Мой спутник из сарая остался при следователе СМЕРШ, где мы перешли линию фронта, а со штурмовиком на попутных машинах, где пешим ходом с остановками добрались до Подольска.
На передовой при переходе линии фронта выяснилось: мой убитый Ме-109 и я был сбит где-то в районе Можайска, а выбрался и перешел линию фронта в районе Наро-Фоминска.
В Подольске нас со штурмовиком положили в медсанбат, по теперешним догадкам, он принадлежал к полку штурмовиков Ил-2, что стояли в Подольске. Забыл я все. По догадкам, тем что там в одной палате нас лежало семь человек, штурмовики и бомбардир и я.
В медсанбате мне из коленки удалили осколки от разрывной, много мелких чуть больше спичечной головки и один покрупнее в сантиметр.
Температура не спадала, но больше всего тревожила неотступно мысль, не потерять бы свою часть, однополчан. С однополчанами так сжился, представлялось – это самые близкие, родные люди, да и трудиться с ними пришлось выкладываясь. Где-то удачи, а где-то горькие неудачи. Словом роднее однополчан в душе не было. И это чувство сохранилось до сих пор.
Я знал что в полку сбит последним и вот только в 1978 году бывший оружейник части Кретов Василий Ионович в письме мне сообщил, что действительно оно так и было. В полку после того как я был сбит, оставалось шесть боевых машин. И на третий день уже без меня полк отбыл на пополнение из Кубинки в Саратовскую область.
*
Стал я в медсанбате подговаривать друга штурмовика и других ребят, чтобы их друзья, приходящие навестить раненых, принесли одежду, и с попутной автомашиной отправили в Москву. Доктор по моей просьбе от выписки отказался, так как держалась температура.
Наступили морозы. Товарищи принесли теплую, но довольно поношенную телогрейку. Так я отбыл из медсанбата в Москву на попутной полуторке.
Москва была мрачной, суровой. В первой же комендатуре мне дали направление куда обратиться. Ехал помню на трамвае. Запомнил только место. Это где-то рядом, где возвышался монумент скульптора Мухиной "Рабочий и Колхозница". Улицу, дом не запамятовал. Туда, где мне следовало быть, я по направлению зашел свободно, а оттуда только после проверки. Это был фильтрационный пункт.
В камере с волчком в двери но не на замке, с часовыми в коридоре. Моими соседями оказались окруженцы с большими бородами, кто в военном без знаков различия, кто в гражданской одежде: майоры, подполковники, командир партизанского отряда, танкист.
Там впервые в жизни в окно пришлось наблюдать, как перед строем красноармейцев расстреливались люди с завязанными глазами. Как после выяснилось, перед строем расстреляли неоднократных дезертиров, заброшенных немцами завербованных диверсантов. Ощущение было не из приятных. Я тогда не допускал мысли, что есть предатели, изменники. Там же впервые познал бомбардировки фашистами Москвы. Тяжелая фугасная бомба взорвалась как раз напротив здания на перекрестке переулка. Утром в окно увидел огромную воронку, в ней воду и торчащие из воронки трубы.
На допросе следователь, капитан с зелеными петлицами, сурового вида, строго спросил, с какой части и почему переоделся в гражданскую одежду. Я объяснил что был сбит в одной гимнастерке, а штаны порезаны при перевязке. (Друзья из Подольска так и не снабдили меня одеждой по форме, так как подвернулась неожиданно попутная автомашина – полуторка.)
Что-то еще говорил мне капитан чрезмерно, как мне тогда показалось, строго и даже в обидной для меня форме. Говорил со мной так, что мне показалось, действительно виновен перед армией, Родиной. Холодный пот и дрожь пробрала, когда оказался в этом унизительном положении.
После назиданий и морали я получил пропуск и направление в комендатуру города Москвы, где в свою очередь было выдано 70 рублей денег и литер на проездной билет до Саратова, а также сопроводительная в свою в/часть находившуюся в то время в местечке Багай-Барановка.
Свои 70 рублей я израсходовал где-то на станции в Рязанской области, купив на них ровно полбулки хлеба. Съел я ее за раз, а остальные сутки ехал до места голодом. Уж очень медленно шел поезд. Больше стоял на станциях. Ехал я в вагоне по соседству с военными врачами (женщины), когда те начинали есть, я уходил в тамбур. Это ими было замечено, но я подавал вид бодрый и сытый.
В местечко Багай-Барановку я прибыл поздно вечером. Открыв калитку двора, где располагался штаб нашей части, и первым увидел воентехника Берко Николая Дорофеевича. На мой оклик он посмотрел в мою сторону и пошел дальше. Так техник моей эскадрильи не узнал меня, так я изменился за короткое время, да и одежонка моя смутила его.
*
После пополнения летным составом и проведения тренировок полк начал сборы к отлету на фронт. Не совсем еще оправившись после выхода из тыла врага я тоже тренировался, но подпав под категорию "стариков", мне меньше всего доставалось вылетов. Приходилось даже другой раз выпрашивать вылет в зону на высший пилотаж. В основном нажимали на тренировку новичков – молодых летчиков пополнивших часть.
Несколько раз мне со стариками приходилось участвовать в получении на авиазаводе в Саратове новой материальной части (Як) и перегонять их к месту базирования запасных полков.
Не помню, кем мне предлагалось продолжать и заняться в дальнейшем этой перегонкой самолетов. Ты мол не совсем еще здоров, не оправился, как следует, будешь перегонять машины в запы и за это время подлечишься, а когда полк вернется на следующее пополнение вновь будешь с ним.
Но оставить полк, однополчан, с которыми так близко сроднился в боевой обстановке и главное даже грешно было думать о том, чтобы остаться где-то в тылу. Только на фронт! Был озадачен первым поражением, и коли остался в живых, мысль была одна, только одолеть фашистов. Появилась уверенность, задело самолюбие что еще должен сбить не один самолет противника. Так настроил я себя перед отлетом на фронт.
Хочу добавить ко всему. То что написано, сказано не просто ради красного, высокого слова, так оно и было. Дух энтузиазма, патриотизма стоял выше всех личных жизненных интересов. Об этом знают все. Знал и об этом наш враг – фашизм.