Шхуна плохо слушается руля. Оно и понятно.
На «Эспаньоле» всего три пары рук. Ног и того меньше. Пять нормальных и деревяшка.
Есть еще пара крыльев и лап, но от Капитана Флинта мало пользы при работе с парусами. Он не собирается тянуть шкоты и брать рифы. Вместо этого попугай почти все время торчит в трюме, таращиться на раскрытые сундуки и время от времени издает восхищенный вопль «Пиастры»
У нас с Беном Ганном хватает сил только кое-как управляться с фоком и кливером. Остальные паруса нам не по зубам.
От этого шхуну мотает, как пьяного жирафа на коньках. Волнение усиливается. Волны хлещут, заливая бурунами бушприт. Держать хоть какой-то курс все труднее. Океан норовит вырвать из моих рук штурвал. Я устал как собака, промок, голоден и зол.
Сменить меня некому.
Бен скрючился в гамаке под бимсом, и молиться сквозь изнурительные рвотные позывы. У моряка началась профессиональная болезнь. Вот тебе и пират. Правильно его Сильвер чморит.
Сильвер тоже не помощник. Он не просыхал с тех пор, как мы погрузили золото на корабль.
Впервые он нажрался, когда вытолкнул за борт доктора Ливси, произвел себя в капитаны и приказал мне зарезать сквайра Трелони.
Сквайр под париком оказался лысым. Резать глотку лысому не очень удобно. Особенно при моей сноровке. Я настрогал ему весь подбородок, заблевал камзол и дважды порезался сам.
Сильвер не разрешил мне его просто пристрелить. Говорил «Привыкай, мой мальчик. Такая она, Романтика Южных Морей» А сам, знай себе, прихлебывал ром.
В конце концов, я просто размазал голову сквайра по палубе пожарной лопатой. Сильвер хохотал до слез. Капитан Флинт составил ему компанию. Терпеть не могу попугаев. Особенно хохочущих голосами мертвых пиратов.
Надвигается шторм. Понятно, что надо предпринять какие-то меры. Непонятно только какие.
В мореплавании у меня опыт еще меньше, чем в ремесле мясника. Самый опытный из нас Джон Сильвер. Наш капитан, Волею Господа. Но он давно на все наплевал.
Новоиспеченный джентльмен дорвался до рундуков баталера и плавает в собственном море. В море рома.
«Эспаньола» стонет незакрепленными снастями. Океан ярится, и в предвкушении поливает нас слюной морской пены и соленым соусом.
В трюме молится Бен. Считает гинеи и дублоны попугай. И только Сильвер, налившись ромом, горланит песнью про реку Конго.
Жуть обстановочка. И чего я спер чертову карту? Сидел бы дома, торговал пивом. Растил бы брюхо. Ждал смерти. Нет, понесло же меня отведать Романтики Южных Морей.
- Выкинь эту блажь из башки, сынок. – Орет мне в ухо одноногий пьяница. Судя по запаху наши запасы рома, убывают с немыслимой скоростью.
Он обнял меня за плечо. Может я, действительно, напоминаю ему сына, которого у него никогда не было. А может уже не может сам стоять. Трудно ему. От всей эпохи великих пиратов в живых он остался один. Теперь во всем свете задушевный собеседник у него один. Ром.
- Выкинь эту блажь из башки, сынок. Ты уже никогда не вернешься. Ты понравился океану, и он тебя не отдаст. Тебе нет места нигде кроме моря.
Я молчу, хотя перспектива не радует.
На всякий случай готовлюсь к его задушевным наставлениям. Снимаю левую ладонь со штурвал, засовываю её под полу штормовки, ладонью взвожу курок и кладу мизинец на спусковой крючок. По моим расчетам дуло упирается капитану в район тазобедренного сустава. В ближнем бою лучше не придумаешь. Свалится сразу и мучится будет долго. В принципах стрельбы по костям разбираюсь с его слов. Сильвер полезный собеседник, когда не слишком пьян.
- Зато ты не достанешься палачу. Хочешь знать, о чем я думаю, Хопкинс?
Нет, не хочу я этого знать. Мысли в его черепе бродят шальные и черные. Как флаг Веселого Роджера.
- Я думаю, ты ни дьявола не понял, что с тобой случилось. Ты, малютка Джим, не понял, что уже стал настоящим пиратом. И никогда не будешь кабатчиком или даже, морской узел мне в ухо, пэром.
Держать штурвал одной рукой тяжело. Шхуна рыскает немилосердно. В другое время Сильвер огрел бы меня костылем по спине. В воспитательных целях. Но теперь ему глубоко наплевать, что корабль плохо слушается руля и нас постепенно разворачивает бортом к ветру. Старику не до этого. Он философствует.
- Ты знаешь, за что нас вешают во всех портах?
