Второй

ВТОРОЙ

РОМАН – УТОПИЯ

Лора Кольт

Часть 1.

Ей некуда было бежать. Она стояла посреди улицы, сжимая в потной руке маленькую ладошку дочери, и всем своим существом ощущала, как сжимается вокруг нее кольцо. Дома, раньше казавшиеся такими добрыми, теплыми и уютными, холодно взирали на неё полуслепыми черными окнами, разевая в безмолвном крике беззубые рты каменных арок. Ей некуда было бежать. Марта вскинула голову, но там, наверху, в глубине каменного колодца холодно молчало  равнодушное небо. И тогда она схватила на руки  испуганную Адель, прижала ее к себе и  закричала – отчаянно, на одной высокой ноте, словно пыталась разбудить, привести в чувство одурманенный злобой город…

- Марта, Ма-арта-а…
Она открыла глаза. Первое, что увидела,  - желтое пятно света от огромного, доставшегося от Бог знает какой прабабушки допотопного ночника, - оно плавало по темному потолку, словно огромная рыба в аквариуме.  Потом мужа. Артур испуганно склонился над ней, провел рукой по её мокрому лбу, пригладил спутавшиеся волосы.
-   Тише, тише… Приснилось что-то?
Марта несколько секунд молчала, приходя в себя, осознавая, что кошмар, который она только что пережила, оказался всего лишь сном, и вымученно улыбнулась мужу:
- Приснилось… Как будто у нас пытаются отнять Адель…
- Кто? – рассмеялся Артур абсурдности сна.
- Люди из Комиссии…
Смех оборвался, словно Артур поперхнулся.
- Ну, что ты! Зачем Комиссии отбирать у нас Адель?! Мы же не собираемся нарушать Закон. Правда?
И почему-то заискивающе заглянул в глаза Марте.
- Правда, - с вздохом отвернулась та от мужа.

Все началось с падения Великой Империи. Марта не знала точно, как и почему это произошло, хотя и учила в школе историю. Причины любого события, особенно оказавшего влияние на судьбу всего человечества, со временем подвергаются пересмотру, переосмыслению, иногда одно подменяется другим, что-то забывается, что-то предстает в новом свете, и в результате никто не может с точностью сказать, почему же в определенный период времени мир начал развиваться так, а не иначе. То же самое произошло и с Великой Империей.  Достоверно известно только одно: в конце 20 века государство - айсберг, казавшееся несокрушимым, вдруг начало таять. Один за другим от него стали откалываться куски, пускаясь в самостоятельное – словно в поисках Золотого руна -  плавание.
Начало положили Приморские республики. Латы, к примеру, вообразили себя потомками тевтонских рыцарей и решили, что негоже им жить на задворках Империи. Пусть они владели лишь выходом к морю, зато их тут же пригрел под своим крылом враждебный Северный Альянс, и Империя, стиснув зубы, отступила, отпустила латов на волю, даже без предъявления территориальных претензий.
Дурной пример заразителен. Словно перепуганные тараканы, республики-сателлиты, входившие в состав «нерушимого» государства, бросились врассыпную. Тихоокеанская Республика крепко подружилась со своим соседом на Японских островах, оставив Империю без военно-морских баз, рыбы и значительной части леса. Имперское правительство снесло и эту пощечину. Тогда, дружно выстроившись в ряд, потопали на выход Западные республики, завлекаемые мнимым благополучием соседних держав и не подозревающие, что интересуют их только с точки рения рынка дешевого сырья, столь же дешевой рабочей силы, а в особенности бескрайнего рынка сбыта собственных товаров. 
Баши и таты, столетиями мирно почивавшие в центре огромной Империи, вообразили себя великими нефтяными державами и закрыли границы, поставляя отныне своему «старшему брату» нефть, в разработку и добычу которой Империя  когда-то вложила баснословные денежные и людские ресурсы, по мировым ценам.
У Степной республики не было ничего, кроме, разумеется, бескрайних степей и бесчисленных отар овец, но и она отделились, решив, что сможет прокормить небольшой свой народ, если не будет делиться с соседями доходами, полученными от продажи шерсти.
Границы когда-то огромного государства неуклонно сужались. Оставшиеся в Империи регионы объединились в Федерацию и пытались выжить с тем, что у них осталось, - Черноземным и Нечерноземным Плоскогорьем, промышленной Уральской республикой, и Синегорьем, объединившим плодородные земли южной своей части и богатый залежами нефти и газа север.
Однако Федеральное правительство, в которое входили представители этих республик, трясло от склок и скандалов, возникающих при распределении власти, полномочий и федерального бюджета: каждый тянул одеяло на себя. В результате уральцы провели референдум, и вышли из состава Федерации, образовав Суверенную Уральскую Республику.
Жители Черноземного и Нечерноземного Плоскогорья, двух самых небольших по количеству населения республик, отчаявшись, рванули кто куда, побросав дома, хозяйства, могилы предков, предпочитая жить на правах бедных родственников у более богатых соседей, чем умирать от голода в собственных постелях.
Федерация фактически прекратила свое существование.  Синегорье – Южное и Северное - последний ее оплот - продержалось чуть дольше остальных. Но когда в одном кармане денег больше, чем в другом, всегда возникает соблазн застегнуть его на самую большую пуговицу и не делиться.
Сепаратисты зашевелились, конечно, на Севере, - в тех краях, где днем и ночью качали по трубам черное и голубое золото. Делегации из Южного Синегорья курсировали беспрерывно между столицами двух вчера ещё братских, а сегодня оказавшихся на грани разрыва регионов. Взывали к разуму, к исторической памяти, пытались угрожать, хотя чем можно испугать государство, которое сидит на нефти, потом уговорить. Все оказалось бесполезно. На границах Южного и Северного Синегорья то и дело случались вооруженные стычки между жителями теперь уже самостоятельных, суверенных и независимых  республик, грозившие перерасти в военные действия. Южане чувствовали себя преданными, брошенными. Десятилетиями работали они на освоение Севера: кормили, поставляли технику, снабжали научными и рабочими кадрами, бросали все средства на строительство поселков и городов для нефте- и газодобытчиков. И вот теперь, когда, казалось бы, можно было пользоваться плодами взращенного их усилиями «сада», вдруг оказалось, что северяне считают их нахлебниками, дармоедами, прожорливыми попутчиками, от которых надо избавляться, как от колорадских жуков, как от саранчи, чтобы защитить себя, свои дома, свои кошельки, свое благополучие. 
Нет, Северное Синегорье не собиралось оставлять своих южных братьев на произвол судьбы. Нефть? – пожалуйста! Газ? – ради Бога! Но по мировым ценам, которые после падения Империи взлетели на недосягаемую отметку.
Сначала в Южном Синегорье  рухнула промышленность, потому что Север отказался покупать товары, произведенные на Юге, предпочитая завозить их по демпинговым ценам из соседних республик. Потом встало сельское хозяйство  - у крестьян не было денег на приобретение топлива, выходила из строя техника, купленная ещё во времена Империи, а покупать новую было не на что. Крупный рогатый  скот, принадлежащий агропромышленным предприятиям, и без того немногочисленный, быстро пустили под нож. Посевные площади сократились в сотни раз.
Крестьяне, стремясь прокормить свои семьи, все больше и больше возвращались к натуральному хозяйству. Цены на продовольствие в городах взлетели на астрономическую высоту.
Но людей нужно было кормить. Тогда вспомнили о продуктовых карточках, ходивших в обращении во времена Великой Империи. Каждый горожанин получал свою норму продуктов и товаров, как это раньше принято было говорить, «народного потребления»,  вполне достаточную, чтобы не умереть с голоду и не ходить в обносках, но не достаточную для того, чтобы считаться обеспеченным человеком.
Это помогло лишь на время: население хотя и не росло, но все ж таки и не сокращалось, во всяком случае, не настолько быстро, чтобы решить проблему голода в ближайшее время. К тому же граница, которая хотя и была закрыта на замок, оказалась дырявой. Сквозь неё проникали в Синегорье, словно в сказочное Эльдорадо, беженцы со всей  бывшей Великой Империи в надежде уйти дальше на Север  - туда, где, по слухам, распространявшимся быстрее, чем новости по радио или телевидению, ели золотыми ложками и сидели на золотых унитазах.
Северяне, впрочем, были не так наивны, чтобы держать открытыми свои границы. Беженцы в большинстве своем застревали в южной части Синегорья, становясь тяжким бременем для едва выживавшей республики.
И вот тогда было принят Закон о народонаселении. Отныне каждая семья имела право на рождение только одного ребенка. Все остальные беременности должны были прерываться в обязательном порядке. В случае если семья нарушала закон, и  женщина скрывала беременность до такого срока, когда делать аборт уже было опасно, государство имело право изъять из семьи старшего ребенка, а родителей подвергнуть высокому штрафу или лишению одного из них, как правило,  отца, свободы  сроком до пяти лет. Впрочем, через некоторое время было сделано небольшое послабление - в ряде случаев родители сами могли выбрать, кого им оставить - второго или первого ребенка.
Следить за исполнением закона было предписано вновь созданной Комиссии по народонаселению и приданной ей Демографической полиции. Конечно, сначала предполагалось, что распространяться закон будет только на мигрантов, трудолюбивых, как муравьи, и таких же плодовитых. Но мигранты продолжали рожать, несмотря ни на какие запреты. За медицинской помощью они не обращались, предпочитая по старинке пользоваться услугами повивальных бабок. Во  время облав, которые время от времени - после получения  очередного доноса -  устраивала Демографическая полиция, малышей, не имевших документов, прятали у родственников и соседей. Заключали фиктивные браки между несовершеннолетними детьми и записывали их родителями  новорожденных детей. В общем, выкручивались, как могли.  А если  Демполу, так сокращенно называли Демографическую полицию, удавалось изъять «лишнего» ребенка, сильно не расстраивались, зная, что с лихвой восстановят утраченное.
Иное дело - законопослушное население Синегорья. С восхищением и страхом следило оно за безуспешной борьбой Демпола с мигрантами, забывая, что в каждой войне есть проигравшие и победившие. И если в противостоянии государства и беженцев последние одерживали пусть маленькие, но победы, то кто-то должен был за это ответить. И недреманное око Комиссии по народонаселению, в конце концов, обратилось на коренных синегорцев. Наступил день, когда Демографическая полиция впервые пришла в дом, чтобы изъять ребенка, принадлежавшего к титульной нации. Воевать со своим народом оказалось гораздо проще, чем пытаться вытеснить из страны нежеланных гостей.
От ужаса и недоумения синегорцы впали в шоковое состояние. Люди не могли поверить, что Закон, который призван был их защитить, обратился против них. По городам прокатилась волна митингов и демонстраций, но представители Комиссии по народонаселению с цифрами в руках объяснили протестующим, что ожидает государство в ближайшие десять лет, если прирост населения будет пущен на самотек. К тому же в самом законе не было ни слова о том, что он распространяется только на мигрантов. И это оказалось решающим фактором: ни один суд, ни одна прокуратора не могли обжаловать решение Комиссии о начале «демографической войны» на территории Южного Синегорья. Тех, кто не внял разумным доводам, быстренько приструнил Демпол.
Со временем именно эти две структуры приобрели высшую власть в Южном Синегорье. Слово «Комиссия» синегорцы произносили с трепетом, граничащим с благоговейным ужасом, а при виде людей в черной форме, которую носили сотрудники Демпола, у всех, даже у тех, кто и в мыслях не держал нарушить Закон о народонаселении, возникало безотчетное чувство вины и неотвратимости наказания.
Впрочем, утверждать, что в Синегорье не существовало семей с двумя детьми, было бы не совсем правильно. Ежегодно несколько сотен счастливчиков получали бонус на рождение второго ребенка. Одни – компенсировали чье-то бесплодие, другие – чью-то раннюю смерть, третьи вытягивали «выигрышный билетик», если, по расчетам Комиссии, необходимо было выполнить норму по ежегодному числу рождений.
Чтобы войти в число так называемых многодетных, родители должны были пройти несколько этапов строжайшей проверки – от жилищных и материальных условий до обследования здоровья трех поколений семьи.  Конечно, не обходилось без злоупотреблений, и временами газеты и телевидение взахлеб кричали о коррумпированности Комиссии, давшей за взятку или по блату разрешение на рождение второго ребенка. Синегорцы при этом ненавидели не Комиссию, а газеты, потому что если факт подкупа удавалось доказать, проштрафившуюся семью ожидало суровое наказание.
Марта родилась, когда Закон о народонаселении уже не подвергался ни критике, ни сомнениям. Молодожены, едва успев начать совместную жизнь, проходили медицинский контроль в Центре рождения здорового потомства и получали заветный сертификат, подтверждающий их право стать родителями: без этого сертификата ни одно медицинское учреждение не имело право поставить на учет беременную женщину, ни один роддом не мог принять роженицу. А, следовательно, нельзя было получить и ПДПК - постоянно действующую продовольственную карточку  на ребенка и ВДПК – временно действующую продовольственную карточку на дополнительное питание для кормящей матери.
ПДПК в Синегорье котировалась наравне с паспортом и водительским удостоверением. Подделать её было невозможно – она обладала несколькими степенями защиты. По этой карте можно было приобрести железнодорожный билет, взять кредит в банке, предъявить его представителю Демпола или любой другой государственной службы. Иными словами, без ПДПК, которой не имело большинство потомков мигрантов первого поколения, синегорец не мог считаться гражданином государства. Без ПДПК его могли задержать и заключить в тюрьму без предъявления обвинения, осудить как незаконного мигранта и даже выслать из страны.  Детей с раннего возраста приучали носить при себе заветную карту, иначе родители однажды могли не дождаться единственного чада  с прогулки. При этом не было случая, чтобы «потеряшку»  вернули, а безутешные родители не могли позволить себе обзавестись вторым ребенком – по данным Комиссии одного они уже имели.

Марта подозревала, что была не первым ребенком в семье. Во-первых, родилась она, когда матери было уже за тридцать, а отцу под сорок. Во-вторых, в семейном архиве хранились фотографии, запечатлевшие родителей молодыми - в первые годы их совместной жизни, а потом они словно перескочили через десятилетие – и рядом с ними на редких снимках вдруг появилась маленькая Марта. В-третьих, мать Марты, страдавшая депрессиями и головными болями, не переносила разговоров о детях и, казалось, совсем не любила дочь, словно та в чем-то провинилась перед ней. Девочка спасалась от материнской нелюбви у отца   -  всю жизнь, сколько  помнила Марта, он выслушивал бесконечные упреки жены, обвинявшей его в том, что он сломал ей жизнь. Спали родители хотя и в одной комнате - маленькая двухкомнатная квартирка не позволяла каждому обрести свой отдельный угол, но в разных постелях. Сквозь тонкую перегородку, отделявшую детскую от спальни, подросшая и уже кое-что понимавшая Марта не раз слышала, как отбивается мать от мужа, рвущегося исполнить свой супружеский долг. «Ты уже однажды исполнил свой долг! – как-то услышала она фразу, брошенную матерью. - Мало не показалось? Еще раз осиротить меня хочешь?!». Этих слов оказалось достаточно, чтобы отец надолго оставил свои притязания.
Марте очень хотелось узнать семейную тайну, но спросить отца так и не успела  - он погиб в автокатастрофе, когда девочка ещё училась в школе, а задать мучивший её вопрос матери она не смела. Отношения у них так и не наладились. Мать и дочь жили в одной квартире, каждая в своей комнате, встречались чаще всего только по вечерам, ужинали в тишине, поскольку говорить им было не о чем, и расходились по своим углам.
В двадцать лет Марта познакомилась с Артуром – он учился в том же институте, только двумя курсами старше, через несколько месяцев вышла замуж и переехала  к мужу. Мать, как показалось Марте, вздохнула с облегчением. Виделись они редко, лишь по большим праздникам. Даже рождение Адели не сблизило двух родных по крови, но, казалось, чужих по духу женщин.
Контора, в которой работала Марта, называлась громко: Комитет по сохранению и восстановлению памятников культурного и исторического  наследия Республики Южное Синегорье. На самом деле это было маленькое учреждение, состоявшее из пяти сотрудников: на четырех женщин приходился один мужчина, он же начальник -  хотя в очках и с лысиной, покрытой мягким пушком, но при этом симпатичный, очень покладистый и добродушный толстяк по имени Грэг Тоцкий.
Охранять в Синегорье давно уже было почти нечего. Немногие дожившие до конца 20 века памятники начали стремительно разрушаться в годы распада Империи, - государству было не до зданий и не до истории. Когда спохватились, мало, что осталось, но и на это немногое не хватало средств – основная часть республиканского бюджета уходила на закупку продовольствия. Гибнущие памятники окружили заборами, как будто они могли спасти от вандалов, по ночам разбиравших на кирпичи дома и полуразрушенные церкви, чудом уцелевшие в безбожные имперские времена, растаскивавших тяжелые дубовые плахи полов, вырывавших безжалостно оконные рамы и напоследок поджигавших несчастные здания, чтобы скрыть следы своих преступлений. Сколько таких поминальных костров горело за последние десятилетия по всему Синегорью! Язвы пепелищ покрывали землю городов и сел.
Время от времени сотрудники комитета выезжали, как это у них называлось, на территорию, чтобы осмотреть и законсервировать  последнее, что осталось. Это немного оживляло их скучную, монотонную жизнь, вносило в нее разнообразие, вселяло пусть наивную, похожую на детскую, но все же надежду на то, что настанут лучшие дни, когда памятники обрастут не дощатыми заборами, которые местные жители разбирали и пускали в топки своих печей, а строительными лесами, когда поплывут над городом золотые купола и колокольные звоны, пробуждая синегорцев к новой жизни.
Так мечтала Марта всякий раз, когда их маленькая дружная  компания забивалась в нутро дряхлого,  глубоко пенсионного возраста автобусика, носившего смешное и непонятное название «газелька»,  и отправлялась в очередную поездку куда-нибудь в глубинку, на границу с Северным Синегорьем или Уральской Республикой.
Вот и на этот раз им предстояло путешествие в затерянную в Приуральских лесах деревушку, неподалеку от которой, по рассказам местных жителей, сохранилось крестьянское подворье, построенное в начале двадцатого века – почти полторы сотни лет назад! Сведения о подворье принес учитель местной школы, обнаруживший упоминание о нем в чудом сохранившемся школьном архиве.
- Представляете, - захлебывался радостью седой, костлявый человек, сам напоминавший музейный экспонат благодаря костюму, вышедшему из моды, по меньшей мере, три десятилетия назад, - когда-то это было целое поселение, основанное казаками, пришедшими в Синегорье с Западных окраин Империи. Оно так  и называлось – Казацкие Избушки! В пятидесятые годы двадцатого века  там еще жили пять семей – дети учились в нашей школе, поэтому в документах и сохранилось название. Позже охотники облюбовали эти места. Потом про Казацкие Избушки все забыли, и теперь только старики вспоминают иногда, что вроде бы в годы Раскола там  была перевалочная база беженцев. 
Грэг на рассказ старого учителя, что называется, купился. Заманчиво было обнаружить сохранившуюся в первозданной своей прелести крестьянскую избу. А если ещё посчастливится найти какую-нибудь рухлядь родом из прошлого века! Тогда можно будет поторговаться с Республиканским музеем и что-нибудь выгадать для «девчонок», как любовно называл Грэг своих сотрудниц, побаловать их лишними талонами на конфеты, например, или на праздничный продуктовый набор.

Выезжали на рассвете. Сентябрьское утро, пасмурное и зябкое, плавало, словно медуза, за окнами «газельки», оседало каплями тумана на стекле. Грэг, из экономии не державший водителя, сидел за рулем. Марта и её подруга Стаси Рябцева удобно устроились на мягких, хотя и основательно продавленных сиденьях в салоне автобуса, резонно рассудив, что час сна гораздо лучше  часа безделья. Стаси отключилась мгновенно. Она вообще легко приспосабливалась к любым обстоятельствам, старалась максимально избегать проблем и смотрела на жизнь легко и весело. Марта иногда даже завидовала жизнерадостной подружке, не упускавшей возможности пошутить, посмеяться, попрыгать в свое удовольствие. Казалось, ее развитие остановилось где-то между восемнадцатью и двадцатью годами, когда человек уже достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои поступки, но не достаточно ответственный, чтобы воспринимать их со всей серьезностью. У нее и внешность - то была детская – круглое маленькое  личико с розовой, бархатистой кожей, губки бантиком и большие синие, вечно удивленные глаза.
Детей у Стаси не было  - по ее словам, она ещё не созрела для того, чтобы стать, как она выражалась, настоящей мамой. Виктору, ее мужу, хватало ребенка в лице самой Стаси – он жил для своей маленькой жены, баловал, как мог, и, словно дочке, дарил на дни рождения куклы и мягкие игрушки, добывая их всеми правдами и неправдами у торговцев – мигрантов. Несмотря на инфантилизм, Стаси была верной и доброй подругой, - ей можно было пожаловаться на жизнь, поплакать в плечико после ссоры с Артуром, с ней можно было помечтать о будущем, в котором не будет ПДПК, Комиссии по народонаселению и Демпола – почему-то верилось, что рано или поздно это время наступит. Наконец, можно было просто поболтать о женских секретах, не боясь, что они станут достоянием чужих ушей.
Марта не могла уснуть. Странно, но она, человек практичный, трезвомыслящий, не верящий ни в приметы, ни в другие суеверия, почему-то боялась повторения ночного кошмара. Она не могла смириться с тем, что может потерять Адель, даже если это происходило  во сне. Когда-то, едва узнав о том, что скоро станет мамой, Марта  поклялась себе, что будет любить своего ребенка, каким бы он ни был – мальчиком или девочкой, больным или здоровым. Никогда ее ребенок не усомнится в материнской любви!
После рождения Адели они с Артуром были очень осторожны. Средства контрацепции, как и любые другие лекарства, были очень дороги, позволить себе покупать их регулярно могли только состоятельные семьи, к каковым Марта и Артур не относились. Так что пользоваться приходилось исключительно бабушкиным методом – остерегаться. Артур первое время даже обижался на жену, пока она не рассказала ему историю своих родителей. На некоторое время муж призадумался, а потом заявил: «Ну, так в чем проблема? Всегда есть надежное средство – аборт!» «И думать забудь! – пригрозила ему Марта, - пока я жива, ноги моей не будет там, где убивают детей».
Марта не верила в Бога, так же, как и её родители, несмотря на то, что большинство их друзей и знакомых были религиозны или старались казаться таковыми, чтобы не выделяться.
В Синегорье вообще не принято было выделяться. Те, кто отличался от большинства – по одежде, по образу жизни и даже по образу мыслей, вызывал подозрение. Все жили одинаково бедно, получали примерно одинаковую небольшую зарплату, независимо от того, работали они в государственных учреждениях или в коммерческих компаниях, одевались в одних и тех же магазинах, покупали продукты по одним и тем же продовольственным карточкам. Даже те, кто имел собственные фирмы, не могли похвастаться большим достатком – рынок, на который они выбрасывали свои товары, был слишком ограничен, да и неплатежеспособен, а за пределами Южного Синегорья их продукция или не пользовалась спросом, или была не конкурентоспособна. Так что состоятельные граждане отличались от всех остальных разве что наличием стареньких или, во всяком случае, подержанных машин, чуть больших квартир и некоторым внешним лоском, поскольку, имея связи с Севером или даже с Уральской Республикой,  процветавшей благодаря своим многочисленным заводам и фабрикам, могли время от времени приобретать одежду заграничного – «Заграничного, вашу мать!» - вздыхали старики, глядя на этикетки с надписью «Северное Синегорье»   -  производства.
Так вот, Марта не верила в Бога, при этом придерживалась простых нравственных принципов, которые по какой-то непонятной ей причине называли заповедями Христа, хотя на ее взгляд это были обычные общепринятые нормы морали. Одна из этих норм гласила: «Не убий!», и Марта совершенно справедливо относила ее, в том числе, и к абортам.
Несмотря на то, что с матерью у нее не было теплых отношений,  и обсуждать проблему желанной и нежеланной беременности было особо не с кем, да, собственно говоря,  и проблемы - то такой не существовало, поскольку в их обществе все беременности, кроме первой, были не просто нежеланными, а незаконными, ещё в девичестве в голове у Марты совершенно четко сформировалось отношение к аборту, как к убийству. И переступить через него она бы не смогла ни при каких обстоятельствах.
Бездетная Стаси, хотя и не испробовала на себе прелести материнства, взгляды Марты разделяла, - может, это и делало их своего рода сообщниками в государстве, где аборты были не только в порядке вещей, но и поощрялись, и пропагандировались, и даже порой вознаграждались.
Впрочем, женщин – постоянных клиентов клиник -абортариев Марта не осуждала. Выбор у них был не большой – сделать аборт или расстаться со старшим ребенком сразу после рождения здорового и жизнеспособного младшего. Иногда она задумывалась, как бы поступила сама в такой ситуации, и не могла найти ответ. Но расстаться с Аделью было выше ее сил  - это она знала точно.
- Спишь?! – кто-то тряхнул ее за плечо. Сердце оборвалось и провалилось куда-то. Марта испуганно вскинулась, открыла глаза  и только тогда поняла, что все-таки задремала. «Газелька», шелестя шинами, глотала метр за метром похожую на огромного пятнистого змея дорогу в темных заплатах – денег на капитальный ремонт трассы в синегорском бюджете не хватало, так что приходилось по старинке засыпать колдобины и ухабы гравием и закатывать сверху асфальтом. Утренний туман рассеялся, не оставив и  следа. Солнце весело бежало вслед за машиной, то прячась меж мрачных сосен, то, словно огромный рыжий мяч, выскакивая на яркое синее поле неба. И Стаси со своими золотистыми кукольными кудряшками волос тоже была похожа на солнце.
- Просыпайся, лежебока, просыпайся! – принялась она тормошить Марту. - Завтракать, завтракать! Грэг скоро забастовку устроит!
- Это точно! – весело откликнулся толстяк. – И отдохнуть маленько не мешало бы  -  уже два часа за рулем.
- Грэг, - Марта опустила ноги с сиденья на пол и со вкусом, ощущая, как распрямляется каждый хрящик в позвоночнике, потянулась, - долго нам ещё ехать?
- До деревни, где живет старик, около часа, а сколько до Казацких Избушек – Бог его знает! Да и найдем ли?!
- Найдем! – озорно тряхнула кудряшками Стаси. – Хоть что-нибудь да осталось же там? Когда это было, чтобы мы с пустыми руками возвращались?
Они ещё некоторое время выбирали удобное для отдыха местечко, наконец, Грэг свернул с дороги, съехал на опушку березовой рощи, сменившей сосновый лес, и остановился.
Стаси буквально выпала из автобуса наружу, словно нырнула в зеленую, шелестящую под порывами ветра воду, раскинула руки, упала навзничь на спину, разметав по блестящей траве светлые кудри.
- Гос-с-споди, хорошо-то как! Красота какая! Марта, ну что ты встала, как истукан?! Трава, трава-то как пахнет… М-м-м…
Она перевернулась на живот, обхватила руками оказавшиеся прямо перед ее глазами кустики, уткнулась в них лицом, втягивая в себя дурманный запах увядающих цветов.
Марта стояла над ней, улыбаясь, как улыбаются взрослые, глядя на несмышленого малыша, познающего мир, открывающего, что трава – зеленая, ягода – сладкая, а иголки ели – колючие.
- Девчонки! – Грэг, кряхтя, вытаскивал из «газельки» сумку с продуктами и покрывало для «стола». – А ну, хватит бездельничать! Долго отдыхать – времени нет. Не забывайте, надо засветло вернуться домой.
Тут Грэг был прав. Ездить по ночам в Синегорье было опасно. Чуть ли не ежедневно в сводках новостей рассказывали о нападениях на дорогах, показывали сожженные остовы разграбленных машин, а иногда и – что скрывать! – тела погибших водителей и пассажиров. Конечно, у Грэга и его спутниц взять было нечего, вот только преступники об этом не догадывались.
Угощенье, словно по мановению волшебной палочки появившееся на импровизированном столе, не было обильным: вареная картошка, хлеб, банка рыбных консервов. Грэг торжественно вытащил из корзины и водрузил в центре баночку соленых огурцов.
- У-у-у… - в один голос пропели женщины, - признавайся, в чьем огороде ночью побывал.
Когда-то, по рассказам стариков, в Синегорье, как и по всей Великой Империи, были очень популярны так называемые дачи или огороды, на которых городские жители трудились с ранней весны и до поздней осени, выращивая овощи не только для своих семей, но и на продажу. Говорят, в трудные годы эти импровизированные подсобные хозяйства спасали от голода. Тогда  участки земли еще раздавали за символическую цену. Потом, когда денег в синегорском бюджете не стало, решили за счет населения поправить дела и ввели налог на землю. Как это часто бывает,  сделали это настолько необдуманно, что малообеспеченные граждане бросили свои участки сразу, не в силах выплатить подать. Денег в бюджете не прибавилось, зато бывшие дачники из кормильцев превратились в нахлебников. Сначала правительство не придало этому значения. Налог не только не отменили, но и продолжали повышать. В результате земли вокруг городов почти опустели, целые дачные города, построенные ещё в конце ХХ – начале ХХI века, стояли заброшенными и полуразрушенными. Там ютились бомжи, изгнанные из столицы, целые колонии мигрантов, туда время от времени наведывались  подразделения Демпола, производя очередную операцию по изъятию незаконнорожденных детей. В этих мертвых поселениях порой укрывались семьи, рискнувшие нарушить Закон о народонаселении. 
Молодое поколение синегорцев уже даже в мыслях не представляло себя работающим на своей собственной земле. Редких «ихтиозавров» - подвижников дачного дела всерьез никто не принимал, считая, что спасти страну от голода может лишь развитое аграрно-промышленное хозяйство, возродить которое никак не удавалось вот уже несколько десятилетий, и жесткая демографическая политика, регулирующая и поддерживающая на одном уровне количество едоков в стране.
Неудивительно, поэтому, что появление банки домашних соленых огурцов было встречено с ироничным удивлением.
- Смейтесь, смейтесь… - добродушно пропыхтел Грэг, скручивая с банки слегка тронутую ржавчиной крышку, говорившую о том, что используют её уже не в первый раз, - языки-то сейчас проглотите. Это моя бабка… умелица … постаралась. Вот ведь старуха! Ей уже за семьдесят… Да где там! Без малого восемьдесят! А она до сих пор на дачке своей копается. Говорит: «Родители мои на этой земле выросли, я на ней всю жизнь провела, и уйду отсюда только на тот свет!»
- Грэг, а налог? – поинтересовалась Марта. – Тяжело, наверное?
- У нее льгота, как у пенсионера. Хотя платить, конечно, мне приходится. Да, дороговато, зато круглый год свои овощи на столе. Не бегать по рынкам, втридорога у перекупщиков не искать.
- А прятался! – поддела начальника Стаси. – Скрывал! От кого? От нас! Своих верных оруженосцев!
- Да ну! – сконфуженно отмахнулся Грэг. – Просто как-то к слову не приходилось.
- Ну, тогда и у меня для вас сюрприз! – Стаси подтянула к себе поближе свою дорожную сумку. – Айн, цвай, драй!
Жестом фокусника, достающего зайца из шляпы, она извлекла на свет пакет, а в нем…
- О-о-о… - дружно простонали Грэг и Марта. Огурцы тут же отошли на второй план. В пакете были ватрушки. Настоящие домашние ватрушки с картошкой – круглые, румяные, обильно смазанные маслом, испускающие неземной аромат свежей выпечки.
- Стаси, - Марта проглотила набежавшую слюну, - откуда такая роскошь? Я умру, если сейчас же не попробую!
- Ага! – торжествовала Стаси. - Я знала, что убью вас наповал! Налетайте!
Марта впилась зубами в нежную хлебную мякоть. Грэг тоже не заставил себя долго уговаривать.
- Виктор вчера привез, - улыбалась довольная произведенным эффектом  Стаси, - он в район ездил, жил у какой-то бабки на квартире, все, что мог, бесплатно ей отремонтировал. Вот она в благодарность и напекла ему в дорогу. Сладкие ещё были, со смородиновым  вареньем, но… уж извините…
Стаси притворно вздохнула и развела руками:
- … До утра они не дожили.
- Ничего, - запихивая в рот очередную ватрушку, пробубнил Грэг, - лишь бы тебе на пользу пошло, а мы и с картошечкой. Правда, Марта?
Марта в ответ только кивнула головой.
Виктор, муж Стаси, был из тех, кто занимался мелким бизнесом. Закончив радиотехнический факультет Синегорского государственного университета, он, не долго думая, сколотил бригаду из своих однокурсников, возглавил её и занялся ремонтом бытовой техники. Если учесть, что позволить себе купить новый чайник или утюг, а тем более телевизор или стиральную машину для рядового синегорца было весьма проблематично, то работы хватало. Раз в несколько месяцев бригада  выезжала в «турне», как смеялся Виктор, помогая сельским жителям решать мелкие, а иногда и крупные неурядицы, связанные с восстановлением сгоревшего телевизора или взбунтовавшейся стиральной машины. За работу брали не только деньгами, но и продуктами. В своем гараже Виктор вырыл погреб, куда ссыпал овощи, а на балконе поставил большую морозильную камеру, периодически пополняя запасы мяса, рыбы, курицы и прочих продуктов, которые привозил из «турне». Надо сказать, дружба Марты и Стаси хотя и была бескорыстной, но порой Стаси здорово выручала подругу. Марте иногда даже было неудобно, - отплатить она могла только своей искренней благодарностью и любовью, но Стаси мало волновали вопросы расплаты  - все, что она делала, она делала от чистого сердца.
- Надо признать, - наконец заговорил Грэг, - что по уровню достатка, материального, так сказать, благополучия, деревня нас значительно обогнала. Разве можем мы, городские жители, столь расточительно относиться к продуктам, пуская муку и картофель на такие деликатесные изделия, как ватрушки?! Ну, разве что иногда, в порядке, так сказать, исключения… А варенье! Тратить драгоценный сахар на варенье! Это же нелепо! 
- Лепо, Грэг, - лепо… - не согласилась с ним Марта, - В том случае, конечно, если у тебя в избытке этого сахара. Или муки… или картошки.
- Вот и я говорю о том же! – аппетитно захрустел огурчиком Грэг. – Если у крестьян есть излишки продуктов, и в то время как город живет на постоянном голодном пайке, деревня может себе позволить роскошествовать, почему бы не ввести специальный продовольственный налог и не изымать эти излишки?
- Кажется, - осторожно заметила Стаси, - мы это уже проходили. Лет этак сто пятьдесят назад. Продналог, продразверстка…
- Ну, - не отступал Грэг, - никто не спорит, были перегибы, был неразумный подход. Но, согласитесь, благодаря этому государство в ХХ веке смогло выжить. Разве мы сейчас не находимся примерно в той же ситуации? Синегорье на грани голода. Население стареет, разрешить рожать детей больше определенного количества мы не можем себе позволить. А деревня жирует! Кстати, я слышал, что Комиссия и Демпол частенько закрывают глаза на случаи нарушения в деревнях Закона о народонаселении. И не только потому, что их, как и мигрантов, трудно уличить, но и потому, что проблема питания незаконнорожденных детей не ложится на плечи государства.
- Так может, - предложила Марта, - нам стоит изменить политику государства по отношению к детям?
- То есть? – удивленно уставился на нее Грэг.
- Ну-у-у, - на ходу импровизировала Марта, - допустим, снять ограничения на рождаемость, а взамен этого каждой семье, решившей родить второго ребенка, выделять бесплатно земельный надел: рожайте, но кормите сами!
- Ну, ты даешь! – Грэг и в мыслях не мог позволить себе критиковать политику государства. - Так, мать моя, и до анархии недалеко. А ну, как все рожать кинутся? Где земли наберешься?
- Так вон ее сколько, - вмешалась в разговор Стаси и обвела рукой вокруг себя, - живи - не хочу! Не на одно поколение хватит.
- Так, - посерьезнел Грэг, - вы мне эти провокационные дамские разговоры бросьте!  Там… - он многозначительно поднял палец вверх, - не такие, как мы с вами – умники. Все основано на строго научных расчетах. Мы – не кролики. Это они без ума плодятся. А мы с вами должны думать о будущем наших детей и нашего государства, а не строить утопические теории. В Комиссии не дураки сидят!
- Но даже не дураки иногда могут ошибаться, - тихонько заметила Марта.
- Все, разговор окончен! – подытожил Грэг, - Собирайтесь, ехать пора.
И с ловкостью, неожиданной для его пухлого тела, поднялся на ноги.
- Ну, вот и поговорили, - грустно вздохнула Стаси.
Всю оставшуюся дорогу Грэг молчал. Он злился и на женщин, и – в особенности -  на себя. Ему и в голову не могло придти, что начатый им разговор может повернуть совсем не в том направлении. «Тоже мне, - государственные умы! – думал Грэг. - Покушаться на основу основ государственного строя! Ну, ладно бы эта безмозглая курица Стаси со своими кукольными мозгами, но Марта… благонамеренная Марта!  Такая разумная и такая лояльная! Вот уж поистине в тихом омуте…». 
Грэг никогда и никому не говорил о том, что его отец, профессор университета, был одним из теоретиков и идеологов политики ограничения рождаемости в Южном Синегорье. Его авторитет был непререкаем. Вот уже три десятка лет профессор Тоцкий был советником Президента Синегорья и фактическим главой двух структур -  Комиссии по народонаселению и Депмпола. Грэг смотрел на отца как на Бога. Ему и в голову не приходило сомневаться в правоте его теории. А тут какие-то домохозяйки!
- Чёрт! – думал Грэг, - надо составлять докладную в Комиссию!
Но с какими глазами он появится на Совете, разбирающем дела о ненадлежащем исполнении Закона о народонаселении! Как руководитель, возглавляющий женский коллектив, Грэг ежемесячно должен был предоставлять в Комиссию отчет об образе мыслей и поведении своих сотрудниц. Его отчеты всегда свидетельствовали о лояльном отношении коллектива к государственной политике. И что теперь? Заговор? Да он первым полетит со своего места. Черт! О чем они там говорят? Продолжают муссировать вопрос о повышении рождаемости?
Он прислушался. Марта и Стаси говорили о мужьях. Наверное, Марта жаловалась на Артура. Последнее время ему не везло с работой, - в течение нескольких месяцев он поменял уже три места. Платили мало, а начальники, по его словам, попадались все сплошь дураки и  уроды.
«Ну, да, - злорадно подумал Грэг об Артуре, - а сам-то ты, приятель, умный и красавец! Одно достоинство – жена. Как она тебя до сих пор не раскусила, бездельника?! Ладно, - начал успокаиваться он, - не буду торопиться с докладной. В конце концов, сам спровоцировал этот разговор. Стаси – черт с ней, не пропадет, у нее мужик надежный, а Марту жалко. С работы вылетит, попадет в черные списки,  будет потом мыкаться со своим оболтусом. Да и девчонку ее жалко, пострадает ни за что».
Грэг посмотрел в зеркало заднего вида. Женщины беззаботно болтали, над чем-то смеясь. 
Марта давно нравилась Грэгу. Наверное, с того самого дня, как после рождения Адели она появилась в Комитете. Грэг опекал ее, стараясь, правда, чтобы это не сильно бросалось в глаза, посылал в командировки, которые оплачивались дополнительно, потихоньку подсовывал ей лишние продуктовые карточки  - их удавалось иногда раздобыть в Комиссии через отца. Впрочем, скрыть расположение начальника к одной из работниц в таком маленьком коллективе было практически невозможно. Марте никто не завидовал, но подшучивали над ней постоянно. Она к этому привыкла и, поскольку никаких поползновений к сближению Грэг не делал, относилась к его покровительству с благодарностью и некоторой долей иронии.
Грэг был старше лет на десять, давно и благополучно женат. Его жена, как и он сам, принадлежала к семье, уважаемой в государстве, хотя об этом, как и о своем родстве, он, конечно же, тоже умалчивал. Но, тем не менее, семейный достаток и благополучие бросались в глаза окружающим. Грэг и его жена, разумеется, имели возможность получить разрешение на рождение второго ребенка, но они оба были апологетами теории народонаселения, созданной отцом Грэга, плюс к этому большими патриотами и считали, что не могут в трудное для государства время позволить себе воспользоваться привилегиями родителей. Так что в семье рос обожаемый родителями и всей родней, в достаточной степени избалованный единственный сын.
Чувства, которые испытывал Грэг к Марте, не могли заставить его оставить семью. Хотя, что скрывать, он был нормальным мужчиной, и иногда ему до боли в сердце хотелось открыться этой женщине. Но, с другой стороны, и Марта была верной женой. Ещё неизвестно, как бы она восприняла его откровенность. Может быть, осмеяла бы? Может быть, рассказала бы об этом подругам, и они вместе обсуждали бы своего начальника за его спиной. Этого Грэг не смог бы пережить.
Марта даже не подозревала о том, что ее семейные проблемы давно уже стали достоянием общественности. Жаловаться она не любила, разве что Стаси плакалась иногда в жилетку. Но шила в мешке не утаишь. Артур был, безусловно, талантливым, но при этом совершенно не приспособленным к жизни человеком. К тому же ещё и очень амбициозным. Ему постоянно казалось, что его зажимают, не дают возможности проявить свои способности, смеются над ним, пытаясь, как он говорил жене, «выставить его дураком». Артур нервничал, срывался, ссорился с сослуживцами и с начальством и, в конце концов, увольнялся. Потом несколько недель приходил в себя, долго искал работу, а через некоторое время все повторялось. При этом он не переставал повторять, что вот-вот все наладится, вот сейчас-то его оценят, дадут спокойно работать, он, наконец, сможет показать, на что способен, и тогда они заживут спокойно и обеспеченно.
Марта устала жить в постоянном напряжении и в постоянном ожидании. Она, как никто другой, видела слабости мужа, его неуверенность в себе, от которой, в действительности, шли все неприятности, его стремление переложить решение проблем на ее, Марты, плечи. Она, наверное, все еще любила Артура. Может быть, по инерции, но в ее глазах и в ее воспоминаниях он оставался тем подающим большие надежды студентом, за которого она вышла замуж несколько лет назад. Но университет давно остался позади, а жизнь оказалась совсем не такой, какой представлял ее себе Артур: никто не ждал его с распростертыми объятиями, никто не смотрел на него с восхищением. Всем было все равно. И внезапное равнодушие окружающего мира сломало вчерашнего баловня судьбы.
Иногда в минуты отчаянья Марта думала о том, что если бы ей было, куда уйти, она бы ушла от мужа. Но единственным местом, куда она могла вернуться, была квартира матери, где ее никто не ждал.  Порой Марте даже казалось, что и замуж-то за Артура она вышла только для того, чтобы вырваться из прежней жизни, в которой ее никто не любил. Потом она спохватывалась, корила себя, вспоминала о днях безоблачного счастья  - ими были полны первые годы их семейной жизни, уговаривала саму себя, что надо только подождать – ещё немного, ещё чуть-чуть, и все будет хорошо. Уговаривала и сама не верила себе.
Деревня, в которую они ехали, называлась Бухарово. По преданию, несколько веков назад здесь проходил торговый путь с Востока через Южное Синегорье и дальше на Север. Торговые караваны, перевалив через Уральский хребет, останавливались здесь на отдых. Сюда съезжались аборигены – кто за иноземным товаром, кто, напротив, со своим.  Постепенно на этом месте выросла небольшая слобода – Бухарская, поскольку большинство караванов шло из Бухары . Позже слобода переросла в село, а название чуть трансформировалось и прижилось. Даже в годы великих перемен, когда города и деревни стали называть именами вождей, никто не посягнул на затерянное в лесном предгорье Бухарово.
«Газелька», слегка поплутав по узким, в засохших колдобинах улочкам, выехал на центральную площадь села, где стояли друг против друга памятниками архитектуры времен Великой Империи два здания из белого кирпича – сельской администрации и школы. Между ними, посреди площади, на газоне с высохшими цветами красовался безобразный памятник давно забытым героям Последней Войны. Кирпичное его основание было испещрено выбоинами, словно кто-то специально колотил по нему киркой. На щербатом основании высилась бетонная стела. Куски бетона местами раскрошились и осыпались, обнажив ребра проржавевшей арматуры. На лицевой стороне стелы красовалась полустертая надпись: «… кто … забыт… что … забыто…» и когда-то красная,  а теперь серо-розовая с облупившейся краской звезда с искривленными, перекрученными неведомой силой лучами. От этого памятника и от надписи, превратившейся из утверждения в вопрос, веяло убогостью, заброшенностью и неизбывной тоской. Именно здесь, у этого монумента, и была назначена встреча со старым учителем, который должен был сопровождать маленькую экспедицию к Казацким Избушкам.
Грэг заглушил двигатель, открыл дверь и выпрыгнул из машины. Разминаясь, присел несколько раз, сделал несколько наклонов, помахал руками. Оглянулся на подошедших к нему женщин и, кивнув на памятник, произнес с досадой:   
- Снесли бы, что ли, если отремонтировать руки не доходят.
- Снести – значит, проявить неуважение к памяти погибших, - усмехнулась Марта.
- Ну, да… - закивал головой Грэг, - а то, что он в таком виде стоит – это уважение. Нет, по-моему, так это уже глумление! Ну, так где наш старичок? Опаздывает…
- Может, он уже того?  - распахнув глаза, громким шепотом высказалась Стаси.
- Чего – того? – не понял Грэг.
- Ну, того… - сложила крестом на груди Стаси. – Он же старенький.
- Тьфу ты! – плюнул с досадой Грэг, - шуточки у тебя! Смотри, накаркаешь, сама будешь дорогу показывать.
- Не ссорьтесь, ребята, - вмешалась Марта, - смотрите, вон он идет, торопится.
Старик, и правда, спешил. Уже издали, прижав руку к груди, начал кланяться и громко извиняться за опоздание.
- Да ладно вам, - сразу повеселел и подобрел Грэг, - бывает. Могли и мы где-нибудь застрять. Ну, что? По машинам!
Старика звали Иван Степанович. Это в городе давно уже было модно называть детей иностранными именами, и даже взрослые, те, у кого в паспортах были русские имена, как, например, у Грэга – Григория, старались не выделяться из общей массы и переиначивали свои имена на чужой манер. В деревне с этим было проще. Здесь народ был не испорчен тлетворным влиянием Запада, в большинстве своем жил по старинке, так как жили их родители, деды и бабки. 
- Ну, дед, руководи!  - улыбнулся Грэг словоохотливому Степанычу, когда тот, едва устроившись на переднем сиденье рядом с водителем, с ходу завел рассказ про ожидающие их удивительные открытия.
- А вот сейчас по деревне, да через два квартала-то налево и к озеру. А мимо озера дорога все прямо да прямо. Сейчас-то сухо, так хорошо проедем, а вот в сырую-то погоду не пробраться было бы, - солончаки кругом, грязь-то на колеса, как кудель на прялку, наматывается. А за озером - то налево повернем, и все лесом, лесом…
- Далеко ли, Иван Степанович? – подсела поближе к нему Марта.
Да кто ж его знает! – повернулся к ней старик. – До леса  за озером километров шестьдесят, не боле, а лесом-то часа полтора пилить будем.
- Не заблудимся?
- Не должны, - с ударением на «о» ответил учитель, но уверенности в его голосе не прозвучало, - охотники мне заметы свои, конешно, сказывали, так ведь сколько времени-то прошло! Чай, лес – не город, это там дом на одном месте сто лет простоять может, а лес – он, матушка, живой.
- Да-а-а, дед, - хмыкнул Грэг, - ну, ты задал задачку! А чего ж охотников своих никого не позвал? Все-таки надежнее было бы.
- Так ведь… - старик закашлялся, отдышался, - померли все. Нет уже никого. А заблудиться-то не заблудимся, это вы не бойтесь. Само страшно – не найдем, так ведь с дороги не сворачивать: повернули да обратно тем же путем. Только что времени потраченного жаль.
Марта и Стаси вскоре забыли о своих опасениях. Обе прилипли к окну. Красота вокруг  была неописуемая. Однообразные сосновые и березовые рощи сменились смешанным лесом: зеленые ели соседствовали с нежнейшими белоствольными березками, чья листва была лишь чуть тронута осенней желтизной – издали казалось, будто девчонки в разноцветных платьях водили на опушках праздничные хороводы. Вдруг выбегали навстречу машине тонкие осины, добавляя красные всполохи на чудное полотно неведомого художника. По другую сторону дороги раскинулось озеро - в лучах полуденного солнца вода его отливала стальным цветом. Над берегом, заросшим камышом, медленно взмахивая крыльями, летел серый журавль. Марта никогда не видела настоящих журавлей – разве что по телевизору. И сейчас ей казалось, что она смотрит не в окно машины, а в экран телевизора, настолько нереально прекрасной была картина, раскинувшаяся перед ней. Стаси визжала, как ребенок, и дергала Марту за рукав куртки:
- Смотри, смотри, какие птицы! А клювы, а крылья...  Кто это?! Что это?!
- Это бакланы, - посмеивался над их восторгами Иван Степанович, - они здесь гнездятся. Единственное в Синегорье место, где обитают бакланы. У нас и лебеди есть, и дикие гуси. Да вы приезжайте к нам отдыхать  - лучше места не найдешь. Эх, вы, городские, чего вы там у себя в городах  видели? А у нас – и тебе воздух, и рыбалка, и грибы - ягоды, и картошечка со своего огорода.
- Хорошо живете? – глянул на него искоса Грэг.
- Кто не ленится, конечно, хорошо. Не бедствует. Сметанка своя, молочко, сыр делаем… Своим хозяйством живем.
- А чего же производство-то не восстанавливаете?
- Так ведь свой-то огородик я и на себе вскопаю, - усмехнулся старик, - а сил нет, так соседа позову пособить. Он придет, не откажет, потому как и я ему потом не откажу. А общественные-то земли обрабатывать - тут техника нужна. Топливо опять же. А это деньги… Кто ж нам их даст?  Одну - две  коровы хозяйка сама обиходит, а ферму сначала построить надо – за столько-то лет развалилось все уже. Телят купить, кормить их, зарплату бабам платить. Не-е-ет, не поднять самим, не осилить.
- Как же быть? – снова повернулся к нему Грэг. – В городе-то совсем плохо с продуктами.
- А на то у нас правительство есть, - сказал, как отрезал, Иван Степанович, - как разрушать все – нас не спрашивали. А теперь и подавно никакого спроса. Живем по старинке, с голоду никто не помирает  - и слава Богу.
За озером дорога повернула в сосновый бор. Уже через несколько минут стало ясно, что по ней давным-давно никто не ездил – местами она настолько заросла травой, что с трудом угадывалась. Грэгу понял, что опасность заблудиться вполне реальна. К тому же в зарослях их вполне могли поджидать разного рода ловушки – ямы, заполненные водой, заболоченные места и просто колдобины, в которые можно было запросто посадить «газельку». Но отступать уже было нельзя.
- Чем дальше в лес, тем ближе к цели, - пошутил Грэг, притормозил  и оглянулся на своих притихших спутниц, - ну, вот что: через каждые сто метров останавливаемся и делаем зарубки на деревьях. Так надежней.
- А ещё можно ленточки на ветках повязывать, - предложила Стаси.
- Можно, - согласился Грэг. - На ленточки кофточку твою порежем?
Вперед двинулись со всеми предосторожностями. Временами останавливались, Иван Степанович покидал свое место, делал на дереве зарубку, потом шел вперед, проверяя дорогу, после чего махал рукой и ждал, пока машина поравняется с ним. Если сначала поездка напоминала увеселительную прогулку, то теперь желание шутить и смеяться исчезло. Лучи солнца почти не проникали в глубь леса, путаясь в высоких и густых кронах деревьев. То и дело дорогу им преграждали завалы, и тогда Грэг выходил вместе с проводником, они расчищали путь, после чего «газелька» двигалась дальше. Радостное, приподнятое настроение сменилось давящим ощущением тревоги, - казалось, она накапливалась в воздухе, проникала в машину, грозя вот-вот взорваться.
Прошло, наверное, часа два после того, как они свернули в лес, хотя Марте показалось, что гораздо больше, когда «газелька» остановилась перед очередным завалом. Мужчины вышли, постояли перед кучей деревьев на дороге, перебросились несколькими словами, и Грэг вернулся к машине.
- Дамы, привал! Мальчики – налево, девочки – направо. Похоже, это надолго.
Марта и Стаси с удовольствием выбрались наружу. Обеих укачало, от избытка свежего воздуха кружились головы. К тому же уже подошло время обеда, так что можно было воспользоваться временной передышкой и перекусить.
Марта подошла к завалу, возле которого с топором в руке стоял Грэг. Что-то показалось ей странным. Но она не могла понять, что именно, пока не сделала несколько шагов сторону, решив воспользоваться советом Грэга: «Девочки – направо!».  Завал имел явно искусственное происхождение. Это не было случайно упавшее погибшее дерево, вокруг которого ветры намели гору сушняка. Это были аккуратно срубленные и также аккуратно уложенные стволы, закиданные – для маскировки – сухими ветками. Марта не пошла направо. Она вернулась к дороге.
- Грэг, тебе не кажется это странным? – Марта указала рукой на завал. – Как будто кто-то специально преградил путь.
- Медведи, наверное, - мрачно пошутил Грэг. Идея с поездкой нравилась ему все меньше и меньше.
- Если бы… Люди. Люди, которые не хотели, чтобы кто-то совал нос в их дела. Или в их дома. Что, собственно говоря, одно и то же.
- Думаешь? – недоверчиво покосился на нее Грэг.
- Посмотри сам, - Марта откинула рукой несколько верхних веток, чтобы Грэг мог убедиться в её правоте, - видишь: стволы деревьев сложены друг на друга. А если ты посмотришь с той стороны, увидишь, что все они аккуратно срублены. Как тебе это нравится?
- Н-да-а… - озабочено протянул Грэг, - хочешь сказать, что надо поворачивать?
- Во всяком случае, вряд ли стоит разбирать этот завал. Впереди может оказаться еще один такой же. Или не один. Мы  рискуем попасть в ловушку.
Оба одновременно повернулись и посмотрели на учителя, который, честно выполнив команду начальника, возвращался к дороге.
- Не хочешь же ты сказать, - медленно произнес Грэг, - что он специально заманил нас сюда? Но зачем?
- Я думаю, что он и сам ничего не знал, - пожала плечами Марта.
Иван Степанович не дошел до них. Внезапно остановившись, он во все глаза уставился на что-то, даже наклонился, поднял рукой ветки, потом быстро выпрямился и быстро направился к Марте и Грэгу.
- Ничего не понимаю, - увиденное явно взволновало старика, - этот завал – дело рук человеческих! Причем сделан он не так давно…
- Может, охотники? – предположил Грэг.
- Нет, - покачал головой старик, - я бы знал. Здесь нет другой дороги. А с той стороны - только горный перевал.
- Выходит, там, куда мы едем, кто-то живет? И этот кто-то не очень-то хочет видеть непрошенных гостей.
Стаси вцепилась в Марту обеими руками.
- Мне страшно. Давайте, уедем отсюда. Бог с ними, с этими Казацкими Избушками!
Марта колебалась. С одной стороны, она готова была согласиться с подругой. С другой, любопытство брало верх. К тому же было обидно, проделав такой путь, возвращаться домой ни с чем.
Раздумывал  и Грэг. Рисковать собой, а, тем более, Мартой и Стаси не хотелось. Но давать слабину, да еще и в присутствии женщин… Мужчина он, в конце концов, или нет?
- Давайте так, - решился он, - я пойду вперед, посмотрю, что там. Иван Степанович, вы останетесь с женщинами. Если впереди все в порядке,  дам знать… Ну, скажем, ударю обухом топора по дереву три раза. Вы меня догоните.
- Вот уж нет, - возмутилась Марта, - я в машине точно не останусь. Там ещё страшнее, чем идти по лесу. Я иду с тобой, а Стаси…
- И я с вами, - пропищала Стаси, и глаза у нее от страха стали ещё больше. 
Мужчины переглянулись.
- Ну, хорошо, - решился Грэг, - идем все вместе. Я – впереди, за мной женщины. Иван Степанович, вы – замыкающий.
Да, эта командировка была, пожалуй, самой экстремальной из всех, в каких Марте пришлось побывать. Они продирались сквозь траву, стараясь не потерять дорогу, по-прежнему прилежно делая зарубки на деревьях, чтобы потом вернуться к машине. Кругом  было тихо, никаких, казалось бы, причин для волнения, никаких искусственных завалов. Страх начал потихоньку отходить, но ощущение тревоги все равно не отпускало. Через несколько сотен метров дорога повернула налево, и Грэг, шедший первым, внезапно остановился, так, что Марта и Стаси буквально налетели на него. Они оказались перед очередным завалом, а за этим завалом… За ним стояли люди: мужчина лет тридцати и два подростка лет по пятнадцать. В руках они держали ружья, и дула этих ружей были направлены прямо на Марту  и ее спутников.
Надо отдать должное Грэгу – он раскинул руки, словно курица-наседка крылья, защищая своих цыплят. Как будто это могло спасти женщин за его спиной. Несколько секунд все стояли молча. Вспоминая много позже эту картину, Марта смеялась: немая сцена из «Ревизора».  Неизвестно, кто был удивлен больше: путешественники, наткнувшиеся  на людей в лесной чаще, или таинственные робинзоны, увидевшие вместо враждебно настроенных  пришельцев странную компанию, состоящую из двух женщин, старика и испуганного  лысого толстяка в очках.
- Кто вы такие? Что вам надо? – мужчина по ту сторону завала взмахнул ружьем, словно пытался  оттолкнуть от себя чужаков.
- Э-э-э… Подождите… - Грэг сделал шаг ему навстречу и остановился, - я сейчас вам все объясню. Мы – ученые… Понимаете, ученые…
Он оглянулся на свою команду, словно искал у них поддержки.
- Мы приехали в экспедицию… Вот и все… Нам больше ничего не нужно. Пропустите нас и… мы пойдем по своим делам, вы – по своим…
- Какая экспедиция? Какого черта здесь можно искать?
За несколько минут переговоров Марта успела разглядеть странного лесного жителя. Это был высокий, крепкий мужчина лет тридцати, одетый в потрепанные, видавшие виды синие джинсы и серый, грубой домашней вязки свитер, свободный, но, тем не менее, не скрывавший ни широких плеч, ни крепкой груди. Короткая – под «ежик» - стрижка, темное от загара лицо, серые прищуренные глаза, крепко сжатые губы – все говорило о серьезности и решительности этого человека.
- Погодьте-ка… - Иван Степанович решительно отодвинул в сторону женщин и двинулся в сторону завала, - я ж тебя знаю. Ты к нам в деревню иногда заходишь  - то в магазин, то к врачу за лекарствами. Да и с мужиками нашими знакомство водишь. А ко мне за книжками приходил. Помнишь?
Мужчина опустил ружье, - мальчишки, наблюдавшие за своим предводителем, тут же последовали его примеру, - в глазах его мелькнуло сомнение, но напряжение отпустило, - это было видно по тому, как внезапно смягчилось лицо.
- Вы – учитель…из Бухарово,  - полувопросительно, полуутвердительно сказал он, - я не узнал вас сразу.
- Ну, вот и разобрались! - обрадовался Грэг. - Мы можем идти дальше?
- Стой! – и три ружейных дула снова угрожающе зыркнули на них. – Это еще не повод, чтобы пускать вас на нашу территорию. Чего вы хотите?
- Опять за рыбу деньги! – обреченно всплеснул руками Грэг. - Я же говорю, мы - ученые, мы ищем памятники культуры и архитектуры прошлых столетий, идем в Казацкие Избушки… Какого черта?! Здесь нигде не написано, что это ваша земля!
Мужчина молчал, раздумывая, ощупывая глазами каждого из пришельцев. Марта никогда не решилась бы с ним заговорить, если бы он не задержал на ней взгляд и не посмотрел ей прямо в глаза. Она могла поклясться, что в его взгляде промелькнул интерес.
- Послушайте, - Марта потянула за рукав Грэга, заставив его сделать шаг назад, - мы ехали шесть часов, мы очень устали, мы голодны. Все, что нам нужно, - это добраться до Казацких Избушек, осмотреть их и немного отдохнуть. После этого мы уйдем. Вам не стоит нас бояться.
Ружья снова уткнулись дулами в землю. Путешественники облегченно вздохнули.
- Вы не из Комиссии? – уточнил лесной человек.
Так вот кого они боялись!
- Нет-нет, - с жаром заверил его Грэг и мысленно снова похвалил сам себя за то, что никогда не признавался в том, кто его отец.
Мужчина посмотрел на мальчишек, они – на него. Перевел взгляд на Марту.
- Поклянитесь, что никогда и никому не расскажете о том, что увидели здесь.
И Марта ответила за всех:
- Клянусь!
- Идемте! – взмахнул ружьем мужчина.
Мальчишки двинулись вперед, по едва заметной тропинке уводя гостей от дороги вглубь леса. За ними, вытирая пот со лба, следовал Грэг. Мужчина дождался, когда Марта и Стаси поравняются с ним, и пошел рядом, опережая лишь на шаг. Замыкал эту странную процессию старый учитель.
Под ногой Марты неожиданно с треском развалился на куски трухлявый сук. Нога подвернулась и, вскрикнув, Марта чуть было не полетела на землю. Мгновенно обернувшись, мужчина подхватил ее обеими руками и, приподняв, поставил обратно на тропинку.
- Осторожно! – слегка улыбнулся он. – Так недолго и покалечиться.
Встревоженный Грэг остановился, поджидая, когда женщины догонят его.
- Марта, ты как?
- Нормально, ногу немножко подвернула.
- Идти можешь?
- Конечно, не беспокойся, все хорошо.
Грэг зачем-то кивнул головой, бросил на незнакомца ревнивый взгляд и пошел дальше.
- Я – Марк, - мужчина подал Марте руку.
- Марта, - протянула она ему в ответ ладонь, - а это Стаси, моя подруга…
- Привет, - пискнула та и изобразила на лице нечто вроде улыбки.
- … А это – Грэг, наш начальник. Мы из комитета по охране памятников. А вы живете здесь?
Марк молча кивнул.
- Далеко нам еще идти? – вмешалась в разговор Стаси, - у меня ужасно болят ноги.
Марк бросил насмешливый взгляд на ее босоножки.
- Разве в экспедицию ездят в такой обувке? Вы как будто на танцы собрались.
Стаси обиженно отвернулась.
- Мы рассчитывали добраться до места на машине, - вступилась за нее Марта, - так бы оно, наверное, и было, если бы вы не перегородили дорогу. Вы  кого-то  боитесь?
- Когда государство охраняет свои границы, - туманно ответил Марк, - это не значит, что оно боится нападения. Просто дает понять: дальше – вход воспрещен. Ну, а те, кто не внимает предостережению… пусть пеняют на себя.
- Вы нам угрожаете? – резко остановился Грэг.
- Предупреждаю, - спокойно ответил Марк, - ну, вот мы уже почти пришли.
Сосновый бор кончился. Путешественники вышли на большую пологую поляну. За ней, на невысоком взгорке, откуда брала свое начало горная гряда, уходившая высоко под облака, стояли несколько издали казавшихся игрушечными домиков.
- Красота какая! – восхищенно выдохнула Стаси и схватилась за фотоаппарат, висевший у нее на груди. – Надо сфотографировать…
- Никаких фотографий! - остановил ее Марк.
- Но почему? – возмутилась было та.
- Стаси, - обняла подругу за плечи Марта, - потому что это чужой дом, и хозяин не хочет, чтобы мы его фотографировали. Поняла?
- Вот еще, глупости какие! – обиженно проворчала Стаси.

Если с опушки леса поселение казалось безжизненным, то по мере приближения к нему путешественники убеждались, что это не так. На огородах, расположившихся под горой, копошились люди, а по тропинке, по которой они поднимались, навстречу им с визгом неслась стайка ребятишек мал мала меньше.
- Да здесь целая деревня! – удивленно воскликнул шедший позади учитель. – Почему же о ней никто ничего не знает?!
Мелюзга с криками радости облепила подростков с ружьями, двое вцепились в Марка, и тот, закинув ружье за плечо, взял малышей на руки и так и нес их, пока не поравнялся с первым на узенькой деревенской улочке домом.
Удивительно, но никто из взрослых не вышел встречать незнакомцев. Может, все они были заняты на огородах? Но крик, который подняла малышня, не мог не переполошить родителей. Все это показалось очень странным.
- Ну, что ж, - остановился посреди улицы Марк, - добро пожаловать в Казацкие Избушки!
Маленькое это поселенье состояло из пяти старых, срубленных добрых полтора столетия назад домов и одного новодела – длинного несуразного, неумело сложенного из бревен одноэтажного здания. Именно сюда повел непрошенных гостей Марк. В доме, несмотря на невзрачный внешний вид, было уютно: на окнах висели белые в голубой цветочек ситцевые занавески, на подоконниках  стояли горшки с цветами. Пол был застелен домоткаными половиками, на стенах – детские рисунки. В просторной комнате,  в углу на самодельном деревянном столе стоял – к удивлению гостей – телевизор. Вдоль стен выстроились деревянные табуреты.
В следующей  комнате, судя по всему, было что-то вроде столовой: длинный стол, накрытый чистой белой скатертью, а сверху – прозрачной клеенкой с нарисованными на ней крупными ягодами земляники. Здесь пахло свежевыпеченным хлебом, борщом, вареной капустой.  Проем в стене вел в кухню. Это стало ясно, когда оттуда выглянула женщина в фартуке  с испачканными мукой руками.
- Марк? Это ты?
И тут же испуганно замолчала, увидев незнакомцев.
- Знакомьтесь, - Марк подошел к ней, положил руку ей на плечо. Жест был настолько дружеским, что Марта, в душе которой почему-то вдруг колыхнулась смутная ревность, сразу поняла: эта женщина для него – не более чем Грэг для самой Марты.
 - Это Наташа. Моя верная помощница. Кухарка, воспитательница, домохозяйка, няня и многое, многое другое в одном лице. А это, - Марк повел рукой в сторону своих спутников, - наши гости из города, ученые. Они приехали посмотреть нашу деревню. Оказывается, мы, сами того не зная, поселились в памятнике деревянного зодчества.
И добавил уже серьезно:
- Люди с дороги, покормить бы их.
- Конечно, конечно, - засуетилась женщина, - проходите, пожалуйста, садитесь. Руки помыть – вот сюда, полотенчико чистое… А я сейчас…
Ребятишки, сопровождавшие Марка и компанию, оказались на удивление воспитанными. В дом вслед за взрослыми не вошел ни один. На  несколько минут несколько детских мордашек прилипли было к окнам со стороны улицы, но потом и они исчезли  - маленький народец разбежался по своим делам.
На столе, словно по мановению волшебной палочки, появилась кастрюля с супом, издававшим умопомрачительные запахи, большая миска с вареной картошкой, сало, мясо из борща, соленые огурцы и помидоры, грибочки в масле, нарезанный крупными ломтями хлеб.  Марта и Стаси с молчаливым удивлением наблюдали за этой роскошью. Они, с детства жившие в состоянии полу-голода, имевшие возможность отовариваться только по Постоянно Действующей Продовольственной Карточке, были просто сражены таким изобилием.
- Пожалуйста, кушайте, - Наташа ловко разливала борщ по тарелкам, подвигала поближе хлеб, тарелку с салом, - кушайте… Чем Бог послал…
Села в сторонке, сложила поверх фартука руки и, довольная собой, наблюдала за произведенным эффектом. На вид ей было лет тридцать пять. Еще молодая, но слегка  располневшая на деревенских харчах, с гладким, без единой морщинки лицом, с добрыми, «коровьими», как определила для себя Марта, карими глазами.
- Что у вас здесь, - поинтересовался Грэг, - детский санаторий?
- Скорее, детский дом, - улыбнулся Марк.
Он сидел напротив Марты, изредка кидая на нее пронзительные взгляды, и она кожей чувствовала исходящие от него горячие волны, от которых загорались щеки, в груди бешено прыгало  сердце, а кончики пальцев отчего-то холодели.
- Это все ваши дети? – округлила глаза Стаси.
- Ну, смотря что подразумевать под словом «ваши»… Родных детей – нет, а так – все мои.
- Откуда они?
- Откуда? По разному… Одних – привезли родители, других – удалось спасти из рук Демпола…
- Что значит – спасти? – насторожился Грэг.
- То и значит. В большинстве своем - это дети, которых Демпол изъял из семей после рождения в них второго ребенка. 
- Подождите, - Грэг даже ложку опустил. Вот уж не думал он оказаться в центре таких событий, - но это же противозаконно.
- Противозаконно? – засмеялся Марк. – Ну, если то, что делают с этими детьми в Демполе, законно, значит, я нарушил закон. И не жалею об этом.
- А что делают с ними в Демполе? – подняла на него глаза Марта.
Марк несколько секунд удивленно смотрел на нее.
- Вы что, и вправду не знаете?
Марта помотала головой. Марк повернулся к своей помощнице, словно спрашивал разрешения: стоит посвящать этих пришельцев в неизвестную им тайну или нет.
-  Для начала отнимают у родителей. Словно крепостных. И распоряжаются ими по своему усмотрению. Малышей продают за границу. Очень выгодный бизнес. Это в нашем государстве дети никому не нужны, а там они на вес золота. Платят валютой. В среднем по двадцать тысяч евро за голову. Очень прибыльная статья государственного бюджета. Девочек старше четырнадцати лет   – на восток или в Среднюю Азию, в гаремы или публичные дома. Тоже, уверяю вас, неплохо платят. Мальчиков – в кадетские корпуса. Туда, где готовят кадры для Демпола. Внушают им, что родители их предали, учат ненавидеть, чтобы потом не дрогнуло сердце, когда придется изымать из семьи ребенка.
- Ложь! – не выдержал Грэг. – Этого не может быть! Откуда вы взяли весь этот бред?
- Бред? – усмехнулся Марк. – А вот это – тоже бред?
Он стал закатывать рукав свитера. На предплечье оказалась татуировка – вензель: заглавная буква «Д» и внутри нее маленькая «п». Знак всесильного Демпола.
- Мне было четырнадцать. За мной приехали, когда узнали, что в нашей семье родился ещё один мальчик. Моя мать до последнего надеялась, что этого не произойдет. Три года я воспитывался в кадетском корпусе,  а когда вышел оттуда – сразу был зачислен в Демпол. Я знал, что не задержусь там надолго, все равно уйду. Не думал, правда, что судьба повернется именно так, но когда понял, что делает Комиссия с детьми, решил, что мой долг – спасти тех, кого смогу спасти, и бежал из Демпола. Прятался сначала в городе, потом нашел единомышленников, они помогли покинуть Синегорск. Несколько лет перебирались с места на место. К тому времени о нас  уже знали  - родители стали приводить к нам своих детей, спасая их от Комиссии и Демпола. Иногда оставались сами. Вот и Наташа, - Марк ободряюще улыбнулся своей помощнице, - пришла к нам. И осталась. За ней последовало ещё несколько женщин. Так образовалась наша маленькая колония. Однажды мне рассказали про Казацкие Избушки -  я решил, что это самое удобное место для того, чтобы спрятать детей. Тем более, что о нас пронюхал Демпол, началась охота. Вот так мы оказались здесь. Теперь вы нас нашли, но я надеюсь, что вы сдержите слово, и нам не придется в спешке бросать дома и, на зиму глядя, уходить, невесть куда.
Потрясенные путешественники молчали.
- Сколько детей прошло через ваши руки? – нарушил тишину Иван Степанович.
- Сейчас их двадцать человек, в основном, как вы видели, малышня. Это – вторые, те, кого принесли к нам в пеленках, и кого мы выхаживали с самого рождения.  Старших всего пятеро, два мальчика и три девочки. Ещё семерым – от десяти до четырнадцати. Родители навещают их, привозят вещи, лекарства, книги, учебники. Дети знают, что их любят, что здесь они оказались в силу обстоятельств, и что когда-нибудь они обязательно воссоединятся с родителями.
- Воссоединятся? – переспросил Грэг, - Но как? Были такие случаи?
- Конечно! Одних  удалось натурализовать, оформив им документы. Других родители увезли за границу. Нас много, есть люди, которые думают об этом и работают над этим. Но самое главное, что когда-нибудь эти дети вернутся и тогда…
- И тогда – что?
- И тогда они спросят с этого государства за все! – жестко ответил Марк. 
Он не относился к породе говорунов. Подпольная жизнь вообще мало располагает к откровенности. Лучше, когда о тебе никто не знает, ну, может быть, за исключением нескольких, связанных с тобой общей судьбой и общим делом людей. Спроси сейчас кто-нибудь у Марка, почему он привел незнакомцев в столь тщательно скрываемую от людских глаз обитель обездоленных детей  - и он не смог бы ответить. Точно так же, как не смог бы объяснить, зачем рассказывает подробности, в которые обычно не посвящают  посторонних. Наверное, все дело было в Марте. Точнее, в ее глазах, в которых было столько спокойной уверенности и надежности. Эти глаза притягивали и околдовывали. Марк старался не смотреть на Марту, но не мог удержаться и вновь обращался к ней, смотрел на нее и рассказывал только для нее. Ему так хотелось верить, что она это чувствует и понимает.
Марта чувствовала. Именно поэтому и старалась не встречаться с ним глазами. Но каждая клеточка ее тела была настороже. Она не знала мужчин, кроме, разумеется,  мужа. Ухаживания Грэга вызывали у нее смешанное иронично-благодарное чувство. Марта не испытывала к своему начальнику ровным счетом никакого влечения. И даже напротив: когда порой она размышляла над тем, какой оборот могли бы принять их отношения, прояви она свой интерес, в душе у нее рождалось не то чтобы гадливость, но, во всяком случае, легкое отвращение. Она не только не могла представить себя с Грэгом в одной постели, но не допускала даже мысли о том, чтобы разрешить ему прикоснуться к ней.
Когда же Марк удержал ее от падения на лесной тропе, Марта вдруг почувствовала, что ей это было приятно.  Разглядывая исподволь своего спутника, она почему-то представила себя в его объятиях. И эта мысль вызвала у нее удивление – она, верная жена, с чужим мужчиной! – но отнюдь не возмущение или отторжение. И сейчас, когда они сидели за столом, и Марк рассказывал о себе, Марта ловила себя на том, что думает о его серых с прищуром глазах, о широких плечах, скрытых под свитером, о мускулистых руках, которые могут быть одновременно такими сильными и такими нежными.  И приходила в ужас от своих мыслей. И все равно думала.
После обеда их повели на экскурсию по деревне, хотя после услышанного у всех троих отпал всякий интерес к древностям. Марта и Стаси не могли поверить в рассказ Марка, хотя, судя по всему, он был более чем правдив. Грэг же думал о другом. «Заговор, - крутилось у него в голове, - я раскрыл заговор! Целая организация! Марк – это ядро, а  вокруг него – десятки людей. Сочувствующих, помогающих… Преступники, настоящие преступники. Похоже, они готовят государственный переворот. Конечно, именно это означают слова «Они еще вернутся, и тогда государство ответит за все». Теперь – все! Теперь – непременно докладную! Сразу же после возвращения. А эти дуры развесили уши… Марта, как он на нее смотрит. Самец! Дикарь! Он что, всерьез надеется, что она обратит на него внимание? Ну, так я разберусь с тобой, ублюдок!»
Будь Марк в тот момент более внимательным, он бы увидел агрессивный настрой Грэга. Не мог не увидеть, настолько он был явным. Но Марку было не до этого.
Словно экскурсовод, он водил гостей из дома в дом, разрешив им фотографировать наличники, деревянную резьбу под крышами, чудом сохранившиеся сарайчики и баньки. Кое-где нашлись старинные чугунки, в одном из дворов в сарае обнаружили прялку. Ребятишки, быстро сообразившие, что интересует пришельцев, притащили откуда-то ткацкий станок и деревянные, треснувшие от старости ложки. Марк, никогда до этого не интересовавшийся предметами старины, делал для себя открытия. Хотя, похоже, ему было все равно, чем любоваться и интересоваться, лишь бы находиться рядом с Мартой. Словно впервые влюбившийся мальчишка, он старался держаться  поближе к предмету своей внезапной страсти, коснуться, словно ненароком, ее руки, вдохнуть запах ее волос…
День разгулялся. По ярко-синему, почти июльскому, несмотря на начало сентября, небу, повинуясь едва ощутимому движению звенящего воздуха, ползли редкие, просвечивающие на солнце, словно белый тюль, облачка. Над деревенской улицей повисло душное марево. Стало  жарко. Марта сняла куртку, оставшись в легком джемпере. Они стояли на окраине деревни, возле полуразрушенной, рассыпавшейся от старости избушки, от которой остались лишь стены. В самом доме, там, где когда-то был настелен пол, густо тянулась к солнцу высокая крапива – ее было видно через одно-единственное окно, больше похожее на черный беззубый рот древней старухи. Зато на окне сохранился наличник с настоящей глухой резьбой. Вот этот наличник и пытался сейчас оторвать Грэг с помощью мальчишек. Стаси суетилась рядом с ними. Иван Степанович подбодрял работничков громкими советами. На какое-то мгновение Марк и Марта остались наедине, если можно назвать этим словом их отстраненность от происходящего.
Марта ждала. Чего именно – она не знала. Но что-то должно было произойти. Причем именно сейчас, в эту минуту. И это произошло. Марк, стоявший рядом и в то же время чуть позади, вдруг поднял руку и провел пальцами по ее шее. Марта вздрогнула и обернулась.
- Паучок… - как-то по-детски, словно оправдываясь, улыбнулся ей Марк.
- Паучок… - повторила она, как будто пытаясь понять смысл сказанного, и вдруг, тряхнув головой, сбросила волосы на одно плечо, ухватила их рукой, открывая шею и вновь поворачиваясь к Марку спиной. – Где?
Медленно, словно заторможенный, он дотронулся до ее белой кожи. Едва касаясь, чуть поглаживая, провел рукой по слегка выпиравшим позвонкам, запустил пальцы в волосы, нежно массируя затылок. Марта, повинуясь движениям его руки, наклоняла голову то вправо, то влево. Она закусила губу, чтобы не застонать от удовольствия, которое доставляли ей эти прикосновения. Она не могла объяснить, что происходило с ней в этот момент – ноги подкашивались, в глазах потемнело, а мышцы внизу живота свело от странного желания. Марта  понимала лишь одно: в эти минуты она изменяла мужу. Между ней и Марком произошло нечто, что можно было бы назвать объяснением в тех чувствах, которые внезапно возникли у них обоих. Даже больше того -  это можно было бы назвать интимной близостью.
Марк испытывал примерно то же самое. Ему было еще тяжелее. Марта не видела его. Марта не видела вообще ничего, потому что стояла, зажмурившись. А он видел. Нежную кожу. Голубые прожилки вен. Розовое, светящееся на солнце ухо. Матовую, словно бархатистую, щеку. Закушенную губу. И видеть это было одновременно и сладко, и невыносимо.
Все окончилось внезапно. Наличник сдался, не выдержав атаки,  -  ржавые гвозди, удерживавшие его, словно щупальца спрута, поддались, со скрипом выползли из своих нор, в которых они сидели добрую сотню лет, а то и дольше, наличник покосился и под торжествующие крики мальчишек, поддерживаемый Грэгом и Иваном Степановичем, был торжественно поставлен на землю.
Марк убрал руку за секунду до того, как наличник коснулся земли и за две секунды до того, как Грэг, а за ним и все остальные повернулись к дороге, где стояли они с Мартой. Со стороны казалось, что ничего не произошло. Ну, может быть, слегка сосредоточен мужчина. Слегка одурманена жарой и насыщенным озоном воздухом женщина. А в остальном эти двое не вызывали подозрений. И только Грэг почуял неладное. У него, как впрочем, у любого нормального мужчины, был нюх на такие вещи. Взаимная приязнь этих двоих была видна невооруженным взглядом, и Грэгу это не нравилось. Ему вообще не нравился Марк, а уж если говорить о Марте, то подчиненная, в которую ты влюблен, - это почти что твоя собственность. И делиться ею с кем бы то ни было не входило в планы Грэга.
В одном из домов Марта задержалась, разглядывая в красном углу иконы, убранные сухими цветами. Попросить их не хватило духу, хотя это были очень старые иконы, скорее всего, еще девятнадцатого века. Грэг и Стаси, не дожидаясь, вышли на улицу. Марта, спохватившись, заторопилась за ними. Распахнула дверь горницы, вышла в темные сени.
- Марта! – от неожиданности она вздрогнула. Крепкая рука схватила ее за плечо, потянула в угол. – Марта!
Он прижал её к бревенчатой стене, обхватил обеими руками, стиснул так, что перехватило дыхание, впился сухими, обветренными губами в ее мягкие губы. Ей бы оттолкнуть, закричать, рассердиться, но неожиданно для себя с протяжным стоном, дрожа от непонятного желания, она прижалась к нему всем телом.
- Марта, - Марк целовал ее в губы, в шею, в ложбинку в вырезе джемпера, - Я знал, что ты придешь! Я ждал тебя! Только увидел, там, на дороге, и понял, что это ты! Именно ты!
- Марк, - почти простонала она, - я замужем!
- Мне все равно!
- У меня дочь…
- Мне все равно …
- Марк…
- Иди! – он оттолкнул ее от себя так же внезапно, как только что притянул. - Иди, пожалуйста, иначе я за себя не ручаюсь!
Ничего не понимая, Марта сделала шаг к двери. Ноги тряслись и подкашивались.
- Я найду тебя, Марта. Ты только жди меня. Слышишь, жди…
Чуть живая, она вышла из дома и, не в силах двигаться, опустилась на скамейку. И вовремя. Через минуту, настежь распахнув калитку, во двор ворвался Грэг.
- Марта?! Что с тобой?! Тебе плохо?
- Нет-нет, ничего, все нормально… - опираясь на его руку, она поднялась на ноги, - голова что-то закружилась…
- А где Марк? – подозрительно оглядел двор Грэг.
- Не знаю, - солгала Марта, - а разве он не с вами?
- Нет… Видимо, вышел раньше. Ну, пойдем, пойдем потихоньку… - и, поддерживая за талию, повел ее со двора.
Грэг не видел, как приоткрылась дверь, как смотрел им вслед Марк и как, уткнувшись лицом в дверной косяк, со стоном бил кулаком в стену дома.

Провожать гостей у спуска в лощину собралось все население Казацких Избушек. Мальчишки, встретившие их в лесу с оружием в руках, теперь играли роль добровольных помощников и тащили вниз, к машине, мешки с будущими музейными экспонатами. Иван Степанович, держа Марка за свитер, что-то увлеченно ему втолковывал. Марк соглашался, кивал головой, бросая исподволь взгляды на Марту и Стаси, возле которых прыгала малышня.
- Все, уходим, - скомандовал Грэг, - ехать далеко, скоро стемнеет.
И,  повернувшись к Марку, поднял прощально руку:
- Спасибо за гостеприимство!
Марк молча, без улыбки кивнул ему.
- Прощайте, - Наташа обняла по очереди сначала Марту, потом Стаси, расцеловала их троекратно, - приезжайте летом, у нас тут хорошо, ягоды, озеро, рыбалка… Девочку свою привозите! На свежем воздухе  да на своем молочке – здоровенькая будет, никакая хворь ее потом не возьмет.
- До свидания, - Марта с какой-то тайной надеждой посмотрела в сторону Марка. Неужели не подойдет? Не простится? Или то, что произошло между ними в старом доме, и было прощанием? Но если она сейчас не скажет ни слова, Грэг и Стаси могут неправильно истолковать ее молчание. Как, впрочем, и сам Марк. Решит, что она обиделась на него… Обиделась? Еще и сейчас она чувствовала вкус его жестких, обветренных губ. Еще и сейчас все в ней вздрагивало, едва она вспоминала объятия незнакомого, чужого мужчины, вдруг ставшего близким и желанным.
- Марта! – резко окликнул ее Грэг. Женщина обреченно посмотрела на Марка. Он стоял вполоборота и, упрямо склонив голову, смотрел на них исподлобья. И тогда Марта сделала то, чего не ожидал никто. Отодвинув в сторону Стаси, уже тянувшую ее за собой, твердыми шагами она подошла к Марку, приподнялась на цыпочки, и, повернув ладонью к себе его лицо, поцеловала в колючую щеку…
- Идем же… - окликнула ее Стаси. Марта вздрогнула и пришла в себя. Помотала головой: надо же такому привидеться! И решительно направилась вслед за подругой.

Уставшие, полные впечатлений, они ехали молча. Ориентировались на зарубки и примятую утром траву. Обратный путь показался короче, Когда выбрались из леса, Грэг прибавил  скорость. Внутри у него все клокотало. «Мерзавец! – думал он, вспоминая о хозяине Казацких Избушек. – Какой мерзавец! Предатель! Бежать из Демпола, нарушить Закон… Что он возомнил о себе? Что он - спаситель человечества? Собрал вокруг себя сумасшедших теток, брошенных родителями детей и надеется с их помощью перевернуть мир?»
- О чем вы толковали с Марком? – резко повернулся он к учителю.
- Ни о чем… - растерялся тот, - я предложил ему учить детей… Кто-то должен их учить?
- Учить? Да о чем вы? – Грэг даже стукнул кулаком по рулю. – Вы что, не понимаете, что этот человек - государственный преступник? Завтра же утром отправитесь в районное отделение Демпола и расскажете обо всем, что видели!
- Демпол? Но с какой стати? Это же дети! Всего лишь дети! – попытался спорить с ним учитель.
- Не стройте из себя овечку! – оборвал его Грэг. – Вы прекрасно понимаете, о чем идет речь. Есть Закон, и никто не имеет права его нарушать. Подумайте, что произойдет завтра с государством, если все, подобно этому Марку, посчитают нужным диктовать свои порядки?! Сегодня этих детей два десятка, завтра их будет две сотни, после завтра две тысячи. Пройдет немного времени, и орды полудиких подростков заполонят города, сея страх и голод. Вот, что произойдет, если каждый недоумок возомнит себя новым Спасителем.
- Мне кажется, ты преувеличиваешь, Грэг, - робко возразила Стаси.
- Заткнись, кукла! – зло огрызнулся тот. - Не с твоими куриными мозгами рассуждать о таких вещах!
Стаси часто-часто заморгала пушистыми ресницами, мгновенно стала похожа на обиженного ребенка, и из голубых глаз по фарфоровым щекам покатились крупные, словно ненастоящие, слезы.
- Что ты себе позволяешь?! – возмутилась Марта. – С ума сошел?
- И ты помолчи! Святая! Благовоспитанная Марта! – Грэг, так же, как и утром, смотрел на нее в зеркало заднего вида, только сейчас он ненавидел ее. Любил и ненавидел одновременно. – Видел я, как этот дикарь смотрел на тебя! Так и пожирал глазами... Тебе это понравилось, да? Понравилось? Тоже мне, Тарзан! Обзавелся гаремом, пресытился, на свеженькое потянуло…
- Грэг, - поразилась Марта, - что ты говоришь? Откуда… откуда в тебе столько злобы? 
- Оттуда! – отчеканил Грэг, снова взглянув на нее в зеркало. – Да он вас раскручивал, сказки вам рассказывал, а вы уши развесили…  Девочек – в бордель, мальчиков – в Демпол… «Хижина дяди Тома» да и только!  Дуры! Завтра я напишу докладную в Комиссию, а ты и твоя подружка подпишете ее. Понятно?
- Но мы же дали слово…
- Слово? – расхохотался Грэг. – Какое слово? Кто его давал? Я? Стаси? Жалеешь этих лесных жителей? Ты себя пожалей! Знаешь, что будет с тобой и с твоей дочерью за укрывательство?
Это был удар ниже пояса. Марта вспомнила свой сон. Теперь он показался ей не просто зловещим – провидческим. Грэг был прав: укрывательство государственного преступника ничего хорошего не сулило.
Она поднялась со своего места и на трясущихся ногах пошла на заднее сиденье. Сначала села, потом, подогнув ноги, легла. Перед глазами у нее встала маленькая Адель. Нет, она никому не позволит лишить себя дочери. Она уничтожит каждого, кто посмеет посягнуть на нее! Пусть весь мир катится в тартарары, но с головы Адели не упадет ни единого волоска. Потом она увидела Марка. Он целовал ее сухими, шершавыми губами,  от него пахло лесом, колючий ворот свитера  щекотал ей шею, но единственно, чего хотелось Марте, - чтобы он никогда не выпускал ее из своих объятий.
«Газелька» остановилась. Сквозь тяжелую дрему Марта услышала, как открылась передняя дверь, и Грэг сказал громко и отчетливо:
- Старик, подумай о внуках и не дури.
Потом дверь захлопнулась, заурчал мотор, и машина тронулась с места.
Если бы Марта обладала даром видеть сквозь пространство, то, быть может, она заставила бы Грэга вернуться. Увы… Старик, ссутулившись, медленно брел по темной улице. Дошел до своего двора, цыкнул на залившуюся радостным лаем собачонку, брякавшую толстой – не по ее собачьим размерам – цепью. Потом вошел в сарай и в углу, среди старого, ненужного хлама  отыскал крепкую веревку. Сделал на одном ее конце петлю, закинул за  стреху, закрепил, подергал, чтобы проверить на прочность. На другом конце веревки сделал ещё одну петлю. Потом огляделся, вытащил на середину ящик, в котором когда-то хранились инструменты, встал на него с опаской, надел петлю на шею. Вздохнул, перекрестился… И сделал шаг вперед…
… Грэг проснулся посреди ночи. Просто так, ни с того, ни с сего. Открыл глаза, увидел над собой серое расплывчатое пятно потолка. Повернул голову, всматриваясь в спокойное, безмятежное лицо жены, прислушиваясь к ее дыханию. Он не понял, что его разбудило. Все было тихо. Не было слышно даже машин за окном. «Значит, уже за полночь», - отметил для себя Грэг. Еще некоторое время он лежал неподвижно, надеясь уснуть, но сон как рукой сняло. Зато в голову полезли всякие мысли. Грэг вспомнил обо всем, что произошло в этот день, - о Марке и его подопечных, о старике, о Марте и Стаси.
Он не мог понять, что его так взбесило, отчего он набросился на женщин, почему испытал такую жгучую ненависть к Марку. Может быть, это была просто ревность – ведь в глазах его, Грэга, спутниц лесной отшельник выглядел героем? Или… или он не мог пережить вдруг открывшейся ему правды…
Закон о народонаселении… Тоцкий – старший много раз рассказывал сыну о том, какая катастрофа грозила Синегорью, когда распалась Империя. Призрак голода бродил по улицам городов. Цены на хлеб, картофель, молоко взлетели до заоблачных высот. С прилавков исчезли сначала деликатесы, а потом и самые необходимые продукты – крупы, мясные и молочные консервы, соль и сахар. Пока не ввели карточки – сначала на каждый товар отдельно, а позже ПДПК – постоянно действующую продовольственную карточку, по которой можно гарантированно приобрести минимальный продуктовый набор, вся жизнь Синегорья сосредоточилась в очередях. Грэг еще помнил, хотя и смутно, толпы отчаявшихся людей, с утра ломившихся в магазины, чтобы купить самое необходимое.
Ограничить рождаемость, контролировать рост населения, удерживая его на определенном уровне – только в этом было спасение! Так говорил Грэгу отец, и сын не мог ему не верить.
И вдруг на его пути встречается человек, который, по сути, обвиняет Тоцкого - старшего в преступлении – в торговле людьми! По-другому Грэг, будучи человеком совестливым, не мог назвать то, о чем рассказывал Марк, если, конечно, он говорил правду.
Теперь Грэг понял, отчего он проснулся. Он не хотел верить Марку и верил ему. Потому что если Марк лжет, тогда где они, изъятые во имя спасения государства дети? Если они остаются в Синегорье, то какой смысл в их изъятии? А если с ними происходит то, о чем говорил Марк… Значит, его отец – преступник?!
Грэг чувствовал, что окончательно запутался. Расставить все точки над «i» мог только отец, но звонить ему посреди ночи?..
Он повернулся на бок, натянул одеяло до самого носа и вновь закрыл глаза. Он долго лежал так и понимал, что не уснет. Не уснет, если сейчас же не задаст мучившие его вопросы единственному человеку, который может на них ответить.
На кухне было неожиданно холодно. Дурацкий, глупый промежуток времени, когда на улице уже не жарко, а  отопление еще не включили – из экономии, разумеется, из добрых побуждений! Хотя чего доброго в том, что люди замерзают! Грэг, сидевший за кухонным столом в одних трусах, покрывшийся от холода пупырышками, подумал об этих чертовых коммунальщиках с неожиданным раздражением. Нет, никогда не будет достатка в стране, которая экономит на здоровье своих граждан! Он посмотрел на телефонную трубку, которую держал в неожиданно потной ладони, и набрал номер…
Гудок прозвучал коротко  и резко. И сразу оборвался, как будто там, на другом конце города его ждали, вот и сняли трубку после первого же звонка.
Голос у отца был сонный, хриплый и откровенно недовольный. Впрочем, ничего удивительного  -  мало, кто с искренней радостью ответит на телефонный звонок в два часа ночи.
- Папа, - Грэг снова подумал о том, как глупо он поступает, начиная этот разговор посреди ночи, но отступать было некуда, - я разбудил тебя… Извини…
- Грэг, - отец сразу взволновался, - что случилось? Который час?
- Ничего не случилось, - попытался успокоить его Грэг, - просто мне нужно… мне нужно поговорить с тобой, задать тебе пару вопросов…
- Сейчас? – изумился отец. – Грэг, на дворе ночь! Нельзя подождать до завтра?
- Нельзя… Понимаешь, я не могу уснуть… Меня мучает один вопрос… Только ты можешь мне ответить…
- Ну, что ж, попробую, если ты так настаиваешь, - согласился его собеседник, - спрашивай!
- Папа, - собравшись с духом, спросил Грэг, - куда поступают изъятые из семей дети?
- Что? –  такого вопроса Тоцкий-старший точно не ожидал. – Ты о чем? Что-то я не пойму…
- Что непонятного? – Грэг начал заводиться. – Дети, которых изымают из семей, где они? Что с ними?
- Ну… я не знаю… По-разному… А почему ты спрашиваешь?
- Папа, - продолжал настаивать Грэг, - от твоего ответа многое зависит. Так что скажи мне правду!
- Я не знаю, что тебе ответить, сынок… Ну, их отвозят в детский приют… И… - он замолчал.
- И… - повторил за ним Грэг, - ну, давай, говори! Отправляют за границу? На усыновление? В приемные семьи?
- Да-да, - заторопился согласиться с ним отец. Уж слишком заторопился. Обрадовался, что Грэг сам предложил такой вариант ответа?
- Сколько это стоит?
- Не понял?
- Ну, сколько стоит усыновить ребенка? Сколько приемные родители платят за наших детей?
Тоцкий-старший молчал. И оттого, что он молчал, Грэгу стало страшно. Значит, Марк говорил правду?!
- Грэг, мальчик, все не так… - голос у главного идеолога Синегорья  был мягкий, увещевающий, - все не так, как ты думаешь…
- А как?
- Эти люди нарушают закон… Мы вынуждены забирать у них детей и отдавать их на воспитание в приемные семьи. Нам их не прокормить… Ты же понимаешь?
- Папа, - Грэг все понимал. Ему вдруг смертельно захотелось спать. – Просто скажи мне, сколько это стоит? И куда идут деньги, вырученные за проданных детей? Государство хорошо на этом наживается?
- Подожди, Грэг, - кажется, профессор Тоцкий, наконец,  взволновался, - ты не можешь так говорить… Это вынужденная мера… Мы поступаем гуманно. Мы не заставляем матерей в обязательном порядке умерщвлять младенцев в утробе. Мы даем им право выбора. А вторые… Ну, что ж, они попадают в приемные семьи, они там счастливы… Живут в хороших домах, хорошо питаются…
- А девочки… девочки старше четырнадцати лет, - медленно произнес Грэг, - они тоже счастливы?
- Но…- профессор Тоцкий даже поперхнулся, - Грэг, откуда у тебя такая информация? Мы не можем ничего утверждать… Вряд ли эти домыслы соответствуют действительности…
- Заметь, папа, - невесело засмеялся Грэг, - я ничего не сказал, но ты меня понял… Значит, это не такие уж и домыслы?
На том конце провода молчали.
- Я тебе верил… - Грэг готов был зарыдать от обиды и разочарования, - я считал тебя спасителем страны…  А ты… Ты просто мелкий работорговец! Хотя почему мелкий? Вы поставили торговлю людьми на поток! Возвели в ранг сектора экономики! Вы продаете детей, на вырученные деньги завозите товары, за деньги же продаете их несчастным родителям, и при этом хотите, чтобы они еще были благодарны  за то, что им не дают умереть с голоду! Вот это цинизм! И в страшном сне не могло присниться такое!
- Сынок, пожалуйста, - Тоцкий словно испугался, что сын сейчас бросит трубку, - все не так… Ну, может быть, есть какие-то перегибы, издержки. Не без этого… Но подумай, чтобы стало со всеми нами, если бы мы не поддерживали прирост населения на постоянном уровне? Мы бы съели всех собак и голубей! Мы бы погрязли в нищете! Мы бы просто захлебнулись!..
- Папа, - перебил его Грэг, - может, стоило дать людям землю и работу? Об этом ты не думал, когда создавал свою теорию народонаселения? Конечно, легче продать в бордель девочку и выручить за нее двадцать тысяч евро. Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы… Извини, я разбудил тебя. Спокойной ночи… Если, конечно, ты сможешь уснуть.
И положил трубку.

Марте всю ночь снились кошмары. Какие именно  – проснувшись, она не могла вспомнить. Но утром поднялась с головной болью  и с предчувствием чего-то ужасного. Артур, видя, в каком разбитом состоянии жена вернулась домой накануне вечером, не стал рано ее будить, сам увел Адель в детский сад и даже оставил на столе нехитрый завтрак – холодный омлет и пару бутербродов.  Марте оставалось только сделать себе чашку кофе. Она стояла посреди кухни и с трудом вспоминала: где-то в шкафу затерялась полупустая бутылка коньяка. Точнее, почти пустая  - вряд ли в ней оставалось больше пятидесяти граммов. Коньяк приносил Виктор, когда они со Стаси приходили поздравить с днем рождения маленькую Адель. Непривычные к таким дорогим и, главное, крепким  напиткам, Артур и Марта пили коньяк  вместо лекарства, когда кто-то из них простывал или когда просто нужно было взбодриться. Именно это сейчас требовалось Марте. Но бутылка, словно в воду  канула. 
Марта приняла душ, разогрела в микроволновке омлет, вскипятила воду для растворимого кофе и присела к столу. Голова была пуста. События предыдущего дня настолько выбили Марту из привычной колеи, что она даже не могла сосредоточиться, сконцентрировать внимание на какой-то одной мысли. Все запуталось – Грэг, Стаси, детский дом в лесу, Марк…  Марк! Ее внезапно вспыхнувшее влечение к нему было необъяснимо с точки зрения логики. Но кто сказал, что чувства можно объяснить? И нужно ли их объяснять? Ясно было одно: их тайное, почти целомудренное и такое быстротечное свидание в старом доме - не последнее. Марта знала это на уровне интуиции.  И, что самое странное, хотела этого. Об Артуре же она думала как-то отвлеченно, словно он и не муж ей вовсе, а просто друг, который по странному стечению обстоятельств вот уже несколько лет живет в одном с ней доме, спит в одной постели и с которым ее связывает общий ребенок. Марта даже не задумывалась над тем, что уже одни только мысли о другом мужчине на языке обывателей называются изменой. Точнее, задумывалась, но объясняла сама себе все очень просто: если нет любви, то нет и измены. А любви к Артуру у нее нет. И уже очень давно. Есть обычная привязанность. Но разве этого достаточно для того, чтобы прожить с человеком всю оставшуюся жизнь?  И разве не чудо, что на ее пути встретился мужчина, с которым она, быть может, хотела бы жить вместе долго-долго и умереть в один день?! А в том, что он встретился, Марта почему-то не сомневалась.
В конторе с самого утра царила тихая паника. Тревога и страх повисли в воздухе, - Марта почувствовала это с порога. Стаси швыркала носом и прятала от подруги заплаканное лицо с черными разводами туши под глазами.
- Стаси, - сердце у Марты упало куда-то вниз и, повиснув, заходило в груди, словно тяжелый маятник, - что-то случилось? Грэг? Он обидел тебя?
- Марта, прости, - пропищала Стаси и вдруг зарыдала горько и безутешно, словно маленький ребенок, которого больно и незаслуженно обидел взрослый человек, - Марта, он заставил меня подписать эту бумагу! Я не хотела, честное слово! Но он кричал на меня… Он сказал, что меня посадят в тюрьму, а Виктора … выселят и запретят работать…
- Не реви! – приказала ей Марта. – Что ты здесь сырость разводишь?
Сняв куртку и бросив сумку на свой стол, она решительно направилась в кабинет Грэга. Стаси, всхлипывая и растирая по щекам тушь и помаду, смотрела ей вслед.
Грэг, к удивлению Марты, не выглядел ни злым, ни расстроенным. Напротив, улыбнулся, едва женщина закрыла за собой дверь.
- Ага, вот и ты! – он вышел из-за стола, сел на его угол, снял с себя очки, подышал на них, протер и снова одел. – Ну, что? Утро вечера мудренее? Я знал, что ты умница и не будешь упираться, как эта романтическая дурочка Стаси. В самом деле,  дались вам эти лесные жители!  У тебя муж, дочь… Или ты предпочитаешь поступить так, как наш добрый проводник Иван Степанович?
- А… как поступил Иван Степанович? – осторожно поинтересовалась Марта.
- Он повесился! Мне позвонили из Бухарово. Там не могут понять причины этого поступка, но мы-то с тобой знаем – совесть учителя до петли довела! Ну, ты же не такая совестливая, правда? Давай, подписывай, и будем считать инцидент исчерпанным. Если хочешь, я даже извинюсь перед твоей подружкой.
Он взял со стола лист бумаги и протянул Марте. Та, ошеломленная, замерла, глядя на него в изумлении, словно ослышалась, словно не поняла: о чем это, собственно, он?
- Ну же… - поторопил ее Грэг.
- Я… - очнулась Марта, - … я не буду подписывать эту мерзкую бумагу.
- То есть, как? – как будто бы не понял ее Грэг. – Как это не будешь?
- Это не честно… Так нельзя… Мы обещали… - Марта запнулась, подыскивая слова. Как, в самом деле, объяснить человеку, что он поступает непорядочно, даже подло? И более того, пытается спрятать  свою подлость за круговой порукой. -   Грэг, пожалуйста… Что сделали тебе эти дети?
Он встал со стола, подошел к ней почти вплотную, разглядывая так, словно увидел впервые в жизни. Черт побери, как он хотел эту женщину! Вот такую - сердитую, неуступчивую, взъерошенную, как воробей…
- Причем здесь дети?!  Да если хочешь знать, мне их тоже жалко… Да, жалко! Но не в них дело! А в том, что существует определенный порядок вещей, нарушать который не дозволенно никому, даже из добрых побуждений!  Вот из-за таких добреньких, как ты, и происходят все общественные потрясения! Ваш жалкий эгоизм, неуемные животные инстинкты приводят общество на край гибели! За неисполнением законов наступают разрушения и хаос…
- Хаос, - перебила его Марта, - наступает тогда, когда идея добра ставится выше самого добра, а абстрактное человеческое благо – выше блага одного-единственного, но при этом живого человека. Что с тобой, Грэг?! Разве это ты говоришь? У меня такое чувство, что я разговариваю с машиной!
Грэг, набычившись, смотрел в пол. Марта замерла в ожидании. Ей было страшно, на лбу и висках выступил пот, руки дрожали, и она, переплетя пальцы, прижала их к груди.
- Раздевайся! – не поднимая глаз, приказал Грэг.
- Что? – Марте показалось, что она ослышалась.
- Раздевайся!
- Ты с ума сошел?!
- А как ты хотела? – вскинул голову Грэг. – За все надо платить, моя дорогая, - за добро и зло… Ну же!
И, словно обезумев, принялся расстегивать пуговицы на её  блузке.
- Грэг… - пыталась остановить его Марта, - Грэг, не надо, опомнись…
Он схватил ее в объятья и, преодолевая сопротивление, начал целовать в губы, в щеки, в шею…  Марте позже казалось, что никогда в жизни она не испытывала такого ужаса и отвращения. Сначала она отбивалась молча, стараясь не привлекать внимания тех, кто ожидал развязки событий по ту сторону двери, но когда Грэг поволок ее вглубь кабинета, туда, где стоял маленький диванчик, - там обычно усаживали дорогих гостей, поили их чаем, создавая доброжелательную атмосферу дружеского общения, - поняла, что надо спасаться, и, уже не стесняясь, завизжала  и, что есть силы, оттолкнула от себя потерявшего голову Грэга. Тот полетел на пол, зацепил рукой стул, и, стараясь не упасть, попытался ухватиться за стеклянный столик возле дивана. Столик встал «на попа» и с силой рухнул на пол, разлетевшись на куски и осыпав Грэга десятками мелких осколков.
Марте хватило нескольких секунд, пока Грэг барахтался на полу, чтобы добежать до двери, открыть ее и выскочить в кабинет, где в ужасе от происходящего затаились сотрудницы Комитета. Даже если бы Грэг попытался оправдаться, у него бы это не получилось: растерзанный вид Марты говорил сам за себя. Но Грэг и не собирался оправдываться. Он поднялся с пола и, тяжело дыша, стоял возле своего стола. Марта схватила куртку и сумку и обернулась.
- Бежишь? Ну, беги, беги…
Грэг взял со стола лист бумаги, тот самый, на котором она должна была поставить свою подпись, и демонстративно поднял его вверх.
- Видишь?
Он свернул листок вчетверо и сунул его во внутренний карман пиджака.
- Беги! Тебе дадут пожизненное, и ты сгниешь в тюрьме… Твою дочь отправят в детдом, а потом… Ну, Марк вчера рассказывал… Твой муж сопьется с горя и сдохнет где-нибудь под забором! Вот твое добро, вот твоя совесть! Давай, беги!
Черная волна отчаянья захлестнула разум. Марта шла по улице и понимала лишь одно: любой ценой она должна защитить свою семью и тех, кто вчера, не ожидая зла, доверился ей. Она доехала до дома на автобусе, поднялась в квартиру. Артура не было, слава Богу, иначе ей не удалось бы совершить задуманное. Она направилась в спальню. Возле кровати, с той стороны, где спал Артур, стояла маленькая прикроватная тумбочка. Марта  выдвинула нижний ящик и пошарила рукой в стопках трусов и носков. Там лежал пистолет. Артур купил его по случаю давным-давно, в пору студенческой юности – как он говорил, смеясь,  защищаться от хулиганов. Защищаться не пришлось, и пистолет так и лежал все это время в ящике. Иногда Артур доставал его, чистил, потом вновь заворачивал и убирал. Это был такой своеобразный ритуал: общение с оружием внушало ему спокойствие и придавало уверенность в себе. Между делом обращаться с пистолетом научилась и Марта  - мало ли что.  И вот теперь это «мало ли что» настало. 
Марта взяла пистолет, зачем-то сунув обратно в ящик тряпочку, в которую он был завернут, и положила оружие  в карман куртки. Она вышла из дома и снова села в автобус, только теперь ехала в центр города, к зданию Комиссии по народонаселению, - здесь же располагался Центральный отдел Республиканского Демпола. Если Марта не ошибалась, то скрупулезный, любящий порядок Грэг должен был придти именно сюда. Может быть, уже пришел, думала Марта, и она опоздала, но, скорее всего, для выполнения своего гражданского долга председатель государственной конторы  использует свой обеденный перерыв, а это значит, что шанс встретить его есть. Конечно, придется подождать, но вряд ли ожидающая кого-то женщина вызовет подозрение.
Марту трясло как в ознобе. Если бы Артур был дома, если бы на ее пути встретился человек, которому она смогла бы рассказать о случившемся...  Но Артура не было, и в автобусе Марта не увидела ни одного знакомого лица. Она вообще ничего не видела. И ничего не слышала. Ее вел инстинкт самосохранения. Это он не позволил ей упасть в обморок, хотя она была близка к нему, не позволил забиться в истерике, вернуться домой и сдаться на милость победителя.
Все вышло именно так, как предполагала Марта. Какое-то время она стояла, дожидаясь появления Грэга, на углу высокого здания, построенного еще в  двадцатом веке, во времена Великой Империи  - мощного, помпезного, с облицовкой из настоящего уральского гранита.  Вспыхнувшая было ненависть к Грэгу утихла, притупилась. Марта порой впадала в какое-то не адекватное состояние: не совсем понимала, зачем она здесь, почему у нее в кармане пистолет, как она сделает то, что намерена была сделать, когда выходила из дома. Порой происходящее казалось ей дурным сном. Грэга все не было, и она радовалась – радовалась тому, что он, как ей думалось, опомнился, порвал этот чертов донос и отказался от своего намерения идти в Демпол.
Когда Грэг показался на улице, у Марты все похолодело внутри. Нет, он не опомнился, он пришел, ее вчерашний друг, ее сегодняшний  враг, человек, несущий беду близким ей людям. И она двинулась ему навстречу.
Они сошлись, как дуэлянты: он - по одну сторону крыльца, она - по другую. Если Марта ждала этой встречи, то Грэг – нет.  Он был удивлен. Испуган или обрадован -  этого Марта уже не узнала. Она вытащила из кармана куртки пистолет и, схватив его обеими руками, направила на Грэга. Второй раз за последние два дня холодное черное дуло смотрело на него. Грэг поверил, что сейчас умрет. Он только улыбнулся насмешливо и вдруг - неожиданно для Марты, а, может, и для самого себя - протянул руку и спокойно, как будто так и было задумано, взял оружие из ее трясущихся рук. И Марта позволила ему это сделать. Ни тогда, ни позже она не могла объяснить себе, почему  она позволила ему это сделать.  Но Грэг словно загипнотизировал ее. Уже в ту минуту, когда Марта направила на него пистолет, она поняла, что не сможет выстрелить. Как бы то ни было, это же Грэг, ее друг… Разве друзей убивают за то, что они ошибаются?! Она выпустила из рук пистолет, испытав при этом неимоверное облегчение. Рано…  Все так же улыбаясь, Грэг развернул оружие дулом к себе и, прежде чем Марта успела остановить его, нажал на курок…
Он так и упал с улыбкой на губах, скатился по ступенькам - неуклюже, некрасиво, словно большой тюк, набитый чем-то мягким, и остался лежать на асфальте…
… Отец перезвонил ему спустя несколько минут после их разговора. Он успел окончательно проснуться и прийти в себя. Голос его был твердым и непреклонным, таким, каким привык его слышать сын.
- Грэг, - Тоцкий- старший намеренно говорил жестко, - я не знаю, что у тебя произошло, и кто наговорил тебе весь этот бред. Но кто бы это ни был, ты обязан завтра же пойти в Демпол и написать докладную. Ты меня слышишь?!
- Несколько часов назад, - горько усмехнулся Грэг, - я считал, что только так и нужно поступить. Но, как ни странно, ты меня разубедил…
- Я не собираюсь убеждать тебя или разубеждать, - чеканил Тоцкий, - но ты – мой сын, и ты знаешь, что такое закон! Закон не требует размышлений, он требует безусловного подчинения. От любого… От тебя – в первую очередь! С тебя спрос двойной. То, что простят другому, никогда не простят мне или тебе. Ты понял меня, Грэг?
Он понял. Мир перевернулся. Отец говорил ему те же самые слова, которые несколько часов назад он адресовал старому учителю, но семена, брошенные в душу Марком и обильно политые первым разговором с отцом, удивительно быстро стали прорастать. Грэг, пожалуй, впервые в жизни не мог определить для себя, что такое хорошо, а что такое плохо. Нарушать закон – плохо, но возвращать детей родителям – хорошо. Продавать младенцев  – плохо, мерзко, отвратительно, но если это делается во имя спасения тысяч других? И вот тут в голове у Грэга замыкало. Он не мог ответить самому себе: может ли государство пожертвовать счастьем нескольких десятков или даже сотен людей во имя благополучия полутора миллионов человек?..
- Что произошло? – почти закричал он в трубку. – Почему все обернулось именно так? Ты же не хотел?! Скажи, ты же не хотел этого?! Неужели нельзя было по-другому?!
- Прекрати истерику! – оборвал его отец. – По-другому было нельзя! И ты это знаешь не хуже меня! Мы оказались в изоляции… в полной изоляции… У нас не было денег, чтобы покупать продовольствие… У нас не было денег, чтобы восстанавливать производство… На Кавказе шла война, в Ираке – война, в Иране – экономическая блокада. Взлетели цены на нефть, не было возможности покупать бензин, дизельное топливо… А Север вместо того, чтобы помочь нам, взвинтил цены… Ты этого не помнишь, тебя еще не было на свете… Мы не имели  другого выхода, кроме как возвращение к жесткому государственному регулированию всех сфер жизни! Но мы не враз закрутили гайки, нет! В этом нас нельзя обвинить! Несколько лет мы последовательно вбивали людям в головы: остановитесь, подумайте, просчитайте наперед! Их предупреждали… Но каждый думал, что в его дом снаряд уж точно не попадет! Ты обвиняешь нас в том, что мы изымаем детей… Но у человека всегда есть выбор: не нарушать закон и не быть наказанным или нарушить его со всеми вытекающими отсюда последствиями. Разве не так? Разве не так, Грэг?!
Грэг не знал, что ответить. Да, конечно, отец был прав, но все равно что-то не сходилось. Он понимал, что у истории нет сослагательного наклонения и самое бесперспективное занятие – спорить, что было бы, если бы все было не так, но, тем не менее, Грэг понимал и другое: история тоже всегда дает дополнительный шанс. Жизнь – не узкий коридор, по которому можно идти только в одну сторону. В ней всегда есть дверь, которую можно открыть и выбрать иной путь. Нужно только вовремя увидеть эту дверь и распахнуть ее.
- Я тридцать пять лет создавал это государство! - гремел в телефонной трубке голос Тоцкого-старшего, - я выстраивал его по кирпичикам, наводил в нем порядок. Для чего? Для того, чтобы однажды пришел некто и разрушил его? Перевернул все с ног на голову? С помощью моего сына, распустившего сопли?! Я никому не позволю это сделать! Я отрекусь от тебя, если ты встанешь на моем пути…
Грэг так и не смог уснуть. Так и метался всю ночь по квартире между кухней и спальней. Он знал, что не сможет ослушаться отца, что придет в Демпол и напишет эту чертову докладную. Он знал, что вынужден будет предать не столько Марка, которого он совсем не знал, но зато бешено ненавидел – за то, что тот открыл ему глаза, а, может, за то, что он так смотрел на Марту, женщину, которую пусть тайно, платонически, но все же любил Грэг, сколько саму Марту.  И точно так же знал, что никогда не простит себе этого предательства. Никогда!
Утром им двигало отчаянье. Он довел до слез бедную Стаси, к которой относился всегда с ласковой иронией, как к несмышленой, но доброй девочке. Он вел себя по-скотски по отношению к Марте, растоптав все то хорошее, что было между ними. Он был как ребенок, которому говорят, что он плохой, и который в отместку за непонимание взрослых стремится натворить еще больших бед. Уж если ему предстояло стать негодяем в глазах своих подчиненных, так Негодяем с большой буквы. Единственное, что сделал Грэг прежде, чем отправиться в Демпол, так это порвал листок бумаги, на котором черным по белому был запечатлен рассказ об их вчерашней поездке и названы поименно все ее участники. Грэг все же решил избавить от неприятностей женщин, взяв все на себя. Но это все, что он мог для них сделать. Он шел в Демпол, чувствуя себя ягненком, отданным на заклание. И никто не видел и не понимал в тот момент, как рвется и плачет его душа…
Поэтому, увидев Марту с пистолетом в руках на ступеньках Демпола, Грэг даже обрадовался. Он и улыбнулся-то именно потому, что обрадовался: выход найден! Сейчас Марта нажмет на курок - и все будет кончено. Он не очернит своего имени предательством. Ему не придется делать выбор между отцом и справедливостью, между порядочностью и подлостью. Но в эту же минуту, заглянув  Марте  в глаза, Грэг понял, что она не сможет выстрелить. И тогда ему хватило доли секунды, чтобы придти к единственно правильному, на его взгляд, решению: отнять пистолет у Марты и самому сделать то, что она задумала…
Грэг еще дышал, когда Марта склонилась над ним, зажав ладонью рот, чтобы не закричать от ужаса. Он почти не чувствовал боли – так бывает, когда человек находится в шоковом состоянии.
- Прости…
Произнес он это слово или Марте послышалось? Она увидела, как помутнели и остановились его глаза, и тогда поняла, что Грэг умер. С момента их встречи не прошло и минуты. Марта сделала два шага назад, повернулась и пошла прочь от Демпола. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее.
Удивительно, что в момент, когда все произошло, рядом не оказалось ни одного свидетеля. Хотя, может, они и были, но мгновенно испарились  - иметь дело с Демполом не хотелось никому. Навстречу Марте шел лишь один молодой человек. Поравнявшись с ней, он схватил ее за рукав и увлек за собой во двор дома. Марта не сопротивлялась. Она уже решила, что мужчина – из Демпола, и сейчас она окажется где-нибудь в подвале, где ей начнут задавать вопросы, кричать на нее, может быть, даже бить… Она испугалась лишь одного – того, что не выдержит и признается во всем, и тем самым подпишет приговор себе, Стаси, Артуру, Адели… И Марку. Но молодой человек не имел к Демполу никакого отношения.
- С ума сошла? – зло и весело спросил он у Марты. И показал рукой на ворота в другом конце двора. – Иди туда, там выход на параллельную улицу. Остановка автобуса  – вперед на двадцать метров. 
Для пущей убедительности он подтолкнул ее в спину и, подчинившись, Марта послушно двинулась вглубь двора. Она шла и плакала. Одна пуля, всего лишь один  маленький кусочек металла…  Казалось бы, какой вред он мог причинить такому большому и крепкому человеку?! Но, вырвавшись из ствола равнодушного пистолета, он впился в живую, мягкую, теплую, беззащитную плоть, и человека не стало. Нет, тело как земная материя еще продолжало существовать, и будет существовать еще долго, правда, уже в другом качестве и в другом пространстве, но человека по имени Грэг больше нет на этой земле. Добрый, веселый, простодушный, заботливый Грэг…   Как она после этого будет жить…
Когда Артур и Адель вернулись домой, Марта лежала на постели, уткнувшись лицом в подушку.
- Мама, мамочка! – бросилась к ней дочка. Залезла на кровать, обняла Марту, прижалась прохладной щечкой к ее щеке. – Я по тебе соскучилась! Ты будешь со мной играть?
- Я тоже по тебе соскучилась, киска, - Марта, еле подняв руку,  погладила ее по голове, поцеловала в курносый носик, - но мама плохо себя чувствует. Поиграй с папой, хорошо?
- М-м-м, - скуксилась Адель.
- Поиграй, милая, с папой, а в субботу мы пойдем с тобой в парк. Договорились?
- Договорились! – тут же повеселела девочка, спрыгнула с кровати и побежала на кухню. – Ку-шать! Папа, я хочу кушать!
- Что с тобой? – Артур стоял в дверях, опершись плечом о косяк, и с тревогой смотрел на жену. – Ты заболела?
- Наверное, немного  простыла… Сил нет… Пожалуйста, покорми Адель. Я полежу.
- Может, сходить в аптеку? У нас еще остались карточки на лекарства…
- Нет, ничего не надо. Просто дайте мне спокойно полежать. Пожалуйста…
- Ну, смотри, - пожал плечами Артур, - позови, если что-нибудь понадобится.
- Конечно. Спасибо.
Жизнь продолжалась. На кухне зашумела вода  - видно, Артур наполнял чайник, забренчала посуда, Адель о чем-то спорила с отцом, повышая на него голос, а тот спокойно настаивал на своем. Потом они вместе смеялись. Все эти такие обычные и такие привычные звуки доставляли Марте одновременно и острую боль, и такую же острую радость. Боль оттого, что она не может заставить себя встать и присоединиться к ним. Она – преступница, почти убийца! Разве может она находиться рядом с невинным ангелом – Аделью? 
Но если бы не смерть Грэга, могло бы не быть этого чудесного вечера, мирного чаепития на кухне, смеха Адели, шума воды и многих-многих других мелочей, которые составляли ее жизнь.
В комнате стемнело. Марта поняла это, когда Артур вошел и включил свет. Она вздрогнула, прикрыла глаза рукой и приподняла голову.
- Марта, - голос у мужа был какой-то странный, словно искусственный, - сейчас передали в новостях. Убит Грэг Тоцкий. Ты знала об этом?
Марта опустила голову на подушку, и Артуру было достаточно этого молчаливого, но весьма красноречивого ответа. Постояв минуту, он бросился к тумбочке, выдвинул ящик и достал оттуда тряпку, в которую еще утром был завернут пистолет.
- Марта, -  голос мужа зазвучал у нее над самым ухом. Она открыла глаза и увидела перед собой эту чертову тряпку. – Марта, зачем?!  Зачем?!
- Оставь меня, - язык у нее едва ворочался, - оставь… Не сейчас… Потом…
- Что – потом?
Глаза у Артура были круглыми от ужаса. Он присел на корточки перед кроватью,  схватил жену за плечо, пытаясь повернуть к себе, заглянуть ей в лицо.
- Ты с ума сошла?!
- Он хотел меня изнасиловать … Набросился на меня, разорвал блузку… Я еле вырвалась, побежала… Тогда он сказал, что напишет донос, меня сгноят в тюрьме, Адель отдадут в бордель, а ты сопьешься и сдохнешь под забором… - Марта с трудом выговаривала слова, которые утром ввели ее в состояние транса, - что я должна была делать? Я должна была нас защитить… должна была… должна…
И снова, как тогда в чужом дворе, заплакала, всхлипывая,  зарыдала в голос, схватила одеяло, вцепилась в него зубами, чтобы не закричать от отчаянья, не напугать Адель.
- Марта, - Артур сел рядом с ней на постель, обнял за плечи, прижал к себе, поглаживая по спине, - ну, что ты… что ты… Успокойся… Господи, ну и дела! Не плачь! Тише… Скажи, - он отодвинул Марту от себя, встряхнул, заглянул ей в лицо, - тебя никто не видел?
- Откуда я знаю? Ты думаешь, я следила за тем, кто идет мимо меня?
- По телевизору сказали, что свидетелей нет. Но мало ли… Сегодня нет, а завтра кто-нибудь решит заработать, - объявили хорошее вознаграждение за информацию об убийце. Так тебя точно никто не видел?
- Об убийце?! – возмутившись, оттолкнула его от себя Марта. – Я его не убивала! Он застрелился! Он сам застрелился!
Артур смотрел на жену, как на сумасшедшую. Взяла из дома пистолет, подкараулила Грэга, убила, а теперь у нее хватает ума утверждать, что он застрелился. Интересно, какой суд в это поверит?!
- Пусть так, - решил он не спорить, - Так тебя видел кто-нибудь?
- Парень какой-то, - вспомнила Марта, - но он, наоборот, помог мне уйти.
- Выходит, он успел хорошо тебя рассмотреть… А ты его?
- Нет, совсем нет… Разве мне до того было? Помню только, что молодой. Но если бы он хотел меня сдать, сделал бы это на месте.
- Наивная, - покачал головой Артур, - на месте ему бы никто не заплатил, и даже в сводках его фамилию бы не упомянули. А так – есть возможность прославиться и деньжат срубить.
- Артур, - поразилась Марта, - что ты говоришь?! Почему ты так плохо думаешь о людях?
- Это ты думаешь о них слишком хорошо! – возразил муж. – В результате вот что из этого получается. Ладно, отдыхай. Если все так, как ты говоришь, значит, этот мерзавец получил по заслугам. Хорошо, пусть так.  Постарайся уснуть, дорогая. Постарайся уснуть.
Марта послушно закрыла глаза и  не видела, как Артур подошел к стулу, на который в беспорядке были брошены вещи, взял ее блузку, посмотрел на следы от вырванных с мясом пуговиц и удовлетворенно кивнул: Марта не лгала. Он выключил свет и вышел из комнаты. В прихожей снял с вешалки куртку, внимательно изучил ее. Потом  взял нож, искромсал куртку на мелкие кусочки, сложил все в пакет с мусором и вышел из дома. Мусорные баки стояли с правой стороны дома  - он не пошел к ним. Пересек двор, подошел к контейнерам, стоявшим возле соседнего дома, бросил туда останки куртки и только туда вернулся домой.  Теперь можно было не опасаться, что кто-то опознает ее по одежде.
Но самое страшное, и это Артур отчетливо понимал, начнется завтра, когда Марта придет на работу. Он знал, как работает полиция и, тем более, как работает Демпол, а то, что именно Демпол ухватится за это дело, сомневаться не приходилось, - Грэга убили на крыльце Центрального отдела -  дураку понятно, что он шел туда, куда просто так не приходят. Значит, у него был повод, но, следовательно, у кого-то был повод его туда не пустить. Завтра они перевернут все, что только можно, и если, не дай Бог, Марта хоть чем-то выдаст себя, они вытряхнут из нее душу.
Вернувшись домой, Артур позвонил Стаси. Судя по ее щебечущему голоску, о смерти начальника она пока ничего не знала.
- Стаси, - он старался говорить спокойно, делая вид, что не очень-то его и волнуют события сегодняшнего дня,  - что там у вас произошло? Марта сама не своя,  плачет, говорит, что Грэг будто бы пытался ее изнасиловать… Это что, серьезно?
Стаси молчала.
- Алло-о-о, - Артур даже подул в трубку, - ты меня слышишь?
- Она тебе рассказала? – голос у Стаси был странный, хотя - что тут странного? Ну, удивился человек, что жена призналась мужу в домогательствах со стороны начальника.
- Конечно!
- Артур, мне очень жаль… Наверное, у Грэга поехала крыша. Он накинулся на Марту, мы слышали, как она отбивалась, кричала, потом выскочила из кабинета вся растрепанная… Это было ужасно!
- Он угрожал ей?
- Да, угрожал… Артур, не сердись на Марту. Честное слово, она не давала никакого повода!  Просто в это утро он был сам не свой. Он и на меня накричал…
- Нет, Стаси, я не сержусь. Просто думаю, что с Грэгом нужно поговорить по-мужски. Я, конечно, видел на ваших вечеринках, что он к ней не равнодушен, но не до такой же степени… Ну, что ж, спасибо за информацию. Пока!
«Ну, вот, - подумал Артур, повесив трубку, - сделал вид, что Марта расстроена только сегодняшним инцидентом и что я ничего не знаю про убийство. Завтра Стаси, если, конечно, ее спросят,  расскажет полиции про этот звонок, непременно расскажет. Они поймут, что я узнал о поступке Грэга только вечером и, следовательно, убить его днем никак не мог. Днем у меня не было повода. Не взбредет же им в голову, что убийцей могла быть женщина! А даже если и женщина? Почему обязательно Марта?  Разве сексуальные домогательства – это то, за что убивают? Только бы завтра она не начала каяться, иначе все не имеет никакого смысла. Но почему Грэг все-таки пошел в Демпол?  Угрозы угрозами, но пустым наветам там вряд ли поверили бы. Выходит, ему было чем шантажировать Марту? Выходит, она не все рассказала? Но тогда, получается, что и опасность тоже не миновала. Так что же утаила  Марта?!»

 Утро стояло такое яркое и радостное, какое бывает только в разгар бабьего лета. Ослепительно синее небо отражалось в лужах, оставшихся после отчаянно недолгого, а потому бурного, проливного, ночного дождя. В воздухе пахло туманом и увядающей травой. Разноцветные деревья в парках и скверах лениво, неподвижно, словно сонные динозавры, сушили бока под горячим, почти летним солнцем.
- Почему так бывает? – думала Марта. – Умер человек… Природа должна плакать вместе с людьми, а жизнь - замереть, остановиться, хотя бы на время… Но все вокруг – как всегда. Так же бегут на работу люди, идут автобусы, дети радуются чему-то - с точки зрения взрослого человека совершенно незначительному, старушки занимают очередь за молоком. И никто не думает о том, что смертен. О том, что может наступить минута, когда все уже будет не важно – продуктовые карточки на колбасу и творог, опоздание на работу, измена любимого человека…
Редкий случай, когда она вышла из дома за целый час до начала рабочего дня и шла в контору пешком. И не для того, чтобы успокоиться или сосредоточиться, нет… Просто времени было много. Марта почти не спала минувшей ночью. Едва закрывала глаза, как перед ней всплывало лицо Грэга, его предсмертная улыбка. Марта вскакивала, сидела на постели, вцепившись руками в одеяло, шла на кухню, стояла под форточкой, дыша холодным в преддверии скорого дождя ночным воздухом. Артур тоже не спал. Точнее, просыпался всякий раз, как только Марта поднималась с кровати. Сначала молчал, потом не вытерпел, встал и вышел вслед за ней на кухню.
- Марта, пожалуйста, это невыносимо… Тебе нужно поспать, успокоиться, завтра будет трудный день…
- У нас есть коньяк? – перебила его она. – Где коньяк? Я помню, в бутылке оставалось немного.
Артур стоял молча, словно раздумывал, стоит ли потакать прихотям жены, потом все же решил уступить. Коньяк нашелся на балконе  - Марте и в голову не пришло бы искать его там. Артур сам налил ей полстакана, плеснул себе в рюмку. Марта взяла стакан, повертела его в руках – она не была большой поклонницей алкоголя – и выпила залпом, словно водку.
- Ну, ты даешь! – усмехнулся Артур.
У коньяка был чуть горьковатый привкус, а, может, Марте это просто показалось?  В горле зажгло, потом это ощущение переместилось вниз, в желудке потеплело, а через несколько минут голова закружилась, и перед глазами все поплыло.
- Давай-ка спать, - Артур обнял ее за плечи и повел в спальню. Марта послушно шла рядом с ним. Ей стало хорошо и спокойно, и от этого внезапно нахлынувшего чувства покоя  слезы радости навернулись на глаза и потекли по щекам помимо ее воли и желания. Она позволила мужу себя уложить и даже поцеловать, но когда он попытался продолжить ласки, хоть и не твердо, но все же пресекла его попытки. Натянула одеяло до самого подбородка и наконец-то уснула. Раздосадованный Артур некоторое время еще повертелся на своей стороне постели, но вскоре тоже затих и даже слегка всхрапнул.
Действия коньяка, впрочем, хватило не надолго. Едва рассвело, как Марта открыла глаза и больше уже даже не дремала. Все происшедшее накануне снова всплыло в ее памяти. Чтобы отвлечься, она поднялась, умылась, приготовила завтрак, что в последнее время случалось редко – этим, как правило, занимался Артур, у которого не было работы, и разбудила Адель. Девочка, довольная тем, что мама сама собирает ее в детский сад, радостно скакала по комнате и демонстрировала Марте умение самостоятельно надевать колготки и застегивать пуговицы на кофточке.
- Поторапливайся, киска, - поймала ее во время очередного прыжка со стула мама и чмокнула в носик, - если ты хочешь, чтобы я проводила тебя.
- Ур-ра-а-а! – радостно завопила Адель. – Мама идет со мной в садик!..
Артур, хотя и проснулся, но оставался в постели, чувствуя свою сегодняшнюю невостребованность. Он внимательно наблюдал за Мартой. Кажется, она была спокойна, от вчерашней подавленности не осталось и следа. На всякий случай спросил:
- Как ты себя чувствуешь?
- Нормально, - коротко ответила Марта. А как должен чувствовать себя человек, по сути убивший другого человека?
- Если хочешь, я быстро встану и отведу Адель…
- Нет- нет, мне хочется побыть с ней немного. – Марта улыбнулась мужу. – Ты сегодня идешь куда-нибудь?
- Да, на биржу. Возможно, сегодня будут распределять вакансии. Может, удастся, наконец, устроиться куда-нибудь.
- Ну, удачи тебе!
Артур ждал, что она подойдет поцеловать его, но Марта не подошла. Помахала ему, стоя в дверях спальни.
- Будь осторожна! – напутствовал ее муж.
Будь осторожна! Мог бы и не говорить этих пустых слов.
В конторе было полно народу. Люди в черной форме с эмблемой Демпола перебирали бумаги Грэга, пытаясь найти хоть какую-нибудь зацепку. Мужчина в штатском сидел за ее, Марты, столом, заполняя какие-то формуляры. Другой, похожий на него как две капли воды, - кажется, у них даже макушки были одинаково плешивые –  устроился возле Стаси и, судя по масляной ненатуральной улыбке, пытался между делом с ней флиртовать. Стаси, впрочем, было не до флирта. Она и после вчерашнего-то еще не пришла в себя, а сегодня люди из полиции обрушили на ее голову свежую новость – убийство Грэга. На побелевшем от ужаса лице явственно проступали веснушки, которые она так тщательно запудривала и замазывала тональным кремом, в синих огромных глазах стояли слезы, она то и дело нервно облизывала губы, на которых не осталось и тени помады.
Появление Марты заинтересовало всех.
- Госпожа Полянская? - весело поинтересовался у нее «Дон Жуан», как его сразу мысленно окрестила Марта.
- Да… А что здесь такое? Что происходит? 
- Как, - удивился «Дон Жуан», - вы не смотрели вчера вечером телевизор?
- Нет, я вообще не имею привычки смотреть телевизор перед сном. Позвольте, - Марта поставила сумку на свой стол и ждала, когда плешивый дяденька в штатском освободит ей место. Тот покорно поднялся, собрал свои бумаги  и перебрался за соседний, пока ещё свободный стол. Марта сняла пальто, повесила его в шкаф, села  и только тогда вновь посмотрела на «Дон Жуана». – Так что здесь, собственно говоря, происходит?
- Марта… - голос у Стаси дрожал от страха, - Грэга убили…
Марта посмотрела на нее, потом на следователя.
- Да-да-да, - закивал он головой, словно китайский болванчик, - вам есть, что сказать по этому поводу?
Марте нечего было сказать, поэтому она молчала и продолжала смотреть то на «Дон Жуана», то на Стаси. Впрочем, это молчание вполне могло сойти за шок, вызванный страшным известием. Наконец, выдавила из себя:
- Когда?..
- Вчера, около тринадцати  часов дня.
Следователю, похоже, было очень весело в компании двух молодых симпатичных женщин, потому что он не переставал улыбаться. Марту это раздражало. Конечно, не нужно было делать ему замечания, но она не удержалась:
- Что, это так смешно?!
Улыбка исчезла с лица «Дон Жуана», словно ее и не было никогда.
- Ваша подруга рассказала, что вчера Грэг Тоцкий, ваш начальник, вел себя несколько странно. Был возбужден, кричал на нее и на вас, довел обеих до слез. Это так?
- Да, - теперь пришла очередь Марты кивать головой, - странно – это не то слово. Он как будто с цепи сорвался. Никогда не видела его таким…
- Скажите, после ссоры вы покинули пределы этого здания?
- Да, я ушла, - призналась Марта, - но, согласитесь, я имела на это моральное право…
- Конечно, конечно, - «Дон Жуан» вертел в руках ручку, и это движение сбивало Марту с мысли, мешало ей сосредоточиться.  – А куда вы направились?
- Немного погуляла, подышала воздухом, чтобы успокоиться, а потом пошла домой и легла. Накануне мы ездили в экспедицию, страшно устали, и я решила воспользоваться случаем и поспать лишний час. А что? Вы меня подозреваете в убийстве?
- Ну что вы, что вы! Конечно, нет! Просто … ваша подруга после скандала оставалась на работе, а вы ушли, и больше вас никто не видел…
- И вы полагаете, что я затаила злобу, подкараулила Грэга и всадила ему в спину кухонный нож?
- Почему – нож? – опешил «Дон Жуан».
- А чем же я еще могла его убить? Ну, не кирпичом же!
- Его застрелили из пистолета, - помолчав, пояснил следователь.
Настало время Марте сделать вид, что она удивилась.
- Из пистолета? То есть… вы хотите сказать, что… что его кто-то специально убил?
- Скажите, - внезапно подал голос плешивый мужчина в гражданском, - кто ещё ездил с вами в экспедицию?
Марта и Стаси переглянулись. Вот оно, началось. Конечно, странно было бы, если бы внезапно изменившееся поведение Грэга они не связали с поездкой.
- Учитель из деревни Бухарово, - ответила Стаси, - Иван Степанович. А что?
- Вы ничего не знаете о нем?
Скрывать не имело смысла  - плешивый явно знал, о чем спрашивал.
- Грэг сказал, что он повесился… - не уверенно произнесла Марта, - сразу после возвращения из поездки.
- Может быть, именно это напугала господина Тоцкого, заставило его нервничать?
Женщины снова переглянулись.
- Мы не знаем, - робко сказала Стаси, - Грэг больше ничего не говорил нам.
- Но они о чем-то разговаривали накануне? Может быть, спорили, ругались?
- Мы не знаем, - вновь заговорила Марта, - они ехали вдвоем на переднем сиденье. Конечно, о чем-то говорили. Но мы не могли слышать, - мотор слишком шумел, а мы сидели далеко, да и спали большую часть пути. Единственное, что я слышала… - Марта решила все-таки немного разъяснить ситуацию. Учителю это уже не могло повредить, а вот увести следствие в сторону – вполне, - … единственное, что я слышала: Грэг сказал, когда они прощались: «Старик, не дури!»
- Да-да, - поддержала ее Стаси, преданно глядя в глаза плешивому, - я тоже это слышала! Даже подумала: о чем это он?
Полицейские переглянулись. 
- Я так и думал, - сказал плешивый «Дон Жуану». – Старик был в чем-то замешан. По простоте душевной проболтался Тоцкому. Потом испугался и сунул голову в петлю. Тоцкий же, не зная, кому и что мог рассказать старик, занервничал, решил на всякий случай сходить в Демпол. Скорее всего, за ним следили, а когда убедились, что он, действительно, идет в Демпол, убили. И никто ничего не видел. Висяк. Ну,  - окликнул он демполовцев, - все посмотрели? Нашли что-нибудь?
- Все чисто, - отозвался старший, - ничего интересного.
- Ладно, уходим, – плешивый повернулся к женщинам. – Спасибо, дамы, вы сообщили нам очень интересные сведения. Если вспомните что-нибудь еще, пожалуйста, позвоните, мы будем благодарны.
Он жестом фокусника выудил из нагрудного кармана две визитки и протянул Марте и Стаси.
После ухода полиции подруги некоторое время сидели как окаменевшие, не в состоянии пошевелиться. Обеим не верилось, что они так легко выпутались. Вполне возможно, что начни полицейские им угрожать, они рассказали бы обо всем, что случилось и день, и два назад, а Марта рассказала бы еще и о том, о чем не знала даже Стаси.

Газеты подняли шумиху. Словно с цепи сорвались  - наперебой  кричали о «преступлении века», о безнравственности убийц, посягнувших на святое – на теорию народонаселения. На первых полосах печатались фотографии убитого горем отца – главного идеолога Южного Синегорья Тоцкого-старшего и Грэга - молодого, жизнерадостного, с неизменной улыбкой на лице. Редакции засыпали гневные письма синегорцев с требованиями найти и покарать подлых собак, вражеских лазутчиков, стремящихся подорвать экономику государства. В школах, вузах и даже на предприятиях читались лекции, посвященные новейшей теории народонаселения. По телевидению шли ежедневные передачи с участием экономистов, политиков и государственных деятелей, умно и со знанием дела рассуждавших о заговоре против народа Синегорья, о преимуществах демографической теории, разработанной профессором Стоцким, и с таким успехом воплощенной в жизнь на синегорской земле.
Марте порой казалось, что она живет в каком-то ирреальном мире, где все поставлено с ног на голову. Смерть Грэга  тяжким, неизбывным грехом легла на ее душу. Но почему и газеты, и телевидение в один голос заявляли, будто его убили. Уж кто-то, а Марта точно знала, что он застрелился, а, значит, у него был повод так поступить. Почему не говорили об этом? Кому-то было очень выгодно выдать гибель Тоцкого-младшего за убийство. Кому и зачем?! Марту мучила еще одна  неясная вина. Может быть, она не права, и все идет так, как и должно идти? Может быть, Марк и ему подобные, действительно, преступники: спасая нескольких детей, они ставят под  угрозу само существование государства?!  Может, прав профессор Тоцкий, утверждавший, хотя и не в открытой форме, иносказательно, что общество имеет право принести в жертву несколько десятков или даже сотен детских  жизней и судеб - во имя большой и благородной цели.
По всему Синегорью прокатилась целая волна изъятий незаконнорожденных детей, проведенных Демографической полицией совместно с Комиссией по народонаселению. Их демонстрировали не только по телевидению, - на центральных площадях были вывешены огромные экраны, на которые транслировали изъятия. Горожане волей-неволей вынуждены были наблюдать, как демполовцы врываются в дома мигрантов, жителей городских окраин, селян, вытаскивают детей из подполов, снимают с чердаков, вырывают из рук воющих от ужаса матерей… Это была настоящая акция устрашения. И невольной виновницей всего происходящего  была Марта.
… Она стояла на площади и смотрела один из таких репортажей.
- Сволочи! – произнес кто-то за ее спиной. Произнес громко и отчаянно, со слезой в голосе. – Ублюдки, нацисты!
Марта оглянулась. Позади нее стояла женщина лет тридцати.
- Почему вы все молчите?! –  губы ее кривились от горькой ненависти. Но обращалась она в пустоту, потому что прохожие втягивали головы в воротники и торопились скорее миновать бунтарку. – Они отнимают у нас наших детей! Они ломают наши жизни! Кто дал им на это право?! Кто?!
Марта уставилась на женщину во все глаза. Такое неповиновение она встречала впервые. Шагнула к ней, схватила за руку и потащила за собой. Странно, но та не сопротивлялась, - всхлипывая и спотыкаясь, словно тут же испугавшись собственной смелости, спешила следом за Мартой. Затащив женщину в ближайший двор, Марта остановилась и бессильно оперлась спиной о стену.
- Что вы делаете?! Разве можно говорить такие вещи вслух?!
- А разве нет? – удивила ее ответом женщина. – Пусть они знают, что есть другие, те, кто не согласен, кто не смирился и никогда не смирится!
- Не сейчас, - покачала головой Марта, - и не так.  Вас бы арестовали, увезли в психушку, объявили сумасшедшей!..  И никто бы не вступился. Никто! Вы же видите, все проходят мимо…
- Вы же не прошли! – возразила женщина. - Значит, вы одна из нас, из тех, кого резали по живому…
- Не я, - печально улыбнулась Марта, - моя мать…  У нее отняли первого. А у вас?
- Двойня… - на глаза женщины снова навернулись слезы, кончик носа покраснел, - у меня родилась двойня. Мне оставили мальчика, а девочку не позволили даже взять на руки… Кто бы не убил этого Тоцкого, я верю, что он сделал доброе дело. Быть может, вернул хотя бы одной матери ее ребенка…
Некоторое время они молчали. Женщина, всхлипывая, достала из сумочки носовой  платок, пудру со встроенным зеркальцем, вытерла побежавшую по лицу вместе со слезами тушь, припудрила нос. Марта ждала, пока та приведет себя в порядок. Осознание того, что есть люди, думающие так же, как она, оказало на нее совершенно неожиданное воздействие. Так, значит, она напрасно корит себя, мучается чувством неизбывной вины перед Грэгом и его родителями?! Значит, она поступила если не совсем правильно с точки зрения закона и собственной совести, то, по крайней мере, справедливо? 
Две недели, прошедшие с того дня, когда Грэг отобрал у нее пистолет и разом решил все проблемы, стали для нее кошмаром. Не было дня, когда бы она не думала об этом. Не было ночи, когда бы Грэг не приходил к ней во сне. Она превратилась в зомби. Вставала утром, завтракала, шла на работу, улыбалась и разговаривала, играла с дочерью, но все внутри нее было одной большой кровоточащей раной. Каждое прикосновение, неловко, невпопад сказанное слово, каждое упоминание о Грэге причиняло неудержимую боль, от которой хотелось корчиться, кричать и плакать. Поэтому она неосознанно стремилась к уединению. На работе углублялась в бумаги, дома – предпочитала проводить время в спальне, с книжкой в руках, - не столько читала, сколько бессмысленно водила глазами по черным строчкам, переворачивала страницы, но спроси у нее - что она прочла, она не смогла бы ответить.
Первое время Артур щадил жену, - не докучал разговорами и вопросами, ложась спать, только вздыхал, глядя на завернутую в одеяло, словно бабочка в кокон, застывшую на своей половине кровати Марту. Любые его прикосновения вызывали у нее страх, смешанный с отвращением. «Пожалуйста, не надо!» - ледяным голосом говорила она, и Артур отступал. Но однажды не выдержал.
Все было как всегда. Адель уже давно спала, изредка бормоча какие-то непонятные слова или вдруг начиная смеяться. В былые, добрые еще времена у Марты это вызывало улыбку. Дочка в такие моменты напоминала ей щенка, который даже во сне дергает лапами, - словно бежит куда-то, пытаясь поймать приснившуюся ему бабочку.
Марта тоже легла -  как обычно, первой. Артур вошел в комнату  - Марта слышала, как он раздевался, складывал вещи. Лег рядом и, обняв, попытался повернуть ее лицом к себе. Марта досадливо дернула плечом, пытаясь освободиться от его руки. Но Артур и не думал отступать. С силой развернув к себе жену, он вдруг с какой-то отчаянной решимостью стал срывать с нее одеяло. В первый момент ему почти удалось это сделать, но уже через минуту растерявшаяся было Марта опомнилась. Они боролись ожесточенно, но молча, боясь разбудить и напугать дочь. Артур тяжело дышал, пытаясь разорвать на жене ночную сорочку и добраться до ее тела. У Марты по лицу текли слезы, - она не ожидала такого вероломного нападения. Силы были уже на исходе -  еще немного и уступила бы. Изо всех сил она уперлась обеими руками в грудь Артура и выдохнула ему в лицо:
- Ненавижу! Ненавижу!
Сказала, словно ножом ударила. Артур сразу выпустил ее из железных объятий, поколебался минуту и обессилено рухнул рядом.
- Какого черта, Марта! Что происходит?! Зачем ты доводишь меня до такого состояния?..  Делаешь из меня насильника...
Если бы она знала ответ на его вопрос!
- Две недели прошло, две недели! Ну, убила ты этого подонка, да, тяжело, понимаю, но зачем портить жизнь мне и себе?!
- Я его не убивала!  - взвилась Марта. -  Не надо напоминать мне о том, о чем я сама вспоминаю ежеминутно!  И не называй Грэга подонком!  Ты не понимаешь, это была случайность, трагическая случайность… Так не должно было быть…
- Что – случайность? – навис над ней Артур. – Ну, договаривай, договаривай… Я давно уже думаю о том, чем мог угрожать тебе Грэг? Какой такой компромат имел на тебя покойничек? Чем он мог тебя шантажировать? Чем? Ну?
- Артур, - Марта коснулась рукой плеча мужа, словно пыталась его остановить, - тебе не нужно этого знать. Это не моя тайна, пойми…
- Тайна? – Артур, запрокинув голову, расхохотался. – Я так и знал, так и знал… Значит, его домогательства – липа?! Ловко вы со Стаси меня провели! Обстряпали убийство…
- Обстряпали?! – возмутилась Марта. – Ты что, думаешь, что я заранее решила его убить? Ты способен так подумать обо мне?
- А что, что я должен думать, - снова навис над ней Артур, - если ты скрываешь от меня правду?
- Правду хочешь знать? Ладно! – решилась Марта. – Мы познакомились с людьми, которые спасают детей от Демпола и Комиссии. Прячут их вместе с матерями, потом выправляют документы, чтобы они могли жить как полноправные граждане. Там двадцать детей… Я поклялась, что никто и ничего про них не узнает. А Грэг… он словно с ума сошел. Написал  докладную, стал требовать, чтобы я ее подписала. Разумеется, я отказалась. Тогда за молчание он и  потребовал, чтобы я … чтобы я уступила ему…  Как, по-твоему, я должна была поступить? Передать ни в чем неповинных детей в руки Демпола или стать любовницей Грэга?!
Артур несколько минут странным взглядом рассматривал Марту, словно впервые увидел.
- Не могу поверить, - наконец медленно произнес он, - не могу поверить! Ты готова была принести в жертву Адель, меня, нашу семью ради каких-то чужих, незаконнорожденных детишек?!
- Я не собиралась никого приносить в жертву! – почти закричала Марта, но во время опомнилась, перешла почти на шепот. – Кто же знал, что Грэг – сын профессора Тоцкого?! Если бы он просто промолчал, ничего бы не случилось… Ничего… Понимаешь, ничего!
Слезы хлынули из глаз Марты, ее всю трясло, она зажимала рот руками, чтобы не кричать во весь голос, - в соседней комнате, за тоненькой стеночкой спала Адель, ее сокровище, ее кровиночка, которая чуть было не стала разменной монетой в чудовищном раскладе Грэга. Марта плакала впервые за те две недели, что носила в себе свою боль. С каждым рыданием, с каждым всхлипом ей становилось все легче и легче. Испуганный и почти раскаявшийся Артур гладил ее по плечам, по голове и проклинал себя за свою несдержанность: ну, какого черта он к ней полез! Какого черта вызвал на эту откровенность? Теперь и он – сообщник. Теперь и он, в случае чего, ответит за недоносительство. Не писать же докладную на жену. Он же не Тоцкий и плевать хотел на теорию народонаселения вместе с ее автором.
- Ну, все, все, детка, - уговаривал Артур рыдающую Марту, - прости меня, я не должен был так себя вести…  Но пойми  - я устал от твоего безразличия…
- И ты меня прости, - плакала Марта, - я не хотела этого. Я думала о вас – о тебе, об Адели…  Я должна была вас защитить… Но только не предательством…
Несколько дней Артур был ласков и предупредителен. Марта пыталась бороться с собой, но ничего не могла поделать  - муж окончательно стал ей безразличен. Была ли тому виной ее нечаянная встреча с Марком или дело было в пережитом стрессе, или просто все сошлось в одной точке – Марта не могла  объяснить даже самой себе. 
После той ночной ссоры она стала потихоньку приходить в себя. Уже прислушивалась, как раньше, к беззаботной болтовне Стаси, уже водила на прогулки в парк маленькую Адель, уже реже просыпалась по ночам от кошмарных снов, в которых живой Грэг преследовал ее по пятам и умирал снова и снова с улыбкой на губах. Встреча на улице с незнакомой женщиной заставила Марту по иному взглянуть на окружающих ее людей. Она ходила по улицам и вглядывалась в лица прохожих. Кто из них еще думает так же, как она и та незнакомка, проклинавшая всесильную Комиссию и Демпол? Наверное, их много, но в то же время они одиноки, они боятся проявить свои чувства, боятся непонимания и предательства. Как случилось, что профессор Тоцкий и ему подобные подавили волю к жизни целого народа, заставили его забыть о главном – инстинкте самосохранения, инстинкте продолжения рода? А еще она думала о словах, сказанных Марком: детей помладше – на усыновление, очень выгодный бизнес, девочек постарше – в гаремы и бордели… Разве теория народонаселения предписывала поступать  с незаконнорожденными детьми именно так? А если Марк намеренно сгущал краски, то - где тогда эти дети?

