводили книгу на славянский язык.  Постепенно он освоился в новой стране, выучил язык и через полтора года завершил перевод, после чего попросился домой, но царь Василий Иванович решил сделать этого иностранца интеллектуальной собственностью России, ведь грамотеев у нас было не много.
Максиму Греку пришлось вносить исправления и в другие церковные книги, что вызвало неудовольствие блюстителей буквы Писания, хотя смысл служебников от описок оказывался неясным. Они ему возражали: «Ты своим исправлением досаждаешь воссиявшим в нашей земле преподобным чудотворцам; они в таком виде священными книгами благоугодили Богу и прославились от Него святостью и чудотворением». На что Максим, с их точки зрения кощунственно, возражал: «Не всякому даются все духовные дарования; святым чудотворцам русским, за их смиреномудрие, кротость и святую жизнь дан дар исцелять, творить чудеса, но дара языков и сказания они не принимали свыше. Иному же, как мне, хотя и грешен паче всех земнородных, дано разуметь языки и сказание (дар выражения), и потому не удивляйтесь, если я исправляю  описки, которые утаились от них». Это был спор интеллектуала, интеллигента с кондовыми российскими мракобесами, повторявшийся позднее неоднократно  в истории развития нашей литературы и богословия.
Насущным в его время был также вопрос, следует ли на всенощной петь: «Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава тебе Боже!» или «Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе Боже!». Принимавшие первый вариант «трегубили» алллилуйю, а сторонники второго «сугубили» ее. Сугубившие обвиняли трегубивших в ереси, поскольку аллилуйя, как будто, переводится: слава тебе Боже! (на самом деле аллилуйя означает: хвалите Господа) и обвиняли своих оппонентов, что те произнося аллилуйя не три, как положено, а четыре раза, четверят Троицу, впадая таким образом в ересь. Трегубившие же обвиняли  сугубивших в произнесении символы Троицы всего два раза, что есмь ересь. Они даже справлялись об этом разночтении у католиков, которые отвечали, что для них безразлично двоить или четверить аллилуйя, главное – это вера в Бога.
Чтобы отгородиться от западного влияния, православная церковь приняла алфавит, отличный от общераспространенного в Европе латинского алфавита. Два врага нашей европейской интеграции Кирилл и Мефодий изобрели так называемую кириллицу, достоинством которой стало приближение России к таким светочам мировой цивилизации как Болгария и Сербия. Литература остальных латиноязычных стран Европы стала после этого русским менее доступна. После победы большевиков этот алфавит был навязан некоторым азиатским республикам, которые только сейчас избавляются от этих даров данайцев. Кириллица мешает нам нормально пользоваться Интернетом, воленс-ноленс заставляя переходить на латиницу при посылке писем за границу. Вот что происходит сейчас с нашим velikim i mogutchim russkim jazikom, по вине двух монахов, которых, кажется, даже сделали святыми. 
Ортодоксальность православной религии и отсутствие искусства дискуссии с оппонентами привело к проникновению в Россию проповедников иудейской религии, причем ее рационалистичность привлекала многих священников, называемых тогда «жидовствующими». Иудейская религия признает существование Бога, но отрицает Троицу, т.е. не признает того, что Христос был сыном божьим, а также отрицает факт его воскресение. Ересь быстро распространялась не только среди простых людей, но и среди священников. Максим Грек, как наиболее подготовленный теолог, не боялся вступать в дискуссию с жидовстующими, которые не хотели быть «нищими духом». Кстати, на Кавказе я встречал деревни, населенные русскими людьми, исповедующими иудаизм. Фамилии у них были русские, а имена и отчества еврейские, типа Абрама Израильевича Сидорова, читали они не Новый Завет, а Тору, а могилы их были увенчаны не крестом, а шестиконечной звездой.
Максим Грек был последователем доминиканского монаха Иеронима Саванаролы, который в 1498 году был сожжен по приказу папы Александра VI за обличение пороков своего века и проповедь Христовой любви и сострадания к униженным и оскорбленным классам народа. Грек также выступал со своей проповедью нестяжательства светской власти, а особенно иерархов православной церкви, обличая их в приверженности к мирским наслаждениям. За это его заточили в келью тверского монастыря Острочь, где Максим прожил с 1531 по 1551 год, но так и не отказался от своих убеждений. Он неоднократно просил царя отпустить его в свой монастырь на Афоне, но московский владыка не хотел, чтобы на Западе знали обо всех беззакониях земли нашей. В 1556 году он умер в Троицкой Лавре, так и не смирившись с нашей кривдою.
Ортодоксальность, а проще говоря, косность русской православной церкви проявляется также в отказе от перехода ее с юлианского на современный григорианский календарь. Сейчас разница между календарями достигла тринадцати дней и продолжает увеличиваться. Теперь россияне празднуют главные христианские праздники дважды: вначале по григорианскому, а потом юлианскому календарю. Вот и длятся у нас рождественские праздники с 25 декабря по 13 января, можно представить и подсчитать, во сколько миллиардов рублей ежегодно обходится государству эта сиеста, а потом следуют у нас двойная Пасха, Троица, и т.д. И ведь даже самые стойкие не могут встретить новый год без выпивки и закуски и соблюсти пост до 7 января, да и сами священники вряд ли не поддаются соблазну выпить в новогоднюю ночь шампанского и водочки с закуской соответствующей. Наплевать патриарху с присными на двусмысленность и даже порочность этой ситуации, а ведь греческая православная церковь, преемница византийской, давно перешла на современный календарь, а святость ее вряд ли стала меньше, чем у русской церкви.
Тверская земля позже оказалась между молотом и наковальней Петербурга и Москвы, аналогом 101 километра советских времен, куда высылали неугодных властями людей. Сюда в 1859 году, после отбытия каторги, был выслан Ф.М. Достоевский, где он встретился со своими подельниками по кружку петрашевцев в Петербурге. К тому времени он переболел революционщиной и со страхом смотрел  на радетелей о народном благе, которые боролись друг с другом за право быть главным в принесении счастья. Позднее он отобразил их жизнь в повести «Бесы».
В те времена в Твери было создано отделение партии «Земля и воля» во главе с петрашевцем А.И. Европеусом, а в 45 селениях этой губернии в 1870-х годах вели антиправительственную пропаганду 88 народников, среди них была и Софья Перовская, прославившаяся покушениями на государственных чиновников России. Они верили, что несут в народ что-то «умное, доброе, вечное», но, как известно, добрыми намерениями умощен путь в ад. Народники оказались предтечами эсеров и большевиков, использовавших их методы террора при захвате власти в 1917 году, когда бесы вырвались на волю.
Поразительно, что тогдашний вице-губернатор Твери М.Е. Салтыков-Щедрин оказывал всемерную помощь этим разрушителям империи. Его тверичи даже называли «вице-Робеспьером». В конце концов, Щедрин был отозван в Петербург, где занялся литературным творчеством и описал нравы Твери в «Истории одного города», «Помпадурах и помпадуршах», «Господах Головлевых» и в «Пошехонской старине». Российская интеллигенция всегда была великолепна в разрушении своего государства, а не в его творческой поддержке. В конце концов, она породила интеллигенцию советскую, тех самых «образованцев», которые с энтузиазмом укрепляли устои большевистской диктатуры.
Помпезность сталинского «ампира» сохранилась в центральных площадях города с памятниками Ленину и Калинину, в окружающих их зданиях с колоннами и барельефами рабочих и колхозников, а также с многочисленными чиновниками внутри. В мэрии отмечали день рождения заместителя по муниципальной собственности и его приемная была уставлена  букетами цветов, каждый стоил дороже месячного довольствия пенсионера. Курчаво живут местные чиновника. Управляющая социальной службы города дала мне направление в «Дом милосердия», расположенный на окраине города. По дороге на ночлег я остановился передохнуть на берегу Волги. Возле здания речного вокзала я заметил группу ребят, занятых изготовлением древнерусских доспехов. Они были членами клуба «Витязь», целью которого является возрождение искусства  русского боя. Председателем клуба был Сергей, лысоватый мужичек лет под сорок, с лицом, обрамленным интеллигентной бородкой, ему не хватало лишь чеховского пенсне и чахоточного блеска в глазах. По образованию он был историк и психолог, а по призванию русский человек и патриот. Сергей собрал вокруг себя дюжину юношей и девушек, которых обучал, как сделать собственными руками кольчугу и шлем, как отковать меч или сделать лук и пользоваться ими в бою. Поразили меня их открытые лица с ясными глазами, никто из ребят не курил и не употреблял спиртного, не говоря уж о наркотиках. (По крайней мере так мне заявил Сергей.) Следующим утром они отправлялись в Новгород на всероссийскую встречу клубов «Витязь», где проводились показные бои между участниками, а также обмен опытом в изготовлении оружия. От общения с этими ребятами у меня потеплело на душе и стало явственно: нет, не погибла Русь, было у нее героическое прошлое и есть прекрасное будущее.
«Дом милосердия» устроили в двухэтажном здании бывшего детского сада, который закрыли за недостатком детей дошкольного возраста в этом районе города. Правда, сейчас район заселяют уроженцы Кавказа и республик Средней Азии, у которых многочисленные семьи и нет проблем с рождаемостью. Их кирпичные дворцы возвышаются над деревянными развалюхами коренного населения.
В ночлежке недавно произведен внутренний ремонт и покрашен фасад. Рассчитан приют на сорок человек, на каждом этаже устроены помещения для кухонь и ванных. Закуплены даже инвалидные коляски для будущих постояльцев. Пока не решены проблемы финансирования, живет здесь только семь мужчин и пять женщин. Способные работать, с утра расходятся на производства, но большинство остается дома и занято устройством прилегающей территории или уборкой помещений.
Павел, сухорукий дежурный по ночлежке, отвел мне комнату-люкс этого заведения, каковой оказался изолятор для вновь прибывших постояльцев, с кафельным полом и белыми, накрахмаленными простынями и наволочками. В ванной была печь для прожарки одежды постояльцев от насекомых, да еще и душ с горячей водой. Это было особенно приятно, поскольку во всей Твери горячая вода на летний сезон была отключена, ее не было даже в номерах люкс центральной гостиницы города.
Я неоднократно посещал единственную в Питере ночлежку на Синопской набережной, устроенную в подлежащем сносу здании. Там не было ни кухонь, ни изолятора, да и горячего душа там нет, и сидельцам выдают бесплатные талоны на помывку в бане. А ведь Петербург претендует на роль культурной столицы России. Известно, что нельзя быть культурным, не заботясь о ближних. А вот захолустная Тверь сподобилась найти ресурсы и обеспечить своих обездоленных жителей достойным жильем. Конечно же, это еще очень далеко от условий ночлежки в Мельбурне, где я прожил две недели. Там была устроена столовая на 50 мест, а также стоит пианино, на котором часто музицировал мой приятель-ирландец. Кормили три раза в день, да еще перед сном выдавались фрукты, и торт к чаю или кофе. Волонтеры ежедневно приходили в столовую, чтобы помочь персоналу. Бесплатно раздавали мыло, шампунь и бритвенные принадлежности. Постельное белье меняли еженедельно. В том же здании устроена была библиотека с читальным залом и несколькими компьютерами с выходом в Интернет. Там же был и спортивный зал с великолепным комплектом тренажеров.
Существенно, что сеть подобных ночлежек организована не только в Австралии, но и во многих других странах мира. Управляет ими и финансирует их католический фонд Озанам, привлекающий также средства местных муниципалитетов. При этих центрах существуют службы психологической и юридической поддержки бездомных, а также отделы их трудовой ориентации.
В этом плане в очень неприглядном свете выглядит роль нашей православной церкви в организации странноприимных домов. Не знаю я о существовании подобных заведений в России, хотя при монастырях иногда существуют комнаты для приезжих. Наши иерархи больше заботятся о собственном благополучии, чем о нуждах собственного народа. Ну, куда еще дальше идти, если священники тем и заняты, что освящают открытие новых бензозаправочных станций, торговых центров и казино, а Патриарх всея Руси Алексий II рекламирует по телевидению продукцию фирмы Сони.
Дежурный по тверской ночлежке рассказал, что всю жизнь прослужил охранником в тюрьмах и лагерях, а когда разбил его инсульт, был вынужден выйти на пенсию. Она у него милицейская, повышенная, но не достаточная для приличного существования. Вот и устроился на работу в ночлежку, где большинство обитателей бывшие заключенные, которых он опять охраняет. Мне по сему поводу вспомнилось высказывание Сергея Довлатова, служившего охранником в лагере, что до недавних пор в России половина мужиков сидела, а половина их охраняла.
Я вышел на улицу покурить и вскоре ко мне присоединился постоялец Леха, руки и грудь у него были в тюремных наколках. Было Лёхе 54 года, из которых отсидел он 25. Поведал он мне вкратце свою историю, перемежая ее крутым матом: «Я человек с маленькой буквы, фамилия у меня Воркунов, отсюда и - Вор, моя кликуха. Последний раз сидел в «семерке», что во Ржеве находится, там у меня много друзей осталось. Я отдыхаю в тюрьме, там жизнь легче, чем на воле. Там все свои, а здесь смотрят на меня как на нелюдя. Взял я на себя дела своих партнеров, они теперь миллионеры, а я в дерьме. Да еще сифилис замучил. Если мне врачи его не вылечат, - подожгу весь город и опять сяду». Неуютно Лёхе жить на свободе, где ежедневно нужно своей головой решать, что и как делать, а в зоне все за него решало начальство, там он был свой, а здесь пария.
Я прошел с Лёхой в комнату с семью постояльцами, устраивавшимися на боковую. Юный наркоман с кроличьими глазами прятал на ночь содержимое своих карманов в наволочку, его соседи делали тоже. Здесь никто никому не верил, правда, и в ночлежках Австралии постояльцы поступали также. Двухэтажные нары были застелены одеялами, отслужившими службу в солдатских казармах. Я рассказал им о ночлежках Америки и Австралии, в которых мне пришлось обитать, о питании четыре раза в день и отдельных комнатах для каждого из обитателей, о компьютерных классах для бездомных и курсах писательского мастерства в ночлежке Сиднея. Но создалось впечатление, что мужики так и не врубились, что я самолично там побывал, либо решили, что несу какую-то феню. Только старик с нижней койки несколько оживился, узнав что я из Питера и спросил: «А ты мне скажи, где сейчас Григорий Васильевич Романов, первый секретарь Ленинградского обкома партии. Я когда-то охранником у него служил. Может, вспомнит и поможет мне, как считаешь?» Я в обалдении посмотрел в его тусклые глаза, - неужто он еще верит, что партия все может?

ЛАГЕРЯ

Рядом с постом ДПС я познакомился с Наташей, студенткой психологического факультета Петербургского университета. Она отстала от друзей и добиралась домой из Крыма автостопом. В Крыму она участвовала в съезде «толкиенистов»,  любителей фантастических книг английского писателя Джона Рональда Руэла Толкина, переводы из которых впервые были напечатаны в России в 1985 году. В «Хоббите» м «Хранителях колец» советский читатель впервые открыл фантастический мир «эльфов», «гоблинов», «хоббитов», «орков» и других героев его книг. Эпос Толкина о жизни народов воображаемого Средиземья, расположенного на какой-то планете, похожей на нашу, можно сравнить с «Эддой», «Калевалй», «Песнью о Нибелунгах» прежних варемен. Это продолжение в будущее кельтских легенд и сказаний, и, вероятно,  крупнейший эпос XX века. Уже после него созданы Голливудские саги о «Звездных войнах», либо магический сериал  о могущественном  мальчике Гарри Поттере.
В своих книгах профессор филологии Оксфордского университета создал новый жанр литературы, создал цивилизацию подобную нашей, где добро борется со злом. Он создал столь стереоскопический, даже четырехмерный мир, что хочется в него войти, чтобы вырваться из нашей отнюдь не романтической окружающей жизни. Так называемое «движение ролевых игр» началось с того, что молодежь хотела окунуться во Вселенную профессора Толкина, чтобы включиться в битву за Кольцо Тайны. Многие были озабочены сохранением баланса добра и зла, им нужно было также сохранить свой романтизм и врожденную театральность. Собираются ребята на эту ежегодную тусовку в заранее оговоренном месте и сняв обычную одежду превращаются в героев книг Толкена: Фродо и Арагорна, Раздола и Лориэна, либо в Гэндальфа и Боромира. Мудрый автор не дают определенный рецепт поведения героев своих книг, и толкиенисты вольны изменять сценарий игры. В книге «Хранители» герой Хэдлер говорит: «Наш нынешний мир суров и опасен, и некоторые свободные земли затемнены, а любовь часто оборачивается печалью, но становится от этого еще прекраснее». Все как в нашей жизни, но в игре все можно изменить в свою пользу. Вот почему так популярны эти игры не только в России, но и на Западе; на их основе были созданы компьютерные игры, где каждый игрок может создать свою Вселенную с планетами, населением и цивилизациями. Сейчас каждый может быть Богом на дисплее компьютера, а ведь братья Стругацкие еще до распространения этих игр написали фантастическую книгу «Как трудно быть Богом».
Наташа отыграла свою божественную игру в Крыму, переоделась в обычную одежду, и я удивился ее бесстрашию в одиночку путешествовать по дорогам России. Она даже отказывалась от помощи милиционеров, голосуя подальше от поста ДПС, но Наташа объяснила, что подчас милиционеры опаснее обыкновенных шоферов грузовиков.
Дорога шла вдоль Волги, и по обочинам выстроились ряды торговцев копченой и вяленой рыбой, вывешенной на вертикальных решетках. Я приценился к стоимости копченого угря и в ужасе отступился – цена была выше, чем в Нью-Йорке. Тем не менее, торговка вручила мне бесплатно вяленую плотвичку в надежде, что благое начало даст соответствующий процесс, чего я ей и пожелал, вот только пива к рыбке не оказалось.
Вверх по течению тянулся караван барж и шныряли прогулочные катера. На берегу устроился старик с удочкой, который посетовал, что за три часа не поймал ни одной рыбки. Что-то существенное можно здесь поймать только сетями, но участки реки поделены между профессионалами, которые отбирают сети и даже топят тех, кто не принадлежит к их мафии.
Я не преминул возможностью искупаться в главной реке России. Расплескал нефтяную пленку на поверхности воды и поднырнул под нее, чтобы оказаться на чистой воде, да не рассчитал и влепился головой в скопление пластмассовых бутылок. Вылез я на берег грязнее, чем был до купания.
Ближе к вечеру, я вознамерился остановиться в придорожном кемпинге, но минимальная расценка за койкоместо оказалась порядка восьми долларов за ночь. Я уже год как не зарабатывал никаких денег, так что пришлось ехать дальше. Подалее я заметил указатель наличия двух пионерских лагерей и повернул на проселочную дорогу. Вскоре я оказался перед аркой, на которой было написано «Пионерлагерь Орленок», а дорогу преграждал шлагбаум, за ним я не  услышал звуков пионерского горна и голосов резвящихся детей.. Сторож объяснил, что пионерлагерь уж семь лет как закрыт, а на его территории находятся пансионат и молодежный лагерь.
На спортивной площадке резвились тинэйджеры, ребята от 13 до 19 лет. На всех были красные майки с логотипом: «Альтернатива Есть!». Вожатыми были у них Света и Юра, которые возглавляли одноименный лагерь, созданный правительством Москвы для помощи бывшим и будущим наркоманам. Финансировал его международный центр помощи несовершеннолетним.
Меня несколько смутил этот лозунг - понятное дело, он означал альтернативу наркомании, но в чем же она состоит? Конечно же, в здоровом образе жизни, пище, питье, спорте и т.д. Ну, а ради чего жить-то?
Пионеры воспитывались и жили ради счастья родины и мирового человечества, а «противоположники» живут ради себя. У них нет каких-то глобальных, захватывающих идей, да и развлечения у них скучные: нет ни торжественных линеек, ни пионерских костров, ни песен, ни галстуков. Правда, ежедневно Света проводила с ними семинары о вреде наркотиков, алкоголя и курева. Эти знания они должны были в дальнейшем передавать своим сверстникам в школах и дворах, а также внедряться в компании наркоманов и разлагать их изнутри. Ну и поколеньеце у нас растет! Что-то иезуитское было в этой программе, слизанной с американского проекта  “Say, no!” (скажи – нет наркотикам), который возглавляет Барбара Буш, мамаша нынешнего президента США.
Начальница лагеря  Света была великолепным образцом  современной бизнес вумен (женщины). Чудесная точеная фигура, которую обтягивают модные джинсы и футболка с логотипом «Альтернатива есть», а на лице дорогая косметика. Она вела курсы визажистов в престижном районе Москвы, училась в аспирантуре психфака университета, а муж был доцентом филфака. У них были хорошие связи с фондами ЮНЕСКО, и ежегодно Света ездила за границу на всевозможные семинары и конференции, получала гранты и премии. Попасть в этот круг международных борцов против чего-то или за что-то очень не просто, связи нужны.
Ребята с энтузиазмом встретили мое предложение прочесть лекцию о моих контактах с молодежью США и Австралии и даже пригласили к ужину. До ужина вожатые проводили идиотские коллективные игры, состоявшие в наливании бутылок водой посредством чайных ложек, либо в прыжках не прямо, а боком. Вот и весь спорт, правда, после ужина они отправились в дискотеку, где втихомолку курили и пили безалкогольное шампанское, подаренное компанией «Газпром».
Света позволила мне воспользоваться ее мобильником, чтобы позвонить в Москву и напроситься на ночевку. Найдя в записной книжке телефон своего компаньона по велосипедной поездке по США, я решил ему позвонить. Он, будучи в Нью-Йорке, неоднократно у меня ночевал, готовясь к нашей поездке на велосипедах во Флориду. У Аркадия была какая-то типично еврейская фамилия, которую он на дух не переносил, да и самих евреев не очень жаловал. Аркадий много путешествовал по северу России, снимая на видеокамеру уходящую культуру поморов. Аркадий увлекся также якутскими обычаями и посвятил им свою поэму, подписавшись псевдонимом - Сарлык, который с тех пор сделал своей фамилией. Это был человек абсолютного здоровья, никогда не пил и не курил, мог подтянуться на турнике пятьдесят раз и пробежать марафонскую дистанцию спиной вперед. В нашей поездке по США он всегда лидировал, а я лишь тащился за ним, задыхаясь своими прокуренными легкими.
И вот звоню ему в Москву, жена его подняла трубку и услышав мою просьбу, сиплым шепотом ответила: «Нет больше Аркадия на этой земле, убили его месяц назад». Это было для меня как обухом по голове, ударом под дых, пощечиной жизни. Неужто спортсмен, поэт и музыкант Аркадий занялся бизнесом? Ведь за это пуще всего и убивают. Ушел из моей жизни еще один близкий человек, яркий, умный, дававший людям радость общения, создававший музыку и гармонию, которой до него на земле не существовало. Ужели он выполнил все предназначенное ему судьбой и ушел в вечность чтобы принять новое воплощение? Только надежда на другую жизнь, на воскресение позволяет смертным существовать на этой земле.
Я пробормотал в трубку свои сожаления по поводу смерти и отключил трубку. Я никогда не видел жены Аркадия и счел неприличным проситься у нее на ночевку, помяну его наедине. Пришлось звонить бывшей подружке, которая попросила перезвонить, пообещав найти ночлег у знакомых, из чего можно было догадаться, что меня в своем доме она видеть не желает. При следующем звонке трубку она не подняла, переключив телефон на автоответчик. Хотелось обматерить ее типичное московское гостеприимство, но сдержался. Ну, что же на зеркало плевать коль рожа крива. Нужно было уразуметь, что любовь наша давно сдохла.
Поспал я великолепно в компании физрука и шофера лагеря, но на физзарядку не пошел, предпочтя купание в озере. Это купание в теплой как парное молоко напомнило счастливые студенческие времена, когда вся жизнь была впереди. Я проходил практику в деревне Кропотово под Москвой, бывшем имении семьи Лермонтова. Вот также была тепла вода в Оке, где мы ранним утром купались с Таней, а потом бежали к дому по росистому лугу и огромное солнце вставало над куполом церкви. Где же эта моя первая любовь, сколько у нее внуков, да и жива ли?! А вспоминает ли она меня также? Отзовись!
Следующей остановкой я избрал Клин, бывший когда-то родовым имением царского дома Романовых. Радищев встретил здесь слепого певца и, движимый чувством сострадания, дал тому в подаяние рубль, но нищий отказался из боязни, что у него его все равно отберут: «Полушку немного прибыли украсть, но за рублем охотно многие протянут руку. Возьми его назад, добрый господин, и ты и я с твоим рублем можем сделать вора… Нет ли старенького у тебя платка? Когда у меня заболит горло, я его повяжу; он мою согреет шею; горло болеть перестанет; я тебя вспоминать буду, если тебе нужно воспоминовение нищего». Радищев снял платок со своей шеи и собственноручно повязал на шею нищего. А по пути назад из Москвы Радищев узнал, что нищего похоронили в его платке. Литературоведы говорят, что этот эпизод с платком дал Пушкину повод для истории с бараньим тулупчиком, который Гринев дарит Пугачеву в «Капитанской дочке».
Что-то такое мощное, железное, бездушное звучит сейчас в названии города Клин. Так оно и оказалось. Подбросивший меня туда шофер возвращался из Питера, куда он возил железные двери производства местных умельцев. После закрытия здесь комбината полимеров и других производств многие мужики переквалифицировались в металлургов и слесарей, обеспечивают бронированными дверями не только местный рынок, но и две столицы. Здесь же находится музей П.И. Чайковского, гения нашей культуры и тайного гомосексуалиста. Во время войны город был разрушен, а 12 декабря 1941 года оказался первым городом, освобожденным Красной армией при контрнаступлении под Москвой.
Вспомнив свой опыт общения с милицией Новгорода, решил я просить местных ментов устроить меня на ночлег. Подъехал к отделению милиции возле вокзала и обнаружил его окруженным мощной железной оградой. Въезд и вход в дежурное отделение был перекрыт шлагбаумом с будкой КПП рядом. Молоденький прапорщик, выслушав мою просьбу встретится с дежурным, заявил, что милиция Клина такими вещами не занимается. Уехал я, не солоно хлебавши. Вышибить бы этот Клин клином.