- Знаю. За шею. – Ворчу ему в ответ.
- Очень смешно. Кстати, не только за шею. Есть еще много вариантов. Это ты в Панаме не был. Нет, ты знаешь, почему они нас вешают?
- Пиратофобы? Или кто, они?
- Да вся эта сытая приличная публика. Судьи, пэры, адмиралы, и прочая сухопутная шушера. Чего они нас так не любят.
- Мойтесь чаще. Может быть поможет. А еще с грабежом завязывайте.
- Эх, Джимм. Глупый бедняга Джимм. Ничего ты не понимаешь. С нашего грабежа они все имеют долю. Мы им не мешаем, наоборот. Они просто бояться, что мы однажды притащим с собою в порт полный трюм свободы.
Старикан, похоже, окончательно сбрендил. Вернее не сбрендил а сромил. Он же пьет не бренди, а ром. Если престарелый, материально обеспеченный, судовладелец говорит о свободе, значит ром слишком сильное успокоительное средство для запеченных солнцем Южных Морей мозгов.
- Посмотри вокруг Джим. – Пьянчуга обводит горизонт бутылкой. – Ты видишь? Это океан – наш единственный господин. Он может свернуть нам шеи, но не может отнять свободу. Это единственная для пирата ценность. Я дарю тебе все это.
В бутылке еще убыло рому. Глаза его горели черным пламенем. Капитан был изрядно на веселее. Поскольку пытался подарить мне предмет ему не принадлежащий и мне совершенно не нужный. Зная характер Джона, стоит опасаться его щедрости.
- Тебе скоро пятнадцать. Я оказал бы тебе плохую услугу, бросив тебя на суше с кучей деньжищ... Нет, мальчик. Я поступлю честно. С годами ты поймешь, что старый Сильвер подарил тебе судьбу. Я сойду в Порт – Рояле. А тебе оставлю корабль. Ты станешь великим пиратом.
Пират прикончил бутылку и швырнул её в сторону бака. Она исчезла в пенном гребне, перехлестывающем через нос. Одноногий долго смотрел на это безобразие, а потом пустил в ход костыль.
- Ты что, щенок, не видишь, как мы зарываемся в волну? Держи круче к ветру.
- Да у меня сил не хватает. Я стою у штурвала вторые сутки.
- Тогда пошел прочь, косорукий. Дай-ка я встану к рулю. А ты иди вниз. Тебе нужно поспать. Сменишь меня на рассвете. Пошел в трюм. Принеси мне рому и иди отдыхай, Джимми Хопкинс, будущий гроза океана.
Когда я спустился в твиндек гамак с Беном ходил ходуном. Бывший Робинзон, измотанный морской болезнью, впал в забытье.
Я прислушался к его дыханию. Уловил момент и всадил снизу в гамак свой кортик по самую рукоятку. С непростым делом я справился отлично. Учитывая, что палуба норовила выскочить из-под ног, гамак мотался и то, что убивать мне пришлось лишь четвертый раз в жизни. Сильвер мог мной гордиться. Я хороший ученик. Мне удалось уловить нужное мгновение и заколоть Бена в момент вдоха. Так частенько советовал одноногий. Вместо истошного вопля, тело, разбуженное внезапной смертью, издало только сиплый вздох, переходящий в бульканье.
Потом я отнес бутылку рома рулевому. Старик вцепился в штурвал и во все глаза смотрел, не покажется ли там желанный Порт – Рояль.
Не покажется.
Я уже неделю назад пристроил под компас топор. Покойный капитан Смоллетт как-то от безделья научил меня пользоваться секстантом и лотом.
Теперь только я знал, куда несет нас циклон.
Тщетно сбрендирший старый романтик стремится к вожделенным тропикам, полных сивушного рома, женщин и медленной приятной старости полной той самой Романтики Южных Морей. Вместо этого он старательно ведет «Эспаньолу» к берегам северной Англии.
И, по моим, весьма приблизительным расчетам, скалистый берег Корнуолла примет нас в свои жесткие лапы на рассвете.
Впрочем, я не совсем подлец. Я не отдам Сильвера королевским псам. У меня на счет старого романтика другие планы. Да и свидетель мне не нужен.
Я разместил в своем гамаке чучело, а сам пристроился спать за рундуками. Перед сном проверил затравку во всех четырех пистолетах. Потом очень быстро заснул.
Снилось мне, что я перекрыл новой кровлей «Адмирала Бенбоу» Как посетители потягивают разбавленное пиво под истошные вопли душ мертвых пиратов, раздающихся с попугайского насеста. И как, иногда, застываю надолго, глядя на море.
Под килем ходили волны. Каждая приближала меня к завидной судьбе прибрежного трактирщика, имеющего в погребе сундуки Флинта.
А еще снилось мне, что расстался я навсегда с этой чертовой Романтикой Южных Морей.