Марк Глебов ехал в Синегорск. Октябрьские дожди и распутица грозили вот-вот отрезать от мира затерянный в предгорье маленький поселок, ставший спасительным приютом для горстки беженцев. Не выберись Марк из леса сейчас, ему удалось бы сделать это только после того, как ляжет снег, а в городе его ждали неотложные дела. Во-первых, предстояло натурализовать двоих старших ребят, тех самых, что встречали вместе с Марком непрошенных гостей. Им нужно было выправить документы –  такие, чтобы невозможно было подкопаться, потом устроить мальчишек на работу, а весной отправить в армию. После года службы они получили бы настоящие удостоверения личности и ПДПК, смогли бы учиться, работать в государственных структурах, а именно это было целью Марка и людей, которые на протяжении многих лет поддерживали беглого демполовца. Их конечной целью, как правильно предполагал покойный Грэг, было свержение диктатуры Комиссии по народонаселению и Демографической полиции. Но это должно было быть тихое и бескровное свержение. В обществе, пронизанном, словно организм - кровеносной системой, большими и маленькими подразделениями Комиссии, агентурной сетью Демпола, создавать большую подпольную организацию, борющуюся против режима, было не только бессмысленно, но и опасно. Подставлять  под удар детей – никто не хотел брать на себя такую ответственность.
 У Марка не было никаких политических амбиций. Все, что он хотел, - отменить чудовищный закон о народонаселении. Быть может, он и был спасительным для Синегорья  пятьдесят лет назад, но сейчас государство все больше и больше скатывалось к Средневековью, к рабству, к плохо скрываемой торговле детьми. Все существо Марка протестовало против этого. Он знал, что не один в своей борьбе. С некоторыми «спасателями», как эти люди сами себя называли, был знаком, о других слышал, о третьих – лишь догадывался. Всех их объединял некий центр, взявший на себя решение организационных вопросов. Марк не знал, да и не стремился знать тех, кто входил в него, за исключением двух-трех человек, с которыми ему приходилось иметь дело. Слышал, правда, что в число посвященных входили весьма влиятельные люди, занимавшие немалые посты в городской и республиканской администрациях.
Марк хорошо помнил своего первого питомца. Его звали Павел. Он был сыном крупного чиновника, - именно поэтому родители рискнули произвести на свет  еще одного малыша. Надеялись, что должность отца остановит Комиссию и Демпол. Не остановила. Марк пришел к ним накануне изъятия ребенка, когда все документы уже были подписаны, и руководители Демпола ждали только сигнала из Центра по воспроизводству населения – именно там должны были принять роды. Марк помнил недоумение и недоверие на лице отца, ужас, сковавший мать Павла, когда, явившись к ним в форме демполовца, он объяснил цель визита. «Почему я должен тебе верить?» - проскрипел охрипший в мгновение чиновник.  «У вас нет выбора, - покачал головой Марк, - либо вы мне верите и спасаете своего сына, либо через пару дней вы лишитесь его навсегда». Чиновник недолго думал: «Собирай вещи!» - сказал он жене и пошел объяснять сыну причину его скорого отъезда. Марк увез Павла в деревню, спрятал его на заброшенной заимке. Жить там с мальчиком он не мог – служил в Демполе, поэтому пришлось нанять бабушку из местных, объяснив ей, что Павел – сын его знакомых, которому врачи предписали деревенский свежий воздух. Потом он стал привозить других ребятишек. Бабушке пришлось открыться, но, к счастью, она, как и большинство сельских жителей, оказалась небольшой сторонницей Комиссии. Отец Павла помогал, чем мог, – деньгами, продуктами, вещами. Он же оказался одним из главных «поставщиков» детей. Но у каждого из них тоже были родители, которые не желали бросать свое чадо на произвол судьбы, и помогали, чем могли. Так формировалась их тайная организация.
Когда количество детей достигло десятка, стало ясно, что нужно перебираться в еще более дальние, глухие места. Так начались переезды. Марк вынужден был бросить свою работу в Демполе  - просто сбежал, потому что уволиться на законных основаниях он мог только через двадцать пять лет службы.
Дети подрастали. Встал вопрос об их возвращения в мир, а, следовательно, возникла проблема с документами. Первый случай натурализации Марк тоже не мог забыть. У главного врача одной из синегорских клиник от порока сердца умерла дочь. Вместо того чтобы отправить ее в морг, врач оформил выписку и увез тело девочки домой. Через день ребенка тихо и незаметно похоронили на одном из сельских кладбищ, а его место в семье и в государстве заняла воспитанница Марка, девочка примерно того же возраста. Врачу, правда, пришлось переехать в другой район города, чтобы соседи не заметили подмены. Так среди «спасателей» оказались медики.
Прошло несколько лет. Однажды в дверь дома, где жил Марк со своей «командой» постучали. Он открыл. На пороге стояла женщина, - с первого взгляда было видно, что она на последнем месяце беременности, за руку ее держал малыш лет пяти: «Мне сказали, что вы спасаете детей… Пожалуйста, примите нас. Я не могу позволить им отнять у меня сына».  Это была Наташа, его нынешняя помощница и соратница. Но тогда Марк испугался. Если его нашла – безо всякой помощи и протекции – эта беременная женщина, что может помешать Демполу сделать то же самое? Он и без того не раз попадал в трудные ситуации: после побега из полиции Марк был объявлен в розыск как государственный преступник. Несколько раз в Синегорске сталкивался лицом к лицу с патрулями – с полицейскими, которые знали его не один год. Странно, но они его не задерживали. Расходились настороженно, разбегались, не оглядываясь. Но сколько можно испытывать судьбу? Через день они снялись с насиженного места и ушли в Уральские леса, в Казацкие Избушки.
И вот теперь Марк ехал в Синегорск.
- Зря, - сурово сказала ему Наташа, - не нашего она поля ягода.
- Ты о чем? – удивленно воззрился он на нее.
- Ну, хоть мне-то не ври, - вздохнула женщина, - или я не вижу, как ты по ней сохнешь?
Марк отвел глаза. У Наташи был муж, изредка он приезжал навестить ее и детей, но в действительности в том мире, что оставался за Уральскими лесами, у него давно уже была другая семья. Наташа об этом знала, мужа не обвиняла  - она посвятила себя детям, была благодарна ему за то, что не забывал о ней и малышах. И лелеяла тайную надежду, что когда-нибудь Марк оценит ее любовь и заботу. Появление Марты развеяло ее мечты.
Марк, действительно, сох… Молодой, сильный, красивый мужчина, он имел успех у женщин и при случае всегда мог этим воспользоваться. Но, как бы то ни было, за десять лет самостоятельной жизни он не встретил еще девушки, которая заставила бы его думать о ней хотя бы несколько часов, не говоря уже о днях и неделях. Когда Марк  увидел Марту, он не влюбился, нет… Просто понял, что это – она, его женщина, его половина, его судьба. Бог ли послал ему ее или просто случай – Марк  не знал, да и не задумывался над этим, поскольку был глубоким и неисправимым атеистом. В одно верил наверняка: они обязательно будут вместе. Поиски  Марты – это была вторая и, надо признать, главная причина его поездки в Синегорск.
Марк любил этот город и ненавидел его одновременно. Любил потому, что здесь родился. Здесь был его дом, в котором жили родные ему люди. Он знал каждую улицу, каждый проулок, знал, что ждет его за любым поворотом. И одновременно это был чужой, вражеский город, который отторг его, заставил бежать. Город, который в любой момент мог вспомнить о беглеце и вновь, как это уже однажды было, начать преследование.
Когда-то – пятьдесят лет назад – Синегорск был столицей нефтяного края. Деньги, конечно, не текли рекой в его бюджет, но кое-что город мог себе позволить. От того времени осталось несколько уродливо-помпезных зданий, где когда-то располагались банки и центральные офисы нефтяных и газодобывающих компаний. На городских окраинах начиналось большое строительство, но когда Северное Синегорье отделилось от Южного, и Синегорск стал играть роль короля без королевства, неоконченные новостройки бросили. Те, что успели завести под крышу, захватили «самостийщики»  – городская беднота, десятилетиями ожидавшая  этих квартир, и  мигранты. Прочие растащили по кирпичикам почти до самого основания, а в крепких подвалах поселились бомжи. Периодически подвалы и дома горели, поскольку отапливались самодельными печками, а освещались свечами. Тогда газеты были полны ужасающих подробностей о сгоревших и задохнувшихся людях. Временами полиция устраивала рейды в эти кварталы, пытаясь навести относительный порядок, но все было безуспешно: одних выселяли, а другие тут же захватывали освободившуюся территорию. К тому же выселенные возвращались и предъявляли свои права на трущобы. И тогда начиналась  тихая война, непременно заканчивавшаяся трупами, которые подбирали на улице не успевшие или не пожелавшие предотвратить бойню полицейские.
Город ветшал на глазах. Марк бывал здесь не часто – раз-два в полгода – и  каждый раз наблюдал за тем, как оседают дома, словно древние старцы, осыпается штукатурка со зданий, десятилетиями не знавших ремонта, кое-где покрываются трещинами, словно лица стариков - морщинами, а иногда и рушатся кирпичные стены. Дороги были разбиты. Временами их латали, но по большей части даже на это в городском бюджете не хватало средств. Зимой жилые дома походили на хорошо укрепленные доты – практически из каждого окна, словно ствол пулемета, торчала железная труба. В городе регулярно рвались трубы теплотрасс, и тогда только самодельные буржуйки, которые стояли практически в каждой квартире, спасали горожан от холода.
Синегорск почему-то напоминал Марку Древний Рим. Наверное, он тоже вот так постепенно приходил в негодность. Но сумел же вновь подняться и обрести былую славу. Может, и для Синегорска не все потеряно?
Марк не был политиком. Он не смог бы объяснить, что происходит и почему так происходит. Бывая иногда за пределами Южного Синегорья, сравнивал уровень жизни в своей стране с тем, что был в соседних республиках. И не находил ответа на вопрос: почему за пятьдесят лет самостоятельности, пусть даже такой, к какой его принудили, Южное Синегорье не смогло найти выхода и встать на ноги? Почему они живут в десять, в  двадцать раз беднее, чем жители Уральской республики, где тоже нет нефти  и газа? И что сделать, чтобы изменить существующее положение вещей?

Марта и Стаси обедали. Маленькая кафешка неподалеку от Комитета была полупуста, так что они могли спокойно посидеть и поболтать, что редко случалось в последнее время. У Стаси, несмотря на небольшое количество ума, было хорошее чувство такта. Она, безусловно, видела, что с подругой творится что-то не ладное, и, разумеется, связывала это со смертью Грэга, но вопросов не задавала, выжидая, когда Марта будет в состоянии слушать ее и вразумительно разговаривать. Но между делом старалась то погладить Марту по руке, то чмокнуть ее, прощаясь в конце рабочего дня, в щеку, то угостить чем-нибудь вкусным, что привозил Виктор из своих командировок по районам Синегорья. Марта была благодарна и за молчание, и за поддержку, но рассказывать о том, что с ней происходит, все-таки пока не могла.
В тот день долготерпение Стаси, наконец, должно было быть вознаграждено - обедать ее позвала именно Марта, а, значит, подруга решила поделиться с ней наболевшим. На самом деле примерно так оно и было. Марта не могла больше скрывать свои проблемы с Артуром, а поговорить об этом могла только со Стаси. В подробности, касающиеся Грэга, она, конечно, решила не вдаваться, ограничившись лишь рассказом о семейных трудностях.
- Ах, Марта, - качала кудрявой головой Стаси, слушая подругу,  и фарфоровое ее личико затягивалось пеленой  грусти, - вся беда в том, что ты его не любишь… И не хочешь любить. Почему так произошло - это уже совсем другой вопрос.
- Как же не люблю?! – пыталась возражать Марта. – Зачем же тогда я вышла за него замуж, родила дочь… Разве мы плохо жили все эти годы?
- Жить в любви и жить хорошо – это разные вещи, - печалила голубые глаза Стаси, - ты мирилась с ним, он устраивал тебя, может быть, неосознанно, но наступил момент – и пришло прозрение. Хорошо, что сейчас, пока Адель еще маленькая.
- Ты хочешь сказать, - растерялась Марта, - что нам с Артуром нужно расстаться? Но ты же знаешь, по закону ребенок остается с тем из родителей, кто является страдающей стороной.
- Пф-ф-ф! – фыркнула Стаси. – Это Артур-то - страдающая сторона? Не забывай, у него нет постоянной работы уже несколько месяцев, а это весьма веский довод, чтобы Комиссия отказала ему в праве воспитывать ребенка.
- Суд?! – ужаснулась Марта. – Тяжба?! Нет-нет, это невозможно.
Она знала, ЧТО может сказать в суде Артур. Конечно, он скажет это только в том случае, если его вынудят… Но разве угроза быть лишенным права воспитывать собственную дочь - не основание для применения любых методов защиты, в том числе и безнравственных? Разве она сама не подала ему пример?
- Ну, что ж, - подытожила Стаси, - в таком случае, принимай его таким, какой  есть, терпи и живи, хотя бы ради Адели.
Марта пригорюнилась. Аппетит пропал, она лениво ковыряла вилкой картофельную котлету в сметанном соусе, разламывая ее на мелкие кусочки. Она боялась повторения той безобразной сцены, которая произошла несколько дней назад. Ведь это ей Артур безразличен, а не она ему. И он ее муж. И вправе требовать исполнения супружеского долга, но именно об этом Марта и не могла думать без содрогания.
- М-м-м, кого я вчера видела, ты не поверишь! – Стаси доела котлету, отодвинула тарелку и отпила из стакана молоко. – Марка!
- Марка? – действительно, не поверила Марта, настолько  неправдоподобными показались ей эти слова. – Ты ничего не путаешь?
- Ну-у-у…  или кого-то очень на него похожего, - легкомысленно повертела рукой в воздухе Стаси. –  Знаешь, наверное, это был не он. Марк … Все-таки, согласись,  лесная жизнь наложила на него отпечаток, какой-то он… деревенистый, что ли… А этот… костюмчик – индпошив, уж поверь мне. Осанка, походка…
- Стаси, - оборвала ее воспоминания Марта. Согнула указательный палец и слегка, но очень выразительно постучала себя по голове, намекая на умственные способности подруги, - а переодеться он не мог?
Стаси, соображая, долго смотрела на нее. На лице отражалась работа мысли. Наконец,  решила:
- Нет, это был не он! Точно – не он…
- Тогда зачем, - склонилась к ней Марта, - ты мне об этом сказала?
- Просто так, - пожала плечами Стаси, - знакомый же, в конце концов. Тем более что из-за него такая заварушка началась…

Черная легковушка с красными буквами на борту «ДП» медленно вползла во двор. В октябре темнеет рано  - никто не видел, как из машины вышел человек в форме Демпола, вошел в подъезд и поднялся на третий этаж. Марта и Артур еще не легли, но гостей, разумеется, так поздно не ждали. Негромкий стук испугал их. Артур почему-то на цыпочках подошел к двери, зачем-то оглянулся на Марту, которая испуганно прильнула к косяку, и глянул в дверной глазок. Увиденное заставило его сначала отпрянуть, а потом торопливо открыть засов замка.
Демполовец был один. Он вошел, закрыл за собой дверь, оглядел с ног до головы застывшего посреди маленькой прихожей Артура, хмыкнул и перевел взгляд на Марту.
- Госпожа  Полянская?
Марта чуть заметно кивнула. «Вот и все! - подумала она. – Все-таки они меня нашли!». Представила себе, что сейчас этот человек войдет в комнату, возьмет из кроватки спящую Адель и заберет с собой. Навсегда. От страха у нее вспотели руки.
- Одевайтесь, - скомандовал демполовец, - вас ждут в управлении. Ненадолго. Если вы, конечно, не возражаете.
- Н-не возражаем, - запинаясь, ответил Артур, - м-м-н-не тоже одеваться?
Демполовец кинул на него равнодушный взгляд.
- Я, по-моему, ясно выразился: госпожа Полянская. Пять минут на сборы…
И добавил уже мягче, обращаясь к Марте:
- Обратно вас привезут, не волнуйтесь.
Он так и стоял, как истукан, скрестив руки на груди, напротив Артура, замершего у стены, пока Марта одевалась. Когда она надела пальто и туфли, все так же молча распахнул дверь и предупредительно пропустил ее вперед. Они спускались по щербатым ступенькам, и Марта лихорадочно думала  том, какие вопросы ей могут задать, и что она может сказать, а о чем непременно нужно умолчать. Пистолет… Единственная улика против нее! Конечно, как она не подумала об этом раньше: пистолет! Она оставила его там, на ступеньках… Господи, как она была глупа!
У Марты ослабли ноги, она покачнулась и, наверное, упала бы, если бы демполовец не подхватил ее под локоть.
- Ну, что вы, - почему-то ласково сказал он, - не надо так волноваться. Все будет хорошо!
Марта взглянула на него сумасшедшими глазами. Ее сейчас арестуют, а он успокаивает! Не знает?! Может, и не знает… Адель! Адель! Девочка моя! Прости меня, прости… Она вышла из подъезда, шепча, как молитву,  эти два слова: прости меня…
Демполовец открыл дверцу машины, снова поддержал под руку, помогая сесть на заднее сиденье. Там уже находился какой-то человек. Марта запахнула пальто, стиснула воротник на горле, сжалась в комочек, стараясь не коснуться соседа ни коленкой, ни плечом. Ее конвоир сел за руль, обернулся и не то спросил у своих пассажиров, не то сообщил: ну, поехали… Машина так же не торопливо выехала со двора, и тут произошло нечто неожиданное. Мужчина, который до этого не произнес ни звука, вдруг взял Марту за локоть и потянул к себе:
- Марта…
- Что?.. – испуганно отшатнулась она. – Что вам нужно?!
- Не бойся, это я… - он приблизил к ней лицо, и Марта, ещё не понимая, чего он хочет, вдруг узнала в нем своего лесного друга из Казацких Избушек...
- Марк?! Марк…
И, не в силах сдержать чувства, неожиданно начала бить его ладонью по плечу, по руке, по груди, а он, смеясь, то отстранялся, то вновь наклонялся к ней, пока, наконец, не поймал ее руки, не притянул сопротивлявшуюся Марту к себе, и не стиснул так, что она задохнулась, уткнувшись лицом ему в грудь.
- Как ты мог?.. Ты напугал меня… Как ты напугал меня!..
Он не слушал и не отвечал. Просто нашел ее губы и заставил замолчать. Марта касалась пальцами его чисто выбритых щек, гладила виски, коротко стриженый затылок, целовала его сухие, обветренные губы и не могла поверить своему счастью.
- Э-э-э, - обернулся к ним водитель, - ребята, остыньте, у вас еще будет время…
-  Смотри на дорогу, Тони,  - засмеялся Марк, - и не подслушивай!
Обеими руками он обнимал прильнувшую к нему Марту, касался щекой ее волос, вдыхал их запах. Странное дело! Они были знакомы лишь несколько часов, не виделись больше месяца, а встретились  - как родные люди после долгой разлуки. В тот момент, когда Марта выплеснула на него свой страх и отчаянье,  он понял, что не безразличен ей, что она не забыла его, что она – как ему хотелось в это верить! – думала о нем и ждала его. И напряжение, в котором он находился все это время, сразу отпустило. Марк готов был ехать вот так, держа в объятиях любимую женщину, хоть на край света! Как хорошо, что этот край оказался близок…
Легковушка, покрутившись по темному городу – в десять вечера в Синегорске выключали уличное освещение, экономя электроэнергию, остановилась у высокой кирпичной одноподъездной «свечки», - таких много строили в последние годы существования Великой Империи. Дом уже спал, - светилось лишь несколько окон. Демполовец обернулся к своим пассажирам, протянул Марку ключи:
- У вас два с половиной часа. В двенадцать я сменяюсь, так что минут без пятнадцати буду. Удачи!
Они поднялись в лифте на седьмой этаж. Марк открыл дверь, и они вошли в крохотную  квартирку с маленькой прихожей, маленькой кухонькой и маленькой, скромной, по-холостяцки обставленной комнаткой: стол, стул, диван, двухстворчатый плательный шкаф, в углу, на тумбе, телевизор и видеомагнитофон – ничего лишнего.
- Так живут люди из Демпола? – Марта прошла по комнате, огляделась. Ни на столе, ни на стенах не было ни одной фотографии, как будто здесь жил человек без прошлого. Не было книг, милых безделушек, свидетельствующих о дружеских и сердечных привязанностях.
- Только такие, как я и Тони, - те, кого изъяли. Ни семьи, ни детей...  Пока не истечет срок контракта – двадцать пять лет. Почти пожизненно.
- В последнее время, - задумчиво произнесла Марта, -  я часто задаю себе вопрос:  за что они так поступают с нами? С тобой, со мной, с твоим другом…  Со всеми… В чем мы виноваты? В том, что просто хотим жить и быть счастливыми? Скажи мне, Марк?
- Марта, - он подошел к ней, помог снять пальто, бросил его на диван, положил ей на плечи руки, - я не хочу говорить и думать о политике, когда ты рядом со мной. Я слишком долго ждал этой встречи, и у нас слишком мало времени…
- Ты уже уезжаешь? – вскинула голову Марта.
- Нет, - засмеялся он, - ты уезжаешь… через два часа…  У нас чертовски мало времени, чтобы тратить его на разговоры.
- А… а ты хочешь предложить что-то более интересное?
- Думаю, да. Если ты мне разрешишь…
Эти слова Марк уже не говорил, - шептал с придыханием прямо в ухо, ловил губами мочку, касался кончиком языка нежной ямки на шее…
 «Я сошла с ума! – думала Марта. – Что я делаю?.. Определенно - я сошла с ума… Но какое же это приятное сумасшествие…».
Он слился с ней, она слилась с ним. Они стали единым целым, словно сиамские близнецы, и каждая попытка оторваться друг от друга вызывала боль  - Марта цеплялась за его плечи, как кошка, со стоном льнула к его груди.
- Я люблю тебя! – говорила она ему.
- Повтори! – требовал он.
- Я … люб-лю те-бя… - слова не попадали в такт движения их тел, и тогда она обхватывала руками его шею, притягивала к себе и исступленно шептала в ухо, - люб-лю… люб-лю…
А потом лежала в полном изнеможении, и слезы безостановочно текли по ее лицу.
- Ну, что ты, что ты… - Марк вытирал их ладонью, сухими мозолями царапая ей щеки. – Все хорошо! Все хорошо?
- Да… да… - кивала она, - хорошо… Мне еще никогда не было так хорошо.
И свято верила в свои слова.
У нее была тонкая белая кожа, сквозь которую просвечивали голубые ручейки вен, крепкое тело с уже округлившимися, не девичьими формами, мягкий, чуть выпуклый живот... Марк рассматривал ее так, как будто никогда до сих пор не видел женского тела, - сравнивал ее, настоящую, с той, что снилась ему по ночам, и признавал, что реальность лучше снов.
- Не смотри на меня, - вдруг, опомнившись, застеснялась Марта, потянула на себя одеяло.  Впрочем, это было скорее врожденное кокетство, чем настоящая стеснительность, - разве может не нравиться женщине откровенное любование мужчины ее обнаженным телом? Просто нужно соблюдать видимые приличия… Ну и заодно умело поддерживать мужской интерес.  Конечно, Марта так не думала, а всего-навсего подсознательно подчинялась древним природным инстинктам, а они говорили: пора укрыться, голубушка, иначе он может подумать, что лежать обнаженной рядом с мужчиной, которого ты видишь второй раз в жизни, для тебя обычное дело. Разве ты хочешь, чтобы он так подумал?
Мысли, которые сами собой лезли в голову, заставили Марту улыбнуться, и эта улыбка не ускользнула от Марка, продолжавшего внимательно изучать свою подругу.
- О чем ты думаешь?
- Конечно, о тебе…- Марта провела рукой по его коротко подстриженным волосам, - о чем же еще? А еще о том, что мне, наверное, должно быть стыдно за свое поведение, но на самом деле – нисколечко! Ни чуть-чуть! Это плохо?
- Ты сейчас о муже? – Марк приподнялся на локте, заглянул Марте в глаза. – Знаешь, я сходил с ума, представляя тебя … с ним… Нет, я, конечно, понимаю, что из нас двоих лишь он имеет право, и все же… Никогда не думал, что могу так ревновать!
- Если ты о постели, - усмехнулась Марта, - то можешь быть совершенно спокоен: твоя ревность абсолютно беспочвенна.
- Правда? – усомнился в ее словах Марк.
- А зачем мне тебя обманывать? Но я не могу уйти от мужа…
- Ты его любишь? – не выдержал он.
- Марк!.. – в ее возгласе прозвучал упрек.
- Ты любишь его? – продолжал он настаивать.
- Он хороший…  Просто невезучий. И он – отец моей дочери. Ты же понимаешь…
Он понимал. Если Марта уйдет от мужа, Комиссия может оставить девочку Артуру. При этом виновнице развода не будет позволено стать матерью второй раз. Разве имел он право требовать от нее такой жертвы?
С тяжким стоном Марк опрокинулся на спину, закрыл руками лицо. Все происходящее казалось ему сном:  вот сейчас откроет глаза и ничего - пустота, одиночество, тоска… Так и будет. Пусть не сейчас  - завтра, и послезавтра, и много-много дней спустя. Но, просыпаясь по утрам, она не ему будет говорить «Доброе утро!», не будет наливать ему кофе и целовать в щеку, прощаясь до вечера. У них нет будущего. У них есть лишь  несколько ночей. О чем он думал все эти недели?! Какие надежды лелеял?! Глупец! Нет, не так… Эгоист! У него свой путь, и он не должен впутывать Марту в свои дела. Это слишком опасно для нее. Да и для него тоже.
- Марк, - позвала его Марта, - Ма-а-рк…
Она склонилась над ним, отняла руки от лица.
- Я не смогу сделать для тебя больше, чем уже сделала… Просто знай: у тебя есть я. Просто знай.
- Больше, чем уже сделала?.. – не понял Марк. – Что ты хочешь этим сказать?
- Поцелуй меня, - попросила она, - поцелуй…
Тони приехал, как и обещал, без четверти двенадцать. Никем незамеченные, его ночные гости спустились по темной лестнице, сели в машину. Обратный путь, показалось Марте, был вдвое короче. Хотя, может быть, ей это только показалось. Машина с погашенными фарами так же медленно, как и два часа назад въехала во двор и остановилась. Еще минуту все трое молчали.
- Прощайтесь, -  напряженно произнес Тони, - время…
Марк притянул к себе Марту, прикоснулся пересохшими губами к ее губам.
- Я позвоню тебе… Слышишь? Позвоню…
- Да, - кивнула Марта, - конечно…
И выскользнула из машины. Мужчины молча смотрели, как она шла к дому. Вот открыла дверь, вот скрылась в черноте подъезда.
- Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, - вздохнул Тони.
- Боюсь, что нет, - печально отозвался Марк.
Марта поднималась к себе на третий этаж и плакала. Впрочем, это нельзя назвать плачем. Слезы текли по лицу безостановочно, сами по себе, против ее воли и желания. Она даже не вытирала их, как будто бороться с этим безудержным потоком было бесполезно.
Артур открыл дверь, едва она остановилась на лестничной площадке. Впустил ее в квартиру, зачем-то выглянул за дверь и только убедившись, что там больше никого нет, закрыл ее на замок.
- Как ты? – заботливо спросил он жену.
Он был встревожен  - Марту это тронула. Наверное, торчал у окна и, увидев машину, побежал встречать ее.
- Все хорошо… - успокоила она его, - ничего страшного…
- А плачешь почему? Они грубо обращались с тобой?
- Нет-нет, - Марта поспешно вытерла слезы, - просто… нервы…
Она сняла туфли, пальто, прошла в спальню. Артур следовал за ней.
- Что они хотели от тебя?
- Все то же… Задавали вопросы…
- Бред! – возмутился Артур. – Почему ночью? Им дня мало? Это возмутительно!
Как маятник, он мотался взад-вперед по комнате.
- У них что-нибудь есть? Какие-нибудь улики? Почему именно тебя потащили?
- Артур, пожалуйста, - Марта, не обращая на мужа внимания, расправила постель, сняла с себя все, оставшись лишь в трусиках, влезла в ночную сорочку, - у меня нет сил… Все, что я хочу, это лечь спать. У них ничего нет.  Просто задавали разные вопросы: кто звонил, кто приходил, что говорил…  Я умираю от усталости! Завтра, все обсудим завтра…
Легла, не слушая ворчание мужа, завернулась, словно в кокон, в свое одеяло и закрыла глаза.

У города было имя. И это имя было Страх. Липкий, противный, вызывающий озноб и депрессию, он цеплялся серыми клочьями туч за кривые сучья тополей, давно не знавших садовничьих ножниц, оседал зябкой моросью на крышах и тротуарах, заставлял людей поднимать воротники и прятаться под зонты. Страх стучал по ночам в двери квартир, врывался в спящие дома, поднимая с постелей перепуганных детей, превращая мужчин в импотентов, а женщин – в холодных равнодушных самок, для которых само слово «любовь» стало равносильно слову «ужас». Страх, одетый в черную форму Демпола, молчаливым, бездушным патрулем день и ночь проходил по улицам Синегорска. И каждое утро проснувшийся город узнавал об очередной ликвидации очередной угрозы национальной безопасности – еще одной облаве, еще одной партии изъятых незаконнорожденных детей и арестованных взрослых.
В маленькой комнатке Тони собралась разношерстная компания. Помимо хозяина квартиры и Марка, здесь были двое молодых людей в форме Демпола, благообразный седой мужчина в костюме и при галстуке, пара интеллигентного вида мужчин средних лет и одна женщина бальзаковского возраста - худая, нервная, с короткой черной стрижкой, одетая в джинсы и клетчатую фланелевую рубашку, похожая то ли на журналистку, то ли на революционерку. Собравшиеся явно кого-то ждали. Общий разговор то вспыхивал, то угасал. Тони на правах хозяина накрывал на стол, ему помогала «революционерка». Демполовцы о чем-то оживленно беседовали, стоя у окна. Старик читал газету, а двое мужчин сосредоточенно играли в шахматы.
Марк лежал на диване, закрыв глаза и скрестив руки на груди. Он находился в каком-то промежуточном состоянии между сном и явью, когда человек все слышит и даже может время от времени вставить слово в разговор, но при этом не способен открыть глаза и подняться. Мысли его перескакивали с одной на другую, переплетались между собой, образуя причудливые ассоциативные цепочки. Он думал о своей большой семье, оставшейся в лесу. Мальчишки собирались за клюквой на болота. Он отговаривал их, призывая дождаться первых заморозков, но им не терпелось заняться чем-то более интересным, чем домашнее хозяйство.
«По такой-то погоде, - с тревогой думал Марк, - промокнут насквозь, надо бы запасти побольше лекарств, чтобы потом, зимой, когда лес занесет снегом и он станет непроходимым, не пришлось протаптывать тропы до ближайшей деревни, рискуя обнаружить себя».
Дети есть дети – болели они часто. В основном, конечно, простудами, но в памяти Марка до сих пор занозой сидели воспоминания о двух смертях. Первым умер новорожденный малыш, - он родился в Казацких Избушках. Спустя несколько дней после родов мальчик вдруг стал синеть и задыхаться. Врач, которого притащил из Бухарово Марк, только развел руками: порок сердца, нужна срочная операция. Марк предлагал убитой горем матери вернуться в город и обратиться в клинику, хотя это было равносильно самоубийству. Ребенок без документов – кто бы стал его оперировать! А мать тут же оказалась бы в Демполе. И кто знает, смогла бы она устоять и не раскрыть тайну детского приюта в синегорских лесах.
Ребенок умирал несколько месяцев. Его могилка стала первой на маленьком лесном кладбище. Женщина забрала старшего сына и вернулась в город – теперь ей нечего было бояться. Марк до сих пор навещал их, бывая в Синегорске.
Вторым был двенадцатилетний мальчик с приступом  аппендицита. Марк нес его до деревни на руках – двенадцать километров! И все равно опоздал. Мальчик умер на операционном столе. Обратно его привезли на телеге. Сами сколотили гроб, сами вырыли могилу…  Это было несколько лет назад, но Марк до сих пор с содроганием вспоминал, как плакали дети  - им, самим лишенным права на жизнь, эта потеря все равно казалась несправедливой.
Каждый раз, когда кто-то из ребятишек вдруг занемогал, Марку мерещилось самое страшное. Он не отходил от постелей больных детей, сам поил их отварами и настоями лесных трав. Мог среди ночи сорваться и умчаться в Бухарово за врачом – единственным человеком в округе, знавшим дорогу в Казацкие Избушки. Тот даже не сопротивлялся: молча поднимался с постели и следовал за «сумасшедшей нянькой», как он, смеясь, называл Марка. Потом стало легче, - одна из женщин, пришедшая в их большую семью, оказалась медсестрой. Дети по-прежнему болели, но теперь рядом находился профессионал, и Марк уже не так беспокоился.
- Вот сволочи! – громко произнес кто-то над его ухом, оборвав плавное течение мыслей. – Вчера опять разгромили поселение мигрантов в Красном Логу. Изъято двенадцать детей, родители арестованы и в ближайшее время будут депортированы. Непонятно одно: зачем же они отнимают детей, если родителей все равно собираются высылать. Ну и высылали бы всех вместе…
- Вы так говорите, - насмешливо ответил ему молодой голос, - как будто не знаете, что в Демполе существует месячный план по изъятию. Конец года – подгоняют недостачу. Мигранты – главный источник. Они нескончаемы. Их выселяют, а они снова едут. У них детей отнимают, а они снова рожают…
- Мы должны положить этому конец! – горячо и напористо заговорила женщина. – Наш женский комитет сейчас разрабатывает обращение к правительству…
- Эмма, - мягко перебил ее первый голос, - ну, не будьте же так наивны! Ваш женский комитет разгонят в тот же день, как вы заявите о своем существовании. Вы собираетесь обращаться к людям, которые во что бы то ни стало стремятся сохранить существующее положение вещей! Это же абсурд…
Дальше Марк уже не слушал. Он вспомнил о Марте. Марта… Желание видеть ее, слышать, знать, что она рядом, стало навязчивым. Он понимал, что ни к чему хорошему их связь не приведет – ни его, ни ее, но все же погружался глубже и глубже в свои чувства. Около восьми часов утра он уже был возле ее дома. Видел, как всей семьей они вышли из дома, как Артур попрощался с дочкой, взяв ее на руки и поцеловав в щеку. Видел напряженное лицо Марты, когда она о чем-то говорила с мужем, прежде чем разойтись с ним в разные стороны. Не рискнув подойти, Марк сопровождал Марту с девочкой до детского сада, а потом шел вслед за ней до Комитета. Видел, как она встретилась со Стаси – женщины обнялись и скрылись за тяжелыми дверями. Марк подождал несколько минут, а потом достал из кармана мобильный телефон - редкую для Синегорья и весьма дорогую игрушку. Он так надеялся, что трубку возьмет Марта, что, услышав чужой голос, даже растерялся.
- Алло! – настойчиво взывали на том конце провода.
- Могу я услышать госпожу Полянскую… - наконец выдавил из себя Марк.
- Марта, это тебя… - сказали в трубке.
И через секунду он услышал:
- Але…
- Марта?!
- Да… - она не узнала его.
- Я люблю тебя…
- Что? – Марте показалось, что она ослышалась, настолько неожиданными были эти слова.
- Я люблю тебя… - и заторопился, - я знаю, ты не можешь говорить… Скажи мне только: да?
- Да! – засмеялась Марта. – Да, да, да!
Марк был счастлив. Ему казалось, что никогда в жизни, даже вчера вечером он не был так счастлив. Он шел по улице и улыбался хмурым прохожим. Они шарахались от него, смотрели с недоумением, и лишь некоторые несмело улыбались в ответ сумасшедшему человеку, который способен радоваться сегодняшнему дню, как бы он не был сер и уныл.
- Я считаю, что это провокация! – вырвал его из сладкой дремы резкий голос Эммы. – Тоцкого убили для того, чтобы иметь возможность развязать репрессии! Вся история свидетельствует: власти никогда не останавливались перед тем, чтобы принести в жертву несколько своих сторонников только для того, чтобы затем иметь возможность уничтожить десятки и сотни противников. А Тоцкого выбрали именно потому, что его имя – символ власти. Они убили его, и не могли сделать больше для того, чтобы в очередной раз поставить страну на колени.
«Не могли сделать больше… - зашевелилось в голове Марка какое-то смутное воспоминание, - не могли сделать больше… Кто это сказал? Марта! Она сказала: «Я не могу сделать для тебя больше того, что уже сделала!» А что она сделала для меня? Что?! Убила Грэга Тоцкого?!»
От этой жуткой, внезапно пришедшей в его голову догадки Марк окончательно проснулся. Открыл глаза и резко сел на диване. Спорщики повернулись в его сторону.
- Разбудили? - засмеялся Тони. – По ночам надо спать…
- Когда убили сына профессора Тоцкого? – не дал ему договорить Марк. – Когда это было?
- Да уже больше месяца назад…
- Число! Скажите мне число!
Его напряженное лицо вселило в них непонятную тревогу.
- Кажется, - неуверенно сказал один из демполовцев, - это было пятого, да, пятого сентября. А что?
- Пятого… - Марк с силой потер, словно размял, лицо, - а я видел его четвертого.
- Видел кого? – поинтересовался Тони. – Ты о чем?
- Грэга… Он был в Казацких Избушках накануне своей смерти… И, кажется, я знаю, кто его убил…
- Что?! – похоже, этот вопрос вырвался одновременно у всех.
Седой мужчина поднялся со стула, подошел ближе и сел на диван рядом с Марком.
- Как Тоцкий мог оказаться в Казацких Избушках? – голос его звучал одновременно ласково и угрожающе.
- Он приехал с экспедицией… С ним был учитель из Бухарово и две женщины из Комитета по сохранению исторического наследия… Они провели у нас целый день.
- И ты их пустил? – удивленно переспросил Тони.
- А что, я должен был убить их и закопать в ближайшем овраге?! Я же не знал, что один из них - сын профессора Тоцкого! Конечно, пустил! Даже обедом накормил. Ребятишки собрали им целый мешок разных экспонатов…
- Что было дальше? – поторопил его Седой.
- Ничего, - пожал плечами Марк, - они дали слово, что будут молчать. Мне и в голову не пришло связать смерть Грэга с его пребыванием у нас. Хотя… Постойте!
Рассказ Марка заинтересовал всю компанию. Они столпились возле него, ожидая продолжения.
- Постойте! Учитель… Мне потом сказали, что он покончил с собой сразу после возвращения из этой поездки. Повесился… Я еще подумал: почему? У него не было повода сводить счеты с жизнью. А теперь, кажется, понимаю… Его вынудили! Скорее всего, хотели, чтобы он донес в Демпол, а старик не мог пойти против совести. Вот и выбрал петлю… Черт! – Марк хлопнул себя по коленке, - как я сразу об этом не подумал!
- Подожди с учителем, - придержал его руку Седой, - давай о Грэге. Ты сказал, что, кажется, знаешь, кто убил его. И кто же?
Марк посмотрел на Тони. Тот, похоже, уже все понял. Кому, как ни ему было знать, что, точнее, кто связывает Марка с Комитетом по сохранению исторического наследия.
- Кто – пока не скажу… Надо уточнить. А вот за что… Мне кажется, Грэг шел в Демпол, чтобы донести на нас. И убил его человек, который поклялся молчать и ни за что на свете не нарушил бы эту клятву. А значит, виноват в этом преступлении я. И только я!
Седой сидел несколько минут молча, и никто не пытался нарушить это молчание.
- Марк, ты понимаешь, что ты наделал?! Я не говорю о том, что ты чуть было не погубил дело всей своей жизни… Но ты еще и спровоцировал социальный конфликт!  Пусть невольно, да, но ты это сделал! Как ты мог не просчитать последствия своего шага, Марк! Как ты мог допустить такой просчет?! Расслабился?! Устал?! Значит, тебе надо выходить из игры! Ты рискуешь не только собой – детьми! Нашим будущим! Благодаря твоей оплошности страна вот уже полтора месяца живет в постоянном страхе …
- Вы не понимаете! – вдруг высоким от напряжения голоса прервала его монолог Эмма. - Вы не понимаете! Мы живем в страхе пятьдесят лет! Это должно было случиться рано или поздно! Если бы не смерть Тоцкого, они бы нашли другой повод. Зато теперь и мы можем активизироваться, выйти на улицы, призвать к гражданскому неповиновению, обратиться к нации…
- Революция? – возмутился Седой. – Насилие? Погромы, кровь, гражданская война? Разве это наша цель? Наша цель – дети!
- Дети - не самоцель, - вмешался один из мужчин, - Эмма права: когда-нибудь это должно было случиться. Марк оплошал, но его ошибка никак не связана с усилением репрессий. Пора заявить о нашем движении во весь голос. Пора дать обществу понять, что есть люди, которые не согласны с нынешней политикой, и заставить правительство прислушаться к нам.
- Политика… - поморщился Седой, - опять политика! Мы должны думать о детях!
- Мы должны поменять власть, - не согласился с ним Марк, - чтобы не думать о том, где нам прятать детей и как потом вернуть их в общество! Мы должны поменять власть, чтобы женщины не боялись рожать, чтобы наших детей не продавали, как дорогой товар, за границу. Пока мы не сделаем этого, ничего не изменится!
- Выйдите на улицу, - не сдавался Седой, - и через час от вас ничего не останется. Демпол не даст вам дойти даже до центральной площади!
- Демпол в большинстве своем встанет на нашу сторону, - подал голос Тони. – Вы забыли, кто мы?  Если и есть в этой стране люди, готовые свернуть голову Тоцкому и его клике, так это мы, изъятые… Мы молчим до поры до времени, выполняем распоряжения Комиссии по народонаселению, помогаем поддерживать порядок, но внутри давно уже зреет недовольство. Разве иначе мог бы тот же Марк так спокойно чувствовать себя в городе? Разве мы, - он кивнул на двух своих соратников, - да и не только мы, находились бы среди вас? 
- Не будет никакой гражданской войны, - поддержал спорщиков второй мужчина, - это все блеф. Кто пойдет воевать за Комиссию? Люди сыты по горло, если можно быть сытым в нашей полуголодной стране. Другое дело, что мы пока к организованному выступлению не готовы, и опасность нынешней ситуации именно в этом: нас могут выловить по одиночке. Но я бы тоже не стал обвинять во всем происходящем Марка. Он ошибся в одном: поверил человеку, которому нельзя было верить. Но на любой минус есть плюс: спас-то его тот, кому верить можно!
Наверное, они бы еще долго спорили, если бы не пришел человек, которого ждали. У него была немецкая фамилия – Трауберг. Он гордился тем, что предки его прибыли в Россию аж в конце 18 века – по призыву Екатерины Великой, вел свою родословную от какого-то немецкого барона, прапрадеды его были сосланы в Синегорье, когда началась Вторая мировая война, да так и осели в этих суровых краях. Он и внешне походил на арийца – голубоглазый, светловолосый, у него даже ресницы были белесые, словно у альбиноса. Высокий, широкий в плечах  - о таких говорят: шкаф  -  с громким начальственным голосом, Трауберг  заполнил собой маленькую квартирку, где и без него было много народу. Поздоровался со всеми, с Марком – за руку.
- Рад тебя видеть! Что грустный?
- А… - махнул рукой Марк.
- Друзья, мое опоздание не случайно, - сегодня утром состоялось внеочередное, чрезвычайное заседание Президентского совета…
Он скинул куртку прямо на диван, с трудом втиснулся между столом и стенкой.
- О, бутербродики…
Гость так искренне обрадовался, что все присутствующие заулыбались и заспешили занять места за столом. Веселье, впрочем, скоро сменилось напряженным вниманием.
- Должен сообщить вам, что сегодня ночью произошло трагическое событие: во время операции Демпола по изъятию детей в деревне Стешево мужчины взялись за оружие. Началась перестрелка. Трое местных жителей и два демполовца погибли, – он обвел взглядом сидящих за столом людей. – Ситуация накалилась до предела. Северное Синегорье  выступило с осуждением бойни в Стешево и призвало правительство Юга пересмотреть свою политику. Кроме того, Северное Синегорье заявило об одностороннем открытии своих границ для женщин с детьми. В их письме говорится о старении населения Севера, демографическом кризисе и готовности принять все меры для стимулирования рождаемости и роста населения, в том числе за счет переселенцев с Юга…
- Дождались… - выдохнула Эмма, и непонятно было, что она имела в виду, - осуждение ли собственного государства, радость ли по поводу заявления соседей.
- Разумеется, - продолжил Трауберг, - Президентский Совет ответил, что мы - суверенное государство, и не потерпим вмешательства в свои дела, но Комиссии и Демполу рекомендовали умерить пыл и уж во всяком случае, не проводить демонстративных акций. Что касается переселенцев, то Совет заявил, что мы своими детьми не торгуем, и ни один ребенок, ни одна беременная женщина не пересечет границу Южного Синегорья без серьезных на то оснований.
- То есть, они открывают границу, а мы ее закрываем? – уточнил Тони.
- По сути дела, так, - кивнул гость. – Это первое, о чем я хотел вам рассказать, поскольку именно заседание Совета стало причиной моего опоздания.
- Что ж, - произнес Седой, - вот вам и завершение нашего спора. Акции прекратятся, народ утихнет, и все войдет в свою колею.
- Вот уж нет! – с жаром возразила ему Эмма. – Это подтверждение того, что люди готовы сопротивляться. И мы должны воспользоваться ситуацией.
- Не знаю, о чем вы спорили, - вмешался Трауберг, - но ясно одно: правительство не собирается отказываться от теории народонаселения. Наша задача - как можно быстрее поставить в известность тех, кто захочет уехать ради спасения своих детей, о том, что на Севере готовы их принять.
- Придется позаботиться о пограничных переходах, - нарушил молчание один из мужчин.
- Нужно создать специальную группу, - поддержал его второй, - которая займется, при необходимости, разумеется, переброской людей на Север.
- Вот вы этим и займитесь, - согласился с ними Трауберг, - опыт у вас есть. Разбрасываться не нужно, - два-три окна, не больше. Причем, одно действующее, другое – в резерве. Так надежнее. Теперь следующий вопрос.
Он повернулся к Марку и Тони.
- В детском приемнике скопилось большое количество изъятых детей. В ближайшее время будет решаться их участь. Насколько мне известно, значительную партию планируют отправить в Америку по договору с агентством по усыновлению, еще несколько человек – в Европу. Остальных – в разные стороны: кого – в Уральск, кого – на Север. Я предлагаю провести акцию и этих детей… - он сделал многозначительный жест рукой. – Марк, сколько ты сможешь принять?
- На сегодняшний день – ни одного, - покачал тот головой, - осень, дожди, а у нас там солончаки, непроходимые места. Я сам в Синегорске до первого снега.
- Ч-черт! – вырвалось у Трауберга. – У меня на тебя надежда была…
- Если есть возможность спрятать их хотя бы недели на две, то человек пять я возьму.
- А десять?
- Десять? – задумался Марк. – Смотря, какого возраста. Малышей – вряд ли, своих полно. Тех, кто постарше, куда ни шло.
- Надо поработать с родителями, - добавил Тони, - пусть подумают, куда можно пристроить ребятишек до первого снега. Кого-то попытаемся уже сейчас переправить на Север. У кого-то, может, в Уральске есть родня, - пока зима не началась, можем их перевести на ту сторону. Нужно подумать.
- Подумайте, ребята, подумайте, очень вас прошу. Только недолго. Сами понимаете, в детприемнике их долго держать не будут. Там почти пятьдесят человек.
- Ничего себе! – присвистнул Тони.
- Такое количество детей никто не примет, - покачал головой Марк, - и потом, как вы предполагаете вывести их из детприемника? Похитить, что ли? Это же невозможно!
- Невозможно для кого? – прищурился Трауберг. – Для вас?  Никогда не поверю! В общем, мое дело – донести информацию, ваше – принять ее к сведению. Справитесь – полсотни детей останутся со своими родителями, нет… Ну, что ж, - развел он руками, - кто вас осудит?

Зима наступила в первую неделю ноября. Наступила как-то внезапно. Накануне еще висел над городом нудный холодный дождь, а ночью вдруг завыл забытый за лето метельный ветер, посыпала с неба холодная крупка, к утру лужи затянуло еще тонким, но уже не нарошечным льдом, а газоны и тротуары побелели, словно кто-то рассыпал мешок с известкой. В то, что к обеду может потеплеть, почему-то не верилось. Марта со вздохом достала из дальнего угла шкафа теплую куртку на двойном синтепоне для себя и пуховый комбинезон для Адели, вытащила зимние сапоги, набитые старыми газетами. Ада прыгала от восторга и без умолку говорила о том, какие горки построят во дворе детского сада, а еще о том, что непременно нужно достать с антресолей коробку с пластмассовой елкой, распаковать новогодние игрушки и не забыть про деда Мороза, завернутого в платок и спрятанного где-то в кладовке.
Марта одевала дочь, слушая в пол-уха ее милую болтовню, машинально что-то говорила в ответ, а думала о своем. Вот уже неделю от Марка не было вестей. Пережить эти несколько дней оказалось тяжелее, чем те два месяца, когда она вообще ничего о нем не знала. Марта ждала звонка, но с каждым днем надежда услышать Марка, а тем более увидеть его, таяла. Неожиданное наступление холодов и вовсе делало ее призрачной. Марта знала, что с первым снегом ее друг должен вернуться в свою «тайную обитель», как она про себя прозвала убежище отверженных. И все-таки продолжала надеяться. Он не мог уехать, не попрощавшись.
До детского сада Марта и Адель почти бежали. Дул такой сильный ветер, что, казалось, остановись они хоть на мгновенье, - их непременно унесет куда-нибудь в неведомые страны, как Элли, про которую совсем недавно читала дочке Марта. Сдав девочку с рук на руки воспитательнице,  таким же быстрым шагом шла  она обратно. То, что ее преследуют, Марта не заметила – почувствовала. Раньше она и представить не могла, что можно чувствовать спиной, но это, действительно, было так.
Марта еще ускорила шаг, почти побежала, но преследователь не отставал. Женщина боялась оглянуться, лишь слегка поворачивала голову и пыталась краем глаза разглядеть: кто там, за ее спиной? Какую угрозу представляет этот человек? Как назло, дорога была пустынна. Несколько прохожих шли по противоположной стороне улицы, но они ничем не смогли бы помочь. Даже не заметили бы. Людям вообще не свойственно замечать, что происходит у них на глазах. В этом Марта уже смогла убедиться на собственном опыте.
- Да не бегите же вы! – с досадой в голосе окликнул ее преследователь, - Подождите!
От неожиданности она споткнулась и замедлила шаг. Нескольких секунд было достаточно, чтобы мужчина нагнал ее и почти поравнялся с ней, оставаясь немного позади, так, чтобы Марта не могла увидеть его лица.
- Не оборачивайтесь и слушайте! – тон был повелительный. – Впереди – арка, за ней – проходной двор. Знаете это место?
Марта кивнула. Еще бы не знать! Именно в этом дворе она разговаривала с женщиной, ругавшей Комиссию и Демпол.
 - Сейчас поворачивайте, проходите вглубь двора. Не останавливайтесь, не оглядывайтесь. Идите, пока вас не окликнут. И ничего не бойтесь.
Марта не боялась. Она уже поняла, кто ждет ее в этом проходном дворе. Она повернула в арку, прошла мимо сурово нависшего над колодцем двора серым зданием, построенным еще в конце прошлого века, - от него откалывались куски штукатурки, обнажая красные кирпичи. Они горели на  грязных стенах, словно открытые раны. В какой-то момент замешкалась, оглядевшись по сторонам, и, никого не увидев, пошла дальше. Она уже прошла почти весь двор, когда заметила одинокую фигуру, прижавшуюся к стене в тени козырька подъезда, и без раздумий повернула туда.
Это, действительно, был Марк. Он шагнул навстречу, схватил ее в охапку, приподнял над землей. У  него были холодные щеки, но такие теплые и такие неожиданно мягкие губы, что Марта несколько минут не могла оторваться от них. 
- Где ты был, Марк, где ты был?! Ты забыл обо мне? Совсем забыл?!
Она тормошила его, заглядывая ему в глаза, снова и снова целуя его раскрасневшиеся на утреннем морозце щеки.
Марк прятал замерзший нос где-то между ее ухом и воротником куртки, пытаясь поцеловать Марту в шею, но у него это плохо получалось, потому что она уворачивалась. Наконец они просто замерли, обнявшись, покачиваясь, словно от ветра, хотя здесь, в закрытом со всех сторон дворе у него не было возможности разгуляться.
- Я соскучился по тебе, - бормотал Марк, - веришь?
- Нет, нет, не верю… Даже не позвонил… ни разу… - с обидой выговаривала ему Марта, - я ждала, я так ждала…
- Не мог… Если бы мог… Но дня не было, чтобы я о тебе не думал! А ты?
- У тебя хватает совести задавать мне такие вопросы?!
Марта даже отпрянула. Марк засмеялся, притянул ее обратно, прижал к себе.
- Не буду, не буду больше спрашивать! И так все знаю!
И снова стояли молча, не в силах оторваться друг от друга.
- Марта, у меня мало времени, - наконец, оторвал ее от себя Марк и заглянул ей в глаза, - мне придется уехать…
«Ну, вот и все, - подумала Марта. Сердце у нее провалилось куда-то вниз, заныло, заболело. Захотелось плакать, на глаза набежали слезы. – А чего ты, собственно,  ждала? Что он останется? Еще утром хотела только одного, - попрощаться. Вот и прощайся…»
- Ну, чего ты? – ласково потеребил ее за щеку Марк. – Это не надолго. Неделя, может, две…
- Так ты вернешься? – радость вспыхнула с новой силой.
- Ну-у-у, - как-то странно усмехнулся Марк, - если все будет хорошо…
- Что значит – если все будет хорошо? – встревожилась Марта. – Марк, что это значит?!
- Я не могу тебе сказать, - он взял в руки ее лицо, повернул к себе, но Марта вырвалась.
- Я хочу знать! Я имею право знать!
- Нет, - он все-таки взял в руки ее лицо, - я не могу больше рисковать тобой. Ты и так достаточно пережила. Больше не стоит.
- Ты о чем? – прошептала Марта, хотя уже поняла, о чем. В его глазах было одно лишь сочувствие и ни капли осуждения, но ей стало страшно от мысли, что он считает ее убийцей. Да, она могла им стать, но не стала же! Хотя Артур думает иначе. А теперь и Марк.  – Я не убивала его! Клянусь!
Слезы потекли сами собой, затряслись губы. Вот и Марк тоже считает ее убийцей!
- Он застрелился сам… Понимаешь, сам! – Марта торопилась сказать, пока он не остановил ее, не оборвал на полуслове. – Да, я принесла пистолет, но не смогла выстрелить… Не смогла… И он сделал это сам!
- Марта, - Марк медленно целовал ее в губы, в мокрые от слез щеки, в лоб, - родная моя, единственная, самая любимая женщина на свете…  Я тебе верю! Слышишь? Верю! Не надо плакать… Ты – все, что у меня есть! Я не хочу больше подвергать тебя опасности. Поэтому тебе лучше не знать, где я и что делаю. Если все пройдет гладко, я вернусь. Если нет, тебе сообщат... Но чтобы не случилось, знай:  я тебя люблю. Тебя одну! Поняла? И не смей в этом сомневаться! Ни-ког-да!
- Марк, что ты говоришь? Мне страшно...
Ей, действительно, было страшно. Эта встреча, столь же внезапная, сколь долгожданная, скорее, напоминала прощание. И слова Марка, и печаль в голосе – все говорило о том, что впереди его ожидает опасность. И он сам не уверен в успехе.
Где-то на улице протяжно, призывно просигналила машина. Марк повернул голову, посмотрел в ту сторону, откуда шел звук, словно его можно было увидеть.
- Это меня. Пора.
- Марк, - всхлипнула Марта, - пожалуйста… Не уходи, не оставляй меня…
- Ну, что ты, что ты… - не натурально засмеялся Марк. – Я напугал тебя? Извини… Все хорошо, все будет хорошо!
Снова просигналила машина.
- Марта, мне пора… Поцелуй меня… Поцелуй! И не плачь, пожалуйста, не плачь…
Он отступал назад и уговаривал ее: не плачь, не плачь! Потом повернулся и почти побежал к выходу со двора. Марта, всхлипывая, вытирала слезы, смотрела ему вслед и все надеялась, что он обернется, махнет ей рукой, но он не обернулся. Если бы она только знала, чего ему стоило – не обернуться!
В машине его ждали Тони и тот, кто шел по улице вслед за Мартой. Марк почти запрыгнул в салон, упал на сиденье, скомандовал: поехали!
- Ты рискуешь, Марк, - укоризненно покачал головой Тони, - не нужно было тебе сейчас с ней встречаться. Я тебя не узнаю, честное слово!
- Я сам себя не узнаю, - мрачно усмехнулся Марк, - но когда ты встретишь такую, как она, ты меня поймешь!

Марта должна была с кем-то поговорить. Впрочем, с кем-то – неправильная формулировка. Никого, кроме Стаси, у нее не было. Пришла пора делиться с подругой секретами. Тем более, что заплаканные глаза Марты, странная улыбка, время от времени появлявшаяся на лице, взгляды, которые она то и дело бросала на Стаси, не могли не привлечь ее внимания.  Другое дело, что поговорить открыто у них не было возможности. Поэтому приходилось молчать и ждать, пока представится удобная минутка.
Время до обеда, как нарочно, тянулось страшно медленно. Зимой Комитет по охране памятников погружался в рутинную бумажную работу. Писались отчеты, составлялись реестры, каждый найденный памятник культуры нужно было описать, обосновать необходимость включения его в список охраняемых государством, подготовить публикацию в научный журнал.  В общем, дел хватало. После смерти Грэга исполняющей обязанности директора временно назначили старшую из сотрудниц - Нелли. Погруженная в науку, в журналы и статьи, она не докучала особо своим коллегам, так что времени хватало и на то, чтобы попить чайку, и на то, чтобы просто поболтать ни о чем. Но о серьезных вещах на работе предпочитали не говорить. И не потому, что не доверяли друг другу. После случая с Грэгом Марта могла быть уверена, что ни одна из тех, с кем вот уже несколько лет она, что называется,  делит хлеб, не предаст. Но, тем не менее, зачем загружать людей лишними проблемами и ставить их перед необходимостью принимать трудные  решения?
Марта и Стаси сидели в углу маленькой кафешки неподалеку от Комитета. Они частенько обедали здесь - цены не кусались, и кухня была приличная, почти домашняя.
- Ну, давай, рассказывай, - скомандовала Стаси, едва только официант поставил на стол тарелки с борщом.
- О чем? – удивленно посмотрела на нее Марта.
- Ну, не надо, не томи, - взмолилась подруга, - я же вижу, ты с утра чем-то озабочена. Поделись, тебе же легче станет.
- Легче? – горько усмехнулась Марта и покачала головой. – Вот  это вряд ли…
Она неторопливо принялась за еду, заставляя Стаси злиться и еще больше пробуждая в ней любопытство.
- Погоди-ка, - Стаси сорвалась с места, убежала к стойке бара и через несколько минут вернулась с двумя бокалами красного вина. – Надо немного взбодриться!
- Зачем? Это же дорого! – пыталась остановить ее Марта.
- Поздно, уже заплачено. Давай… - Стаси поставила перед ней бокал. –  Чтобы все было хорошо!
- Пытаешься подлизаться? – засмеялась Марта. – Думаешь, если я выпью, то подобрею и все тебе расскажу.
- Ты и так расскажешь, - беззаботно тряхнула кудряшками Стаси, - Ты хочешь рассказать, я же вижу. Но что-то тебя удерживает. Значит, просто нужно немного расслабиться и сделать первый шаг. Вот за это и выпьем.
Они чокнулись, выпили по глотку, потом молча ели. Наконец, Марта, отодвинув тарелку, снова взяла в руку бокал с вином.
- Стаси… - голос у нее отчего-то стал торжественным, - я встречалась с Марком.
- М-м-м?.. – вопросительно посмотрела на нее подруга, видимо, соображая, о ком, собственно, идет речь. Потом глаза у нее приняли осмысленное выражение. –  С Марком? А, это с тем, который из леса… И что?
- Стаси, - возмутилась Марта, - ты не понимаешь? Я с ним встречалась!
- Ты хочешь сказать… - до Стаси, кажется, начал доходить смысл услышанного, - что вы… Что у вас было свидание?! 
Марта только покачала головой. Она не ожидала такого непонимания от своей обычно прозорливой подруги.
- Так, подожди. Давай, разберемся. Это было просто свидание в парке, на скамеечке или?..
- Или! – кивнула Марта.
- А-а-а… - понимающе протянула Стаси и распахнула ресницы. – Ты хочешь сказать, что ты… что вы… Боже!
Стаси от ужаса даже прикрыла рукой рот.
- Не может быть!
- Может! – Марта сияла от счастья и оттого, что ей было совсем не страшно и не стыдно признаваться в том, что произошло у них с Марком. В эту минуту она готова была всему миру рассказать о своей неожиданной любви, пусть даже это любовь к человеку, который стоит вне закона и не имеет возможности вернуться в этот мир и остаться в нем навсегда. – Мы провели с ним два часа. Стаси, ты не поверишь, это были самые счастливые часы в моей жизни!
- Это было вчера? –  Стаси верила и не верила. Вот уж чего она не ожидала от своей любимой подруги, так это признания в измене собственному мужу! Вот тебе и Марта! Вот тебе и тихоня! Да, конечно, с Артуром у них давно не лады, и, если честно, Стаси искренне считала, что они не пара, но это же еще не повод… Ну, легкий флирт, почему бы и нет, но Марта, судя по всему, зашла намного дальше легкого флирта. Этого Стаси не понимала. К тому же с кем? – с Марком! Что она в нем нашла? Лесной человек!
-   Н-нет, не вчера… Давно. Неделю назад. Да, неделю.
- Неделю?! – поразилась Стаси. – И ты все это время молчала?
- А зачем говорить? – пожала плечами Марта. – И потом, я сама не знала, что будет дальше. И будет ли…
- А теперь знаешь?
- Знаю… Я не думала, что так может быть. Это - как вспышка, как озарение… Еще там, в лесу… Он уже тогда сказал, что обязательно найдет меня. И нашел... А сегодня, сегодня утром ему пришлось уехать...
Марта закусила губу и запрокинула голову, стараясь удержать внезапно набежавшие на глаза слезы.
- Ты поэтому плакала?
- Да… Да, но он скоро вернется. Он обязательно вернется, я знаю…
- Марта, - Стаси погладила Марту по руке, - бедная моя, бедная… Ты его любишь…
Она уже даже не спрашивала – просто констатировала очевидный факт. И Марта молча кивала в ответ, потому что говорить уже не могла  - боялась разрыдаться.
- Марта, - Стаси продолжала ласково гладить ее по руке, - как же ты теперь будешь? Как же Артур?
- Я не люблю его, ты же знаешь…
- Но ты не можешь уйти… Ты не можешь…
- Не напоминай мне об этом, пожалуйста. Если бы можно было уйти, разве бы я плакала? Я не задумалась бы ни на минуту…
Марта вздохнула, вытерла слезы, которые все-таки упрямо ползли по ее щекам, улыбнулась Стаси.
- И все равно я счастлива…  Ты не представляешь, как я счастлива!
- Ну, почему же? – неожиданно философски заметила Стаси. – Представляю. Я люблю Виктора… И иногда задаю Богу вопрос: почему он выбрал именно меня? За что мне такое счастье? И стараюсь делать все, чтобы он не усомнился в моей любви…

Телефонный звонок распорол утреннюю тишину. Сначала Марте показалось, что она слышит его во сне, и достаточно лишь проснуться, чтобы этот пронзительный звук исчез и больше не тревожил ее. Однако телефон не умолкал. На своей половине дивана заворочался, что-то бормоча,  Артур, но головы не поднял. Марта села, нашарила рукой выключатель на лампе, зажгла свет. Мельком  бросила взгляд на будильник – он показывал четверть восьмого. Ещё как минимум полчаса она могла поспать, если бы не этот чертов телефон. Кто это мог быть в такую рань?
Ежась от утренней прохлады, босиком добежала до стола и, наконец, взяла трубку.
-  Марта! – это был голос Стаси, но какой-то взволнованный, напряженный. – Включи телевизор!
- Ты с ума сошла? – возмутилась было Марта. – На часы посмотри! Какой телевизор?
- Включай скорее!
Стаси бросила трубку.
- Что там? – поднял голову от подушки Артур.
- Не пойму… Зачем-то включить телевизор…
Она еще минуту искала пульт, наконец, нашла, нажала красную кнопку и экран, померцав мгновение, засветился, выдав странную картинку: в ночи догорало какое-то здание, вокруг него суетились пожарные, на расплавленном от жара снегу лежали неподвижно несколько тел.
Марта прибавила звук.
- Кто эти люди – неизвестно, - говорил голос за кадром, - ясно только одно: у них не было оружия. Когда охранники открыли огонь, они были обречены.
У Марты почему-то сжалось сердце. Она опустилась на уголок дивана, обхватила себя руками за плечи. На экране появилась телестудия.
- Сколько детей было в приюте, -  ведущий явно волновался, на висках у него блестели капельки пота,  -  установить не удалось. Сколько погибло - тоже. Пожар, как вы видите, еще продолжается. Но, по словам охранников, большую часть детей нападавшие успели вывести еще до того, как вспыхнул огонь. Судя по всему, ночных гостей ждали  - воспитанники были одеты, решетки в окнах на первом этаже подпилены. Детей усадили в автобус, который находился на заднем дворе, и вывезли в неизвестном направлении. У нас в студии директор детского приемника-распределителя господин Кульчин.
У директора была потная лысина, круглое лицо благополучного человека, маленькие глазки за стеклами дорогих очков.
- Это беспрецедентное по своей наглости преступление! – Кульчин облизывал губы и промокал носовым платком щеки и лысину. – Чтобы скрыть следы, они подожгли приют. Их не интересовала судьба детей! Это очередная провокация, призванная дестабилизировать социальную обстановку в государстве…
- Господин Кульчин, - перебил его ведущий, - сколько детей находилось в приюте и что это были за дети?
- Это дети… - директор снова облизнул губы и промокнул платком лысину, - … это дети, изъятые из семей в соответствии с Законом о народонаселении. Точное количество я вам не назову, но скажу, что несколько десятков.
- Вы не знаете, сколько детей находилось во вверенном вам учреждении? – удивился ведущий.
- Н-ну почему же… Знаю… Но… я не могу назвать вам эту цифру…
- Это секретные сведения?  – съязвил ведущий. – У нас на связи наш корреспондент с места события. Артем?..
Здание детприемника уже догорело. Тела погибших увезли. Пожарные сворачивали шланги. Зато у ворот разыгрывалась новая трагедия, - там собирались люди, и, судя по крикам и плачу, это были родители изъятых детей.
- Напомню телезрителям, которые только что подключились к нам, - камера наплыла на журналиста. Это был молодой человек в короткой коричневой дубленке, с непокрытой, как на кладбище, головой. – Сегодня на рассвете неизвестные люди совершили странное нападение на приют, где содержались дети, изъятые из семей. Среди воспитателей, возможно, находились сообщники похитителей, поскольку акция была тщательно спланирована. Старшие дети выбрались сами из окон комнаты в конце коридора. Маленьких вынесли на руках. Охранники, заметив движение, приказали неизвестным остановиться. Те не подчинились. И тогда сотрудники охраны открыли огонь. Судя по всему, шальная пуля попала в распределительный электрощит, который находился на наружной стене. Произошло короткое замыкание. Деревянное здание вспыхнуло, как спичечный коробок. Трое похитителей, среди которых одна женщина, так и не оказавшие сопротивление, были убиты на месте. Остальным удалось скрыться. Сколько детей могло остаться в горящем здании, неизвестно.
«Марк!  - застучало в голове у Марты. – Марк! Марк! Господи! Он был там… Он был там… Вот о чем он говорил… Вот почему прощался… Господи, что же делать? Как узнать?»
Камера наехала на одного из охранников. Тот нервничал, переминался с ноги на ногу.
- Вы открыли огонь по беззащитным людям, - корреспондент говорил быстро, напористо, - вы не боялись попасть в детей?
- Мы не знали… - охранник посмотрел куда-то в сторону, словно ждал поддержки или команды, - мы не знали, что они не вооружены…
- В любом случае, там были дети…
И тут охранник произнес слова, услышав которые, взвыли,  должно быть, от ужаса и негодования, все, кто сидел в этот момент перед телевизорами. Он сказал:
- Ну… это же изъятые… Кто их будет считать!
На экране телевизора вновь появилась телестудия. У ведущего был растерянный вид. Он держал в руках лист бумаги и, казалось, колебался, читать написанный на нем текст или не читать. Махнули ли ему рукой, сам ли решился, но вдруг посмотрел прямо в камеру:
- Нам позвонили в студию. Мне кажется, что мы должны выслушать и противоположную сторону. Вот, что сообщил позвонивший:  «Никто из детей не пострадал. Практически все они были выведены из здания приюта до возникновения пожара. Что касается охранников, то они открыли огонь, зная, что могут погибнуть дети. Они стреляли даже тогда, когда поняли, что имеют дело с безоружными людьми. Посмотрите внимательно на тела погибших – все они убиты в спину. У каждого на руках в этот момент был ребенок».
Изображение в телевизоре внезапно исчезло. Несколько секунд не было ничего, кроме серебристых просверков, а затем на экране появился совсем другой сюжет.
- Уроды! – громко сказал за спиной Марты Артур. Она вздрогнула и обернулась. – Вот уроды! Что делают!
- Ты о ком? – осторожно поинтересовалась Марта.
- Об охранниках, о ком же еще! Кто тебе позвонил?
Словно этот вопрос интересовал его больше, чем то, что происходило на экране телевизора!
- Стаси, - коротко ответила Марта, поднялась и пошла умываться. Ее лихорадило.  Одна только мысль, что там, на снегу, мог лежать Марк, приводила ее в состояние, близкое к обмороку. «Держись, - уговаривала она себя, - не раскисай! Ты все узнаешь. Вот только как? Может, Тони?! Конечно! Конечно, Тони! Он – друг Марка, он не может не знать! Надо добраться до него. Возьми себя в руки и вспомни, где он живет… Вспомни, вспомни!»
Наверное, если бы ее пытали, она никогда не смогла бы припомнить маршрут, по которому в тот вечер ехали они с Марком. Но сейчас это было необходимо. Что-то смутное всплывало в ее памяти, -  какие-то детали, повороты, огни магазинных вывесок… Она вышла из ванной, решительно направилась в комнату. Сняла через голову ночную сорочку, стала быстро одеваться. Артур еще лежал в постели. С нескрываемым удивлением смотрел он на жену.
- Ты куда-то торопишься?
- Да! – коротко ответила Марта. – Пожалуйста, отведи Аду в детский сад.
- Но… - попытался протестовать Артур.
- Пожалуйста! – ледяным голосом сказала Марта и вышла из комнаты.

Она ехала в автобусе. Еще не знала точно, куда именно едет, но чувствовала, что направление выбрано правильно. Главное – вовремя сойти. Интуиция ли это была, или какое-то другое, шестое чувство, но Марта неотрывно смотрела в окно, боясь пропустить нужную ей улицу.
Народ в автобусе обсуждал ночные события. Люди говорили негромко, словно боялись, что услышат посторонние, хотя именно здесь все были посторонними друг для друга, и, значит, можно было говорить в открытую, а потом выйти на очередной остановке и раствориться в утренней серой полутьме.
- Мне непонятно одно, - торопливо говорил мужчина в серой, изрядно уже потертой норковой шапке. Он и сам был каким-то потертым, не первой свежести, с плохо выбритыми обвисшими щеками, - мне непонятно, кому и зачем понадобилось похищать детей из приюта? Кому они нужны, эти дети? Домой вернуть их нельзя – тут же снова изымут.  Брать на воспитание? Но это же абсурд! Без документов! Без карточек!
- Абсурд, - перебил его высокий молодой человек, по виду – недавно вышедший из студенческого возраста, - когда государство строит свою социальную политику не на увеличении рождаемости и развитии производства, а на ее сокращении, сворачивании всех социальных программ и полном разрушении экономики! Ни в одном цивилизованном государстве мира не поступают со своими детьми так, как это делают у нас с молчаливого согласия народа.
- А как же Китай? – не собирался отступать потертый мужчина.
- Я сказал – цивилизованные страны, - вздохнул, словно удивляясь непонятливости собеседника, молодой человек, - и потом, что вы равняете – Китай и Синегорье?!  Там население перевалило за два миллиарда, там высокоразвитая экономика, там уровень жизни, не сравнимый с нашим. Китайцам обещали благополучие, если они очень постараются не размножаться в геометрической прогрессии, а мы не можем вылезти из нищеты, у нас давно уже заросли полынью пустыри, где стояли заводы и фабрики, потому что на них некому работать. А  детей, которые могли бы поднять страну из разрухи, вот уже пятьдесят лет продают за границу, словно товар. Разве это не абсурд, когда соседним государствам нужны наши дети, а нам – нет?!
Молодой человек так разгорячился, что уже почти кричал. Автобус затих в страхе, и даже мужчина в норковой шапке как-то съежился и стал таким же серым, как его головной убор. 
- Позвольте… Разрешите… - с передней площадки протискивался к спорщикам человек в куртке цвета хаки. Было что-то холодное, даже жестокое в его лице с прямыми скулами и квадратным подбородком. На нем не было формы, но почему-то всем сразу стало понятно, кто он и откуда. В этот момент автобус остановился, двери расползлись в разные стороны, толпа зашевелилась и буквально вытолкнула из себя молодого человека. Марта видела, как, бросив цепкий взгляд на людей, которые только что спасли его от Демпола, парень поднял ворот куртки и быстро пошел прочь от автобусной остановки. А народ в автобусе снова слился в единое целое, вцепился в поручни, вжался друг в друга, не оставляя мужчине с квадратной челюстью никакого шанса выбраться наружу.
- Да пропустите же! – тщетно распихивал он пассажиров, а те переругивались с ним и друг с другом, наступая соседям на ноги, толкая их локтями, но никто и не думал уступать. Общее, пусть не очень заметное, но все же понятное всем противостояние с властью в лице мужчины в хаки сплотило людей, превратив их из толпы в народ.
Из-за всех этих событий Марта чуть не пропустила нужную ей остановку. Она не была уверена, что должна выходить именно здесь, но зрительная память оказалась сильнее, чем она думала. Конечно, пришлось немного поплутать, пару раз вернуться назад, к остановке, чтобы начать поиск с отправной точки, но, в конце концов, она увидела нужный ей дом. Без сомнений, это была та самая кирпичная «свечка».
Марта вошла в подъезд, на лифте поднялась на седьмой этаж и остановилась перед дверью в квартиру Тони. Сердце ее бешено колотилось. «Господи, - думала она, - сделай так, чтобы Марк был здесь! Сделай так, чтобы он не принимал участия в этом кошмаре, чтобы он был жив и здоров! Господи, пожалуйста!».
Едва подняв вверх трясущуюся от волнения руку, Марта ладонью нажала кнопку звонка. Еще и еще раз. Звук его терялся в глубине квартиры, а ответом была тишина. Марта постояла несколько минут у двери, потом достала из сумки записную книжку, ручку: «Тони, позвоните мне, умоляю!!! Марта». Вырвав листочек, она свернула его в маленькую трубочку и аккуратно вставила в замочную скважину. «Чужой не увидит, а свой не пропустит», - подумала она и, забыв про лифт, стала спускаться вниз по ступенькам.
На работу она, конечно, приехала с опозданием. Впрочем, никто этого не заметил. Похоже, в этот день в Синегорске мало кто действительно работал, настолько велико было потрясение от случившегося в детском приюте.
До этого момента сам факт существования детприемника и уж тем более место его нахождения никогда не обсуждались. О том, куда привозят изъятых детей, знали только  в Демполе и в Комиссии по народонаселению. Не было принято говорить и о судьбе малышей, лишенных права на семью и родительскую любовь, – чтобы не возбуждать общественное мнение и не провоцировать не нужные инциденты.
Теперь об этом заговорили. В автобусах, в домах, в рабочих кабинетах. И даже на площадях.
- У центрального Демпола – митинг! – сообщила Стаси, едва Марта перешагнула порог кабинета. – Настоящий митинг – с плакатами, с флагами…  Столько народу… Ужас! Пойдем, Марта! Мне кажется, мы должны быть там.
- С ума сошла? – перебила ее Нелли, та самая, что исполняла обязанности их начальника. – Какой митинг! Набежит Демпол, всех похватает,  - и спрашивать не будут, из любопытства ты там была или тоже митинговала. Марта, ты хоть ее вразуми!
Марта колебалась. С одной стороны, она была согласна со Стаси – место каждого честного человека сейчас на этом митинге. С другой, она ждала звонка Тони. Ей казалось, что если она уйдет, он позвонит именно в тот момент, когда ее не будет на работе. И она не будет знать, где Марк и что с ним. А если она не будет этого знать, она просто умрет…
- Марта, - синие глаза Стаси были полны возмущения, - ты еще раздумываешь?!
- Мне… мне должны позвонить… - Марта понимала, что со стороны ее отговорка звучит достаточно глупо, но зато это было правдой.
- Кому надо – дозвонится! – безапелляционно заявила Стаси. – Идем!
Марте ничего не оставалось, как только подчиниться.
Народу на площади перед Демполом, действительно, собралось немало. Люди стояли плотной толпой, держа на вытянутых руках или прижимая к груди самодельные плакаты: «Верните наших детей!», «Киднэппингу – нет!», «Руки прочь от наших детей!». У некоторых на листах ватмана было написано проще и страшнее: «Сашенька, мама помнит о тебе!», «Дени, мы тебя любим и ждем!».
В большинстве своем на площади собрались убитые горем, не смирившиеся с потерей детей матери. Мужчин было гораздо меньше, но присутствовали и они. Марту поразило то, что все стояли молча. Не было речей, не было крика и плача, но тишина над площадью была страшнее любых рыданий. В стороне от молчаливых демонстрантов собирались любопытствующие, такие, как Марта и Стаси. Здесь было более  шумно. Этих людей объединяло не горе, а сочувствие чужому горю, и они могли о нем говорить.
С каждой минутой толпа все увеличивалась и увеличивалась. Как будто бы кто-то заранее объявил об этом сборе - люди шли и шли, забыв о работе, забыв о делах. Наверное, там, в здании Демпола за ними внимательно наблюдали и в какой-то момент решили, что пора принимать меры: огромные дубовые двери распахнулись, и из глубины здания поползла на улицу черная цепочка похожих на муравьев демполовцев, одетых в черную форму, бронежилеты и каски. Не приближаясь к демонстрантам, они выстроились в две шеренги вдоль здания и замерли, ожидая команды. Ситуация приобрела угрожающий оттенок.
Марте стало страшно. Здоровые, обученные мужчины, вооруженные дубинками, противостояли беззащитным женщинам. Достаточно одной необдуманной фразы, одного неосторожного слова, и пока еще неподвижная черная стена обрушится на людей, словно волна на берег, сметая все на своем пути.
Наверное, это почувствовала не только Марта. Народ заволновался, зашевелился, заколебался. У одних сдали нервы и, отделившись от толпы, они потихоньку покидали площадь. Другие решили остаться и посмотреть, чем все закончится. Что касается демонстрантов, они стояли все так же молча и только выше поднимали свои самодельные плакаты.
Тяжелые двери здания приоткрылись, оттуда выскользнул человек, остановился на крыльце, оглядел собравшихся.
- Граждане Синегорска! – он крикнул так громко, что чуть было не сорвал голос. Откашлялся и повторил, - Граждане Синегорска! Я призываю вас к благоразумию! Сегодня произошел досадный инцидент… Но, как уже установила Комиссия, среди детей жертв нет! Расходитесь! Любые несанкционированные митинги и демонстрации запрещены! Если в течение десяти минут вы не покинете площадь, мы будем вынуждены принять меры…
Лучше бы он этого не говорил. До этой фразы народ слушал его молча, но слово «меры» вызвало неожиданную реакцию.
- Стрелять в нас будете?! – выкрикнул тонкий женский голос.
И толпа взорвалась. С криками и рыданиями женщины двинулись вперед, на демполовцев. Цепь дрогнула, отступила на шаг назад, еще на шаг, пока не натолкнулась на стену.
- Гото-о-овсь! – прозвучала команда, и десятки дубинок взметнулись в воздух.
Неизвестно, каким бы побоищем все это закончилось, если бы внезапно из толпы не выбежала пожилая женщина в старомодном пальто с меховым воротником, без шапки, с растрепавшимися седыми волосами – она раскинула руки, словно пыталась удержать надвигавшихся на демполовцев, все позабывших в своем отчаянии людей.
- Стойте! Пожалуйста, остановитесь!
Толпа почему-то послушалась ее, может, от неожиданности, но все же прекратила движение, хотя и волновалась, готовая в любой момент снова двинуться вперед.
- Они же – наши… - женщина взмахнула рукой, повернулась лицом к демполовцам, - Они же – изъятые! Это же наши мальчики! Не дайте этим извергам… - теперь она обернулась к крыльцу, где все еще стоял отдавший команду человек из Демпола, - … не дайте этим извергам столкнуть нас лбами! Мы не будем воевать с нашими сыновьями! Храни вас Бог, дети!  Возвращайтесь к вашим матерям, они любят вас…
У женщины перехватило горло, но она закончила: … и ждут!
И снова толпа зашевелилась, заплакала, заговорила. И тут произошло то, чего никто не только не ожидал, но и предположить не мог: женщины, минуту назад готовые растерзать, раздавить ненавистных демполовцев, вдруг бросились их обнимать. Кто-то старался просто коснуться рукой плеча растерявшегося от такого поворота событий полицейского, кто-то обнимал и даже пытался поцеловать. А кто-то вдруг начал выкрикивать имена и фамилии своих детей, словно надеялся, что здесь, в этой цепи найдется человек, много лет назад изъятый из семьи.
Растерявшиеся демполовцы даже не пытались противостоять этому внезапному проявлению любви. Трудно сказать, что было бы дальше, но тяжелые двери Демпола вновь распахнулись, прозвучала команда, и черная цепь втянулась внутрь здания. Через минуту на площади остались только плачущие демонстранты. Но и они, словно обессилев от этого всплеска чувств, начали расходиться. Люди сказали все, что хотели. И знали, что их услышали. Да, они разошлись за десять минут, но они ушли победителями, а не побежденными. И это прекрасно поняли те, кто прятался от народа за мощными стенами Демпола.

Тони откликнулся на ее записку поздно вечером, когда Марта уже почти потеряла надежду. Ей казалась, что если тот не звонит, значит, произошло что-то страшное, непоправимое. Но в то же время она вспоминала слова Марка: если со мной что-нибудь случится, тебе сообщат. В общем, она и ждала звонка, и в то же время боялась его.
Весь вечер она, как, впрочем, и Артур, как большинство синегорцев, не отходила от телевизора. В новостях повторяли утренний сюжет о пожаре в детприемнике, но уже с официальными комментариями, показывали  демонстрацию у здания Демпола, вырезав при этом кадры «братания», внеочередное  заседание Президентского Совета, собравшегося в связи с событиями в столице. Но все это было очень аккуратно, очень мирно, без эмоций, все было наполнено благостью, нигде не упоминалось о погибших, не было произнесено ни слова сожаления. Правительство все еще надеялось, что удастся обуздать страсти, и жизнь войдет в привычную колею. Правительство очень на это надеялось.
Тони весь день провел на дежурстве. Он был среди тех, кто смотрел из окон Демпола вниз, на собравшуюся толпу, и молил Бога, чтобы мирная демонстрация не превратилась в ожесточенное, может быть, даже кровопролитное сражение с полицией. Этого не хотел никто, в том числе и те, кто по долгу службы должен был разогнать демонстрантов, заставить их освободить площадь.
Так что записку Марты Тони нашел, лишь вернувшись поздно вечером домой. И то не сразу. Он долго не мог вставить ключ в замочную скважину, прежде чем догадался заглянуть в нее. Но и обнаруженный там свернутый в трубочку листочек не навел его ни на какие мысли – Тони решил, что бумажку в скважину засунули мальчишки. Он уже хотел было выбросить ее, потому что никто и никогда не писал ему записок, и уж тем более не пытался передать таким способом, но почему-то остановился и развернул.
Записка повергла его в состояние растерянности. Во-первых, как Марта могла разыскать его? Во-вторых, он ничего не знал о судьбе Марка и тоже волновался за него. С той только разницей, что Марта не знала погибших и беспокоилась лишь о своем возлюбленном, а Тони… Тони точно знал, что убитые, кто бы они ни были, - его друзья и единомышленники. Но как ни пытался он выяснить, кого же все-таки догнали пули охранников, ему это пока не удалось.
И все же он решил позвонить Марте. Зачем? – не знал сам. Может, для того, чтобы успокоить? Он представил себе, как она мечется по дому, не зная, к чему приложить руки, не находит себе места, и все от того, что ничего не знает о Марке. Представил и пожалел ее. И позавидовал другу. Наверное, тот, влюбившись, был прав. Во всяком случае, о Тони так никто не беспокоился.
Звонок напугал Марту. Он прозвучал, словно предвестник несчастья, резко, отчаянно, заставив вздрогнуть от неожиданности. Марта почти не сомневалась в том, кто звонит в такой поздний час.
- Алло?..
- Марта, это Тони…
- Я слушаю!
- Извините, что поздно – я только что вернулся с дежурства.
- Ничего, все нормально, - успокоила его Марта, - я ждала.
- Вам не о чем беспокоиться. Марк жив и здоров, - Тони сам не знал, лжет он или говорит  правду, надеялся, что правду, но солгать все-таки пришлось,  - я разговаривал с ним по телефону сегодня утром.
- Слава Богу! – выдохнула в трубку Марта.
- Я думаю, он скоро вернется…
Тони знал, что нельзя обнадеживать человека, если не уверен сам, но он не мог оставить ее в растерянности и ожидании. Пусть  верит, пусть ждет, чтобы ни случилось. Марк заслуживал того, чтобы его ждали.
- Кто звонит?
Марта положила трубку и обернулась. В дверях комнаты стоял Артур.
- Это мне, по делу…
Она хотела пройти мимо него, но Артур внезапно схватил ее за руку и с силой толкнул назад, так что она едва не упала.
- Ты что? – удивленно воззрилась она на мужа. – С ума сошел?!
- По делу? – Артур приблизился к ней, - По какому делу можно звонить в половине двенадцатого ночи?!
Он был бледен, губы дрожали, а в глазах застыло бешенство. - Почему мне никто не звонит посреди ночи?
-  Ты хочешь поссориться? – удивленно повела плечом Марта и сделал шаг вперед, все еще не оставляя попытки выйти из комнаты. – Оставь, пожалуйста, эту затею на завтра. Я не собираюсь отчитываться перед тобой…
Сильнейшая пощечина сбила ее с ног. Марта с коротким криком упала на постель, закрыв лицо руками. От боли и обиды хлынули слезы.
- Не собираешься?! – Артур подошел к ней вплотную, схватил ее за руки, отрывая ладони от лица. - Посмотри на меня! Посмотри на меня!
Размахнувшись, влепил ей еще одну пощечину. И, не обращая внимания ни на слезы, ни на сдавленные крики, повалил Марту на диван, срывая с нее одежду.
- Дрянь! – бормотал он. – Мерзавка! Шлюха! Я знал, я чувствовал! Кто он?!
Артур схватил ее за горло, с силой тряхнул несколько раз.
- Кто?! Я все равно узнаю!
Марта захрипела, вцепившись ногтями в его пальцы. Артур выпустил ее, но лишь за тем, чтобы подмять под себя, навалиться, стиснув в железных объятиях, всем телом.
- Нет, нет… - она извивалась, отбивалась руками и ногами, но справиться с обезумевшим мужем не могла. Прижав ее к себе одной рукой, второй он наносил ей удары, от которых у Марты все обрывалось внутри, заходилось дыхание и темнело в глазах.
- Артур, не надо, Артур, пожалуйста… - собирая  последние силы, она пыталась остановить его, - прошу тебя…
Он как будто бы послушался, перестал ее бить, и Марта, захлебнувшись слезами, бессильно обмякла. И тогда Артур овладел ею – грубо, жестко, отчаянно. Он насиловал ее, как будто мстил –   за то, что не любила, за то, что заставила его поступать с ней так, как никогда раньше он не решился бы поступить.
У Марты не было сил сопротивляться. Все ее тело было сплошным сгустком боли. Чтобы не кричать, чтобы не сойти с ума, она сконцентрировалась на одной только мысли: вытерпеть! Вытерпеть эту пытку! Она не может продолжаться вечно. Еще чуть-чуть… И все закончится. Рано  или поздно все закончится…
…Артур сам не мог понять, что на него нашло. Никогда раньше ему и в голову не приходило поднять руку на Марту. Он любил ее. Он и сейчас любил ее, а жестокость была лишь проявлением этой любви, стремлением привлечь к себе внимание. Он не мог принять и смириться с тем, что Марта, его Марта больше не любит его. Так не бывает! Так просто не может быть! Это мужчина может изменить женщине. Мужчине простительно. Но как может женщина променять мужа на другого мужчину?! Разве такое можно допустить?! Дурь, блажь! Нужно просто вразумить ее, заставить понять, что муж в доме - хозяин, и жена должна считаться с ним. Нет, не так – подчиняться ему! Раз и навсегда…
Марта, всхлипывая, сползла с дивана, поднялась, пошатываясь, на ноги, побрела вон из комнаты, сбрасывая с себя на ходу разорванный в клочья халат, словно заживо содранную кожу. Артур слышал, как она закрылась в ванной, как зашумел душ. Он лежал обессиленный, опустошенный, раздавленный ненавистью к самому себе и жалостью к жене, которую он только что избил и изнасиловал.
- Зачем, зачем, зачем?! – он ударил кулаком по сбившемуся в кучу одеялу, - зачем ты так со мной?..
Он крикнул эти слова в след Марте, хотя и знал, что она не слышит, не может слышать. Это был последний выплеск переполнявших его чувств. Артур в эту минуту понял, что потерял Марту навсегда. Уж если он не мог завоевать ее любовь  смирением  и терпением, то силой не завоюет никогда. Она будет жить рядом с ним, спать с ним в одной постели,  может быть, даже они будут заниматься сексом –  разве он не в состоянии принудить ее к этому снова, как принудил сейчас, но она никогда больше не скажет ему «люблю» и никогда больше не будет той беззаботной, веселой и ласковой Мартой, какой была шесть лет назад, когда они поженились. Виноват ли в этом он сам? Или Марта? Или жизнь, которая разводила их в разные стороны? Артур не мог ответить на эти вопросы.
Шум воды стих. Он затаил дыхание, прикрыл глаза, притворившись спящим. Услышал, как открылась дверь ванной, но Марта в комнату не вернулась. Зато на кухне вспыхнул ночник над столом, осветив часть коридора.
Артур еще несколько минут лежал неподвижно, прислушиваясь к ночным шорохам. Потом не выдержал, поднялся и, закутавшись в одеяло, побрел на кухню.
Марта, завернувшись в огромное банное полотенце, сидела в углу у стола, прислонившись к стене, и даже не повернула головы, когда Артур появился на пороге. Ему бросились в глаза ее босые ноги на холодном полу. Они выглядели так беззащитно, так по-детски, что у Артура защемило сердце, защекотало в носу и почему-то вдруг захотелось плакать.
- Марта, - позвал он, - иди спать, я не трону тебя больше…
Марта не пошевелилась, продолжая смотреть в какую-то точку на противоположной стене.
- Марта! – он шагнул к ней и заметил, как она вздрогнула, дернув головой, вжалась в стену и непроизвольно стянула на себе плотнее полотенце. – Марта…
Он сделал еще шаг и вдруг рухнул перед ней на колени. Одеяло упало с его плеч, и он так и остался стоять обнаженным, обхватив обеими руками ее холодные ноги и целуя их в исступлении.
- Прости меня… Прости меня… Я не хотел… Я не знаю, как это случилось… Я люблю тебя, Марта! Пожалуйста, не бросай меня, не уходи, пожалуйста!
Он заглядывал ей в лицо, словно собака, которую побили и которая теперь просит у человека прощения за то, что разозлила его. Он уже не чувствовал себя хозяином положения, да и не хотел им быть. Он слишком долго перекладывал решение всех проблем на плечи Марты, чтобы сейчас вдруг стать мужчиной,  готовым взять все на себя. Он попробовал – результат не показался ему достойным. Все, что он хотел в эту минуту – вернуться на один час назад. Всего на один час! Когда еще можно было остановиться… Надо просто вычеркнуть эти минуты из памяти – из своей и ее, сделать вид, что ничего не случилось – и продолжать жить дальше. Он бы смог, если бы Марта позволила ему это сделать. Но только она не позволит и сама не забудет…
Марта уже не плакала. Слезы кончились, когда в ванной комнате она посмотрела на себя в зеркало и увидела опухшие от пощечин щеки, багровые ссадины на шее, кровоподтеки на груди, животе и спине. Теперь она знала, что уйдет от Артура, несмотря ни на что.

Два дня, оставшиеся до субботы, Марта едва дожила. На работу она ходила в свитере с закрытым горлом. Щеки отчаянно пудрила, скрывая под макияжем следы ударов. Старалась улыбаться и делать вид, что ничего не произошло. Ей это удавалось с большим трудом, но Стаси была уверена, что плохое настроение подруги связано с молчанием Марка. Посвящать же ее в подробности Марте не хотелось, несмотря на то, что у них практически не было тайн друг от друга. Но рассказывать о том, что тебя избил муж…  Нет, это было невозможно, стыдно, страшно!
В субботу же Марта планировала побывать у матери. Они не виделись с лета, лишь созванивались иногда, но рассказывать о том, что происходит у нее в душе, в семье и в жизни Марте и в голову не приходило. Но сейчас ситуация вышла из-под контроля. Единственным местом, где она могла укрыться, был родительский дом. Она знала, что придется долго объясняться с матерью, знала, что та не будет слишком рада появлению дочери и внучки, что за шесть лет она привыкла жить одна, но выбора не было. Если бы сейчас появился Марк, то, быть может, Марта согласилась бы уехать с ним в Казацкие Избушки. Только там она могла быть в безопасности. Только там никто не отнимет у нее Адель. Нет, Артур не шантажировал ее, не угрожал отнять ребенка, но кто мог гарантировать, что он не попытается воспользоваться своим правом на дочь, если жена уйдет? После того, что произошло между ними, Марта уже ничему не верила и ничего хорошего от разваливающегося на глазах брака не ждала.
Нет, у нее и в мыслях не было обвинять в случившемся одного лишь Артура. Скорее, наоборот, она считала  виновной себя. Ведь это же она полюбила другого мужчину! Она нарушила супружескую верность! Она думала только об одном: как уйти от мужа! Не удивительно, что Артур не выдержал и сорвался. И может сорваться еще не раз, и не два. Конечно, Марта не считала, что ее вина оправдывает его поступок, но, во всяком случае, понимала мужа. А еще она постоянно помнила о Грэге…
Матери Марты – Татьяне Федоровне - едва минуло пятьдесят пять лет. Это была высокая, худая, но крепкая женщина с вечно скорбным выражением лица. Крепко сжатые тонкие губы, печаль в глазах  - казалось, она носит вечный траур. Они с дочерью были очень похожи, но мягкий, отцовский характер Марты наложил отпечаток и на ее внешность, так что все, кто замечал их сходство, с таким же успехом видели и различия между ними.
Марта позвонила накануне, предупредила, что придет с Аделью, так что мать не удивилась их появлению. Открыла дверь, здороваясь, едва коснулась губами щеки дочери, более нежно, во всяком случае, Марте так показалось, расцеловала внучку.
Она побаивалась мать, ее суровости, ее непримиримости - слишком часто их встречи оканчивались ссорами, но все равно любила ее, хотя и без взаимности.
Адель сразу убежала в детскую – комнату, где выросла ее мама. Там до сих пор стоял шкаф с ее книгами и куклами, стол, в ящиках которого хранилось много всего интересного, кровать, на которой можно было вволю поваляться и попрыгать. Марта прошла в зал, села в кресло у окна. Здесь все было,  как всегда, как пять и десять, и  пятнадцать лет назад: старая, рассохшаяся уже «стенка», загромождавшая комнату, забитая в большинстве своем ненужными, на взгляд Марты,  вещами: старой одеждой, альбомами с фотографиями, посудой в таком количестве, в каком она уже давно не нужна была хозяйке, ведущей почти затворнический образ жизни, и много, чем еще. У окна стоял обеденный стол, возле него – четыре стула с высокими резными стульями. Марта помнила, как их покупали. Эти стулья долгое время были гордостью семьи, а Марта, играя в «принцессу», использовала один из них в качестве трона. Вдоль противоположной стены стоял старомодный диван с зеленой обшивкой и кресла – с обеих сторон. На полу – потертый ковер, бывший когда-то не то персидским, не то узбекским, а теперь потерявший цвет, фактуру, а местами и протершийся до основы.
Марта не знала, с чего начать разговор. Мать присела на стуле у обеденного стола. Она видела замешательство дочери, чувствовала, что та пришла не просто так, и теперь внимательно наблюдала за ней.
Марта оттянула ворот свитера, который практически не снимала уже несколько дней и, скривив губы, дунула вверх, на челку, чувствуя, как лоб покрывается капельками пота.
- Разденься, у меня тепло, - предложила Татьяна Федоровна.
- Нет-нет, - помотала головой Марта, - мне не жарко, это я так…
- Что-нибудь случилось?
Татьяна Федоровна сидела у стола, выпрямив спину, гордо вскинув голову, и была похожа на строгую классную даму, которая вот-вот начнет отчитывать нерадивую ученицу. Марта подумала, что зря пришла. Мать не поймет ее. Может быть, еще и  осудит. И будет права…
- Поссорились с Артуром? – нарушила ход ее мыслей мать.
- Нет, не поссорились… - вздохнула Марта, поколебалась и продолжила, - все гораздо хуже. Я хочу уйти от него.
Две тонкие брови поползли вверх и замерли, почти слившись с морщинками на лбу.
- Он что, опять не работает? Или пьет?
- Работает… И не пьет… Но не в этом дело.
- В чем же тогда?
«Нет, она не поймет, - обреченно подумала Марта, - бесполезно! В ее понимании, если мужчина приносит домой деньги и не валяется пьяным, он уже хороший муж!».
- Марта, - строгий голос вернул ее к реальности, - я задала вопрос.  Если ты не хочешь рассказать мне, что произошло, то не нужно было и начинать этого разговора. Так в чем дело?
- Просто… - выдохнула Марта, - просто я его не люблю!
- Очень просто! - усмехнулась мать, - люблю, не люблю… Действительно, как все просто!
- Мама! - с упреком воскликнула Марта. – Только, пожалуйста, без нотаций! Любые разговоры на тему «Ты хорошо подумала?» и «Может, вы еще помиритесь!» бесполезны! Я хорошо подумала, и мы никогда не помиримся, потому что по большому счету и не ссорились. Я люблю другого человека и хочу уйти от Артура!
- Если ты уже все решила, - медленно произнесла женщина, - и не нуждаешься в моих советах, то при чем же здесь я?
- Мама, прости, - Марта сорвалась с места, подошла к матери, присела перед ней на корточки, заглядывая снизу ей в лицо, - я не хотела тебя обидеть. Мне нужна твоя помощь. Я хочу забрать Адель и переехать к тебе…
- С другим мужчиной? – усмехнулась та.
- Нет, только я и Адель… 
- Он женат?
- Нет, - Марта поднялась с вздохом, отошла к окну, посмотрела вниз, - дворник чистил от снега дорожки, малыши во дворе катались на деревянной горке и играли в снежки. – Нет, он не женат. Я не могу рассказать тебе всего…  В общем, мы не можем быть вместе… Пока, по крайней мере. К тому же, если я официально подам на развод, Артур может забрать у меня Адель. Этого я допустить не могу.
- Да, - с какой-то странной интонацией произнесла Татьяна Федоровна, - потерять еще и Адель  - это было бы слишком…
Марта обернулась и внимательно взглянула на нее. Скорбно сжатые губы сложились в горькую усмешку, а глаза смотрели куда-то сквозь стену. В эту самую минуту Марта поняла, что должна рассказать хотя бы частицу правды о Марке. Может быть, узнав, кто он -  человек, с которым связала судьбу ее дочь, она проникнется сочувствием к ней? Может быть, так Марта сумеет достучаться до ее окаменевшего много лет назад сердца?
- Хорошо, - решилась она, - я скажу. Мы познакомились два месяца назад. Он – коренной синегорец, но… Он – изъятый!
Мать вздрогнула так, словно ее неожиданно испугали, застав врасплох.
- Кто? – недоверчиво переспросила она. – Кто?!
- Да, - заторопилась Марта, - он – изъятый. Его лишили семьи, когда ему было четырнадцать. Воспитывался в кадетском корпусе, несколько лет служил в Демполе. Потом бежал. И вот уже много лет скрывается, живет вне закона…
- Марта, - Татьяна Федоровна  заговорила чуть слышно. В лице ее, Марта это видела, произошла какая-то непонятная перемена, - морщины на лбу разгладились, из глаз исчезла скорбь, взамен появился страх, -  ты понимаешь, что ты делаешь?! Ты понимаешь, чем рискуешь?!
- Я все понимаю, мама, - Марта говорила твердо, и сама удивлялась своей твердости. Больше всего она боялась, что начнет плакать, и слезы не позволят ей довести разговор до конца, - И скажу даже больше. Ты слышала о событиях в детском приюте? Так вот, он был там. Он спасает изъятых детей. Возвращает их родителям, прячет, помогает уйти за границу. Я не могу быть с ним, но с Артуром я не могу быть тем более. И не хочу. Именно поэтому мне нужна твоя помощь. Пожалуйста, разреши мне вернуться!
Мать молчала, раздумывая. Марте показалось, что прошла целая вечность, прежде чем та заговорила. Все это время она боялась, что ничего не получится, что мать скажет ей «нет», хотя и понимала, что ответить ей отказом она не может - формально Марта была наследницей доли квартиры, которую оставил ей отец, и могла бы вернуться в нее и без согласия матери, но все же не хотела делать этого. Она устала жить, словно во вражеском стане.
Мать встала, подошла к книжному шкафу, сняла с верхней полки книгу и вынула из нее фотографию.
- Посмотри, - она протянула снимок Марте. Та взяла его в недоумении. На фотографии был изображен мальчик лет семи-восьми. Незнакомый мальчик.
- Единственная фотография, - медленно произнесла мать, - она чудом сохранилась… Это твой брат. Его звали Мартин. Ему было восемь, когда ты родилась… Мы с отцом надеялись, что все обойдется. Хотели уехать в деревню, скрыться… Уже купили домик. Но роды начались преждевременно. Меня увезли в роддом прямо с улицы… Когда вернулась, Мартина уже не было. Двадцать пять лет прошло… Двадцать пять…
- Мамочка, - Марта обняла мать за плечи, прижалась щекой к ее щеке, - я догадывалась, но боялась спросить…
- Я знаю, я мало любила тебя… - Татьяна Федоровна отстранилась с вздохом.  - Винила в том, что случилось с Мартином, хотя ты уж точно была не причем. Это я виновата перед тобой…
- Нет, ну что ты… - попыталась прервать ее Марта.
- В последнее время  я часто думала о том, что произошло, и поняла, как была не права. Мартина у меня отняли, а тебя я потеряла сама. И не говори, пожалуйста, что это не так! Вот сижу одна в пустой квартире и думаю о том, что жизнь прожита зря…
- И ничего не зря… - живо возразила ей Марта, - у тебя есть я, у тебя есть Адель. Мы переедем, и будем жить втроем. Знаешь, как нам будет хорошо!
Домой Марта возвращалась без Адели, оставив девочку у бабушки. Было решено, что завтра она перевезет большую часть вещей и переберется сама. Сегодня ей предстояло выдержать нелегкий разговор с Артуром, - вряд ли он спокойно отнесется к желанию жены уйти от него. Марта все же надеялась, что все обойдется без крупного скандала и уж тем более без повторения недавнего кошмара. Она собиралась сказать Артуру, что поживет у матери лишь некоторое время, пока не забудется боль и обида. Может быть, испытывающий вину за свое поведение Артур согласится с этим.
Марта уже подходила к автобусной остановке, когда из проулка наперерез ей вышла молодая женщина, прижимавшая к груди младенца, закутанного в одеяло. Женщина шла очень быстро и постоянно оглядывалась, чем и обратила на себя внимание Марты. Создавалось впечатление, что ее кто-то преследует. Так оно, собственно говоря, и оказалось. Практически сразу Марту обогнал мужчина, - увидев его, женщина ускорила шаг и почти побежала. Однако мужчина нагнал ее, схватил за рукав, остановил и начал что-то говорить. Женщина молча пыталась вырваться. Наверное, Марта, которая в этот момент поравнялась с этой странной парочкой, прошла бы мимо – она решила, что просто-напросто ссорится семейная пара, если бы женщина не повернула к ней искаженное страхом лицо.
- Помогите! – она прокричала это беззвучно, одними губами, но Марта услышала и поняла, и не смогла пройти мимо.
- Что вы делаете? – строго сказала она мужчине, остановившись возле него.
- Проходите, гражданка, проходите, - с досадой глянул на нее мужчина. По всей видимости, ему очень не хотелось привлекать внимание прохожих.
- Отпустите женщину! – Марта схватила его за руку и потянула на себя. – Отпустите ее немедленно!
- Да отойдите же! – продолжая одной рукой удерживать женщину с ребенком, мужчина второй оттолкнул нежданную заступницу.
Но лучше бы он этого не делал, потому что Марта вцепилась в его рукав мертвой хваткой.
- Бегите, бегите же! – крикнула она женщине.
Та, выйдя из состояния оцепенения, вывернулась и бросилась бежать. Пересекла дорогу, подбежала к автобусу, который как раз в это время, остановившись,  распахнул двери, и скрылась с глаз.
- Тьфу ты! – выругался мужчина и повернулся к Марте. – Ну, все, гражданочка, вы влипли! Сопротивление сотруднику Демпола при исполнении служебных обязанностей… Знаете, насколько это тянет? А ну, пошли!
И потянул за собой упиравшуюся изо всех сил Марту. Из проулка, откуда выбежала женщина с ребенком, выехала машина, вышедший из нее демполовец помог своему напарнику затолкнуть туда сопротивлявшуюся Марту, и через несколько минут уже ничто не напоминало о разыгравшейся здесь драме.
Пока ее везли в машине, Марте казалось, что все случившееся – плохо поставленное кино. Женщина с ребенком, демполовцы, сама она - актеры, которым сценарист написал неудачные роли. Ну, в самом деле, кто поверит, что можно на улице, средь бела дня отнимать у матери ребенка, хватать и везти в полицию заступившегося за них прохожего, да еще и пугать его тюрьмой? К тому же Марте было некогда сидеть в тюрьме. Ей нужно было ехать домой, собирать вещи. Если Артур заподозрит неладное, он заберет Адель. И ему никто не  сможет помешать! «Сейчас мы приедем, - думала Марта, - я все объясню, и меня отпустят. Эти двое, они просто разозлились на меня за то, что я помешала им сделать их черное дело. Но там разберутся, посмеются над ними и отпустят меня домой. Разве может быть иначе?»
Ее привезли в центральное отделение Демпола, то самое, возле которого несколько дней назад проходила демонстрация, но Марта этого не поняла. Автомобиль въехал во двор за высокими воротами и остановился. Ее вывели  из машины и через заднее крыльцо провели в дежурную часть. Там за высокой стойкой, отгороженной от холла пуленепробиваемым стеклом, ходили и сидели несколько человек в черной демполовской форме с красными повязками на рукавах.  В холле вдоль стены стояли стулья. На один из них усадили Марту. Ее сопровождающие о чем-то переговорили с одним из демполовцев за стойкой, заполнили какие-то бумаги и ушли. Марта осталась ждать своей участи.
Сидела она долго. Потом не выдержала, подошла к стойке.
- Скажите, пожалуйста, - она наклонила голову, заглядывая в маленькое окошечко, - мне еще долго ждать?
- А вы куда-то торопитесь? – хмыкнул демполовец по ту сторону стекла. – Теперь вам торопится некуда. Следователь освободится и придет.
- Какой следователь? – удивилась Марта. – Я же ничего не сделала! Мне нужно домой. Меня потеряют!
- Ничего, не потеряют, - успокоил ее демполовец, - у нас никто не теряется.  А следователя подождать придется. Теперь только он будет решать, когда вы домой попадете. Сядьте, пожалуйста, на стульчик, не мешайте работать.
Марта вернулась на свое место. Вот теперь ей стало страшно. Неужели они не шутят, и все так серьезно? Но она же не знала, что тот человек, от которого она спасала женщину с ребенком, из Демпола! Она же этого не знала!
- Послушайте, - Марта сорвалась с места, подбежала к стойке и снова заглянула в окошко, - я же не знала, что он из Демпола! На нем не было формы! Он приставал к женщине, а я за нее вступилась… Я ни в чем не виновата!
- Вот это вы следователю и расскажете, - улыбнулся ей дежурный, - сядьте на место, не то я закрою вас в камеру.
В холле было жарко. Марта сняла пальто и шапку, достала из сумки платочек и обмахивалась им. Прошло уже часа два, за окнами стемнело, но никто не обращал на нее ни малейшего внимания.
«Может быть, встать и уйти? - мелькнуло в голове у Марты. – Они даже не заметят. Может быть, они сами ждут, что я сбегу. Ага, ждут! Потом обвинят меня еще и в бегстве. Нет уж, лучше я посижу.  Сейчас придет следователь и поймет, что я ни в чем не виновата, что это просто недоразумение, и позволит мне уйти».
В это время тяжелая входная дверь распахнулась, и в холл вошли, громко смеясь, несколько человек. Сразу стало шумно, весело, даже дежурные за стеклом, бродившие, как сонные мухи, оживились, начали о чем-то разговаривать с вновь пришедшими. От нечего делать Марта взялась рассматривать их. Один показался ей знакомым. Он тоже обратил внимание на одинокую посетительницу, спросил о чем-то у дежурного и подошел ближе. Встал напротив, с интересом разглядывая ее. И тогда Марта его узнала. Это был Тони.
Несколько секунд она смотрела на него в замешательстве, не зная, может ли она при всех назвать его по имени. И промолчала, решив, что не стоит афишировать знакомство. Тони укоризненно покачал головой и отошел, а еще через несколько минут убежал по лестнице куда-то наверх. У Марты почему-то сразу стало легче на душе. Тони не бросит ее. Сейчас он все выяснит и поможет. Надо только подождать, подождать еще немного.
Спустя некоторое время в холле появился невысокий крепкий человек в штатском, нагнулся к окошечку, перекинулся несколькими словами с дежурным и взял у него какие-то бумаги. Потом подошел к Марте, окинул ее быстрым взглядом. Лицо у него было приятное, не злое, скорее даже веселое.
- Ну, дебоширка, - окликнул он ее, - идемте, будем разбираться.
Они поднялись на второй этаж, прошли по длинному коридору, застеленному красной, приглушающей шаги, ковровой дорожкой, остановились возле одной из дверей. За ней оказался кабинет, где стояли два стола, несколько стульев и шкаф для бумаг.
- Садитесь! – следователь подвинул ей стул, сам сел по другую сторону стола, положил перед собой бумаги и начал читать.
- Вам что, делать нечего, на сотрудников Демпола кидаться? – он смотрел на нее с интересом. Наверное, не часто попадались такие отчаянные дуры.
- Я уже говорила, - по второму разу начала объяснять Марта, - он был в штатском. Начал приставать к женщине с ребенком, я вступилась. Мне не предъявляли никаких документов, просто засунули в машину и повезли.  С таким же успехом на месте полицейских  могли оказаться бандиты! И я бы сейчас не здесь сидела, а где-нибудь в канаве валялась.
- А мимо пройти, - следователь наклонился к ней через стол и почему-то понизил голос, - мимо пройти было нельзя?
- Мимо, - Марта тоже наклонилась и заглянула ему в глаза, - нельзя!
Следователь закивал головой:
- Ну, что ж, так и запишем…
- Я могу идти домой? - с надеждой поинтересовалась Марта. - Уже поздно, меня, наверное,  потеряли.
- Вы что, не понимаете? -  следователь откинулся на стуле и постучал ручкой по столу. – На вас написали заявление, завели дело. И закрыть его просто так я не могу. Я могу передать его в суд, а суд уже будет решать, какое наказание установить.
- Вы шутите? – округлила глаза Марта. – Какой суд? Какое наказание? Я же ничего не сделала!
- Да нет, милочка, сделала! Еще как сделала! Помогла скрыться женщине, нарушившей Закон о народонаселении, и оказала сопротивление Демографической полиции. Это статья, это срок!
Марта молчала, ошеломленная. Ей казалась, что кто-то из них двоих сошел с ума. Следователь смотрел на нее сочувственно, продолжая постукивать по столу ручкой.
- Сейчас вас отведут в камеру. Покормят ужином. В понедельник отдам дело в суд. Это все, что я могу сделать.
- Можно позвонить домой? – деревянным голосом спросила Марта.
- Да, конечно, - следователь подвинул к ней телефон.
Марта позвонила Артуру. Мать ее не потеряет, - она уверена, что дочь давно  дома, собирает вещи, а вот Артур может бог весть что подумать и наделать глупостей. Он словно ждал ее звонка  - схватил трубку сразу же.
- Алло, Марта, это ты? Где ты?
- Артур, - она старалась говорить спокойно, хотя и была уже на грани слез, - я в Демполе, меня задержали…
- Задержали? – в ужасе переспросил он. – За что?
- Это недоразумение… Я надеюсь, скоро все выяснится… Адель у мамы, пусть она побудет там.
- Хорошо, - растерянно ответил Артур, - но я не понимаю… Где ты? В каком отделе?
- Я не знаю…
И переспросила у следователя: в каком отделе?
- В Центральном… - ответил тот.
- Артур, я – в Центральном. Ты завтра позвони, может, тебе что-нибудь объяснят. Не волнуйся, все будет хорошо.
Она положила трубку и заплакала.

Молоденький конвоир – лет двадцати, не старше – вел ее по лестнице вниз, в полуподвальное помещение. Он смотрел на нее с сочувственным интересом - видно, не часто к ним попадали такие узники. Коридор, освещенный спрятанными в обшивку потолка лампами дневного света, напоминал скорее больничный, чем тюремный. Если бы не железные двери камер, можно было бы подумать, что здесь находятся процедурные кабинеты. Марта замедлила шаг, оглянулась, на что конвоир, видимо, решив, что она испугалась, успокоил:
- Не бойтесь, у  нас тут тихо.
Отомкнул одну из дверей, зачем-то заглянул в камеру, словно там кто-то мог прятаться, и, отойдя на шаг в сторону, пропустил вперед себя Марту. Вместо мрачного, сырого и холодного каземата, представление о котором навевалось воспоминаниями из прочитанных книжек,  Марта увидела небольшую, сухую и светлую комнатку. У одной стены стояла кровать, заправленная по-солдатски темным шерстяным одеялом, у другой, под маленьким оконцем, прятавшимся  под самым потолком, - стол и стул. В углу у двери унитаз, рядом - кран и раковина для умывания.
Марта вошла и остановилась в нерешительности.
- Располагайтесь, - почему-то приветливо, словно приглашал в гости, сказал ей конвоир, - сейчас я принесу вам ужин.
Он закрыл дверь и повернул в замке ключ. Марта осталась одна. Постояла в нерешительности, потом подошла к кровати и села на край.
«Господи, - думала она, - неужели все это реальность, и все это происходит со мной?! Я – в Демполе! Арестована! Я могла бы понять и принять такой поворот событий, если бы это случилось в сентябре, тогда, когда… Нет, не надо об этом! Не надо об этом вспоминать… Наши мысли материальны. Стоит начать о чем-то думать, и оно обязательно проявится. Нет-нет, этого не должно было случиться ни тогда, ни сейчас! Марк… Он узнает и вытащит меня. Разве Тони не поможет ему? Надо просто подождать…»
Громко лязгнул замок, дверь открылась, и Марта услышала мужские голоса. Вместе с конвоиром в камеру вошел Тони. В руках у него была пластиковая бутылка с водой и полиэтиленовый пакет. Охранник выглядел растерянным. Он поставил на стол поднос с тарелками и коричневой пластмассовой кружкой, шагнул к двери и оглянулся.
- Только не долго… Инструкция… Не положено…
- Не долго… - успокоил его Тони. Подождал, пока охранник закроет дверь, и только тогда сел на стул напротив Марты.
- Ну, как дела? – отчего-то весело поинтересовался он.
Как ни была измотана Марта, но она не могла удержаться и не съязвить:
- Что, есть повод для веселья? Здесь случайно не бесплатный аттракцион ужасов?
- О! – усмехнулся Тони, удивленно вздернув брови. – Настроение по-прежнему боевое. Это радует. Многие ломаются, едва только попадают в этот подвал. Но вам бояться нечего. Вас никто не побеспокоит.
- А я и не боюсь, - храбро солгала Марта, хотя на самом деле трусила отчаянно. Одна только мысль о том, что ей придется провести здесь ночь, приводила ее в ужас.
- Ну и замечательно! – Тони положил на стол пакет. – Здесь немного фруктов… Чтобы слегка подсластить пилюлю. Вода… Вдруг жажда замучит. Завтра я навещу вас. И, пожалуйста, одна-единственная просьба: довольно самодеятельности! Не лезьте на рожон! Не поддавайтесь ни на какие провокации. Следователь – хороший парень, я попробую с ним договориться, но помогите мне убедить его, что все происшедшее – случайность. Хорошо?
Марта кивнула в ответ.
- Вот и отлично!
Тони вдруг наклонился к ней, быстро и ласково провел ладонью по голове, по щеке, ухватил двумя пальцами за подбородок и слегка потрепал, как ребенка.
- Я вытащу вас отсюда.
И, словно испугавшись собственной слабости, быстро встал и пошел к двери. Уже на выходе обернулся и подмигнул ей:
- Спокойной ночи!
Марта снова осталась одна. Она не хотела ни есть, ни пить. Она не знала, сколько часов провела в ожидании следователя, помнила только, что, когда ее уводили, за окнами было уже темно. Сколько сейчас времени? Она не имела ни малейшего понятия, но почему-то ее это мало волновало. Какая разница! Лучше не знать, не считать часы и минуты, и тогда они побегут быстрее, и быстрее наступит завтра. Нервы у Марты сдали. Она то плакала, то умолкала и сидела, покачиваясь и глядя на стену. В какой-то момент силы иссякли, она легла на кровать, свернулась в клубочек и закрыла глаза.
- Наверное, лучше уснуть, -  думала Марта, - тогда будет не так страшно и не так одиноко. Адель… Хорошо, что она осталась у мамы. Моя маленькая девочка… Бедная мама! Как это ужасно, когда вместо ребенка у тебя остается одна фотография… Марк… Уже пора тебе вернуться… Видишь, как все получилось…
Мысли у нее путались, скакали, опережая друг друга. Марте казалось, что она спит и не спит одновременно. Она знала, где находится, помнила, что с ней произошло, но в то же время в ее усталом мозгу возникали какие-то причудливые картины:  осенний лес, заснеженный город, Грэг с застывшей на губах предсмертной улыбкой, незнакомая женщина со свертком на руках…
Внезапно в замке повернулся ключ, и Марта, мгновенно проснувшись,  в ужасе взвилась с кровати. Сердце колотилось, во рту пересохло. В камеру заглянул охранник.
- Во время сна, - вежливо сказал он, - полагается расстилать постель. Свет выключать запрещается.
И вновь закрыл дверь. Марта, словно китайский болванчик, кивала головой в ответ на его слова, хотя и не была уверена, что он ее видит. Сон словно бабки отшептали. Чтобы успокоиться, она встала и сделала несколько шагов по камере - взад и вперед, открыла бутылку с водой, пригубила, чтобы промочить горло, расстелила постель, легла  и попыталась все же уснуть. У нее ничего не получилось. Она не знала, сколько часов моталась по камере, считая шаги, не помнила, сколько верблюдов и баранов сосчитала, пытаясь хотя бы задремать, прочла про себя все стихи, которые помнила еще со школьных времен, но все без толку. Наконец, просто легла и лежала с открытыми глазами.
Уснуть удалось только под утро. Марте казалось, что она лишь на несколько секунд прикрыла глаза, когда ее разбудили. Это был уже другой охранник, похожий на прежнего лишь своей молодостью и формой.
- Подъем! – скомандовал он. – Уборка постели, умывание, завтрак через пятнадцать минут.
- Я не хочу завтракать, - едва оторвала голову от подушки Марта, - пожалуйста, дайте мне поспать!
- Не положено! – прервал ее охранник. – Днем кровать должна быть застелена. Лежать на ней не разрешается.
- Но я не спала всю ночь, - глаза у Марты не хотели открываться. – Какая вам разница, сплю я или нет?!
- Не положено! – бойко отчеканил мучитель. – Поднимайтесь! Если через пятнадцать минут, когда я принесу завтрак, вы не приведете камеру в порядок, придется отвести вас в карцер.
Марта, конечно, встала. Застелила постель, умылась в надежде, что ей станет легче от холодной воды. Взбодрилась, но не надолго. Уже через несколько минут после этого голова у нее начала опускаться на грудь. Марта упала на кровать и закрыла глаза. Пытка бессонницей была тяжелее страха перед карцером.
- По-о-одъем! – голос охранника прозвучал над самым ее ухом. – Вставайте немедленно, не вынуждайте меня наказывать вас. Завтракать! 
На столе стоял поднос. На нем – тарелка с кашей, кусок хлеба с маслом и тонким, почти прозрачным пластиком сыра, кружка с чаем. Марта с тоской оглядела свой завтрак. Как бы скромно не питались синегорцы, но такой рацион все-таки остался в далеком прошлом. В тюрьме, видимо, так не думали.
- Спасибо, - почти прошептала арестантка, - я не голодна.
- Если вы не позавтракаете, - охранник, похоже, решил испытать на ней  все служебные инструкции, - мне придется доложить об этом, и вас будут кормить насильно.
- Пожалуйста, - Марта умоляюще сложила руки на груди, - не надо никому ничего докладывать, я не голодна, честное слово!
Охранник, поджав губы, окинул ее осуждающим взглядом, забрал поднос и вышел, не забыв запереть за собой дверь.
Марта снова устроилась на стуле, сложив руки на столе и опустив на них голову. Сон ее был беспокойным. То ей казалось, что кто-то входит в камеру, и тогда она вздрагивала, поднимала голову и озиралась вокруг.  Затекали шея и спина, ей приходилось просыпаться, распрямляться, растирать пальцами шейные позвонки, разминать плечи. Наверное, если бы ей дали возможность лечь, она бы уже выспалась. А так часы, счет которым она потеряла, проходили в мучениях. 
Когда охранник в очередной раз принес поднос с едой, Марта поняла, что уже обед. Аппетита у нее по-прежнему не было никакого, но чтобы не злить своего «мучителя», как она его мысленно прозвала, Марта решила немного поесть. Под его пристальным взглядом она надкусила хлеб и зачерпнула ложкой суп, отдаленно напоминавший борщ. Парень убедился, что его подопечная не собирается голодать, удовлетворенно кивнул и вышел, прикрыв дверь.
Марта проглотила несколько ложек бульона и отодвинула тарелку. На второе опять была каша, но на этот раз с котлетой. Кашу она есть не стала, а котлету поковыряла для приличия пластиковой вилкой, отломив от нее кусочек-другой, сунула в рот, запив оказавшимся вдруг на удивление вкусным компотом. Компот она выпила весь. Потом отодвинула от себя поднос с остатками еды, забралась с ногами на стул, согнув их в коленях, обхватила обеими руками, положив на них голову,  и стала ждать. Она не хотела засыпать, пока охранник не унесет тарелки. Не потому, что боялась его недовольства, а просто потому, что не хотелось, чтобы своим приходом он лишний раз будил ее.
Вместе с охранником в камере появился Тони.  Демполовец этому был явно не рад, но ослушаться старшего по званию не мог и только бурчал что-то про себя, пропуская в дверь нежданного гостя.
- Ну, здравствуйте, - жизнерадостно поздоровался Тони, присаживаясь на кровать напротив Марты. – Как настроение?
- Спасибо, хорошо, - усмехнулась одними губами Марта, - присоединиться не предлагаю.
Тони внимательно всмотрелся в ее лицо, и оно ему не понравилось. Женщина выглядела либо смертельно больной, либо такой же усталой.
- Что случилось? – уже серьезно спросил он.
- Я хочу спать, - Марта говорила медленно, с трудом выталкивая из себя каждое слово, - я не спала ночь. А мне не разрешают лечь… Дайте мне выспаться! Это же настоящая пытка!
Тони повернулся к охраннику. В глазах у него стоял вопрос.
- По уставу не положено, - начал оправдываться охранник, - днем не разрешено лежать на кровати…
- Ты что, идиот? – поинтересовался Тони голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Она не арестована. И не осуждена. Она задержана до выяснения обстоятельств. Если с ней что-нибудь случится, тебе, дураку, мало не покажется. Пусть она спит! Пусть спит! Ты меня понял?!
- Так точно, - сник охранник.
- Службист, твою мать! – выругался Тони. –  По уставу не положено! По Уставу не положено причинять вред тем, кого ты охраняешь!
И добавил уже мягче:
- Она ведь женщина… Неужели не понимаешь?
Тони помог Марте встать со стула – ноги ее не держали, довел до кровати, усадил. Она повалилась мешком на бок, глаза закрылись сами, едва голова коснулась подушки. Тони поднял ее ноги, положив аккуратно на постель, накрыл углом одеяла. И, не удержавшись, снова погладил Марту по голове.
- Спасибо… - сквозь сон пробормотала она.
Марта проспала остаток дня и ночь. На рассвете ей приснился сон. Это она, проснувшись, подумала – на рассвете, потому что из маленького оконца под потолком в камеру проникал серый свет.
Это  был странный сон. Ей приснился Грэг. Он стоял на ступеньках и улыбался ей. Как в тот день. Но улыбался ласково, лицо у него было доброе, а в глазах светилась нежность. Грэг был одет в длинный белый балахон с широкими рукавами. Он махал ей рукой, и рукав развевался, словно большой белый флаг.
- Иди сюда, Марта, иди сюда…
Губы его не шевелились, но Марта отчетливо слышала голос. Грэг протянул ей руку, и она подала ему свою, коснувшись его холодных пальцев.
- Пойдем со мной…
Повернувшись вполоборота и не выпуская ее руки, Грэг начал подниматься по ступенькам. Марта ждала, что вот-вот они окажутся перед высокими дверями Демпола, но дверей почему-то не было. Они словно поднимались в небо. Наверное, так оно и было, потому что вдруг они вошли в белое прохладное облако, и Марта на мгновенье потеряла Грэга из виду. Ей стало так страшно, что она что есть силы вцепилась в его руку. Но уже через минуту облако осталось под ногами, и перед ней раскинулся бескрайний голубой простор.
- Смотри… - повел рукой Грэг.
Повсюду, насколько могла видеть Марта, в белом тумане сидели, бегали, стояли, играли дети. Их было много, очень много. Они, так же, как и Грэг, были в белых балахонах, но только за спинами у них … за спинами у них Марта с изумлением увидела  белые крылья.  Небольшие, но широкие и крепкие. Самое удивительное, что дети ими пользовались: поднимались в воздух и перепархивали, словно сказочные эльфы, с одного места на другое.
- Кто это? – спросила Марта у Грэга.
- Это - ангелы! – улыбнулся тот. – Это ангелы… Смотри, вон те умерли еще до своего рождения – матери не позволили им появиться на свет. А те погибли в мучениях – нежеланные, они были задушены, выброшены на свалки, утоплены в колодцах и реках. А вот эти – эти умерли от болезней, не вынеся разлуки с семьей. Теперь они – ангелы!
- А ты? – не удержалась и спросила Марта. – Что здесь делаешь ты?
- Я? – он посмотрел на нее ласковыми близорукими глазами. – Я – воспитатель. Это мое искупление…
- Искупление чего, Грэг?
- Ах, Марта, Марта…- он стоял все так же на одну ступеньку выше, чем она, и смотрел на нее сверху вниз, - разве ты не знаешь, что все мы искупаем грехи - свои и своих отцов…
- Каких грехов, Грэг? - продолжала допытываться Марта. – В чем ты был грешен?
Грэг, продолжая улыбаться, вдруг стал отдаляться от нее, сначала медленно, потом быстрее и быстрее. Марта испугалась, что сейчас он пропадет совсем,  и закричала вдогонку:
- Ты простил мне мой грех, Грэг?! Ты простил?!
И вдруг полетела вниз, сквозь белую облачную пелену. Ей не было страшно, она понимала, что не разобьется, - она летела так, как будто находилась в лифте со стеклянными стенами. И вдруг этот лифт резко остановился, и от толчка она проснулась.  В маленькое оконце под самым потолком заглядывало неласковое серое утро.

Немного погодя Марта поняла, что именно ее разбудило: в коридоре, от которого ее отделяла железная тяжелая дверь, слышались громкие голоса, показалось даже – плач, топот ног. Лязгали ключи, открывались и закрывались многочисленные двери. Кто-то шумно пробежал, раздался окрик, потом снова голоса. За два дня, что провела в этом подвале Марта, такое происходило впервые. Еще не зная и даже не представляя, что случилось, она каким-то шестым чувством поняла: нечто сверх - ординарное.
Когда по двери, ведущей в ее камеру, кто-то постучал, Марта вздрогнула и приподнялась на подушке, опершись о локоть. За дверью забубнили, а затем в замке повернулся ключ.
- Свет! – скомандовал чей-то резкий голос.
Дверь распахнулась, и в камеру первым вошел охранник, тот самый молодой парень, который встретил ее в первый день пребывания под арестом, а за ним – невысокий человек в форме. Охранник нашарил рукой выключатель. Через секунду мужчины уже смогли рассмотреть женщину на кровати, которая, прищурившись, взирала на них в изумлении и страхе.
- Ч-черт! – недовольно произнес коротышка, окинув взглядом маленькое помещение. – Вторую кровать поставить, конечно, некуда!
Он так уставился на Марту, как будто именно она была виновата в том, что в камере не хватало места для второй кровати.
- Фамилия? – наверное, коротышке казалось, что говорит он очень сурово, но голос его сорвался на фальцет.
- Полянская, - подсказал охранник.
- Я не тебя спрашиваю, - словно отбрыкнулся от него коротышка. – Почему не встаете, когда в камеру входит начальник?
Марта без конца ругала себя за то, что лезет на рожон и не может смолчать, когда на нее пытаются кричать, тем более безо всякой на то причины, но раз за разом сдавала сдачу:
- На вас не написано, что вы начальник, - храбро ответила она, - Кроме того, подъема не было, а до подъема имею право лежать!
Коротышка вытаращил на нее в удивлении глаза, открыв рот, вдохнул воздух, но промолчал и, резко повернувшись, вышел в коридор. Охранник укоризненно покачал головой, но, уже выходя, вдруг показал ей большой палец. И даже выключил свет, словно давал понять: можно спать и ничего не бояться. Но уснуть Марта уже не могла.
Хождение по коридору продолжалось. Она встала с кровати и на цыпочках, словно боялась, что ее застанут за непристойным занятием, подошла к двери и прижалась ухом к холодному крашенному железу, но так ничего толком не услышала. Оставалось ждать, пока страж принесет ей завтрак. Может быть, тогда она сумеет утолить свое любопытство.
К тому времени, когда охранник появился вновь, в подвале все стихло. Арестованных, судя по  всему, развели по камерам. Разрешили им выспаться после бессонной ночи или нет - об этом Марта могла только догадываться.
На завтрак была сваренная на воде гречневая каша, слегка сдобренная маслом, стакан чуть теплого чая и традиционный бутерброд с сыром. Не выспавшийся, это  было видно по его лицу, охранник поставил поднос на стол и замешкался на секунду. Этого было достаточно, чтобы Марта, набравшись храбрости, задала ему вопрос, мучивший ее с рассвета.
- Что это было?
- Где? – сделал вид, что не понял охранник.
- Утром… Что это за люди? Что происходит?
Парень колебался, не зная, можно ли сказать арестантке правду. Ему явно хотелось  поделиться, но это было против правил.
- Ну же, - поторопила его Марта, - говорите, говорите… Я – никому…
И то верно - кому и что она могла рассказать, сидя в подвале Демпола!
- Участники митинга… - наконец, решившись, произнес охранник, - сегодня ночью арестовали тридцать человек…
- Какого митинга? – удивилась Марта. Вот черт! Там, за стенами этого здания происходят удивительные события, а она ничего не знает! – Разве был еще один митинг?
- Да не еще один… - с досадой в голосе – вот же непонятливая! – произнес охранник, - тот самый, пятого ноября, после пожара в приюте! Не знаете, что ли?
Марта потеряла дар речи. Она смотрела на своего юного сторожа и не могла поверить его словам. Как же так? Митинг закончился мирно, демполовцы отступили, никто не пострадал, участники сами разошлись… Как же так?! Прошла почти целая неделя… Теперь с ними решили разделаться?! Не рискнули тогда, на виду у всего  города, а сделали это тихим сапом, ночью, чтобы никто ничего не знал?!
- Как же так?! – произнесла она вслух.
Парень вздохнул и развел руками.
Тони заступил на дежурство в восемь утра. Уже через пятнадцать минут он знал все о ночных событиях. Информация повергла его в шок. Противостояние власти и народа выходило на новый виток. На что надеялись те, кто отдал приказ произвести аресты? Что все останется в тайне? Так, как это было не единожды?  – человек выходил из дома и исчезал на долгие месяцы, если не годы. Ребенка отнимали у родителей, и никогда больше они не имели о нем никаких сведений. Только тонкие папки дел под грифом «Секретно» ложились в архив Демпола, спрятанный на два этажа ниже подвала, где сейчас находились арестованные. О, эти два этажа! О них не знал ни один непосвященный! Вход туда был разрешен лишь тем, кто имел первую категорию доступа из пяти. У Тони  была третья. Она давала ему право спускаться в подвал и выходить из него, но попасть в архив он, разумеется, не мог. Мог только предполагать, сколько тайн, сколько искореженных судеб, сколько разбитых сердец хранят бумажные залежи в недрах Демпола. Но таких массовых арестов на памяти Тони не было. Тридцать человек за одну ночь!   
Марта! Марта на его голову! Как бы под шумок и ее не записали в «сопротивленцы» - так уже окрестили арестованных острые на язык демполовцы.
Тони помчался к следователю. Тот, похоже, не вылезал из-за стола с той самой субботы, когда Тони пришел к нему насчет своей протеже. Обложившись папками, он что-то отчаянно строчил на листке бумаги. На звук открывающейся двери приподнял голову, прищурил красные от бессонницы и табачного дыма глаза. Узнал Тони и замахал руками:
- Иди, иди с Богом, не до тебя!
- Догадываюсь, - Тони и не собирался уходить. Наоборот, подошел к столу, протянул для приветствия ладонь. Следователь пожал ее коротко, выудил из пепельницы еще не погасший «бычок», затянулся.
- Ну, чего ты хочешь?
- Полянская…- не вдаваясь в подробности, пояснил Тони.
- Ну и чего? – недоуменно посмотрел на него следователь. – Сидит?
- Сидит, - кивнул Тони.
- Вот и пусть сидит… Еще сутки. Завтра вечером выпустят.
- А распоряжение?- не отставал от него Тони.
- Какое, к чертовой матери, распоряжение? – следователь начал нервничать. – Чего ты мне голову морочишь? Трое суток истечет  - будет распоряжение! А трое суток, чтобы тебе было известно,  истекают завтра в пять вечера.
-  В подвале полно заключенных… Не дай Бог, ее под шумок тоже потянут...  Доказывай потом, что ты не верблюд!
- Да? – следователь смотрел на него подозрительно. – Слушай, не мое, конечно, дело, но … кто она тебе?
- Никто, - честно ответил Тони.
- Ну-ну! – хмыкнул следователь, вытащил из ящика стола какой-то бланк, вписал в него несколько слов и отдал Тони. – На, держи, защитник!
Марта была на месте. Тони даже вздохнул с облегчением, когда охранник открыл ему дверь, и он увидел свою подопечную, которая, подогнув ноги, сидела в углу кровати.
- Доброе утро… - Тони вошел в камеру и остановился в замешательстве, наткнувшись на откровенно отчужденный взгляд.
- Вы полагаете, что оно доброе? – улыбка у нее получилась не ласковая. И ту она с трудом выдавила из себя. – В подвале полно народу… Ни в чем не повинные женщины…
- Марта, - Тони подошел все-таки ближе, подвинул стул и сел, - давайте расставим все по своим местам. Я – сотрудник Демпола, но, чтобы вам было ясно, – против своего желания. Не моя вина, что я ношу эту форму. Если бы имел право выбирать, давно бы уже перебрался поближе к Марку. Но у меня – свои задачи. К тому, что произошло сегодня ночью, я не имею никакого отношения. Узнал об этом полчаса назад. Не знаю, смогу ли я сделать что-нибудь для этих людей, но если потребуется – сделаю.
Тони говорил спокойно, не повышая голоса, но Марта чувствовала, что он с трудом подбирает слова, во-первых, для того, чтобы не наговорить лишнего, а во-вторых, чтобы не сорваться и не закричать на нее, бестолковую дуру, которая смеет упрекать его в том, в чем он не виноват. Забыв, между прочим, при этом, что он выручает из беды ее самою.
Марта сорвалась с места, села на край кровати, погладила виновато Тони по руке.
- Не сердитесь на меня… Я не знаю, что говорю… Просто…просто я в отчаянии! Объясните мне, что происходит?! Неужели такое возможно?! У нас что, начинается тридцать седьмой год?!
О тридцать седьмом все они знали лишь по книгам и учебникам. Масштабы происходивших тогда злодеяний до сих потрясали умы и сердца потомков. Расписывая достижения эпохи реформ в постимперском Синегорье,  руководство страны всегда подчеркивало, что время беззакония прошло, кануло в лету – безвозвратно. Теперь оно возвращалась?!
- Ну, не будем преувеличивать, - невесело усмехнулся Тони, - до тридцать седьмого, конечно, далеко. Разберемся…
- А что будет, когда разберетесь? – вдруг тихо и серьезно спросила его Марта. – Это вам не детский приют, просто так не выберешься…
Тони с удивлением посмотрел на нее. Эта мысль даже не приходила ему в голову. Но, черт побери, Марта была права в одном - они не могут оставить этих людей без помощи.
Домой он вернулся уже за полночь – вымотанный, издерганный, злой. Ехал в лифте и мечтал об одном – завалиться на диван и забыть обо всем, что произошло сегодня. Забыть хотя бы на несколько часов, на время сна. День был суматошный, беспокойный, сутолочный.  Мало, кто понимал, что происходит, откуда поступила команда арестовать участников демонстрации. Впрочем, откуда поступила эта команда – сомневаться не приходилось: конечно, из Комиссии по народонаселению. Но что так испугало всемогущих руководителей этого, по сути, стоящего над правительством органа? Несчастные женщины? Тони был свидетелем нескольких допросов – они шли целый день в нескольких кабинетах одновременно. Следователи и сами еще толком не знали, что они хотят услышать от арестантов, какую информацию должны получить. Указаний сверху на этот счет пока не поступало. А раз так, то никто не знал, как оформлять арестованных – как задержанных за административное нарушение или как подозреваемых в совершении государственного преступления. Меньше всего понимали, что происходит, сами арестованные, среди которых большинство были женщины, в том числе и та пожилая дама, которая предотвратила бойню на площади у Демпола.
Тони вышел из лифта и подошел к своей двери. И остановился в замешательстве: в его квартире сегодня кто-то побывал. Это было очевидно, поскольку по давным-давно заведенной привычке Тони наклеивал на стык двери и косяка тонкую полоску бесцветного скотча.  Сейчас эта полоска висела, наполовину отклеившись. А это означало, что дверь открывали.
Тони приложил ухо к замочной скважине, прислушался. За дверью было тихо. Только шумела вода. Хотя вполне может быть, что это не вода или шумит не в его квартире. Он потянул на себя дверь  - она была заперта. Вставил ключ – тот легко вошел и повернулся.  Значит, замок не взламывали. Решившись, Тони толкнул дверь и вошел в квартиру. В прихожей горел свет, на полу – ворохом – лежали вещи, он узнал их, а в ванной, действительно, шумела вода.
Мысленно Тони перекрестился и, уже не остерегаясь, стукнул пару раз кулаком по двери в ванную.
- Марк, Ма-а-арк…
- О-у-у-у… - откликнулся тот. На мгновение вода умолкла. – Тони, это ты?!
- А ты ждешь кого-то еще? – приоткрыв дверь, спросил  у него Тони.
Марк засмеялся.
- Не сегодня… Пять минут! Я уже выхожу…
- Не торопись…
Тони разделся, постоял в раздумье над вещами на полу, вздохнул и отодвинул их ногой к стене.
Когда Марк, обмотанный ниже пояса полотенцем, свежий, бодрый, вкусно пахнущий шампунем и пеной для бритья вышел из ванной, Тони уже суетился на кухне, готовя холостяцкий, на скорую руку ужин и накрывая на стол.
- Ну, здравствуй, брат! – подошел к нему Марк. 
Они обнялись, постояли несколько секунд, хлопая друг друга по спине, по плечам.
- Марк, ты не представляешь, как я рад тебя видеть! – Тони показалось, что он сейчас расплачется, но, пожалуй, Марк бы этому не удивился. Они не виделись всего неделю, но что это была за неделя! Бывало, что друзья расставались на месяцы, но каждый при этом знал, что у второго все в порядке, и жизни его ничто не угрожает. На этот раз все было по-другому.
- Я, честно говоря, тоже рад, - Марк смущенно откашлялся. – Ну, как тут у вас?
Он, как был, в полотенце, подсел к столу.
- Да…- обреченно махнул рукой Тони, - что у нас…   Спасибо, хреново!
Он достал из холодильника початую бутылку водки. Стекло тотчас запотело, и Марк, глядя на него, отчего-то сразу замерз и побежал одеваться. Тони, рассмеявшись, наполнил рюмки и сел в ожидании друга. Перед ним сразу встал вопрос: как сообщить Марку о том, что произошло с его любимой женщиной. А сообщить придется  - Тони не сомневался, что разговор о ней зайдет непременно. И не был к этому готов. Если бы Марк вернулся хотя бы завтра… Тогда Марте пришлось бы самой рассказывать ему. А так… Тони вздохнул тяжело, и в этот момент в кухню вошел Марк.
- Ну, - он сел и потер руки, - ты все вздыхаешь? Сидишь тут, в тылу, окопался, а мы там, на передовой, на линии обороны… Под пулями, можно сказать…
- Шутишь… – уныло упрекнул  его Тони, - да лучше бы я там, с вами… Ну, за возвращение!
Они выпили. Марк зябко повел плечами – после горячего душа холодная водка обжигала. Но уже через минуту в желудке потеплело.
- Да уж, за возвращение… - он продолжил разговор. – Знаешь, когда над головами пули засвистели, я подумал: все, конец, все здесь ляжем! И кричим ведь им, сволочам: не стреляйте! Мы безоружны! У нас только дети! А они - знай себе лупят…
Он махнул рукой.
- Да, что там говорить… Не знаю, как до машины добежал…
-  Давай, - наполнил рюмки Тони, - за ребят… Не чокаясь… Ты ешь, ешь! Голодный, наверное…
- Да уж, - согласился Марк, - завтракал еще в Избушках.
- Где? – поперхнулся Тони.
- В Избушках, - спокойно повторил Марк.
- Ты был у себя?
Тони во все глаза уставился на друга. Ему, действительно, показалось, что он ослышался, или Марк сказал что-то не то.
- Ну, разумеется, - не понял его удивления Марк, - а куда, по-твоему, мы должны были ребятишек увозить?  Каждый по десять человек себе взял. Тяжело, конечно, но у нас запасов хватит, до весны дотянем…
- Подожди, - перебил его Тони, - но почему ты вернулся? Зачем ты вернулся, если уже был дома?
Марк отправил в рот кусок сыра, прожевал, спокойно посмотрел Тони в глаза.
- Ты знаешь, зачем…
- Из-за Марты?!
Марк промолчал, ковыряя сосредоточенно вилкой в своей тарелке.
- Но это же безумие! Ты в розыске! Весь Демпол стоит на ушах после этой истории с приютом! Людей хватают пачками  - у нас в подвале несколько десятков арестованных! Ты знаешь об этом?! Ну, хорошо, не знаешь, но не можешь не догадываться, что в городе сейчас опасно… Марк, ты не должен так рисковать! Ну, написал бы ей, позвонил, через меня бы передал, в конце концов…
- Я не хочу звонить, - поднял голову Марк, - не хочу писать, и через тебя передавать тоже ничего не хочу! Я хочу ее увидеть… Неужели так трудно это понять?!
- Да нельзя вам встречаться! – закричал на него Тони. – Нельзя! Понимаешь?! Она – в черных списках!  Она, если хочешь знать, арестована и сидит сейчас в камере в Центральном отделе…
Ему не надо было этого говорить. Тони понял тут же, что ему не надо было этого говорить, что слова, вырвавшиеся нечаянно, (он же хотел рассказать об этом совсем не так!) произвели эффект разорвавшейся бомбы: глаза у Марка остановились, а лицо как-то сразу осунулось. Несколько  секунд он сидел неподвижно, осознавая услышанное, а потом как-то странно начал озираться по сторонам, словно решал, куда ему бежать. Тони понял, что он сейчас вскочит и действительно побежит. И, возможно, прямо в Демпол. Если, конечно, он, Тони, сию минуту не предпримет хоть что-то, чтобы его остановить.
- Марк, - Тони перегнулся через стол, схватил друга за руку, - Марк, подожди, я не то хотел сказать… Сядь, сядь, пожалуйста! Успокойся, я сейчас все объясню!
Глаза у Марка прояснились, он уже осмысленным взглядом посмотрел на Тони. Тот торопливо налил ему рюмку водки.
- Выпей! Выпей, я тебе все объясню.
Подождал, пока Марк выпьет, сунул ему пластик сыра и молча ждал, пока он его прожует.
- Все? Теперь ты в состоянии меня спокойно выслушать?
Марк кивнул.