МОСКВА

«Столица счастья», как называлась Москва в старой советской песне, словно спрут раскинула во всех направлениях присоски 11 шоссейных и 9 железных дорог. Через них она высасывает из России жизненные соки. Все годы советской власти была она на особом режиме прописки и обеспечения продуктами и товарами. Миллионы ограбленных россиян рвались сюда, чтобы купить здесь одежду и продукты, которых не было в провинциях. Она была и остается витриной, в которую поместили почти все содержимое лавки под названием Россия. В ней и сейчас находится 80 процентов денег нашей страны.
По Ленинградскому шоссе, а потом проспекту я протискивался на своем хрупком велосипеде между армадами агрессивных иномарок и не менее опасных отечественных автомобилей, объятых манией взаимного преследования. В этой мешанине транспорта отражалась иерархия и структура нашего российского общества с боссами, шестерками и париями. Ну, а на меня вообще никто внимания не обращал, я был вне конкуренции, добровольно от нее отказавшись.
Москва всегда приводила меня в шоковое состояние, в этом городе чувствуешь себя мелкой козявкой, затерявшейся в клубке троглодитов, ящеров, гадюк, упырей и уродов. Она и создавалось-то московскими князьями, чтобы подавить, проглотить окружающие княжества, лишить их самостоятельности, превратить в покорных данников, рабов своей жестокой воли. Московские князья добились своего, научившись лучше других пресмыкаться перед царями Золотой Орды, предавая и продавая соперников. Существенно, что все они делали с именем Божьим на устах, привлекая на свою сторону продажных иерархов церкви.
Впервые имя Москвы упоминается в 1147 году в письме суздальского князя Юрия Владимировича по прозванию Долгорукий к северскому князю Святославу Ольговичу, приглашая своего союзника на заключение договора. «Приди ко мне, брате, в Москов» – писал князь Святославу, которому устроил роскошное пиршество. По великолепному выражению летописца, получился у них «обед силен». Долгая Рука был также силен в загребании чужих владений, так он поступил и с землями боярина Стефана Ивановича Кучки. По выражению летописца, на берегу Москвы-реки боярину принадлежали «села красные хорошие», да только Долгорукий «оные села возлюбил» и переименовал деревню Кучковку в Москву. В Ипатьевской летописи во второй XII века упоминается еще двойное название города: «Москва, рекше Кучково».
Хотя в рукописи не говорится, что Юрий Долгорукий убил прежнего хозяина будущей Москвы, но на это косвенно указывают происшедшие позднее события. Это было уже во время княжения его сына, Юрия Боголюбского, тот жестоко расправлялся с бывшими союзниками, подозревая их в измене. Его ненавидели и боялись друзья и ближайшие родственники. Согласно рукописи, 28 июня 1175 года в селе Боголюбово собрались братья Кучковичи в доме Петра, «зятя Кучкова», в компании ключника Андрея Амбала, кабардинского происхождения, и еврея, Ефрема Мойзича, и порешили покончить с Андреем. Согласно одной из рукописей, Андрей в это время спал у себя в «ложнице» с «кощеем», так по древнеславянски называли мальчиков (у меня здесь создалось впечатление, что был князь педофилом). Заговорщики ворвались в его спальню и как Андрей ни защищался, Петр Кучкович вначале отрубил ему правую руку, а потом добил. Так зачиналась история Москвы.
Москва долго оставалась захолустной деревней, но в 1322 году ее князь Юрий Данилович получил великое княжение в Новгороде, а в Москву перебрался его младший брат, Иван Данилович. Он был прозван Калитой за привычку носить при себе кошель с мелкими деньгами для раздачи милости. Умный политик, князь сподобился перевести митрополичью кафедру из Владимира в Москву. В 1325 году митрополит Петр вместе с князем Иваном заложил первую каменную церковь в Москве – Успения Богородицы, превратившуюся позднее в Успенский собор. На следующий год митрополит скончался и завещал похоронить себя в этой церкви, сделав наказ Ивану: «Бог благословит тебя, и поставит выше всех других князей; и распространит город этот паче всех других городов; и будет род твой обладать местом сим вовеки; и руки его взыдут на плещи врагов ваших; и будут жить в нем святители; и кости мои здесь положены будут». В благодорность за такое предсказание москвичи сделали Петра святым покровителем города.
Феогност, следующий российский митрополит, уже окончательно поселился а Москве, как и все последующие митрополиты, обратив ее в столицу всей русской церкви. Поэтому даже после перевода столицы в Санкт-Петербург императоры ездили венчаться на престол в Москву.
Вся дальнейшая политика московских князей состояла в распространении их власти над всеми русскими землями, прежде всего над Суздальским, Смоленским, Рязанским и Тверским княжествами, а также над вольным Великим Новгородом, в чем и преуспели. Доставалось и Москве, прежде всего от татарских нашествий, особенно во время царствования Ивана Грозного. В 1571 году орда крымского хана Девлет-Гирея внезапно обрушилась на Московское княжество. Наводчиком татар был разбойник Кудеяр Тишенков, сообщивший хану, об унынии и слабости русского народа от правления безумного Ивана. Память об этом предательстве сохранилась в народе в строках песни: «Жил-был на России разбойник, и звали его Кудеяр».
Иван Васильевич, следуя традиции предыдущих князей, предал столицу на произвол захватчиков и бежал с двором в Серпухов, где  получил от хана следующее письмо: «Жгу и пустошу все за Казань и Астрахань. Будешь помнить. Я богатство сего света применяю к праху, надеюсь на величество божие, на милость для веры Ислама. Пришел я в твою землю с войсками, все поджег, людей побил; пришла весть, что ты в Серпухове, я пошел в Серпухов, а ты из Серпухова убежал; я думал, что ты в своем государстве в Москве, и пошел туда; ты и оттуда убежал. Я в Москве посады сжег и город сжег и опустошил, много людей саблею побил, а других в полон взял, все хотел венца твоего и головы; а ты не пришел и не стал против меня. А еще хвалишься, что ты московский государь! Когда бы у тебя был стыд и способность, ты бы против нас стоял! Так отдай же мне  Казань и Астрахань, а не дашь, так я в государстве твоем дороги видел и узнал. И опять меня в готовности увидишь».
Миновала татарская угроза, причем царь во всем обвинил своего опричника (кагебешника) Мстиславского, что тот был изменником в сношении  с татарами, обвинив заодно и многих бояр в предательстве земли Русской. Последний раз Москву сжег в 1812 году просвещенный Наполеон, но зато Ленин вернул ей столичный статус, когда в марте 1918 года сбежал со своей бандой из Петербурга от войск генерала Юденича.
Прямым продолжателем дела московских князей был Сталин, который вернул растерянные Лениным земли и даже расширил границы за счет территорий Румынии, Польши и Германии. С 1945 по 1991 год Россия была могущественной и обширной империей мира, нам никто не был страшен, даже США, которые мы могли уничтожить одним нажатием кнопки.
Очередной сатана на землю Русскую явился в личине Бориса Ельцина, который ради собственной власти решил развалить СССР. Как и Борис Годунов, он не гнушался никакими средствами, чтобы завладеть властью в России; как его тезка разогнал боярскую Думу, так и Ельцин распустил парламент. И началась на Руси новая Смута.
При Борисе I самозванец возник в Польше, а при Борисе II таковой образовался в Чечне, - генерал Джохар Дудаев, харизматическая личность, объединившая вокруг себя бандитов и головорезов всех наций. Полчища этого самозванца заполнили Москву и ее пределы, их на два порядка больше, чем приходило поляков с самозванцем Отрепьевым. Пришельцев тех удалось прогнать, а это исчадие ада поселилось в каждом соседнем дворе и доме, мы их видим ежедневно и почти уже смирились. Борис Годунов успел помереть до возникновения Смуты, а Ельцин десять лет, как упырь, высасывал из России кровь и соки, множил вокруг себя подобную же нежить.
До прихода к власти Ельцина экономика СССР занимала второе место в мире, а валовой национальный продукт (ВНП) на душу населения составлял треть от американского и немецкого. По данного Всемирного торгового банка на 1997 год Россия занимала 13-е место в мире, а по ВНП на душу населения она скатилась на 95-ое место, т.е. производительность труда среднего русского в 11 раз меньше американца или немца.
За прошедшие десять лет экономика России обрушилась с такой скоростью, каковой еще не знала мировая история. Конечно же, не обошлось это без ведома института Збигнева Бзежинского, Всемирного Еврейского Конгресса, ЦРУ и других врагов России, но главные ее враги сидят в Москве. Ушел сейчас этот упырь из Кремля, но сколько же его выродков продолжает править нашей страной!?
И вот еду я Арбатом по направлению Кремля, по сторонам высятся маленькие небоскребы, помещавшие раньше в себе конторы Совета Экономической Взаимопомощи (СЭВ). Совет этот наши коммунисты, перекрасившиеся в демократов, благополучно развалили, создав ублюдочное Содружество Независимых Государств (СНГ), чиновники которого теперь заполняют эти небоскребы. Поразительно, что число чиновников в Москве после развала СССР и всех его структур не уменьшилось, а увеличилось, Лужков строит небоскребы, но их хронически не хватает. Ведь сюда переехали представительства всех 86 субъектов федерации с губернаторами и челядью.
А вот и Охотный Ряд с Манежной площадью и памятником Георгию Жукову. Место выбрано очень неудачно, на задворках исторического музея и сбоку от стройки новой гостиницы взамен снесенной гостиницы «Москва». Видок у маршала страшноватый: при всех регалиях, в галифе и ботфортах, он напомнил мне Медного всадника на Сенатской площади. Только Петр I воздвигнут на высокоми пьедестал, а этот опричник Сталина скачет почти на уровне мостовой, и того и гляди, обрушит его бронзовый конь свои копыта на черепушки прохожих.
Самому-то маршалу было не привыкать распоряжаться чужими жизнями; он безоговорочно выполнял приказы Сталина, бросая в пекло войны миллионы безответных солдат, чем завоевал любовь диктатора, который считал, что «незаменимых людей нет». В интеллектуальном и моральном отношении Жуков был двойником Сталина: академий не кончал, происходил из рабочих и крестьян, в обращении с подчиненными был прост до грубости и матерщины. Приказ Жукова по Ленинградскому фронту о преследовании родственников военнослужащих, оказавшихся в плену был пострашнее сталинских директив о создании отрядов СМЕРШ (смерть шпионам), в основном занимавшихся расстрелом собственных солдат, отступавших от превосходящих сил противника. Он вводил в бой маршевые подразделения без какой-либо подготовки, приказывал атаковать противника без достаточного артиллерийского обеспечения, а идиотический поступок Александра Матросова, прикрывшего своим телом амбразуру дзота, рекомендовался  красноармейцам как образец для подражания.
Приписываемая Жукову роль гения, фронтового двойника Сталина одно появление которого на фронтах превращало возможные поражения наших войск в победы, не имеет реальной основы. Он не смог предотвратить окружения Ленинграда (брать его штурмом Гитлер не собирался), по вине Жукова наши войска потерпели катастрофу под Вязьмой и Ржевом. Преувеличена нашей пропагандой и его роль в Сталинградской битве, он бездарно действовал при обороне города с севера и после окружения обреченной 6-й армии Паулюса прозевал наступление немцев под Ростовом. Действия Жукова при взятии Берлина, а особенно ввод танков в укрепленный город, предвосхитили своим безумством и кровопролитием штурм его последователями Грозного. После взятия Берлина город был дан на разграбление победителям, не отставал в этом плане и сам командующий. Достойным продолжателем его дела оказался Паша-«Мерседес», бывший министр обороны Грачев, вывезший из Германии парк личных автомобилей и разложившуюся от воровства и грабежа оккупационную армию.
Заправляет украшательством «столицы счастья» грузинский князь Зураб Церетели, и такое наворотил в центре Москвы, что диву даешься, кто же ему все это позволил? Все эти скульптурки в псевдорусском стиле вызывают у меня чувство горечи и раздражения на людей, заправляющих этим городом. Посреди площади устроены какие-то застекленные бункеры с лифтами, на которых опускаешься в преисподнюю, где торгуют чем-то мне непотребным и чрезвычайным дорогим. Видимо архитекторы предполагали создать что-то подобное стеклянной пирамиде во дворе Лувра, да получилось как в гениальном высказывании проштрафившегося премьера Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось – как всегда».
Я последний раз был в Москве лет десять назад, и за эти годы она превратилась в совершенно другой город. Конечно же, не смотря на ухищрения Церетели, Москва похорошела. Центр города содержится в образцовом порядке, исчезли толпы провинциалов, приезжавших в столицу отовариваться, но город заполнился мигрантами из Средней Азии, Китая и Закавказья. Только бывших жителей Афганистана здесь порядка 40 тысяч. Нет очередей не только в магазинах, но и к мавзолею Ленина, а молодежь почти не знает о его страшной роли в истории России. В Александровском саду зеваки наслаждаются сменой караула при могиле «неизвестного» солдата, а мне, всегдашнему цинику, вспомнился по этому поводу анекдот: к этой могиле подходит мужик и произносит: «Привет, наш доблестный герой», а из могилы голос: «Яволь, герр русише мужик, зер гут». 
А вот и Красная площадь, опозоренная лет 15 назад посадкой на ней Матиаса Руста, немецкого летчика-любителя, решившего пролететь от Скандинавии до Москвы без разрешения властей. Тогда-то мы осознали, насколько беспомощна и безалаберна наша страна, если любой сумасшедший может нарушить ее границу, пройти мимо всех радаров и систем раннего оповещения и сесть в центре столицы государства. Взрыв реакторов Чернобыльской ГЭС показал, что жизни наших граждан опасность изнутри грозит больше, чем снаружи.
Стены Кремля были построены зодчими Аристотелем Фиораванти, Пьетро Антонио Соларио, Джонно Антонио и другими мастерами из северной Италии, призванными сюда Софией Палеолог, женой  Ивана III. Стены помнят страшные времена Ивана Грозного, и Лжедмитрия с Мариной Мнишек, коронованной здесь царицей, помнят и казни стрельцов кровожадным Петром, и парады с демонстрациями счастливых советских граждан перед Сталиным в окружении банды сподвижников. Многие из них захоронены рядом с паханом под кремлевской стеной. Сохранился у их подножья мавзолей с трупом Ленина, главного злодея России ХХ века. Удивительно, в списке самых знаменитых людей прошлого века, опубликованном в New York Times, его имени не значится. Вероятно, наши беды и злодеи ничего не значат для издателя этой американской газеты, кажется, его фамилия Сольцберг.
Помню с каким благоговением смотрел я в мавзолее на мумию этого кумира засунутого в стеклянный гроб. Пелена с моих глаз спала только в Питере на втором курсе университета, когда я познакомился с Васей Чернышевым, яростным антикоммунистом
В этом городе я когда-то безумно был влюблен в Таню Сидорову и еженедельно поездом ездил к ней на свидание из Ленинграда. У нее были огромные глаза, великолепная фигура и отменное чувство юмора, а жила она в большой квартире на Малом Арбате возле памятника Гоголю. Там в скверике и целовались мы летними ночами и клялись в вечной любви. Как всякая настоящая любовь, оказалась моя любовь несчастной. Таня вышла замуж за благополучного кандидата наук, занимавшегося космической геологией, а я поставил крест на очередной любви. Старенькая должна быть она теперь, пенсионерка, замороченная безденежьем и болезнями. Даже страшно было бы сейчас ее встретить на московской улице, да и не узнали бы мы друг друга.
По улицам ходили новые поколения влюбленных и равнодушно смотрели на велосипедиста затрапезного вида, крутившего педали драндулета «Аист» уже не отечественного производства. Я их крутил и плакал о прошедшей любви и потерянных за границей годах, которые не дали мне даже мудрости, или спокойствия. Москва не верила моим слезам, она и своим не верила, а я никому не верил.

ПОДМОСКОВЬЕ

Ночевать в Москве было негде, так что я решил искать пристанища в ее окрестностях. Минское шоссе было даже более интенсивно загружено, чем трасса между Петербургом и Москвой. Мне удалось найти параллельную шоссе дорогу, где движение было меньше, чем по автостраде, только укатали меня, Сивку, крутые горки. Спускался-то я с ветерком, а в гору приходилось топать пешком. По сторонам дороги велось гигантское строительство поселков для толстосумов, огороженных заборами с охранниками у входов. Подобные дворцы я видывал в окрестностях Нью-Йорка и Лос-Анджелеса, но не ожидал узреть в нищей России. Вдоль дороги стояли огромные щиты с приглашением купить себе уютное бунгало на берегах Истринского водохранилища или Москвы реки. Эх, не грозит мне пожить в этакой роскоши, да не у всех рыжих одинаковая судьба.
В районе Голицино я обнаружил массу бывших санаториев и домов отдыха. Когда-то принадлежали они государству или предприятиям, простые советские граждане могли купить сюда профсоюзную путевку и оттянуться на месяц. Сейчас сделались они частными, при входе стоят охранники, проникнуть туда возможности не было, так что пришлось жать на педали из последних сил. На 47-ом километре шоссе Москва – Минск на окрестности обрушился ливневый шквал, заставивший меня спрятаться под стрехой придорожного кафе. Рядом с задним входом стоял Мерседес-600 с двумя лицами кавказской национальности внутри, вскоре подошел третий и уселся за баранку. Не успел автомобиль тронуться, как из кафе выбежала дебелая продавщица и ринулась к машине, размахивая банкнотой. Она кричала, что ей подсунули фальшивые 50 долларов, и если ей сейчас же не заменят их на настоящие, или на русские рубли, то она заявит в милицию. Поломавшись, кавказцы вручили ей другую банкноту и рванули по направлению Москвы.
Ливень продолжался и я решил зайти в кафе, чтобы побеседовать с продавщицей. Пухленькая Оленька еще рвала и метала, рассказывая о подонках, которые за обед расплатились фальшивыми долларами, сославшись, что у них нет рублей. Ей уже несколько раз пытались подсунуть поддельную валюту, так что была Оленька настороже. Она даже запомнила номерной знак машины. Я посоветовал ей незамедлительно позвонить в милицию, чтобы эти подонки не надули кого-нибудь еще, хотя и чувствовал всю бессмысленность совета, ведь запросто откупятся они от милиции.
Дождь прекратился, но проходящие машины выхлестывали воду на обочину, так что пришлось ждать пока дорога просохнет. В таких ситуациях я завидовал автомобилистам и сетовал, что всегда в жизни выбираю наихудший вариант. Да, я живу как хочется, а не как нужно, но всегда ли я знаю, что мне хочется? А в результате нет у меня ни дома, ни семьи, ни частной собственности. Вот только тем и отличаюсь от большинства людей, что я бомж, только международного пошиба.
На следующем пункте ДПС милиционеры подсказали, что ближайший молодежный лагерь, где можно попроситься на ночлег, находится в поселке Дороново. Пришлось крутить педали еще 30 километров, а потом искать этот пресловутый лагерь, в окрестностях которого я и встретил стриженных под нулевку мальчишек лет по 12, которые показали, где находится их начальство. Трое брюхатых мужиков лет по 50 сидели на скамеечке перед общежитием и лузгали семечки. Они оказались воспитателями летнего лагеря для трудных подростков. Я им представился и предложил прочесть лекцию о ребятах, с которыми я встретился на предыдущей стоянке, тем более, вожатые того лагеря попросили меня передать красную майку с лозунгом «Альтернатива есть!» ребятам следующего лагеря, в котором остановлюсь. Я вручил ее одному из стоявших рядом мальчишек, но усатый воспитатель приказал ему вернуть майку.
С меня потребовали документы, после чего все тот же усатый заявил: «Да у тебя документы, наверное, фальшивые». Меня взбесило его воинствующее хамство и уж я завелся: «Как вы смеете разговаривать со мной таким тоном, да еще в присутствии детей. Вы, наверное, так с зэками разговаривали». Попал я не в бровь, а в глаз. Усатый признаться, что до выхода на пенсию действительно работал в органах МВД и очень этим гордился, сейчас и кагебешники, всяческие бывшие вертухаи воспряли, ведь Путин теперь наш рулевой.
Стало понятным, что ночевки мне здесь не будет и надо искать что-то спальное в окрестностях. В соседнем санатории свободных мест не оказалось, но администратор позвонила своему знакомому, который сторожил соседний склад и попросила меня устроить. Вскоре явился бравый мужчина лет семидесяти и отвел меня в сторожку, где была свободная комната. Осталось только выбросить оттуда ненужную мебель и подмести пол, на котором я раскатал спальник. Опять у меня была крыша над головой и даже лампа, чтобы заполнить дневник.
Анатолий Александрович был майором авиации запаса, уже двадцать лет как на пенсии. А воевать пошел в пятнадцать лет. Служил в полках бомбардировочной авиации, облетал и объездил весь Советский Союз и даже учил летать вьетнамцев и прочих монголов. Отдал тезка всю свою жизнь и здоровье стране, которая уже перестала существовать. Он не понимает и не принимает весь этот новый мир, в котором ему нет места. Саркастически говорит: «За что боролись, - на то и напоролись. Боролись за счастье народа, только получили его не мы, а прохиндеи из политотделов и комсомольские затычки. Мне приходится ночами сторожем работать, а днями дорожки мостить для нуворишей. Приходится внукам помогать, за образование их платить. Эх, были бы прежние силы, взял бы автомат и разнес к чертям собачьим этих шакалов, что глумятся над народом». Я здравомысляще отмалчивался, советов не давал, ну что же в таком случае делать мне, ведь у меня не было ни его повышенной военной пенсии, ни даже квартиры.

ВЯЗЬМА - СМОЛЕНСК

Утром Анатолий Александрович напоил меня чаем и пожелал доброго пути. А дорога шла по местам боев наших воинов с захватчиками, рвавшимися к Москве. В XV-ом  веке это были литовцы и поляки, в XIX- ом  – французы, а в XX-ом – немцы. Проезжаю Можайск, миную Бородино, Гжатск. По этой дороге в начале войны отступала наша армия, а немецкие самолеты беспрепятственно поливали красноармейцев свинцом. Борис Пастернак писал тогда:
Там в вечерней красе,
Мимо Вязьмы и Гжатска,
Протянулось шоссе
Пятитонкой солдатской…
Вместо русских пятитонок и немецких танков сейчас по этому шоссе идут на Москву перегруженные товарами и продуктами огромные фуры. Снабжение Москвы на 70% обеспечивает импорт с Запад, былые захватчики одержали над Россией бескровную победу.
Вот и старинная Вязьма, основанная в XI веке. Долгое время ею владели литовцы, но Иван III отбил от них этот старинный город. Во времена Ивана Грозного здесь имели усадьбы его сподвижники Василий Шуйский и Борис Годунов, который построил здесь за собственный счет собор. Во времена Смуты Шуйский и Годунов сделались непримиримыми врагами, а город больше года был в руках Самозванца.
В его окрестностях произошла кровопролитная битва между отступающими французскими войсками и корпусом генерала Милорадовича, к которому присоединились казаки атамана Платова. Битва длилась 10 часов и было уничтожено 7 тысяч французов. Я уже упоминал, что Милорадович был убит не французом, а русским, декабристом Каховским. Кстати говоря, Кутузов был против активного преследования французов нашей армией, предпочитая пассивное преследование армии Наполеона, чтобы не жертвовать жизнями русских солдат. Наши же доблестные советские полководцы, даже перейдя границу СССР, на плечах отступающих немцев на перегонки рвались к Берлину, чтобы, не дай бог, американцы с англичанами раньше их не взяли штурмом столицу Рейха. 
Самый страшный удар Вязьме нанесен был вторжением гитлеровских войск, когда была она разрушена на 99%. Константин Симонов, бывший военным корреспондентом, тогда писал: «Вязьма разбита и сожжена так, что ничего не могу понять, с одного конца насквозь видны крайние развалины на другом конце города». В 1943 году он написал берущий за душу стих о фронтовой дружбе и чистоте помыслов защитников нашей Отчизны в ту войну. Приведу лишь несколько строк:
Я помню в Вязьме старый дом.
Одну лишь ночь мы жили в нем.

Мы ели то, что бог послал,
И пили, что шофер достал.

Мы уезжали в бой чуть свет.
Кто был в ту ночь, иных уж нет.

Но знаю я, что в смертный час
За тем столом он вспомнил нас.

В ту ночь, готовясь умирать,
Навек забыли мы, как лгать,

Как изменять, как быть скупым,
Как над добром дрожать своим.

Хлеб пополам, кров пополам –
Так жизнь в ту ночь открылась нам.

Я помню в Вязьме старый дом.
В день мира прах его с трудом

Найдем средь выжженных печей
И обгорелых кирпичей.

Но мы складчину соберем
И вновь построим этот дом…
И вот прошло с тех пор 60 лет, город восстал из пепла, но отнюдь не сияющей птицей Феникс, а кукушкой, не знающей сколько лет она людям накукует. Восстановили все те же деревянные избы, или двух-, трехэтажные бараки с сортирами во дворе, правда, в последние десятилетия перешли на кирпичные, либо блочные многоэтажки невнятной архитектуры, называемые часто «хрущебами». Крыши строений утыканы хлыстами телевизионных антенн, ну а уж совсем «крутые» хозяева обзавелись «тарелочными» антеннами для спутникового телевидения. Смотрят они в этих ящиках латиноамериканскую кинохалтуру, либо столичный телевизионный китч.
Каждый клочок этой русской земли помнит боль того позорного отступления наших войск в первый год войны. В своих воспоминаниях маршал Г.К. Жуков писал: «Благодаря упорству и стойкости, которые проявили наши войска, дравшиеся в районе Вязьмы, мы выиграли драгоценное время для организации обороны на Можайской линии. Почти на две недели они сковали до 28 вражеских дивизий, а за это время, благодаря усилиям Ставки Верховного Главнокомандования, прибыли пополнения войск на Московском направлении». Сколько же лжи и недоговорок в этих воспоминаниях! На самом деле немцы зажали здесь наши войска в клещи и уничтожили их планомерно. Вяземская операция 33-й армии была проиграна по вине Жукова, как и его последующие операции под Ржевом.
В буклете, посвященном 750-летию Вязьмы, я прочел еще одну ложь, посвященную той жестокой поре: «Партизаны отряда «25 лет Октября» ходили в бой с развернутым красным знаменем. И яростными, неудержимыми были эти атаки: фашисты бежали, едва над цепью поднималось алое полотнище». Какими же идиотами должны были быть партизаны, чтобы цепью идти в атаку, да еще с флагом впереди! Ну, а немцы-то еще глупее были, если красного цвета испугались.
А еще в этом буклете рассказывается об учительнице-комсомолке Александре Барановой, которая во время оккупации города немцами еженощно расклеивала на стенах домов листовки с текстами советских песен. Враги выследили патриотку, но и на казнь она шла с советской песней на устах:
По всем океанам развеем
Мы алое знамя труда!
Видимо составители буклета забыли слова песни, либо сама учительница не твердо их помнила, да и какая в этом была разница для не знавших русского языка немцев. Беспардонная ложь сочится в этих историях о жизни советских патриотах в оккупации, либо об отступлении советских в начале войны. В центральном сквере города установлен памятник генерал-лейтенанту М.Г. Ефремову, войска которого были окружены во время неудачной Ржевско – Вяземской операции. Повезло ему, что был убит, а не попал в плен, или остался жив и вышел из окружения. Расстреляли бы его наши доблестные СМЕРШевцы, и никакого тебе памятника. В той страшной мясорубке погибли сотни тысяч солдат, и еще больше было взято в плен. По официальным данным к концу 1941 года 3 миллиона 800 тысяч военнослужащих Красной Армии были в плену. Александр Твардовский был военным корреспондентом газеты «Красная Звезда» в этих краях, так что воочию наблюдал гибель наших солдат. Позже он написал строки:
Я убит подо Ржевом
В безымянном болоте.
В пятой роте,
На левом фланге,
При жестоком налете.