Когда тебе четырнадцать, ты живешь не столько разумом, сколько эмоциями. Ты не видишь полутонов и оттенков: черное для тебя – это только черное, а белое – только белое. Ты судишь людей не за то, что они поступают правильно или не очень, а за то, насколько, с твоей точки зрения, хороши их поступки. В четырнадцать лет подростка очень просто убедить в том, что друг – это враг, а враг – это друг.
Марку было четырнадцать, когда в их доме появился второй ребенок, младший брат. О том, что  ему придется делить родительскую любовь с кем-то еще, Марк,  конечно, узнал задолго до появления на свет малыша. Однажды родители усадили его перед собой и осторожно, подбирая слова, объяснили, что мама беременна, но поскольку рождение второго ребенка запрещено законом, знать об этом никто не должен. Единственное, что не сказали Марку, - каковы могут быть последствия для него самого. Так что он не был готов к тому, что его, по сути, могут принести в жертву.
Впрочем, родители и не собирались приносить сына в жертву.  Его отец занимал достаточно высокое положение  в обществе - он был генеральным прокурором Южного Синегорья. И, разумеется,  надеялся, что станет одним из тех, кому будет выдано разрешение на рождение второго ребенка. Но кто-то наверху решил иначе. Может быть, потому что у прокурора всегда есть недоброжелатели… Может быть, с ним рассчитались за непокорность…
На всякий случай, чтобы не привлекать ничье внимание, мать Марка уволилась с работы и до самых родов не выходила из дома. Круг друзей и знакомых сократили до минимума – о предстоящем событии знали лишь несколько самых надежных, самых преданных подруг. Марку было строго-настрого приказано говорить всем, что мама тяжело больна и ее нельзя беспокоить.  Казалось, предусмотрели все до мелочей. Кроме, пожалуй, одного: того, что всегда нежданно-негаданно вмешивается  в ход событий, коренным образом меняя его, - случайности. У мальчика, появившегося на свет совершенно здоровеньким, через несколько дней после родов началось нагноение пуповины. Промывание марганцовкой, смазывание антисептическими мазями не помогло. У малыша поднялась температура. Пришлось вызвать врача…
Марка забрали из школы в тот же день, даже не дав проститься с родителями. Воспитатели в  приюте ему объяснили, что родители предали его, разлюбили, решив родить другого ребенка, они тем самым отказались от него, Марка, и он должен забыть их, как забывают врагов и предателей. Марк молча плакал, размазывая по щекам соленые слезы, и отказывался верить воспитателям.
В приюте его продержали не долго, всего несколько дней  – возраст не позволял отдать его на усыновление, но зато давал возможность сразу отправить в кадетский корпус, где готовили кадры для Демпола.
Три года в кадетском корпусе стали самым тяжелым испытанием для подростка, которого в одночасье лишили дома, родителей, привычного круга общения, самой свободы. Отныне он, как, впрочем, еще несколько десятков подростков, не принадлежал самому себе. Государство его кормило, государство содержало, обучало и оно же собиралось получить отдачу от затраченных на его воспитание средств. 
Казарма, где ты никогда не остаешься один на один со своими думами, бедами, заботами, сводила Марка с ума. Даже по ночам, просыпаясь в полной темноте и призрачной тишине, он ощущал постоянное присутствие посторонних людей. Казалось, что за ним наблюдает всевидящее недреманное око. Может быть, так оно и было – кадеты ни на минуту не оставались без присмотра. Контролировался каждый шаг, каждое слово, каждый жест. Слова «дом», «мама», «папа», воспоминания о прошлом были категорически запрещены. На занятиях кадетам постоянно твердили о предательстве родителей, о том, что теперь они нужны только государству и должны быть бесконечно благодарны ему за заботу и внимание.
Дружба не поощрялась - близкие отношения между воспитанниками могли стать основой заговора, побега, любых форм неповиновения. Зато культивировалась конкуренция, воспитывались амбиции, взращивалось тщеславие. И беспрекословное подчинение.
Мальчики реагировали по-разному. Сердца одних переполнялись ненавистью. Другие – ломались, становились безразличными, а порой и жестокими. Третьи – не верили, не могли примириться с разлукой с близкими. Самые сильные пытались бежать, у некоторых это получалось. Слабые духом резали вены, лезли в петлю, прыгали с крыши. Марк навсегда запомнил случай, произошедший вскоре после того, как он попал в корпус: однажды ночью в туалете, заполнив водой раковину и опустив туда руки, вскрыл себе вены новоиспеченный кадет. На белой стене он написал кровью: «Они меня любят!».
«Они меня любят!» - эти слова неожиданно стали для Марка девизом. Они помогали ему выжить и вынести все даже тогда, когда, казалось, нет уже больше сил. Он поставил себе цель: окончить кадетский корпус и вернуться к родителям. Кто сможет помешать ему сделать это?! Он не знал тогда, что ценой свободы через несколько лет станет подписка о неразглашении. И одним из пунктов в ней  будет следующий: в случае нарушения  подписки, посещения сотрудником Демпола своей семьи и восстановления родственных отношений все члены данной семьи, включая нарушителя, будут подвергнуты наказанию в виде длительного лишения свободы, малолетние дети при этом передаются на попечение государства. Марк не мог рисковать своими родными...
Вскоре после выхода из корпуса он все же собрался с силами и в одно из дежурств приехал к родному дому в надежде увидеть кого-то из близких. Ему повезло: мать с маленьким братом, которому тогда уже было три года, гуляла во дворе. Марк побоялся подойти к ним. Смотрел из окна машины и плакал. Нет, слез не было  - к тому времени он научился справляться со своими эмоциями, но сердце его обливалось кровавыми слезами. Мать почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, забеспокоилась, стала оглядываться в тревоге по сторонам. Марк счел за лучшее уехать.
Он приезжал потом не один раз. Однажды ночью ему приснился странный сон: отец, молодой, улыбчивый, такой, каким запомнил его Марк, сидел на скамейке у подъезда в окружении незнакомых людей. Марк пригляделся  внимательнее и к ужасу своему узнал давно умерших родственников, известных ему только по фотографиям.  Он проснулся в страхе и в тот же день, выбрав часок во время дежурства, поехал к родному дому.
Марк успел вовремя:  гроб с телом отца выносили из подъезда и устанавливали в голубой катафалк. Соседи вывели под руки мать. Марку показалось, что она постарела лет на десять  - так осунулось, похудело и отчего-то сморщилось ее лицо. Младшего брата, ему к тому времени исполнилось семь лет, держала за руку незнакомая женщина. Мальчик крутил головой и, судя по всему, плохо понимал, что происходит.
Марк, сидя в машине, кусал губы, едва сдерживаясь, чтобы не выйти, не подойти к гробу, не проститься с отцом, не обнять мать. Нет, конечно, он мог бы это сделать, но кто мог дать гарантию, что на следующий день об этом не стало бы известно в Демполе. За себя Марк не боялся: хуже того, что с ним уже произошло, произойти не могло. Но какие последствия его появление могло бы иметь для матери и брата?..  Держась на некотором отдалении, он сопровождал похоронную процессию до кладбища. Вслед за катафалком, ползущим по кочковатой, давно не ремонтированной кладбищенской дороге, и процессией медленно продвигался меж осевших, заросших травой могильных холмиков и роскошных мраморных или гранитных памятников. Оставив машину на соседнем участке, все же рискнул выйти и приблизиться к могиле, скрываясь за надгробиями и крестами.
Стояла ранняя осень. Деревья еще не начали сбрасывать листву, напротив, - расцвели напоследок, придавая скорбному месту столь несвойственную, чуждую ему пышность и праздничность. Высоко в кронах тополей и берез висели, раскачиваясь на ветру,  тяжелыми черкесскими шапками вороньи гнезда, а сами птицы, большие, тяжелые, густой стаей с отчаянными криками кружились над людьми, добавляя трагизма в общую картину.
На него никто не обратил внимания… Кроме брата, про которого в какой-то момент, прощаясь с покойным, просто забыли. Он стоял на кладбищенской дорожке, растерянный, одинокий и такой несчастный, что Марк не мог не подойти.
- Привет! - сказал он ему, присев перед ним на корточки.
- Здравствуйте, - мальчик посмотрел на него с интересом. Он был белолиц и скуласт, совсем, как старший брат, с такими же серыми, спокойными глазами. И подстрижен был так же – ершиком, только на лоб падала короткая аккуратная челочка.
Марк разглядывал его, как редкий экспонат в витрине музея. Он помнил брата совсем крохотным, крикливым существом. Он знал, что все его, Марка, беды – из-за этого маленького человечка, но почему-то не мог злиться. Наоборот, его переполняло непонятное, неведомое раньше чувство любви и нежности. Он не знал, что сказать ему, и ребенок тоже молчал, с любопытством разглядывая незнакомца.
- У меня папа умер… - наконец нарушил молчание мальчик.
Марк кивнул головой.
- И у меня тоже… Тебе грустно?
- Грустно… Маму жалко…
- А папу?
Мальчик как-то странно посмотрел на него и произнес:
- Ему уже не больно…
- А… ему было больно? – у Марка было ощущение, как будто он вторгается в какую-то запретную зону, задавая этот вопрос.
- Да, - ответил мальчик, - он кричал, не давал никому спать. И говорил, что это наказание…
- Наказание? – удивился Марк.
- Да. Я спрашивал у мамы, кто его наказал и за что, но она только плакала…
Марк понял, о каком наказании шла речь, но не мог же он сказать об этом малышу.
Взрослые у могилы стали расходиться, потянулись к машинам. Мать еще стояла, опустившись на колени в сырую глину, у деревянного в человеческий рост креста, но Марк понял, что пора уходить: в любой момент она могла обернуться и увидеть его.
- Митя! – кто-то окликнул мальчика.
Тот повернулся на голос, крикнул кому-то «Сейчас!», а потом, словно взрослый, протянул руку Марку:
- До свидания!
- Пока, братишка, - пожал Марк его тоненькие холодные пальчики, - не грусти!
И быстро пошел прочь, петляя между чужими могилами.
Он не видел, что именно в этот момент мать, поднявшись с колен, все-таки повернулась, успев заметить это рукопожатие. Несколько мгновений она вглядывалась в спину удаляющегося мужчины, а потом почти подбежала к сыну и опустилась перед ним на корточки точно так же, как это только что сделал Марк. Она взяла его за плечи, встряхнула, словно хотела разбудить, заглянула ему в глаза.
- Митя, кто это был?! Кто это был?!
- Не знаю, - пожал тот плечами, удивившись вопросу и волнению матери, - он просто подошел…
- Что он тебе сказал?
- Сказал, что у него тоже папа умер…
- А еще? – продолжала пытать его мать. – Что еще он сказал?
- Ничего, мама, - попытался освободиться из ее рук Митя, - ничего… Сказал: пока, братишка! Вот и все! Пусти, пусти же!
Мать отпустила его, сгорбилась, закрыла руками лицо и завыла громко, в голос, раскачиваясь из стороны в сторону.
- Мамочка, - заплакал, испугавшись, Митя, - не надо, пожалуйста, не надо!
Обнял ее неумело обеими руками и раскачивался вместе с ней, пока не подошли люди, не разняли их, не увели обоих в машину. Никто не понял, что это был плач не по покойнику, а по живому человеку, который только что воскрес из небытия.
Марк, пока не ушел из Демпола, приезжал к дому еще несколько раз в надежде увидеть мать и брата, но больше пути их не пересекались. А потом началась подпольная жизнь. Поддерживать связь с прошлым, пусть даже одностороннюю, стало еще более опасно. К тому же прошло время, утихла боль – любая рана, так или иначе, заживает. Марк иногда вспоминал о матери, думал о брате, который вот-вот должен был закончить школу, но как-то уже отвлеченно, без острой боли где-то глубоко внутри – в сердце или в душе. Иногда ему хотелось побывать в старом дворе, увидеть родные лица, но каждый раз, когда он бывал в Синегорске, находились какие-то другие, более важные, неотложные дела, и он отодвигал свое свидание с прошлым.
Тони появился в кадетском корпусе на несколько месяцев позже Марка. У него была совсем другая история. Отец умер, мать второй раз вышла замуж. Новый муж хотел иметь своего ребенка. Мать долго не соглашалась. Рискнула только тогда, когда отношения между отчимом и пасынком накалились настолько, что нужно было сделать выбор. Она выбрала мужа.
Тони долго не мог пережить измену единственного родного человека. Когда его привезли, он находился в состоянии глубочайшей депрессии, плакал по ночам, срывался на истерический крик, если слишком доставали неуемные  в своей подростковой жестокости товарищи по несчастью. И даже всерьез думал о том, чтобы свести счеты с жизнью. Однажды  Марк, чья кровать была рядом, вдруг проснулся среди ночи и обнаружил, что новичок сворачивает в жгут простыню…
Какие слова он говорил ему –  Марк не мог потом вспомнить, но факт остается фактом: Тони пришел в себя и вроде отказался от своего замысла, что не помешало Марку на всякий случай караулить его несколько ночей. Мальчишки подружились и скоро стали не разлей - вода. Тони навсегда запомнил, что сделал для него Марк. Прошло пятнадцать лет, но и по прошествии времени он готов был отдать за друга всего себя до последней капли крови.
Вот и сейчас, сидя на маленькой кухоньке, Тони глубоко переживал свою несдержанность, видя растерянность и отчаяние Марка, узнавшего про арест Марты.
Он в подробностях рассказал ему о том, что произошло. В конце концов, все окончилось благополучно, хотя могло быть гораздо хуже. Завтра узница выходит на свободу.
Тони утаил лишь от друга лишь одно: кажется, он влюбился… Нет, он и сам не знал этого точно. Просто… он смотрел на Марту глазами своего друга: если Марк обратил на нее внимание, значит, в ней, действительно, есть нечто, чего нет в других женщинах. Тони идеализировал ее, потому что ее идеализировал Марк. Она нравилась ему, потому что нравилась Марку. Тони доставляло удовольствие смотреть на нее, касаться ее волос, слушать, как она говорит. Даже ее колючесть и категоричность не вызывали у него отторжения – они свидетельствовали о ее независимости и твердости характера. Нет, он определенно не был равнодушен к этой женщине. Проблема состояла лишь в том, что ее любил Марк, единственный человек, к которому Тони был привязан, его друг, его брат. Тони не мог совершить подлость в принципе, а уж по отношению к Марку тем более.

Последний день в подвале Демпола стал для Марты самым тяжелым. Нет, ничего не произошло. Все, как всегда: ранний подъем, завтрак, а вслед за тем ожидание, ожидание, ожидание. Марта слышала, как по коридору ходили люди, звучали голоса, плакала женщина. Судя по всему, арестованных воскресным вечером участников митинга начали водить на допросы. А у  руководства Демпола и Комиссии по народонаселение были к ним вопросы. Например, кто организовал митинг? Как оповещали о нем участников? Кто предложил написать плакаты и кто это сделал? Не может быть, чтобы люди собрались стихийно, сами, под влиянием минуты. Подпольная организация в Синегорье?! Это пахло антигосударственным заговором. Инакомыслие нужно было уничтожить на корню, пока оно не дало всходы, не разрослось, не раскинулось буйным цветом по всей республике.
Правительство испугалось, хотя и не хотело в этом признаваться. Демпол и Комиссия переборщили  в своем рвении. Стремление использовать смерть Грэга Тоцкого для закручивания гаек неожиданно обернулось пока еще слабым, но все-таки вполне ощутимым сопротивлением, проявившемся и в похищении детей из приюта, и в этом странном митинге, закончившемся столь неожиданно братанием народа с демполовцами. Какие плоды это могло принести в будущем, трудно было предугадать. Во всяком случае, на экстренном заседании Президентского Совета было решено в будущем использовать для разгона демонстраций, если таковые еще будут иметь место, регулярные войска, а не Демпол, чей рядовой состав сплошь состоял из изъятых.
Марта ничего не знала об этом. Ее мысли были заняты только одним: скорее покинуть камеру, ставшую на несколько дней ее пристанищем. Она ждала, что придет Тони, - каждое его посещение давало ей силы, она чувствовала, что не одинока, что о ней помнят, но в тот день он так и не пришел, и бесплодное ожидание было томительным, изматывающим. Марта видела в нем дурное предзнаменование: что-то произошло, что-то случилось, именно поэтому Тони и не смог появиться.
День хотя и тянулся медленно, но, в конце концов, пошел на убыль. Часов у Марты не было, но в камере стемнело, из чего она сделала вывод, что за окном начали сгущаться сумерки. Свет она не включала. Сидела, забравшись с ногами на кровать, вжавшись в стену, обхватив руками подушку, и уже почти не дышала, прислушиваясь к шагам в коридоре, моля Бога, чтобы они, наконец, замерли возле ее двери. Временами на нее нападало странное безразличие, глаза закрывались сами собой, голова падала на подушку, но сон был чуток, и стоило в коридоре раздаться шагам или любому другому звуку, как Марта вздрагивала, открывала глаза, вскидывала голову и снова напряженно прислушивалась. Поэтому когда охранник, загремев засовом, вошел в камеру, он не застал ее врасплох.
Марту провели по освещенному безжизненным светом коридору подвального помещения, перегороженного у самой лестницы железной решеткой. Охранник предъявил дежурному какую-то бумагу; тот, прочитав, согласно кивнул головой и открыл замок. Они поднялись по ступенькам наверх, снова шли по коридору, на этот раз затемненному, застеленному ковровой дорожкой, поглощающей звук шагов, и оказались в том самом холле, в котором Марта ждала решения своей участи в субботу, когда ее арестовали. Охранник снова предъявил бумагу, подождал, пока его подопечная оденется, и только тогда протянул ей ее документы, которые до этой минуты держал в руке.
- До свидания, госпожа Полянская. Всего вам хорошего!
- Спасибо, - Марта не придумала ничего другого, как поблагодарить его. Впрочем, было за что - парень относился к ней по-доброму, ей не в чем было его упрекнуть.
- Постарайтесь больше не попадать к нам, - улыбнулся охранник и распахнул перед ней тяжелую дверь.
Марта вышла на улицу. Она повела в заточении всего три дня, но в эту минуту ей показалось, что она вернулась в родной город из дальней и долгой поездки и теперь смотрела по сторонам, словно пыталась разглядеть, что же изменилось за время ее вынужденного отсутствия.
На улице было пустынно. Редкие прохожие торопились по своим делам и не обращали никакого внимания на одинокую женщину, медленно, словно через силу, идущую прочь от здания Демпола. Неторопливо падал снег. Снежинки были маленькие, бесформенные, колючие, но Марта с удовольствием подставляла им лицо, чувствуя, как они тают на ее щеках, превращаясь в ледяные капельки, вдыхая холодный воздух, обжигающий легкие, привыкшие за три дня к спертому  подвальному воздуху. Она шла и ни о чем не думала, кроме того, что все закончилось. Все закончилось!
Марта не прошла и квартала, когда увидела стоявшую неподалеку от перекрестка машину. Сначала она не обратила на нее ни малейшего внимания  - мало ли в городе машин. Но когда до нее осталось какие-то три-четыре метра, передняя дверь распахнулась, и навстречу Марте вышел человек…  Она не успела его разглядеть. Страх, копившийся в ней все это время, выплеснулся наружу, ударил в виски, завесил пеленой глаза. Марта  остановилась на мгновение, потом сделала шаг в сторону, назад и совсем уже было собралась повернуться и бежать, бежать как можно быстрей и как можно дальше от этого страшного человека. Она, наверное, так бы и сделала, если бы он не окликнул ее, и только услышав его голос, Марта поняла, что ей нечего бояться.  Она сначала замерла, потом ноги у нее подкосились, она опустилась на засыпанный снегом тротуар и впервые за три дня зарыдала во весь голос.
Марк, а это был он, растерялся. И не придумал ничего лучше, кроме как подбежать, встать возле Марты на колени и успокаивать ее, одновременно пытаясь вытереть ей лицо колючей вязаной перчаткой. Тони, ревниво наблюдавший за этой сценой, понял, что пора брать инициативу в свои руки, пока кто-нибудь не заинтересовался странной парочкой.
- Марк, - окликнул он друга, выйдя из машины, - Марк, поднимай ее и поехали! Давай, давай!
Марк беспомощно оглянулся на него. Тони был прав, надо было сматываться, в любой момент могла проехать патрульная машина, а ему нечего было бы предъявить в случае проверки документов.
- Марта, - он подхватил все еще всхлипывающую Марту, силой поставил ее на  ноги, - пойдем, пойдем… Надо идти. Можешь?
Она кивнула головой, уткнулась лицом в плечо Марка и так шла вслепую, опираясь на его руку несколько метров до  машины.
Ехали молча. Марта судорожно вздыхала, отходя от истерики. Марк, обняв за плечи, укачивал ее, словно маленького ребенка. Тони, кусая губы, бросал на них взгляды в зеркало заднего вида. Он понимал, что невольно оказался в роли третьего лишнего. Это было тяжело, но это нужно было пережить. «Мавр сделал свое дело, - мысленно усмехнулся Тони, - мавр может уходить».  Он уже решил для себя, что дружба с Марком для него дороже. Значит… Значит, о Марте нужно забыть.  Это была глупая идея – придумать, будто он в нее влюбился. И ничего не влюбился! Ну, понравилась, ну, дал слабину. И все на этом. Точка. Тони снова посмотрел в зеркало. Он видел выражение лица Марка, не отрывающего взгляда от Марты,  - напряженное, сосредоточенное и в то же время счастливое. Тони вздохнул.
- Марк, - позвал он друга, - я переночую сегодня у ребят в общежитии. Увидимся завтра вечером, после дежурства.

Марк поцеловал ее только тогда, когда они вошли в маленькую прихожую. Взял за воротник, притянул к себе и поцеловал в безжизненные, припухшие от недавних слез губы, не шевельнувшиеся в ответ.
- Чего ты? – ласковым шепотом спросил он.
Марта коротко, судорожно вздохнула и уткнулась лицом ему в его холодную, шершавую куртку.
- Все хорошо, - Марк погладил ее по спине, - все будет хорошо.
Он помог ей раздеться, взяв за плечи, слегка подтолкнул в комнату, но Марта, ссутулившись, опустив голову, стояла, глядя в пол, словно упрямый подросток. И Марк снова растерялся.
- Что? Что не так? – он даже присел на корточки, чтобы заглянуть ей в глаза, и удивился какому-то измученному, страдальческому выражению ее лица. – Скажи, что я должен сделать?
- Можно… - Марта перевела дыхание, - можно, я приму душ?
- Черт! – Марк даже рассмеялся облегченно. – Ты меня напугала! Конечно, можно! Сейчас принесу полотенце…  Дать тебе чистую рубашку?
Она кивнула в ответ и, чуть приоткрыв дверь ванной, бочком протиснулась туда, оставив улыбающегося Марка стоять в прихожей. Когда он принес полотенце и рубашку, за дверью уже гулко била в чугунное дно ванны упругая струя воды. Марк постучал в дверь костяшками пальцев.
- Марта, я повешу на дверную ручку… Заберешь?..
- Хорошо, - отозвалась она едва слышно.
Ему показалось, что прошла вечность. Он даже подходил – почему-то на цыпочках – к двери и прислушивался к плеску воды. Марку чудилось, что он слышит всхлипы, и тогда что-то внутри него сворачивалась, щемило, ему самому хотелось плакать от любви и жалости. Он приникал ухом к дверной щели, но ему становилось неловко, и так же на цыпочках он уходил на кухню.
Марта, действительно, плакала. Но это были уже совсем другие слезы. Злость, отчаянье, страх, безысходность – все это выплеснулось из нее еще тогда, на улице, когда она рыдала, сидя на заснеженном асфальте. Сейчас она просто жалела себя, вот и скулила, словно обиженный щенок. И вместе с мыльной  пеной с тела смывала с души усталость и обиды.
Выбравшись из ванны и обмотавшись полотенцем, она простирнула под струей воды белье, развесила его аккуратно на горячей трубе, тянувшейся вдоль стены, обсушила волосы и только тогда надела на себя рубашку, принесенную Марком. Рубашка была велика в плечах, рукава свисали, и Марте пришлось подвернуть их. Зато длина в самый раз – рубашка отлично прикрывала все то, что не следовало выставлять напоказ.
Марта вышла из ванной. Марк позаботился: у  двери стояли тапочки – мужские, на несколько размеров больше, но это было все ж таки лучше, чем босиком. Семеня и шлепая сваливавшейся с ног обувкой, она прошла на кухню.
- Ну, наконец-то… - Марк поднялся ей навстречу, внимательно ощупывая глазами ее посвежевшее и посветлевшее лицо, - я думал, ты никогда оттуда не выйдешь!
Он подошел почти вплотную, взял ее за плечи. Марта, улыбаясь, подняла голову и…
- Что это? – Марк уставился на ее шею, на которой отчетливо виднелись лилово-желтые синяки.
Марта отпрянула. За те несколько дней, что она провела в камере, она ни разу не сняла свитер, воротник которого скрывал последствия выяснения отношений с Артуром. И почти забыла о них, тем более что физическая боль уже прошла, а вспоминать о разборках с мужем, когда ты сидишь в тюремной камере, по меньшей мере, глупо. Реакция Марка напомнила ей об этом. Она схватилась обеими руками за воротник рубашки, стянула его на горле, словно старалась прикрыть то, что уже бесполезно было скрывать. Остро  кольнула в сердце боль, которая, казалось, давно утихла. Жгучий стыд выплеснул краску на лицо.
Марк перехватил ее испуганный, затравленный взгляд, увидел, как изогнулись в отчаянии губы. Он шагнул к Марте и, преодолевая ее сопротивление,  рванул ворот.
- Марк, не надо, пожалуйста, - жалобно просила она, но он не слушал, да и не слышал. Торопливо расстегивал на ней рубашку, сорвал ее с плеч, бесстыдно оголив грудь, - на розовой коже цвели точно такие же, как на шее, синяки, провел рукой по спине… Резко выпрямившись, с силой схватил Марту рукой за подбородок, не замечая, что причиняет ей боль, поднял вверх ее лицо.
- Я убью его! Я…  его… убью!
Марта испугалась. Не за себя и уж тем более не за Артура. Марк дрожал, как в ознобе, руки и губы тряслись, а глаза были совершенно сумасшедшие.
- Марк, Марк, милый, - с трудом разжав его закостеневшие пальцы, она оторвала от своего подбородка его руку. Обняла его за шею, притянула к себе. Марк ткнулся губами ей в плечо. Марте показалось, что все его тело свела какая-то непонятная судорога, таким он был неподатливым, окостеневшим. Она гладила его, словно маленького ребенка, по голове  и уговаривала:
– Ну, что ты, что ты! Все прошло… Я сама виновата… Это я виновата… Но теперь все позади… Не надо так, не надо…
Марка, наконец, отпустило. Рука расслабленно скользнула Марте под рубашку, прошла по спине, задержалась на лопатках, опустилась по позвоночнику вниз. Ожили губы, пробежали по ее плечу, коснулись шеи, задерживаясь на каждом кровоподтеке, словно залечивая их. Резким движением Марк подхватил Марту на руки и понес в комнату…

…Она нежилась под одеялом, словно сытая кошка, потягивалась, изгибая спину, едва ли не мурлыкая, терлась щекой о щетинистый к вечеру подбородок Марка. Спокойная, умиротворенная, слегка утомившаяся от необузданных ласк и, тем не менее, еще не насытившаяся сполна, слегка прикусывала колючую щеку своего любовника, он вздрагивал и, смеясь, отворачивался, деланно возмущаясь: «Больно!». В комнате было темно, но им хватало света, чтобы видеть друг друга. Марта приподнялась на локте, ладонью повернула к себе лицо Марка, отыскала его губы и так же, как только что прикусывала кожу щеки, стала кусать его за нижнюю губу, дразня и возбуждая. Принимая игру, он схватил ее обеими руками, стиснул так, что она вскрикнула, впился долгим поцелуем в ее губы и держал в тисках, пока она не отпрянула, переводя дыхание.   
Марк не питал иллюзий относительно своей роли в несчастьях любимой женщины, совершенно четко представляя, кто истинный виновник происшедшего. И страдал от этого. А еще оттого, что ничем не мог ей помочь, и в первую очередь потому, что Марта не хотела принимать его помощь. Их любовная игра сейчас лишь оттягивала тот серьезный разговор, который рано или поздно должен был состояться между ними.
Марта почувствовала его напряжение. Нависла над ним, заглядывая ему в глаза.
- Что? Что?
- Марта, - решился он, - ты не можешь вернуться домой!
Брови ее поползли вверх, а на губах промелькнула улыбка.
- А я и не собираюсь возвращаться.
- Нет? – удивился Марк ее ответу.
- Нет, - Марта легла рядом с ним, разметав по подушке волосы. Он, повернув голову, видел перед собой темные спутанные пряди. – Я ушла из дома.
- Куда?
- К матери.
- Вы помирились?
- Ну, - усмехнулась Марта, - мы, по большому счету, и не ссорились… Просто я объяснила ей ситуацию.
И, помолчав, добавила:
- Я рассказала ей все, Марк…
- И обо мне?
- И о тебе…
- И… что?
- Ничего. Адель сейчас у мамы. Завтра я заберу вещи и переберусь к ней окончательно.
- Он найдет тебя там.
- Я и не собираюсь скрываться. Он виноват и знает это. Я не развожусь, я просто хочу пожить  какое-то время отдельно.
- Какое-то время? А потом - вернешься?
- Марк, - поморщилась она, - не лови меня на слове. Я не вернусь. Какое-то время – это версия для него, а не для тебя.
- Марта, а что делать мне?
- Ты о чем? – не поняла она.
- О себе... Что делать мне? Как жить без тебя? – Марка, наконец, прорвало. Он говорил без остановки, не давая ей вставить даже слово. –  Я же люблю тебя… Ты перевернула мою жизнь! Засыпаю – и вижу тебя, просыпаюсь – вижу тебя. Все, что бы я не делал, делаю с мыслями о тебе. Я хочу любить тебя, заботиться о тебе, быть рядом с тобой, но ты не хочешь позволить мне этого. Ты живешь своей жизнью, в которой мне нет места.  Я не могу даже понять, нужен ли тебе, нет ли… Ты сама решаешь свои проблемы, не давая возможности хоть как-то помочь, хоть что-то сделать для тебя! Почему? Ты не веришь мне?! Не веришь?! Или - не любишь?!  И все, что связывает нас, - это только игра, которая вот-вот закончится? Сон, миф? Может, я тебя просто придумал?!
- Марк… - не ожидавшая такого всплеска чувств, Марта даже села, закутавшись в одеяло, потом склонилась над ним, вглядываясь в искаженное лицо, - господи, Марк… Глупый, вот глупый… Я люблю тебя… Я так люблю тебя…
Она гладила его по лицу, целовала в глаза, в лоб, в щеки. Почти плакала от нежности и жалости.
-  Как тебе объяснить, чтобы ты понял?
-  Просто скажи…
-  Что сказать? У тебя – миссия, а я … я просто живу, просто живу, понимаешь? Я счастлива тем, что ты у меня есть, но не хочу быть тебе обузой…  Не хочу мешать, стоять на твоем пути… Не хочу, чтобы ты оглядывался на меня… Не хочу связывать тебя …
Марк перехватил ее руку, отстранил от себя, посмотрел на нее изумленно.
- Ты что, серьезно? Вот дура!
И захохотал, как сумасшедший, притянув ее к себе.

Утром он отвез ее домой на такси. Еще не рассвело, и тусклые фонари высвечивали на снегу желтые пятна. Несмотря на середину ноября, зима уже основательно хозяйничала на улицах города: на газонах холмились первые сугробы, а дороги, до которых еще не дошли руки коммунальных служб, напоминали укатанные детскими санками горки.
- Подождите две минуты, - сказал водителю Марк и вместе с Мартой вышел из машины.
Ветер примчался из-за угла, закрутив сухой снежный смерч на тротуаре: он подхватил желто-коричневые, сморщенные, словно старушечьи лица, листья, еще не ушедшие под холодный покров, какие-то обрывки бумаги, ударил путников по ногам, стремглав пронесся вдоль дороги и исчез в белесой полумгле зачинавшегося утра.
- Может, все-таки поднимешься? – неуверенно предложила Марта.
Марк покачал головой.
- Вам будет, о чем поговорить, и без меня. Я позвоню и приеду вечером, если… Если, конечно, твоя мать не будет против. Скажи ей, что, как квартирант, я не так уж плох. Хорошо?
Он засмеялся,  притянул Марту к себе, поцеловал ее в кончик носа.
- Пока!
Повернулся и пошел к машине. Уже открывая дверь и садясь, помахал ей рукой:
- Я люблю тебя! До вечера!
Марта, запыхавшись, поднялась по лестнице, нажала кнопку звонка. За дверью стояла тишина. Потом послышались шаги, дверной глазок загорелся желтым светом светофора из городка лилипутов, повернулся ключ в замке, и дверь открылась.
- Марта, господи… - мать куталась в халат, из-под которого виднелась оборка ночной сорочки. – Ты одна?
- Конечно, одна! Здравствуй, мама!
Марта протиснулась мимо нее в полуоткрытую дверь. В квартире было темно и тихо. Пахло гороховым супом с копчеными ребрышками – в детстве Марта очень любила гороховый суп, но сама варила его редко. С мороза ее бросило в жар, и она торопливо сбросила с себя куртку.
- Адель еще спит? Разве ты не ведешь ее в садик?
- В садик? – мать все так же куталась в халат и смотрела на Марту, как на покойницу, вернувшуюся с того света. – Какой садик? Я чуть с ума не сошла… Когда Артур позвонил и сказал, что ты арестована… Мы три дня не выходили из дома, я не включала свет – боялась, что за Адой придут, я не разрешала ей прыгать и громко разговаривать. Артур сказал, что ты… что, возможно, ты уже не вернешься, что, скорее всего, тебя арестовали из-за твоего начальника. Марта, что происходит?!
- Артур так сказал? – изумилась Марта. –  Что за бред?! С чего он это взял? Я же объяснила ему, что произошло недоразумение, что скоро меня отпустят. Не надо ничего бояться, мама!
- Нет? – все еще не веря, переспросила мать.
- Нет, нет!  Можно включать свет, можно громко разговаривать, можно гулять на улице и ходить в садик!
Она пошла в свою комнату, где спала Адель. Мать, идя следом, продолжала бормотать:
- У нас нет хлеба, нет молока… Я боялась выйти в магазин, боялась оставить Аду одну дома. Я звонила Артуру, просила его приехать, но он отказался, сказал, что надо переждать, не привлекать внимания…
- Чего пережидать? – снова удивилась Марта. – Он что, с ума сошел?!
Она села на краешек кровати. Адель спала крепким, ничем не омраченным сном, прижимая к себе старого, когда-то бурого, а сейчас порыжевшего от дряхлости мехового медведя, сохранившегося еще с тех пор, когда Марта была маленькой.
- Адочка! – Марта коснулась дочкиного плеча, провела рукой по волосам, погладила теплую,  нежную, бархатистую щечку. – Адочка! Просыпайся, детка, пора в садик.
Адель засопела, приоткрыла глаза и, узнав мать, потянулась к ней обеими руками:
- Мамочка, ты приехала! Где ты была так долго?
- Адочка, - тая от любви и нежности, Марта вытащила дочку из-под одеяла, прижала к себе теплое сонное тельце, зацеловала руки, лицо, умудрилась даже чмокнуть в коленку, - Как я по тебе соскучилась, киска моя!
- А папа сказал, что ты долго не приедешь… - девочка обняла ее руками за шею, удобно устроилась на коленях, подогнув ноги, - мамочка, покачай меня на ручках, как лялечку!
- Ах ты, моя лялечка! – Марта стала раскачивать дочку. – Баловница маленькая! Рассказывай, ты слушалась бабушку?
- Теперь мне можно будет гулять? – вопросом на вопрос ответила Адель. – И смотреть телевизор?
- Все можно, сладкая моя! Если, конечно, ты быстренько встанешь и пойдешь в садик. Договорились?
- Договорились! – весело согласилась девочка.
- Тогда бегом умываться…
И когда Адель убежала, повернулась к матери.
- Мама, мне нужно с тобой поговорить.
Сообщение о появлении в городе Марка мать выслушала спокойно. Как и информацию о том, что несколько дней он проведет у Марты, в их доме. Всего несколько  дней, подчеркнула Марта, и добавила: если ты, конечно, не против.
- Ты сделала свой выбор, - пожала плечами мать, - почему я должна быть против? Если тебе с ним лучше… Только как ты объяснишь его появление дочери? 

Больше всего восторгов возвращение бывшей арестантки вызвало у Стаси. С визгом она повисла на шее у подруги и, расчувствовавшись, даже пустила слезу.
- Марта, я знала, я знала, что тебя отпустят! Ты же не виновата, правда? Ты же ни в чем не виновата!
- А в чем, по-твоему, я могла быть виновата? – перебила ее Марта.
- Ну, я не знаю… Артур позвонил, говорил так таинственно, - Стаси округлила страшно глаза и сложила бантиком ярко раскрашенные губы, от чего ее лицо еще больше стало похоже на лицо куклы, - на что-то намекал: ну, мол, подумай, ты сама знаешь… Что я знаю? Я ничего не знаю! Я ему так и сказала: ничего не знаю!
- Тебе позвонил Артур? – насторожилась Марта. – Что он еще у тебя спрашивал?
- Ну-у-у… - замялась Стаси, - ты же понимаешь… Спрашивал, знаю ли я, с кем у тебя роман? И не связан ли твой арест с этим человеком? Я сказала, что первый раз слышу, и с чего он вообще это взял… Ты что, рассказала ему?
- О чем? – удивленно воззрилась на нее Марта. –  О чем я могла ему рассказать? Ты вообще в своем уме?
- Ну, я не знаю… Он говорил так, как будто ему все известно!
- Стаси, - в душу Марты закралось подозрение, - и ты ему все выложила?
- Нет! – испугалась Стаси. – Нет, что ты! Говорю же, я сказала, что ничего не знаю! Спроси у Виктора, если мне не веришь, он слышал наш разговор.
У Марты отлегло от сердца. Но каков Артур! Почему он повел себя так странно? Чего от него ожидать? Ей предстояло встретиться с мужем сегодня вечером – нужно было забрать из дома вещи. Надо быть осторожнее. Кто знает, что он задумал?
Рассказ о приключении Марты женщины, собравшиеся вокруг ее стола, слушали с открытыми ртами.
- Вот гады! Уже на улице стали детей отнимать! Совсем стыд потеряли!
- А чего им стыдиться?! Пятьдесят лет не стыдились… А сейчас почувствовали, что народ роптать начал, вот и лютуют.
- Да кто роптать-то начал?! Сидят все по своим норам… Давно уже надо было этот вопрос поднять. Мужикам что, не они рожали, не они ночей не спали… Подумаешь, одним ярмом на шее меньше.
- Тише, девочки, тише… Разве можно вслух такие вещи…
- Да об этом уж на каждом углу говорят! Спохватилась!
- Так ведь до поры до времени… Слышали, тех, кто на митинг 5 ноября вышел, говорят, как курят, по одному… Марта, ты ничего такого не слышала?
- А вы что слышали? – Марта обвела их глазами. С этими женщинами они работали вместе вот уже три года. Казалось, знали друг о друге все. Казалось, им можно было доверить самое сокровенное. Но разве о Грэге она не могла сказать тоже самое? И чем обернулась их безоглядная вера друг в друга?
Стаси навалилась на крышку стола так, что небольшая, но полная ее грудь разметала стопку бумаг. Заговорила заговорщицким шепотом:
- Говорят, тех, кто выходил на площадь к Демполу, арестовали. Всех до единого! Но это только слухи, понимаешь? Никому ничего достоверно неизвестно. Кто-то что-то слышал, кто-то кому-то что-то рассказал… Газеты молчат, телевидение – тем более…
Стаси покачивалась, и грудь ее елозила взад-вперед по столу. Марте почему-то бросилось это в глаза.  «Не занозилась бы», - мелькнула дурацкая мысль. Она еще раз внимательно оглядела своих товарок. Поджала губы, сузила глаза -  так, что черные зрачки почти спрятались под пушистыми ресницами.
- В воскресение ночью арестовали тридцать человек. Тех, кто попал в объектив телекамер, и кого удалось опознать.
- Ух ты! – тихонько ахнула Стаси, тряхнув головой. Белые кудряшки упали на лоб, закрыв ей глаза, и она, поморщившись, нетерпеливым движением руки заправила волосы за ухо. – Откуда ты знаешь?
Пришлось Марте рассказать и об этом.
- Их всех держат в камерах в подвале Демпола. Каждый день водят на допросы. Там много женщин… Сколько – не знаю, но мне кажется, что большинство. Они плачут… Не могут понять, что происходит…
Потрясенные женщины молчали. Первой нарушила тишину Нэлли, заменившая покойного Грэга Тоцкого. Это была высокая, широкая в кости, мощная женщина с большой грудью и пышными формами. Она делала высокую прическу, носила очки и была больше похожа на школьную учительницу из старого черно-белого кино, чем на научного работника. Смотрела она строго, говорила громко и резко. В правительстве Синегорья не промахнулись, когда назначили на столь «важный» пост такую представительную женщину. Ну, не Стаси же, в самом деле, было назначать!
- Марта, - тон Нелли не оставлял никакой надежды на то, что ее можно ослушаться, - ты должна рассказать об этом всем! Нельзя утаивать такую  важную информацию!
- Рассказать?! – изумилась Марта. – Выйти на площадь, собрать вокруг себя толпу народа и через пять минут снова угодить туда, откуда я вчера вышла? Ты в своем уме?
- Зачем же на площадь… - если бы ей сейчас дали в руки указку, получилась бы замечательная учительница, - для этого есть газеты, телевидение, наконец.
- Ей нельзя на телевидение, - робко заступилась за подругу Стаси, - ее тут же узнают. Результат будет тот же. Лучше уж в газету…
- Вот-вот, - подхватила Марта, - даже Стаси и то это понимает. Но и в газету, девочки, мне тоже нельзя. Неужели непонятно? Откуда информация? От человека, который еще несколько дней назад сидел в соседней камере? В соседней камере сидела только я!  И, заметьте, не хочу обратно!
- Но, Марта, - уже колеблясь, прогудела Нелли, - что-то все равно нужно делать. Может, с кем-то посоветоваться?
- А что если… - заикнулась Стаси и, наткнувшись на взгляд Марты, стушевалась, - нет-нет, наверное, нельзя.
- Говори! – скомандовала Нелли.
- Ну-у-у, - Стаси покосилась на подругу, - у Марты есть один знакомый… Может, с ним поговорить… А?
Марта представила, как она начинает этот разговор с Марком. Скептически вздернула брови и покачала головой.
- Он сначала оторвет голову мне, потом тебе. Мне, может, и пришьет обратно, а вот насчет тебя – сомневаюсь. Выбросьте эту дурь из головы. Я  никому ничего не буду рассказывать. Понятно? Я устала от всех этих приключений! Не хочу!
- Ма-а-арта, - в голосе Стаси слышалось разочарование, - ты же такая смелая, умная, сильная! Ты непременно что-нибудь придумаешь…
- Не подлизывайся, пожалуйста, я не передумаю!
- Ладно, девочки, - напор в голосе Нелли остыл, - не будем спорить. Марта права: мы не имеем права заставлять ее рисковать. Она и так много пережила. И все-таки нужно подумать…

На другом краю города другие люди говорили о том же самом. Марк приехал на встречу со своими, как он их, шутя, называл, «подельниками» раньше всех. На этот раз Трауберг проводил встречу у себя в кабинете. Он ничем не рисковал. Этот человек по долгу службы встречался со многими людьми, совещания в его «епархии» были делом обычным, так что очередное «собрание» не могло вызвать никаких подозрений.  Марк удобно устроился в массивном кожаном кресле, сохранившемся, должно быть, еще со времен Империи – потертом, продавленном, но очень уютном, и с удовольствием пил горячий чай с лимоном, принесенный на круглом серебристом подносе предупредительной секретаршей – женщиной по имени Вера, неопределенного возраста с пышными бедрами, высокой грудью и такой же высокой, словно взбитой миксером, прической. Самым примечательным на ее лице были глаза – глубокие, черные, какие-то колдовские. Марк знал Трауберга уже десять лет, и когда бы не заходил к нему в контору, непременно встречал Веру – всегда молчаливую, сдержанно-приветливую, держащуюся с большим достоинством и в то же время обволакивающую своего босса медово - преданным взглядом.
- Нет ничего опаснее влюбленной женщины, которой ты не ответил взаимностью, - посмеялся однажды Трауберг в ответ на невысказанный вопрос в глазах Марка, - и нет ничего опаснее женщины, которой ты лишь однажды ответил взаимностью!
Из этого Марк сделал вывод, что хозяина кабинета и его секретаршу связывают давние и очень прочные отношения. Настолько давние и настолько прочные, что он может не опасаться предательства с ее стороны.
Вот и сейчас она стояла возле шефа с блокнотом в руках, записывала какие-то его распоряжения, что-то отвечала низким бархатистым голосом, звук которого приятно волновал разморенного теплом Марка, и в этом голосе слышалось бесконечное обожание и слепое поклонение.
Потом появился Тони, вслед за ним Седой и один из мужчин, присутствовавший на прошлой встречи, - Марк плохо знал его. Мужчины поздоровались, обменялись ничего не значащими фразами, типа «Ну, как вы?» - «Да не очень…» «Мы волновались…» «Как все прошло?..». С последней их встречи прошло не так много времени, но событий… Секретарша принесла все на том же подносе чай, конфетницу с печеньем и шоколадными конфетами, молча вышла, и Марк услышал, как с другой стороны двери в замке повернулся ключ. Теперь  войти в этот кабинет можно было либо через труп женщины, либо взять его штурмом.
Откуда-то из стола Трауберг извлек и поставил на стол бутылку водки и несколько стопок. Разлил.
- Не чокаясь… За ребят…
Выпили молча. «Эсерка» Эмма, мечтавшая вывести на улицы людей и заявить правительству о своем несогласии с его политикой, осталась лежать на снегу у детского приюта. Там же – один из демполовцев, тайно помогавший Тони. Третьего погибшего Марк не знал – увидел его лишь в машине, когда ехали в приют. Говорят, именно он сумел то ли подкупить, то ли договориться с воспитателем детприемника, который открыл окна и подготовил детей к «эвакуации», как назвали свою операцию подпольщики.
- Жаль, что не удалось обойтись без крови, - нарушил молчание Трауберг, - но это не наша вина. Организовано было все прекрасно. Все молодцы. Дети в надежных местах?
- Подключили родителей, - Седой взял чашку с чаем, подсел к столу. Его примеру последовали остальные. – Часть детей удалось сразу переправить в Северное Синегорье. Не пришлось даже вступать в переговоры с пограничниками – оформили как туристическую поездку.   Они, конечно, были в курсе событий и, думаю, догадывались, что это за «туристы», но лишних вопросов задавать не стали.
- Марк?..
- Уходить было тяжело, - Марк поднял голову, посмотрел Траубергу прямо в глаза. Тот часто моргал белесыми ресницам,  и это отчего-то придавало ему сходство с белой молью, мечущейся по комнате. – Демпол сработал очень оперативно. По всем направлениям тут же были поставлены блокпосты. Правда, им и в голову не пришло, что первые несколько дней мы будем прятать детей в городе, у них под носом. Вывозили по одному – на это ушло много времени. Потом сформировали группы. У меня десять человек. Тяжеловато, но…
Он с силой потер ладонью лоб, провел пальцами по лицу, словно смахивал с лица невидимую паутину:
- Главное, чтобы  хватило продуктов. Из Уральска поступило предложение – они готовы принять наших детей вместе с родителями или любыми взрослыми, которые захотят выехать вместе с ними.
- И что решил?
Марк пожал плечами:
- Работаем… На это нужно время. И силы. Транспорт в первую очередь. 
- Да… - Трауберг, вытянув руки перед собой, сцепил пальцы. – Задали мы сами себе задачу. Но болото всколыхнули…  Вы не представляете, что творится в Президентском совете! Ладно бы нападение на приют, но за ним же последовала демонстрация! Таких открытых массовых выступлений в Синегорье не было уже пятьдесят лет…  Никто не знает, что делать. Правительство в смятении. И аресты участников – это не что иное, как проявление слабости. Они не знают, как другими методами навести порядок в обществе, и делают ошибки. Сколько их еще будет…
- Плевать бы мы хотели на их ошибки, - мрачно заметил Седой, - если бы от этого не страдали люди. А я предупреждал вас, что нужно быть осторожнее. Нельзя было допускать до проявления открытого неповиновения! Общество на грани раскола!
- Мы не стремились к этому, - возразил Марк, - если бы они не учинили стрельбу в приюте, все прошло бы гладко. Ни Демпол, ни Комиссия сами никогда бы не стали рассказывать о том, что у них из-под носа похитили полсотни детей.
- Точно, - поддержал его Тони. –  Демпол не заинтересован в том, чтобы привлекать к себе лишнее  внимание. Как с этими же арестами: тридцать человек сидят в камерах, а все делают вид, что ничего не произошло!
- А вы хотите поднять шум? – Седой страдальчески скривил лицо. – Вам нужно продолжение? Новые аресты? Новые жертвы?
- Стоп-стоп, господа! – поднял обе руки вверх Трауберг, - вы говорите о разных вещах. Тони хочет сказать, что люди вправе знать о том, что происходит в городе. Так?
Он повернулся к Тони. Тот молча кивнул.
- Никому не нужны демонстрации, митинги, шествия. Это не есть наша цель. Но сказать о том, что тридцать человек находятся в тюрьме только за то, что они хотели знать правду о своих детях… - Трауберг покрутил головой, словно ему был тесен узел галстука, - кто-то должен сообщить об этом прессе.
- Кинуть кость,  - не соглашался Седой, - и посмотреть, сколько собак сцепятся из-за нее?
- О чем вы говорите? – не сдержавшись, Марк повысил голос. – Там, в подвале, женщины… Они не понимают, в чем провинились. Им страшно, они не знают, что их ждет. Точно так же, как их семьи, которые вообще не имеют ни малейшего представления о том, где их близкие и что с ними. Им просто не дают никакой информации! Неужели они не имеют права знать всю правду?! А если бы это коснулось вас?!
-  Мы решили однажды, что будем спасать детей и не вмешиваться в политику, - не сдавался Седой. – А то, что вы предлагаете, - это уже политика.
- Не большая, чем похищение детей из приюта!
- Так может, организуем нападение на Демпол?!
Вопрос был вполне закономерный. Все понимали, что события последних дней  – звенья одной цепи. Но каждый конкретный случай требовал и конкретного решения. Его нужно было найти. Максимально точное, максимально корректное, максимально безопасное для всех.
- Я считаю, - помолчав, произнес Трауберг, - что кто-то должен взять на себя смелость, встретиться с прессой и все рассказать. Нужен шум. Нужна волна. Нельзя допустить, чтобы этих людей осудили, как минимум, а как максимум – необходимо добиться, чтобы их отпустили. Всех. Вопрос – кто станет глашатаем правды?
Такого человека не было. Тони не мог взять на себя выполнение этой функции – это означало бы, что ему нужно уходить в подполье. Но пока он был нужен на своем месте. Сам Трауберг занимал слишком высокий пост в администрации Синегорья, чтобы раскрываться. Седой не был связан ни с Демполом, ни с Комиссией, а, следовательно, не мог иметь доступа к информации об арестованных, и, значит,  не мог рассматриваться как источник достоверной информации. То же касалось и Марка. Требовался  человек, который сказал бы: да, я это знаю, потому что я там был!
- Есть такой человек! – вдруг произнес Тони. Произнес тихо, но его услышали все. В том числе Марк, встретивший взгляд,  искоса брошенный на него другом. Этого взгляда было достаточно, чтобы Марк понял, о ком идет речь. Поэтому и отреагировал он молниеносно:
- Нет! Нет и еще раз нет!
- О чем это вы? – заинтересовался Трауберг.
- Забыли! – махнул рукой Тони. – Я ошибся.
- Погоди, погоди… Рассказывай!
- Ну-у-у… - Тони, посмурнев, виновато посмотрел на друга. Он уже понял, что сказал, не подумав. Лицо Марка окаменело, губы слились в одну тонкую нить, взгляд устремился на какую-то невидимую Тони точку на стене за его спиной. – Марк, не сердись! Но это единственный вариант…
- Не тяни, - поторопил его Седой, - что за церемонии?!
- Есть такой человек… Он провел в камере три дня за административное нарушение. Знает обо всем со слов охранников и с моих слов. С арестованными не сталкивался, но слышимость в подвале хорошая… Это надежный свидетель.
- А… причем здесь Марк? – голубые глаза Трауберга внимательно изучали застывшую фигуру Марка.
- Пусть сам скажет…- совсем стушевался Тони. Он чувствовал себя предателем. Свинство, какое свинство! Дернул его черт за язык! Тони корил себя и тут же находил оправдание своему поступку: кто-то должен принести себя в жертву благому делу? Почему не Марта? Тем более что она сама задавала вопрос: как они собираются вытаскивать людей из подвала Демпола? Ну что ж, пусть примет посильное участие. Тони не мог не понимать, чем может обернуться для Марты это «посильное участие», но гнал дурные мысли, убеждая себя, что никаких последствий не будет. Он не мог признаться сам себе, что толкнула его на это маленькое предательство  простая ревность! Да-да, он все-таки ревновал Марту, несмотря на принятое накануне решение ни в коем случае не вставать на пути у Марка. И теперь  подсознательно ему захотелось уколоть друга, взять своеобразный реванш, ощутить себя вершителем судеб – это было так легко и приятно!
- Речь идет о женщине… - Марк с трудом подбирал слова. – Она была задержана за оказание сопротивления сотруднику Демпола. Если она еще раз засветится, то тремя сутками ареста ей не обойтись. Загремит на полную катушку. А у нее ребенок…
- Вытащить одного человека легче, чем тридцать, - заметил было Седой.
- Я не хочу ее вытаскивать! – взорвался Марк. – Я хочу, чтобы ее просто оставили в покое! Она не имеет никакого отношения к нашим делам… Не надо впутывать постороннего человека!
- Тихо, тихо!
Траубергу, как, впрочем, и всем остальным, было ясно, что если кому эта неизвестная женщина и посторонняя, то уж никак не Марку. Это стало новостью. Железный Марк теряет контроль над собой из-за женщины?! Что-то новенькое… И опасное. Человек в его положении не может жить с оглядкой. Он должен быть волком-одиночкой: ни дома, ни семьи, ни родных, ни привязанностей. Нет, Траубергу, конечно, было жаль Марка, но, в конце концов, он сам выбрал свой путь. И женщина – кандалы на его ногах. Надо поговорить с ним об этом. Не сейчас, позже. Сейчас нужно выйти из этой странной, напряженной ситуации.
- Марк, не надо так остро реагировать. Да, ты прав, постороннего человека лучше не впутывать. Но, с другой стороны, может быть, подумать и найти какой-то взаимоприемлемый вариант? А?
Марк повернул к нему побледневшее лицо. Трауберг с изумлением, остро резанувшим сердце, вдруг увидел, какая мука промелькнула в его серых глазах.
- Пожалуйста, не трогайте ее!
Всем стало неловко. Тони готов был провалиться сквозь пол. Седой со смешанным чувством любопытства, зависти и непонимания вглядывался в лицо человека, сидевшего напротив. Они были знакомы довольно давно. Седой считал Марка сильным, спокойным, трезвомыслящим и достаточно жестким человеком, способным и  на конструктивный разговор, и на принятие неординарных решений. И никогда не думал, что этот человек способен поддаться чувству. Кто угодно, но только не железный Марк! И тем удивительнее было услышать в его голосе боль. «Наверное, сильные люди должны испытывать сильную страсть, - думал Седой, разглядывая Марка, - они все делают с полной отдачей: работают, ненавидят, любят… Тем более, изъятые… Разумеется, те, кого не сломали. Сломленные не умеют любить. И ненавидеть тоже».
 Неожиданно для себя, чуть наклонившись, он протянул через стол пухлую руку, положил свою мягкую, теплую ладонь на стиснутые в замок пальцы Марка, слегка, по-дружески, с одобрением пожал.
Разговор перешел в другое русло. Марк успокоился, хотя по нему было видно, что он по-прежнему напряжен. Они долго говорили о разных делах, спорили, пили чай, курили, но каждый ощущал повисшую в воздухе недосказанность, каждый понимал, что конфликт не исчерпан. Особенно неуютно себя чувствовал Тони. Он ерзал на стуле, то и дело бросая виноватые взгляды в сторону Марка, но тот ни разу не повернул головы, ни разу не взглянул на него, не произнес ни единого слова в его адрес.
Наконец, Трауберг, завершая разговор, хлопнул ладонями обеих рук по крышке стола.
- Ладно, на сегодня закругляемся. Остальные вопросы будем решать по мере сил. Рад был повидаться с вами.
И, сняв трубку телефона, дал секретарше команду открыть дверь.
Попрощавшись с хозяином, гости один за другим покидали кабинет.
- Марк, - негромко окликнул Глебова Трауберг, поднимаясь с места и выходя из-за стола, - задержись на пару слов.
Теперь они сидели друг против друга. Перед ними стояла все та же бутылка водки и рюмки. Трауберг налил по полной, поднял стопку и слегка коснулся рюмки Марка.
- Мы знакомы с тобой тысячу лет… И всегда были откровенны друг с другом. Что происходит? Не хочешь рассказать?
Марк молчал, упрямо наклонив голову, так что собеседнику оставалось только разглядывать ершик на его макушке. Потом, как-то судорожно вздохнув, резким движением поднял рюмку, опрокинул ее в рот и взял из руки  Трауберга  предупредительно протянутую ему конфету.
- Вы никогда не задумывались над тем, с чего начались наши нынешние приключения?
Трауберг, откинувшись на спинку стула, смотрел на него удивленно, пытаясь понять, как связаны между собой его вопросы Марку и столь неожиданный ответ.
- С убийства Грэга Тоцкого, - спокойно продолжил Марк, не реагируя на его удивление. – А не кажется ли вам странным, что, несмотря на поднятую в средствах массовой информации истерию по поводу этого убийства, никто не ищет исполнителя?  Да-да, нет ни версий, ни предполагаемых мотивов, ни задержанных, никто не отчитывается о проделанной работе, как это обычно бывает, не выступает по телевидению, рассказывая о том, как продвигается следствие.
- Я… не совсем понимаю… - растерялся Трауберг, - что ты хочешь этим сказать?
- Я хочу сказать, - Марк резко нагнулся, почти лег грудью на стол, едва не опрокинув рюмку, - что никакого убийства не было! Грэг застрелился!
- Бред! – отмахнулся Трауберг. – Бред! С чего ты это взял? Если так, то почему…
- А потому, - перебил его Марк, - что кому-то было очень выгодно выдать самоубийство за политическое убийство. И выгодно по двум причинам. Во-первых, признай они, что Тоцкий выстрелил в себя сам, тогда пришлось бы объяснять, почему сын главного идеолога Синегорья, создателя теории народонаселения покончил с собой, да еще на ступеньках Демпола. Что за этим скрывается? Может быть, несогласие сына с позицией отца? Выгодна ли Правительству такая версия? Разумеется, нет! А во-вторых, убийство по политическим мотивам – прекрасный повод закрутить гайки и провести ряд акций для устрашения тех, кто чересчур расслабился и решил, что Комиссия и Демпол не так страшны, как их малюют. Что мы, собственно говоря, и имеем!
- Но… - все еще не зная, соглашаться с доводами Марка или нет, развел руками Трауберг, - почему он застрелился?
- Вот! – торжествующе воскликнул Марк. – Правильный вопрос! И думаю, что я знаю ответ на него. Потому что для Грэга Тоцкого наступил момент истины. Он должен был решить для себя: с кем он? С отцом, создавшим современную теорию геноцида, или с теми, кто пытается ему противостоять?  На самом деле Грэг шел в Демпол, чтобы выдать меня! Да-да, именно так! Он был накануне смерти в Казацких Избушках – по случайному стечению обстоятельств, и я видел, в каком настроении он уезжал от нас. Как законопослушный гражданин, он просто обязан был придти в Демпол и написать докладную. Но не был уверен, правильно ли поступает. Он не был подлецом, этот Грэг Тоцкий.  Я думаю, что, по большому счету,  он был хорошим человеком…
- Марк, подожди, - перебил его Трауберг, - ты меня совсем запутал. Какая связь между смертью Тоцкого и тем вопросом, который я тебе задал?
- Самая прямая, - глядя собеседнику в глаза, медленно произнес Марк. – И сейчас вы это поймете. На ступеньках Демпола Грэга встретился с другим человеком – с человеком, который пришел туда, чтобы защитить меня. И в руках у него был пистолет. Но он не смог выстрелить. Согласитесь, не каждый способен убить, тем более того, кого еще вчера считал своим другом. Грэг видит оружие и понимает, что это - его единственный шанс остаться одновременно хорошим сыном, достойным гражданином и в то же время просто порядочным человеком. Он берет пистолет и стреляет в себя… А камера видеонаблюдения все это пишет. Самоубийство – это очевидно!
- Но тогда возникает другой вопрос: кто этот второй человек?
Марк молчал, глядя в голубые глаза Трауберга, и  тогда тот начал догадываться, какой ответ скрывается за этим молчанием. Заморгал часто-часто своими бесцветными ресницами, отвел взгляд, почему-то похлопал Марка по руке и торопливо разлил в рюмки остатки водки. Они выпили, посидели молча. Трауберг закурил.
- Я знаю, что вы мне скажете, - прорвался сквозь повисшую паузу Марк, - сам сказал бы то же самое любому другому. Но она  – это все, что у меня есть. Я не могу отказаться от нее… Не могу предать, подставить под удар…
Голос у него осип, сорвался. Траубергу показалось, что он сейчас расплачется.
- Все, все… - прервал он его, - закрыли этот вопрос. Не надо больше ничего говорить. Надеюсь, у тебя хватит мудрости и терпения…  Прости, прости, старик…
Когда Марк ушел, в кабинет вошла секретарша. Молча собрала со стола рюмки, взяла пустую бутылку, вазочку с конфетами, направилась было к двери.
- Вера, - остановил ее Трауберг. Ему вдруг захотелось сказать ей что-нибудь доброе, ласковое, захотелось увидеть счастливую улыбку на всегда серьезном лице.
Женщина обернулась удивленно. На работе он никогда не называл ее по имени – обязательно Вера Сергеевна. Трауберг не стал ничего говорить. Просто улыбнулся и почему-то подмигнул. Серьезное выражение на лице Веры мгновенно растаяло, взгляд потеплел, она усмехнулась, покачав головой, вышла и осторожно прикрыла за собой дверь.
Когда-то, в юности, Трауберг, которого тогда звали просто Эрик, был влюблен.  Боже, какая это была любовь! Страсть, ревность, слезы, ссоры, примирения, поцелуи… До сих пор, закрывая глаза, он видел перед собой ее тоненькую фигурку, черные волосы, рассыпавшиеся по плечам, волнующие губы, обжигающие, зовущие глаза. Воспоминания о них жаром обволакивали сердце. Почему они расстались? Очередная ссора. Конечно, он сам был виноват – в душе педанта-немца, внешне такого спокойного и невозмутимого, бушевали африканские страсти. Она не выдержала. После окончания института уехала в другой город. Он долго не мог забыть свою первую любовь. Точнее, так и не забыл,  хотя женился, воспитывал дочь, работал, делал карьеру, жил второй, тайной, скрытой ото всех жизнью, помогая Марку и таким, как он.  И всю жизнь страдал и мучился, вспоминая черные, словно омут, глаза девушки по имени Вера. И однажды увидел их снова.
Трауберг до сих пор вздрагивал, когда думал о том, что этого могло бы не случиться. В тот день его машина угодила в аварию. Нет, ничего страшного не произошло  - просто на светофоре какой - то горе-водитель въехал на своей старенькой машинёшке в зад автомобилю с правительственными номерами. Предоставив шоферу возможность самому вызвать сотрудников автоинспекции и разобраться с виновником аварии, у которого тряслись губы, а в глазах стояли слезы (наверное, он уже мысленно простился со свободой), Трауберг медленно двинулся по тротуару в сторону Дома Правительства. День стоял солнечный, дурманно пахли отцветающие яблони, ровно шелестели поливалки на газонах, осыпая зеленую, еще не опаленную июньским жаром траву мелкой россыпью водной пыли. Трауберг шел и думал о том, что нужно чаще ходить пешком, иначе жизнь пролетает за окнами автомобиля, и не успеваешь заметить, как весну сменяет лето, лето – осень, спохватываешься лишь тогда, когда ложится снег, и до очередного нового года остаются считанные недели. Он так задумался, что скорее почувствовал, чем услышал, как его окликнули: «Эрик!». Покрутил в недоумении головой, решив, что ослышался, обернулся и увидел глаза, о которых тосковал столько лет. И понял, что пропал…
С тех пор они не расставались. Вера стала даже уже не второй, а третьей жизнью Трауберга. Он не мог развестись, она не могла уйти от мужа. Тогда они и решили, что лучше всего будет, если она придет к нему работать – в конце концов, именно на работе он проводил большую часть времени. С годами вспыхнувшая снова страсть утихла, превратилась в ровную, крепкую, замешанную на любви привязанность.   Трауберг был счастлив. Он не мыслил своей жизни без этой женщины, и потому как никто другой понимал Марка: потерять легко, а вот обрести заново – для этого должно произойти чудо. Но зачем его ждать, когда лучше всего просто не расставаться?
Марк вышел из Дома Правительства через боковую дверь, ведущую на тихую улочку, на которой до сих пор сохранились невысокие двух - трехэтажные домики, чей возраст перевалил за сотню лет. Здания время от времени реставрировали, и внутри вряд ли что осталось от прежнего интерьера – поменяли перекрытия, деревянные полы сменили плитка и паркет, стены были отделаны современными материалами, но снаружи это по-прежнему были уютные особнячки с резными балкончиками, украшенные лепниной, великолепными резными наличниками, которыми в былые годы так славилось Синегорье.
Марк любил бывать на этой улочке. Здесь почти не ездили машины, стояла непривычная для центра города тишина, летом цвели яблони и черемуха, зимой в свете желтых фонарей белами мотыльками порхал снег, и тогда казалось, что время в этом уголке города остановилось. 
На Синегорск опускались чернильные сумерки. Ветер гнал к горизонту, скрытому за многоэтажками, выросшими  на центральных улицах города в последние годы существования Великой Империи,  рваные серые облака -  они теснились, набегая друг на друга, угрожающе сползали на крыши домов, потом вдруг разбегались, образуя просветы, в которых проглядывало сиреневое в лучах закатного солнца небо, и мчались дальше, повинуясь невидимому погонщику. 
Марк стоял на крыльце,  с удовольствием вдыхая обжигающий морозный воздух, и думал о том, что вечером он снова увидит Марту. Мысль эта, правда, имела тревожный оттенок – как-никак ему предстоит придти сегодня в чужой дом. В качестве кого? Вот она, обратная сторона счастья! Человек без паспорта, вне закона, живущий, как перелетная птица…
Человек в форме Демпола материализовался ниоткуда. Кашлянул, привлекая к себе внимание. Марк, вздрогнув, оторвался от своих мыслей, с видимым неудовольствием взглянул на Тони, который неуверенно топтался в двух шагах от него.
- Марк, я знаю, это было глупо… Ну, прости! Черт дернул меня за язык…
Марк спустился со ступенек, подошел к нему вплотную, взялся за форменную пуговицу.
- Тони, ты – мой друг. Даже больше – ты мой брат. Но есть вещи, которые я не могу простить даже тебе. Запомни это на будущее!
Слегка толкнул его в грудь, освобождая себе дорогу, и пошел, не оглядываясь.
- Но сегодня… простишь?! – с отчаянием и надеждой выкрикнул ему вслед Тони.
- Поехали! – полуобернувшись, махнул ему рукой Марк.

Наверное, Марте не следовало идти домой одной. Стаси, которой она сообщила о своем разрыве с мужем, не вдаваясь, правда, в подробности о том, что стало последним толчком, предлагала составить ей компанию, но Марта благоразумно отказалось: не стоит втягивать подругу в семейные разборки.  Но теперь она стояла перед дверью в собственную квартиру и не торопилась нажать на кнопку звонка. Ей не хотелось признаваться даже себе в том, что после той безобразной ссоры она боялась Артура, не знала, что можно от него ожидать. Точнее, теперь знала, но поскольку этот опыт был, хотя и печален, но скоротечен, то и предположить не могла, какое слово или жест могут стать детонатором взрыва. Кто знает, что последует за ее сообщением о том, что она уходит… Больше всего на свете  Марте хотелось сбежать и никогда больше не возвращаться, и если бы дело было только в ней, скорее всего, так бы и поступила. Но там оставались вещи дочери, документы, фотографии, дорогие сердцу мелочи… Марта топталась на лестничной площадке, словно боялась вернуться в прошлое: а вдруг оно не отпустит? Вдруг сейчас распахнется дверь, а за ней – пропасть, из которой нет возврата…
Наверное, страх, в конце концов, пересилил бы доводы разума, но в этот момент открылась соседняя дверь и оттуда вышла соседка. Бросила на Марту внимательный взгляд, узнала, поздоровалась коротко и стала неторопливо спускаться вниз по лестнице.   Марте не оставалось ничего другого, как решиться и позвонить.
Артур выглядел взъерошенным и растерянным. Хотя было от чего растеряться – судя по тому, что муж говорил по телефону Стаси и теще, в ближайшее время дома он жену не ждал.
- Марта, ты?
- Нет, голограмма… - через силу улыбнулась она. – Здравствуй!
- Тебя уже выпустили?
Глупее вопроса задать было нельзя! Артур стоял посреди маленькой прихожей, странно раскинув руки, словно пытался не то обнять Марту, не то преградить ей путь. Она бросила сумку на тумбочку,  сняла куртку, повесила на вешалку и сделала шаг по направлению к комнате.
- Не ждал и не рад? Я же сказала, что это ненадолго. А ты даже не удосужился позвонить, узнать, как я, что со мной, когда вернусь… Может быть, пропустишь?
Артур упорно преграждал ей путь в комнату, а после этих слов вдруг схватил за руку и увлек за собой на кухню.
- Садись, садись… Тебя только что отпустили? Налить тебе чаю? Ты голодна?
Он метался по кухне, не зная, за что схватиться, и это его поведение казалось Марте более чем странным. Он словно был в чем-то виноват, боялся, что уличат, и старательно оттягивал минуту тягостного объяснения.
- Я не голодна. Я была на работе, меня отпустили еще утром…
Артур на минуту застыл с чайником в руке.
- Почему же ты не позвонила?
Марта пожала плечами.
- Потому что тебе это было не интересно.
Встала и, уже не обращая внимания мужа, пошла в комнату.
За столом, сервировка которого безо всякого труда выдавала цель «благородного собрания»  - вино, которое выдавалось по карточке раз в квартал и было припасено до Нового года, невесть откуда взявшиеся шоколадные конфеты, аккуратно порезанные колбаса и сыр – сидела молодая симпатичная женщина и смотрела на Марту огромными испуганными глазами. Марта, увидев незнакомку, споткнулась на пороге, недоуменно  оглянулась на Артура, понуро стоявшего позади нее. Ей неожиданно стало смешно. Ясно, отчего он так суетился. Надо же, она, неверная жена, собравшаяся уйти от нелюбимого мужа, застукала его с другой женщиной! Водевиль, да и только!
- Здравствуйте! – не сдержав иронической улыбки, поздоровалась Марта.
Женщина молча кивнула, глаза ее стали еще больше, а губы задрожали.
- Марта, - в комнату протиснулся Артур, - я тебе сейчас все объясню. Это… это моя коллега… Мы работаем вместе… Просто решили немного посидеть, поболтать…
- Ну, разумеется, - ядовито засмеялась Марта, - почему бы и нет?! Замечательная идея – пообщаться в теплой дружеской обстановке! Что может быть лучше!  Не буду вам мешать. Только соберу свои вещи, если вы, конечно, не против. Да?
Она прошла мимо ошеломленно молчавшей женщины к шкафу, распахнула его, нашла на нижней полке дорожную сумку и, не церемонясь, начала кидать в нее все, что попадалось под руку. Ей внезапно стало противно находиться здесь, в этой комнате, противно смотреть в глаза мужа.  В эту минуту ей почему-то показалось, что она никогда не была счастлива в этих стенах, и все, что было до этого момента, не было настоящей жизнью, а сплошной ложью и притворством. Они лгали друг другу все это время.  И она - она тоже лгала, и тоже виновата, но теперь все кончено…
- Извините, извините, пожалуйста! – женщина, кажется, вышла из ступора и заговорила. – Я не знала… Я не знала, что он женат! Честное слово!
Марта оторвалась от своего занятия и удивленно посмотрела на нее.
- Вам не за что извиняться! Даже если бы вы знали, это ваше право – идти на свидание или не идти! К тому же если вы думаете, что своим приходом расстроили наш брак, то это не так. Я пришла только с одной целью – забрать свои вещи.
- То есть как? – побагровев, шагнул к ней Артур.
- Очень просто, - тряхнула головой Марта. Она сама удивлялась спокойствию, с которым говорила сейчас то, что так боялась сказать, когда стояла за дверью, на лестничной клетке. И, надо признать, что смелости ей придавало присутствие постороннего человека. Чужого человека, которого она никогда больше не увидит. – Я ухожу от тебя!
- И давно ты приняла такое решение? – кулаки сжались сами собой. Дыхание сбилось. Пружина в груди начала закручиваться, грозя сорваться в любой момент.
Марта многозначительно перевела взгляд на его руки, Артур понял, что она хотела этим сказать и, стараясь совладать с закипавшим бешенством, разжал пальцы.
- Ты знаешь, когда…
И, отвернувшись, продолжила свою работу.
- Я, пожалуй, пойду, - робко сказала женщина.
- Нет! – наверное, это прозвучало слишком громко, слишком отчаянно, словно крик о помощи. – Нет, останьтесь… Пожалуйста… Если вас не очень это затруднит…
Ситуация была идиотская. Они все это понимали. Теперь Артур думал о том, как избавиться от своей гостьи, зато Марта цеплялась за нее, как за соломинку, понимая, что она – ее невольная гарантия, ее шанс выйти из этого дома. Она корила себя за то, что не пришла днем, в отсутствие мужа. Боже, она надеялась, что сможет ему что-то объяснить! А теперь вынуждена, словно щитом, прикрываться своей невольной соперницей. Просто фарс какой-то! Да и женщина была не так проста и наивна, как могло бы показаться на первый взгляд. Будь так, давно бы сбежала, чтобы случайно не оказаться между двух огней. Но она, видимо, интуитивно чувствовала, что ее присутствие сдерживает бурю, которая может разразиться в доме. К тому же, еще не поняв толком, что, собственно, происходит, уже сочувствовала Марте,  - может быть, из элементарной женской солидарности, но все-таки... Поэтому и осталась сидеть на своем месте, хотя могла бы встать и уйти, и оставить этих двоих разбираться в своих семейных проблемах.
- Марта, - уже не обращая внимания на гостью – черт с ней, пусть смотрит! – Артур шел вслед за женой в другую комнату. Он еще старался держаться от нее в стороне, не подходить близко, боясь сорваться, но с каждой минутой сдерживаться становилось все труднее и труднее. – Марта, не делай этого! Ты совершаешь ошибку! Я же извинился, Марта! Ты же меня простила!
- Простила?!
Марта выгребла с полки шкафа детские вещи, бросила их на кроватку, встала против мужа. Страх прошел. В ней проснулась холодная ярость.
- Простила?! Унижение? Боль? Страх? Разве это можно простить? Как легко у тебя все получается! Мне нужен был муж! Понимаешь? Муж! Друг, защитник, советчик, помощник! А ты, кем ты был все эти годы?!  Носился со своими амбициями! Лелеял свои обиды! Обвинял весь мир в своих бедах! Ты!..
В бессилии она махнула рукой. Артур, побледнев, наблюдал за каждым ее движением.
- Я любила тебя, я ждала, надеялась, верила, что все изменится! Но ничего не менялось! Ни-че-го! Я устала, я не могу так больше! Я не люблю тебя! Понимаешь, не люблю!
Коротким и быстрым движением Артур выбросил вперед руку. Удар был сильным и точным. Вскрикнув, Марта отлетела в сторону, упала на детскую кроватку, ударилась головой о стену. Ей даже показалось, что на какое-то мгновение она потеряла сознание, но тут же пришла в себя. Комната качалась из стороны в сторону – стены, дверца шкафа, Артур. И голова, раскалываясь от боли, тоже качалась из стороны в сторону, как у китайского болванчика. Застонав, Марта обхватила ее обеими руками, чтобы остановить это движение. Ей показалось, что она не может дышать, словно что-то тяжелое положили ей на грудь, и она никак не могла освободиться от этой тяжести и перевести дух.
Она не знала, сколько прошло времени между ее падением и появлением в комнате гостьи, про которую они уже забыли. Наверное, не так много. С возмущенным криком она кинулась на Артура, толкая в грудь, оттеснила его к окну, он, растерявшись, пытался схватить ее за руки, но у него не получалось.
- Мерзавец, негодяй! – кричала женщина. - Что ты себе позволяешь! Ах  ты, ублюдок! Не трогай меня!
Тяжело дыша, отошла в сторону, пригладила обеими руками растрепавшиеся волосы.
- Только попробуй прикоснуться ко мне или к ней! – пригрозила она. – Я с тобой церемониться не буду! Сволочь! Стой, где стоишь…
Артур, выплеснувший злость, пришел в себя. Он уже сожалел о том, что произошло. Почему, ну почему он опять не сдержался?! Клялся же, слово давал, что больше не поднимет руки на Марту! Это она, она вывела его из себя… Он же просил, он же просил ее одуматься… Еще и эта… дура! Ну, чего сидела? Чего ждала? Интересно было, чем закончится семейная сцена? Убил бы! Нет, с ней лучше не связываться… Еще, не дай Бог, позвонит в полицию…
С семейными скандалами в Синегорье боролись успешно. Правительство было заинтересовано в крепких, стабильных семьях. Насилие в семье преследовалось и наказывалось очень строго. Если женщина заявляла в полицию на мужа, не требовалось ни свидетелей, ни медицинских справок: исключительно в качестве профилактики буйный муж за первое нарушение закона мог получить шесть месяцев тюрьмы, а если это не действовало, то за каждую следующую провинность наказание ужесточалось. Артур это знал. Как знал и то, что Марта в полицию не пойдет. Но то Марта, а от этой психованной можно ждать всего, чего угодно.
«Психованная» подошла к Марте, опустилась перед ней на корточки, заглянуло в искаженное болью лицо.
- Как вы? Очень больно?
Марта попробовала улыбнуться:
- Стена… Стена жесткая…
- Урод! – женщина оглянулась на Артура. – Сидите, я сейчас…
Она вернулась скоро, через минуту, словно боялась оставить Марту наедине с мужем, аккуратно обернула ей голову холодным мокрым полотенцем, от которого по телу пробежал озноб. Потом взяла сумку, валявшуюся на полу, и стала торопливо складывать в нее детские вещи.
- Что вы, не надо, - морщась от боли, попыталась остановить ее Марта, - я сама… Вот только посижу немного…
- У вас, наверное, сотрясение мозга. Вы не волнуйтесь, сейчас я все сложу, и мы уйдем. Я помогу вам…
Артур молча наблюдал за тем, как она ходит по комнате, собирает игрушки, даже поднял с пола и подал ей мехового зайца. Он не произнес ни слова и тогда, когда женщины вышли в прихожую и стали одеваться. Словно впал в ступор. Что бы не произошло между ним и Мартой в последние дни, он все равно не был готов к ее уходу. Точнее, ему и в голову не приходило, что она может уйти! Этого не могло быть, потому что просто не могло быть! Люблю - не люблю… Это детский лепет! У них семья, он – ее муж,  она – его жена… Он не собирался никому ее отдавать. У Артура было такое ощущение, словно отнимают любимую игрушку. Сейчас Марта уйдет, а с кем останется он?!  Разве об этом она подумала? Эгоистка! Обвиняла его в том, что он лелеет свои обиды… А сама? Разве ее сегодняшний поступок – не следствие обиды?  Ничего, она еще одумается, пожалеет, вернется… Он заставит ее вернуться!
Марта, поддерживаемая под руку своей неожиданной защитницей, спустилась вниз, вышла из подъезда. Голова еще болела, но дыхание восстановилось, предметы вокруг обрели ясные очертания. Она дошла да скамейки, опустилась на нее, ощущая холод, идущий от промерзших деревянных плашек.
- Как вы? – женщина, присев, как тогда в комнате, заглядывала ей в глаза. – Что же вы? Зачем же вы пришли? Разве можно – одной? А если бы меня не было? Он бы вас просто убил!
- Ну, - благодарно улыбнулась ей Марта, - должен же был хоть кто-то расстроить ваше свидание!
Женщина секунду смотрела на нее, осмысливая услышанное, и вдруг расхохоталась, откинулась назад, не удержалась, села на обледеневший асфальт у ног Марты. И Марта тоже засмеялась – негромко, осторожно, чтобы не сотрясти голову, не усилить боль.
- Да уж! Открыли вы мне глаза на жениха! А я-то думала: какой приличный молодой человек! Вот тебе и приличный!
И вдруг без перехода:
- Вообще-то меня Катя зовут.
- Очень приятно. А меня - Марта.
- Ну, это я уже поняла! «Марта, остановись! Марта, ты совершаешь ошибку!» - передразнила она Артура. – В полицию не хотите позвонить?
- Нет-нет, что вы! Какая полиция, зачем… Я сама виновата. Не надо было ему все это говорить. Такой удар по самолюбию…
- Ага, - фыркнула Катя, - вы ему удар по самолюбию, а он вам - по челюсти! Ну, что, потопали? Вам куда?
- Такси, надо поймать такси…
Они медленно шли к выходу со двора, волоча за собой тяжелые сумки с вещами. В окне четвертого этажа, наблюдая за уходившими женщинами,  маячил Артур, терзаясь от тоски и бессильной злобы.
Редкие машины проносились мимо них, не останавливаясь, не реагируя на поднятую руку Кати. Рабочий день был окончен. Горожане торопились по домам, к своим семьям, детям, любимым и не любимым женам, к своим диванам, телевизорам, вечернему ужину… Никому из них не было никакого дела до двух женщин, голосующих у кромки тротуара. Таксисты по вечерам предпочитали курсировать по центральным улицам и не искать приключений в тихих переулках. Ветер, налетавший злыми, хлесткими порывами, сулил непогоду. Низкие тучи, словно бомбардировщики, плыли над городом, неся в своем чреве тяжелые снежные заряды.
- До перекрестка дойдете? Хватит сил? – Катя беспокойно посматривала на Марту, одновременно стараясь держать под наблюдением дорогу, чтобы успеть вовремя вскинуть руку, если вдруг появится очередная машина.
- Боюсь, что нет, - покачала та головой. – Что-то мне нехорошо. Голова кружится и подташнивает.
- У вас сотрясение мозга, надо срочно лечь… Черт! Ну, хоть бы кто-нибудь остановился! Как назло…
- Катя, вы идите, - предложила своей спутнице Марта, -  что вы тут со мной мерзнете? Я доеду, не волнуйтесь…
- Ну, уж нет! - горячо возразила  та. – Еще, не дай Бог, сознание потеряете…  Стой, стой!!!
Она замахала обеими руками и даже выскочила на дорогу, едва ли не бросившись наперерез машине с зеленым огоньком в углу лобового стекла. Такси резко, с визгом затормозило, по инерции проехало пару метров вперед.  Катя, бросив сумку, помчалась вдогонку, открыла заднюю дверь, что-то спросила и, обернувшись, махнула Марте рукой.
- Приедете домой, сразу ложитесь. А лучше вызовите «скорую», – она помогла ей сесть в машину, закинула в салон сумки. – И вот, возьмите…
Сунула в руку картонный квадратик.
- Если нужна будет помощь, звоните…  Звоните обязательно!
Машина отъехала. Марта обернулась. Катя стояла на дороге, прощально подняв руку.

Несмотря на непоздний еще час, улицы были пустынны. Марта и раньше обращала внимание на то, как пустеет, словно вымирает, город в темное время суток. Все стремились вернуться домой до наступления полной темноты. Предпочитали не ходить по улицам, и потому автобусы в часы пик напоминали кукурузные початки. Те, кто жил неподалеку от места работы, ходили непременно компаниями –  к примеру, отправить девушку одну вечером домой считалось верхом дурного тона. Да и мужчины не робкого десятка старались не кичиться своей храбростью. При этом нельзя сказать, что преступность в Синегорске зашкаливала. Нет. Скорее, в городе присутствовала общая, тяжелая, удушливая атмосфера страха и неуверенности.
Навстречу такси, в котором сидела Марта, медленно, словно крадущийся в поиске добычи зверь, проехала синяя машина с желтым маячком и надписью на капоте – «Демографическая полиция». Дверцы машины украшали вензеля, точно такие, какой был выколот на предплечье у Марка.
- Выехали на охоту… - недовольно пробурчал водитель, -  никакого покоя от них нет, стервятники!
- Что? – отвлеклась от своих раздумий Марта.
- Я говорю, тормошат нашего брата на каждом перекрестке, - охотно откликнулся водитель, - все ищут кого-то, все ищут… А кого искать-то? Они ведь не дураки, чтобы с уликами в руках по улицам бегать да в такси разъезжать.
- Вы о ком? – осторожно спросила Марта.
- Да о них же… О тех ребятах, что в приюте побывали… - таксист поднял глаза и посмотрел на Марту в зеркало заднего вида. Видимо, ее внешность не внушала ему подозрений, поэтому он продолжил.  - Весь город на ушах стоит! Во дают! Показали этим… - кивнул на окно, словно демполовская машина все еще была в зоне видимости, - забегали, словно тараканы, которым задницы скипидаром намазали!
- А, по-моему, так все тихо…
- Это вам только кажется! – уверенно заявил таксист. – Я целый день по городу мотаюсь, сколько людей встречаю… Кипит народ, кипит потихоньку! Что-то будет… Помяните мое слово!
- Да что будет-то?! – Марта даже забыла про головную боль. – Революция, что ли?
- А черт его знает! – с лихой бесшабашностью ответил таксист. – Может, и революция. Вон, говорят, тех, кто на митинг 5 ноября выходил, всех арестовали. Не знаю, правда или нет… Слышали?
Он снова взглянул на Марту в зеркало.
- Слышала…
Она вжалась в сиденье. Мысли ее вдруг заработали лихорадочно. «Почему он меня спрашивает? Что ему надо? Провоцирует?  Ждет, что я тоже начну ругать Демпол и Правительство? А он прямым ходом отвезет меня туда, откуда я вчера вышла…».
Марта неоднократно слышала, что Демпол активно использует вот таких подсадных уток для выявления недовольных, а разговоры с неизвестными на вольные темы для говоривших оканчиваются обычно плачевно. Таксист по ее виду, по молчанию, повисшему в салоне, понял, что переборщил со своей откровенностью.
- Да вы не бойтесь, девушка, что вы! – ему бы обидеться на подозрительность пассажирки, а он улыбался тепло и доверительно, - я не из тех, про кого вы подумали. Просто скучно одному ездить, поговорить хочется. Извините, если что не так.
- Ничего-ничего, все нормально, - торопливо успокоила его Марта и отвернулась к окну.
Водитель вздохнул тяжело и разочарованно, что-то пробормотал и больше за всю дорогу не произнес ни слова.

Марк уже около часа торчал возле подъезда, поджидая Марту. Он позвонил по телефону, который она ему оставила, еще от Трауберга. Трубку взяла мать. Говорила сухо и, как показалось Марку недоброжелательно. Сказала, что Марты еще нет, что она собиралась домой - забрать вещи, так что ждать ее стоит не раньше, чем через час.
Разговаривая с ней, Марк совсем уже было принял решение переночевать у Тони и на утро уехать, как ни хотелось ему провести несколько дней с любимой женщиной. Наверное, он так бы  и сделал, но в конце разговора Татьяна Федоровна вдруг спросила:
- Что приготовить вам на ужин?
- Что? -  растерялся Марк.
- Вы блины любите? – она спрашивала так, как будто нисколько не сомневалась, что встретится с ним за ужином и что вопрос только в том, чем его угостить.
- Д-да, - так же растерянно ответил Марк.
- Вот и отлично! Я займусь блинами… - и положила трубку.
Теперь он стоял на улице и ждал, когда вернется Марта. Время от времени заходил в подъезд – погода не располагала к долгим прогулкам на свежем воздухе, прижимался спиной к теплой батарее, грел руки и прикладывал горячие ладони к замерзшим щекам. Потом снова выходил на улицу. Чтобы не привлекать внимания, стоял в тени огромного в два обхвата тополя, заслонившего своими ветками окна квартир до третьего этажа.
Марк страшно вымотался за последние дни. Не столько физически, сколько морально. За годы подпольной жизни через его руки прошли десятки детей. Кого-то привозили родителей, кого-то он прятал и вывозил из города сам. Но никогда еще акция по спасению детей не была такой массовой и такой опасной – в полном смысле этого слова. К тому, что произошло в приюте, не был готов никто, в том числе и Марк. Смерть чудом прошла стороной – он это понял, когда обнаружил сквозную дырку с левой стороны куртки. Может быть, и не увидел бы, если бы оттуда, словно пена из бутылки шампанского, не полез пух. Марк сначала чертыхнулся, а потом прикинул: еще пара сантиметров – и он бы остался лежать на снегу во дворе приюта.
Потом была неделя, наполненная страхом за детей. Найти помещение, чтобы разместить их там, пока не утихнет шумиха, было не так трудно, а вот действительно спрятать, сохранить тайну оказалось намного сложнее. Детям нужна была психологическая помощь. Они не понимали, что происходит, кричали, устраивали истерики, порывались бежать. Приходилось разговаривать с каждым, с кем-то – по-взрослому сурово и доверительно, с кем-то – обниматься, сидеть ночью у постели, держа за руку. Младшие, а их было большинство, плакали, просили отвезти их к родителям. Прошло еще слишком мало времени  с того момента, как они были изъяты из семей и доставлены в приют. Кто-то еще не успел смириться с мыслью о потере, кто-то едва начал привыкать к своему новому положению – и тут новый кошмар. Психика детей не выдерживала.  Марку самому в эти дни казалось, что еще немного - и он сойдет с ума. Никогда не кричавший на детей, он несколько раз сорвался, потом раскаялся, долго объяснялся с мальчишкой лет двенадцати, который довел его крика. Дело закончилось примирением, но осадок в душе остался.
Перемена произошла тогда, когда родители, которых удалось разыскать, начали потихоньку увозить своих отпрысков. Марк не знал, кто ещё был задействован в этой сложной цепочке – каждый занимался своим делом, выполнял свои функции. Знал только, что есть люди, которые обеспечивают безопасную доставку детей в Северное Синегорье, ищут каналы, по которым можно было бы отправить за границу целые семьи.
Через несколько дней  у него на попечении остался десяток ребятишек, родителей которых разыскать так и не удалось. Скорее всего, это были мигранты, жившие нелегально или уехавшие из страны сразу после того, как были изъяты их дети. Этих оставшихся предстояло эвакуировать в Казацкие Избушки.
Из города их - полусонных, одуревших, уже ничего не понимающих - вывозили по одному в течение двух ночей и прятали в заброшенном, отрезанном бездорожьем дачном поселке. Уже оттуда,  так же ночью  Марк на старой «газельке», которую вел хмурый, молчаливый, казалось, всем на свете недовольный, на самом деле   безотказный и незаменимый, непонятно почему примкнувший к подпольщикам лет пять назад,  водитель, увез своих новых подопечных  в Бухарово. 
Он хотел вернуться в Синегорск сразу же, с тем же водителем, но понял, что, если не передохнет хотя бы пару дней, то просто не выдержит. 
Сутки Марк отсыпался.  Ничего не видел и ничего не слышал. Женщины и старшие ребята занимались вновь прибывшими, чье появление стало для них полнейшей неожиданностью. Маленькая колония увеличилась практически наполовину.  Марк понимал, какая эта нагрузка и на него, и на тех, кто вез вместе с ним этот воз забот, но особого выбора не было.
Марк, единственный мужчина в Казачьих Избушках,  пользовался особыми привилегиями, которые заключались в том, что жил он один в  маленьком домике на две комнатки. В одной спал, во второй было что-то вроде его кабинета. Так было удобнее для всех – и для него, и для женщин, деливших свои жилища с детьми и друг с другом. Сюда, в дом на отшибе пришла вечером второго дня Наташа – бессменная помощница Марка. Сняла тяжелый овчинный полушубок, села на стул, распустила по плечам пышные тяжелые волосы и молча смотрела, как Марк укладывает в дорожную сумку свои нехитрые пожитки – пару белья, носки, чистую рубашку.
-  Что? – Марк поставил сумку в угол, взял табурет, сел рядом с ней. – Что-то случилось?
- Нет, - она разглядывала его со странным спокойствием, словно изучала, словно искала в нем что-то, не увиденное раньше. – Уходишь?
- Да, - Марк почувствовал себя неуютно под этим пристальным взглядом. – Надо бы еще на несколько дней.
- К ней? – тяжело усмехнулась Наташа.
- Не понял… – растерялся Марк.
- Да ладно, не отговаривайся! – махнула она на него рукой. – У тебя теперь в городе одно дело – Марта!  Обо всем забыл…
Марк разглядывал ее с любопытством, словно никогда до сих пор не видел. Наташа была по-своему привлекательна – крепкое, налитое здоровьем женское тело, крупная грудь, полные чувственные губы. Поймал себя на мысли, что никогда не смотрел на нее, как на женщину. Никогда не испытывал желания обнять ее, приласкать, заняться с ней любовью. Почему? Молодая, интересная, истосковавшаяся по мужской ласке… Стоило только протянуть руку…
Марк знал, что Наташа неравнодушна к нему. Давно неравнодушна. Он хорошо относился к ней, но… «Не моя!» - говорил сам себе со вздохом, когда в одинокие ночи приходила к нему вполне естественная мысль - разделить постель с женщиной. Отворачивался к стене, сжимал зубы, усмиряя плоть, и засыпал. Она не нужна была ему раньше. Тем более, она не нужна была ему сейчас, когда появилась Марта. И вот теперь Наташа сидела рядом, и в глазах ее светилось откровенное желание.
- Ревнуешь? – улыбнулся Марк, пытаясь разрядить обстановку, и поднялся на ноги.
Он и предвидеть не мог того, что произошло в следующую минуту.
- Марк, милый! Зачем она тебе, зачем? – Наташа  сорвалась вдруг с места, бросилась ему на грудь, целуя в губы, в щеки, в глаза.
- С ума сошла! – пытался он поймать ее руки, оттолкнуть от себя.
- Зачем она тебе, Марк, - стонала обезумевшая женщина, срывая с него рубашку, - у тебя же есть я! Все для тебя сделаю! Все! Только не уходи! Останься! Люблю тебя, родной мой, единственный… Столько лет люблю, а ты на меня не смотришь… Марк!.. Пожалуйста, Марк!..
В конце концов, он был просто мужчина…
Когда утомившаяся Наташа уснула, Марк вышел на маленькую кухоньку. Открыл печную заслонку, помешал кочергой, стоявшей тут же, угли, рассыпав по полу оранжевые искры, сел к столу, схватился за голову и стал медленно раскачиваться взад и вперед.
Что же он наделал, идиот! Что наделал! Нет, дело было не только в том, что он изменил Марте, – какая, к черту, измена! Ни любви, ни желания, чистой воды физиология и жалость к обделенной женщине… Хотя и это не оправдание. «Она простит меня», - думал Марк, хотя и не был уверен, что расскажет Марте о том, что произошло этой ночью. Зачем ей знать? Зачем? Чтобы лишний раз поселить в ее душе тревогу? Он не стал любить ее меньше. Напротив, внезапно возникшее чувство вины обострило желание как можно скорее увидеть любимую женщину.
Отчетливее всего Марк понимал одно: теперь либо ему, либо Наташе придется покинуть Казачьи Избушки навсегда. Сегодняшняя ночь не должна повториться. Это безумие! Если она останется здесь, то придет к нему снова… И он снова уступит ее слезам, ее страсти, ее желанию?  Марк  вспоминал горячий шепот, стоны, всхлипы, и все в душе у него переворачивалось. Губы болели от поцелуев…  Другой, быть может, гордился бы собой или, во всяком случае, не переживал и не корил бы себя. Марк же сходил с ума.
Если она останется…  Марк поймал себя на мысли, что уже решил для себя – уйти должна Наташа. Бред, бред! Куда она пойдет? С двумя детьми? Но если ей идти некуда, то для него оставить Казачьи Избушки - просто немыслимо. Это его дом, его жизнь, его дети! Все – от самого младшего, которого он привез только вчера, до старшего, с которым придется расстаться будущей весной…
Он так и не уснул в ту ночь. Сидел на кухне, думая о Марте, о себе, о нелюбимой и нежеланной женщине, которая, тем не менее, мирно спала в его постели,  обо  всей своей незадавшейся жизни, о том, что произошло, и о том, чего теперь следовало ожидать. 
Было, наверное, уже около шести часов утра, когда Наташа проснулась. Она всегда, как настоящая деревенская жительница, просыпалась в это время  – привыкла за долгие годы. Вышла на кухню, завернувшись в одеяло, увидела Марка и сладко потянулась:
- Ма-а-арк…
Одеяло упало на пол, а она так и осталась стоять,  нисколько не стесняясь своей наготы, напротив, демонстрируя гладкое, молодое еще тело, поглядывая хитро на мужчину, который отводил смущенно, как ей показалось, глаза. Наташа шагнула к нему, положила руки на плечи, спросила игриво:
- Не спится?
- Одевайся! – неожиданно резко, даже зло ответил ей Марк.
Она опешила:
- Что?
- Одевайся!
Он оттолкнул ее от себя, встал, отошел к окну. Наташа молча растворилась в темноте комнаты. Марк налил в чайник воды, включил электроплитку. Из шкафчика, висевшего в углу, у самого окна, достал хлеб в полиэтиленовом пакете, с подоконника – тарелку с холодным мясом. Нервно орудуя ножом, сделал пару бутербродов. Из комнаты выскользнула Наташа.
- Все-таки уходишь?
Голос ее дрожал, как ни старалась она делать вид, что спокойна. Марк обернулся. Она стояла в дверном проеме, подпирая круглым плечом косяк, смотрела на него, склонив голову. Что-то собачье было в ее взгляде – преданно-жалостливое. Казалось, был бы у нее хвост – и завиляла бы им: не пинай, не отталкивай! А он хочет выгнать ее, как надоевшего щенка… Поиграл и выбросил? У Марка комок подкатил к горлу.
- Послушай меня, - он старался говорить как можно спокойнее, - послушай. Ничего не было!  Понимаешь? Ничего!  Если мы примем это решение, тогда все в нашей жизни останется по-прежнему…
- По-прежнему?  – не дала она договорить. –  А я не хочу по-прежнему! Ты не можешь, не можешь теперь меня бросить! Мы теперь с тобой одно целое, мы – одна семья…
- Я люблю ее! – не выдержав, сорвался на крик Марк. Наташа споткнулась на полуслове, открыв рот, округлив удивленно глаза, и по щекам медленно покатились крупные, прозрачные слезы.
- Я люблю ее, как ты не понимаешь, - сменил тон Марк. В голосе его звучала горечь. – Я не могу быть с тобой. Ты хорошая, добрая, ты замечательная женщина, настоящая мать,  мы с тобой прошли через такие тернии… Зачем, зачем нам ломать то, что было, и пытаться создать то, что невозможно создать, потому что один из нас этого не хочет?
- Любишь ее, - медленно произнесла Наташа и сделала шаг ему навстречу. Грудь ее в расстегнутом вороте блузки мягко колыхнулась, так, что по телу Марка пробежали непонятные токи. Он мгновенно вспомнил, как исступленно, не помня себя, она ласкала его ночью. - Ну и люби! Она – там, я – здесь… Ты же сам сказал -  мы столько прошли с тобой  вместе, у нас общее прошлое и общее настоящее. Тебе нужна я, Марк, понимаешь, я! Ты сейчас влюблен, но это пройдет. Все пройдет, а я останусь. Здесь, с тобой…
- Ты сумасшедшая! – закричал на нее  Марк. – Ты сумасшедшая! Любить одну, спать с другой – это ты предлагаешь?
- Все так делают…
- Но я – не все! В общем, так. Ничего не было и ничего не будет…
- Будет! – неожиданно жестко пообещала ему Наташа. – Сейчас ты уйдешь, но скоро вернешься. Не можешь не вернуться. А я тебя буду ждать.

Когда к дому подъехала машина, Марк отошел за тополь, чтобы не привлекать к себе внимание. Он видел, как вышел водитель, открыл заднюю дверь, вытащил и поставил на снег две большие сумки.  Он не успел еще ничего сообразить, когда тот, подав руку, помог пассажирке выбраться из салона. Пассажиркой оказалась Марта. И тогда Марк вышел из-за тополя и быстро пошел ей навстречу. Марта узнала его прежде, чем успела испугаться внезапно появившейся из темноты фигуры. Слабо ахнув, шагнула к нему, схватила обеими руками за куртку, притянула к себе, прижалась и замерла.
- Ну, наконец-то! – оживленно заговорил Марк, не совсем понимая причину такой реакции на его появление. – Так и замерзнуть недолго. Я уже час тут торчу. Всех прохожих распугал…
Марта молчала, уткнувшись лицом ему в грудь.
- Ну, чего ты? – Марк оторвал ее от себя, заглянул в лицо. – Что случилось?
- По-моему, у нее с головой что-то, - вежливо сказал водитель. Он так и стоял рядом, терпеливо ожидая, пока на него обратят внимание.
- Не понял… - нахмурившись, повернулся к нему, Марк.
- Девушка ее в машину сажала, - пояснил таксист, - советовала «скорую» вызвать. А в дороге ей точно плохо было. Я думал, в обморок упадет. Расплатиться со мной не желаете?
- Да-да, конечно…
Марк, одной рукой прижимая к себе Марту, вторую запустил в карман, нашарил там несколько бумажек, подал водителю.
- Хватит этого?
Тот посмотрел на деньги и повеселел.
- Вполне. Счастливо оставаться!
Марк подвел Марту к скамейке, усадил, сел рядом.
- Объясни, пожалуйста, что происходит? Тебе плохо?
- Я упала…- Марта вдруг заплакала. Тихо, как ребенок. – Головой ударилась… Очень голова болит.
- Ах, ты, жаль моя!
Он сказал это так ласково, что Марта заплакала еще горше.
- Да что же это за Царевна-Несмеяна! Что ж за судьба у меня такая – слезы ее вытирать! – засмеялся Марк и в самом деле достал из кармана носовой платок. – Ну, все, все… Довольно! Давай потихоньку двигаться. Сейчас придешь, отдохнешь, и все пройдет…
Он разговаривал с ней, как с маленьким ребенком, но Марте это нравилось. Никто и никогда с ней так не говорил.   
- Я – плакса, да? – подняла она залитое слезами лицо. – Тебе, наверное, уже надоело меня утешать? Знаешь, я сто лет уже не плакала. Может, потому что меня некому было жалеть? А ты жалеешь, вот я и плачу.
- Ну и плачь себе на здоровье! – Марк, смеясь, вытирал ей слезы. – Только пойдем уже домой. Замерз я, ты теперь меня пожалей!
Наверное, этот вечер был самым счастливым в его жизни. Он сидел за семейным столом рядом с Мартой. Ее мать была любезна и приветлива, наливала ему чай и  пристально вглядывалась в его лицо, словно хотела увидеть на нем какую-то тайную печать. Адель ходила вокруг гостя кругами, все пытаясь понять, кто этот человек, с какой целью пришел в их дом и отчего так взволнованы мама и бабушка. Наконец, не выдержала, подошла вплотную и, опершись локтями о его колени, задала серьезный вопрос:
- Ты теперь будешь у нас жить?
- Ну, - засмеялся Марк, - если ты не против, я буду приезжать к вам в гости. Иногда.
Адель подумала. А почему, собственно говоря, она должна быть против? Мама с бабушкой рады. Бабушка даже напекла блинов. Наверное, этот дяденька хороший, раз строгая бабушка специально для него напекла блинов. 
- Ладно, приезжай, - разрешила она. – Только спать будешь в бабушкиной комнате.
Взрослые дружно рассмеялись.
- Ада, - с укором сказала мама, - что ты такое говоришь?!
Адель перевела на нее серьезный взгляд.
- Дяденьки спят с тетеньками, разве ты не знаешь? А с маленькими девочками они не спят! У меня и кровать-то маленькая. Он же на ней не поместится!
- А ну, пойди сюда! – Марк поднял девочку, усадил ее на колени. – Обещаю, что не буду претендовать на твою кровать. Дружба?
И протянул открытую ладонь.
- Дружба! – Адель звонко шлепнула по ней своей маленькой ладошкой.
Потом они долго разговаривали. Марк рассказывал о своем детстве, о том, как попал в Кадетский корпус, как ушел из Демпола, о жизни в Казацких Избушках. Он никогда и никому еще не рассказывал о себе так много, как в тот вечер – женщинам, которые стали его семьей. Он знал, чувствовал, что теперь это его семья. Адель спала в своей комнате. Марк перед сном рассказал ей сказку, чем заслужил дружеский поцелуй. Марта, утомившись, прилегла на диван. Голова уже не болела, но по-прежнему слегка кружилась, поэтому, посидев немного за столом, она все же уступила настояниям Марка и легла.
Татьяна Федоровна собрала со стола посуду.
- Я помогу, - поднялся вслед за ней Марк. Она не стала спорить. Уже выходя, повернулась к дочери:
- Марта, я лягу у Ады. Чистое белье в шкафу. Стели.
- Хорошо, мама, - еле слышно откликнулась дочь.
Они были на кухне вдвоем, но разговор не клеился. Марк чувствовал, что женщина хочет что-то ему сказать, и не знает, с чего начать. Он стоял, прислонившись к подоконнику, и молча ждал, пока она соберется с мыслями.
- Марк, у вас с Мартой – серьезно?
Этот вопрос мучил ее с того момента, когда она узнала, кого предпочла дочь законному мужу. Изъятый… Это звучало, как приговор. Человек без роду - без племени, без семьи, без привязанностей, сломанный и растоптанный, лишенный всего и ничего не приобретший, перекати-поле, не умеющий любить и не знающий жалости, обученный лишь ненавидеть… Конечно, Марк был другим. Она поняла это сразу, как только увидела его. И все-таки…  Если Марта для него – лишь временное пристанище, может быть, им стоит расстаться, пока дело не зашло слишком далеко?
- Более чем… - чуть помолчав, ответил Марк. – Я не знаю, как вас в этом убедить, да и стоит ли убеждать? Просто поверьте.
- Я думала, что она счастлива в браке. И представить не могла, что это не так. Ее разрыв с мужем стал для меня полной неожиданностью. Я волнуюсь за нее, хотя она думает иначе…
- Не думаю, что я стал причиной развода. Она бы все равно ушла – месяцем раньше, месяцем позже. Просто так случилось, что мы встретились, и это заставило ее принять решение. Не могу судить, насколько оно правильное, с вашей точки зрения. Но я люблю ее. Это все, что я могу вам сказать.

Когда Марк вернулся в комнату, Марта уже лежала в постели. Он подошел, сел рядом, взял ее за руку.
- О чем говорили? – она повернула голову, чтобы лучше видеть его. В полутьме  блеснули глаза. Кончиком языка Марта облизнула пересохшие губы – ее мучила жажда.
- О тебе, разумеется. Ее интересовало, насколько серьезно я к тебе отношусь.
- Да? – тихонько засмеялась Марта, обнажив в улыбке белые зубы. Сама мысль о том, что Марк может относиться к ней не серьезно, казалась ей смешной и нелепой. – И что ты ей сказал?
- Что брошу тебя при первой удобной возможности…
Марк внимательно наблюдал за реакцией на свои слова, так что растерянность и страх, на мгновение промелькнувшие в ее глазах, не могли ускользнуть от него. Но она справилась с ними, расценив эту фразу, как шутку.
- Ты меня напугал. За что так жестоко?
- За то, что ты лжешь мне!
Он произнес эти слова холодно и жестко. И пальцы, сжимавшие ее ладонь, секунду назад мягкие и нежные, вдруг тоже стали жесткими. 
- О чем ты? Когда я тебе лгала?
Она все еще пыталась улыбаться, но натолкнулась на его отчужденный взгляд и улыбка погасла, сползла с лица.
- Марта, я в состоянии отличить след от удара от следа, полученного при падении. У тебя синяк на скуле… Он ударил тебя? Он опять ударил тебя? А ты продолжаешь молчать? Прощаешь его?
Пальцы его непроизвольно сжались так, что Марта вскрикнула от боли, отдернула руку. Что с ним происходило? Временами Марк пугал ее. Она еще не знала, как до него достучаться, но в глубине души, интуитивно чувствовала, что эти необъяснимые, на первый взгляд, всплески - не жестокости, нет,  жесткости  – всего лишь затаенный, почти детский страх потерять то, что так долго искал. Он прав – она не пускала его в свой мир. Не потому, что не любила или не доверяла. Нет! Просто привыкла решать все проблемы сама, ни на кого не надеясь. Слишком долго муж был лишь бесплатным приложением, своеобразным официальным оформлением ее статуса.
Марк смотрел на нее, не отрывая взгляда, но что-то в его лице появилось такое, что Марта поняла: если сию минуту, сию секунду она не скажет и не сделает что-то важное и нужное, он просто встанет и уйдет.
- Марк! – ею двигала одно желание: не отпустить! Резким движением она села на постели, обняла его, легла к нему на колени. – За что ты сердишься на меня? За то, что не сказала, или за то, что позволила себя ударить? Скажи, я не понимаю!
Он и сам не понимал. Что изменилось бы, если бы Марта рассказала ему обо всем? Он отправился бы к ее мужу? Набил ему морду? Убил его? Конечно, нет! Выводил ли его из себя сам факт того, что Марта не говорит ему всей правды?  Конечно, да! Но, с другой стороны, есть вещи, о которых он тоже не может рассказать ей. Тогда в чем же разница между ними? Какого черта он мучает ее?! Может быть, ему доставляет удовольствие раз за разом слышать признания в любви? Но эти признания, по сути, выбиты силой. Грош им цена и грош цена ему, если он заставляет любимую женщину говорить о любви сквозь слезы. «Что с тобой, Марк? – спрашивал он сам себя. – Что, черт подери, с тобой происходит?!»
Опустошенный, полный раскаяния, он склонился над Мартой, целуя ее волосы.
- Все, все… Извини, пожалуйста! Я не прав… Я устал. Страшно устал! Ничего не хочу. Только чтобы ты была рядом…
Он шептал ласковые слова, вдыхая аромат ее волос, таял от нежности и от жалости – и к ней, и к себе. И уже непонятно было, кто кого жалел и утешал. Все переплелось, все смешалось – их руки, их губы, их слова, их тела. Не было ничего вокруг – лишь ночь за окном, лишь  луна, тревожно выглядывающая из-за спешащих куда-то туч, лишь пенная белизна сбившейся под движением тел простыни, лишь тяжелое, неровное дыхание, перемежающееся сладкими стонами. Потом одно целое распалось на две половинки – они лежали в изнеможении, раскрывшись, не стесняясь своей наготы, сцепив в последнем судорожном движении руки.
Луна вырвалась в очередной раз из-под опеки тяжелой снежной тучи, уставилась в недоумении на обнаженные тела – темные пятна на ее поверхности так явно походили на изумленную рожицу, что Марта, бросившая взгляд на окно, не удержалась и расхохоталась.
- Ты чего? – удивленно поднял голову Марк.
- Луна…- Марта показывала пальцем, продолжая смеяться, - смотрит на нас… А вдруг… вдруг там лунные человечки? С телескопом? А мы… занимаемся тут черте чем!
- Вот сумасшедшая! – Марк потянул ее за руку, прижал  к себе. – Спи уже! Тебе же завтра на работу. Спи!
Марта не могла спать. Она была слишком счастлива, чтобы просто закрыть глаза и уснуть, забыв обо всем. Приподнявшись на локте, разглядывала задремавшего Марка. Она хотела понять, что в нем, в этом обыкновенном, ничем не выдающемся мужчине, могло ее привлечь. Брови? Она провела пальцем по его бровям. Обыкновенные брови. Губы? Обыкновенные губы. Нос? Не удержавшись, потрогала его за нос. Тоже ничего особенного…
- Марта, - сквозь сон пробормотал Марк, - я сплю.
- К тому же еще вредный и противный! – уже вслух, хотя и негромко произнесла Марта.
Он услышал, повернулся на бок, притянул ее к себе, уткнулся лицом в теплую грудь, вдохнул легкий запах пота, пообещал напоследок:
- Завтра я с тобой разберусь!

Утром Марта сама решила отвести Адель в детский сад. Марк оставался дома  - на радость Татьяны Федоровны, он решил заняться мелким ремонтом. В доме, давным-давно оставшемся без хозяина, постепенно все приходило в упадок. Текли краны, повисли на честном слове дверцы шкафа, гардина держалась на одном гвозде… Да мало ли к чему еще может приложить руки мужчина в доме одинокой женщины.
Марта спешила – слишком долго завтракали, слишком долго они с Марком прощались в прихожей, не в силах оторваться друг от друга, пока Адель, у которой лоб уже покрылся мелкими бисеринками пота, не потянула мать за руку. Потом ждали автобуса. Теперь им приходилось почти бежать.
На скамейке у входа в здание детского сада их ждал Артур… Адель увидела его первой. Высвободила ладошку из руки Марты, побежала к отцу с радостным криком. Он нагнулся, подхватил девочку на руки, расцеловал ее в обе щеки, зарумянившиеся от ветра и быстрой ходьбы. Марта остановилась в нескольких шагах от мужа, вглядываясь в него с затаенным страхом и тоскливым ожиданием.
- Зачем ты пришел? Что тебе надо?
Адель примолкла испуганно, услышав ее голос. Детским своим умом она поняла, что между родителями что-то происходит. Артур, все так же держа девочку на руках, сделал шаг по направлению к Марте.
- Я пришел повидать Адель. И поговорить с тобой.
- Нам не о чем разговаривать…
- Марта, я виноват, я знаю! – Артур заговорил быстро, напористо, словно боялся, что не успеет сказать, что жена оборвет его на полуслове, развернется и уйдет. Хотя… куда ей идти – Адель у него в заложницах! – Но и ты, согласись, тоже была не права. Зачем же ты при посторонних… наши проблемы…
- При посторонних? – зло, почти истерично рассмеявшись, все же перебила его Марта. – Ну, извини, не я привела ее в дом!
- Ты ревнуешь, да? – с каким-то облегчением заулыбался Артур, - ты просто ревнуешь, да, Марта?
Он заискивающе заглядывал в ее ничего не выражающие глаза.
- Но ты меня пойми, я ведь тоже ревную… Я люблю тебя, Марта, я готов простить тебя! Скажи, что ты вернешься, и мы начнем все сначала.
- Господи, Артур! - закричала она на него. – Ты сам себе не противен?! Зачем ты унижаешься, зачем?! Ты должен ненавидеть меня! Презирать! А вместо этого просишь меня вернуться?! Я не вернусь, пойми ты это, наконец! Мне не нужно твое прощение! Я ушла от тебя к другому!
- Нет, - побледнев, снова шагнул к ней Артур, - это ошибка! Ты делаешь мне назло. Ты обижена на меня… Да, понимаю, я был не прав. Но я исправлюсь. Тебе просто нужно вернуться…
Марта смотрела на него и не находила слов. Покачав головой, взяла у него из рук перепуганную Адель.
- Извини, мы опаздываем, нам надо идти.
Артур уступил дорогу, поскользнулся, с трудом удержавшись на ногах. И вдруг сказал им в спину.
- Ада, ты хочешь вечером посмотреть с папой новые мультики?
Девочка обернулась к нему и, прежде чем Марта успела вмешаться, ответила: «Хочу!»
- Я заберу тебя из садика сегодня. Хорошо?
Адель кивнула, и Артур помахал ей рукой: «Пока!»
- Не смей…- Марта не могла говорить от страха. - Не смей шантажировать меня ребенком! У тебя ничего не получится…
- Увидим! – в лицо ей рассмеялся Артур. От раскаянья, которым он был полон минуту назад, не осталось и следа. – Ты можешь жить, где угодно, спать, с кем угодно… Пожалуйста! Но Адель не получишь… И ты это знаешь не хуже меня.
Приложил два пальца к виску, словно отдавая честь, повернулся и пошел, не оглядываясь, расправив плечи, походкой победителя.
У Марты хватило сил лишь дойти до скамейки, на которой только что сидел, ожидая их, Артур. Ее била дрожь. Слезы текли сами собой – Марта их не замечала. Сбылись самые худшие ее предположения. Артур знал, на какой струне можно сыграть. Если он заберет дочь, Марта ее больше не увидит. Пока не вернется. А что будет, если вернется – иллюзий на этот счет она не питала. Муж отыграется по полной программе за свое унижение. Тем более что возвращаться она не собиралась.
- Мама, мамочка, - тянула ее за рукав испуганная Адель, - не плачь! Я не хочу смотреть с папой мультики! Я хочу с тобой!
Голос дочери привел ее в чувство.
- Знаешь что, - она вытерла слезы и наклонилась  к девочке, - давай, ты не пойдешь сегодня в садик? Давай, я отвезу тебя домой, и ты останешься с бабушкой, с  Марком, будешь играть, рисовать…  Давай?
- А Марк почитает мне книжку? – Адель согласилась бы на все, лишь бы мама не плакала, но перспектива вернуться домой обрадовала.
- Конечно, - Марта поднялась со скамейки, держа дочку за руку, быстро пошла прочь от детского сада, так, что девочке приходилось бежать за ней.
Они даже не стали ждать автобуса – Марта безнадежно опаздывала на работу, к тому же боялась, что Артуру  может придти в голову забрать Аду, не дожидаясь вечера. Поэтому она поймала проезжавшую мимо машину, чем вызвала бурный восторг Адели: будет потом о чем рассказать девочкам в детском саду! Она с мамой ехала на такси!

Их возвращения, разумеется, никто не ждал. Дверь открыла Татьяна Федоровна. Марта, не останавливаясь, не снимая обуви, пробежала в комнату, едва не сбив ее с ног, так что матери пришлось отступить, прижавшись к стене.
- Марк! Марк?
- Марта, - окликнула ее мать, - он в ванной. Что случилось?
Марк, услышав голоса, вышел в коридор.
- Что случилось? Почему вы вернулись?
- Артур… Он ждал нас… Он сказал, что заберет Аду, если я не вернусь…
Марта задохнулась от волнения. Из-под вязаной шапочки выбились волосы, слиплись на мокром от пота лбу. На исказившемся лице отражались все чувства попеременно – и боль, и страдание, и ожидание, и надежда. Тяжело дыша, она смотрела на Марка, словно ждала, что сейчас он найдет рецепт спасения. А он молчал, размышляя над сказанным. Бабушка  раздевала Адель.
- Успокойся, - Марк подошел к ней, обнял за плечи, притянул к себе, подул на волосы – то ли хотел высушить их, то ли остудить вспотевший лоб. – Самое главное – успокойся! А чего ты, собственно говоря,  ожидала?
- Марк! – вскинулась Марта. Он говорил, как будто ни минуты не сомневался в том, что Артур поступит именно так. Откуда ей было знать, что Марк действительно был уверен в неизбежности такого поворота событий, и  этот шаг Артура не стал для него неожиданностью. Более того, может быть, на его месте он тоже использовал бы ребенка в качестве крайнего средства.
- Тише, тише… Не пугай Аду. Ни к чему это… - и, обернувшись к Татьяне Федоровне, попросил, - уведите девочку.
И снова заговорил с Мартой:
- Ты правильно сделала, что вернулась. Сюда он не придет.
- А если придет?
- А если придет, то это будут уже мои проблемы. Адель из этого дома не выйдет. Ты веришь мне? Веришь?
- А что мне остается? – горько усмехнулась Марта. – Господи, за что мне все это?!
- За что? – Марк взял ее за подбородок, заглянул в глаза, полные дрожащих слез. – Сказать?
Марта покачала головой. Не надо. Она и так все знала. Ей не нужно было ничего объяснять. За предсмертную улыбку Грэга. За свою запретную, незаконную любовь. За сломанную жизнь Артура. Слишком много всего, за что ей теперь приходится расплачиваться. Слишком много всего.

На работу Марта, разумеется, опоздала. Вбежала в кабинет, наткнулась на неодобрительный взгляд Нелли. Конечно, лучшая защита – нападение, но вряд ли стоило использовать этот метод, так что оставалось сделать вид, что ничего особенного не произошло.
- Девочки, привет!
- Ну, вот она! – облегченно вздыхая, защебетала Стаси. - Я же говорила – придет!  А вы заладили: опять во что-нибудь вляпалась! И никуда она не вляпалась…
- Помолчи, Стаси! - перебила ее Нелли. – Марта, это уже ни в какие ворота не лезет. Ну, ладно, два дня ты прогуляла не по своей воле. Вчера опоздала на полдня. Сегодня на полтора часа. Это уже входит в привычку. Причем в дурную…
- У меня были обстоятельства, - смиренно сказала Марта, - семейные… Извини.
- У всех обстоятельства,  и у всех семейные. Но некоторые в девять утра на работе. А у некоторых квартальный отчет не сдан!
- Я же сказала – извини! – Марта села за свой стол, подвинула к себе пачку бумаг. – Больше не повторится.
- Грэга на вас нет, - вместо того, чтобы успокоиться, Нелли распалялась все больше и больше, - мужской руки вам не хватает!
«Да, - подумала Марта, - Грэг умел справляться с бабьими склоками. Причем так умело, что никому и в голову не приходило на него обижаться. Он был ровен со всеми. Никогда не повышал голос. Когда в нашем маленьком женском коллективе вспыхивали маленькие словесные баталии, словно умелый арбитр на ринге, разводил спорщиц в разные углы. У Нелли это пока не получается, уж слишком эмоционально она вступает в конфликт».
- А ты иди в его кабинет, - посоветовала Стаси, глядя на начальницу наивными голубыми глазами, - и дверь закрой. Не будешь видеть, кто опаздывает, и кто чем занимается – и так тебе станет хорошо, так спокойно!
Марта не смогла сдержать смех, фыркнула, наклонившись к столу, но тут же вновь выпрямилась и сделала серьезное лицо. 
Нелли, впрочем, совет Стаси приняла за чистую монету.
- Я не могу сидеть за столом покойника! – брови ее изогнулись страдальчески. – Мне страшно…
- Но он умер в другом месте! – продолжала настаивать Стаси. – Стол-то его причем?! Ты что, призраков боишься? Астрального тела? Дух  его витает над нами… У-у-у…
Обсуждать смерть Грэга Марте не хотелось, тем более шутить на эту тему.  Ей пришлось остановить разыгравшуюся подругу.
Тишина в кабинете установилась ненадолго.
- Марта, Марта…
Если бы Стаси говорила в полный голос,  Марта, углубившаяся не столько в бумаги, сколько в горестные раздумья, скорее всего, не услышала бы ее. Но не даром же психологи советуют: хочешь, чтобы на тебя обратили внимание? – говори шепотом. Вот Стаси и шептала, так, что слышали все окружающие.
- Ну? – движением бровей откликнулась Марта.
- Что это у тебя? – Стаси тыкала пальцем себе в щеку, усиленно кивая в сторону подруги.
Марта недоуменно пожала плечами: где?
- Ну, вот же, вот, на щеке…
Стаси говорила одними губами, усиленно артикулируя, и Марта не столько услышала, сколько поняла, о чем, собственно, идет речь. И, мгновенно вспомнив, вспыхнула, закусила губу, закрыла скулу ладонью, схватила сумку и, выбравшись из-за стола, пошла прочь из кабинета. Стаси, недолго думая, последовала за ней.
- Куда? – ревниво окликнула ее Нелли.
- В туалет. Что, нельзя? – не оборачиваясь, бросила ей в ответ Стаси.
Стоя перед зеркалом, Марта пудрила изжелта-синюю кожу на скуле – след от вчерашнего удара. С утра она тщательно замаскировала синяк, но слезы смыли и крем, и пудру, а  нанести их заново она в спешке забыла.
- Давай помогу.
Сообразив, что к чему, Стаси прихватила из своей косметички румяна. Повернув Марту к себе лицом, аккуратно нанесла их на кожу, растерла, придирчиво оглядела и только тогда слегка припудрила. Румянец Марте шел. Казалось, контрастнее и ярче стало не только лицо –   заблестели глаза, а резко очерченные губы стали еще выразительнее и заманчивее. 
- Хороша! – Стаси даже причмокнула от удовольствия. – Кто тебя так? Артур?
Марта кивнула и отвела глаза. Ей было неловко, словно речь шла о чем-то нестерпимо стыдном.
- Говорила же, давай пойдем вместе! – упрекнула ее Стаси. – нет, заладила: пойду одна! Вот и сходила…
- А я была не одна, - Марта вспомнила вчерашнюю сцену и улыбнулась. – Ты не поверишь, у него была женщина!
- Что? – не поверила Стаси. – Женщина? Вот это да! Слушай, ну, это уже ни в какие ворота не лезет… Жена в тюрьме, а он шлюху в дом тащит?! Вот мерзавец!
- Нет, она не шлюха. Нормальная девчонка. Защитила меня, помогла собрать вещи и даже в такси посадила.
- Ага, а ты и растаяла! В такси посадила… А сама к нему обратно вернулась!
- Вот это вряд ли… Ты бы видела, как она на него накинулась. А, впрочем, даже если бы и вернулась… Меня это абсолютно не волнует.
- Как это не волнует? – возмутилась Стаси. – Он же твой муж!
- Ну и что, что муж… Зато я ему больше не жена. Я ушла от него и не вправе диктовать, как ему жить. Неприятно только то, что он привел в дом постороннюю женщину, ничего не зная о моем уходе, и, более того, будучи в полной уверенности, что я нахожусь в тюрьме. Это уже называется нечистоплотность.
Дверь распахнулась. На пороге стояла Нелли.
- Ну, - недовольно оглядела она своих подчиненных, - у вас что здесь, клуб по интересам? Работать вы сегодня не собираетесь?
- Боже ж ты мо-о-ой, - скривив губы, протянула Стаси, - квартальный отчет не сдан! Катастрофа!
- Будет тебе, - потянула ее за собой Марта, - пойдем, позже поговорим. У меня есть, что тебе рассказать.
- Да-а-а? – округлила глаза Стаси. – Ой, я не доживу до обеда!

Артур пил третий день подряд. Хорошую водку в Синегорске достать было трудно – выдавали по одной бутылке в месяц исключительно по предъявлению ПДПК.  Зато можно было разжиться суррогатом – в обмен на водочный талон, прилагавшийся к продовольственной карте, плюс, разумеется, деньги. Он сорвался в тот день, точнее, вечер, когда Марта застала его в квартире с другой  женщиной. Сразу после ее ухода Артур отоварил свой водочный талон, не поленившись специально для этого съездить в Центральный гастроном – единственный магазин, где можно было купить водку в восемь часов вечера.
На душе у него было погано. События последних дней совершенно выбили его из колеи. Разрыв с женой стал последней каплей в переполненной чаше  его неудавшейся жизни.
Артур всегда был баловнем судьбы. Обожаемый родителями и многочисленными родственниками, он прекрасно учился в школе, был любимцем учителей и при этом имел множество друзей, которые считали его «своим парнем». Легко поступил в университет и блестяще учился пять студенческих лет. Ему прочили перспективное будущее, а  жизнь рисовалась в радужных тонах.
Женился Артур, по его мнению, на самой лучшей девушке курса. Да, быть может, он любил ее больше, чем она его, но и Марта не могла не восхищаться им,  ей не могло не льстить, что он, Артур Полянский, по которому сохли все девчонки, обращал на нее особое внимание. К тому же Артур считал, и Марта, похоже, была согласна с этим, что он осчастливил ее своим предложением стать его женой.  На что она, студентка исторического факультета,  могла рассчитывать? Стать учительницей в школе? Считать копейки до зарплаты? Артур же, учившийся на инженерно-строительном факультете, расписывал ей в красках будущее, которое их ожидает, если она согласится стать его женой. Марта согласилась. Два года они были счастливы вместе.
А потом начались будни. Родилась Адель. Денег молодой семье, разумеется, не хватало. Отношений со своей матерью Марта практически не поддерживала, хотя та и помогала ей время от времени – то деньгами, то продуктами, то детской одеждой. Родители Артура, вполне обеспеченные по синегорским меркам люди – отец занимал какой-то важный пост в городской администрации, все годы учебы ни в чем не отказывавшие сыну, после окончания им университета неожиданно заняли позицию невмешательства.
- Извини, дорогой, - сказал Артуру отец, - мы сделали для тебя все, что могли. Теперь крутись сам. Или ты думаешь, что мы будем содержать тебя и твою семью?
Артур так, разумеется, не думал, но был уверен, что финансирование из папиного кармана будет продолжаться. И жестоко ошибся. Единственное, что делали родители, это дарили подарки внучке и снохе в дни рождения и на Новый год. К Марте они относились с ровной доброжелательностью -  восторгов не проявляли, но и со свету не сживали. Она была благодарна им и за то, и за другое.
Но самое страшное потрясение Артур испытал, когда понял, что его, такого умного и красивого, никто нигде не ждет! Потенциальных работодателей не интересовал красный диплом с отличными оценками. Всем нужен был человек с опытом. Больше года Артур, вчерашний выпускник, «не нюхавший пороху новобранец» не мог найти себе применения. Чтобы как-то прожить, Марте пришлось  прервать свой отпуск по уходу за малышкой Адой, отдать ее в ясли и выйти на работу в Комитет по охране памятников. Надо отдать ей должное, и Артур это признавал, Марта ни разу не попрекнула его вынужденным бездельем, терпеливо ожидая, когда,  наконец, муж встанет на ноги.
Артур долго не мог пережить это первое в своей жизни унижение. Он был такого высокого мнения о себе, о своих способностях и знаниях, что и представить не мог, что кто-то может в них сомневаться! Ему нужно было все и сразу. Начинать свою карьеру с маленькой должности и мизерной зарплаты он не хотел, считая такие предложения ниже своего достоинства. И Марта в те, первые, благополучные годы своего замужества, тоже считала, что Артура недооценивают, что он заслуживает большего. Понимание абсурдности такого подхода к жизни пришло позже. К  ней, к Марте. К нему  оно, это понимание, так и не пришло.
Осознание своей исключительности не однажды сыграло с ним дурную шутку: Артур не мог ужиться ни с одним начальником, его, рубаху-парня, душу любой компании, почему-то не любили те, с кем он работал.  «Завидуют!» - решил он однажды и с тех пор старался держаться подальше от коллег по работе. За это его не любили еще больше, и, в конце концов, он становился изгоем.
Единственное, что оставалось постоянным и неизменным, - это семья. Артур держался за Марту. Как бы ни было ему неприятно это признавать, но он понимал, что выжили они в те годы только благодаря ее бойцовскому характеру и здоровому оптимизму. Надо сказать, что Артур боялся потерять жену. В разгар хронической безработицы и столь же хронического безденежья к ним в гости неожиданно нагрянул его отец. Заглянул в пустой холодильник. Посмотрел, как одеваются сын и невестка. И сказал сыну:
- На ее месте я бы давно тебя бросил. Не понимаю, что она делает рядом с тобой!
Слова эти запали Артуру в душу. Теперь невольное пророчество отца сбылось.
Он бродил по пустой квартире и почему-то пел песни. Вспоминались большей частью старые, те, что слышал в детстве, те, что пели родители и родственники, собираясь за праздничным столом. Может быть, потому, что он знал слова, а современные, хотя и звучали назойливо по радио и телевидению, слов не имели, точнее, имели бессмысленный набор слов и звуков, которые просто не укладывались в голове.
Артур пел, потому что поговорить ему было не с кем, а сидеть в тишине -  невыносимо. От тишины он сходил с ума. Иногда, прерывая пение, начинал ругаться, выкрикивать угрозы и ругательства в адрес Марты, но просто так сотрясать воздух было неинтересно и бессмысленно, и он снова заводил какую-нибудь печальную песню.
Он уже не знал, хочет возвращения жены или нет. Временами ему казалось, что если она вернется, он упадет перед ней на колени, обнимет ее ноги и обольет их слезами. Но уже через минуту Артур наливался ненавистью к женщине, которая посмела предпочесть ему - ему! – кого-то другого. Он вспоминал странное чувство невероятного наслаждения, которое испытал в ту ночь, когда избивал и насиловал Марту. Вспоминал, как упивался ее бессилием, ее слезами. Его раскаяние, последовавшее  за вспышкой злобы, словно входило в обязательную программу: ударить – и вымолить прощение. И вновь ударить – и вновь покаяться.
«Убью!  - Артур стоял перед зеркалом в прихожей и сам себе грозил кулаком. – Только вернись, паскуда, попляшешь у меня!»
А через минуту вновь размазывал по щекам пьяные слезы.
Он и в самом деле хотел забрать из садика Адель, увезти ее, спрятать, заставив тем самым Марту не просто вернуться – умолять, чтобы он разрешил увидеться с дочерью. Уж тогда бы он покуражился, отомстил за свое унижение! Но когда вечером пришел за девочкой в детский сад и не нашел ее там, мечты об отмщении рухнули. Артур растерялся. Он понимал, что Марта увезла Адель к матери, но ехать к теще не решился. Там была чужая территория. Лишь рискнул позвонить. Набрал знакомый номер и неожиданно услышал мужской голос. Не поверив себе, бросил трубку, вновь позвонил и опять на том конце провода мужчина ответил ему: «Алло!»… 
Третий день он сидел один в пустой квартире, выбегая на улицу лишь за тем, чтобы пополнить запасы спиртного. Ему позвонили с работы, но он послал звонившего матом и испытал чувство огромного облегчения оттого, что порвал с ненавистной ему конторой, где приходилось быть мальчиком на побегушках, покорно и подобострастно кивать головой,  выслушивая босса, пытаться завоевать расположение тех, кто был ближе к начальству, чем он сам, и ощущать полную свою никчемность.
- Все вы… все, - грозил он кулаком своему отражению в зеркале, - дерьмо! Ничтожество! Что, взяли?! А вот вам!
И делал рукой неприличный жест.
- Я вам покажу! Я вам еще всем покажу! С руки у меня жрать будете! Сапоги лизать! И ты, ты… - он оглядывался по сторонам в поисках человека, которому были адресованы эти угрозы, но не находил и вновь грозил зеркалу, - придешь еще у меня… Приде-е-ешь… А-а-а…
И заходился в рыданиях.

Марку казалось порой, что все, что происходит, - происходит не с ним. Впервые в жизни он был абсолютно счастлив. Просыпался утром рядом с любимой женщиной, засыпал вечером рядом с любимой женщиной. Дни его были заполнены заботой о доме, в котором его приняли, как родного. Починив краны, перевесив покосившиеся двери, прибив все гвозди, какие только нужно было вбить, отремонтировав все, что требовало ремонта, он замахнулся на то, чтобы покрасить потолки и переклеить обои. Вдвоем с Аделью они сходили в магазин и купили все необходимое. Поскольку начать Марк планировал с комнаты, где жила девочка, то и обои он доверил выбрать ей. В результате в комнате по нежно-зеленым пампасам бегали розовые слоны и качались на лианах рыжие мартышки.
- Зачем тебе нужны эти хлопоты? – поинтересовалась у него Татьяна Федоровна.
- Очень хочется вам понравиться, - улыбнулся ей в ответ Марк.
В действительности он не прилагал к этому ни малейших усилий. Просто делал то, что хотел, и то, что считал нужным сделать.
Татьяна Федоровна за эти несколько дней тоже стала другим человеком. Иногда ей казалось, что Марк – это ее пропавший много лет назад сын. Она так долго ждала его, она так молила Бога, чтобы он вернул ее мальчика, что Бог, наконец, услышал. Из глаз исчезла смертельная тоска, распрямились изломанные болью брови. Марта, годами не видевшая улыбки на материнском лице, с удивлением наблюдала, как она смеется – неуверенно, словно человек, который учится заново ходить после тяжелой болезни, -  когда Марк начинает рассказывать смешные истории из своей жизни.
Все трое понимали, что счастье, которое пришло к ним в дом, - тихое, незамысловатое, совсем обыкновенное, - не может быть долгим. Марку пора было возвращаться в Казацкие Избушки, но он  оттягивал расставание.  Ночами, когда утомленная ласками Марта засыпала, долго лежал без сна и размышлял о том, что его ждет. Он не мог остаться в Синегорске, как бы сильно ему этого не хотелось. И не потому, что  его не прельщала городская жизнь. В городе он был чужим, изгоем, беглым преступником. И лишь в Синегорских лесах мог чувствовать себя в полной безопасности. Только там он был относительно свободен. Так было на протяжении десяти последних лет. Пока на лесной тропе, ведущей к забытым Богом и людьми Казачьим Избушкам, не появилась женщина по имени Марта…
Теперь он будет рваться на части. Душой, сердцем, мыслями всегда будет здесь, рядом с ней. Будет думать, мечтать, страдать, ревновать, вспоминать…  И стремиться к ней вопреки всему…
- Я скоро уеду, - сказал он как-то утром, когда Марта собиралась на работу.
Та замерла на мгновение, повернулась к нему, и Марк с неприятным удивлением увидел спокойствие у нее на лице. «Ее не огорчает мой отъезд?» - больно резанула мысль.
- Будем считать, что ты едешь в длительную командировку, - сказала Марта. - Люди же ездят в командировки! А мы тебя будем ждать… Очень будем ждать! И однажды ты снова приедешь. Приедешь?
Он шагнул к ней, резко, почти грубо схватил за плечи, притянул к себе. Во-первых, потому что ему стало стыдно за свои сомнения, а, во-вторых, от ее спокойного голоса и прозвучавшей в нем убежденности у него защипало в глазах. Ну, не скажешь же, в самом деле, что тебе соринка в глаз попала!
За десять лет Марк  привык к одиночеству - словно к старой болячке, которая ноет и саднит, когда ненароком, забывшись, заденешь, разбередишь, сорвав присохшую корочку. Ему некогда было думать о своей неудавшейся жизни, да он и не считал ее неудавшейся. Просто выполнял свой долг, делал свое дело. Но вдруг брала за душу смертная тоска, и тогда он грыз зубами подушку, метался до рассвета по маленькой комнатке и думал, думал до боли в висках, за что именно ему уготована такая судьба. Женщины, которые были у него до Марты, не оставили следа ни в душе, ни в сердце. Так путник, идущий к цели, далекой, почти недостижимой, не запоминает названия промежуточных пунктов.  Но вот однажды входит в город и понимает – здесь то, что он искал. И здесь ему хотелось бы остаться навсегда. А долг зовет идти дальше…

…Трауберг позвонил на исходе пятого дня.
- Извини, - сказал он, - меньше всего я хотел бы нарушать твою семейную идиллию, но дело есть дело. Надо бы встретиться. Как насчет завтрашнего утра?
- Нормально, - сдержанно ответил Марк.
- Тогда у Тони, часиков в одиннадцать. Пока!
Утром, проводив Марту, Марк долго ходил из угла в угол, раздумывая, взять с собой Адель или все-таки оставить ее с бабушкой. Артур не давал о себе знать, не пытался забрать девочку, но, дав Марте слово не спускать с нее глаз, Марк ни на минуту не оставлял ее без своего внимания.
- Иди, - решила за него Татьяна Федоровна, - я закрою дверь на все замки и не впущу ни единого человека. А если что – сразу позвоню тебе. Зачем ты будешь таскать ее по городу? Это не слишком удобно.
На встречу у Тони Марк приехал первым. Друзья не виделись все эти дни и даже не разговаривали по телефону – эта размолвка тревожила Тони, он не знал, как разговаривать с Марком при встрече, но тот, казалось, забыл про стычку. Вошел в прихожую, протянул другу руку и даже слегка приобнял его, похлопав по плечу.
- Что? Никого еще нет?
Он обвел глазами пустую комнату. Еще несколько дней назад спартанская обстановка этой маленькой квартирки не вызывала у него никаких эмоций, теперь же он остро ощущал, чем отличается дом, в котором живет семья, от дома одинокого холостяка, насильно лишенного права на личную жизнь.
Тони внимательно разглядывал Марка. Что-то в нем изменилось. Те же глаза с прищуром, та же улыбка на лице… И все-таки это был другой Марк!
- Как дела?
- Не поверишь, - Марк опустился на диван, раскинул руки, забросив их на диванную спинку, - лучше не бывает! Я словно живу в другом мире. Я живу жизнью нормального семейного человека! И мне это нравится!
Тони кивнул.
- Поздравляю. Но ты с нами?
- Не понял, - нахмурился Марк, - что ты хочешь сказать?
- Ну-у-у, ты не звонишь, не появляешься, не даешь о себе знать… Может, ты решил выйти из дела? Может, новая жизнь тебя устраивает больше? Так ты скажи…
Марк внимательно смотрел на Тони, раздумывая над его словами, и решал, как ему ответить. Если это простая ревность одного человека – тогда еще куда ни шло. Но если позиция всей команды, то ему она не нравится. И вдруг вспомнил слова Марты о командировке,  в которую якобы ему придется уехать.
- Тони, ты в отпуске бываешь?
- Ну? – вопросительно посмотрел на него друг.
- Так какого черта ты меня достаешь? Я хоть раз за последние десять лет попросил хотя бы неделю передышки? Или не имею права? Или я железный?..
Марк разозлился, и Тони это понял.
- Да ладно, чего ты! – пошел он на попятную. – Я же не против… Просто ты не звонишь… Я ничего о тебе не знаю… А Трауберг спрашивает…Я рад, что у тебя все хорошо. Правда, рад! 
- Слушай, - уже миролюбиво сказал ему Марк, - надо тебя с девушкой познакомить. С хорошей девушкой. Пусть бы она у тебя занавесочки повесила, вазочки с цветами поставила, пыль стерла… Может, тогда бы ты к женщинам по-другому стал относиться.
- Занавесочки, вазочки, - фыркнул Тони, - мещанство сплошное! Ты ли это, Марк? А к женщинам я хорошо отношусь. Только не понимаю, почему ради них нужно забывать своих лучших друзей?!
- Дурак ты, Тони! Кто тебя забывает? Разве то, что мы с тобой прошли, можно забыть? А что касается цветочков  - так ведь не в них дело. А в том, что, кроме друзей, тебя должен любить кто-то еще. Знаешь, как это здорово – когда тебя любят…
Трауберг и Седой пришли вместе, как будто специально договорились, хотя Марк знал, что этого не может быть. О том, с кем встречается в свободное время член Президентского Совета, знала лишь его секретарша. Даже машину с водителем Трауберг оставлял за два квартала от дома, в котором должна была состояться встреча. Правила конспирации соблюдались строго.
Седой протянул Марку крепкую, широкую ладонь, тряхнул резко его руку, словно пытался вырвать ее из предплечья, поздоровался с Тони, застывшим в дверном проеме, ведущем в комнату, только после этого снял с себя потемневшую от мокрого снега куртку,  встряхнул шапку.
- Ну, проходи же, не стой! – нетерпеливо подтолкнул его прижатый мощной спиной к двери Трауберг.
Оба вошедших с нескрываемым любопытством рассматривали Марка, так что ему стало неуютно под их пристальными взглядами.
- Задайте уже свои вопросы, - не вытерпел он, - и перестаньте меня разглядывать, как заспиртованного уродца в кунсткамере.
- Приятно посмотреть на человека, который не утратил чувства юмора, - похвалил его Трауберг, - а еще говорят, что влюбленные глупеют. Как дела? Впрочем, можешь не отвечать, у тебя на лице написано, что ты счастлив. Счастливого человека ни с кем не спутаешь.
Мужчины расположились на кухне. Здесь было теплее. Тони быстро поставил на стол чашки, заварил чай, Марк помог «настрогать» копченой колбасы – чем-чем, а деликатесами демполовцев баловали,  Седой выудил из внутреннего кармана пиджака плоскую бутылочку коньяка.
- Из каких запасов? – поинтересовался Марк.
- Конфискат, - усмехнулся Седой, - сняли с поезда целую партию. Незаконный оборот алкогольной продукции. 
Он работал на таможне, при этом пост занимал не маленький, так что благодаря ему и его команде иногда удавалось вывозить за границу людей, а с той стороны доставлять кое-какие товары для детей и взрослых, живших на нелегальном положении. Марк не знал, какая дорога привела к ним Седого, но это был верный человек. 
- Ну, что, друзья, - потер руки Трауберг, когда Тони разлил коньяк в стопочки, - давайте по глоточку за успех нашего безнадежного предприятия, а потом, собственно, о нем и поговорим.
Выпили, закусили, помолчали. Трауберг поднял глаза на Марка.
- Как у тебя настроение?
- Эрих Эрастович, - досадливо поморщился Марк, - бросьте вы, ей-Богу! Не за тем мы здесь собрались, чтобы обсуждать мое настроение. Ну, не первый же год знакомы. Давайте о деле.
- Ну, давай, - Трауберг бросил в рот кружочек колбасы, тщательно прожевал. – В общем, такое дело. Когда Северное Синегорье объявило о том, что открывает границы для наших детей  – помнишь? – мы кинули клич по городам и весям. Собрали десятка два семей. Часть из них готова эвакуироваться на Север. Седой этим вопросом уже занимается – там большой проблемы не будет. А вот семь семей слезно просят отправить их в Уральск. Там у них родня, а на Севере их никто не ждет…
Он замолчал, прихлебнул чай из чашки, обжегся и стал старательно дуть на воду, поднимая на ее поверхности коричневую рябь.
- Ну? – поторопил его Марк, - А я -то здесь причем?
- А при том, что в Уральск ни поездом, ни автобусом мы их отправить не можем. Нет у нас сейчас надежного «окна» на Уральской границе. Там, на той стороне, их, конечно,  встретят, примут, до места назначения доставят, только бы мы их туда перебросили…хотя бы даже через перевал.
- Через перевал? – только сейчас до Марка начал доходить смысл слов Трауберга. – Да вы с ума сошли! Зимой! Через перевал! Это же самоубийство!
Он взглянул на Тони - тот смотрел бездумно в окно, как будто его совершенно не касались обсуждаемые в его доме проблемы. Седой участливо покачивал головой, соглашаясь не то с удивленным таким предложением  Марком, не то с Траубергом.
- Марк, у нас нет другого выхода. Если ты сейчас их туда не доставишь, через несколько месяцев в Казацких Избушках появятся семь семей по три человека каждая. И все ждут прибавления. Тебе даже расселить их будет некуда.
- Подождите, подождите, - Марк помотал головой, словно не верил своим ушам, – Вы хотите, чтобы я взял семь беременных женщин, семь детей…
- Семь мужчин… - в тон ему добавил Трауберг.
- … И всю эту команду повел через перевал? Да вы с ума сошли! Там даже летом сбиться с пути – нечего делать… Я и дорогу-то толком не знаю… Если с ними что-то случится, кто будет отвечать?
- Ты и будешь отвечать, - Трауберг был спокоен, - отвечать перед самим собой и только. Не передо мной и не перед ними. Это их выбор. Они поставлены в известность о риске, с которым сопряжено это путешествие. И согласны. Что касается дороги… Найди проводника. Люди готовы заплатить ему столько, сколько он скажет. Но это должен быть надежный проводник. Самый  надежный, какого только можно найти!
- Это утопия! – покачал головой Марк. – Вы не знаете, о чем говорите. Ни один здравомыслящий человек ни за какие деньги не пойдет зимой через перевал. Если мы там застрянем, не спасут никакие деньги. И не понадобятся...
- Марк, - Трауберг положил ладонь на его руку, - я все понимаю. Но мы дали этим людям надежду на спасение. Да, может быть, мы поступили несколько опрометчиво, согласившись переправить их в Уральск, но, клянусь, если бы можно было сделать это машиной или поездом, мы бы не стали обращаться к тебе с такой просьбой. Но там семь детей, Марк! Их жизни, их судьбы, их будущее висит на волоске. Там семь женщин! 
- Не надо давить на жалость! А что будет с моими детьми,   если я  не вернусь? Вы об этом подумали? У меня их не пятеро, у меня их тридцать!
Трауберг посмотрел на него с упреком. Конечно, подумал Марк, этого вопроса можно было не задавать. Понятно, что Казацкие Избушки не останутся без присмотра. А вот Марта и Адель…
- Черт побери! Да будьте же благоразумны! Если бы речь шла только о мужчинах… Но тащить в горы детей!..
- Марк, - Трауберг говорил негромко, но с нажимом,  не поднимая головы и не глядя ему в глаза, - не подумай, что я давлю на тебя, но если завтра женщина, которую ты любишь, скажет тебе, что ждет ребенка… Твоего ребенка, который не может, не имеет права появиться на свет в этой стране… На что ты пойдешь, чтобы спасти его?!
Марк молчал, не зная, что ответить. Ему вдруг стало страшно. Не за себя – за Марту. Ему почему-то и в голову не приходило, что в их отношениях возможен такой поворот. Но, действительно, возможен! Эгоист, недоумок! Ослепленный своей любовью, он даже не задумывался над тем, какой опасности подвергает Марту и Адель! Нет-нет, случись такое – он увез бы их в Казацкие Избушки… Отправил бы их на Север… Пошел бы с ними через перевал… Куда угодно…
- Ты вернешься, Марк, - тихо, но убежденно произнес Седой, - в этом нет никаких сомнений. Иначе никто не заводил бы этого разговора. Зная тебя, я уверен в благополучном исходе дела. Если нужны помощники, скажи. Мы отправим с тобой человека. Хочешь – двоих! При желании можно даже устроить так, чтобы с тобой пошел Тони…
- Нет уж! – категорично отказался Марк. И этот отказ одновременно прозвучал как согласие на авантюру. – У Тони будет другая задача. Кто-то должен побеспокоиться о моей семье, пока меня не будет.
- Вот и отлично! – обрадовался Трауберг. – Ну, еще по одной? Сколько тебе нужно времени на подготовку?
- Дней пять - семь, - пожал плечами Марк. – Это зависит от того, как скоро удастся найти проводника, и как скоро мы подготовим все необходимое. Понадобятся теплые вещи, спальники, палатки, сани, продовольствие из расчета как минимум на неделю пути…
- Зачем так много? – полюбопытствовал Седой.
- А если пурга? А если собьемся с дороги? Лучше потом оставить все это в лесу, чем ослабеть от голода и замерзнуть.
- Хорошо, - подытожил Трауберг. – Ищи проводника, составляйте список запасов. Обеспечим всем необходимым. Даже коньяком. Да, Седой?
И, хитро улыбнувшись, толкнул того локтем.