Я не слышал разрыва.
Я не видел той вспышки, -
Точно в пропасть с обрыва –
И ни дна, ни покрышки.
Лежат до сих пор в болотах и лесах Смоленщины не захороненными кости этих солдат. Мы те самые Иваны, не помнящие родства. Хотя и был в советские времена лозунг: «Никто не забыт, ничто не забыто», да только поисками погибших занималось не государство, а пионеры, да пенсионеры. Сейчас места бывших боев прочесывают «черные следопыты», чтобы разрядить неразорвавшиеся бомбы и снаряды. Взрывчатку они продают в Чечню, либо местным бандитам, а цветной металл сдают в утиль.
Вязьма восстановлена в основном деревянными домами, только центр застроен кирпичными зданиями с величественным четырехэтажным кубом мэрии, забитым озабоченными служением народу чиновниками. Это типичный городок российской глубинки, безличный как все остальные и депрессирующий своей запущенностью. Глава администрации Вязьмы, Михаил Владимирович Чекунов, принял меня в кабинете со стандартным для чиновников всего мира Т-образным расположением столов, чтобы посетители сидели по сторонам вертикальной части этой фигуры, а начальник их обозревал с поперечины и давал указания. Наверное, отсюда и произошло чиновничье словечко «столоначальник». Почему-то не оказалось у него за спиной портрета президента, наверное оттого, что сам М.В. Чекунов был разительно похож на В.В. Путина. Я даже что-то вякнул на сей счет, и попросил на память его фотографию, но таковой у него не оказалось, а своей фотографией в компании с Лукашенко, президентом Белоруссии, он не пожертвовал.
Мэр ожидал приезда генерала из расквартированной в окрестностях города парашютной дивизии, так что разговор у нас оказался короткий. Чекунов пришел к власти из милиции, поработав до избрания в мэры несколько лет в налоговом управлении. Планов было у него много, а денег мало; надеялся мэр на польские инвестиции, да и немцы сюда заезжают, присматриваются. Как в древние времена, просим мы варягов: придите к нам и правьте.
В единственной гостинице города «Вязьма» горячего душа не было предусмотрено, а из трех рожков люстры горел только один. Наши провинциальные гостиницы милы своим ненавязчивым сервисом. Я поспешил вырваться из ее промозглых стен и отправился полюбоваться на главную достопримечательность города – церковь Одигитрии, построенную по велению Бориса Годунова. В России сохранилась еще только одна подобная церковь в Угличе, где Годунов покончил с малолетним наследником престола Дмитрием. Особенность ее состоит в том, что три каменных шатра церкви поставлены в один ряд. Построена она была в 1635 году и удивительным образом пережила все войны и нашествия. Стоит она на горе, а церковные шатры белого кирпича сложены в причудливом сочетании мавританского и византийского стилей, с узкими окошечками, башенками и балкончиками. Они возвышаются над массивным коробом красного кирпича и церковь как бы украшена белым парусом, летящим над лесами и долинами этого края. Была церковь когда-то ориентиром Денису Давыдову, партизанские отряды которого делали вылазки на войска Наполеона, да и в последнюю войну служили наблюдательным пунктом для наших и неприятельских войск. Поэтому-то и не была разрушена, а сейчас там открыт женский монастырь.
Я зашел внутрь, шла вечерняя служба с тремя монашенками распевавшими псалом и двумя девочками-прислужницами. Я залюбовался на лицо одной из монашек, обрамленное черным платком и светящееся каким-то внутренним светом. Сколько же ей пришлось пережить горя и несчастий, чтобы отказаться от всего мирского и посвятить себя только Богу! На стенах остались следы фресок с суровыми ликами святых, взиравшими на поруганный храм. Но были установлены леса и рабочие ожидали окончания службы, чтобы возобновить работу по реставрации церкви. Авось, и Россию мы когда-нибудь восстановим.
Вернувшись в гостиницу, я устроился на веранде попить пивца в компании Вити Богданова, редактора газеты «Вяземский вестник». Он тоже мечтал о дальних странах и путешествиях, но газета не отпускала. Я и сам знал, каково приходится, если покидаешь любимых, - они очень скоро становятся нелюбимыми. До поздней ночи из дискотеки в парке неслись песни Майкла Джексона, Мадонны, Джагера и неизменной Аллы Пугачевой, земля бы ей пухом – так уж она мне осточертела.
Я ехал по той самой Смоленской дороге, по которой когда-то двигалась вспять деморализованная Великая армия Наполеона. Бросил он ее, и, спасая собственную шкуру, отдал на растерзание партизанам и нашим войскам. (Эх, зачем мы их победили!? Вот Япония проиграли войну США и только выиграла от поражения. Была бы у нас сейчас французская культура, и язык бы все знали иностранный.) А потом по этой дороге отступали немцы, и пелось: «… и по старой Смоленской дороге провожали незваных гостей. Провожали, огнем угощали…».
Вдоль дороги много памятников неизвестным и известным солдатам. Приостановился я возле одного из них. За железной, давно не крашеной оградкой была установлена железобетонная пирамидка с красной звездой на верху. На ее основании были выбиты имена солдат и офицеров лежащих под землей, но имена уже невозможно разобрать, а железобетонные плиты братской могилы покосились и заросли осотом и пыреем.
Будучи в Австралии и США, я поразился количеству памятников ее жителям, погибшим в двух мировых войнах. Они установлены в каждой деревушке и городишке, не говоря уж о крупных городах, где есть музеи ветеранам, их там больше, чем погибших солдат. У нас же если и есть памятники, то лишь погибшим во время Второй мировой войны, либо же большевикам убитым в Гражданскую войну. Нет ни одного монумента русским солдатам и офицерам погибшим в Первую мировую войну, словно и не отдали они свои жизни, защищая свою родину от Германии и Австрии. Не говоря уж о героях Белой гвардии, из последних сил защищавших Россию от чумы большевизма.
Смоленск более тысячелетия стоит на перекрестке дорог России и Европы. В древней летописи записано: «В верховьях Волги, и в верховьях Двины, и в верховьях Днепра сидя кривичи, их же град – Смоленск». Город был уже многолюден и заселен древнеславянским племенем кривичей, когда варяги Аскольд и Дир спускались по Днепру на помощь Киевскому князю, поэтому и не взяли они его приступом. В 882 году подчинил его себе тот самый «вещий» Олег, который еще ходил «отомстить неразумным хазарам», которые, кстати говоря, изрядно его поколотили и даже продержали в плену. Он и сам-то порушил изрядно сёл, нив и городов, не пожалел и Смоленск. Да что с него взять – нехристем был. С тех пор город был во владении Киевской Руси, а с 1274 года еще был вынужден платить дань Золотой Орде.
Во времена междоусобицы на город положил глаз литовский король Витовт, который после второй осады взял город в 1404 году. В те времена польское и литовское княжества были значительно сильнее и образованнее российских. Мудрость и образование и тогда шли к нам с Запада. Более 100 лет смоляне жили под поляками (эти два княжества так часто объединялись и разъединялись, что трудно понять, где была Литва, а где Польша), и не очень сопротивлялись, поскольку им было дано право свободы торговли и вероисповедания, так что римские католики не заставляли православных переходить в свою веру.
Литовский король взял себе в жены Елену, дочь православных Ивана III и  Софии Палеолог и даже не заставил ее перейти в католическую веру. Таким образом он хотел сдержать своего агрессивного тестя, разорившего свободный Новгород, покорившего Псков и собиравшегося идти на Смоленск. На просьбу о вечном мире Иван Васильевич ответил: «Отчина королевская – земля Польская и Литовская, а Русская земля - наша отчина. Киев, Смоленск и многие другие города – давнее наше достояние, мы их будем добывать».
Только с третьего раза, в 1514 году, и уже в правление Василия Ивановича, московские войска овладели этой крепостью. Он перед этим безжалостно разделался с вольным городом Псковом, а в Смоленске не только не тронул жителей, но даже дал по рублю побежденным ратникам и отпустил их в Литву. Василий одарил знатных смолян мехами, шелками, ковшами и винами, а также оставил им все литовские привилегии, к которым они привыкли за 100 лет.
Прошли 96 лет владычества московских князей Смоленском, но не принесли они городу благоденствия и спокойствия. Этот город был всегда на границе интересов Запада и России. Борис Годунов направил гениального строителя Федора Савельевича Коня на укрепление крепости, который в рекордно короткий срок с 1596 по 1602 возвел шесть с половиной километров крепостной стены, высота которой достигала девятнадцати метров с толщиной пяти-шести метров и тридцати восьмью башнями. Смоленская крепостная стена своей архитектурой очень напоминает красную кремлевскую стену в Москве, построенную столетием ранее Аристотелем Фиораванти. Вероятно, ее строитель хорошо был знаком с искусством итальянских зодчих.
Во времена Смуты, когда Самозванец с Мариной Мнишек был поставлен на московский престол польскими панами, король Сигизмунд III решил сам занять Московский престол. На его пути оказался все тот же Смоленск, который не восхотел сдаться на милость победителя гетмана Жолкевского. Осада длилась 20 месяцев, а когда в конце то концов поляки ворвались в город, часть горожан спрятались в соборе, надеясь на божью защиту. Для католиков эти православные люди были почти нехристи: собор был ими взорван, похоронив в своих руинах более трех тысяч прихожан. Правда, и русские не ждали жалости, но и сами не жалели иноверцев, так посланный Ватиканом к нам на разведку иезуит Антонио Поссевино писал в 1582 году: «С самого раннего возраста московиты впитывают то мнение, что они единственно истинные христиане на земле, остальных же, даже католиков, они считают, нечестивыми, еретиками, или людьми, впавшими в заблуждение». 
Добросовестно работал Федор Конь, до сих пор не разрушились сохранившиеся прясла стен и основания башен. Только на свою же беду построили русские эту крепость: после сдачи цитадели полякам, эти стены пришлось штурмовать в 1632 - 1634 годах тому же боярину Шеину, который сдал крепость в 1611 году. Более 50 лет Смоленск был в руках поляков, его три раза пытались взять воеводы Михаила Федоровича, но только в 1654 году войска Алексея Михайловича Романова после двухмесячной осады вернули город московскому престолу. Сын Алексея Михайловича, Петр I рассматривал Смоленск как западный форпост России в своей войне со шведами. Он укрепил крепостную стену города, свез туда запасы продовольствия и расположил свою ставку. А бедный Карл XII неумолимо двигался  тогда к своей Полтаве.
Только в 1812 город опять оказался во вражеских руках, когда наша армия поспешно отступала под ударами Наполеона. Он осадил город и расстреливал из пушек до тех пор, пока корпус Дохтурова и дивизия Коновицына не покинули крепость. Оставив здесь гарнизон, Наполеон поперся дальше на восток, чтобы разгромить армию Кутузова, но русские умели бегать и догнал он их только под Бородино, изрядно поколотив.
Взяв Москву, он не знал что с ней дальше делать, а все ждал, что Александр I попросит мира, да только не дождался и покатил обратно на Смоленск. Мстительным оказался этот француз: вначале попытался взорвать московский Кремль, а приехав в Смоленск, приказал подложить пороховые ящики под Городскую стену и разрушил ее основательно.
Прошло еще 130 лет, и теперь уж Гитлер возмечтал свершить то что не удалось Наполеону: завоевать Россию, ослабленную большевиками. За прошедшие годы наши генералы мало чему научились, а отступали они от границы еще более поспешно, чем в 1812 году. Вероятно, наши предки переворачивались в гробах от столь позорных поражений нашей армии.
Геббельс писал тогда в своем дневнике: «Смоленск – это взломанная дверь. Германская армия открыла путь в глубь России. Исход войны предрешен». Исход войны был предрешен для самого Геббельса, покончившего с собой вместе с женой, а заодно отравившего своих детей. Только ценой миллионных потерь удалось нам победить в той войне.
А в последние годы Збигнев Бзежинский, непримиримый враг России и бывший Госсекретарь США, муссирует свою идею перенесения центра Восточной Европы в Варшаву. Он считает, что Польша была ограблена Россией, и та должна вернуть Речи Посполитой земли Смоленщины и Западной Белоруссии.
При въезде в Смоленск, на косогоре, установлен танк Т-34 с дулом направленным на запад. В России это самый распространенный тип памятника и у всех танков дула направлены в западном направлении, да и не удивительно, ведь все интервенции на нашу родину происходили оттуда. Интересно, в каком направлении нацелены сейчас стоящие на пьедесталах немецкие и французские танки?
Исторически центр города сложился на холме, окруженном крепостной стеной. Ведет туда очень крутая дорога, велосипедом туда добраться невозможно, так что пришлось взбираться на холм пешочком. Зато можно было спокойно обозревать ту самую крепостную стену, которую так и не разрушили до конца ни французы, ни немцы. Крепко строили наши предки, не то что нынешнее племя.
В мэрии был обеденный перерыв, так что пришлось мне посидеть в скверике возле памятника строителю крепости Федору Коню, который вряд ли смог бы прочесть написанное по-английски название кофе Nescafe. Попил я пивка белорусского разлива, в два раза дешевле местного и убедился, что оно по качеству хуже даже нашей «Балтики». Местная молодежь тусовалась рядом и выглядела почти так же, как и Питерская. Одеты они были в майки с американскими логотипами, попивали ребятки кока-колу из бутылочек и слушали музыку по компактным проигрывателям. Они с интересом расспрашивали меня о поездке по России, а также о молодежи США и Австралии.
Наконец-то чиновники вернулись по рабочим местам, но мэр был в отъезде и мне пришлось общаться с его заместителем. Было этому мужику лет 60, пришел он после обеда с наетой ряшкой и в хорошем поддатии, а при моем появлении принялся интенсивно перекладывать бумажки. За соседним столом сидел помощник этого помощника и увлеченно играл в компьютерные игры. Мне хотелось задержаться в Смоленске на пару дней, чтобы изучить его историю и архитектуру, но нужна была крыша над головой типа ночлежки, как было в Твери. Я рассказал чиновнику, что неоднократно останавливался в ночлежках США и хотел бы сравнить их с ночлежкой Смоленска. Не знаю, какая шлея попала этому бюрократу под хвост, но заорал он: «Россия не Америка и здесь народу не нужны ночлежки. Я побывал несколько лет тому назад в США и понял, что там и сигарету не дадут покурить, а уж чтобы помогли друг другу, так фигушки. А если тебе нравится Америка, туда и поезжай. Не мешай нам работать».
Я стоял словно облитый помоями, так и не понимая, откуда у этого чиновника столько злобы? Ну, не понравился я ему, так Америка причем? Воспитывался и прожил он большую часть жизни при советской власти, был бойцом идеологического фронта, работая в областной газете, и не хотел менять своих коммуняцких убеждений. Слава богу, вымирают эти мамонты и приходят им на смену хотя и не менее циничные, но прагматичные люди и не является для них США жупелом. Хотя…., зря я это говорю и на смену им приходят еще более циничные, беспардонные люди, готовые тем же США продать Россию за понюшку табака.
Уж так меня расстроил этот подонок, что не хотелось смотреть достопримечательности Смоленска, было только желание вырваться из пределов города. В этом городе, как и в большинстве русских городов, не предусмотрены плавные сходы с тротуара на мостовую, так что на перекрестках приходится слезать с велосипеда и перетаскивать его на другую сторону улицы. Наплевать нашим дорожникам и на мамаш с колясками, которым также нелегко перетаскивать коляски через перекрестки.
Километров через пять от города я заметил указатель в направлении лагеря юных туристов. Решил, что там должны обитать родственные души и завернул на огонек. Его хозяйкой оказалась Анна Петровна, миниатюрная женщина лет пятидесяти, излучавшая доброжелательность и гостеприимство, которых я не нашел в мэрии города. Я рассказал ей о своих экспедициях по миру и о своем желании прочесть лекцию детям. Оказалось, что летний лагерь уже закончился, дети разъехались по домам, но было более чем достаточно места для ночевки странствующего велосипедиста. Поскольку при наличии спальника мне не было нужно белья, то я мог устроиться на ночь в любой из десяти пустующих комнат общежития.
Только я успел расположиться в отведенной комнатке, как в нее ворвалась барышня с длинными волосами и ногами, обряженная в джинсы и майку с логотипом Мичиганского университета, и бросилась меня обнимать. Я никогда не против не только обняться с молоденькой девушкой, но отчего же у нее такие страсти? Я пригласил ее пройтись в сельскую лавку за пивом и рассказать о себе, причем, она предпочла говорить со мной по-английски.
Света, оказывается, восемь лет прожила в США, работая и учась в различных университетах страны. Специализировалась на проблемах помощи неимущим, а также в детской психологии. Она вынуждена была вернуться в России, поскольку не смогла оформить разрешение на работу и не смогла фиктивно или по-настоящему выйти замуж. После нескольких лет работы в США она никак не могла привыкнуть к нашему российскому раздолбайству.
В Москве она нашла работу в благотворительной организации мормонов, которые предполагали построить детский интернат в Смоленске. Ее отправили сюда, чтобы контролировать распределение благотворительной помощи среди детей-сирот. А ее разворовывали чиновники всех рангов, так что до детей доходили только отрепья одежды и несъедобные фруктовые консервы.
Работодатели даже не оплатили ей дорожные расходы и проживание в гостиницы, вот и вынуждена он была устроиться в общежитии детского лагеря. Здесь не было ни горячего душа, ни прачечной, ни кухни, не говоря уж о каких-нибудь развлечениях. Не было рядом и сверстников, а городские чиновники ее третировали и считали ее американской шпионкой. Наверное, в этом была доля истины, поскольку американская церковь мормонов развернула по всему миру сеть миссионерских центров, чтобы привлекать в свое лоно неофитов. Истинные мормоны должны ежемесячно отчислять десятую часть своего заработка на нужды своей церкви, так что помощь их была не бескорыстной. Света была уже отравлена американским образом жизни и считала окружающих ее людей недоумками, ублюдками и ворами, возможно и докладывала об этом своему начальству. Ведь американцы дали ей работу и перспективу на будущее, она и жила  во времени между настоящим и будущим, между собакой и волком.

БЕЛОРУССИЯ

С утра зарядил дождь, велосипедом ехать было невозможно, и я вынужден был отправиться к посту ДПС, которому недавно вернули название ГАИ. Остаток пути до Минска я решил проехать на попутке. Тем более, основной маршрут по России был пройден, а поездку по Белоруссии я планировал на следующий год. Возле поста со времен войны сохранился наш железобетонный ДОТ (долговременная огневая точка), который используется сейчас в качестве сортира. Хороша же их память о защитниках отечества, клали на нее милиционеры с прикладом.
Служители порядка интенсивно работали, замеряя габариты и загрузку иностранных фур, а при малейшей перегрузке снимали с шоферов мзду. У них не было приспособлений для замера уровня алкоголя в крови водителей, и определяли они состояние опьянения методом – а ну дыхни, или требовали подозреваемых пройти по прямой линии. Никого они не задерживали, а шоферы исправно платили за свои грехи.
Подобрал меня Леша, который ехал порожняком из Испании. Возил он туда поделочный дуб, из которого испанцы делают мебель и паркет. Леха громко возмущался: «Ну, почему мы сами не можем такое производство у себя наладить? Ведь вырубаем в Белоруссии самые лучшие леса, нашим детям ничего не останется». По поводу президента Лукашенко он выразился: «Согнет нас батька после выборов в бараний рог. Он на все способен, ведь это он сам инсценировал нападение на себя перед предыдущими выборами. Когда он понял, что не быть ему президентом  объединенного государства России и Белоруссии, то перестал и разглагольствовать об этом союзе. За власть он всем глотки перегрызет».
В течение многих столетий Белоруссия была объектом раздора между Польско-Литовским и Московским княжествами, причем, в плане культурном она ориентировалась на Запад. Предметом же раздора ее с католической Варшавой было православие большинства населения, видевшего в русских братьев по духу. Хотя в Белоруссии не существовало крепостного права, как в России, а паны были польского происхождения, крестьяне с подозрением относились к «москалям». После польского восстания 1863 – 1864 годов царское правительство занялось русификацией бывших ранее польскими территорий Белоруссии. К концу XIX века русские составляли 56 процентов духовенства, 46 процентов чиновничества, 19 процентов дворян и 10 процентов купечества, не говоря уж о сотнях тысяч солдат и офицеров бывшей здесь на постое русской армии. Так что для белорусов «москали» ассоциировались с представителями правящей верхушки, государственной машины. Отголоски этого отношения остались до сих пор, особенно в западных районах Белоруссии, где обитают самостийники. В 1918 году они объявили независимость Белорусской народной республики, просуществовавшей всего несколько месяцев. Семьдесят лет жизни в составе СССР уравняли белорусов с «москалями» в плане культуры и мировоззрения, так что нынешнее разделение наших республик выглядит нонсенсом.
Перед границей с Белоруссией мы не поехали на Минск, а повернули на Витебск, делая крюк в 150 километров. Леша объяснил, что по этой трассе при пересечении границы таможенники не взимают с водителей грузовиков 25 долларов пошлины. Пока Леша оформлял документы, я обменял полноценные российские рубли на белорусские «зайчики», дали мне их что-то порядка 50-ти за рубль.
Мы пересекли границу, и я словно вновь оказался в СССР: на полях работали комбайны, крестьяне скирдовали сено и копали картошку. Люди здесь работали, а не бессмысленно сидели вдоль дороги, торгуя незамысловатым товаром с подворья. Вдоль дороги встречались телеги, запряженные крепкими лошадками. Только позже мне разъяснили, что по приказу Лукашенко вдоль главных магистралей Белоруссии созданы «потемкинские деревни» из «процветающих» колхозов с благоденствующими в добротных домах поселянами, а в глубинке все как у нас, да еще и похуже.
 Солдаты и прапорщики из встретившейся по дороги воинской части передвигались на велосипедах марки «Аист» – свои люди. Леша заметил, что бензин в Белоруссии дорогой, и люди стараются обходиться примитивными средствами передвижения, но зато здесь нет безработицы Большинство «бульбачей» поддерживает Лукашенко, бывшего председателя совхоза и партийного активиста. Этот неумный, но хитрый популист и демагог умеет подстроиться под простой народ. Лукашенко так и не освоил белорусский язык, но и большинство жителей этой страны языком этим не владеют. Мой водитель также на нем не говорил, но сообщил, что в западной Белоруссии еще сохранились деревни, где жители на нем балакают. Во мне также течет белорусская кровь, но я никогда на этом языке не говорил, поскольку никогда в этой стране не жил.
На окраине Минска Леша высадил меня и отправился к себе в гараж, а я поехал по проспекту имени поэта Якуба Коласа к центру. Город чист и ухожен, яркие рекламы написаны по-русски, либо по-иностранному, но только не по-белорусски. Центральная «Круглая» площадь города застроена многоэтажками сталинского ампира с лепнинами, сохранились здесь и все памятники советского периода. Белорусы смирненько сидели в парке по скамеечкам и даже не распивали спиртных напитков, поскольку батька Лукашенко запретил. Было впечатление, что «старший брат» не дремлет и везде следит за своими гражданами. Тем не менее, они доходчиво объяснили как проехать до «Мотовело», и уже в сумерках я добрался до завода. Из проходной я позвонил ночному директору завода, который и определил меня на ночевку в общежитие завода.
Вахтерша, узнав что я приехал из России, сочувственно запричитала: «И как же вы там бедолаги, живете. Хозяина у вас настоящего нет, вам бы такого, как наш Лукашенко, он бы порядок вам навел». Она провела меня в комнату с двумя кроватями и цветным телевизором. В блоке из четырех комнат был общий туалет и душ, где даже была горячая вода, а в коридоре стояли деревянные ящики с висячими замками, где обитатели общежития хранили овощи, привезенные из своих деревень.
По телевизору показывали старый советский фильм о счастливой колхозной жизни даже не в Белоруссии, а в бывшей Литве. И не удивительно, ведь здесь сохраняется колхозно-совхозный строй. В вечерних новостях показали президентскую поездку по республике. Жизнь в Белоруссии показана была благостной: Александр Грыгорьевич Лукашенко едет на открытие нового моста в Бресте, потом он отправляется на открытие цеха льняной фабрики и общается с ее работницами, естественно, по-русски. Ведущие телевидения говорили по-белорусски, ну, а герои передач - по-русски. Приближались президентские выборы и Лукашенко, белорус с украинской фамилией, показывал народу свою демократичность. Передовикам производства он раздавал свои президентские премии, словно эти деньги были его личные, тяжким трудом заработанные.
Говорят, что секретная полиция президента установила в госучреждениях потайные микрофоны и отслеживает всех недовольных его правлением. Явные оппозиционеры бесследно исчезают, а официальные претенденты на президентское кресло выглядят испуганными марионетками, которыми манипулирует Лукашенко. Баллотирующийся в президенты от конгресса профсоюзов Олесь Гончарик не может сносно изложить в телеинтервью свою предвыборную платформу и даже по сравнению с Лукашенко кажется дебилом.
Утром я отправился на встречу с директором по маркетингу и реализацией заводской продукции. Через проходную выхлестывал поток рабочих ночной смены, в основном женщин. Директором тоже оказалась обаятельная женщина лет пятидесяти, светловолосая и голубоглазая. Ирина Станиславовна радостно удивилась, что я сподобился на их белорусском велосипеде проехать более тысячи километров. Она распорядилась поместить велосипед в заводской музей, а меня напоить и накормить в заводской столовой.
Во всех кабинетах заводского начальства висел все тот же портрет Лукашенко с дьявольской улыбкой, а мои собеседники избегали разговоров о политике. Это напоминало мне сталинские времена, когда о вожде можно было говорить, как о покойнике, - либо хорошо, либо ничего.
Привечать меня было поручено Александру, мужчине под 45, который успел заслужить пенсию на милицейском поприще, а теперь осваивал маркетинг. В отдельном зале столовой нам накрыли стол с яствами: салатом и осетриной на закуску, солеными грибочками и сервелатом, супом с брокколи и кровавыми бифштексами. И кофе был настоящий, а не растворимый. Можно и водки было выпить, но я временно воздержался.
Саша посетовал, что из-за нестабильности поставки комплектующих деталей качество велосипедов не всегда соответствует международным стандартам. Камеры и покрышки приходится импортировать из Вьетнама или Кореи, а прокат из Китая. Экспортируются велосипеды в те же страны или в страны Африки. Из многих велосипедных заводов бывшего СССР остался только «Мотовело», но его мощностей не хватает, чтобы удовлетворить потребности стран СНГ. Завод работает с перенапряжением, в три смены, что сказывается на качестве велосипедов. Ну, в этом я успел убедиться на собственной шкуре
Саша даже знал белорусский язык, и в мой журнал записал: «Шаноуны спадар Анатолiй! Ад счирага сэрца вiтаем Вас на нашым проздравстве. Жадаем Вам бальшых й вялiкiх поспехау, асабейшага щасчя». Не мелодичен белорусский язык, грубый и бедный, для русского уха, не удивительно, что и большинство белорусов предпочитают пользоваться русским.
Я даже сподобился получить краткую аудиенцию у директора завода, моего тезки Анатолия Язвинского и не преминул спросить о возможности оплаты моих расходов на обкатку велосипеда. Сославшись на трудности с выплатой рабочим зарплаты, директор разрешил главному бухгалтеру оплатить только стоимость железнодорожного билета до Петербурга, а еще подарил пепельницу с логотипом своего завода. Зато пожелание у него было доброе: «Уважаемый Анатолий! Так держать! Велосипед – это Ваше и наше здоровье. С уважением, Генеральный дир-р «Мотовело». Правда, сам-то директор приехал на работу не на велосипеде, а на Мерседесе последнего выпуска.
Он позвонил в редакцию главной газеты республики - «Советская Белоруссия» и попросил журналистов осветить мою эпохальную поездку на их белорусском супервелосипеде. Через час приехал парень лет тридцати пяти в модной куртке и джинсах, но почему-то он не привез с собой фотографа. Журналист объяснил, что практически все обо мне знает и даже у него есть мои фотографии. Я прямо-таки ошалел, но ларчик просто открылся: Андрей по Интернету нашел все статьи обо мне, опубликованные в нашей и зарубежной прессе, так что интервью не заняло много времени. Ну, так что получается: каждый из нас сейчас на крючке и «большой брат» может в любую секунду может нас вычислить. Я высказал журналисту все претензии по поводу качества продукции завода, но не уверен, что в газете появилось что-то чернящее продукцию этой страны побеждающего социализма.
Не знаю, поместят ли мой велосипед в музей велосипедного завода, но выданных мне бухгалтерией белорусских «зайчиков» хватило только на оплату купейного билета. Сев вагон, я еще раз убедился, что я здесь самый старый. С каждым годом все меньше  остается людей старше меня, а молодежь подпирает и даже дедом обзывает. А поезд Львов - Петербург вез группу лесорубов отправлявшихся в Карелию на заработки. Перепившийся и слюнявый Никола пристал ко мне в тамбуре вагона и на смеси хохлацкого и русского языков рассказывал, как москали вырубили леса в Карпатах. А сейчас он ехал мстить москалям, вырубая их леса, которые в конечном счете превращались в стройматериалы европейских и американских домов. В конечном счете, Мыкола перепился до состояния риз, свалился с полки и облевался.
В Молодечно к нашему вагону подошел молодой узбек в сопровождении носильщика с тележкой, заполненной мешками, которые, как он уверял, содержали сухофрукты. Вначале проводница разоралась, что не посадит его без багажной квитанции. Но узбек заверил, что все проблемы с контролерами он берет на себя, но нужно все эти мешки рассовать в потайные места, подальше от белорусских таможенников. Уединившись с проводницей в купе, он видимо отслюнил достаточную взятку, чтобы она позволила поместить часть мешков в служебном купе, а три мешка спрятать в контейнере под полом коридора в районе второго купе. Уж сколько лет езжу поездами, а даже не знал о существовании этих ёмкостей. А узбек-то знал, он открыл потайной люк и засунул туда свой товар.
Подумалось, ну зачем ему засовывать туда какой-нибудь кишмиш с курагой, ведь таможенный сбор обошелся бы ему дешевле подкупа проводницы. Еще более я удивился, когда на границе белорусские погранцы (поганцы) подошли к его купе и, как я услышал, сняли с него свою мзду. Значит, заведомо знали, что за товар вез этот гонец из Средней Азии, уж наверное не сухофрукты были здесь главным товаром, а гашиш, либо героин, - отрава десятков тысяч наших русских людей.
Я так и остался до конца поездки пассивным наблюдателем этого преступления, будучи и сам в некотором смысле преступником. Да я и не был стопроцентно уверен, что все было так, как мне виделось. Он благополучно миновал российскую границу, а в Питере я уже его не видел. Вероятно, узбек предусмотрительно сгрузился где-то на подъезде к городу. Очередная порция яда растворилась на просторах России.
На станции Дно я вышел на перрон покурить трубочку и вспомнить кошмарную историю связанную с этим городком. В феврале 1917 года в Петрограде произошла революция, провозгласившая конец Российской Империи. Узнав о перевороте, царь Николай II поспешил в столицу, но думцы-революционеры постарались загнать его поезд на это Дно, откуда ему невозможно было выбраться из-за отсутствия паровозов. К тому же пути были перегорожены товарняками и военными эшелонами. Узнав о его местонахождении, сюда выехали лидеры фракций Думы, кадет Милюков и монархист Шульгин. Они привезли с собой текст отречения императора от престола. Вот на этой станции со столь символическим названием и произошел трагический акт прекращения самодержавия, здесь загнанный в угол император подписал документ о своем отречении от престола.
Возле вокзала несколько пацанов попивали пивко и лузгали семечки. Я спросил, знают ли они, что здесь Николай II отрекся от престола. На что один из парнишек спросили, - а что такое престол? На здании вокзала построенного в стиле Сталинского ампира висела мемориальная доска со следующим текстом: «Здесь 14 августа 1941 года погиб лейтенант Пашков А.Г». Всего-то один? Ведь немцы тогда уничтожали наших солдат и офицеров сотнями тысяч!
А вот мемориальной доски об отречении на этой станции последнего императора местные власти не повесили.

ВЫБОРЫ

Оклемавшись после поездки на велосипеде, я решил съездить в Калининград, чтобы навестить моих старушек, - матушку с тетушкой. Всю мою сознательную жизнь я знал, что 79-й поезд отправляется туда с Варшавского вокзала Теперь он курсирует в Калининград с Витебского вокзала, что и удобнее, поскольку рядом остановка метро, только теперь поезд идет через Белоруссию, чтобы избежать гигантских поборов за проезд по территории Литвы и Латвии. С этими бывшими товарищами убедились мы еще раз, что у России в Европе нет друзей, а есть только взаимные интересы.
Цены на билеты достигли сейчас таких высот, что люди ездят поездами только по крайней необходимости. Наш купейный вагон был заполнен наполовину, в основном, командированными и морячками дальнего плавания. Моим соседом оказался демобилизованный солдатик, который не смог достать билет в общий вагон, и был вынужден продавать свои подарочные часы, чтобы оплатить купейный вагон. Касса вокзала отказала выписать ему бесплатный билет, на который он имел права, будучи демобилизованным, т. к. армия задолжала железнодорожному ведомству огромные деньги  и оно  отказывается бесплатно перевозить военнослужащих.
Стоя в тамбуре купейного вагона и посасывая трубку, познакомился я с мужичком небольшого росточка, одетым в столь любимый русскими спортивный костюм, пошитый в Китае. После перекура он пригласил меня в свое купе, где познакомил с тремя попутчиками, оказавшимися сотрудниками не иначе как ФСБ. Вид у них был таинственный, и ехали они из Питера в Калининград по какому-то важному заданию. Я выпил с ними за знакомство и рассказал о своем путешествии по Австралии.
После второй или третьей рюмки наша компания потеплела, и я был несколько удивлен, когда старший из них спросил у меня посмотреть паспорт. Ничтоже сумняшеся, протянул я ему свою краснокожую паспортину и был удивлен, когда после тщательного ее изучения, собутыльник заявил, что она фальшивая, и он должен меня сдать линейному отделу милиции. Ошарашенный такой беспардонной подлянкой, я заявил, что даже если бы паспорт был фальшивым, не дело собутыльников выяснять это, ведь собрались мы водку пить, а не выяснять, кто из нас шпион. Резон этот не сработал и эти придурки приказали мне сидеть смирно в купе и ждать прихода милицейского патруля.
Обида и бессильная злость обрушились на меня - эти кагэбэшные сексоты не изменились с советских времен и в каждом человеке видят преступника. Они еще и некомпетентны, т. к.  мой паспорт не был фальшивым, поскольку мне его выдали всего месяц назад в русском консульстве, в Нью-Йорке. Единственно, что мне оставалось, это попросить их принести из моего купе рюкзак, в кармане которого был мой американский паспорт. Проверив его, они почему-то решили, что он настоящий и поскольку на нем также были мои данные, то пришлось им признать, что и русский паспорт не фальшивый. Вырвался я из их теплой компании, чтобы никогда больше их не видеть. Большим удовлетворением было видеть, как позднее двоих из них отвалтузили в тамбуре пьяные морячки, - поделом им.
В соседнем купе ехала семья строителей из Казахстана, которых достал  местный национализм, начальниками там назначаются казахи, а русских потихонечку вытесняют не только с работы, но также из страны. Большинство граждан Казахстана были русскими, но по дурости и подлости Ельцина наши русские земли Павлодарского края и Кузбасса были отданы казахам, которые никогда не имели к ним отношения.
Подобное произошло раньше в Южной Африке: белые хозяева той страны отдали свои земли негритянским племенам, которые пришли на заработки в благоденствовавшую республику. Сейчас белые жители той страны бегут в Австралию и США, а в ЮАР правит негритянское правительство, коррумпированное и невежественное, экономика  разваливается. А в Казахстане уже разворовали провода высоковольтных линий и страна погрузилась во тьму.
Ехали строители в Калининград, основанный как Кенигсберг в 1255 году немецким рыцарским орденом, город полтысячи лет торговавший с членами свободного ганзейского союза, а также со Псковом и Новгородом. Эта столица Восточной Пруссии была местом коронования королей Пруссии. Здесь в 1544 году принц Альбрехт основал университет, через 100 лет в нем обучалось более 2 тысяч студентов и преподавали звезды мировой науки. Его профессор Эммануил Кант впервые разделил области знания и веры и отверг доказательства бытия Божия, создав  здесь свою теорию имманентной реальности, которая послужила основой теории диалектического материализма. Замечательно сказал этот немец: «Идеи Бога, свободы, бессмертия, недоказуемые теоретически, являются, однако, постулатами «практического разума», необходимой предпосылкой нравственности».
В 1757 город был взят русскими войсками, но вернулся во владение прусских королей в 1762 году. Его ни за что ни про что передал пруссакам придурочный царь Петр III. Город и окружающая область  был отрезан в 1945 году от Германии, отдан России и переименован из Кенигсберга в Калининград, в честь козлобородого Всесоюзного Старосты.  Мишка Калинин был председателем Президиума Верховного Совета СССР с 1938 по 1946 год;  вонючим сталинским приспешником, автоматически подписывавшим списки на расстрелы невинных людей и не имевшим никакого отношения к этому граду. Сталин забрал эту землю под фальшивом предлогом, что она когда-то принадлежала славянам, предкам нынешних русских.
Я помню, как в 1946 мы с мамой приехали году из разрушенной войной  Белоруссии в надежде найти здесь жилье и работу. Кенигсберг был разрушен на 90%, бомбили его и наши, и американцы, по улицам ходили голодные и холодные немцы, которых не принимали на работу и продовольственный паек им тоже был не положен. Как раньше в блокадном Ленинграде, в Кенигсберге местное население мерло от голода, наблюдались даже случаи людоедства, дети попрошайничали у русских солдат, а те обращались с мирным населением отнюдь не лучше, чем  немцы с нашим населением во время оккупации. Солдаты насиловали женщин, грабили бюргеров, бауэров, прочих фрицев и отсылали трофеи домой посылками, офицеры же слали награбленное вагонами. Ходила тогда легенда, что какой-то старшина сделался миллионером, привезя из Германии на родину чемодан швейных иголок, которые в СССР не производили.
В 1947 году немцев отсюда выселили в Западную Германию в добровольно-принудительном порядке. Приехавшие вместо них поселенцы из разоренных районов Белоруссии и России в отместку за оккупацию своих земель разрушали немецкие кладбища и памятники. В Калининграде они почему-то оставили нетронутым памятник Ф. Шиллеру, возможно оттого, что он был похож на К. Маркса. А вместо памятников прусским королям новые хозяева поставили в Калининграде монументы Ленину, Сталину и Калинину. Только не увековечена здесь память армии генерала Самсонова, окруженной в этих краях немцами осенью 1914 года. В отличие от командующего 2-ой Ударной армии коммуниста Власова, Самсонов предпочел застрелиться, нежели сдаться в плен врагу.
Строители ехали в город Эммануила Канта, о котором никогда не слыхивали, но были они квалифицированными плиточниками и надеялись устроиться на работу по постройке коттеджей для новых русских.
В 1789 году наш историк и писатель, тогда еще двадцатитрехлетний Николай Михайлович Карамзин приехал в Кенигсберг и не преминул навестить этого философа. В своих «Письмах русского путешественника» он описывает эту встречу: «Вчерась же после обеда был я у славного Канта, глубокомысленного, тонкого метафизика… Я не имел к нему писем, но смелость города берет, - и мне отворились двери в кабинет его. Меня встретил маленький, худенький старичок, отменно белый и нежный. Первые слова мои были: “Я русский дворянин, люблю великих мужей и желаю изъявить мое почтение Канту”. Гордость нашей культуры, Карамзин с пиететом описывает дальнейший разговор с этим предтечей марксизма-ленинизма: «Деятельность есть наше определение. Человек не может быть никогда совершенно доволен обладаемым и всегда стремится к приобретению. Смерть застает нас на пути к чему-нибудь, что мы еще хотим. Дай человеку все, чего желает, но он в ту же минуту почувствует, что все не есть все. Не видя цели и конца стремления нашего в здешней жизни, полагаемся мы на будущую, где узлу надобно развязаться…. Я утешаюсь тем, что мне уже шестьдесят лет и что скоро придет конец жизни моей, ибо надеюсь вступить в другую, лучшую».
Прочтя эти мысли Канта в мои шестьдесят с лишним лет, я восхитился оптимизмом знаменитого старца, успевшего создать основы современной философии. А готов ли я для этого будущего? Да ни фига, я-то и жизнью настоящей еще не жил, были у меня по сравнению с Кантом всего полторы мысли, да и то кривые. Мой одноклассник, профессор Калининградского университета Казимир Лавринович, успел написать книгу о другом великом сыне этого города, астрономе Фридрихе Бесселе, он также собрал огромный материал об истории Кенигсберга и написал книгу об этом городе королей. Большую часть жизни Казимир преподавал в здешнем университете, писал статьи по астрономии, растил дочек и дождался рождения внука. Видимо, он выполнил все положенное ему в этой жизни, вот и помер недавно от рака крови. А я еще ничего не успел, ну хотя-бы книгу эту нужно дописать.
Мне кажется, что большинство  измученных экономическим беспределом и политическим проституированием жителей области готово и само отдаться немцам. Для них хорошим примером является бывшая ГДР, которую благополучно схавала капиталистическая ФРГ, и все довольны! Немцы потихонечку осваивают эту бывшую Восточную Пруссию, перекупая акции развалившихся советских предприятий и поставляя гуманитарную помощь нищим старожилам. В будущем мои соседи по вагону, - плиточники из  Павлодара, будут строить дома для жителей Германии.
Мама с тетушкой жили в поселке Знаменск, который при немцах назывался Велау и был когда-то местом ежегодной конной ярмарки. При Советах там работали бумажная и мукомольная фабрики, маргариновый и толевый завод, а также лесопилка. Где-то в 50-ые годы в его окрестностях нашли нефть, так что народу было что делать. Со времен развала СССР, все посыпалось в тартарары: фабрики и заводы лишились заказов и сырья, а Литва с Латвией подняли тарифы на перевозку товаров по единственной железнодорожной нитке, соединяющей Калининградскую область с остальной Россией.
Я помню, как в том же 79-м поезде латышская и литовская полиция охотились за нашими солдатами и офицерами, ехавшими по делам службы в  Калининград на поезде, являвшемся частью Росси. Нас били мордой об стол, а кремлевские подонки делали вид, что ничего особенного не происходит.
Как и везде в России, в Знаменске бывшие директора и парторги сделались политиками и заняли теплые места в бюрократии, а безработные мужики гонят самогонку и продают ее друг другу. Собирают не только бутылки, но и металл, причем, в Знаменске бомжи недавно сняли пять километров медного провода, обесточив освещение поселка. А еще разбирают они старые немецкие здания и сдают приемщикам кирпичи по девять копеек за штуку. Вот так и живет народ русский в завоеванной Пруссии.
В последние годы, благодаря внедрению германского капитала, потихонечку восстанавливается промышленность. Директорами ставятся немцы, приехавшие сюда из Казахстана. Бывшая Знаменская фабрика теперь называется: «Велау  папир», по немецкому название города. Маргариновый завод под руководством господина Бадера экспортирует свою продукцию в Литву и Германию. За годы простоя предприятия лишились квалифицированных работников и вынуждены принимать на работу иммигрантов из стран ближнего зарубежья.
Бабушки мои одряхлели, ведь обеим за 80, пенсии получают минимальные, по 660 рублей, но умудряются на них выживать и даже предложили мне помочь деньгами, вот так всю жизнь они готовы помочь последним. Мама всю жизнь жалуется на здоровье, но не зря говорят, что скрипучее дерево долго живет, и пережила она большинство сверстников, дожив до 84 лет в голоде и холоде. Я уехал из дому по окончании школы, в 16 лет, и с тех пор бываю дома только наездами. Она помогла мне вырастить сына, который забыл пригласить ее на собственную свадьбу.
В детстве тетя Надя с дядей Иваном, будучи бездетными, помогали маме воспитывать меня, ведь работала она либо проводницей, либо уборщицей, а отец алиментов ей не платил. Гнусняк был мой папаня, считал, что не его я сын, и господь рано прибрал его с этой грешной земли, подкосила его типичная русская болезнь - цирроз печени, вызванный неумеренным употреблением спиртного.  Прожил он большую часть жизни в белорусском городе Молодечно, работая инженером почтамта, на должности не очень номенклатурной, поэтому похоронный кортеж по дороге на кладбище проехал только половину круга вокруг центральной площади города, и не положен ему был духовой оркестр. После поминок его жена предложила мне в качестве наследства шляпу папани, но не по размеру пришелся мне этот щедрый подарок.
Мой отец для того, чтобы получить высшее образование, отказался от родителей, признанных кулаками из-за того, что было у них несколько гектаров земли, на которых они устраивали яблоневые и вишневые сады. Их отправили в Сибирь, а папаня-предатель благополучно закончил институт и стал членом партии. Его сверстники поступали также, предавая родителей и друзей, чтобы выжить, Россия оказалась страной приспособленцев и сексотов, наилучшие люди были вырезаны, а генофонд оскудел, голубой крови не осталось.
Когда-то Монтескье говорил, что каждый народ имеет то правительство, которого он достоин, ну а мы сейчас добавляем: а правительство имеет его. Русским суждено много поколений платить за проститутство отцов и дедов во время правления коммунистов, да и раньше не были мы богоносцами и легко превращались из Павлов в Савлов, из гонимых в гонителей.
Иногда полезно почитать мемуары людей, не любивших России. Наиболее интересен памфлет французского маркиза Астольфа де Кюстина, посетившего нашу страну в 1839 году. Вот что он писал о нас: «Русские - хорошие солдаты, но плохие моряки; в общем, они скорее склонны к покорности, нежели к проявлению своей воли. Их уму не хватает импульса, как их духу свободы. Вечные дети, они могут на миг стать победителями в сфере грубой силы, но никогда не будут победителями в области мысли. А народ, не могущий ничему научить те народы, которые он собирается покорить, не долго останется сильнейшим». Правда, здесь же француз себе противоречит: «В России климат уничтожает физически слабых, нравственно - слабых морально. Выживают только звери по природе и натуры сильные как в добре, так и во зле. Россия - страна необузданных страстей и рабских характеров, бунтарей и автоматов, заговорщиков и бездумных механизмов. Здесь нет промежуточных степеней между тираном и рабом, между безумцем и животным... Их быстрый и пренебрежительный взгляд равнодушно скользит по всему, что столетиями создавал человеческий гений. Они считают себя выше всего на свете, потому что все презирают. Их похвалы звучат как оскорбления. Они хвалят с завистью, они падают ниц, но всегда с неохотой перед тем, кто, по их мнению, является идолом моды».
От себя хочу добавить, что нам свойственно создавать себе кумиров в сфере литературы и искусства, а потом превращаться в их рабов. Когда отмечалось двухсотлетие со дня рождения Пушкина, земля русская гудела от славословия его, а вот что писал о нашем кумире злословный Кюстин: «Восхваляют его стиль... Однако эта заслуга не столь для писателя, родившегося среди некультурного народа, но в эпоху утонченной цивилизации. Ибо он может заимствовать чувства и мысли соседних народов и все-таки казаться оригинальным своим соотечественникам. Для того чтобы составить эпоху в жизни невежественного народа, окруженного народами посвященными, ему достаточно переводить, не тратя умственных усилий. Подражатель прослывет созидателем. Смерть (его) вызвала большое волнение. Вся Россия облачилась в траур. Пушкин, творец дивных од, гордость страны, воскресивший славянскую поэзию, первый русский поэт, чье имя завоевало даже внимание Европы, короче, слава настоящего и надежда будущего - все погибло! Идол разбит под сенью собственного храма, герой в расцвете сил погиб от руки француза. Какая ненависть поднялась, какие страсти разгорелись!» В этом плане я также считаю, что рукой Дантеса Франция рассчиталась с Россией за поражение Наполеона.
Впрочем, наш великий писатель и народный страдатель Федор Достоевский, в своем романе Братья Карамазовы словами героя Смердякова, высказал сожаление о поражении французов в той войне: «Русских должно высечь... В 1812 году произошло нападение Наполеона на Россию, и было бы лучше, если бы французы нас завоевали. Умная нация покорила бы дураков и аннексировала ее. Сейчас были бы у нас другие порядки... В плане устройства дебоша наши нации близки. И те и другие безобразники одинаковы, разница лишь в том, что их подонок носит кожаные сапоги, а наш провонял в нищете, и не видит в том ничего зазорного».
Русские не могут следовать заповеди Моисея: «Не сотвори себе кумира». С тех пор мы стали рабами гения Пушкина, а в последние десятилетия, избавившись от Ленина, были отравлены шумной полифонией Королевы пошлости Аллы Пугачевой с ее малолетним мужем Филиппом Киркоровым. Мне уж дурно становится от их ежедневного и ежечасного дребезжания. 
Теперь вот выбирают новую Думу граждане Знаменска, и расстроенными группками тянутся люди к избирательному участку, устроенному в школе. А там продают немецкие яблоки и колбасу, американские «ножки Буша»  и польскую водку, ведь теперь мы экспортируем только нефть, да лес. А при Петре Россия экспортировала меха, икру, хлеб, кожу, поташ, пеньку, рогожу, щетину, деготь и смолу,  даже железо с демидовских заводов.
Конечно же, по европейским стандартам Россия в те временам была также страной второго сорта. Ведь армия и флот мы строили с инструкторами и по образцам немецким, голландским и английским. Мы долго учились воевать, но больше не умением и техникой, а кровью солдатушек. Поскольку стреляли мы плохо, не удивительна крылатая фраза генералиссимуса Суворова: «Пуля - дура,  штык – молодец». Оттого и во время Великой Отечественной войны на каждого немецкого солдата пришлось пять погибших русских воинов, так что победа оказалась Пирровой.
Современная Россия приняла систему правления государством, которая похожа на американскую, но их демократии более двухсот лет, а у нашей дерьмократии и червонца не наберется. У меня и в США не было большого респекта к политикам, и на выборы я ни разу не ходил, а здесь решил-таки за кого-нибудь проголосовать, ведь кроме американского, у меня есть еще и русский паспорт. Просмотрев список кандидатов в Думу, а также их фотографии, уразумел я, что нет там ни одного достойного человека - все бывшие коммуняки, либо современные мафиози, а чаще и те, и другие в одном обличии.
Большинство жителей поселка по привычке голосовало за коммунистов, да и я бы за них теперь проголосовал, по крайней мере, они не скрывают своих взглядов. Но попытка поднять свой гражданский голос оказалась безуспешной, т. к. прописан я был в генеральном консульстве России, в Нью-Йорке, и, оказывается, должен был взять оттуда открепительный талон. Вот так и закончилась моя первая и, видимо, последняя попытка проголосовать в новой России против народного избранника генерала Егорова. Да и к лучшему - все они одной миррой мазаны. Ведь уровень жизни в Калининградской области в 1,4 раза ниже среднероссийского. Большинство населения прозябает, другие же занимаются контрабандой и проституцией.

ПРОЩАНИЕ

В день моего приезда мама была счастлива, что наконец-то ей переложили печку и она может теперь спать в комнате, а не на кухне. Да не долго она радовалась – уже на следующий день она слегла в постель с жестокой пневмонией, наглотавшись испарениями от просыхающей печки. Да и сам я едва там не оказался: все эти треволнения разболтали мои и так уж не столь железные нервы, заныло, закололо сердце, подскочило давление, и я с трудом дотащился до поликлиники. Впервые пришлось мне глотать нитроглицерин, пить еще какие-то таблетки, ощущать, что и сам я приближаюсь к тому самому пределу. Довольно внятно прозвучал звонок с того света. Взмолился я: «Мамочка родненькая, не помирай, пожалуйста, чем дольше ты живешь, тем дольше и я проживу!»
Два раза пришлось мне вызывать скорую помощь, а потом с трудом уговорил главного врача уложить ее в больницу. Как правило, пенсионеров не принимали в стационар – не хватало места даже еще трудоспособным  жителям поселка. Мама почти не приходила в сознание, ей делали уколы антибиотиков, давали таблетки от кашля и анальгин. Я давал деньги санитаркам, чтобы они получше за ней ухаживали, но у них не хватало времени на всех больных и мне самому приходилось подставлять ей утку и кормить из ложечки.
Приходя в сознание, она просила у меня прощения за причиняемые мне неудобства, а я вспоминал, как в детстве она носила меня в эту же больницу, днями и ночами ухаживала за мной. Практически, у мамы не было личной жизни и она посвятила себя моему воспитанию, отдавая мне последний кусок хлеба и ложку супа. Она же вместе с тетей Надей воспитывала моего сына, а теперь лежала беспомощной, только тяжело стонала и просила меня достать такую таблетку, чтобы прекратить мучения и умереть побыстрее. Она уже заранее приготовила узелок с бельем и одеждой, в котором ее положить в гроб и даже вложила в узелок список:
1.   Платок большой, покрыть сверху.
2.   Платок цветной на голову.
3.   Поминальник.
4.   Рубашка новая.
5.   10 метров марли.
6.   Один литр спирта для поминок.
Она и на том свете будет думать и заботится о нас. Рядом с ней лежали еще три пожилых женщины, которых никто не навещал. Мужья давно померли, а дети разъехались, поселок вымирает. Как мне сказали в поссовете, в прошлом году умерло здесь 56 человек, а родилось всего 11, да и те в большинстве своем не останутся здесь жить. Соседка из дома напротив недавно продала своих двоих детей на усыновление в США. Полагающиеся за это 20 тысяч долларов получили посредники, а она по-прежнему собирает с мужем металлолом, чтобы купить бутылку самогонки.
К местной самогонщице Клаве клиенты тащатся с 8 часов утра до полуночи и покупают пол-литра за 15 рублей. Встретил я одну из них окапывающей сетку забора местного нового русского, который обещал ей за три часа работы заплатить 10 рублей (десять центов за час работы). Света и сама когда-то продавала самогонку, а потом спилась и превратилась из продавца этого зелья в покупательницу. Дочь ее переехала в Калининград, где промышляет проституцией и обвиняет мать во всех своих грехах, кричит ей: «Старая стерва, глаза бы мои тебя не видели. Ты и опустила меня на это дно».
На днях перепившиеся дурной самогонкой бомжи собрались в кочегарке и в завязавшейся драке убили одного из собутыльников. В панике сожгли они этого парнишку в топке, наверное вспомнив при этом песню: «Бьется в тесной печурке Лазо». Его соседи по дому счастливы, что избавились от Гришки-металлиста, воровавшего все, что плохо лежало, а особенно цветные металлы. Про таких говорят: «Умер Максим – ну и хрен с ним, положили его в гроб – ну и мать его …б». Правда, от Гришки даже кучки пепла не осталось, и его мать попросила кочегара бросить в гроб лопату шлака.
Никогда не ходившая в церковь мама попросила после смерти отпеть ее по церковному обряду.  Я зашел в перестроенную из кинотеатра часовню, где служил закончивший Смоленскую семинарию отец Олег. Ему лет 30, стройный и энергичный, готовый служить приходу ежедневно. Однако посещают церковь не более двадцати пожилых женщин, а остальные жители поселка проходят равнодушно мимо и даже не перекрещивают лоб. На стройке часовни работают солдатики из соседнего строительного батальона, выглядящие тонкошеими подростками и экипированные в разномастные бушлаты и ботинки. Они просят у прохожих мелочь на сигареты и пиво, больше сидят на перекурах в помещении часовни, не обращая внимания на попреки батюшки о богохульстве. Отец Олег уж не надеется на какое-то духовное перерождение нынешнего поколения, уповая только на подрастающих детей и подростков, заходящих в часовню ради любопытства.
А маме не становится лучше, но ее все равно выписывают из стационара, ссылаясь на то что состояние здоровья соответствует ее 84-летнему возрасту. Ее принимает на свою квартиру тетя Надя, которая почти ничего не видит и сама-то на ладан дышит. В молодости ее немцы погрузили в теплушку и отвезли в Гамбург, где она работала на фабрике, а потом устроилась служанкой на ферме у бауэра, где впервые за многие годы откормилась свежим молоком и овощами и встретила свою любовь, молодого польского военнопленного Тадеуша. До сих пор эта жизнь на чужбине вспоминается ею как наилучшая страница биографии. К сожалению, у нее не осталось никаких документов о жизни в Германии, так что не положена ей и денежная компенсация, выплачиваемая сейчас правительством ФРГ жертвам оккупации.
Жизнь медленно испаряется из сухонького тела мамы. Есть она уже не может, а только пьет чай и немножко молока, зубные протезы уже не держатся и перекочевали изо рта в стакан, остался лишь один зубок в нижней челюсти, виски ввалились, а нос обострился. Она старается стонать как можно тише, чтобы не беспокоить нас, а мы топим печку и включаем электрический обогреватель, чтобы согреть ее иссушенное болезнью тельце.
Узнав о предсмертном ее состоянии, потянулись к маме не только подруги, но и ее неприятельницы, которые годами травили и издевались над ней. Они приносят мед и фрукты, колбасу и сыр, но ей уже ничего не нужно. Самогонщица Лида, которая несколько лет назад едва не убила маму из-за спорной яблони во дворе их дома, теперь усаживается у изголовья и причитает: «Оленька, прости меня, дуру, за все плохое, что я тебе сделала. Пьяная была я, неразумная, дьявол меня попутал». Но мама ее не слышит, она уже в коматозном состоянии.
Отошла она под утро, неслышно, и словно подгадала так, чтобы принести оставшимся в живых как можно меньше неудобств. Случилось это в четверг, так что не было проблем заказать гроб и место на кладбище для нее и тети Нади. Ее сиделка, Нина с мужем Славой, которые регулярно навещали маму и которых мама очень любила, взяли на себе все хлопоты по устройству похорон. Я был им чрезвычайно признателен, особенно после того, как они согласились присматривать и за тетей Надей. Взамен они потребовали переписать на них квартиру мамы. Я дал согласие, так как не мог жить в Знаменске, а состояние тетушки требовало регулярного за ней ухода, ей тоже не долго осталось жить.
На следующий день приехал из Риги мой брат, а из Питера прилетел сын. Усохшее тельце мамы обмыли соседние старушки, подрабатывавшие на этом не самом престижном и денежном бизнесе. Они похвалили маму за предусмотрительность в устройстве собственного погребения, только вот отпеть ее не удалось – отец Олег уехал по делам в епархию. Мама не была особенно религиозной, крестика не носила и церковь ни разу не навещала, надеюсь, бог ее простит.
Вложили в ее скрещенные ладони серебряный крестик, как ключик в тот наш православный рай. Открытый кузов грузовика принял гробик, а мы с братом сели рядом и отправились на кладбище на берегу реки с немецким названием Прегель. Немногочисленные провожающие дошли только до главной улицы и на кладбище не отправились, так что остались только родные, да Нина со Славой.
С высоты кузова машины везшей гроб с мамой я видел этот поселок, где прошло мое детство и школьные годы, этот микромир, в котором прошла вся жизнь мамы. Она даже в Москве никогда не была, не говоря уж о каких-нибудь заграницах. Как-то она захотела переехать ко мне в Нью-Йорк, но я воспротивился, зная как плохо приходится там старикам, не знающим английского языка и лишенным общения с себе подобными. Она и сама осознала, что не может бросить тетю Надю, да еще был тогда у нее огород, сад и несколько курочек. Последние годы она уже не могла даже сажать картошку, или собирать черную смородину с нескольких кустов на огороде. Самогонщица Лида отбила у нее почки и травмировала голову, так что мама с трудом спускалась в сарай за дровами. Удивительно, как она могла существовать на пенсию в 660 рублей, да еще умудрялась откладывать что-то на сберкнижку. За всю свою многотрудную жизнь она скопила около девяти тысяч рублей, равносильных сейчас 300 долларов, - двухнедельной пенсии нищего американца. У тети Нади денег на сберкнижке было еще меньше.
Наконец-то приехали на кладбище, где нанятые бомжи заканчивали копать могилу, благо, земля еще не успела промерзнуть. Тот, который был поменьше и тощее, еле держался на ногах и пару раз едва не свалился вниз, так что мне пришлось самому взять лопату и подчистить могилу. Гроб открыли, чтобы мы еще раз попрощались. Я обнял ее маленькую головку, поцеловал в лоб и сквозь слезы попросил прощения за то, что бросил ее более сорока лет назад и редко навещал. Я так и не смог создать собственную семью, и последние четверть века жил практически один. Мама была единственным на земле человеком, который думал и заботился обо мне всю жизнь. Тетя Надя упала на колени и причитала: «Сестричка моя единственная, Олечка моя любименькая, зачем ты раньше меня умерла!? Вот и деточки твои приехали тебя навестить. Лежи спокойно, я скоро к тебе присоединюсь, не долго тебе лежать одной!».
Гроб опустили на веревках и закопали легкой песчаной землей, покрыли лапником, установили деревянный крест и прислонили к нему траурные венки. Лежи, мамочка, отмучалась ты на этой земле. Не знаю я в какой земле, или на каком континенте успокоюсь и я.