- Сядь, не маячь, - с досадой, даже с раздражением сказала Татьяна Федоровна Марте.
Она сидела в кресле, баюкая, словно младенца, задремавшую  у нее на коленях Адель. Негромко бормотал телевизор. В окно смотрела ранняя ноябрьская ночь. Марта, кутаясь в кофточку, ходила взад вперед по комнате, подходя то и дело к окну и глядя вниз, на улицу, как будто в темноте, с четвертого этажа можно было что-то рассмотреть. Большие круглые часы на стене показывали половину десятого, а Марка все еще не было дома. Словно ревнивая жена, она кружила возле телефона.
Марта не знала, что думать. Марк ушел из дома еще утром и за весь день так и не дал о себе знать. Конечно, она не ревновала – это было бы глупо.  Допускала, что он просто проводит время с друзьями, или занимается какими-то важными делами, но почему не звонит? Может быть, ему пришлось срочно уехать, но разве мог он не предупредить ее об этом?  А если не уехал, тогда – что?
Марта села на краешек дивана, стиснула ладони,  зажала их коленками и сидела так, раскачиваясь, уставившись на темно-розовые завитки на обоях, которые Марк так и не успел поменять.
Марк… Одна мысль о том, что она может его потерять, приводила ее в ужас. Она и представить не могла, что несколько дней, всего лишь несколько дней, проведенные вместе, свяжут их так, как других не связывают годы брака. Нет, он не мог уехать и ничего не сказать! И, значит, что-то случилось. Что-то! Марта усмехнулась своим мыслям - хорошенькое объяснение! Надо взять себя в руки. У нее есть Тони, верный «оруженосец» Марка. Она доберется до него. А понадобится -  целый день будет караулить на крыльце Демпола. Она найдет Тони, и все встанет на свои места…
- Возьми Аду, - позвала ее мать, - Марта, слышишь, возьми Аду!
Марта послушно встала, подошла к ней, приняла с рук на руки расслабленное сном, теплое, нежное детское тельце. Адель, почувствовав руки матери, заворочалась, обхватила ее за нею руками, слепо ткнулась губами в подбородок. Она весь вечер ждала Марка. Он играл с ней, читал ей книжки, укладывая спать, рассказывал сказки. Она и ложиться не хотела, потому что ждала. И не дождалась.
Марта унесла девочку в соседнюю комнату, не раздевая, чтобы не разбудить, уложила в постель  - лишь колготки сняла, чтобы освободить тело от лишних резинок, укрыла одеялом.
- Посиди, - сквозь сон сказала Адель и цепко ухватила ее за руку.
Марта послушно опустилась на кровать. Она сидела в темноте, слушала дыхание ребенка и думала о себе, о дочери и о том, как они будут жить, если с ними не будет Марка…
Наверное, она задремала, потому что ни звонка, ни стука в дверь не услышала. Спохватилась только тогда, когда повернулся ключ в дверном замке, зазвучали голоса – мужской и женский, потом все стихло и Татьяна Федоровна, заглянув в комнату, позвала ее:
- Марта, иди сюда!
С бьющимся сердцем – так всегда бывает, когда человек задремлет, а его внезапно разбудят – Марта вышла в прихожую. И увидела Марка.
В первый же момент поняла, что тот пьян,  хотя никогда раньше не видела его в таком состоянии. Он сидел на корточках, прислонившись к стене, обхватив руками колени, запрокинув вверх голову. У него было абсолютно белое лицо, закрытые веки слегка подрагивали, плотно сжатые губы вытянулись в ниточку. По коридору тянулся легким шлейфом запах спиртного.
Татьяна Федоровна повела в сторону Марка подбородком: мол, принимай своего красавца, вздохнув, развела руками и ушла на кухню.
У Марты внутри все сжалось. Она ни секунды не сомневалась в том, что такому состоянию Марка есть свое объяснение. Он был похож на человека, который напился потому, что ему было плохо, в надежде получить хоть какое-то облегчение, но получил прямо противоположный результат. Именно в такие минуты люди лезут в петлю, прыгают с крыши, пьют таблетки или находят какие-то другие способы сведения счетов с жизнью. Слава Богу, что Марк не воспользовался ни одним из них, а пришел домой. Он пришел к ней, и она должна была ему помочь.
Марта опустилась рядом с ним на колени, провела рукой по замерзшей щеке – отросшая за день щетина оцарапала пальцы. Марк, не открывая глаз, накрыл ее ладонь своей, прижал к губам. Марта почувствовала, как они дрожат. Словно у ребенка, который вот-вот заплачет.
- Ну, что ты, что ты, - она говорила ласково, боясь, что сейчас сама  расплачется, так ей было его жалко, - все хорошо… Все хорошо! Где ты был, Марк? Мы так волновались…
Задавая этот вопрос, она не надеялась услышать ответа. Говорила скорее для того, чтобы дать ему понять, что не сердится ни на его долгое отсутствие, ни на то, в каком виде он вернулся. А Марк вдруг ответил.
- Я был дома…
- Где?  –  то ли не поняла, то ли не поверила своим ушам Марта.
- Дома… Я пошел туда… Мне очень хотелось их увидеть – мать, брата… Посмотреть на них. Может быть, в последний раз…
Марк открыл глаза. И без того светлые, они стали почти прозрачными. Марта с ужасом увидела в них слезы.
- Я стоял во дворе… Смотрел в окна… Они ходили там – я видел мать… На кухне… Наверное, она готовила ужин. А я все стоял и смотрел… Замерз…
- И… не поднялся?
- Нет! Я струсил, Марта! – Марк моргнул, и слеза, сорвавшись, побежала по щеке, нашла ложбинку у носа, скатилась к верхней губе. – Я испугался. И, знаешь, впервые –  не за них, а за себя. Я подумал: а что, если меня там давно забыли? И никто не ждет. У них своя жизнь, у меня – своя. Я – чужой для них. Понимаешь, чужой! Вот сейчас поднимусь, мне откроют дверь, мать заплачет и кинется обнимать меня, а потом мы будем сидеть друг против друга, не зная, что сказать. А мой брат будет смотреть и думать: кто этот чужой мужик? Зачем он пришел? Что ему надо? Вот так я стоял и думал: а что, собственно говоря, мне надо?  Да ничего! Я – покойник! А с того света не возвращаются. Во всяком случае, не возвращаются для того, чтобы подарить надежду и снова уйти…
Марта смотрела на Марка, чувствуя, как разрывается ее сердце – от жалости, нежности и любви. Его страх был ей понятен. Она стояла перед ним на коленях и думала о том, что кто-то должен понести наказание за сломанную жизнь Марка, за ее пропавшего много лет назад брата, за одиночество Тони и за сотни других, таких, как они. Нельзя, чтобы эти слезы остались безнаказанными…
- Иди ко мне, - одной рукой она притянула к своей груди его голову, другой обняла за плечи, - все не так, все не так… Ты потом поймешь… Ты нам нужен, ты всем нужен – и матери, и брату…
Марта шептала ему нежные слова, целовала, словно ребенка, в стриженую макушку, гладила по спине, по голове. И чувствовала, как дрожат  его плечи, как мокнет от его слез рубашка у нее на груди…
- Пойдем, - она попыталась поднять его, и Марк послушно поднялся, покачиваясь, позволил снять с себя куртку и ботинки, поддерживаемый Мартой прошел в комнату и  упал на диван.
Никогда в жизни он не чувствовал себя так паршиво. Еще утром ему казалось, что он счастлив. И вдруг все оборвалось. Марк не был суеверным, но в тот момент, когда согласился с предложением Трауберга идти в Уральск через горный перевал, вдруг понял, что ему не суждено вернуться из этого, как он окрестил свое будущее путешествие, «ледового похода». И тогда на него навалилась смертельная тоска.
Весь день он боролся с ней, старался забыть, не думать. Вдвоем с Тони они мотались по городу в поисках снаряжения для экспедиции, и Марку на какие-то мгновения удавалось отвлечься. А потом отчаяние снова охватывало его. Он не мог понять, что это. Страх за собственную жизнь? Наверное, нет.  Нам не дано бояться смерти, потому что мы не знаем, где и в каком виде она подстерегает нас. Страшно было не вернуться, не увидеть Марту и Адель, к которой он искренне привязался. Страшно было подумать о том, как переживут его смерть  в Казацких Избушках – дети, для которых он, Марк, олицетворял надежду возвращения в нормальную жизнь. Страшно было признаться в том, что он может так никогда и не встретиться с матерью и братом – надежду на это он лелеял долгие годы. Просто было страшно представить себя замерзшим на этом  чертовом горном перевале… Он не хотел умирать…Особенно сейчас, когда появилось то, ради чего стоило жить.
…Марк проснулся посреди ночи. Болела голова, во рту все пересохло. Раздраженно подумал: «Надо же было так напиться! Совсем, брат, расклеился!». Напился он тоже от отчаяния, потому что понял, что не может заставить себя войти в дом, где родился и провел первую половину своей жизни, понял, что не сможет сказать Марте, куда и зачем уезжает и, главное, когда вернется. А если скажет, то лишит ее покоя. Пусть думает, что он просто уехал в Казацкие  Избушки. Пусть не боится за его жизнь.  Потому что нет ничего хуже, чем жить в неизвестности и страхе. Он знал это по себе.
Марта спала, сидя у него в ногах, скрючившись, положив голову на спинку дивана. Замирая от нежности, Марк осторожно уложил ее – Марта, застонав во сне, с наслаждением вытянула ноги. Марк несколько минут смотрел, как она сладко спит. Остро кольнуло воспоминание о том, как плакал у нее на груди. «Тоже мне, мужик! - усмехнулся про себя. – Как теперь в глаза ей смотреть будешь?».
Он не хотел приходить пьяным. Долго бродил по улицам, надеясь протрезветь, пока не продрог до костей и не понял, что если сейчас же не вернется домой, то замерзнет еще до того, как доберется до перевала.
…Марк вышел из комнаты. На кухне горел свет. Татьяна Федоровна сидела за столом  и смотрела на растерявшегося Марка так, как будто ждала именно его, как будто была уверена, что он непременно появится.
- Чаю налить?
Марк кивнул головой. Он не отказался бы и от ужина, но горячий чай – это как раз то, что нужно.
- Тогда садись.
Она кивнула на ближайший табурет, сама поднялась  и, неторопливо двигаясь, стала собирать на стол.
- Картошка холодная, греть не буду.
Она не то спрашивала, не то говорила утвердительно, Марк не понял, но на всякий случай снова кивнул.
- Рыба... Запеченная  в духовке. Горячая была очень вкусная. Сейчас не знаю, пробуй.
Порезала хлеб, налила ему чаю, села на свое место и молча смотрела, как он ест.
- Может, тебе сто граммов налить?
Марк чуть не поперхнулся, отчаянно замотал головой.
- Нет-нет, спасибо… Я же, в общем-то, не пью…
- Ну да, - вздохнув, согласилась Татьяна Федоровна.
Сложила на столе руки и снова замолчала, поглядывая на него искоса. Когда он отодвинул от себя тарелку и прихлебнул чай, заговорила:
- Что случилось? Не от радости же ты…
Она не договорила, но он понял, покраснел, уставился в старенькую, покрывшуюся трещинками, словно морщинками, клеенку на столе.
- …Я не в укор говорю. Просто…как-то ты прижился, своим стал. Ты всю нашу жизнь изменил…
Марк хотел ее прервать, но она не дала.
- …Нет, послушай! Послушай… Если бы не ты, Марта никогда не вернулась бы в этот дом. Я бы так и доживала свой век одна…  А теперь мы нашли друг друга. Но не во мне даже дело! Не во мне… Она любит тебя. Она умрет, если ты ее оставишь или с тобой что-нибудь случится… Ну, не физически, конечно. Но она – моя дочь, и я знаю, чувствую, что с ней будет то же, что случилось со мной, когда я потеряла сына. Она будет несчастна, а это самое страшное, что может произойти с женщиной.
- Больше всего на свете, - медленно заговорил Марк, - я не хотел бы, чтобы так произошло. Но я не принадлежу себе… И…и…
Он запнулся, не в силах подобрать слова, не зная, как объяснить, что он чувствует. Так маленький ребенок, ощущая боль, не умеет  сказать, где и что у него болит.
- Скажи мне, Марк, - попросила Татьяна Федоровна, - если не можешь сказать ей, скажи хотя бы мне. Чтобы я знала! Пусть она будет в неведении, пусть живет надеждой, иллюзиями – они иногда спасают, но мне – скажи! Ты уезжаешь?
Марк кивнул.
- Надолго?
- Вопрос не в том, надолго ли, вопрос в том, куда и как. В Уральск, через перевал...
Он сказал, как выдохнул, даже не надеясь, что она оценит опасность и поймет его волнение, но она оценила и поняла.
- Кто же ходит зимой через перевал? Я, помню, еще в университете училась, группа студентов ушла в поход в октябре, когда в городе даже снега не было. А нашли их только следующим летом. Зачем, Марк?
Если бы он мог ответить на этот вопрос!

Тони, сидя в машине, уже битый час поджидал Марту. Комитет по охране памятников заканчивал работу в пять часов, часы на приборной доске показывали без четверти шесть, а Марты все не было. Спроси его кто в эту минуту, зачем он приехал, - Тони не смог бы ответить. Просто так. Разве Марк, уезжая, не возложил на него – при свидетелях! – обязанность заботиться о своей семье? Кто смог бы упрекнуть Тони в том, что он не выполняет просьбу друга? На заднем сиденье машины в пакете словно в  подтверждение искренности и чистоты помыслов были упакованы продукты – недельный спецпаек, который выдавали сотрудникам Демпола.
Тони был последним, кто видел Марка. Посадив его на автобус, идущий в Бухарово, он первым делом рванул к Комитету по охране памятников. Потом подумал, что сегодня его появление будет выглядеть, по меньшей мере, странно, и с сожалением, сделав над собой усилие, отказался от своей затеи. Выждал несколько дней и только тогда решил повторить попытку.
Все то время, что он не видел Марту, он думал о ней. Он был влюблен в нее, но совсем не так, как Марк. Это было скорее платоническое, романтическое чувство. Так мальчишка-первоклассник с обожанием смотрит на соседку по парте – недоступную, непонятную, словно прибывшую с другой планеты. Так зеленый студент боготворит молодую преподавательницу и на занятиях вместо лекций пишет стихи или любовные послания. Тони, как и его друг, был старше Марты, и все же иногда ему казалось, что она – выше его, умнее, мудрее, серьезнее. Конечно, как истинная женщина, она способна на глупости, но для того и нужен рядом мужчина, чтобы ограждать ее от них. И этот мужчина - он.
Дежурство Тони закончилось, так что во времени он был неограничен, и все же долгое ожидание Марты заставляло его нервничать. Чем дольше он сидел в машине, тем больше ощущал свою вину перед Марком. И потому уговаривал,  убеждал себя в том, что, приехав сюда,  он не преследует никаких целей, кроме одной: спросить, как дела, передать продукты, в общем, проявить обыкновенную дружескую заботу.
Марта ни о чем не подозревала. Если она и задерживалась на работе, то по одной простой причине – ей не хотелось идти домой, потому что там не было Марка. Она начинала скучать по нему, как только входила в квартиру. И с каждой минутой тоска все усиливалась и усиливалась. Она с трудом дожидалась той минуты, когда уснет Адель, и можно будет уйти в свою комнату и там выплакаться вволю, уткнувшись лицом в подушку, которая еще хранила запах волос Марка. Марта, конечно, знала, что будет скучать, но не думала, что так тяжело. На работе она еще держалась - разговаривала со Стаси, смеялась, выполняла повседневные обязанности, готовила какие-то справки, но стоило ей выйти за пределы здания, как на нее наваливалась тяжесть, от которой было трудно дышать. Это непреходящее чувство тоски и тревоги выматывало, лишало сна. Марта почти не ела. Глядя на ее осунувшееся за несколько дней лицо,  мать только качала головой. Если бы Марта знала их с Марком маленькую тайну! Что бы с ней было тогда…
Ни о чем не спрашивала и Стаси. Как верный оруженосец, она ходила за Мартой по пятам, ловила каждое ее слово, предупреждала каждое движение. И оставалась вместе с ней допоздна на работе, как Марта не пыталась выпроводить ее.
Этот вечер не стал исключением. Вышли они в шесть, когда за Стаси подъехал муж. Тони видел, как у крыльца остановился автомобиль, как через некоторое время из подъезда вышли две женщины - в одной из них он узнал Марту. В какой-то момент испугался, что сейчас она сядет в машину, и его ожидание окажется напрасным, и придется отложить встречу на неопределенное время, но тут же вздохнул с облегчением: женщины попрощались, машина тронулась с места и через минуту исчезла из виду, а Марта  направилась к автобусной остановке. Она уже прошла мимо, а Тони все никак не мог решиться выйти из машины и окликнуть ее. Она шла по улице, а Тони медленно ехал следом, собираясь с духом.
Марта не обращала ни малейшего внимания на преследующую ее машину. Она вообще ни на что не обращала внимания, погруженная в свои думы. Ее нагнал какой-то прохожий и, поравнявшись с ней, произнес вполголоса:
- Женщина, за вами следят!
Она вздрогнула от неожиданности, остановилась, взглянула на него непонимающе. Вряд ли она вообще слышала, что именно он сказал. Прохожий это понял и, склонившись к ней, повторил:
- За вами следят… Мужчина в машине… Он едет за  вами уже целый квартал. Будьте осторожнее!
И быстро, не оборачиваясь, пошел вперед. Наверное, Марта должна была последовать его примеру, но у нее не было сил. И желания. Ей было все равно. Она повернулась и посмотрела прямо на Тони. Скорее всего, не  узнала его  в темноте, но теперь ему не оставалось ничего другого, как выйти из машины.
Марта подумала то, что подумал бы в такой ситуации любой другой на ее месте: что-то случилось. И это «что-то» могло случиться только с одним человеком – с Марком. Поэтому она и спросила сдавленным голосом:
- Марк?
- Нет-нет! – испугался ее страха Тони. – Нет!
Он открыл ей дверь, поддержал под руку, когда она садилась на переднее сиденье. Почему-то робел, чувствовал себя неловко, совсем не так,  как в Демполе, когда приходил навещать ее в камере, когда ее судьба была в его руках.
- Разве можно так пугать?
Марта сказала это с улыбкой, но слова все равно прозвучали упреком. Правда, она не успела испугаться, но Тони не мог этого знать.
- Я не хотел, извини… Это было глупо. Я, собственно… Вот…
Повернувшись, перегнулся через спинку сиденья, схватил пакет, сунул его Марте в руки.
- Что это?
- Так, всякая ерунда… Ничего особенного.  Марк просил позаботиться о вас с девочкой в его отсутствие…
С облегчением вздохнул.
- Ну, что, домой?
Марта молчала. И Тони растерялся. Может быть, он опять сделал глупость, задав этот вопрос? Разумеется, домой, куда же еще она могла ехать!
- Тони, вы знаете, где живет семья Марка?
- Что?!
- Семья Марка… Его мать и брат. Он хотел побывать у них и не успел. Я хочу сделать это вместо него. Вы знаете, где они живут?
Тони, разумеется, знал. Но нужно ли говорить об этом Марте? Таких полномочий ему никто не давал. Если бы Марк хотел, наверное, рассказал бы ей сам…
Марта по-своему  истолковала его колебания.
- Ну, нет -  так нет. Я не буду впутывать вас в это. Найду их сама. Наверное, для вас это не безопасно…
Вряд ли она хотела обвинить его в трусости, но для Тони ее слова прозвучали именно так. Молча, не говоря ни слова, он завел машину, нарушая все правила, развернулся посреди проезжей части – идущий позади автомобиль отчаянно засигналил, но буквы «ДП» на борту были лучшей защитой от гнева водителей  -  и нажал на газ.
Этот отчаянный маневр, больше похожий на дерзкую мальчишескую выходку, насмешил Марту. Прикрыв рот ладонью, чтобы спрятать улыбку, она отвернулась к окну. Потом покосилась на Тони. Нахмурившись, собрав на лбу складку, обиженно поджав губы, он сосредоточенно смотрел прямо перед собой, сконцентрировавшись на управлении.  Марта потянула его за рукав куртки.
- Ну, ладно, не сердитесь! Я не хотела вас обидеть.
- Я не обиделся…
Тони по-прежнему не смотрел в ее сторону.
- Обиделся, я же вижу…
- Еще никто не говорил мне, что я - трус!
- Я и не говорила… Я знаю, что это, действительно, может быть опасно… Для вас. Но не для меня…
Тони, наконец, бросил на нее косой  взгляд. Кажется, она говорила искренне. И уже не смеялась -  смотрела чистыми, ясными глазами. Тони почувствовал, как заныло у него сердце. Вот так, наверное, она смотрит на Марка. Немудрено, что тот потерял голову – от таких глаз можно потерять голову! Но он – не Марк. Не-е-ет, он будет держать себя в руках и не позволит этой женщине получить над ним власть. В конце концов, он всего-навсего выполняет свой дружеский долг!
«Да, - подумал Тони, - утешает мало!» Марта все равно ему нравилась, как он не пытался убедить себя в том, что равнодушен к ней.
- Не уверен, что Марк одобрил бы эту идею…
Марта вновь отвернулась к окну. На этот раз она не улыбалась, напротив, была серьезна.
- Знаешь, - почему-то она перешла на «ты», - я уже большая девочка и сама могу принимать решения.
- Конечно, - согласился Тони, -  а еще  я знаю, чем эти решения иногда заканчиваются.
Марта поняла, о чем он,  рассмеялась, откинув назад голову, и краем глаза Тони увидел  белую шею за высоким воротом куртки. Внезапно пересохло во рту и перехватило дыхание, он даже закашлялся от волнения. «К черту! К черту! – почему-то подумал он в эту минуту, - Больше не приеду! Это же безумие! Она любит Марка, Марк любит ее. Что я делаю, черт меня побери?!» И снова украдкой покосился на Марту.

Ехать пришлось практически через весь город. Дом, где когда-то жил Марк, стоял на отшибе – за ним начиналось поле, тянувшееся до окружной дороги, опоясавшей Синегорск. Когда-то, еще до развала Империи, здесь начиналось большое строительство. Предполагалось, что на этом месте вырастет элитный микрорайон – дома с большими квартирами, торговый центр, школа… Поле перекопали, вырыли десятки котлованов, где-то залили фундаменты, где-то успели поставить цокольные этажи, а потом все бросили на полдороге. Поле быстро затянуло бурьяном, в  котлованах образовались озерки, затянутые зеленой ряской, - летом невесть откуда взявшиеся дикие утки выводили там потомство.
Двор, в который медленно въехала машина Тони, был образован тремя панельными домами, стоявшими буквой «П» и черной кованой оградой. Краска на ней местами облупилась, ворота, покосившись, вросли в асфальт и, однажды распахнувшись, уже не закрывались. С правой стороны к ограде притулилась будка для охраны. По всей видимости, когда-то здесь жили в большинстве своем обеспеченные люди, которые заботились о безопасности.
Тони остановился напротив  первого подъезда дома, образующего верхнюю перекладину буквы «П», посмотрел через боковое стекло вверх и указал Марте на окна справа от подъезда.
- Третий этаж, квартира налево.
В подъезде было тепло и чисто. У первой ступеньки на полу – домотканый половичок. Окрашенные в голубую краску стены тщательно вымыты. Почтовые ящики висели аккуратно в ряд. В маленьких подслеповатых окнах все стекла были целы. Во  всем чувствовалась рука радетельного хозяина. Марта осторожно, почему-то стараясь не шуметь, поднялась на третий этаж и остановилась перед массивной деревянной дверью. Она не устала, и дыхание у нее не сбилось, но почему-то вдруг стало трудно дышать, и она несколько минут просто стояла, прислонившись к стене и собираясь с силами. А потом нажала кнопку звонка.
Дверь открылась почти сразу, словно кто-то ждал ее с той стороны. От неожиданности Марта сделала шаг назад, покачнулась и едва не упала. На пороге стоял …Марк. Нет, конечно, это был не он. Мальчик, открывший дверь, был вдвое моложе, но сходство просто поразительное – те же серые глаза, тот же подбородок, губы, линия носа…
Марта, уставившись на него во все глаза, забыла даже поздороваться и едва смогла кивнуть головой в ответ на его приветствие.
- Мама, -  полуобернувшись, позвал мальчик, - к тебе…
Женщина, показалось Марте, появилась откуда-то из глубины огромной квартиры. Она шла по коридору, с любопытством вглядываясь в незнакомку, силясь узнать, но, разумеется, не узнавала, и с каждым шагом на лице у нее все четче проявлялось недоумение, смешанное со страхом. В этом доме незнакомых людей явно опасались.
Женщине было лет около пятидесяти. В ее карих глазах плескалось знакомое Марте с детства выражение безысходной тоски - такое же, как в глазах ее матери. Невысокая, круглолицая, очень приятной внешности, она была исполнена какой-то врожденной интеллигентности – есть такие люди, у которых хорошее происхождение и воспитание сквозят в каждом жесте. Слегка полноватая, с мягкими, чуть вьющимися волосами  - она совершенно не походила на своих сыновей. Зато теперь Марте стало совершенно очевидно, чем так привлек ее Марк: несмотря на обстоятельства, в которых он очутился, он сохранил и, более того, развил в  себе те черты характера, которые были заложены в нем с детства, и в первую очередь - чувство собственного достоинства и спокойное, ровное отношение к людям.
- Здравствуйте, - сказала она женщине, - я – от Марка.
Та остановилась в нескольких шагах от Марты, выражение лица ее, только что удивленное, изменилось. Недоверие, потрясение, страх, радость промелькнули мгновенно и исчезли. Вскрикнув, женщина прижала к губам ладонь. Уже через секунду, схватив Марту за руку, потащила ее за собой, бросив сыну: «Митя, дверь!..».
… «Да уж, - думала Марта, оглядывая комнату, в которой она очутилась, - откровенно говоря, Марку было, что терять!».
Комната была большой и просторной. У одной стены - роскошный диван, на котором она сейчас сидела,  с большими подушками  и мягкими подлокотниками. Напротив, у окна – большой телевизор. Конечно, десяти, а то и пятнадцатилетней давности, но семья Марты никогда бы не смогла себе такого позволить. Помимо дивана в комнате стояла длинная стеклянная тумба с вазочками и всякими безделушками и высокий, красивый цветок в массивном горшке. На стене над тумбой на первый взгляд хаотично, а на самом деле в строго определенном порядке располагались фотографии в рамочках. Среди них Марта наметанным взглядом историка разглядела снимки, явно сделанные в начале прошлого, а то и в конце позапрошлого века. С красивых резных гардин темно-красного дерева ниспадали тяжелые бархатные темно-малиновые шторы, перевязанные шнуром с золотой кистью. С потолка свисала золоченая люстра не то на восемь, не то на десять рожков. Конечно, все это было уже не новое, не современное, но когда-то безумно дорогое.
- Кто вы? – мать Марка тревожно вглядывалась в ее лицо. – Откуда вы знаете Марка? Где он? Что же вы молчите?
- Вы не волнуйтесь… - Марта, не зная, с чего начать, сама занервничала. Окружающая обстановка смутила ее. По всей видимости, когда-то эта семья была очень обеспеченной. Богачи остаются богачами, даже если прозябают в нищете. Аристократы остаются аристократами, даже если от прошлого у них осталась одно лишь  родословное древо. Как это говорится? – ты ему не пара? Марта вдруг почувствовала себя «не парой» Марку, выросшему в этом доме. Что с того, что он - изгой, живущий на нелегальном положении? Своих предков он знает, как минимум, до пятого колена. Теперь понятно, почему иногда ей так трудно с ним – Марк был другой, он воспитывался в иной системе координат, у него были свои понятия и свои представления о жизни и о взаимоотношениях между людьми. Поэтому временами он не мог понять ее, а она - его…
Ладони у Марты вспотели от волнения, зато в горле пересохло, поэтому она, запинаясь, едва выговорила:
 – Я просто пришла сказать… сказать, что он жив, здоров, что он вас помнит и любит.
И выдохнула: Вот!
Женщина смотрела на нее молча, и Марта растерялась, не зная, как истолковать ее молчание. Митя застыл в дверях комнаты, переводя взгляд с матери на гостью и обратно.
- Господи! - с болью, с натугой даже не сказала, а вытолкнула из себя это слово мать Марка и заплакала.  Марта тоже почему-то расчувствовалась. Шмыгнула носом, оттерла ладонью промокшие глаза.
- Мама, не надо, не надо, не плачь! – Митя, оставив свой пост в  дверях, присел на корточки возле матери, неумело поглаживая ее по плечу и недоверчиво и одновременно укоризненно поглядывая на Марту. – Не плачь, пожалуйста!
- Да-да, - улыбнулась она сыну, - не буду, Митя, не буду…
И уже обращаясь к Марте:
- Он в Синегорске?
- Нет, нет, он живет далеко… Просто приезжал на несколько дней. Сейчас уехал. На месяц, может, на два.
Мать Марка кивала головой, словно соглашалась со всем, что скажет Марта.
- А к нам… К нам почему не зашел? Почему?
- Нельзя! – Марта старалась говорить как можно убедительнее. – Это опасно – для вас. Вы же знаете…
- Конечно, - снова согласилась с ней женщина, -  я знаю. К нам приходили однажды, искали его. Это было давно, Митя был еще маленький. Ты помнишь?
Она повернулась к сыну. Тот пожал плечами. Конечно, в его памяти не сохранилось ничего. Кроме одного: на кладбище в день смерти отца к нему подошел молодой человек и назвал его братишкой. Митя хорошо запомнил тот случай, хотя, быть может, только благодаря тому, что он вообще отчетливо запомнил все, что было связано  со смертью отца.
- Его искали. Велели немедленно сообщить в Демпол, если Марк даст о себе знать. Даже телефон где-то оставили. Как будто бы я стала доносить на собственного сына! Скажите, где он, что с ним?...
- Я не могу вам сказать… - Марта положила ладонь на руку женщины, - но у него все хорошо. Да, поверьте, все нормально. Он очень скучает. Вы не знаете, но иногда он приезжает в ваш двор и   ждет, когда кто-нибудь из вас подойдет к окну…
Лучше бы она этого не говорила, потому что после этих слов мать Марка снова начала плакать.
- Муж… муж рассказывал мне однажды, что неподалеку от дома столкнулся с сыном. Он был уверен, что это Марк, хотя прошло три или четыре года с того момента, как его… как мы расстались. Но Марк не остановился, прошел мимо и даже не оглянулся! Муж пришел домой в шоковом состоянии. Не мог понять, почему он так поступил! Не мог простить нас?! А сейчас? Сейчас – простил?!
- Вы не понимаете, - Под окном резко, пронзительно просигналила машина. Марта вздрогнула. Конечно, это был Тони, торопил ее. - Ему не нужно прощать вас, потому что он всегда знал, что вы не виноваты! Потому и пришел, что знал! А не остановился, потому что не мог, не имел права рисковать вашим благополучием! Понимаете? Простите, мне пора, меня ждут…
Марта встала.
- Отец не пережил того, что случилось с Марком, - женщина схватила ее за руку, словно пыталась удержать, чтобы успеть сказать ей самое главное, - Марк  был его вечной болью! Болью, которая грызла его изнутри, убивала  и, в конце концов, загнала в могилу… Единственное, чего он хотел перед смертью,  – это попросить у сына прощения! Скажите ему, что мы его любим! Скажите, что мы ждем его! И я, и Митя… Скажите ему…
- Да, конечно, я скажу!  - Марта задыхалась от жалости к этой маленькой женщине, к этому растерянному мальчику, по иронии судьбы так похожему на старшего брата, к своей матери, у которой нет ни единого шанса хоть когда-нибудь увидеть сына, к Марку, который боялся вернуться в этот дом и оказаться в нем чужим. – Он вернется… Он непременно вернется… Простите, мне нужно идти… Простите!
Она почти бегом бросилась в прихожую, сама открыла замок и выскочила за дверь. На одном дыхании проскочила два лестничных пролета и лишь на втором этаже остановилась, навалившись на перила, едва сдерживая рвущие грудь рыдания. Внезапная слабость заставила ее опуститься на ступеньки. По вискам, мгновенно остывая и холодя кожу, побежали тоненькие струйки пота. Перед глазами вдруг все поплыло, голова закружилась  - Марта даже прислонилась к стене, чтобы не упасть. Сняла шапку, встряхнула волосами, сделала глубокий вдох, выдохнула, снова вдохнула и снова выдохнула. И только тогда  почувствовала, что приходит в себя.
В этот момент наверху распахнулась дверь. Марта отчетливо услышала голос Мити. Слов она не разобрала, но уже через секунду по ступенькам зазвучали быстрые шаги. Не успела подняться, как мальчик уже оказался на втором этаже и наткнулся на нее, сидящую на лестнице. Почему-то он нисколько не удивился, словно это было в порядке вещей.   
- Пожалуйста, передайте Марку… - Митя протянул ей толстый ежедневник в коричневом переплете.
- Что это? – Марта взяла в руки увесистую тетрадь.
- Да так, - мальчик пожал плечами, - не то письма, не то дневник… Вы точно передадите?
- Конечно, - почему-то обиделась на него Марта. Как он мог в этом сомневаться?
Митя уже повернулся, чтобы уйти, но Марта окликнула его.
- Постой! Знаешь, ты очень похож на своего брата…
- Спасибо! – без улыбки, очень серьезно поблагодарил ее подросток.

Марк  встретился со своими подопечными еще в Синегорске – на той самой квартире, в которой он провел несколько дней с детьми, спасенными из приюта. Семь семей, двадцать человек ютились в небольшой трехкомнатной квартире в ожидании своей участи. Дети, старшему из которых было тринадцать лет. Женщины, задавленные страхом. Мужчины, внешне сохранявшие спокойствие и оптимизм, но в глубине души напуганные не меньше своих жен.  Все они смотрели на Марка с надеждой. Так родственники тяжело больного смотрят на медицинское светило, уверенные, что только от его желания и умения зависит жизнь близкого человека. Смотрят и не в состоянии понять, что, помимо опыта и знаний врача, есть еще и другие обстоятельства, например,  болезнь, которая живет в организме человека сама по себе, захватывая все новые и новые позиции, и не собирается сдаваться.
- Не стану скрывать, - сказал он им, - предприятие, которое мы с вами затеваем, не только трудное, но и опасное. Мне, конечно, приходилось переправлять беженцев через перевал, но это было в теплое время года. И даже летом переход через горную гряду не каждому под силу. На что вы рассчитываете сейчас?
- На вас, - тихо ответила одна из женщин, прижимая к себе девочку лет пяти.
Марк взглянул на  них, представил на их месте Марту и Адель и признался сам себе, что ни за что не рискнул бы повести их в горы. Притупившееся было чувство обреченности проснулось в нем с новой силой. Марк понимал, что нельзя начинать столь важное дело с таким настроением, но ничего не мог с собой поделать.
Михалыч - проводник из Бухарово, знавший в лесу каждую тропку, уже не раз сопровождавший беженцев через перевал, пессимизм его разделял и потому поначалу не соглашался идти в горы даже за плату.
- Да причем здесь деньги, старик! – отмахивался он. – Ты же знаешь, я себе цену не набиваю. Если бы речь шла только о нас двоих – вдвоем у нас есть шанс пройти, маленький, но тем не менее. А то, что предлагаешь ты…  это же убийство. Получить деньги и погубить людей? Не могу взять грех на душу! 
- Сколько у нас шансов дойти? – настаивал Марк. – Один из ста? Один из тысячи?
- Один из ста тысяч!
- Тогда надо идти. Пойми, у них нет другого выхода. Они знают об опасности и согласны рискнуть. Это мы понимаем, что каждый из них – потенциальный смертник, но доказать им не сможем - ни я, ни ты!
- Слушай, - помолчав, спросил у него Михалыч, - ну, я рискую за деньги. А ты-то ради чего? Ради идеи?
Марк пожал плечами. Какая, к черту, идея! Просто наступил момент, когда он перестал принадлежать себе. Он принадлежал теперь этим людям. Жил ради того, чтобы жили они, и, если понадобится, умрет тоже ради них. Но вообще-то умирать не входило в его планы.
Из Синегорска выезжали поврозь. Марк уехал первым – чтобы договориться с проводником, подготовить все необходимое для путешествия. Палатки, одеяла, спальники, продукты, личные вещи  – все это предстояло упаковать, уложить в сани, которые к тому же еще надо было приобрести. Сани, кроме того, нужны были для перевозки малышей, которые вряд ли смогут передвигаться самостоятельно, - в группе их было четверо. Они, кстати, беспокоили Марка меньше всего – закутать потеплее, усадить, привязать на всякий случай и заставлять как можно больше двигаться во время остановок.  А вот женщины…Двое, как успел заметить Марк, были на таком сроке беременности, когда сдавать норматив по преодолению полосы препятствий уже не рекомендуется.  Из семи мужчин четверо были примерно его возраста и достаточно спортивного телосложения, хотя и это не было гарантией того, что они не выдохнутся в первый же день. Оставшиеся  трое отличались некоторой грузностью и рыхлостью. Им, понимал Марк, придется тяжелее других. Кроме того, люди, слабые физически, не отличаются, как правило, бойцовскими  характерами, а, значит,  с ними могут возникнуть проблемы другого рода.
Встреча была назначена на охотничьей заимке, где жил Михалыч, - во-первых, подальше от людских глаз, во-вторых, отсюда было рукой подать – по охотничьим, разумеется, меркам - до Казацких Избушек, где предполагалось сделать первую остановку. Тропа, ведущая к перевалу, как раз проходила через деревню, основанную когда-то переселенцами.
Машину с беженцами Михалыч отправился встречать на дорогу, километрах в трех от заимки – чтобы не заблудились. Марк в ожидании их приезда целый час мотался бесцельно по двору, огороженному от леса лишь невысоким деревянным частоколом, играя с двумя подросшими, но еще несмышлеными щенками лайки. Стояло серое туманное утро – морозное, каким и полагается быть утру в конце ноября. Накануне вечером выпал снег – основательный, почти зимний. Марк специально вышел за ограду, прошелся  по полянке – снег был плотный, приминался под ногами, надежно укрывая траву, которая еще накануне зеленью просвечивала сквозь нежный, словно шитый из тонкого  тюля, белый покров. И это было хорошо, поскольку тянуть по траве сани было бы мучением. Кроме того, теперь можно будет встать на лыжи. Если, конечно, кто-нибудь из этих двадцати когда-нибудь стоял на лыжах. «Ну, ничего, - успокаивал себя Марк, - можно будет задержаться на день-другой в Избушках, поднатаскать их».
Он вернулся во двор, подошел к ограде – один из щенков с рычанием вцепился в его валенок, отчаянно мотая головой. Марк наклонился, схватил его в охапку, ошалевшего от такой беспардонности, потискал немного, потрепал по морде, погладил, заламывая стоящие торчком уши, по голове и опустил на землю. Щенок отбежал в сторону, припадая на передние лапы, облаял человека и, виляя крендельком хвоста, с чувством выполненного долга помчался к брату, который что-то грыз возле крыльца.
Марк облокотился о частокол, прислушался. В лесу было тихо. Иногда в кронах деревьев, спустившись, словно по ледяной горке, с холодного неба, пробегал ветер, и тогда они издавали такой звук – ш-ш-шух-х-х! Этот звук катился волной вслед за ветром, осыпался снежной пудрой с корявых, похожих на искалеченные подагрой старческие руки, веток и растворялся в глубине леса. И снова все затихало.
«Сегодня суббота, - подумал Марк, - выходной. Марта, наверное, еще спит. Как хорошо она спит! Тихо-тихо, словно зайчик… Свернется в комочек, поджав коленки и подоткнув подбородок кулачком. Только острое плечико торчит из-под одеяла. Марта…».
Он закрыл глаза и увидел ее, увидел так явственно, что, казалось, можно было протянуть руку и коснуться ее лица, ощутить ее дыхание, прижаться губами к голубой жилке, пульсирующей на шее…

Марта проснулась оттого, что ее кто-то позвал. Кто-то – не совсем точно сказано. Она могла поклясться, что это был голос Марка. Сердце заколотилось испуганно еще прежде, чем она открыла глаза. Марта прислушалась – в квартире было темно и тихо. Она встала – холодный пол обжег ноги, наощупь нашла тапочки, одела и зачем-то пошла в прихожую. Из комнаты, где спали Адель и мать, не доносилось ни звука. Марта подошла к двери, глянула в глазок. На лестничной клетке, разумеется, никого не было.
Она сходила на кухню, не зажигая света – глаза уже привыкли к утреннему полумраку – налила себе остывшей за ночь воды из чайника и с чашкой в руке, прихлебывая на ходу, вернулась в комнату. Села на диван. Сердце, рождая странную тревогу, продолжало судорожно биться.
«Что-то случилось, - почему-то подумала Марта, - с Марком что-то случилось… Он позвал меня, и я услышала. Говорят же, что близкие люди связаны незримой нитью и могут чувствовать  друга друга на расстоянии. Но что с ним могло случиться?!»
Она подошла к столу, сняла телефонную трубку и, пристально вглядываясь в кнопки, набрала номер Тони.
Он ответил почти сразу. Голос был сонный и откровенно недовольный.
- Алло…
- Тони… - Марта старалась говорить как можно тише, - я тебя разбудила?
- Марта?
Она почти физически ощутила, что он проснулся и теперь встревожен почти так же, как и она.
- Что случилось?!
- Ничего… Я просто хотела узнать у тебя…
Марте внезапно стало ужасно неудобно за свой необъяснимый страх, но Тони все равно уже не спал и ждал объяснений.
- … Ты уверен, что с Марком все в порядке? С ним ничего не могло произойти?
Тони некоторое время молчал, переваривая услышанное. Если бы с ним разговаривал мужчина, он нашел бы, что ему ответить. Но говорить с Мартой в таком тоне вряд ли стоило, так что для начала нужно было подобрать слова помягче.
- Ты с ума сошла?
Наверное, это была самая банальная фраза, какую можно было произнести в такой ситуации, но Тони все же ее произнес.
- Половина восьмого утра! Ты разбудила  меня для того, чтобы задавать глупые вопросы?!
- Извини… Мне приснилось, мне почудилось…
Марта сама понимала, насколько беспомощно звучат ее слова, и уже раскаивалась, что позвонила.
- … Ты уверен, что он в Казацких Избушках?
- Также точно, как в том, что я нахожусь в постели в собственной квартире и пытаюсь выспаться вопреки некоторым сумасшедшим, которым снятся кошмары! Я же говорил тебе, что сегодня ночью к нему ушла машина…
- Да-да, я помню… Ты отправил ему…
- Конечно, отправил! Ты звонишь, чтобы лишний раз услышать от меня это?
-  Тони, извини… Это было глупо с моей стороны…
- Ладно, - уже успокаиваясь, ворчливо произнес Тони, - попробую уснуть. Надеюсь, что в ближайшие два часа никому не придет в голову будить меня и задавать нелепые вопросы.
Марта положила трубку, вернулась к дивану и снова легла. В комнате было прохладно. Она натянула одеяло до самого подбородка и закрыла глаза. Может, именно в эти минуты Марк получил посылку, которую она отправила ему с помощью Тони? Получил и вспомнил о ней, может быть, даже произнес вслух ее имя. И она услышала…
 …В этой посылке была та самая тетрадь в коричневом кожаном переплете, которую вручил ей Митя.  Марта открыла ее еще в машине, нимало не задумываясь над тем, может ли она читать то, что там написано. Если бы это было запечатанное письмо, если бы Митя предупредил, что тетрадь открывать не стоит, она, разумеется, так бы и поступила. Но он ничего не сказал, предоставив ей тем самым свободу действий.
На первой странице ломким мальчишеским почерком было написано: «Глебов Дмитрий Антонович. Начато… Окончено…».
«Основательный мальчик, - хмыкнула про себя Марта, - весь в брата». И перевернула лист. Следующая страница начиналась со слов: «Здравствуй, Марк!».
«Здравствуй, Марк! – прочитала вслух Марта, - сегодня мне исполнилось 14 лет. В качестве подарка ко дню рождения мама рассказала о том, что у меня есть брат. Я догадывался об этом. Помнишь, на кладбище, когда умер папа, ты подошел ко мне и сказал: «Не плачь, братишка!». Теперь мама подтвердила мои догадки. Марк, я счастлив, что у меня есть брат!»
- Что это? – она переворачивала страницу за страницей, и почти каждая начиналась со слов «Здравствуй, Марк!». – Он писал ему письма… Целая тетрадка писем! Представляешь?!
-  Представляю, как обрадуется Марк, - скептически усмехнулся Тони. Машина развернулась, медленно поползла со двора. – Должно быть, очень приятно получить письмо от человека, ставшего виновником всех твоих бед…
- О чем ты говоришь? – ужаснулась Марта. – Виновником? Как мальчик может быть виновником?!
- Как? Очень просто! Второй занимает место первого. Он получает все то, чего оказывается лишен старший: любовь и заботу родителей, будущее, нормальную жизнь…
- Останови машину! – деревянным голосом произнесла Марта.
- Что? – не понял ее Тони.
- Останови машину!!! – близкая к истерике, она уже почти кричала. – Выходит и я – виновата?! Виновата?! В чем? В том, что вся жизнь моя пошла наперекосяк! Я никогда не знала той самой любви, о которой ты только что говорил! Моя мать, как и ты, считала, что из-за меня она потеряла сына… Но разве это моя вина?! Как ты можешь…  Как ты можешь так думать?! И как ты можешь быть другом Марка, если ты ТАК  думаешь?!
Марта захлебнулась в собственных слезах. Зажимала рукой рот, чтобы сдержать рыдания, задыхалась и кашляла. Ошеломленный Тони притормозил у обочины, не зная, что сделать, чтобы успокоить свою пассажирку.
- Прости… Черт, ну вечно я что-нибудь не то брякну! Я не знал, что ты… что у тебя есть брат… Ну, пожалуйста! Я не хотел тебя обидеть! Марта…
Нерешительно поднял руку, прикоснулся к ее волосам, провел по ним ладонью. Плачущие женщины вызывали у него панику. Он не имел ни малейшего понятия, как управляться с ними, как приводить их в чувство. Так что ему оставалось только гладить Марту по голове и бормотать извинения.
- Я расскажу тебе, - когда Марта слегка успокоилась, Тони   завел машину и вновь тронулся с места,  - я никому никогда не рассказывал… Даже Марку. Мой отец умер, когда мне было десять лет. Мать вскоре снова вышла замуж. Отчим возненавидел меня с первых дней. Еще бы! Он хотел иметь своего ребенка, а я был помехой. Я вообще мешал ему жить. Он говорил, что я объедаю его, что он тратит на меня силы и деньги, которые мог бы тратить на своего ребенка. Шпынял по поводу и без повода. Самое ласковое слово, которое произносилось в мой адрес, было слово «ублюдок». Подзатыльники, пинки и щелчки – все это было нормой. Особенно, когда не видела мать. В тринадцать  отчим избил меня. Из-за пустяка – в очередной раз учил уму-разуму, а я огрызнулся. После этого побои вошли в привычку. Мать видела это, понимала, но почему-то не вмешивалась. Точнее, поначалу пыталась вмешиваться, но ей тоже досталось. К тому же отчим заявил, что бросит ее, если она не родит ему ребенка. Грозился убить меня…  В общем, не жизнь, а сказка! В один прекрасный день, когда мне было четырнадцать,  мать сказала, что беременна, что она сделала для меня все, что могла и что в приюте мне будет лучше. Взяла за руку и  отвела в Демпол…
Тони замолчал, искоса посмотрел на Марту, словно проверял ее реакцию.
- … И ты столько лет живешь с этой обидой?!
- Хм!  А, по-твоему, я должен был простить? Меня, словно надоевшую собачонку, выбросили из родного дома, лишили матери, друзей, родных, нормальной жизни… Такое прощается?!
- Тони, - медленно произнесла Марта, - ты до сих пор так ничего и не понял. Твоя мама спасала тебя! Понимаешь? Спасала!  Ты вырос, ты получил паспорт, она могла быть спокойна за тебя – в четырнадцать лет не отдают на усыновление, не тот возраст. Если бы она не отвела тебя сама в Демпол, то, в конце концов, ты или оказался бы на улице, или в тюрьме, или…
Марта споткнулась, и Тони мрачно закончил:
- …в могиле! Это точно. Терпение мое было на исходе – либо он бы меня убил, либо я его…
- И, зная это, ты продолжаешь лелеять свою детскую обиду?! Я не понимаю…
Марта возмущенно всплеснула руками. Тони еще тогда, когда она сидела в подвале Демпола, а он приходил навестить «узницу совести», обратил внимание, как необыкновенно хороша становится эта женщина, когда сердится. Бледное лицо в обрамлении темных волос, обжигающий взгляд карих глаз, нервное покусывание нижней губы – он любовался ею и понимал, что увязает в своем чувстве все глубже и глубже. Марк  уехал – Тони был почти рад этому. И с ужасом осознавал, что не хочет его возвращения. Нет, упаси Бог, он не желал зла своему другу, но пусть Марк задержится  -  на неделю, на месяц… Разве мало у него забот в Казацких Избушках? Его место там.  А он, Тони, живет в этом городе, каждый день может видеть Марту, разговаривать с ней, заботиться о ней… 
Тони помотал головой, словно прогоняя  сумасбродные мысли, и прислушался к тому, что говорила ему Марта.
- … Разве за все эти годы нельзя было найти дня, чтобы съездить в родной город, найти свою мать и сказать ей: мама, я вернулся, я не держу на тебя зла. Я понимаю, что ты сделала это во имя моего блага…
- Ну да! – криво усмехнулся Тони. – Встретить человека, заместившего тебя в сердце и в жизни твоей матери, убедиться в том, что тебя благополучно забыли… Велика радость!
- Откуда?.. – поразилась Марта. – Откуда эта неуверенность, это предубеждение, этот страх?! И Марк, и ты – вы оба не хотите возвращаться из боязни, что вас забыли, что вас не любят! Но это же абсурд! Никогда второй ребенок не вытеснит из сердца матери первого. Никогда! Зато только представь: ты не один в этом мире. У тебя есть брат или сестра… Это же так здорово, Тони! Тебе нужно вернуться домой. Непременно вернуться! Хотя бы для того, чтобы побороть свои страхи. Рискни, попробуй!

Тони не любил женщин. Точнее, боялся их любить. Наверное, попади он в какие-то иные условия  –   из  его детской обиды, которую так точно подметила Марта, постепенно выросла бы мания, и еще неизвестно, какие беды могла бы она принести людям. Но Тони не был ни маньяком, ни импотентом. Лелея, культивируя свою боль, он сознательно избегал женщин, словно берегся от очередного предательства. В публичные дома, которые государство открывало специально для таких, как он, не имевших права создавать семью до истечения срока службы, не ходил из брезгливости, а еще потому, что проститутки не могли дать ему настоящей, искренней любви, к которой, как любой нормальный человек, он неосознанно стремился, и которой так боялся. А суррогат ему был не нужен. Редкие знакомства, как правило, не имели продолжения – Тони рвал едва зарождавшиеся отношения, рвал торопливо и безвозвратно, не дожидаясь, пока это сделает женщина, будучи глубоко уверенным в том, что она сделает это непременно. Не потому ли внезапно вспыхнувшее безудержное, безумное увлечение Марка  вызвало у него протест – с одной стороны, он не хотел терять единственного друга, заменившего ему семью, что было практически неизбежно, а с другой – не доверял Марте, считая, что ее измена разобьет Марку сердце.
Но судьба сыграла с ним злую шутку: чувства, которые испытывал Марк, неожиданно, хотя и не в полной мере, передались Тони. Может быть, по той простой причине, что Марк, который был для него в определенной степени кумиром, во всяком случае – образцом для подражания,  просто не мог полюбить недостойную женщину. Значит, по мнению Тони, Марта была не такой, как все остальные – лживые, лицемерные, готовые в любой момент предать и отречься. Тони и в голову не приходило, что тех, кого он боялся и ненавидел – меньшинство, а таких, как Марта – абсолютное большинство. Самое удивительное, что ему некому было это объяснить. Может быть, потому что никто не знал, что такие простые вещи нужно объяснять? Даже Марк, с которым, как ни странно, Тони, словно подросток, страдающий ночным недержанием и отчаянно этого стыдящийся, никогда не делился ни своей детской болью, ни своими взрослыми страхами.
Тони смотрел на Марту так, как трехлетний ребенок смотрит на вожделенную куклу, которая ему не принадлежит, но которую очень хочется взять в руки и рассмотреть вблизи:  какие у нее глаза, как нарисованы  губы, чем пахнут волосы, из какого материала сшито платье, а самое главное  – что у нее внутри, какой механизм заставляет открывать и закрывать глаза, произносить слово «мама» и плакать, когда ее качаешь. Он рассматривал куклу издали, а кто-то, сидящий глубоко внутри него, одергивал его и говорил: нельзя, не трогай, ты ее сломаешь, потерпи еще немного, и она станет твоей. Это неизбежно, ведь тот, кому она принадлежит сейчас, скоро вырастет, уйдет и забудет о говорящей кукле с открывающимися глазами. Вот тогда наступит твой час. Нужно только подождать.
Тони был терпелив. Терпение и выдержка – вот, пожалуй, главное, чему научила его жизнь. Кроме того, он обладал одним неоспоримым преимуществом: в отличие от своего друга, он умел подчиняться, а Марта принадлежала к тем женщинам, которые стремятся если не подчинить мужчину, то, во всяком случае,  быть с ним на равных. С Марком, лидером по натуре, у нее это не получалось сейчас и, может быть, не получится никогда в будущем – Тони чувствовал это. А он готов был уступать. Он будет действовать по-другому. Он станет тенью Марты, ее зонтиком, ее сумочкой, ее пудреницей, вещью, которая всегда под рукой, которая, казалось бы, незаметна, но обойтись без которой никак нельзя. Это совсем нетрудно. Нужно просто всегда быть рядом. Появляться по первому зову, словно джин из бутылки. И быть при этом таким же могущественным.  И он, Тони, сможет это сделать.

По всем законам физики шум мотора Марк должен был услышать до того, как из-за поворота появилась машина,  но то ли лес поглощал звуки, то ли, занятый своими мыслями, Марк отвлекся, но, словно в телевизоре, звук и картинка возникли одновременно.
Марк распахнул ворота  - легкие, плетеные,  словно игрушечные, они могли преградить дорогу разве что несмышленышам-щенкам, которые теперь, вдруг получив свободу, вырвались на простор и, визгливо лая, начали нарезать круги по поляне, играя в догонялки. Машина въехала во двор и остановилась. Марк посвистел щенкам, но они не обращали на него ни малейшего внимания. Не закрыв створки ворот, он направился к автобусу. И первым, кого увидел, был Трауберг.
- Что, не ожидал? – недоумение на лице у Марка было таким явным,  что Эрих Эрастович, засмеявшись, энергично встряхнул протянутую ему руку, притянул Марка к себе, похлопал его по плечу. – А я вот решил, так сказать,  поднять тебе настроение, проводить…
- Сказать последнее «прости» - криво усмехнулся Марк.
- Ну, что за похоронные настроения! - сокрушенно взмахнул руками Трауберг. – Все нормально. Погода – отличная… Я сводку на неделю вперед изучил. Ни ветра, ни снегопада…
- Так это в городе, - подошел к ним Михалыч, - а горы – вещь непредсказуемая. Здесь никогда не знаешь, что тебя ждет. Кажется, ничто не предвещает непогоды, а облачко за вершину зацепится и такое начнется…
- Ну-ну, вы народ-то не пугайте…
Беженцы выгрузились из автобуса и теперь стояли в стороне тесной кучкой, с напряженным ожиданием поглядывая в сторону тех, кому доверили свою жизнь.
- Вы с нами, в Избушки? – спросил Марк у Трауберга. – Задержитесь?
- Нет, к сожалению. И рад бы, да кто меня оттуда  обратно выведет. К тому же в город нужно непременно к вечеру вернуться – на завтра назначено заседание Президентского Совета.
- В воскресенье? – удивился Марк.
- Н-ну, - усмехнулся Трауберг, - у нас не только по выходным, у нас и по ночам любят работать, вершить, так сказать, судьбы человечества. А вопрос серьезный – по митингу. Сам понимаешь, не могу пропустить. Так что побуду тут у вас часок-другой, подышу свежим воздухом, ручкой вам помашу – и назад, в городские джунгли. Кстати, тебе посылка от Тони – вчера вечером привез, просил обязательно передать. Возьми у водителя.
И повернулся к Михалычу:
- Ну, что, приглашайте в гости!
Прежде чем начать сборы, путешественников напоили чаем. Женщины взяли бразды правления в свои руки, хлопотали у стола, переговаривались едва слышно. Мужчины жались у стен, перекидываясь время от времени короткими фразами, Трауберг о чем-то тихо говорил с Михалычем. В воздухе висела тревога. Только младшие ребятишки, казалось, были довольны внезапно выпавшими на их долю приключениями. Красные с мороза, разгоряченные – бегали, как сумасшедшие, по двору, гоняя обезумевших от такого количества людей щенков,  - они шумно раздевались, усаживались за стол. Матери одергивали их, вполголоса прикрикивали, пытаясь утихомирить, но это плохо получалось.
- Бросьте вы, - наконец, не выдержав, вмешался Марк, - пусть пошумят. Никто их здесь не услышит. Хватит, намолчались уже.
Он рассматривал завернутую в обычную газетную бумагу и обмотанную скотчем посылку, взвешивал ее в руке, пытаясь понять, что в ней, и размышляя, стоит открыть ее сейчас или вечером, когда они доберутся до Казацких Избушек. Потом все же решился, содрал бумагу и с удивлением уставился на толстую тетрадь в кожаном переплете.
- Что это? – поинтересовался у него Трауберг.
Марк в недоумении пожал плечами. Открыл и замер, увидев небольшую, не очень хорошего качества фотографию Марты. Похоже, снимок был сделан в тот день, когда они познакомились – Марк помнил и этот свитер, и эту белую косынку, которую Марта держала в руке.
- Ух ты! – удивился Трауберг. – Можно?
Взял фотографию в руку, посмотрел внимательно. Почему-то покачал головой.
- Не спрашиваю, кто, ибо догадываюсь…
Передал подошедшему Михалычу, и фотография пошла по рукам. Рассматривали ее молча, потому что и без слов было понятно, что значит для Марка эта молодая, улыбающаяся женщина с любительского снимка, и почему так не нравится ему затея с переходом через горный хребет.
Марк раскраснелся: не то от жары  -  Михалыч щедро натопил печку в своей маленькой избушке, не то от неловкости, вызванной таким внезапным к себе вниманием, бережно принял из рук Трауберга вернувшуюся к нему фотографию и положил ее не в тетрадь, а, оттянув ворот джемпера, в карман рубашки под ним. И только после этого развернул лист бумаги, на котором наспех – это чувствовалось по неаккуратному почерку  - было набросано несколько строк: «Любимый! Сто раз готова произнести это слово!...»
Дышать стало трудно. Марк чувствовал: еще секунда, и он расплачется, как мальчишка. Нет, этого нельзя было делать – сейчас, когда на него внимательно смотрели двадцать пар глаз. Еще не хватало ему признаться в своей слабости – и тогда у этих людей не останется никакой надежды. Он решил не читать письмо дальше, оставить до вечера – он прочтет его в Казацких избушках, когда никто не помешает, и не станет случайным свидетелем его минутной слабости. Марк решительно свернул листок, положил его обратно в тетрадь, подумал мгновение и, оторвав клочок скотча, склеил обложку с двух сторон.
С Траубергом они простились, как родные. Впрочем, почему – как?  Их связывало больше, чем кровные узы. Их связывало общее дело, которому оба посвятили значительную часть своей жизни. Если судьба и разводила их сейчас на этой дороге, идущей от ворот охотничьего зимовья, то ненадолго, не навсегда. Это было временное расставание, которого требовало их великое дело. По крайней мере, им обоим так казалось.
Траубергу невольно передалось беспокойство Марка, и, будучи уверен в успехе этого безумного предприятия, в последнюю минуту он все-таки решил приехать, хотя ничего подобного никогда не позволял себе раньше. Ни один человек, в судьбе которого так или иначе принимал участие член Президентского Совета Эрих Эрастович Трауберг, не знал его не только по фамилии, но и в лицо. За исключением тех двадцати, с которыми четыре часа он ехал в автобусе из Синегорска. Но и они ничего не подозревали о том, какую роль играл этот улыбчивый, разговорчивый, немолодой уже человек в организации их побега с родины.
Марк поступок Трауберга оценил. Внешне он никак не проявлял свои чувства, но в глубине души был растроган. На какое-то мгновенье ему даже стало стыдно за свое малодушие, за свой страх, словно он не был продиктован пониманием реальной угрозы, которую представлял собой «ледовый поход» через горный перевал.
Зимовье давно уже скрылось из виду. Группу путешественников  возглавлял Михалыч – он шел впереди, прокладывая дорогу. Марк замыкал цепочку. Ему четко было видно каждого, идущего впереди него. И картинка не вызывала оптимизма. Было ясно, что в то время, которое он и Михалыч отвели на дорогу до Казацких Избушек, им уложиться не удастся. А это означало, что и путь в Уральск  займет в два, а то и в три раза больше времени. И каждый лишний час в горах может стоить им жизни.
Мужчины и старшие дети поначалу шли бодро, несмотря на то, что каждый тащил за собой сани – кто с малышами, кто с поклажей. Женщины выдохлись уже через полчаса и начали отставать. Мужчинам пришлось сбавить темп. Спустя час Марк дал команду остановиться на привал, хотя в планах у них этого не было.
Отдыхали пятнадцать минут – Михалыч не разрешил даже развести костер, чтобы погреться, позволил только достать термос и, пустив его по кругу, выпить по чашке горячего чая.
Когда вновь тронулись в путь, он приотстал, пропуская мимо себя путешественников, и дождался, когда с ним  поравняется Марк.
- Худо дело… - голос его был мрачен. – Час идем и уже с привалом. Первый день. А что будет дальше?
- Дальше будет еще хуже, - разделил его пессимизм Марк. - Если учесть, что двигаться можно только в светлое время суток, то в Уральске нас будут ждать долго.
- Спасибо, утешил… Давай решим так. Из Избушек выйдем вместе. По пути разделимся. Я с теми, кто посильнее, пойду вперед. Ты с остальными не торопись. Дорогу мы вам проложим, места для ночлега оставим. Я первую группу за перевалом с рук на руки сдам и за тобой вернусь. Лады?
Марку не нравилась перспектива остаться одному с десятком беззащитных людей в горах, где он не чувствовал себя слишком уверенно, но в предложении Михалыча была своя логика:  у тех, кто уйдет вперед, шанс выжить повышается в разы. Зато он резко уменьшается у тех, кто останется. В том числе и у самого Марка. Но… лучше спасти десять человек, чем погубить всех.
В Избушках их никто не ждал. Но караульная служба у Марка была поставлена четко: о том, что к деревне приближается группа людей, там узнали, едва путники вышли из леса и приблизились к подножию горы. Марк скорее почувствовал, чем увидел, нацеленные на них дула винтовок. Конечно, стрелять без предупреждения никто бы не стал, но лучше было подстраховаться и не держать в напряжении и неведении мальчишек, в чьих окоченевших  на ветру руках сейчас находилось оружие. Так что Марк, обогнав замедливших на подъеме движение людей, вырвался вперед и еще издали подал сигнал, скрестив высоко поднятые над головой руки. Через мгновение трое мальчишек чуть ли не кубарем скатились с горы, с радостными воплями кинулись обнимать его, повалились в снег и, мешая друг другу подняться, долго барахтались в сугробе.
- Ну, орлы! – отбивался от них Марк. – Так инвалидом недолго сделать… Навалились, кони… Силушки-то не меряно… 
Его подопечные, воспользовавшись внезапной передышкой, собрались вокруг, с интересом разглядывая лесных жителей. Что они пытались увидеть в их лицах, во внешнем облике? Печать сиротства? Обездоленности? Пытались представить себе, как должны выглядеть дети-изгои? Но воспитанники Марка отнюдь не походили на несчастных, лишенных детства подростков. Они, в свою очередь, с любопытством рассматривали нежданных гостей.
- Здрасьте! – наконец догадался поздороваться  один. Первым поднялся на ноги и, протянув Марку руку, помог ему встать. – Ну, вы нас и напугали! Я уж думал, облава какая…
- Придумаешь тоже, какая облава посреди зимы?! Народ не пугай, - Марк отряхнулся, повернулся к путешественникам. – Ну, что? Добро пожаловать в Казацкие Избушки!

Президентский Совет обычно собирался в понедельник. Накануне выходных всем его членам раздавали официальные бумаги с перечнем вопросов, которые предполагалось обсудить, и с предложениями по их решению. Каждый должен был обдумать предложенное и – при необходимости – внести свои коррективы. Обычно заседание Совета проходило в спокойной, как это принято писать в газетах, дружеской атмосфере. Дискутировать было не принято. Считалось, что в официальных бумагах выражено мнение Президента, а какой же здравомыслящий человек возьмется оспаривать точку зрения главы государства.
Однако события последних месяцев изменили даже устоявшуюся процедуру проведения Президентского Совета. Правительство пребывало в растерянности. Сам Президент, хотя и старался не подавать вида, но был взволнован. Ситуация в стране, конечно, контролировалась, но напряженность все же чувствовалась. Митинг у здания Демпола и вовсе стал из ряда вон выходящим событием. Кому-то умному пришло в голову, что ростки инакомыслия нужно рубить  на корню, и, поддавшись минутной панике, Президент согласился на арест участников того памятного мероприятия. Позже, успокоившись и взвесив все «за» и «против», он пожалел о содеянном, но люди уже сидели в подвалах Демпола, и теперь предстояло решить, как поступить с ними в дальнейшем. Некоторые члены Совета, и в их числе был и господин Трауберг, придерживались мнения, что арестованных нужно отпустить.
- Вы хотите продемонстрировать слабость правительства?! – кипел и брызгал слюной председатель Комитета по охране общественной безопасности, он же по совместительству глава Демпола. – Вседозволенность разрушительна! Мы должны раз и навсегда дать понять  этим негодяям, что не пойдем ни на какие уступки! Не позволим диктовать себе условия!
- Причем здесь вседозволенность? – пытались урезонить его здравомыслящие министры. – Разве сам факт ареста и пребывания под стражей – не наказание? Эти люди и их близкие уже две недели пребывают в полной неизвестности относительно своей дальнейшей судьбы. Они подавлены, сломлены. Если мы сейчас отпустим их, мы продемонстрируем свою силу, свое великодушие. Мы покажем всему миру, что умеем прощать своих идеологических противников.
- Прощать?! О, да! – кривился в усмешке глава Демпола. – Завтра мы их отпустим, а послезавтра они поднимут вооруженный мятеж, пойдут громить Демпол, жечь правительственные здания… Потому что будут знать, что мы ничего не можем им противопоставить. Мы боимся общественного мнения. Мы боимся выглядеть плохими. Слаба та власть, которая боится проявить свою силу!
- Что же вы предлагаете? – поинтересовался у него Трауберг, старавшийся не слишком встревать в дискуссии. – Люди две недели находятся под арестом, притом, что по закону их нельзя задержать более чем на тридцать часов. Обвинение им не предъявлено, ни одного дела в суд не поступило. Город полон слухов о судьбе этих несчастных, а правительство предпочитает отмалчиваться.
- А вот тут я с вами соглашусь! – оживился глава Демпола. – Действительно, правительству пора сказать свое веское слово. Но такое слово…
Он сжал руку в кулак – волосатый и довольно-таки увесистый – и погрозил неведомо кому.
- … Такое слово, чтобы впредь никому не повадно было. Пора дела арестованных отправлять в суд.  Доказательств их вины достаточно. Мы должны быть суровы  в своем стремлении навести порядок в стране и в городе. Но прежде чем состоится суд – справедливый и беспощадный – нужно провести соответствующую пропагандистскую кампанию. Подготовить, так сказать, общественное мнение. Граждане должны высказать свое отношение к произошедшему и заклеймить позором этих отщепенцев. И тогда ни суд, ни жесткий приговор не станут неожиданными и не вызовут в обществе неадекватной реакции.
- Еще нет ни дел, ни суда, - покачал головой Трауберг, - а вы уже говорите о жестком приговоре. Однако!
- Вам не кажется, господа, - неожиданно поддержал его министр информации и общественных связей Коваль, - что когда-то мы все это уже проходили? Открытые процессы, судилище в прессе, призывы выжечь каленым железом, привлечь к ответу… Чем это все закончилось – надеюсь, никому не нужно напоминать? Вы не забыли, что история повторяется дважды, только один раз как трагедия, а второй – как фарс?
- Фарс?! – неожиданно взвился Тоцкий - старший, тоже присутствовавший на заседании Совета. – Вам смешно?! У меня убили сына! И никто не понес наказания за это преступление!
Он брызгал слюной, и голова у него при этом тряслась. Траубергу отвел глаза, ему было больно смотреть на несчастного старика, так и не сумевшего понять, что истинный виновник гибели Грэга – он сам. 
- И не надо пугать нас тридцать седьмым годом! – Тоцкий вытянул вперед сухую, жилистую руку и водил ею не то угрожающе, не то укоризненно перед носами членов Совета. – Не на-до! Никто никого не собирается пытать, расстреливать или ссылать на двадцать пять лет без права переписки. Речь идет о том, что эти люди преступили закон, и государство имеет право принять адекватные меры. Разве не так?
Наверное, именно страстная речь Тоцкого в большей степени повлияла на  исход дела. Отпускать демонстрантов, не применив к ним никакого наказания, Совет так и не решился. К тому же, сказал Президент, суд еще не означает осуждение. Суд может быть мягким и гуманным. Разве нет?
Трауберг в сомнении покачал головой. Судьи получат команду «Фас!». После яростных выступлений главного демполовца и главного теоретика это совершенно ясно. Гуманных приговоров не будет, несмотря ни на какие смягчающие обстоятельства. Этих обстоятельств тоже не будет. Их просто не найдут, потому что никто даже  не попытается искать.
У Трауберга было погано на душе. Он чувствовал себя так, как будто не использовал какой-то шанс, не нашел каких-то слов, способных остановить это массовое безумие. Он редко курил, но когда, выйдя из здания Правительства, увидел министра информации, закуривающего сигарету, не выдержал и подошел к нему. Тот понял без слов, достал из кармана пачку, протянул Траубергу, поднес к самому носу зажигалку с пляшущим на ветру голубым язычком пламени.
- Ну, что? – сказал Коваль зло и одновременно весело. – Открываем охоту на волков? Я даже знаю, кто будет главным загонщиком.
И пояснил в ответ на недоумевающий взгляд Трауберга:
- Я, конечно! Соберем главных редакторов газет, проведем соответствующий инструктаж – и вперед! Тьфу, пакость! 
Эрих Эрастович так и не понял, что он имел в виду – то ли решение о проведении пропагандистской компании в республиканских средствах массовой информации, то ли горький табак. Ясно одно: Ковалю  решение Президента было откровенно не по душе, так же, как самому Траубергу. А раз так, значит, стоило с ним поговорить более откровенно.
- Аркадий Константинович, а что если сыграть на опережение? – осторожно закинул он удочку.
- То есть? – недоуменно вскинул на него глаза министр.
- Ну-у-у, - осторожно, подбирая слова, попытался объяснить ему Трауберг, - предположим, опубликовать в одной из центральных газет сообщение об арестованных и о готовящемся процессе. Пока все это курсирует в городе на уровне слухов. Но утечка информации и общественное недовольство, возможно, заставят Президента изменить свое мнение…
Коваль уставился на собеседника во все глаза.
- Вы … понимаете, ЧТО вы мне предлагаете?!
Трауберг выдержал его взгляд. Бросил под ноги сигарету, втоптал ее в снег.
- Проехали… Считайте, что я ничего не говорил, а вы ничего не слышали. Всего доброго!
Он вскинул в прощальном жесте руку, повернулся и, чувствуя на себе недоуменный взгляд Коваля,  направился к своей машине.  «Интересно, - вертелась у него в голове мысль, - кому он расскажет о моем предложении? Черт меня за язык дернул! Так подставился…»
И вдруг услышали сзади негромкое:
- Эрих Эрастович, подождите!
Коваль переминался с ноги на ногу.
- Так что конкретно вы предлагаете?
Трауберг огляделся по сторонам. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь увидел, как они шепчутся, словно два заговорщика.
- Пройдемся?
Они медленно двинулись по тротуару. Две машины сзади одновременно включили фары, завелись и потащились вслед за ними.
- Я найду  человека, который расскажет об арестованных, сидящих в цокольном этаже Демпола – без свиданий, без адвокатов, в полной неизвестности относительно своей дальнейшей участи, а вы даете негласное разрешение опубликовать этот рассказ.
- Ага, - скептически покачал головой Коваль, - хотите, скажу, что будет дальше. Дальше меня вызовут на ковер к …
И он поднял вверх глаза, ткнув куда-то в небо указательным пальцем.
- … И спросят, почему главный редактор газеты до сих пор занимает этот пост? А у меня, знаете ли, не так много главных редакторов, на которых я мог бы полностью положиться, и разбрасываться ими мне не с руки.
- Если вас останавливает только это, надо просто подумать, как избежать этого. Ну, например, - на ходу импровизировал Трауберг, - сегодня вечером вы освобождаете от занимаемой должности главного редактора «Синегорского вестника» и назначаете другого – проходную пешку, от которой не жалко будет избавиться. Завтра выходит статья, о которой мы только что говорили, вы увольняете политически близорукого редактора, допустившего такую оплошность, и на его место назначаете другого. Как вам такая идея?
- Долго думали над этой схемой? – поинтересовался Коваль.
- Не поверите, - засмеялся Трауберг, - только сейчас пришло в голову.
- Ну, что ж, - согласно кивнул министр информации, - надо подумать. Пешек в нашем деле хватает. А вам свою не жалко? Что станет с ней?
- Об этом мы позаботимся, - пообещал Трауберг. - Ну, так по рукам?
- Созвонимся ближе к вечеру…

Тони позвонил Марте, когда она уже собиралась ложиться спать. Марта, услышав его голос, испугалась, - он понял это и поспешил успокоить:
- С Марком все в порядке. Нужно поговорить…
- Сейчас? -  удивилась Марта. – Двенадцатый час…
- Извини, сейчас. Дело не терпит отлагательств. Я могу приехать?
- Н-ну… если срочно… конечно…
Они сидели на кухне – мрачный, сосредоточенный Тони и растерянная Марта. Тони грел руки, обхватив ладонями чашку с горячим чаем. По дороге сюда он готовился к этому разговору, даже произносил вслух, словно пробовал на ощупь, слова, которые намеревался сказать, и все-таки не решался начать. Марта ждала. Молчание затягивалось, а вместе с ним в душе у нее пробивался росточек страха. Но странно, она боялась не за себя. Несмотря на заверения Тони,  ей все-таки казалось, что с Марком случилась беда, и теперь Тони не знает, как сообщить об этом.
- Марта, - наконец набрался решимости ночной гость, - нам нужна твоя помощь. Ты, конечно, вправе отказаться, мы тебя поймем и не осудим… Но мое глубокое убеждение:  твой гражданский и человеческий долг состоит в том, чтобы выполнить эту просьбу.
- Боже, как высокопарно! – у Марты отлегло от сердца. Слава Богу, дело все-таки не в Марке. – Ты не можешь говорить проще? Во-первых, кто – «мы»? От чьего имени ты сейчас говоришь?
Тони, сосредоточенно разглядывая рисунок на клеенчатой скатерти, пил мелкими глотками горячий чай и размышлял: стоит сказать, что Марк был против этой затеи или не стоит? Потом решил быть до конца откровенным. Марта - вполне здравомыслящий человек, она в состоянии принять самостоятельное решение.
- Мы – это люди, которые делают одно дело с Марком. Назвать их имена я, разумеется, не могу. Но должен признаться,  что Марк был против вовлечения тебя в нашу… - он запнулся, подбирая слово. Организацию? – но у них нет никакой организации.  –  … в нашу компанию. Однако ситуация складывается таким образом, что без твоей помощи не обойтись.
Трауберг приехал к нему два часа назад так же внезапно, как сам Тони сейчас приехал к Марте. Тони, разумеется, не ждал его. Эрих Эрастович, не раздеваясь, прошел в комнату, сел на стул и коротко рассказал о заседании Президентского Совета  и о том, что они с Ковалем решили предпринять, чтобы сорвать планы правительства.
Коваль выполнил то, что от него  требовалось. В «Синегорском вестнике» появился новый редактор - калиф на час. Теперь Трауберг должен был предоставить своего свидетеля. О Марте он вспомнил сразу же. Вспомнил и о категорическом нежелании Марка вмешивать ее в их дела. Но выбора не было. Марта должна была сама принять решение.
Вот об этом и рассказал ей сейчас Тони. Марта была ошеломлена. Она уже почти забыла и о подвале Демпола, и об узниках из соседних камер, о ночных допросах, о рыданиях, слышимых, несмотря на толстые стены и глухие двери… Она обо всем этом забыла, выбросила из головы. И теперь Тони предлагал ей не только вспомнить, но еще и рассказать об этом всему Синегорью!
- Я не могу этого сделать…
Тони молчал, глядя ей в глаза.
- Я не могу этого сделать! Я не хочу! Почему я?!
- Потому что ты была там…
- Но и ты там был! И другие… Расскажи сам… Ты знаешь больше меня…
- Марта, я понимаю, тебе страшно. Ты боишься за свою жизнь. Но вам ничто не грозит. Мы спрячем и тебя, и твою дочь. Демпол не найдет вас.
- Ты не понимаешь, - горячо возразила ему Марта, - я не хочу прятаться! Я хочу жить спокойно. Хочу работать, хочу вечером возвращаться домой, хочу, чтобы моя дочь ходила в детский сад и играла с детьми! Почему  я должна отказаться от всего этого?
- Но кто-то должен…
- Но почему я?!
- А почему не ты?! Почему кто-то другой должен ложиться грудью на амбразуру? Почему мы всегда ждем, что кто-то что-то сделает за нас? А мы будем только пользоваться плодами чужих трудов. Конечно, так намного проще! И спокойнее, и безопаснее… Между прочим, Марк тоже мог бы сейчас служить в Демполе и выполнять преступные приказы. Совесть его была бы спокойна и чиста…
- Не надо! – оборвала его Марта. – Не надо шантажировать меня Марком! Ты сам сказал, что он был против этой затеи.
- Сказал,  – согласился Тони. – Но при этом надеялся, что у тебя своя голова на плечах. Между прочим, когда я вытаскивал тебя из Демпола, то не думал, как это может мне навредить… Думал лишь о том, как помочь человеку, попавшему в беду!
- И теперь я должна расплатиться за то, что ты для меня сделал? – прищурилась Марта. – Как это мило! Я-то по наивности своей считала, что ты помогаешь бескорыстно. Не из любви ко мне, нет, но, во всяком случае, из любви к Марку, твоему лучшему другу.
- Ну, ты и дура! – обозлился Тони. – Я не прошу расплачиваться со мной! Просто подумай о том, что теперь ты можешь помочь людям, уже попавшим в беду, избавить их и всех нас от еще большей беды.
- Ценой благополучия своей дочери и своего собственного?! 
- Так ты отказываешься?
- Да!
Тони поднялся со стула, пошел в прихожую, снял с вешалки куртку и открыл входную дверь. Повернулся к Марте, хотел что-то сказать, но сдержался, махнул рукой и скрылся в темноте лестничной клетки.
Он был зол. В большей степени на себя, чем на Марту. За то, что не сумел убедить, уговорить. А что злиться на нее! Она боится за себя и за своего ребенка – это вполне естественно. Вправе ли он, Трауберг и все те, кто ждал решения своей участи в камерах Демпола, требовать от нее или от кого бы то ни было этой жертвы?  И все же… И все же… Нет, она не права. В жизни каждого человека наступает момент, когда он должен решить, с кем он, на чьей стороне. Разве все самые страшные преступления не происходят оттого, что кто-то мог предотвратить их и не предотвратил, потому что испугался за себя? 
Тони не мог определиться в своем отношении к решению Марты. Он был взбешен, и в то же время чувствовал какое-то облегчение. Зато она в безопасности. Он по-прежнему каждый день может видеть ее, разговаривать с ней, выполнять ее маленькие пустяковые просьбы. Тони понимал теперь Марка – в нем говорил тот же эгоизм, то же стремление сохранить для себя близкого человека. Марк не перенес бы потери Марты. А он, Тони, перенес бы? Как бы он жил, зная, что подверг ее новым испытаниям?
Уже из дома он позвонил Траубергу. Тот не спал, ожидая известий.
- Она отказалась, - коротко сообщил Тони.
Трауберг помолчал. Потом вздохнул:
- Этого следовало ожидать. Спасибо. Завтра попытаемся что-нибудь придумать. Спокойной ночи.

А Марта не спала. Вот уже несколько часов, тщетно борясь с бессонницей, она крутилась в постели. Тони… Черт бы его побрал! Разбередил рану. Она так хотела забыть те три дня, что провела в Демполе. Ей это почти удалось. А теперь чудилось, что она вновь оказалась за закрытой на железный засов дверью с маленьким стеклянным глазком, через который безразличный к ее судьбе охранник мог следить за каждым ее движением. Она снова слышала гулкие шаги, женский плач, хлопанье дверей, окрики начальника караула. Никто – ни Тони, ни Марк, ни неизвестные ей люди, стоящие за ними,   - никто, кроме нее, не мог понять, что чувствуют сейчас без вины виноватые арестанты. Смятение, страх, отчаянье… Марта пережила все это. И ей не хотелось испытывать судьбу еще раз.  Но женщин, пострадавших за то, что хотели знать правду о своих детях, ей было жаль. Среди них вполне могла оказаться ее мать или мать Марка… Разве ради их спасения она не согласилась бы выполнить просьбу Тони?
И потом… возможно, никому и в голову не придет связать появление в газете статьи об узниках Демпола с ее именем. А если и придет…  Она не давала подписки о неразглашении. Ее никто не предупреждал, что она должна молчать. Даже если вычислят, в чем ее можно будет обвинить? На всякий случай нужно просто отправить Адель с бабушкой из города. Всего на несколько дней. Виктор, муж Стаси, может отвезти их в деревню… Или их спрячет Тони.
Марта лежала с открытыми глазами и лихорадочно думала о том, как ей поступить. Страх боролся в ней с совестью, и не с кем было поделиться своими сомнениями. Если бы только Марк был рядом… Нет, Марк – не советчик. Он бы запретил ей это делать. Тони прав, она должна сама принять решение. Преодолеть свой эгоизм. Помочь людям. Стать еще чуточку ближе к Марку. Разве он не будет гордиться ею после этого?
Марта поднялась с постели, добралась до стены и нащупала выключатель. Резкий свет ударил в лицо, она зажмурилась, подождала несколько секунд, открыла один глаз, затем другой. Вышла в прихожую, сняла с вешалки свою сумочку. Вернулась в комнату и, не утруждая себя долгими поисками, вывалила все ее содержимое на одеяло. То, что ей было нужно, нашлось практически сразу. Это была визитка. Обыкновенная визитка бежевого цвета с синим логотипом «Вестник Синегорья».  Ниже шла надпись черным шрифтом: «Екатерина Мясникова. Корреспондент».
Эту визитку вручила ей Катя, девушка с которой Марта познакомилась при весьма пикантных обстоятельствах в своей собственной квартире. Та самая Катя, которая спасла ее от Артура. Марта сначала сунула визитку в карман куртки, потом бросила в сумку и благополучно забыла. И, быть может, не вспомнила бы, если бы Тони не назвал газету, в которой, по договоренности, должен был  появиться ее рассказ - «Вестник Синегорья». Ну, что ж, если Марте суждено рассказать кому-то о своих приключениях, пусть это будет Катя. 
Наверное, нужно было посмотреть на часы, прежде чем набирать номер телефона, но Марта этого не сделала. Ей было ровным счетом все равно, сколько времени. Если придется ждать до утра, то она может передумать. Сейчас, только сейчас, пока не угасла решимость…
Гудки были долгими, и Марта уже решила, что ей не ответят, когда в трубке раздался сонный, хрипловатый голос:
- Алло?
- Катя? - у Марты замерзли ноги, она забралась на диван, натянула на себя одеяло. - Извини, что разбудила. Это Марта.
- Какая Марта? - не узнала ее Катя. - Вы куда звоните?
- Марта Полянская. Жена Артура. Ну, помнишь, мы познакомились в нашей квартире…
- А-а-а, - голос стал более четким и насмешливым, - кажется, припоминаю… Что, опять проблемы? Может, стоило позвонить в полицию?
- Нет-нет, никаких проблем, - заторопилась Марта, испугавшись, что собеседница сейчас бросит трубку. - Катя, ты еще работаешь в «Вестнике»?
- Да, и что? - похоже, она окончательно проснулась, но голос был по-прежнему недовольный.
- У меня для тебя есть сенсация!
- Хм, а до утра эта сенсация подождать не может? Знаешь, который час?
- Я знаю, который час, но ждать не могу. Если я не расскажу это тебе прямо сейчас, то не расскажу никогда и никому. А вместо тебя эту статью напишет кто-нибудь другой…
Катя помолчала. Видно, обдумывала сказанное. Но профессиональный интерес взял верх над желанием поспать лишний часок.
- Ладно, выкладывай, что там у тебя.
- Не по телефону…
- По телефону, хотя бы в двух словах. Не думаешь ли ты, что я сейчас возьму такси и примчусь к тебе только для того, чтобы узнать новость с «бородой»?!
Марта глубоко вдохнула, выдохнула, мысленно перекрестилась…
- В подвале Центрального отдела Демпола на площади Свободы сидят тридцать арестованных участников митинга пятого ноября. Готовится судебный процесс. Их хотят не просто судить, но еще и устроить образцово-показательную пропагандистскую кампанию в газетах и на телевидении.
- Откуда ты это знаешь?!
- Я сидела в соседней камере…
- Не фига себе! Мне приехать или это сделаешь ты?
- Лучше я, не хочу переполошить весь дом…
- Отлично, записывай адрес!
Через полчаса Марта сидела на маленькой уютной кухне. У Кати была такая же квартирка, как у Тони, только гораздо более ухоженная и обустроенная. Занавесочки с рюшечками, фотографии в рамочках на стенах, какие-то безделушки на комоде среди баночек с кремами,  бутылочек с духами и прочей милой мелочи, которая есть у любой девушки. Диван в том же углу, что и у Тони, но только с горой подушек, с пышным пуховым одеялом. На кухне подоконник заставлен горшочками с цветами, вдоль стены - скромный кухонный гарнитур, на окнах - все те же рюшечки.
- Значит, так. Могу предложить бокал вина и чашку кофе. Будешь?
Катя встретила ее в домашнем халатике, из-под которого торчала ночная сорочка, в шлепанцах, но при этом сна не было ни в одном глазу, словно Марта не разбудила ее далеко за полночь, как будто она еще и не ложилась спать.
- Буду! - согласилась Марта.
- А ты пока начинай рассказывать…
Марта рассказала обо всем, начиная с того момента, как спасла от Демпола женщину с ребенком, и заканчивая своим освобождением. Единственно, о чем умолчала, - о Тони и его роли в этой истории, справедливо рассудив, что лишнего знать не нужно даже Кате. Та слушала ее, не перебивая. Налила кофе, поставила перед ночной гостьей вино, блюдце с конфетами. Сама села напротив. Когда Марта закончила, еще с минуту внимательно рассматривала ее, словно пыталась удостовериться в том, что та не лжет и ничего не выдумывает.
- Дело было две недели назад. Почему ты молчала все это время?
- Странный вопрос, - пожала плечами Марта, - а кому я должна была говорить?
- Ну, хотя бы мне… Насколько я понимаю, мы с тобой познакомились  на следующий день после твоего освобождения. Моя визитка лежала у тебя в кармане две недели!
- В сумке, - машинально поправила ее Марта. - Ну и что? Мне и в голову не приходило, что это кому-то интересно.
- А что изменилось сейчас?
Марта вздохнула. Для нее не изменилось ничего. Она по-прежнему не уверена, что поступает правильно. А для женщин, вот уже две недели томящихся в Демполе, изменилось многое.
- Их хотят сделать врагами народа. Устроить показательный  процесс. А точнее - судилище. А перед этим заклеймить позором во всех средствах массовой информации.
- Откуда у тебя эти сведения?
- Катя! - Марта наклонилась к ней через стол, - Пожалуйста, не спрашивай. Я знаю это от людей, которые попросили меня рассказать все на страницах газеты. Но назвать их имена я, разумеется, не могу.
- Черт! Это, конечно, сенсация! - Катя  подняла фужер с вином за тонкую ножку. - Об арестах говорят шепотом, никто ничего не знает, родственники молчат  - говорят, их предупредили об ответственности за разглашение. По сути, газетам запрещено об этом писать. Так что я не уверена, что наш главный решится опубликовать такую статью. Побоится…
- Не побоится, - тихо сказала Марта, - с ним все решено.
И кивнула в ответ на удивленный взгляд: да, решено!
- Вопрос не в нем, а во мне. Никаких фамилий. Это мое условие. Ничего, что могло бы привлечь внимание Демпола к моей персоне.  Только сведения об арестованных участниках митинга. Закон разрешает тебе не раскрывать свои источники. И ты не должна их раскрывать ни при каких обстоятельствах. Не хочу скрываться, уезжать из города, не хочу опасаться за жизнь своей дочери. Придумай что-нибудь и учти: я ничего тебе не говорила! Мы вообще с тобой не знакомы!
- Я поняла, - кивала головой Катя, - поняла. Все будет хорошо, вот увидишь. Я не подведу тебя. Но откуда ты знаешь, что редактор согласится опубликовать эту «бомбу»?
Марта посмотрела на нее с мягким укором.
- Никаких вопросов! Прими это, как данность.
- Ладно, - вскочила Катя, - я предлагаю тебе остаться у меня. Чего ты будешь мотаться взад-вперед! Ложись, спи. Места хватит. А я пока поработаю. Утром прочитаю тебе статью, чтобы ты убедилась, что все в порядке. Идет?
Марта согласилась. У нее и в самом деле не было сил возвращаться домой. Она уснула, едва только ее голова коснулась подушки.

Трауберг пребывал в растерянности.  Все пошло не так, как он ожидал. Марта не должна была отказаться - он знал, чувствовал это, по-другому просто быть не могло. По-другому означало бы, что Марк ошибся в этой женщине. А он не мог ошибиться. Марк разбирался в людях. У него было чутье на тех, кому можно доверять, а особенно на тех, кому доверять не следует. Он поверил Марте - сразу и без остатка. И разве один только тот факт, что она предпочла его мужу, несмотря на сомнительное прошлое и настоящее, не говорит о ее решимости? А история с Грэгом? Или с ее арестом?
Нет-нет, Марта не могла банально испугаться. Такие женщины не позволяют примитивным, животным чувствам одержать верх над разумом. Может быть, Тони не был настойчив, не был достаточно убедителен?  Черт, нужно было самому попытаться поговорить с ней! Впрочем, что ему мешает сделать это? Сегодня или, скажем, завтра? Пусть она успокоится после разговора с Тони. Пусть все обдумает. А она наверняка сейчас думает, сомневается, взвешивает все «за» и «против». Он поговорит с ней сам… 
…День спустя еще затемно его разбудил телефонный звонок.
- Эрих Эрастович, - голос Тони, а это был он, срывался от волнения, - Эрих Эрастович, включите телевизор!..
- Тони? - мозг еще спал, мысли плавали в каком-то вязком киселе и не могли сцепиться друг с другом. - Который час?
- Начало восьмого. Включите телевизор, Эрих Эрастович! Я ничего не понимаю! Что происходит?!
- Ну, хорошо, хорошо… - Трауберг спустил ноги с кровати, нащупал шлепанцы, одел их на ощупь и с трубкой в руке пошел в свой кабинет. Нашел на столе пульт от телевизора и наконец-то включил его.
Сон моментально улетучился. В выпуске новостей в прямом эфире шел репортаж с площади Свободы, где у здания Демпола, несмотря на раннее утро, собрались сотни людей. Они стояли молча, плотной толпой, перегородив дорогу. С обеих сторон проспекта уже образовались пробки, но водители не возмущались, не сигналили. Одни стояли  у открытых дверей своих машин, другие не выходили из кабин.
Самое удивительное было то, что никто не кричал, никто не выдвигал никаких требований. Но и без того было ясно, чего хотят эти люди.
 Над площадью повисло тревожное,  гнетущее ожидание. Серая громадина Демпола, освещенная фонарями, словно скала, нависала над людьми. Казалось, что она сейчас рухнет и раздавит эту готовую взорваться криками ужаса толпу.
- Что за черт,Тони!  - Трауберг поднес трубку ко рту. - Что все это значит?
- Я сам ничего не понимаю… Нас подняли по тревоге в шесть утра. Говорят, по радио передавали анонсы сегодняшних газет. В «Синегорском вестнике» напечатана статья об арестованных участниках митинга…
- Что? - почему-то тоненьким голосом выкрикнул Трауберг.
- Народ сразу потянулся на площадь. Вы видите, что творится… Эту же статью процитировали в шесть тридцать по телевизору, в утреннем выпуске новостей. Если учесть, что новости идут каждые полчаса, то скоро здесь будет такое столпотворение… 
- Откуда ты звонишь? - начал приходить в себя Трауберг.
- Не беспокойтесь, с мобильного, из машины. Как в газете могла оказаться эта статья, если Марта отказалась?..
- Не имею ни малейшего понятия! Ладно, я сейчас же еду на работу. Тони, держи меня в курсе, если ситуация вдруг начнет меняться.
- А как, по - вашему, она должна  меняться? - хмуро поинтересовался Тони.
- Боюсь, что не в лучшую сторону…
«Что произошло? - лихорадочно думал Трауберг, пробираясь на своей машине по запруженным, несмотря на раннее утро, улицам. - Почему ситуация вышла из-под контроля? Чего мы не предусмотрели? Во-первых, того, что кто-то свяжется с прессой по собственной инициативе. Это не входило в наши планы. Информация должна была быть дозирована. А что теперь напечатано на газетной полосе - одному Богу известно. Почему  Коваль не позвонил? Да именно потому, что считал, будто он, Трауберг, в курсе того, что появилось в газете!  Черт! Нужно было предупредить его о том, что с нашей «пешкой» произошел сбой. Теперь я еще и Коваля подставил… Ладно, проехали, разберемся. Но почему народ опять вышел на улицу? Лопнуло терпение? Статья в газете стала своеобразным детонатором взрыва? Непредвиденная реакция… Вот уж точно - непредвиденная. Народных волнений никто не планировал. Цель была одна: минимум - не допустить судилища, максимум - добиться освобождения арестованных. Что теперь? Это уже бунт! Это уже государственная измена!..»
Звонок из Управления делами Президента застал его уже в дороге. Членов Президентского Совета собирали на внеочередное, чрезвычайное совещание.  Поняв, что сейчас ему придется встретиться лицом к лицу с Ковалем, Трауберг решил позвонить ему. К его удивлению, министр по делам информации был спокоен и собран.
- Что там, в газете? - прокричал в трубку Трауберг.
- Все нормально, как и договаривались, - невозмутимо отвечал тот. - Ничего такого, что могло бы указать на ваш источник. А разве вы не читали?
- Нет, не успел, - Эрих Эрастович решил не посвящать его в то, что для него статья оказалась полнейшей неожиданностью. - Но почему тогда народ вышел на площадь?
- Хм, сам в полном недоумении… Там есть одна фраза, она начинается со слова «Не допустить». Видимо, люди восприняли ее, как руководство к действию.
- Черт! Я этого не ожидал… Что будем делать?
- Мне кажется, нужно убедить Совет не предпринимать никаких жестких санкций и отпустить арестованных. Иначе все может закончиться печально.
- Я тоже так думаю. Надо быть настойчивыми. Не давать говорить начальнику Демпола и Тоцкому. Они умеют заговаривать зубы. Их нужно нейтрализовать.

Президент был в бешенстве. Размахивая газетой, он бегал по кабинету за спинами своих министров и руководителей аппарата и кричал так, что те втягивали шеи в плечи, словно боялись нападения сзади.
- Как могло такое случиться? Как?! Я вас спрашиваю?! Два дня назад мы принимаем решение, а сегодня в газете появляется такое… Что это? Утечка информации? Спланированная акция? Что? Я вас спрашиваю?
- Это измена! - взвизгнул Тоцкий - старший. - Измена! Кому-то очень нужно дестабилизировать обстановку в  городе и в стране! Для чего, спросите вы меня? Я вам  отвечу: для того, чтобы свергнуть законно избранное правительство и президента, для того, чтобы подвергнуть реформированию политику государства!..
- Да бросьте вы! - подал голос крупный мужчина, сидевший по другую сторону стола. - Я, конечно, понимаю, что политики во всем видят идейную подоплеку, но мне кажется, что это не тот случай…
- Да? -  повернулся к нему Президент. - Может быть, министр транспорта тогда объяснит нам, в чем дело?
- Извините, господин Президент, - мужчина напрягся, покраснел, на лбу у него выступил пот. Он отчетливо понимал, что сейчас на кону стоит его карьера. - Люди задают вопросы и ждут, что им ответят. Мы же все эти две недели делали вид, что ничего не произошло, что народа не касается то, что предпринимает правительство. А правительству, соответственно, нет никакого дела до того, что думают о нем граждане. Ну, вот и получили…
- Я совершенно согласен, - Трауберг вспотел от волнения, но это неожиданное выступление министра по делам транспорта было ему на руку. Очень хорошо, что начать дискуссию пришлось человеку, который не имел никакого отношения к событиям на площади. - Если бы те же аресты проводились открыто, и все знали, кого и за что арестовали, сегодняшнего возмущения не было бы. Тем более, что участие в митинге - нарушение сугубо административное и не подлежит уголовному преследованию. Все можно было решить в первые же дни, мирно и спокойно. И мы не имели бы сейчас этих толп на площади у Демпола. Скажите спасибо, что все эти люди стоят там, а не под нашими окнами.
- Ага, - язвительно скривил губы Президент, - выходит, что мы же еще и виноваты?
- Не вы, господин Президент, а те люди, которые вовлекли вас в эту нехорошую историю, не предупредив о возможных последствиях. А они легко просчитывались… Может быть, кому-то очень хотелось подставить вас?
- Ну-с, - Президент обвел взглядом собравшихся в кабинете, - кто думает также, как Эрих Эрастович?
Трауберг повернул голову и посмотрел на Коваля. Тот сидел, набычившись,  и молчал.
«Ну, что ж ты? - мысленно окликнул его Трауберг, - Не молчи, скажи, сейчас такой удобный момент!»
- Я! - поднял руку сосед Коваля.
- Я тоже, - наконец-то поднял голову министр по делам информации.
- Вот как? - живо подбежал к нему Президент. - Да не вы ли уверяли меня два дня назад, что стоит только провести пропагандистскую компанию в прессе…
- Не я, - не дал договорить Коваль и посмотрел ему  прямо в глаза. - Наказания требовали другие люди…
- Да! - подскочил на своем стуле Тоцкий. - Требовал, требую и буду требовать…
- Господин Тоцкий, - не выдержав, повернулся к нему Трауберг, - мы разделяем вашу скорбь. Ваша утрата невосполнима. Но будьте же благоразумны!  Вы одержимы жаждой мести! Но месть ваша направлена на невинных людей. На людей, которые также, как и вы, потеряли своих детей - в буквальном смысле этого слова. Вы жаждете крови и не думаете о тех последствиях, которые может иметь страна.  Вы не думаете о том, что если люди, которые сейчас на площади ждут ответа на свои вопросы, придут сюда, защищать нас с вами будет некому! Нас сметут! Страна, о благополучии которой вы так печетесь, погрузится в хаос. И вы возьмете этот грех на свою душу?!
- Вы думаете, что это так серьезно?
Кажется, на Президента слова Трауберга возымели свое действие. Он, наконец, сел на свое место, бросил злосчастную газету и теперь  беспокойно смотрел на людей, которые подчинялись ему, но от действий которых по большому счету зависело, останется он в своем кресле или нет.
- Эрих Эрастович, что вы предлагаете?
- У меня не было времени над этим подумать, господин Президент. Но, мне кажется, нужно выслушать предложения коллег и определить свою позицию. Ясно одно: никакого судебного процесса, всех арестованных освободить и немедленно!
- Да вы с ума сошли! - начальник Демпола, казалось, сейчас лопнет от возмущения. - Если сделать то, что вы предлагаете, то это и будет началом конца. Тогда народ начнет выходить на площадь по любому поводу! И мы будем молча на это смотреть?!
- А вы предлагаете, - вмешался министр транспорта, - арестовать еще пару сотен человек? Давайте, забьем ими все каталажки! Места у вас хватит? Или будем ссылать без суда и следствия куда-нибудь в рудники?  А в Синегорске введем чрезвычайное положение и на каждом углу поставим по танку.
- Танков не хватит! - коротко хохотнул министр обороны, невысокого роста чернявый человечек сугубо цивильного вида. Все знали, что армия и Демпол недолюбливают друг друга. Демпол пополнял свои ряды безо всяких хлопот, а министру обороны приходилось выбирать из того, что оставалось. В последнее время на службу уже начали принимать и девушек, поскольку молодых людей катастрофически не хватало. Поддержка министра обороны была очень кстати.
- Господа, господа, - Коваль постучал карандашом по пустому стакану, - пока мы здесь пикируемся, на площади стоят люди. Ситуация в любую минуту может обернуться катастрофой. Нужно что-то решать. Я совершенно согласен с Эрихом Эрастовичем, но хотел бы дополнить. Мало освободить арестованных. Президент должен принародно заявить о своей непричастности к этим арестам, осудить их и пообещать наказать виновных.
- Что-о-о? - задохнулся от такой наглости Тоцкий.
- Наказать виновных, - тонко улыбнулся министр обороны, - означает, снять начальника Демпола… Он - то не мог не знать, что творится в его епархии.
- Я вас не совсем понимаю, - Президент повернулся к Ковалю. - Что вы имеете в виду?
- На площади, господин Президент, есть огромный телевизионный экран. Мы привезем вас в студию, вы выступите в прямом эфире и расскажете о заседании Совета. При этом объясните, что, только выясняя причины народного недовольства, вы узнали об арестах двухнедельной давности. Вы были потрясены, немедленно отдали распоряжение освободить всех без исключения, вы принесете гражданам своей страны извинения за произвол чиновников и заверите их, что больше подобное не повторится. А потом призовете их сохранять спокойствие и соблюдать законы.
- Неслыханно! - возмутился Тоцкий. - Президент  должен извиниться?!
- Да, если, конечно, хочет сохранить свое президентское кресло.
«Браво! - подумал Трауберг. - Браво! Как повернул! Здорово! Такое даже мне в голову не пришло. Президент должен согласиться. Для него этот поступок  - его политическое будущее. Сейчас он на краю пропасти. Одно неверное движение - и сорвется. Лучше повернуть назад и принять руку помощи».
Президент молчал. Сдвинув брови, он смотрел прямо перед собой. Какие картины вставали сейчас перед его глазами? Видел ли он толпу народа, штурмующую здание правительства? Или вспоминал свою первую инаугурацию - тысячи синегорцев собрались тогда здесь, у стен правительства, чтобы услышать первые слова своего нового президента. А сейчас, возможно, от его решения  зависит ждет ли его впереди еще одна инаугурация …
- Господин Коваль, как могло произойти, что такая статья попала в газету? Насколько я помню, было принято решение не обсуждать эти вопросы в средствах массовой информации.
- Мой недосмотр, - смиренно склонил голову Коваль, - в газете недавно сменился редактор. Видимо, он не до конца понимал остроту момента. Я разберусь.
- Да уж, пожалуйста. Вы, в конце концов, для того и поставлены на свою должность, чтобы не случалось таких казусов.
Президент замолчал. Члены Совета напряглись. Они прекрасно понимали: положение еще  никогда еще не было таким серьезным. От того, какие слова сейчас произнесет глава государства, зависит судьба каждого из них.
- Господин Президент, - Тоцкий никак не мог смириться с почти явным своим поражением, - вы не понимаете, это специально задуманная акция! Ее организовали те, кто хотел, чтобы вы пошли у них на поводу и приняли именно такое решение…
- Ну, что ж, - спокойно заметил Президент, - надо отдать должное: кто бы они ни были,  у них это получилось. Как быстро вы сможете организовать прямой эфир?
«Йес! - мысленно воскликнул, торжествуя, Трауберг. - Наша взяла! О Боже, спасибо тебе!»
Беда миновала. Она прошла стороной не только мимо тех, кто сейчас томился в камерах или мерз на площади. Она прошла стороной не только мимо Трауберга или Коваля. Минуту назад страна, даже не подозревая об этом, стояла на пороге больших социальных потрясений. Но разум взял верх над амбициями. И это была главная победа.
Но через секунду Трауберг понял, что его головная боль еще только начинается.
- Вы все - таки разберитесь, - сказал Президент, обращаясь к начальнику Демпола, - откуда утечка информации.
В первую очередь разобраться нужно было Эриху Эрастовичу. А для этого, как минимум, наконец, прочитать злополучную статью. Когда закончилось заседание Совета и руководители государства потянулись из кабинета в коридор, Трауберг, улучив момент, прибрал измятую газету с президентского стола, решив внимательно изучить ее в более спокойной обстановке.
Главы департаментов и министерств, несмотря на то, что решение было принято, все никак не расходились, делясь мнениями о происходящем. Трауберг демонстративно пожал руки всем тем,  кто оказался по одну сторону баррикады с ним, и наткнулся на откровенно ненавидящий взгляд Тоцкого.
- Вы, - дрожащим голосом произнес тот, - вы стоите за всем этим! Эти все…
Тоцкий мотнул головой в сторону министров.
- … Они марионетки. Они не понимают, что делают. Но вы - глава департамента социальной политики! Вы как никто другой должны понимать все последствия того опрометчивого шага, который мы сейчас делаем!  Нельзя в одночасье рушить то, что создавалось десятилетиями! Мы однажды это уже проходили. И едва не погибли! А теперь вы и ваши приспешники вновь толкаете нас в пропасть. Одумайтесь!
Трауберг рассматривал его с жалостью и презрением одновременно. Седой старик с трясущимися руками, с лицом, покрытым сеточкой красных прожилок - такая кожа бывает у пьющих людей, но Тоцкий не пил, это знали все. Еще несколько месяцев назад он был всесилен, уверен в себе, но смерть Грэга сделала свое дело. Не может быть, чтобы Тоцкий не знал о самоубийстве своего сына. А если так, то не мог не догадываться о причинах, толкнувших его на этот шаг.  И все-таки упорно продолжал твердить о чужой вине, стараясь не думать о своей собственной.
Трауберг вздохнул. Он не был кровожадным, но в этом затянувшемся споре кто-то должен был поставить точку. Тоцкого нужно было выбить из седла, вывести из игры. Нанести такой удар, чтобы он уже не оправился. И поэтому Трауберг, глядя своему идейному противнику прямо в глаза, медленно и четко произнес.
- Да нет, это вы пытаетесь столкнуть всех нас в тартарары. И того не понимаете, что первым, кого вы туда отправили, стал ваш сын! Можете твердить сколь угодно долго о коварном убийстве, но я-то знаю, что он покончил с собой. И не вы ли были тому виной?!
Тоцкий отпрянул, словно получил сильнейший удар в грудь. Кровь отхлынула от его лица, так что красные прожилочки мгновенно стали синими. Рот раскрылся, сухими губами он стал хватать воздух, а глаза выкатились из-под седых щеточек бровей. Трауберг вдруг испугался, что того хватит удар, шагнул к нему, инстинктивно протянув руку, чтобы поддержать, но Тоцкий мгновенно пришел в себя.
- Не-на-ви-жу! - прошелестел он пересохшими губами, повернулся и быстро-быстро пошел, почти побежал прочь. Трауберг еще какое-то мгновение смотрел ему вслед. Он не испытывал ни радости, ни удовлетворения от того, что унизил противника. Напротив, на душе стало как-то муторно, тревожно. «Не надо было связываться, - подумал он. - Ну, чего привязался к старику? Звезда Тоцкого скоро закатится, и сегодняшний день показал это совершенно отчетливо. Начнется новая эра. Она уже началась. Что нас ждет дальше - пока не ясно. Глупо рассчитывать, что, принеся свои извинения сегодня, завтра Президент отменит чертов закон о народонаселении. Но все равно: так, как страна жила до сих пор, она жить уже не будет!».

Марта и Стаси тоже были на площади. Марта, как обычно, узнала о происходящем от подруги. Все просто: Виктор  просыпался рано и включал телевизор, чтобы быть в курсе событий. Так случилось и в этот день. Разумеется, он сразу же разбудил Стаси. А та, услышав о статье, вышедшей в «Вестнике Синегорья», позвонила Марте. Наивная Стаси, как ни странно, сразу предположила, что информация исходит от любимой подруги. И не ошиблась. Спустя полчаса они встретились у дома Марты, куда привез жену Виктор, а еще через пятнадцать минут обе уже стояли в толпе на площади у здания Демпола.
В конце ноября грянули настоящие морозы. Ночами доходило до минус двадцати пяти градусов, днем температура слегка повышалась. Но то днем, а на часах было ранее утро. Солнце еще не встало, а фонари, которые окружали площадь, заливая ее желтым светом, не могли согреть людей. Они жались друг к другу, поднимали воротники, пританцовывали или просто топтались на одном месте, стараясь не отморозить ноги, но стояли. Никто не только не уходил - напротив, народу все прибывало и прибывало.
Марта смотрела на все это с ужасом и восхищением. Она и представить не могла, что ее рассказ вызовет такую реакцию. С одной стороны, ее распирала гордость, ей хотелось кричать так, чтобы слышали все: это я! Это я рассказала вам правду! С другой стороны, она прекрасно понимала,  что нужно держать язык за зубами.
В руках у людей, собравшихся на площади, внезапно появились газеты с той самой статьей. Газет было много - кто-то специально распространял их в толпе. Марта сумела схватить один экземпляр  и теперь пыталась рассмотреть в утренних сумерках, что там написано. Все было не так, как сначала зачитывала ей Катя. В первоначальном варианте  это было интервью.  В газете же ее признание шло  на фоне нескольких историй о женщинах, пропавших после митинга 5 ноября. Марта не могла не признать - Катя избрала оптимальный вариант. Рассказав для начала про исчезнувших женщин,  корреспондент затем  задалась вопросом:  может быть, они арестованы и находятся в Демполе? Ответ же на свой вопрос она виртуозно сконструировала из интервью с Мартой. Не назвав при этом ни имени своего визави, ни каких бы то ни было подробностей, по которым его можно было опознать. Впрочем, обольщаться не стоило: в Демполе работали профессионалы. Вычислить Марту при желании они могли за час.  Поэтому  женщины сейчас находились на площади, а вот Адель вместе с бабушкой, которая ничего не понимала, а объяснять ей было некогда, - в квартире Стаси и Виктора.
Здание Демпола, как и в прошлый раз, было окружено полицейскими с большими прозрачными плексигласовыми щитами в руках , в шлемах, закрывающих лица. Однако если тогда полицейские не только были вооружены дубинками, но и держали их в руках, демонстрируя свою готовность пустить их в ход, то сейчас дубинки болтались на поясах, и это вселяло в людей уверенность в миролюбивости полиции. В свою очередь собравшиеся не проявляли агрессии, словно кто-то провел среди них специальную подготовительную работу. Скорее всего, каждый понимал, что одно лишнее слово, одно лишнее движение - и произойдет взрыв. Да, пока полицейские не собирались проявлять силу. Но это только пока.  В любую минуту, даже секунду ситуация может измениться. И тогда…
Когда над площадью голубым светом полыхнул большой телевизионный экран, на котором в обычные дни демонстрировали рекламу вперемешку с городскими новостями, народ зашевелился, заволновался, словно поле, по которому пробежал ветер. На экране сначала возник диктор. Он снова сообщил о том, что наверняка знали уже все горожане - о статье, опубликованной на страницах «Вестника Синегорья». Потом появилась картинка, транслирующая события на площади: сначала  общий план - народ загудел, то ли обрадовавшись, то ли, напротив, возмутившись. Потом лица людей стали показывать крупным планом. Узнавшие себя что-то возмущенно кричали, и комментарий ведущего тонул в общем гуле голосов.
Все изменилось, когда на экране появился Президент Синегорской Республики Петр Александрович Арапов. Этого не ожидал никто.  Крики потихоньку стали утихать, громкий гул сменился тихим ропотом, но потом и он умолк, потому что иначе было не слышно, о чем же говорят на экране Президент и ведущий.
- … События 5 ноября потрясли всех нас, - заметно волнуясь, говорил Президент. - Мне, как главе государства, всегда казалось, что в нашей стране нет почвы для социальных волнений. Конечно, синегорцы живут трудно, приходится много работать, во многом отказывать себе, чтобы  выстоять. Но последнее десятилетие показало, что мы можем справиться со многими невзгодами. Я прекрасно понимаю, что людей на площадь привела трагедия, случившаяся в детском приюте, и вместе с синегорцами скорблю о погибших. Но, как мне кажется, все вели себя достойно: и народ, проявивший сдержанность, показавший понимание, и власть, сумевшая сохранить спокойствие и порядок. Тем удивительнее для меня было узнать, что  отдельные руководители наших правоохранительных структур проявили неслыханное служебное рвение, отдав приказ арестовать участников, как мне сказали, зачинщиков демонстрации 5 ноября. Это явное превышение должностных полномочий и нарушение Конституции Синегорья, в первую очередь, статьи, гарантирующей свободу слова, митингов и собраний…
- Но митинг был не санкционированным, - не то спросил, не то уточнил телеведущий.
- Согласен, но даже в этом случае его организаторы подлежали административному наказанию в виде штрафов и то лишь по решению суда!
- Вы хотите сказать, господин Президент, - снова уточнил ведущий, - что вам ничего не было известно об аресте нескольких десятков участников демонстрации?
- Разумеется, нет! - вполне правдоподобно возмутился Президент. - Неужели вы думаете, что, знай я об этом, позволил бы нарушать закон? Или вы полагаете, что я сам отдал приказ о проведении арестов? Я не имею таких полномочий. Могу командовать армией и  устроить маленькую победоносную войну, но отдать приказ об аресте …
Он говорил так убежденно, что тысячи людей, стоявших на площади вдруг поверили ему: да, Президент ничего не знал! Просто какой-то ретивый начальник решил выслужиться. А шутка про победоносную войну вызвала бурю восторга. Толпа пришла в волнение, загудела, захохотала, но тут же притихла, потому что кто-то выкрикивал, превозмогая шум: Тише! Тише! Дайте же послушать!
- Господин Президент, у нас в студии Екатерина Мясникова, корреспондент газеты «Вестник Синегорья», автор скандальной статьи, разбудившей сегодня наш город и без преувеличения - всю страну. Она хотела бы задать вам несколько вопросов.
Камера наехала крупным планом на неожиданно молодую девушку в синем свитере  с «конским хвостом» на голове.
- Смотри, смотри, - взвизгнув, Стаси схватила Марту за руку, - хорошенькая какая! Это она, да?
- Тише ты! - зашипела на подругу Марта.
- Прежде всего… -  Президент поднялся с места, протянул руку Кате и, когда та подала ему свою, склонился над столом и поцеловал тыльную сторону ее ладони. Народ на площади снова взвыл от восторга. - Прежде всего, я хотел бы поблагодарить Екатерину, - я, по правде сказать, не ожидал, что она так молода и прелестна, - поблагодарить ее за мужество, за принципиальность, за тот, без преувеличения, гражданский поступок, который она совершила.
Он продолжал держать Катину руку в своей ладони и думал о том, какой великолепный пиаровский ход сейчас сделал. Это не было предусмотрено - ни сам Президент, ни его пресс-секретарь, заранее обговаривавший вопросы ведущего и ответы на них, не ожидали появления в студии журналистки, наделавшей столько шума. Ах, как ловко он вышел из этого трудного положения. Но девчонка и впрямь хороша…
- Поступок совершила не я, - Катя, похоже, не «купилась» на комплименты Президента. - Поступок совершил человек, согласившийся рассказать  мне правду. Собственно, вопрос, который я хотела задать, связан именно с ним: можете ли вы гарантировать безопасность моего информатора?
- Милая Катя, - Президент картинно развел руками. - Безопасность гарантирую  не я,  а закон! Мы только что говорили о свободе слова. Если ваш информатор не был связан подпиской о неразглашении, должностными инструкциями или иными обязательствами, не позволявшими ему общаться с вами…
- Он не был связан никакими обязательствами… - бесцеремонно перебила его Катя.
- В таком случае, - Президент сделал вид, что не заметил бестактности журналистки, - ему совершенно ничего не грозит.
- Благодарю вас, господин Президент, - Катя не поддавалась на его обаяние, - ваши слова слышали тысячи жителей Синегорья.  Будем надеяться, что ни в полиции, ни в Демполе больше не найдется ни одного ревностного служаки, который на свой страх и риск захочет нарушить слово Президента.
Камера наехала крупным планом на главу государства. Он улыбался, но был видно, что улыбка эта - ненатуральная. Журналистка, что называется, «поймала» его. Ей нужна была индульгенция для своего информатора,  и она ее получила.
- Марта, Марта… - Стаси, задохнувшись от радости, стиснула подругу в объятиях. - Какая она молодец! Как она здорово придумала! Теперь тебе нечего бояться!
- С ума сошла! - оттолкнула ее Марта. - Ты на крыльцо еще выйди и крикни… И тогда посмотрим, что такое слово Президента.
Поздно! Похоже, кое-кто Стаси услышал. Стоящий впереди нее мужчина обернулся и внимательно посмотрел на Марту. Потом наклонился к соседу и что-то сказал ему на ухо. Тот обернулся и тоже посмотрел на нее. Марте стало не по себе.
- Пойдем, - потянула она за руку несдержанную в проявлении чувств подругу.
- Подожди, - пыталась та сопротивляться, - он не сказал, чего нам ждать.
- Уже ничего ждать не надо! - Марте казалось, что все больше и больше людей оборачиваются и смотрят на нее. -  Пожалуйста, идем!
 Она торопливо стала выбираться из толпы. Мужчина, тот, что обернулся первым, догнал их, схватил Марту за рукав, а когда она испуганно шарахнулась в сторону, вдруг пожал ей руку.
- Господин Президент, вернемся к судьбам арестованных синегорцев, - звучал над головами голос ведущего, - что будет с ними?
Марта и Стаси, выбравшись из толпы, быстро шли по улице.
- Их немедленно освободят, - говорил им вслед Президент, - соответствующее распоряжение уже дано. Думаю, сейчас завершаются все формальности, и с минуты на минуту они выйдут на свободу. Я готов лично принести извинения им и их родственникам за произвол, допущенный нашими правоохранительными органами.
Площадь отреагировала на это заявление радостными криками.
- Ну, да, - зло говорила Марта, - как все прекрасно, как все удивительно! С чего бы это он так разливался патокой? Какую пакость они задумали на этот раз?
- Марта, - Стаси, не успевая за ней, задохнулась не то от быстрой ходьбы, не то от удивления, - что ты такое говоришь? Мне кажется, Президент был искренним!
- Ну да, искренним! Ты же видела его фальшивую улыбку, когда он говорил с Катей? Она вынудила его даровать мне прощение! Ему просто некуда было деваться. Как замечательно сыграна роль! Как замечательно! Все смотрят и говорят: ах, какой у нас мудрый вождь! Ах, его обманули! Ах, теперь все будет хорошо! Стаси!
Марта даже остановилась, причем так резко, что бежавшая за ней мелкой рысью Стаси воткнулась носом ей в плечо.
- Стаси, он знал! Понимаешь, знал! Все и с самого начала… И решение о судебном процессе тоже было принято с его ведома и при его одобрении. Они бы разыграли суд, как по нотам. Но вдруг ветер подул не туда. И они поменяли паруса. Понимаешь, просто поменяли паруса! Но корабль плывет в ту же сторону. Курс прежний! Понимаешь?!
- Да, - пискнула Стаси, хотя мало что поняла.
- В общем, - сунув руки в карман куртки, Марта с сожалением посмотрела на подружку, - пусть мама с Аделью пока поживет у вас.

Марк не знал ничего о событиях, взбудораживших Южное Синегорье. А если бы знал, то, наверное, сошел бы с ума от страха за Марту. Вот уже два дня он куковал, как выразился проводник Михалыч, у подножия Синегорского хребта. Именно куковал, потому что походом то, что происходило с ним и с его спутниками, назвать было никак нельзя.
Прибыв в Казацкие Избушки в субботу, в путь они тронулись в понедельник утром. Вышли затемно. Невыспавшиеся малыши капризничали. Настроение у родителей было подавленное. Накануне Марк и Михалыч учили беглецов ходить на лыжах. Получалось неважно. Явные успехи были только у подростков, но на то они и подростки, чтобы все схватывать на лету. Во всяком случае, за них Марк был более-менее спокоен - у мальчишек хватит сил преодолеть подъем. А вот с женщинами дело обстояло намного хуже. Промучившись несколько часов, Марк отпустил всех отдыхать и сам без сил свалился на кровать в своем холостяцком домике. Былые страхи вновь начали одолевать его. Масла в огонь подливал Михалыч. Он возился у печки в кухоньке, пытаясь пристроить сушиться свои валенки, и что-то бормотал. В этом бормотании Марку слышался укор.
- Какого черта? - окликнул он Михалыча. - Долго ты там будешь колдовать? На нервы действует!
Михалыч примолк, а через несколько минут вошел в комнату. Спокойно стянул с себя фуфайку, бросил ее на стул, сам устроился на топчанчике под окном.
- А ты нервы-то побереги, милок, - назидательно сказал он Марку, -  они тебе в ближайшие дни ох, как пригодятся!
- Не дойдем… - Марк развернулся к нему все телом, приподнялся на локте, - нутром чую, не дойдем! Они на лыжах, как … коровы на льду! Детей жалко… Поговори с ними, Михалыч, пусть хоть малышей оставят! Здесь им хорошо будет. До лета доживут, а там переправим их без проблем!
Михалыч слушал его, свесив между колен руки, кивал понимающе. Борода, подмерзшая на улице, у печки оттаяла и теперь, казалось, покрылась мелкими капельками росы.
- Все ты правильно говоришь, - тихо начал он, когда Марк замолчал, - я с тобой согласен на все сто пятьдесят процентов. Помнишь, и я тебе о том же твердил? Но вот, что я понял: они нас не слышат. Они уже не здесь, они - там!
Михалыч ткнул корявой рукой за окно.
- Души их уже по ту сторону гор. И что бы ты им сейчас ни говорил, они думают лишь о том, как будут спокойны и счастливы вдали отсюда. И ради этого они пойдут на все! Потому что даже если мы все замерзнем в этих чертовых горах, они все равно навсегда останутся вместе. Вместе, Марк! Есть у тебя такой человек, с кем рядом тебе не страшно было бы умереть? 
- Есть, - тихо ответил Марк, - но знаешь, я бы все-таки предпочел жить рядом с этим человеком. И уж тем более  ни за что не согласился бы рисковать ее жизнью и жизнью ребенка. Это же сумасшествие!
- А они - сумасшедшие! - хлопнул себя по ляжкам Михалыч. - Говорю же тебе, они живут в другом измерении. Знаешь, как сектанты, которые даже в огонь готовы идти за веру, лишь бы вместе. Только ты не думай, будто я говорю тебе это, потому что мне деньги заплатили, и я должен их отработать.
- Да я и не думаю! - смутился Марк.
- Я же не душегуб! Скажут они завтра: «Спасибо, мы в ваших услугах не нуждаемся!», я эти бумажки разноцветные с легкой душой отдам! Еще и перекрещусь, что ни сам на смерть не пошел, ни людей не повел. Но они так не скажут! Вот ведь, Марк, в чем дело! Так что смирись, друг мой, и постарайся сделать все, что от тебя зависит. Если, конечно, хочешь вернуться к той красотке с фотографии…
- А ты уж и разглядел! - поддел его Марк.
- А то! - довольно хохотнул Михалыч. - Я еще не то разглядел. Повариха твоя, а?..
Он, хитро прищурившись, подбоченился.
- Что - повариха? - растерялся Марк.
- Как она на тебя смотрит! Как смотрит! Так и сверлит глазами, чуть дырку не провертела! Скажи еще, что между вами ничего нет!
- Да нет между нами ничего, - сердито отбивался Марк, - с чего ты взял?!
- А-а-а! Злишься! Значит, я прав! А баба хороша-а-а… Чего ты теряешься? Ну, хочешь, я к ребятишкам ночевать уйду? Сказку им расскажу… А ты дверь-то на ночь не запирай, вдруг повариха придет. А?
- Да пошел ты! - разозлился Марк. - Несешь всякую ерунду! Нет у меня ничего с ней! Ложись здесь спать! И дверь закрой!
Михалыч покатился со смеху. Марк выхватил из-под головы подушку и, что было силы, швырнул ее в своего гостя. Тот, не переставая хохотать, повалился на топчан.
Наташа и правда не спускала с Марка глаз. Даже спиной он чувствовал ее обжигающий взгляд. Марк сознательно старался ни на минуту не остаться с ней наедине. И все равно не получилось. В тот момент, когда, как ему казалось, Наташа должна была находиться в глубине комнат, она неожиданно подстерегла его в сенях. Метнулась к нему, разгоряченная, раскрасневшаяся:
- Марк, милый, родной!..
Вцепилась в него обеими руками, прильнула жаркой щекой к его щеке.
- Что ж ты не смотришь на меня совсем?! Слова не скажешь?! Господи, я так по тебе соскучилась!
Марк аккуратно, стараясь не причинить боль, оторвал ее от себя и держал теперь на расстоянии вытянутой руки, не давая приблизиться.
- Наташа, ты опять за свое! Честное слово, как маленькая! Я уже все тебе объяснил! Ну, не ходи ты за мной, не надо, прошу тебя!
Он говорил с ней терпеливым, спокойным голосом, словно с ребенком, хотя ему так и хотелось оттолкнуть, накричать, оскорбить, чтобы она затаила обиду, может быть, даже возненавидела его. Но у них слишком маленькая колония, чтобы позволить себе кого-то ненавидеть. Они должны быть терпимыми друг к другу, иначе не выжить. И потом, Марк чувствовал свою ответственность за Наташу и ее детей. Ну, не может же он, в самом деле, выгнать ее из Казацких Избушек! Куда ей идти? К мужу, у которого давно другая семья?
Наташа чувствовала его нерешительность, вот только понимала ее по-своему. Ей казалось, что Марк не хочет откликнуться на ее чувства только потому, что тем самым обидит остальных женщин, живущих в деревне. А еще потому, что слишком порядочен, чтобы вот так, сразу порвать со своей городской пассией, с которой у него развернулся бурный роман. Но бурные романы недолговечны. Они имеют обыкновение быстро заканчиваться. Тем более что Марта - в Синегорске, а она, Наташа, рядом, в Казацких Избушках. И всегда будет рядом.
Единственно, с чем не могла определиться Наташа, это с линией своего поведения. Быть ли настойчивой или, напротив, сделать вид, что смирилась с его решением, но всем своим видом показывать, как она его любит, на что готова ради того, чтобы быть вместе с ним?
Поразмыслив, Наташа решила, что второй вариант все ж таки предпочтительнее.  Она возьмет свое покорностью и смирением.
Поэтому сейчас, когда Марк сдержал ее  порыв, Наташа сделала вид, что уступила. Опустила руки, склонила голову, на реснице повисла слеза.
- Хорошо, Марк, как скажешь. Я сделаю все, что ты хочешь…
- Вот и отлично, - искренне обрадовался Марк, неискушенный в женских хитростях, - вот и умница. Я же знал, что ты все поймешь.
Он отпустил ее, отступил назад, поднял вверх руки, словно собирался дирижировать оркестром.
- Все будет хорошо, все будет хорошо…
И скрылся за дверью.
Марк всегда знал, что погода в горах - вещь непредсказуемая, и теперь лишний раз в этом убеждался. Снег пошел именно в тот момент, когда их разношерстная группа вышла из Казацких Избушек и двинулась к подножию хребта. Идти и без того было трудно - мужчины с трудом торили дорогу, по которой потом шли женщины, впряженные, по другому не скажешь, в санки с детьми и вещами, - на таком походном порядке настоял Михалыч. А снегопад не унимался. Трое малышей на саночках очень скоро превратились в маленьких снеговичков. С них периодически стряхивали снег, но это мало помогало - через несколько минут санки снова заносило. Уже через час стало ясно, что далеко им не уйти. Михалыч скомандовал привал, и, когда обессиленные женщины рухнули в снег, собрал мужчин на боевой совет.
- Так мы далеко не уйдем, - он обвел глазами угрюмые лица. У меня есть два предложения. Первое: вернуться назад и остаться зимовать в деревне. Кто за?
В ответ только молчание.
- Понятно! - вздохнул Михалыч. - Предложение второе. Разбиваем лагерь и пережидаем снегопад. Идти вперед в такую погоду - дело бесперспективное. Как только снег утихнет, мужчины прокладывают дорогу, насколько это возможно, разбивают следующую стоянку и ждут, пока подтянутся женщины и дети. Получаем две группы - одна идет, вторая отдыхает и наоборот. Кто за?
Так же молча мужчины подняли руки.
- Надо только определить интервал движения, - добавил Марк, - чтобы каждая группа точно знала, сколько времени у нее на отдых. Допустим, мужчины идут час. Значит, ровно через час выдвигаются женщины.
- Точно, - согласился Михалыч, - с этим мы определимся. Поклажу делим на две части, так чтобы у каждой группы были свои палатки и своя еда.
- Это зачем? - нарушил молчание один из мужчин.
- Затем, - коротко пояснил Михалыч, - чтобы друг от друга никто  не зависел. Вы уйдете без припасов, а вдруг пурга. Замерзнете! И еще: двое мужчин остаются во второй группе. Марк и…
Он подумал и ткнул пальцем в того мужчину, который только что задавал вопрос.
- Вот вы, к примеру. Как зовут?
- Кирилл…
- Отлично. Кирилл и Марк остаются с женщинами и детьми. Соответственно двое старших детей переходят в первую группу. Все поровну. Ну, что, ставим палатки?
С непривычки возились долго. Требовалось разгрести и утоптать снег, вбить колья, натянуть слежавшуюся, смерзшуюся палаточную ткань. Замерзли, устали, дети, которым, наконец, разрешили побегать, начали хныкать. Меж двух палаток - на большее уже не хватило сил - развели костер, согрели чай, раздали бутерброды. Жить стало веселее.
Но снегопад продолжался, и это не внушало оптимизма. Марк с Михалычем переглядывались между собой, и каждый ловил во взгляде другого опасение и тревогу. Но их подопечные этого не замечали. У них была крыша над головой, были теплые вещи, была еда, впереди маячила пусть туманная, но свобода  - жизнь казалось удивительной и замечательной.
Впрочем, не для всех. Когда Михалыч, подморгнув Марку, вышел из палатки, чтобы поговорить наедине, вслед за ним вышел один из путешественников.
- Покурим, - беспечно произнес, обращаясь к нему, проводник. - У тебя, небось, городской табачок?
- Что, мужики, - обеспокоено обратился к нему и подошедшему Марку мужчина, - плохо дело?
-  Н-ну, не так уж плохо, - глянул на него искоса Марк, - но если мы будем идти такими темпами, наше путешествие, боюсь, затянется. С нами дети, выдержат ли они?
- Игорь, - мужчина сунул Марку ладонь.
Тот не понял:
- Что?
Но руку все же пожал.
- Меня зовут Игорь. Послушайте, я - врач. На всякий случай запасся таблетками, лекарствами, так что можете рассчитывать на мою помощь.
- Эт-то хорошо-о-о, - задумчиво протянул Михалыч, - но послушайте, врач, как же вы решились на такое путешествие? Вы что, думали, что это загородная прогулка? Пробежались по морозцу, попили горячего чайку и в теплую постельку?..
- Мужики, - Игорь волновался, - знаю все, что вы скажете. Что это безумие…
- Безумие, - подтвердил Марк.
- … Что это самоубийство…
- Причем массовое, - хохотнул Михалыч.
- Я - здравомыслящий человек. Но у меня жена…
- Что, она псих? - невинно осведомился Михалыч.
- Нет, - не обиделся Игорь, - но судите сами. Одного ребенка мы уже потеряли. Молодые были, по наивности своей думали, что родим второго сразу вслед за первым и никто не заметит, выкрутимся… С нашим государством не выкрутишься.
- Это точно! - заметил Михалыч. Марк молча ждал продолжения рассказа.
- Мы остерегались, предохранялись. Я же врач, с этим проблем не было. Но природа, ее не обманешь… В общем, когда жена сказала, что беременна, я решил, что расставания еще с одним ребенком не перенесу, и предложил ей пойти на аборт. Она согласилась… сначала. А потом попросила меня сделать ей УЗИ…
- Сделать что? - не понял Михалыч.
- Ну, исследование такое, ультразвуковое. На экране телевизора можно увидеть плод, причем в трех проекциях. Ну, практически со всех сторон.
- Ага, понятно, - кивнул проводник.
- В общем, я договорился, наврал что-то про боли в животе, сказал, что сам посмотрю, мол, жена стесняется… Ну и… - мужчина часто-часто заморгал и отвернулся в сторону.
- И что? -  поторопил его Марк.
- У нее оказалась двойня…
- …твою мать! - не сдержавшись, выругался Михалыч.
- Мы не спали всю ночь. Жена рыдала, я сам пил сердечные капли. Не поверите - никогда сердце не болело, а тут схватило. В общем,  она сказала, что на аборт не пойдет, двоих убивать не будет, что пропади оно пропадом это государство, своих детей она больше ему не отдаст. И вот мы здесь…
Мужчины помолчали. Марк вспомнил ночной разговор с проводником. Да, эти люди, действительно, уже по ту сторону гор. Здесь им оставаться нельзя. Здесь из них хотят сделать убийц. Или торговцев детьми. Из этого государства нужно бежать. Или что-то в нем менять. Марку уже не впервые приходили в голову такие мысли. Что-то менять - значит, отказаться от теории народонаселения и от закона, запрещающего иметь второго ребенка. Заставить  отказаться тех, кому в их государстве принадлежит право принятия решений.
- Все будет нормально, - Марк похлопал Игоря по плечу. С  мужчины осыпался снег. - Лишь бы только снегопад утих. По проторенной дороге идти можно и ночью. Луна, звезды, снег сияет… Красота! Все будет нормально!
- Снегопад, - Игорь посмотрел на Михалыча, - это самая большая преграда?
Тот вздернул брови, поджал губы, посмотрел куда-то вверх, потом в сторону и, наконец, на Игоря.
- Ветер, ураган, снежные обвалы, лавины, дикие звери… Да мало ли с чем можно столкнуться в горах. Горы!
- Да, горы… - сник тот.
Снег утих лишь к полудню. Как и договаривались, мужчины во главе с Михалычем тронулись в путь, Марк с женщинами и Кириллом остались складывать палатки, договорившись выступить ровно через час.
Отдохнувшие и повеселевшие женщины бодро тянули санки  с малышами. Марку и Кириллу достались палатки и провиант. Они шли гуськом, друг за другом - Марк впереди, Кирилл - замыкающим. Солнце висело в небе, словно раскаленная до бела  сковородка, сверкающий снег  слепил глаза. Сосны  и ели в кружевных белоснежных шалях слегка покачивались под легкими порывами ветра. По проложенной лыжной тропе идти было легко. Марку снова стало казаться, что его опасения беспричинны.
За день им удалось сделать три таких перехода. На последнюю - ночную - стоянку пришли уже затемно. Михалыч решил, что для первого дня они прошли достаточно, так что женщин ждали палатки, костры и горячий ужин.
Несмотря на то, что путешественники уже поднялись на гору, место для ночлега удалось выбрать более-менее пологое, к тому же укрытое от ветра каменистым склоном, на котором невесть как держались, уцепившись корнями друг за друга, несколько огромных сосен. Измученные путники, едва поужинав бутербродами и супами быстрого приготовления, свалились без сил. Даже младшие дети не капризничали, словно понимали, что у взрослых и без их капризов хлопот полон рот. 
Марк тоже недолго ворочался. Пол палатки был застелен одеялами, спальный мешок – на двойном синтепоне,  изготовленный специально для зимних условий, - был ему тесноват. Марк лежал на спине – стоило повернуться на бок, как он  утыкался носом в плотную ткань и начинал задыхаться – ему нечем было дышать. Приходилось вновь переворачиваться на спину.
На синем полотнище палатки плясала тень костра - мужчины договорились, что будут дежурить по очереди и поддерживать огонь. Марк смотрел на эту тень и чувствовал, как неумолимо закрываются глаза. Он еще пытался бороться со сном, думать о Марте, о том, как он вернется и они встретятся, но сил уже не было, так что спустя полчаса он уже крепко спал.

Марта жила в напряженном ожидании. Она вздрагивала, едва только на лестничной клетке раздавался непонятный шум, пугалась, если навстречу ей из-за угла неожиданно выходили мужчины. К телефону тоже старалась не подходить. Татьяна Федоровна, которой, наконец, объяснили причины такой конспирации, молчала, ни в чем не упрекая дочь, но это молчание было красноречивее слов.  Марта ходила по дому на цыпочках, говорила вполголоса и боялась поднять на мать глаза. 
Несколько дней они не разговаривали. Адель не понимала, что происходит, но поведение матери и бабушки беспокоило ее. Она не задавала вопросов, только подходила к Марте и тревожно заглядывала ей в глаза. Марта вздыхала, обнимала дочь, брала ее на руки и, прижав к себе, покачивала, словно младенца, не говоря ни слова. На глаза у нее наворачивались слезы, когда она думала о том, как могло все обернуться. Угроза и сейчас не миновала - Марта не верила заверениям Президента. Нет, не может быть, чтобы дерзкая выходка молодой журналистки вот так легко сошла ей с рук! По сути дела, вдвоем с Катей они чуть было не устроили в Синегорске маленькую революцию. Разве такое прощается и забывается?! Ну, а в том, что ее вычислят, Марта даже не сомневалась.
Застав однажды внучку в объятиях дочери, Татьяна Федоровна не выдержала.
- Раньше ты о чем думала?!
- Мама, пожалуйста, не начинай, - у Марты не было сил спорить, что-то объяснять и что-то доказывать. - Ты же понимаешь, что я не могла поступить иначе. Ты сама не простила бы мне, если бы знала, что я могла помочь этим людям и не сделала этого…
- Вот вернется Марк, - неожиданно, скорее  от бессилья, пригрозила Татьяна Федоровна, - все ему расскажу. Уж он задаст тебе!
- Мамочка, - засмеялась Марта, - ну, что ты меня Марком пугаешь? У меня своя голова на плечах. А Марк… Ты же знаешь, он сам каждый день рискует. 
Марк… Она просыпалась ночами с мыслями о нем. Странно, когда они с Артуром только поженились, и ей казалось, что так, как она любит своего мужа, любить просто невозможно, даже тогда в дни разлуки он не снился ей по ночам. Она скучала по нему просто потому, что привыкла к его присутствию рядом. Артур был частью ее жизни, но все эти годы Марта отчетливо осознавала, что муж - не та незаменимая часть, без которой жизнь невозможна.
Такой незаменимой частью неожиданно стал Марк. Они провели вместе около двух недель. Разве за такой короткий промежуток времени можно привыкнуть к человеку настолько, чтобы тосковать о нем? А Марта тосковала.  Она с трудом сдерживала себя, чтобы не позвонить Тони, не спросить, что слышно от Марка, хотя и понимала, что слышно из Казацких Избушек ничего быть не может
Как-то вечером к ней приехала Катя Мясникова.  После событий на площади прошло лишь несколько дней, но они перевернули жизнь молодой журналистки. Коллеги, друзья стали смотреть на нее по-иному:  кто - с уважением, кто - с восхищением, а кое-кто, понимающий, чем могла закончиться подобная авантюра, и с сожалением. Ее даже стали узнавать на улицах и в автобусах, словно национальную героиню. Слава, с одной стороны, льстила Кате, с другой - пугала. Она тоже прекрасно понимала, чем может закончиться такая известность. Тем более что главный редактор уже на следующий день предупредил: если сверху будет команда ее уволить, он ничего не сможет с этим поделать.   Но пока, к счастью, такой команды не поступало.
Зато ее скромной персоной заинтересовался Демпол. Точнее, ее источниками информации. В тот день, когда она появилась у Марты, Катю пригласили в кабинет директора издательства, где сидел приятного вида мужчина в хорошем костюме, отглаженный, чисто выбритый, хорошо воспитанный и, удивительно, с хорошим чувством юмора. Встреть она такого мужчину на какой-нибудь тусовке, ни за что бы не подумала, что он из Демпола. Однако это было именно так.
Мужчина отпустил несколько довольно едких колкостей в адрес Президента, прошелся по правительству, даже пошутил по поводу Демпола, впервые за несколько десятилетий не справившегося с ситуацией. Катя держалась настороженно, на шутки не отвечала и ждала, когда же, наконец, ее собеседник задаст главный вопрос, ради которого он, собственно говоря, и пришел в редакцию.
- Не хочу вас пугать и шантажировать, - мягко говорил мужчина, - но, надеюсь, вы прекрасно  понимаете, что с нами нужно дружить. Представьте, что разговор у нас не получится. И что?
- Что? - прикинувшись наивной дурочкой, поинтересовалась Катя.
- Достаточно одного звонка… Одного! - он многозначительно поднял палец, - чтобы завтра вы здесь уже не работали и вообще больше нигде не работали.  Вы же этого не хотите?
- Не хочу! - честно призналась Катя.
- Вот! - обрадовался мужчина. - И мне бы тоже не хотелось, чтобы такая умная, талантливая, смелая девушка, как вы, оказалась за бортом жизни.
- Что-то я не пойму, вы о чем? - продолжала строить из себя наивную девицу Катя.
- О вашей статье! Где вы взяли информацию о том, что участники митинга арестованы?
- Но это же правда! - распахнула ресницы девушка.
- И что?
- Так почему же об этом нельзя было написать?
Демполовец посмотрел на нее пристально, словно решал для себя - притворяется она или вправду не понимает?
- Я же не сказал, что нельзя было писать. Я спрашиваю, кто вам об этом рассказал?
- Да вам-то что? Какая разница, кто? Президент ясно сказал, у нас свобода слова, и человек не может быть наказан только за то, что реализовал свои права.
- Ну да, ну да, - закивал головой мужчина, - вот только этот человек не должен быть связан должностными инструкциями или прочими обязательствами. А у нас есть подозрение, что сообщил вам эту информацию кто-то  из сотрудников Демпола. А это уже совсем другой коленкор. Это уже нарушение присяги. Ну, вы же понимаете?
Он заглянул доверительно Кате в глаза.
- Разубедите нас в этом. Назовите своего информатора.
- Боюсь, что разочарую вас, - покачала головой Катя. - Разочарую в том смысле, что имени не назову. Зато обрадую в другом: мой источник не служит ни в Демполе, ни в каких-либо других правительственных структурах. Верьте мне на слово.
- Почему же я должен вам верить? - нетерпеливо воскликнул мужчина. - Может быть, вы говорите так только для того, чтобы я оставил вас в покое!  А в действительности…
- И, тем не менее, - спокойно прервала его Катя, - вам придется мне поверить. Так же, как я поверила своему источнику. И не просила у него никаких доказательств, кроме честного слова. И не обманулась.
Мужчина смотрел на нее в упор, но Катя выдержала этот взгляд.
- Значит, разговора у нас не получится? Так-так…
- Ну, почему же? Разговор состоялся. И другого уже не будет. Я не знаю имени этого человека. Он позвонил мне среди ночи. Мы встретились…
- Где? - оживился мужчина.
- В моем доме. Человек рассказал мне свою историю, я записала. Вот и все. А его имя, адрес и место работы меня совершенно не интересовали. Даже если бы сведения оказались неверны, я ничего не теряла: это было только  предположение. А в результате правительство и Президент подтвердили его.
- Выходит, - удивился мужчина, - если бы Правительство отказалось признать наличие арестованных, вы бы решили, что ваш информатор солгал?
- Вот уж нет, - засмеялась Катя, - я бы решила, что лжет Президент! А увольнением вы меня не пугайте. Это вы на цепи у Демпола, а я человек вольный.
- Пока... - рассеянно, думая о чем-то своем, уточнил мужчина.
- Всегда. Но вам, похоже, этого не понять.
Марту рассказ Кати взволновал. Значит, Демпол все же начал копать. Конечно, им очень хочется узнать, кто этот таинственный «источник», вызвавший такой всплеск народного негодования. Этого она и боялась. Найдут, они все равно ее найдут, если предположат хотя бы на миг, что раскрыть тайну демполовского подвала мог кто-то из тех, кто был там в эти дни. Пока же, судя по всему, предателя они ищут в своих собственных рядах.
Они сидели на кухне, закрыв плотно дверь, чтобы Татьяна Федоровна не могла слышать их разговора.
- Что будешь делать теперь? - поинтересовалась Катя.
- Ждать, - Марта куталась в длинную вязанную кофту. На кухне было тепло, но ее отчего-то знобило. Еще бы! Жизнь в последнее время напоминала существование в сейсмоопасной зоне - живешь и не знаешь, когда тряхнет, и на голову посыплются камни. - Ждать. Я не хочу никуда уезжать. Это глупо! Ну, сама подумай, куда у нас можно скрыться? Как существовать? По ПДПК вычислят мгновенно, а без нее умрешь с голоду. А ребенок? Самой уехать, а дочку оставить с бабушкой? Лучший способ заставить меня вернуться. К тому же Артур не упустит такой великолепной возможности забрать Адель  себе.
«Тони… Нужно позвонить ему,  - думала Марта. Он обещал, что друзья Марка не оставят ее в беде…. В конце концов, разве не по его просьбе она пошла на такой риск».
- Господи! - Марта со стоном качалась на табурете. - Ну почему, почему вся жизнь пошла наперекосяк?! Что я сделала?! 
Катя вглядывалась с сочувствием в ее бледное лицо. В глубине души она восхищалась Мартой. Какие бы мотивы не двигали ею, она - молодец. Попади сама Катя в такую ситуацию, неизвестно, смогла бы она преодолеть свой страх.  А Марте есть чего бояться - с Демполом шутки плохи.
- Не переживай, - переполненная жалостью и внезапной нежностью, Катя обняла свою новую подругу, - я не думаю, что тебе реально что-то угрожает. Пусть только попробуют тронуть…
И погрозила кулаком в пространство.
- … Мы - ого-го! - мы им покажем! Такую шумиху поднимем! Сама подумай, ну зачем им лишний шум?
- Кать, - усмехнулась Марта, - ты меня удивляешь, честное слово! У режима нет логики. Точнее, она у него своя, очень специфическая: поймать и наказать. Кого, за что - это не суть важно.  Просто чтобы впредь неповадно было.  Вот и все.
Марта раздвоилась. В ней жили два человека. Один - разумный, спокойный и здравомыслящий. Этот первый понимал, что нельзя жить по принципу «моя хата с краю». Нельзя быть равнодушным и проходить мимо. И если она не прошла один раз, и второй, и третий, то теперь это ее судьба. Потому что иначе ее не поймут. Потому что иначе она сама себе не простит - трусости, конформизма, предательства. Да-да, предательства, потому что поступить  иначе - означало бы предать свои собственные принципы. Таков был первый человек, живший внутри нее. А вторым была маленькая, слабая, беспомощная девочка, которая делала, на первый взгляд, нужные и правильные вещи, а потом пугалась, корила себя и жила в постоянном страхе ожидания последствий.
Вот что интересно: когда нужно было принимать решение, первый человек становился главным. Когда решение было принято и дело сделано, маленькая девочка начинала скулить и плакать. Марта ненавидела себя за это, но и поделать с собой ничего не могла.