РИГА

Я решил возвращаться в Петербург через Ригу, - оставаться одному быть невыносимо, а компания брата как-то скрашивала черноту жизни. С трудом осознавалось, что нет уже мамочки, которая корила меня за неустроенность моей жизни, за пьянство и курение, за то, что не завел я себе нормальной жены и детей. Ведь с сыном вижусь я только на свадьбах или на похоронах, у него своя жизнь.
Теперь уже нет железнодорожного сообщения между Калининградом и Ригой, а курсирует раз в сутки автобус, да и то не всегда заполненный. Шоферы автобуса, принадлежащего рижскому автопарку, одеты в элегантную униформу, а наши калининградские водители облачены, кто во что горазд.. Да и автобусы у латышей не старенькие Икарусы, но железяки европейского происхождения, хотя и не первой свежести.
Проезжаем по Калининградской области, где ничего не осталось от той советской колхозно-совхозной системы, которая худо-бедно, но работала. Поля зарастают сурепкой, колючкой и кустарником, и даже аисты, покинувшие эти места еще при немцах,  вернулись на прежние стрехи, или построили новые. Другие птицы также вернулись на поля и в леса, воздух и вода очистились, а населения поубавилось. Изолированная со всех сторон странами Прибалтики и Польшей, Калининградская область медленно умирает, превращается в прежний придаток Германии. Возможно есть резон превратить ее в Европейский природный заповедник, типа американского Йеллоустоунского национального парка?
Латвия удивила меня ухоженностью полей и домов, дорогами в прекрасном состоянии, а также прилично одетыми людьми, которые выглядели настоящим европейцами. Эта страна вошла в Европу значительно раньше России, да и вряд ли мы когда-нибудь станем настоящими европейцами.
В 1201 году епископ Альберт фон-Альбертен, принадлежавший ордену меченосцев, основал свою резиденцию на берегу Даугавы и распорядился строить церкви и соборы вокруг. В 1282 году город вступил в Ганзейский союз и торговал не только с Европой, но и с Новгородом. Некоторое время был город под эгидой польских королей, потом почти на столетие попал под власть шведов. Проезжая с Великим посольством через Ригу, Петр I попросил шведского коменданта показать крепость, но подозрительный комендант не без оснований заподозрил Петра в шпионских намерениях и отказал ему. Злопамятный царь отомстил жителям Риги и после победы под Полтавой отправил маршала Шереметева на приступ Риги. После продолжительной бомбардировки русские войска в 1710 году взяли город, но война со шведами продолжались еще десять лет, пока не подписали в 1721 году Ништадтский мир, по которому Лифляндия и Курляндия отошли к России. Петр оставил Риге все прежние привилегии и город стал крупнейшим российским торговым портом на Балтийском море.
Центр города застроен церквями и соборами, основанными в 13 и 14 веках, а руководителями строительства были, в основном, немцы и голландцы. Поэтому Старый город сохранил характер средневекового немецкого города с узкими улочками и зданиями романско-готического стиля. Доминирующее место здесь занимает Домский собор (Домскирхе), где я впервые в жизни услышал звучание органа и влюбился в эту музыку навсегда. Орган этот был привезен из Пруссии в 1854 году и Домский собор оказался единственным в СССР местом, где можно было послушать классическую органную музыку. Сейчас в России органной музыки практически негде услышать, разве только в католических костелах.
Узкие улочки города носят название цехов, проживавших на них: ремесленников: Калею (Кузнечная), Муциниене (Бончарная), Аудею (Ткацкая). А вот и улица Яуниела, самая киношная в бывшем Союзе, здесь снимались такие фильмы, как «Убийство на улице Данте», по ней ходил народный кумир 1970-х годов, советский разведчик Штирлиц, когда здесь снимался фильм «Семнадцать мгновений весны».
Даугаву пересекали современные мосты, а старый город Риги сверкал свежей краской восстановленных домов и храмов. На его улочках была масса маленьких магазинчиков, бутиков, с изобилием модных товаров, а также кафе и ресторанов. Готическая архитектура города гармонична моему мировоззрению и строю души, поэтому стало мне здесь уютно и хорошо.
В последние годы неуютно мне ходить по проспектам и улицам Петербурга, уставленным бездушными дворцами и домами, построенными второстепенными иностранными архитекторами. Наш город регулярно затопляется водами Невы и продувается ветрами с Финского залива, «Маркизовой лужи», названной так после маркиза де Траверсе. Этот морской министр России не без оснований предпочитал держать эскадру в заливе, опасаясь, что в открытом море ветхие корабли затонут.
Во время русско-японской войны 1905 года практически все корабли Балтийского флота были уничтожены японцами при переходе эскадры адмирала Рождественского в Порт-Артур. Во время Февральской революции этот флот прославился уничтожением матросами своих офицеров, а после Гражданской войны эти «герои» флота в свою очередь были расстреляны большевиками во время Кронштадтского восстания. В 1941 году множества кораблей флота было уничтожено немцами во время его перехода из Таллинна в Ленинград. Оставшиеся корабли были на приколе все время блокады, использовались только их палубные батареи.
А Рига живет размеренной жизнью закоулка Европы, по улицам бродят праздные скандинавы и германцы, много здесь и потомков латышских эмигрантов из США и Австралии, приехавших сюда отсуживать собственность родителей. Мой брат с женой тридцать лет прожили в деревянном доме, купленном родителями жены после войны у латышей. За а эти годы брат так и не сподобился выучить местный язык, поскольку общался только с русскими обитателями города, которых здесь обитало больше, чем коренного населения. Жена же его родилась здесь и прекрасно изъясняется по-латышски.
После получения Латвией независимости объявились родственники прежних хозяев дома и предъявили права на эту развалюху, близкую к центру города. Не было в ней ни горячей воды, ни теплого сортира, но зато было при доме восемь соток земли, на которых можно построить новый дом. Естественно, власти города были на стороне латышей и присудили дом родственникам бывших хозяев, переселив моего брата на окраину города, за реку Двина, называемую здесь Даугавой.
В городе за последние десять лет освободилось много жилплощади, поскольку латышское правительство приложило максимум усилий, чтобы выпихнуть россиян за пределы своего государства. Закрыли крупнейшие предприятия Латвии с преимущественно русскоязычной рабочей силой, чтобы лишить людей работы и принудить переехать в Россию. Создали экзаменационные комиссии латышского языка, целью которых было создать препоны для получения русскими гражданства. Не прошедшие языковый тест жители Латвии стали второсортными не гражданами, которым выдали особого типа документы временных жителей республики, не имеющих права на работу.
Многие русскоязычные жители были вынуждены уехать из Латвии, оставив квартиры государству, население Риги и окрестностей за десять лет независимости сократилось на десять процентов. Недавно ребята из национал-большевитской партии Эдика Лимонова забрались на шпиль Домского собора и вывесили российский флаг в знак протеста против дискриминации русских в Латвии. Их, естественно, повязали и засудили на несколько лет тюрьмы. Латыши до сих пор преследуют бойцов ОМОНа, которые более десяти лет защищали правительственные здания Латвии от разбушевавшейся толпы.
Рядом с остановкой троллейбуса, возле Каменного моста, на обширной Ратушной площади раскорячилось мрачное здание музея оккупации Латвии, перед которым блещет бронзой памятник латышским стрелкам. Большинство его экспозиции посвящено оккупации страны Советами: с 1940 по 1941, а потом с 1945 по 1991 год. Немцы не успели за четыре года оккупации натворить столько, сколько мы за почти полстолетия. Здесь масса фотографий и даже есть модель лагерного барака с нарами в натуральную величину, парашей и печкой сварганенной из железной бочки. В таких бараках жили латыши, высланные в Сибирь после возвращения в Латвию советской власти.  Я много читал об архипелаге ГУЛАГ, но только здесь воочию увидел, как там жили зэка, кстати, в большинстве своем русские.
Да, много зла натворила советская власть латышскому народу, но ведь не зря перед музеем стоит памятник стрелкам, верной гвардии Ленина, Троцкого и Дзержинского. Эти заплечных дел мастера руками латышей расправлялись с нашим народом, насаждая в России советскую власть. Первым главой Латвийской социалистической республики, просуществовавшей четыре месяца, был Петрас Стучка, который до августа 1918 года был народным комиссаром юстиции РСФСР. Это он объединил своих соотечественников в карательные отряды латышских стрелков. Как и имя поляка Ф. Дзержинского, имена латышских палачей нашего народа: Петерса, Эйхе, Линде, Фабрициуса и др. ассоциируются с кровавым террором в России, развязанным Лениным и его подручными. Сюда приезжал в январе 1919 Яков Свердлов, чтобы поддержать местных большевиков, Владимир Маяковский славил здесь в стихах латышского чекиста Теодора Нетте, парохода и человека.
А главной проституткой латышского народа был Вилис Лацис, писавший лживые книги о счастливой жизни своего народа: «Бескрылые птицы», «Буря», «К новому берегу». В них описано социалистическое строительство в Латвии под руководством большевиков и его, Лациса, лидерством; ведь с 1940 по 1959 он возглавлял правительство Латвии. Все народы бывшей российской империи виноваты в том большевитском безумии, которому они следовали и уничтожали себе подобных. Я уходил из этого музея с чувством вины и горечи за русских и латышей, забывших о собственных грехах.
Моих родственников поселили в четырехэтажном кирпичном доме, где все жители также были русскими. Маленькая улочка Ernestine Iela застроена в основном двухэтажными деревянными домами с печным отоплением. Таблички с русскими названиями улиц сорваны и заменены латышскими. Названия магазинов и ресторанов также были латышские, а встречавшиеся школьники не понимали моего русского языка. У них теперь в школе иностранными языками являются немецкий и английский, а русский язык изучается только в специальных школах.
Родственники мои уже несколько лет как вышли на пенсию. Зина продолжает работать продавцом в магазине, а Володя устроился сторожем в русскую фирму, куда стараются не брать на работу латышей, боясь что те сообщат властям о незнании ее работниками латышского языка. Постарели Зина с Володей за эти годы изрядно, да и я не помолодел, но к своей физиономии привыкаешь, а вот на близких тебе людей смотреть больно и страшно.
Зина уже носит парик, потеряв волосы на работе с химикатами, а Володю несколько лет назад разбил инсульт и теперь он подволакивает при ходьбе левую ногу. Его так испугал этот звонок с того света, что бросил братец пить и курит всего пачку сигарет в неделю. Володя всегда был рачительным хозяином, но с возрастом его экономность превратилась в манию. Он расстраивался и ругался, когда Зина выкидывала уже раз использованные мешочки для заварки чая, которые он использует для заварки по три раза. Маленькие стаканчики со сливками для кофе, после опорожнения он ополаскивает еще пару раз, чтобы и капельки продукта не пропало.
В квартире установлены счетчики холодной и горячей воды, а также газа. На день он устанавливает под капающим краном ведро, воду из которого использует для слива унитаза. Оказывается, счетчик не реагирует на медленно текущую воду. Горячий душ он старается принимать не дома, а на работе,  будучи же ответственным по дому за подачу отопления, он снижает датчик термостата до минимума, так что жители дома жалуются на холод в квартирах. На работу в десяти километрах от дома он ездит на велосипеде, экономя таким образом еще и на транспорте.
Их сын уже пять лет как живет в Вашингтоне и не хочет возвращаться ни в Россию, ни в Латвию, поскольку эти страны не дают ему гражданства, а США готовы это сделать после его женитьбы на американке. Игорь специалист по искусственному интеллекту и защитил диссертацию в американском университете. Так две страны потеряли высококвалифицированного специалиста, а США получили еще один мозг, не затратив и десятой доли расходов на его обучение.
Он иногда посещает родителей, привозя им поношенное американское тряпье, так называемый секонд хенд, который теперь продается здесь на каждом углу. Старики приняли это барахло с горькой благодарностью и повесили в шкаф. Игорь - уже отрезанный ломоть, и его дети уже будут гражданами Америки. Жизнь близится к концу, и Зина боится умереть раньше Володи, который не умеет ни готовить себе пищу, ни даже постирать. Но судя по его здоровью, помрет он раньше жены, как и большинство русских мужиков помирает от курения и неумеренного употребления спиртного.
Я уезжал от них, зная, что увижу я их только после смерти тети Нади, если увижу вообще. Ведь грядущим летом я собираюсь вернуться в Австралию и продолжить путешествие вокруг континента на верблюдах. Там и надеюсь успокоиться навечно.

ГРАНИЦА

Володьке уже трудно провожать меня на вокзал, да и устали мы оба от встреч и проводов. Я совсем недавно отправлялся с железнодорожного вокзала в Минске, только что построенного белорусским диктатором Лукашенко. Оба вокзала построены из стекла из бетона, наполнены западными товарами и предотъездной суетой, только рижский представляет собой ворота в Европу, а его белорусский партнер является тупиком России.
Рижский вокзал был изукрашен рождественскими елками, в витринах магазинов горели гирлянды, торговали свечами, игрушками, роскошными коробками конфет местного производства, а также почти всех стран Европы и США. При входе в вокзал солдаты Армии Спасения, обряженные Дед-морозами, размахивали колокольчиками, призывая прохожих жертвовать на нужды сирых и бездомных. Те же отогревались внутри и собирали на очередную бутылку пива или спиртяшки.
Мужик лет сорока, в шапке-ушанке и рваном тулупе, подкрался ко мне сбоку с предложением: «Отец, оставь мне свою бутылку из-под пива. Да ты не спеши, я рядом похожу, только другим не отдавай». Меня коробит, когда называют меня отцом, слава богу, еще не дедом. Ясно, не первой я молодости, но не уж-то так это заметно!? Сдерживая горечь, я огрызнулся: «Отвали, сынок, не мешай мне пиво пить, держись подальше, а то вот этой бутылкой по лбу и получишь». Я уж понял, что от него просто не отвязаться, и прикончил бутылку, оставив бомжу пару глотков.
Поезд Рига – Петербург состоял всего из пяти вагонов, да и те были заполнены на половину, но все было чисто, а в сортирах была даже туалетная бумага. Поезд еще не отправился, а пассажиры уже принялись решать кроссворды. Ни в одной стороне мира не видел я столько кроссвордных интеллектуалов, как в странах бывшего СССР, а еще ругаем Советскую власть – ведь вот научила она кроссворды решать и не только на бумаге.
На боковом сидении пристроилась белокурая девушка лет 19 и тихонько плакала, утирая слезы красным платочком с оборками. Я спросил у нее, в чем дело и узнал, что едет она на похороны отца, который был на пятнадцать лет моложе меня. Я и сам ехал с похорон матери, но уже оплакал свое и попытался ее утешить, сказав, что если существует загробная жизнь, то она когда-нибудь встретится с усопшим. А вообще-то, этот год оказался самым убойным, - покосила смертишка вокруг меня столько родных и знакомых, что почти никого не осталось. Не знаю, где сложу и я свою буйную головушку.
При подъезде к границе Латвии и России я обнаружил в нагрудном кармане только русский паспорт, американский же куда-то запропастился. Из американских документов у меня остались только нью-йоркские автомобильные права. Лихорадочно перерыв рюкзак и одежду, я понял, что ждут меня на границе большие проблемы. Единственная надежда, что при въезде в Латвию пограничники отметили меня по американскому паспорту и это должно быть зафиксировано на компьютере. Латышей хлебом не корми, а только дай возможность выпихнуть русского из своей страны, ну а для въезда в Россию паспорт у меня есть. Авось, кривая вывезет.
В поселке Карсава в вагон ворвалась орава таможенников и пограничников. Я не собирался скрываться и сразу же заявил, что мой паспорт либо потерян, либо оставлен в Риге у брата. Весть эта почти обрадовала этих латышских стрелков – не зря, значит, государственные харчи переводят. Не слушая моих объяснений об американском гражданстве и наличии нью-йоркских прав, они приказали мне срочно собирать манатки. Я попрощался с печальной девушкой и отдался в руки латышских русофобов, правда, судя по табличкам на их униформе, половина их была русских кровей. Мне казалось, что русские особенно радовались моему аресту, который был квалифицирован как задержание. Два пограничника отвели меня в здание вокзала и поместили в квадратную комнату с двумя окнами, забранными решетками в елочку, окрашенными свинцовыми белилами.
Щелкнул замок и я погрузился в горечь одиночества и осознания собственного идиотизма. Комната была оклеена веселенькими обоями с листьями тростника, с потолка светила стосвечовая лампочка в ржавом абажуре. Вдоль стен стояли два топчана покрытых дерматином цвета крови Марии Стюарт смешанной с голубой кровью Марии Антуаннеты. А еще был складной стол с двумя стульями хлипкой трубчатой арматуры. Правда, и дверь была такой же прочности, - ее можно было вышибить плечом, не разбегаясь.
Вскоре явился дежурный начальник этого КПП, хлипкий латышок с несуществующим подбородком, прыщавой физиономией с глумливой ухмылкой. Звали его Нормандс, прямо-таки викинговое имя, а пришел он объявить, что задержан я за попытку нелегально проникнуть в пограничную зону и пересечь границу, о чем он и составил протокол и предложил его подписать. Я категорически отмел это обвинение и отказался подписываться, а также потребовал возможности связаться с американским посольством в Латвии.
Ярость прямо-таки клокотала во мне, хотя и смиренная осознанием, что сам - дурак. Звонить в посольство было еще рано, но мне дали возможность позвонить в Ригу. Брат почти сразу же нашел мой паспорт в своем бумажнике, в который он его положил, когда мы вместе пересекали границу литовско-латышскую границу, но переслать он его мог только через сутки, следующим поездом на Петербург. Отвратительно было, что все это время я должен был находиться практически под арестом, но по крайней мере появилась надежда выбраться из гостеприимных объятий этих стрелков.
Через несколько часов прибыл поезд Петербург – Рига, а вскоре латыши привели мне сокамерника; вид у него был такой же обалделый, как, наверное, был недавно у меня. Уже освоившись, я укорил пограничников, что вместо барышни подкинули они в партнеры мужика, а я гомосексуально не ориентирован. Шутка явно не достигла адресата, а новый нарушитель минут пятнадцать ходил по комнате пока не успокоился для того, чтобы рассказать свою историю.
Олег был по дороге в Ригу, чтобы оттуда лететь на Филиппины, где должен был возглавить команду рефрижераторного судна, перевозящего бананы в Японию. Рижская фрахтовочная фирма прислала ему факсом приглашение, не подтвержденное нотариально. Раньше это проходило, но бдительный Нормандс усмотрел здесь нарушение пограничных правил и ущучил капитана дальнего плавания. У Олега не было проблем созвониться с Ригой, и он посредством мобильника связался с президентом компании, отчитавши того за раздолбайство. Олегу было обещано в течение нескольких часов переслать необходимый документ, после чего он становился свободным человеком, а  пока мы оставались задержанными американцем и русским, не имея права отправиться даже в сортир без полицейского сопровождения.
С появлением соседа жизнь забурлила в нашей камере. У Олега оказался с собой нотбук самого последнего выпуска, со связью с Интернетом через спутник, так что нам и телефон нам не был нужен. Вскоре мы знали все мировые новости, а я смог заодно переслать друзьям в Петербург и США электронное письмо о своем местонахождении. Уже через несколько часов я получил несколько писем от друзей, беспокоившихся о моем самочувствии и предлагавших свою помощь. У Олега было с собой несколько компактных дисков с современными фильмами и советской классикой, так что мы с удовольствием посмотрели по компьютеру старинную кинокомедмию «Кубанские казаки».
По ходу дела Олег рассказал, как в последнее десятилетие разворовали весь рыболовный и торговый флот России. Сейчас только на Балтийском море осталось несколько наших судов, остальные же, созданные десятилетиями трудов нашего народа, плавают под флагами любой другой страны кроме России. Как и Олег, наши морячки нанимаются на работу в посреднических компаниях и работают практически на тех же судах, на которых трудились в советские времена, но уже с иностранными названиями и флагами.
Русские моряки пользуются большим спросом, поскольку, обладая высокой квалификацией, они работают за деньги значительно меньшие, чем какие-нибудь американцы или шведы. Поэтому нет ничего удивительного, что пойманная нашими рыбаками в Северном море треска поступает вначале на базу в Норвегию, а потом уж ее экспортируют в Россию. Цены на рыбу у нас сейчас недоступны для среднего покупателя.
Это самое крупномасштабное воровство нашего флота произошло при попустительстве и с благословения премьеров Гайдара, Чубайса или Черномырдина. Эти преступники теперь миллионеры и сейчас при деле, продолжают народ грабить, никто не наказан. Черномырдин же налаживает контакты с украинскими правителями. Говорят, у него на иностранных счетах несколько миллиардов долларов. Главный пахан, Ельцин, получил от Путина полную индульгенцию. Там, на верху, все ворье в законе.
В отличие от обычной тюрьмы, я мог в этой латышской камере свободно курить и рассказал заодно некурящему Олегу мои мучения при полете в Австралию, когда 14 часов мне не разрешали курить. Он с сожалением посмотрел на меня и поведал, что его морячки очень просто обошли этот запрет. В салоне курить было заведомо нельзя, а в сортирах стояли датчики дыма, реагировавшие на раскуренную сигарету. Наши морячки удобно устраивались на унитазе и после каждой затяжки нажимали кнопку спуска,  при этом дым вакуумом вытягивался наружу, а датчик дыма не реагировал на курение. Вероятно пилоты при этом не могли понять отчего так быстро идет разгермитизация самолета, а это всего-навсего наши морячки устраивали перекур. 
Пришла новая смена и нашей охранницей оказалась девушка лет 25, стройную фигуру которой не портила даже военная форма с пистолетом на боку, который соблазнительно похлопывал ее по ляжке. Эрике сразу же не повезло: сломался замок нашей камеры, так что она не могла нас замкнуть на ключ, как того требовалось по закону. У пограничников не оказалось необходимых инструментов для ремонта двери, а у нас с Олегом были универсальные ножи с отвертками и плоскогубцами. Преодолевая естественное желание быть свободными, мы отремонтировали замок. При этом мне вспомнился старый анекдот: - Иванов, вы приговорены к повешенью, явитесь завтра на эшафот с собственной веревкой. – А мыло прихватить, гражданин начальник?
После этого нашего подвига пограничное начальство уразумело, что теперь держать нас взаперти как-то даже не этично. В благодарность они эскортировали нас в поселковое кафе, где я, наконец-то, смог помыться и обнаружил там не только жидкое мыло, но и одноразовые салфетки для рук и лица. Официантка подала нам великолепный гуляш и темное латышское пиво, я же заявил, что все здесь прекрасно, только вот не вижу зубочисток. Сидевший напротив охранник протянул мне стаканчик с зубочистками, чем окончательно сразил меня. Пришлось признать, что Латвия – это тебе не Россия. Не скоро появятся в наших поселках подобные кафе.
Вернувшись в тюрьму, мы взялись топить печку, пока пограничники проверяли поезда, а они водили нас в соседний магазин попить пивка, в камере это делать было запрещено. В портативном компьютере Олега оказалось несколько дисков с кинофильмами, так что можно было не только их посмотреть, но и послушать музыку. Эрика угощала нас растворимым кофе, а мы ее купленными в магазине сувенирными конфетами. Секретарша КПП подарила мне официальный шеврон пограничной службы Латвии, который я присоединил к своей коллекции полицейских шевронов Австралии и США.
Наконец сообщили о прибытии нашего поезда с моим паспортом, Олег тоже решил ехать в Петербург, поскольку его самолет из Риги уже улетел. Начальник КПП  проверил мой паспорт, после чего записал в моем дневнике:
Пожеланий Вам не счесть.
Но зачем их делить на части?
Пусть все они, сколь их есть,
Заключаются в слове СЧАСТЬЕ!
P.S. Не будьте таким рассеянным.
Пограничники меня обрадовали, сообщив что сейчас строится новая пограничная станция, так что если я еще раз попадусь в их лапы, то буду жить в более комфортабельных условиях. Всего вам доброго, латышские друзья, крепите рубежи. Авось, доживем до времен, когда граница между нашими странами исчезнет.

ДРУЗЬЯ

Петербург встретил меня пургой, грязной слизью тротуаров и суетой Витебского вокзала, вечно ремонтируемого, в лесах и чаду от шавермы и шашлыков. К входу в метро приходилось протискиваться между киосков с пивом, косметикой, собачьей едой, колготками и памперсами. Прорваться к эскалаторам также непросто, ведь общественный транспорт почти не существует и метро является главным и единственным видом транспорта, который еще функционирует, хотя и на пределе своих возможностей. Его проектировщики не рассчитывали на такое количество пассажиров, как сейчас. Турникеты сжимают толпу плотнее, чем в патронной обойме и люди выстреливаются на ленту эскалатора, которая несет их в преисподнюю метрополитена, которая более комфортабельна, чем наружная реальность. Метро единственное место зимой, где бомжи могут отогреться и распить свои «колокольчики» или другую политуру, но после полуночи оно закрывается до утра и греться людям негде.
Я до сих пор не могу понять, зачем наше метро засунули под болото, в глину и плывуны, на глубину свыше пятидесяти метров. На участке Лесная – Площадь Мужества тоннель пробивали, предварительно заморозив плывун, а через 20 лет  взорвал он таки железобетонную трубу туннеля, и его восстановление обошлось нам в сотни миллионов долларов. Словно не знали, что метро Сиднея или Нью-Йорка на многих участках проходит на уровне земли, либо по эстакадам высотой свыше 30 метров. Наверное, строили его на случай ядерной войны, для использования метро в качестве бомбоубежища. Так не спасло бы оно. Башни Всемирного Торгового Центра тоже строили с учетом того, что если в них врежется самолет, то они все равно выдержат. Рухнули башни после того, как самолетное горючее расплавило металлический каркас зданий. 
В Нью-Йорке метро работает круглосуточно, хотя оно и не такое чистое, как наше, а интервалы между поездами от 15 минут до получаса в ночное время. Но там парк только «желтых» такси достигает 20 тысяч, а еще есть так называемый «кар сервис», машин, обслуживающих бедные районы города, а также «лимузин сервис», комфортабельные такси, вызываемые по телефону.
Так же хорошо там развита система ночлежек с регулярным питанием и свежим постельным бельем. Тем не менее, существуют и свободолюбивые бомжи, которые даже зимой предпочитают спать на улице, устраивая постель в картонных упаковках из-под холодильников или телевизоров, постеленных поверх люков теплосети. Наши же ребята предпочитают чердаки и подвалы. Мне знакомы ночлежки Старого и Нового Света, а также Австралии и предпочтение отдаю последней, правда, никогда еще не был в Африке и Индии, но сомневаюсь, что там они вообще существуют.
Я вернулся в свою комнату, заполненную старинной мебелью, неизвестно как не пошедшую на топливо во время блокады Ленинграда. Из большой ленинградской семьи, владевшей этой квартирой остался всего один наследник, которому после смерти родительницы и бабушек достанется три квартиры. Богдан не пьет, не курит и не употребляет наркотиков, его интересует только музыка и компьютеры, а свою мамашу, пьяницу и токсикоманку, он навещает на Рождество и на Пасху, а также когда она попадает очередной раз в милицию либо психушку. Учится он в институте точной механики и оптики, хочет создать новое поколение лазеров и виртуальных игр.
Все мои новые друзья и знакомые моложе меня лет на двадцать, и приехали они сюда после того, как я покинул Россию. Этот город обновляется постоянно и даже такие олицетворения петербургской жизни как Ломоносов, Пушкин, Гоголь, Достоевский, Ахматова или Мандельштам приехали сюда с периферии.
С Сашей Коржавиным я познакомился лет семь назад, когда еще пытался заниматься бизнесом, импортируя в Питер машины по приготовлению воздушной кукурузы. Естественно, я потерпел полный крах в очередной попытке сделаться богатым и знаменитым и решил заняться писательством. А Саша никакого отношения к деловухе Петербурга не имел, будучи врачом и профессором Первого медицинского  института, читая лекции по патофизиологии человека и сочиняя книги о причинах наших болезней и смертей.
У Саши типичная профессорская бородка, унаследованная  им от Антона Павловича Чехова, как и его мягкое чувство юмора. Саша неоднократно принимал участие в соревнованиях КВН от своего  института, а еще пишет он щемящие душу стихи типа:
Старят нас не годы –
Старят нас невзгоды,
Беды, лабиринты неудач,
Мысли на рассвете,
Новости в газете,
Прерванный рассказ и детский плач.

Мокрые перроны,
В сумраке вагоны,
Павильонов стекла и дюраль,
Рельсы, капель пальцы,
Клавиши-вокзальцы –
Мокрый и расстроенный рояль.

Сумрачные речи –
Тяжесть Вам на плечи,
Вы сидите, кротки и тихи.
Вечные вопросы –
Седина Вам в косы,
Не читайте грустные стихи!
В этих строках и есть Саша – человек нового времени в России, которую я воспринимаю со стороны. Оказывается, есть здесь не только пресловутые новые русские, но и настоящие интеллигенты, которые не бегут на Запад, а пытаются на родине насаживать в народе что-то доброе, умное и вечное. Его отец тоже был врачом в провинциальном городишке с гнусным горнорудным названием Апатиты.
Галчонок, его очаровательная жена, ласково называемая котеночком, приехала завоевывать Питер из Екатеринбурга, где закончила музыкальную школу. Тяжело ей дались первые годы жизни в городе, который не верит ни слезам, ни мольбам, даже женским. Здесь уж было не до музыки, - приходилось браться за любую работу, снимать углы у нищих пенсионеров и одновременно искать ту самую половинку души, которой не хватает для счастья. Трудным оказалось это счастье: первый неудачный брак, встреча с Сашей, который также был женат и должен был выбирать между Галей и первой женой, которая подарила ему прелестную дочурку.
Строить дом им пришлось на голом месте, бросив все нажитое и собирая деньги на первый взнос молодежного квартирного кооператива. Саше приходится трудиться на трех работах, чтобы помогать первой семье и содержать вторую. Ему удалось сохранить дружеские отношения с первой женой, дочь часто гостит в его новой семье, а Галя всегда готова ей помочь с разрешением любовных диад и триад. Не смотря на тяжесть собственных семейных проблем, Галя находит энергию на посещение танцевальных классов, где осваивает испанское фламенко.
Последние годы принесли им массу проблем, но и возможностей. Многие друзья уехали за границу, где прижились и не собираются возвращаться, но в Россию переезжают молодые ученые и студенты из стран ближнего зарубежья, которым нет места в нищих теперь Молдавиях, Белоруссиях и Украинах.
Саша преподает медицину для иностранных студентов, которые платят за обучение валютой, пополняя его небогатый семейный бюджет. В США специалист такого класса как он зарабатывает более 100 тысяч долларов в год, имеет загородный дом, несколько автомобилей и ежегодные поездки за границу. А у Саши никогда машины-то не было, да и дача не предвидится, - сподобился он купить только велосипед и лыжи для всех членов семьи.
Растут два сына, которые хотя и плоть от плоти, но и уже сами по себе – этакие тинэйджеры, переростки, каждый выше папы с мамой друг не друга поставленных. Миша мечтает создать молодежный вариант партии «Зеленых», чтобы охранять и восстанавливать нашу природу, а Сережа пойдет по стопам отца, но не отказался бы и от дипломатической карьеры.
Внешний мир для них практически не существует, есть только виртуальный мир компьютерных игр, где они могут командовать армиями или выступать в роли богов, создавая новые цивилизации и разрушая их нажатием кнопки. Возможно, в скором будущем виртуальный мир для многих людей заменит мир реальный. Я где-то читал, что американский Пентагон набирает на службу чемпионов компьютерных игр, мальчишек лет с 10, и поручает им разрабатывать тактику защиты воздушного пространства США от нападения противника. Их реакция на происходящие на экране боевые действия значительно быстрее, чем у взрослых и не исключено, что в будущем международные битвы будут решаться тинэйджерами противоборствующих стран.
У меня есть в США знакомый фермер, у которого нет ни семьи, ни зазнобы, но зато каждый вечер у себя дома он «летает» на компьютерной модели истребителя. За полчаса битвы с «противником» сбивает все свои бытовые стрессы и никакой секс ему после этого не нужен. Мне бы такую модельку в дом, да вот только дома нет! Живу как в частушке поется: «Я галоши не ношу – берегу их к лету, да уж правду вам скажу – у меня их нету».

ВИТАЛИЙ

Приехал он в Нью-Йорк навестить жену и дочку, вот уж год как болтавшихся в США на птичьих правах нелегальных иммигрантов. Поселились они у Люси, Татьяниной подруги, вот уже более десяти лет как эмигрировшей в США. Вместе они заканчивали ЛИТМО, Ленинградский институт точной механики и оптики, работали в проектном институте, а потом началась еврейская эмиграция и отправилась Люська с Борей еще до перестройки в далекую Америку. Кожей почувствовали тогда евреи, что бежать нужно из тонущего корабля под названием СССР. Подобное же произошло в начале XX, когда сотни тысяч евреев бежали из России незадолго до гибели империи. Эти две волны эмиграции вынесли из России более двух миллионов евреев.
Виталий же был типичным русаком вологодского происхождения, с плечами даже не в косую, а в прямую сажень и округлым лицом, украшенным улыбчивыми голубыми глазами. Таких мужиков бабы любят за обстоятельность, степенность, чувство собственного достоинства, но и мужики любят не только собственных жен, в них заложен мощный ген продления рода не только с одной женщиной. Татьяна развелась с Виталием не только из-за его неверности, но чтобы облегчить Виталию карьерную жизнь, а себе выезд за границу. К тому времени Советский Союз дышал на ладан, и Тане стало ясно, что в ближайшие годы здесь ничего хорошего ждать не приходится. Сама-то она могла и дальше жить в этом бедламе сместившихся ценностей, людей-перевертышей, ворья в законе и закона для ворья, но хотела другой, более безопасной жизни для дочери, только что окончившей медицинский институт. Виталий притерпелся к выкрутасам жены, она всегда была права, даже когда не была права, сказывалась наследственность – она была дочерью полковника КГБ. А что касается Виталия то она надеялась, что после ее устройства в США муж последует за нею.
Виталий родился в семье железнодорожника, и детство провел в маленьком поселке при разъезде. Был он во всем отличником, а особенно любил геометрию с географией. Приехав в Ленинград, он без особого труда поступил в институт железнодорожного транспорта (ЛИИЖТ), тот самый в котором когда-то учился его любимый писатель Гарин-Михайловский, автор книги «Детство Тёмы». В институте была военная кафедра, так что в армии служить не пришлось, а по завершению обучения ему было присвоено звание младшего лейтенанта. Еще на первом курсе уразумел Виталий, что для будущей инженерной карьеры членство в партии – это жизненный императив. Последние три года обучения был Витя парторгом курса, что обеспечило ему по окончанию института поступление в аспирантуру и защиту диссертации через три года. Как и в прежние времена, приезжие варяги учились в институте усерднее и достигали большего, чем студенты питерского происхождения.
К тому времени у руководства Забайкальского военного округа появилась идея провести вспомогательную железную дорогу до Улан-Батора, и Валентина назначили главой изыскательской экспедиции в Монголии, а Татьяна обреталась там практиканткой. Водилось у него до этого много женщин, даже женился для солидности, чтобы получить добро КГБ на работу за границей. Хотя и говорили тогда: «Курица – не птица, Монголия – не заграница», но платили здесь заграничные командировочные, и можно было скопить денег на экспортный вариант «Жигулей», да и не квартиру отложить.
Долго сопротивлялась Татьяна поползновениям и домогательствам начальства, но пустынное бездонное небо с жемчужными звездами настраивало на романтический лад, а верховые поездки на монгольских аргамаках будили древние инстинкты размножения своего рода. Вернулись они в Ленинград женихом и невестой, а после развода Виталия с первой женой поселились у родителей Татьяны, а потом получил Виталий и собственную квартиру от института, когда был назначен заместителем директором. Казалось бы, живи – не хочу, дом – полная чаша, дочка в медицинском институте учится, каждый год можно ездить в Крым или Кавказ, а если хочешь, так отдыхай в Болгарии. Так нет же, заблагорассудилось этому Горбачу измыслить перестройку с ускорением, да еще и с новым мышлением. И посыпалось все: Прибалтика отделилась, за ней последовал Кавказ, потом Ельцин подлянку устроил Горбачеву, заграбастав себе Россию, Украине отдал исконно русские земли, а Белоруссию тоже получила  независимость, с которой до  сих пор не знает, что делать.
Институт в котором работал Виталий был всесоюзного подчинения и с развалом СССР он потерял и заказы, и финансирование, месяцами не получая денег на зарплату, сотрудники разбегались, на работу ходили лишь пенсионеры и женщины, у которых были мужья с зарплатой. Отбывали из Питера и самые стойкие евреи, которые до сих пор считали себя  интеллигентами и русскими патриотами. Двинулась в США и Татьяна, которая всегда была патриоткой и с презрением относилась к еврейским отъезжантам. К тому времени отбыл в Израиль, а потом в США и сам директор института, а на его место назначили Виктора, только командовать было уже некем, в штате не осталось и десятой части прежних инженеров-наладчиков и проектантов. Они давно ничего не проектировали, не налаживали, но привычно ходили на работу, хотя бы из соображения сохранения рабочего стажа. Единственным источником дохода института была сдача дирекцией в аренду многочисленных помещений, Виталий всеми силами пытался сохранить наиболее ценных специалистов в надежде найти частные заказы на проектирование.
Я встретил его в аэропорту Кеннеди, куда приехал по просьбе Татьяны. Виталий впервые был в США, поэтому вавилонское столпотворение аэропорта по первоначалу его ошарашило, тем более была середина августа, самого жаркого и удушливого месяца в Нью-Йорке. Я вел свой старенький SAAB по забитому автомобилями хайвэю, кондиционер воздуха не работал, и салон машины наполнился густым, словно горячая каша духом полуденного города. Я-то притерпелся к городу, одет был в шорты и майку, а Виталия заливался семью потами, будучи облечен в костюм, да еже при галстуке. Татьяна ждала его к обеду с традиционными сибирскими пельменями и салатом-оливье под Смирновскую  водку с тоником. Она давно уже уговаривала Виталия переехать в Нью-Йорк, получить временный вид на жительство и водить такси, пока не освоит английский язык. Он и сам иногда так мыслил, когда нечем было платить сотрудникам института, когда арендаторы не платили за помещение, а еще регулярно наезжали бандиты, требуя свою долю за, якобы, охрану институтских корпусов. Ему нравился порядок и благоденствие американской жизни, ее прекрасные дороги, роскошные магазины с изобилием продуктов и товаров, но все это было не его. Не было здесь его баньки на берегу озера с мостками и всплесками разгулявшихся на его поверхности окуней и щук, не было здесь и зимней рыбалки в компании мужиков, с которыми он был знаком более четверти века, многого здесь не было.
На следующие выходные я решил показать Виталию окрестности Нью-Йорка, отправившись в один из парков-заказников штата. Таконик парквэй, построенный еще во времена Депрессии 30-ых годов XX века, шел параллельно реке Гудзон. На одном из участков нас за превышение скорости остановил полицейский и не замедлил выписать квитанцию на штраф. Наивный Виталий спросил, отчего же я не предложил полицейскому разойтись по мирному, заплатив деньги самому полицейскому, как это делается в России. Мне даже в голову не могла прийти столь идиотическая мысль, услышав такое предложение, полицейский просто арестовал бы меня за оскорбление личности, и пришлось бы нанимать адвоката для избавления от кутузки. Если полицейские в США и берут взятки, то не сотнягами, а десятками тысяч долларов, когда имеют дело с наркомафией, но мне таковые не встречались. Как во всех государственных учреждениях, в полиции существует орган контроля и доноса сотрудников друг на друга, типа нашего бывшего Первого отдела КГБ. Только если у нас стукачество считается занятием презренным, то в американском обществе оно почитается делом достойным и поощрительным, улучшающим моральный климат учреждения.
Обширная парковочная территория, рассчитанная на сотню машин, по причине буднего дня была занята всего несколькими автомобилями. После полутора часов дороги лесная тишина почти закладывала уши, Виталий сел на скамейку,  запрокинул голову на округлую спинку и сладко потянулся с сентенцией: «Ну, совсем здесь все как в России, только дюже здесь чисто, стерильно даже». И действительно, на стенде с объявлениями были приготовлены мусорные мешки, в которые посетители парка собирали свой мусор и везли до ближайших мусорных контейнеров. Каждое кострище было оборудовано подобием шашлычницы, на которой арабы или  греки готовили действительно шашлык, называемый здесь шиш-кебабом, американцы же жарили мясо на ребрах, называемое бар-бекю, либо котлеты, которые после поджарки становились гамбургерами.
Виталий прогулялся вокруг озера и с удовольствием отметил, что большинство деревьев и кустарников ему знакомо, да и грибы были те же самые, а вот рыба там водилась не знакомая, похожая на окуня, но с желтоватыми метками, и называемая сан-фиш, солнечной рыбой. Местные рыбаки выбрасывали ее как несъедобную, а мы творили из нее великолепную двойную уху. Удивило Виталия также отсутствия здесь щавеля и крапивы, он даже придрался к местной природе за отсутствие в окрестностях комаров и мошки, да и оводов со слепнями оказалось мало, не то, что в окрестностях Питера, особенно на Синявинских болотах. Ничего в этом удивительного нет, ведь Нью-Йорк находится где-то на 45-ом градусе северной широты, соответствующей широте Тбилиси, а Питер расположен на 60-ой широте, что отвечает  расположению Клондайка, где доблестно боролись с голодом и холодом герои рассказов Джека Лондона.
Виталий промаялся в Нью-Йорке две недели и срочно вылетел в Питер по телеграмме от заместителя сообщавшего об очередном накате на институт «малышевской» группировки. Уже становилось ясным, что нужно было прятаться под крышу МВД, крупнейшей бандитской группировки России, которой не страшны были ни «малышевцы», ни «тамбовцы», ни «казанская» мафия. Требовало своего куска пирога и ребята из ФСБ, у них тоже были свои рычаги воздействия, кстати, через их связи можно было получить заказы по проектированию территорий и пуску теплосистем в системе ГУИН, - тюрьмах и лагерях Северо-запада.
Мы не виделись с Виталием лет пять; я путешествовал по США и Австралии, а он пытался торговать дорожными машинами советского производства в странах Южной Америки. По случаю выхода  своей очередной книги о путешествиях, я зашел к нему в конце рабочего дня с предложением выпить и закусить. Виталий встретил меня в только что отремонтированном кабинете, как всегда улыбаясь и крепко пожимая руку. Оказывается, он давно прекратил  свою торгово-челночную активность на ниве тяжелого машиностроения и вернулся к проектированию дорог и мостов. Заказов было более чем достаточно и даже приходилось привлекать инженеров, давно уже окопавшихся на своих дачных шести сотках. Да и вообще, Виталий меня заверил, что строительство и производство в России оживляются, растет и зарплата, но не хватает рабочих рук, вот и приходится нанимать мигрантов из Туркмении, Молдавии, Украины и Белоруссии. Для них Россия оказывается страной обетованной.
Я спросил, как дела у его бывшей жены Татьяны в Нью-Йорке; там все было хорошо: Татьяна получила гражданство, а их дочь Настя закончила ординатуру в больнице имени Рузвельта и работала теперь врачем-педиатром. Она успела развестись со своим юристом, и теперь была замужем за хирургом, работавшим в той же больнице. Было ей уже 35 лет, и только сейчас она могла себе позволить родить дочку, Таня бросила работу и посвятила себя уходу за внучкой.
Виталий тоже наконец-то женился по второму разу, и жена, которая была моложе его на 25 лет, тоже родила ему дочку, так что его внучка  оказалась старше дочки. Все смешалось в доме Облонских….  Жизнь продолжалась, за нее мы с Виталием и выпили на его даче в Петрокрепости.   

ЖЕНЯ

Я встретил ее в доме Саши и Гали Коржавиных, когда она вместе с Галей репетировала какие-то па зажигательного испанского танца фламенко. Темно-карие глаза с влажной поволокой смеялись и притягивали к себе, призывали насладиться ее телом, одновременно оценивая платежеспособность собеседника.
Жене было угрожающе близко к 35, тому самому Бальзаковскому возрасту, когда женщины отцветают последними бутонами данных им природой соцветий. Годы еще не успели поиздеваться над ее лицом, а фигуре могли позавидовать и девушки. Одевалась она в наряд, купленный с развалов поношенной одежды, называемых у нас, как и в США – секонд хенд   Петербургские модницы на 99% отовариваются в подобных комиссионках.
Женя закончила в Саратове  консерваторию по отделению скрипки и семь лет назад приехала завоевывать Питер. Ей удалось устроиться в оркестр театра эстрады, но мизерной зарплаты по ставке третьей скрипки явно не хватало, чтобы удовлетворить ее амбиции. Приходилось подрабатывать в ночных клубах и ресторанах, играя в компании с пианистом, либо гитаристом, и «Очи черные», и еврейскую «Хава-нагиву», и американские шлягеры, да все что попало, - лишь бы деньги платили. За два часа зарабатывали  они по десять долларов, да еще и чаевые от клиентов капали.
Съездив однажды с оркестром на турне по Японии, Женя загорелась желанием приобрести иностранного мужа, но перспективные женихи предпочитали шлюшек помоложе и с меньшими амбициями. Мешало ей еще и незнание иностранных языков, да и лоска не хватало у провинциалки, оказавшейся в омуте петербургского разгула начала апокалиптического XXI века. Ей хотелось денег и красивой жизни, а жизнь «била ключом, и все – по голове».
Художественной литературы Женя не читала, да и некогда было, но всегда была рада пополнить свой интеллектуальный багаж книгами по компьютерной технике. А еще ночами просиживала за компьютерными играми, где всегда выигрывала битвы со скелетами, упырями и прочей нечистью. К концу игры у нее были сотни тысяч золотых монет, кольца и ожерелья, роскошные доспехи и арабские скакуны. Принц на белом коне был только в этом виртуальном, компьютерном мире, а в жизни ее окружали не принцы, а нищие в белой горячке.
Первым ее музыкальным партнером в Петербурге оказался спившийся с кругу дядя Жора, когда-то тоже игравший в оркестре, а теперь вынужденный перейти на свободные хлеба. Были у него когда-то семья и квартира, но ежевечерние поддавоны в шалманах довели Жору до той самой ручки, когда пришлось разменять квартиру и переселиться в коммуналку на окраине Питера. Соседкой Жоры оказалась тетя Лида, подобная ему алкоголичка, блокадница и заслуженная крановщица треста 17, на пенсии. Женя и подселилась к нему, поскольку после ресторанных выступлений дешевле было брать такси на двоих. Дяде Жоре давно женщины уже не были нужны, поскольку от пьянки у него разгулялся диабет, при котором женщины если и нужны, то чисто платонически. Перепившийся дядя Жора вырубался сразу же по приезде домой, а истрепанный организм уж без него справлялся со своими функциями, так что просыпался его хозяин залитый мочой и в фекалиях. Женя спала рядом или на раскладушке в затараканенной кухне.
Утро начиналось где-то после полудня с крика дяди Жоры: «Что же я, ****ь, опять обосцался!? Женька, курва, прошибздяйка, ты что же за мной не проследила? А ну, иди за пивом, да и пачку «Беломора» прихвати». Дядя Жора ни одной фразы не мог произнести без мата, который служил ему для смазки слов, как машинное масло для двигателя.
К тому времени просыпалась и тетя Лида, которой прежде всего нужно было выразить свое нелицеприятное мнение о своих сожителях, явившихся домой под утро. Ее лексикон мало чем отличался от музыкантского сленга дяди Жоры, но был явно победнее. На подъемном кране, вознесенная в небеса, из кабинки она не слышала всех фиоритурных фраз грузчиков, кроме: «вира» и «майна». Она и первый тост всегда начинала: «Вира, вашу мать! За тех, кто в море и морге! Выпьем, бля, а закусим губами, срамными».
Собирали они бутылки и отправляли Женю в соседние палатки сдать их и купить пивца что покрепче. Но это было только прелюдией  - через пару часов уж сам дядя Жора собирал с участников мероприятия мзду и отправлялся в соседнюю аптеку за настоянной на водорослях спиртяшкой. Если же денег не хватало, то он притуливался к аптечной стенке, выставлял перед собой трость с круглым набалдашником и клал рядом свою засаленную шляпу. За час накапывал достаточно мзды на опохмелку.
Далеко после полудни все отходили  к сиесте до вечера, а потом Жора с Женей чистили перышки и отправлялись в очередной вертеп для добычи хлеба насущного, да водки проклятущей. Жора при ходьбе опирался на все ту же попрошайную трость, а одет был в потертый смокинг, покрытый множеством пятен от жира, вина, кофе, табака и других следов утех нашей жизни. Уже к 50-ти годам организм его был разношен в хлам, а скончался он в 54 от диабета и сердечной недостаточности. На отпевание в соборе «Князя Владимира» пришла только дочка, да пара собутыльников, плакала Женя горько, ведь это был ее единственный друг.
Ей тяжело было жить одной, а русские мужики вокруг были подобны усопшему дяде Жоре, только наглее и жаднее. В соседнем строительном общежитии поселилась группа бывших студентов из Иордании, которые ради прописки и русского гражданства переженились на местных штукатурщицах и маляршах. Как и большинство граждан кавказской национальности, они занимались торговлей, а также открывали закусочные типа «Шавермы», где продавался жареный на гриле фарш со специями. Этот арабский вариант американского Мак-Дональдса давно утвердился в США и Европе, а теперь и до нас допахал.
Махмуд хотя и был мужиком не первой свежести: женат и произвел ребенка, но по крайней мере не курил, а пил в меру. Он хвастался, что на родине ему принадлежат плантации фиников и цитрусовых, а семья владеет недвижимостью в Аммане и даже где-то в Ливане. В жизни своей он никогда руками ничего не делал, не сказать, чтобы и голова у него работала на славу. Женю он пользовал, как хотел, обещая ей светло будущее в Иордании:  – где сулил ей устроить концерты в самых престижных столичных отелях и гастроли по стране. Ну а пока она кормила и поила его. А еще жутко ревновала, поскольку к вечеру он возвращался в свое общежитие, к семье и ребенку. Ей грезилась жизнь в солнечной Иордании с кучей детей, собственным домом и апельсиновыми деревьями над верандой, а пока Махмуд приходил к ней на кухню и поглощал пельмени «Богатырские» с любимым соевым соусом и аджикой. О женитьбе и разговора не было, тогда и пошла Женя ва-банк, - она заявила в милицию, что Махмуд подделал иммиграционные документы, поставив фальшивую печать для их продления. Это уж пахло тюрьмой или немедленной его высылкой из России, что отнюдь не входило в ее планы.
Рвала волосы Женя на всех местах, но пришла Махмуду пора отправиться на родину, которая ему за 20 лет стала чужой, а Россия тоже не стала матерью родной. Это вам не США, где всех страждущих и жаждущих принимали до тех пор, пока не взорвали торговый центр в Нью-Йорке. Теперь там шерстят иммигрантов, а некоторых и высылают. У меня много знакомых иорданцев, владеющих лавочками в районе Грин-пойнт, которые особо ко мне благоволили за общение с ними по-арабски. При входе в лавку я их приветствовал традиционным: «Салам алейкум», а благодарил за обслуживание, произнося «Шукаран». Далее мои лингвистические познания не простирались.
Мусульманский любовник оказался в семейном окружении, решившим его наконец-то поженить на коренной иорданке, а Жене осталось только искать нового возлюбленного. Известное дело, свято место пусто не бывает, - им стал Виталий, гитарист, певец и бизнесмен. Правда, он тоже был женат, имел дочку и собаку, эрдельтерьера Пальму. А особенно раздражала Женю его машина, ржавая развалюха, «шестерка» еще советского производства. Ей стыдно было на этой машине ездить, когда их лихо обходили иномарки, презрительно поглядывавшие на потупившуюся долу бедную Женю. А Виталию было начхать на престижные иномарки, не носил он костюмы от Пьера Кардена, а увлекался лыжным спортом и полетами на глайдере, не пил и не курил, в отличие от Жени. Ресторанная публика не воспринимала ее как себе равную, а только в качестве их развлекалки, скрипачихи третьего разряда. Совали чаевые в рублях, долларах и марках, а в хорошем настроении даже приглашали попиликать минут пятнадцать в офисе, а ей для секса нужно было по крайней мере полчаса.
Виталий ничего не имел против секса, но заведомо отвергал даже идею развода с женой и создания новой семьи с Женей. Он заплатит ей за очередной аборт, и лежа на больничной кровати Женя, плакала о всех тех детях, которых она загубила в утробе, не родила, не воспитала, не погладила по головке. А потом поклялась, что если еще раз забеременеет от кого бы то ни было, то родит,   а мать поможет ей поднять ребенка. 

ЛЮДИ

Я навещал Женю с Виталием в баре «Трибунал», где они играли по пятницам. Пятница была также самым занятым днем  для всей шоблы трудяг, колбасившихся возле «Медного всадника» на Сенатской площади. В этот день происходит наибольшее количество свадеб, а регистрируются молодожены во «Дворце бракосочетаний» на Английской набережной. Первой остановкой свадебных кортежей и является памятник Петру, к пьедесталу которого они кладут цветы и распивают шампанское. Непонятно, почему они выбрали Петра каким-то символом семейного счастья. Перед женитьбой он переменил массу любовниц, в основном иностранок. Первую свою жену, Евдокию Лопухину, он сгноил в монастыре, а сына казнил в каземате Петропавловской крепости. Вторая жена, бывшая служанка маршала Шереметева, Марта Скавронская, крещенная Петром перед свадьбой и получившая имя Екатерины, содержала при себе любовника, которого ревнивый Петр приказал казнить. Она  хотя и родила Петру детей, но они умерли в младенчестве. С Екатерины и началась три четверти столетия женского правления Россией.
Подъезжающих на лимузинах и автобусах молодоженов встречают музыканты с традиционным свадебным маршем Мендельсона, а парочки направляются к памятнику, чтобы положить цветы. Потом наступает черед Геры, который подходит к ним с белым голубем и предлагает взять птичку мира в руки и выпустить ее на свободу. Профессиональный фотограф заснимает эту символическую сценку, а птичка взмывает над свадебным кортежем, а потом возвращается к себе на голубятню, где ожидают своей очереди ее пятнадцать товарок, не считая тех, которые сидят в картонной коробке Геры. Снимки получаются умилительные и пользуются большим спросом у молодоженов. Доходом от пуска каждой птички Гера делится с двумя партнерами, которые служат ему крышей, а еще доставляют ему новые коробки с голубями.
За уложенными к пьедесталу букетами бдительно следит армянин Рома со своей группой поддержки, состоящей из трех бомжей. Он регулярно собирает букеты и относит в ближайшие цветочные магазины и киоски на Сенной площади. Купленные всего несколько часов назад цветы опять идут в продажу, а Рома получает четверть от продажной цены букетов. Дневного заработка хватает ему на закуску и выпивку с бомжами, которые подрабатывают еще и сбором бутылок из-под шампанского.
Рома необычайно оригинальное и безобидное существо, пузатенькое, всегда пьяненькое и облаченное в засаленный тренировочный костюм из китайской синтетики и кожаный жилет без пуговиц. Его опухшая от пьянства круглая и лоснящаяся салом рожица украшена синяками от разборок с бомжами. Он допивает оставшиеся от молодоженов шампанское и водку и служит на посылках у Геры и его компании. Этот с трудом дошивший до 30 лет гибрид армянина и еврейки абсолютно безобиден и беззащитен.
Год тому назад его старенькая мама была сбита «Мерседесом-600» на углу Вознесенского проспекта и Садовой улицы. Недалече оказался милиционер, зафиксировавший наезд на пешехода водителя, пребывавшего в состоянии алкогольного опьянения. Старушку отвезли в морг, а на водителя завели дело. У Ромы не было денег на похороны, не говоря уж о поминках. На следующий день его вызвали в милицию, где следователь предложил оплатить все расходы на похороны. Умудренный уличной жизнью Рома понял, что милиционеры куплены владельцем «Мерса» и не видать ему ни суда, ни следствия над этим подонком. Согласился, а куда денешься – жить то надо. Милиционер предупредил, чтобы Рома не очень шиковал и купил самый дешевый гроб, а место на кладбище уже следователем было заказано. После поминок Рома предъявил ему счет, который был аккуратно оплачен и дело закрыли. Так он и не увидел убийцы родной мамы, а тот волен совершать новые наезды, у нас страна свободная.
В добрую погоду вокруг памятника прохаживались актеры, изображавшие усатого Петра в треуголке, камзоле и подобии ботфортов, под ручку с Екатериной, обряженной в красный салоп и черную накидку. За 50 рублей они фотографировались в обнимку  с туристами или молодоженами. Здесь же мужик с пропойной рожей водил на цепи медвежонка с вырванными клещами когтями и свалявшейся, облезлой шерстью, предлагая туристам сфотографироваться со зверенышем. Жалко до слез этого медвежонка, мамаша которого застрелили, а этого осиротевшего детеныша убьют как только он заматереет. Думалось, - а неужто этот мужик и есть убийца медведицы, который содрал с нее шкуру, а теперь зарабатывает деньги на сиротинке. 
Рядом стояли пролетки запряженные нелядащими лошадками, плохо кованными, с разбитыми копытами и натертыми холками, готовые провезти молодоженов  вокруг площади за какие-то 500 рублей. Кучерили там девчушки лет по 16 - 18, сплошь матершинницы и поддавохи. Поразительно, что лошадников мужского пола практически нет, то ли из-за не престижности такой работой, или из-за низких заработков.
Окрестности Сенатской площади курируются сотрудниками Адмиралтейского отделения милиции, синенький «Уазик» которых регулярно совершает объезд района и останавливается напротив Медного всадника. Милиционеры бдительно следят, сколько новобрачных пар приехало сюда за час, сколько было голубиных полетов, букетов цветов собрано, прогулок с переодетым Петром совершено, снимков с медвежонком сделано и поездок на лошадях совершено. За каждое действо им отсчитывается десять процентов от дохода. Ну, а попробуй не заплатить – пулей вылетишь с доходного места.
Завелась там у меня среди лошадниц подружка Таня по кличке Мальборо, подучившая это имя из-за своей широкополой шляпы, сапог, замшевой куртки с бахромой  и повязанной вокруг шеи цветастой косынки, называемой банданой. Она была не только извозчиком, но и художницей-дизайнером, расписывающей рестораны и клубы картинами на ковбойские сюжеты.
У нас в последние годы это ковбойское  поветрие распространилось по Петербургу и Москве, да и провинциальные города имеют сейчас своих ковбоев и ковбоек. В США я не видел имитаторов наших казаков, либо пастухов с дудочками. А все оттого, что наши киношники не смогли создать столь масштабные фигуры суррогатов культуры, каковые произвел  Голливуд. В Питере полно клубов типа «Родео», «Голливуд», «Чикаго» и т.д., а простой народ ходит в бейсбольных шапочках и футболках с американскими логотипами. Тот же Голливуд создал и стереотип благородных индейцев, которые объединялись с ковбоями в борьбе с плохими американцами. Я встречался с членами клуба «Американских индейцев», которые в окрестностях Ладожского озера строили вигвамы, обряжались в индейские костюмы и устраивали «потлак» с танцами и пусканием по кругу трубки мира. Ведь нашей молодежи не хватает собственных героев и приходится занимать их у чужих. Советская массовая культура не смогла их создать, кроме Чапаева да Штирлица, которые давно уже превратились в анекдотические фигуры. Но в России достаточно героического прошлого, чтобы создать свои легендарные образы. Были у нас и собственные мудрые индейцы типа Дерсу Узала, и храбрые казаки ничуть не уступавшие американским ковбоям в благородстве и смелости. Один атаман Ермак Тимофеевич, с кучкой казаков покоривший Сибирь, стоит дюжины полковников Касперов, воевавших с индейцами. Возникает у нас и литература о романтическом прошлом России.
С писателем Андреем Оренбургским я встретился на Таможенном переулке, где он тосковал в ожидании собеседника, а за неимением оного обратился ко мне и встретил несомненную поддержку. Я люблю подобные уличные спонтанности, особенно когда ко мне обращаются с такой открытой улыбкой и предложением продолжить и усилить веселье. Это ведь типично наш русский обычай искать собутыльника.
Как истые русские люди, мы зашли в ближайший лабаз, а потом отправились ко мне в гости. Андрей возвышался надо мной аки фонарный столб над чадящим фонариком, а его дьяконоподобный голос разносился над Невой и набережными. Поведением и внешностью он напоминал мне Сергея Довлатова, только поколением моложе. Сергей покинул Россию для доживания там, а вся его жизнь и книги посвящены России, по крови же он был смесью армянина и еврейки, но он был воплощением нашей русской иммиграции. Андрей же появился в Питере, когда Довлатов прекратил свое земное существование и остался легендой города.
В юные годы Андрей отдал должное всем увлечениям, что отразилось на его жизнерадостной физиономии. Много времени он потратил на изучение истории Америки, а особенно ее аборигенов. Лет десять назад он даже написал сценарий к телевизионному художественному фильму об индейцах племени Дакота. Но чем дальше он изучал историю США, тем больше понимал, что русские сыграли не последнюю роль в истории этой страны. Они раньше англичан и американцев колонизировали Аляску и основали форт Росс до того, как американские поселенцы прибыли в солнечную Калифорнию.
В 1803 году корабли «Нева» и «Надежда» отправились в первое российское кругосветное путешествие под командованием Крузенштерна. Их задачей было налаживание дипломатических отношений с Японией, а также охрану поселений Русско-Американской компании от нападения американских пиратов. Почти год простояла «Надежда» в порту Нагасаки под частичным арестом, но японцы так и не согласились открыть свои порты для российских кораблей.
Через 50 лет российское правительство предприняло очередную попытку наладить дипломатию с Японией, отправив эскадру под командой адмирала Путятина. На борту фрегата «Паллада» был дипломат и писатель Н.А. Гончаров, описавший это путешествие в одноименной книге. Дипломатический результат этой экспедиции был столь же плачевен, как и предыдущей. В своей книге дипломатичный Гончаров не рассказал, что фрегат был дряхлым парусником, который с трудом добрался до Японии, а после завершения миссии, при переходе в российские воды адмирал вынужден его разоружить и отправить на слом. В те годы США и страны Европы уже давно перешли на паровую тягу своих боевых кораблей, так что японцы с презрением смотрели на наше флотское убожество. Незадолго до этого американский адмирал Перри пришел со своей эскадрой в Японию с такой же дипломатической задачей, а при отказе японцев предоставить свои порты для входа американских кораблей, элементарно обстрелял японцев из корабельных орудий и заставил хозяев подписать торговый договор со своей страной. У нас же с Японией практически никогда не было нормальных, или дружеских отношений, а все из-за этих Курильских островов, которые с  XVIII века мы никак не можем поделить с японцами.
Андрея заинтересовала романтическая история любви русского  дипломата Николая Петровича Резанова и дочери губернатора Калифорнии Кончиты. Церковники воспрепятствовали браку между православным русским и католичкой. Резанов отправился в Россию, чтобы оттуда просить Папу Римского о разрешении на брак с католичкой, но по дороге через Сибирь заболел и помер, а Кончита постриглась в монахини и почила в бозе на берегу океана.
Я бывал в тех местах, в старинном испанском городе Монтерее на берегу Тихого океана, где мой приятель Савва Жукоборский преподавал русский язык будущим американским шпионам в школе Центрального Разведывательного Управления. Сохранились в городе и руины того монастыря, где провела свои последние годы верная своей любви Кончита. Таких девушек в наше время не бывает. (По другим источникам Резанов уже был женат на дочери Григория Шелехова и не мог жениться на Кончите без предварительного развода – темное это дело.)
Андрей пишет цикл романов о той  поре величия Российской империи, когда наши флаги развивались на крепостях Аляски и Калифорнии, а корабли уже плыли к берегам Антарктики. Я прочел его первую книгу «Барабаны судьбы» и восхитился богатству его языка и знанию исторических реалий, у нас разница в 20 лет, но наши первые книжки вышли почти одновременно, так что у Андрея еще все впереди. Пишет он о наших офицерах и солдатах, для которых долг перед родиной – прежде всего, а любовь – путеводная звезда жизни.
Андрей не собирается переезжать в другую страну, где жить комфортнее и денег больше платят, он никогда Россию не бросит, поскольку жизнь для него без родины невозможна. Лето он проводит не в Египте, а на Урале, зимует же в Пушкине, где неотрывно пишет свою многотомную логию о героических офицерах и солдатах Российской империи. В его книгах наша родина жива и могущественна, у нее прекрасное прошлое и еще более великолепное будущее.