Тони никак не мог выбрать время, чтобы встретиться с Мартой и поговорить с ней начистоту. Демпол работал в авральном режиме. Дежурства с восьми часов продлили до двенадцати. Опасались провокаций и волнений, так что усиленные патрули совместно с муниципальной полицией сутками напролет кружили по городу, не оставляя без внимания самые отдаленные уголки города. Командиры подразделений практически не вылезали из машин, а ночевали в кабинетах, у телефонов. Питались прямо на рабочем месте, благо по приказу начальства всем выдали усиленные пайки.
Злой, не выспавшийся Тони вернулся в свой кабинет после очередного дежурства. Больше всего на свете ему хотелось попасть домой, залезть в ванну, плотно поужинать - от «быстрорастворимых» обедов уже воротило с души, выпить сто граммов коньяку и завалиться в постель.
Он ковырял ключом в замке, который, как назло, заело, ругался в голос, проклиная все на свете, когда кто-то окликнул его из глубины коридора.
- Капитан…Эй, капитан!
Тони оглянулся. В нескольких метрах от  него стоял следователь - тот самый, что вел дело Марты, и манил его к себе согнутым указательным пальцем. Вид у него был интригующий.
- Давай не сейчас, - устало поморщился Тони, - сил нет! Вымотался, только с дежурства…
- Сейчас, капитан, сейчас… Завтра поздно будет.
Плюнув на замок и оставив ключ в двери, Тони вслед за следователем направился в его кабинет.
- Ну, что еще?
Тот, не говоря ни слова, сел за свой стол, выдвинул верхний ящик, достал картонную папку с надписью «Дело» и демонстративно бросил ее на стол. Тони хватило одного взгляда, чтобы прочитать, чье это дело, и одной секунды, чтобы понять, зачем его позвали в этот кабинет. Усталость, головная боль, досада - все это испарилось в одно мгновенье. Зато навалился леденящий страх. У него хватило сил выдержать паузу, поднять голову и посмотреть следователю в глаза.
- И что?
- Тони, - примиряющее сказал тот. В голосе у него не было ни злости, ни агрессии. Только сочувствие и странная нервная веселость. - Тони, она у тебя дура, самоубийца или мазохистка?
- Ты о чем? - Тони продолжал делать вид, что не понимает.
- Да ладно, ты со мной-то не строй из себя дурачка! Я тебе не враг. Ты же знаешь, у нас команда была: найти утечку? Знаешь! Кто дал в газету информацию о «сопротивленцах»?
И он выразительно посмотрел на папку, где под словом «Дело» было написано «Полянская Марта Анатольевна».
Тони отодвинул стул, сел, зачем-то взлохматил волосы на голове.
- Ошибки быть не может?
- Не-а… Мы подослали нашего человечка к журналистке. Та сразу после разговора поехала по одному ранее неизвестному нам адресу. Мы пробили по базе: по этому адресу зарегистрирована мать Полянской. А сама она вместе с дочкой у нее сейчас как раз и живет. Как тебе?
- Не знаю, - Тони беспомощно развел руками. - Она ничего мне не говорила. Может, журналистка, зная, что Марта провела несколько дней под арестом, полюбопытствовала, а та, не подумав, рассказала…
- А мне-то не по фигу ли, почему она это сделала? - следователь откинулся на стуле, уперся головой в стену. - По глупости или по  злому умыслу? Сам рассуди, кто будет разбираться? К тому же  возникает вполне закономерный вопрос: а ты тут каким боком? И не твоя ли подача?
- Шутишь?
- Да какие уж тут шутки? Лучше скажи, что делать?
Тони посмотрел на него в упор. Лицо у следователя было расстроенное, но доброжелательное
- Ты не хочешь ее сдавать?
- Ха! Что ж я, злодей какой?! Это ж только неумные дяденьки и тетеньки маленьких детей Демполом пугают, а мы-то с тобой люди взрослые и здравомыслящие. Знаем, кто чего стоит, кого надо бояться, а кому можно доверять. Ну? И как быть?
Они смотрели друг на друга и молчали. Следователь ждал ответа, а Тони его не знал. Не  знал он и того, о чем думает сейчас его сослуживец. Сам же он думал, что если ему дадут хотя бы ночь, он сумеет спрятать Марту так, что никто и никогда ее не найдет. Волоса не упадет с ее головы!
- Дай мне время, - честно попросил Тони, - хотя бы ночь. Я увезу ее. Это проще, чем потом опять вытаскивать ее из нашего подвала.
Следователь молчал, обдумывая его слова.
- Других предложений нет?
Тони мотнул головой.
- Тогда слушай сюда. Я изъял из дела бумаги, свидетельствующие о том, что она провела у нас три дня и была свидетелем ареста этих чертовых «сопротивленцев». Задним числом оформил ее освобождение в воскресенье утром. Арестованных же привезли только ночью. А раз так, то она не могла об этом знать. Это все, что я могу сделать. Дело уничтожить, извини, не могу. Сам понимаешь, оно зарегистрировано. Да и в дежурке есть запись о том, что Полянская была задержана спецпатрулем.
У Тони пересохло в горле.
- Спасибо… Не знаю, чем смогу расплатиться с тобой…
- Брось… - поморщился следователь, - не последний день на земле живем. Только, пожалуйста, скажи ей, чтобы сидела тихо и никуда больше не лезла. В следующий раз ее дело может оказаться в другом кабинете.
Тони вышел в коридор, осторожно прикрыв за собой дверь, и бессильно привалился к стене. Озноб, который пробирал его пять минут назад, сменился жаром - Тони бросило в пот, он чувствовал, как теплые струйки стекают по спине под форменной рубашкой. На дрожащих ногах  добрался до своего кабинета. Ключ, торчавший в замке, решив, видно, не испытывать больше его терпения, повернулся сразу, словно смазанный маслом. Тони вошел, запер за собой дверь, сел за стол, расстегнул ворот рубашки. Но и это не помогло расслабиться. Он понимал, насколько близка была трагедия. Он ожидал чего-то подобного, но испугался только сейчас, когда критический момент наступил - и отступил. Так неожиданно и так удачно. Практически безо всякого вмешательства самого Тони. Подобное везение бывает раз в жизни. А ведь все могло случиться иначе. Марту арестовали бы уже сегодня ночью. Точнее, завтра утром, по дороге на работу, тихо и незаметно. И никто никогда не нашел бы ее - Демпол умеет обделывать такие вещи.  Марк знал об этом, именно поэтому был против того, чтобы Марту вмешивали в их дела. А он, Тони, не послушался. И чуть было не погубил ...
Марта… Тони закрыл глаза и представил ее себе. Представил такой, какой видел последний раз - на кухне, у нее дома. Ситцевый простенький халатик, темные волосы, забранные на затылке в тугой хвостик, слегка размазанная тушь под глазами, делавшая их еще более глубокими и привлекательными. Как она была зла на него тогда! Как кривились ее губы, всегда такие мягкие и манящие… Он мог все, что угодно, отдать за одно лишь прикосновение к этим губам…
- Стоп! - скомандовал сам себе Тони. - Задний ход, братишка… Не заводись. Мы же с тобой договорились - никакого натиска, никаких атак. Все должно быть тихо и сугубо добровольно. Но как же хочется, господи-и-и…

Снег шел всю ночь и перестал только к утру. Когда путешественники еще затемно попытались выйти из палаток, оказалось, что сделать это не так-то просто - их основательно завалило, так что пришлось попыхтеть, прежде чем выбраться на волю.
Новый день сулил новые надежды. Подавленное накануне вечером настроение наутро сменилось непонятной веселостью. Ребятишки с радостным визгом бегали вокруг костра, где в котелках дымились чай и каша, даже взрослые взбодрились, улыбались друг другу, шутили по поводу снежного плена, в котором оказались. Может быть, потому, что пережили еще одну ночь, и, следовательно, их цель стала еще ближе?
Озабоченным выглядел только Михалыч. Он то и дело окидывал встревоженным взглядом горы, скрытые за сплошным лесом, смотрел на горизонт и хмурил брови.
- Как думаешь, - обратился к нему Марк, - сегодня дойдем до перевала?
- Дойти-то дойдем, - рассеянно отозвался Михалыч, - если никто не остановит.
- Ты о чем? - не понял его Марк. - Погода вроде нормальная.
- Снегу много намело. Он на склоне пуховым одеялом лежит - чуть ветерок его стронет, оно вниз и покатится. Вникаешь?
Михалыч покосился на него и снова перевел взгляд на гору.
- А тут мы ему навстречу…
- Да откуда бы ветру взяться? - засмеялся Марк. - Смотри, какая тишина!
- То-то и оно, что тишина. Добро бы легкий ветерок задувал да нас подгонял. А то вишь, какое затишье. Не к добру это, ох, не к добру! Глянь!
Он протянул руку по направлению к горизонту, и вдали, на сером рассветном небе  Марк увидел черную грозовую полоску. С запада на них шла туча. Нет, не то слово - на них двигался целый грозовой фронт. Одним своим краем он уходил туда, где остались Казацкие Избушки, а вторым цеплялся за склон горного хребта. Это означало, что уже несколько часов на них обрушится шквал снега и ветра.
Марк посмурнел. Если за это время они не доберутся до перевала или хотя бы не найдут мало-мальски надежное укрытие, шансов уцелеть у них почти не будет.
- Надо идти…
- Да, - кивнул Михалыч, - и как можно быстрее. Командуй: на все про все у нас не больше пятнадцати минут.
Марк повернулся к своим подопечным.
- Сворачиваем палатки, кормим детей и уходим! Чай - в термосы, кашу - в котелок, позавтракаем на ближайшей стоянке. У  нас очень мало времени.
- Остынет… - робко произнес кто-то из женщин.
- Лучше пусть остынет каша, чем остынем мы, - резко парировал Марк и сам устыдился своей резкости. Зачем он так? Сейчас напугает их, а страх в трудной ситуации - плохой помощник.
- Посмотрите вон туда! - он взмахнул рукой в сторону тучи. - На  нас надвигается буря.  Несколько часов форы мы имеем, но нужно торопиться. Если мы не поднимемся на пологий перевал или не найдем укрытие, нас просто снесет со склона. Это понятно всем?
Он обвел людей взглядом. Ответа не последовало. Всем все было понятно. Мужчины кинулись сворачивать палатки и укладывать на сани поклажу. Женщины торопливо кормили маленьких детей. Те, не понимая, что происходит, испуганно подчинялись. Марк присел возле жены Кирилла, на руках у нее была маленькая девочка лет четырех. Увидев возле себя Марка, она оцепенела и, не сводя с него темных глаз,  только открывала рот, когда мать подносила к нему ложку с кашей. Наверное, для нее именно он, Марк, был олицетворением зла. Это он заставлял вставать, когда так хотелось еще  немного поспать в нагретом за ночь спальном мешке, это он заставлял родителей идти вперед, когда у тех уже не было сил. Вот и сейчас он что-то прокричал громким недобрым  голосом, и взрослые, словно их подстегнули, спрятали улыбки, заспешили, и снова в воздухе повисла тревога.
- Вкусно? - улыбнулся ей Марк.
Девочка молча проглотила кашу и моргнула.
- Вы тоже поешьте, - тихо сказал Марк женщине, - успеете, пока мы все собираем.
Она взглянула на него благодарно.
Через полчаса они тронулись в путь. На этот раз вышли все вместе - впереди, как и раньше шел Михалыч, Марк с Кириллом завершали необычный караван. Идти было тяжело. Снег не успел слежаться -  колея, которую оставляли шедшие впереди мужчины, была рыхлой, лыжные палки проваливались, сани с детьми и поклажей то и дело заваливались на бок, а женщины падали. Тогда движение тормозилось. Михалыч с мужчинами успевал уйти далеко вперед, прежде чем остальные снова трогались в путь. Как назло, именно сегодня, когда нужно было торопиться, темп движения снизился почти вдвое. За час они преодолели меньшее расстояние, чем проходили накануне. 
Еще через два часа стало ясно, что от снежной бури им не уйти. Туча надвигалась все ближе и ближе. Ветер, сначала легкий и радостный, с каждой минутой становился все более ожесточенным, налетал порывами, сбивая с ног.
 Михалыч, остановившись, окликнул Марка, поманил его к себе.
- Ну, что, командир, будем окапываться? До перевала не дойти.
- Окапываться? - Марк огляделся по сторонам. В зоне видимости не было ни одной мало-мальски приличной скалы, за которой можно было бы спрятаться, за которую можно было уцепиться.
- Хоть бы валун какой…
В голосе его прозвучала откровенная тоска.
- Не дрейфь, командир, прорвемся! - подбодрил его Михалыч. - Время умирать еще не настало, это я тебе точно говорю. Смотри во-о-он туда…
Марк вгляделся в чащу. Неподалеку от них просматривалась небольшая поляна, окруженная соснами. На ней с трудом разместилась бы одна палатка, но Марк понял замысел проводника.
Уже через минуту лыжники двинулись в сторону поляны. Вслед за ними потянулись женщины с детьми. Теперь командование на себя взял Михалыч.
- Скидавайте лыжи, утаптывайте снег по всему периметру… Скорее, ребята, скорее… Марк, крепите сани к деревьям по нижнему краю, связывайте их между собой. Палатку ставим только одну. Набьемся в нее как соленые огурцы в бочку - под самую завязочку. Зато, Бог даст,  не унесет…  Привязывай, привязывай… Вот так…
Ветер бесновался в кронах деревьев, швыряя в суетящихся людей снежные шары. Уже через несколько минут его порывы стали напоминать штормовую волну: она накатывалась издалека, клонила в пояс высоченные сосны и растворялась где-то вдалеке. На мгновение все затихало, а затем повторялось сначала. Палатку ставили уже в кромешном месиве снега и ветра, сбивавшем с ног. Женщины с детьми, которые  до этого пережидали бурю у саней, перебрались в укрытие. Вслед за ними туда же уже ползком пробрались мужчины. Замерзшие, усталые, испуганные люди сбились в кучу в одной палатке.
Разговаривали почему-то шепотом, словно боялись громкими голосами навлечь на себя беду. Стены палатки сотрясались от ветра. Каждый раз,  когда  в нее попадал очередной снежный заряд, женщины испуганно вздрагивали.
- Э, мужики, - подал голос Михалыч, - кто-нибудь догадался лопату с собой прихватить?
В ответ - молчание.
- Понятно, - вздохнул Михалыч, - завтра руками откапываться будем.
- Завтра? - испуганно переспросила одна из женщин. - Вы думаете, нам ночевать здесь придется?
- А вы думаете, - в тон ей съязвил Михалыч, - буря через пять минут прекратится? По щучьему велению, по нашему хотению? Дай Бог, чтобы к вечеру утихла. Не-е-е, не утихнет, однако. До ветру и то не выбраться. Эх-х-х!..
Были в этом «эх!» такая тоска, такая обреченность, что даже у Марка сжалось сердце. Что же должны были ощущать дети, очутившиеся по воле любящих их родителей на краю гибели? Ему захотелось как-то приободрить их, развеселить. В конце концов, все не так плохо: да, они не успели дойти до перевала, но они все вместе, все живы и здоровы, простуда не в счет, в безопасности, ну или, по крайней мере, почти в безопасности…
Резкий, мощный удар в заднюю стену палатки прервал его мысли. Марку показалось, что их сейчас перевернет, несмотря на, казалось бы, надежно закрепленные веревки. Закричали женщины, громким ревом отозвались перепуганные насмерть ребятишки, кто-то из мужчин не выдержал и матюкнулся. В полной темноте, в ограниченном пространстве, тесно прижавшись друг к другу, люди ждали решения своей участи. И ничего не могли сделать для спасения!
Кто сказал, что человек - царь природы? Он - всего лишь песчинка, подвластная ветру. Он - муравей -трудяга: копошится, суетится, носит веточки, строит многоэтажный свой дворец, а потом налетает буря и сметает с поверхности земли и его, и плоды его труда, оставляя в назидание следующим поколениям лишь руины - мертвые города, рухнувшие дворцы, полуразрушенные статуи, заброшенные кладбища.
- Спокойно, спокойно! - Марк старался перекричать поднявшийся плач, - Это всего лишь ветер! Мы в надежном месте, нас не унесет, а это самое главное… Успокойте детей, не пугайте их, они и так уже напуганы!
Он говорил и сам себе не верил. Да, возможно, веревки выдержат, палатка устоит, но беда может придти с другой стороны - снежные заносы, сход лавины… Если на них рухнет многотонная глыба снега, им уже ничто не поможет…
Марк решил не думать о грустном. В конце концов, он знал, на что идет. Разве он не чувствовал с самого начала, что без приключений этот поход не обойдется? Жаль было только детей - им-то за досталась такая участь?
- А ну-ка, ребята, - бодро позвал Марк, - давайте петь песни. Кто больше знает?
И затянул первую пришедшую ему в голову.
Первый куплет он пропел в полном одиночестве, на припеве вступил женский голос - некрепкий, но приятный, затем второй. Потом  подключились и мужчины. Из другого угла дребезжащим тенорком затянул хулиганскую песню Михалыч. Через несколько минут обитатели палатки разделились на две команды и горланили во весь голос, стараясь перекричать друг друга.  Им по-прежнему было страшно, они все еще боялись смерти, караулившей их за стенами их маленького убежища, но пели, превозмогая этот страх, потому что иначе просто сошли бы с ума. 
Марк не знал, сколько прошло времени, но они почти сорвали голоса, перепев  все песни, какие только знали. Умолкали один за другим, укладывались поудобнее, прижимаясь друг к другу, шептались, засыпали под вой ветра… Человек ко всему привыкает. У них не было выбора. У них была только надежда.
Он проснулся посреди ночи и не мог понять, что его разбудило. Прислушался и лишь тогда понял: тишина. Ветер умолк, буря ушла. За стенами палатки, где спали вповалку люди - в тесноте, в обнимку с детьми, сложив друг на друга кто руки, кто ноги, было тихо. Марк мог бы сказать, что не слышит ни звука, но точнее - он не слышал ни звука извне, а здесь, в их маленьком убежище, согретом дыханием двух десятков человек,   всхрапывал кто-то из мужчин, протяжно вздыхала женщина, во сне испуганно вскрикивал ребенок, и мать спросонья шептала ему: ш-ш-ш! И это была замечательная живая тишина!
Марк зашевелился, пытаясь хоть немного размять затекшие ноги, и тут же над грудой  тел поднялась чья-то голова. Несколько минут они вглядывались друг в друга, пытаясь разглядеть в темноте лица. Потом тот, кого Марк так и не узнал, произнес громким шепотом:
- Кажется, все кончилось?
Это был Игорь, врач, чья жена ждала близнецов.
- Кажется, - подтвердил Марк.
- Выйти бы…
- Давай, попробуем…
Стараясь никого не придавить, он стал пробираться к выходу.
Палатку занесло почти до самого купола. Марку с трудом удалось расстегнуть молнию - до середины, чтобы снежная стена, выросшая по ту сторону, не рухнула внутрь палатки.
- Ну, что? - Игорю, кажется, не терпелось выбраться на свежий воздух.
- Здесь метровый слой снега… Разве что ужиком… Подтолкнешь сзади?
Встав, насколько позволяла высота палатки, на ноги, Марк буквально вынырнул наружу, упав животом на снежную кромку. Горло обожгло морозным воздухом.  Работая локтями, извиваясь, приминая снег собственным весом, он пополз вверх. Игорь сзади подхватил его за ноги и толкал вперед, пробивая его телом, словно тараном, снежную стену.
Выбравшись наружу, Марк перевернулся на спину и замер в восхищении: прямо над ним в сине-черном небе висели невероятно крупные, фантастически-прекрасные звезды. Луна - глянцево-желтая, словно надраенная чистящим порошком, покачивалась на вершине огромной сосны.
- Марк, помоги!
Он сел на снег. Игорь, повторяя его путь, старался выбраться из палатки, но снег, уже осевший под тяжестью тела Марка, проседал еще больше, и Игорь просто проваливался в сугроб. Марк лег на снег головой к нему, протянул руку и через несколько секунд они  уже лежали рядом, любуясь мозаикой ночного неба.
- Красота какая… - пробормотал Игорь. - Вот так живешь, живешь, суетишься, все чего-то хочешь… А что человеку надо?
- Звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас… - меланхолично ответил Марк.
- Какой закон? - не понял Игорь.
- Философ такой был, Кант, давно - еще в 19 веке. Он сказал, что в мире есть только две ценности - звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас.
- Про нравственный закон - это он очень правильно сказал, твой философ.  Мы его забыли давно - вот и результат: бегаем с детьми по горам.
Игорь сел, достал из кармана сигареты и зажигалку.
- Будешь?
- Не курю, спасибо, - отказался Марк.
- И я не курю! - невесело засмеялся Игорь. -  Только в стрессовой ситуации. А она у меня вот уже три месяца как стрессовая.
- Э, мужики!
Из расстегнутого входа палатки вынырнула голова Михалыча в шапке. Это было так неожиданно и смешно, что Марк и Игорь расхохотались.
- Ха-ха-ха…- укоризненно передразнил их Михалыч. - Чего ржете, кони?! Помогите лучше.
Не переставая смеяться, они вытянули его наружу.
Сев, Михалыч похлопал руками в рукавицах вокруг себя, попрыгал на заднице, утрамбовывая снег, и только после этого встал на коленки и пополз в сторону, оставляя за собой тропу.
- Не отморозь себе чего! - насмешливо бросил ему вслед Игорь. - Жена домой не пустит.
- Ничего, не отморожу, - успокоил его Михалыч, - на мой век хватит.
Через минуту он вернулся, стрельнул у врача сигарету и, довольно попыхивая, сел, поджав под себя ноги.
- Ну, что, ребятки, большой беды мы с вами сегодня избежали. Лавина прошла… Видите? - он показал рукой на деревья в верхней части поляны, возле которых вздыбилась и застыла снежная волна. - Она об деревья разбилась, нас только языком лизнула - помните тот удар? На две части разделилась и вниз ушла. Да-а-а, не успей мы здесь закрепиться, не курили бы сейчас, не любовались природой.
- Сколько нам еще до перевала? - поинтересовался Марк.
- Если засветло выйдем, то, дай Бог, к обеду будем. Недалеко уже. Там можно основательный привал сделать. Теперь уж все равно к назначенному сроку не выйдем. А женщины наши устали, измотались. Только вы не расслабляйтесь, не думайте, что на спуске будет легче.

Тони подъехал к дому около полуночи. Режим чрезвычайной ситуации отменили два дня назад, но ему, как командиру подразделения, все равно приходилось задерживаться на службе допоздна. Если раньше смена патрулей проходила лишь в присутствии старшего дежурного, то теперь на проведении этого своеобразного ритуала приходилось оставаться и ему. Если учесть, что в восемь утра Тони уже должен был присутствовать на утреннем разводе, то спать ему оставалось максимум пять часов.
У подъезда стоял  черный автомобиль с выключенными фарами. Тони вышел из машины, негромко хлопнув дверцей, включил сигнализацию и уже направился к дому. В этот момент фары у неизвестного автомобиля дважды мигнули. Тони притормозил, сделал два шага по направлению к машине и снова остановился. Фары снова мигнули призывно. Уже уверенно Тони подошел к черной машине, распахнул заднюю дверь  и заглянул в салон. 
- Садись, - сказал человек в машине голосом Трауберга.
- Что за таинственность? - удивился Тони. - Позвонили бы, я бы подъехал.
- Во-первых, здравствуй! - Трауберг подал ему горячую ладонь. Тони машинально пожал ее. - Во-вторых, знаю, какой у вас аврал, не хотел дергать среди бела дня. Устал?
- Не то слово!  - усмехнулся Тони. - Такое впечатление, что наше правительство опасается государственного переворота!
- А так оно и есть на самом деле, - Трауберг зевнул, прикрыв рот рукой, - извини, пригрелся тут, пока ждал тебя…
Он ткнул пальцем в спину водителю:
- Окно приоткрой!
С тихим жужжанием стекло поползло вниз и замерло. В узкую щель потянуло прохладой.
- В правительстве идут совещания и консультации. Президент напуган, хотя и старается этого не показывать. Все боятся новых выступлений, хотя вроде удалось спустить дело на тормозах. Кроме того, высказывается предположение, что население начнет предъявлять правительству разного рода социальные и политические требования.
- Например? - Тони и представить себе не мог, чтобы синегорцы, которых Демпол десятилетиями держал в повиновении, вдруг вышли на улицы с политическими требованиями. Он по-прежнему считал, что два митинга, всколыхнувшие столицу, - еще не показатель активности масс. Люди хотели услышать конкретные ответы на конкретные вопросы. Что касается революции, то вряд ли она была возможна в ближайшее время.
- Ну, например, отменить запрет на выезд женщин с детьми. Президент отдает себе отчет, что в этом случае миграция приобретет массовый характер и ситуация станет неуправляемой. Последствия для экономики и бюджета - необратимые. Десять лет назад он получил стабильную, хотя и не богатую страну, и хочет когда-нибудь сдать ее своему преемнику в таком же состоянии. Арапов не хочет войти в историю Синегорья, как руководитель государства, разваливший его.
- Значит, нельзя допускать беспорядков…
- В том-то и дело. Но как? Закручивая гайки?
- Это вызовет обратный эффект. Чем больше вы закручиваете гайки, тем сильнее недовольство. Палка о двух концах.
- Да уж, - невесело рассмеялся Трауберг, - это понимаешь не только ты. Там … - он ткнул указательным пальцем  в обтянутый мягкой шелковистой тканью потолок машины, - тоже это понимают. Вот и паникуют.
- Да чего паниковать-то? - не понимал Тони. - В городе все спокойно. Никто и не думает организовывать беспорядки. Люди хотели получить арестованных - они их получили. И все на этом! По-моему, в правительстве мудрят больше, чем надо. Или кто-то специально нагнетает обстановку.
- Наверное, ты прав, - задумчиво протянул Трауберг, - и я даже знаю, кто. Во всяком случае, догадываюсь. Так ты говоришь, в городе все спокойно?
- Конечно! Разве к вам не поступают сводки?
- Поступать-то поступают, вот только согласно им в народе идет какое-то брожение. То и дело вспыхивают несанкционированные митинги, которые вовремя удается разогнать…
- Бред! - возмутился Тони. - Какие митинги?! Мои ребята не выходят из машин. Я сам за день объезжаю полгорода. Полнейшая тишина! И тайные агенты доносят, что все удовлетворены словами Президента, а доверие к нему на подъеме. Люди искренне считают, что Правительство и Президент были не в курсе происходящего.
- Спасибо, Тони! Ты открыл мне глаза. Теперь будет, о чем поговорить на утреннем заседании.
Трауберг замолчал, о чем-то задумавшись.
- Эрих Эрастович, - отвлек его от дум Тони, - вы за этим приехали? Чтобы спросить меня о реальной обстановке в городе?
- Что? - очнулся Трауберг. - Нет! Я хотел тебе сказать… В общем… Кажется, у нас проблемы, Тони. Группа Марка не вышла в назначенный день...
Тони не был готов к этому. Вопросы Трауберга настроили его мысли совсем на иной лад. Он не думал о Марке в этот момент, так что сообщение застало его врасплох. Он даже не понял сначала, о чем речь.
- Что значит - не вышла?
- Ну… для перехода были определены конкретные сроки. В назначенный день группа не вышла. Никто, ни один человек.
- Подождите, - все еще отказывался понимать Тони, - ну и что? Там женщины, дети. Погода могла задержать, заболел кто-нибудь. Ну, сегодня не вышли, завтра выйдут...
- Тони, - тихо произнес Трауберг, - прошли ВСЕ сроки…
Он подчеркнул голосом - все! И тогда Тони осознал, что это не преждевременная паника. У него стало плохо с сердцем. Он никогда раньше не знал, что такое - плохо с сердцем. А сейчас понял. Сдавило так, что потемнело в глазах. Боль ударила под левую лопатку, перекинулась на левую руку, мгновенно онемевшую, перехватила дыхание. Он даже застонал сквозь зубы, зажмурился,  схватившись за грудь, и откинулся на спинку сиденья. Марк! Марк! 
- Тони, - Трауберг осторожно положил руку ему на плечо, - ну, что ты?! Извини, я не хотел… Не надо было вот так, сразу… Ты как?
Тони, не открывая глаз, помотал головой. Он не мог говорить. Он не мог дышать. Он даже плакать не мог…
Несколько минут они сидели молча. Потом боль стала отпускать. Тони, задержавший дыхание на вдохе, потихоньку выдохнул, и открыл глаза. 
- Бля!.. - выругался Трауберг. - Ну, ты, парень, и напугал меня! Я уж думал, что «скорую» вызывать придется. Нормально теперь?
Тони кивнул.
- Надежда есть? - спросил он.
- Ну, знаешь, надежда, как известно, умирает последней. Вот только чудеса, к сожалению,  в последнее время происходят все реже и реже.
- Их ищут?
- Тони, - подозрительно посмотрел на него Трауберг, - тебе что, в голову ударило? Кто их будет искать? Мы? Или та сторона? Ты же понимаешь, что они шли на свой страх и риск!
- Господи! - вырвалось у Тони. - Он не хотел! Как он не хотел! Он чувствовал!  Почему, ну почему вы его не послушали?!
- Не кори меня, Тони, - тихо попросил Трауберг, - я теперь сам себя корю. Не прощу себе никогда, если с Марком что-то случилось. Грех на душу взял. Двадцать человек, семь детей, семь женщин… Все на мне, все…  Давай…
Он вынул из внутреннего кармана знакомую фляжку, отвинтил колпачок, налил в него коньяк, тут же наполнивший салон машины терпким ароматом, протянул Тони.
- Я не буду пить! - вдруг отказался тот. - Я не буду пить за помин души! Я не верю, понимаете, не верю! Он не мог погибнуть!
- Тогда выпей за здравие! - серьезно сказал ему Трауберг.
На негнущихся ногах Тони поднялся в квартиру. Боль в груди  хотя и утихла, но все равно при каждом шаге тупо токала в ребра. Тони снял с себя куртку, бросил ее на пол в прихожей и, тяжело ступая, прошел на кухню. Из холодильника достал бутылку водки - они не допили ее с Марком в его последний приезд из Казацких Избушек. Тони налил себе полстакана, хотел выпить залпом, но не смог - сделал глоток, сморщился, прикрыв рукой рот, и вдруг заплакал. Он плакал по-настоящему - со слезами и всхлипами, горько и безутешно. Он плакал так, как не плакал с детства, с того самого момента, когда мать отвела его в Демпол, и ночью он остался один на один со своим горем и со своими страхами в карантине, куда помещали детей, прежде чем отправить их в приют. Он снова ощущал себя тем самым мальчиком, в одночасье потерявшим единственного родного человека. Да так оно и было на самом деле. Разве Марк не был ему другом, братом, защитником, советчиком? Теперь Тони вновь остался один. Навсегда. Никогда больше Марк не войдет в его дом, никогда он не услышит его спокойного, уверенного голоса, никогда не ощутит его дружеского рукопожатия… Какое страшное слово - никогда…
- Прости меня, - бормотал он, всхлипывая, - прости меня, Марк… Прости…

Часть 2.

На перевале они вновь разошлись. Правда, на этот раз поступили именно так, как с самого начала предлагал Михалыч: четыре семьи ушли с проводником вперед, три - остались с Марком.  Первые прокладывали дорогу, вторые – с разницей в два - три часа - шли по их следам.    
Идти малочисленной группой было  несравнимо легче. Меньше времени уходило на переход, на установку палатки, даже на еду. Кроме того,  у Игоря - врача, оставшегося с Марком, -  был пятнадцатилетний сын Дэни, который  взял на себя заботу о двух малышках, оказавшихся в их группе. 
О том, чтобы проложить дорогу, Михалыч позаботился основательно – помимо колеи, которую оставляла его группа, через каждые 10-15 метров он оставлял в сугробах вешки на случай снегопада. Если бы дорогу замело, Марк смог бы ориентироваться по веткам, торчащим из снега. Но природа, словно натешившись вдоволь в тот день, когда путешественники едва не погибли под лавиной, делала все, чтобы превратить их путешествие в приятную прогулку: пробираясь сквозь редкие тучки, похожие на клочки серого овечьего пуха, солнце следовало за ними по пятам по синему небу. Время от времени начинал идти снег, но такой легкий, нежный и ласковый, что путники уже начали забывать, каким бешеным бывает в горах снегопад. Ночи стояли тихие, безветренные, слышны были лишь непонятные шорохи, потрескивание сучьев, иногда шумно вспархивали напуганные неожиданными пришельцами птицы.
И вновь беглецы повеселели. Путешествие, казалось, подходило к концу. Еще день-два – и они выйдут к людям, окажутся в полной безопасности, смогут вздохнуть свободно.
Вот только Марку все это не нравилось. Он старался не показывать своего беспокойства, но что-то подсказывало ему, что не может быть все так гладко и хорошо. К тому же Михалыч предупредил при расставании: «Не расслабляйся! Как только расслабишься, вот тут-то какая-нибудь подлянка обязательно выскочит. Предусматривай каждую мелочь. Будь внимателен, слушай ветер, смотри на небо. Природа сама подскажет, чего от нее ждать». Но зацепиться было не за что.
Они и палатку на ночлег разбивали при чистом небе, в котором весело перемигивались звезды. Марк тревожно вглядывался в горизонт, слюнявил палец и поднимал его над головой, чтобы поймать ветер, принюхивался и прислушивался, словно волк, прежде чем уйти в свою нору, но все было спокойно.
Наученные горьким опытом, палатку, выбрав укромное местечко, установили среди высоченных сосен, привязав к стволам веревками. Если бы Марк только мог предвидеть, что хитрость, однажды спасшая им жизнь, во второй раз их погубит…
Лавина сошла ночью. Снежный покров тихо соскользнул с вершины и, набирая скорость и силу, помчался вниз.
Сквозь тревожный прерывистый сон Марк услышал набегающий гул. Но что он означает - понять не успел: деревья, за которыми пряталась палатка, не смогли преградить дорогу тоннам снега, обрушившимся с горы. Ненадежное полотняное убежище, в котором спали не ожидавшие очередного подвоха со стороны природы люди, лопнуло, словно воздушный шарик, сжатый руками великана…
… Плакал ребенок. Марк явственно слышал, как он плачет, но почему-то никто не утешал его. Марк хотел пошевелиться и не мог - что-то тяжелое навалилось на него, сдавило со всех сторон, не давая вздохнуть полной грудью. Упакованный в спальный мешок, Марк чувствовал себя бабочкой, бьющейся в коконе. Он лежал лицом вниз, уткнувшись носом во что-то мягкое, щекочущее, и с каждой секундой ему становилось все труднее и труднее дышать. Ребенок плакал, не переставая. Этот плач бил по мозгам, мешая сосредоточиться и понять, что же произошло. Было ясно одно - произошло что-то ужасное.
Марк стал ворочаться, пытаясь освободить руки и выбраться из спальника. Наконец, ему удалось ухватить собачку «молнии», на которую был застегнут мешок, и потянуть ее вниз. «Молния» поддалась, поехала, и Марк изо всех сил засучил ногами, чтобы выбраться из ловушки.  Кто-то рядом с ним, кому изрядно досталось от этих пинков, застонал, зашевелился, и Марк понял, что, кроме него и плачущего ребенка, в палатке уцелел еще как минимум один человек. Им повезло - между телами, сброшенными ударом снежной волны в одну кучу, прижатыми к деревьям, остались зазоры, в которых еще был воздух. Но с каждой секундой под давлением снега его количество все уменьшалось и уменьшалось.
Марк в последний раз пнул кого-то, кто оказался рядом с ним, и вынырнул из мешка. Отполз чуть в сторону, обернулся, в кромешной темноте пытаясь разглядеть второго выжившего.
- Быстрее! - прохрипел он. - Быстрее! Задохнемся! 
Он пополз вперед - туда, где по его разумению должен был находиться выход. И понял, что найти его не удастся. На грани отчаяния Марк скреб ногтями полог палатки, словно хотел разорвать его, но плотная ткань не поддавалась. «Не расслабляйся! - прозвучали в его голове слова Михалыча. - Предусматривай каждую мелочь…»
Лопатка! Он вспомнил, что вечером, закрыв полог палатки, положил у самого входа саперную лопатку - на тот случай, если выпадет снег и их занесет. Она должна быть где-то здесь… Она непременно должна быть где-то здесь… Вслепую, дыша через раз, Марк шарил руками вокруг себя. Где же она?! Где же она, черт побери?! И когда, наконец,  нащупал, сжал что есть силы рукоятку и рубанул отчаянно стену из ткани и снега впереди себя. И еще, и еще раз!..
Полог треснул. Не выпуская из рук лопатку, Марк руками рвал внезапно ставшую податливой ткань, но за ней все равно не было выхода - только стена темного, дохнувшего на него смертным холодом снега. Кто знает, окажись Марк один замурованным заживо, может быть, он бы и сдался. Но позади по-прежнему уже даже не плакал, а скулил от ужаса ребенок, а в ногах, не произнося не звука, барахтался кто-то из его спутников. Он не мог позволить им умереть.
Дышать было уже практически нечем - палатка все больше и больше проседала и сплющивалась.  Марк поднял лопатку и вонзил ее в снежную стену. Он не знал, сколько времени боролся с завалом,  -  ему показалось, что целую вечность. Он задыхался, почти терял сознание, но с отчаянием, на грани помешательства продолжал вгрызаться в снег. Он не сдастся просто так… Он не сдастся… Он не…
Лопатка пробила снег и вышла наружу. Это было так неожиданно, что Марк растерялся и замер. Щель была совсем небольшой, но сквозь нее в тоннель, который он пробил, заструился морозный, сладкий, живительный воздух. Марк вдохнул его полной грудью, так, что закружилась голова. Ему показалось в этот момент, что больше ничего не нужно - пусть под снегом, в этом саркофаге, только бы дышать, дышать, дышать… Еще секунда - и, потеряв сознание, он выпустил бы из рук орудие спасения, но тут тот, кто был позади, толкнул его что есть силы… Марк пришел в себя. Снег сыпался ему на голову, засыпал глаза, нос, рот, но это было уже не важно - свобода и жизнь находились от него на расстоянии вытянутой руки. Когда, наконец, отверстие, которое он выкопал, оказалось широким настолько, чтобы протиснулись его плечи, Марк выбросил наружу лопатку и стал карабкаться вперед и вверх. Еще один рывок - и он буквально вынырнул на поверхность, из последних сил отполз подальше и упал ничком, перевернувшись на спину.
Ночь стояла удивительно тихая и спокойная. Звезды - низкие и оттого еще более яркие и таинственные - все так же висели в густо-черном небе. Сосны слегка покачивали ветвистыми кронами. Лес затаился в ожидании рассвета, и ему не было никакого дела до трагедии, которая разыгралась на склоне горного хребта.
- Помоги… Помоги… - сдавленный голос из глубины завала вернул Марка в реальность. Перевернувшись на живот, он пополз обратно. Из темного лаза к нему тянулась рука. Марк схватил ее обеими руками, потащил на себя… Больше всего он боялся, что снег сейчас провалится по ним, и он будет бессилен помочь. Но снег только приминался, принимая очертания его тела. Человек, наконец, показался на поверхности. Еще немного, и Марк помог ему выбраться окончательно. Только тогда спасшиеся смогли разглядеть друг друга.
- Марк, - тяжело дыша, пробормотал Игорь, - я так и знал, что это ты… Какого черта? Что случилось?
- Не знаю, - пожал плечами Марк, - лавина… Или просто обвал… Смотри…
Над тем местом, где накануне вечером стояла палатка, снежный завал достигал не менее полутора метров в высоту. То, что им удалось выбраться, иначе, как чудом, назвать  было нельзя.
- А где остальные? - задал странный вопрос Игорь.
Марк посмотрел на него с подозрением. Он сошел с ума или еще не отдышался и потому неадекватно воспринимает реальность?
- Там… - Марк показал рукой на белый холм, из-под которого они только что выбрались.
Игорь обернулся и, только сейчас осознав, что там, под завалом, остались его жена и сын, издал сдавленный, лишь отдаленно напоминающий человеческий, крик.
Марку приходилось видеть людей в состоянии аффекта. Они вели себя по-разному: кто-то кричал во весь голос, кто-то впадал в ступор, кто-то лез в драку… Игорь с остервенением, близким к сумасшествию, руками раскидывал снег, пытаясь пробиться обратно туда, откуда он только что с таким трудом выбрался. Честно говоря, Марк не был уверен, что удастся спасти еще хоть кого-то, но не помочь Игорю в такой ситуации он просто не мог.
Вдвоем они довольно быстро раскидали снег и добрались до располосованного лезвием лопатки полога, через который им обоим удалось выбраться наружу. Теперь воздух проникал внутрь палатки, так что если кто-то еще был жив, то шанс спастись у него возрастал. Игорь лег на снег и ужом пробрался в убежище, которое могло стать для них для всех братской могилой.
- Дэни! Дэн! Аня!
Марку вдруг стало страшно. Он понял, что не слышит больше детского плача. Ребенок не плакал!
- Дэни! Аня!
Из черного завала тихим эхом отозвался мальчик:
- Папа…
Вдвоем они вытащили подростка. Он не сумел сам выбраться из спального мешка, зато обеими руками прижимал к груди девочку - ту самую, которая плакала от страха, когда Марк пришел в себя. Она была жива и смотрела на мужчин черными, полными ужаса глазами. На детях не было ни единой царапины.
Убедившись, что с сыном все в порядке, Игорь вновь нырнул в завал. И у него, и у Марка появилась надежда, что спасся кто-то еще, тем более, что теперь они явственно слышали чьи-то стоны. Марк ожесточенно раскидывал снег, пытаясь хоть немного ослабить его давление на людей, оказавшихся под лавиной. Дэн старательно тянул вверх рваный полог, обеспечивая воздух отцу и тем, кто был внутри.
Сначала Игорь выволок из палатки спальник, в котором находился Кирилл. Тот был в сознании и стонал. Судя по всему, у него были сломаны ребра и нога, так что каждое движение причиняло ему боль.
Жена Игоря - Аня - была последней, кого им удалось спасти. Она находилась уже в полуобморочном состоянии и, похоже, плохо понимала, что происходит. Муж бил ее по щекам, стараясь привести в чувство, а она, не сопротивляясь, лишь поворачивала голову и переводила глаза с Игоря на Марка, с Марка на сына, и этот безумный взгляд никак не мог остановиться, зацепиться, зафиксироваться на ком-то из них. Судя по всему, она уже начала задыхаться, терять сознание, когда до нее добрался муж, и теперь мозг все никак не мог насытиться кислородом и включиться в работу.
Марк отвлекся на минуту, наблюдая за тем, как Игорь возвращает жену к жизни. В этот момент снег над палаткой ухнул и мягко просел, заполняя собой освободившееся в ней пространство и лишая воздуха, а, значит, последнего шанса на спасение тех, кто еще находился внутри и мог быть жив. Похожий на застывшую волну, метровый снежный занос вокруг деревьев  дрогнул и плавно сполз вниз, туда, где была палатка, и этот неожиданный обвал во второй раз похоронил под собой людей. Над снежной могилой мерно качались чьи-то лыжи, накануне вечером предусмотрительно примотанные веревкой к дереву.
Марк вскочил было на ноги и тут же вновь опустился на снег.  Им овладело отчаяние и - одновременно - непонятное безразличие. Он сидел на снегу, не чувствуя холода, хотя на нем был лишь серый свитер - тот самый, в котором его впервые увидела Марта, и понимал, что бессилен сделать хоть что-то. Да, он мог копать, несмотря на то, что руки и без того обморожены, рвать в кровь ногти,  но помочь тем, кто сейчас, возможно, сделал последний вздох, он уже не мог.
С момента схода лавины прошло, наверное, не менее получаса. Теперь, чтобы добраться до оставшихся в палатке, им понадобилось бы вдвое больше. Человек не может оставаться без воздуха так долго.
За его спиной дико закричал Кирилл. Марк никогда не слышал, чтобы мужчины так кричали.
- Нет! Нет! Не надо! Пожалуйста… Пожалуйста… А-а-а-а-а!!!   
Корчась от боли, прижимая руку к ребрам, волоча за собой сломанную ногу, Кирилл полз к Марку. У него были сумасшедшие глаза, а по щекам текли слезы.
- Спасите их! Спасите… Спасите…
Он хватал Марка за ноги, а тот, страдальчески морща лицо, отворачивался и отрывал от себя его руки.
- Ну, что я могу?  Ну, что?! Будь мужиком… 
Уткнувшись лицом в снег, Кирилл рыдал отчаянно и страшно, а Марк молча  гладил его по голове, понимая, что уже никакие слова не утешат человека, потерявшего не просто жену и дочь, - потерявшего смысл и цель жизни. Он желал им добра - он привел их к гибели. Он не был виноват в их смерти - и в то же время был виновен.   
Когда Кирилл успокоился, к ним подошел Игорь. Стараясь не смотреть в сторону мужчины, который лежал на снегу, сжавшись в комок и изредка судорожно вздрагивая, он обратился к Марку.
- Что будем делать, командир?
- Как жена?
- Нормально, пришла в себя.
- Ну и отлично! - облегченно вздохнул Марк и поднялся на ноги.  - Идти сможет?
- Думаю, да. Немного полежит…
- Конечно. Надо развести костер, иначе замерзнем… Когда развиднеется, попробуем отыскать сани с вещами, - надеюсь, их не унесло. И… - он споткнулся на слове и покосился на Кирилла, - откопать палатку.  Там одеяла, одежда, еда… Без всего этого мы далеко не уйдем.
Марк подошел к Игорю вплотную, приблизил губы к его лицу и, понизив голос, спросил:
- Как думаешь, живой там кто-нибудь оставался?
Тот пожал плечами, ответил шепотом.
- Думаю, нет. Те, кто был жив, подали голоса. Кирилл, Дэни… Аню я нашел только потому, что она шевелилась. Остальные молчали.
- Вот и я так думаю, - кивнул Марк, - но все равно тяжело. Такое чувство, как будто бросили их… Черт!
- Не думай об этом, Марк, - положил руку ему на плечо Игорь, - если бы не ты, никто бы вообще оттуда не выбрался.
Лавина была небольшой. Им просто не повезло, что они оказались у нее на пути.  Всего в нескольких метрах от занесенной палатки замерзшие и уставшие люди отыскали пологое местечко, где можно было расчистить снег и развести костер. Дэни отправили собирать хворост. Кирилла, безразличного ко всему происходящему, перенесли на новое место, уложив аккуратно в спальный мешок. К его сломанной ноге Игорь примотал лыжину, переломив ее через колено и соорудив из нее некое подобие шины. Аня не выпускала из рук девочку. Той повезло - мать уложила ее спать, не раздевая, в меховом комбинезоне и валеночках. Шапка осталась в палатке, но у комбинезона был капюшон, так что ребенок единственный из всех не страдал от холода. Девочка, судя по всему, до сих пор находилась в состоянии шока. Она молчала, не плакала, но и не реагировала ни на какие слова взрослых  и только смотрела на них сосредоточено черными, блестящими глазами.
- Как ее зовут, вы знаете? - поинтересовался Марк у женщины.
- Люба, - ответила та, - ее зовут Люба.
Девочка вздрогнула, услышав свое имя, повернулась на голос, но не издала ни звука.
- Что теперь с ней будет? Куда мы ее теперь? В детский дом?
- В детский дом? - возмутилась Аня. - Стоило увозить ее из Синегорска, чтобы отдавать в детский дом! Нет, она останется с нами! Правда, Игорь?
Тот кивнул, соглашаясь:
- Она такое пережила… Мы теперь друг другу родные… Конечно, мы ее не оставим, - и улыбнулся печально, - если выберемся отсюда.
- Выберемся! - убежденно сказала Аня. - Не смей даже думать по-другому! Мы теперь просто обязаны выбраться!
Только когда костер разгорелся, Марк почувствовал, как он замерз. Удивительно, что вообще не отморозил руки. Он протягивал навстречу пламени распухшие, покрасневшие пальцы, щурился, глядя на огонь, поворачивался к нему то одним боком, то другим, то спиной. Они выжили! Это было настоящим чудом, а Марк не верил в чудеса. И все-таки они остались живы. У них впереди еще долгая дорога, но почему-то Марк был уверен, что теперь они дойдут.
Когда рассвело, они вновь вернулись на место гибели своих спутников. Марк орудовал  лопаткой, Игорь и Дэн - обломками лыж. Втроем они за полчаса  расчистили полянку меж сосен, где разыгралась ночная трагедия. Теперь, при свете дня, стало ясно, что те, кого они не успели вытащить из завала, были обречены с самого начала и, возможно, погибли уже в первые минуты. Лавина сдвинула палатку с места, протащила ее на несколько метров вперед и впечатала людей в сосны. Тела одних стали амортизаторами для других, смягчили удар о стволы деревьев. Именно поэтому Аня отделалась лишь ушибами и легким сотрясением мозга, Кирилл - переломами, а Марка, Игоря и пятнадцатилетнего Дэни лишь оглушило. Непонятно, как уцелела трехлетняя девочка, но это, видимо, уже рука судьбы. 
Из палатки достали одеяла, теплые вещи и рюкзаки с припасами, погибших же решили не трогать.  Чтобы не добрались волки и лисы, которых, по словам Михалыча, хватало в этих местах, снова присыпали палатку снегом. Марк срубил пару тонких сосенок и прижал ими рваный полог. В последний момент Дэни сорвал с шеи шарф и под недоуменными взглядами взрослых вдруг  стал карабкаться на сосну, под которой оставались лежать тела погибших.
- Куда?! - попытался остановить его отец.
- Привяжу… - махнул шарфом подросток, - потом будет легче найти…
- Он прав, - согласился Марк, - может, по весне вы сюда вернетесь, похороните их.
- Мы? - удивленно посмотрел на него Игорь. - А ты?
- Ну уж нет, - усмехнулся Марк, - вот сдам вас с рук на руки - и домой. Некогда мне по горам бродить.
И шагнул к Дэну:
- Давай, подсажу…
Потом они постояли, склонив головы, у импровизированного могильного холма. .
- В путь! - сурово произнес Марк и повернулся, чтобы идти.
- Я остаюсь!
Для Кирилла сделали волокушу из одеяла и двух лыж - чего-чего, а этого добра у них теперь было в достатке. Все это время он молча наблюдал за тем, как  работали его спутники. Не произнеся ни звука, позволил уложить себя на волокушу. И вот теперь заговорил.
- Я остаюсь!
- Что за бред! - нахмурившись, шагнул к нему Марк.
- Подожди, - приподнялся на локте Кирилл, - послушай меня, только послушай! Вам нужно уходить и как можно скорее. А мне не за чем и некуда больше идти. Меня никто и нигде не ждет. Моя семья здесь - без нее мне нечего делать в чужой стране. Да и для вас я - обуза. Оставьте меня… Оставьте и уходите. Я хочу остаться с ними - со своей женой и дочкой.
- Ты что?! - Марк даже побледнел от злости. - С ума сошел?! Мало мне четырех трупов?! Нет уж! Черта с два! Я тебя на себе отсюда вытащу!
- Марк, не трогай меня!!! - вдруг высоким голосом закричал Кирилл. - Я хочу остаться!  Это мое право, ты не можешь отказать мне в этом!!! Зачем вы меня вообще спасли?! Зачем?! Я не просил вас!!!
Марк сделал еще один шаг и буквально рухнул перед взбунтовавшимся Кириллом на колени.
- Я не могу… я не могу тебя здесь оставить… Я четверых погубил… До конца жизни теперь себе не прощу, что согласился идти с вами в горы! Но почему ты на меня еще свою смерть хочешь повесить?! За что?! Чем я перед тобой виноват? Тем, что на месте твоей жены не оказался? Ну, прости, прости…
Они смотрели друг другу в глаза - и каждый знал, что не уступит. Но в какой-то момент Кирилл дрогнул, моргнул, уронив с ресницы слезу, и Марк подполз к нему на коленях, обнял его голову, прижал к своей холодной шершавой куртке.
- Я в Бога не верю, но сегодня нас Бог спас. Наверное, для чего-то… Наверное, ему видней… Надо жить, Кирилл, надо жить… Вопреки всему. Построить дом, вырастить сына и сохранить память о тех, кто был нам дорог. Если мы умрем, то и они умрут навсегда. И только пока мы живы, живы они - в наших сердцах, в наших воспоминаниях… Мы сами выбрали этот путь. И что же - напрасно? Все напрасно? Я не хочу прожить напрасную жизнь. Слышишь, не хочу!
Он отстранился, посмотрел в мокрое от слез лицо Кирилла,  потрепал его по плечу и резко поднялся.
- Пошли!
Ставшая вдвое меньше группа путешественников пошла вниз по склону, оставляя позади себя печальное место последнего упокоения четверых членов своей команды. Спустя  несколько минут поляна, ставшая погостом, скрылась из виду, и только черный шарф Дэна развевался на ветру, напоминая о разыгравшейся здесь трагедии.

Марта ждала Марка. Его не было всего две недели, а ей казалось - целую вечность. События последних дней измотали ее. Она устала бояться. Правда, Тони позвонил и сказал, что непосредственной опасности нет, но тут же посоветовал никуда не встревать, сидеть тихо и не высовываться: человек, однажды попавший на заметку Демполу, навсегда остается в списках подозреваемых.
Марте так хотелось рассказать обо всем Марку. Он, конечно, рассердится, но разве не удовольствие - ласкаться и мурлыкать, видеть, как гнев его тает на глазах, а на смену ему приходит обожание и страсть. Марк снился ей почти каждую ночь, и каждую ночь, просыпаясь, она плакала в подушку от тоски, а утром, как ни в чем не бывало, улыбалась матери, играла с Аделью, шла на работу и весь день носила в душе ноющую боль. А ночью все повторялось сначала…
Однажды ее разбудил неожиданный, беспричинный страх. Марта не могла вспомнить, что ей снилось. Просто среди ночи оборвалось и бешено запрыгало сердце. Она открыла глаза, прислушалась - все было тихо. Но тревога не унималась. Ей казалось, что сейчас произойдет что-то страшное. У нее перехватило дыхание, словно что-то тяжелое навалилось на грудь. Марта даже села на постели, чтобы отдышаться. Мерно тикал будильник. За окном послышался шум мотора проезжающей машины. Где-то наверху у соседей зашумела вода в туалете. Словом, все было как всегда. Объяснить причину внезапного своего пробуждения она не могла. Снова легла, натянула одеяло до самого подбородка. Долго лежала, думая о себе, о дочери, о Марке. Страх прошел, но воспоминания о нем остались. И неожиданно всплыли спустя несколько дней...
Марта вышла из конторы раньше обычного, а потому одна, хотя в последнее время, после публикации в газете, ее сопровождала Стаси. Но сегодня в детском саду дети устраивали новогодний концерт для родителей, так что Марта решила не задерживаться на работе.
Мужчина в черной машине -  в таких обычно ездят чиновники -  окликнул ее, когда она подходила к остановке.
- Госпожа Полянская?!
Марта остановилась, вгляделась в него  - мужчина был незнаком ей.
- Вы - меня?
- Если вы - Марта Полянская, то - да.
Он вышел из машины, приблизился к ней. Мужчина высокого роста, лет пятидесяти, с абсолютно белыми ресницами и бровями. На нем была дорогая шапка и хорошо сшитое пальто. Чувствовалось, что он занимает довольно высокий пост, - у него было лицо человека, знающего себе цену и привыкшего руководить. В то же время он не был заносчив, у него были внимательные, и совсем не злые глаза.
Марта молча разглядывала мужчину, а тот не торопил ее, давая возможность изучить его. Наконец, решив, видимо, что первое впечатление уже составлено, произнес:
- Нам нужно поговорить.
- Я вас не знаю, - довольно резко ответила Марта, - о чем нам говорить?
- Ну, например, о Марке.
- О Марке? - она растерялась, но тут же постаралась взять себя в руки. Что это? Провокация? Этот человек из Демпола? Не похоже. К тому же Демпол не стал бы разговаривать на улице - у них другие методы. - О чем вы? Я не знаю никакого Марка.
Трауберг одобрительно кивнул головой.
- Это хорошо, что вы так осторожны. В самом деле, было оплошностью с моей стороны подходить вот так на улице и навязывать свое знакомство. Я - друг Марка, и мне нужно с вами поговорить. Может быть, сядем в машину?
- Да вы  с ума сошли! - Марта огляделась. Народу вокруг было немного, но все-таки достаточно, чтобы кто-то обратил внимание, если она начнет кричать. - Я не езжу в машинах с незнакомыми мужчинами!
- Марта, бросьте, - начал терять терпение Трауберг, - ваша осторожность похвальна, но сейчас не тот случай. Вы же видите, что я не из Демпола. И у меня мало времени. Ну, хорошо. Еще одна попытка. Это я передал Марку вашу фотографию и тетрадь в коричневом переплете.  И это я попросил Тони убедить вас рассказать в газете об арестованных сопротивленцах. Теперь верите?
Марта еще колебалась, но он видел, что его слова подействовали. Поэтому взял ее за локоть и повел к машине.
- Садитесь, садитесь же! Меня вы можете не бояться…
Машина была большая и теплая. В спинку переднего сиденья встроен мини-бар, откуда владелец автомобиля тут же извлек фляжку в плетеном кожаном футляре.
- Поезжай, - скомандовал он водителю, наливая в миниатюрную рюмку коричневый напиток и протягивая Марте.
- Куда мы едем? - испугалась она.
- Ну, не привлекать же внимание всех прохожих - машина заметная. Прокатимся вокруг квартала, а потом я отвезу вас, куда скажете. 
Он налил себе коньяку, слегка коснулся краем своей рюмки той, которую держала Марта.
- Вот, наконец, я вас и увидел. 
- А что, - не удержалась она, чтобы не съязвить, - давно наслышаны?
- Да,- казалось, он не заметил ее тона, потому что продолжал говорить так же серьезно,  - давно, хотя и не скажу, что много. Еще раз повторю: Марк - мой друг, мы многое пережили вместе, так что о вас он мне рассказал. Он любит вас. Очень. И я рад за него.
Марту бросило в жар. То ли от глотка коньяка, то ли от этих слов. А еще от непонятной тревоги.
Трауберг выпил свой коньяк, откинулся на спинку сиденья и замолчал. Машина медленно ехала в правом  ряду, тормозя общее движение, но правительственные номера были лучшей защитой от недовольства водителей.
- Послушайте, - неуверенно сказала Марта, - о чем вы хотели со мной поговорить? Дело в том, что я тороплюсь в детский сад…
- У меня плохие вести, - не дал ей договорить Трауберг.
Если бы она только знала, как трудно ему было собраться с духом и сказать то, что он должен был сказать. Накануне они едва не поссорились с Тони - тот отказался сообщить Марте о гибели друга. Отказался наотрез, как ни убеждал его Трауберг, что это нужно сделать. «Легко вам говорить, - отбивался Тони, - она не станет меня слушать. Она не поверит мне! И потом - я стану для нее злейшим врагом, персоной нон грата». «Но кто-то должен рассказать, - убеждал его Трауберг, - нельзя же держать ее в неведении. Ну, неделю, ну, две… Она ждет его! Сколько она будет ждать? Вечность?!»  «Увольте, - не соглашался Тони, - хоть на костер, но только не заставляйте меня говорить ей о смерти Марка!».  И вот теперь Марта сидела в машине Трауберга, а он не мог заставить себя произнести страшные слова.
- У меня плохие вести…
И даже на расстоянии почувствовал, как задрожала сидевшая рядом с ним женщина.
- Нет! - быстро ответила она. - Нет, не говорите мне ничего! Я не хочу ничего знать! Я не хочу…
- Мне очень жаль, Марта…
- Нет, я вам все равно не поверю. 
У нее был безумный взгляд. Она отмахивалась от Трауберга обеими руками и твердила, как заведенная:
- Нет, не говорите мне ничего… Я вам все равно не поверю…
- Марта, Марта…
Он пытался схватить ее за руки, но она не давалась и говорила без остановки. Трауберг растерялся, не зная, что ему делать  - такой реакции он не ожидал.
- Заверни куда-нибудь во двор, - скомандовал он водителю, - и остановись. Надо привести ее в чувство.
Когда машина остановилась, открыл дверь, зачерпнул пригоршню снега и бросил Марте в лицо. Она вскрикнула и замолчала. Трауберг ладонью бережно, почти нежно стал вытирать ей лоб, щеки, подбородок, уже не понимая, растаявший ли это снег или слезы. Он сам готов был заплакать от жалости к ней и пропавшему в горах по его воле Марку.
- Все, все, успокойтесь, успокойтесь, милая моя девочка… Послушайте меня… Вы можете меня выслушать?
Марта безвольно кивнула.
- Я понимаю, вам больно и тяжело. Но от правды не убежишь. Если я не расскажу вам ее сейчас, потом вы будете мучиться…
Он снова открыл бар, достал фляжку и налил полную рюмку коньяка.
- Выпейте!
Марта молча подчинилась.
- Я не могу утверждать, что Марк погиб… Но он пропал без вести… в горах…
И Трауберг рассказал ей все, что знал о последней экспедиции Марка.
Марта слушала его, но ей казалось, что это не она, что человек в важной правительственной машине обращается к другой женщине и говорит о другом, чужом, незнакомом ей человеке. Нет, с ней не могло такого произойти!  Только не с ней! Ее Марк не мог просто так пропасть в горах. Как он мог пропасть, если она его ждет? Она его любит и  ждет, и он не может не вернуться! Что значит - пропал без вести? Как в наше время человек может пропасть без вести? Разве у нас война? Выходит - война, если погибают люди. Он же погиб не один - вместе с ним погибли женщины и дети. Беженцы… Разве в мирной  стране могут быть беженцы? Эта мысль вдруг привела ее в чувство.
- Скажите, - перебила она Трауберга, - сколько еще должно погибнуть хороших людей, чтобы в нашем мире что-то переменилось?
- Что? - растерялся он.
- Почему погиб Марк и те, кто был с ним? Объясните мне, почему? Потому что кому-то кажется, что он знает, что нужно человеку для счастья? Сколько детей, сколько граммов хлеба на день, сколько пар колготок в год? Кто остановит это безумие? Кто?
Трауберг развел руками.
- Я не знаю, что ответить вам…
Да уж, Тони был прав, реакция этой женщины непредсказуема. Только что ему казалось, что она сошла с ума, а теперь задает вопросы, на которые у него, у государственного чиновника, нет ответа. Трауберг поражался: за время его рассказа Марта не проронила ни слезинки, была совершенно  спокойна и даже безразлична. Так умела владеть собой или выплеснула все эмоции в первый момент, когда пыталась защитить себя от дурной вести?
- Куда вас отвезти?
- В детский сад. Пожалуйста. - Марта назвала адрес.
- Может быть, лучше домой?
- Нет-нет, со мной все нормально. Я в порядке.
И усмехнулась:
 - Тони побоялся сам сказать мне о Марке?
- Побоялся! - честно признался Трауберг. - Он очень переживает…
Когда уже подъехали к детскому саду, Марта вдруг спросила:
- Если мне понадобится помощь, могу я рассчитывать, что…
- Безусловно, - заверил ее Эрих Эрастович, - мы не оставим вас. С любой просьбой…
Марта кивнула, открыла дверь и вышла.
Трауберг смотрел, как она шла по дорожке: крепко держа спину, гордо вскинув голову, глядя прямо перед собой. Смотрел, и все у него в душе переворачивалось: они с Марком, без сомнения, нашли друг друга. И снова потеряли…
- Железная… - не то с восхищением, не то с осуждением вдруг сказал водитель. - Я чуть не зарыдал, у Тони сердечный приступ, а эта - хоть бы что… Как будто и не жаль ей вовсе…
- Не понимаешь ты ничего, - оборвал его Трауберг, - у нее внутри и слезы, и сердечный приступ. Она сейчас криком кричит, только мы не слышим...
Нет, Марта не кричала. Наверное, так бывает, когда горе настолько велико, что просто не знаешь, что с ним делать. Ему нет места в сознании. Ему нет места в сердце. Ему нет места в целом мире. Как можно поверить в то, чего не может быть по определению?! Как можно поверить в смерть, которой никто не видел?! Вот Грэг - тот умер. Марта помнит, как побелели его губы и закрылись глаза. И последний предсмертный вздох тоже помнит. Грэг умер, его похоронили, на кладбище есть могила и памятник на ней. А Марк не мог умереть. Само предположение о его гибели просто нелепо.  Она не поверит в нее, потому что поверить - означает предать. Она не предаст Марка.
Нет, Марта не кричала. Она не могла себе этого позволить. В эту минуту она шла к своей дочери - нельзя испортить ребенку праздник. Она улыбалась, отвечала на приветствия и вопросы, целовала Адель, вместе со всеми аплодировала маленьким актерам и смеялась. Она не делала вид, что ничего не случилось - для людей, которые окружали ее, действительно, ничего не случилось. Ее горе принадлежало только ей. Даже Татьяна Федоровна не заметила ровным счетом ничего. Они вместе вернулись домой, вместе поужинали и только поздно вечером, когда утомленная Адель уже спала, Марта взяла трубку телефона, вышла на кухню и набрала номер Стаси. Она чувствовала, что если сейчас не расскажет хоть кому-то о своей беде, не выплеснет боль, переполнившую до краев ее сердце, оно просто порвется в клочья. Она уже не могла дышать и едва могла говорить, она молила Бога, чтобы Стаси еще не спала и взяла трубку! И Бог услышал ее мольбы.
- Стаси, ты можешь приехать за мной?
Марта сама еле слышала свой голос. Стаси переполошилась:
- Что случилось? Адель? Мама?
- Пожалуйста, приезжай, я буду ждать внизу…
Она оделась, на удивленный взгляд матери ответила: «Воздухом подышу…» и спустилась вниз. На улице мела метель. По двору метался ветер, кружа какие-то бумажки, рваный полиэтиленовый пакетик, невесть откуда взявшиеся сухие листья. На газонах громоздились сугробы. Марта подошла к одному из них поближе и вдруг представила себя лежащей под этой массой снега. Ей стало холодно и страшно. И только сейчас она вспомнила ту ночь, когда проснулась от ужаса. Да, наверное, именно тогда с Марком произошла беда. Наверное, именно тогда…
Во двор медленно въехала машина, остановилась возле Марты. У нее еще хватило сил открыть дверцу, сесть и захлопнуть ее за собой. После этого она просто упала в объятия перепуганной Стаси... 
Потом Марта плакала у них в квартире, на маленькой кухне, рассказывая о несчастье, случившемся с Марком. Виктор мрачно курил в открытую форточку. Стаси с покрасневшими от слез глазами, не зная, как утешить подругу, жалостливо гладила ее по руке.
- Бедная моя, бедная… Как же ты теперь будешь?.. Все было так хорошо, так хорошо…
- Не знаю… У меня такое чувство, что, если он умер, то я умерла вместе с ним… - кухонным вафельным полотенцем, на котором были нарисованы заморские фрукты, каких в Синегорске никто никогда не видел, Марта  вытирала глаза, хотя это было совершенно бесполезное занятие - слезы бежали и бежали, и она не могла остановить их. - Это сумасшествие, я знаю…  наша встреча и все…
Она покрутила в воздухе рукой.
- …и все, что было …  Но это судьба… Судьба нас свела… Когда я встретила Марка, я поняла, что значит найти свою половинку. Он - моя половинка, а я - его…  Вот две руки и две ноги… И вдруг у тебя отнимают одну руку и одну ногу… И сердце разрывают пополам… Разве после этого можно выжить? Как - выжить?.. А нужно! Нужно утром встать и сделать вид, что все хорошо. Нужно улыбаться, нужно что-то говорить и что-то делать. Но как? Тебя уже нет, ты не живешь, ты  - фантом, призрак! От тебя осталась лишь внешняя оболочка, а ты уже лежишь где-то в снегу на склоне горы…
Марта закрыла лицо полотенцем и разрыдалась. Виктор не выдержал, выбросил в форточку окурок, подошел к ней, присел на корточки и, обняв, положил ее голову себе на плечо.
- Все, все, моя хорошая, хватит себя изводить.  Надо жить… Надо продолжать жить. У тебя дочь -  подумай о ней. Ей нужна мать - веселая, добрая, любящая. Несмотря ни на что… Ты - сильная, Марта, ты справишься с этим… Ты справишься…
Марта выпрямилась и вдруг совершенно спокойным голосом произнесла:
- У меня будет ребенок.
Стаси ахнув, закрыла рукой рот. Виктор, недоумевая, посмотрел на жену, потом - снизу вверх - на Марту.
- Не понял… Ты хочешь сказать, что…
- Я хочу сказать, что у меня будет ребенок. От Марка. Второй… незаконный…
Стаси отняла ладонь ото рта и спросила испуганным шепотом:
- Ты уверена?
Марта кивнула. Конечно, она была уверена. Она поняла, что беременна, с неделю назад. Сначала все же сомневалась. Купила в аптеке тест - он подтвердил ее догадки. У нее будет ребенок и это - ребенок Марка. Марта даже не испугалась, она была уверена, что Марк обрадуется, что ей можно не бояться ни за себя, ни за Адель, ни за крохотное существо, которое пока еще никак не давало о себе знать, но скоро, очень скоро заявит о своем существовании. Теперь, когда Марк погиб, все менялось. Она осталась один на один со своей бедой и со своей радостью. В Марте ни на секунду не поселилось сомнение о судьбе будущего малыша, она твердо знала, что он появится на свет. Сын Марка - она почему-то была уверена, что это сын, -  будет жить, даже если для этого ей придется перевернуть весь мир. А она скорее перевернет мир, чем позволит отнять у себя Адель или второго, не рожденного пока малыша.
- Вот это да! - ошеломленно пробормотал Виктор. - Что ты собираешься делать?
- Рожать! - твердо ответила Марта.
- Ну, в этом, зная тебя, я и не сомневался. Но как?
- Как все женщины, - усмехнулась Марта.
- Я не о том… Нужно как-то скрывать свою беременность… Нужно встать на учет в поликлинике…попасть в роддом, получить документы… Как ты собираешься все это сделать? И потом - что будет с ребенком?
- Я его не отдам… Ни его, ни Адель. У Марка есть друзья, они не бросят меня…
- Друзья есть не только у Марка, - вдруг обиделся Виктор, - но и у тебя. Неужели ты думаешь, что мы оставим тебя в беде?!
- Виктор, - Марта ласково погладила его по руке, - вы больше, чем друзья. Вы - почти родные. Кто у меня есть, кроме Стаси и тебя? Но я не хочу подвергать вас опасности. Ты же знаешь, что бывает за укрывательство...  Но мы что-нибудь придумаем…  Я не сдамся…
«Я не сдамся…».  В этом была вся Марта. Природная женская мягкость удивительным образом сочеталась в ней с твердостью характера. Известие о гибели любимого человека лишь на время - и весьма непродолжительное - выбило ее из колеи. Она выплакала слезы - теперь пришло время бороться. И не только за себя и своих детей. Это было бы слишком просто. Нет, те, кто вольно или не вольно заставил Марка пойти в горы, должны заплатить за его смерть. Она не даст им спать спокойно. 

Марк и его спутники уже два часа спускались с горы. И чем дальше они шли, тем очевиднее становилось: они заблудились. Лавина прошла по тропе, проложенной для них Михалычем, не оставив ни лыжни, ни вешек - сплошное белое полотно  меж деревьев  и камней. Марк не знал, куда идти. Не знал он и того, остались живы их товарищи или покоятся под снегом. В горах не было никаких следов пребывания здесь людей. Он не знал, что Михалыч тем временем поднимался обратно в гору, пытаясь хоть что-то узнать о судьбе Марка и его группы. Накануне вечером, за несколько часов до схода лавины он, ведомый одним лишь чутьем, изменил маршрут, слегка отклонившись вправо. Не потому, что почувствовал опасность, - просто потому, что дорога лежала именно туда. Ночью он услышал гул, выбежал из палатки и со стороны наблюдал, как несся  с горы бешеный снежный поток. Уже тогда Михалыч понял, что лавина прошла по их следам… 
Утром, еще затемно, он разбудил своих спутников, сообщил им о том, что произошло. 
- Что мы можем сделать? - спросил его кто-то.
- Вы - ничего. Снимаемся, и вы уходите. Я поднимусь наверх, нужно попытаться отыскать Марка. Ну, или… - он запнулся, - или убедиться, что помощь ему уже не нужна.
- Вы оставите нас? - столпились вокруг него испуганные женщины.
- Смотрите, - Михалыч протянул вперед руку, - смотрите, там хорошо виден отрог хребта -  во-о-он та скала, которая выступает вперед. Это ваш ориентир. Если будете идти все время в этом направлении, вы не заблудитесь. Я же поднимусь наверх и сразу же обратно. Это не займет много времени. Догоню вас часа через четыре, во всяком случае, еще до темноты. Только никуда не сворачивайте!
- Может, нам лучше пока остаться здесь?
- Нет, нужно уходить с горы и как можно скорее. За одной лавиной может последовать другая, и нет никакой гарантии, что она обойдет нас стороной. Если вы поторопитесь, к вечеру мы окажемся в долине.
Михалыч поднимался в гору - туда, откуда, оставляя за собой ориентиры, он  спустился вчера. Шел и понимал: если Марк разбил лагерь там, где за несколько часов до него останавливались они, шансов спастись  у него не было - лавина прошла по всему пути следования передовой группы. 
Михалыч остановился, когда до поляны, отмеченной, словно черной меткой, шарфом Дэни, оставалось всего несколько десятков метров. Остановился потому, что увидел нечто, темнеющее в снегу. Это были детские санки, искореженные страшной силой, с перекрученными полозьями, выдранным, словно руками безумца, сиденьем. Михалыч постоял над этими санками, снял шапку, перекрестился и повернул назад. Пройди он еще немного, он увидел бы палатку с телами погибших, кострище, еще не засыпанное снегом, и следы, уходящие в противоположную сторону.
Они не встретились только потому, что проводник шел по правой кромке лавины, а Марк с уцелевшими странниками уходил по ее левой кромке. Повинуясь инстинкту, он стремился как можно скорее уйти от того места, где они чуть не погибли, и с каждым шагом забирал все левее и левее, а, значит, две группы уходили все дальше и дальше друг от друга. Они не могли встретиться. Но если Михалыч точно знал, куда ему нужно идти, то Марк не имел об этом ни малейшего понятия и шел на свой страх и риск.
Уже было около полудня, когда они остановились на отдых. Расчистив снег, развели костер. Аня, набрав в котелки снега, кипятила воду для чая и супа. Марк с Игорем  занялись Кириллом. Он был совсем плох. Белое лицо покрыла испарина, на искусанных губах застыла кровавая корка - мучаясь от боли, он не кричал, чтобы не привлекать к себе внимание. Мужчины расстегнули спальник, Игорь снял с ноги Кирилла шину и закатал штанину. От увиденного Марку стало плохо. Он даже отвернулся, вдохнул глубоко, сдерживая подкатившую к горлу тошноту. Багрово-синяя нога распухла и была похожа на что угодно, но только не на ногу живого человека. Пальцы напоминали черно-синие сосиски.
- …твою мать! - матюкнулся Игорь. - Плохо дело…
- Гангрена?.. - приподняв голову, просипел Кирилл.
- Пока нет, но к тому делу идет. Если не принять меры…
- Ну, так принимай! - посоветовал ему Марк.
- Интересно - как? - поинтересовался Игорь. - У нас есть походная операционная? Инструменты? Бинты? Лекарства? У меня даже  обезболивающего нет! Один анальгин!
Он аккуратно опустил штанину, вновь наложил шину. 
- Давай, посадим его…
Вдвоем с Марком они подтащили Кирилла к сосне, приподняли его, усадили, прислонив спиной к стволу. Он дышал тяжело, с присвистом, с прорывающимся сквозь вздох стоном.
- Мужики, оставьте меня… Оставьте… Не могу я больше… Марк…
Он даже не мог повернуть голову, скосил на Марка глаза. Тот присел перед ним на корточки.
- Марк, это не трусость… Вы все равно меня не донесете. Сколько еще идти - день, два, три? Я не выдержу. Я не боюсь, мне не страшно, Марк, но не мучайте меня, пожалуйста…
Марк молчал, уткнувшись взглядом в землю. Ему было жаль этого измученного болью человека, но это была жалость двойного рода -  с одной стороны, он понимал, что Кирилл прав:  донесут  его до места назначения или нет -  еще неизвестно, а страдать он будет все отведенное ему на этой земле время; с другой стороны, Марк не мог заставить себя взять на душу еще и этот грех - оставить Кирилла умирать. Одного, в горах, безо всякой надежды на помощь.
- Чаю горячего хочешь?
Марк резко поднялся на ноги, словно ставил точку в разговоре. Кирилл покачал головой.
- Пожалуйста, Марк…
- Аня, - резко крикнул Марк, - Аня, чай скоро будет готов?
 И, повернувшись, быстро пошел к костру.
Кирилл перевел взгляд на Игоря.
- Поговори с ним. Ты же врач… ты же понимаешь. Ничем другим вы мне уже не можете помочь.
Игорь подошел к Марку. Тот стоял к нему спиной, пристально глядя куда-то перед собой, словно изучая дорогу, по которой им предстояло идти. Но шаги услышал, чуть повернул голову на звук.
- Уговаривать меня пришел? Не могу, не могу я! Четверых уже потеряли… 
- Мы все равно его похороним, - тихо, стараясь сохранять спокойствие, ответил ему Игорь. - Если бы у меня хотя бы был морфий, я бы вколол ему, и он бы не мучился. А там - довезли бы или не довезли… Если бы знать, что через два часа, через четыре, самое позднее - к утру мы выйдем к людям, я не стал бы даже обсуждать этот вопрос. А сейчас он стоит так: что гуманнее - оставить его здесь и дать умереть спокойно, или тащить за собой, заставляя кричать от боли и умолять, чтобы пристрелили. А потом все равно закопать в сугробе. Поставь себя на его место.  Не унижай его, Марк…
Марк раздумывал, слегка кивая головой, словно соглашался с Игорем. И решился наконец:
- Хорошо! Ты - врач, тебе виднее.
…Дэни наломал еловых и сосновых веток, набросал их у сосны. На этот импровизированный лежак мужчины перенесли Кирилла.   Из таких же веток над ним устроили что-то вроде шалаша - он сам попросил об этом. Костер гасить не стали - чтобы не так страшно было оставаться ему одному. Когда все было готово, постояли у шалаша, словно у могилы. Аня плакала, всхлипывал Дэн. Да и у Марка с Игорем на глаза набегали слезы, хотя оба старались этого не показывать. Не самое легкое дело - заживо хоронить человека…
- Все, уходим, - хриплым голосом отдал команду Марк. В последний раз наклонился и заглянул в шалаш. - Прощай, друг!
- Прощай, - еле слышно прошелестел в ответ Кирилл. И по голосу его Марк понял, что он совсем плох, и что решение, которое они приняли, возможно, действительно, было единственно верным.
Они уходили торопливо, не оглядываясь, словно каждый боялся, что не выдержит, вернется, вопреки воле умирающего уложит его на волокушу, оставленную возле шалаша, и заставит до конца пройти тяжкий крестный путь…
Пять человек, измотанных, уставших, исхудавших от недоедания три дня шли по лесу в поисках дороги.  Они давно спустились с горы, им больше не угрожали лавины, за все время столь длительного путешествия они не видели ни одного дикого зверя, но страх смерти неотступно следовал за ними по пятам. Все короче становились переходы, все чаще и длиннее остановки. Аня уже не могла идти. Держа в объятиях ослабевшую девочку, она полулежала на санях, которые тянули за собой Игорь и шатающийся от малейшего дуновения ветра Дэни. Глаза у парня закрывались на ходу, отцу приходилось резко окрикивать его, чтобы тот не уснул и не упал. На стоянках Дэн засыпал, стоило ему только присесть и прислониться к саням или к дереву. Игорь с трудом будил сына, чтобы впихнуть в него две-три ложки растворимого пюре, несколько коробок которого еще болтались на дне мешка с продуктами. Хлеб кончился уже два дня назад. Как, впрочем, чай и сахар. В котелке топили снег, кипятили воду, размачивали в ней сухари. Оставалось еще немного сала, но после стольких дней однообразного питания  организм отчего-то не принимал его. Марк с трудом заставлял себя разжевать и проглотить несколько замороженных пластиков. За время странствий, а они бродили в горах в общей сложности уже десять дней, чего, конечно же, никто не мог предусмотреть, Марк похудел, скулы обтянула обветренная потемневшая кожа, щеки и подбородок заросли густой даже уже не щетиной, а самой настоящей бородой. Пожалуй, появись он в таком виде в Синегорске, его бы вряд ли кто-нибудь узнал.
Марк держался, хотя силы его были на пределе. Иногда ему хотелось закричать на Игоря, который еле передвигал ноги, на засыпающего на ходу Дэна, хотелось ругаться во весь голос, порой даже хотелось бросить их и уйти, уйти одному. Он винил их в том, что оказался в этом лесу безо всяких надежд на спасение, винил себя, что согласился пойти на эту авантюру, проклинал Трауберга, уговорившего его. Потом успокаивался, брал себя в руки, говорил себе, что кто - кто, а эти люди, доверившие ему свои жизни, ни в чем не виноваты. И Трауберг не виноват, потому что он действовал из лучших побуждений. И нет никакой вины его, Марка, в том, что произошло с ними. Трагическое стечение обстоятельств…
Вечером, после скудного ужина, который больше пробуждал аппетит, чем утолял голод, Марк и Игорь сидели у костра. Аня с детьми ушла в палатку. Мужчины молчали. Во-первых, потому, что, казалось, все уже было сказано. Во-вторых, потому, что не было сил говорить. Марк, накинув на плечи одеяло, грел руки о кружку с кипятком. Игорь задумчиво тыкал палкой в головешку, выскочившую из костра. Она сухо трещала и рассыпала искры вокруг себя. Некоторые, подхваченные движением теплого воздуха, взмывали вверх, и Марку, сидевшему напротив, казалось, что это звезды кружат хоровод над головой Игоря.
Из палатки на коленках выполз Дэни, встал, постоял, покачиваясь, волоча ноги, подошел к костру и сел возле отца. Тот, бросив палку, обнял его за плечи.
- Чего ты не спишь?
- Не могу… - растерянно ответил подросток. - Глаза закрываются, а спать не могу. Папа, мы умрем?
Игорь уставился на него в замешательстве.
- Что за ерунду ты говоришь! Почему мы должны умереть?
- А куда мы идем? Сколько мы еще будем идти? - вдруг заплакал мальчик. - Я устал, я больше не могу! Я все время думаю, кто умрет следующим? Может, это буду я?
- Дэн, Дэни, что ты?! - ласково и в то же время растерянно привлек его к себе отец. - Никто не умрет! Мы вместе, мы живы, мы идем вперед… Что ты, малыш!..
Укачивая подростка, словно младенца, он прижал его голову к своей груди.
 - Вот и Марк тебе скажет: все будет хорошо! Правда, Марк?
Игорь смотрел на него с такой надеждой, с таким ожиданием, что Марк понял: он хочет услышать ответ не только для сына, но и для себя тоже. Спокойный, разумный, сильный мужчина, ни разу за все время пути он не дал слабину, не сорвался в истерику, не повысил голоса на жену или сына и этим нравился Марку. Им повезло друг с другом, они друг друга стоили. Но сейчас Игорь смотрел на него взглядом испуганного мальчишки - мальчишки, который хочет услышать ободряющее слово взрослого.
- Не знаю, как у вас, - Марк старался быть убедительным, - а в мои планы умирать не входит. У меня еще слишком много дел в Синегорье. Но если честно, то лучше умереть в дороге, чем скулить от страха в палатке в ожидании конца. Нет, старухе с косой я просто так не дамся. Ей придется здорово повозиться со мной.
- Когда мы только готовились к этому походу, - медленно заговорил Игорь, - нам  сказали, что нас будет сопровождать человек по имени Железный Марк. Ты и вправду железный.
- Я? - засмеялся Марк. - Не-е-ет, это все выдумки. Может, и был когда-то…железным. Считал себя неуязвимым, ничего не боялся… А чего было бояться? Все, что можно потерять, я давно потерял, а за свою жизнь никогда не держался. Но так было раньше. Сейчас - нет. Сейчас мне есть, о ком думать, кроме себя.
- Женщина? - тихо спросил Игорь. - Та, с фотографии?
Марк кивнул. Ему вдруг ужасно захотелось рассказать о Марте, произнести вслух ее имя и хотя бы так почувствовать ее близость.
- Все получилось … случайно. Так смешно… У нее на шее, вот тут…- он ткнул себя пальцем за воротник, - паучок зацепился… Я протянул руку, чтобы смахнуть. Прикоснулся…
Марк, прищурившись, смотрел на огонь. Даже сейчас, вспоминая, он не мог не улыбнуться.
- …прикоснулся и… Знаешь, когда возьмешь оголенный провод в руку, тебя током бьет, трясет всего, а отпустить не можешь. Вот это было примерно то же самое. Она - мой оголенный провод!
- Так сильно любишь?
Марк вздернул брови.
- Любишь - не любишь… Я долго думал над этим. Понимаешь, слово «люблю» не отражает в полной мере моего отношения к ней. В слове «люблю» есть покой и … ну, какое-то безразличие, что ли. Ты меня любишь? - Люблю. И я тебя люблю. Ну и слава Богу. А тут -  каждый день, как на вулкане. Каждый день, уходя, не знаешь, вернешься ли, увидишь ли еще раз… А когда возвращаешься и видишь - руки трясутся, слова пропадают, становишься дураком, который ведет себя совсем не так, как на самом деле хочет себя вести…
- Ты - счастливый! - с оттенком зависти в голосе  произнес Игорь. - Счастливый… Не каждому удается встретить женщину, о которой можно сказать так, как говоришь ты.
- Ну, да, счастливый… - невесело усмехнулся Марк, - и в особенности это счастье ощущается здесь… Господи!
Он вдруг вскинул голову вверх, словно пытался рассмотреть там,  в серой хмурости неба невидимого Бога.
- Как я хочу вернуться к ней!.. Коснуться  пальцами ее щеки, ощутить запах  ее волос, увидеть складочку между бровей, когда она сердится, поцеловать ложбинку на шее…
Он почти прокричал в небо эти слова. И, помолчав, улыбнулся Игорю:
- Кажется, я становлюсь сентиментальным? Или это нервы сдают?
А потом сидел и горестно, словно старый старик, качал головой, думая о том, что сделает все, лишь бы Бог дал ему то, о чем он только что его попросил.
Утром Марк проснулся, когда все еще спали. Несколько дней назад он скомандовал бы подъем - тогда они еще куда-то спешили. Теперь спешить было некуда и незачем. Их никто нигде не ждал. На переход отводилось пять дней, максимум неделя. Прошло десять дней. Михалыч, если сам не погиб, наверняка решил, что их накрыла лавина. А это значит, что среди живых они уже не числятся. Марк  вдруг осознал совершенно отчетливо: для всех они умерли. Для всех… А для Марты?
 «Черт побери!  - Марк чуть не подскочил. - И для нее тоже?! Ей скажут… Ей скажут, что меня нет, что я умер! Но я жив… Я еще жив!»
Издалека ветер  донес до него какие-то непонятные звуки. Марк поначалу не придал им никакого значения.  Звуки не умолкали и, прислушавшись, он понял: это лай. Собачий лай! Но откуда в лесу могут взяться собаки? Люди, охотники? Эти мысли в какую-то долю секунды пронеслись у него в голове. В мгновение ока Марк рванул замок «молнии» на спальном мешке и, освободившись от него, забыв о куртке и шапке, бросился к выходу, по пути что есть силы толкнув в плечо Игоря. Тот спросонья подскочил заполошно:
- Что? Что случилось?
- Собаки! Собаки!
Марк выбежал наружу. Светало. Мела легкая поземка, деревья плавали в белом морозном тумане. Лай то затихал, то вновь был слышен, но где-то вдалеке. Он не приближался и не удалялся. Марк стоял посреди поляны и крутил головой, стараясь определить, где, в какой стороне раздаются звуки, означающие спасение. Игорь, волоча за собой по снегу куртку, на коленях выбрался из палатки.
- Ружье! - обернулся к нему Марк. - Скорее ружье!
Эту охотничью двустволку он прихватил с собой из Казацких Избушек. Пока в ней ни разу не было надобности, и, зачехленная, она была привязана к саням с  палаткой и одеялами. Игорь, путаясь в полах куртки и не попадая в рукава, кинулся к саням.
- Да брось ты эту чертову куртку! - с досадой закричал на него Марк. - Уйдут, уйдут…
Но лай продолжался. Складывалось впечатление, что собаки гонят или обложили какого-то зверя. Марк постоял еще несколько секунд и кинулся вперед, словно надеялся, сократив расстояние между собой и собаками, более точно определить направление, в каком ему нужно бежать.
- Постой, Марк, подожди! - нагонял его Игорь, на ходу заряжая ружье и взводя курки. - Стой, тебе говорю!
Сзади грохнул выстрел. Марк от неожиданности присел, споткнулся и чуть не упал, но тут же выпрямился, прислушиваясь. Лай прекратился.
- Стреляй еще!
Игорь, вскинув двустволку вверх, выстрелил снова. Через минуту, показавшуюся  путешественникам вечностью, лай возобновился и теперь он направлялся в их сторону. Не веря в удачу, мужчины с криками бросились навстречу.
- Сюда! Мы здесь! Мы здесь! Сюда!
Срывая голоса, падая и проваливаясь в снег, не обращая внимания на холод, они бежали навстречу своему спасению. И только когда из тумана выскочили три лайки и, увидев людей, встали как вкопанные, силы кончились. Марк, рухнув на колени, рукавом свитера вытирал бегущие по щекам слезы и уже не думал о том, стал ли он сентиментальным или у него просто сдали нервы.

 У Тони была своеобразная манера разговаривать по телефону: он набирал номер, говорил две-три фразы и отключался. Вот и сейчас, позвонив Траубергу, он спросил:
- Вы читали сегодняшний «Вестник Синегорья»?
- Нет, - недоумевая, ответил тот.
- Прочитайте, - коротко бросил Тони, - на последней странице.
 И  повесил трубку.
Трауберг не поленился выйти в приемную, попросил у секретаря газету и вернулся в кабинет.  «Трагедия в горах» - бросился ему в глаза заголовок. Еще не совсем понимая, он стал читать: «Более двадцати человек погибли в горах в результате схода лавины…». Дочитав, рванул галстук, расстегнул ворот рубашки, нажал кнопку громкой связи:
- Вера, валидол, корвалол… Что там у тебя есть?..
Вера Сергеевна вбежала в кабинет, на ходу считая капли, которые она вытряхивала из флакона в стакан. Трауберг принял его у нее из рук, выпил залпом, задерживая дыхание, эту горючую смесь, откинулся на стуле.
- Эрик, - робко обратилась к нему Вера Сергеевна, - может, на диван приляжешь.
Не открывая глаз, Трауберг покачал головой.
- Соедини меня, пожалуйста, с Ковалем.
Услышав голос министра информации, взял трубку:
-  Аркадий Константинович, Трауберг беспокоит…
Уже через час вдвоем с Ковалем они были в кабинете главного редактора «Вестника Синегорья». Им оказался невысокий, худой, узкоплечий человечек с лысиной, обрамленной желтыми жидкими волосиками, с острым носом, на котором едва держались  огромные очки с толстыми стеклами и такой же острой бородкой, торчавшей прямо из-под нижней губы. И вот это щуплое создание было тем самым  главным редактором, которым так дорожил Коваль! Впрочем, Трауберг не показал своего удивления. 
- Что это? - он положил на стол перед редактором газету и ткнул в нее пальцем.
Человечек посмотрел на газетную полосу,  потом на министра и пожал плечами:
- Статья…
- Вы мне тут ваньку не валяйте! - повысил на него голос Трауберг. - Откуда вы ее взяли? Только не говорите мне, что имеете право не раскрывать источники информации!
- Ну, во-первых, действительно, имеем, а во-вторых, эту информацию мы взяли на новостной ленте Уральского информационного агентства. А в чем, собственно, дело?
- Какого агентства?! - навис над ним Трауберг. - Вы кому-нибудь другому мозги парьте, а мне не надо!
- Я могу показать, - снова пожал плечами редактор.
- Что вы мне покажете? Что? Фальшивку? Кому вы рассказываете?!
- Аркадий Константинович, - человечек, сохраняя спокойствие, повернулся к Ковалю, - что происходит?
- Да я и сам не очень понимаю, - смутился тот. - Эрих Эрастович, в самом деле, объясните нам.
- Объяснить? - Трауберг, едва сдерживая злость, присел на край стола, постукивая по коленке свернутой газетой. - Я объясню. Эту заметку написал Мясникова, а информацию она получила из того же самого источника, что и в прошлый раз. Что, славы ей мало? Еще захотелось?
По лицу редактора он видел, что попал в точку. Если бы он был не прав, человечек в очках хоть как-то бы прореагировал -  рассмеялся, возмутился, начал протестовать. Но тот молчал. Значит, Трауберг был прав.
- Что вы наделали?! - тихо, но с нажимом сказал он. - Поймите, вы, по сути, показали людям путь, по которому можно покинуть страну. Десятки наших сограждан не преминут им воспользоваться. Кто-то пойдет сам, на свой страх и  риск, кто-то будет искать проводника, рискуя нарваться на мошенников. И рванут в горы. Дойдут единицы, остальные - погибнут. На чьей совести будет их смерть?
- Мне кажется, - осторожно начал человечек, - что вы преувеличиваете. Напротив, мы напечатали эту информацию, чтобы показать: идти  в горы опасно, нельзя рисковать собой, а тем более детьми.
- Да вы мне-то хоть не заливайте! Мы с вами в одной упряжке - спросите у своего министра, если мне не доверяете. Так что, пожалуйста, в следующий раз, когда соберетесь печатать нечто подобное, посоветуйтесь со мной.
Человечек сквозь толстые линзы очков посмотрел Траубергу прямо в глаза:
- Извините, но я не делал этого раньше, не буду делать и впредь.
- Не будете? - изумился строптивости редактора Трауберг. - Ну-ну… А вы подумайте о Мясниковой. Хотите с волчьим билетом ее оставить? А ее информатора? Демпол до сих пор на ушах стоит… «Ищут везде и не могут найти…» - процитировал он детский стишок.
- Пугаете? - хмыкнул человечек.
- Да что же мне вас пугать-то? - всплеснул руками Трауберг. - Я вам не начальник, над вами - Аркадий Константинович, а над ним… Ну, про это пусть он сам скажет. Я - о другом. Не надо будоражить общественное мнение. Сейчас - не надо. Не ко времени.
- А ко времени - это когда? - не отставал от него с расспросами человечек. - Вы решать будете?
Трауберг посмотрел на него устало.
- Послушайте, как вас там… я не хочу с вами спорить. Я хочу только одного: чтобы весной в горах из-под снега трупы не вытаивали. Ничего, что так грубо? А что касается этой заметки… Там был мой друг - среди этих двадцати. И мне ужасно не хочется, чтобы кто-то еще испытал ту же боль, какую испытал я, узнав о его гибели.
Трауберг не знал, зачем он это сказал. Может быть, действительно, интуитивно чувствовал, что редактор «Вестника» вместе с Ковалем на той же стороне баррикад, что и он. Может, потому, что надоело скрывать свои истинные взгляды и пристрастия. А, может, наконец, пришло время говорить правду…
Из машины  он позвонил Тони:
- Поговори с Мартой, это ее рук дело, - сказал ему без долгих предисловий, - опять куда-нибудь влипнет, и нас за собой потянет.

Тони давно не видел Марту. Раз в два-три дня звонил ей, справлялся о самочувствии. Привозил деньги и продукты из своего пайка, но делал это обязательно днем, когда Марта была на работе. Тони скучал и тосковал, но не мог решиться на встречу. Погибший Марк, словно призрак, стоял между ними. Тони понимал, что если с живым соперничать было достаточно проблематично, то с мертвым и подавно. Особенно сейчас, когда болело у обоих - и у него,  и у Марты. Должно пройти время, пока они смогут спокойно произносить имя Марка. Нужно подождать. Сколько? Вечность? Тони некуда было торопиться. 
И все же пальцы дрожали, когда он набирал на своем мобильнике номер ее рабочего телефона.
- Алло? - сказали в трубке.
- Комитет по наследию? Будьте добры, госпожу Полянскую…
- Я вас слушаю!
«Черт! - обругал себя Тони. - Голос ее уже не узнаешь!»
А вслух произнес:
- Марта, это я. Нужно поговорить.
- О чем?
- О заметке в «Вестнике Синегорья»…
Марта помолчала, а потом равнодушно произнесла:
- Я тебя не понимаю.
Ей не нужно было делать паузу. И равнодушия в голос тоже не нужно было добавлять. Тогда, может, Тони и поверил бы, что она не при чем.
- Брось придуриваться! - разозлился он. - Эту информацию рассказали тебе и только тебе…  Какого черта ты потащила ее в газету?! С ума сошла?!
-  Не смей на меня орать! - ледяным голосом отчеканила Марта, и Тони внутренне съежился. - Это вы с ума посходили… Спасители Отечества! Кто дал вам право распоряжаться чужими жизнями и чужими судьбами? Я вам не принадлежу! И  буду сама решать, как мне поступать…
Наверное, она швырнула трубку. Тони представил, как она швыряет эту несчастную трубку, и та с жалобным бряканьем падает на телефон. Словно завороженный, он прижимал к уху мобильник, хотя там давно уже раздавались короткие гудки.
- Черт, черт, черт!
Он тоже бросил телефон на сиденье рядом с собой, вцепился в руль. Нет, своей смертью эта женщина точно не умрет. Предупреждал же ее, просил: не впутывайся ни во что! Нет, не понимает! И Марк еще просил его позаботиться о ней?! Как же он может позаботиться, когда она сама лезет крокодилу в пасть?!
Тони взглянул на часы. Стрелки подбирались к двенадцати. Время обеда. Может, подъехать сейчас туда, перехватить Марту на улице, когда она пойдет в кафе, попытаться поговорить с ней? Решив, что это самое лучшее, Тони развернул машину и погнал в нужную ему сторону.
«Молодец! - спустя полчаса похвалил он себя, заметив Марту и Стаси, выходящих из здания комитета. - Все правильно рассчитал!»
Хлопнув дверцей, он вышел из машины, по привычке огляделся. Народу на улице было немного. Ни на машину, ни на человека в форме демпола внимания никто не обращал. Тони направился следом за женщинами и, уже почти догнав их, окликнул негромко:
 - Марта!
Та обернулась, увидела Тони, что-то сказала своей спутнице. Стаси, согласно кивнув, пошла дальше, Марта осталась.
Тони подошел к ней почти вплотную, так, что ей даже пришлось слегка вскинуть голову, чтобы смотреть ему в лицо.
- Здравствуй…
- Здравствуй…
Марта говорила холодно. От нее веяло отчужденностью и настороженностью. Тони пытался взглянуть ей в глаза, но у него не получалось.
- Извини, я не должен был кричать на тебя…
- Ничего. Я тоже была неласкова.
Тони помялся. Он не знал, с чего начать. Ему хотелось говорить совсем о другом. Ему хотелось взять ее за руку и сказать, как он соскучился. Как ему тяжело и одиноко, потому что он потерял друга, а вместе с другом терял и ее, Марту. Что  за последнее время он привязался к ней, а теперь она смотрит на него, как на чужого человека. Но разве он чужой?! 
Вместо этого он сказал:
- Тебе не нужно было этого делать. Разве ты не понимаешь, что можешь подставить всех нас?..
- Вас - это кого? - не дала договорить ему Марта. - Тебя, побоявшегося сообщить мне о смерти Марка? Или этого сытого и довольного чиновника, отправившего его на верную гибель? Кого - вас?
Тони растерялся.
- Марта, ты не права… Я понимаю, что в тебе говорит боль, но… мне тоже тяжело.  Марк был моим лучшим другом…
- Другом? - прищурилась Марта. - Если ты его друг, тогда почему ты здесь, а он - там? Почему ты не спас его? Или не умер вместе с ним?!
Голос ее набирал силу, она уже почти кричала:
- Чем ты пожертвовал ради лучшего друга? Я ради него пожертвовала всем, что у меня было, он пожертвовал собой ради чужих детей, а что сделал для него ты?!
- Ты не смеешь так говорить! - холодея от такой несправедливости, дрожащим голосом произнес Тони. - Я готов был идти с ним, я хотел идти с ним… Он сам отказался! Он хотел, чтобы я заботился о тебе в его отсутствие…
- А-а-а! - зло рассмеялась Марта. - Вот оно что! Ну, конечно, заботиться обо мне гораздо проще! А я тебя об этом просила?! Что ты ответишь его сыну, когда он спросит:  где мой папа?  Скажешь, что заботился о его матери?
- Какому сыну? - не понимая, пробормотал Тони. - Какому сыну?!
- Послушай, - Марта ухватила пальцами собачку «молнии» на его куртке, - и скажи тем, кто тебя послал: меня с вами связывал только Марк. Но его больше нет, и вы не вольны распоряжаться мной. Мне ничего от вас не нужно - ни денег, ни продуктов. Я не продаюсь и не покупаюсь! Я - свободный человек… А ты…
Она презрительно сморщила нос.
- …А ты - просто демполовец!
Повернулась и пошла прочь. Раздавленный, уничтоженный Тони стоял, опустив руки, и не знал, что ему делать. «Уходи! - говорила ему гордость. - Уходи и выбрось ее из головы. Навсегда! Она не стоит твоей искренней и чистой любви!» «Нет, стой, - говорило ему сердце, - если ты сейчас уйдешь, ты потеряешь ее. У тебя еще есть шанс, но ты сможешь использовать его только в том случае, если сохранишь ее дружбу!».
Кто-то толкнул его в плечо. Тони очнулся. Рядом стоял молодой парень.
- Ты  мужик или нет? - спросил он. - Догони ее!
- Да, - кивнул, приходя в себя, Тони, - да, спасибо…
Марта не успела уйти далеко. Он догнал ее в несколько шагов и вновь окликнул:
- Марта!
И вновь она остановилась и ждала, когда Тони подойдет.
- Что еще? Что?
Марта плакала. Тони увидел ее слезы и только тогда понял: он не может, не должен обижаться на нее! Все, что она сказала, говорила не она - говорило ее отчаянье.
- Марта, выходи за меня замуж!
- Что? - у нее округлились глаза. - Ты с ума сошел?
- Марта, послушай меня, пожалуйста, - он схватил ее за плечи, встряхнул, словно хотел разбудить, привлечь ее внимание. - Я люблю тебя! Я не мог сказать тебе об этом, когда Марк был жив, но сейчас… Я не могу отдать тебя никому другому… Я всегда буду рядом с тобой, я… - Тони запинался, подбирая такие слова, чтобы она поверила, - … на руках тебя буду носить… Мы должны быть вместе, вместе нам будет легче… Мы все переживем…
- Тони, - Марта поначалу растерялась от неожиданности, но тут же пришла в себя, взяла его за руку, - милый, добрый, хороший… Прости меня! Я была несправедлива к тебе… Но то, что ты предлагаешь, невозможно! Я не люблю тебя, а жить с нелюбимым… Через это я уже прошла. Я не хочу унижать тебя нелюбовью…
- Ты привыкнешь! - еще не теряя надежды, уговаривал ее Тони. - Я все для этого сделаю, обещаю тебе!
- Не мучай меня, Тони, - Марта уже едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться, - у меня все болит - вот здесь…
Она прижала руку к груди.
-  …Вот здесь - одна сплошная рана… Сколько времени должно пройти, чтобы она зажила?! Но все равно - спасибо тебе… Ты - хороший! 
Неожиданно приподнялась на цыпочки, обхватила Тони одной рукой за шею, притянула к себе, поцеловала мокрыми теплыми губами в щеку.
Он смотрел, как она уходит, но чувства потери в душе уже не было. Ничего, она успокоится, боль утихнет. А он все равно будет рядом. Всегда… И ни слова упрека больше не услышит она от него. Ничем больше он не вызовет ее гнева или просто неудовольствия. Тони снял с руки перчатку и, улыбнувшись, прикоснулся пальцами к щеке -  она все еще хранила ощущения первого поцелуя.

На смену бурному, полному событий ноябрю пришел скучный, тоскливый декабрь  - в меру снежный, в меру вьюжный, с морозами, новогодними елками, очередями в магазинах, где на карточки давали праздничный набор, традиционно состоявший из шампанского, коробки конфет, палки полукопченой колбасы, килограмма мандарин и банки кофе, а в свободной продаже можно было купить какие-нибудь деликатесы, которые привозили из-за границы предприимчивые коммерсанты, вроде грузинского вина, красной икры, кальмаров и крабов в жестяных банках. За этими деликатесами и бились в потных и скандальных очередях синегорцы, два, а то и три предпраздничных месяца сидевшие на диете в условиях жесткой экономии, чтобы потом за одну неделю, в преддверии нового года, оставить свои жалкие капиталы в магазинах и на рынках и в одну-единственную ночь  в году ощутить себя богатыми и счастливыми.
Незадолго до праздника позвонил Артур. Если честно, то она почти не вспоминала о бывшем муже, а если вспоминала, то с досадой на саму себя - ей все еще казалось, что их брак распался по ее вине, и что она сломала ему жизнь.
Артур был тих и вежлив. Попросил разрешения повидаться с дочерью, поздравить ее с праздником. Марта не могла отказать ему в этом - не было повода.
Он приехал с двумя пакетами, наполненными подарками и сладостями. Адель обрадовалась ему - все-таки она скучала по отцу. Взахлеб рассказывала про елку в детском саду, про то, как каталась на горках в городском парке, читала стихи и пела песни, даже исполнила танец Снежинки, который на протяжении нескольких недель разучивала для Деда Мороза и Снегурочки. Когда, наконец, устала и занялась игрушками, забыв про гостя, Артур попросил налить ему чаю.
…Они сидели на кухне вдвоем - Татьяна Федоровна, поздоровавшись с зятем, ушла к себе и не выходила на протяжении всего того времени, что он провел в их доме. Артур задумчиво постукивал ложкой по дну стакана, и это бряканье выводило Марту из себя, но она молчала, решив выдержать до конца испытание его присутствием.
- Неважно выглядишь, - наконец нарушил молчание Артур.
- У меня было трудное время, - сухо ответила она.
- Я думал, что ты несчастна из-за меня, но мы уже почти два месяца живем отдельно, а счастливее ты не стала.
- Ты хочешь меня обидеть? - спросила Марта. - Не получится. Я давно равнодушна к твоему мнению о себе.
- Нет, что ты! - живо возразил Артур. - Просто констатирую факт. Ты несчастна без меня, я несчастен без тебя, может, стоит попробовать исправить эту ситуацию.
- Послушай, - вздохнула Марта, - не начинай все заново. Счастлива я или нет, к тебе это никоим образом не относится. Мои несчастья - это мои несчастья, с тобой они не связаны совершенно. И оставим этот разговор. Ты хотел чаю? Вот и пей.
- Понятно, - кивнул Артур. - Не сердись, это я так, в плане поддержания разговора. Я вообще-то попрощаться пришел.
- Уезжаешь? - удивленно и недоверчиво посмотрела на него Марта. - Куда?
- На Север. Устроился на буровую.
- Ты? На буровую? И кем же?
- Инженером-механиком… И не иронизируй, пожалуйста. Да, понимаю, звучит странно: я и буровая, - Артур рассмеялся, - но знаешь, я много думал в последнее время - одиночество, видишь ли, располагает к размышлениям. Так вот, я понял, что ты была права. Я слишком много о себе мнил. Я жил по каким-то придуманным мной самим правилам. А все остальные, и ты в том числе, жили по другим правилам, и наши жизненные ритмы не совпадали. Что и привело к тому, к чему привело… Н-да… Так вот, проснулся я как-то среди ночи и подумал: если я что-то срочно не сделаю со своей жизнью, то грош мне цена. Сопьюсь, сойду с ума, убью кого-нибудь… А я этого не хочу. Я же не последняя сволочь, правда, Марта? Ты же это знаешь?
Он смотрел на нее с надеждой, и почему-то ей захотелось поддержать его. Все-таки когда-то у них был общий дом, общая постель, общие надежды, у них был общий ребенок, и Марта не хотела, чтобы отец ее дочери стал пропащим человеком.
- Нет, Артур, ты не сволочь, - тихо сказала она, - ты просто не нашел себя в этой жизни.
- Вот-вот! - подхватил он. - Говорят, север проверяет на прочность и на вшивость. Решил проверить себя. Ты в квартиру наведывайся изредка. Если, конечно, тебя не затруднит. Меня не будет месяц. Потом вернусь. Месяц отдыха - и снова на работу.
- Думаешь, выдержишь?
- Должен выдержать, - Артур поставил на стол чашку и посмотрел ей в глаза. - Хочу, чтобы моя дочь меня уважала. Хочу сам себя уважать.
Уже в прихожей, попрощавшись, поцеловав Адель, он потянулся было к Марте, но та отстранилась. Артур кивнул понимающе.
- Я не обиделся…
И закрыл за собой дверь. Марта так и не поняла, о чем это он - об ее холодности в эту минуту или об их расставании вообще.
Новогоднюю ночь Марта традиционно проводила в компании Стаси и Виктора. На этот раз она пыталась отказаться - веселиться настроения не было, а портить праздник друзьям не хотелось, но Стаси воспротивилась. 
- Нет-нет-нет, - таращила она на Марту голубые глаза, - если мы не приедем, ты проплачешь всю ночь! Тебе нужно отвлечься от грустных мыслей! Виктор не позволит мне бросить тебя!
Виктор, и без того хорошо относившийся к Марте, после известных событий проникся к ней, помимо дружеских чувств, еще и уважением. Марте даже казалось порой, что он смотрит на нее с каким-то восхищением и трепетом. И это, в какой-то степени, действительно было так. Виктор считал, что Марта бросила вызов существующему в обществе положению вещей, а на такое способны лишь сильные личности. Они сами до поры до времени не осознают своей силы, сомневаются, колеблются, но все равно идут вперед и делают то, что считают должным. А друзьям нужно находиться рядом, чтобы в трудный момент протянуть им руку помощи.
Виктор и Стаси приехали, когда еще не было одиннадцати. Татьяна Федоровна накрывала на стол, Адель - в новом платье, серьезная, преисполненная важности -  помогала бабушке расставлять тарелки и фужеры. Ей разрешили встретить Новый год с  взрослыми при условии, что она хорошенечко выспится вечером и отправится в постель без капризов, как только у нее начнут закрываться глазки. Первое условие Адель честно выполнила. Что касается второго, то решила про себя, что будет держать глаза широко открытыми как можно дольше.
Возле балкона в стеклянной банке с водой  - чтобы не засохла раньше времени - стояла живая елка. Высотой она была как раз с Адель, так что девочка приняла самое активное участие  в ее украшении и даже водрузила на верхушку светящуюся в темноте звезду. О чем и поведала гостям не без некоторого хвастовства.
Спустя полчаса вся компания села за стол.
- Женщины, милые, давайте, - торопил их Виктор, - скоро Президент с Новым годом нас будет поздравлять, а мы еще старый не проводили! Не хорошо это, не по-нашему! Неужели  хвосты за собой потянете? Садимся дружно, садимся…
Они лишь успели поднять бокалы, когда неожиданно зазвонил телефон. Марта ни от кого не ждала звонка, так что страх, промелькнувший в ее глазах, не остался незамеченным Виктором, бросившим на нее недоуменный взгляд. В ответ на этот невысказанный вопрос Марта пожала плечами и сняла телефонную трубку.
- Марта?
Это был Тони. Марта, повернувшись к гостям, изобразила вздох облегчения, чтобы те не волновались.
- Да, Тони…
Они виделись после того знаменательного разговора два раза, несколько раз созванивались. Тони вел себя предельно вежливо и корректно. Марта, испытывая неловкость за свою грубость, была ласкова и участлива. В общем, у них обоих не было повода быть недовольными друг другом.
- Поздравляю тебя с Новым годом!
- Спасибо, и тебя так же. Молодец, что позвонил…
- Марта… - Тони замялся, и она поняла это.
- Говори, я слушаю…
- Может быть, я покажусь тебе навязчивым… Но я один… Так не хочется встречать Новый год одному…
Марта, решив, что он хочет пригласить ее, уже приготовилась сказать, что у нее в гостях друзья, что ей ни в коем случае не хочется оставлять маму и Адель, и даже пригласить Тони, когда он сам произнес:
- Можно, я приеду к вам? Я не помешаю… Обещаю, что буду вести себя тихо!
- Тони, - не удержалась от смеха Марта, - ну, о чем ты говоришь! Конечно, приезжай! У меня друзья - Стаси с мужем. Мы будем рады!
- Тогда я сейчас…
Ей следовало бы обратить внимание на это «сейчас», но она не обратила. И зря. Потому что не успели они вновь поднять бокалы, как раздался звонок - на этот раз в дверь.
- Что же это такое?! - завопил Виктор. - Время, ребята, время!
- Виктор, - округлив глаза, дернула его за рукав Стаси, - Татьяна Федоровна подумает, что единственное твое желание - напиться.
- Мое единственное желание - соблюсти традицию и проводить старый год, - Виктор наклонился и чмокнул жену в курносый нос. - А вы никак не даете мне этого сделать.
Татьяна Федоровна впервые за много лет встречала Новый год с дочерью и внучкой. Она была счастлива уже этим. Если бы ее спросили, что хорошего произошло в ее жизни в минувшем году, она бы ответила: возвращение Марты. Радость вернулась в ее дом в этом году, новый же сулил неизвестность. Стоило ли торопить его приближение?
- Знакомьтесь, - Марта, вышедшая из-за стола встретить гостя, вернулась, наконец, в комнату, где изнывал в ожидании Виктор. - Это Тони, друг Марка и мой хороший друг.
- Здорово, - протянул ему руку  муж Стаси, - молодец, что пришел! Избавил меня от необходимости одному ухаживать за таким количеством женщин. Садись!
Тони впервые за многие годы встречал Новый год в компании людей гражданских и совершенно не связанных с Демполом. Обычно он и несколько его сослуживцев набирали большое количество спиртного, собирались в квартире у кого-то из офицеров  и  отрывались по полной программе. Дело кончалось девочками по вызову, больной головой, тяжелым сном, похмельем, которое уже нельзя было лечить новой порцией выпивки, потому что второго января все они выходили на дежурство. В этом году Тони решил изменить прежним правилам. Когда на службе ему, как обычно, предложили войти в долю, он отказался, чем вызвал искреннее недоумение и даже сочувствие, поскольку непьющий офицер Демпола - это не полноценный офицер. Но, даже зная, что его отказ вызовет пересуды, Тони выдержал характер.
И вот он у Марты. Виктор налил ему водки - полную рюмку, как опоздавшему. Стаси заботливо положила на тарелку закуску - чтобы не опьянел. Даже Марта, кажется, была искренне рада его приходу. Тони, прежде чем позвонить, полчаса топтался у подъезда, опасаясь, что она не позволит ему придти. Но все-таки она его пригласила. И в этом Тони увидел доброе предзнаменование.
Они едва успели проводить старый год. Президент уже произносил традиционный праздничный спич. Страна замерла в ожидании боя часов на Центральной площади. А в квартире Марты опять раздался отчаянный звонок.
- Да что же это такое?! - Виктор со стуком поставил на стол шампанское, которое как раз собрался открывать, и махнул Марте рукой. - Сиди, я открою.
Спустя минуту в комнату, размахивая руками - в одной была зажата бутылка красного вина, а в другой почему-то только один апельсин, ворвалась Катя Мясникова:
- С Новым годо-о-ом! Ура-а-а!
Шуба на ней была расстегнута, шапки не было совсем, распущенные волосы растрепались на ветру, а на щеках горел румянец - явно не только от мороза.
- Катя! - всплеснула руками Марта. - Сумасшедшая! Ты откуда?
- Из редакции! - жизнерадостно сообщила Катя, выворачиваясь из шубы, которую пытался снять с нее Виктор. - У нас была вечеринка, собрались скучные пьяные мужики и такие же скучные, но трезвые бабы, которые только и делали, что держали своих благоверных за рукава… Я решила, что у тебя мне будет веселее, и сбежала!
Она мотнула головой, покачнулась, и Тони, сидевший с краю, вынужден был подхватить ее под руку, чтобы девушка не упала под стол.
В это время часы в телевизоре, словно спохватившись, торопливо начали отбивать полночь. Тони, сорвавшись со стула, усадил на него Катю, которая продолжала держать в руках трофеи, явно добытые в редакции, протянул Виктору два пустых бокала и, когда тот наполнил их шампанским, подал один своей соседке.
- Мерси, - церемонно поблагодарила она.
Потом они все пили, кричали «Ура!», целовались и обнимались, Марта через стол протянула Тони руку - он задержал было ее пальцы в своей ладони, но тут же вынужден был отпустить, потому что Катя с криком «С Новым годом!» вдруг повисла у него на шее.
Когда, наконец, все угомонились, Марта вспомнила, что не представила друзьям новую гостью. Если Стаси знала о Кате, то мужчины не имели ни малейшего понятия, кто эта шумная и слегка  нетрезвая особа.
- Катя, познакомься, это Виктор, муж Стаси, а это Тони, мой друг…
- Друг? - девушка посмотрела на него так, как будто только что заметила, а не кидалась целоваться с ним пять минут назад. - Друг - то есть..?
- Просто друг, - краешком губ улыбнулась Марта.
- Ага, - кивнула Катя, - значит, я свободно могу к нему приставать?
- Сделай одолжение! - рассмеялась Марта.
- Отлично! Как хорошо, что я пришла… Холостой мужчина! Это же подарок судьбы!
- Простите, приставать - это что? - прервал ее радостный монолог Тони.
Катя посмотрела на него как на инопланетянина, потом перевела удивленный взгляд на Марту.
- Видишь ли, - пояснила та, - Тони не избалован женщинами, поэтому твоя терминология для него - пустой звук.
Взгляд у Кати стал жалостливым.
-  Когда девушке нравится парень, - словно больному ребенку, стала втолковывать она Тони, -, а выпила она достаточно для того, чтобы перестать скромничать, она ведет себя так, чтобы обратить на себя его внимание… Это и называется «приставать» или флиртовать, или…
- А выпила достаточно? - едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, уточнил Тони.
- Ну, конечно! Я же говорю, в редакции собрались скучнейшие мужики!  Что было делать молодой свободной девушке в компании, где никто не обращает внимания на ее прическу, платье и макияж? Только напиваться!
«В редакции! - только сейчас сообразил Тони. - Катя… Теперь понятно…»
- Так вы - Катя Мясникова? - на всякий случай переспросил он. - Та самая Катя?
- Ну да …- не уточняя, что значит та самая, подтвердила его соседка. -  А тебя как зовут?
-  Тони…
- Хм, - Катя сконцентрировала на нем взгляд, - Тони - это Антон? Я буду звать тебя Антоном. Пригласи меня танцевать!
Он впервые танцевал с девушкой. Несмотря на определенную степень опьянения, она держалась легко, откликаясь на каждое движение его тела. От нее исходил тонкий аромат духов, вина, волосы пахли так, что, когда Тони поворачивал голову и прикасался носом к ее голове, он начинал задыхаться, но, как ни странно, этот запах не только не раздражал,  но, напротив, притягивал, волновал и даже возбуждал. Сквозь тонкую материю платья Тони ощущал ее горячее тело, видел тонкую лямочку бюстгальтера на плече, золотую цепочку, змейкой ускользающую в ложбинку на груди. Катя была совсем не похожа на Марту - высокая, широкая в кости, с крепким телом, темно - русая, с серыми глазами, но почему-то Тони почувствовал бешеное, непреодолимое влечение к ней. Он с трудом дождался конца танца, усадил свою партнершу, налил себе воды и залпом выпил. Поднял глаза и наткнулся на смеющийся взгляд Марты.
- Жарко… - пробормотал он, словно оправдываясь.
-  Не обращай на нее внимания, - посоветовала Марта, - Катя пьяна, а вообще-то она очень скромная девушка.
- Н-да, - покосился на соседку Тони, - особенно, когда разговаривает с Президентом.
- Антон, - схватила его за руку Катя, - я предлагаю пойти поваляться в снегу! Марта, Стаси! Хватайте мужиков, мы идем кататься на горке и валяться в снегу! Ненавижу сидеть за столом и пялиться в телевизор. Адель, ты с нами?
- С вами, с вами! - захлопала в ладоши девочка.
- Отлично! - громогласно поддержал идею Виктор, - у нас есть фейерверки, устроим маленький салют!
На счет поваляться в снегу Катя не пошутила. Тони это понял в первую же минуту, когда, едва выйдя на улицу, очутился в сугробе. Впрочем, отомщенным он не остался. Виктор с криком «Наших бьют!» подхватил его обидчицу и кинул в снег. Визжа и хохоча, Катя барахталась рядом с Тони, хватала его за руки, пытаясь подняться, путалась в полах шубы и снова падала. Рядом смеялись Марта и Стаси, что-то кричал Виктор, визжала от восторга Адель. Катя, сев в сугробе, вдруг начала забрасывать Тони снегом, он, хохоча, уворачивался, как мог, наконец, поймал ее за руку и дернул на себя. Через секунду девушка очутилась в его объятиях, а еще спустя мгновение приникла влажными теплыми губами к его губам. Это было так неожиданно, что в первый момент Тони растерялся и чуть было не оттолкнул  ее от себя. Но тут же спохватился и, одной рукой обнимая Катю за плечи, другой прижал к себе ее голову. Он понимал, что она пьяна, и то, что сейчас происходит - это лишь праздник, а в праздник случается всякое, но ему хотелось ее целовать. В эту минуту он даже не вспомнил о Марте, в которую, как ему казалось, был влюблен. В эту минуту ему хотелось одного - целовать эту сумасшедшую пьяную девушку, прильнувшую к нему всем телом.
Никто не увидел этого случайного, а, может, совсем не случайного поцелуя. Они катались на горке в соседнем дворе, хором поздравляли с новым годом таких же гуляющих горожан, запускали фейерверки, веселились, пили из горлышка шампанское, которое предусмотрительный Виктор захватил с собой. Тони не спускал глаз с Кати, хотя старался не слишком проявлять свою симпатию. Временами он все же думал о Марте, и тогда ему становилась стыдно, что, признавшись ей в любви, он почему-то мечтает остаться наедине с другой женщиной, с которой только что познакомился, но Марта, казалось, не замечала его раскаяния, так же как и повышенного интереса к своей новой подруге. 
Домой они вернулись спустя два часа - веселые, разгоряченные, шумные. Татьяна Федоровна, дожидавшаяся их возвращения в компании с телевизором, сварила пельмени -  запах мяса встретил ночных гуляк еще на лестнице, и теперь, проголодавшиеся и протрезвевшие, они с аппетитом набросились на горячее.
Марта вышла на кухню. Через минуту вслед за ней туда проскользнула Катя.
- Ты как? - вполне трезвым голосом поинтересовалась она.
- Нормально, - улыбнулась ей Марта, - нет, правда, все хорошо. Я даже не ожидала, что будет так весело. Думала, что никогда уже больше не смогу смеяться. Спасибо тебе, что пришла…
- Слушай, - таинственным шепотом, оглянувшись, словно боясь, что кто-то услышит, спросила Катя, - это ничего, что я с Тони… заигрываю?
- Ну, что ты! Он отличный парень! Только… Не заходи слишком далеко, если не хочешь потом  продолжить знакомство. Он… ему тяжело будет пережить…
- Ни-ни-ни! - округлила глаза Катя. - Я никуда не собираюсь заходить! Что же я? Девушка легкого поведения?
- Конечно, легкого, - засмеялась Марта, - только не в том смысле. Ты легко относишься ко всему, а он - человек серьезный. Влюбится, а ты его бросишь. Для него это будет трагедией.
- Неужели? - не поверила Катя. - Что, в наше время есть мужчины, для которых трагедия, когда их бросают женщины?!
- Увы! - подтвердила Марта. - Так что будь с ним аккуратнее. Мне кажется, он уже влюблен в тебя …
- То ли еще будет! - пообещала ей Катя и удалилась, нарочито покачивая бедрами.
Марта с грустью смотрела ей вслед. Ну, вот и Тони она потеряла. Нет, его любовь была ей не нужна! Марта понимала, что она - не настоящая, что это - лишь отблеск любви Марка. Тони смотрел на нее глазами друга, видел в ней достоинства, которые видел Марк, восхищался ею потому, что ею восхищался Марк. Но этого было недостаточно для того, чтобы любить ее так, как любил Марк, и чтобы она любила его… И все же… Верный паж Тони… Его внимание и обожание теперь достанется другой.
«Надо же, а ты - собственница! - сказала она себе. - Не замечала за тобой  такого… Радуйся, что, быть может, они нашли друг друга. Пусть хоть они будут счастливы…».

Первыми, вызвав такси, домой уехали Стаси и Виктор. Собрался уезжать и Тони.
- Может, ты подвезешь Катю? - словно ни о чем не подозревая, спросила у него Марта.
У Тони вдруг пересохло во рту. На протяжении последнего часа он думал лишь о том, как опять встретиться  со своей новой знакомой. Ничего, кроме как попросить телефон, в голову не приходило. Но еще неизвестно, захочет ли она встретиться. А тут такая удача! Конечно, он кивнул.
Марта, целуя на прощание Катю, шепнула ей на ухо:
- Не забудь, что я тебе сказала!
Та усмехнулась, опустила пушистые ресницы: мол, поняла!
- Ну, куда едем? - Тони старался говорить как можно беззаботнее, словно не придал ни малейшего значения всем этим нечаянным объятиям и поцелуям, которые то и дело случались между ними. Катя назвала адрес. Всю дорогу она молчала, а Тони мучился, не зная, как подступиться. Он совершенно не умел знакомиться с девушками. «Может быть, я все это вообразил, - думал он, бросая на спутницу косые взгляды, - может быть, она просто развлекалась, хорошо проводила время, а теперь новогодняя ночь прошла, и у нее нет ни малейшего желания продолжать наше знакомство. Конечно! Зачем ей, журналистке, прославившейся на всю страну, наверняка не знающей отбоя от мужчин, зачем ей демполовец без роду - без племени? Что он возомнил о себе? Что интересен ей? Что в него может влюбиться такая девушка?»
Катя молчала, закрыв глаза. Она, казалось, задремала, но едва Тони въехал во двор ее дома и притормозил, вдруг встрепенулась.
- О, вот я и дома!
И, повернувшись к Тони, посмотрела на него совершенно трезвыми - он даже удивился! - смеющимися глазами.
- Ну, что, чашку кофе?
Тони почувствовал себя так, словно неожиданно очутился в парилке. 
- Ну, если не очень поздно… - пробормотал он, проклиная себя за такой ответ.
- Ты хочешь сказать - не слишком рано?! - расхохоталась Катя. - Не переживай, я живу одна, так что мы никого не разбудим. Пойдем!
Тони не хотел кофе. Он вообще ничего не хотел, кроме одного… Ему было ужасно стыдно, но, поднимаясь вслед за Катей по ступенькам, он думал о том, что сейчас войдет в квартиру, пройдет в комнату, наберется храбрости  и…
Они вошли в квартиру и… Тони не успел ничего сделать: закрыв за собой дверь, Катя, не снимая шубы, обняла его обеими руками за шею и притянула к себе… 
Все, что произошло потом, было сплошным сумасшествием. Марта была права, когда говорила, что Тони не избалован женщинами. Иногда он имел дело с проститутками, отрабатывавшими деньги,  - они всегда оставались холодными и чужими, изображая страсть, которой не было. Были в его жизни и другие девушки - отчего-то их пугала его форма, Тони иногда казалось, что они ложились с ним в постель потому, что просто боялись ему отказать. Отдавая ему свое тело, они не требовали ничего взамен, разве что свободы, которой он и без того не собирался их лишать. Все эти женщины его не любили, и Тони отвечал им тем же. Он пользовался женщинами - и расставался с ними, получив удовлетворение физическое, но отнюдь не моральное. Ему хотелось чего-то другого, о чем Тони лишь смутно догадывался, но не смог бы выразить в словах,  но ни одна из девушек, с которыми он когда-либо встречался, не могли дать ему этого. 
И вот теперь, кажется, он понял, чего ему не хватало - искренности! Той искренности, с какой сейчас отдавалась ему Катя. Он верил ей, когда она шептала ему ласковые слова, и тоже шептал в ответ - неумело, путаясь и смущаясь, но она не смеялась, а переспрашивала: правда? Он верил ей, когда, запрокидывая голову и закрывая глаза, она стонала, ловила его губы, прикусывала  их так, что он вскрикивал, и тут же ласкала поцелуем. Он верил ей, когда опустошенная, обессиленная, она опрокинулась на подушку, отдав ему во власть свое, казалось, бесчувственное тело, которое на самом деле не было бесчувственным, потому что откликалось дрожью на каждое его, Тони, движение… 
Он свалился без сил рядом с ней и, хватая воздух открытым ртом, словно рыба выброшенная на лед, оттер ладонью пот со лба.
- Так не бывает! - простонал, не сдержавшись.
Катя, подползла к нему, положила голову ему на грудь, натянула на себя одеяло.
- А как бывает?
- Не знаю, уже ничего не знаю… Со мной такое впервые…
Катя приподнялась на локте, заглянула ему в лицо, сказала серьезно:
- Со мной тоже!
И Тони опять ей поверил.
Они провели вместе весь день. Спали, проснувшись, пили кофе, потом снова занимались любовью. И ощущения были еще более восхитительными, чем в первый раз. Потом отправились на елку на Центральной площади, где гуляли толпы горожан, катались на горках, пили холодную водку, заедая горячими шашлыками, целовались, не стесняясь, у всех на виду. Вернувшись домой, ужинали, вновь любили друг друга.
Ночью Тони проснулся оттого, что у него затекла рука - Катя уснула у него на плече, он долго лежал, боясь повернуться и потревожить ее, и вот теперь рука заныла. Тони вдруг вспомнил Марка. Вспомнил разговор с ним. «Надо познакомить тебя с хорошей девушкой, - сказал тогда Марк, - и ты поймешь меня». Только сейчас Тони его понял. Женщины, которые бывали у него до этого, никогда не оставались на ночь - Тони всегда старался выпроводить их. Он и представить себе не мог, что можно всю ночь спать рядом с кем-то. И вот теперь рядом спала Катя. И почему-то Тони захотелось, чтобы она спала возле него каждую ночь. Чтобы он приходил домой, а она встречала его, набрасываясь с объятиями и поцелуями. Чтобы вместе они проводили выходные и праздники, так, как провели этот день. Конечно, жизнь не может состоять из одних праздников, но кто сказал, что к этому не надо стремиться?
…Он ушел из ее дома в шесть утра - в восемь должен был быть на дежурстве. Одевался в темноте, стараясь не разбудить, но все равно Катя проснулась и, кутаясь в одеяло, зевая и протирая глаза, выползла в прихожую.
- Ну, зачем ты? - ласково упрекнул ее Тони. - Босиком! Здесь холодно…
Он надевал куртку, застегивал ботинки  и все боялся задать самый главный вопрос:  можно ли ему придти снова?
Что-то брякнуло. Тони повернулся к Кате - она протягивала ему брелок с двумя ключами на тоненьком кольце. Он взял, не произнеся ни слова, словно не ожидал ничего другого. Шагнул к ней, поцеловал куда-то в шею.
- Позвоню, когда освобожусь…
Спустился по ступеням вниз, вышел из подъезда, сел в машину и вдруг поймал себя на том, что улыбается. Впервые в жизни он чувствовал себя счастливым человеком.

Давно замечено, что самый тоскливый месяц в году -   январь. Его так долго ждешь, так бурно приветствуешь его наступление, что оставшиеся после праздников три недели кажутся невыносимо скучными, они тянутся, словно износившаяся от долгого употребления жевательная резинка - вроде и жевать уже не вкусно, и выплюнуть жаль. Февраля ждешь как избавления. Кажется, вот-вот закончится успевшая изрядно поднадоесть за два долгих месяца зима, а там уже март, первая капель, первые подернутые утренним ледком лужи. Но и февраль не торопится уйти. Поманит редким дневным потеплением, ярким солнцем, а потом снова забрасывает небо пыльными серыми перинами, из которых то и дело сыплются, словно кто -то тщательно выбивает их по утрам, белые хлопья снега.
Приходя в себя после новогодних праздников, Синегорск, казалось, напрочь выбросил из памяти события минувшего года. Даже Демпол, надрывающийся в своем служебном рвении, перестал пугать правительство несуществующими заговорами и митингами, настолько это было глупо в том сонном царстве, какое представляло из себя постянварское Синегорье.
Но словно злой рок повис над страной. В своей неустанной борьбе с нелегальными мигрантами власти одного из поселков неподалеку от столицы слегка пережали: отчаявшись выселить расплодившихся выходцев из соседних республик мирным путем, в одном из домов, плотно заселенных нелегалами, отключили электричество и воду. Февральская погода сделала свое коварное дело за один день - трубы разморозились, батареи отопления лопнули. Сотни людей оказались, в буквальном смысле слова, в ледяном плену: осажденные Демполом, они отказывались покидать трехэтажный деревянный барак на краю поселка, чтобы не оказаться в руках у полиции и миграционной службы и не быть высланными из Синегорья.
Замерзающие люди затопили самодельные печки. В одну из ночей, седых от морозного тумана, дом полыхнул. Полыхнул на глазах у изумленных, растерявшихся демполовцев. Когда приехали пожарные, барак был похож на огромный поминальный костер. На окнах третьего этажа гроздьями висели люди. Кто-то не мог удержаться и падал сам, кого-то просто сталкивали с карниза задыхавшиеся в дыму несчастные, стремившиеся тут же занять место упавших. Окна первого этажа были закрыты решетками. За ними метались тени, слышались страшные вопли сгорающих заживо.
Потрясенные демполовцы, забыв о цели своего пребывания здесь, ловили падавших и прыгавших из окон людей. Кто-то пытался расшатать решетку в окне первого этажа. Как ни странно, ему это удалось - бревна, из которых добрую сотню лет назад был построен дом, усохли, в них образовались щели и трещины, и железные прутья решетки, вбитые в оконную раму, шатались, словно зубы столетней старухи.
В образовавшийся проем, давя друг друга, хлынули те, кто еще был жив. Демполовцы принимали их, оттаскивали в сторону, одних приходилось обливать холодной водой - на них уже тлела одежда и волосы, другим, надышавшимся дыма, делали искусственное дыхание.
Когда наступило утро, стало ясно, какими жертвами обернулось стремление власти во что бы то ни стало избавиться мигрантов. Количество погибших исчислялось десятками. Число раненых и обожженных достигало сотни. Городские больницы не успевали принимать их. Выживших привезли в одну из городских гостиниц.  Люди остались не просто без крова, но еще и без  одежды - многие выпрыгивали из окон в нижнем белье. Волонтеры - по большей части студенты, взявшие на себя заботу о  пострадавших, - объявили по радио и телевидению сбор средств в пользу погорельцев. В гостиницу потянулись сердобольные синегорцы - кто с одеждой, кто с продуктами и деньгами, а кто просто с чайником и бутербродами.
Средства массовой информации наперебой рассказывали об обстоятельствах происшествия, смаковали подробности мученической смерти мигрантов, задавались вопросом: не слишком ли дорогая цена была уплачена за выполнение пункта Закона о населении о добровольно-принудительном выдворении из  страны нелегалов. Город снова взволновался, зашумел, заговорил, заспорил. По центральному  телевидению прошел диспут с участием политиков, чиновников и представителей общественности - круг обсуждаемых вопросов можно было обозначить двумя историческими фразами: «Кто виноват?» и «Что делать?». О том, что инициатором этого диспута выступила администрация Президента, знали только руководитель телекомпании и несколько ответственных лиц. Всем остальным казалось, что демократия в Синегорье находится на таком уровне, что обсуждать подобного рода происшествия и критиковать власть - в порядке вещей.
Газеты соседей - Северного Синегорья и Уральской республики - подняли крик, обвиняя власти Синегорья в геноциде и открыто называя Президента и правительство преступной кликой.
Эрих Эрастович Трауберг не спал уже несколько ночей. Департамент социальной политики, который он возглавлял, оказался в центре событий - размещение мигрантов, оставшихся без крова, обеспечение их всем самым необходимым, поиск пропавших, решение вопроса о похоронах и денежных компенсациях,  координация действий Демпола и департамента здравоохранения - все легло на его плечи. Конечно, за каждое направление отвечал конкретный чиновник, но Трауберг, как человек не только ответственный, но и сердобольный, не мог просто сидеть в кабинете и отдавать по телефону команды и распоряжения. Он мотался по больницам, встречался с погорельцами, выслушивал жалобы полуживых от пережитого волнения людей, подгонял своих подчиненных, сам контролировал, чтобы вовремя доставляли горячее питание.
Он же отчитывался на Президентском Совете, который в связи с последними событиями собирался каждое утро. Вот и в этот день не выспавшийся, небритый Трауберг, три дня не ночевавший дома, скрупулезно перечислял все, что сделано и что еще требуется сделать, чтобы хоть как-то облегчить положение несчастных. Президент слушал его внимательно, кивая головой в такт не то его словам, не то каким-то своим мыслям и постукивая по толстой синей папке с бумагами, лежавшей перед ним, кончиком карандаша. Когда Трауберг закончил, Президент поднял на него глаза и спросил участливо:
- Тяжело, Эрих Эрастович?
- Тяжело, - признался Трауберг, - и не столько физически, сколько морально. Когда подумаешь, какое горе случилось у этих людей…
- А вы не думайте, - вдруг дребезжащим старческим фальцетом перебил его Тоцкий, сидевший, как всегда, по правую руку от Президента. - Рассматривайте их как нарушителей закона, пострадавших по собственной вине. Они должны быть благодарны вам за то, что вы так носитесь вокруг них.
- Да вы что! - вскипел Трауберг. - Помешались со своим законом?! Вы были в больницах?! Вы видели обожженных детей, которых матери, сгорая заживо, выбрасывали из окон?! Вы видели матерей, которые смогут похоронить лишь неопознанные обугленные косточки своих детей?! Что мне до вашего закона!
- Вот оттого, что вы и подобные вам пренебрегают законами, - не сдавался Тоцкий, - попустительствуют нарушениям, и случаются такие трагедии! Закон превыше всего!
- Человеческая жизнь превыше всего! - Трауберг наклонился вперед, и у всех вдруг сложилось впечатление, что сейчас он бросится прямо через стол и вцепится в горло своему противнику. И Президент, наверное, тоже испугался этого.
- Эрих Эрастович, - вмешался он, - Эрих Эрастович, пожалуйста, успокойтесь… Вы устали, вас переполняют эмоции… Господа, коллеги, вы оба правы: закон есть закон, и его нужно выполнять, но, разумеется, так, чтобы ни в коем случае не пострадали люди. Кстати, …
Президент повернулся к начальнику Демпола.
- …кто отдал приказ отключить тепло и электричество в доме? Ваши люди?
Всем стало ясно, что сейчас будет назван стрелочник, который ответит за все. Начальник Демпола побледнел, покрылся испариной, торопливо достал из кармана носовой платок, оттер лоб и виски.
- Н-нет-нет! Мы не имеем таких полномочий… Вы же знаете, - он оглядел присутствующих, словно искал их поддержки, - мои сотрудники спасали людей, три человека пострадали, один в больнице с тяжелыми ожогами. Приказ отдал глава поселковой администрации…
- Под суд его! - жестко сказал Президент. - И чтобы во всей строгости! Открытый процесс, с привлечением общественности и всех средств массовой информации!
Трауберг только вздохнул. Уж он-то знал, что глава поселковой администрации, который после случившегося вот уже три дня находился в больнице в предынфарктном состоянии, ни за что не отдал бы такого приказа, если бы на него не давили из Демпола. А теперь из него сделают козла отпущения. Хотя… вряд ли он доживет даже до суда…Похоронят и забудут
- Да... И о средствах массовой информации…- Президент посмотрел на Коваля. - Аркадий Константинович, голубчик, уймите своих борзописцев! Ну, что за страсти они пишут! Зачем так нагнетать обстановку?
- Хм…- усмехнулся министр по делам информации, - а они и не нагнетают. Пишут, как есть.
- Как есть? - Президент ткнул рукой почему-то в Трауберга. - Вы слышали, что сейчас рассказывал Эрих Эрастович? Правительство работает, ночей не спит, решает все вопросы по мере их поступления… Соберите-ка пресс-конференцию, пусть общественность узнает, что делается для выхода из кризисной ситуации. Завтра же! Что еще на сегодня?
- Кхм, кхм, - почему-то закашлялся начальник Демпола, у которого явно отлегло от сердца после назначения главным стрелочником другого человека. - Если позволите, господин Президент…
- У меня такое впечатление, - удивленно взмахнул руками тот,  - что вы у нас возглавляете не главную силовую структуру, а благородное собрание! Говорите же, если у вас есть, что сказать.
- Кхм, кхм… Из нескольких источников мы получили сведения о том, что неустановленное лицо собирает сведения о деятельности Демпола… Во всех случаях речь шла о женщине. Имя, возраст, внешние данные -  ничего неизвестно. Встречается с людьми, записывает их рассказы об изъятии детей… Я пока не знаю, как относиться к этой информации…
Начальник Демпола споткнулся, посмотрел на Президента. Тот поднял брови, оглядел своих соратников, пожал плечами.
- Я не совсем понимаю… Нам это может чем-то грозить?
- Еще как может! - снова подал голос Тоцкий. Ледяное спокойствие слетело с его лица, на этот раз он выглядел обеспокоенным. - Один рассказ - это просто рассказ. Сто рассказов - это уже свидетельства очевидцев. Это бомба, способная подорвать устои государства.
- Ага! - зло и весело сказал Трауберг. Его, что называется, понесло. Он ненавидел Тоцкого, его уверенность, его непоколебимость, его нежелание что-либо менять вопреки обстановке и вопреки воле большинства народа. - Ага, испугались суда истории?! Ну ничего, погодите, взорвется… Тут вам не просто сроком, тут пожизненным пахнет… И вечным проклятием потомков!
- Да что же с вами сегодня! - Президент в сердцах хлопнул ладонью об стол. - Господин Трауберг, я настаиваю, нет, я просто приказываю, чтобы вы сегодня хотя бы до обеда отдохнули. Так нельзя!
И, обеспокоенно повернувшись к Тоцкому, потребовал объяснений.  Впрочем, причины для волнений и без того лежали на поверхности. До очередных президентских выборов оставалось четыре с небольшим месяца. Явного конкурента в предвыборной гонке пока не наблюдалось. Однако появись на свет книга, обличающая существующий режим и не просто обвиняющая его в преступлениях против народа, но и подтверждающая свои обвинения фактами, и ситуация может коренным образом измениться.
- Готов поручиться, - мрачно закончил свои разъяснения Тоцкий, - что если автор такой книги выставит свою кандидатуру на пост Президента, нам с вами придется непросто. Вы этого хотите?
Ошеломленный Президент несколько минут молчал, переваривая услышанное. Сглотнув слюну, осипшим голосом сказал, обращаясь к начальнику Демпола:
- Землю носом ройте, но чтобы это так называемое неустановленное лицо было установлено в ближайшее время. Я думаю, это целая организация - вряд ли действует одиночка-камикадзе. Записи изъять и положить мне на стол. Даю вам… даю вам две недели! Всем спасибо!
Но когда члены Совета потянулись к выходу, попросил Трауберга задержаться. Тот неохотно вернулся к столу. Коваль делал ему рукой непонятные знаки, вращал глазами и, словно немой, шевелил губами, но Трауберг так и не понял его таинственных намеков. Он повернулся к Президенту, всем своим видом выражая почтительное внимание. Да, понимал Трауберг, он сорвался. И, быть может, усталость и нервное  напряжение - не оправдание. Он сорвал зло на Тоцком - аукнется ему это сторицей. Тоцкий - сильный противник, никогда и ничего не забывающий и не прощающий. К тому же имеющий значительное влияние на Президента. Если он решит сломать карьеру Трауберга, у него это получится.  Большая часть Президентского Совета, увы, заглядывает Тоцкому в рот, зная о том, что глава государства прислушивается к старику. Эти шавки, как называл их про себя Эрих Эрастович, съедят его, не задумываясь, и даже косточки не оставят.
Трауберг ждал слов Президента. Он был готов к разносу, не собирался даже оправдываться. Если нужно, он снимет с себя полномочия - довольно унижаться и делать вид, что тебя все устраивает и ты со всем согласен. Однако Президент был настроен дружелюбно.
- Что с вами, Эрих Эрастович? - участливо спросил он, когда последний член Совета покинул его кабинет. - Что вам сделал этот несчастный старик? К чему эти постоянные пикировки, склоки? Они мешают работе.
Уловив настроение Президента, Трауберг расслабился. Сел обратно на свой стул и даже чуть ослабил узел галстука - разговор, похоже, пойдет неофициальный.
- Я не могу смотреть, как Тоцкий губит нас всех, - начал Трауберг. - Нельзя жить и закрывать глаза на перемены, происходящие в обществе! Сегодня Синегорье совсем не то, каким оно было 40-50 лет назад, когда господин Тоцкий разрабатывал свой знаменитый закон. Время другое, люди другие… А он как жил в начале века, так и застыл  на одном месте. Это даже не консерватизм, это реакционность! Оглянитесь же! Посмотрите, что происходит! Люди не вышли на улицы только потому, что пострадали мигранты! Только поэтому… Случись что-нибудь подобное с представителями коренного  населения, и мы получим такой грандиозный взрыв, что мало не покажется никому! Гибче нужно быть, гибче… Где-то идти на уступки - во имя сохранения стабильности в стране. Господин Тоцкий, не желая понимать очевидного, губит нас. Любая провокация - и можно считать выборы проваленными. И после этого он пугает вас какой-то несуществующей книгой?! Бред!
- Эрих Эрастович, - Президент говорил тихо и проникновенно, - я верю вам, голубчик,  знаю, что вы не желаете мне зла. Слава Богу, мы с вами не первый год вместе работаем. Но вы же понимаете, Тоцкий - это легенда! К нему нельзя не прислушиваться. Одно только название, что Демпол подчиняется Президенту. На самом деле Комиссия по народонаселению полностью контролирует ее деятельность. Так что у господина Тоцкого сильная поддержка.
- Вы боитесь? - удивился Трауберг. - Но вы - главнокомандующий, у вас - армия! Наконец, за вами - народ, который вас выбрал…
- Да-да, - закивал головой Президент, - конечно, вы правы. Но вы же понимаете, я, как президент этой страны, не могу допустить междоусобицы. Так что приходится иногда мириться.
Он улыбнулся печально. Внезапно Траубергу стало его жаль. Он неплохой мужик, Президент Синегорской Республики. Даже верховная власть, которой он обладал вот уже десять лет, не сумела его полностью испортить. Но парадокс состоял в том, что  Президент действительно мало что решал. И не только потому что иногда не способен был принять важное решение. Просто за него это, как правило, делала Комиссия по народонаселению, возглавляемая Тоцким-старшим.
- Ну, хорошо, - подводя черту под разговором, Президент поднялся, хлопнув по крышке стола обеими ладонями. - Я поручу всем департаментам и, в особенности, Комиссии подготовить свои предложения по изменению Закона  о народонаселении. Разумеется, приемлемые предложения. Отменять его мы не будем. Во всяком случае - пока.