МАЛЬБОРО

Я пересекал Исаакиевскую площадь, перед Мариинским дворцом были припаркованы иномарки депутатов городской Думы, а их владельцы неустанно трудились на благо народа. Устроились они в бывшем дворце принца Максимилиана, мужа дочери царя Марии Николаевны. Ее папаша Николай I скачет на бронзовом коне через площадь, преследуя бронзового Петра I, а в перспективе Вознесенского проспекта виднеется Варшавский вокзал, из ниши которого помахивает вслед царям бронзовый Ленин. По этому проспекту к Сенатской площади двигались роты Измайловского полка, чтобы 14 декабря 1825 года принять участие в восстании, но полк не послушал заговорщиков, приняв присягу Николаю I.
Князь Трубецкой изменил декабристам, отказавшись возглавить восстание и оставив их в нерешительности перед войсками верными царю. Наиболее воинственый Каховский подло выстрелил в спину генерал-губернатора Милорадовича, героя 1812 года, и нанес тому смертельную рану. В отместку царь приказал расстрелять восставших из пушек.
«Самое удивительное, что меня не убили в тот день…Да будет тысячи раз благословенен Господь, спасший нас…Да избавит он нас и наших внуков от подобных сцен…» - писал позднее Николай I.брату Константину. Да только Господь идет своим путем, не услышал он монаршей просьбы. Погиб от бандитской бомбы его сын Александр II, освободитель крестьян, расстрелян был большевиками на Урале правнук, святой страстотерпец Николай II с чадами и домочадцами.
Под сенью Исаакиевского собора происходила битва Добра и Зла, Веры и неверия, анархии и порядка. Почти единогласно российское общество отрицательно отнеслось к восстанию декабристов. Их осудили Карамзин, Грибоедов и Пушкин, а Тютчев откликнулся на смертный приговор стихами:
Вас развратило Самовластье,
Меч его вас поразил, -
И в неподкупном беспристрастье
Сей приговор Закон скрепил

Народ, чуждаясь вероломства,
Поносит ваши имена –
И ваша память от потомства,
Как труп в земле, схоронена..
Плохим пророком оказался этот великий русский поэт: Пример декабристов стал заразительным для последующих бесов революции, а память о них жива до сих пор. В Петербурге наступило спокойствие до тех пор, пока террористы не принялись охотиться на царей, а те бегать от них, либо погибать от бомбистов. А 9 января 1905 года рабочие во главе с провокатором попом Гапоном во главе пошли к Зимнему дворцу просить царской милости. Провокация удалась: солдаты были вынуждены стрелять и пролилась кровь. Приговор династии Романовых был подписан кровью, но не ведомо, с 1905 или с 1825 началась кровавая история самоуничтожения России.
В Мариинском дворце И. Е. Репин писал свою гигантскую картину «Заседание Государственного Совета» на которой изображены высшие чиновники империи, каждый из которых достоин отдельного рассказа. В 1722 году Петр I обнародовал закон о порядке государственной службы Российской империи, в основу которого был положен Табель о рангах. В нем все чины делились на 14 классов и подразделялись на 3 типа: воинские, гражданские и придворные. Министром в середине XIX века мог стать только чиновник  2-го класса, а губернатором – 4-го. Тогда же сложилась и система обращений. К чиновникам 1-го и 2-го классов следовало обращаться как «высокопревосходительство», 3-го и 4-го – «превосходительство», 5-го – «высокородие», 6 – 8-го – «высокоблагородие», ко всем остальным – «благородие». В Госсовете тогдашней России заседали  чиновники не ниже 4-го класса, а теперь во дворце заседают перекрестившиеся коммунисты и комсомольцы, воры в законе, награбившие достаточно денег, чтобы выиграть выборы в местную Думу. Ну какое они могут идти сравнение с прежними чиновниками империи, рожи ведь у всех дебильные, бандитские! Там они грызутся и подсаживают друг друга, а ночами отстреливают неугодных соперников. После трудов праведных нынешние слуги народа отправляются в соседний ресторан «1913 год», название его видимо предполагает, что тот год был последним счастливым годом Российской империи. Ведь уже в 1914 году началась Первая мировая война, а в 1917 империя перестала существовать.
На витрине ресторана я увидел предупреждение: «Ресторан – частное предприятие и оставляет за собой право не допускать в зал клиентов без объяснения причины». Понятное дело, ресторан был элитным: для иностранцев, бизнесменов и высокопоставленных чиновников, а внутри посетители сидели за столами при свечах и с обильными закусками. Эх, Маяковский, зря вы злорадствовали: «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй». Вернулись буржуи на свои места, да и сам-то Владимир Владимирович Путин  ресторан этот посещал регулярно, будучи помощником Собчака по экономическим связям с заграницей. Доходная это должность и пробавлялся он не только ананасами и рябчиками.
Своей одеждой и бюджетом я не соответствовал этому заведению. Я нигде ничему не соответствую, не вписываюсь в структуры любого общества, будь то США или Россия, чувствую неуютно в любой компании. Похоже, мне стыдно даже за свое существование на этой земле, поэтому нет у меня ни семьи, ни друзей, ни частной собственности. А может быть меня вполне устраивает эта взвешенность состояния и готовность в любое время сорваться с места и отправиться на новые приключения. Вскорости мне такая возможность представилась.
Таню я приметил на Дворцовой площади, сидящей на облучке пролётки для развозки туристов. Одета она была в ковбойский прикидон: сапоги-«казаки» со шпорами, краги -«чапарехос», замшевую куртку с бахромой и широкополую шляпу с высокой тульей. На поясе у нее висел стартовый пистолет в коричневой кобуре, а в ушах сверкали сережки в форме золотых лошадок. Курила Таня пролетарские  сигареты «Прима», которые доставала из роскошного портсигара с эмблемой «Marlboro». Она и представилась мне: «Я слышала, что ты ковбой, а я Татьяна-Мальборо». Было этой хрупкой девчушке лет 25, глазенки чуть монголоидные, передние зубки чуть выступающие, как у белочки.
Таня работает извозчиком в компании, перевозящей туристов в центре города. Лет десять назад лошадиным извозом в Петербурге занимался грузин Риваз, который даже сподобился проехать на своей карете из Петербурга в Москву. Недолго Риваз здесь благоденствовал; говорят, он решил еще заняться оптовой торговлей водкой, а этот бизнес чреват жестокой конкуренцией. Пристрелили грузина Риваз чеченские бандиты. Но свято место пусто не бывает, - место его занял молодой бизнесмен Саша. Он сам прошел школу верховой езды, но во время понял, что лошади могут вызвать у людей ностальгию и желание на них прокатиться, а желание всегда стоит денег. Он даже научился подковывать лошадей, только плохо. Лошади его часто теряют подковы и ходят по асфальту босоногими, без одной или пары подков. Сбруя у них сборная: частью кожаная, а большей частью веревочная, а плечи сбиты плохими хомутами. Часами стоят понурые лошадки с унылыми кучерихами на облучках, под проливным дождем, или палящим солнцем, а единственную тень на площадь отбрасывает Александрийская колонна, исполняющая заодно роль солнечных часов.
Работают у него девчушки от 15 до 25 лет, без трудовых книжек, страховок, зарплаты и спецодежды, выдает он им на обед 60 рублей, а еще положено им 10 процентов от каждой ходки с туристами на карете, либо верхом на лошади. В хорошие, солнечные дни «белых ночей» они могут заработать 500 и 1000 рублей, а в дождливые будни и 200 не заработаешь.
Таня-Мальборо единственная в команде извозчиц, кто может шорничать (слово-то какое занятное, с трудом вспомнил), чиня упряжь лошадей. Уже в десять лет  она привязалась к лошадям, ведь их мощь и грация увеличивает потенциал человека. Вначале она ходила на конюшню в парке Победы, потом ездила в Петергоф к Володе Хиенкину, моему приятелю и энтузиасту разведения «аргамаков». Некоторое время она панковала с ребятами из художественно-реставрационного училища, пила спирт «Ройяль», завезенный с Запада, чтобы окончательно споить российских мужиков, а еще баловалась «травкой», да и грибочками галлюциногенными собранными возле конюшни. Дырок в коже она наделала везде, где только было можно: в ушах, ноздрях, губах, пупке и еще кое-где. Участвовала и в драках между дворовой шпаной, а однажды ее там избили заезжие подонки из Купчино, что три месяца пробыла Таня в клинике Бехтерева и до сих пор кружится у нее голова при верховой езде.
Диму она встретила на тусовке в Гавани, где он держал свою двухмоторную шаланду, которую постоянно ремонтировал. Его абсолютно не интересовали поездки на лошадях, хотя Дима и увлекался литературой о жизни ковбоев и даже писал картины со сценами сражений между индейцами и ковбоями. Вот тогда-то и возникла у Тани идея перевоплотиться из питерской девчонки в героиню ковбойских фильмов, где юная дочь фермера переодевается в мужскую одежду и мстит бандитам за поруганную честь семьи. Она великолепно стреляет, бросает лассо и укрощает мустангов. А у Таниных родителей даже шести соток не было, - протрубили жизнь инженерами на заводе, а вместо мустангов их дочь ездила на городских клячах и стреляла из воздушного ружья в тире. В магазине «секонд хенд» она приобрела поношенные куртку и шляпу, а сапоги «казаки» были питерского производства. К двадцатилетию родители подарили ей настоящее ковбойское седло с лукой для лассо, оставалось лишь найти лошадь. На ее поиски Таня отправилась а подружкой Катей в окрестности Гатчины. По случаю Пасхи колхозники скотофермы назюзюкались до поросячьего визга и оставили ворота конюшни открытыми, так что девчонкам не составило большого труда взнуздать лошадь и привести на станцию Суйда, той самой, в окрестностях которой жил генерал Ганнибал и его крепостная Арина Родионовна, нянюшка Пушкина, основателя нашей национальности.
Платформа была не освещена, так что машинист не заметил, как девчонки сподобились втолкнуть лошадь в тамбур последнего вагона электрички и уже в вагоне развернуть ее мордой к выходу. Такого зрелища пассажиры никогда не видывали и вряд ли увидят когда-нибудь в своей жизни. Энтузиазм был всеобщий, никто не срывал стоп-кран, а барышни стремились угостить лошадку бутербродами и мороженым. Контролеры не смогли проникнуть в последний вагон за своей мздой с безбилетников, интенсивно матерились, но под брюхо лошади не поднырнули. За час дороги ее укачало, и, покидая электричку, лошадь оставила на память железнодорожникам основательную порцию самого лучшего навоза.
На платформе Балтийского вокзала милиционер обалдел при виде выходившей из вагона лошади, но Таня заявила ему, что лошадь доставлена срочно для участия в конкуре на кубок губернатора Петербурга. Не будучи лауреатом на Нобелевскую премию, он схавал эту залипуху и эскортировал конягу до привокзальной площади, где девчушки ее оседлали и отправились на конюшню. Хозяину они объяснили, что владелец лошади уехал по делам за границу и вернется нескоро. Саша подождал месяц, и, не получив документов на лошадь, оприходовал ее, а девчонкам пригрозил милицией, если будут рыпаться.
Но Таня решила любым путем приобрести лошадь, тем более Катя сообщила, что в Белоруссии можно ее купить за 100 долларов. В деревне Горяны, что под Оршей, обитали дедушка с бабушкой Кати, но она сама ехать туда не могла по причине запоя мамаши. Когда-то ее мама Ирина была красавицей и мастерицей на все руки, но приехав в Питер, она оказалась в окружении алкоголиков и наркоманов, работавших на стройке под руководством турок.
Вот так, триста лет мы воевали с турками, а они пришли к нам недавно и мирно завоевали Россию. Крупнейшие строительные компании принадлежат им, либо чеченцам, а русские вкалывают на них, да еще рады, что удалось устроиться в иностранную компанию. Ирина не долго там проработала, выгнали ее за пьянство и пришлось днем собирать бутылки, а на ночь приводить мужиков, плативших за секс бутылками водки, либо портвейна «333», раньше продавали аналогичный напиток, но под номером «777». Удивляюсь, почему еще не появился в продаже напиток с дьявольским, апокалиптическим числом «666». Эти цифры горят неоном над крышей Рокфеллеровского центра на Пятой авеню Нью-Йорка, столицы иудо-христианской цивилизации. Не удивительно, что именно по нему мусульманскими боевиками был нанесен основной апокалиптический удар.
Таня предложила мне съездить в Белоруссию, купить пару лошадей и своим ходом вернуться в Петербург. Идея была интересной, тем более я никогда не ездил верхом на столь дальнее расстояние. Правда, я позвонил друзьям в Минск, и они сообщили, что в окрестностях города купить более или менее приличную лошадь можно не дешевле, чем за 500 долларов. Я решил, что в глубинке цена будет ниже и прихватил с собой 400 долларов, а Таня имела при себе единственную сотнягу. Пришлось мне также купить строевое седло, вряд ли кто-нибудь в деревне умеет сейчас мастерить седла, взяли мы с собой и упряжь, в надежде купить телегу на резиновом ходу и запрячь в нее одну из лошадей. Зная превратности дороги, я приобрел двухместную палатку и прорезиновый плащ, спальный мешок у меня остался со времен путешествия по Австралии. Учли мы также, что в деревне и коновала-то не найдешь, так что прихватили два набора подков с победитовыми шипами. Груз получился изрядный, под 50 килограмм, никогда еще не таскал я на спине такой ноши, но груз жизни еще тяжелее.

РАДЗИМА РОДИНА

Я заранее купил билеты до Орши в плацкартном вагоне, по нынешним временам общие вагоны в поездах отменили, видимо предполагая, что благосостояние народа докатилось до спального состояния. Поезд Санкт-Петербург – Кишинев отправился по расписанию, а наполнен он был молдаванами, возвращавшимися с заработков в России. В отличие от россиян, они в меру пили вино и пиво и говорили на своем румынском языке. Из четырех плацкартных вагонов ни в одном не было воды, так что ни помыться, ни справить нужду возможности не было, не говоря уж о кипятке в титане. Мужики-то могли помочиться между вагонами, а вот барышням было сложнее, правда, вода была в купейных вагонах, наполовину пустых. Молдаване, как всегда экономили, и спали по двое на полке. Такого раздолбанного вагона я не видывал со времен развала СССР: туалеты не закрывалась, окна не открывались, а полки не опускались. Утешало только, что поезд шел по расписанию, а на остановках можно было купить рассыпчатую картошку с огурцами, молоко  и семечки.
Таня в своем ковбойском обличии произвела фурор на молдавских крестьян и белорусских работяг, так что мне приходилось оборонять ее от домогательств мужиков. На белорусской границе нас никто не проверял и не копался в багаже, но привокзальной площади Орши к нам привязались два милиционера, потребовавших показать паспорта. У Тани все было в порядке, а вот мой русский международный паспорт вызвал у них подозрение, поскольку там не было штампа прописки. Решили они эту проблему просто: «Убирайтесь отсюда немедленно, чтобы через полчаса мы вас здесь не видели». Хорошо здесь поставлено дело с гостеприимством! А на фронтоне построенного в стиле сталинского ампира здания вокзала были прикреплены мемориальные доски: «Через Оршу в 1905 году В.И. Ленин проезжал в эмиграцию», а еще: «На станции Орша М.И. Калинин выступал в 1918 г. перед рабочими». Вот так, значит этих двух знаменитых подонков город приветствовал, а меня, международного ковбоя, признал персоной нон грата!
Более полувека, с XIII по XVIII век Орша принадлежала литовским и польским князьям и была оплотом католицизма на русской земле. В 1772  русские войска отвоевали эту бывшую вотчину Мономахов и Екатерина II разрешила поселение в Белорусской губернии. В 1812 разрушили этот город войска Наполеона, но к 1896 году в городе жило 4175 православных,  а евреев 3231. Герои Шолома Алейхема жили в подобном городишке, названном классиком еврейской литературы Крыжополем. После еврейских погромов 1905 года большинство евреев город переехало в США, но осталось достаточно оптимистов, которых немцы в купе с нашими полицаями и уничтожили во время Великой отечественной войны три года Орша была оккупирована немцами и была разрушена почти до основания, этот железнодорожный узел бомбили не только немцы, но и наши. Здесь в локомотивном депо работал знаменитый партизан Константин Заслонов, главным развлечением которого был подрыв железнодорожных коммуникаций, когда-то создали даже кинофильм, посвященный его подвигам, но теперешние жители города уже ничего этого не знают. В центре города стоит только памятник Ленину, указывающему бронзовой рукой куда-то на юг, неужто он знал уже тогда об угрозе чеченцев или грядущем предательстве грузин?
В тени Ленина устроились на скамейке местные алкоголики и уже с утра опохмелялись плодово-выгодным портвейшком местного производства. Их лексикон ничем не отличался от такового питерских алкоголиков, белорусский язык здесь звучит только по телевизору и на радио. Местный люмпен-пролетариат разбирался лишь в ценах на алкоголь и продукты, а вот лошадь на весь город была одна и принадлежала она Райпо. Все в этом городе было до боли знакомое, советское, так что я присоединился к мужскому коллективу со своей бутылкой пива и чувствовал себя как дома. Дождавшись начала рабочего дня, я оставил Танечку в компании синюшников и отправился в районную администрацию, располагавшуюся в здании из белого силикатного кирпича.
В приёмной прежде всего я натолкнулся на секретаршу главы администрации и его заместителя, барышня не только освоила компьютер, но и знала как пользоваться факсом. Смотрела на меня барышня подозрительно; видок-то у меня был не представительный: потрёпанная шляпа с пером прикрывала небритую физиономию, рваные джинсы и майка с полицейскими нашивками были даже не второй свежести, да и выхлоп похмельный чувствовался. Трудным был её вопрос о моей профессии, пришлось назваться писателем и путешественником. Недоверчивыми глазами зыркнула она на меня, когда услышала, что приехал я за лошадьми. Её выщипанные бровки сосредоточились и барышня юркнула в кабинет своего белорусского босса, фамилия которого была написана по-русски. Через минуту она пригласила меня в кабинет, где вершил судьбы людей председатель райсовета. Почему-то портрет Лукашенко не висел на стене, а притулился на подоконнике и ухмылялся на меня со стороны.
Услышав о моих планах покупки лошадей в их районе, председатель срочно вызвал по селектору главного зоотехника, незамедлительно явился атлет со стрижкой «ёжиком» и в рубашке с засученными рукавами, из левого кармана которой торчали наконечники пяти! авторучек – занятой человек. Так он мне и заявил: «У нас в районе лошадей нормальных нет, все вырожденцы, либо копыта перекошены, либо хребет деформирован, а купить их можно в колхозах по цене говядины, где-то за 300 долларов за тушу. Приличных лошадей можно купить только в Горецкой конноспортивной школе». Тут мне вспомнилось, что сам-то я родился в этом городе Горки, но мама увезла меня оттуда, когда было мне всего пять лет. Мне всегда хотелось навестить родные места, да обстоятельства мешали, но кривая всегда меня к цели выводит, надо мне туда съездить.
Я попросил председателя что-либо написать в моем дневнике, на помощь он вызвал в кабинет пышногрудую и голубоглазую главную агрономшу, районную знаменитость, которая писала стихи и рассказы. Она и написала мне это послание:
По белой метели
Галопом летели
Каурые кони
В серебряном звоне.
И снегом умытые,
Взрывали копытами
Спящее поле.
Им вольная воля.
Так что вместо лошадей я получил в мэрии стихи о них, и на том спасибо. Синюшники приканчивали уже третью бутылку портвейшка, когда я вернулся за Танюшкой, задерганной их унылыми комплиментами. На другой стороне площади была автобусная остановка, а рядом с ней парк на берегу Днепра. До отправления автобуса в деревню Горяны оставалось около трех часов, и мы устроились его ждать на травушке-муравушке в тенечке цветущей липы. Глядючи на эту мутную речушку с заросшими ивняком берегами, я вспомнил фразу Гоголя: «Редкая птица долетит до середины Днепра…». Шириной речка была здесь метров тридцать, птицы действительно через нее не летали, а вот рыба здесь точно до середины реки не доберется, там тянется вниз по течению мазутная полоса, отсвечивающая веселыми радужными разводами. Через такую преграду только человек переберется, да и то в скафандре, этаким Ихтиандром.
В зоне парка, берегу реки власти построили дощатую раздевалку, но за неимением желающих купаться она была превращена в сортир. В своем неуемном порыве эстетизма они даже помазали его известкой, дальше их водопроводно-канализационная мысль не продвинулась, так что продукт жизнедеятельности оршан вонючей жижей течет из сортира в тот самый Днепр, прославленный нашим великим Гоголем.
Танечке надоело валяться на травке и она отправилась в банк разменять свою сто долларовую купюру на пять двадцаток, нахрена ей это было делать?! В кассе банка не оказалось мелких денег, но к ней незамедлительно подошел парнишка и предложил свои услуги. Они прошли в соседний торговый центр, где он взял у Тани посмотреть ее купюру. Незамедлительно возник рядом мужик в спортивном костюме и заорал: «Ты что, подонок, опять за свое взялся. Давно у нас в милиции не был. А ну отдай девчонке деньги, а со мной пройдешь в отделение». Таня забрала купюру и вернулась в парк в радостном состоянии, что и ее заодно не арестовали, при этом она протянула мне сложенную купюру. С удивлением я увидел там портрет Авраама Линкольна, а не Джорджа Вашингтона. Развернув банкноту, я с сожалением убедился, что вместо 100 долларов Тане вернули всего лишь 5. Подонки работали в паре и назвавший себя милиционером мужик отвлек внимание Тани, чтобы парнишка подменил банкноту, в народе эта операция называется «складухой». Понятное дело, не было смысла искать этих мошенников, они давно слиняли. Танечка расплакалась, но я утешил, что у нас есть еще 400 долларов и мы сможем купить двух лошадей, если они не будут дороже 200 долларов.
Автобус на Горяны был переполнен, устроились мы со своим багажом на ступеньках задней площадки. Привык наш народ к трудностям, терпение у него железное, автобусы же резиновые. Мы ехали мимо чахлых полей моей малой родины, автобус заезжал в деревни с непременными зданиями правления колхозов и домишками сельсоветов с выцветшими флагами Белоруссии над шиферными крышами. Наша деревня оказалась метрах в ста от остановки автобуса, но и эти метры мы с трудом преодолели, обремененные непомерным грузом. Состояла деревня из пары дюжин развалюх, выстроившихся вдоль кривой улицы с глубокой тракторной колеёй посредине.
Дом наших хозяев оказался по счету вторым от магазина, давно закрытого за недостатком покупателей. Конечно же, электрического звонка для входной двери не было предусмотрено, да и железной она не была, - сколочена из березовых плашек на крестовине. Висела дверь на верхней петле, а ее низ был подвязан к гвоздю на косяке алюминиевой проволокой. Гвоздь покрупнее, но вбитый под углом, выполнял роль дверной ручки. Какие там к хренам бронзовые колотушки на дверях британцев Викторианской эпохи, которым я удивлялся в Лондоне! Я забарабанил кулаком в жиденькую дверь и дверь открыла рыхлая женщина лет шестидесяти с хлопушкой для мух в правой руке, одетая в тренировочные рейтузы китайского производства и спортивную майку с логотипом футбольной команды из Чикаго (Chicago Bulls). Бюстгальтеру было бы сложно справиться с ее бюстом, отвисавшим до пупка, поэтому он и отсутствовал. Мне кажется, что бюстгальтер женщинам особо-то и не нужен, кроме, естественно, бегуний. Без него им как без рук, поскольку колыхания грудей создают вибрацию, гасящую скорость.
Приняв изрядную дозу пива в баре рядом с трассой, я несколько раз наблюдал бегунов Нью-йоркского марафона. Проводится он ежегодно в ноябре, причем бегает тот самый «выше средний» слой общества планеты, люди, которые могут себе позволить поездку в Нью-Йорк и оплатить расходы на гостиницу.
Понятное дело, хозяйка моя никогда бегом не занималась, в нынешнем состоянии не готова она была ни для спринта, ни, тем более, марафона. За ее пухлой спиной маячила фигура мужа, напомнившего мне внешностью просвиставшего Соловья Разбойника или еще не проспавшегося Илью Муромца. Хозяева действительно только что проснулись после послеобеденной сиесты и отправлялись в поле поить бычков. Узнав, что мы приехали к ним из Питера от внучки Кати, Валентина заколыхалась доброжелательством и широко распахнула дверь, приглашая в хату. Росточек у меня всего-то 172 сантиметров, но даже при этом мизерном моем возвышении над земным горизонтом я был вынужден нагнуться под притолокой двери. Похоже, что этот размер был изобретен на случай войны, чтобы немцы нагибались при входе, а сидящие в избе за бутылкой самогона партизаны, расстреливали агрессоров, оказавшихся в неудобной позиции. А знаменитая партизанка Зоя Космодемьянская вообще дома сжигала, чтобы немцам жить было негде, ну а наши крестьяне могли и в землянках перезимовать. Оттого-то тевтонцы и войну-то проиграли, что нашей приспособленности не учли.
Мне как-то попалась на глаза инструкция для солдат вермахта по отправлению естественных надобностей, надеюсь, русский читатель почерпнет из нее что-то для себя полезное: «Опорожнение кишок, как правило, производится в сидячем положении. Сначала человек при одновременном поднятии задних частей одежды опускается так низко на корточки, пока ягодицы не войдут в контакт с деревянными брусками. Вес тела распределяем равномерно на обе ягодицы. Верхняя часть тела слегка наклонена вперед, локти покоятся на мягких мускулах верхней части ног, взгляд свободно устремлен прямо вперед.
При спокойном вдыхании и выдыхании воздуха человек выдавливает содержимое кишечника в предназначенные для этого отверстия фаянсовой чаши. При наступлении промывания человек на короткое время приподнимается и равняется на правофлангового, при этом задница выступает свободно вперед, не сгибая бедер, для того чтобы избежать излишнего загрязнения задних частей одежды. По окончании опорожнения содержимого кишечника человек производит поворот на одну восьмую влево при одновременном приподнятии задней части задницы, беря бумагу большим и указательным пальцами правой руки и двигая ее скользящим движением при умеренном давлении по образуемой мягкими мышцами задницы впадине…»
Прочтя эту инструкцию можно понять, что немцы потерпели у нас поражение еще и оттого, что не нашли в СССР привычных условий для отправления естественных потребностей. Через завешенные марлей окна хаты просачивался запах отхожего места устроенного на заднем дворе. Закуток был без дверей и крыши, а внизу кишели миллионы опарышей, сортир и был инкубатором полчищ мух ползавших по продуктам на столе, по мебели и стенам с отставшими обоями. Поэтому-то Валентина  и не расставалась с мухобойкой даже сидя за столом, но количество их не убывало, пополняясь с каждым открытием входной двери.
Пройдя через тамбур, я оказался в горнице с гигантской печью, занимавшей треть жилого помещения. В красном углу расположился властитель дум хозяев дома, телевизор фирмы Toshiba, на крышке которого сиротинилась в пластмассовой рамке иконка Богоматери, а по комнате роились все те же жирные мухи и, в отличие от хозяев, плодились, плодились, плодились. Мы с Татьяной сразу же, с порога, заявили, что спать будем в палатке и разбили ее под яблоней, одичавшей от неухода.
Мыться отправились к единственному на деревне колодцу, который местные экологи выкопали ниже соседнего кладбища, так что питьевая вода смешивалась с прахом усопших предков, обеспечивая связь поколений. Рыть колодец в собственном дворе хозяин видимо счел не рациональным и эгоистичным, поэтому носить воду приходилось ведрами метров за 100. Секрет изготовления и употребления коромысла здесь утерян, впрочем, и у нас на Руси позабыли, как этим устройством пользоваться. Правда, у хозяев были два молочных бидона для доставки воды, которые возили на детской коляске, седоки которой вероятно давно состарились и даже отошли в лучший мир. Вес бидонов с содержимым на порядок превышал теоретический вес ребенка, так что колеса соскакивали с прогнувшихся осей, бидоны опрокидывались и вода выплескивалась в дорожную колею. А вода нужна была не только для кухни, но и для поливки грядок, которые Валентина орошала посредством ржавой консервной банки с отогнутой крышкой, экономя деньги на покупке лейки.
По случаю нашего приезда хозяйка устроила званый ужин, пригласив соседей. Самогонка была собственного производства, овощи с огорода, ну а котлеты она приготовила из пропущенной через мясорубку чайной колбасы. Туда же она добавила три яйца от своих несушек и зеленый лук с грядки. Пришел в гости местный бизнесмен Саша с женой-калмычкой, работавшей начальницей почты в Орше. Было рыжебородому Саше лет 50, глаза хитрющие, цыганские, а зубы клыкастые, с белым оскалом. Днями он со своей автолавкой ездил по деревням, лишившимся стационарных магазинов, и торговал всем необходимым для крестьянского быта. Деревенские бабы у нас давно разучились печь хлеб и полностью зависят от привозного, а вот в Австралии фермерши часто угощали меня свежеиспеченным хлебом. Торговал Саша также запчастями для сельхозтехники, а также скупал у сельчан грибы и ягоды.
Разговор вился вокруг трех бычков, которых взяли хозяева вместе с Сашей в колхозе для совместного выращивания. Утром их выводили на выпас, привязывая на кол, а вечером отводили в сарай. Бычки за два месяца изрядно подросли и  с каждым днем было все труднее их водить на пастбище, в деревне стада не было, поскольку никто не хотел быть пастухом. А еще проблемой была засуха, дольше месяца не было дождей, и картошку одолевал колорадский жук, которого крестьяне собирали вручную и сжигали на костре. Да еще и сахар дорожает с каждым днем, скоро и самогонку невыгодно будет гнать, а ведь местные крестьяне до революции самогона не гнали.
Убедившись в очередной раз, что всю самогонку все равно не выпьешь, отправился я ночевать в палатку, где пыталась устроиться непьющая Татьяна. К полночи пошел тот самый долгожданный дождь и вскоре наша палатка, которая куплена была за 20 долларов, потекла сначала по швам, а потом и по всей своей синтетической поверхности. Еще раз я убедился, что скупой платит дважды, перебираясь из палатки в мухобойную хату и укладываясь в каморке, заваленной мешками с сахаром, картошкой и прочим сырьем для производства самогона.
Ранним утром хозяин Юра привел на задний двор колхозную кобылу Машку с жеребенком, которая более месяца отдыхала на пастбище от телеги и плуга, а молоко на ферму возил Орлик. Принадлежал он все тому же бизнесмену Саше, который пас жеребца привязанным на кол. Чтобы лошадь не украли, Саша замыкал тяжеленную цепь на ее шее амбарным замком. Предыдущим вечером ключ он передал трактористу Андрюхе, который собирался окучивать картошку, но тот пробухал вечер с шофером и потерял ключ по дороге домой. Нужно было пилить дужку замка на шее жеребца, но полотна для ножовки по металлу у него не оказалось, был, правда, автоген, но вряд ли Орлик смог бы перенести над собой такую экзекуцию. Решили оставить его в покое и запрячь в телегу Машку. За месяц отдыха успели поджить раны и потертости на шее и крупе, округлилась она на сочной траве, но когда узрел я ее упряжь, то сердце заныло, закровянило. Правая оглобля была сделана из дуба, левая же из легкой сосны. Половинки хомута были скреплены когда-то шурупами, замененными позже медной проволокой, которая разломалась и хомут распался на части. Покрывавший его войлок разлохматился и оголил фанерную основу, раздиравшую шею лошади. Не осталось войлока и на стальной, разломанной на части седелке, а чересседельник был изготовлен из кожимитового ремня, подпруга же вовсе отсутствовала и седелка ерзала по хребту, натирая его острыми жестяными краями. Шлея, должная держать хомут в фиксированном положении, также отсутствовала, упряжь держалась на нашем всегдашнем «авось».
Вышедшая посмотреть на процесс запряжки Татьяна, которая с 12 лет занималась конным спортом, расплакалась и попросила остановить запряжку до того как она исправит упряжь, но Юре было некогда. Он запряг Машку не смотря на сопротивление ее и жеребенка, тыкавшегося в вымя. Юра загрузил телегу семью молочными бидонами, чтобы собрать вечерний и утренний надой с коров частников. Я увязался с ним, устроившись на облучке из щербатой доски, елозившей на бортах телеги. Объезжали мы четыре соседние деревни, к которым можно было подъехать только на лошади, либо на тракторе. Неразумное лошадиное дитя жалось к Машке, попадая под колеса, оглобли или под грудину матери, которая испуганно ржала и рвалась из колеи. В деревне Юра тарабанил уполовником по бидонам, а из хат выходили хозяйки с подойниками, наполненными парным молоком, а также с молоком вечернего удоя. По инструкции молочной фермы Юра не должен был принимать не охлажденное молоко, а хозяйки - его сдавать, да только все надеялись, что, авось, молоко не прокиснет. Хозяйки также с удивлением смотрели на дополнительного седока телеги, и мне пришлось называться практикантом по сбору молока. Заметив в списке фамилию Шиманской Марии, я загорелся желанием познакомиться с однофамилицей. Жила она в типичном  деревенском доме, крытом щербатым шифером, с подслеповатыми окнами, а вместо георгин и астр хозяйка высадила перед своей хороминой картошку с голубыми и белыми цветами. Мария обряжена была в серый бушлат, называемый у нас еще фуфайкой, которую до сих пор носят наши «зэка», но на голове у нее была бейсбольная кепка с логотипом «California». Ее отнюдь не обрадовало наше возможное родство, муж от нее давно ушел, а его фамильное дерево было Марии как до той самой лампочки Лодыгина, Яблочкова или Ильича. Так что моя попытка найти какие-то ветви моего генеалогического дерева потерпели неудачу.
Вернулись мы домой к завтраку, причем, Валентина попросила меня принести воды из колодца, а когда я вернулся к телеге, то обнаружил, что два молочных бидона открыты, а содержимое их поубавилось. Тогда мне стало понятным отчего хозяева не держат на дворе корову, а простокваша и сметана в доме не переводятся, вероятно, процесс разбавления молока начинается уже отсюда. Позавтракав пирожками с картошкой, мы отправились с Юрой на молочную ферму колхоза имени Куйбышева. Был у Сталина такой опричник, возглавлявший Комиссариат народного хозяйства СССР, но вряд ли посещал он этот колхоз.
Проселочная дорога вилась между заросших ивняком, сурепкой и репейником полей, среди которых ржавели брошенные трактора, комбайны, сеялки и прочие веялки. Возле фермы мрачным монументом советской эпохи возвышался элеватор с сорванной крышей, а рядом разваливался коровник с провалившимися балками и разворованным доильным оборудованием. От 3 тысяч голов молочного стада в колхозе осталось лишь полтысячи. Полвека строили колхозники эти здания, механизмы, создавали сельскохозяйственную индустрию, потрачено было миллиарды рублей, а теперь все пошло прахом. Пришел Молох перестройки и приватизации, и те же коммунисты, которые держали народ в крепостной кабале, прихватизировали, растащили, разорили его добро. Сейчас в этом колхозе используется всего 20 процентов угодий.
Помимо нашей телеги к ферме подтянулось еще три телеги с женщинами-возницами на облучках, которые тоже привезли бидоны с молоком. Сбруя их лошадей была еще в худшем состоянии, чем наша, а их саврасок облепили слепни, оводы и мухи, пившие слезы из их печальных глаз. А женщинам было не до лошадей, они сгружали с телег многопудовые бидоны и таскали их к чану с молоком, причем, три женщины таскали по два бидона одновременно. Работу они сопровождали веселым матом и шутками по поводу моей старательности в разгрузке молока: а могу ли я также активно работать в постели. Все молоко сливалось в чан литров на 500, но на сей раз лаборантка брала пробу на кислотность из каждого бидона, такую старательность пришлось ей продемонстрировать после того как вся партия молока предыдущего дня была забракована молочным заводом. Возницы отказались забирать прокисшее молоко, но я прихватил бидон простокваши, чтобы сделать творог так, как когда-то в детстве делала его мама, не кипятя простоквашу.
Был канун Троицы, которую праздновали на селе даже в советские времена. Доярки выставили на сооруженный из кабельной катушки стол  самогонку, помидоры, огурцы и сало. Мужиков нас было всего-то двое, а бабенок пять, и уже после второй рюмки лица их раскраснелись и принялись они сетовать на распроклятую деревенскую жизнь. Зарплату не платили в колхозе уже четыре месяца, да и как ее можно назвать заработанной платой, если она эквивалентна четырем долларам в месяц, когда в США минимальная часовая зарплата порядка семи долларов. Председательша колхоза выплачивает довольствие только конторским бездельникам, которые днями штаны протирают, а вечерами самогонкой торгуют. А по выходным нужно еще сахарную свеклу пропалывать, иначе колхоз  ни покоса, ни леса на дрова не выделит. В советские времена и аванс регулярно выплачивали, и зерно на трудодни выдавали, а в школе детей читать-писать учили, теперь же их учат лишь как противозачаточными средствами пользоваться.
Узнав, что я приехал в деревню за лошадьми для поездки на них в Петербург, покатились бабоньки от хохота: «Да наши лошади и 20 километров не пройдут. Выродился табун давно за неимением жеребцов-производителей, если мужиков в деревне не осталось, то откуда жеребцы возьмутся? Маток покрывают собственные жеребята, оттого и копыта лошадей внутрь растут, и ноги в раскоряку, и хребты у них прогнутые. Купили в Горках жеребца, так он кобыл перегрыз, ногами побил, а покрыть их не мог, застрелить его пришлось». Вспомнилось мне тогда, что и сам я родился в Горках и пока меня не застрелили, надо бы навестить это местечко, тем более оно всего в 30 километрах отсюда.
Настала пора прощаться с доярками, самогон весь все равно не выпьешь. Бабоньки предложили мне остаться жить в деревне, домов брошенных полно, а мужики спились, сидят по тюрьмам, либо разбежались на заработки в Россию. По дороге домой нас с Юрой остановили еще две женщины и предложили зайти к ним в хату и продолжить праздник. Юра с сожалением отказался, а мне пожаловался: «Попробуй я связаться хоть с одной из местных дам, так уж на следующий день вся деревня будет знать, а Валька прежде всего. Мы с ней уж больше четверти века прожили, а перед детьми с внуками будет стыдно». Я уже слышал подобные речи от Валентины, явно рассчитанные на отвлечение мужа от дурных намерений: «Нам жить с Юрой всего ничего осталось. Здоровье у него слабое, долго не протянет, не дай Бог я раньше помру, ведь он ни приготовить, ни постирать не умеет». А Юра мужик был крепкий, лет двадцать еще протянет, но вбивала ему жена в голову, что не стоит ему что-то менять, а новая женщина его незамедлительно угробит.
Мы поспешали домой, правое колесо телеги терлось об оглоблю и пахло жженой резиной, седелка ерзала по Машкиной спине и врезалась в кожу, так что мне пришлось подложить под нее фуфайку. Юра недовольно ворчал и грозился оставить меня посреди поля. Проезжая пруд, мы остановились на его берегу, чтобы набрать воды для полива грядок, а заодно помыть молочные бидоны. Если же попалось туда несколько лягушат, то пусть себя ведут как та самая лягушка из басни Эзопа. Попав в кувшин со сливками, она не отчаялась, а принялась интенсивно выбираться на поверхность. В конце концов сливки превратились в масло и лягушка выбралась на свободу.
На дворе нас с нетерпением ждала Танечка. Она сама распрягла лошадь, а потом подтянула тягу левой оглобли, так что правое колесо перестало тереться об оглоблю. Потом она заставила Юру выпрямить переднюю ось и колеса стали вертикально. Хомут она разобрала, скрепила его болтами и засунула в рукав от фуфайки, набив его мешковиной, то же она сделала с седелкой. Шлею она сшила из двух старых шлей, пришедших в негодность, при этом она удивлялась, как можно было скреплять ремни железными болтами с гайками, которые терлись об кожу лошади. Вся сбруя была сделана словно специально для терзания животного. «Как же человек может уважать себя, если он не любит свою лошадь» - возмущенно шептала Танечка. К вечеру вся сбруя была переделана. Удивительно, что Юра даже не смотрел на то, что делает рукастая Таня, вместо того, чтобы поучиться ремонту сбруи, он отправился к соседу брать пробу с только что выгнанного самогона.
Из Мурманска в гости к хозяевам приехали внуки, семилетний Петька и двенадцатилетняя Карина. Она днями смотрела телевизор или качалась на качелях, не обращая на нас внимания, не интересовали ее и лошадь, не возникало у нее также  никакого желания помочь бабушке по хозяйству. Петька был значительно активнее. В прошлом году он сжег соседский сарай, а у деда украл пенсию и сигареты, которые отнес великовозрастному Коляну, который за это позволил ему попользоваться велосипедом. В этом году свои подвиги он начал с того, что вырвал у петуха хвост, а потом принялся за уток, но получил должный отпор от селезня, ущипнувшего его за нос. Затем он наточил нож и решил изобразить пикадора, напав на привязанного к колу бычка. Тот не растерялся и в свою очередь перешел в атаку и гнал агрессора до тех пор пока не остановила его цепь. Шкодник на этом не остановился и перенес свою активность на бабу Валентину и ее борьбу с мухами. Он спрятал ее мухобойку пока та поливала грядки, вернувшись в дом, оказалась бабка Валентина не у дел и перевернула весь дом в поисках своего главного жизненного инструмента. По важности его можно было сравнить с потерей дамой 18 века веера на балу. Пометавшись по дому, она наконец-то сообразила ухватить Петьку за ухо и пригрозить дедовым ремнем, а также лишением его пенок от смородинового варенья. Тот взревел благим матом и достал мухобойку из печного поддувала. Ох и досталось пацану, бабка схватила топорище и принялась охаживать внука по мягким местам, да и по спине досталось.
Жалко мне стало Петьку и взял я его с собой в гости к бизнесмену Саше, чтобы угостить сахаром бедного Орлика, оставшегося на поле с замком на шее. По дороге он с удовольствием вздымал пыль рваными сандалиями и вдруг издал радостный вопль, подняв с земли ключ с замысловатой бородкой. Неужто это и есть тот самый потерянный ключ от шеи Орлика? Мы поспешили во двор, где бизнесмен мастерил сруб для баньки. Увидев ключ, Саша признал его своим и даже пообещал Петьке покатать его на Орлике, мне же показалось это не достаточным, поскольку пацан избавил Сашу от изнурительной работы перепиливания замка на шее лошади. Вначале тот пообещал купить Петьки полкило конфет, а потом померекал своим мужицким умом и сказал, что конфеты должен покупать Андрюха, потерявший пресловутый ключ. В любом случае Петька оказался героем дня, и дед с бабкой даже позволили ему съесть вареньечную пенку.
Орлика привели к нам во двор и Татьяна взнуздала его ковбойской сбруей и расшитым бисером седлом с высокой лукой и кожаными стременами. Сама она натянула замшевую куртку с бахромой, сапоги со шпорами и шляпу с пером. Взлетев птицей на Орлика, она лишь коснулась его шпорами, гикнула и превратился деревенский одр в сказочного Конька-Горбунка, готового нести ее по городам и весям. Галопом пронеслась она по деревенской улице, даже собаки не успели вдоволь набрехаться, а вылетев на простор полей, она направилась к соседней деревне. Там в заброшенном карьере местные пацаны преодолевали препятствия на белорусских мотоциклах производства завода «Мотовело». Она налетела на них ураганом и шутя преодолела их трассу. Таких всадников они видели только по телевизору. Один из пацанов изъявил желание проехать на Орлике, но Таня сказала, что галопом на лошади любой дурак проедет, а вот хорошей рысью значительно сложнее. И действительно, протрясся он метров 100  и свалился с седла, а Танька съязвила: «Ты в седле как мешок с дерьмом держишься, тебе только на задрипанных мотоциклах кататься.. Лошадь – животное благородное, учится тебе надо на ней ездить. Приезжай в Питер, там и поучишься». Сник парнишка, даже в родной деревне эта городская штучка его обставила. Вернулась Таня раскрасневшаяся, как налитое яблочко, но Орлик был чужой лошадью, а надо было искать своих одров.
Утром я снова отправился с Юрой на сбор молока. Машка споро бежала по пыльной дороге, радуясь новой сбруе, да исправной телеге. Вновь Юра колотил черпаком по бидону и сообщал о том, что предыдущий удой пропал, но желающие могут забрать на ферме простоквашу. С удивительной покорностью хозяйки принимали эту дурную весть, ехать на ферму не собирались и уверяли, что сами прокисшего молока не сдавали, а сдавали соседи, но снова сдавали парное молоко. Авось, на сей раз молоко не прокиснет, телега не сломается, подводная лодка не взорвется.
В этот день в конторе принимала посетителей председательша колхоза Шура Павловна. Тропинка от молочный фермы до правления колхоза пересекала ручей, мост через который сгнил, и вместо него бросили поперек двутавровую балку. Поднявшись на пригорок, я узрел на пустыре мужичка лет пятидесяти, который трудился в качестве пастуха. Производил он это действо посредством переносного стула и кнута, которым виртуозно громко щелкал, пугая семь подопечных коз. Над правлением колхоза хлопал на ветру выцветший до белизны флаг Белоруссии, а в правлении была масса кабинетов главного бухгалтера, агронома, зоотехника, механика, экономиста, ветеринара и т.д. Управляли они всего-то сотней оставшихся колхозников и все получали зарплату.
Председательше Шуре Павловне было лет 50 с небольшим гаком, одета была она в черный костюм с белой косынкой на шее, но вместо туфель у нее были обуты тапочки. В кабинете было значительнее холоднее, чем на улице, а электричество в колхозе энергетики вырубили за неуплату счетов, так что и доить коров на ферме было невозможно. Выслушав мою просьбу о продаже лошадей, она горько усмехнулась и повторила почти все то же о колхозном табуне, что я слышал от доярок. Председательша позвонила в соседние колхозы имени пламенной еврейской революционерки Клары Цеткин и скучного белорусского поэта Янки Купалы, но и там положение было не лучше. Да что там лошади – из пяти оставшихся в колхозе комбайнов в рабочем состоянии лишь один, такое же положение с тракторами и другими механизмами. А я продолжал спрашивать: «А почему телеги и сбруя у вас в столь печальном состоянии?» - «Да какая там сбруя, если веревки вручную вьем, ни шорника, ни кузнеца в колхозе нет, а телеги и резиновые колеса поставляли нам мастерские при тюрьме в Могилеве. После очередной амнистии Лукашенко зэков из тюрем распустили, работать там некому, а в колхоз они не возвращаются. Мужиков нет, а бабы бесплатно работать не хотят. Народ вырождается, а вы о лошадях спрашиваете. Может, мой муж что-то подскажет, он председателем сельсовета работает, сын мой вас к нему подвезет».
Председательшин сынок Володя Наумович ждал меня в своем «козлике» при входе в правление. Он закончил Горецкую сельскохозяйственную академию и два года проработал зоотехником в этом же колхозе, но при стаде всего в 500 голов не много было у него работы, а сидеть в конторе скучно. После этого мать взяла его своим персональным шофером, здесь тоже работы не много, но можно оставаться дома и выезжать после ее телефонного вызова. Обрыдло ему жить в деревне и ходить по вечерам в местную дискотеку, решил Володя отправиться в Португалию, где приятель-ветеринар устроился мойщиком машин на бензозаправке, обещал и Володю-зоотехника туда устроить. Сестра его, закончившая ту же академию по кафедре генетики, училась в Ирландии на стюардессу. Мечтой же Володи было участвовать в мотогонках, для чего и тренировался он ежедневно в заброшенном карьере на потрепанном «Кавасаки». Его-то и видела Таня во время своей лошадиной эскапады по местным весям. На память он записал в моем дневнике: «Желаю тебе, Анатолий, больших успехов в любимом деле. Мягких посадок при падении с лошадей. Самое главное – держись в седле и не давай себя сбросить. В общем, оставайся фанатом своего дела. Не забывай друзей…. Пожелания от фаната мотоциклов».
Оставив меня возле кирпичного дома сельсовета, Володя отправился в Оршу, где присмотрел купить почти новый мотоцикл.  От флага Белоруссии, похилившегося на крыше здания, осталось лишь несколько лоскутков, но кабинеты были забиты чиновничьим людом: замами, завами, главными и ведущими специалистами. В кабинете председателя на стене висел выцветший портрет оскалившегося Лукашенко. Хозяин кабинета сидел за столом даже без письменного прибора под мрамор, каковые привычно видеть на столах чиновников. В их не наливают чернил уже полсотни лет, но солидности их обладателю приборы придают. Вместо прибора на столе сиротинились конторские счеты с засаленными поколениями бюрократов костяшками. Вероятно компьютеры, калькуляторы или принтеры сельсоветские сидельцы видывали только по телевизору. Председатель пыхнул в меня утренним перегаром и предложил подождать его на жиденьком стуле с гнутой спинкой, называемом у нас «венским». Хозяин кабинета был в сандалиях на босую ногу и грязной футболке, плохо председательша присматривает за муженьком. Перед его столом колыхался пьяненький мужичок с зажатым в дрожащей руке заявлением на 20 кубометров строительного леса для перестройки сгоревшего дома. Глубокомысленно потерев небритый подбородок, Сергей Николаевич наложил резолюцию всего на 7 кубов. Мужик спорить не стал и поспешно удалился. Потом пришла мать-одиночка и попросила два килограмма одежды из германской гуманитарной помощи, он ограничил помощь полутора килограммами. Вот так и сидят эти прыщи на теле народном, хлеб не растят, не убирают, молока-мяса не производят, а все распределяют то, что им не принадлежит. О лошадях он тоже не имел понятия, но посоветовал съездить в Горки, где была конноспортивная школа. Ну что же, придется туда съездить.
Автобус Орша – Горки тащился мимо убогих деревенек, сожженных и разоренных многократно их завоевателями и освободителями. По этой дороге двигались когда-то на Москву колонны немецких танков, в деревнях квартировали немецкие гарнизоны, а в лесах дезертиры и окруженцы, называвшие себя партизанами. Грабили крестьян и те и другие, партизан даже они больше боялись, ведь ук немцев был свой рацион, а партизаны могли кормиться только отобранными у крестьян продуктами.
А вот и больница, где 4 сентября 1941 родился я, раб божий. Она была тогда превращена немцами в военный госпиталь, и роды у мамы принимал немецкий врач. Я отчаянно кричал, неистово, боясь жить в страшном мире войны и народного страдания. Смутно помню, как прятались мы на чердаке своего дома от немцев, а мама написала на воротах по-немецки, что в доме все больны тифом, и нас не тронули. Потом работала она в госпитале: чистила картошку, мыла посуду, убирала в столовой, а картофельные очистки и объедки приносила домой, чтобы накормить нас с бабушкой. После войны объявили набор желающих из разоренной Белоруссии переселиться в разоренный нашими и американскими бомбардировками Кенигсберг, где прошли мои детство и юность. Здесь же в Беплоруссии умерла моя бабушка и дедушка, тетушку угнали в Германию, а вся наша родня здесь полегла во время и после войны, я даже не знаю, где их могилы.
Всегда было у меня смутное желание навестить город своего младенчества, да все было не досуг, а теперь и сам Бог велел. Городок устроился на холмах, от них и название свое получил: Горы или Горки. Расположен он на слиянии речушек Прони, Копылки и Пороицы. Во времена литовского владычества это местечко принадлежало князьям Сапего, а в 1708 году здесь скрывался от Петра злополучный шведский король Карл XII, проигравший битву под Полтавой, страдая от поноса и раненой ноги. Эх, был бы у него нормальный «стул» и выиграй он эту битву, были бы мы сейчас шведами и не рвались бы наши  люди в Скандинавию на заработки,.
Неизменный Ленин с потеками голубиного дерьма на цементной лысине приветствовал меня на центральной площади. Он ведь тоже в Горках помер в 18 часов 50 минут, 21 января 1921 года, только под Москвой это было. Там вождь мирового пролетариата занимал реквизированное большевиками имение московского градоначальника Рейнбота, великим халявщиком был наш вождь.
Уютным оказался городок, украшенный широким центральным проспектом имени героя войны полковника Якубовского. В отличие от большинства городов России, здесь на перекрестках улиц устроены пандусы, чтобы женщинам с детскими колясками было удобнее идти по тротуарам. Дорогу на конюшню показали мне два студента сельскохозяйственной академии. Основана она была в 1840 году и до 1863 года была единственным сельскозяйственным высшим учебным России. Подкосило его польское восстание, которое поддержало большинство студентов, в основном – поляков, отправленных позже в Сибирь. Институт перенесли в Петербург и только в 1880 году возобновили деятельность этого первого высшего образовательного учреждении Белоруссии.
  В ухоженном парке множество скульптур животных и сказочных существ, даже фонтаны здесь функционируют. После мостика через овраг дорога привела меня к комплексу зданий конноспортивной школы. Погода хмурилась и все работники школы были заняты скирдованием сена, сплошь женщины, мужики словно попрятались по хатам, чтобы их немцы в плен не взяли. Правда, один мужик в сопровождении женщины двигался по картофельному полю с плугом на плечах, к ручкам плуга был приварен велосипедный руль. В начале межи он запрягся в плуг с помощью постромок и широкого хомута, сделанного из стульчака для унитаза и потянул его вдоль борозды, а женщина взялась за руль, и они принялись окучивать картошку. Боже ты мой, да мог ли подумать двести лет тому назад Радищев, что освобожденные революцией мужики будут выполнять роль упряжных лошадей, а бабы - роль мужиков. Жизнь у нас, как в частушке: «Я – и лошадь, я – и бык, я – и баба, и мужик». Лукашенко ихнего бы запрячь, этот хлебороб за всю жизнь если и ковырял землю, так только под ногтями. В энциклопедии Брокгауза и Эфрона пишется, что 1888 году лошадей в этом городе было 26321, 23795 рогатого скота и 2000 ульев. Хорошо в нашей империи работали тогда статистики, превратившиеся позже в революционеров. Дай-то бог, если сейчас в этом местечке обитает сотня лошадей, с тысячу коров и несколько десятков ульев.
Вскоре приехал на своем «мерсе» директор школы, плотно сбитый парень с бритым затылком и новомодным чубчиком. Все звали его Андреем Ивановичем, хотя лет ему было не больше тридцати. Возглавляемая им фирма по импорту автомобилей из Германии купила эту конеферму пару лет назад. Разводят здесь лошадей породы «тракен» и «буденовская», но минимальная цена их выше 2000 долларов, выбракованных можно купить по цене мяса, но тоже не дешевле 500 долларов. Так окончательно увяла моя мечта приехать из родной Белоруссии в Питер на белом коне, придется  добираться вонючим молдавским поездом.
Вернулся в Горяны к вечеру, Татьяна заканчивала подгонку сбруи, а Валентина затворяла брагу для следующей порции самогона. Мне тоже нашлась работа: отремонтировать задние двери, прибить к входным дверям скобу вместо ручки, смастерить качели для Петьки и отбить на обухе топора косу-литовку. Хотелось бы и в баньке помыться, да хозяева ею не обзавелись, а мылись в детской ванночке. Эх, приобрести бы мне домиком в деревне, с садиком-огородиком, пасечкой, да коровкой, но несет меня судьба по странам и континентам перекати-полем, не дает укорениться.
Пришла пора прощаться. Валентина напекла нам в дорогу пирожков с картошкой и капустой, нагрузила свежеизготовленным творогом и отказалась от оплаты за пять дней проживания у них. Юра не был силен в правописании, а Валентина мне написала: «Анатолий! Двери нашей хаты всегда открыты для тебя. Приятно было общаться с тобой. Мы с Юрой скажем одно, Анатолий – ты настоящий мужик!» Приятно читать так послание, хотя и знаешь, что не всегда удается быть истинным мужиком.
Я отправился в Питер, чтобы готовиться к поездке куда-нибудь за тридевять земель. Но непременно вернусь на эту несчастную, до боли свою Родину. Если мы не попытаемся сделать ее лучше, то никто за нас это сделает. Мы за все в ответе.

Продолжение следует

м