Коваль ждал Трауберга в его приемной. Подскочил со стула, когда тот вошел, пожал руку так радостно, словно они не сидели только что рядом на Президентском Совете.
- Верочка, кофе! - попросил Трауберг и распахнул перед министром информации двери своего кабинета.
Они устроились в креслах у окна, закрытого малиновыми, просвечивающими насквозь шторами. Вера Сергеевна принесла кофе, Трауберг достал бутылку коньяка. Они выпили по рюмочке, и Эрих Эрастович, расслабившись, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Он и в самом деле очень устал. Он не понимал, зачем Коваль пришел к нему, чего он хочет. Пресс-конференция? Для решения этого вопроса есть пресс-секретари. Не хватало еще, чтобы члены Президентского Совета сами занимались организацией такого мероприятия…
Трауберг чувствовал, как проваливается в сладкую дрему. Веки сомкнулись, и даже усилием воли он не мог заставить себя открыть глаза. Еще немного и он бы уснул окончательно, но в этот момент Коваль довольно бесцеремонно тряхнул его руку.
- Эрих Эрастович!
Трауберг вздрогнул, взглянул на него ошалело, помотал головой, сбрасывая с себя сон.
- Эрих Эрастович, я понимаю, что не вовремя. Один вопрос - и отдыхайте. Я вижу, как вы измотаны…
- Какой вопрос?
Трауберг сел прямо, чтобы не соблазняться возможностью растечься по креслу, подобно медузе на горячем песке.
- О неустановленных лицах, якобы ведущих подкоп под Демпол и Президента. Скажите, вы имеете какое-то отношение к этим людям?
Желание уснуть сразу отпало. Трауберг уставился на своего собеседника так, что тот смутился.
- Вы что, в своем уме?! Как вам в голову такое пришло?
- Простите, я ни в чем вас не подозреваю, но… Как вы думаете, Демпол выдумывает очередной заговор или кто-то действительно собирает свидетельства очевидцев?
Это уже становилось интересным. С такой позиции Трауберг заявление начальника Демпола не рассматривал. Что ж, Коваль прав, Демпол с подачи Комиссии по народонаселению, то есть Тоцкого-старшего, вполне мог запустить такую «утку». А потом использовать якобы борьбу с якобы заговорщиками для очередного закручивания гаек. Но что-то подсказывало Траубергу, что это не так. И он даже знал, что именно. Тоцкий был обеспокоен этим сообщением. Оно стало для него такой же неожиданностью, как и для всех. А значит, он не имел к нему ни малейшего отношения.
- Я  думаю, - осторожно произнес Трауберг, - что, возможно, подчеркиваю - возможно, кто-то действительно ведет какие-то записи, но… Я не стал бы преувеличивать степень опасности…Книга, выборы… Зачем все сбрасывать в одну кучу? Не понимаю…
- А вы подумайте, - прищурился Коваль. - Если эти свидетельства собирает просто какой -то чудак-историк, решивший донести их до потомства, это одно. Но если книга будет сделана людьми, которые, действительно, хотят подложить бомбу под существующий строй, то…
Он многозначительно замолчал.
- То - что? - не выдержал Трауберг. - Я не пойму, Аркадий Константинович, к чему вы клоните? Говорите уже открытым текстом! Я сегодня не в том настроении, чтобы разгадывать ваши шарады!
Коваль наклонился к нему через стол и сказал тихо, но отчетливо.
- Если кто-то пишет эту книгу, то мы должны найти его раньше Демпола. Найти, взять под свою опеку и сделать все, чтобы работа была закончена! Это наш шанс хоть что-то изменить. Вы не хуже меня понимаете, что дальше так продолжаться не может.
Трауберг смотрел на него во все глаза. Он не ожидал такой откровенности. Странно: они знали друг друга долгие годы, вот уже пять лет работали в одной команде, но лишь сейчас  поняли, что смотрят на происходящее в стране одинаково и думают тоже одинаково.
- Хотите стать новым президентом? - заставил себя улыбнуться Трауберг.
Коваль принял шутку:
- Если вы будете моим советником…Как вам предложение?
Трауберг не понял, о каком предложении идет речь - стать советником или сделать книгу. Но раздумывал он над вторым. Начать с того, что он не имел ни малейшего понятия, как разыскать людей, о которых шла речь. Он же не Демпол, у него нет агентов, рыскающих по всему городу, нет осведомителей.
- Искать нужно среди профессионалов, - сказал ему Коваль, - дилетанту такую вещь не осилить. Написать и издать книгу, особенно такую, человек с улицы не сможет. Вот вам первая зацепка. Ищите женщину…
- И не просто женщину, - задумчиво добавил Трауберг, - но такую, которая имеет мотив…
- То есть?
- Ну, например, она - одна из изъятых, или, напротив, потеряла близкого человека и теперь хочет отомстить любым способом…
Трауберг не договорил… Что-то щелкнуло у него в голове, включился механизм памяти, завертелись со скрипом шестеренки, цепляя одна другую… Женщина, потерявшая близкого человека и мечтающая отомстить… Профессионал… Профессиональный историк… Черт!
Он резко поднялся.
- Пожалуй, на этом остановимся. Я все понял. Если будут какие-то новости, дам знать.
Коваль, не ожидавший такого резкого окончания разговора, моргнул удивленно, тоже встал с кресла, кивнул головой, соглашаясь, протянул Траубергу руку. Уже у двери повернулся и, хитро улыбнувшись, вдруг произнес:
- Уверен, вы уже знаете, кто эти люди!

Тони, закончив дежурство, ехал к Кате. Впрочем, точно так же можно было сказать, что он ехал домой. Он не бывал у нее разве что в те дни, когда поздно освобождался со службы, - тогда возвращался в свою холостяцкую берлогу, ужинал в одиночестве, смотрел на телефон, борясь с желанием позвонить, разбудить Катю, услышать ее голос и хотя бы немного поговорить о том, что произошло за день, но потом справлялся с собой и засыпал в предвкушении завтрашней встречи. Но сегодня он ехал к ней, несмотря на позднее время.
Всего час назад у него состоялся разговор с Траубергом. То, что услышал Тони, не было для него новостью. Да, сегодня командиров подразделений вызвал к себе начальник Центрального отдела Демпола и дал установку собирать данные на тех, кто интересуется изъятием детей из семей. Но это была вся информация, которой владел Тони. Никто не собирался говорить больше того, что им требовалось знать. Трауберг открыл ему глаза. Но предположение о том, что человеком, по следу которого брошены все силы Демпола, может быть Марта, повергло Тони в самый настоящий шок! Он, как никто другой, знал, что эта женщина способна на такую авантюру. У Тони сразу всплыли в памяти ее слова, сказанные, как тогда ему показалось, в отчаянии: «Я буду поступать так, как считаю нужным!». Да, Трауберг прав. Марта могла пойти на такой шаг.
- Если это она, убеди ее, что нужно быть осторожней, - втолковывал ему Трауберг, - пусть две недели сидит и не высовывается. А дальше… дальше встречается только с теми людьми, которых назовешь ей ты. У вас есть база данных по изъятым?
Тони кивнул.
- Вот и отлично. Будешь проверять каждого сам, лично. Ты теперь - тень, дух, цепной пес. Да, и еще… Не нужно говорить Марте, что у нас свой интерес. Пусть думает, что ты просто помогаешь ей, по-дружески… Договорились?
Тони снова кивнул. Он был ошарашен еще одним неожиданным открытием. Однажды он приехал к Кате поздно, вот так примерно, как сейчас. Она не спала, работала, возле компьютера лежал блокнот, исписанный незнакомым почерком. Тони машинально взял его в руки. Он не успел прочитать ни слова - Катя подошла, со странной улыбкой отняла у него этот блокнот и убрала в нижний ящик стола. В нижний ящик… Теперь он был уверен, что Катя, его Катя тоже замешана в этом деле. Сумасшедшая!
- Тони, ты слушаешь? - вернул его к реальности голос Трауберга.
- Да-да, - очнулся тот, - конечно.
- Весь собранный материал пусть дублирует. И ни в коем случае не хранит дома… Копии будешь привозить мне, мой сейф - самое надежное место.
- Эрих Эрастович, если вы догадались, что это Марта, то почему вы думаете, что кто-то в Демполе не придет к такому же выводу?
Трауберг усмехнулся.
- Видишь ли, тысячи женщин в этом городе точат зуб на Демпол и Закон о народонаселении. Кто из них способен написать книгу? Может быть, ни одна. А может быть - десятки. У Демпола большое поле для поисков. А у нас с тобой очень маленькое. Мы знаем только одну женщину, которая имеет все основания перевернуть этот мир к чертовой матери и, главное, может, это сделать.
- Вы хотите сказать, что даже если эта женщина - не Марта, то нужно сделать так, чтобы это была именно она?
- Я всегда знал, что ты сообразительный… Но я думаю, что не ошибаюсь, и это действительно - Марта.
Тони не стал открывать дверь своим ключом - в окнах был свет, значит, Катя не спала. Работала… Теперь он догадывался, над чем. Позвонив, прислушался. Уже через минуту в замочной скважине провернулся ключ - она открывала, не спрашивая, хотя Тони сто раз просил ее интересоваться, кто звонит. «Зачем? - простодушно отвечала Катя. - Чужие ко мне не ходят».
- Привет!
Она привычно потянулась к Тони губами, но тот, отодвинув девушку в сторону, не раздеваясь, направился в комнату. Ну, что ж, он не ошибся. Компьютер включен, на экране - какой-то текст, а рядом, на столе -  блокнот, исписанный все тем же почерком. Тони взял его в руки, пролистал, бросил небрежно обратно. Наклонился, выдвинул нижний ящик. В нем лежали стопочкой еще несколько блокнотов. Тони вытащил их, брякнул на стол. И только тогда повернулся к Кате. Та, сцепив руки, застыла в дверном проеме. В лице у нее не было ни кровиночки.
- Ты ничего не хочешь мне сказать? - недобрым голосом спросил Тони.
- Это что? Обыск?
Тони поразился Катиному хладнокровию. Да-а-а, они с Мартой стоили друг друга!
- Нет, пока не обыск. Просто хотел удостовериться, что не ошибся.
- Как ты узнал?
- Сорока на хвосте принесла! О вашей авантюре говорили на заседании Президентского Совета. С сегодняшнего дня за вами охотится весь Демпол. Лучшие легавые идут по следу. И слава Богу, что я пришел первым!
- Демпол? - кажется, теперь Катя, наконец, испугалась. - Но причем здесь Демпол? Мы ничего не сделали. Подумаешь, беседовали с людьми, записывали их воспоминания… Разве это преступление?
- Об этом, - язвительно произнес Тони, - ты будешь рассказывать следователю, когда по ночам тебя будут водить на допрос! Вас обвиняют в попытке государственного переворота.
Катя недоуменно моргала. Кажется, она действительно не понимала, что происходит.
- Какого переворота? Мы не собирались ничего переворачивать. Мы решили просто… для истории… для потомков…
- Ну да, ну да, - продолжал добивать ее Тони, - великие историки! Кто это придумал? Марта?
Катя кивнула.
- А ты, разумеется, не могла не помочь подруге… Сколько вы уже этим занимаетесь?
- Месяц, полтора …
Тони присвистнул. Нет, судьба явно благоволила двум авантюристкам. Полтора месяца под носом у Демпола две женщины на свой страх и риск собирали письменные свидетельства жертв Закона о народонаселении, а открылось это только сейчас!
- Иди сюда, - сказал он уже  мирным голосом.
И когда Катя подошла, обхватил ее обеими руками за талию, притянул к себе, ткнулся носом в разрез блузки.
- Ты напугал меня…
Она еще не пришла в себя, говорила неестественным голосом. И вообще не знала, как теперь себя вести. Она, похоже, только сейчас вспомнила, где служит ее возлюбленный. Тони поднял голову.
- Я не буду просить у тебя прощения. Завтра на моем месте мог бы быть другой. И разговаривал бы он тоже по-другому. Катя, милая, дорогая, любимая, вы с Мартой играете с огнем! Вы, романтичные, наивные девушки, забываете, что живете в жестоком государстве, которому неведома жалость. Люди, управляющие им, не сентиментальны, они не плачут, когда смотрят по телевизору бразильские сериалы. Они, не раздумывая, расправляются с каждым, кто думает иначе, чем полагается думать в соответствии с их законами. Неужели ты этого не понимаешь?! Один раз вам удалось выпутаться, но отнюдь не благодаря вашим красивым глазкам. Очень важные люди постарались сделать так, чтобы ни тебя, ни Марту не тронула карающая рука Демпола. Но в нашем мире добро наказуемо, и горе тем, кто наивно полагает, что это не так! А теперь собирайся, поедем к Марте.
- Но уже поздно…
- Поздно будет тогда, когда к ней придут люди в форме. Собирайся!
Уже потом, подняв Марту с постели, изрядно перепугав и ее, и Татьяну Федоровну, они сидели на кухне и, склонив головы, обсуждали план дальнейших действий.
- Две недели не высовываться, - говорил им Тони, - у вас есть, чем заняться. Приводите в порядок старые записи. Я составлю список надежных людей, не связанных с Демполом, - будете встречаться только с ними. И лучше не в Синегорске… Пусть страсти утихнут. Если некоторое время агенты будут молчать, Демпол решит, что сведения о вас - либо «утка», либо чья-то перестраховка. Знаете, по принципу: кто-то  сказал, кто-то услышал, а на деле - пшик. Обработанные блокноты я заберу, спрячу в надежном месте. Все, что уже в компьютере, сбросим на три диска: один заберу я, и по одному спрячете вы. И с этого дня только так: вся информация дублируется. И еще… Подруги мои боевые… Работаем неделю, вторую ложимся на дно. Снова работаем и снова отдыхаем. И так четыре раза. После этого лавочку закрываем. Навсегда. Ясно?
Марта и Катя переглянулись. И согласились.

Писать книгу никто не собирался. Просто однажды Марте не спалось. Днем она была занята работой, заботами о дочке, и думать о своих бедах и проблемах ей было некогда. А вечером наваливалась тоска. Ночи напролет она ворочалась в постели, думая о Марке, о своем нынешнем положении - она не призналась даже матери в том, что ждет ребенка. Сначала боялась. Потом  решила молчать, чтобы не беспокоить мать до поры до времени. Но не думать о том, как спасти детей, она не могла. Выход был один - уезжать. Уезжать из этой страны как можно дальше. Друзья Марка помогут - в этом она не сомневалась. Значит, волноваться не о чем. И все же не могла не волноваться.
Вот и в ту ночь она долго не могла уснуть. Чтобы успокоиться, стала вспоминать первую встречу с Марком. Потом нашла в сумке блокнот и зачем-то все это записала. И только тогда, выплеснув свои чувства на бумагу, наконец, уснула. На следующую ночь она уже не стала долго мучиться - вновь взяла блокнот и ручку. Она писала все подряд - историю  Марка и Тони, рассказ матери о собственном брате, вспоминала события прошедшей осени.
Первой об этих литературных опытах узнала Стаси, которой Марта, заставив подружку поклясться, что та не обмолвится никому ни словом, рассказала о новом средстве от бессонницы. На следующий день, делая таинственные глаза, Стаси шепотом поведала ей о своей соседке, у которой за десять лет изъяли трех детей.
- Она что, ненормальная? - возмутилась Марта. - Как можно быть такой безответственной?
- Она не безответственная, - пояснила ей Стаси, - она - верующая, а им запрещено делать аборты. Хочешь, поговори с ней сама.
Марта не могла потом объяснить, почему она согласилась. Но она согласилась. И вечером вместе со Стаси пришла к ее соседке. Через два дня та позвонила ей и предложила встретиться с другой женщиной. Потом была третья, четвертая, пятая… Потом Марта перестала их считать. Ее передавали, словно дорогой талисман, из рук в руки. Звонили, сообщали адрес, и Марта шла, как на работу, записывать истории несчастных женщин. Удивительно, что все они понимали опасность этого на первый взгляд невинного предприятия, поэтому каждая семья гарантировала Марте порядочность хозяев того дома, куда ей предстояло придти.  И все же информация просочилась.
Через две недели она поняла, во что ввязалась. Все эти рассказы, собранные воедино, могли стать обвинительным документом на суде истории. Вот тогда в Марте заговорил историк-профессионал. Порой за вечер она встречалась с двумя, а то и тремя женщинами. Домой возвращалась иногда за полночь. Ежедневно на нее выплескивались слезы осиротевших матерей и отцов. Она уже не знала, как ей справиться с этим потоком горя.
Одна из женщин - сама врач городского роддома, рассказывая свою историю, вдруг обмолвилась:
- Хорошо бы вам встретиться с главврачом, при которой изъятия только начинались. Она, правда, старенькая, но с памятью  у нее все хорошо. Она многое помнит. Если хотите, я позвоню ей, а потом сообщу вам.
Марта, разумеется, согласилась.
Бывший главврач оказалась высокой, статной, красивой даже в свои восемьдесят лет женщиной. В ее просторной, вполне современно обставленной квартире царила чистота, а сама она была одета так, словно встречала официальную делегацию - черная длинная юбка, белая блуза  с маленьким строгим воротничком, на груди  брошь  - черная бабочка,  обрамленная золотом. 
- Прошу вас, - она царственно повела рукой, приглашая гостью в зал.
 Марта, испытывая неудержимое желание встать на цыпочки, робко прошла к дивану, села, достала из сумки ручку и блокнот.
- Никаких записей! - снова повела рукой хозяйка дома. - Я расскажу, а вы уж запоминайте. Вы курите?
- Нет, спасибо, - отказалась Марта, - не курю.
- А я с вашего позволения… Дурная привычка, понимаю, но… ничего не могу с собой поделать. Когда волнуюсь, курить хочется нестерпимо. Сын ругает, он сам - врач, у нас, можно сказать, династия, поэтому стараюсь в его отсутствие. Так что вы хотели узнать?
- Мне сказали, что вы…
- Софья Андреевна, - церемонно произнесла старая дама.
- Да… Софья Андреевна… Мне сказали, что вы… что при вас начинались изъятия детей… Как это было?
- Как это было? - подняла та подкрашенные брови. - Когда ночами мне снится первое изъятие, я просыпаюсь в ужасе и принимаю сердечные капли… А сын измеряет мне давление и не велит пить крепкий чай на ночь. Я не рассказываю ему о своих кошмарах. Н-да…
Она помолчала.
- Мы и подумать не могли, что Закон о народонаселении коснется нас, синегорцев. В роддомах к этому времени уже работали уполномоченные Демпола. Но они отслеживали мигрантов,  и нас мало это заботило. Мы считали, что такое положение  в порядке вещей. Но все изменилось в один прекрасный день. Наверное, Демпол получил приказ… Потом я узнала, что акции, подобные той, что прошла в нашей больнице, провели одновременно во всех роддомах города. Они пришли утром, едва закончился обход. Десятки людей в камуфляжной форме, в масках, вооруженные автоматами. У каждой палаты поставили по охраннику, запретив женщинам выходить в коридор. Ворвались в мой кабинет и потребовали предоставить им сведения на вторых детей. Я не сразу поняла, что происходит. Решила, что речь идет о мигрантах… Но они стали откладывать медицинские карты жительниц Синегорья…
Потом пошли в детское отделение. Тасовали новорожденных, словно овощи первого и второго сорта. Этих - туда, этих - сюда… Всех вторых потребовали перенести в другую палату. Поставили там несколько автоматчиков.
Женщины почувствовали неладное, вырвались в коридор - в конце концов, не стали бы демполовцы стрелять в безоружных. Бросились в детское отделение. И наткнулись на стену, на железную стену…
Софья Андреевна аккуратным щелчком сбросила пепел с кончика сигареты в изящную китайскую пепельницу. Она была все так же спокойна и невозмутима, но Марта чувствовала, что за этой невозмутимостью -  пережитый, но незабытый ужас.
- Господи, что тут началось! Женщины ревели и выли, просили вернуть им детей. Многим становилось плохо. Медсестры не успевали отпаивать их водой и валерьянкой. На демполовцах рвали форму, но они и с места не трогались… Каменные люди… До сих пор не могу понять, откуда такие берутся… Пришло время кормления, теперь уже плач подняли голодные детки. Матери снова стали умолять пустить их в палату, покормить детей. Мне не разрешали даже подойти к телефону и хоть куда-то позвонить, потребовать объяснений… В конце концов, я убедила командира этих псов-рыцарей пропустить к детям медсестер с детским питанием.
Потом был целый день, в течение которого никто не знал, что происходит, что будет с детьми. Демполовцы сами не знали. Они получили приказ изъять, а что делать дальше - им никто не сообщил. Женщины, а их было около десятка, бродили по коридору, как сомнамбулы, как помешанные… Одна, действительно, помешалась. К вечеру у нее началась родовая горячка, а ночью она выбросилась из окна…
Дело осложнялось еще и тем, что привозили новых рожениц. У тех, кому не повезло, детей отнимали еще в родовой. Они, правда, в тот момент не понимали этого. Лишь на следующий день им сообщили, что в соответствии с Законом о народонаселении вторые дети считаются незаконными и подлежат изъятию.
Лишь через два дня утром деток увезли в спецприемник. С ними уехали врач и сестра. Они не вернулись больше, остались там - кто-то должен был ухаживать за грудничками…
- Отнимали только вторых? - уточнила Марта, когда Софья Андреевна умолкла.
- Да, в течение полугода у родителей отнимали только новорожденных. Потом кому-то умному пришло в голову дать им право выбора. Но мне кажется, что пошли на это по одной простой причине: новорожденные требовали больше внимания, больше хлопот, их содержание обходилось дороже. То ли дело ребенок пяти - десяти лет…  Его можно быстрее отдать на усыновление. По нему уже видно - красивый он или не очень, здоровый или больной, умный или глупый… Дайте ваш блокнот!
- Что? - не поняла Марта. - Вы же сами просили не записывать…
Но блокнот все же подала. Софья Андреевна быстро написала в нем несколько цифр и какое-то имя.
- Это главврач женской консультации, доктор Антипин. Бывший, разумеется. Я позвоню ему вечером, договорюсь о вашей встрече. Побеседуйте с ним, не пожалеете.
Доктор Антипин оказался высоким костистым стариком с удивительно буйной для его возраста, совершенно белой шевелюрой и седыми пушистыми бровями. Он стоял на пороге собственного дома, опираясь на вырезанную из крючковатой палки клюку, и внимательно смотрел на нее небесно-голубыми глазами. Такие глаза, почему-то подумала Марта, бывают у безгрешных людей. Под его взглядом она чувствовала себя маленькой, неуверенной в себе девочкой. Да она такой и была в действительности - рядом с этим мудрым, прожившим долгую жизнь человеком.
- Мать! - внезапным для такого ангелоподобного облика басом вдруг крикнул старик.
Марта вздрогнула и отступила на шаг назад. Ей на миг показалось, что хозяин дома сумасшедший. Но в это время откуда-то из глубины коридора вынырнула маленькая кругленькая женщина и, словно колобок, подкатилась к своему, смотревшему на нее сверху вниз, мужу.
- Чай готовь! - снова гаркнул старик.
Старушка кивнула и укатилась обратно, а доктор Антипин перевел взгляд на Марту.
- Глухая она, - посмеиваясь над ее испугом, нормальным голосом сказал старик, - вот и приходится кричать. Дом-то большой, не дозовешься. Ну, милости просим.
И сделал широкий жест рукой, приглашая гостью войти.
Они сидели на просторной кухне. За окном качала заснеженными ветками сосна. Сугробы по ту сторону стекла тяжелыми кучами громоздились до самого подоконника. Двойные рамы были проложены толстым слоем ваты, а сверху - красные гроздья рябины. Невесть откуда взявшаяся синичка осторожно стучала клювиком в стекло, тщетно пытаясь добраться до заманчиво и аппетитно сверкавших на солнце багряных капель.
В кухне было тепло и дремотно. Женщина - колобок, приветливо улыбаясь, налила Марте чаю, поставила на стол глубокую тарелку с домашним печеньем, посыпанным сахаром и маком, и, не переставая улыбаться, укатилась. Марта осталась лицом к лицу с доктором.
- Ну, что вас интересует, милочка?
Антипин поставил клюку между колен, положил ладони на набалдашник, оперся острым подбородком, устремив на гостью острые, несмотря на возраст, небесно-голубые глаза.
- Софья Андреевна сказала, что вас интересует год Большого перелома… Про себя мы именно так называли это время. А еще год Большого безумия…
Да-с… Хотите знать, как это было? До банального просто. Всех женщин, беременных вторым или третьим ребенком, подвергли принудительному абортированию. Это в двух словах. А если конкретно. Представьте, что вы ждете второго ребенка (он даже не догадывался, как легко было Марте это представить!)  и приходите в женскую консультацию, чтобы встать на учет или получить медицинскую помощь. Вместо этого вас в принудительном порядке ведут в операционную. Никто не мог понять, что, собственно, происходит. Женщины пытались спорить, что-то доказывать, плакать, кричать, сопротивляться, но все было совершенно бесполезно… Все равно что разговаривать с каменным истуканом. Наши врачи первое время  отказывались следовать приказам Комиссии и участвовать в этом позорном мероприятии, но им быстро объяснили, что в таком случае они получат волчьи билеты и никогда больше не смогут заниматься медицинской практикой. Началось массовое избиение младенцев. Это безумие, эта вакханалия продолжалась с месяц, пока женщины, прослышав о происходящем, не прекратили обращаться в консультации. Тогда изобретательная Комиссия пошла другим путем: в нарушение всяческих врачебных принципов и правил из регистратуры были изъяты медицинские карты и отобраны те женщины, кто ждал второго или третьего ребенка. У них появлялся Демпол и проводил насильственную госпитализацию. Даже на поздних стадиях беременности. Бывали случаи, когда мы на коленях стояли перед представителями Комиссии и умоляли сохранить жизнь ребенку…
Я - из многодетной семьи. И мечтал, чтобы у меня тоже было много детей. Ко времени введения Закона о народонаселении в действие у нас их было трое. Жена ждала четвертого. Я не стал дожидаться, когда к нам нагрянет Демпол. Воспользовался, так сказать, служебным положением. Принес из клиники нужные препараты, поставил жене укол и принял у нее преждевременные роды. Прямо здесь, вот на этом столе!
Он хлопнул костистой рукой по цветастой клеенке. Чашка на столе подпрыгнула, выплеснув через край густой, почти черного цвета чай. Старик вытащил из кармана брюк скомканный платок, оттер вдруг заслезившиеся глаза.
- Рябину видишь? - кивнул он за окно. Марта пригляделась. В сумерках рябинка в конце двора, у самой ограды была почти не заметна.
- Там мы его и похоронили, - продолжил Антипин. - Думаешь, это рябина? Нет, это мой сын. Я прихожу к нему каждый день и подо-о-олгу обо всем с ним разговариваю. Старшие-то давно выросли. А этот вроде маленький. Все маленький да маленький, все при нас…
После таких разговоров Марта болела, теряла аппетит, ей снились кошмары, заставлявшие просыпаться в ужасе среди ночи. Она не могла понять одного: как могло случиться, что целый народ сошел с ума и позволил  кучке авантюристов осуществить преступление  против собственного будущего?! Да, страна стояла на пороге голода, но неужели единственным выходом из этой ситуации было массовое уничтожение детей? Именно уничтожение - иначе  все происходившее назвать было нельзя. За пять десятков лет из семей были изъяты тысячи, десятки тысяч детей. К чему это привело? Синегорье стремительно старело. Еще десять - пятнадцать лет - и стариков некому будет кормить. А еще через такой же промежуток времени они просто начнут вымирать. Синегорье станет «Летучим голландцем», страной - призраком с опустевшими городами и вымершими деревнями. И все потому, что пятьдесят лет назад кучка умников во главе с профессором Тоцким решила, что спасти страну от голода можно, лишь остановив рост населения, убив для этого в прямом и в переносном смысле тысячи детей.
Никто не хотел убивать…  Но все промолчали. Так же, как молчали, когда дело касалось мигрантов - людей пришлых, бесправных, беззащитных. Соглашались или просто делали вид, что не замечают, как государство расправляется с ними, и тем самым подписывали приговор себе и своим детям.
Но разве сама Марта еще несколько месяцев назад не принадлежала к этой великой когорте молчунов? Она просто жила - работала, воспитывала дочь, любила, или, во всяком случае, искренне считала, что любит мужа… И только встреча с Марком, их короткая, но такая яркая любовь перевернула ее жизнь, заставила по-другому взглянуть на окружающий мир. Марта и раньше была чувствительной девушкой, но сейчас ей казалось, что ее сердце - это одна большая рана, кровоточащая, незаживающая. Оно болело уже не только за осиротевшую мать, за пропавшего в чужих краях брата, за Марка, когда-то лишенного родительской любви и потому отдавшего всего себя без остатка обездоленным детям, за свою дочь и не рожденного еще ребенка. Оно болело за всех, ибо не было в Синегорье ни одной семьи, по которой не прошелся бы безжалостно, беспощадно и совершенно бессмысленно Закон о народонаселении. 
Нет, думала Марта, она молчать не станет. Она сделает все, чтобы заставить людей очнуться, остановить это безумие! Только в этом спасение Синегорья. В этом и ее спасение… Марта вдруг припомнила сон, приснившийся ей накануне поездки в Казацкие Избушки, той поездки, с которой все началось… Только теперь она поняла, куда бежала, и почему так враждебен был окружающий ее город… Когда Марта вспоминала тот ночной кошмар, ей вновь становилось страшно. И казалось даже, что маленькое крохотное существо внутри нее сжимается от ужаса, замирает, перестает дышать. «Тихо, - говорила она в такие минуты своему малышу и касалась ладонью живота, еще небольшого, но уже обозначившегося совершенно определенно и недвусмысленно, - тихо, я не дам тебя в обиду».
Татьяна Федоровна только сейчас, наконец, поняла, что Марта беременна. Эта новость вызвала у нее настоящий шок. Она кричала на дочь, рыдала, пила сердечные капли, несколько дней не разговаривала с Мартой, обвиняя ее в безответственности, но, в конце концов, вынуждена была смириться. Тем более что Марта словно оделась в броню и никак не реагировала на ее крики и слезы.
- Ты не боишься потерять Адель? - спросила у нее мать.
- Я лучше умру вместе с ней, - спокойно ответила Марта и сама поразилась своему спокойствию. Это была не обреченность. Это было уверенность в том, что с ней и ее девочкой ничего плохого не случится. А для этого нужно написать книгу… И она ее писала. Изо дня в день. Все записи передавала Кате. Та набирала электронный вариант текста, копировал его на разные диски, один из которых, как и договорились, передавала Тони. Тони, в свою очередь, увозил их Траубергу. Но ни Марта, ни Катя, ни Стаси с Виктором, активно им помогавшие, не имели ни малейшего понятия о том, что их книга - ставка в большой игре за будущее маленькой страны.

Марк возвращался домой. Прошло полгода с тех пор, как он покинул  Синегорье. Всего полгода, а ему казалось - целая вечность.
Собаки, которые наткнулись на путешественников, едва не погибших в горах, принадлежали егерю Уральского  заповедника. В тот день он решил сходить на охоту. Это скромное и вполне объяснимое желание спасло жизнь Марку и его обессиленным спутникам.
Егерь, носивший странное, редкое русское имя Акинфий, вместе с женой Полиной и десятилетним внуком Андреем жил в заповеднике, в просторном недавно срубленном доме на четыре комнаты. Тут же на участке стоял еще один домишко, возраст которого явно перевалил за сто лет - в нем когда-то жил отец Акинфия, еще раньше его дед и, возможно, даже прадед. Домик дышал на ладан, но выбирать не приходилось - Игорь с женой и детьми поселился в нем. Марку отвели комнату в большом новом доме.
Акинфий рассказывал потом, что в первый момент, увидев зимой в лесу людей - за тысячи километров от цивилизации, решил, что у него начались галлюцинации. Когда же отогревшиеся, пришедшие в себя, осознавшие то, что остались живы, путешественники рассказали о своих приключениях, он только развел руками.
- Ну, ребята, считайте, что в рубашке родились… Я такого еще не видывал и не слыхивал, чтобы зимой, через перевал, с женщинами и детьми… Вот уж воистину - охота пуще неволи.
Здесь, в заповеднике им пришлось задержаться на долгие месяцы. Сначала, не выдержав, видимо, напряжения последних дней, со страшнейшей пневмонией свалился Марк. Три недели он не поднимался с постели. Три недели по очереди возле него дежурили Игорь, Акинфий и его жена. Тандем врача  и егеря - знатока лечебных трав спас Марку жизнь. Позже, уже немного оклемавшись, он вспоминал, как его поили какими-то горькими настоями, растирали грудь и спину непонятными мазями, как на руках Акинфий носил его, исхудавшего, в баню, где, задыхаясь и кашляя, он дышал горячим паром и потел так, что, казалось, испаряется вся жидкость, и от тела остается лишь внешняя оболочка. 
Еще два месяца Марк приходил в себя. У Акинфия была «тарелка», принимавшая спутниковое телевидение, так что единственным развлечением Марка, помимо долгих, неспешных бесед с хозяевами, которых очень интересовало, что же заставило городских жителей, не имевших ни малейшего понятия о том, что такое горы, совершить столь беспримерный переход, - единственным развлечением Марка был телевизор. Так же, впрочем, как у десятилетнего Андрея, внука хозяина. Андрей страдал аллергической астмой, жить в городе и дышать городским воздухом не мог, так что родители отправили его к деду с бабушкой. По утрам Акинфий занимался с ним математикой и русским языком, потом Андрейка вслух читал географию или историю, а то и стихи из учебника по литературе, а все остальное время проводил либо во дворе, либо - если было очень холодно - возле телевизора. С Марком они подружились, так что в долгие дни вынужденного безделья именно мальчик был его собеседником и  помощником.
Ожив немного и начав ходить, Марк стал выползать на крыльцо - не столько погреться, сколько прищуриться на солнышко, подышать свежим воздухом, от которого кружилась голова.  «Я не умер, - думал он, - я опять не умер. Значит, не судьба… Значит, мне суждено вернуться… Но как глупо… Я жив, а там, в Синегорье, должно быть, думают, что я умер. Конечно, а что еще они должны думать. И Трауберг, и Тони…  И Марта… Ей наверняка сообщили, и теперь она тоже думает, что я умер. А я ничего не могу с этим поделать! Ни-че-го! Я сижу тут в глуши и не могу даже сообщить о том, что жив… Как глупо!».
Игорь и Дэн , чем могли, помогали по хозяйству Полине, ходили с Акинфием на охоту, считали поголовье диких зверей, водившихся в округе. Аня, располневшая, с отекшими ногами, так же, как и Марк, большую часть времени проводила в постели. Вечером все собирались в большом доме, на кухне. Марк, еще слабый, потевший при каждом резком движении, быстро устававший, лежал на кровати возле кухонной двери. Ему даже тарелку с едой подавали, как он смеялся, в постель. Разговаривали, смотрели телевизор. Иногда спутник ловил и синегорское телевидение. Тогда Марк впивался взглядом в экран, словно надеялся увидеть знакомые лица. Один раз так и произошло: в новостях показывали заседание правительства, и в кадре мелькнул Трауберг. Игорь даже подпрыгнул от удивления - он тоже узнал в члене Президентского Совета человека, сопровождавшего их группу  из Синегорска в горы.
- Ты видел? Видел? - не веря себе, переспрашивал он у Марка. - Это он?
- Увидел и забудь, - посоветовал ему Марк, - не забивай себе голову.
Про февральские события в поселке под Синегорском беглецы узнали в тот же день. Репортажи с места события шли по всем телевизионным каналам Уральской республики. Потрясенные, они молча смотрели и слушали, лишь изредка  обмениваясь короткими фразами. Акинфий разразился матом, забыв, о том, что здесь же, у телевизора, сидит его внук.
- Какого…?! - кипятился Акинфий. - Они что у вас там, б…ть, с ума сошли - людей заживо жечь?! Ну, вы, мужики, даете! Да как же можно так жить? Что ж вы молчите столько лет?! Вам не  в горы, вам правительство надо было идти брать! Что творят, суки! Что творят!
Странно, но после этих слов Марк впервые испытал чувство стыда за свою родину, которую все-таки любил, несмотря на то, что она так жестоко обошлась с ним.
- Ладно, - сказал он Акинфию, - ты нас не стыди. Мы еще вернемся.
В путь они собрались лишь в конце апреля, когда сошел снег, земля подсохла, а реки освободились ото льда. Игорь с женой и спасенная девочка Люба остались в заповеднике, Дэн отправился вместе с Марком, который должен был доставить мальчика к родственникам в Уральске. Родственники, конечно, уже никого не ждали - с того света не возвращаются, но Игорь надеялся, что Дэна они все же примут и приютят у себя до той поры, когда семья сможет воссоединиться.
Марка и Дэна сопровождал Акинфий. В дорогу он собирался основательно - идти предстояло далеко. Уложили палатку, надувную резиновую лодку, провианта как минимум на неделю пути.
- Не боишься? - подмигнул Дэну Марк, навьючивая на подростка объемный рюкзак.
- Лавин весной не бывает, - не в лад ему серьезно ответил паренек.
После долгой болезни Марк еще не полностью восстановился, так что дорога на этот раз давалась ему с трудом. Им приходилось часто останавливаться на отдых, палатку разбивали еще засветло, но спать не ложились, сидели у костра, думая каждый о своем. Ночи в апреле стояли сырые и прохладные. Акинфий набрасывал Марку на плечи домотканый плед - грубоватый, колючий на ощупь, пахнущий овечьей шерстью, но очень теплый.
- Прикройся, - заботливо говорил он, - не дай Бог, застудишься. И куда мы тогда с тобой?
Через три дня они вышли на широкий тракт. Когда Марк увидел первую машину - огромный самосвал, который пролетел мимо них со страшным ревом, он чуть было не прослезился. За месяцы, проведенные в лесу, ему не раз казалось, что он никогда больше не вернется в большой мир. Жить вдалеке от цивилизации ему было не привыкать, но у себя, в Казацких Избушках, Марк знал,  что в любой момент может приехать в Синегорск и стать городским жителем. Здесь же он был пленником, он не был свободен в своем выборе, он зависел, словно в первобытные времена, от природы, от погоды, и от того, кто был рядом с ним и мог указать ему дорогу домой.
В Уральске, куда они попали лишь на пятый день после того, как покинули заповедник, Марк первым делом разыскал родственников Дэна. Те, разумеется, гостей уже не ждали, давно их похоронив и оплакав. Появление мальчика вызвало сначала шок, потом суету, потом, наконец, все успокоились и, обсудив сложившуюся ситуацию, решили, что он будет жить с ними.
Приютили и Марка - ему нужно было некоторое время для того, чтобы сделать себе документы и уехать  в Синегорье. Деньгами снабдил Игорь. Как ни отказывался Марк, но тот все-таки всучил ему конверт с плотной пачкой купюр. «Это те деньги, которые нам удалось сэкономить, живя в лесу, - пошутил Игорь. - Нам они пока ни к чему,  а тебе на первое время пригодятся. Не возьмешь - я обижусь. Я должен тебе больше». 
В Уральске Марк разыскал старого приятеля. Когда-то  они вместе воспитывались в кадетском корпусе. Потом вместе начинали службу в Демполе. Когда приятель решил покинуть Синегорск и перебраться в Уральскую республику, Марк помог ему с документами. Несколько раз они встречались, когда Марк бывал в Уральске по своим делам. Приятель служил в местной милиции, должность занимал приличную, так что с его помощью Марк надеялся выправить себе документы и вернуться домой.   
И вот теперь он ехал в поезде сообщением «Уральск - Синегорск». Ему предстояло провести в дороге всего двенадцать часов, но Марк взял билет в купе. Не столько для того, чтобы обезопасить себя от ненужных встреч - он не стал сбривать бороду, отросшую за время странствий, лишь аккуратно подстриг ее, так что узнать его могли теперь лишь очень близкие люди, сколько для того, чтобы иметь возможность побыть  наедине с самим собой -  за последние полгода у него практически не было такой возможности. Замысел удался: Марк ехал посреди недели, так что купе было пустым, да и во всем вагоне вряд ли набралось бы больше десятка пассажиров. Проводник в фирменном синем жакете принес чистое постельное белье - Марк расстелил его, простыни были еще слегка влажными и пахли стиральным порошком, но не резко и раздражающе, а нежно, чуть сладковато. Марк с удовольствием растянулся на полке, закрыл глаза. Поезд раскачивался на ходу, отбивал ритм на стыках рельсов, приветствовал встречные составы призывными гудками, напоминавшими трубный слоновий рев.
У Марка было неспокойно на сердце. Конечно, ему нужно было позвонить из Уральска в Синегорск. Позвонить Траубергу, Тони, позвонить Марте… Марта… Она была его наваждением, его маяком, его спасательным кругом. Его могли убеждать в чем угодно, но он точно знал: он выжил только потому, что хотел еще раз увидеть Марту. Увидеть… Марк усмехнулся при этой мысли. Нет уж, будь откровенен хотя бы сам с собой. Не просто увидеть. Он мысленно целовал ее упрямые губы, касался ее груди, проводил ладонью  по  изгибам ее тела… Его сводили с ума воспоминания о тех часах, которые он провел с Мартой. Не годах, не месяцах и даже не днях… Что у них было? Несколько дней и несколько ночей, каждую из которых он помнил от первой и до последней минуты. Он проживал их заново каждую ночь, думая о Марте. И больше всего на свете ему хотелось, чтобы эти ночи повторились. Нет, не так. Чтобы они повторялись снова и снова, много лет подряд, всю жизнь… 
За несколько часов до Синегорска на границе в поезде появились пограничники. Двое постучали в купе к Марку, вошли, придирчиво окинули взглядами пустые полки. У них было разделение обязанностей - пока один проверял документы, второй досматривал багаж. Но багажа у Марка не было, и это вызывало настороженность и удивление.
- С какой целью приехали в Синегорье? - поинтересовался у Марка тот, что изучал его паспорт гражданина Уральской республики.
- Деловая поездка, - коротко ответил Марк.
- Надолго?
- Там видно будет.
- Не забудьте поставить штамп о временной регистрации, - пограничник взял под козырек и вместе с напарником покинул купе.
Марк вздохнул с облегчением и снова лег.   
В Синегорск поезд пришел в шесть утра. Спустя сорок минут Марк уже был у дома Марты. Постоял у подъезда, переводя дыхание, ожидая, пока утихомирится взбесившееся сердце. Поднял голову, посмотрел на знакомые окна. В них было темно. «Спят», - подумал Марк и представил себе Марту - сонную, теплую, нежную… Он задохнулся от этих мыслей и решительно дернул на себя дверь подъезда…
Короткий звонок не мог не разбудить обитателей квартиры, но не разбудил. Марк нажал кнопку звонка еще и еще раз, но за дверью было тихо. Ему стало страшно. Семь утра. Марта должна собираться на работу, Адель - в садик… Что случилось? Где они все?
Марк потоптался на лестничной клетке, подумал и осторожно постучал в соседнюю дверь.
- Простите, - сказал Марк, - наткнувшись на вопросительный взгляд белокурой женщины средних лет, уже умытой, причесанной и даже при макияже, как будто она не спала, а всю ночь провела за тем, чтобы привести себя в порядок, - простите, а ваши соседи… Где они?
Женщина повела плечом.
- Адель заболела. Бабушка увезла ее в деревню.
- А… Марта?..
- А Бог ее знает! Приходила тут как-то… Вроде у мужика какого-то живет. Муж-то ее бросил.
На ослабевших внезапно ногах Марк еле-еле спустился по лестнице вниз. Собираясь с мыслями, сел на скамеечку у подъезда. «Стоп! - приказал он сам себе. - Не дергайся! Муж ее бросил. Это нам известно. То есть она его, конечно, бросила, но не в этом суть. У мужика какого-то живет… Это лишь домыслы соседки, которая Марту явно недолюбливает, поскольку уверена, что «муж ее бросил». Ее слова говорят только об одном: Марта не живет дома. Но почему? И где ее искать?»
Через час Марк стоял у комитета по охране памятников. Он видел, как одна за другой туда вошли три женщины, но ни одна из них не была Мартой. И это тоже казалось странным. Не могла же она бросить работу!
Подождав еще немного, Марк решил зайти в комитет. Три женщины посмотрели на него с подозрительным удивлением, едва он произнес имя той, которую искал. «Она взяла отпуск без содержания и уехала» - сказала ему высокая дородная женщина с пышной прической, судя по всему, начальница этого замечательного учреждения.
- Но куда? - попытался пробиться сквозь стену недоверия Марк.
- А мы у нее маршрута не спрашивали…- отрезала начальница.
Марк вышел на крыльцо и прислонился к стене.  Ситуация казалась ему все более и более странной. Что-то здесь было не так. Соседка сказала, что Марта живет у какого-то мужика. Но при этом она взяла отпуск и уехала. Куда? Вероятнее всего, к дочери. Значит, какой-то мифический мужик здесь совершенно не причем. В общем, надо успокоиться и найти ответ на один простой вопрос: в какую деревню уехали Адель и Татьяна Федоровна?  И тут ему в голову пришла гениальная мысль: Тони!  Он не может этого не знать. Прощаясь, Марк просил его позаботиться о Марте. Тони не мог не выполнить его просьбу.   
Май в Синегорске выдался на удивление теплым. Солнце с утра зависало над крышами и жарило на всю катушку. С газонов стремительно испарялась скопившаяся в них за весну вода. Над городом повис влажный смог. Марк задыхался. За месяцы болезни он утратил свою физическую форму. Ослабшие легкие не справлялись с тяжелым, густым, наполненным  разнообразными запахами городским воздухом. Он с трудом дождался автобуса, обрадовался свободному месту, упал на сиденье, переводя дыхание. Вслед за ним вошла пожилая женщина, и Марк уже почти сорвался, чтобы уступить ей место, но она разглядела и его бледность, и капли пота на висках.
- Сидите, молодой человек, сидите, я всего на одну остановку.
И когда Марк, пробормотав слова благодарности, опустился обратно, добавила встревожено:
- К врачу бы вам…
Марк был уверен, что не застанет Тони дома, поэтому еще в лифте достал из кармана ключи от квартиры. Эти ключи, фотография Марты да письма брата в толстой тетрадке - вот все, что составляло его богатство. Марк подошел к двери, вставил ключ в замочную скважину, повернул и понял, что замок закрыт изнутри. Тони был дома. Тогда он ударил два раза по двери и прислушался. Сначала раздались шаги, потом щелкнул, открываясь, замок, дверь распахнулась… Тони стоял на пороге и внимательно смотрел на гостя. Он не узнал его в первый момент - Марк это понял. И потому протянул руку, толкнул друга в плечо, освобождая себе путь, и, когда ошарашенный Тони отступил на два шага, вошел и поинтересовался:
- Приветы с того света принимаете?
Глаза у Тони стали сумасшедшими, как будто он, действительно, увидел пришельца с того света. Марк протянул ему руку и засмеялся:
- Живой я, живой, на, потрогай…
В этот момент что-то зазвенело в метре от него. Марк повернул голову и увидел… Марту.   На ней был тоненький халатик, не скрывавший располневшей фигуры, в руках она держала блюдце и чашку. Руки задрожали, и чашка нежно поцеловалась с блюдечком, издавая сладкие стоны.
Марк смотрел на Марту ровно одну секунду. Тони уже держал его за рукав, но, резко дернувшись, Марк вырвался, выскочил на лестничную площадку и кинулся вниз по ступенькам, думая об одном: только бы не упасть! Только бы не упасть!
- Марк, стой! - кричал ему сверху Тони. - Марк, остановись! Все не так, Марк! Марк!
Он вылетел на дорогу, бросился, вскинув руки, наперерез какой-то машине. Водитель затормозил,  с матом распахнул  дверь, но Марк, не слушая, ввалился в машину.
- Гони, пожалуйста, гони!
Машина тронулась с места, и в этот момент со двора выскочил Тони - в черной демполовской форме. Он озирался по сторонам, не понимая, куда в мгновение ока исчез Марк. Водитель увидел его - этого было достаточно, чтобы не задавать лишних вопросов.
- Куда? - коротко поинтересовался он у Марка.
- На автовокзал.
Водитель высадил его у заднего крыльца автовокзала. Денег не взял, посоветовал лишь быть осторожнее. Марк пожалел потом, что не спросил его имени и не запомнил номера машины. Он взял билет на автобус до Бухарово, который отходил через час, ушел на второй этаж вокзала и забился в самый дальний угол. Его трясло. Ему казалось, что он сходит с ума. Марта, его Марта… «Она живет у какого-то мужика…» Так вот у какого мужика она живет! Ну почему? За что? За что? Тони… Верный друг! Вот как ты отплатил за добро?! Что ж, сам виноват! Ты же сам просил его позаботиться о Марте. Вот он и позаботился.
Снова и снова у Марка перед глазами вставала  сцена в квартире Тони: Марта в халатике, огромные - в пол-лица - глаза, округлившийся живот…
Марку хотелось выть во весь голос. Он чувствовал себя так, словно его обокрали, отняли последнее, что он имел. 
- Вот и все, вот и все, - твердил он самому себе, - вот и кончилось твое наваждение. Ты был слишком счастлив… За счастье надо платить… Дорого платить! Но почему - Тони?! Почему он?! 
Ему казалось, что он легче смирился бы с потерей Марты, если бы она предпочла ему чужого мужчину, но не Тони… Потерять в один момент и друга, и любимую женщину - это было чересчур!
Марк почти не помнил, как он садился в автобус. Его бил озноб, глаза закрывались, он почти не мог говорить. Кондуктор, проверяя билеты, посмотрела подозрительно, потом подошла, потрогала его, почти потерявшего сознание, за плечо:
- Эй, парень, тебе плохо?
- Нет-нет, - бормотал, кутаясь в куртку, Марк, - ничего, это температура. Просто температура…
- Посматривайте тут за ним, - сказала кондуктор соседям Марка, - что-то он плохо выглядит. Как бы не окочурился по дороге.
- Может, он пьян? - брезгливо поморщилась какая-то женщина.
- Э-э-э, - укоризненно покачала головой кондуктор, - от него и не пахнет вовсе. Видно, и впрямь температура. Глянь, как его бьет.
Спал ли он по дороге или был в забытьи - Марк не помнит. Открыл глаза - на него участливо смотрела девочка, похожая на Адель.
- Адель…- позвал ее Марк.
Девочка исчезла, зато вместо нее появилась молодая женщина.
- Как вы? Пить хотите?
Стуча зубами об край пластмассовой кружки, он пил холодный чай с лимоном, и ему казалось, что нет ничего вкуснее этого холодного чая.  Женщина  свернула детскую курточку, заботливо подложила ее ему под голову.
- Так лучше?
Марк кивнул благодарно.
- Что с вами? Простыли?
- Нет, - он не мог даже говорить, шептал еле слышно, - воспаление… воспаление легких… Видно, рецидив…
- Ну, что ж вы! - огорченно воскликнула женщина. - Вам дома надо лежать, а вы отправились куда-то!
- У меня нет дома… - прошептал Марк и закрыл глаза.
Нет-нет, он не плакал, это температура… Это просто температура… Это она выжала слезы из его глаз. Они покатились по худому лицу, запутались в бороде и растворились, словно их и не было никогда.
Второй раз он пришел в себя  уже в Бухарово. Кто-то тряс его за плечо:
- Мужчина, мужчина, очнитесь…
Судя по всему, это была та самая женщина с девочкой, поившая его чаем.
- Он вообще жив? - обеспокоено спросил мужской голос.
- Конечно, жив! Он же дышит!
Марк приоткрыл глаза.
- Ну, слава Богу! - обрадовалась женщина. - Вы меня слышите? Бухарово… Мы приехали…  Куда вам надо?
- Врача пропустите, пропустите врача… - заволновался кто-то позади нее.
Кто-то взял Марка за руку, прощупывая пульс, наклонился, разглядывая его лицо, и вдруг охнул:
- Марк! Марк! 
Это был бухаровский врач - Олег Голубев, старый друг, лечивший ребятишек, живущих в Казацких Избушках. Один из тех, кому Марк доверял, как самому себе. Впрочем, ведь он и Тони доверял, как самому себе…
Несколько недель Марк провел в маленькой деревенской больничке, в уютной палате на три кровати. Одну занимал местный плотник - по пьянке он струганул рубанком свою руку, сняв до кости пласт мяса вместе с сухожилиями и мышцами.  Как это у него получилось, плотник объяснить не мог - потому  что и в больнице он все время находился примерно в том же самом состоянии, в каком был, когда сделал себя инвалидом. Плотник был человеком общительным, и, чтобы избавиться от его бесконечных рассказов о том, где, с кем и сколько он выпил в последний раз, Марку постоянно приходилось делать вид, что он спит. Но это мешало ему общаться с другим соседом - древним старичком, которому, по его собственным словам, пришло время умирать, а врачи не разрешают. Никто не мог понять, чем он болен. Человек просто медленно угасал, теряя силы с каждым днем. Скорее всего, за ним, действительно, пришла смерть, и старик, достаточно пожив на этом свете, схоронив всю родню, уже не сопротивлялся, но врачи без конца пичкали его какими-то лекарствами, искусственно поддерживая в нем жизнь. Это был очень мудрый старик. Марку даже иногда казалось, что он колдун или ясновидящий.
В больницу Марка привезли уже в бессознательном состоянии. Он практически не дышал. Отек легкого развивался с катастрофической скоростью.  Если бы не та женщина, которая все время пыталась привести его в чувство и заставила водителя вызвать врача, Марк, скорее всего, так и умер бы в этом автобусе. Неделю он провел под капельницей, окутанный какими-то трубочками. На его счастье, в больнице оказался аппарат искусственной вентиляции легких, который и спас ему жизнь.
Впрочем,  Марка это не радовало. Ему было все равно, что будет с ним дальше.
По утрам в палату с обходом приходил врач. 
- Ну, - жизнерадостно восклицал он, - сегодня дела у нас лучше! Если так пойдет и дальше, то через пару дней будешь дышать самостоятельно!
Марк равнодушно отворачивался и закрывал глаза.
Когда его уже  отключили от аппарата, старик, до этого молчавший и, казалось, не обращавший на Марка ни малейшего внимания, приподнялся на кровати, посмотрел на него и сказал ясно и четко:
- Не то горе, что вне тебя, а то горе, что в тебе. Оно тебя изнутри сжигает, оно тебе с жизнью примириться не дает. Не дело это - с самим собой счеты сводить. Оставь Богу - Богово.
Через неделю Голубев пришел вечером, когда все процедуры закончились, старик тихо дремал у себя в углу, а плотник ушел в очередной раз обмывать свою искалеченную руку.
- Послушай, - врач присел на краешек кровати. Марк подвинулся, освобождая ему место. - Что происходит? У меня такое впечатление, что ты не хочешь выздоравливать. Не хочешь?
Марк молчал, уставившись в потолок. Голубев вздохнул, зачем-то поправил одеяло на кровати.
- Ты же с того света вернулся… Тебя все похоронили, все… Знал бы ты, какой плач в Избушках стоял, когда им сообщили, что ты … что ты погиб… И вот ты вернулся! Зачем? Чтобы умереть в моей больнице?! Марк, ну это же глупо! Я не могу, не хочу сообщать твоим, что ты жив, потому что не уверен, что завтра у тебя не начнется новый рецидив, и ты не отдашь Богу душу… Потому что ты не хочешь помочь мне  вытащить тебя! Ну, что ты молчишь?!
Марк перевел на него взгляд.
- Олег, не терзай себя. Мне все равно. Мне все равно - выживу, не выживу… Ты здесь не причем… И говорить никому ничего не нужно. Устроят паломничество… Оно тебе надо?
- Так нельзя, Марк, так нельзя! - Олег нагнулся к нему, говорил быстро, горячо, напористо. - Ты же никогда не сдавался, Марк! Ты же железный…
- Усталость металла… - усмехнулся Марк и закрыл глаза. - Иди, Олег, иди. Я устал.
Когда за врачом закрылась дверь, старик снова поднялся на своей кровати.
- Эта боль - не боль. Неизвестность - вот боль. Неизвестность - вот, что терзает твою душу. Ты задаешь себе вопрос и мучаешься, не находя ответа. И думаешь, что твой уход - лучшее решение. Не-е-ет! Нельзя уходить из этого мира, не ответив на все вопросы. Найди ответ. А потом решай - жить тебе с ним или поставить точку.
Марк приподнялся на локте. В сумерках он не видел лица старика, видел лишь фигуру в белом на кровати в углу.
- А ты, старик, ответил на все вопросы, которые мучили тебя?
- Может быть, и нет, но люди, которым я хотел бы их задать, давно ушли в мир иной, так что меня ничто не держит на этом свете. Я могу уйти туда, где они ждут меня, чтобы ответить на мои вопросы. И потому моя душа спокойна. А твоя душа мечется. А, значит, и на том свете ей не будет покоя. Ты не завершил еще свои дела на земле. У тебя еще много, очень много дел…
- А если нет сил жить?
- Найди…
- Где искать?
- Хм, - усмехнулся старик, - в себе, только в себе.
- А если предали самые близкие люди?
- Предали - страшное слово. Уверен ли ты, что они совершили то, в чем ты их обвиняешь?
- Уверен ли?!  Я видел собственными глазами…
- Остановись! - предостерегающе воскликнул старик. - Что ты видишь сейчас?
- Тебя! - ответил сбитый с толку Марк.
- Ты видишь меня?
- Вижу…
- Видишь?
Марк пригляделся. Действительно, что он видел?  Белую фигуру, прикрытую одеялом? Если бы не голос, смог бы он утверждать, что это именно старик? Скорее всего, нет. И все-таки он мог поклясться, что видит старика.
- Ты хочешь сказать… - неуверенно начал он, - что не всегда то, что мы видим, соответствует действительности?..
- … И не всегда можно увидеть то, что есть в реальности. Чаще всего мы даже не хотим знать всей правды. Предпочитаем  бежать от нее. Боимся, что она будет жестокой. И не думаем, что она может оказаться спасительной. Именно так совершаются ошибки. Одни непоправимые, другие - вполне… Нужно только задать вопрос и получить на него ответ. Это не страшно, не правда ли?
Ночью Марк не мог уснуть. Он думал над словами старика. Черт побери, он прав! Зачем он ушел? Сбежал, струсил, побоялся посмотреть правде в лицо… Если рассуждать здраво, то все встает на свои места. Полгода назад Марк пропал в горах.  Вполне естественно, что его сочли погибшим. Понимал он это? Разумеется, понимал. Тони по его же собственной просьбе был рядом с Мартой. Они стали друзьями, подружились, потом произошло то, чего никогда бы не произошло, будь Марк в Синегорске. Что же он хотел? В чем обвинял их? В том, что синяя птица счастья улетела, оставив лишь сладкое воспоминание о себе? Ни Марта, ни Тони не были виноваты перед ним. Так получилось…  Пусть не со мной, с другим - но пусть она будет счастлива. 
А она счастлива? Вот еще один вопрос, который вдруг встал перед ним. Будет ли Марта счастлива теперь, узнав, что он жив? Разве на этот вопрос он не должен получить ответ? Но для этого нужно вернуться в Синегорск. А ребенок? Как быть с ребенком? Марта не отдаст его Тони, Тони не отдаст его Марку… Как все запутано, черт побери! Старик прав. Слишком много вопросов. Слишком много… Он должен найти ответы на них.
Утром Марк впервые за десять дней с аппетитом позавтракал и даже пошутил с медсестрой, пришедшей ставить ему уколы. Со стариком они больше не обмолвились ни словом, словно и не было вчерашнего разговора. После обеда Марк вышел в больничный двор. Впрочем, вышел - это громко сказано. Выполз, держась за стеночку, останавливаясь, чтобы отдышаться и справиться с тысячей желтых мошек, заплясавших перед глазами. На крыльце его под руку подхватил Олег Голубев.
- Ну, - довольным голосом произнес он, - это же совсем другое дело!
Он помог Марку дойти до скамейки, сел рядом.
- Я рад, что ты меня послушал…
Марк хмыкнул и опустил глаза.
- Вместе мы справимся с твоей болезнью. Скорого выздоровления не обещаю, но через две-три недели, надеюсь, можно будет тебя выписать. Лады?
Он встал, слегка похлопал Марка по плечу.
- В Избушки пока ничего сообщать не буду, а то, в самом деле, толпами ходить начнут. Демпол, не дай Бог, что-нибудь пронюхает. А к тебе, кстати, посетительница приходила…
Марк посмотрел на него недоуменно.
- Та, что тебе жизнь спасла. Если бы не она, вчера девятый день бы справили. Ну, пока!
Кутаясь в халат, Марк дремал на скамейке, подставив лицо солнечным лучам. Впервые за последние дни в душе его поселился покой. Теперь он точно знал, что, как бы больно не было, он должен взять себя в руки и вернуться в Синегорск. Жизнь не закончилась. Старик прав, у него еще слишком много дел…
- Здравствуйте, - сказал кто-то рядом с ним.
Марк вздрогнул и открыл глаза. Возле скамейки, смущенно улыбаясь, стояла молодая женщина. Он узнал ее. Это она поила его чаем с лимоном, подкладывала ему под голову детскую курточку, а потом приводила в чувство, когда он чуть не умер.
- Здравствуйте! - улыбнулся ей Марк.
- Я вас разбудила?
- Нет-нет, просто пригрелся на солнышке. Да вы садитесь…
- Спасибо…
Женщина пристроилась на краешек скамейки, словно боялась приблизиться. Она все так же смущенно улыбалась, и эта улыбка ей очень шла. Ей было не больше тридцати, ну, может, чуть за тридцать. Невысокая, худенькая, с короткой стрижкой, похожая на мальчишку-подростка. Карие глаза - глубокие, с поволокой. Небольшие, чуть припухлые губы. Нежная, смуглая, бархатистая кожа. Марк не мог не признать - она была очень хороша.
- А я уж заходила, спрашивала. Говорят, вы в тяжелом состоянии были, чуть не умерли.
- Вы - моя спасительница!
Марк протянул ей руку, и она в ответ подала ему свою - маленькую, аккуратную, с коротко подстриженными розовыми ногтями. Он наклонился и поцеловал тонкую с голубыми прожилками кожу.
- Ну, что вы! - искренне, без тени кокетства смутилась женщина.
- Как вас зовут, моя богиня?
- Венера…
И засмеялась, поймав его удивленный взгляд:
- Правда, Венера!
Они проговорили недолго, а, вернувшись в палату, Марк узнал, что старик, наконец, умер. Ошарашенный, Марк сел на свою кровать и вдруг подумал: «Может, он жил  эти дни, чтобы наставить меня на путь истинный? И ушел, когда понял, что исполнил свое предназначение?».
С этого дня медленно, но неуклонно Марк пошел на поправку. Он пил таблетки, которыми пичкали его медсестры, покорно подставлял себя под уколы и капельницы, ел скудную больничную пищу и думал только об одном: скорее окрепнуть и выйти из этих стен. Выздороветь и окрепнуть. Еще один такой удар - и ему уже не подняться. Об этом предупреждал его старый друг Голубев, это понимал и сам Марк.
Венера приходила каждый день -  иногда одна, иногда с дочкой, которую звали Руфиной. Скоро Марк знал о ней все. Венера родилась и выросла здесь, в Бухарово. Учиться поехала в Синегорск. Вышла замуж и осталась в городе. Родилась Руфина. Через несколько лет муж погиб  - несчастный случай на стройке. С тех пор они жили вдвоем с дочерью. В Бухарово приехали в гости к родителям. По счастливой - для Марка - случайности в одном автобусе с ним.
Уже через несколько дней Марк понял, что Венера влюбилась в него. Что, впрочем, было не удивительно. Молодая, красивая и несчастная. Его же осенял ореол таинственности и страдания. То, что Венера спасла ему жизнь, придавало Марку особую ценность в ее глазах. Даже то, что они оказались в одном автобусе, женщина рассматривала как знак судьбы. А уж его слова в полубреду «У меня нет дома» и скупые мужские слезы и вовсе сводили ее с ума.
Марку было приятно проводить с ней вечера. Он старался не оказывать ей особых знаков внимания, чтобы не подавать лишних надежд, но его строгость и сдержанность, напротив, привлекали Венеру. Он не пытался обнять ее, даже в шутку, как это делали многие другие, не отпускал двусмысленных комплиментов, не целовал в щеку при встрече и расставании. Он говорил о том, что должен вернуться в Синегорск, и она кивала в ответ. И, тем не менее, Венера привязывалась к нему все больше и больше. О том, что Марка выписывают из  больницы, она узнала раньше него. Как и то, что еще как минимум неделю ему нужно было бы провести в условиях полного покоя.
Венера пришла в палату, когда плотник  обмывал предстоящую операцию по ампутации своей многострадальной конечности. Марк был один. Он читал газету «Вестник Синегорья», которую утром принес ему Голубев. Услышав скрип двери, повернулся и увидел Венеру.
- Ты? Черт! Ты застала меня врасплох… Не слишком-то приятное зрелище - мужчина в исподнем в больничной кровати…
- Извини,- Венера подошла ближе, - я не хотела доставлять тебе неудобства…
- Да мне-то какие неудобства! - засмеялся Марк. - Мне как раз хорошо: лежу себе! Что-то случилось?
- Марк… Доктор… Олег Михайлович сказал, что тебя завтра выписывают…
- Да? - удивился Марк. - Вот это новость! Первый раз слышу. И что?
- Еще он сказал, что тебе нужен покой и домашний уход, еще хотя бы дней десять…
Она совсем смутилась и замолчала.
- Ты хочешь предложить мне пожить у тебя? - посерьезнев, спросил ее Марк.
Венера, словно китайский болванчик, закивала головой.
- Но ты же понимаешь, что это не слишком удобно? Ты - вдова, я - чужой человек… Что скажут в деревне? 
- Мне все равно…
Марк положил газету на одеяло и вздохнул.
- Зато мне не все равно. Я не могу остаться с тобой, Венера! Я говорил тебе об этом с самого начала… Разве нет?
Венера снова закивала.
- А ты предлагаешь мне жить у тебя в доме, зная, что я  уеду и, может быть, никогда не вернусь?!
- А, может быть, вернешься…- эхом отозвалась она.
- Иди сюда!
Венера, едва передвигая негнущиеся, прямые ноги, словно сомнамбула, подошла к нему. Марк взял ее за руку - она была холодная и влажная.
- Бедная моя девочка, - ласково сказал он, - зачем, ну, зачем я тебе? Со мной нельзя связывать жизнь, я приношу несчастье - и себе, и другим. Понимаешь? Тебе нужен простой, надежный парень, основательный, с корнями, с семьей - большой и дружной. А я перекати - поле. У меня нет ничего - ни семьи, ни дома, ни детей… У меня ничего нет! И сам я - миф, призрак, который сегодня есть, а завтра…
- Я люблю тебя… - просто и спокойно ответила Венера.
Марк знал, что он не должен этого делать, но все-таки сделал. Он привлек к себе Венеру и поцеловал ее. Впервые за полгода он целовал женщину - и это была не Марта. Он осознал это в тот момент, когда прикоснулся к губам другой женщины и даже застонал от отчаяния, но бедная Венера решила, что он стонет от желания, и тоже застонала, прижалась к нему всем телом, рванула на нем пижаму, так что полетели пуговицы, расстегнула кофточку и прижалась маленькой горячей грудью  к его груди.
Конечно, это было сумасшествие. Марк знал, что не должен делать того, что делает, но эта маленькая женщина любила его, хотела его, подчинялась ему, отдавалась ему, ничего не просила и ничего не требовала взамен. Старик умер, плотник заливал свое горе, они были вдвоем в большой палате, и никто не мог им помешать.
…Обессилевший Марк лежал, прижавшись спиной к холодной стене. Для человека, который месяц назад почти умер, занятие сексом было делом весьма опрометчивым. Венера, счастливая, раскрасневшаяся и по-прежнему смущенная, приподнялась, не стесняясь своей обнаженной груди, заправила одеяло ему за спину.
- Застудишься… - застенчиво сказала она.
Марк поймал ее руку, прижал к губам.
- Венера, прости меня…
- Все хорошо, - она склонилась над ним, стала целовать его пересохшие губы, - все хорошо. Ты ни в чем не виноват. Я сама этого хотела. Десять дней - это же так немного. Десять дней… И я отпущу тебя. Ты - вольная птица, я понимаю. Ты лети, а я буду ждать. И когда однажды ты будешь пролетать над нашей деревней, я помашу тебе рукой.
Она выскользнула из-под одеяла, быстро оделась, схватила сумочку со стула.
- До завтра, птица!
Поцеловала его в щеку и скрылась за дверью. Марк приподнялся, махнул ей рукой и с отчаянием откинулся на подушку. Он чувствовал себя негодяем. Он никогда не чувствовал себя таким негодяем, как сейчас. Зачем, ну, зачем он поддался? Истосковался по любви и ласке?  Или просто пожалел, не смог отказать? Урод! Кретин! Решил сломать еще одну жизнь?! «Я буду ждать!» - сказала она.  Марк знал, что никогда не вернется. Милая, добрая, нежная, ласковая, страстная Венера! Наверное, она могла бы стать ему хорошей женой. Но он не любил ее! И не мог жить с нелюбимой женщиной.
Стоп! Марк даже подскочил на кровати. О чем он сейчас подумал? О том, что не может жить с нелюбимой?  Марта! Марта тоже не может жить с нелюбимым! Как только она поняла, что не любит мужа, сразу ушла.  Выходит, что? Или она любит Тони, в чем Марк почему-то сомневался. Или…  или она с ним не живет!
Марк вдруг вспомнил умершего старика. Как он сказал?  То, что мы видим, не всегда соответствует действительности? Идиот! Кретин! Ну, почему, почему он ушел?! Месяц, потерян еще один месяц…
Он хотел уехать в Синегорск утренним автобусом, оставив у ночной медсестры длинное письмо Олегу Голубеву и короткую - из трех слов - записку Венере: «Прости и забудь!». Но, как назло, первый рейс уходил лишь в девять часов. В маленьком деревянном автовокзале с грязными после зимы окнами, затоптанными десятками ног полами и обшарпанными, давно не знавшими ремонта стенами,  несмотря на ранний час, было оживленно и весело.  Автовокзал в Бухарово был один - на добрый десяток сел и деревень. На лавочках вдоль стен чинно дожидались своих автобусов неопределенного возраста женщины в вязаных кофтах и платках. Тут же спали, поджав под себя ноги и подложив под головы кулак бичеватого вида мужички в мятых грязных штанах и рубахах. Стайка ребятишек весело щебетала у самых дверей - в стороне от них навалом лежали рюкзаки и дорожные сумки. Возле трех касс, две из которых были закрыты на бессрочный перерыв, томились, переминаясь с ноги на ногу, разношерстные покупатели.
Очередь задерживал небольшого роста щуплый мужичок с проплешиной на голове, которую обрамлял кружок реденьких желтых волос,  в длинном - не по росту - пиджаке с подвернутыми рукавами и спортивных штанах неопределенной свежести. В одной руке он держал паспорт, а в другой - один конец веревки. К другому была привязана коза. Марк в козах, конечно, не разбирался, но животина была под стать своему хозяину: тощая, облезлая, с меланхоличным выражением больших черных глаз, с грязно-серым выменем, болтавшимся между ног. Но для хозяина, видимо, коза представляла своеобразную ценность, коли он тащил ее за собой туда, куда ему непременно нужно было уехать. Битых пятнадцать минут уставшая кассирша - женщина лет пятидесяти - объясняла бестолковому пассажиру, что для козы место в автобусе не предусмотрено.
- Это же все-таки транспорт, - трясла она пухлой рукой, в которой были зажаты несколько денежных купюр, видимо, принадлежавших мужику, - в нем люди ездют! Куды ж твою козу, в багажный отсек, что ли, запихать? Ты бы еще в самолет ее за собой потащил!
- Дык, - убеждал ее не собиравшийся сдаваться мужик, - едрена корень, самолеты-то у нас не летают! Да она, поди, испугается, самолета-то, молоко давать перестанет.
Кто-то громко захохотал, но очередь недовольно загудела. Любитель молока действовал на нервы. К нему подошел здоровый парень в клетчатой рубахе и джинсах, едва сходившихся на животе. Этим самым животом, словно ковшом бульдозера, парень толкнул мужика, оттесняя его от кассы.
- Ну, тебе ж объяснили, не положено козу в автобус, не положено!
На каждое слово «не положено» приходился толчок животом. Мужичок безропотно пятился, и вместе с ним так же покорно пятилась грустная, молчаливая коза. Очередь, облегченно вздохнув, наконец-то сдвинулась с места.
Марк купил билет, когда гнусавый динамик под потолком автовокзала, где щебетали воробьи, уже прокричал посадку до Синегорска. Он вышел на перрон, отыскал взглядом свой автобус, подошел, протянул тонкий бумажный квадратик дородной женщине-контролеру. Она почему-то посмотрела на него подозрительно, огорченно поджала губы, словно мечтала увидеть в нем безбилетника, а он не оправдал ее ожиданий, надорвала билет и пропустила его в салон. Марк нашел свое место у окна с видом на  перрон, удобно устроился и вздохнул с облегчением. Все, еще несколько часов - и он в Синегорске!
Из окна ему был виден небольшой, заросший некошеной травой газон у входа в вокзал. В центре газона стоял гипсовый человек, похожий на робота из фантастического фильма: он протягивал вперед руку, словно указывал кому-то путь, причем от плеча и до самой кисти гипс отсутствовал. Кисть держалась на толстой проржавевшей арматурине. Казалось, она вот-вот отломится и упадет на голову какому-нибудь зазевавшемуся пассажиру. Им вполне мог стать мужик с козой, который не нашел другого места для выпаса своей скотины, кроме этого газона.
Марк отвлекся на козу, печально поедавшую буйную зелень, и не сразу заметил, как на  перроне появилась маленькая худенькая женщина в длинной цветастой юбке и белой блузке с короткими рукавами. А когда заметил, то в первый момент машинально отпрянул от окна и вжался в спинку сиденья. Это была Венера. Она постояла, оглядываясь, у входа в вокзал, потом скрылась в дверях и через минуту снова появилась на перроне. Прятаться было глупо. Стоило ей заглянуть в автобус, и она увидела бы Марка. Он встал и пошел к выходу, перешагивая через тюки и сумки, которыми был заставлен проход между сиденьями.
Венера увидела Марка, едва тот шагнул с автобусных ступенек на потрескавшийся асфальт. Подлетела к нему и с разбегу уткнулась лицом ему в грудь, обняв обеими руками.  Женщина-кондуктор как будто даже обрадовалась тому, что у нее наконец-то появилась возможность сделать ему замечание.
- Проход не загораживайте! - гаркнула она и оттолкнула Марка с прилипшей к нему Венерой в сторону.
Он гладил Венеру по голове, по плечам и чувствовал, как они вздрагивают от рыданий.
- Ну, что ты, что ты, - уговаривал ее Марк, - не надо, слышишь? Не надо плакать. Люди кругом…
Она оторвалась от него, подняла мокрое лицо.
- Марк, ну почему, почему?.. Почему ты уезжаешь? Я что-то сделала не так? Что - не так? Что?
- Все так, Венера, милая… - Марк вытирал ладонью слезы на ее щеках. Он испытывал одновременно и жалость, и досаду, и неловкость от всей этой ситуации. - Все так, все было хорошо, все было просто замечательно. И ты - замечательная. Но мне нужно ехать, мне просто нужно ехать… Я не могу остаться. Не могу…
- Марк, пожалуйста… Всего десять дней… нет, семь… Семь дней… Или пять… Марк… Ты не можешь так уехать…
- Мне нужно, Венера, - Марку казалось, что он сам сейчас расплачется. Как он должен был успокоить ее? Что сказать? Она была похожа на ребенка, у которого отнимают любимую игрушку. Никакие доводы не могли бы сейчас подействовать на нее, она их просто не слышала.
- У тебя там женщина, да? - заглядывала ему в глаза Венера. - Женщина? Ты едешь к ней?
Марк морщился и отворачивался. Он не в силах был что-то объяснять. Да, честно говоря, и не считал нужным это делать. Зачем Венере это знать? Чтобы мучиться осознанием собственной ненужности, пониманием того, что ей предпочли другую?
- Но ты же уехал от нее! - вдруг закричала Венера. - Ты уехал! Ты чуть не умер! Я спасла тебе жизнь!
Она колотила его в грудь своими маленькими кулачками, Марк отступал назад под этими ударами, но, тем не менее, крепко держал Венеру в объятиях.
- Я спасла тебе жи-и-изнь!..
- Пойми же ты, наконец, - вдруг, не выдержав, Марк тряхнул ее за плечи что было силы. Голова у Венеры дернулась, и от неожиданности женщина замолчала. - Пойми же ты: мне не нужна эта жизнь без нее! Не нуж-на!
Медленно, словно кончился заряд батареи, она стряхнула с плеч руки Марка, отошла назад и, глядя ему прямо в глаза, произнесла неожиданно спокойно:
- А мне не нужна эта жизнь без тебя…
Повернулась и пошла от него прочь.
Марк огляделся. Из автобуса, с перрона  на него смотрели десятки любопытных глаз.
- Ч-черт! - в отчаянии он со всей силой ударил кулаком по железному боку автобуса. Тот загудел возмущенно и жалобно.
- Эй, - визгливо закричала кондуктор, - ты чего делаешь?!
- Венера! - в три шага Марк догнал удалявшуюся от него женщину. - Венера, подожди!
Она не останавливалась и не оборачивалась. Марку пришлось обогнать ее, преградить ей путь. Венера больше не плакала, и это еще больше насторожило его.
- Венера, послушай меня… Только не  делай глупостей! Надо жить, слышишь, надо жить…
- Как? - тихо спросила она.
Марк развел руками.
- Просто жить. И верить, что все будет хорошо…
- Мужчина, вы едете или как? - раздраженным голосом окликнула его кондуктор.
- Сейчас! - махнул ей рукой Марк.
Он взял лицо Венеры в ладони, заглянул в ее заплаканные черные глаза.
- Прощай! - поцеловал в соленые губы и быстрым шагом пошел к автобусу.
Стараясь не смотреть на своих спутников, делавших вид, что им совершенно безразлична разыгравшаяся сцена, сел на свое место, зажмурился. Автобус тронулся. Через минуту Марк открыл глаза и посмотрел в окно - назад, на перрон, на мужика с козой под дланью гипсового человека-монстра и на одинокую женскую фигуру, медленно идущую по разбитому тротуару. Через полчаса он забыл о маленькой женщине по имени Венера, так кстати и - одновременно - так некстати встретившейся на его пути.

Даже по прошествии времени Марта не могла бы объяснить, какие чувства испытала она, когда Марк так неожиданно, так внезапно вернулся из небытия. Она не узнала его в первый момент. Она вышла в прихожую на звук голосов в полной уверенности, что пришел кто-то из своих - из тех немногих, кто знал, что она живет в квартире Тони: Виктор, Стаси и Катя. Увидев на пороге квартиры незнакомого мужчину - бородатого, высокого, худого, она испугалась. Тем более что реакция Тони на его появление была более, чем странной. Но в следующий момент Марта услышала знакомый, родной, любимый голос: «Да живой я, живой!». Тогда у нее и задрожали руки. Еще секунда и, бросив на пол и чашку, и блюдце, она бы кинулась к Марку. Она ругала себя потом за то, что не успела, не обняла, позволила ему уйти… Но тогда, увидев его, она просто впала в ступор…
Когда Тони, забыв закрыть за собой дверь, помчался вниз по ступенькам догонять воскресшего из мертвых друга, Марта спокойно, словно ничего не произошло, подошла к двери, повернула ключ в замке и вернулась в комнату. Села на диван и долго сидела, раскачиваясь взад-вперед, и тихонечко выла в такт движениям. У нее не было сил на то, чтобы радоваться,  на то, чтобы устроить настоящую истерику, прорыдаться, выкричать свою боль, но и успокоиться она тоже не могла.
Часа через два, когда не стало даже голоса, не говоря уже о силах, она поднялась, собрала свои вещи и ушла из дома, где прожила последние два месяца. Марта даже сейчас не сомневалась, что Марк вернется. Не может не вернуться. И, вернувшись, он не должен застать ее в доме другого мужчины.
Марта отказывалась от помощи Тони до тех пор, пока беременность не стала чересчур заметна. Она еще пробовала скрывать свое состояние, носила свободные блузы, купила широкую, свободную куртку, но проходили дни, недели, и становилось ясно, что никакие ухищрения уже не спасут. Тогда на совет трех женщин - Марты, Стаси, принимавшей деятельное участие в судьбе подруги, и Кати и был призван Тони. К этому времени он окончательно перебрался к Кате. Тони и предложил Марте поселиться в своей пустующей квартире. Татьяну Федоровну и Адель решено было отправить в деревню - подальше от Синегорска, на всякий случай. Виктор договорился с кем-то из своих постоянных клиентов и в один прекрасный день увез Аду с бабушкой из города.
Марта, взяв отпуск без содержания, переехала на квартиру к Тони и… осталась одна.  Нет, друзья ее не забывали. Каждый день встречаться не удавалось, но, тем не менее, они старались. Марта теперь вела преимущественно ночной образ жизни: когда темнело, приезжали Катя с Тони или Стаси с Виктором, «выводили» беременную подругу на прогулку, проводили с ней пару часов и уезжали. Все остальное время Марта была предоставлена сама себе. Она скучала. Книга, над которой вдвоем с Катей они работали четыре месяца, наконец, была закончена. Диск с текстом передали Тони. О планах Трауберга Марта, разумеется, ничего не знала. На работу она не ходила. Дочери, заботы о которой не дали бы ей скучать, рядом не было. Она не могла даже никому позвонить и поболтать - для всех Марта уехала в деревню вместе с матерью и дочкой.  Ей оставалось только спать, смотреть телевизор и думать, думать, думать. 
Марк появился и смешал все планы…  Марта не могла больше оставаться в квартире Тони, хотя и понимала, что не права, что ее уход уже ничего не меняет. И все-таки ушла. Проулками, стараясь избегать людей, она добралась до автобусной остановки. Прячась под навесом, дождалась нужного автобуса и поехала к Стаси. Та, разумеется, была на работе, зато, к счастью Марты, дома оказался Виктор, который и приютил беглянку, не понимая толком, что происходит.
Вечером у них состоялся «совет в Филях», как смеялся потом Виктор. На нем было решено, что Марта остается у Рябцевых. О ее местонахождении никто ничего не должен знать - даже Катя и Тони. План, который предложил Виктор, не имевший ни малейшего понятия о том, что кто-то, кроме него, еще озадачен судьбой Марты, был прост, гениален и - одновременно - опасен. Причем опасен, в первую очередь, для него и для его жены.
- Рожать поедешь по документам Стаси, - сказал он Марте.
- С ума сошел? - удивленно посмотрела она на него. - Ты сравни нас для начала. Ничего общего! А в роддом, между прочим, только с паспортом принимают.
- Мы поступим проще. В роддом приедешь с ПДПК, зато без паспорта и без вещей. Как будто бы  тебя прямо в дороге прихватило. Не рожать же тебе на обочине! Тебя примут, под именем Стаси запишут - и рожай на здоровье. А вечерком я паспорт привезу - кто в него тогда уже заглянет?
Марте стало страшно. Не потому, что дело было рискованным. Но если она родит под именем Стаси, та уже не сможет стать матерью! Никогда! Потому что по всем документам она уже будет иметь одного ребенка.
- Не думай об этом, - уверенно произнес Виктор, когда Марта озвучила свои опасения. - Это не твоя забота. Для тебя теперь главное - в руки Демпола не попасть.
Тони, конечно, искал Марту. Звонил Рябцевым, даже приезжал. С ним, выражая страшную озабоченность исчезновением Марты, разговаривал Виктор. На  его лице не дрогнул ни один мускул - Тони так и не понял, что его водят за нос, и все время, пока они разговаривают в кухне, в комнате скрывается Марта. Когда Виктор уезжал в командировки, Стаси не отвечала даже на телефонные звонки, а о том, чтобы открыть дверь постороннему человеку, вообще не могло быть и речи.
Жизнь в постоянном страхе, в напряжении, в состоянии стресса, тоска по Марку, по Адели не могли не сказаться на состоянии Марты.  Она плохо чувствовала себя в последние дни, поэтому, когда однажды вечером ее вдруг скрутила внезапная боль, Марта поняла - пора ехать в роддом.
Виктор и здесь оказался на высоте - он заранее отыскал маленькую уютную больничку в поселке на окраине, где не будут задавать лишних вопросов, встретился с главврачом и поговорил с ней откровенно. Она выслушала Виктора, вырвала из блокнота листок, написала на нем несколько цифр и показала ему. У Виктора пересохло в горле - таких денег у него, разумеется, не было, но он быстро справился с собой и кивнул:
- Половину, когда привезу, вторую - когда заберу.
- Нет, - спокойно возразила главврач, - треть сейчас, треть - при поступлении, остальные - после выписки. Я рискую, мне придется принимать ее без документов.
И вновь Виктор согласился. Занял, сколько мог у друзей. Денег все равно не хватало, но он надеялся, что за оставшиеся до родов месяцы сможет найти недостающую сумму. Однако везти Марту в больницу пришлось намного раньше. 

Эрих Эрастович дневал и практически ночевал у себя в кабинете, возвращаясь домой иногда за полночь, а иногда не возвращаясь совсем. Наступила горячая пора - до начала предвыборной президентской кампании оставались считанные недели. Члены Президентского Совета по этому поводу в полном смысле слова «стояли на ушах».  Они хотя и не входили официально в предвыборный штаб ныне действующего Президента, но в действительности составляли его костяк. У каждого был свой фронт работы. Трауберг не вылезал из машины, мотался по командировкам, обеспечивая бесперебойную работу избирательных комиссий и групп поддержек на местах. Был подготовлен список альтернативных кандидатур, в который входили только проверенные люди. В обязанности Трауберга входило обеспечение всем необходимым их избирательных штабов в том числе.
Но была еще одна кандидатура, никому не известная, неожиданная и, на первый взгляд, совершенно непроходная. Она еще не была нигде зарегистрирована, хотя все документы были подготовлены и ждали своего часа. Доверенное лицо этого кандидата должно было подать заявку на участие в выборах за час до окончания приема документов. Часа вполне достаточно, чтобы проверить их и принять, и совершенно недостаточно, чтобы, созвонившись с определенными лицами, снять заявку по надуманному поводу. Так что помимо исполнения своих прямых обязанностей Эрих Эрастович занимался еще и тем, что вел подрывную работу против собственного кандидата.
Тот июньский вечер ничем не отличался от всех предыдущих. Уже затемно Трауберг вышел из своего кабинета, сам закрыл дверь, потому что Веру Сергеевну отпустил домой несколько часов назад, спустился по лестнице черного хода, попрощался с охраной и вышел во двор, освещенный фонарями. Здесь он остановился на минуту, чтобы вдохнуть полной грудью ночного свежего воздуха, и в этот момент от стены отделилась темная фигура и направилась к нему. Нельзя сказать, чтобы Трауберг сильно испугался - двор охранялся, и, окажись ночной посетитель преступником, уйти ему было бы трудно. Но какие-то поджилочки дрогнули. Однако мужчина остановился в метре от него и произнес до боли знакомым голосом.
- Эрих Эрастович, это я…
Через секунду Трауберг тискал в объятиях Марка.
Еще через пять минут они поднялись в кабинет на третьем этаже, Трауберг извлек из стола знакомую бутылочку коньяка - Марку казалось, что она неисчерпаема, коробку конфет, отыскал в хозяйственном шкафчике Веры Сергеевны банку икры, сухое несладкое печенье, включил чайник. И только тогда сел напротив Марка, разглядывая похудевшее, осунувшееся, ставшее незнакомым и все же такое знакомое лицо.
- Ну, рассказывай! Нет-нет, погоди, не рассказывай… - налил коньяк, открыл икру, густо намазал ее на печенье, протянул Марку. - Ну, ты фрукт! Когда Тони сообщил мне, что ты жив, я решил, что у парня глюки, крыша поехала…Что он увидел на улице кого-то похожего на тебя. А когда он сказал, что ты приходил и ушел… Ну, брат…
Трауберг развел руками.
- Тогда я решил, что крыша поехала у тебя!
- Да? - недобро усмехнулся Марк. - А он случайно не рассказывал, почему я ушел?
Трауберг посмотрел на него внимательно, как-то странно улыбнулся.
- Почему ты не позвонил мне, Марк?
- Не знаю… - Марк поднял рюмку, - ну, за встречу!
- Нет, Марк, за тебя!  Чертовски рад тебя видеть! Елки зеленые, я даже в церковь ходил, грех свой замаливал! Думал, что погубил тебя! Как я рад, что ты вернулся! 
Они выпили, Марк откусил печенье, раздавил языком о зубы соленые икринки.  Честно говоря, ему не верилось, что он сидит в знакомом кабинете и спокойно выпивает вместе со старым другом. Не вдаваясь в подробности, он рассказал Траубергу о своих приключениях, о том, как выбирались из-под лавины, как оставили Кирилла умирать в лесу, как заблудились и чудом спаслись, как он чуть не умер от воспаления легких и как вернулся в Синегорье. Тот слушал, качая головой, словно не верил, что так оно и было на самом деле.
- А Михалыч твой вышел, - заметил он, когда Марк закончил рассказ. - И людей вывел. Он и подтвердил, что вас накрыла лавина. Разумеется, надежды после этого не было никакой. То, что ты мне рассказываешь, просто из разряда чудес! Знаешь, если все пойдет, как надо, я познакомлю тебя с одной замечательной журналисткой - ты ей расскажешь эту историю, а она напишет в газете.
Марк не понял его. Откуда ему было знать, на какую журналистку намекает Трауберг, и почему он произнес фразу «Если все пойдет, как надо». Его не интересовали журналистки. Его интересовала одна-единственная женщина, но он не знал, как задать вопрос о ней. Трауберг начал сам.
- Почему ты ничего не спрашиваешь про Тони и Марту?
- Я должен спросить? - усмехнулся Марк.
- А разве нет? Послушай, я знаю тебя сто лет. Да, ты мог вскипеть, сорваться, закричать, но ты никогда не делал глупостей. Сейчас ты сделал глупость, и такую, которая может всем нам очень дорого стоить…
Марк снова не понял, о чем говорит ему Трауберг.
- Это я сделал глупость? - взвился он. - Да я выжил только потому, что мечтал вернуться! Я рвал зубами эту чертову палатку там, под снегом, я выл, но шел, когда идти уже было невмоготу, я смеялся, когда хотелось рыдать! И все потому, что мне было к кому возвращаться, были люди, которые меня любили и ждали… А когда я пришел к Тони и увидел…
Марк задохнулся от волнения, схватил рюмку, опрокинул ее содержимое в рот - коньяк обжег горло, и Марк, схватившись за грудь, зашелся в кашле, разрывающем легкие. Трауберг схватил бутылку минералки, стоявшую у него на столе, торопливо плеснул воды в чашку, подал Марку. Тот сделал несколько глотков, отдышался, успокоился и затих. Трауберг смотрел на него с тревогой.
- Да, брат, дыхалка у тебя ни к черту!
Марк кивнул.
- Значит, ты пришел к Тони и увидел… - продолжил разговор Эрих Эрастович.  - Выходит, все дело только в том, что именно ты увидел. Например, если бы Тони был в домашней одежде, а Марта в пальто, ты бы ничего такого не подумал, а решил бы, что она просто зашла к нему… по какой-то надобности. Так? Но ты увидел его в форме, а ее - в халате, да еще и …
Трауберг руками обрисовал свой живот. Марк молчал, не понимая, куда он клонит.
- Марк, скажи, - Трауберг наклонился к нему через стол и прищурился, - кому ты не веришь больше - ему или ей? На кого ты больше зол - на нее или на него? И если ты на них зол, если ты считаешь, что они тебя предали, почему ты вернулся? Я не поверю, Марк, если ты скажешь, что вернулся, чтобы повидаться со мной! Почему ты вернулся? Только честно.
- Честно? - Марк поднял голову, посмотрел на Трауберга глазами обиженного, растерянного ребенка. - Потому что люблю ее.
Он пожал плечами и грустно улыбнулся.
- Потому что хочу увидеть и спросить, любит ли она Тони настолько, чтобы остаться с ним, или у меня есть хоть какая-то надежда?
Трауберг смотрел на него с удивлением. Вот тебе и железный Марк! 
- Выходит, готов простить?
- А что прощать? - повел на него глазами  Марк. - Я же умер! Меня никто не ждал. Может, мне вообще не стоило возвращаться? 
Трауберг поднялся, подошел к стене - там, за картиной, был вмонтирован сейф. Он открыл его, достал оттуда какую-то книгу, вернулся к столу и положил ее перед Марком.
- Смотри! Ты видишь ее первым. Этой книги нет на прилавках книжных магазинов, она появится в городе только перед самыми выборами. И, думаю, станет бестселлером.  Посмотри внимательно, может, тогда хоть что-нибудь поймешь.
Марк взял книгу в руки. Белая обложка по диагонали была словно разорвана надвое коротким черным заголовком - «Второй». Внизу более мелким шрифтом: «История одного преступления». Сверху - фамилия автора: Марта Полянская.
Марк не поверил своим глазам, посмотрел на Трауберга, потом снова на книгу. Ничего не изменилось.
- Открой, - тихо посоветовал ему Эрих Эрастович, - и взгляни на  титульный лист.
Марк торопливо открыл книгу. На титульном листе в правом верхнем углу было написано: «Памяти единственного мужчины моей жизни».
- Что это? - дрожащим голосом спросил Марк. - Что это?
- Это? - Трауберг взял у него из рук книгу, положил ее обратно в сейф, закрыл и повернулся к Марку. - Это бомба для Президента. И написала ее, как ты понимаешь, твоя любимая Марта. А посвятила она ее тебе, олуху! Как ты мог, Марк, как ты мог!  Да, Марта жила у Тони. У него, но не с ним, Марк! Тони давно уже живет в другом месте. Марта использовала его квартиру в качестве убежища - там ее никто не стал бы искать. В тот день он привез ей продукты - сама она не выходила из дома. Ты же понимаешь, что беременная женщина на наших улицах - объект особого внимания Демпола. Мы все продумали, Марк! Мы приготовили ей поддельные документы, чтобы она могла родить ребенка и не бояться ни за него, ни за свою дочь.  Мы готовы были опекать ее днем и ночью, потому что Марта сейчас - это не просто женщина, это главная фигура в большой политической игре. И тут появляешься ты…   И смешиваешь все карты, все!
Марку казалось, что у него сейчас закипят мозги. Из всего, сказанного Траубергом, он понял одно - главное для него: между Мартой и Тони ничего нет! Но оставался еще один вопрос.
- А ребенок? - перебил он Трауберга.
Тот посмотрел на него непонимающе.
- Ну… ребенок - чей? - уточнил Марк.
В глазах у Трауберга засветилось подозрение.
- Ты что, совсем идиот? -  язвительно поинтересовался он. - Ты там, в горах, как я погляжу, не только легкие, ты еще и мозги отморозил! 
И сбавил тон, увидев окаменевшее от внезапно пришедшей в голову догадки лицо Марка.
- Так, ладно, о политике поговорим после. Ну-ка, выпей! Давай-давай, по граммулечке… Господи ты, боже мой… Ну, что ж ты такой недогадливый!
- Я - сволочь, - с дрожью в голосе сказал Марк. - Какая же я сволочь!  Лучше бы я сдох в том автобусе - это было бы мне наказанием за мою тупость! Ну, ладно,  -  Марк внезапно поднялся на ноги, - я, пожалуй, пойду.
- Куда? - схватил его за рукав Трауберг. - Я же главного тебе не сказал. После твоего позорного бегства Марта ушла. Вот уже месяц мы ничего не знаем о ней. Мы не можем найти ее, Марк! А она нужна нам.  Во, как нужна!
Он чиркнул ребром ладони себя по горлу.
- Сейчас ложись, отдыхай. Я тебя закрою и  Вере записку на столе оставлю, чтобы не испугалась, если раньше меня придет. А завтра с утра займешься поисками Марты. Найди ее, Марк! Ради Бога, найди и как можно быстрей!

Утром его разбудила Вера Сергеевна. Правда, перед этим она приготовила для него завтрак - на столе стояло блюдце с бутербродами, кофе в стеклянной банке и горячий чайник.
Марк разлепил глаза, потянулся так, что хрустнули суставы, улыбнулся Вере светло и радостно.
- Доброе утро!
- Доброе утро! С возвращением, Марк!
Она смотрела на него так, как мать смотрит на выросшего сына. Если бы у нее был сын, ему, наверное, сейчас было бы столько же, сколько Марку. И, может быть, он был бы на него похож. Если не внешностью, то характером. Вере Сергеевне хотелось бы, чтобы ее несуществующий, так и не рожденный сын был похож на Марка.
Она знала его уже лет десять. Он мужал на ее глазах. Что осталось в нем от того двадцатилетнего парнишки, бросившего вызов всесильному Демполу? Он пришел впервые в этот кабинет, оглядываясь по сторонам и не веря, что человек, который здесь работает, может думать и чувствовать так же, как думает и чувствует он сам. Траубергу пришлось потратить не мало времени и сил, пока Марк начал доверять ему полностью. Он был ершистый и колючий, как ежик, отовсюду ждал подвоха, все проблемы хотел решать сам и рвался в бой с горячностью задиристого щенка, которого не пугают матерые псы.
Трауберг остужал его пыл, учил хладнокровию и выдержке, учил не путать горячность с горячкой и обдумывать каждый шаг и все его последствия, принимая окончательное решение. Вера Сергеевна знала, как Трауберг относится к Марку. Он доверял ему безгранично, любил и уважал его, говорил, что в лице Марка, вынужденного скрываться в лесу, общество потеряло человека, способного принести  большую пользу, человека, способного стать гордостью этой страны. А сколько было таких, как Марк, - отвергнутых собственным государством!
Она могла бы рассказать Марку, как, узнав о гибели в горах группы беженцев, Трауберг напился, быть может, впервые в своей жизни, и плакал здесь, на диване в своем кабинете, обвиняя себя в смерти Марка и чужих, но доверившихся ему людей. Она многое могла бы рассказать. Например, о том, как месяц назад ему позвонил Тони и сообщил о возвращении Марка, и как Эрих Эрастович нажал кнопку вызова - не один раз, как делал обычно, когда хотел о чем-то попросить или дать какое-то поручение, - нет, он нажимал на нее снова и снова, словно звал на помощь. Она вбежала в кабинет и увидела, как трясущимися руками он рвет упаковку сердечных лекарств и, подняв на нее побелевшие от боли глаза, шепчет пересохшими губами: «Воды, Верочка, воды…». Но зачем она будет рассказывать об этом Марку?
- Вставай, кофе остывает…, - она шутливо дернула его за бороду. - Ишь, кустарник отрастил. А похудел-то как!
Марк подскочил пружинисто, обнял женщину обеими руками, звонко и весело расцеловал в обе щеки.
- Как я соскучился!
Пока он завтракал, Вера Сергеевна сидела напротив и, подперев рукой подбородок, смотрела, с каким аппетитом Марк уплетает бутерброды. Потом положила перед ним мобильный телефон и конверт.
- Телефон, - предупредила, - Эрих Эрастович просил тебе дать - для связи. Потом вернешь. Номер он знает. Здесь деньги.
Она подвинула конверт к нему поближе.
- Не надо, - попробовал отказаться он, - у меня есть…
- Деньги лишними никогда не бывают. Сказано - бери!
Он кивнул согласно головой, рассовал конверт и мобильник по карманам, допил кофе и попрощался.
Охранник на выходе скользнул по нему равнодушным взглядом. Марк вышел на улицу, огляделся. Увидев приближающуюся к нему машину с желтым кирпичиком на крыше, решительно поднял руку. Водитель, тормознув, предупредительно распахнул перед ним дверцу.
- Двойной тариф и едем, куда скажу, - сунув голову в салон, предложил ему Марк.
- Поехали, - таксист изобразил равнодушие, но в глазах промелькнула радость. Не каждый день с утра попадаются щедрые пассажиры.
Сев на переднее сиденье рядом с водителем, Марк назвал адрес Центрального отделения Демпола. Таксист как-то странно покосился на Марка, но, тем не менее, тронулся с места.
Марк с удовольствием смотрел в окно. Он редко бывал в Синегорске летом - в это время года в Казацких Избушках хватало дел. Рыбалка, ягоды, купание в речке, домашние хлопоты… Неужели все это когда-то было в его жизни? И неужели еще будет? Или уже нет? Вчера Трауберг сообщил ему, что вместо «погибшего» Марка отправил в Казацкие Избушки семейную пару. Вроде они прижились там и неплохо справляются с обязанностями Марка. С одной стороны, это было грустно -  все-таки там, в Избушках прошло несколько лет - и каких лет! - его жизни: самых ярких, самых насыщенных, наполненных смыслом. С другой - теперь он был свободным человеком. Относительно, конечно, - была бы шея, а ярмо всегда найдется. Трауберг не собирался его отпускать. Но, во всяком случае, теперь он будет рядом с Мартой. Конечно, когда найдет ее, но в этом Марк нисколько не сомневался.
Несмотря на утренний час, июньская жара уже хозяйничала в городе. Машины шли с опущенными стеклами, пассажиры в автобусах обмахивались газетами и носовыми платками, пешеходы, щурясь, прикрывали головы ладошками, как будто эта маленькая хитрость могла спасти их от горячих солнечных лучей.
Женщины шли в открытых блузках и платьях, с обнаженными плечами, девушки - в коротких юбках, едва прикрывавших интересные места. Марк вдруг подумал, что он сто лет уже не видел такого количества обнаженных плеч и ног. Еще он подумал, что неплохо было бы заехать в какой-нибудь магазинчик и купить себе что-то летнее - в темной рубашке с длинными, хотя и закатанными, рукавами он смотрелся чужеродным телом среди сверкающих яркими красками горожан. Хорошо хоть догадался оставить в кабинете у Трауберга куртку, в которой месяц назад приехал из Уральска и которую таскал с собой - другого имущества у него не было.
Он думал обо всем этом, а машина тем временем повернула за угол и, проехав по переулку, оказалась на площади перед Центральным Демполом.
- Пять минут! - сказал Марк водителю и для убедительности зачем-то показал ему растопыренную пятерню. Тот согласно кивнул.
Марк вбежал по ступенькам, толкнул тяжелую дубовую дверь и очутился в гулком прохладном помещении дежурной части. На стульях вдоль стен сидели несколько испуганных мужчин и женщин. Они дружно посмотрели на него, словно пытались определить, из их он числа, посетитель, или свой человек в Демполе.  И потеряли всякий интерес, когда Марк вместо того, чтобы сесть на стул в ожидании своего часа, подошел к окошку, за которым равнодушный сонный демполовец, позевывая, читал утреннюю газету. Он даже не сразу обратил внимание на посетителя, и Марку пришлось постучать пальцем по разделявшей их прозрачной пластиковой перегородке.
- Н-ну? - оторвался от газеты дежурный.
- Капитан Девятов… - доверительным голосом произнес Марк, заглянув в окошечко в перегородке. - Он на месте?
- Сейчас спрошу… - Дежурный лениво протянул руку к телефону, набрал несколько цифр, что-то пробормотал в трубку и кивнул Марку. - Ждите, спустится.
Марк отошел к двери, прислонился к холодной стене. Сердце прыгало в груди. Он уже заранее улыбался, предвкушая встречу и реакцию Тони.
Спустя пять минут Тони вышел в холл, равнодушно скользнул взглядом по людям на стульях, по фигуре у стены, подошел к дежурному и только когда тот указал ему пальцем на Марка, направился в его сторону. Марк с улыбкой наблюдал, как меняется его лицо по мере приближения. Шаг - и равнодушие сменилось тревогой, еще шаг - появилось удивление, еще шаг - и Тони, узнавший, наконец, в посетителе Марка,  бросился к нему, схватил за рукав и, толкнув дверь, буквально вытащил вслед за собой наружу. И только потом неожиданно накинулся на него:
- Ты что, с ума сошел?! Явиться в самое логово!..
Он стоял, словно петух перед боем, - взъерошенный и злой, напомнив Марку того Тони, какого он знал еще в кадетском корпусе. Вот так же он становился в боевую стойку, когда какой-нибудь пустяковый спор грозил перерасти в схватку.
- Тони, прости меня!
Марк улыбнулся ему самой обезоруживающей улыбкой, на какую только был способен, и протянул руку. Тони дрогнул. Лицо у него как-то сразу смягчилось, губы задрожали, медленно, словно чего - то опасаясь, он подал Марку  свою руку в ответ, и через секунду они уже держали друг друга в объятиях.
- Ну, ты гад! - едва сдерживая слезы, бормотал Тони. - Ну, ты и гад!
- Знаю, знаю! - хлопая его по спине и плечам, смеялся Марк. - Но ты же меня простишь?
Таксист с удивлением наблюдал из машины за этой сценой.
- Марк, послушай, - Тони все еще держал его руку в своей, словно боялся отпустить, - мне сейчас некогда, очень некогда. Поезжай ко мне домой, ключи у тебя есть. Я приеду вечером, мы поговорим. Нам есть, о чем поговорить. Ты дождись меня, хорошо?
Он заглядывал Марку в глаза так, как преданная собака смотрит в глаза своему хозяину.
- Только учти, Марты у меня нет…
- Я знаю, - перебил его Марк, - я все уже знаю, Тони. Я найду ее, а вечером буду ждать тебя. И мы обязательно поговорим… Обязательно!
- Не исчезнешь? - Тони, наконец,  выпустил его руку из своей, поднялся на одну ступеньку крыльца и смотрел теперь на Марка сверху вниз.
- Нет! - засмеялся тот. - Конечно, нет! Иди… До вечера!
Повернулся и пошел к машине.
- Марк! - окликнул его Тони.
Марк обернулся. Тони стоял, с трудом удерживая приоткрытую дверь.
- Я рад, что ты вернулся! Чертовски рад!
Марк улыбнулся, махнул ему рукой и сел в машину.
Таксист бросил на него вопросительный взгляд.
- Брат, - зачем-то объяснил ему Марк.
- Брат? - удивился тот. - Они же все - изъятые…
- Но это не значит, что у них нет братьев… Поехали!
Марк решил еще раз съездить туда, где провел вместе с Мартой несколько самых счастливых дней в своей жизни. Если Марта в городе, она вполне могла появиться дома, а, значит, ее могли увидеть. Единственное, чего хотел Марк, - убедиться, что она в городе, только в этом случае у него был шанс найти ее.
Марк вошел в знакомый подъезд, сдерживая биение сердца, поднялся на нужный этаж, остановился, переводя дыхание, у двери. От волнения и внезапно нахлынувшей слабости у него вспотели ладони, лоб покрылся испариной. На   рубашке проступили темные пятна пота. Все-таки прав был Олег Голубев, врач из Бухарово,  когда говорил, что ему нужно отлежаться дней десять…
«Надо купить летнюю рубашку», - невпопад подумал Марк и нажал кнопку звонка. Просто так, на всякий случай…
В квартире стояла тишина. Марк вздохнул и перешел к соседней двери. На этот раз ему открыла молодая девушка. Открыла быстро, словно ждала кого-то. На ней была яркая разноцветная футболка и спортивные брюки, короткие черные волосы подвязаны красной лентой. Увидев незнакомого человека, девушка остановилась, словно наткнулась на стену, и отступила назад.
- Вам кого?
- Здравствуйте, - широко улыбнулся ей Марк, моля про себя Бога, чтобы девушка не испугалась и не захлопнула дверь. У него была обаятельная улыбка, и он знал об этом. - Я ищу вашу соседку, Марту… Вы не знаете, живет она здесь?
- Н-не знаю, - неуверенно пожала плечами девушка, - по-моему, нет. Давно никого не видела - ни ее, ни тетю Таню.
- Кто там, Света?
В прихожую выплыла белокурая дама, с которой Марк разговаривал в прошлый раз. Она тоже узнала его.
- Что вам опять нужно? Я все вам уже сказала! Ходят и ходят…
Она попыталась закрыть дверь, но между ними стояла девушка, кроме того,  Марк не дал ей этого сделать.
- Пожалуйста… Я хочу только знать, за последнее время Марта появлялась здесь хотя бы изредка? Поверьте, я спрашиваю не из простого любопытства. Мне очень нужно это знать!
Девушка неуверенно оглянулась на мать.
- Кажется, я видела ее пару раз…
- Давно?
- Может, неделю назад, может, дней десять… Не помню…
- Здорово! - обрадовался Марк. - Она была одна?
- Нет, с каким-то мужчиной…
- Я же говорила, - снова вмешалась женщина, - живет у какого-то мужика…
- Да-да, конечно, - согласился с ней Марк. Он готов был соглашаться хоть с чертом лысым, лишь бы перед ним не закрыли дверь. - А как он выглядел? Не вспомните?
- Ну-у-у, обыкновенно, - вновь пожала плечами девушка, - высокий такой, здоровый.
Она развела руками, показывая, видимо, ширину плеч незнакомого мужика. Судя по размаху рук, человеком, сопровождавшим Марту, был не Тони.
- Ну, что ты говоришь! - вмешалась блондинка, - совсем он даже не такой! Сухощавый, невысокий, молодой…
Теперь описание явно соответствовало внешности его друга.
- Ну что ты, мама, какой же он сухощавый… Говорю же, здоровый… Как шкаф!
- Подождите, - перебил ее Марк, не дав дискуссии разгореться. - А вы не слышали, может быть, она к нему обращалась по имени? Ну, как его зовут?
- Да! - вдруг обрадовано воскликнула девушка. - Да! Она сказала ему… Черт! Как же она его назвала?.. У нее ключ в замке застрял… Я вышла, мы поздоровались, я стала спускаться по ступенькам, а она сказала… Она сказала: «Виктор, помоги!».
Марк вздохнул с облегчением. У него словно гора с плеч свалилась. Виктор! Ну, конечно! В окружении Марты был только один мужчина с таким именем - муж Стаси.
- Спасибо! - Марк отступил назад, дав, наконец, женщинам возможность закрыть дверь. - Вы не представляете, как вы мне помогли!
Вприпрыжку, словно мальчишка, он сбежал по лестнице вниз, уже на первом этаже нос к носу столкнулся с парнем в спортивном костюме, вспомнил о наряде девушки, с которой только что разговаривал, и понял, кого она ждала.
Водитель такси заметно нервничал. Во всяком случае, он вздохнул с облегчением, увидев Марка.
- Едем?
- Конечно! - взмахнул рукой Марк. - Вперед!
Теперь он точно знал, куда ехать и что делать дальше.
В комитете по охране памятников его встретили, как и в прошлый раз, настороженно. Похоже, Тони тоже побывал здесь в поисках Марты, потому что едва Марк обратился со своими вопросами  к той самой дородной пышногрудой начальнице, как она вспылила:
- Я вам уже говорила и коллегам вашим говорила, что Марта взяла отпуск за свой счет! Куда уехала - не знаю! Что вы еще хотите?
- Адрес Стаси, - обворожительно улыбнулся ей Марк, вновь стараясь вложить в  улыбку все свое обаяние.
- Да вы с ума сошли! - возмутилась дама. - Мы не даем адресов сотрудников кому попало!
- Я - не кто попало! - Марк прижал руки к груди. - Я - друг Марты. Ей грозит опасность. Вы же сами говорите, что ее искал еще кто-то, кроме меня. Я должен найти ее раньше. Поверьте!
Женщина колебалась. И это колебание, то, как она переглянулась со своими сотрудницами, вселило в Марка уверенность в осведомленности сотрудниц комитета если не о местонахождении Марты, то, во всяком случае, о том, почему она уехала.
Из комитета Марк вышел с листком бумаги, на котором был написан адрес Стаси.
Она жила далеко от центра. Если бы не водитель - знаток городских улиц, Марк никогда бы не нашел нужный ему дом. Поэтому, добравшись до места, он щедро расплатился, отпустив машину. Водитель даже присвистнул, получив из его рук несколько новеньких хрустящих купюр.
Марк вошел в подъезд, отыскал в длинном коридоре на шесть квартир ту, что была ему нужна, и нажал на кнопку звонка. Едва утихла трель, припал ухом к двери. Ему показалось, что он слышит шаги, шорохи, шепот, но потом все стихло. Он вновь позвонил, и еще, и еще раз. Чувствуя, как его охватывает бессильное бешенство, несколько раз с силой ударил кулаком в дверь и даже пнул ее ногой так, что она жалобно задребезжала.
Что теперь он должен был делать? Жить под этой дверью в надежде, что появится Стаси или ее муж? С чего он решил, что Марта в городе? Потому что ему очень хотелось в это верить?
Марк спустился вниз, вышел из подъезда, повернувшись лицом к окнам, стал разглядывать их, словно надеялся увидеть за равнодушными стеклами знакомое лицо. Но в окнах не было никого и ничего, кроме занавесок и цветочных горшков. В них не отражалось даже небо.
- Марта! - неожиданно для себя вдруг позвал Марк. - Марта-а-а! Марта-а-а!!!
Он кричал во весь голос не потому, что надеялся, что она отзовется. Ему нужно было выплеснуть свое отчаяние в эти безмолвные, застывшие окна, заставить их очнуться, разбудить в них жизнь…
На втором этаже - в той квартире, куда только что так безрезультатно стучался Марк, - колыхнулась занавесь. Вслед за этим на балконе показался мужчина в обтягивающей могучие плечи футболке. «Здоровый, как шкаф», - очень кстати вспомнил Марк слова девушки - соседки Марты.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.
- Э, мужик, - неласково произнес «шкаф», - чего орешь?
Марк, не отвечая, бросился обратно в подъезд. Он почему-то был уверен, что на этот раз ему обязательно откроют. И не ошибся. Дверь квартиры на втором этаже открылась, но хозяин не торопился впускать его, встав на пороге.
- Виктор, - переводя дыхание, не то спросил, не то констатировал Марк. - Я - Марк!
- И что? - тот по-прежнему смотрел на него неприязненно.
- Я - друг Марты… Я ищу ее…
- Слышь, мужик, - в голосе Виктора  слышались угроза и насмешка одновременно, - чего тебе надо? Меня что, колышет, кого ты ищешь? Стучит тут, понимаешь, кричит… Какая Марта? Полицию, что ли, вызвать?
Марк смотрел на него с все нарастающим удивлением. Он вдруг вспомнил Стаси - эту фарфоровую куколку с льняными волосами и голубыми глазами. Ее хотелось поставить на полку и сдувать с нее пыль, не трогая руками. И этот пещерный человек - ее муж?! Вот это хамло с квадратной челюстью и низким лбом австралопитека?..
У Марка вдруг возникло острое желание ударить его - с размаху, с разворота, в челюсть, так, чтобы стереть с лица наглую усмешку. Но это было глупо. Во-первых, личное дело Стаси, с кем ей жить. Во-вторых, вряд ли удар в челюсть мог привести к нужному результату. И, в-третьих, вынужден был с внутренним вздохом признать Марк, силы были неравны. Ему, ослабленному болезнью, не справиться с этим здоровяком.
Марк сжал пальцы в кулак и разжал.
- Скотина! - отчетливо произнес он, вложив в это слово  все свое презрение, повернулся и пошел к лестнице. Он бы не удивился, если бы Виктор ударил его, но этого не случилось.
- Э, мужик, - вновь окликнул его Виктор, - чего приходил-то?
Обернувшись, Марк произнес фразу, на которую полчаса назад «купилась» начальница комитета по охране памятников:
- Марте грозит опасность. Если я ее не найду, может произойти непоправимое, - и добавил. - Готов взять грех на душу?
Он не стал дожидаться ответа, повернулся и начал медленно - ступенька за ступенькой - спускаться вниз.
- Марк, погоди! - вдруг нормальным голосом позвал его Виктор.
Марк поразился внезапной перемене. Вместо австралопитека в дверях квартиры стоял нормальный, добродушный с открытым лицом и хорошей улыбкой человек и с любопытством разглядывал нежданного гостя.
- Давай, заходи! - широким жестом пригласил его Виктор. - Не обижайся - маленькая проверка.
И дружелюбно хлопнул Марка по спине так, что тот едва удержался на ногах.
Марк вошел в квартиру и огляделся. Небольшая и в то же время просторная прихожая, налево - арка, ведущая в комнату, направо - коридор и кухня. Квадратная комната имела два окна - одно выходило во двор, второе, скорее всего, смотрело в торец соседнего дома. Диван, большой круглый стол, четыре мягких стула с высокими стенками. В углу между окон - телевизор и музыкальный центр. В противоположном углу - что-то вроде рабочей зоны: письменный стол, компьютер, полки, уставленные книгами.
Стены комнаты были увешаны портретами Стаси. Она была повсюду: улыбалась, смотрела задумчиво, хмурилась, смеялась. Как же надо любить человека, подумал Марк, чтобы, имея рядом с собой оригинал, окружить себя еще и бесконечным количеством копий. Он переходил от одной фотографии к другой, разглядывая их с интересом, и вдруг споткнулся: на него смотрела Марта.
Снимок был удивительно красивый: подружки, обнявшись, смеялись в объектив фотоаппарата, запечатлевшего и обожженный нос Марты, и веснушки Стаси, и растрепанные ветром волосы, украшенные венками из полевых ромашек. У Марка заныло сердце - так хороша была на этом снимке Марта!
- Это в прошлом году… - сзади незаметно подошел Виктор. - Мы ездили купаться, а рядом с озером было целое поле ромашек. Ну, пойдем!
За то время, что Марк рассматривал фотографии, Виктор успел накрыть на стол. В центре красовалась неизбежная в таких случаях бутылка водки, на тарелках - на скорую руку порезанный хлеб, аппетитное белое сало с розовыми мясными прожилками, с коричневой шершавой корочкой, поблескивающей кристалликами соли, холодная картошка в «мундире».  В кастрюльке на плите уже закипела вода - Виктор ловко бросил туда горсть маленьких, аккуратных домашних пельменей.
- По-холостяцки… - улыбнулся он. - Садись. Ну, давай, за знакомство!
Они выпили по стопке. Виктор подвинул к Марку сало и картошку.
- Закусывай. Сейчас пельмени подоспеют.
Сало таяло во рту. Марку, месяц проведшему на больничных кашах и протертых диетических супчиках, казалось, что вкуснее он ничего не ел.
Тем временем сварились пельмени. Виктор опрокинул содержимое кастрюльки в дуршлаг, подождал, пока стечет вода, и высыпал горячие духовитые пельмени в глубокую чашку. Туда же кинул здоровенный кусок масла. Да, в этом доме, несмотря на трудности с продовольствием, явно не бедствовали.
- Ешь, ешь! - Виктор снова разлил по рюмкам водку. - Не обижайся на меня. Сам подумай, я же тебя не знаю. А вдруг ты переодетый демполовец? Правильно?
- Правильно, - согласился Марк. У него вдруг закружилась голова - не то от волнения, не то  от запахов еды, не то от выпитой водки. - А почему поверил?
- Почему? - рассмеялся Виктор. - Потому что тебе очень хотелось дать мне в морду! Ты же меня провоцировал! А Демполу это не с руки. Зачем им внимание привлекать?
- Ну, - помолчав, спросил Марк, - так где же Марта?
- Не-е-ет, - Виктор упрямо помотал головой и подвинул к нему чашку с пельменями, - так дело не пойдет. Ты сначала выпей, закуси, потом о делах разговаривать будем. Такой у нас в доме порядок.
Марк посмотрел на него внимательно. Выражение лица у Виктора было непоколебимым. Марк с трудом заставил себя проглотить несколько пельменей и решительно отодвинул тарелку.
- Не хочу… Говори!
Виктор печально поскреб пальцем клеенку.
- Видишь ли, в чем дело. Сказать тебе этого я не могу.
- То есть? - опешил Марк.
- У меня указание четкое - никому ни слова! И насчет тебя оговорок не было.
- Ты что, гад?! - вскочил на ноги Марк. - Ты что меня тут байками кормишь?
- Тихо, тихо, - замахал на него руками Виктор, - ты сядь, не гоношись. Ну, давай так. Посиди тут, а я смотаюсь туда-сюда, узнаю, что Марта по поводу вашей встречи думает…
Он не успел договорить, как Марк в бешенстве кинулся на него, уже не думая о разнице в весовой категории.  Реакция у Виктора оказалась отменной - на полпути он перехватил Марка, сцепил у него на спине огромные ручищи, крутнул вокруг себя, усадил на табурет, с которого сам только что соскочил.
- Тю, бешеный! - с удивлением и восхищением воскликнул он. - Остынь! Слышишь? Не справиться тебе со мной!
У Марка потемнело в глазах, а грудь сдавило так, что он захрипел и, задыхаясь, рванул ворот рубашки.
- Ну, погоди, - примиряющее сказал ему Виктор, - подумать же надо, как лучше сделать. Давай, выпьем, успокоимся…
- Не буду я с тобой пить! - с дрожью в голосе произнес Марк. - Сволочь ты, ну и сволочь! Сальце, пельмешки… Да пропади ты пропадом со своими пельмешками! Я же тенью твоей стану, я же по пятам твоим ходить буду… Куда ты, туда и я… Пока не приведешь меня к ней…
Виктор смотрел на него без злобы. Напротив, в его взгляде даже таилось сочувствие - по крайней мере, Марку так показалось.
- Два сапога пара, - вздохнул Виктор. - И та такая же бешеная. Как что в голову попадет - черта с два выбьешь. Ну, ладно, разбирайтесь сами. Подожди, сейчас переоденусь.
Когда он вышел, Марк трясущейся рукой плеснул себе в рюмку водки, выпил, поморщившись, закусил  подтаявшим салом.
Ехали они долго, не менее получаса. Пересекли весь город, выехали на кольцевую дорогу, опоясывавшую Синегорск, двинулись в сторону аэропорта. На одной из дорог, лучами разбегавшихся от кольцевой, Виктор свернул. Теперь они ехали вдоль лесополосы, миновали несколько тепличных хозяйств, где выращивали огурцы, помидоры и прочую зелень, въехали в небольшой поселок. Спустя еще несколько минут  остановились у трехэтажного, расположенного буквой «Г» здания из белого кирпича, возле которого стояли несколько машин с красными крестами на бортах.
- Что это? - не сразу понял Марк.
- Больница, - коротко бросил Виктор. - Вылезай, приехали.
Посетителей в просторном прохладном холле было немного. Гардеробщица - пожилая женщина - дремала, сидя на стуле за стойкой гардероба. Виктор разбудил ее, о чем-то пошептался, сунул желтую бумажку, и женщина подала им два черных пакета. В пакетах оказались синие полиэтиленовые бахилы, шапочки из тонкой, похожей на марлю, бумаги и такие же маски. В довершение всего гардеробщица сняла с вешалки два белых халата и после того, как перевоплощение, наконец, было завершено, пропустила их в длинный гулкий коридор.
Виктор, судя по всему, уже бывал здесь. Он уверенно шел вперед семимильными шагами. Марк молча следовал за ним. Они прошли по коридору, спустились по лестнице в подвал и очутились в длинном тоннеле, освещенном матовыми, совершенно белыми лампами. Вдоль стен тянулись трубы отопления, какие-то кабели, а на каждом углу висели белые листки бумаги со зловещими черными указателями: «Морг».  Судя по направлению стрелок, Виктор и Марк шли именно туда.
Марку этот тоннель почему-то напомнил подвал в Центральном отделении Демпола, где располагались камеры для арестантов. Ему стало так неуютно, что он даже поежился. А, может, в тоннеле было просто холодно.
За все время они не встретили ни одного человека, и от этого тоже становилось жутко, словно впереди, действительно, не было ничего, кроме обители мертвых.
Очередной листок бумаги с черной стрелкой указал налево, и коридор повернул именно туда, но Виктор с Марком стояли перед ступеньками, ведущими к голубой деревянной двери. Они открыли ее и вошли в теплый и светлый холл. Там сидели несколько женщин в больничной одежде, мужчины, пришедшие, видимо, навестить своих жен, за столом, прислонившись к стене, дремала медсестра. На появившихся неизвестно откуда мужчин в халатах и масках никто не обратил ни малейшего внимания.
Марк и Виктор пересекли холл, поднялись на второй этаж. Здесь тоже было много женщин, среди которых, сразу увидел Марк, встречались и беременные. «Хорошая идея, - подумал он, - спрятать беременную женщину среди таких же, как она. Кто станет искать ее здесь?»
Тем временем Виктор уверенно подошел к одной из дверей, постучал, прислушался и, видимо услышав ответ, открыл. Заглянул внутрь и, посторонившись, уступил дорогу Марку.
- Заходи…
С бьющимся сердцем Марк переступил порог палаты. Это была маленькая, узкая, как пенал, комнатка. У стены - кровать, рядом - тумбочка, напротив - детская кроватка и высокий квадратный столик с бортиками, кран с раковиной возле двери - вот и все убранство. На кровати сидела женщина в легком халатике, в такой же, как у Марка, шапочке и белой маске. Из-под шапочки выбивалась прядь темных волос. На руках женщина держала туго спеленутый сверток. Марк сначала даже не понял, что в нем, в этом свертке. Он не был готов увидеть то, что увидел.
Марк  скорее почувствовал, чем узнал, кто эта женщина. Ноги у него внезапно ослабли и подкосились - он, пожалуй, впервые понял смысл фразы «ноги подкосились».  Ему нужно было сделать только три шага, всего три шага… Марку казалось, что время остановилось, пространство сгустилось вокруг него, и он с трудом продирается сквозь белое, туманное, оглушающее нечто. Марта так же медленно поднималась ему навстречу. В первую минуту и она не поняла и не узнала, кто скрывается за маской. А когда поняла, то рванулась к нему с коротким криком. И этот крик разорвал в клочья вязкий белый туман, сковывавший движения Марка, дав ему возможность двигаться, говорить, слышать…
Он успел сделать лишь два шага - на третьем столкнулся с Мартой, схватил ее в охапку, ткнулся губами в ее губы. Почувствовав вкус ткани, сорвал с лица сначала свою маску, потом освободил Марту от досадной помехи, мешающей их губам встретиться.
Он целовал ее в щеки, в лоб, в губы, в зажмуренные глаза, снова в губы, ощущая запах ее кожи, вкус ее слез. Наверное, у него у самого бежали слезы, но Марк этого не чувствовал и не замечал. Он наконец-то целовал свою Марту - и не было для него ничего важнее в эту минуту.
- Я люблю тебя! - бормотал он сбивчиво. - Я так люблю тебя! Прости меня! Прости! Я с ума сошел… Ты простишь меня?..
Недовольное кряхтенье остановило его. Марта отстранилась…
Марк видел новорожденных, но этот показался ему таким маленьким! Он хмурил светлые бровки, недовольно морщил крохотный лобик, сердито шевелил губками - в общем, явно собирался заплакать.
- Солнце мое! Радость моя! - Марк взял его дрожащими руками, чувствуя, что еще минута - и сердце его разорвется от нежности, прижался губами к теплой упругой щечке.
- У него глаза серые, - всхлипнув, сообщила ему Марта, - как у тебя!
Держа в одной руке сына, другой Марк сгреб Марту, прижал ее к себе…
Они сидели, обнявшись, на узкой кровати, не в силах оторваться друг от друга. Марк целовал ее волосы, розовую мочку уха, голубую прожилку на шее.
- Как я соскучился по тебе! Как я соскучился! Больше никогда не расстанемся! Всегда теперь будем вместе… Ты, я и…  Как его зовут?
Он отпрянул, посмотрел на Марту.
- Как его зовут?
- Не знаю, - засмеявшись, пожала она плечами. - Твой сын, ты и выбери ему имя.
- Митя, - вдруг сказал Марк, - пусть он будет Митя!
- Пусть! - легко согласилась Марта, снова прижалась к Марку, положила голову ему на грудь.
- Где ты был?! Где ты был так долго?! Я так ждала тебя… 
- Я расскажу, я все расскажу тебе потом… 
Дверь распахнулась. В палату вошла медсестра. За ее спиной маячил, делая руками непонятные знаки, Виктор.
- Что такое? - возмутилась сестра. - Кто разрешил? Почему посторонние? В неурочное время? Без маски?
Марк торопливо натянул на лицо маску.
- Вон отсюда! - воинственно наступала на него медсестра.
Марк ухитрился обойти ее и, уже стоя в дверях, прокричал Марте:
- Когда тебя выписывают?
- Через три… - она показала ему три пальца, - через три дня…
- Хорошо, я заберу тебя, заберу…
- Пошли! - Виктор буквально выдернул его из палаты, потащил за собой по коридору под удивленными взглядами женщин. - Уходим, не то такой шухер сейчас поднимется!
- Разве посещения запрещены? - удивился Марк.
- Только по пропуску. А пропуск - по паспорту, - коротко пояснил Виктор. - По паспорту  я  -  ее муж. А ты кто?
Обратно, сокращая путь, они вышли через холл роддома. Только в машине до Марка дошел смысл сказанного: по паспорту муж Марты - Виктор. Точнее, ребенка родила не Марта Полянская, а Стаси Рябцева, и отец мальчика - не он, Марк, а Виктор. Это известие повергло его в шок.
- Как же теперь? - спросил он у Виктора. - Как быть теперь? Ну, я-то с документами вопрос решу. А вы - как? Теперь по всем базам данных у вас есть ребенок! А если своего решите?..
- Не решим, - внезапно нахмурившись, сверкнул на него глазом Виктор, - не решим. Бесплодная Стаси. Не будет у нее детей. Никогда.
- Прости, - ошеломленно пробормотал Марк, - я не знал.
- А мы никому и не говорили. Делаем вид, что не торопимся. Знаешь, я, что греха таить, даже обрадовался этой ситуации - с Мартой. Хоть по документам, а мой.  Я бы любил его… А тут ты… Эх, не надо было мне тебя в дом пускать, не надо…
И рассмеялся невесело, посмотрев на растерявшегося от этих слов Марка:
- Шучу!

- Проснитесь! - кто-то тряс Марту за плечо. - Слышите, проснитесь!
Она открыла глаза. На столе горел ночник. За окнами стояла тихая, наполненная духотой иссиня-черная ночь. Над Мартой склонилась медсестра - совсем девочка, видно только что закончившая медучилище, а, может, практикантка.
- Проснитесь!
-Что?.. Что такое?.. - Марта оторвала голову от подушки, посмотрела на сестричку, перевела взгляд на сына. Он мирно спал в своей кроватке.
- Вам нужно уходить! Вам немедленно нужно уходить! - девушка оглядывалась на дверь, ее трясло от страха. - Вставайте, пожалуйста, вставайте!
- Ты с ума сошла? - окончательно проснувшись, возмутилась Марта. - Ночь на дворе… Сколько времени?
- Пожалуйста, послушайте меня, - девушка молитвенно сложила на груди руки, - если вы сейчас не уйдете, утром может быть поздно!
Все оказалось просто и страшно. Девушка должна была заступить на вечернее дежурство в восемь вечера. Пришла она, разумеется, немного раньше, чтобы спокойно переодеться, попить чаю, просмотреть все назначения на ночь и утро. Для того и зашла в ординаторскую. Дверь в кабинет открывалась неслышно.  Белая ширма разделяла комнату на две части. За ширмой, там, где стоял стол, кто-то разговаривал по телефону. Девушка сначала не поняла, кто и о чем. А когда прислушалась, пришла в ужас. Медсестра, у которой она и должна была принять дежурство, говорила с инспектором Демпола. Такие инспектора курировали  родильные дома - проверяли наличие и правильность всех документов у женщин, поступавших в больницу, сообщали в Демпол, если что-то было не так. В общем, выполняли черную работу.
На этот раз речь шла о роженице по имени Анастасия Рябцева. Насколько поняла студентка, медсестра застала у нее в палате при весьма недвусмысленных обстоятельствах мужчину, в то время как человек, ранее называвший себя мужем, торчал в коридоре. Заинтересовавшись этим, медсестра решила посмотреть медицинскую карту, хранившуюся у главврача родильного отделения. И к великому своему  удивлению обнаружила, что в карте нет ни сертификата Комиссии по народонаселению, разрешающего семье Рябцевых завести ребенка, ни направления из женской консультации, где каждая беременная женщина должна была в обязательном порядке наблюдаться на всем протяжении беременности. Не было ничего, кроме паспорта! Но, открыв паспорт, бдительная медсестра обнаружила, что на фотографии изображена женщина, абсолютно не похожая на ту, которая в данный момент находилась в палате со своим новорожденным ребенком. Налицо были незаконное рождение и откровенное злоупотребление главврачом своим должностным  положением. Девушка не слышала, разумеется, что отвечала инспектор Демпола, но по репликам медсестры поняла, что до утра никаких действий предприниматься не будет - видимо, инспектору совершенно не хотелось на исходе дня ехать в роддом и заниматься выяснением всех обстоятельств.
Студентка на цыпочках выскользнула за дверь. Весь вечер она ходила под впечатлением услышанного, а когда все уснули, решила, что стоит все - таки предупредить Анастасию Рябцеву или как там зовут эту женщину об угрозе, которая нависла над ней. Ей, безусловно, было страшно, но когда она представила, что завтра у матери отнимут ребенка, жалость пересилила страх.
Марта сидела, как оглушенная. Рассказ сестрички-практикантки поверг ее в состояние, близкое к шоку. Ей казалось, что все самое страшное уже позади, что теперь, когда вернулся Марк, ей вообще ничего не угрожает, что нужно подождать всего только несколько дней, и она вернется домой - к Аде, к матери, к Марку. Вернется не одна - с сыном Митей, любимым, долгожданным, выстраданным…
- Надо уходить, пока все тихо, - торопила ее девушка. - Не дай Бог, роженицу привезут. Все забегают, засуетятся... А там и рассвет.
- Куда же я пойду? - все еще не могла поверить в случившееся Марта. - Мне и идти-то некуда. Я же из города, у меня в поселке никого нет… Позвонить… Мне надо позвонить!
- С ума сошли! - ахнула девушка. - Телефон на посту, вдруг кто-нибудь услышит?! 
- Я быстро, - убеждала ее Марта. - Одну минутку… Я позвоню, и за мной приедут. Пожалуйста!
- Ну, хорошо, - поколебавшись, согласилась практикантка. - Только очень быстро. И скажите, что будете ждать на улице…
На цыпочках, стараясь не производить ни малейшего шума, Марта в сопровождении сестрички дошла до стола, где горел ночник, стоял телефон и приготовленный на утро поднос с лекарствами - таблетками и мензурками.
Марта не думала долго о том, где мог быть Марк, - конечно, в квартире Тони. Она набрала номер, но телефон не отвечал. Тогда она решила позвонить Виктору, но и того почему-то не было дома.
- Быстрее! - постоянно оглядываясь, шипела практикантка.
- Сейчас, сейчас, - кивнула ей Марта. Подумала немного и позвонила Кате в надежде, что та еще не спит, что Тони не на дежурстве и что он знает, где находится Марк
Катя взяла трубку сразу.
- Алло!
В трубке глухо слышались чьи-то голоса, смех, и Марта поняла, что у  Кати гости.
- Катя, - прошептала она в трубку, - Катя, ты меня слышишь?
- Алло, кто это? Вас плохо слышно!
- Катя, - Марта чуть повысила голос, - это я…
Она покосилась на практикантку - ей не хотелось называть при девушке свое имя, но девушка не слышала - она настороженно наблюдала за коридором.
- Это Марта…
- Марта! - Катя даже закричала от радости. - Вот здорово! Откуда ты…
Марта не успела ответить, в трубке что-то зашуршало, застучало, Катин голос уплыл куда-то в сторону, и через секунду она услышала голос Марка:
- Марта? Это ты? Что случилось?
Конечно, звонок из роддома посреди ночи мог означать только одно - что-то случилось.
- Марк, - торопливо зашептала она, прижавшись губами к мембране трубки, - приезжай, слышишь? Приезжай скорее, забери меня…
- Что случилось?
Если в первый раз это был только дежурный вопрос, то теперь в голосе Марка заплескался страх.
- Приезжай… Я буду ждать тебя на улице… Слышишь? На улице!
Марта положила трубку. В сопровождении медсестры она вернулась в палату. При свете ночника собрала в пакет всякую мелочь, лежавшую в тумбочке - мыло, зубную щетку, кошелек, косметичку, хранившую не только крем, помаду и пудру, но и ключи от дома… Подошла к Мите, безмятежно сопевшему в своей кроватке. У нее защемило сердце. Бедный мальчик! Не успел родиться и уже вынужден бежать! Неужели ее сын обречен на вечные скитания? Обречен на то, чтобы всю жизнь быть вне закона?...
- Вот, заверните его…- сестричка протянула ей теплую пеленку. Марта согласно кивнула. Июнь июнем, а ночи прохладные. Она как-то не подумала о том, что самой ей придется идти в тоненьком халате и в тапочках на босу ногу. Она вообще не думала в этот момент о себе. Только бы Митя не проснулся и не заплакал!
Она взяла на руки ребенка. Медсестра выглянула за дверь, махнула рукой. Осторожно, крадучись, они прошли по коридору, спустились на первый этаж.
Медсестра вела ее тем же путем, каким утром пришли Марк и Виктор. Они пересекли темный холл - в глубине светилась стеклянная дверь: за ней начиналось приемное отделение, вошли в тоннель, по-прежнему, несмотря на глубокую ночь, залитый белым безжизненным светом.
- Только бы никого не встретить! - девушка повернула к Марте мертвенно-бледное лицо.
И пока они шли по этому страшному тоннелю, Марта все время твердила, как заведенная: только бы никого не встретить! Только бы, только бы…
Они вышли в полутемный коридор с десятком дверей. Часть из них была приоткрыта, в них даже горел свет, но не слышалось никаких  звуков. Девушка прижала палец к губам:
- Тс-с-с, это приемное отделение…
Марта прислушалась. Из глубины коридора, действительно, доносились голоса и даже негромкая музыка. Там, по всей видимости, отдыхали дежурные врачи и медсестры в отсутствие срочных больных.
Марта и практикантка прошли до конца коридора. Темная, обитая дерматином дверь была закрыта на засов. Девушка с трудом открыла его - засов гулко брякнул, и женщины от страха обе присели. Но в приемном никто ничего не услышал. Тогда практикантка толкнула дверь, и они вышли на бетонное крыльцо. Это был черный ход. В десяти метрах от него громоздились мусорные баки. Видимо, этой дверью пользовались со вполне определенной целью - через нее из больницы выносили мусор и прочие отходы больничного производства.
- Здание обогнете и выйдете на дорогу, - девушку бил озноб -  не то от страха, не то от холода: ночь была прохладной. - Идите до перекрестка, там налево. Никуда не сворачивайте, эта дорога ведет в город, другой нет. Если за вами приедут, то вы не разминетесь. Только постарайтесь держаться в тени, не выходите на свет - вдруг кто-нибудь увидит.
- Спасибо, - Марта взяла пакет в ту же руку, какой прижимала к груди Митю, освободившуюся подала девушке. - Никогда вас не забуду!
- Помоги вам Бог! - вдруг с чувством произнесла девушка и этим сразу все объяснила. Она порывисто обняла Марту, оттолкнула от себя, а когда та шагнула с крыльца и пошла по дорожке, истово перекрестила ее.
Марта замерзла уже через несколько минут после того, как покинула стены больницы. Она даже порадовалась тому, что завернула сына в теплую пеленку. Чтобы хоть немного согреться, прижимала его к себе, но это мало помогало - свежий ночной ветерок дул в спину, пробирался под легкий халатик, холодил кожу. Марта обогнула здание больницы и по залитой желтым неживым светом аллее пошла по направлению к дороге. Позади осталась небольшая площадь, где мирно дремали несколько машин скорой помощи.
Марта свернула налево и оказалась в другом мире. Фонари стояли друг от друга на расстоянии не менее десяти метров, круги света не пересекались между собой. Чтобы попасть в освещенное поле каждого следующего фонаря, нужно было пройти какое-то расстояние в полутьме. В этом было что-то сюрреалистическое - свет и тьма, сменявшие друг друга.
Поселок спал. Марта шла мимо домов с черными, потухшими окнами, мимо глухих заборов, мимо склонившихся в скорбном молчании деревьев. Они провожали ее траурным молчанием, в котором таилась скрытая угроза. Марта шла по улице, вздрагивая от каждого шороха, ей казалось, что за каждым поворотом, за каждым палисадником ее ждет беда. Она понимала, что на самом деле никому нет ни малейшего дела до одинокой женщины с ребенком на руках, которая вместо того, чтобы спокойно спать, бредет неизвестно куда, но это мало утешало - все равно ей было невероятно страшно.
Марта снова вспомнила свой сон - тот самый, в котором она бежит, бежит куда-то и не знает, где укрыться, где спрятаться. Ей показалось, что вот теперь этот сон обернулся явью, с той только разницей, что на руках у нее была не Адель, а маленький, беззащитный, ни в чем не повинный Митя…
Она шла уже минут десять, когда улица закончилась, и дорога потянулась вдоль лесополосы. Умирая от страха, Марта продолжала идти, потому что остановиться она просто не могла. Фонарей на шоссе уже не было, так что она шла при свете луны и ярких июньских звезд, в изобилии высыпавших на небо. Пару раз мимо нее в сторону города, прошелестев шинами, проскользнули машины, осветив ее резким, ядовитым светом фар. Встречных же пока не было ни одной, и Марта, понимая, что раньше, чем через 15-20 минут Марк до нее добраться не сможет, молила Бога, чтобы  не было никого и далее. Люди сейчас пугали ее больше, чем их отсутствие.
Эта машина вывернула откуда-то с проселочной дороги - Марта увидела ее приближение задолго до того, как смогла разглядеть автомобиль. Просто между деревьев мигали, подпрыгивая, расплывчатые белые огни, и чем ближе они приближались, тем более отчетливыми становились. Сначала шум мотора был не слышен. Потом все совместилось, машина выскочила на шоссе, повернула, облив Марту светом, проскочила немного вперед и остановилась.
Марта тоже встала. Привлекать к себе внимание посторонних людей не входило в ее планы, но, судя по всему, пассажиры ночного автомобиля заинтересовались одинокой путешественницей. Двое мужчин - молодых и здоровых - вышли из машины и  приблизились к ней.
 - Эй, подруга, - весело и слегка нагловато сказал один, - ты чего по ночам бродишь?
- Да у нее ребенок! - воскликнул второй. - Вот это да! Из роддома, что ли, сбежала?!
Они оба уставились на нее, словно на редкое животное. Марта молчала, переводя взгляд с одного на другого. Парни не проявляли никакой агрессии, напротив, были настроены доброжелательно и даже сочувственно. Удивительно, но они были похожи друг на друга как две капли воды с той лишь разницей, что первый выглядел старше.
- Куда ж ты в таком виде? - спросил он. - До ближайшего поста?  Да и не дойти тебе… Смотри, - повернулся он к брату, - она же в больничных тапочках!
- Давай-ка в машину, - второй, тот, что моложе, взял ее аккуратно под локоть, потянул к себе.
Марта попыталась сопротивляться. Несмотря на доброжелательный настрой парней, у нее не было ни малейшего желания ехать с ними. Тем более, что с минуты на минуту должен был появиться Марк.
- Нет-нет, спасибо, - она осторожно освободила рукав халата, который держал цепкими пальцами один из парней, - спасибо, вы езжайте, езжайте! Вам не о чем беспокоиться.
- Ну, уж нет! - возмутился тот. - Оставить тебя одну на дороге? Да ты не бойся, мы добрые, мы не кусаемся!
И, запрокинув голову, расхохотался весело и заливисто.
Они все-таки затащила ее в машину. Марта не кричала и не вырывалась: кто знает, начни она сейчас по-настоящему сопротивляться - и настроение у ее не то спасителей, не то похитителей поменяется на прямо противоположное. Что ждет ее тогда? Что ждет ее сына? Сжавшись в комок  на заднем сиденье автомобиля, Марта думала об одном: только бы оставили живой! Только бы оставили живой! Все остальное не страшно…
Они успели проехать не более ста метров, когда на шоссе замигали, приближаясь, огни встречной машины. Она на бешеной скорости пронеслась мимо. 
- О! - сказал молодой, повернувшись к Марте. - Демпол! Не по твою ли душу? Видишь, как мы вовремя. Сейчас бы они с тобой церемониться не стали.
Парень разглядывал ее с любопытством. Марта, в свою очередь, изучала его физиономию. Ему было лет двадцать пять, не больше. Высокий, здоровый, с крутыми плечами, крепкой бычьей шеей, на которой сидела большая круглая голова. Парень, видимо, побрился наголо, но сейчас волосы уже начали отрастать и на темечке торчали, словно пучок болотной травы. У него были узкие, слегка раскосые светлые глаза, крупный нос картошкой, слегка толстоватые губы. В общем, его нельзя было назвать красавцем, но страшным парень тоже не был. У него была скорее приятная внешность , которую  особенно украшала улыбка, простая и бесхитростная.
Старший бросал на нее настороженные взгляды в зеркало заднего вида. От брата, а они явно были братьями, его отличали лишь скулы, несколько более выраженные, да  узкие, сердито поджатые губы. Похоже, он был не слишком доволен тем, что Марта оказалась в их машине.
Ехали они не долго. Уже через несколько минут повернули на проселочную дорогу, засыпанную мелким гравием, разлетавшимся из-под колес автомобиля, и вскоре подъехали к какой-то деревне. На самой окраине стоял двухэтажный кирпичный дом, обнесенный черной кованой оградой. Машина притормозила у ворот, которые тут же отошли в сторону, въехала в просторный двор и остановилась у крыльца.
Молодой парень вышел первым. Распахнул заднюю дверцу, картинно протянул Марте руку:
- Прошу!
Она не заставила себя ждать. Опершись на твердую мужскую руку, вышла из машины, огляделась и поняла, что попала в клетку. Возле ворот стояла будка, в ней - охранник. На цепи - большая черно-рыжая овчарка. Видимо, просто так сюда никого не пускали и уже точно никого не выпускали. Но даже в эту минуту она еще не сообразила, что же это за особняк.
- Пойдем… - Парень снова как там, на шоссе, взял Марту под локоть и повел ее в дом.
Обитатели странного дома явно спали. Во всяком случае, в просторном холле, где они оказались, горел лишь ночник на стене у двери. В комнате, на первый взгляд, ничего необычного не было: у стены большой угловой диван, в центре - обеденный стол, окруженный добрым десятком стульев. Судя по всему, здесь жила большая и дружная семья - раз они обедали все вместе в столовой, а не по одиночке на кухне. Здесь же - непременный телевизор, причем - огромный, возле дивана - круглый стеклянный столик на колесиках.  В общем, ничего такого, что могло бы вызвать подозрения.
- Петровна-а-а! - позвал парень, включая верхний свет. - Петровна, спишь, что ли?!
 Из темной  арки, прятавшейся в глубине комнаты, выплыла невысокая, полнотелая женщина лет пятидесяти в красивом домашнем халате, из-под которого виднелась ночная сорочка.
- Тише, полуночник! - прикрикнула она, едва появившись в холле. - Девок перебудишь!
- Некогда спать, - хохотнул парень, - работать надо! Вот, смотри, новенькую тебе привезли. Нравится?
Только сейчас до Марты стало доходить, куда  она попала. Это был бордель. Самый настоящий бордель, каких практически не было в Синегорске, благодаря указу о выносе всех развлекательных заведений, за исключением кино - и театров, за черту города. Бордели почему-то причислили к развлекательным заведениям, так что дислоцировались они в ближайших к столице поселках и деревнях.
На самом деле публичные дома, конечно, были запрещены. Официально. Как, впрочем, игровые клубы, казино и прочее, где можно было утолить жажду страсти к легким деньгам и легкой любви. Неофициально же вокруг Синегорска существовал целый пояс из подобного рода заведений. Время от времени полиция устраивала облавы, о которых владельцы борделей и игорных клубов почему-то всегда знали заранее. На недельку-другую ночная жизнь замирала, а потом все возвращалось на свои рельсы. Да и кому было выгодно резать курицу, несущую золотые яйца? Владельцы игорных заведений существовали под вывеской кафе, ресторанов или клубов по интересам и платили в местные бюджеты пусть небольшие, но все-таки налоги, хотя это и не освобождало их от другой повинности - нести хрустящие бумажки прямиком в кабинеты начальства всех мастей. Ну, а владельцы публичных домов, частенько скрывающихся под вывеской частных гостиниц, «отстегивали» еще больше и еще чаще. Благодаря этому дома главы местной администрации, начальников полиции и местного отделения Демпола  заметно выделялись на фоне скромных, если не сказать убогих, деревенских построек.
- Устрой ее переночевать, -  парень слегка толкнул Марту в спину, но от неожиданности та вылетела на середину комнаты и чуть не упала, с трудом удержавшись на ногах. Митю она так резко прижала к груди, что малыш проснулся и заплакал.
- Чш-ш-ш… - покачала его Марта, - тише, тише, маленький…
Петровна подошла к ней поближе, осмотрела с ног до головы, повернулась к парню.
- Степан, ты что? Где вы ее подобрали? Зачем нам девка с ребенком? С ума вы с братом сошли, что ли?!
- Ладно, ладно, - примирительно произнес Степан, - не ругайся! На дороге мы ее нашли, из роддома сбежала. Не бросать же среди ночи! Пусть переночует, а завтра решим, что с ней делать.
- И решать нечего! - упрямилась женщина. - А если ее Демпол ищет? Они ж всю округу перевернут! Знаешь, что за укрывательство бывает? В тюрьму захотел? Увезите ее, откуда взяли, от греха подальше!
Степан стоял, набычившись, и смотрел на нее исподлобья. Похоже, он не привык, чтобы ему перечили. А, может, на этот раз просто коса нашла на камень.
- Я сказал, она останется! Завтра разбираться будем. И Демполом меня не пугай. Слава Богу, пуганые!
- Идем! - сверкнув на парня злыми глазами, Петровна дернула Марту за рукав халата. И пошла по лестнице на второй этаж. Марта двинулась вслед за ней, ощущая на себе взгляд Степана.
Женщина, что-то бормоча вполголоса, провела ее по коридору, в который выходили несколько закрытых дверей, остановилась возле одной, вошла и включила свет.
В комнате, где очутилась Марта, стоял туалетный столик, двухстворчатый шкаф и две кровати. На одной из них кто-то спал. Когда свет вспыхнул, этот кто-то заворочался, оторвал голову от подушки и сел на постели. Это была девушка лет двадцати - круглолицая, курносая, с необыкновенно яркими, сочными полными красными губами, резко выделявшимися на бледном лице, с высокой пышной грудью и растрепанными черными волосами. Все остальное было скрыто под одеялом.
- Что… что такое? - сиплым со сна голосом беспокойно спросила она. - Я сегодня не работаю!
- Да спи ты, заполошная! - махнула на нее рукой Петровна и, отступив в сторону, пропустила вперед Марту. - Вот кровать. Располагайся. Туалет в конце коридора. Там же душ.
Марте показалось, что женщина смягчилась, словно поняла, что злиться на ночную гостью нет никаких причин - не по своей же воле она сюда пришла.
- Извините, - вежливо сказала она, когда Петровна уже повернулась к двери. Та остановилась, взглянула на нее удивленно. - Извините… У меня нет ни пеленок, ни подгузников. Не могли бы вы чем-то помочь?
- А у меня здесь не склад, - неожиданно злобно прошипела Петровна, - и памперсов для таких шалав, как ты, не припасено! Головой надо было думать, прежде чем рожать да из роддома бежать… А вы, видать, все только одним местом думать умеете!
И выскочила из комнаты.
Ошарашенная Марта опустилась на кровать. Такой реакции на вполне, с ее точки зрения, безобидную и естественную просьбу она не ожидала. За кого приняла ее эта странная женщина? И откуда столько яда в ее словах?
- Не обращай внимания! - девушка громко, со вкусом зевнула, широко открыв рот и продемонстрировав великолепные зубы. - На нее иногда находит.
Она привалилась к стенке, с интересом разглядывая Марту.
- Меня зовут Мила, а тебя как?
- М-м-м… Стаси!
Марта почему-то подумала, что называть настоящее имя все же не стоит.
- Это твой ребенок?
- Конечно!
- Откуда ты взялась?
Марта положила уснувшего Митю на кровать, встала, подошла к окну, чуть отдернула занавеску. Яркие фонари освещали просторный двор. Метрах в десяти от дома высилась чугунная ограда. Может быть, одна бы Марта и смогла перелезть через нее, но с ребенком на руках…
- Отсюда можно убежать? - так и не ответила она на вопрос девушки.
- Убежать? - удивилась та и расхохоталась, запрокинув голову и вновь показав свои белые зубы.
В этот момент в комнату вошла Петровна, молча бросила на стол стопку простыней и, облив Марту ненавистью, вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Марта проводила ее взглядом и снова повернулась к Миле.
- Так можно?
Та  покачала головой.
- Не-а… У ворот охрана. Каждый час они обходят весь двор. А ночью выпускают собак. Свирепые, сволочи!
- Это что ж, - удивилась Марта, - вас так стерегут?
- Не стерегут, - пояснила Мила, - охраняют. От чужих… Мало ли что кому в голову взбредет. Бывало такое. А нас - что стеречь? Мы и так никуда не уйдем. Куда нам идти?
- Как это - куда? Домой… Ты же не хочешь сказать, что ты здесь по собственному желанию?
Теперь настала очередь Милы удивляться.
- Ты что? Ты не знаешь, кто живет в публичных домах? Мы же здесь все - изъятые! У нас и документов - то нет. Куда нам идти? 
- Изъятые? - Марта опустилась на свою кровать. - Да-да-да… Припоминаю…
Конечно, Марк рассказывал об этом, но она почему-то думала, что речь идет о публичных домах за пределами Синегорска. Продавать изъятых детей сутенерам в родном государстве - это было выше ее понимания!
- И давно ты здесь?
- Здесь? - два года. А вообще - то с пятнадцати лет по борделям. С тех самых пор, как моя мамочка решила, что ей скучно с одним ребенком, то есть со мной, и захотела острых ощущений...
Марта не могла понять, ерничает девушка на самом деле или сквозь эту страшную иронию пробивается незажившая обида.
- Здесь хорошо… Вот там, где я до этого жила… Там с нами обращались, как со скотом. Представляешь, когда тихую, скромную домашнюю девочку, не знавшую, что такое любовь, а уж секс тем более, пропускают через мясорубку - по пять, десять клиентов за ночь? Немногие выдерживают. Кто-то с ума сходит, кто-то с собой кончает, кто-то бежать пытается…
- А ты? - тихо спросила Марта.
- А я? - усмехнулась девушка. - А я в бега ударилась… Поймали… Не били, нет, зачем же товар портить? Для нас внешний вид - это как фантик для конфетки. Но лучше бы убили…
Голос ее вдруг стал жестким, а взгляд остановился на какой-то точке на потолке.
- Через такое прошла…
Она замолчала, и Марта боялась нарушить это молчание. Она вспомнила написанную ею книгу. В ней не было главы о таких девушках. А жаль. Наверное, она должна была быть.
- А потом, - Мила отвлеклась от своих воспоминаний и снова повеселела, - потом меня проиграли в карты. Потом бордель, где я жила, закрыли, а девочек продали. Меня купили Степа с Герой. Так я оказалась здесь. И очень этому рада!
- Чему ж тут радоваться?
- А тут хорошо! - пояснила девушка. - Не бьют, на конвейер не ставят. Работаем с приличными, как правило, постоянными клиентами и только по вызовам. Кормят, одевают. И вообще, Степка с Геркой - мужики нормальные. Они понимают, что мы здесь не по своей воле, жалеют нас… Да и Петровна с нами по-доброму, не знаю, чего она на тебя взъелась. Может, из-за ребенка? Как ты будешь работать с ребенком?
- А я и не собираюсь работать! - Марта даже удивилась такому ее предположению. - Я уйду! Мне нужно уйти. Меня ждут, меня ищут…
Мила посмотрела на нее жалостливо, как на больную.
- Ты еще не поняла? Отсюда нет выхода!

Марк сходил с ума. Через пять минут после звонка Марты они с Тони мчались в машине по ночному городу. Синегорск спал. Редко, где горели окна. На улицах не было ни души. Светофоры уныло мигали желтыми глазами. Запоздалые автомобили неслись через перекрестки, радуясь ночной свободе. За городом, впрочем, машин неожиданно стало больше - они, подобно ручейкам, стекались с разных сторон, образовав один поток, и двигались дружным строем по кольцевой дороге по направлению к аэропорту.
Они едва не проехали нужный поворот   -  Марк, не бывавший до сегодняшнего утра   в этом районе, узнал его в последний момент. Свернули с кольцевой и погрузились во мрак. Свет фар выхватывал из темноты деревья, причудливо преломлялся в огромных стеклянных стенах теплиц. Марк до боли в глазах вглядывался в темноту, подскакивая на сиденье всякий раз, когда ему казалось, что за деревьями мелькает чья-то фигура. Но каждый раз это оказывалась лишь игра теней…
Шоссе  было пустынным. Лишь один раз путь им пересек автомобиль, повернувший со встречной полосы на проселочную дорогу.
Тони доехал до поворота в поселок и остановился. Дальше начиналась освещенная улица - вряд ли человек, которому нужно спрятаться, будет стоять на виду, в ядовито-желтом свете фонарей. 
- Куда дальше?
Он мог бы не спрашивать - ответа у Марка не было. Тони развернулся, отъехал на полкилометра от поселка, снова остановился. Вместе с Марком они вышли из машины, прошли по обочине, попытались даже кричать - на тот случай, если Марта прячется в темноте. Безрезультатно.
- В больницу…
Никогда еще Тони не видел своего друга таким растерянным. Казалось, Марк совершенно не понимал, что происходит. И, главное, не знал, что он должен теперь делать! В какую-то минуту он все-таки взял себя в руки. Вот тогда и произнес: в больницу. Тони согласно кивнул. Конечно, все, может быть, не так страшно.  Может быть, позвонив, Марта не решилась бежать, справедливо полагая, что, не найдя ее на дороге, Марк бросится в роддом. Кроме того, ее просто могли остановить, задержать… Да мало ли что могло произойти! Впрочем, Тони почему-то казалось, что если и случилось нечто непредвиденное, то здесь, на дороге, а не в больничной палате. Но спорить не стал. Уже выйдя из машины у крыльца родильного отделения, придержал за рукав Марка:
-   Я сам буду говорить, все-таки на мне форма… Ты не вмешивайся.
В приемном покое было тихо. Похоже, рожать в эту ночь никто не спешил. Услышав гулкие звучавшие  в пустом коридоре шаги, навстречу им вышла медсестра - немолодая уже женщина. Вид двух решительно настроенных мужчин, один из которых, судя по форме, принадлежал к всесильному Демполу, похоже, напугал ее.
- Дежурного врача!...
Тони отодвинул ее в сторону, и без колебаний вошел в святая святых - родильное отделение.
- Туда нельзя! - бросилась за ним пришедшая в себя сестра, - Нельзя! Без халата, без бахил…
Тони резко остановился - так, что женщина налетела на него, взял ее за плечо, притянул к себе, заглянул в глаза.
- Я же сказал: дежурного! И поживей! Не то сам пойду искать его по всем кабинетам...
- Витольд Игнатьевич!..  Витольд Игнатьевич!.. - медсестра бросилась бежать по коридору.
Откуда-то из последней двери выглянул мужчина, вышел, на ходу натягивая на себя халат. Судя по заспанному виду, дежурный врач не терял времени в отсутствие рожениц. Тони решительно направился к доктору. 
- Господа, - Марк так и не понял, чем врач недоволен: тем, что разбудили, или тем, что посторонние разгуливают по роддому, - господа, в чем дело? Что здесь происходит?
- Вы - дежурный врач? - Тони осмотрел доктора с ног до головы. Дождался ответного кивка. - Значит, вы отвечаете за все, что происходит в вашей епархии?
- Ну, я бы так не сказал, - пожал плечами тот. - А что, собственно, происходит?
- Мы ищем женщину. Подозреваем, что она нарушила Закон о народонаселении. По нашим сведениям, она находится именно у вас.
Тони говорил так уверенно и так напористо, что если бы Марк не знал истинных причин их появления здесь, вполне поверил бы его словам.
- Но я ничего не знаю! - испугался врач. - Я только принимаю роды… А оформление документов  - я не имею к этому ни малейшего отношения!
- О степени персональной ответственности, - продолжал наседать на него Тони, - поговорим позже. Где списки рожениц?
Уже через пять минут в сопровождении дежурного врача они поднялись на второй этаж. Марк едва сдерживался, чтобы не кинуться впереди всех к палате, в которой он побывал сегодня утром.
- Тише, пожалуйста, тише, - уговаривал доктор, хотя непрошенные гости и не думали шуметь.
На столе в глубине коридора горела лампа. Ночная сестра дремала, свернувшись калачиком в мягком кресле перед телевизором.
- Да у вас тут прямо сонное царство! - повернулся к дежурному врачу Тони. - Хоть всех рожениц выводи.
Девушка проснулась от звука его голоса, испуганно подскочила, увидев чужих людей.
- Витольд Игнатьевич, я чуть-чуть… Я только подремала… У нас все хорошо…
- Валечка, - доктор нервно оглянулся на Тони и Марка, - вот господа из Демпола, они ищут Анастасию Рябцеву…
Марк в ту же секунду понял, что сестра причастна к исчезновению Марты - уж слишком она испугалась. А раз испугалась, значит, что-то знала.
- Рябцеву… А… а зачем ее искать? Она в палате, она спит…
- Ну, так покажите нам, где она спит, - попросил Тони.
Валечка шла по направлению к той самой палате и без конца оглядывалась. Марку казалось, что она хочет убежать. Ну, разумеется, если сейчас в палате не окажется женщины, которую ищет Демпол, сестре не поздоровится. В лучшем случае - обвинят в халатности, в худшем - в преступном сговоре.
Врач вошел в палату первым и включил свет. Марты в палате не было.
- Так-так, - голосом, не предвещающим ничего хорошего, произнес Тони, - спит, говорите? Все у вас хорошо, говорите? Попрошу вас, Витольд Игнатьевич…
И вышел в коридор. Доктор последовал за ним. Марк с медсестрой остались в палате.
Сестричка - молоденькая, совсем еще девчонка, тихо плакала, зажав рот ладонями. Марк подошел к ней, взял за плечи.
- Где она, Валечка? - Он старался говорить мягко, чтобы не напугать лишний раз и без того уже напуганную девушку. - Это ты помогла ей уйти?
- Я не знаю, - затрясла головой сестра, - я ничего не знаю… Я уснула… Наверное, я уснула… А она ушла…
- Валечка, она звонила мне. Слышишь? - Марк слегка тряхнул девушку, чтобы вывести ее из состояния, близкого к шоку. - Это мне она звонила! Я должен найти ее, пока не случилось ничего страшного. Где она?
Девушка смотрела на него огромными глазами и, кажется, не совсем понимала,  что происходит.
- Что… - она судорожно перевела дыхание,  - что она вам сказала?
Марк улыбнулся. Наивное дитя! Если бы они с Тони, действительно, представляли сейчас Демпол, эти слова были бы равносильны признанию.
- Сказала, что нужно за ней приехать и что она будет ждать на улице… Но ее нигде нет!
- Я вывела ее…  - Валечка схватила Марка за руку, приблизила свое заплаканное лицо к его лицу. Марку даже показалось, что он ощущает тепло, исходящее от ее кожи. - Я вывела ее из больницы.  Ей нельзя было  здесь оставаться. Медсестра… обнаружила в ее истории чужие документы, сообщила в Демпол.  Утром за ней должны были приехать. Я вывела ее…
- Я понял, понял… - кивнул Марк. - Ты - молодец,   ты - умничка, Валечка! А ребенок? Ребенок с ней?
- Конечно! - даже удивилась девушка. - Она ушла вместе с ребенком!
В машине Тони бросил на колени Марку тонкую картонную папку. Марк открыл ее. Там лежала история болезни - несколько скрепленных между собой листков и паспорт на имя Анастасии Рябцевой.
- Господи! - Марк, закрыв лицо ладонями, вдруг резко наклонился вперед, едва не стукнувшись головой о приборную доску.
Тони смотрел на него с недоумением и даже страхом. Ему показалось, что его «железный» друг сейчас разрыдается. Но Марк выпрямился, опустил руки - глаза его  были  сухими.
- За что?! Я никому не сделал зла… Я всегда старался делать людям только добро! И что? Вот это все мне в награду?! Да?! Вот это твоя благодарность, Господи?!
- Не богохульствуй! - почему-то совершенно серьезно сказал ему неверующий, как и сам Марк, Тони. - Мы найдем ее. Я клянусь тебе, мы найдем ее! Завтра с утра отправлю ребят - они перешерстят всю округу. Человек - не иголка. Тем более женщина с грудным ребенком. 

Марта проснулась на рассвете. Митя рядом с ней закряхтел, зашевелился  - этого было достаточно, чтобы разбудить ее. В первый момент Марта не могла сообразить, где находится - ей казалось, что в роддоме, и сквозь медленно отступающий сон она ждала, что сейчас войдет медсестра, сунет ей подмышку градусник, недрогнувшей рукой поставит укол и скажет: «Вставайте, мамочка, пора кормить малыша!». Но никто не входил, а Митя все кряхтел, и Марта окончательно проснулась, вспомнила события вчерашней ночи и поняла, что если она сейчас не встанет и не покормит сына, он заплачет и своим плачем разбудит не только девушку на соседней кровати, но и как минимум полдома.
Она перепеленала Митю, дала ему грудь - он жадно вцепился в нее маленьким розовым ротиком, сосал, постанывая, серые глазки его мутнели, закрывались сами собой, он уже засыпал, но продолжал сосать, пока сон не сморил его окончательно. 
Держа ребенка на руках, Марта встала, подошла к окну, откинула тяжелую, практически не пропускающую света штору.  Солнце еще не встало, и от этого утро казалось серым и неуютным. Из приоткрытой форточки тянуло прохладой.
Окно комнаты выходило на задний двор, где было устроено что-то вроде маленького скверика: лужайка, окруженная яблонями и кустами сирени, несколько скамеек в тени деревьев. Все было мило и симпатично. Впечатление, правда, портила массивная чугунная ограда, отделявшая этот уютный уголок от большого мира. За оградой раскинулось поле, его надвое рассекала дорога, убегавшая туда, где в рассветной дымке смутно виднелась лесополоса. По всей видимости, именно там проходило шоссе, по которому  вчера ночью шла Марта.
Она думала о Марке. О том, что он, должно быть, сходит с ума от беспокойства, а она никак не может дать ему знать, что жива, что с ней все в порядке, что она ждет, пока он найдет ее. В том, что найдет, Марта ничуть не сомневалась. 
Когда она проснулась снова, на соседней кровати никого не было. Судя по тому, что сквозь узкую щель между штор в комнату упрямо пыталось проникнуть солнце, утро было в самом разгаре. Марта встала, пользуясь тем, что Митя крепко спал, выскользнула в коридор, сходила в душ, привела себя в порядок. В общем, вела себя так, словно была по-прежнему в больнице, а не в публичном доме.
За все это время она не слышала ни единого звука, не видела ни единого человека - дом словно вымер. Впрочем, Марту это нисколько не волновало. Напротив, она была даже рада, что никто не  смотрит на нее, как на диковинное существо,  не задает ей глупых вопросов. Что касается тишины и безлюдья, то, по всей видимости, думала она, девушки отдыхают после напряженной трудовой ночи, а те, кто, как ее соседка Мила, не работал, занимаются домашними делами. Вряд ли здесь есть прислуга, которая наводит порядок или готовит обеды на всех живущих в доме, а их, должно быть, не так мало.
Марта покормила проснувшегося Митю, положила на кровать, развернула пеленки. Малыш гулил, двигал ручками и ножками, пытался сфокусировать взгляд на Марте, но глаза убегали то в одну сторону, то в другую, потом снова сосредотачивались на склонившемся над ним лице, и тогда, словно узнав маму, Митя радостно запевал какую-то понятную ему одному песню. Марта ловила губами его маленькие ручки, целовала пальчики и сморщенные ладошки, наговаривала ему ласковые слова.
- Тук-тук! - сказал кто-то за ее спиной.
Марта обернулась. В дверях, отчего - то смущенно улыбаясь, стоял Степан.
- Не помешаю?
Марта пожала плечами. В общем, он, конечно, помешал, но вряд ли стоило говорить ему об этом. Степан прошел в комнату, сел на кровать Милы.
- Хорошенький… - он кивнул на Митю и протянул к нему руку.
Марта инстинктивно перехватила эту руку, отвела ее в сторону. Спохватившись, отпустила, но Степан не обиделся. Кажется, он вообще не умел обижаться.
- Да ты не бойся, - сказал он Марте покровительственным тоном. - Мальца твоего никто не тронет. Да и тебя тоже. Как спала на новом месте?
- Спасибо, хорошо.
Степан разглядывал ее с откровенным интересом. Но не столько как женщину, и Марта это чувствовала, сколько как интересное насекомое, неизученный вид.
- Ты правда - сбежала из роддома?
Марта кивнула.
- Что собираешься делать?
- Есть предложения? - усмехнулась она.
Степан пожал плечами.
- Есть. Поживешь у нас. Здесь тебе ничто не угрожает. На Петровну не обращай внимания, она не всегда такая сердитая.
- Да я и не обращаю…
Марта не понимала его, и это ее раздражало. Чего он хотел? Зачем привез ее сюда? В качестве кого? Новенькой, как сказал вчера Петровне? Неужели он действительно  думает сделать из нее проститутку?
- Отпустите меня, - попросила Марта. - Отпустите… Зачем я вам? Со мной одни хлопоты…
- Отпустить? - теперь настала его очередь усмехаться. - Куда? До первого поста? Если бы мы вчера тебя не подобрали, ты была бы уже в Демполе, а твой ребенок - в приюте! Так что сиди и не дергайся. Выбор у тебя не большой: или у нас, или у них.
Он встал и пошел к двери.
- Я не буду работать! - сказала ему в спину Марта.
Степан обернулся.
- Не будешь? - он, кажется, даже развеселился. - Знаешь, как отвертеться?
- Если ко мне хоть кто-нибудь прикоснется, я убью себя! - тихо, глядя ему прямо в глаза, сказала Марта. -  Сначала его…
Взглядом она указала на ребенка.
- …потом себя.
- У-у-у, это серьезно! - Степан по-прежнему улыбался, но видно было, что улыбка давалась ему с трудом. - Ладно, ты словами-то не разбрасывайся. Давай, топай завтракать, не то голодной останешься.
Степан и Герман, действительно, были братьями. Причем, родными. С той только разницей, что старший Герман воспитывался в родной семье, а Степан - в приемной. Мать его, забеременев во второй раз, уговорила младшую незамужнюю сестру взять его на воспитание. Сестру срочно выдали замуж за соседа, заплатив ему немалую сумму за молчание, через несколько месяцев новоиспеченные супруги благополучно развелись, но это не помешало матери Степана с документами сестры отправиться в роддом, чтобы произвести на свет ребенка, который с момента рождения носил фамилию чужого человека. Сестра любила приемного сына, но так и не смогла простить родственникам того, как  они распорядились ее судьбой, лишив возможности иметь своего собственного ребенка. 
 До двенадцати лет Степан называл тетку мамой, а мать - теткой. Жил на два дома, поскольку любили его одинаково и тут, и там. Завидовал Герману, которого считал двоюродным братом, - у него был отец. Степан своего так называемого отца не знал. Впрочем, дядька заменял его с лихвой. Он возился с мальчишкой часами, учил его кататься на велосипеде, таскал с собой на рыбалку, обучал всему тому, что должен уметь делать мужчина в доме. Он же по пьяному делу и рассказал однажды младшему сыну семейную тайну.
Степа был в шоке. Несколько дней он ни с кем не мог разговаривать, потом долго путался, как кого называть, потому что было бы странно теперь, когда он все знает, называть родную мать тетей и наоборот. Потом как-то все утряслось, но долгие годы, вплоть до совершеннолетия Степан просыпался по ночам в холодном поту - ему снилось, что за ним приехал Демпол. Мальчишка панически боялся потерять семью. Он никому не рассказывал об этом, пряча страх под маской безразличия и пофигизма. И только когда ему исполнилось восемнадцать, ночные кошмары перестали мучить его.
Когда прошедшей ночью на пустынной дороге они с Германом встретили женщину с ребенком, бежавшую из роддома, забытый, казалось  бы, детский страх вновь всколыхнулся в душе Степана. Лишь на мгновение он представил себе будущее, которое ждет этих беззащитных людей, если они окажутся в руках Демпола. 
Степан действовал не столько осознанно, сколько интуитивно. В нем проснулось нормальное человеческое, мужское желание защитить и спасти. Именно это подтолкнуло его к тому, чтобы привезти женщину, которая называла себя Анастасией, в свой дом. Он не мог объяснить мотивов своего поступка даже самому себе, не говоря уже о брате или Петровне - своей тетке, той самой которую двенадцать лет считал матерью. Он вообще многого не мог объяснить по одной простой причине - никто не учил его разбираться в чувствах и анализировать свои поступки. Он жил, руководствуясь лишь двумя критериями: хорошо он поступает, со своей собственной точки зрения, или плохо.  Оставить женщину с ребенком на ночной дороге - это, по его мнению, было плохо.  Заставлять ее жить у них против ее воли - это, конечно, плохо, но если того требует ее собственная безопасность  - значит, хорошо. Заставлять ее заниматься проституцией против ее воли - плохо. Но, с другой стороны, каким еще образом она могла расплатиться с ним за то добро, которое он для нее делает? Нужно просто объяснить ей, что здравый смысл требует, чтобы она сама зарабатывала себе на пропитание, как это делают все остальные девушки, которым он дал возможность спокойно и даже счастливо жить у себя в доме. Разве он заставляет их заниматься проституцией? Нет, он дает им крышу над головой и возможность работать, вот и все.
Но Анастасия, которую про себя он уже называл Настей, была не из таких девушек, и Степан это прекрасно понимал. Она тем и была интересна, что принадлежала к другому миру, которого деревенский парень не знал. Городские женщины были для него чем-то загадочным, непостижимым. Вот и эта… Чего только стоит ее спокойствие! Надо думать, оно не легко ей дается. Оказаться в такой ситуации, в какой оказалась она, и не проронить ни слезинки! Девушки, которые жили в доме, любили рыдать по поводу и без повода, зная, что у Степана доброе сердце, и он умеет воздействовать на своего гораздо более жесткого брата и, тем более, на Петровну, не способную ни в чем ему отказать.
Заявление Анастасии о том, что она покончит с собой, если ее заставят заниматься проституцией, изумило Степана. Почему - то он не сомневался, что она именно так и поступит. В ней было нечто, что не давало повода сомневаться в ее словах. Степан отступил. Если человек готов умереть, значит то, что ему предлагают, плохо. Возможно, Анастасия сама не поняла, но она уже победила. 
Марта с Митей на руках спустилась в столовую. За длинным столом сидели несколько девушек, среди них - ее новая знакомая Мила. Во главе стола - Герман, рядом - Степан. Петровна суетилась тут же. На Марту она посмотрела все с той же неприязнью.   
- Привет! - помахала ей рукой Мила. - Иди к нам! Девчонки, подвиньтесь!
Девушки мигом освободили стул рядом с ней, кто-то услужливо подвинул Марте чистую тарелку, кто-то принес чашку. В центре стола стояла большая миска с салатом из свежих огурцов и помидоров - роскошь  по меркам городских жителей, тарелка с сыром и колбасой, хлеб, накрытый салфеткой. Мила щедрой рукой положила Марте салат, сделала бутерброд.
- Давай, наваливайся…
Девушки с любопытством разглядывали Митю: новорожденный ребенок - редкое явление в публичном доме.
- Хорошенький какой…
- Маленький…
- А где ты видела, чтобы не маленький?
- Ой, ой, он смотрит, смотрит…
Митя, словно бревнышко, лежал на мамином плече и таращил на окружающих свои серые глазенки. Как ни странно, но такое количество народу не вызывало у малыша ни малейшего испуга. Может быть, девушки и дальше бы пищали вокруг него, если бы не Петровна.
- Ну, курицы, раскудахтались! Что тут - цирк? Зоопарк?  Позавтракали - марш все отсюда!
Девушки, ворча и огрызаясь, стали расходиться. Петровна подошла к Марте, встала перед ней, скрестив руки на груди.
- Демонстрацию решила устроить? Что ты сюда своего… …
Марта внутренне напряглась, ожидая ругательства, Герман опустил руку с ложкой, а Степан даже подался вперед.  Но Петровна сдержалась.
-… притащила?! Кто бы его у тебя украл, если бы ты его в комнате оставила?
Марта знала, что надо промолчать, но, как это не раз уже с ней случалось, не смогла этого сделать.
- Когда у вас будет свой ребенок, -  негромко, но так, что услышали все присутствующие в комнате, произнесла она, не подозревая, что бьет по самому больному месту, - тогда вы его хоть в парке на скамейке оставляйте, а мне указывать не надо!
Петровна залилась краской, судорожно глотнула воздуха и занесла над Мартой тяжелую руку.
- Ах, ты, дрянь!
- Ну, хватит!
Степан, выкрикнув это слово, даже вскочил со стула. Петровна оглянулась на него, опустила руку, сгорбилась и быстро вышла из столовой. Герман громко хмыкнул и склонился над своей тарелкой.
- Девчонки, - Степан старался говорить спокойно и даже весело, словно не было минуту назад стычки, грозившей перерасти в большой конфликт,  - вы бы с Настей одежонкой кой-какой поделились. Что ж она, так и будет в халате по дому ходить? И покажите ей наш сад, пусть пацан свежим воздухом подышит.
Минут через двадцать Марта, переодевшись в светлые джинсы и легкую блузку, вышла на задний двор, который рассматривала утром из окна своей комнаты. Одной рукой она прижимала к себе уснувшего Митю, в другой несла подушку. В садике никого не было. Марта выбрала скамейку в тени высокой яблони, бросила подушку, устроила на нее Митю, сама села  рядом, запрокинула голову, подставляя лицо пробиравшимся сквозь листву солнечным лучам.
Она не слышала, как подошел Степан, встал в нескольких шагах от нее, внимательно разглядывая. В какой-то момент просто почувствовала на себе взгляд, открыла глаза и вздрогнула от неожиданности.
- Напугал? - улыбнулся ей Степан. - Извини, не хотел.
Он подошел ближе, опустился на корточки, обхватив руками колени.
- Ты - смелая… А если бы она тебя ударила? Что бы ты тогда сделала?
Марта молча смотрела на него, словно что-то вспоминала.
- Знаешь, однажды один человек стал угрожать мне и моей семье. Я поехала домой, взяла пистолет мужа, встретила этого человека на улице и…
- Убила?
- Нет… Не поверишь - он понял, что был не прав, взял у меня из руки этот пистолет и застрелился.
- Как? - действительно не поверил Степан.
- Так, - Марта поднесла к груди указательный палец и изобразила выстрел, - бум - и нет человека.
Степан смотрел на нее, осмысливая сказанное, потом покачал головой.
- Петровна не застрелится!
- Как знать, - задумчиво произнесла Марта, - как знать... Но все равно - спасибо, что вступился.
- Я же обещал, что тебя никто не тронет, - глядя ей в глаза, без тени улыбки ответил Степан.
На втором этаже распахнулось окно. В него чуть ли не по пояс высунулась девушка, замахала руками, чтобы привлечь к себе внимание. Марта увидела первой. Заметив изменившееся выражение ее лица, обернулся и Степан. Девушка в окне корчила страшные рожи и явно звала его в дом. Странно было то, что делала она это молча, словно не хотела привлекать внимания кого-то постороннего.
- Сиди здесь, - нахмурился Степан, - пойду, гляну что там.

Двумя часами раньше в поселок въехала машина с опознавательными знаками Демпола. Медленно прочесывала она улицы, останавливаясь чуть ли не у каждого дома. Из машины выходил молодой человек в форме сержанта демографической полиции, стучал в ворота или окна, а когда хозяева откликались, задавал всем один и тот же вопрос: не видел ли кто-нибудь в поселке незнакомую женщину с новорожденным ребенком? Поскольку никто ничего не видел, то машина двигалась дальше в поисках хоть какой-нибудь зацепки. Остановилась она и возле поселкового магазина. Сержант вошел в душное полутемное помещение, где пахло одновременно свежим хлебом, чесночной колбасой и сладким печеньем, на окнах висел застиранный тюль, и мухи умирали в мучениях на желтых клейких лентах, подвешенных под потолком,  взял бутылку газированной воды и на всякий случай обратился к продавщице с вопросом, который до этого задавал уже десяткам людей. Продавщица покосилась на него как-то странно, помедлила с ответом, потом покачала головой: нет, никого не видела.
Молодой парень в темно-синем сатиновом комбинезоне,  до этого лениво наблюдавший за посетителем из угла за прилавком, вдруг оживился, отделился от стенки, на которой были развешаны плакаты с призывом покупать макароны Синегорской фабрики.
- Слушай, может, Петровна чего знает? - обратился он к продавщице.
Та глянула на него в недоумении.
- Ну, она ж сегодня памперсы покупала! - радостно напомнил парень. - Я еще подумал: и чего это она вдруг памперсы покупает? Может, кто-то из девок родил? Так у них вроде с этим строго. Степка хвастался, что ни-ни… А тут вдруг памперсы!
- Ты что, дурак?! - прошипела, изменившись в лице, продавщица. - Чего несешь? Чего наговариваешь?
- Ну-ка, ну-ка, - подошел поближе сержант. - Памперсы, говоришь? А кто такая Петровна?
- Да не слушайте вы его, господин полицейский, - зачастила продавщица, - он же у нас так… дурачок местный… Вот, из жалости держим… Придумал тоже!
- Я, может, и дурачок, - обиделся парень, - да не слепой! Что ты, тетя Нюра, сама запамятовала? Ты еще спросила у нее, какой размер? А она говорит: да самый маленький! А я и подумал: зачем ей памперсы?
- Вот урод! - горестно запричитала, качая головой, продавщица. - Вот урод!
Сержант поманил ее пальцем, и она подошла, перегнулась через прилавок.
- Неприятностей давно не было? - ласково спросил демполовец у женщины. - Хочешь, чтобы лавочку твою прикрыли? В тюрьму хочешь?
 Женщина покрылась красными пятнами.
- Кто такая Петровна? - так же ласково продолжал сержант. - Где живет? Только честно…
- Х-хозяйка борделя, - заикаясь, произнесла продавщица, - к-к-красный дом д-д-двухэтажный на въезде в п-п-поселок.
Сержант бегом выбежал из магазина, швырнул бутылку с водой на заднее сиденье,  махнул рукой напарнику, сидевшему за рулем: давай, поехали!
Через пять минут машина Демпола подъехала к чугунным воротам особняка из красного кирпича. На требовательный звук сигнала в калитку выглянул охранник.
- Открывай! - скомандовал ему сержант.
- Не положено! - лениво отозвался тот.
- Ты что, чудило? - удивился сержант. - Глаза протри! Кому не положено?!
И, уже въезжая, погрозил ему пальцем.
Собраться внизу велели всем, кто жил в доме.
- Девочки спят, -  попытался было сопротивляться Герман, встретивший представителей всесильного Демпола.
- Успеют отоспаться, - равнодушно ответил сержант.
Пока девочки одна за другой спускались со второго этажа, демполовцы ходили по гостиной, рассматривая акварели на стенах. На вошедшего со двора Степана сержант взглянул лишь мельком. Тот встал рядом с братом. Девочки, зевая, рассаживались на диване. Из арки выплыла разгоряченная Петровна, обдав собравшихся запахом жареного лука,  - она занималась обедом.
- Все в сборе? - обвел присутствующих взглядом сержант. Судя по тому описанию пропавшей женщины, какое дал ему его командир, среди тех, кто находился в комнате, ее не было. - Отлично. Вопрос один для всех. Что вы знаете о женщине с новорожденным ребенком, бежавшей сегодня ночью из роддома?
Братья переглянулись. Взгляды, которыми они обменялись, были мгновенными, но сержант уловил их, как и изменившееся выражение лица женщины, которая больше других походила на хозяйку публичного дома - по возрасту и комплекции, и, значит, вполне могла быть той самой Петровной, покупавшей утром памперсы для ребенка. К ней он и подошел.
- Что скажете? Разве не для нее вы покупали памперсы в местном магазине?
- Ничего я не покупала!
С  точки зрения самой Петровны, она, конечно, вела себя не логично. Ночной гостье нечего было делать в их доме, и приезд демполовцев мог стать отличным поводом избавиться от нее, но она не могла собственными руками отправить несчастную женщину в ад, несмотря на то, что невзлюбила ее с первой минуты.
- Как? - удивился сержант. - А вот продавщица в магазине заявляет, что покупала.
- Путает она, - с отчаянием в голосе сказала Петровна, - путает! Я салфетки брала и … это… полотенца бумажные… Вот она и перепутала!
- Отлично, - почему-то согласился демполовец, повернулся и направился к двери. Проходя мимо Степана, вдруг толкнул его плечом так, что тот покачнулся.
- И ты ничего не знаешь?
Степан пожал плечами.
- Ничего…
- Никто ничего не знает?
Вопрос был адресован всем девушкам, но они молчали. Степан думал об одном: только бы Анастасия не вернулась в дом! Только бы не вернулась!
- Обыск будем делать?
Сержант спрашивал так, словно советовался с хозяевами, не зная, как поступить. В Демполе с ними занимался профессиональный психолог, объясняя методы давления на допрашиваемых. «Нет никакой необходимости кричать и запугивать, - объяснял он, - ставьте людей в ситуацию выбора. И этот выбор они должны сделать сами. Тогда и винить в случившемся будут только себя. Кроме того, не каждый человек умеет быстро сориентироваться и принять правильное решение, а, значит, ваши шансы вывести его из равновесия и добиться требуемого результата увеличиваются кратно».
Вот и сейчас братья растерялись.
- Не имеете права, - неуверенно произнес Герман. - На обыск ордер нужен. По закону…
- По закону? - поднял брови сержант. - А женщину с ребенком вы по закону укрываете?
Он говорил об этом, как о доказанном факте, и то, что хозяева дома угрюмо молчали, лишний раз убедило его  в том, что он прав.
Сержант достал из нагрудного кармана рацию, потыкал в кнопки.
- Незабудка, Незабудка - один, ответьте третьему!
 Рация захрипела, забулькала и отозвалась:
- Слушаю, третий… Я - Незабудка!
- Незабудка, нахожусь в доме подозреваемых. Выдать женщину отказываются. Нужен ордер на обыск.
Рация помолчала, потом снова забулькала.
- Третий, выезжаю, ждите!
- Ну, вот, - спокойно произнес сержант. - Подождем. Не завидую я вам, ребята, ох, не завидую.
Если бы демполовец остался в доме, то план, который родился в этот момент в голове у Степана, так и остался бы нереализованным. Но сержант и его напарник вышли, сели в машину и выехали со двора.
Едва ворота за ними закрылись, Степан сорвался с места:
- Гера, заводи тарантас!
- Ты что, очумел? - оторопел тот. - Они ж на улице стоят, не выпустят!
- Заводи, я сказал! Выпустят!
- Степушка, - Петровна, вытянув перед собой руки, словно слепая, шла к нему. - Отдай ты ее, отдай! По миру пустят, без кола - без двора оставят… А в тюрьму? За укрывательство - знаешь, что бывает? Что она тебе?
- Я сказал, они ее не получат! И хватит об этом!
Степана трясло, у него даже взгляд стал безумным. Он метался по комнате, пытаясь привести в порядок мысли, сконцентрироваться на той идее, которая вспыхнула у него в мозгу, поймать ее за кончик хвоста.
- Гера, выходи один. Езжай в поселок, да не торопись, не привлекай к себе внимания. Переулком вернешься обратно, только аккуратно, чтобы не увидели. Подъедешь к дому с заднего двора. Мы выйдем через калитку. Давай, давай, времени нет! Петровна, сумку мне найди!
- Какую сумку? - не поняла та.
- Большую, дорожную… Да скорее же, скорее!
Через пять минут, держа в одной руке большую дорожную сумку синего цвета, а в другой пакет с вещами Марты, он вышел в сад, где в полном одиночестве сидела та, из-за которой разгорелся сыр-бор.
Марта вскочила, увидев его  бледное встревоженное лицо - в доме что-то явно произошло.
- Собирайся! - Степан протянул ей сумку. - Демпол… Тебя ищут… Надо уезжать!
Марта растеряно держала в руках сумку, не зная, что с ней делать.
- Ребенка клади, - пояснил Степан. - Не на руках же тебе его нести - далеко уйдешь? Да с подушкой вместе, чтобы мягче было.
Аккуратно, чтобы не разбудить Митю, Марта переложила его в сумку. Малыш зажевал губами, зачмокал, но не проснулся. Марта застегнула молнию, оставив просвет над лицом сына, взяла сумку в руку, выжидающе глянула на Степана.
Они прошли в глубь двора, остановились у едва заметной, закрытой на засов калитки. Стояли минут десять. Степан молчал, молчала и Марта. Наконец, из-за дома вывернула машина, за рулем которой сидел Герман.
- Что так долго?! - укорил его брат.
- Тормознули, - пояснил Герман, - машину обыскали, думали, я ребенка увожу. Боялся, что завернут. Но нет…
Марта села на заднее сиденье, поставив сумку с ребенком на колени. Степан устроился впереди.
Машина тронулась с места, и через несколько минут кирпичный дом, в котором Марта провела ночь, остался позади.
На шоссе Герман прибавил скорость. Степан оглянулся - дорога сзади была пуста. Он облегченно вздохнул и улыбнулся Марте:
- Вот и порядок! Не бойся…
- Я и не боюсь, Степа! - ласково, словно хорошему другу,  ответила она.
Слова эти прозвучали так неожиданно, что Степан опешил, отвернулся, закашлялся, чтобы скрыть растерянность. Герман заулыбался, хотел, видимо, сказать какую-нибудь колкость, но не успел - получил чувствительный тычок в бок.
Они благополучно миновали полицейский пост на въезде в город, еще минут десять петляли по пыльным улицам.
- Где тебя высадить? - Герман посмотрел на пассажирку в зеркало заднего вида.
- Поближе к центру. Там я дойду.
Марта внимательно следила за дорогой. Район был ей почти не знаком. Конечно, заблудиться она не заблудится, но долго ходить по жарким улицам, когда в сумке у тебя крошечный человечек, который в любой момент может проснуться и заплакать, наверное, не стоит. Тем более, что она не могла решить, куда же ей идти. Домой - страшно, к Тони - бесполезно, вряд ли Марк сидит у него и ждет, когда Марта вернется,  к Стаси - опасно, в больнице, думала она, остались документы, а, значит, Демпол мог поджидать ее там. Конечно, она могла бы поехать к Кате, но та сейчас, скорее всего, на работе. Оставался один-единственный вариант, авантюрный, но почти беспроигрышный. Его Марта и решила попробовать.
- Вот здесь останови, - сказала она Герману.
Тот послушно притормозил.
- Спасибо, ребята, вы замечательные!
Степан повернулся к ней. Похоже, ему совсем не хотелось прощаться.
- Куда ты сейчас?
- Не волнуйся за меня, - ободряюще улыбнулась ему Марта, - теперь все будет в порядке. Спасибо!
Она вышла из машины, аккуратно захлопнув за собой дверцу, помахала братьям рукой и пошла прочь, смешно переступая ногами, обутыми в обыкновенные домашние тапочки-шлепки. Эти тапочки бросились Степану в глаза.  Он чертыхнулся, неуклюже вылез из машины и окликнул медленно удалявшуюся женщину:
- Настя, подожди...
Она обернулась.
- Марта… Меня зовут Марта…
Махнула ему и пошла дальше, шлепая на ходу задниками тапок.
Когда братья вернулись в поселок, первое, что они увидели, были распахнутые настежь ворота. Во дворе стояли две машины Демпола.
- Ну, что, приготовься, - недобро улыбаясь, сказал Герман, - сейчас нас будут иметь по полной программе. Ты только держи себя в руках, не нарывайся.
То, что обыск прошел успешно, стало ясно, как только они вошли в столовую. На столе лежал халат, в котором еще утром ходила Настя-Марта, здесь же - начатая упаковка злосчастных памперсов. На диване тесной кучкой сидели перепуганные девушки. С краю  мостилась Петровна с заплаканными глазами.
Сержант и его напарник, злые оттого, что братья обвели их вокруг пальца, подпирали спинами стену. Еще один демполовец -  почему-то бородатый, в гражданской одежде  - устроился в кресле. Но главным здесь все же был капитан, сидевший у  большого стола.
- О, вот и наши хозяева! - нарочито радостно воскликнул сержант, отлепившись от стены, когда братья появились в комнате. - Я же говорил, вернутся!
Капитан смотрел на них угрюмо и молчал, барабаня по столу пальцами правой руки. И чем дольше он молчал, тем более не по себе становилось Герману и Степану.
- Где она? - наконец, заговорил он.
- Кто? - невинно поинтересовался Герман.
- Уже не смешно! - поморщился капитан. - Чего ты мне тут дурочку валяешь? Где женщина с ребенком?
Герман смотрел на него все с тем же невинным видом, Степан отвернулся к окну и сделал вид, что вообще не понимает, о чем речь.
- Понятно, - капитан поднялся, прошел по комнате. Теперь он стоял в двух шагах от братьев. - Значит, так. Сейчас вы мне говорите, где она, - и через минуту нас здесь нет. Если продолжаете молчать…
В голосе у него появилась угроза.
- … я считаю до трех и начинаю разносить ваш притон по кирпичикам… После этого не только вашим девочкам, но и вам самим голову приклонить будет негде.
 Раз…
Словно по команде, взвыли на диване девушки.
- Цыц! - прикрикнула на них Петровна.
- Где? - капитан подошел почти вплотную.
- Поищи! - нагло улыбнулся ему в лицо Степан. - Ты ж на баб и детей натаскан, как овчарка…
Капитан ударил, даже не замахиваясь, снизу вверх, прямо в челюсть. Степан, коротко охнув, отлетел к стене, сильно ударившись спиной и затылком. Из надкушенной губы тонкой струйкой потекла по подбородку кровь. Герман, оторопев на миг, бросился к брату, присел рядом с ним, обхватил за плечи. Девушки снова подняли крик. Бородатый вскочил с кресла.
- Черт! - удивленно и совсем не зло воскликнул капитан, схватившись левой рукой за правую, которой только что нанес удар. -  Черт, руку вывихнул!
- Не надо, Тони, - негромко сказал ему бородатый.
- Нервы… - пожал плечами капитан, подошел к Степану, склонился над ним. - Это было контрольное предупреждение. Теперь я говорю: два!
- А пошел ты! - зло и бесшабашно произнес Степан. - Не получите вы ее, ясно? Не получите!
Капитан вновь замахнулся, но Герман перехватил его руку, заговорил быстро, словно боялся, что не успеет сказать, и демполовец ударит брата.
- Увезли мы ее, в Синегорск увезли… Не бейте его, мы ничего не знаем…
Капитан выпрямился.
- В Синегорск? Куда именно?
- Не знаю, честное слово, не знаю! На улице высадили… Попросила ближе к центру, мы и высадили… А куда пошла -  не знаю, мы сразу домой вернулись!
- Час от часу не легче… - кажется, капитан растерялся. - Где теперь ее искать? Куда она могла пойти?
- Ну, не так много мест, куда она может пойти, - бородатый подошел к Степану. - Зачем вы вообще привезли ее сюда? Зачем?
- А чтобы вам, уродам, не досталась! - огрызнулся парень и всхлипнул.
Бородатый протянул руку, Степан зажмурился, ожидая удара, но тот неожиданно положил руку ему на плечо и слегка сжал.
- Молодец, мо-ло-дец!
И кивнул капитану: поехали!

Марта шла в Центральное отделение Демпола. Шла в логово врага, но другого пути у нее не было - нужно было срочно разыскать Тони, и помочь ей в этом могли только там.  Она вошла в прохладный холл, даже не подозревая, что идет по тому же пути, которым днем раньше шел Марк. Аккуратно поставила сумку на стул в самом дальнем и темном углу, подошла к стойке дежурного.
- Скажите, пожалуйста, - она заискивающе улыбнулась демполовцу, - могу я увидеть капитана Девятова?
Дежурный оторвался от кроссворда в глянцевом журнале, равнодушно посмотрел на девушке в окошке.
- По какому вопросу?
- По личному…
Дежурный хмыкнул, в глазах у него появился интерес.
- Все личные дела - после восьми часов вечера. Нет вашего Девятова, с утра где-то мотается.
Марта могла бы объяснить, где мотается капитан Девятов, но это не входило в ее планы. Так же, как и долгое ожидание.
- А по связи… ну, по рации или по мобильному телефону можно его найти?
- Что? - сочувственно ухмыльнулся дежурный, - очень надо?
- Очень!
- Попробуем… Хотя не положено… Но, - он снова ухмыльнулся, - чего не сделаешь ради красивых глаз!
Поиски заняли не больше минуты - для этого оказалось достаточно набрать номер мобильника. Тони откликнулся незамедлительно.
- Незабудка, - сказал в телефонную трубку дежурный, - это база. Ты далеко?
Марта не слышала, что ответил ему Тони. Дежурный кивнул.
- Как освободишься, дуй сюда. Тут тебя красивая женщина ждет. Какая?
Он оценивающе посмотрел на Марту.
- Ну, стройная, темноволосая… Имя?
- Стаси, - подсказала Марта, - скажите, что его ждет Стаси…
- Слышь, Девятов, Стаси ее зовут…
Наверное, Тони закричал, потому что дежурный вздрогнул и убрал от уха телефонную трубку.
- Чего орешь, как блаженный?! Давай, ждем...
Положил трубку и подмигнул Марте.
- Мчится уже. Скоро будет, велел ждать и никуда не уходить. Так что посидите.
Марта отошла от стойки - туда, где стояла сумка с драгоценным содержимым, и опустилась на стул. Силы как-то враз оставили ее. Все, сейчас все закончится. Сейчас приедет Тони. Марк, конечно, с ним. Еще несколько минут - и они будут вместе. Вместе уже не страшно. Марк не даст ее в обиду. Она может не бояться за Митю и Адель. У ее дочери будет другая судьба, не та, что уготована чьей-то злой волей для всех, оказавшихся первыми, старшими, но от этого не менее любимыми и дорогими. У Мити никогда не будет чувства вины перед сестрой, так же как у Адель никогда не будет обиды на младшего брата. Они будут жить вместе, всегда, два родных друг другу человечка - и она, Марта, с ними.  Потому что Марк вернулся…
Она не успела додумать. Тяжелая дверь распахнулась так, словно была сделана из фанеры, и в холл влетел Тони. Он сразу увидел поднявшуюся ему навстречу Марту, бросился к ней, и Марта неожиданно для себя кинулась к нему в объятья, уткнулась лицом в черную форменную рубашку. Наверное, хорошо, что этой встречи не видел Марк, потому  что Тони не просто обнимал Марту, но еще и целовал, и она не сопротивлялась и не отталкивала его. Конечно, это были дружеские объятия и вполне дружеские, можно даже сказать, братские поцелуи, но, если честно, Тони испытывал в этот момент несколько иные чувства. Он вдруг вспомнил, как несколько месяцев назад объяснялся ей в любви, как Марта поцеловала его - в первый и в последний раз, и как он поклялся себе тогда, что добьется ее взаимности. Как давно это было! И было ли?
- Сумасшедшая! - сказал он ей. - Только сумасшедшая могла придти сюда. Такая, как ты…
И прикрикнул на дежурного, который даже встал, чтобы лучше видеть их встречу.
- Что, кино бесплатное?!
Он уже взял Марту за руку и только тут сообразил, что чего-то или, точнее, кого-то не хватает.
- А где?..
Марта молча указала ему на сумку.
Она вышла на крыльцо и сразу увидела Марка. Он стоял у машины, опершись одной рукой на крышу, а другой - на открытую дверцу. Марта не побежала. У нее уже не было сил бежать. Подошла медленно и так же медленно прислонилась к груди Марка. И он просто опустил руки на ее плечи, прижал к себе и стоял так, не шевелясь и не произнося ни слова. Но в этом безмолвном объятии было столько любви и нежности, что даже Тони почувствовал страсть, исходящую от их застывших фигур. Ему стало не по себе, словно он присутствовал при чем-то интимном, глубоко личном, чему свидетелем не должен быть никто. Он опять был лишним - здесь и сейчас - и понимал это, но обстоятельства сложились так, что вынужден был присутствовать при их встрече и этом своеобразном объяснении в любви.

О намерениях Трауберга относительно Марты Марк узнал накануне. Они встретились в квартире у Кати Мясниковой, куда вечером привез его Тони и куда уже затемно приехал измотанный, уставший  и потому непривычно злой и нервный Эрих Эрастович.   Предложение Трауберга выставить кандидатуру Марту на президентских выборах повергло Марка в шок. Он не мог поверить, что тот не шутит.
- Это же смешно и нелепо - молодая женщина безо всякого опыта государственной службы против человека, десять лет рулившего страной!  Кто воспримет ее всерьез?  Нет, это абсурд! Во-первых, все решат, что она такая же марионетка, как и те два кандидата, которые якобы составляют конкуренцию Президенту. Во-вторых, предположить, что женщина может стать главой государства в стране, где под личиной закона правят беззаконие и произвол?..   Не думаю, что такое возможно! Кто будет за нее голосовать?!  И потом, вы знаете мое мнение: не надо втягивать Марту в наши дела, а уж тем более в политику! Особенно сейчас…
Трауберг выслушал его, не перебивая. Он сам много раз говорил себе эти слова и сам отвечал на них. Теперь должен был ответить Марку.
- Ты полагаешь, - он говорил медленно, тяжело, словно взвешивал и обдумывал каждое слово, прежде чем произнести его вслух, - что я сошел с ума? Может быть, может быть… Значит, я стал жертвой массового помешательства, потому что есть  люди и очень серьезные люди, которые,  подобно мне,  считают, что больной организм может спасти только свежая кровь.  Настало время перемен, но принести их могут лишь те, кто действительно хочет что-то изменить в этой стране. Молодые, сильные, умные, решительные… Но, самое главное - это должны быть дети своего народа, те, кто прошел той же дорогой страданий, что и тысячи синегорцев, те, кто на себе испытал все прелести режима, кто страдал и терпел, и чье терпение должно быть, наконец, вознаграждено… Женщина, ты говоришь?   Ты не забыл, что больше половины населения Синегорья - женщины?  Разве они не отдадут свои голоса в обмен на право любить и рожать детей?   Разве мужчины, потерявшие своих детей, не согласятся их поддержать? Что, в конце концов, они теряют? Ничего! Что могут приобрести? Все! 
- Слова! - перебил его Марк. - Это все слова! Вы играете в игры, забывая, что вместо шахматных фигур на доске стоят живые люди.  Живые! Что будет с Мартой, едва только вы назовете ее имя? Или вы наивно полагаете, что неприкосновенность для кандидата, которая якобы гарантирована законом, в нашей стране действительно возможна? В нашей стране вообще существует закон? Вы забыли, что у нее двое детей?  Двое, черт побери!  Один из которых вне закона, так же, как его отец…
- Ну, так сделай так, чтобы твой сын стал полноправным гражданином своей страны! - почти закричал на него Трауберг. - Если ты  этого не сделаешь, то вам придется уехать - рано или поздно!  Вы же не будете прятаться всю оставшуюся жизнь. Разве ты можешь прятаться?! Спаси свою семью, Марк! Никто не сделает этого кроме тебя!
Нельзя сказать, чтобы Трауберг убедил его. Но зато взял с него обещание обо всем рассказать Марте. В конце концов, последнее слово должно остаться за ней. Скрепя сердце, Марк вынужден был согласиться. По большому счету, Эрих Эрастович прав: если они не ввяжутся в эту драку, им не останется ничего другого, как покинуть Синегорск навсегда.  Если ввяжутся и ничего не получится… Что ж, выбор не так уж не велик! 
…Марк бродил по квартире, как потерянный, ожидая, пока Марта, наконец, обратит на него внимание. За два часа, прошедшие после встречи у Демпола, они вряд ли обменялись десятком фраз. Марта занималась ребенком, кормила его, укачивала, лишь изредка обращаясь к Марку с малозначительными просьбами. Он покорно выполнял их и снова томился, и чем больше томился, тем больше скручивалась внутри него какая-то странная пружина, которая вот-вот должна была сорваться. Он чувствовал это, выходил на кухню, стоял у окна, смотрел вниз, во двор, и переводил дыхание, сдерживая пружину. Ему было непонятно равнодушие Марты, ее безразличие. Она, казалось, не замечала того, как он смотрит на нее, как касается ее руки, не чувствовала его любви, его нежности...  И того, как нарастают в нем напряжение и обида, тоже не чувствовала...
В ванной зашумела вода. Марк, осторожно ступая, прошел по коридору, заглянул в комнату. Митя, обложенный со всех сторон подушками, тихо сопел в той самой кроватке, в которой еще недавно спала Адель. Марты не было.
Марк постоял над сыном. Вся его обида куда-то улетучилась. «Это была ревность, - сказал он сам себе, - типичная ревность. И к кому? Вот к этой крохе? Да ты с ума сошел!»  Он хотел опуститься на колени и поцеловать Митю в розовую щечку, но в последний момент отчего-то устыдился этого, по его мнению, совсем немужского желания и ограничился тем, что погладил детское личико кончиками пальцев  - осторожно, чтобы не разбудить. Потом открыл шкаф, достал большое полотенце и вышел.
Вода шумела по-прежнему. Марк подергал дверь - та оказалась не заперта. Он улыбнулся своим мыслям и вошел в ванную. Ему казалось, что он сделал это тихо, незаметно, но Марта, стоявшая под душем и скрытая за шторой, все равно услышала.
- Марк? - она выключила воду. - Марк, это ты?
Он отдернул шторку. Наверное, Марте следовало прикрыться, изобразив смущение, но она не сделала этого.  Она стояла, опустив руки, и, улыбаясь, смотрела Марку прямо в глаза. У того защипало в носу и запершило в горле.
- Наверное, я становлюсь сентиментальным…
Он обернул ее полотенцем, подхватил на руки и осторожно, чтобы не споткнуться, не уронить свою драгоценную ношу, пошел в комнату…
Марк, как ни старался, не мог объяснить себе, почему при виде Марты его сердце начинает таять, словно мороженое на солнцепеке. Ему нравилось в ней все: как она ходит, как смотрит на него, как разговаривает, слегка наклонив голову набок, отчего челка падает ей на лоб, и она задорно встряхивает волосами, отбрасывая их назад.  Ему нравилась ее строгость, немногословность, негромкий смех.  Даже в постели она, казалось, вела себя сдержанно, но сквозь эту сдержанность прорывалась неожиданная страсть. Впрочем, она и в жизни была такой - на первый взгляд, спокойная и невозмутимая, могла вспыхнуть, как порох. Она была непредсказуема, но этим и нравилась Марку.  Марта стала его наваждением, его наркотиком. Вся  вселенная сконцентрировалась в ней. Когда Марк думал об этой женщине, в нем  натягивалась и дрожала какая-то странная струна, и он все время боялся, что она сорвется, и тогда он не сможет сдерживать больше свои чувства. Он будет кричать о своей любви! О том, что готов стоять перед ней на коленях, готов целовать ей ноги, готов носить ее на руках, и если не делает этого, то отнюдь не потому, что боится стать посмешищем в глазах окружающих, нет! Просто не хочет, чтобы Марта считала его сентиментальным слабаком. Он  не может позволить себе быть слабым.  У них впереди еще слишком много испытаний. 
- Марк, о чем ты думаешь? - Марта, приподнявшись на локте, едва касаясь губами, целовала его грудь.
-    О тебе…
- Да? И что ты обо мне думаешь? -   голос  у нее прозвучал игриво.
- О том, что если сию секунду ты не прекратишь меня  заводить, - в тон ей ответил Марк, - ты об этом сильно пожалеешь…
Марта рассмеялась - негромко и счастливо. Легла на спину, раскинув руки, вздохнула легко и свободно.
- Марк, мы уедем?
- Уедем? Куда?
Марта так удивилась, что даже села в постели.
- Куда? Не знаю… В Уральск, на Север… Куда-нибудь… Ты же сам предлагал мне уехать!
Марк смотрел на нее с нежной усмешкой. Ему нравилось ее возмущение.
- Видишь ли, время сейчас другое. Кое-что изменилось…
- И что же?.. - напряженно спросила Марта.
Марк перевернулся на живот, взял ее руку, прижал к губам.
- Неизменно только одно - мое отношение к тебе...
На губах  у Марты промелькнула улыбка.
- Мы не можем сейчас уехать, любимая. Нужно задержаться… недели на три, не больше. И кто знает, может, после этого нам не придется уезжать.
- Не понимаю… Не придется уезжать? Но мы не можем остаться! Если ты… если ты не хочешь ехать с нами…- голос ее задрожал, - я возьму детей и…
- Марта, - мягко перебил он ее, - неужели ты думаешь, что я соглашусь расстаться с тобой снова? Неужели ты настолько не веришь мне?..
- Я … я не знаю, что думать, - она, казалось, была на грани слез. - Мне страшно, Марк! Мне никогда еще не было так страшно! Я не рассказывала тебе… Однажды мне приснился сон... Еще до встречи с тобой… Нет, как раз в ночь перед нашей встречей! Мне приснилось, что у меня хотят отнять Адель! Господи, выходит, этот сон был предостережением?!
- Марта, любимая моя, родная моя, - Марк обнял ее ноги, потерся щекой о теплую коленку, не сдержался - поцеловал, - тебе нечего бояться! Я сделаю так, как ты хочешь! Брошу все! Давай уедем! Мне нужно всего лишь несколько дней - только подготовиться к  переходу через границу… Потом мы будем в безопасности…
Марта юркнула под одеяло, прижалась к нему, сунула нос ему подмышку.
«Черт с ним, с Траубергом! - думал Марк. - Какие выборы, какое президентство?! Она всего лишь женщина … Ей нужно думать о маленьком сыне, а не о революции, которую, по сути дела, мечтает устроить Трауберг. Какого черта! Во всем Синегорье не нашлось другой жертвенной овцы, кроме Марты?!»
Марк чувствовал, как в душе растет неприязнь к человеку, которого он искренне любил и уважал, которого считал своим другом. Он соглашался, когда Трауберг распоряжался его жизнью, но жизнью Марты…
В этот момент проснулся мобильный телефон. Марк еще не взял трубку, но догадывался, чей это звонок. И не ошибся. Конечно, это был Трауберг. Словно почувствовал, что думают о нем. 
- Марк, мне позвонил Тони. Сказал, что у вас все в порядке… Как Марта?
- Спасибо, хорошо, - неласково, все еще оставаясь под влиянием своих недавних мыслей, ответил Марк.
- Марк, - голос у Трауберга был удрученный, - я спрашиваю, потому что, действительно, волнуюсь. Ни по какой другой причине. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь…
- Все нормально, - смягчился Марк, - она в порядке. Устала, конечно, перенервничала… Но все пройдет.
- Я надеюсь. Время идет. Нужно торопиться. Ты не забыл о своем обещании?
- Я убью вас! - засмеялся Марк. - Дайте только собраться с силами…
- После выборов, Марк, после выборов…
Марта поднялась, пока он разговаривал с Траубергом, оделась, и сейчас стояла посреди комнаты, пытаясь понять, о чем разговор.
- Выборы? - переспросила она, когда Марк отключил телефон. - Он что, хочет, чтобы ты участвовал в этом фарсе? На чьей стороне?
- Марта, скажи, пожалуйста, - он тоже встал, подобрал брошенные на пол джинсы, натянул на себя. - Что должен предложить тебе кандидат в президенты, чтобы ты отдала за него свой голос?
- То, что никто и никогда не предложит! - фыркнула Марта. - Так что за этих клоунов я голосовать не пойду!
- И все же? - настаивал Марк.
- К чему ты клонишь? - в глазах у нее появилась озабоченность. - Ты хочешь сказать, что есть человек, который готов  спросить у своих избирателей, чего они хотят?
- Скорее, готов дать им то, чего хочет сам…
- Ты говоришь о том же, о чем думаю я? - пытала его Марта.
- Если ты - об отмене закона о народонаселении, то да!
- Нет, я не поверю! Ты хочешь сказать, что кто-то из этих троих готов пойти на такое?
- Я хочу сказать, что, помимо уже известной тройки, может появиться кандидат в президенты, который без раздумий примет такое решение. Ты проголосуешь за него?
- Если он даст гарантии, то да! Но я никогда не поверю, что они, - она подняла глаза вверх, -  согласятся выпустить на арену чужака, готового разрушить все, что  создавали десятилетиями. Ну, не самоубийцы же они!
- А ты бы не побоялась вступить в схватку, окажись на месте этого человека?
- Марк, милый, я не пойму, о чем ты?
Марк подошел к ней вплотную, положил руки ей на плечи.
- Нет, ответь. Если бы завтра ты стала президентом Синегорья, с чего бы ты начала?
- Мне кажется, ты мог бы не задавать такого вопроса. У тебя есть какие-то сомнения?
- Ну, так сделай это!
Марк сам не понимал, почему он сказал эти слова. Он же был против! Но сейчас, стоя напротив Марты, глядя ей в глаза, вдруг отчетливо понял, что если она сейчас согласится, то Синегорье ждут большие перемены.
- Сделай - что? - не поняла его Марта.
- Стань Президентом и отмени этот закон.
Марта смотрела на него без улыбки. И даже не озадаченно, а, скорее, сочувственно. Наверное, решила, что он сошел с ума.
- Ну, ладно, Марк, это не тема для шуток, - она освободилась от его рук, направилась к двери. - Ужасно хочется есть. Пока Митя спит…
- Я не шучу, - прервал ее Марк. - Я не шучу. Кандидат, о котором мы говорили, - ты.
Она уже почти вышла из комнаты, но на этих словах замерла на месте, обернулась. 
- Что? Что?  Кандидат? Это шутка такая?
- Да какие уж тут шутки! Все документы готовы. А тебя не успели предупредить, поскольку ты исчезла…
Марта вскинула брови, хотела что-то сказать, но Марк опередил ее:
- По моей вине! Знала бы ты, какой переполох поднялся! Но твои друзья обманули даже Тони…
Марта смотрела на него ошеломленно. Она и представить себе не могла такого поворота событий. Что за бред! Она - кандидат в президенты Синегорья! Это же, по крайне мере, нелепо!  Какие выборы?! Она два месяца не видела дочь. В соседней комнате спал новорожденный ребенок. А Марк рассказывает ей сказки о выборах!
- Это Трауберг придумал?
Она не ждала ответа - он был написан на лице Марка.
- Мерзавец!  Он просто хочет использовать и меня, и тебя! Использовать и бросить на произвол судьбы! Он хотя бы на минуту задумался, что будет с нами?!  Вот негодяй!
- Марта, - пытался остановить ее Марк, - ты не права. Он уверен, что у тебя все получится…
- Получится?! А меня кто-нибудь спросил, хочу ли я впутываться в эту историю? Но ты… Как ты мог!
У нее не было слов. Она взмахнула руками и выскочила за дверь. Марк остался стоять посреди комнаты. Кажется, один - ноль не в его пользу.  Да, Траубергу не повезло. Его идея была встречена без  большого восторга. Хотя, пожалуй, не повезло всему Синегорью. Черт побери, Трауберг все же прав: появление альтернативного кандидата встряхнуло бы страну, заставило задуматься над тем, как она живет. Кто-то должен сказать во весь голос о том, о чем все говорят шепотом на кухнях. Кто-то должен дать власти понять, что народ Синегорья хочет изменить свою жизнь. Но это будет не Марта… Что ж, значит, не судьба.
Марк вышел на кухню. Марта была зла - он это понял сразу. Казалось, от нее исходят волны ярости, хотя она не произнесла ни слова упрека в его адрес. Марк никогда еще не видел ее такой. Он  смотрел на нее с улыбкой и думал о том, что любит ее, даже когда она злится.
Марта  накрывала на стол и молчала. Кто-то должен был заговорить первым.
- Марта, - Марк облокотился о дверной косяк, -  хочу, чтобы ты знала.  Для меня главное -  твое решение. Если ты говоришь «Нет!», значит, так оно и будет. Мы уедем. Обещаю тебе!
- Уедем?! - Марта неожиданно скомкала полотенце и с силой бросила его на стол. - Ну, нет! Почему я должна уезжать? Я родилась в этом городе. В этом городе родилась моя дочь. В этом проклятом городе родился мой сын. И ты, - она ткнула в его сторону указательным пальцем, - ты тоже родился здесь. Это наш город! Это наша страна! Почему мы должны уезжать? Потому что кому-то не хочется, чтобы мы любили друг друга?! Ну, не-е-ет, я не уеду! Что нужно сделать? Стать президентом? Отлично! Я готова!
 Марк смотрел на нее в изумлении. Что произошло за те несколько минут, что Марта провела одна на кухне? Что перевернулось в ее голове? И неужели Трауберг знает ее лучше, чем сам Марк - ведь Эрих Эрастович с самого начала был уверен, что Марта согласится?
- Ты… согласна?.. - переспросил он недоверчиво. - Ты не шутишь?
Марта подошла к нему, вскинула голову, чтобы лучше видеть его лицо.
-  Я хочу любить тебя, Марк, и не бояться своей любви. Хочу, чтобы мой сын мог громко плакать и смеяться.  Хочу, чтобы мой брат однажды вернулся домой. Хочу жить в счастливой стране. И не хочу ждать, пока  кто-то принесет мне это счастье на блюдечке. Почему не я?
Марк сгреб ее в охапку, поцеловал куда-то за ухо.
- Ты - удивительная женщина! Знаешь, за что я тебя люблю? За то, что ночью ты плачешь и просишь о помощи, а днем бросаешься, словно в омут, в величайшую авантюру века.
-  Но ты же со мной?!
-  До последнего вздоха…

Конечно, это был заговор. Ни Трауберг, никто другой в одиночку не решился бы противостоять машине под названием государство - машине, идущей напролом, не соблюдающей никаких правил, кроме тех, которые были придуманы специально для нее, подминающей под себя любого, кто окажется на ее пути. Идея преградить путь этой машине родилась спонтанно - в тот самый единственный миг, когда Президент и, самое удивительное, Тоцкий - главный теоретик режима, обнаружили свой страх перед возможным участием оппозиции в предстоящих выборах. Они боялись! Для Трауберга и Коваля, которых с недавних пор связывали  общие тайны, это стало открытием. Значит, режим не так уж и непоколебим, как это кажется на первый взгляд. Значит, дерево с мощной кроной не так уж и прочно держится корнями за почву. Почему бы не попробовать раскачать его? И, если в этом будет необходимость, не свалить окончательно…
Но разговоры Трауберга и Коваля на эту тему, скорее всего, так и остались бы беспредметными разговорами, если бы не случайность. На одном из заседаний Совета при Президенте министр обороны Акимов в пух и прах разругался с начальником Демпола. Речь, как всегда, шла о кадрах. Маленькое государство Южное Синегорье, конечно же, не нуждалось в большой армии, но, тем не менее, регулярные войска у него были - пограничные, авиация, артиллерия, был даже танковый дивизион и ракетный полк. Правда, вооружение крошечной армии давно устарело и, случись настоящая война, Синегорье вряд ли устояло бы под натиском врага. Министр обороны уже не первый год настаивал на выделении дополнительных средств на нужды армии, однако львиная доля бюджета уходила на содержание Демпола. Из-за этого между руководителями двух ведомств случались постоянные стычки. Так произошло и на этот раз. С заседания Совета генерал Акимов вышел взбешенным. Уже в коридоре он долго ругался, используя настолько витиеватые нецензурные выражения,  что члены правительства только диву давались. Начальник Демпола, самодовольно ухмыляясь, сделал вид, что гнев министра не касается его никоим образом, и, выйдя из зала заседаний, как ни в чем не бывало направился прочь по коридору.
- Погодите, - крикнул ему вслед Акимов, - настанет день, руки вам пообломают!..
Трауберг находился рядом. Может быть, случайно, а, может, подсознательно ожидал удобного момента, чтобы забросить крючок.
- А чего ждать? - негромко сказал он, - давно пора …
Министр оборвал на полуслове брань, последовавшую за выкриком в адрес начальника Демпола, взглянул на Трауберга бешеными глазами.
- И то правда, - внезапно уняв гнев, неожиданно спокойно произнес он. - Обсудим?
Эрих Эрастович кивнул.
В тот же вечер они сидели втроем в закрытом ресторане, куда не пускали чужих, где посетителей обслуживали вышколенные официанты, умевшие молча появляться и  так же молча исчезать, поставив на стол тарелки с закусками или наполнив бокалы вином.
Трауберг и Коваль поделились с генералом своими соображениями. Замысел был таков: они находят кандидата от так называемой оппозиции и финансируют избирательную компанию, которая будет строиться на одном - главном - тезисе: отмена Закона о народонаселении. Все остальные экономические и социальные реформы в Синегорье должны стать следствием этого важнейшего в истории страны шага. Для министра обороны главным было то, что отмена закона о народонаселении автоматически приведет к уничтожению такой структуры, как Демпол. Освободившиеся средства можно будет направить, в том числе, и на армию.
Они долго говорили в тот вечер, взвешивали все «за» и «против», обсуждали возможные последствия. Все трое рисковали. Просочись хоть малейшая информация об этом заговоре, дойди она до ушей Президента - карьера каждого будет закончена раз и навсегда. Но, помимо согласия в вопросе о необходимости отмены Закона о народонаселения, был еще один момент, на котором три члена правительства сошлись практически однозначно: они не ставили перед собой цели смены Президента. Их вполне устраивала личность человека, который стоял у власти последние десять лет. Они лишь хотели заставить его отодвинуть от президентского кресла профессора Тоцкого и иже с ним и провести реформы. А для этого Президента нужно как следует напугать. Так напугать, чтобы он понял: лучше пойти на уступки, чем потерять свой пост главы государства.
По большому счету Марте была уготована роль все той же куклы-марионетки: на определенном этапе она должна будет сойти с дистанции. Более того, она должна будет призвать своих потенциальных сторонников отдать голоса за прежнего президента. И наступит этот момент тогда, когда он даст народу Синегорья слово отменить Закон о народонаселении.
В том, что это произойдет, ни Трауберг, ни Коваль, ни генерал Акимов не сомневались. Вот только поставить об этом в известность Марка Трауберг не решился… В глубине души он понимал, что это нехорошо - использовать Марту в темную. Это в определенном смысле даже подло. Но… он же не сумасшедший, чтобы доверять государство девчонке, которой еще нет и тридцати лет. Он скажет об этом позже, когда наступит время.  А до этого нужно сделать все, чтобы собрать в один кулак всю оппозицию, какая есть в Синегорье.
Окончательно группа заговорщиков сложилась, когда в нее вошел министр экономики. Привел его на очередную встречу, как ни странно, генерал Акимов. Главный экономист Синегорья с необычной для этих мест фамилией Василеску был невысоким, сутулым, совершенно плоским и невзрачным человеком, с выбритой налысо круглой головой, с близорукими глазами, щурившимися даже за стеклами очков. У него были тонкие губы, которые он имел привычку нервно облизывать, и длинные тонкие пальцы, вечно сжимавшие темно-синюю папку с документами. Шутили, что в этой папке он держит все финансовые секреты Синегорья.   
- Господа, - сказал он, едва войдя в кабинет Коваля, где встретились мятежные министры, -  вы вправе не доверять мне, но попытаюсь убедить вас в том, что я не провокатор. После некоторых известных вам событий я совершенно убежден, что наша страна нуждается в хорошей встряске и в больших переменах. Мы на грани финансовой  катастрофы. Еще пять, от силы десять лет - и наша экономика рухнет окончательно. Если можно сделать хоть что-то для ее реанимации - заметьте, я не говорю - возрождения, но хотя бы реанимации, то я готов помочь вам любыми приемлемыми для меня способами.
Трауберг и Коваль переглянулись и дружно уставились на министра обороны. Тот растерянно пожал плечами.
- Он сам подошел. Сказал, что если армия готова к переменам, то он готов поскрести по сусекам.
 Для успешного осуществления задуманного плана лучшего и желать было нельзя. Теперь у них была армия и теперь у них были деньги. Подготовка к выборам пошла полным ходом. Загвоздка состояла лишь в том, что кандидат, на которого они собирались делать ставку, не только находился в интересном положении, о чем Акимов и Василеску даже не подозревали - до поры до времени Трауберг решил не открывать им его имени, но и просто исчез. Поэтому внезапное возвращение Марка, способного найти и вернуть Марту, поистине стало для Эриха Эрастовича подарком судьбы. Правда, предстояло еще убедить саму Марту в том, что она должна сыграть свою роль в большой игре под названием «Выборы Президента». Трауберг допускал, что она может отказаться, хотя в глубине души почему-то все-таки был уверен, что этого не произойдет.

У Марты были смутные подозрения в том, что Трауберг ведет двойную игру. Даже не подозрения, а так - некоторое беспокойство. Да, ей  всего двадцать шесть лет, но она не глупа и понимает, что просто так никто не позволит ей стать президентом.  Даже друг Марка Эрих Эрастович Трауберг и даже из самых лучших побуждений. И уж тем более Марта не могла не понимать, что наступит день, когда ей назовут цену, которую она должна будет заплатить за свою неожиданную славу. Но какова бы ни была эта цена, отмена Закона о народонаселении того стоила, так что решение Марты принять предложение Трауберга было вполне осознанным. 
В тот же вечер их перевезли за город и поселили в шикарном особняке, где кроме Марты и Марка, жили лишь экономка, она же повариха, Элла Романовна  и горничная Света - две молчаливые, неулыбчивые, на первый взгляд, женщины средних лет. Особняк принадлежал министру финансов, о чем новые жильцы даже не подозревали. Территория его, окруженная мощной кирпичной оградой,  охранялась десятком крепких мужчин в черной униформе. Охранники жили в небольшом флигеле у ворот и в доме появлялись лишь тогда, когда экономка звала их обедать.
Для Марты и Марка выделили несколько комнат на втором этаже здания. Марта бродила по ним, словно по музею. Зеркала, массивная резная мебель, дорогие воздушные занавеси на окнах, ковры - она никогда не видела такой роскоши. 
Только теперь она начала осознавать, какие люди финансируют избирательную компанию. В какой-то момент ей стало страшно. Наивная, она думала, что, приняв однажды решение, сможет и дальше оставаться самостоятельной и свободной. Нет, все не так. Вряд ли ей позволят теперь даже уйти  - слишком много поставлено на карту.
Марта в замешательстве стояла посреди спальни. Ей казалось, что все это происходит не с ней. Еще несколько дней назад она не имела ни малейшего представления о том, как ей жить, - человеку вне закона, в вечном страхе за себя и детей. Встреча и расставание с Марком, смерть Грэга, разрыв с мужем, несколько месяцев жизни в подполье, рождение Мити, бегство из роддома, публичный дом… Неужели все это было с ней, было вчера, несколько дней назад?  А  сейчас… Сейчас она находится здесь, в этом роскошном особняке, завтра ее имя узнает весь город, вся страна, ее портретами будут увешаны рекламные щиты и стены домов, ни один выпуск новостей не будет обходиться без сюжета о ней, Марте Полянской, женщине, дерзнувшей бросить вызов режиму. Готова ли она стать мишенью объективов фото и видеокамер? Готова ли она к тому, что не пройдет и дня, как вездесущие журналисты раскопают всю подноготную ее жизни? Готова ли она к тому, что больше никогда не сможет стать той, прежней Мартой, обычной сотрудницей обычного, самого рядового государственного учреждения? Хорошо ли она подумала, прежде чем решиться на этот шаг?
Марк подошел, ступая неслышно по ковру, обнял ее за плечи, прижался губами к ложбинке на шее. Марта вздрогнула от неожиданности.
- Страшно?
Она кивнула.
- Д-да…
Повернувшись к нему, обхватила Марка обеими руками, прижалась щекой к его груди. Ей почему-то ужасно захотелось заплакать. Она почувствовала себя в этот момент маленькой девочкой  - слабой и беззащитной. Единственным человеком, который мог ее защитить, был Марк. Какое счастье, что он вернулся, что он рядом!
- Все будет хорошо! - Марк, наклонившись, шептал ей на ухо, целовал в шею. - Обещаю тебе…  Я все сделаю, все… Родная моя… Любимая… Я с тобой… Не бойся, ничего не бойся!
Новая жизнь началась рано утром со стука в дверь спальни. Марта проснулась в испуге, подскочила, села на постели. В первое мгновение она решила, что стук ей лишь послышался. Обняв подушку, мирно спал Марк. В своей кроватке едва слышно посапывал Митя. Сквозь плотные шторы в комнату не проникало ни единого лучика солнца. Марта перевела дыхание и вновь хотела лечь, когда снова постучали. Она поднялась, накинула на себя халат и босиком пошла к двери.
- Кто?
- Марта Анатольевна, это Света…
Марта повернула защелку, открыла дверь и вышла в коридор. Горничная, несмотря на ранний час, была причесана и одета в безупречно строгий темно-синий брючный костюм.
- Прошу прощения… Пришли няня, парикмахер и фотограф. Вы спуститесь?
- О, господи! - вырвалось у Марты. - А который час?
- Семь тридцать. Разве вас не предупредили?
- Нет… Они подождут?
Женщина слегка улыбнулась.
- Конечно. Пожалуйста, не торопитесь. Когда покормите малыша, позвоните мне, я отнесу его к няне…
- Позвонить?.. - растерялась Марта.
Света снова улыбнулась.
- На стене над тумбочкой две клавиши. Левая - горничной, правая - экономки. Но вы можете сказать мне, что приготовить на завтрак, я передам Элле Романовне.
- Светочка, милая, - Марта схватила ее за руку, зашептала горячо, - мне совершенно все равно, что будет на завтрак. Мне ужасно неудобно вас утруждать…
Света освободила руку.
- Вы меня не утруждаете. Я выполняю свою работу. Так не забудьте: левая - горничной…
И пошла по коридору к лестнице.
Марта вернулась в спальню. Марк проснулся, лежал, опершись на локоть.
- Что? Что там?
- Няня, парикмахер и фотограф… - Марта села на кровать рядом с ним. - Боже, какой ужас! Клавиша для вызова горничной, клавиша - для экономки… Завтрак по спецзаказу… Марк, я привыкну жить красиво! Ты сможешь потом обеспечить мне такую жизнь?
Он засмеялся, взял ее руку, поцеловал в ладонь.
- Непременно! Я буду тебе и за горничную, и за экономку. И сам по утрам буду жарить тебе яичницу.
Спустя полчаса Марта в сопровождении Марка вошла в гостиную, где ее ждали парикмахер и фотограф. Няню - молодую, испуганную девушку уже проводили в детскую, где Марта из рук в руки передала ей Митю.
Два часа парикмахер - жеманно-усталый молодой человек по имени Слава, выглядевший так, словно он провел не одну бессонную ночь, и все вокруг ему безумно надоело, мучил попавшую в его руки жертву. Надо признать, он был мастером своего дела. И те, кто прислал его сюда, об этом наверняка знали. Через два часа Марта обрела новый облик. Из зеркала на нее смотрела красивая незнакомая женщина с безукоризненно подстриженными и великолепно уложенными волосами и строгим, неброским макияжем. Такой ее увидят и узнают  жители Синегорья.
Марта разглядывала себя с удивлением. У Марка же пересохло в горле. В эту минуту он понял, что эта женщина больше не принадлежит ему одному - по крайней мере, на ближайшие три недели. Он понял, что хотел показать и подчеркнуть  молодой, гениальный, но уже уставший от жизни мастер: он сделал Марту красивой настолько, чтобы она могла привлечь внимание мужчин и одновременно не вызывала чувство зависти, а, значит,  неприязни и неприятия у женщин. Он подчеркнул в ней не женскую слабость и беззащитность, а уверенность и внутреннюю силу. В такую женщину, в ее правоту, в ее способность довести дело до конца, можно было поверить.
Примерка костюмов, фотосессия  - к обеду Марта валилась с ног. К тому же она все утро не видела Митю. Едва только фотограф объявил, что закончил съемку, Марта бросилась к сыну. Няня, испуганно глядя на нее, перечислила, сколько раз за это время она поменяла пеленки, сколько раз ребенок плакал и сколько спал.
- Отдохните, - предложила ей Марта, - спуститесь вниз, выпейте чаю. Я покормлю его.
- Что вы, что вы, - начала отказываться девушка, - я совершенно не устала! Вы кормите, я подожду в коридоре.
- Как вас зовут? - перебила ее Марта.
- Надя…
- Так вот, Надя, я доверяю вам своего ребенка. Мне нужно, чтобы вы не уснули в неурочный час и не убежали обедать, оставив его одного. Поэтому, пока я свободна, отдохните и выпейте чаю. Не думайте, что вы кого-то обремените. Здесь все выполняют свою работу. Ясно?
Девушка торопливо закивала головой.
- И не надо ничего бояться! - с досадой сказала ей Марта.
И добавила, когда няня скрылась за дверью:
- Я сама всего боюсь.
К обеду неожиданно приехал Трауберг, которого Марта не видела вот уже несколько месяцев - с того самого дня, когда он сообщил ей о смерти Марка. Он был не один - с ним приехала Катя Мясникова. Девушки с визгом бросились друг другу в объятия.
- Ну, я думаю, что со своим пресс- секретарем вы найдете общий язык! - усмехнулся Эрих Эрастович.
- С пресс-секретарем?..
- Да-да-да! - подтвердила Катя. - Буду писать тебе выступления, сочинять пресс-релизы, организовывать все твои встречи с избирателями… Но сначала покажи мне Митю! Боже, так хочется на него посмотреть!
- Вот женщины! - рассмеялся Трауберг, когда Марта с Катей поднялись наверх.  - Решается судьба страны, а ей хочется посмотреть на ребенка! Что ты тут поделаешь!
В столовую вошла экономка.
- Обед подавать?
- Да, пожалуй! - Трауберг  пружинисто прошелся по комнате, словно разминал ноги, энергичным движением отодвинул стул, сел за стол, положив перед собой руки, как будто школьник за партой. - Я чертовски голоден. Мотаюсь с самого утра, некогда даже кофе выпить.
- Трудно работать на два фронта? - подколол его Марк.
Трауберг покосился на него и хмыкнул.
- Знаешь, трудно! Вот закончится все, возьму отпуск и уеду в горы. Буду дышать свежим воздухом, гулять, ездить верхом… Сто лет не ездил верхом.
- А умеете?
- Шутишь? Я же деревенский! Эх, детство золотое…
- Не тешьте себя иллюзиями, Эрих Эрастович, - посоветовал ему Марк, -  закончится одно, начнется другое. Вы же знаете, была бы шея, а ярмо найдется.
- Ох, прав ты, наверное, Марк! Наверное, прав!
Трауберг, потягиваясь, раскинул руки, чуть не зацепил Эллу Романовну, которая именно в этот момент подошла к столу с тарелками и приборами.
- Сейчас мы обедаем и уезжаем. - Эрих Эрастович снова сел прямо, заговорил серьезно, от благодушия, еще минуту назад звучавшее в его голосе, не осталось и следа. - Я познакомлю тебя с группой охраны, которая полностью передается под твое управление. Маршруты движения, обеспечение безопасности - как и договаривались, все это будешь контролировать ты.  Девушки остаются здесь - в четыре приедет съемочная группа снимать обращение к гражданам Синегорья.  Список мероприятий на ближайшие дни - у Кати, второй экземпляр будет у тебя. Как   настроение у Марты?
Марк пожал плечами:
- Переменное.
- Ну, так, наверное, и должно быть. На ней сейчас большая ответственность, Марк. Такая большая…
Трауберг покрутил головой и даже прикрыл глаза.
- Будьте готовы к тому, что на нее обрушится шквал  клеветы и недостоверной информации. Объясни Марте, что этого не нужно бояться.
Марк внимательно следил за тем, как экономка накрывала на стол. Лицо ее было неподвижным и не выражало ровным счетом ничего. Казалось, она даже не слышит, о чем говорят мужчины. «Интересно, - подумал Марк, - знает она, кто и почему поселился в этом доме? Если знает, то как она к этому относится?». Трауберг заметил, с каким вниманием Марк следит за Эллой Романовной. Положил ладонь ему на руку.
-  Марк, вас окружают надежнейшие люди. Пока вы в этом доме, опасаться нечего и некого. А вот за его пределами… Сегодня Президенту доложили, кто стал четвертым кандидатом. Он переменился в лице. Честно говоря, я не ожидал такой реакции. Марта - та самая темная лошадка, которой он опасался. Опасался всегда. Она не предсказуема, он не знает, чего от нее можно ожидать. И, самое главное, он не знает, кто за ней стоит.
- А кто за ней стоит? - повернулся к нему Марк.
Трауберг сжал его руку.
- Тебе не нужно этого знать. Пока. Об одном прошу: сделай так, чтобы никто… Слышишь? Никто! … ничего не знал вот об этом доме. Продумай все до мелочей. Если я засвечусь, это моя личная проблема. Если засветится владелец этого дома… Для страны все может закончиться очень плохо.
Марта и Катя, наконец, спустились в столовую - обе веселые, раскрасневшиеся, взволнованные. Трауберг наблюдал за Мартой с нескрываемым восхищением. Марку, с одной стороны, это льстило, а с другой, в душе его зашевелился червячок ревности. Он вдруг подумал о том, что через три недели судьба может вознести Марту на вершину Олимпа. И тогда у ее ног окажутся самые видные, самые представительные, самые богатые мужчины Синегорья. И не только Синегорья.  Кем  будет он рядом с ней? Нужен ли будет он ей тогда? Кто он? Муж? Сожитель? Любовник? У президента страны не может быть ни сожителя, ни любовника. Ее репутация должна быть безупречна. Она - словно жена Цезаря: должна быть выше всяких подозрений. Интересно, Марта задумывается о двусмысленности их отношений? Она - мать его сына, но при этом официально продолжает оставаться женой Артура Полянского. Значит, и Митя, его сын Митя тоже будет носить фамилию Полянский?
Думать об этом было невыносимо. Марк даже был рад, что ему пришлось уехать вместе с Траубергом.  А тот, сам того не ведая, подлил масла в огонь. Уже когда сели в машину, Эрих Эрастович вдруг признался вслух:
- А Марта хороша! Хороша, черт побери! Знаешь, я уверен в ее успехе. И не только у женской части избирателей.

Марк вернулся поздно вечером. Охранник на въезде осветил его лицо фонарем, осмотрел машину. Убедившись в том, что никого чужого нет, махнул рукой: проезжай. В особняке не горело ни одного окна. Марк, как ни странно, был рад тому, что Марта легла спать, не дожидаясь его. Он не знал, как смотреть ей в глаза, как разговаривать с ней. Весь день в его голове крутилась одна и та же мысль: кем он будет в жизни Марты теперь, когда все так поменялось?
Марк никогда не питал никаких иллюзий относительно своего социального статуса. Он - изгой. Как там пелось в старой песне времен Великой Империи? - «без имени и даже без судьбы…»? Вот-вот, это о нем. Другое дело, что неопределенное положение в обществе никогда не мешало ему жить, потому что он никогда не зацикливался на своих бедах. Ему некогда было думать о них. Он думал о тех, кому приходилось хуже, чем ему. О тех, кто оказался в ситуации более безвыходной, чем он. Так было, пока Марк не встретил Марту…
Эта встреча перевернула всю его жизнь. Он любил ее до умопомрачения, он хотел быть рядом с ней - и не мог. Ему всегда что-то мешало. Сначала его дело, которому он посвятил свою жизнь. Между Мартой и своим предназначением Марк выбрал свое предназначение, хотя кто знает, быть может, останься он тогда в Синегорске, - и не было бы ни бессмысленных смертей, ни его безумной ревности, которая  едва не привела к разрыву с Мартой, ни тяжелой болезни, едва не разлучившей их навсегда. Марта это чувствовала. Как она сказала тогда? - У тебя - миссия, а я просто живу и не хочу тебе мешать, не хочу быть тебе обузой. Он лишь посмеялся тогда.
Теперь миссия была у Марты. А он? Он так и остался изгоем. Человеком без имени и даже без судьбы. Зачем он ей - такой?
Марк сходил с ума. От любви и ревности. Сходил с ума от страха - если завтра все изменится, кому и зачем он будет нужен? Его жизнь тогда потеряет всякий смысл… Понимает ли это Марта?
Стоило Марку войти в дом, как в глубине коридора вспыхнул свет, и навстречу вышла Элла Романовна. Судя по всему, она даже не ложилась, но выглядела при этом также свежо и бодро, как и утром.
- Не спите? - Марк не придумал ничего другого, как задать этот вопрос, ответ на который был очевиден.
Экономка окинула Марка внимательным взглядом.
- Будете ужинать?
- Да, наверное…
- Прошу вас! Я накрою вам на кухне.
Марк покорно следовал за ней по коридору, чувствуя себя актером, исполняющим новую, неизвестную ему роль. Он не привык к такому отношению, оно его тяготило, оно давило его, словно новый ботинок привыкшую к разношенной обуви ногу. Ему было неловко, но Элла Романовна, казалось, не замечала этой неловкости. Она вела себя совершенно спокойно. Чувствовалось, что для нее взаимоотношения по принципу «Хозяин - слуга»  - нормальное явление.
Элла Романовна быстро собрала Марку ужин - холодное мясо, салат из свежих овощей, хлеб, сыр. Вскипятила чайник, поставила перед ним чашку чая.
- Может быть, составите компанию? - предложил ей Марк.
- Нет, благодарю, - сдержанно отказалась она. - Я не ужинаю так поздно.
Марк соорудил себе бутерброд, но надкусить его не успел. В кухню неожиданно вошла Марта. На ней был голубой легкий шелковый халат, из-под которого виднелась ночная сорочка такого же голубого цвета - он необыкновенно шел к ее темным волосам и бледному лицу.   
Марта молча прошла к столу, села напротив Марка.
- Почему ты не спишь? - спросил он, испытывая легкую досаду - он не был готов сейчас к тому, чтобы говорить с ней о чем бы то ни было.
- Тебя ждала…
- Зря. А если бы я еще задержался?
- Я бы ждала, пока бы ты не вернулся.
Марк кивнул, словно принял ее ответ, подцепил вилкой пластик огурца, отправил его в рот.
- Как прошел день?
Марта провела рукой по холодной столешнице, вздохнула, подняла на Марка глаза.
- Мне кажется, что ты спрашиваешь из вежливости, а на самом деле тебе это совершенно не интересно.
- О чем ты? - насторожился он.
Марта снова вздохнула.
- Марк, что случилось? Почему ты сердишься на меня? Что я сделала не так?
- Но я не сержусь! С чего ты взяла?!
- Ты уехал, не попрощавшись. Ты ни разу не позвонил мне. Ты вернулся и отправился на кухню ужинать, вместо того, чтобы подняться ко мне или хотя бы к Мите. Чем я заслужила такое отношение?
Марта говорила тихим, невыразительным, совершенно бесцветным голосом, но именно этот голос выдавал глубину ее обиды и непонимания. Она вынуждена была говорить так, чтобы не сорваться и не закричать, не заплакать. Экономка замерла у плиты с каменным выражением лица. Марк положил вилку на стол, опустил голову, посидел с минуту молча.
 - Зачем ты согласилась?
- Что? - не поняла его Марта.
- Зачем ты согласилась?! - он не хотел кричать, но почему-то все-таки закричал на нее. - Ты же хотела уехать! Почему ты не настояла?! Завтра наша жизнь превратится в ад!  Разве ты этого не понимаешь?! Зачем ты согласилась?!
Марта смотрела на него ошеломленно. Такого упрека она никак не ожидала услышать.
- Ты говоришь это мне? - спросила все так же без выражения.
Если бы она закричала, заплакала, обвинила его в бездушии и несправедливости, Марку, наверное, стало бы легче. Может, тогда хоть что-нибудь прояснилось бы у него в голове. Может, тогда червь сомнений, точивший его сердце, утих хотя бы ненадолго. Но Марта не закричала и не заплакала. Просто встала и пошла прочь из кухни. 
Она уже скрылась за дверью, когда Марк, словно очнувшись, сорвался с места, оттолкнув от себя жалобно зазвеневшие тарелки.
- Ч-черт! Марта! Марта, подожди!
Он догнал ее в полутемном коридоре, схватил за плечо - шелк мягко скользнул между пальцев. Марта остановилась, прислонившись к стене и глядя на него выжидающе. И опять уже в который раз он удивился ее сухим глазам и совершенному спокойствию.
- Извини, извини, Марта! Да, я не прав! Я втянул тебя во все это. Я виноват во всех твоих бедах…
- Ты ни в чем не виноват, - спокойно, даже равнодушно возразила ему Марта, - я сама принимаю решения.
- Черт! - Марк со всей силы ударил кулаком в стену. - Опять сама! Все время сама! А меня, что - нет?  Меня просто нет! Ну, давай же, закричи на меня, скажи, что я виноват! Упрекни меня в том, что я сломал твою жизнь! Дай мне понять, что я играю хоть какую-то роль в твоей судьбе!
- Что ты  хочешь, Марк? - Марта едва сдерживалась, чтобы не расплакаться. Она валилась с ног от усталости. События последних дней выбили ее из колеи, будущее сулило неизвестность. У нее не было сил выяснять отношения с Марком. - Я не понимаю, что ты хочешь… Я просила тебя уехать, но ты предложил остаться… А теперь, когда я согласилась, ты говоришь, что я не должна была этого делать. Что с тобой, Марк? Объясни мне, я не понимаю… Я не узнаю тебя…Я … боюсь тебя, Марк!
- О, господи! - он сделал два шага назад, прижался спиной к стене, сполз на пол, с силой растер лицо рукой. Какой же он идиот! Чего, чего он добился? Женщина, за которую он готов отдать всю свою кровь по капельке, боится его!
Марта опустилась перед ним на колени, взяла за руки, пытаясь заглянуть ему в глаза.
- Тебя что-то мучает, Марк… Скажи мне, что? Пожалуйста, скажи!
Марк колебался. И в этот момент вдруг отчетливо вспомнил старика из бухаровской больницы: «…Не всегда можно увидеть то, что есть в реальности. Чаще всего мы даже не хотим знать всей правды. Предпочитаем  бежать от нее. Боимся, что она будет жестокой. И не думаем, что она может оказаться спасительной. Именно так совершаются ошибки. Одни непоправимые, другие - вполне… Нужно только задать вопрос и получить на него ответ. Это не страшно, не правда ли?»
- Нужно только задать вопрос и получить на него ответ…
- Что? - растерялась Марта.
- Страх… - Марк собрался с силами и посмотрел ей в глаза. Вот оно, самое невозможное для мужчины - признаться в собственной слабости. И кому? - женщине, которая надеется на твою поддержку и защиту. Любимой женщине,  о которой мечтал долгими месяцами, к которой стремился, которую искал!  -  Меня мучает страх… Я не могу избавиться от него. С ужасом думаю о том, что могу потерять тебя. Зачем тогда все? Зачем? Этот страх искорежил меня … Ты говоришь, я стал другим. А каким может быть человек, который живет в постоянном страхе?!  Полгода я боялся, что больше никогда не увижу тебя.  Увидел… Теперь боюсь, что завтра ты перестанешь принадлежать мне.  Да что я говорю, ты уже не принадлежишь мне…  Видела бы ты, как смотрел на тебя Трауберг! Как он на тебя смотрел!..
- Ты что, ревнуешь? - ахнула Марта. - К Траубергу!
- Да нет, - с досадой махнул рукой Марк, - ты не понимаешь! Не к Траубергу - к сотням, к тысячам тех, кто, как он, будут смотреть на тебя и восхищаться тобой! А кто я для тебя? Что я для тебя?..
- Ма-а-арк… - тихо засмеялась Марта.
Меньше всего он ожидал, что она засмеется. Наверное, ей следовало возмутиться, обидеться, начать убеждать его в неправоте, но она просто засмеялась, повергая Марка в растерянность. Протянула руку, коснулась пальцами его лица, провела по щеке, по дрожащим губам. 
- Ма-а-арк… Ты - мое все… Ты - мой единственный мужчина… - Марта говорила едва слышно, почти шепотом, но он слышал каждое слово. И с каждым ее словом ему становилось все легче и легче. -  Ты - моя жизнь… Ты - мой любимый, глупый Марк… Я так люблю тебя. Я так ждала тебя. Все, что я делаю, - я делаю для тебя. Чтобы мы могли быть вместе - всегда! Господи, что за бред ты несешь! Мне ничего не нужно, мне никто не нужен… Только ты! И не смей, не смей думать по другому! Марк!
Судорожно вздохнув, словно ребенок после долгого плача, он прижал Марту к себе, и они так и сидели на полу, обнявшись, нисколько не думая о том, что кто-то их может увидеть или услышать. И Марта все так же гладила Марка пальцами по щеке и шептала какие-то ласковые, утешающие слова, словно убаюкивала его, и боль, мучившая на протяжении дня, истерзавшая мозг и сердце, медленно таяла, уступая место тихой радости.  «Господи, как хорошо! Господи, благодарю тебя за то, что ты подарил мне эту женщину!  - думал Марк. И снова вспоминал старика, сказавшего однажды мудрые слова, ставшие для него спасательным кругом. - Спасибо тебе, старик! Если ты слышишь меня, спасибо тебе…».

На рассвете серыми тенями кружили по городу автомобили. Время от времени останавливались, и тогда из них выходили люди, расклеивали огромные плакаты. И когда через два часа город проснулся, улицы заполонили автобусы и машины, пошли по тротуарам первые прохожие, с рекламных щитов внимательно смотрела на них строгим взглядом молодая, красивая женщина. «Только вместе мы будем счастливы!» - тянулась красная надпись по голубому фону. И лицо, и эта надпись невольно привлекали внимание, и люди вглядывались в плакаты, и читали с удивлением: «Кандидат в президенты Марта Полянская».
В восемь часов утра Герман, всегда просыпавшийся раньше Степана, вышел в гостиную и включил телевизор. Он сделал это просто по привычке - просто потому что под веселые разговоры ведущих утренних программ легче было приходить в себя после сна. Петровна накрывала на стол - в это время возвращались домой девушки, работавшие ночью, будили тех, кому повезло или, может быть, наоборот  - не повезло, и они провели ночь в своих постелях, и весь дом собирался на завтрак.  Зевая, Герман подошел к дивану, собираясь плюхнуться на него и поваляться в свое удовольствие еще минут десять, пока не придется садиться за стол. По лестнице, смеясь, спускались девушки.
- Сегодня, наконец, стало известно имя четвертого кандидата в президенты, - бодро говорил за его спиной диктор, - самого загадочного и самого неожиданного. Ведущие политологи Синегорья долго спорили,  чье имя держит в тайне Центризбирком по просьбе избирательного штаба таинственного кандидата. И вот  сегодня синегорцы могут не только узнать имя, но и увидеть претендента на главный пост в стране.  Им оказалась женщина, двадцатишестилетняя жительница Синегорска Марта Анатольевна Полянская…
Что говорил диктор дальше, Герман уже не слышал. Голос заглушил визг девушек:
- Ой, смотрите, смотрите… А-а-а! Герман!!! Смотри! Ой, это ж Настя!
Герман обернулся. С экрана телевизора ему улыбалась… Настя-Марта, та самая беглянка из роддома, которую они с братом три дня назад подобрали на ночной дороге и привезли в свой дом! Ошеломленный Герман открыл рот и уронил на пол пульт от телевизора, который держал в руке.
Портрет Марты уменьшился, уплыл в верхний угол, диктор продолжал что-то говорить, а Герман бросился в комнату брата. Ворвался, не постучав. Степан от неожиданности подскочил на постели, натянув одеяло на лежавшую рядом с ним девушку.
- Ты чего? С ума сошел?
- Степка, скорей, скорей… - Герман махал руками, призывая брата следовать за ним, - там…там…
И скрылся за дверью.  Когда недовольный и ничего не понимающий Степан, наконец, вышел в гостиную, диктор все еще говорил о ходе избирательной компании. Портреты кандидатов один за другим появлялись на экране. Когда Степан увидел Марту, у него, точно так же, как несколькими минутами раньше у брата, отвисла челюсть.
- Итак, напоминаю, - подвел черту под своим рассказом ведущий, - сегодня в 10 часов утра вы сможете услышать первое обращение Марты Полянской к синегорским избирателям. Позже, в 17 часов, состоится пресс-конференция кандидата, которая будет транслироваться в прямом эфире. Для тех, кто не сможет  увидеть прямую передачу, мы повторим ее в записи. Следите за изменениями в программе.
На трясущихся ногах Степан подошел к дивану и сел рядом с братом.
- Бля…- он шумно выдохнул и вытер внезапно вспотевшее лицо. - Вот это да! Теперь понятно, почему ее искали…
- Ты слышал, - толкнул его в бок Герман, - о ней сказали: замужем, имеет дочь пяти лет. А сын? Про сына, выходит, никто ничего не знает?
- Конечно, - согласился Степан, - что ж она, про второго рассказывать будет? Но каково, а? Кандидат в президенты  - в публичном доме!
Он поднял вверх палец и почему-то посмотрел на него с суеверным уважением.
- Расскажи кому - не поверят…
- Степан, слышь, - снова ткнул его в бок старший брат. - Так давай расскажем!
- Кому?
- Журналистам! Это же сенсация! Такие деньги можно получить! А?!
Степан подскочил, словно пружина ткнула его в зад.
- Я тебе расскажу! - Он обвел глазами девушек, слушавших их разговор. - Всем молчать! Никому ни слова! Понятно?
- Ты что, Степ? - удивился Герман. - Такая возможность заработать! По телику покажут. Клиенты валом повалят. Сам подумай: публичный дом, где провела ночь кандидат в президенты, бежавшая из роддома! За одно только это платить будут!
Степан сорвался с места, сунул брату кулак под нос.
- Попробуй только! Убью!
И убежал в свою комнату.
- Ну и дурак! - крикнул ему вслед Герман.
Степан появился спустя несколько минут.
- Я уезжаю! - бросил он брату. - Машину беру.
- Далеко? - удивился тот.
- В город… Когда вернусь - не знаю… Не ждите.
- Э, подожди! - вскочил Герман. - Как это - не ждите? А как же я без машины?
- Перебьешься! За сигаретами и пешком можно сходить. Все, пока!
Степан ехал на телевидение. Он решил найти Марту, найти, во чтобы то ни стало. Он еще не знал, зачем ему это нужно, но не мог оставаться дома.
После того, как они расстались, после того, как  в бордель на окраине поселка нагрянули люди из Демпола, Степан пил до позднего вечера. Пил в одиночку, курил, горланил матерные песни. Время от времени к нему заглядывал Герман, качал укоризненно головой, пытался что-то говорить, но Степан не слушал, посылал его матом. Девочки ходили мимо комнаты на цыпочках и говорили шепотом - Степан пил редко, но если такое случалось, то гулял на широкую ногу, с мордобоем, доставалось всем. Но в тот день, как ни странно, у него было другое настроение. Поздно ночью, едва держась на ногах, парень выбрался из комнаты и отправился на второй этаж. Он вламывался во все комнаты, включал свет, поднимал спящих, словно искал кого-то. Не найдя, увел к себе одну из девушек. Через час она вышла оттуда измученная. На вопросительный взгляд Германа, который не спал, караулил брата, зная о его норове, покрутила пальцем у виска и успокоила:
- Спит!
Утром Степан проснулся с больной головой и мыслями о Марте. Это были странные мысли. Если бы ему сказали, что он влюбился, то вряд ли он согласился бы с этим. Степан не думал о Марте, как о женщине. Наверное, потому что интуитивно ощущал: он ей - не пара. Но в то же время его тянуло к ней, как магнитом. Может быть, не столько к ней, сколько к тому миру, из которого она пришла и в котором растворилась бесследно. Степан был добрым и неглупым парнем  - правда, малообразованным, хотя и закончил среднюю школу, и эмоционально неразвитым. Но кто должен был заниматься его развитием? Ему было семнадцать, когда Петровна и Герман решили заняться своим бизнесом. Он взрослел в окружении проституток. Все разговоры в доме велись только вокруг девочек и клиентов.  Удивительно, что он не озлобился, не стал циником, бездушным и безразличным. Хотя, кто знает, может, он и стал бы таковым через несколько лет…
Но на его пути встретилась Марта.
Когда Степан увидел ее портрет на экране телевизора, он понял, что это его шанс. Шанс вырваться из того болота, в котором он существовал и в которое погружался все глубже и глубже. Он давно уже ощущал смутное, неопределенное желание что-то изменить в своей жизни, но как-то не задумывался над этим.  Теперь задумался. И понял: надо бежать! Бежать, пока не погряз в этом болоте окончательно, пока не задохнулся, пока не скурвился и не спился…
На проходной телевидения  долго не могли понять, чего хочет от них парень, разыскивающий кандидата в президенты.
- Ты к нам-то чего приехал? - допытывался у него начальник охраны.
- Так в десять часов у нее выступление по телевизору! - с жаром втолковывал ему Степан. - Значит, она должна сюда приехать!
- Нет у нас такой информации, нет! Не будет никакого выступления!
- Так сказали же в новостях, - злился Степан, - я сам слышал!
- Пусть он позвонит в службу информации, - лениво посоветовал охранник, с интересом прислушивавшийся к их спору. - Может, там что скажут.
В службе информации Степана внимательно выслушали.
- Марта Полянская? Да, выступление будет, но в записи. Сама она не приедет. Только на пресс-конференцию, которая состоится в пять часов.
- А как же мне сейчас-то ее найти?
- Не знаю, попробуйте через Центризбирком. Там наверняка подскажут.
- А где это?
- Записывайте адрес.
В Центризбиркоме, куда практически не знавший города Степан добрался через полчаса, его встретили с нервным смехом.
- Полянская? Молодой человек, здесь всем нужна Полянская! Обращайтесь в ее избирательный штаб. У нас нет никакой информации.
Степан  взмок от жары и волнения, пока разыскивал избирательный штаб. А когда нашел, убедился, что в этот день Марта Полянская была самым популярным человеком в Синегорске. 
Небольшая комната, где стояли два стола с компьютерами, а  по углам теснились коробки с листовками, буклетами и прочим бумажным хламом, была заполнена журналистами всех мастей. Все они что-то говорили, кричали, размахивали руками, все чего-то требовали от девушки, сидевшей за одним из столов. Она успевала говорить сразу с несколькими, от кого-то отмахивалась, тут же хватала трубку назойливо звеневшего телефона, что-то быстро говорила в него. Толпа на это время притихала, но стоило девушке закончить разговор, как журналисты обрушивались на нее с новой силой.
- Все, все! - наконец, не выдержала девушка, вскочила на ноги и как флагом начала размахивать зажатым в руке листком бумаги, отбиваясь от людей, словно от назойливых мух. - Ну, довольно уже, довольно! Я все вам уже сказала! Остальные вопросы к Марте Анатольевне. Сегодня в пять! В пять часов, господа! Ждем всех…
- Катерина, - бесцеремонно перебил ее средних лет мужчина, увешанный фотокамерами, - а как насчет эксклюзивного интервью?
Катерина глубоко вдохнула, словно собиралась нырнуть, выдохнула и протянула к нему руку:
- Визитку с телефоном оставь - я тебе позвоню…
- О, - обрадовался мужчина, - вот это разговор!
А к Катерине тем временем уже тянулись несколько рук с визитками.
- Я - первый! Я - первый! - возмущенно закричал мужчина с фотоаппаратами.
- Господа, всем интервью не обещаю, - Катерина сложила визитки в стопочку, - у нас не так много времени. Зато много встреч с избирателями. Всю информацию о мероприятиях вы можете в любое время получить в нашем избирательном штабе. Спасибо всем!
Народ, топоча и переговариваясь, потянулся к выходу. Через минуту в комнате остались только Катерина, Степан, тихонько стоявший все это время у окна, и еще один человек. Воспользовавшись тем, что все разошлись, мужчина удобно устроился на стуле, поставил локти на стол и оперся подбородком на переплетенные пальцы. 
- Ну, что тебе? - устало спросила у него девушка и тоже села.
- А вот скажи-ка мне, друг Катерина, - не отрывая подбородка от рук, сдавленным голосом произнес мужчина, - как ты здесь оказалась?
Девушка откинулась на спинку стула, посмотрела на него насмешливо.
- А тебе не все ли равно?
- Да, в общем-то, конечно, все равно! - мужчина выпрямился, пожал плечами. - Просто я тут припомнил… случайно, знаешь ли… что однажды ты уже была замешана в одном большом политическом скандале…
- Ты говоришь так, словно я и сейчас в скандале замешана, - фыркнула Катерина.
- А разве нет? Так вот сдается мне, что тот случай самым непосредственным образом связан с твоим нынешним пребыванием здесь.
- Да? - продолжала насмешничать Катерина. - И каким же образом?
- Кать, ну, признайся честно, разве твой засекреченный информатор из истории с арестованными участниками митинга 5 ноября и Марта Полянская - не одно и то же лицо?
Катерина молчала, продолжая улыбаться.
- Молчишь? Значит, да?
- Это просто твое предположение…
- Но оно верно?
- Скажем так: я его не подтверждаю…
- … Но и не опровергаешь?
- Но и не опровергаю… В разговоре с тобой.
- А если я об этом напишу?
- Смотря, что ты напишешь…
- Я понял... - мужчина сорвался со стула. - Ты даришь мне эту сенсацию?
- Почему бы и нет? Если ты правильно ею воспользуешься…
- Не сомневайся! Уж в этом ты не сомневайся! Ну, пока!
- Пока!
Мужчина скрылся за дверью. И лишь тогда Катерина обратила внимание на одинокую фигуру у окна.
- Вы что-то хотели? Слушаю вас…
Степан нерешительно шагнул к столу, начал сбивчиво говорить о том, что хочет встретиться с Мартой. Катерина слушала его терпеливо, потом замотала головой.
- Подождите, подождите! Вы же слышали, что я сказала. Пресс-конференция сегодня в пять. Все интервью в индивидуальном порядке…
- Мне не нужно интервью, - рассердился на ее непонятливость Степан, - мне нужно просто поговорить!
- Да кто вы? - тоже рассердилась на него Катя.
- Я?…- он неожиданно растерялся. В самом деле, кто он? Хозяин борделя, где случайно оказалась женщина, о которой сегодня узнала вся страна? Вот было бы здорово, если бы об этом услышала стая борзописцев, еще несколько минут назад бесновавшихся в этой комнате!
Степан наклонился через стол:
- Я - ее друг!
- А я вас не знаю! Пресс-конференция в пять часов!  Больше ничем помочь не могу.
Степан вышел, хлопнув дверью. До пресс-конференции оставалось еще несколько часов.  Он покружил по городу, отыскал кафе, перекусил и поехал на телевидение. Он припарковал машину напротив парадного входа, откинул сиденье и решил немного подремать.
Разбудил его шум подъезжающих машин и хлопанье дверей. Он открыл глаза, бросил взгляд на часы - они показывали без четверти пять. Степан сел, огляделся.  Журналисты толпились у входа в телекомпанию - за стеклянными дверями маячили охранники, с тревогой наблюдая за тем, как собирается народ. Степан вышел из машины, перешел через дорогу и влился в разношерстную компанию. Не прошло и пяти минут, как из-за поворота одна за другой вывернули три автомобиля  с тонированными стеклами и, сбавив скорость, остановились у входа. Первыми вышли охранники. В одно мгновение они образовали кольцо, оттеснив пишущую и снимающую братию. Потом появился мужчина, которого Степан сразу узнал - тот, бородатый, приезжавший к ним в дом вместе с демполовцами. Бороду он, правда, сбрил, и подбородок белел незащищено, и все же это был он. Мужчина цепко огляделся и подал руку кому-то, сидевшему в машине.
… Это была Марта и не Марта одновременно. Степан вытянул шею, чтобы рассмотреть ее получше,  и даже приподнялся на цыпочки. Со всех сторон защелкали фотоаппараты.
- Марта! - крикнул Степан, понимая, что еще два шага, и она скроется за дверью. - Марта!
Она даже не повернула головы. Зато ее спутник, крепко державший ее под руку, бросил в толпу взгляд и, входя в здание, что-то сказал одному из охранников.
Степан видел сквозь стеклянные двери, как Марта прошла через фойе и скрылась в коридоре. Спустя минуту впустили журналистов. С ними попытался войти и Степан, но охранник, с которым разговаривал «бородатый»,  как окрестил его про себя Степан,  оттеснил парня в сторону.
- Пустите, пустите же меня! - пытался обойти его Степан, но охранник, вежливо улыбаясь, преграждал ему путь. И только когда группа журналистов растворилась в глубине здания, взял его за локоть и повел за собой. Степан решил покориться, хотя и не понимал, куда его ведут. Во всяком случае, бояться ему было нечего.
Охранник, все так же цепко  держа его за локоть, подошел к одной из дверей и постучал. На стук вышел «бородатый».
- Свободен, - коротко бросил он охраннику. Тот отпустил Степана, кивнул и ушел.
- Ну, здорово! -  «бородатый» окинул его взглядом с ног до головы.
- Здрасьте, - почему-то смутился Степан.
- Как ты отыскал нас?
- По телевизору увидел…
- Понятно! - хмыкнул «бородатый». - Ну, и зачем пришел? Пообщаться с журналистами? Я думаю, тебе есть, о чем им рассказать…
- Зачем вы так? - даже обиделся Степан. - Если бы я хотел им что-то рассказать, то не искал бы Марту.
- Вот как? Ну и зачем же ты ее искал?
- Возьмите меня! - Степан приблизился к нему почти вплотную. - Возьмите! Я хочу быть с вами, помогать хочу…
- Да чем ты можешь помочь? - удивился «бородатый».
- Хоть чем! - с жаром убеждал его Степан. - Хотите, я цепным псом буду? Всех порву, никого не подпущу… Пожалуйста, возьмите! Не могу я больше там оставаться! Пропаду… Или сопьюсь, или убью кого-нибудь по пьянке…
- Цепным псом, говоришь?..  - «бородатый» смотрел на него, раздумывая над его словами. - Ладно, сейчас иди в студию - прямо по коридору и налево. Осмотрись. Когда все закончится, поедешь с нами. Да, зовут-то тебя как?
- Степан! - обрадовался парень.
- Ну, иди, Степан!
А  когда тот пошел по коридору, вдруг окликнул его:
- Эй!
Степан  оглянулся.
- Между прочим, спасибо!

Эрих Эрастович Трауберг ехал с заседания избирательного штаба Президента.  Впрочем, скорее его можно было назвать коллективным просмотром пресс-конференции Марты Полянской с последующим ее обсуждением. Десять мужчин в течение часа молча слушали молодую женщину, невесть откуда свалившуюся на их голову. И это молчание лучше любых слов  говорило о том, насколько серьезно они ее воспринимают. За все время Трауберг не увидел ни одной улыбки. Никто не позволил себе ни одного пренебрежительного или хотя бы даже неуважительного комментария в адрес конкурента.  Собственно, Марта не дала для этого никакого повода.   
Глядя на действо, разворачивающееся на экране телевизора, Трауберг не мог поверить, что женщина, которая сейчас общается с журналистами, и есть та самая Марта, с которой он познакомился минувшей зимой.  Конечно, она изменилась и не только внешне. Зимой это была обычная девушка, каких тысячи в Синегорье. В меру умная, в меру  привлекательная, может быть, с несколько более  сильным и стойким, чем у других, характером, но и только. Сейчас он смотрел на нее с нараставшим удивлением: наверное, именно в эту минуту Эрих Эрастович окончательно понял, что не ошибался, когда уверял своих партнеров, что Марта справится с поставленной перед ней задачей. Более того, он понял, что сегодня они запустили в действие необратимый процесс: Марта не остановится. Никогда и не перед чем. И не потому, что ей нужен пост Президента, нет. Просто потому, что тогда величайшая авантюра обернется величайшим предательством. А Марта Полянская не способна предать.
Трауберг огляделся. Президент нервно постукивал пальцами по столу. Тоцкий сидел, сцепив на животе пальцы, и с деланным безразличием смотрел в экран. Коваль что-то рисовал на бумажке, а может, делал какие-то пометки. Министр финансов Василеску, подавшись вперед, практически лег грудью на стол и с интересом разглядывал женщину, в которую он вложил и еще собирался вкладывать немалые деньги. Похоже, разочарования Василеску не испытывал.
- Вам не кажется, что вы слишком молоды и слишком неопытны, чтобы занимать  должность президента? - видеокамеры крупным планом показали лицо журналиста. Это был главный редактор «Вестника Синегорья» - тот самый щуплый человечек, с которым Трауберга познакомил Коваль.
Марта вздохнула и улыбнулась. Кротко и ласково. Если бы Эрих Эрастович не знал, что еще два дня назад эта женщина и не подозревала о своей миссии, то был бы совершенно уверен в том, что с ней  основательно поработали пиар-менеджеры и имиджмейкеры.
- К сожалению, молодость, как правило, быстро проходит, так что вряд ли стоит ставить мне ее в вину. А что касается опыта, согласитесь, если не работать, то и опыта не прибавится.
- Почему вы решили стать президентом?
- Решила - не то слово. Мне предложили, я подумала и согласилась. Вы спросите - почему? Потому что поняла, что только так смогу изменить мир, в котором мы с вами живем.
- А что, собственно говоря, вы собираетесь менять?
- Я считаю, что настала пора изменить национальные приоритеты. Главной ценностью нашего общества  должна стать семья.
- Надо ли понимать, что вы хотите изменить Закон о народонаселении?
- Надо понимать, что я хочу отменить Закон о народонаселении!
Что-то сухо треснуло. Трауберг повернул голову. Начальник Демпола швырнул на стол сломанную пополам ручку. Коваль, сидевший напротив, наклонил голову, пряча улыбку.
- Госпожа Полянская, насколько мне известно, вы работали в комитете по сохранению исторического наследия, который возглавлял сын профессора Тоцкого Грэг Тоцкий.
- Не могу сказать, что я там работала. Полагаю, что работаю до сих пор. Во всяком случае, пока. Да, Грэг Тоцкий был моим начальником.
Мужчины, сидевшие за столом, как один, повернули головы в сторону побледневшего профессора. Такого вопроса не ожидал никто.
- Есть у вас предположения, кто и за что мог его убить? Может быть, это месть профессору Тоцкому?
Марта, судя по всему, тоже не ожидала, что ее имя свяжут с именем Грэга. Однако Трауберг мог поклясться, что у нее не дрогнули даже губы. Да, выдержке этой женщины можно только позавидовать.
-  Кто вам сказал, что его убили? Это было самоубийство.
По залу пробежал сдержанный гул.
- Вы хотите сказать, что нас ввели в заблуждение?!
- Господа, я больше ничего не хочу сказать. Задайте интересующие вас вопросы следователю. Напомню вам, что мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать гибель Грэга Тоцкого, который был моим другом и о смерти которого я сожалею.
- Мерзавка! Какая мерзавка! - скрипел зубами профессор Тоцкий.
- Расскажите о своей семье!
- У меня есть мама, есть брат Мартин, которого я никогда не видела, потому что его изъяли двадцать шесть лет назад, есть шестилетняя дочь и…- она чуть помедлила, - любимый мужчина. О том, чего у меня нет, читайте завтра в газетах…
Пресс- конференция закончилась. Начальник Демпола в волнении ходил взад вперед по кабинету. Президент сидел, откинувшись на стуле, закинув ногу на ногу и, казалось, безразлично покачивал носком ботинка. Трауберг посмотрел в сторону генерала Акимова. Тот украдкой показал ему большой палец.
- Вам понравилась эта женщина, господин генерал? - неожиданно громко спросил Президент.
Тот растерялся на мгновение, но тут же справился с собой.
- Как нормальному мужчине может не понравиться такая очаровательная женщина?..
- Тут я с вами соглашусь, - задумчиво произнес Президент, - не будь она моим конкурентом, я сам, пожалуй, проголосовал бы за нее.
- О чем вы говорите?! - возмутился начальник Демпола. - Вы слышали, что она предлагает - отменить Закон о народонаселении?!
- Ну, это чистой воды популизм… Кто, в самом деле, воспримет эти слова всерьез? Мы в два счета опровергнем все ее заявления.
- Это она! - вдруг подал голос профессор Тоцкий.
Взгляды присутствующих обратились к нему.
- Это она убила Грэга!
- Довольно, профессор! - поморщился Президент. - Давайте не будем возвращаться к этому вопросу. Мне кажется, мы давно его закрыли.
- Вы не понимаете…
Трауберг давно не видел профессора Тоцкого таким возбужденным. На бледном лице черные глаза горели каким-то бесовским огнем. Редкие седые волосы стояли дыбом - видимо, профессор в волнении ерошил их. Галстук сбился на сторону, верхняя пуговица рубашки была расстегнута.
- Вы не понимаете… Вас обворожили ее внешность, ее ум, ее выдержка, но при этом вы не понимаете, что эта женщина - самый серьезный противник. И есть только один способ победить - избавиться от нее!
- Избавиться? - усмехнулся Президент. - Убить, что ли? Вы в своем уме?
- Это она убила Грэга! Теперь я в этом не сомневаюсь. Потому что доподлинно о его самоубийстве знают лишь несколько человек - те, кто видел видеозапись с камеры внешнего наблюдения, и тот, кто протянул ему пистолет.
- Так-так-так… - начальник Демпола, заинтересовавшись, подошел к Тоцкому, - продолжайте, профессор!
- На пистолете были найдены отпечатки пальцев… Нужно всего-навсего взять у этой самозванки отпечатки и сравнить. Если они совпадут, значит, пистолет Грэгу дала именно она…
- Ну и что? - вмешался Трауберг. - Это еще не означает, что она - убийца. На курок Грэг нажал сам…
- Это мы знаем! А для суда присяжных такого доказательства будет достаточно! А если и нет, одного обвинения хватит, чтобы снять ее с предвыборной гонки!
- Но мы не можем взять у нее отпечатки пальцев, - развел руками начальник Демпола, - у нас для этого нет никаких оснований.
- А кто сказал, что нам нужны основания? Любой стакан, любой лист бумаги… Сейчас лето, жара…
- А вы опасный человек, профессор! - рассмеялся Президент.- Неужели вы так боитесь этой милой женщины? А мне кажется, что она просто украсит предвыборную гонку, сделает ее интереснее, острее, если хотите…
- Вы -  глупец! - отчеканил Тоцкий, глядя ему прямо в глаза. - Вы слишком недооцениваете эту выскочку. Если не послушаете меня, она вас сделает!   
Улыбка сползла с лица Президента. За долгие годы, проведенные рядом с главным теоретиком Синегорья, он привык прислушиваться к нему. Надо отдать Тоцкому должное - он обладал великолепным политическим чутьем, в отличие от многих других соратников Президента.   
- Я согласен, расслабляться не стоит.  Во-первых, необходимо узнать о ней все. Когда родилась, где училась, с кем целовалась, кто ее родители, муж, друзья…  Не святая же она, наверняка, найдется хоть что-то, за что можно зацепиться. В общем, не мне вас учить. И с отпечатками подумайте… Конечно, никакого уголовного преследования не будет, нам не нужен лишний шум, но припугнуть можно. Да, и обязательно подготовьте  мне выступление о невозможности отмены Закона о народонаселении. С экономическими выкладками, и прочее, и прочее… И свяжитесь с ее штабом. Думаю, нам нужно встретиться с этой красоткой лицом к лицу и  выяснить отношения. Провести  теледебаты, ну или что-нибудь в этом роде. Пусть избиратели не думают, что мы испугались какой-то пацанки.
Спустя пятнадцать минут в кабинете Трауберга собрались четыре заговорщика. Коваль, как и хозяин кабинета, был хладнокровен и спокоен. Генерал курил, стоя у окна и пуская  в форточку дым. Зато Василеску, на удивление, был радостно возбужден. Марта Полянская произвела на него неизгладимое впечатление.
- Какая женщина! - он простирал руки к потолку и снова восклицал. - Какая женщина! Не ожидал, вот уж не ожидал. Алмаз!  Бриллиант! И вы прятали это чудо?! Нет, я вас понимаю: подогреть любопытство, заинтересовать и нанести  точный удар. Вы положили всех соперников на лопатки. Осталось только сложить их в штабеля на обочине дороги.
Трауберг с Ковалем переглянулись. Акимов выбросил окурок в форточку и повернулся к Василеску.
- У вас эйфория, друг мой. Это скоро пройдет. Эрих Эрастович, что там за история с сыном Тоцкого? Она, действительно, имеет какое-то отношение к его смерти?
Трауберг смотрел на него, раздумывая, стоит ли сообщать соратникам подробности. Но чем дольше он молчал, тем яснее становился ответ.
- Почему вы раньше не поставили нас в известность о столь важном факте? - взвился Акимов. - Почему, черт побери?!
- Господа, - миролюбиво произнес Коваль, - никто не застрахован от неожиданностей. Наш друг профессор Тоцкий просто подал идею, каким образом можно избавиться от конкурента на выборах. Вы же не думали, в самом деле, что против нашего кандидата не будут использованы любые, самые грязные провокации?  Наша задача - получив информацию о них, обезопасить госпожу Полянскую. Возможности для этого у нас есть.
- Да-да, - подхватил Василеску, - я согласен с Аркадием Константиновичем.  А что касается сбора компрометирующей информации… Боже мой! Да все мы не ангелы! А какие грехи могут быть у этой милой девушки? Даже если они и есть, я думаю, она с успехом превратит их в добродетели. У нее на лице написано, что она сама доброта и порядочность! Поздравляю вас, Эрих Эрастович, вы не могли бы подобрать для нас лучшего кандидата на пост президента!
Трауберг, разумеется, не разделял оптимизма министра финансов. Да, любое прегрешение можно представить как добродетель, но с таким же успехом можно проделать и обратное. Кто такая Марта Полянская? Женщина, подтолкнувшая к самоубийству свого коллегу. Женщина, изменившая мужу и разрушившая семью. Женщина, связавшая жизнь с изгоем, родившая от него ребенка. Да раскопай всю эту историю журналисты, от Полянской останется мокрое место. Не раскопают журналисты - за них это сделает Демпол и преподнесет на блюдечке. Трауберг уже видел, как пестреют заголовками желтые газеты: «Убийца!», «Прелюбодейка!».  Этого нужно избежать любой ценой.
 
В особняке Василеску царило приподнятое настроение. На столе среди остатков ужина красовалась почти пустая бутылка вина, а обитатели дома были радостно возбуждены. Героиня дня - Марта сидела в кресле, держа на коленях Митю, бессмысленно таращившего голубые глазенки на окружавших его людей. Марк присел рядом на нижних ступеньках  лестницы, ведущей на второй этаж. За столом друг против друга - Катя, няня ребенка и неизвестный Траубергу молодой человек.
- Празднуем?.. -  вместо «здравствуйте» произнес Эрих Эрастович. Похоже, своим приходом и довольно-таки мрачным видом он прервал оживленный разговор.- Не рано?
Марк пружинисто поднялся на ноги, подошел к нему, протянул руку и  резко встряхнул ладонь Трауберга.
- Может, разбор полетов перенесем на завтра? - он как-то странно нагнул голову и заглянул гостю в суровые глаза. - Сегодня все очень хорошо поработали. Может, стоит сказать им спасибо?
Трауберг как-то сразу расслабился. Действительно, что это он?  Сегодня они вступили в неравный бой с сильным противником. И для первого дня довольно успешно. Оплошности? Ну, что ж! Странно было бы, если бы их не было! И сколько еще впереди таких оплошностей… Не с этого надо начинать.
- Наверное, ты прав, - с благодарностью сказал он Марку.
Направился к креслу, где сидела Марта. Та хотела встать, но Трауберг удержал ее за плечо, взял ее почти невесомую руку, поцеловал.
- Марта, ты была просто восхитительна! Это признали все. Знаешь, что сказал Президент? Если бы ты не была его соперником, он бы проголосовал за тебя, вне всякого сомнения. Признание противника дорогого стоит.
- Спасибо! - и без того розовые от радостного возбуждения щеки Марты загорелись еще ярче.
- Спасибо тебе! За то, что не испугалась… Знаешь, ты сказала сегодня одну замечательную фразу. Ты сказала, что главная твоя цель - изменить жизнь в Синегорье.  Мне кажется, что независимо от исхода выборов, этой цели мы уже достигли. Синегорье после тебя уже никогда не будет таким, каким оно было до тебя. Спасибо всем! … И простите, что я нарушил ваше веселье. Ну, что, наливай! -  он повернулся к Марку. - Давайте выпьем за удачное начало.
Элла Романовна, быстренько убрав со стола все лишнее, поставила чистую тарелку, положила приборы. Трауберг, выпив вина, с удовольствием накинулся на еду. Он и не думал, что так голоден. Хотя если вспомнить, то пообедать ему сегодня не удалось. Так хоть поужинать… К тому же в хорошей компании.
- Ты великолепно держалась! -  отправив в рот кусок мяса, запеченного с сыром, сказал он Марте. - Такое впечатление, что полжизни провела, отвечая на вопросы журналистов под прицелами видеокамер. Я вздрагивал каждый раз, когда тебе задавали какой-нибудь неудобный вопрос. Но ты молодец! Даже когда тебя спросили про Грэга…
Он замолчал, вернувшись к своей отбивной. В воздухе повисла напряженная пауза. Напряженности не почувствовал разве что Степан и то только потому, что был не в курсе этой истории.
- Так что про Грэга? - изменившимся голосом переспросил Марк, когда Трауберг прожевал очередной кусок мяса.
Эрих Эрастович положил вилку, взял в руку бокал с вином, сделал несколько глотков. Марта сверлила его взглядом. Румянец странным образом исчез с ее лица. Сейчас оно было матово белым, а в глазах появилась тревога.
- Это самая большая оплошность, которую можно было совершить… Вино замечательное! - повернулся он к Элле Романовне. - Из запасов нашего доброго хозяина?
Так кивнула.
- Злоупотребить его гостеприимством, что ли… - шутливо сказал Трауберг. - А принесите-ка нам еще одну бутылочку.
И когда она вышла из комнаты, повернулся к Марте.
- Зачем ты сказала, что Грэг покончил с собой?
- Потому что - это правда… - от волнения губы у Марты мгновенно пересохли, а сердце затрепыхалось, словно бабочка, бьющаяся в стекло .
- А откуда тебе это известно? - Трауберг откинулся на стуле, прищурил уставшие за день глаза. - О том, что Грэг Тоцкий покончил с собой, знают, по словам его отца, лишь те, кто видел кассету с видеозаписью, сделанную камерами внешнего наблюдения, а таких - всего три человека… А еще тот, кто был рядом с Грэгом в ту злосчастную минуту и передал ему пистолет, из которого Тоцкий-младший и застрелился.
- Погодите, - вмешался Марк, - а в чем, собственно говоря, проблема? Марта ничего не утверждала, порекомендовала обратиться к следователю, который, скорее всего, видел эту видеозапись…
- Марк, - тихо прервал его Трауберг, - никто, слышишь, никто не обратил бы ни малейшего внимания на слова Марты, если бы не профессор Тоцкий. Он вцепился в них, как … клещ! Он утверждает, что Марта не могла знать о самоубийстве, если не видела этого собственными глазами. А если видела, значит, была рядом. А если была рядом, то, скорее всего, Марта Полянская и есть тот самый неопознанный человек с видеозаписи, который передал пистолет Грэгу Тоцкому. Логика ясна?
- Да уж куда яснее… - пробормотал Марк. Марта вообще ничего не могла сказать. Слова Трауберга вернули ее на несколько месяцев назад, в тот самый день, когда она стояла на ступеньках Демпола с пистолетом в руках. Она, словно в замедленном кино, видела, как Грэг протягивает руку, берет из ее замерзших пальцев пистолет, разворачивает его дулом к себе…
- Тоцкий рвет и мечет, - прорвался в ее сознание голос Трауберга. - Он намерен любой ценой добыть отпечатки пальцев Марты, сравнить их с теми, что были найдены на оружии, и обвинить ее в убийстве. 
- Но я его не убивала! - ей показалось, что она крикнула во все горло, а на самом деле прошептала - от волнения голос сорвался на первом же звуке.
- Пока ты будешь доказывать это следователю и суду присяжных, выборы закончатся и не в нашу пользу. Может быть, им не удастся доказать твою вину, но с гонки они тебя снимут, да еще и репутацию испортят… Тоцкий - серьезный противник, очень серьезный… Нельзя его недооценивать. Он, как бы это выразиться… Он - идеолог, был им и навсегда останется. А ты посягнула сегодня на святая святых, на его детище - на Закон о народонаселении. Такое не прощается.
- Что же делать?
Марк внешне был спокоен, но злость уже закипала в его душе. Злость на себя, позволившего втянуть Марту в эту авантюру. Злость на Трауберга,  говорившего сейчас так, словно вина за возникшие проблемы лежит на Марте. Злость на профессора Тоцкого, готового пойти на подлог и преступление, лишь бы сохранить незыблемым порядок, заведенный им много лет назад.
- Что же делать?   
Трауберг протянул руку к бокалу с вином, взял его, сделал глоток.
- Ну, для начала успокоиться. Ребята, я вам рисую возможный - худший - вариант сценария, который могут разыграть Тоцкий и его клика. А Президент пойдет у него на поводу. Он всегда идет у него на поводу. Наша задача - заставить Президента, наконец, прислушаться к голосу разума.
- Бывшего…- машинального поправил Марк.
- Что? - не понял Трауберг.
- Бывшего президента…
Трауберг поперхнулся и закашлялся.
- Конечно, бывшего…  Да, и еще. По твоему следу, Марта, пойдут ищейки. Они уже идут. Они узнают о тебе  все. Причем много такого, чего ты сама о себе не знаешь. Они добудут нужную им информацию любой ценой. Купят, выкрадут, придумают… От сегодняшней эйфории не останется и следа. Тебе зададут тысячи неудобных вопросов, и на каждый ты должна будешь ответить, причем зачастую не задумываясь. Потому что если ты начнешь задумываться, это будет выглядеть, как попытка оправдаться. А люди не любят тех, кто оправдывается.  Если ты оправдываешься, значит, чувствуешь свою вину. Согрешивший однажды согрешит вновь. Не дай своим избирателям думать о тебе так.
Когда Марк, проводив Трауберга, поднялся наверх, в спальню, Марта стояла у окна. Свет в комнате она не включала, но ее силуэт четко прорисовывался на фоне стекла, освещенного садовыми фонарями. Что-то было в ее фигуре тревожное и одновременно трогательное. Она напоминала маленькую, незаслуженно обиженную девочку, которая спряталась в дальний угол и вот-вот расплачется. Ему  хотелось обнять ее, приласкать, пожалеть, взять на руки и покачать, словно ребенка. От этих мыслей у него запершило в носу, и Марк снова, уже в который раз, подумал о себе: «Становлюсь сентиментальным…».
Марта, конечно же, услышала и шум открывающейся двери, и шаги за спиной, но не повернула головы, а продолжала стоять все так же неподвижно, словно увидела за окном что-то интересное, требующее неотступного внимания. Марк подошел, обнял ее за плечи, прижался щекой к ее щеке. Она была мокрой от слез.
- Ну-ка, ну-ка, - он повернул ее к себе, приподнял за подбородок лицо. - Плачешь? Жалеешь себя?
Она мотнула головой, вырываясь из его рук.
-  Это от злости…
- От злости? - Марк тихо рассмеялся. - Ну, что ж, так мне нравится больше. Я тоже ужасно зол. Ты - на кого?
- На себя! - Марта говорила резко, отрывисто, кривя сердито губы. - Наивная дурочка! Решила осчастливить человечество… Думала улыбнуться пару раз в телевизоре и въехать в президентский дворец на белом коне. Получила пощечину и расклеилась. Но я не ожидала… Правда, не ожидала…
- Чего, дурочка моя? - ласково подул на ее мокрую щеку Марк. - Того, что всплывет история с Грэгом?
- Подлости не ожидала. Он же отец! Как он может? Спекулировать именем погибшего сына! Использовать его, как знамя, для свершения неправедных дел! Я знаю, почему Грэг застрелился. Но я уверена, что и он знает! Так как же он может?!
-  Вот уж точно - наивная! - вздохнул Марк. - Да потому что он колосс на глиняных ногах. Понимаешь? И достаточно небольшой бури, скромного такого ураганчика, чтобы он рухнул.  И тогда откроется истинная правда о свершенных им злодеяниях. Тоцкий не может этого допустить. Он переступит через труп собственного сына, а если понадобится, то и через твой. Но этого я уж точно не допущу!
- Марк!
С прерывистым вздохом Марта прижалась к его груди. Могла ли она подумать год тому назад, что все так обернется? Хотя… Могла ли она предположить такое еще неделю назад?  Бывали минуты, когда ей казалось, что все это сон. Странный, интересный, временами страшный, но сон. Наступит утро  - и она проснется, и посмеется над своими ночными страхами и заботами, расскажет о них Марку, и он удивится и посмеется вместе с ней. Но утро приходило, а сон не заканчивался, разворачивался все дальше и дальше, обретая все новые и новые очертания, обрастая все новыми и новыми подробностями.
- Марк, я скучаю по Аде! Ужасно скучаю…  Я не видела ее уже три месяца. Скоро забуду, как выглядит моя дочь. Можно привезти ее сюда? Хотя бы на день… На один только день!
Она смотрела на него умоляющими глазами и знала, что он откажет. И Марк тоже знал, что откажет. Не потому, что не хотел видеть девочку, а просто потому, что это было опасно. Если бы он мог, то увез бы из этого дома и Митю. Не дай Бог, что-то пойдет не так - и мальчик станет заложником, разменной картой, ему будет угрожать вполне реальная опасность, которая сейчас пока не угрожает Адель. Марк понимал это, но Марта кормила ребенка, и только это удерживало Марка от того, чтобы увезти сына как можно дальше и спрятать от посторонних глаз.
- Потерпи немного, родная моя, - он нежно погладил Марту по голове, - потерпи. Скоро мы будем вместе. Всегда будем вместе. Обещаю тебе…
Среди ночи в дверь спальни тихонько постучали. Марк поднял голову, прислушался. Стук повторился - тихий, но настойчивый. Он высвободил руку, на которой лежала Марта - она, что-то пробормотав, повернулась на другой бок,  осторожно, стараясь производить как можно меньше шума, поднялся и подошел к двери.
- Кто?
- Свои…
Это был начальник охраны. Марк вышел в освещенный коридор.
- Извини, что разбудил…
- Ничего, - Марк зевнул, прикрыв рот рукой, - работа у нас такая. Что случилось?
- Слушай, такое дело… - охранник замялся, - твой парень, ну, новенький, который сегодня приехал с вами…
- Степан? - насторожился Марк.
- Ну да… Он уехал…
- Как уехал? Куда?
- Сказал моим ребятам, что ты его отправил… мол, по делам, срочно… Они не рискнули тебя будить - ты же сам сказал, что парень твой и ему можно доверять. И мне не сказали. А я вышел во двор, смотрю - его машины нет.  Решил, что ты должен знать.
- Вот черт!
У Марка оборвалось сердце. Степан! Неужели?..  Ах ты, черт! А он ему поверил… Потерял нюх? Разучился разбираться в людях? Если Степан, решив заработать, приведет сюда журналистов - еще ладно, а если Демпол?
Начальник охраны смотрел на него выжидающе.
- Поднимай всех! - скомандовал Марк. - Боевая тревога! Я сейчас спущусь…
Два часа они провели в тревожном ожидании. Дом спал, а несколько вооруженных до зубов мужчин кружили вокруг, прислушиваясь к каждому шороху. Звук мотора они услышали издали. К дому приближалась машина. Всего одна машина. По команде начальника охранники рассыпались по всему двору, заняв позиции, с которых простреливался весь двор, освещенный желтыми фонарями. У ворот остались двое. Чуть в стороне - Марк и начальник охраны.
Едва машина приблизилась, стало ясно, что Степан вернулся. Вернулся один. Он притормозил у ворот, махнул рукой - мол, открывай. Охранник обернулся туда, где стояли Марк с начальником. Получив добро, открыл ворота.
Автомобиль медленно въехал во двор, и не успел остановиться, как его со всех сторон окружили люди с автоматами. Один из них открыл дверцу машины и буквально выдернул наружу ничего не понимающего Степана.
- Вы чего, мужики?! - тот пытался отбиваться, но несколько рук мгновенно обхлопали все его тело, проверяя, нет ли оружия, потом развернули лицом к машине, и уже через несколько секунд он стоял спиной к охранникам, опершись руками на капот. - Вы чего, я же свой…
Обрадовался, увидев приближающегося Марка:
- Марк, скажи им…
Но тут же осекся, наткнувшись на жесткий взгляд.
- Где ты был? - Марк стоял перед ним, сунув руки в карманы, покачиваясь с пятки на носок.
- Я… - начал было Степан и вдруг понял, почему его так встречают. - Да ты что! Ты думаешь, что я?..  Что я хотел вас выдать? Да? Думаешь, хотел выдать?..
Марку показалось, что парень сейчас расплачется - такое у него было растерянное и одновременно удивленное лицо. Ему даже стало неловко, хотелось отвернуться, чтобы не быть свидетелем мужских слез. А у Степана глаза и в самом деле вдруг заволокло влагой.
- Я - не предатель! Не предатель! Вот…  - он вдруг кинулся к машине, нагнулся, взял что-то с переднего сиденья и шагнул с Марку.
В руках у него был полиэтиленовый пакет.
- Вот, смотри! - Степан вытряхнул на капот какие-то тряпочки. - Вот…
Он хватал эти тряпочки, совал под нос охранникам - они отворачивались и отходили, уверившись в безопасности содержимого пакета, показывал Марку.
- Что это?
- Перчатки… Женские перчатки… Вот белые, красные, розовые… Разные… Я их у наших девчонок конфисковал… Зачем им? Обойдутся!
- Какие перчатки? - не понимая ровным счетом ничего, спросил Марк. - Зачем?
- Ну, как же! А отпечатки? Фигу им теперь, а не отпечатки!  Наденет - и милое дело!
- Фу-у-у! - выдохнул Марк, испытав невероятное облегчение. Пружина, которая два часа назад скрутилась внутри него, медленно отпустила. Значит, он все-таки не обманулся в Степане. Значит, у парня и в мыслях не было сдавать их журналистам или Демполу. -  Собирай свои перчатки, пойдем!
И обернулся к охране: Отбой!
Степан сложил все обратно в пакет, направился по дорожке к дому. Марк пошел за ним и вдруг отчетливо услышал, как тот всхлипнул. Они вошли в дом, и Марк, положив Степану руку на плечо, направил его в сторону кухни. Зажег свет, стараясь не глядеть на Степана, чтобы не увидеть его слез, достал из шкафа бутылку водки - из запасов Василеску и две рюмки, налил и только тогда повернулся к парню.
- Ну, давай!
Тот, потупив взгляд, принял у Марка из руки рюмку.
- Ты не обижайся. Нервы у всех на пределе. Что ж ты меня не предупредил?
- Ты уже спал… Я не хотел будить. Думал: смотаюсь быстренько туда и обратно. А утром сюрприз сделаю. Я ж как лучше хотел. А тут такое… С автоматами…
- Испугался? - засмеялся Марк.
- Ага, а вы бы не испугались, когда вокруг вас с автоматами?! - и, уже успокоившись, полюбопытствовал. - А что, они бы стали стрелять?
- Нет, конечно, - снова засмеялся Марк, - ты ж безоружный! К тому же ночь на дворе. Потихоньку бы пристукнули.
- Ну, ты даешь! - хмыкнул Степан. - Так бы и пристукнули… За что?
- За инициативу, - Марк опрокинул в рот водку, проглотил, поморщившись. - Инициатива, брат, дело наказуемое.
 
Если первый шаг в предвыборной компании показался Марте тяжелым, то все остальные были просто адом. Каждый день она проводила как минимум по три встречи, на которые собирались толпы народа. Интерес к ней был вполне объясним. Во - первых, впервые за пятидесятилетнюю историю Синегорской республики на пост президента претендовала женщина. Такое, по мнению синегорцев, могло происходить только где-то на Западе - в Германии или Франции, но чтобы здесь, на территории, где вполне могли разместиться две Германии или три Франции -  нет, это исторический нонсенс. К тому же ни в одном государстве, возникшем на руинах Великой Империи, за пятьдесят лет не было подобного прецедента.
Общество быстро разделилось на две примерно равные части. Одни считали, что женщина вполне может справиться с ролью руководителя государства, и пора бы уже некоторым особенно консервативно, если не сказать - реакционно настроенным мужчинам, да и женщинам тоже это признать, вторые с пеной у рта доказывали, что дело женщины - кухня и детская. Споры возникали везде, где только речь заходило о предстоящих выборах - на предприятиях, в транспорте, на площадях, где вечерами гуляла молодежь.
Во-вторых, ни один предыдущий президент Синегорья, а всего их было семь, не пытался посягнуть на главные устои государства - Закон о народонаселении и Закон о миграции. Если с необходимостью отмены первого большинство населения страны так или иначе соглашалось, то возможность изменения второго вызывало тревогу. Больше всего граждане Синегорья боялись, что мигрантов уравняют в правах с коренным населением, и в страну хлынет никем не контролируемый поток беженцев из республик, по сравнению с которыми нищее Синегорье  - просто сказочное Эльдорадо.
Кстати, именно эти страхи и культивировали в своих выступлениях соперники Марты.
Не удивительно, что во время встреч и митингов чаще всего ей задавали вопрос о мигрантах.
-  Ответ предельно ясен, - за несколько дней бесконечных выступлений голос у Марты сел, потеряв былую звонкость и мелодичность. - Никакой неконтролируемой миграции! Есть международные нормы,  на которые мы, как цивилизованное государство, должны ориентироваться. Въезд в страну только по гостевым или рабочим визам. Но для того, чтобы иностранец мог въехать, кто-то должен создать рабочие места и пригласить его на работу. Такой подход будет стимулировать производство, особенно если мы предоставим владельцам предприятий налоговые льготы. Таким образом мы сможем контролировать поток мигрантов. Что касается тех, кто уже проживает на территории Синегорья, то их нужно легализовать в ближайшее время, но на определенных условиях. Дети, рожденные на территории Синегорья, должны, безусловно, стать гражданами страны со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями. Вместо того чтобы легально работать, создавать материальные блага, платить налоги в бюджет государства, дети мигрантов вынуждены скрываться, вести подпольное существование, участвовать в незаконной трудовой деятельности, прибыль от которой ложится в карманы нескольких наиболее изворотливых дельцов, вместо того, чтобы идти на развитие здравоохранения и образования. Кому это выгодно?  Чего боитесь вы, коренные граждане Синегорья? Того, что мигранты займут ваши рабочие места? Не смешите меня! В нашей стране нет рабочих мест! Их сначала нужно создать, а потом решать, какие из них имеют право занимать мигранты, а какие - нет.  Вы считаете себя слишком богатыми, чтобы пользоваться трудом иностранцев, или слишком гордыми?
Синегорцы аплодировали ей, но не торопились расставаться со своими сомнениями.
Какими бы напряженными ни были все эти встречи, Марта, как и ее команда, понимала: главный бой еще впереди. Не может быть, чтобы все шло так гладко! Никаких провокаций, никакого компромата. Так не бывает. Значит, идет подготовка к главному удару. И когда он будет нанесен - неизвестно пока никому, даже Траубергу.
Зато коллеги Кати честно сделали свое дело. Уже через несколько дней всему Синегорью стало известно, какую роль сыграла Марта Полянская в нашумевшей истории с митингом 5 ноября и его арестованными участниками. После этого число ее сторонников увеличилось кратно, что не могло не вызвать раздражения и даже некоторого замешательства в рядах ее соперников.
Идею Степана  с перчатками неожиданно поддержал стилист Слава, занимавшийся прическами и костюмами Марты - тот самый гениальный и вечно утомленный молодой человек. Он пришел в буйный восторг, тут же отправился в магазин и привез Марте несколько летних платьев  - достаточно легких, чтобы в них не было жарко, и в то же время достаточно деловых, чтобы в них можно было появляться на встречах и митингах.
Тоцкий, увидев на руках своего врага перчатки, пришел в неистовство! Срывалась его гениальная задумка - объявить Марту преступницей, обвинить ее в убийстве, снять с президентской гонки.  Целый час он кричал, что в их ряды затесался предатель, что Марту предупредили, что он лично придет на первую же пресс-конференцию и сорвет с нее не только перчатки, но и маску, открыв всем ее истинное лицо. Когда профессор, наконец, выдохся и замолчал, генерал Акимов повернулся к Президенту и поинтересовался, как долго еще Президентскому Совету придется терпеть выходки этого параноика. Тоцкий побагровел, хотел что-то сказать, но сдержался. Вскочил, едва не уронив стул, и выбежал из кабинета.
- Вот бедолага, - сочувственно пробасил ему вслед Акимов, - так удар хватит нашего идеолога.
Со всех сторон послышались сдавленные смешки.
- Господа, господа, - поморщился Президент, - прошу вас, проявите терпение и уважение. Генерал, честное слово, от вас я такого не ожидал.
- А вы ожидали, что я, честный служака, с восторгом приму участие в подленьких играх господина Тоцкого? - прищурился генерал. - Да я бы после этого на другой же день подал в отставку. Хотите драться с этой девочкой? - деритесь честно, без подножек и песка в глаза. Здоровые мужики…
Он обвел глазами сидевших за столом членов Президентского Совета.
- … и не можете дать отпор зарвавшемуся негодяю!
- Вы это и мне говорите, господин генерал? - поинтересовался, нарушив неловкое молчание, Президент.
- Да и вам тоже! - махнул на него рукой Акимов. - Она - то, небось, никаких ловушек для вас не готовит. У Тоцкого уже старческий маразм. Не пойму никак, что вы за него держитесь?! Вчерашний день… Как там говорят? В карете прошлого далеко не уедешь? А мы на раздолбанном тарантасе все пытаемся в будущее въехать.
В этот момент он посмотрел на Трауберга, который на протяжении всей этой неожиданной и совершенно незапланированной тирады пытался остановить генерала, делая ему знаки руками и строя гримасы.
- Ваш коллега, - президент показал пальцем на Трауберга, - вот уже пять минут пытается дать вам понять, что надо замолчать. Советую прислушаться.
- Тьфу! - сплюнул генерал, но замолчал.
Президент выдержал паузу. Он был явно взбешен, но в отличие от Тоцкого и Акимова держал себя в руках.
- Да, может быть, профессор не всегда объективен, иногда заходит слишком далеко, но, согласитесь, у него благие цели - сохранение стабильности в государстве. Для нас главное - не допустить социальных потрясений. На этом мы и будем строить свою дискуссию с нашей юной соперницей. Что там у нас с теледебатами? Аркадий Константинович?
Коваль, задумавшийся о чем-то своем, вздрогнул, когда Президент окликнул его.
- Дебаты? Никаких проблем! Назначайте день.
- Ну, что ж, тогда - понедельник!
До понедельника еще нужно было дожить. На ближайшие дни у Марты была запланирована поездка в Корепановск - второй по величине город Синегорья. Завоевать его -  по сути, означало завоевать провинцию. Во-первых, вместе с районом Корепановск почти догонял Синегорск по числу жителей. Во-вторых, он занимал стратегически важное положение на карте республики: на юге  район граничил с двумя султанатами, возникшими на обломках азиатских республик, некогда входивших в состав Великой империи, а на востоке - с богатой, промышленно - развитой Восточно-Сибирской Республикой. Через Корепановск шли важнейшие автомобильные трассы и железнодорожные ветки, связывавшие сразу несколько государств. Это были не просто дороги, это были золотые жилы.
К этой поездке ее готовили специально. Катя писала тексты и между делом втолковывала Марте:
- Провинциалы - особые люди. Они чисты, наивны и доверчивы, как дети. На них нельзя давить. К ним нужно подходить с любовью. Нельзя заставлять их слушать то, чего они не хотят слышать. Но если ты будешь говорить им о том, о чем они мечтают услышать, - они твои. Тогда они выслушают и все остальное.  И еще.  Здесь, в столице ты можешь показать свой характер, свою гордыню, проявить высокомерие. В провинции это невозможно. Там ты должна быть тиха, добра и приветлива. Больше о личном, о семье, о детях. Не бойся швыркнуть носом и прослезиться. Тогда они тем более будут твои!
Марта, слушая, кивала головой, а сама вспоминала разговор с Траубергом, который состоялся накануне.
Кроме нее, Эриха Эрастовича и Марка в комнате больше никого не было. На этом настоял Трауберг. То, о чем он собирался говорить, не предназначалось для посторонних ушей.
- Избиратели, Марта, это хорошо, - Трауберг ходил по комнате, словно учитель по классу. Не хватало только указки в руке да доски за спиной, - но без административного ресурса далеко не уедешь. Мы должны заручиться поддержкой мэра города. Предварительные переговоры с ним проведены. Все его нужды и расчеты по ним - вот в этой папочке. Потом обязательно прочитаешь, а пока я тебе на словах кое-что объясню. Корепановск для нас - не просто крупный районный центр. Это зона наших экономических интересов, на которую давно уже положили глаз соседи и с севера, и с юга. Оттяпать только не могут - все-таки мы пока еще суверенное государство. Пока!
Трауберг многозначительно поднял палец вверх.
- Но ситуация такова, что если они начнут вкладывать средства в развитие этого района, то и диктовать, как нам жить дальше, тоже будут они. И глава района Колков Сергей Николаевич это понимает. С соседями заигрывает, потому что кормится с их руки. Поэтому же может позволить себе некоторую вольность в отношениях с центром, то есть с правительством и президентом. Синегорск  вот уже несколько лет не вкладывает в район ни копейки. Вроде как - живете, с голоду не умираете, ну и живите себе. Есть более проблемные районы.
Колков в народе любим и уважаем. Если он выступит в нашу поддержку, можно быть уверенным, что население района в большинстве своем проголосует «за». А это почти сто тысяч человек, ну, конечно, за минусом детей и мигрантов. Поэтому, Марта, улыбайся, обещай золотые горы, пускай в ход все свое очарование, но Колкова на свою сторону перемани. Ну, или хотя бы  попроси сохранять нейтралитет.
- Хорошо, - кивнула Марта, - я поняла. И все-таки… Что мы можем ему дать, кроме моих лучезарных улыбок?
- Все здесь, -  Трауберг хлопнул ладонью по папке. - В двух словах: новый таможенный терминал, которого сегодня нет и который нужен, как воздух, нужен вот уже несколько лет. Мост через реку Корепановку. Новый мост. Старому - в обед сто лет. По нему даже легковые машины ходят, высаживая предварительно пассажиров, потому что опоры в любой момент могут подломиться. Из-за этого моста, вернее, из-за его отсутствия,  машины с юга на север и обратно идут в объезд. Они теряют время и деньги, а уж мы какие деньги на транзите теряем! Восстановление перерабатывающего производства - тогда Северное Синегорье будет активнее вкладывать средства в наше сельское хозяйство. Ну и так далее.
- Мы найдем на все это деньги? - подозрительно поинтересовалась Марта.
- Не сразу и не все, - там все написано, прочитаешь.
- Эрих Эрастович, если стратегическому району вот уже много лет  нужны мосты, дороги, таможенный терминал, почему ничего этого нет? Почему об этом заговорили только сейчас? Это что, вредительство? Работа в пользу сопредельного государства?
- Марта, - засмеялся Трауберг, - ты используешь чуждые нам термины! Нет, не вредительство. Безразличие. Надежда на «авось». Авось и так сойдет. Авось выкрутимся. Лишь бы не было войны. Ну, вот, войны нет. Так же, впрочем, как мостов, дорог и терминалов.

Сергей Николаевич Колков оказался невысоким, но крепким мужичком с борцовской шеей, на которой практически неподвижно сидела круглая, бритая наголо голова - чтобы посмотреть в сторону, Колкову приходилось поворачиваться всем телом. У него были такие  широкие плечи, что, казалось, пиджак был ему тесен. У него было красное, словно обветренное лицо и маленькие, пронзительные карие глазки. В первый момент Марте даже стало неуютно под их пристальным взглядом. Она чувствовала себя так, словно в нее вонзились два острых коготка, зацепились и держат, причиняя не столько боль, сколько какое-то внутреннее неудобство.
Колков встречал гостей на ступеньках городской администрации. Солнце палило нещадно, но на нем был  темно-серый пиджак, из-под которого виднелся расстегнутый ворот голубой рубашки. Лысина покрылась потом - Колков то и дело промокал его большим носовым платком в бело-голубую клетку.  В нескольких шагах от него, переговариваясь между собой, толпились чиновники. Всем хотелось увидеть самого неожиданного участника игры под названием «Выборы президента».
Когда Марта вышла из машины, Колков неожиданно легко, вприпрыжку сбежал по ступенькам, подал ей руку, едва она сделала несколько шагов, и галантно поцеловал запястье в белой перчатке. Впрочем, Марта нисколько не заблуждалась - это была обыкновенная любезность хозяина по отношению к женщине-гостье.
Ни на Марка, ни на следовавшего за ним по пятам Степана Колков не обратил ни малейшего внимания.
Один за другим к ним подходила придворная челядь, Колков называл каждого, но Марта не запоминала имен. Мужчины друг за другом так осторожно пожимали ей руку, словно боялись ненароком причинить боль.
- Прошу! - картинным жестом Колков простер руку, приглашая Марту войти в здание.
Кто-то услужливо распахнул перед ней дверь, но первым, к удивлению всех, бесцеремонно растолкав народ, вошел Степан. Оглядевшись в фойе, он направился к лестнице, осмотрел пролет, махнул рукой, и только тогда Марк, придерживавший Марту под локоть, чуть ослабил хватку, позволив ей войти.
Колков обиженно хмыкнул, на лице у него появилось недоумение, но Марку было все равно.  Он не думал, конечно, что здесь кто-то будет покушаться на Марту, но провокации могли иметь место, так что следовало быть осторожнее. Они так и поднимались по лестнице: впереди  - Степан, затем Колков, чуть позади Марта и, отстав на шаг, Марк, а за ним - гомонящие чиновники.
Здание администрации было построено, судя по всему, лет пятьдесят назад, еще во времена Великой Империи и с тех пор претерпело множество косметических ремонтов: стены, выкрашенные голубой краской,  шли волнами от бесконечных нашлепок штукатурки, каменные ступеньки выкрошились, износились, на них отчетливо выделялись углубления, оставленные за полвека тысячами ног. Кабинеты скромно прятались за белыми деревянными - под потолок - дверями. Но запустения не чувствовалось. Все было чистенько, покрашено и помыто, на окнах висели свежие, по-деревенски веселенькие занавесочки, под окнами на полу  - горшки с цветами: каждый листик, казалось, был протерт до блеска. В этом доме чувствовалось присутствие хозяина, который - вопреки бедности - хотел, чтобы в его доме царили уют и порядок.
Пока поднимались на третий этаж, свита рассосалась. В кабинет Колкова вошли только трое - сам хозяин, Марта и, следом за ней, Марк. И снова на лице у мэра Корепановска промелькнуло недоумение.
Секретарша, немолодая уже женщина, принесла чай.  Колков, нарочито брякая ложкой по дну чашки, размешал сахар, отпил глоток, поставил чашку на стол.
- Ну-с, поговорим о деле?
Говорила в основном Марта. Колков слушал ее внимательно, время от времени задавал уточняющие вопросы, хмыкал, качал головой. Марта не могла понять, соглашается он с ее словами, или настроен скептически. Скорее всего, второе. Потому что когда она закончила и пододвинула к нему папку Трауберга, Колков ее принял, пожевал губами и задал неожиданный вопрос:
- А почему я должен вам верить?
Марта растерялась. В самом деле, почему? Подтвердить чужие обещания, которые она давала от своего имени, ей было нечем.  Это были всего лишь слова. Так, кажется, пришло время пустить в ход свое обаяние.
- А почему бы вам не поверить? - она улыбнулась Колкову самой очаровательной улыбкой, на которую только была способна. - Что, собственно говоря, вы теряете? Да ничего! Зато приобрести можете хоть что-то!
Колков хмыкнул. Он разглядывал ее с откровенным интересом и не менее откровенной симпатией. Кто эта девчонка? Откуда она взялась? Кто за ней стоит? Лица, судя по всему, высокопоставленные, иначе они не были бы столь хорошо осведомлены о проблемах его города. А раз так, значит, имеющие доступ к государственному карману. И очень, очень заинтересованные в переменах, иначе не ввязались бы в эту авантюру с выборами. Заманчиво, черт возьми, очень заманчиво…
- А вы не боитесь, - Колков откинулся на спинку стула и впился в Марту глазами, - что я сейчас сниму трубку, позвоню в Синегорск и поставлю нашего Президента в известность о ваших предложениях? И попрошу у него все то же самое и даже больше в обмен на лояльность и поддержку…
Марта рассмеялась. Нет, не потому, что ей стало смешно. Напротив, сердце екнуло испуганно. Но ей нужна была секунда, чтобы справиться с этим страхом и найти ответ.
- Нет, не боюсь! Ну, позвоните вы, ну, пообещает он вам все то же самое и даже больше…
Марта сделала паузу и, прищурившись, посмотрела на своего собеседника так же пристально, как он на нее минуту назад. И вдруг вспомнила слова Трауберга: лишь бы не было войны.
- Сергей Николаевич, вы же знаете не хуже меня… Пообещать можно многое, но чтобы сделать - нужно захотеть. Ваш президент хочет?  Давно он хочет? Заметно по стенам в вашем учреждении.
Она специально сделала акцент на словах «ваш президент хочет». И поняла, что попала в точку. Нет, Колков не изменился в лице, ни один мускул не дрогнул, но это и было доказательством того, что эти слова его задели.
- Кха… кха… - кашлянул он. Взял в руки чашку с остывшим уже чаем, быстро выпил, со стуком поставил на стол. - Ну, ладно, будем считать, что вы меня убедили… почти… А что, если я вас поддержу, а вы проиграете? Президент не простит мне…
Марта поставила на стол локти, переплела пальцы и, наклонившись вперед, оперлась о них подбородком.
- Ну, так помогите мне не проиграть…
Колков расхохотался. Вот маленькая бестия! Что ж, пожалуй, в этой ситуации у него есть только один выход - нейтралитет. Тогда при любом исходе он в накладе не останется. А с этой девочкой надо дружить. Она далеко пойдет. Даже если не станет президентом.
- Можно нескромный вопрос?
Марта, улыбнувшись краешком губ, слегка опустила ресницы.
- Вы замужем?
Ресницы снова опустились и взлетели вверх.
- Хм… И кто у нас муж?
С той же самой улыбкой Марта чуть повела глазами в сторону. Колков повернулся всем телом, посмотрел на Марка, потом вновь на женщину, сидевшую напротив него, сделал удивленное лицо. В следующую секунду  встал, с грохотом отодвинув стул, подошел к напрягшемуся Марку и протянул ему широкую ладонь.
- Прошу прощения, не хотел вас обидеть.
Марк поднялся ему навстречу, улыбнулся, отвечая на рукопожатие.
- За последние десять дней я уже привык  находиться в тени.
- Ну, что ж, - Колков хлопнул в ладоши, - прошу к столу! Дорога была дальняя, вы, наверняка, проголодались, а я вас тут байками кормлю. Пойдемте, пойдемте…
Только сейчас Марта обратила внимание на незаметную дверь в углу. За ней оказалась небольшая, но вполне уютная комнатка, где находились диван, два кресла и журнальный столик, сейчас уставленный тарелками. На диване сидела молоденькая девушка в черном платье и белом коротеньком фартучке. Увидев Колкова и его гостей, девушка вскочила, на свежих щечках заиграл румянец.
У Марты при виде накрытого стола потекли слюнки. Они никогда в жизни не видела подобной роскоши: красная и белая рыба, подернутая жирком, красная икра, розовое аппетитное мясо с тонкой прослойкой сала, нарезанное пластиками и аккуратно уложенное на блюдце. В широком фужере на высокой ножке нечто, сверху щедро усыпанное очищенными креветками…Оливки блестели зелеными боками… В центре стола, как и полагается, стояла запотевшая бутылка водки.
- Ну-с, чем богаты… - Колков повел рукой, приглашая гостей к столу.
- Н-да, - насмешливо протянул Марк, - я смотрю, провинция не голодает.
- Стараемся потихоньку, - Колкова, похоже, это замечание нисколько не смутило. - Каждый день, конечно, так не балуемся. Но сегодня же - день особый. Так?
Он взял в руки бутылку, ловко отвинтил крышечку. В рюмки потекла тягучая прозрачная жидкость.
Колков внимательно наблюдал за Мартой и ее спутником. Сергей Николаевич руководил городом и районом на протяжении вот уже десяти лет. Людей на своем пути встречал разных и по долгу службы должен был в них разбираться. Эти двое ему нравились. Они были естественными. Они никого не строили из себя, реагировали на все так, как и должны реагировать нормальные люди. Этот стол тоже был своеобразной проверкой. Застолье вообще лучше всего проверяет человеческую сущность. Вот сейчас Марта удивилась и растерялась. Значит, она не привыкла к роскоши, сталкивается с ней чуть ли не в первый раз. Как она себя поведет? Зажмется? Сделает вид, что деликатесы на столе ей не в новинку? Или посмеется над собственными страхами?
А вот ее муж и телохранитель - не так прост, как может показаться на первый взгляд.  У Колкова глубоко в памяти возник легкий, смутный образ. Ему казалось, что с этим молчаливым человеком они уже где-то встречались, что жизнь сводила их. Но вот где и когда?
- Садись, - Марк усадил Марту в кресло, сам устроился рядом в другое. В мгновение намазал икрой кусок свежайшего белого хлеба, положил на чистую тарелку, поставил перед Мартой. Туда же, подцепив вилкой, кинул несколько ломтиков мяса и рыбы.
Марта улыбнулась смущенно, пожала плечами, посмотрела смеющимися глазами на Колкова.
- Я даже не знаю, что это и как это едят.
Нет, определенно она ему нравилась! Жаль, что муж рядом…
- Кажется, это форель… - Колков положил себе в тарелку пластик рыбы, зачем-то поднес ее к носу и понюхал. -  Очень хотелось произвести на вас впечатление!
Он как-то озорно, по-мальчишески хитро посмотрел на Марту.
- Вам это удалось! - рассмеялась она.
- Ну, что ж, друзья мои, за знакомство!
Они выпили, как-то сразу расслабились, перестали ждать друг от друга подвоха. Колков стал расспрашивать Марту о Синегорске, о ее прежней жизни, о том, почему она решилась так круто изменить свою жизнь. На одни вопросы Марта отвечала легко и быстро, на другие - медленно и осторожно, бросая вопросительные взгляды на Марка. А тот, казалось, не обращал никакого внимания на ее слова и вообще не прислушивался к разговору. Но Колков чувствовал, что мужчина все время настороже. Что-то в нем было не так. Во-первых, Колкову не давала покоя его внешность. Овал лица, ершик волос, глаза, голос - все это было знакомо и незнакомо одновременно. «Где? Где я его видел?» - мучился Сергей Николаевич, бросая на Марка быстрые взгляды. Во-вторых, этот человек явно получил хорошее воспитание. Он держался свободно, раскованно, привычно управлялся со столовыми приборами, которыми сам Колков, выросший в простой семье, научился пользоваться лишь тогда, когда стал занимать высокие должности и часто посещать званые обеды и торжественные  приемы.
- Скажите, - не выдержав, обратился он к Марку, - а вы… Кто ваши родители?
Марк отправил в рот кусок мяса, прожевал, запил соком из высокого стакана и только тогда посмотрел на Колкова.
- Мать - адвокат, отец - генеральный прокурор Синегорья… Бывший, разумеется.
Марта никогда не задавала Марку подобных вопросов. Не потому, что ей было все равно, а просто для того, чтобы не бередить рану. Но Колков-то об этой ране не знал. Он спросил и услышал ответ. И ахнул.
- Глебов?! Вы - сын генерального прокурора Антона Юрьевича Глебова?!
Марк кивнул.
- Черт! Так вот почему мне так знакомо ваше лицо! - Колков радостно хлопнул себя рукой по коленке. - А я сижу, мучаюсь… Постойте, так вы… Вы - Марк?! Старший сын Антона Юрьевича?
Марк снова кивнул. Лицо его было непроницаемо.
- Вот это да! Я же знал вашего отца… Я начинал свою карьеру у него в прокуратуре… И вас помню совсем мальчишкой! Да-да-да… Надо же, как повернулось… Я помню ту историю с вашим изъятием. Антон Юрьевич так и не смог пережить этой трагедии.
Марк молчал. Марта положила ладонь на его руку и слегка погладила. Колков качал головой, думая о том, какой непредсказуемой иногда бывает жизнь. Наверное, именно в этот момент, еще не осознав этого, он принял окончательное решение.

Визит Марты Полянской в Корепановск показали по телевидению в ночных новостях. Петр Александрович Арапов, которого десять лет называли «господин Президент», увидел этот сюжет, когда уже собирался отправиться в постель. Уснуть он не смог. Все происходящее было выше его понимания. Колков! Как он мог! Разве все эти годы он не помогал этому зарвавшемуся мэришке из заштатного городка?! Кем он возомнил себя?! Решил, что способен вершить историю? Разве он не заверял своего Президента в лояльности и преданности? Но стоило только на горизонте появиться  смазливому личику, и Колков, этот предатель, забыл обо всем! Сам представил ее жителям Корепановска, сам сопровождал в поездке по деревням и селам, более того, с рук на руки передал главе соседнего района. А это равносильно предложению, нет даже не предложению, а совету, рекомендации поддержать на выборах кандидатуру Полянской.
Петр Александрович не обольщался. На жителей Корепановска он мог больше не рассчитывать. Они не пойдут против Колкова. До Бога высоко, а до царя - далеко. У них в Корепановске Колков - царь и Бог. Но это означает, что количество  избирателей, готовых отдать за него голоса, стремительно сокращается. Как могло такое случиться? Как?! Как?!
Чуть свет Арапов уже был в Доме Правительства. Спустя час собрались члены Президентского Совета. Негромко переговариваясь, они занимали свои места за длинным столом в кабинете Президента. Арапов смотрел на них сумрачным взглядом. 
 - Что происходит? - задал он вопрос, когда, наконец, все сели. - Кто-нибудь, черт возьми, может мне объяснить, что происходит?!
- О чем вы, господин Президент? - осторожно поинтересовался начальник Демпола.
- О чем? - почти взвизгнул Арапов. - Вы смотрели новости? Полянская в Корепановске! Колков обещал ей поддержку, они объехали вместе весь район! Что это, черт возьми?! Предательство?! Да, предательство, по другому я не могу назвать… И вы, вы меня спрашиваете, о чем я?! Бездельники! Дармоеды! Зажрались! Кто, если не вы, должны были за день, за два, за неделю знать об этой поездке? Почему мы до сих пор не имеем своих информаторов в штабе Полянской?!
Трауберг смотрел на Президента и не узнавал его. Никогда еще он не был так несдержан, мягко говоря, как сегодня. По лицу Арапова было видно, что он провел бессонную ночь. Еще бы, земля уходила у него из-под ног! Все рушилось, все! Работа, карьера, весь уклад жизни - все летело к черту! Чисто по-человечески Траубергу было жаль его. Но страну, в которой он родился, и которую любил искренне и бескорыстно, ему было жаль еще больше.
- Что вы сидите, как китайские болваны! - надрывался Арапов. - Только и умеете кивать своими пустыми головами!  Она же из-под ваших задниц теплые кресла вырывает! Вы же потеряете свои насиженные места…
- Прекратите истерику!
Арапов вздрогнул и споткнулся, оборвав фразу.
Тоцкий хлопнул ладонью по столу. Один из немногих в этом кабинете, он, на удивление, сохранял спокойствие.
- Хватит орать! Вы, Петр Александрович, кажется, забыли, что если кто и теряет, то в первую очередь вы! Если мы теряем посты, то вы много больше. Победит Полянская - и вам на следующий же день придется покинуть страну, Или… - на лице у профессора появилась ехидная усмешка, - или вы будете прятаться и, как милости, ждать принятия нового закона?
Арапов выдохнул и съежился в своем кресле, словно шарик, из которого выпустили воздух. Члены Совета в недоумении переглянулись между собой. Никто не понял, о чем сейчас говорил Тоцкий, но реакция Президента была неожиданна. Трауберг прикрыл глаза рукой. Он не мог смотреть на несчастное, сморщившееся, словно от зубной боли, лицо Арапова. Он не мог видеть этого унижения. «Если Полянская победит…» - сказал профессор. Она уже победила. По крайней мере, морально. Потому что Президент уже чувствовал себя проигравшим. И все же… Что означает фраза: «Вам на следующий же день придется покинуть страну, или вы будете прятаться и, как милости, ждать принятия нового закона»? Что имел в виду профессор Тоцкий? Об этом стоило подумать.
- Я пытался дозвониться до Колкова, - тихим, бесцветным голосом сказал Арапов, - потребовать у него объяснений. Но он не берет трубку - ни дома, ни на работе. Его просто нет! Когда у нас запланирована поездка в Корепановск?
- На следующей неделе, -  также тихо ответил пресс-секретарь, он же - руководитель избирательного штаба.
- На следующей неделе! - Арапов горько рассмеялся. - Кому, скажите, я там буду нужен через неделю?! Бессмысленно даже ехать…
- В таком случае, - возразил Тоцкий, - уж лучше просто сдаться и отказаться от дальнейшей борьбы. В пользу Полянской, например. В понедельник у вас  встреча с ней на телевидении. Соберитесь, возьмите себя в руки и дайте ей отпор! Мы хорошо подготовились. Мы покажем всему Синегорью ее истинное лицо!

- Не могу понять… - Коваль в волнении мерил ногами ковер в кабинете Трауберга, - убейте меня, не могу понять, что связывает Президента со Стоцким. Почему он держится за него, как за вчерашний день? Почему профессор имеет на него такое влияние? Может быть, если мы это поймем, нам удастся заставить Арапова изменить свою позицию?
- А что тут думать? -  генерал, сидевший на диване, широко - во весь рот - зевнул. Он имел привычку поздно ложиться накануне выходного дня. Вот и вчера полночи просидел, играя с друзьями в преферанс, лег спать, когда небо уже заголубело. Кто же мог знать, что Президенту утром в субботу придет в голову поднять своих подчиненных ни свет, ни заря.  - У Арапова, небось, двое ребятишек, а то и трое. А Тоцкий об этом знает, вот и шантажирует мужика. Делов-то! А вы тут гадаете… Гадалки хреновы! Вы лучше скажите, что дальше делать будем? Девчонка-то, кажись, в гору пошла, не остановить теперь. Или пусть себе идет?
- Пусть себе идет! - беспечно махнул рукой Коваль, сам не понимая того, что в эту минуту решился вопрос о том, кто, по мнению четверки заговорщиков, все же должен стать президентом - Марта или Арапов, и присел на диван рядом с генералом. - Что вы сейчас сказали?
- Ну… - не понял тот вопроса, - пусть, говорю, идет, что ли…
- Нет-нет, - перебил его Коваль, - о детях. У Президента двое или трое детей… Что вы там такое говорили?
- А! - махнул рукой генерал. - Ну…  я так думаю… А что?
- Черт! - щелкнул пальцами Коваль, - Ну, конечно, конечно! Эрих Эрастович, тогда все логично!
Да, все логично. Если у Арапова двое детей, то сразу после выборов ему придется бежать из страны, потому что отменить закон о народонаселении новый президент сможет не раньше, чем через месяц, после инаугурации. Или… или прятаться. Если допустить, что эта версия верна, тогда становится понятно, почему  Президент так упорно держит возле себя Тоцкого. Профессор знает тайну Президента. Скорее всего, Арапов получил разрешение на рождение второго ребенка в обмен на сохранение в государстве статус-кво. Если же эта тайна откроется…  Ну, что ж, тогда вряд ли Петр Александрович Арапов может рассчитывать на третий президентский срок.

Марта возвращалась в Синегорск. За три дня они объездили пол - Синегорья. Результат был ошеломляющим. Трауберг оказался прав.  Корепановск занимал доминирующее положение на юге страны.  Это понимали все, а потому к Сергею Николаевичу  Колкову прислушивались, и мнение его учитывали. Когда мэр Корепановска сам приехал в соседний район, чтобы познакомить его руководителя с Мартой Полянской, это стало сигналом для всех остальных. Марту принимали, как дорогого гостя. Конечно, хитрые селяне при этом старались сохранять дистанцию. Это Колков мог позволить себе открыто и даже демонстративно сопровождать нового кандидата в президенты по всему району. За ним стояли определенные силы, с которыми считалась столица. А у сельских районов такой поддержки не было. Так что перед их руководителями стояла трудная задача:  и Колкову угодить, и сохранить добрые отношения с Синегорском.  Поэтому номинально встречи с ними носили  официальный характер. Но людская молва в деревнях быстро распространяется, и простые жители на Марту смотрели уже как на президента.
- Не обольщайся, - говорил Марк, -  юг - это аграрная зона. Там сильны патриархальные настроения. Там власть - это дядя Ваня или дядя Гриша с соседней улицы. Когда власть ругают, ее ругают, словно мальчишку, забравшегося в чужой огород. Там нельзя обмануть, украсть, сподличать без того, чтобы об этом сразу же не стало известно всему селу. Там нельзя отказать в помощи одинокой бабушке или бросить на произвол ребенка, у которого родители пьют до потери сознания и совести.  Там власти не кланяются - с нее требуют. Но и доверяют ей. Потому что знают, что одной ниточкой связаны. А вот погоди, поедем в Приуральский район. Там - города, хоть и небольшие.  Промышленная зона. Другой менталитет, другие взаимоотношения с властью. Там начнешь дружить с руководством - восстановишь против себя население. Но и на пустые обещания не клюнут, одним популизмом не возьмешь. Надо хорошенько подумать, что говорить и как, прежде чем ехать.
Марта слушала и не слушала. За три дня она почти потеряла голос. В голове у нее перепутались все названия сел и деревень, где  они побывали. Она закрывала глаза и видела лица десятков людей, с которыми пришлось встретиться.
Машина качалась, вздрагивала на дорожных ухабах. И Марта тоже вздрагивала и качалась. Она удобно устроилась на заднем сиденье, поджав ноги, положив голову на колени Марка. Его правая рука лежала у нее на груди, и сквозь блузку Марта ощущала жар, идущий от его ладони. Все эти дни они не расставались ни на минуту, и в то же самое время у них совершенно не было времени друг для друга. Они спали в одной постели, но и только - на то, чтобы заниматься любовью не хватало сил. Марта падала в кровать и через минуту засыпала. Марк, вздыхая, целовал ее, уже спящую, в щеку и долго ворочался без сна. Он понимал, что ему не в чем упрекнуть Марту, что она устает, что голова у нее занята совсем другим, и мечтал, что, наконец,  наступит ночь, когда не нужно будет думать о встречах, митингах, пресс-конференциях, и они смогут, наконец, побыть, действительно, вдвоем, только вдвоем.
Марта думала о том же. Наверное, поэтому, повинуясь  скрытому желанию, осторожно взяла его руку, поднесла к губам и стала нежно целовать его пальцы. Марк вздрогнул от неожиданности. Как-то странно выпрямился и напрягся. А потом отнял у нее руку. 
-  Скоро приедем, - улыбнулся он ей, - скоро уже…
- Марк! - резко повернулся Степан, сидевший впереди и равнодушно наблюдавший за дорогой. - Марк, посмотри…
Он ткнул пальцем куда-то в заднее стекло. Обернувшись, Марк увидел два черных автомобиля, - бесшумно, словно волки, неслись они по пыльному асфальту вслед за ними, и расстояние между машинами сокращалось с каждой секундой.
- Гони! - гаркнул Степан в ухо водителю.
Марта хотела приподняться, посмотреть, что происходит там, на дороге, но Марк жестко прижал ее голову к своим коленям. Он напряженно смотрел сквозь пыльное стекло на преследователей, словно пытался рассмотреть их лица и понять, что же они замыслили.
Автомобили тем временем разделились. Один «повис на  хвосте», второй нагнал их машину, вырвался на пол- корпуса вперед и стал прижимать ее к обочине.
- Ну, что же ты! - накинулся Степан на водителя. - Давай, уходи!
- Куда? - огрызнулся тот. - У меня ж не самолет, не взлетит.
Их заставили сбросить скорость. Через несколько минут три машины остановились на некотором расстоянии друг от друга.
- Что случилось? - вновь попыталась подняться Марта.
- Лежи, - ласково, но непреклонно сказал ей Марк.
 Из черных автомобилей, словно по команде, вышли два человека. В них не было ничего особенного - светлые рубашки, темные брюки, короткие стрижки. Но оба они были какие-то одинаковые, словно близнецы. Марк видел таких одинаковых людей. Уж кто-то, а он точно знал, в каком инкубаторе они выросли.
- Степан, - Марк говорил голосом, не допускавшим возражений, - я выйду, ты останешься. Если что - уезжайте. Тарань, дави, только уезжайте… Понял меня?
Степан посмотрел на него круглыми глазами, сглотнул слюну и кивнул. Марк открыл дверцу, шагнул на шершавую, пыльную  дорогу. В ту же минуту «близнецы» двинулись к нему с двух сторон.
- Не подходить! - Марк предостерегающе выбросил вперед руку.
Мужчины остановились, но, сообразив, что в руке у него ничего нет, двинулись дальше.
- Стоять! - Марк выхватил из-за ремня пистолет.  Он взял его с собой на всякий случай - попросил у Трауберга, а тот где-то достал. Но никак не думал, что оружие, действительно, может пригодиться.
- Э! - один из «близнецов» вскинул вверх руки, словно сдавался на милость победителя. - Слышь, не шути так!
- А я и не шучу, - Марк переводил взгляд с одного на другого, прижимаясь внезапно вспотевшей, хотя на улице было не жарко, спиной к холодному стеклу. Железная стойка двери больно давила ему плечо. Но Марк вжимался в машину, словно хотел слиться с ней, стать неуязвимым. - Стой, где стоишь…
И добавил вдруг охрипшим голосом:
- Я - изъятый! Мне терять нечего…
Мужчина, как-то странно качнувшись, опустил руки. Видимо, он был старшим, потому что второй молчал и смотрел на него выжидающе.
- Слышь, - окликнул Марка первый, - у нас к тебе вопросов нет. Пусть женщина выйдет…
- А бесплатный круиз вокруг света?.. - недобро усмехнулся Марк и взвел курок.
Мужчина снова качнулся вперед. Казалось, он хотел сделать шаг, но дуло направленного на него пистолета заставляло задуматься над разумностью этого поступка.
- Ладно, - наконец, произнес он, - черт с тобой! Команды лезть под пули у меня не было. Ты скажи ей, пусть притормозит… А то, не дай Бог, споткнется. Всякое может быть… Молодая, красивая, зачем рисковать?
Он говорил спокойным, ровным голосом, но у Марка по спине побежали мурашки. Игры закончились. Им угрожали, и это вряд ли  были пустые угрозы. Марк как никто другой знал, как умеет работать Демпол, а в том, что они имеют дело с Демполом, он даже не сомневался. Недаром же Степан сказал ударившему его Тони: ты, как овчарка, натаскан на людей. Они, действительно, были натасканы. Если человек попадал в поле зрения Демпола, то можно было быть уверенным, что рано или поздно его достанут, как бы он не был осторожен, как бы не пытался спрятаться. Как правило, «прятал» его после этого именно Демпол, и порой навсегда. Значит, на Марту объявили охоту?  Объявили или… или это чья-то инициатива? Но чья? Арапова? Тоцкого? Начальника Демпола? Чья?
- Кто вас послал? - Марк задал этот вопрос, не надеясь услышать ответа.
- А тебе не все ли равно? - усмехнулся мужчина. - Ты просто имей в виду - на дороге всякое может случиться - встречная машина, неудобная кочка, дурак с гранатой… Да мало ли что!
Марк не успел ничего сказать. Говоривший кивнул своему спутнику:
- По машинам!
Он отходил назад, продолжая смотреть на Марка, словно боялся повернуться к нему спиной, словно опасался, что рука у того дрогнет, и эта встреча на пустынной дороге станет для одного из них последней.
Марк стоял возле машины, пока два черных автомобиля не скрылись из виду. Только потом открыл дверцу и буквально упал на сиденье рядом с Мартой. Внешне он был спокоен, но Марта не могла не увидеть, как дрожат у него руки.
- Марк! - она вцепилась в него, - Что он сказал? Что он тебе сказал?!
- Ну-ну, - Марк заставил себя улыбнуться, хотя сердце его до сих пор заходилось от волнения. Он обнял Марту за плечи, прижал к себе. Подмигнул Степану. - Все нормально. Хотя, честно признаться,  струхнул поначалу…
Степан и водитель - оба в пол-оборота - смотрели на него с немым вопросом в глазах. Еще неизвестно, кто больше испугался - он на дороге, лицом к лицу с противниками, или они -   не имевшие права покинуть машину, потому что в ней находилась Марта.
- Что они хотели? - нарушил молчание водитель.
- То, чего, в общем-то, и добились. Напугать. Если бы хотели убить, действовали бы иначе. Вопрос в другом: кто их послал?
- Понятно, кто! - хмыкнул Степан.
- Да нет, Степа, непонятно. Арапов? Он не пошел бы на такое. Во-первых, не тот человек. Слишком интеллигентный и порядочный, чтобы опускаться до угроз женщине. Во-вторых, не тот уровень. Слишком мелко для него. Да и зачем? В понедельник у него встреча с Мартой. Возможно, решающая. После которой станет ясно, кто - фаворит, а кто - аутсайдер. А сегодня - зачем? Тоцкий? Тоже трудно себе представить… К тому же у него масса иных способов заставить нас отступить… Нет, что - то не складывается.   Угрозы  начинаются там, где нет других методов…
- А если их, действительно, нет? - тихо спросила Марта.
- Не обольщайся, есть! - «успокоил» ее Марк. - И, думаю, завтра мы получим возможность в этом убедиться. Ну, и, наконец, остается Демпол…
Подумал и покачал головой.
- … Нет, эти без команды вряд ли пойдут на такое. А вот если кто-то по личной инициативе… А парни явно были из Демпола. Я их за версту чую. Ладно, разберемся! Поехали…

У Марты с самого утра было дурное предчувствие. Оно ныло в ней так, как ноет зуб в предчувствии боли. Это не был страх, рожденный вчерашним инцидентом на дороге, это не был даже страх ожидания сегодняшней встречи с Араповым. Она не боялась. Она как-то странно томилась, и именно это томление - нудное, свербящее  вызывало у нее чувство внутреннего дискомфорта. 
Накануне вечером она почти не видела Митю - вернулись они поздно, когда няня уже искупала ребенка и укладывала его спать. Марта, едва переодевшись, взяла сына на руки и долго ходила по комнате, укачивая его, напевая колыбельную, которую когда-то пела  маленькой Адель.
Как она скучала по дочери! Ада часто снилась ей по ночам -  бежала, раскинув руки, к ней навстречу, смеялась, а когда Марта пыталась поймать ее, вдруг ускользала, таяла, словно тень. Марта в страхе оборачивалась, искала ее глазами и вновь видела, как девочка бежит к ней и снова ускользает из ее объятий…
Марта просыпалась в слезах. В такие минуты ей казалось, что все, что она делает - бессмысленно и никому не нужно, что единственный ее долг и единственное предназначение - быть рядом с дочерью, защищать ее от опасностей, которые грозят ребенку в их жестоком мире. Но в этот момент она вспоминала о маленьком Мите, который, как и Ада, ни в чем не виноват, и, в первую очередь, в том, что два человека однажды встретились на лесной тропе… Разве его она не должна защищать? И разве может она сделать это как-то иначе, чем пытается сделать сейчас?! 
- Маленький мой… - Митя уже уснул, а Марта все никак не могла расстаться с ним. Целовала  пахнущее молоком, розовое личико, касалась губами его крохотного ротика - Митя смешно дергал носом, но не просыпался.  Она бы, наверное, так и ходила, качая его на руках, если бы не Марк. Он пришел в детскую, покачал, улыбаясь, головой, взял у Марты сына и сам положил его в кроватку.
- Спокойной ночи, - сказал он няне и увел Марту за собой…
И все же на следующий день Марта проснулась с дурными предчувствиями, которые никак не могла объяснить и от которых никак не могла избавиться.  Все утро она бесцельно бродила по комнатам, непричесанная и неодетая. Она даже не спустилась к завтраку, хотя  Элла Романовна, которая накрывала ровно в девять утра, не дождавшись, сама поднялась на второй этаж и позвала Марту к столу.
Может быть, Марк смог бы вернуть ей душевное равновесие, но его  не было дома. Он уехал рано утром, когда все еще спали.
Часов в десять приехала Катя. Она привезла с собой стилиста Славу - в ожидании клиентки тот пил чай в компании  Эллы Романовны и Светы и рассказывал им светские новости. Катя поднялась наверх и теперь с удивлением смотрела на  Марту.
- Ты не заболела? Может, температуру измерить?
- Я не заболела…  Просто нет сил. Понимаешь? Я - словно воздушный шарик, из которого выпустили воздух. Летала себе, летала, а теперь все - лежу вот и жду, когда меня выбросят за ненужностью.
Марта лежала на неубранной постели. Катя стояла напротив, скрестив руки на груди.
- Хм, очень поэтично! И главное - вовремя…  Давай, давай, пожалей себя! Эгоистка чертова!
- Я? Я эгоистка? - Марта даже подскочила и села на кровати. -  Как ты можешь так говорить?! Я три месяца не видела дочь! Я уже почти забыла, как она выглядит! Митя скоро  перестанет узнавать меня. Я мотаюсь по деревням, сплю в каких-то полуразвалившихся  гостиницах, где дует изо всех щелей, а под обоями шуршат тараканы… Мне угрожают… Я рискую своими детьми, а ты говоришь, что я эгоистка?! Какого черта?!
- Марта, пожалуйста, ты же знаешь, еще немного и ты будешь говорить обо всем этом в прошедшем времени… Всего семь дней… Нет, один день - сегодняшний. Мы должны прожить этот день, понимаешь? Может быть, самый трудный, потому что сегодня мы встретимся с врагами лицом к лицу. Впервые! Но это не мы должны бояться. Это они должны бояться. Уверенность - вот то, что ты должна продемонстрировать всем. Но если ты сама  не будешь уверена в себе, ты никого не сможешь убедить в своей правоте. Понимаешь? - никого!  Пожалуйста …
Катя подошла к кровати, села на край, положила руку на колено Марты. Секунду назад жесткий тон сменился на просительный, почти умоляющий.
- Я все понимаю, дорогая… Я горжусь тобой! Мы все тобой гордимся. Но не сегодня, пожалуйста, не сегодня. Завтра… Хочешь, завтра сделаем выходной? Поедем куда-нибудь все вместе - искупаемся, отдохнем? Хочешь?
-  Не подлизывайся, - Марта скинула ее руку со своего колена. - Что ты меня уговариваешь, словно ребенка! Все я понимаю… Можно хоть немного похандрить и покапризничать? Можно?
- Фу-у-у, - нарочито шумно выдохнула Катя. - Ну, ты даешь! Нашла время для капризов!
К обеду вернулся Марк. Вернулся не один, с ним приехал Трауберг. И это было удивительно, потому что Эрих Эрастович старался не появляться в особняке  среди бела дня. Его приезд и озабоченный, даже  торжественно-озабоченный вид - все это говорило о значительности предстоящего события. Вообще все вокруг Марты ходили какие-то приподнято-торжественные. И разговаривали на пониженных тонах. И в словах была недосказанность, словно все знали о чем-то радостном и приятном, но откладывали этот разговор на потом. У одной только Марты, как ей казалось, не было никаких иллюзий относительно дебатов с Араповым. 
Марк рассеянно чмокнул Марту в щеку, не обратив внимания, как он обычно это делал, ни на ее прическу, ни на внешний вид. Ему было не до того. Он постоянно прокручивал в голове вчерашнюю встречу на дороге, напряженно думая о том, кто были эти люди и по чьему приказу они действовали. Утром он ездил к Тони. Они редко встречались в последнюю неделю - у каждого были свои задачи. Но сегодня Марк специально выехал из дома пораньше, чтобы застать Тони до того, как тот уедет на службу. Ему предстояло по возможности выяснить, кто отдал приказ «близнецам» перехватить на дороге машину Марты. Еще несколько часов Марк занимался тем, что отрабатывал сегодняшний маршрут.   
Трауберг позвонил ему сам, попросил подъехать за ним прямо к Дому Правительства, сел к Марку в машину и вместе с ним прибыл в особняк.  Такого в практике их совместной деятельности еще не было!
- Не хочу, чтобы кто-то знал о моем отъезде, - коротко пояснил Трауберг в ответ на молчаливое удивление  Марка, привыкшего не задавать лишних вопросов. - Никто не видел, как я вышел. Машина на месте. Ну, брожу где-то по кабинетам. Обедаю. Через час вернусь. Делов-то.
Он словно проговаривал вслух собственное алиби.
- Что-нибудь случилось? - не выдержал Марк.
- Пока нет, но случиться может в любой момент. Обстановочка еще та. Все дерганые, злые… Жареным пахнет. Знаешь, крысы первыми чуют течь на корабле. И готовы передраться  друг с другом  ради собственного спасения.
Трауберг в отличие от Марка комплимент Марте по поводу ее внешности сделал. Не мог не сделать - она, действительно, выглядела прекрасно. Не мог не сказать несколько добрых слов и по поводу ее поездки в Корепановск. Она сделала даже больше того, что от нее ожидали.
- Арапов рвет и мечет. - Трауберг не стал обедать, попросил себе чаю с лимоном и теперь потихоньку отпивал из чашки горячий напиток. - На каждом заседании Совета закатывает истерики. Я его таким еще не видел. В общем-то, не удивительно: его рейтинги падают с такой же быстротой, с какой у Марты растут. Он не понимает причин, и, следовательно, не знает, что ему предпринять. Кроме того, между ним и Тоцким что-то происходит. Похоже, профессор держит его на поводке, вот только пока мы не можем понять, на каком. Хотя соображения по этому поводу есть.
Трауберг коротко рассказал о стычке между Президентом и Тоцким и о том, какие предположения  высказал генерал Акимов.
- В общем, как мне кажется, Марта сегодня напрямую должна задать нашему многоуважаемому Президенту вопрос о количестве детей в его семье. Пусть он попробует солгать, глядя в объективы телекамер и осознавая, что в этот момент полтора миллиона синегорцев, затаив дыхание, ждут его ответа. Насколько я знаю Арапова, он не сможет этого сделать. А если так, значит, он обманывал свой народ - обманывал десять лет! Такое не прощается.
- Я не буду задавать ему этот вопрос, - помолчав, произнесла Марта.
- То есть?.. - вскинул брови Трауберг.
- Я не буду спрашивать, сколько у него детей. Я не буду бить ниже пояса…
- С ума сошла?! - взвилась Катя. - Да они вывернут тебя наизнанку, они сотрут тебя в порошок и не задумаются ни на секунду над тем, бить тебя ниже пояса или нет… А ты будешь играть в благородство?!
- Ты не понимаешь, Катя…
Марку показалось, что у Марты даже лицо  потемнело. Она неподвижно смотрела в какую-то одной ей видимую точку на скатерти.
- …Если это правда, если у Президента двое или даже трое детей… Подумай, какое чувство вины перед собственным народом он должен был испытывать все это время! И какое чувство вины перед собственными детьми, потому что он не может вслух признать их своими! Он не может гордиться ими, не может радоваться их успехам, рассказывать про их победы и неудачи… Они есть - и в то же время их нет!  Сколько лет он живет этой двойной жизнью? Пять, десять? Если никто, никто, даже самые близкие друзья и соратники ничего не знают о его семье… И какое это унижение! Вы хотите, чтобы мы этим воспользовались?! Упрекнули его за то, за что мне не хотелось бы, чтобы упрекнули меня или любую другую женщину, оказавшуюся в моей ситуации? Чем, скажите, тогда мы будем отличаться от Тоцкого и его приспешников?!
Марк смотрел на нее с удивлением, с восхищением, даже с восторгом. Он - то видел, он знал, что Марта говорила совершенно искренне! Она, действительно, так думала и так чувствовала!  Ей, действительно, не нужна была победа, ради которой она должна пойти на подлость.
Марк взял руку Марты, поднес к губам, поцеловал пальцы. Что бы сейчас ни сказал Трауберг, он все равно останется на ее стороне.
- Я люблю тебя, дорогая…
Трауберг молчал, о чем-то раздумывая. Такой реакции он не ожидал. Марта отказывалась играть по принятым в политике правилам, которые гласили: найди как можно больше компромата на противника и используй его в самый подходящий момент. Такой момент настал, а компромат мог быть убойным. Но они не учли одного - женской психологии. Женской способности понять, пожалеть и простить. Она не понимала или не хотела понимать, что в политике для достижения цели все средства хороши, даже если они идут вразрез с общепринятыми понятиями о порядочности.
- Марта, - тихо, даже проникновенно сказал Трауберг, пытаясь заглянуть ей в глаза. Безуспешно. Марта не отрывала взгляда от невидимого другим пятна на скатерти. - Марта, милая, но тебя они не пожалеют… Тоцкий  сделает все, чтобы убрать тебя с дороги. Марк рассказывал мне о вчерашнем инциденте. Я даже не сомневаюсь, что это дело рук профессора. Он ненавидит тебя! Он, как никто другой, заинтересован в том, чтобы не подпустить тебя к креслу президента даже на расстояние пушечного выстрела. Разве мы сейчас можем позволить себе чувство жалости?
- Можем! - Марта вскинула голову, твердым взглядом посмотрела в глаза Траубергу. - Можем, и в этом наша сила.    
 
Теледебаты, которые должны были проходить в прямом эфире, в режиме реального времени, начинались в шесть. В половине шестого Марта в сопровождении Марка и бессменного Степана приехала на телевидение. Марк заранее договорился о том, чтобы их пропустили на территорию телекомпании и позволили пройти через служебный вход. Так он надеялся избежать встречи с журналистами, которые, словно стая волков,  уже поджидали свою жертву у центрального входа.
На машину, в которой приехала Марта, сначала никто не обратил внимания - сквозь затемненные окна невозможно было разглядеть, кто находится в салоне автомобиля. Но когда тяжелые кованые ворота отъехали в сторону, пропуская машину во двор, кто-то из охранников все же дал фотографам знак, и те с воплями рванули следом, рискуя быть придавленными поехавшими в обратную сторону воротами. Несколько человек прорвались на территорию и бежали бегом за машиной, пока она не завернула за угол здания и не остановилась у служебного входа.
- Что будем делать? - весело поинтересовался Степан. - Пор-р-рвут на фиг…
- Давай так, - Марк огляделся. Фотографы столпились возле машины, тщетно пытаясь рассмотреть тех, кто находился внутри. - Выходи, открывай дверь и держи. Я попробую договориться с этими акулами. Марта, Катя, сидите, пока я не скажу, что можно выходить.
Марта согласно кивнула и вцепилась в Катину руку. Она боялась этих ненормальных фотографов. Они накидывались на свою жертву безо всякого стеснения, слепили вспышками фотоаппаратов, задавали глупые, иногда неприличные вопросы, в общем, вели себя, как дикари, которые впервые видят цивилизованного человека. Нет, конечно, она понимала, что это - их работа, а для нее - издержки, что называется, производства. За известность приходится платить. И разве не эти сумасшедшие фотографы работают на ее популярность. И все же с дрожью в сердце думала о том, что сейчас ей придется выйти и улыбаться в бесцеремонные объективы фотоаппаратов.
Степан вышел из машины, мгновенно захлопнув за собой дверцу, оттолкнул какого-то чересчур ретивого фотографа, подошел к входной двери и широко распахнул ее.
Следующим был Марк. Похоже, фотографы разочаровались. Им нужна была Марта, а не эти двое.
- Послушайте, - обратился к ним Марк. - У меня к вам деловое предложение. Вы отходите на три шага от машины и стоите там, а я разрешаю вам сделать несколько снимков. Но при условии, что вы не трогаетесь с места. Или вызываю охрану, и вас выдворяют с территории. Решайте.
Мужчины, переглянувшись, нехотя отступили на несколько шагов.
- Вот и отлично! - одобрил Марк. Приоткрыл дверцу машины, нагнулся, подал Марте руку. Предупредил ее:
- Ты сейчас повернись к ним, пусть они пару раз щелкнут. И в дверях тоже остановись на секунду. Дай мужикам порадоваться.
Марта кивнула. Она вышла из машины, повернулась к фотографам, улыбнулась, отсчитала про себя пять секунд и пошла к двери. Поравнявшись со Степаном, вновь обернулась и махнула рукой, изобразив что-то вроде приветствия.
- Марта, мы за вас! - крикнул кто-то из фотографов.
Шествие замыкала Катя. Уже закрывая за собой дверь, она очаровательно улыбнулась в чей-то объектив:
- Спасибо, господа!
В коридоре стоял полумрак и холод. Марту, одетую в легкий костюм, пробрала дрожь. Впрочем, она не могла сказать, действительно ли холод тому виной, или все-таки нервы. Им навстречу спешил молодой человек - ведущий сегодняшней программы. Он пожал руку Марку, поклонился Марте и Кате, кивнул Степану.
- Прошу вас, нам на второй этаж. Там можно немного отдохнуть …
Молодой человек пошел впереди. Они миновали просторный, залитый солнцем  холл, поднялись по лестнице, повернули в длинный и такой же полутемный, как и внизу, коридор. Посреди  коридора стоял какой-то мужчина и рассматривал фотографии, висевшие на стене. Марк и телеведущий прошли мимо, не обратив на него ни малейшего внимания. А Марта поняла, какие предчувствия мучили ее все утро. Перед ней стоял Артур Полянский, ее законный муж, отец ее дочери, человек, которого она оставила ради Марка…
Артур тоже увидел ее и оторопел от неожиданности. Встреча была незапланированной. Наверное, здесь, в пустом коридоре он собирался с силами, готовил обличительную речь против своей неверной жены, а теперь, увидев ее,  потерял дар речи.
- Здравствуй… - Марта постаралась улыбнуться и подала ему руку.
Марк обернулся на звук ее голоса и остановился, как вкопанный. Он видел Артура лишь однажды, издалека и, столкнись они лицом к лицу, вряд ли узнал бы его, как не узнал минуту назад, но, тем не менее, сразу понял, с кем здоровается Марта.
- З-з-здравствуй… - Артур даже стал заикаться от неожиданности.
Они стояли друг против друга и молчали.
- Я не ожидала увидеть тебя здесь, - наконец, заговорила Марта. - Думала, ты на Севере.
- Меня привезли… - проговорился Артур, тут же спохватился, поправился, - то есть пригласили…Я не хотел, но они очень настаивали…
- Ну да, ну да… - кивнула Марта и печально улыбнулась. - Ну, что ж, расскажи все, что знаешь. Зрителям будет интересно.
Она уже хотела идти, но Артур схватил ее за руку.
- Где Адель?
- Адель с бабушкой. В надежном месте…
- Я могу ее увидеть?
Марта вздохнула, отняла у него руку, посмотрела куда-то поверх его головы.
- Через семь дней, если все закончится благополучно. Или никогда. Потому что в противном случае нам придется уехать из Синегорья.
- Уехать? - удивился Артур. - Но почему?
Марта снова вздохнула.
- Потому что я никогда и никому не отдам своего ребенка. Извини, Артур, мне надо идти. Рада была увидеть тебя. Рада, что у тебя все в порядке...
Она сделала несколько шагов по направлению к застывшему в напряжении Марку, взяла его под руку, прижалась к нему плечом, и они вместе пошли дальше по коридору вслед за слегка ошеломленным ведущим.
Катя поравнялась с Артуром, который провожал взглядом Марту, ткнула его пальцем в грудь, привлекая внимание. Артур посмотрел на нее, в первый момент не узнал, потом лицо его изменилось.
- Послушай, дружок, - ласково сказала ему Катя, - однажды ты уже сделал очень большую глупость. Сейчас ты можешь сделать очень большую подлость. Не делай, прошу тебя!  Не надо. Ты будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.
Марту била дрожь. Она была на грани истерики. Встреча с Артуром стала для нее полнейшей неожиданностью. Она не питала никаких иллюзий по поводу его появления на телевидении. Марта металась по маленькому кабинету, зажав руками рот, чтобы не дать рыданиям вырваться наружу.
- Марта, - пытался остановить ее Марк, - Марта, дорогая, послушай меня… Пожалуйста, послушай.
Он, наконец, сумел схватить ее, прижал к себе, начал гладить по голове, словно маленького ребенка.
- Ну, что ты, что ты… А как ты хотела? Помнишь, мы говорили о порядочности? Марта, они не знают этого слова! Они не имеют о ней ни малейшего представления! Но ты сильная, я знаю, ты умная и добрая… Ты справишься! Ты будешь улыбаться! Они могут топтать тебя, могут унижать, но ты будешь улыбаться! Так надо! Понимаешь - надо! Ты будешь выше всех обвинений, которые предъявят тебе…
Степан, выскочивший за дверь, едва у Марты началась истерика, вернулся обратно. Схватил со стола стакан, вытащил из кармана заветную фляжку с коньяком, которая всегда была в машине, плеснул в стакан и трясущейся рукой протянул Марку. И не выдержал сам - приложившись к горлышку, сделал крупный глоток. Марк усмехнулся, покачал головой.
Он подвел Марту к стулу, усадил, сам опустился рядом на корточки.
- Выпей… Выпей, тебе нужно успокоиться.
У Марты было белое лицо и абсолютно сухие и в то же время какие-то истерзанные глаза. У Марка от жалости к ней и ненависти к Арапову и Тоцкому перехватило горло. Впервые в жизни он почувствовал непреодолимое желание убить. Убить тех, кто сейчас, наверное, торжествовал, предчувствуя унижение и поражение соперницы.
- Выпей…
Марта взяла стакан из его руки, поднесла к губам, сделала глоток, другой… Она даже не поняла, что именно пьет, не поморщилась - все чувства как будто атрофировались. Марта словно впала в ступор.  Она, действительно, не чувствовала сейчас ничего - ни боли, ни отчаяния, ни злости, ни ненависти. И в голове у нее не было ни одной мысли - звенящая пустота.
Марк сидел перед ней, держа в своих ладонях ее похолодевшие руки. Коньяк подействовал быстро. Щеки у Марты порозовели, дрожь прошла, а в глазах, минуту назад ничего не выражавших,  появились слезы. Катя, которая стояла позади Марка, тревожно вглядываясь в лицо подруги, с облегчением перевела дух: ну, слава Богу! Степан все так же держал в руке фляжку с коньяком. Он, похоже, приложился к ней уже не один раз, потому что на щеках у него выступили красные пятна.
- Марта! - Степан шагнул вперед. Ему отчаянно было ее жалко -  так, что хотелось рвануть рубаху на груди и пойти рубиться с неизвестными врагами. - Хочешь, я порежу его на куски?!
Это предложение было настолько неожиданным, что и Марта, и Марк невольно заулыбались.
- Дай сюда! - Марк вскочил на ноги, вырвал у него из рук фляжку. - Вот черт! Все выпил… У!
Он шутливо замахнулся на Степана.
- Нет, Степочка, - Марта, улыбаясь, вытерла слезу со щеки. - Не надо. Он - мой бывший муж, отец моей дочери. Не надо его резать.
Дверь приоткрылась, телеведущий показался на пороге комнаты.
- Марта Анатольевна, прошу вас в студию. Десятиминутная готовность…
Марта поднялась со стула с таким спокойным видом, как будто и не было никакой истерики.
- Уже иду…
И Марк в очередной раз удивился ее самообладанию.
Петр Александрович Арапов уже сидел в студии. Рядом с ним -  его пресс-секретарь. Вообще-то предполагалось, что во время дебатов ему будет помогать сам министр информации Аркадий Константинович Коваль, но тот категорически отказался. «Нет уж, увольте, - сказал он, -  у меня нет ни малейшего желания играть в этом театре абсурда!» «Что вы хотите этим сказать?» - побагровел Арапов. «Я хочу сказать, что не буду озвучивать всю ту грязь, которую псы господина Тоцкого собрали в одну дурно пахнущую кучу!» «В таком случае я подумаю, стоит ли вводить вас в новый кабинет министров». «Сделайте одолжение!» - усмехнулся Коваль и покинул заседание Совета.
Трауберг проводил его укоризненным взглядом. Нет, Коваль явно поторопился встать в позу. Он еще был нужен на своем месте. Арапов, видимо, думал также, потому что после заседания сам позвонил Ковалю и попросил его зайти.
- Аркадий Константинович, - Арапов морщился, ему было неприятно говорить на эту тему. - Вы думаете, мне самому нравится копаться в грязном белье этой милейшей женщины? Мне это противно! Но что же делать? Я не вижу, как еще мы можем справиться с ситуацией.
- Вы не понимаете, - мягко произнес Коваль, - нельзя унизить человека и самому при этом остаться не униженным. Тоцкий ослеп от ненависти, но вместо того, чтобы довериться зрячему поводырю, он стремится ослепить всех вокруг себя. И вас - в первую очередь. Петр Александрович, неужели вы не понимаете, что лучше проиграть, но при этом сохранить уважение к самому себе?
Арапов сидел, сцепив руки, низко опустив голову.
- Может быть, вы и правы, - голос у него звучал глухо и как-то безнадежно. - Но я уже ничего не могу поделать. Слишком поздно, слишком поздно…
- Никогда не поздно остаться порядочным человеком! - возразил ему Коваль.
Арапов покачал головой:
- Все не так просто, Аркадий Константинович! Но я прошу вас, останьтесь.
Теперь Коваль находился в студии - среди сторонников Арапова. На один ряд выше и чуть в стороне возвышалась над всеми сухопарая фигура профессора Тоцкого. Он сидел, поджав тонкие губы, вздернув острый подбородок, глядя прямо перед собой неподвижным взглядом - одинокий, гордый и независимый. От одного его вида у Коваля мурашки бежали по телу. Эпохе профессора приходил конец, и он не мог этого не понимать. Поэтому все, что он делал, было лишь последней и пока не слишком успешной попыткой удержаться на плаву.  Ему нужен был Арапов. Любой ценой… Любой…
Марта вошла в студию. Собравшиеся в ней зрители сразу оживились, засуетились фотографы, но охрана оттеснила их от центра, где сидели друг против друга два соперника, два человека, желавшие взвалить на свои плечи ответственность за маленькое государство с поэтичным названием Южное Синегорье.
Марта внимательно разглядывала Арапова, хотя и старалась, чтобы это внимание не было чересчур назойливым. Впрочем, он делал то же самое. Петр Александрович до сих пор видел свою конкурентку только на экранах телевизоров. Она ему нравилась и, так сказать, в телевизионной версии, но вживую понравилась еще больше. Мало того, что Марта Полянская была привлекательна, если не сказать - красива, она была еще и обаятельна, а обаяние Арапов ценил больше, чем красоту. И держалась она удивительно спокойно и уверенно. Так ведут себя люди с чистой совестью, люди, которых по ночам не мучают кошмары. Так неужели все те сведения, которые удалось раскопать псам профессора Тоцкого, не стоят и гроша? Не думает же она, в самом деле, что в их стране, где все находится под строжайшим и неусыпным контролем Комиссии  и Демпола, ей могло сойти с рук все, что она сделала?! Хотя, - Арапов даже усмехнулся,- что такого она сделала? Бросила мужа? Связалась с каким-то проходимцем? Бред! Нет, Коваль был прав: зря, зря он пошел на поводу у Тоцкого.
Петр Александрович бросил взгляд на Марту и обомлел: она улыбалась ему! И не только улыбалась, она вдруг легко поднялась с места и направилась к нему. Этого не ожидал никто - Арапов понял это потому, как в его сторону рванулись двое мужчин, сопровождавших Полянскую. Рванулись, но остались за пределами очерченного в центре студии круга.
Марте понравился Арапов. У него было приятное, хотя и усталое лицо, очень подвижное, - на таких лицах хорошо читаются все эмоции. Марта любила людей, живо реагирующих на происходящее, - может быть, потому, что сама была такой. Кроме того, Арапов  показался ей спокойным и добрым человеком. Она вспомнила слова Трауберга: «… на каждом заседании закатывает истерики». Закатишь тут! Марта посмотрела на  гостевую трибуну, где коршуном сидел профессор Тоцкий, и вновь перевела взгляд на Арапова. Наверное, он хороший отец. Вот только совершил одну большую ошибку. Ему не нужно было прятать своих детей, если, конечно, это предположение соответствует действительности. Ему нужно было рассказать об этом всей стране и отменить чертов Закон о народонаселении! Рассказать…
Именно  в эту минуту она и улыбнулась Арапову. А потом поднялась со своего места и подошла к нему.               
 - Марта!.. - попыталась остановить ее Катя, но она не слушала.
 Арапов не ожидал от нее такого поступка. В первый момент он даже не сообразил, нужно ли  ему встать или  можно остаться сидеть. И все-таки поднялся. На висках и лбу выступил пот - может, от жары, которая стояла в студии, может быть, от волнения.
- Здравствуйте! - Марта протянула ему руку, и он пожал ее тонкие, неожиданно холодные пальцы. - Вам не кажется, что нам нужно было познакомиться и пообщаться несколько раньше?
- Да, наверное, - растерянно пробормотал Арапов.
- Ну, ничего, я думаю, что мы еще наверстаем упущенное.
Марта снова улыбнулась ему и вернулась на свое место.
«Черт! - подумал Арапов. - Что я здесь делаю?! После такого нужно просто вставать и уходить… Хорошо, что камеры не включены…»
Если бы он только знал, как был неправ. В действительности одна из камер работала все это время, фиксируя выражения лиц, улыбки, реплики присутствующих. Предполагалось, что кусочки этого неотрепетированного и никем не  режиссированного действа войдут в спецвыпуск вечерних новостей. 
- Внимание! - голос с металлическим оттенком шел откуда-то из-под потолка. - До выхода на спутник остается три минуты. Прошу всех участников и зрителей занять свои места. Напоминаю, что мы работаем в режиме реального времени. Прошу следить за своими словами и эмоциями. Все приготовились!
 К Марте подлетела девушка, в мгновение ока прицепила к отвороту блузки маленький черный микрофончик, зачем-то щелкнула по нему пальцем, одарила Марту улыбкой и испарилась.
Все, что было потом, почти не отложилась у Марты в памяти. Ей задавали вопросы  - она отвечала, потом что-то говорила сама, спрашивала - и ей отвечали. Это было похоже на игру в пинг-понг: шарик - удар, шарик - удар.  - Вам не кажется, что отмена Закона о народонаселении - это, по меньшей мере,  утопия? - Утопией было думать, что построить благополучие государства можно на костях детей… - Это все слова! Реальность же такова, что рост населения неизбежно приведет к экономическому коллапсу и гуманитарной катастрофе. - Гуманитарная катастрофа произошла пятьдесят лет назад. Что же касается экономического коллапса, то, согласитесь, любая семья, думая о ребенке, планирует свой бюджет. - Ну, разумеется! Можно сэкономить на еде и косметике и купить коляску для будущего ребенка. На чем же вы собираетесь экономить, когда станете президентом? - На чем? Предположим, на бездельниках, которые сидят в Демполе и в Комиссии по народонаселению. Неплохая экономия, не правда ли? - Вам не хватит надолго этих денег. Если число рождений в Синегорье увеличится хотя бы вдвое, через три года экономика рухнет! Вы не сможете ни прокормить, ни одеть этих детей...  - Давайте не будем заранее писать сценарии апокалипсиса. Решать проблемы нужно по мере их поступления. У нас есть земля, леса, реки… У нас есть люди, которые хотят жить на этой земле и растить своих детей. Вместо того чтобы запугивать их страшилками полувековой давности, лучше протянуть им руку помощи, дать им возможность работать, а не заглядывать в их кошелек  и  не считать последние копейки. - Вам не кажется, что вы беретесь не за свое дело. Вы молоды, красивы, думаю - любимы, зачем вам политика?  - Если вы полагаете, что дело женщины, пусть даже молодой и красивой, - кухня и секс, то позвольте с вами не согласиться. Пока на улицах наших городов идет охота за так называемыми незаконными детьми, словно за ведьмами в эпоху средневековья, пока наших дочерей отдают в бордели, а сыновей - в Демпол, политика должна быть частным делом каждого, а не привилегией меньшинства.
- Как вы считаете, может ли быть президентом человек безнравственный, морально нечистоплотный, отвергающий общественные устои и традиции?
«Ну, вот, началось!  - подумала она. - Дождалась…». Этот вопрос задал пресс-секретарь Арапова. И, похоже, переход на личности самому Петру Александровичу не слишком понравился. Он как-то странно покосился на своего помощника и отвернулся в сторону, словно хотел показать, что не имеет к нему никакого отношения.
  - Можно считать этот вопрос риторическим?
- Ну, почему же! - пресс- секретарь постучал по столу ручкой и посмотрел на нее насмешливо. -   Уважаемые зрители! Позвольте представить вам  господина Полянского, мужа нашего уважаемого оппонента.
Теперь и она увидела Артура. Он спускался с самого верхнего ряда зрительской трибуны - ссутулившись, вжав голову в плечи, не поднимая глаз. Он чувствовал себя неуютно, очень неуютно под пристальными и совсем  не доброжелательными взглядами собравшихся в студии людей. Слишком неблагодарная ему досталась роль.
Марта повернулась к Арапову. Тот не выдержал ее взгляда. Оттер нервным движением руки пот с виска и отвернулся.
- Я надеюсь, - негромко и в то же время отчетливо произнесла Марта, - что ваши дети не смотрят телевизор. Потому что если они его смотрят, сейчас им будет стыдно за вас…
Она не знала, почему она сказала - «ваши дети». Эти слова вырвались случайно, но произвели невероятный эффект: Арапов вздрогнул, мгновенно покрылся красными пятнами, а глаза стали похожи на глаза мальчишки, уличенного во лжи. Камеры крупным планом показали растерянное лицо на экранах всех телевизоров страны, но только несколько человек поняли, чего так испугался бывший президент Синегорья.
Артур, наконец, спустился вниз и подошел к микрофону.
- Прошу вас, господин Полянский, - неуверенно произнес ведущий, тот самый молодой человек, который встречал Марту и ее друзей.
- Подонок! - сквозь зубы пробормотала Катя.
Марта бросила взгляд на Марка. Он сидел неподвижно, откинувшись на спинку кресла и сложив руки на груди, но по тому, как сжались его губы, как прищурились глаза, было ясно, что весь он - пружина, готовая сорваться в любой момент.
- Марта… - Артур мялся, словно не зная, с чего начать. - Ты не думай…
- Я ничего не думаю… - спокойно перебила она. - Я знаю, зачем ты пришел. Ты сделал свой выбор, о чем еще  говорить.
- Нет, ты послушай! - вдруг начал горячиться Артур. - Вы все послушайте!
Он повернулся к зрителям, однако ведущий мягко, но настойчиво вернул его к микрофону.
- Я хочу сказать… - Артур запнулся, ухватился рукой за стойку микрофона, словно боялся, что отнимут, не позволив сказать все то, что он решил сказать. Решил в те недолгие минуты, что прошли после их встречи в коридоре. - … Марта всегда была хорошей женой и матерью…Она работала, заботилась обо мне и о нашей дочери… И все время ждала… ждала, что я буду делать тоже самое…Ждала и верила… А я считал, что так и должно быть… Я думал, что она вечно будет любить, терпеть и надеяться, что я возьмусь за ум… Я вел себя … как последняя свинья! Я сам виноват в том, что Марта ушла…
- П-позвольте… - подскочил побледневший пресс-секретарь Арапова. - Что вы несете?! Мы с вами так не договаривались…
- А я с вами вообще никак не договаривался! - повернулся в его сторону Артур. - Вот, заберите свои вонючие деньги!
Такого, кажется, не ожидал никто: «свидетель обвинения» - наверное, именно эту роль должен был сыграть Артур, шагнул к столу, где сидел Арапов, достал из кармана пачку денег и швырнул ему в лицо…
По студии прокатился восторженный гул. Марк вскочил на ноги. Степан, хохоча, хлопал в ладоши. И только профессор Тоцкий все так же невозмутимо взирал на происходящее.
Побледневший Арапов несколько секунд приходил в себя. Потом встал, взял деньги, повертел их перед собой, небрежно бросил обратно на стол.
- Ну, довольно этого балагана!
Вся страна видела, как он подошел к ошеломленной, онемевшей от неожиданности Марте.
- Госпожа Полянская, приношу вам искренние извинения за все, что произошло здесь сегодня. Клянусь, я был не в курсе. Мне стыдно за своих помощников. Обещаю вам, что ничего подобного больше не повторится.
 Все-таки он, действительно, был неплохим человеком, бывший президент Петр Александрович Арапов.

Через два часа члены Президентского Совета собрались в кабинете у Арапова. Хозяин сидел, как обычно, во главе стола и внешне выглядел совершенно спокойным, хотя каждый понимал, что после столь позорного завершения теледебатов трудно сохранять самообладание.
Петр Александрович оглядел своих соратников. Каждый  на своем месте. Кроме профессора Тоцкого. Впервые он занял стул не рядом с Президентом, а в стороне - у стены, и тем самым как будто бы отгородился от суетного мира, словно не имел к нему ни малейшего отношения.
- Ну,  что, господа? - Арапов наклонился вперед, так, словно хотел, чтобы его лучше слышали. - Кому я должен сказать спасибо за свой сегодняшний триумф?
У него в голосе не слышалось ни иронии, ни сарказма, ни злости. Спокойный, даже насмешливый голос. И в глазах - тоже усмешка.
Министры угрюмо переглядывались между собой. Все понимали, что отмыться от грязи, которую они сами на себя сегодня вылили, уже невозможно.
- Господин Президент, - неуверенно начал начальник Демпола, - я не понимаю, как это могло произойти… Мы обо всем договорились. Ему заплатили деньги, обещали отдать дочь и обеспечить беспрепятственный выезд из страны. Он согласился… Я не знаю, почему все пошло не так…
Арапов покачал головой.
- Не знаете? Зато я знаю! Потому что мы с вами, господа, вчерашний день! Да-да, вчерашний! А Марта Полянская - день завтрашний. И если вы этого не понимаете, значит, у вас нет никакой политической интуиции. Вы видели, что творится на улицах?!
Начальник Демпола кивнул. Он стоял перед Араповым, словно провинившийся школьник перед учителем. Да, он видел, что творится на улицах. На улицах толпы народа ликовали так, как будто выборы уже состоялись, и в них победила Марта Полянская. На площади перед зданием правительства стояли пикеты с портретами Марты и с самодельными плакатами, нарисованными кривыми буквами на кусках ватмана и обоях: «Арапов, уходи!», «Синегорью - будущее!», «Синегорье + Марта = Любовь», «Марта, мы и наши дети!».
Арапов поднялся с кресла, подошел к окну, отдернул штору и несколько минут молча смотрел вниз на площадь, окруженную газонами с аккуратно подстриженной травой, нежно отсвечивающей в лучах заходящего солнца, и высокими, старыми тополями - они росли здесь столько, сколько помнил себя сам Арапов. В центре площади стоял пустой постамент. Когда-то на нем возвышался памятник - бронзовый вождь в бронзовом пальто держал в бронзовой же руке  бронзовую кепку. Лет тридцать назад кепку вместе с рукой спилили. Злоумышленников не нашли. Памятник с постамента сняли и увезли - якобы на реставрацию. Реставрация затянулась. Вождя больше никто не видел.
Сейчас на каменном постаменте молодой человек размахивал государственным флагом Южного Синегорья. Вокруг него кричали, пели и даже танцевали демонстранты, а напротив них в молчаливом ожидании стояла цепь полицейских.
- Только прикажите, господин Президент, - робко произнес начальник Демпола, - их разгонят в пять минут!
Арапов неожиданно для всех расхохотался.
- В этом я не сомневаюсь! Поздно, голубчик, поздно! Оппозиция - это раковая опухоль в последней стадии. Метастазы распространяются с невиданной  скоростью. Ими поражен уже весь город… Да что там… - он махнул рукой в отчаянии, - вся страна! Сегодня  вы разгоните их, а завтра они разгонят нас. Разве вы этого еще не поняли?
Он вернулся к столу, сел на место.
- Господа, я не собираюсь устраивать разбор полетов. Очевидно, что мы проиграли, как ни прискорбно это признавать. И виноват в этом я сам. Среди вас есть люди, которые предупреждали меня о возможном исходе. Я не прислушался к голосу разума.
- Что же теперь, - задал вопрос кто-то из министров, - сдаться?
Арапов пожал плечами.
- Я не знаю. Во всяком случае, не вижу никакого смысла продолжать этот спектакль. Впереди почти неделя.  Думаю, мы просто будем ждать и наблюдать, как  разворачиваются события.  Да, и еще. Если кто-то изъявит желание подать в отставку и уехать из Синегорья, я не буду препятствовать. 
Трауберг смотрел на него с сочувствием. Слишком поздно Арапов понял, что все это время шел не тем путем. После сегодняшнего провала говорить с ним о смене курса, как это предполагалось ранее, уже невозможно. И не только потому, что сам Арапов теперь на это не пойдет, но еще и потому, что Марта за десять дней сделала почти невозможное - она завоевала страну. Трауберг это понял, когда вышел после завершения прямого эфира и увидел, как к телестудии со всех сторон стекаются толпы людей. Все они шли лишь для того, чтобы увидеть Марту и выразить ей свою поддержку. До завершения избирательной кампании оставалось несколько дней, но в действительности народ уже сделал свой выбор. И не в пользу Арапова.
Трауберг подумал тогда, что они с Ковалем и остальными участниками заговора тоже были не дальновидны. Так сказать, политически близоруки. Им и  в голову не могло придти, что для синегорцев важно не только то, что им предлагают, но и кто предлагает. Если бы сейчас Арапов вдруг резко изменил свой курс и пообещал синегорцам отменить Закон о народонаселении, было бы совершенно ясно, что сделал он это лишь для того, чтобы сохранить за собой пост президента. Не-е-ет, народ не так глуп! И хорошо, что ни сам Трауберг, ни Коваль, ни кто другой не предложил, точнее, не успел предложить Марте пойти на переговоры с пока еще существующей властью.
Трауберг посмотрел на профессора Тоцкого. На лице старика не отражалось совершенно никаких эмоций. Глаза, не моргая, смотрели в пространство. Он, казалось, совершенно не слушал то, что говорил в эту минуту Арапов. Тоцкий думал о своем. Он думал о Марте Полянской. Это она, одна она виновата в том, что произошло. Она отняла у него сначала сына, а теперь - государство. Отняла все, что он, профессор Тоцкий, создавал на протяжении нескольких десятилетий! И она должна ответить за это. О, как он ненавидел эту девчонку, эту выскочку, которая возомнила, что может стать президентом страны - его страны! Ну, что ж, ее предупреждали… Ей говорили, что нужно остановиться. Она не вняла предупреждению. Значит, теперь ее нужно уничтожить. Нет, вовсе не для того, чтобы спасти задницу Арапова  - этого безвольного слюнтяя, не способного справиться ни со своими эмоциями, ни со своими противниками, ни даже со своими министрами, которые  теперь начнут разбегаться, словно тараканы, на которых побрызгали из бутылки с дихлофосом.  Нет, Арапова  уже ничто не спасет - его игра проиграна. Профессор должен отомстить за себя. Полянская умрет. Арапов президентом не станет. А станет один из тех, кого сегодня не берут в расчет - уж он, Тоцкий, об этом позаботится. Время для этого у него еще есть. 

Петр Александрович Арапов бродил по коридорам Дома Правительства. Казалось, бродил безо всякой цели, а на самом деле думал о том, почему все повернулось именно так, как повернулось? Чего он не учел?  К кому не прислушался? Неужели к тем, кто твердил, что стране нужны перемены? А он так боялся этих перемен. Ему казалось, что не нужно ничего трогать, что все образуется само собой. Но ничего не образовалось. Как будто специально в год перед выборами в стране без конца происходили какие-то катаклизмы и потрясения… Может, это были знаки? А он не понял, не внял? Поздно… Менять что-либо теперь  - слишком поздно. Нужно было раньше… Почему он не прислушался к тем, кто постоянно говорил ему об этом?..
В Доме Правительства было тихо. Рабочий день давно закончился.  Разбежались секретарши и мелкие клерки. В коридорах не было ни души. Арапов шел по красным ковровым дорожкам, чей ворс был вытерт местами до черных глянцевых лысин - столько ног прошло по ним за годы, что они лежали здесь. «Интересно, - подумал Арапов, - это те же самые дорожки, по которым я ходил в первые дни и месяцы своего президентства? Наверное, иначе они не были бы такими потертыми. Черт, неужели в Синегорье не хватает денег даже для того, чтобы постелить новые ковры в Доме Правительства?» Ему стало не по себе от этой мысли. Почему он раньше не замечал этих черных проплешин? Может быть, потому, что не ходил по коридорам? Поднимался по служебной лестнице к себе на второй этаж, закрывался в своем кабинете, отгораживался штатом помощников и секретарш и подпускал к себе только проверенных, надежных людей. Ах, Петр Александрович, Петр Александрович! Об этом ли ты мечтал десять лет назад, когда впервые вошел в это здание. Ты был молод тогда… Да, молод, пусть не так, как твоя соперница Марта Полянская, и все же, и все же… Ты, как и она,  хотел сделать счастливым жителей Синегорья. Ты окружил себя мудрыми и опытными людьми, которые, как тебе казалось, точно знали, что ты должен сделать, чтобы достичь блага для общества. И тебе было так хорошо и уютно под их крылышком. У них всегда находился ответ на любой вопрос, и ты никогда не задумывался над тем, насколько он правильный. К чему это привело? К тому, что ты потерял ощущение реальности. Ты принимал желаемое за действительное и, повинуясь единственному своему стремлению сохранить статус кво, делал все, чтобы действительное подогнать под рамки желаемого. И тебе в этом усиленно помогали. А когда находились те, кто по простоте душевной все же называли черное черным, а белое белым, ты отмахивался, потому что они нарушали  твой покой и мешали тебе чувствовать себя героем, приносящим свою жизнь на алтарь человечества. И понял ты это, друг Петр Александрович, только сейчас, когда получил пощечину от девчонки. От девчонки, которая, судя по всему, через несколько дней войдет в это здание на тех же самых правах, на каких ты входил в него на протяжении десяти лет.  Увы, слишком поздно ты это понял…
Арапов не знал, зачем он пришел на третий этаж - так, случайно, ноги принесли. Остановился, огляделся. Двери министерских кабинетов - громоздкие, значительные, как и те люди, которые работали здесь, были плотно закрыты. Интересно, подумал Арапов, какие государственные тайны прячутся за ними? Впервые бывший президент обходил дозором здание, в котором проработал столько лет. И вдруг поймал себя на мысли, что часто даже не представляет себе, кто сидит в том или ином кабинете.
Перед одной из дверей он невольно остановился. На ней висела табличка: «Директор департамента социального развития Э.Э. Трауберг».  Арапов потянул за ручку - дверь   оказалась открыта.  В маленькой приемной за столом сидела секретарша - крупная, яркая женщина, совершенно  не похожая на молодых смазливых девочек, которых так любили держать в своих приемных члены Правительства. Да, Эрих Эрастович даже в этом отличался от всех остальных.  Женщина удивленно и, как показалось Арапову, испуганно смотрела на него. Появления Президента она явно не ожидала.
- У себя?.. - Арапов ткнул пальцем по направлению к двери, ведущей из приемной непосредственно в кабинет.
- Д-да… - женщина кивнула растерянно.
Арапов открыл дверь и вошел…
Он не ожидал увидеть то, что увидел. Точно так же, как собравшиеся не ожидали появления президента. За столом сидели четверо - сам Трауберг, министр информации Коваль, генерал Акимов и министр финансов Василеску.  Бутылка коньяка, рюмки, лимон, шоколад, бутерброды с красной рыбой… Интересно, праздновали они или пили с горя?
Первым пришел в себя Арапов.
- Не помешаю, господа?
Министры, переглядываясь в замешательстве, поднялись один за другим.
- Прошу вас, Петр Александрович, - Трауберг  повел рукой, словно приглашал   присоединиться к застолью.
Сам поставил ему стул, достал рюмку, налил коньяк.
- За что пьем? - поинтересовался Арапов.
Мужчины снова обменялись взглядами.
- За будущее Синегорья! - провозгласил генерал Акимов.
Они выпили, стоя. Потом сели. Арапов подцепил лимон, бросил его в рот, разжевал, сморщившись. Его внимание вдруг привлекла книга на рабочем столе Трауберга. Не спрашивая разрешения, он потянулся, взял ее в руки. Белая обложка по диагонали была словно разорвана надвое коротким черным заголовком - «Второй». Внизу более мелким шрифтом: «История одного преступления». Сверху - фамилия автора: Марта Полянская. Арапов открыл книгу, пролистал, закрыл и положил на место. Ему неожиданно все стало ясно. Настолько ясно, что он даже рассмеялся. Ну, конечно! Это же было очевидно - нити управления избирательной кампанией Марты Полянской вели в Дом Правительства! Он и раньше чувствовал это, только не мог, вернее, не хотел поверить, что кто-то из его соратников ведет двойную игру. Что ж, поделом ему, поделом! Ай да Трауберг!
- Эрих Эрастович, вы ничего не хотите мне сказать?
Трауберг поднял голову, посмотрел ему прямо в глаза.
- Я уже все сказал и неоднократно. Вы сами сегодня признали это. Как и то, что не прислушались к доводам разума. Не хотите объяснить, почему? 
Арапов пожал плечами.
- Ну, что ж… Думаю, что сейчас уже не имеет смысла скрывать… У меня трое детей, господа. Да-да… Старшая дочь и мальчики - близнецы. Так получилось… У жены редкое заболевание крови, ей нельзя было делать аборт. Тоцкий знал об этом…  Он держал меня, словно на привязи… Я знал, что если информация о моей семье просочится в прессу, моя политическая карьера закончится в тот же миг, а для Синегорья наступят трудные времена потрясений. Мне не нужна была революция…
- А вы никогда не думали, - спросил Коваль, - что достаточно всего-навсего отменить Закон о народонаселении? И не будет никакой революции.
- Я думал об этом, - вздохнул Арапов, - но профессор убеждал меня, что это невозможно, что экономика Синегорья не справится, что нас ждет нищета еще большая, чем пятьдесят лет назад, когда ввели в действие этот закон.
- Почему, - тихо произнес Василеску, - почему ему вы верили больше, чем мне? Почему все мои инициативы разбивались о ваше нежелание что-либо делать? Сколько инвестиционных проектов я вам предлагал? Они позволили бы привести в страну деньги, создать рабочие места, они потребовали бы увеличения числа работников…
- Тоцкий говорил, что таким образом мы можем потерять свою экономическую независимость и станем государством-сателлитом…
- Бред! - не выдержал Трауберг. - А вы не думали о том, что лучше вновь стать единым государством с Уральской республикой или с тем же Севером, чем жить так, как мы живем?! Нищие, униженные, запуганные, пасынки в родной стране… 
Арапов вдруг закрыл лицо руками. Траубергу показалось, что он сейчас заплачет. Акимов взял бутылку с коньяком, наполнил рюмки.
- Ладно, мужики, - примирительно прогудел он. Трауберга всегда забавляло то, в тщедушном теле генерала жил густой, мощный голос. - Что уж теперь говорить! Давайте выпьем за то, чтобы все закончилось и закончилось хорошо!
Арапов отнял руки от лица. Он был бледен, но глаза у него оставались сухими.
- Невероятно! Вы меня так подставили… И предлагаете за это выпить?! Я не верю своим глазам и своим ушам!
- А вы поверьте, Петр Александрович, - усмехнувшись, посоветовал ему Коваль. - И благодарите Бога, что ваш соперник Марта Полянская - человек, который действительно хочет блага Синегорью, а не себе.
- Иными словами, - подхватил с иронией Арапов, - я должен радоваться, что за ней стоите именно вы, люди, в порядочности которых я могу не сомневаться. Ну, что ж, давайте выпьем хотя бы за это…

В особняке Василеску царило уныние. Марта вернулась домой в слезах. Если до эфира она еще умудрялась как-то держать себя в руках, то после скандала, разразившегося на виду у всей страны, нервы ее сдали окончательно. Она разрыдалась, едва вышла из студии. Более того, вместе с ней ревела и Катя. Зрелище  фантастическое! Марк со Степаном пытались остановить это безумие, но безуспешно.
- Машину подгони к дверям, - уныло сказал Марк своему напарнику, - и всех фотографов вон с территории! Попробуем вывести их отсюда потихоньку.
Катю по пути домой передали с рук на руки озадаченному Тони. Марту привезли в особняк, и вот уже два часа она периодически всхлипывала, вспоминая о том, что ей пришлось сегодня пережить. Марк ходил кругами вокруг нее и вздыхал. Утешать было бесполезно. Сердиться - бессмысленно.
- Дайте ей выплакаться, - мудро посоветовала Элла Романовна, - сколько же можно все в себе носить! Так и до нервного срыва недалеко.
Она принесла Марте воды и таблетку валерьянки, и запретила подходить к Мите.
- Переживите сегодняшний день, а ребенка беспокоить не надо. Вы нервничаете, и он нервничать будет. Кому от этого лучше?
Именно поэтому Марта сидела внизу, в столовой и, хлюпая носом, смотрела телевизор. Как только начинался выпуск новостей, хлюпанье плавно перерастало в щенячий скулеж.
Марк решил быть стойким, хотя периодически ему хотелось то смеяться, то ругаться. Он молчал, уткнувшись в газету. В последние десять дней ни одно уважающее, как впрочем, и не слишком уважающее себя издание не обходилось без большой или маленькой статьи о Марте Полянской. Суть всех этих опусов, ругательными они были или, напротив, хвалебными,  сводилась к одному: Синегорье ждут большие перемены, независимо от того, станет она президентом или нет. Жить так, как жила страна до этой предвыборной компании, уже не представляется возможным. 
- Ма-а-арк… - всхлипнула Марта.
- Да, любимая…
- Я веду себя глупо?
Он не выдержал, засмеялся, подошел к креслу, в котором она свернулась калачиком, присел перед ней на корточки.
- Ты ведешь себя глупо, но пусть тебя это нисколько не волнует! Иногда можно совершать глупости, тем более, когда они никому не мешают.
- Я сейчас успокоюсь…
- Конечно, - Марк взял ее руку, поцеловал. - Я жду этого уже два часа…
И в этот момент зазвонил телефон.
Трубку снял Марк.
- Привет, старик!
У Трауберга был странный голос. Марку даже показалось, что он пьян.
- Как настроение у нашей героини?
- Честно говоря, хреновое… Уже два часа поливает все вокруг слезами.
- С чего бы вдруг? Я думал, вы обмываете сегодняшнее реалити-шоу.
- Не понял… - растерялся Марк. - Вы полагаете, есть что обмывать?
- Марк, ну ты и чудак! - расхохотался Трауберг. - Вы что, так ничего и не поняли? Мы выиграли, Марк! Мы выиграли!
- Что? Что? - на мгновение у Марка потемнело в глазах. Ему показалось, что он ослышался. - О чем это вы?
- Марк, кто там? -  Марту испугал его изменившийся голос. Она даже приподнялась в кресле, выгнув спину, словно бегун на старте, готовый сорваться с места. - Что случилось?
Он махнул ей рукой: мол, все в порядке.
- Арапов сошел с дистанции, - говорил ему Эрих Эрастович. - В пятницу он выступит по телевидению с обращением к народу Синегорья, скажет, что прекращает свою политическую карьеру, и призовет избирателей отдать свои голоса за Марту Полянскую.
- Этого не может быть! А Тоцкий? Тоцкий позволит ему это сделать?
- Все! - рассмеялся Трауберг. - Тоцкий - это кобра, которая пережила свой собственный яд. Что он может сделать теперь, когда люди вышли на улицы?! Они почуяли запах свободы. Он пьянит, Марк! Вы что, телевизор не смотрите? Всюду пикеты, митинги - у Дома Правительства, у Демпола, на Центральной площади…Синегорск бурлит!  Полиция бездействует, потому что Арапов запретил разгонять демонстрантов. Следят только за тем, чтобы не было беспорядков. Марк, такого не ожидал никто! Никто не мог этого предвидеть!  Так что Тоцкий уже ничего не может поделать.
- А что теперь делать нам?
- Расслабляться, конечно, не стоит - номинально у нас еще два противника. Завтра отдыхайте, а в среду едете в Приуральский район. Вас не поймут, если вы там не побываете. В общем, поздравь от меня Марту. Скоро все закончится.
- Вернее, - поправил его Марк,  - скоро все начнется.
- Да, - согласился с ним Трауберг, - начнется новая жизнь. Для всех нас…
Марк положил трубку и еще минуту стоял неподвижно, обдумывая услышанное. Он был готов к любому, самому невероятному повороту событий, но только не к такому… Арапов сдался?! Невероятно! Почему?  Да, ситуацию, в которой он сегодня оказался, приятной не назовешь, но при желании, при большом желании он мог бы оправдаться. «Порвать» при всех своего пресс-секретаря. Перевести стрелки на профессора Тоцкого…  Мог, но не стал… Понял, что бессмысленно?  Или кончился запас прочности?
- Марк, - Марта, забыв про слезы, все-таки поднялась с кресла, подошла к нему, встревожено вглядываясь в его растерянное лицо. - Кто звонил? Что случилось? Да отвечай же ты!
- Знаешь, - сказал он ей, - кажется, ты будешь президентом. Да-да…
Он скрестил руки на груди, засунув пальцы под мышки, как будто хотел их согреть, и стоял так, задумчиво рассматривая Марту, словно увидел впервые, словно стремился понять, изменилось ли в ней что-нибудь после того, как он сказал ей эти слова.
- Ты полагаешь, что это смешно? - насупилась Марта, готовая в любой момент снова пустить слезу.
- Я не шучу… Звонил Трауберг. Арапов отказался от дальнейшей борьбы. Мы победили, Марта. Ты - победила…
Она смотрела на него и не знала, как реагировать на эти слова. Промолчать? Крикнуть «Ура!»? Просто завопить от радости? Самое удивительное состояло в том, что и радости-то, в общем, не было никакой. Может быть, потому что она не до конца осознала суть произнесенных Марком слов. А, может быть, потому, что еще не отошла от пережитого стресса. Так или иначе, они стояли как два истукана и молча смотрели друг на друга. Первым пришел в себя Марк. Он не стал больше ничего говорить. Просто взял Марту за руку и повел на второй этаж…

На Синегорье опустилась липкая, удушливая, изнуряющая жара. По утрам раскаленное солнце медленно поднималось из-за горизонта, зависало над городом в совершенно чистом, без единого облачка, ослепительно синем небе. От стен домов, от асфальта, даже от пыльной травы на газонах вдоль дорог и тротуаров исходило тепло, словно от хорошо натопленной печки. По ночам жара слегка спадала, утром роса закипала в солнечных лучах, испарялась,  и город на несколько часов превращался в парную баню.   
Днем горожане старались не появляться на улицах. Прячась в душных квартирах и офисах, искали спасение под вентиляторами и под холодным душем. Те, кому по необходимости приходилось передвигаться по городу в самый зной, не расставались с импровизированными веерами, бутылками с холодной водой и даже зонтами, которые давали хоть немного тени. Машины превратились в душегубки. Они перегревались на солнце, закипали, вставали на дорогах бесполезной грудой металла, останавливая движение. Город мучился в пробках, словно грешник в аду.
До выборов оставалось два дня. Марта провела их в бесконечных переездах из города в город, из района в район. Порой ей казалось, что от жары и напряжения мозги у нее начинают плавиться. Названия деревень и поселков, где она побывала, перемешались   в голове. Перед глазами, стоило только закрыть их, вставали лица людей, с которыми пришлось встретиться.  Слова, которые она говорила во время этих встреч, жили в ней как будто сами по себе. Там, в Синегорске, на самом верху, уже все было решено, но здесь, в провинции, ее ждали - и она приезжала, улыбалась, пожимала протянутые руки, терпеливо отвечала на одни и те же вопросы, проводила презентацию своей книги: «бомба для президента» взорвалась,  но режим, который она должна была разнести в клочья,  и без того уже доживал последние дни.
Городок, куда они приехали в пятницу утром, носил милое, вызывающее улыбку название - Удалово. Это был небольшой, уютный, самый что ни на есть провинциальный городок - домики, окруженные кустами сирени, с резными наличниками на окнах, зеленые тихие улицы, старинные здания, сохранившиеся с прошлых веков. Были в Удалово и другие дома - серые, унылые пятиэтажки, но они казались чужими в этом мире ожившей старины.
Марту встречали в городском доме культуры - белом двухэтажном купеческом особняке, построенном, должно быть, в конце 19 века. Как историк, она оценила красоту дома, удивившись, что не знала о нем раньше - ни в одном реестре памятников архитектуры, которые ей неоднократно приходилось держать в руках, не было даже намека на существование этого здания. «Надо будет рассказать Стаси, - подумала Марта, - привезти ее сюда, она обрадуется». Она чувствовала себя виноватой перед подругой, которая так выручила ее в трудную минуту, и о которой она  почти  не вспоминала в суете последних дней.  Несколько раз Марта пыталась позвонить ей, но телефон молчал. Видимо, Виктор решил не испытывать судьбу и до поры до времени спрятал жену там же, где Адель и ее бабушку.
Общение с избирателями затянулось. Небольшой зал - наверное, в нем когда-то проходили балы  или купеческие собрания - был заполнен людьми. Несмотря на распахнутые настежь окна, духота стояла неимоверная. Горячий, тягучий, словно растаявшая ириска, воздух патокой лился с улицы в зал. Если те, кто сидел в партере и на маленьких балкончиках под высоким потолком, украшенным лепниной, имели возможность обмахиваться газетами или носовыми платками, то Марта, стоявшая на сцене у микрофона, изнемогала от жары. Временами перед глазами у нее начинали плясать мириады черных мошек. Ей казалось, что еще минута - и она просто не выдержит, упадет на пыльные доски сцены. Тогда она поворачивалась в сторону кулисы, откуда внимательно наблюдал за ней Марк, и он выносил ей стакан воды и  влажную салфетку. Марта вытирала лицо, нисколько не заботясь о макияже, - какой макияж в такую жару! -  делала несколько глотков, и продолжала отвечать на бесконечные вопросы.
 Эта пытка продолжалась два часа. Когда, наконец, народ потянулся к выходу, Марта, шатаясь, ушла за кулисы и буквально упала в объятия Марка. Степан притащил стул и, когда Марта села, снял с нее туфли и обернул ей ноги мокрым полотенцем.
- Ты где его взял? - удивился Марк.
- А! - беспечно махнул рукой Степан. - В туалете висело. Вот я и прихватил.
Марк, присев на корточки, одной рукой придержал Марту за подбородок, другой - обтер ей лицо салфеткой.
- Как ты?
Марта только помотала головой в ответ - говорить уже не было сил.
В двери, ведущей из коридора на сцену, появилась женщина в белом платье - директор дома культуры.
- Прошу прощения, - она говорила почтительным полушепотом, - Марта Анатольевна, вас ждут на презентацию книги.
- Марк, пожалуйста, может, отменим… - Марта посмотрела на него умоляюще.
Он отвел глаза.
Стол стоял в фойе слева от входной двери. Здесь же толпился народ, желавший получить не только книгу, но еще и автограф автора. Марту встретили аплодисментами - улыбаясь, она села, подвинула к себе стопку книг, взяла верхнюю, открыла, расписалась на титульном листе, протянула женщине, стоявшей к столу ближе всех. «Ничего, - думала Марта, - еще пятнадцать минут…  Скоро все закончится…  Вечером мы будем дома…». Она улыбалась своим мыслям, в пол - уха слушала какие-то добрые слова в свой адрес, кивала головой, что-то отвечала…
Парень в красной майке, протиснувшийся сквозь толпу, не вызвал никаких подозрений ни у нее, ни у Марка со Степаном, стоявших по обе стороны стола. Марта подписала книгу, подняла глаза и только тогда увидела направленное на нее дуло пистолета…
Много позже Марта пыталась вспомнить, что она почувствовала в тот момент, и не могла. Она не успела ничего почувствовать. Она только успела заметить  руки, которые ходили ходуном, трясущиеся губы, белое лицо и сумасшедшие глаза. Парень дико боялся, и потому у Марты в голове проскочила мысль: «Не выстрелит…». Но в эту минуту их взгляды пересеклись, парень зажмурился и…
…Степан краем глаза увидел прыгающие руки, протянутые через стол к Марте. Ему хватило доли секунды, чтобы понять, что сейчас произойдет. Раздумывать  не было времени. Степан мог бы оттолкнуть пистолет, но он сделал по-другому: схватил убийцу за руку и дернул на себя…
…Марк смотрел на людей поверх плеча парня в красной майке. Он услышал выстрел, увидел, как Марту развернуло и ударило плечом об стену, как веером брызнула кровь на книги, на стену, окрашенную нежно-голубой краской, а на белой блузке мгновенно расплылось алое пятно… Через секунду по ушам ударил еще один выстрел, и Степан рухнул на пол, увлекая за собой парня в красной майке… Люди с криками бросились врассыпную, толкаясь и сбивая друг друга с ног.
Все это заняло лишь несколько секунд…
Марк не помнил, что он кричал, да и кричал ли вообще.  Ему казалось, что его легкие разрываются от крика, хотя на самом деле он лишь твердил вполголоса, как заведенный: нет, Марта, нет! Нет, нет, нет!!!
Вокруг бегали, суетились люди, кто-то звал врача, из рук Степана вырвали парня в красной майке - у того началась истерика, он бился на полу, то рыдая, то хохоча. Его связали, и он затих и лежал, дергая ногами в плетеных кожаных сандалиях.
Марк ничего не видел, кроме  Марты, которая лежала на полу, истекая кровью, а он ничего не мог сделать. Он даже не знал, жива ли она!
- Кровь… - сказал кто-то над ухом, - надо остановить кровь!
Марк рванул на себе рубашку, так что поотлетали пуговицы, снял ее, скрутил в жгут, приподнял Марту и туго перетянул ей плечо, из которого безостановочно текла кровь.
- Врач! Позовите врача! - только сейчас он обернулся, наткнулся взглядом на одного из охранников, сопровождавших их в этой поездке. - Вы… Куда вы смотрели?!
Охранник виновато отвел глаза:
 - Мы же не могли обыскивать всех…
Марк огляделся по сторонам. Парень в красной майке тихо скулил у стены под окном. За столом на полу кто-то лежал. Марк не мог понять, кто - он видел лишь ноги в серых брюках и светло-коричневых ботинках. Прошла целая минута, прежде чем он догадался, что это Степан…
Издав сдавленный вопль, Марк кинулся к нему. 
… Пуля попала прямо в сердце. Наверное, ему даже не было больно, потому что он умер почти мгновенно. Лицо было удивительно спокойным, с розовых щек  еще не сошли живые краски, а кожа сохраняла тепло…
 - А-а-а-а-а….
Наверное, Марк убил бы этого парня в майке, если бы не охранники  - они схватили его, повалили на пол, прижали к грязным половицам.
- Кто?! - кричал Марк, пытаясь вырваться из их рук. - Кто его послал?! Кто послал?! Пустите меня, пустите!!!  Я  его убью, убью…
- Он не скажет, - уговаривали его охранники, - он невменяем, слышишь, невменяем… Он ничего не скажет…
Когда, наконец, приехала «скорая», Марк сидел возле Марты, обхватив руками колени, уткнувшись взглядом в стену, щедро забрызганную ее кровью.

В Синегорске ничего не знали о трагедии, разыгравшейся в Удалово. Пройдет еще не меньше часа, прежде чем на лентах новостей появится сообщение о покушении на кандидата в президенты и убийстве охранника, и возмущенный город всколыхнется. Но в полицейских сводках информация прошла уже через пятнадцать минут. Еще через пять усиленные наряды Демпола и муниципальной полиции по тревоге выехали в город для обеспечения порядка на улицах. 
Тони сходил с ума от беспокойства. Он позвонил Траубергу из машины.
- Эрих Эрастович, вы в курсе последних событий?
- Ты о чем? - не понял его Трауберг.
- В Марту стреляли… Она в больнице… Охранник убит… Я не могу дозвониться до Марка… - Тони сорвался на крик. - Не могу дозвониться!!!
- Подожди, подожди, что ты говоришь?! Откуда информация?
- Из сводки… 
- Что с Мартой? Кто убит?
- Не знаю, - Тони готов был разрыдаться, - ничего не знаю! Говорю же, не могу дозвониться…   Найдите его, найдите Марка!
Эрих Эрастович положил трубку, в растерянности стал перекладывать на столе бумаги. Услышанное не укладывалось у него в голове. В Марту стреляли… Кто? Зачем? Сегодня в шесть вечера Арапов должен был выступить по телевидению с обращением к жителям Синегорья. Убийство Марты уже не могло ничего изменить. Более того, сейчас оно могло только навредить. Дестабилизировать обстановку, вывести людей на улицы, спровоцировать беспорядки … Черт! Может, так и было все задумано? Сорвать выборы, ввести чрезвычайное положение…  Нет, нет,  Арапов не способен на это. Хотя… кто знает, на что готов пойти человек ради сохранения власти и привилегий? Может, все-таки Арапов? А если не он, то кто?  Марк… Почему Тони не может связаться с ним? Охранник убит… Марк?!
Резкая боль пригнула Трауберга к столу. Он схватился одной рукой за грудь, второй успел нажать клавишу на селекторе:
- Вера!
…Трауберг открыл глаза. Вера Сергеевна протягивала ему стакан с водой.
- Эрик, как ты себя чувствуешь? Надо вызвать врача…
- Нет-нет, Верочка, - Эрих Эрастович говорил с трудом, язык у него онемел от лекарства - Вера все-таки успела засунуть ему в рот таблетку, прежде чем он потерял сознание.  - Не надо врача… Все, все уже хорошо…
- Ты напугал меня… Так нельзя, Эрик! Так нельзя относиться к своему здоровью! Ты хочешь умереть за этим столом?!
- Не хочу, - усмехнулся Трауберг. - Знаешь, мне нравится, когда ты называешь меня Эриком. В такие минуты мне кажется, что я все тот же беспечный нищий студент, в которого ты влюбилась когда-то.
- Нашел, что вспомнить… - Вера улыбнулась, но тревога из ее глаз не исчезла. - Может, приляжешь?..
- Нет, Верочка, нет, - Трауберг покачал головой, - лежать буду в могиле, а сейчас некогда. Набери мне, пожалуйста, Марка. И громкую связь включи…
Стиснув зубы, он долго слушал телефонные гудки.
- Марк, возьми трубку! Возьми трубку, Марк!
И уже махнул рукой: мол, отключай, но в этот момент гудок прервался, и Трауберг  услышал знакомый голос.
- Слушаю…
Он рванулся к телефону, забыв про сердце, которое тяжело ухнуло в груди, сорвал трубку, закричал в нее, напугав Веру Сергеевну:
- Марк, ты жив?! Ты жив?!
- Да жив я… Со мной все нормально. Знаете уже?
- Что с Мартой?!
Марк молчал, и чем дольше он молчал, тем страшнее становилось Траубергу. От этого необъяснимого, какого-то подкожного, щекотливого  страха по телу у него побежали мурашки, похолодели руки и пересохло во рту.
- Что, Марк?..
- Степан погиб… - невпопад ответил Марк. - Врачи говорят, он спас ее… Пуля попала в плечо, прошла на вылет… Большая потеря крови, но опасности для жизни нет…
- Слава Богу! - выдохнул Трауберг. - Убийцу взяли?
- Взяли… - Марк говорил сдавленным голосом, видимо, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться, не закричать, не зарыдать. - Он и не пытался бежать. То ли наркоман, то ли псих… Вряд ли он назовет заказчика. Скорее всего, он его даже не знает.
- Чем я могу помочь, Марк? Что я могу сделать?
Марк помолчал. Потом вздохнул.
- Нужны две машины «скорой помощи». Завтра. Надо перевезти Марту в Синегорск. И Степу…
- Я все сделаю… Все сделаю… Ты только будь на связи, Марк… Пожалуйста, будь все время на связи!
Трауберг положил трубку, подумал немного и встал.
- Куда? - схватила его за рукав Вера Сергеевна. - Эрик, тебе нужно лечь! За инфарктом побежал?!
- Верочка, - он вдруг улыбнулся, нежно погладил ее ладонью по щеке, - я никогда не говорил, что люблю тебя?
Вера от неожиданности разжала пальцы.
- Ты Ковалю позвони, - так же ласково продолжил Трауберг, - скажи, что через две минуты я жду его у Арапова. Хорошо?
И вышел из кабинета, оставив Веру в полном недоумении.
Петр Александрович Арапов был занят весьма прозаическим делом - он собирал свои вещи. На столе стояла большая картонная коробка, в которую предстояло сложить  личные бумаги, подарки, фотографии…   Пятница - последний рабочий день. Во всяком случае, на этом месте и в этой должности. В понедельник этот кабинет перестанет быть его кабинетом.  Десять лет… Он провел здесь десять лет - лучших в своей жизни.
Арапов огляделся. У  стены стоял аквариум с золотыми рыбками. Он помнил историю этого аквариума. Однажды зимой в городе отключили отопление. Отключили повсюду, в том числе и в Доме правительства, так что никто не смог бы упрекнуть министров в том, что они не переживали трудности вместе со своим народом. Так вот, рыбкам грозила смерть от переохлаждения. Арапову стало плохо от одной только мысли о том, что следующим утром он найдет их плавающих кверху брюхом. Он вызвал к себе помощника и, ткнув пальцем в сторону аквариума, посоветовал подумать, как спасти рыбок. Помощник послушно кивнул головой и исчез.  К вечеру специально для президентского аквариума сделали автономный обогреватель. Золотые рыбки были спасены.
«Да, - подумал Арапов, - тогда я чувствовал себя счастливым. Мне и в голову не пришло, насколько это цинично - спасать рыбок, когда замерзает город».
Он подошел к  огромному - до потолка - шкафу, где стояли книги, альбомы, сувениры…   Нет, все эти богатства в его коробке не поместятся. А Марте Полянской они тоже ни к чему - чужие, мертвые, безгласные, ничего не значащие для нее вещи…
 Он обернулся на звук открывшейся двери.  Первым вошел растерянный Коваль, его подталкивал в спину Трауберг.  Арапов не ожидал их увидеть так рано. Они должны были встретиться в пять часов, чтобы еще раз обговорить его выступление - и Коваль, и Трауберг собирались присутствовать в президентском кабинете, правда, за камерой, в столь важную для страны и для самого Арапова минуту. «Чтобы убедиться, что я не скажу лишнего?» - горько пошутил Петр Александрович.
- Здравствуйте, господа, - удивленно поздоровался со своими - пока еще своими! - министрами  Арапов. - Я не ждал вас. Чему обязан?
- Петр Александрович, - Трауберг, серьезный, явно чем-то взволнованный, шагнул ему навстречу. От него исходил тревожный запах лекарств. - Вы слышали последние новости?
- Новости? - Арапов пожал плечами. - Нет.  А что случилось?
Он посмотрел на Коваля, но тот развел руками: мол, не в курсе.
- Совершено покушение на Марту Полянскую, - отчетливо, проговаривая каждое слово, произнес Трауберг. - Она ранена. Один охранник убит.
Он никогда не видел, чтобы у человека так менялось лицо - в одну секунду. Арапов буквально посерел. В глазах у него отразился ужас.
- Не может быть… Этого не может быть!..
- Может, к сожалению, - отчеканил Трауберг. - Вы представляете, что будет, когда эта информация прозвучит по телевидению? Да Синегорск взорвется!
- Вы… полагаете, - Арапов говорил с запинкой, - что я … я имею к этому отношение?! Вы с ума сошли! Зачем мне это? Зачем?!
- Я вас не обвиняю, - Трауберг огорченно опустил плечи и как-то сразу сник. - Но пролилась кровь, погиб человек… Я никогда не поверю, что это преступление - дело рук какого-нибудь психа или народного  мстителя.
- Господа, - вмешался, придя в себя после столь неожиданного сообщения, Коваль, - давайте не будем искать виновных. Думаю, это дело полиции. Эрих Эрастович, вы же знаете: Петр Александрович не из тех, кто отдает приказы подобного рода…
- Полиция ничего не найдет, - прервал его Трауберг. - Поймите же, пока мы не узнаем, кто вложил оружие в руки убийцы, мы не застрахованы от повторения подобной ситуации. Кроме того, вы же прекрасно понимаете, что обвинят в этом преступлении вас! Да-да, вас, Петр Александрович! И вы никогда, слышите, никогда не отмоетесь от этого пятна! Вы хотели уйти достойно, но человек, приказавший убить Марту Полянскую, не позволил вам этого сделать. И вы равнодушно перенесете такую пощечину?!
Арапов смотрел на него в смятении. Да, Трауберг прав: в глазах жителей Синегорья виновным будет он и только он. Никому другому не нужна смерть Полянской. И  что бы он не говорил теперь, как бы не пытался оправдаться, его будут считать убийцей. Если только… Если только он не выступит с обращением к народу Синегорья прямо сейчас, пока о покушении знают всего несколько человек!
- Аркадий Константинович, голубчик, - Арапов схватил Коваля за руку, - теперь все зависит только от вас! Моя честь, мое доброе имя… Если они для вас ничего не значат, подумайте о Синегорске. Мне, как и вам, не нужны беспорядки, могущие привести к жертвам. Покой синегорцев для меня важнее всего, вы же знаете! Ради сохранения гражданского мира я согласился уйти…
- Что я могу для вас сделать? - растерялся от такой неожиданной тирады Коваль.
- Эфир! Я должен выйти в эфир прямо сейчас! И еще… сообщение о покушении на госпожу Полянскую должно появиться в новостях только после того, как я откажусь от участия в выборах в ее пользу! Только так мы можем предотвратить взрыв!
Коваль посмотрел на Трауберга. Тот, чуть помедлив, едва заметно кивнул в знак согласия.
Через полчаса бывший глава Республики Южное Синегорье в прямом эфире  отказался от своих претензий на пост президента и призвал синегорцев отдать голоса за Марту Полянскую. Еще через полчаса в экстренном выпуске новостей сообщили о покушении на ее жизнь. Поскольку главное заинтересованное лицо уже заявило о своей незаинтересованности, то основной в разгадке этого преступления должна была стать версия об отчаявшемся стороннике прежнего режима, убийце - одиночке, который схватился за пистолет, когда понял, что к прошлому возврата не будет.

Четыре заговорщика сидели в кабинете Трауберга. Генерал Акимов и Василеску приехали сразу же, как только стало известно о трагедии в Удалово. Надеждам  Арапова на то, что его выступление предотвратит возмущение жителей Синегорска, не суждено было сбыться. Толпы людей, как и несколько дней назад, собрались у Центрального Демпола и на площади под окнами Дома Правительства.  Возмущенные крики доносились даже до третьего этажа, где находился кабинет Трауберга. Такого Синегорье не видело уже добрых полсотни лет - с тех самых пор, как распалась Великая Империя, и Южное Синегорье стало самостоятельным государством. Люди как будто бы сбросили с себя обет молчания. Впервые у них появилась возможность сказать то, что они думают, и не бояться при этом оказаться в подвале Демпола.
Дом Правительства охраняла муниципальная полиция, состоявшая в основном из молодых ребят, не имевших опыта борьбы с демонстрантами. Да и откуда ему было взяться, этому опыту!  В растерянности стояли они плечом к плечу против бушующей толпы, прикрываясь пластиковыми щитами, вооруженные лишь резиновыми дубинками. Было совершенно ясно, что, найдись сейчас человек, способный повести народ на штурм здания, и этих мальчишек сметут. И тогда прольется кровь…
Генерал Акимов нервно и сосредоточенно  курил, разгоняя дым рукой. Василеску отстукивал по крышке стола карандашом непонятную мелодию.
- Чего мы ждем? - генерал раздавил окурок в пепельнице.
Трауберг пожал плечами. Он, действительно, не знал, чего им ждать. Ситуация выходила из-под контроля. И они ничего не могли с этим поделать. Оставалось только надеяться, что люди на улицах выплеснут эмоции, накричатся вдоволь и разойдутся. Но генерал не разделял его притянутого за уши оптимизма.
- Мы сидим на пороховой бочке, - он достал следующую сигарету, но не закурил, так и держал ее в руке, катая между пальцев,  - кинь спичку - и все взлетит на воздух! Хотите знать, что будет дальше? Тоцкий отдаст приказ, и Демпол выйдет на улицы. Вот тогда мало никому не покажется. Растопчут и раздавят всех! И мы получим новую страну… Только не ту, о которой мечтали…
Похоже, они все думали одинаково.
- Кажется, я понял… - вдруг перебил его Коваль. - Черт побери, генерал, думаю, вы недалеки от  истины…
Он взъерошил рукой волосы и зачем-то подергал себя за кончик носа, словно что-то вспоминая.
- По моим сведениям, профессор встречался вчера с одним из наших соперников и  сделал ему интересное предложение. Я еще подумал: неужели профессор так и наивен? А он… выходит, он все это спланировал?! Он переиграл всех нас!
- О чем вы, Аркадий Константинович? Не время загадывать загадки! - Василеску потянулся через стол, взял бутылку с водой, налил себе в стакан. - Говорите яснее.
Он медленно, по глотку пил колючую от углекислого газа воду и сверлил раздумывающего над своими предположениями Коваля маленькими глазками.
- Никаких загадок, - наконец, повернулся к нему министр информации, - Тоцкий предложил ему стать диктатором. Заманчиво, не правда ли? А себя, по всей видимости, прочил на пост главного идеолога. Я еще подумал: старик сошел с ума! Уже не знает, в какую сторону кинуться... А он, оказывается, все заранее продумал. Арапов отказывается баллотироваться, Полянскую убивают, начинаются беспорядки, появляется человек, который берется навести в стране порядок, устанавливает диктатуру, а профессор остается при своем интересе. Отличный сценарий! Как красиво он нас сделал, господа!
- Почему вы не поставили меня в известность еще вчера? - прищурился Трауберг.
- Говорю же, - развел руками Коваль, - я решил, что старик просто готовит пути к отступлению, и не принял это всерьез. Кто ж мог знать, что все так обернется!
- Но это же безумие!  - ошеломленно протянул Василеску. - Он погубит страну! Эрих Эрастович…
Он повернулся к Траубергу, который сидел, откинувшись на спинку стула, и напряженно думал о чем-то.
- … Сделайте же что-нибудь! Неужели мы будем сидеть здесь, и ждать, пока за нами придут?!
Трауберг относился к той достаточно редкой породе людей, которые до поры до времени никак не проявляют лучшие черты своего характера. Трудяги, муравьи, они волокут на себе груз забот и не претендуют на заметную роль в истории. Но наступает критический момент, когда именно они оказываются способными не только принять единственно правильное решение, но и взвалить на себя всю тяжесть ответственности за его претворение в жизнь. Вот и сейчас Эрих Эрастович смотрел на своих растерявшихся коллег и понимал, что они ждут от него мудрых и взвешенных слов. Еще бы! Это же он заварил кашу, которую теперь им всем приходится расхлебывать!
- У меня есть предложение… - медленно произнес Трауберг. - У меня есть предложение… Но, боюсь, вы его не примете…
- Говорите же, говорите, - поторопил его генерал. - Сейчас сгодится любое…
- Танки… - все еще продолжая раздумывать, Трауберг посмотрел в его сторону. - Генерал, в нашей армии есть танковый дивизион?
- Найдется… - на лице у Акимова было написано недоумение. - А зачем?
- Мы введем в город танки…
- Вы с ума сошли! - подпрыгнул от возмущения Василеску. - Почему бы сразу не сбросить на Синегорск парочку водородных бомб?
- Вы не поняли, - улыбнулся Трауберг, - мы введем их не для разгона демонстрантов, а для их защиты!
- Так, - наклонился к нему генерал, - вот с этого места, пожалуйста, подробнее.
Предложение Трауберга было рискованным, но, наверное, единственно верным на тот момент. По крайней мере, ничего другого никто предложить не мог. Танки следовало поставить  у Дома правительства, у центрального Демпола, у Госбанка, главпочтамта и  вокзала… Приказ должен быть  один - с жителями вести себя максимально сдержанно и корректно, но при этом пресекать любые беспорядки.  Нужно объяснить всем:  армия - на стороне Марты Полянской, а танки появились в Синегорске лишь для того, чтобы защитить население от провокаций и  возможных столкновений с Демполом.
- Цветы… - хитро улыбнулся Трауберг. - Цветы - вот лучшее доказательство мирных намерений армии.
- Не понял… - вскинул брови генерал.
- Пусть ваши солдаты обломают в городе все яблони и оборвут все газоны. Мы переживем… Цветы в стволах орудий и автоматов - вот что станет символом нашей победы!
- Яблоневая революция… - хмыкнул Коваль. - Забавно! В вашем предложении, Эрих Эрастович, что-то есть…
- Вы - о цветах?
- Нет, о танках… Демпол не рискнет связаться с армией. А для профессора, если за всем этим стоит именно он, в чем я, в общем-то, нисколько не сомневаюсь, переход армии на сторону народа станет полнейшей неожиданностью и, я бы сказал, сильнейшим потрясением. Ничего, переживет… Кстати, у меня есть встречное предложение. Необходимо срочно отправить телевизионщиков в Удалово. Пусть снимут место происшествия, выслушают свидетелей, расскажут о погибшем охраннике… И еще… Если Марта пришла в себя, она должна сказать два слова…
- Боюсь, - покачал головой Трауберг, - это невозможно.
- Бросьте, - махнул рукой Коваль, - ей нужно будет просто сказать два слова! И улыбнуться в камеру…
- Вы - садист, Аркадий Константинович, - с чувством произнес Трауберг, - Марту едва не убили, а вы хотите, чтобы она улыбалась?
- Если для спасения Синегорья нужно, чтобы она станцевала канкан, - в тон ему ответил  Коваль, - она должна его станцевать!

Найти руку, которая направит пистолет на ненавистную Марту Полянскую и нажмет на курок, не составляло  труда. У профессора были надежные люди  в Демполе, которые, хотя и пребывали в последнее время в некоторой растерянности, но полагали, что ситуацию еще можно исправить и вернуть страну на рельсы, по которым она катилась последние пятьдесят лет. Они не могли, не хотели думать иначе, потому что если рядовой состав Демпола формировался из изъятых, то все начальство принадлежало к касте свободных граждан. Они не просто выполняли приказы, они эти приказы отдавали, они были причастны ко всему, что происходило в стране. Так что надеяться на снисхождение в случае победы Марты Полянской и тех, кто стоял за ней, было, по меньшей мере, бессмысленно. И все это отчетливо понимали.
Руководства Демпола имело два выхода: первый - бежать из страны, второй - положиться на случай и на профессора Тоцкого, который, казалось, знает все, в том числе и то, как преодолеть кризис. Поэтому, когда профессор лишь только заикнулся о том, что ему нужен человек, готовый, не колеблясь, выполнить любой приказ, начальник синегорского Демпола долго не раздумывал. Потенциальный смертник, которого никто и никогда не хватится, - таких  у него хватало.
Машина с киллером два дня тенью моталась за Полянской по всему Синегорью - те, кому было поручено привести в исполнение приговор, вынесенный профессором, ждали удобного момента. В Удалово такой момент, наконец, подвернулся. Убийцу  - вчерашнего кадета - буквально нашпиговали наркотиками - так, на всякий случай.  Не столько для того, чтобы он не испытывал муки совести, сколько для того, чтобы сбить с пути следствие: что возьмешь с наркомана!
Когда Тоцкому сообщили, что его приказ выполнен, он вздохнул с облегчением. Ну, что ж, теперь дорога к власти открыта! Арапов же своим выступлением и отказом от президентства только сыграл ему на руку… 
И вдруг все пошло совсем не так. Главный идеолог Синегорья, человек, съевший собаку  на политических и околополитических интригах, теоретик, способный просчитывать развитие ситуации на несколько шагов вперед, вдруг ошибся. И эта ошибка стала для него роковой! Он не подумал о том, что люди, которым показали свет в конце тоннеля, не захотят вновь вернуться в черную глубину шахты. Он и предположить не мог, что семена, брошенные в землю Мартой Полянской, начнут прорастать настолько быстро, что даже смерть сеятеля не сможет остановить этот процесс. Тем более что слухи о смерти оказались сильно преувеличенными...
Кабинеты профессора Тоцкого и Трауберга разделяли два этажа.  Если Эрих Эрастович сидел на третьем, то профессор - на первом.  Окна же и у того, и у другого выходили на площадь, так  что господин Тоцкий не только был свидетелем  всего происходящего возле Дома Правительства, но и мог уловить детали, которые не были видны с третьего этажа. Профессор был потрясен! Народ, этот великий молчун, заговорил! Словно Илья Муромец, тридцать три года сидевший на печи и излечившийся в одночасье, он поднялся и вышел на улицу… Он не просто роптал, он во весь голос кричал о том, о чем десятилетиями мог позволить себе говорить только шепотом и с оглядкой.
- Остановить геноцид… - стоя у окна, вполголоса повторял за ораторами, выступавшими на площади, профессор Тоцкий,  - …пора призвать палачей к ответу… верните нам наших детей… Отдайте Синегорью его будущее…
Что это? В Синегорске - революция?! Ему казалось, что  еще немного - и эти люди ворвутся в Дом Правительства, ломая и круша все на своем пути…  Бред! Такого не может быть, потому что не может быть никогда! Нужно остановить их… И не просто остановить, нет! Загнать туда, откуда они пришли, - в их молчаливые дома, в их тоскливые квартирки, в их безрадостное прошлое! Это быдло должно знать свое место!
Профессор подошел к столу, снял трубку телефона, набрал номер начальника Демпола. Тот ответил сразу.
- Это Тоцкий… - профессор говорил отрывисто, чеканя слова, словно всю жизнь отдавал приказы, хотя в действительности ему редко приходилось это делать. Он был серым кардиналом, человеком, который всегда стоит в тени, но при этом, как опытный кукловод,  держит все нити в своих руках. - Слушайте меня внимательно. Сейчас или никогда.  Поднимайте Демпол, выдайте оружие - и на улицы! Всех - на улицы! У нас последняя возможность остаться хозяевами в этой стране. Нужно разогнать народ! Любой ценой! Разрешаю применять силу и оружие… Всю ответственность беру на себя. Вводите чрезвычайное положение. Всех зачинщиков - арестовать! Всех! Направьте своих людей сюда, к Дому Правительства…
Ему показалось странным, что начальник Демпола молчит и никак не реагирует на его слова. В какой-то момент профессор даже подумал, что связь прервалась, но когда он сделал паузу, то явственно услышал дыхание своего собеседника. На всякий случай решил уточнить:
- Вы меня хорошо слышите?
- Боюсь, что поздно…- осторожно произнес начальник Демпола. - Поздно пить шампанское, когда почки в руках у доктора…
- Что? - не понял его Тоцкий.
- Я говорю, мы упустили свой шанс, - пояснил ему начальник Демпола. - Вы к окну подойдите, господин профессор, посмотрите, что там…
- А что там? - раздраженно переспросил Тоцкий, но все же повернулся к окну, от которого отошел три минуты назад.
И понял, что тот имел в виду. На площадь под восторженные крики толпы медленно въезжали два танка, буквально облепленные людьми. О мирных  намерениях этих грозных машин говорили ветки цветущей яблони в орудийных стволах и в руках у демонстрантов.
- Черт побери! - ахнул профессор.
- Видите? - печально спросил у него начальник Демпола. -  Достаточно двух выстрелов, чтобы разнести Центральный отдел по кирпичикам. А там добрая сотня людей. Нет уж! Пусть меня судят за что угодно, но только не за убийство. Мне жаль, профессор, но вы проиграли…
Он сказал «вы проиграли» и этим сразу отделил, отрезал себя от Тоцкого.  Дал понять, что подчинялся ему  не в силу своих убеждений, а лишь по обязанности. А теперь - все! Теперь власть сменилась…
Профессор положил трубку. Пошатываясь, дошел до стула и сел. Несколько минут он сидел неподвижно. На лице у него не отражалось ровным счетом никаких эмоций. Да, он проиграл, следует это признать. Выходит, генерал Акимов тоже заодно с заговорщиками, с разрушителями государства?!  Профессор вычислил их  - Трауберга и Коваля. И Арапов, которому он напрямую задал вопрос, не эти ли двое поддерживают Марту Полянскую, подтвердил его предположение. Но ничего не сказал ему о генерале! Промолчал намерено? Или сам не знал? Впрочем, какая теперь разница! Конечно, глупо думать, что Демпол выступит с оружием в руках против танков…  Как глупо! Как все глупо!
- Хм, - сам себя поддел Тоцкий, - а что, разве власть теряют по-умному?
И подумал о себе одобрительно: ну, что ж, даже в такой ситуации ты еще способен шутить!
Он выдвинул ящик стола, достал оттуда зеленую коробку из-под конфет. Это была хорошая коробка - небольшая, квадратная и достаточно глубокая для того, чтобы положить в нее какую-то объемную вещь. Коробке хранилась здесь без малого тридцать лет. Тоцкий даже помнил, как назывались конфеты, которые когда-то в ней были: «Екатерина Великая». Да-да, именно так. Еще он помнил, что конфеты ему подарили во время поездки по Уральской республике, а он привез их домой и отдал сыну - Грэгу. Тогда его звали Гриней, и было ему лет пять или шесть.
Воспоминания о сыне отозвались болью в сердце. И одновременно вновь разбудили ненависть к той, что отняла его,  - к Марте Полянской. Профессор нисколько не сомневался в том, что это она протянула ему пистолет. Пистолет, из которого Грэг застрелился…
Профессор открыл коробку. В ней тоже лежал пистолет. Правда, уже другой. Он лежал здесь ровно столько же, сколько сама коробка. Профессор и принес-то освободившуюся упаковку из-под конфет специально для этой цели - прибрать оружие, которое до того легкомысленно валялось на дне ящика в его столе. Профессор не думал, что этот пистолет ему когда-нибудь понадобится. И вот понадобился.
Он отодвинул от себя открытую коробку, взял ручку, листок бумаги и аккуратно, каллиграфическим почерком  вывел на нем несколько слов. Положил ручку и снова придвинул к себе коробку…
…По коридорам Дома Правительства с криком бегала женщина.
- Помогите! Пожалуйста, помогите кто-нибудь!!! Кто-нибудь…
Она стучала в двери, но все они были закрыты - сотрудники администрации в пятницу закончили свои дела пораньше. Завтра - выходной. Кроме того, обстановка за окнами не располагала к серьезной работе. Надо было уносить ноги, пока не случилось ничего страшного.
Женщину услышали лишь на третьем этаже. Вера, секретарь Трауберга, выглянула на крик из кабинета, спустилась по лестнице и увидела мечущуюся женщину. Она узнала ее. Это была помощница профессора Тоцкого - он не любил слово «секретарша».
- Что случилось?
Та бросилась к Вере и зарыдала:
- Верочка Сергеевна, Верочка Сергеевна… Профессор… профессор застрелился!..
…Трауберг, Коваль, генерал Акимов и Василеску стояли возле стола и  молча смотрели на то, что осталось от человека, олицетворявшего целую эпоху в истории Синегорья. Могущественный профессор Тоцкий, бессменный идеолог, негласный глава Комиссии по народонаселению и Демографической полиции, вершитель человеческих судеб. Он выстрелил себе в сердце - так же, как это сделал его сын. Небольшое красное пятно расплылось по голубой рубашке. Выстрелом его отбросило назад, и он сидел так, словно просто решил откинуться на спинку тяжелого кресла и немного отдохнуть. Руки безвольно свисали вдоль худого тела. Справа от стола валялся пистолет.
Трауберг подошел ближе, взял со стола листок бумаги, прочитал и передал Ковалю. На листочке было написано: «Один из нас должен был умереть».
- Значит, Марта все-таки на его совести…- вздохнул Коваль и протянул записку Василеску.
Трауберг покивал головой.
- Ну, что ж, господа, вот и все… Нужно вызвать полицию и сделать заявление для прессы. Кто-то из нас должен выйти на площадь и сообщить о случившемся.  Думаю, это трагическое происшествие поставит точку в событиях сегодняшнего дня.

Марк ничего не знал. Все это время он не отходил от Марты. После операции ее перевезли в отдельную палату, возле двери поставили охрану.  Марк не видел в ней никакой необходимости, он был уверен, что повторного покушения не будет, но местным властям так было спокойнее, и он согласился.
Врачи уже объяснили ему, что жизнь Марты вне опасности, но Марк продолжал терзаться. Как, думал он, как могло такое случиться?! Ведь он стоял в двух шагах от этого сумасшедшего… Почему он не увидел его первым?! Может, тогда все было бы по-другому… Все было бы по-другому… И Марта не лежала бы сейчас в этой палате с обескровленным лицом и белыми губами. И Степан… 
При одной мысли о нем у Марка перехватывало горло. Он и не думал, что так привяжется к этому простому, порой наивному, но искреннему, доброму парню, смотревшему с восхищением на него и на Марту. Как он гордился своей причастностью к грядущим переменам… Как хотел, как страстно хотел их победы… Конечно, он был влюблен в Марту - Марк это видел. Но это была скорее платоническая влюбленность. Так любят сестру, а не женщину, о которой мечтают. И Марта относилась к нему как к брату. Брату, которого не было рядом с ней, и которого она так мечтала увидеть. Как сказать ей, что он погиб?..
Марк понимал: Степан спасал не только Марту, но и его тоже. Отбей он руку убийцы в сторону от себя и, по крайней мере, одна пуля -  та, что убила его самого, досталась бы Марку. И кто знает, может быть, в холодном, несмотря на жаркий июньский день, морге безмолвным и бездыханным лежал бы сейчас не Степан...
В кармане противно запиликал сотовый телефон. Марк взглянул на номер - это был Трауберг.
- Как дела? - у Эриха Эрастовича в голосе звучала смертельная усталость.
- А что у нас может измениться? - с горькой иронией ответил Марк. - Один - в морге, вторая - под наркозом…
- Ну-ну, не надо так мрачно… Все будет хорошо. Конечно, жаль парня…
- Жаль… - эхом откликнулся Марк. - Что у вас?
- Я бы так хотел, чтобы ты оказался сейчас здесь, в Синегорске! Тут такое происходит, Марк! Ты даже не можешь себе представить!
- Действительно, не могу, - усмехнулся Марк, - я же не ясновидящий. Так что там?..
- Революция, Марк, настоящая революция! Ее уже назвали «яблоневой» …
- Яблоневой? Почему?
- Долго рассказывать… Посмотри новости, обязательно посмотри! Ну, а подробности узнаешь, когда вернешься. Да и еще… Профессор Тоцкий покончил с собой.
- …мать! - не сдержался Марк. - Вот это да! С чего бы вдруг?
- В двух словах: это он организовал покушение на Марту. Планировал установить в Синегорске диктатуру. А когда понял, что его план провалился… В общем, предпочел застрелиться.
Трауберг замолчал. Молчал и Марк, обдумывая услышанное.
- Надо ли понимать, что с прошлым покончено окончательно и бесповоротно?
- Надо, Марк, надо! С чем я тебя и поздравляю! И Марту, разумеется, тоже. Когда она проснется, поцелуй ее от всех нас. Теперь выборы - лишь формальный акт.  На самом деле Синегорье уже сделало свой выбор.
У Марка дрожали руки. Он стоял, прислонившись лбом к оконному стеклу, пытаясь унять охватившее его волнение. Он и верил, и не верил словам Трауберга.  Шестнадцать лет! Долгих шестнадцать лет он был изгоем, человеком без прошлого и без будущего, безвинно осужденным, преступником, не совершившим никакого преступления… Неужели все это в прошлом?! И он - свободный человек?! Свободный! Может, не скрываясь, ходить по улицам... Может открыто любить... Может стать отцом своего сына… Может вернуться домой - к матери и брату… Он прислушивался к себе, к своим внутренним ощущениям. пытаясь понять,  определить для себя - каково это, быть свободным человеком?
Телефон снова пиликнул. Марк поднес его к лицу. Изображение батареи на панели предательски заморгало, а через секунду телефон отключился.
- Черт! - шепотом ругнулся Марк.
Он резко повернулся, подошел к кровати, где лежала Марта, склонился над ней, прислушиваясь к легкому дыханию, потом быстро вышел из палаты. Охрана - два здоровенных лба в форме муниципальной полиции вскочили, едва он закрыл за собой дверь. Марк зачем-то приложил палец к губам:
- Тс-с-с, я на пять минут…
Они послушно закивали, словно китайские болванчики.
Марк прошел до конца коридора, отыскал ординаторскую и, стукнув костяшками пальцев в дверь, открыл ее, не дожидаясь, когда ему ответят. Врач -  молодой, вряд ли старше, чем сам Марк, приятной внешности мужчина в белом халате сидел за столом и, по всей видимости, что-то писал, потому что перед ним лежала раскрытая медицинская карта, а в руке он держал ручку. Врач с любопытством взглянул на вошедшего, на лице у него промелькнула тревога, но тут же исчезла.
- Что-то хотели спросить?
Да, не каждый день в районной больничке оказываются такие пациенты! Врач чувствовал себя участником - и не маловажным! - политического триллера или, по крайней мере, детектива.
- Д-да, - Марк неуверенно подошел к столу, - я хотел узнать… Она долго будет спать?
Доктор пожал плечами.
- Все зависит от организма. Кровопотеря, плюс нервное истощение, плюс наркоз… Думаю, еще часик-другой. Да вы не переживайте, это просто сон.
Марк кивнул и продолжал стоять.
- Что-то еще? - терпеливо спросил врач.
- Скажите, у вас в отделении есть телефон и телевизор?
- Телевизор - в холле, а телефон…
Он подвинул к себе аппарат, стоявший на углу стола.
- … Можете позвонить отсюда.
- Спасибо…
Марк подошел, снял трубку и замер. То, о чем он собирался говорить, не предназначалось для чужих ушей. Доктор это понял.
- Вы звоните, а я пойду, сестре пару слов скажу.
Марк звонил Траубергу.  Он знал, что, выслушав, Эрих Эрастович, скорее всего, назовет его сумасшедшим, и все же должен был это сделать.
- Эрих Эрастович, вы можете выполнить мою личную просьбу?
- Марк, что за прелюдии? Ты же знаешь, сделаю все, что в моих силах!
- Вот и отлично… Я хочу жениться!
В трубке послышалось странное хрюканье и кашель.
- Нет, это, конечно, похвальное желание, - в голосе у Трауберга зазвучал сарказм, - в твоем возрасте пора подумать о создании семьи. Главное  - очень своевременное…
-  Марта должна стать моей женой до того, как станет президентом. Понимаете?
- Не совсем… Какая разница - до или после?
- Для меня - большая! Какого черта! Первый раз за десять лет я обращаюсь к вам с личной просьбой, и вы мне отказываете?!
- Погоди, Марк, - попытался урезонить его Трауберг, - но, если я не ошибаюсь, Марта пока еще замужем…
- Вот именно! Нужно разыскать ее мужа, взять у него заявление о расторжении брака и  оформить развод.
- Да, но должно быть заявление и от второй стороны…
- Она напишет его завтра, когда мы вернемся в Синегорск! И завтра же мы должны расписаться…
- Марк, подожди, но у тебя у самого нет паспорта! Ты вне закона… пока, во всяком случае, и не можешь жениться!
- А вот об этом вы и должны побеспокоиться!
- Да, но…
- Эрих Эрастович, этот вопрос даже не обсуждается! Подумайте сами: вновь избранный президент первым делом расторгает брак и тут же вновь выходит замуж. Хорошая тема для бульварных газет!  Нет уж! Или завтра мы расписываемся, или Марта не будет президентом.
- Но это уже шантаж! - возмутился Трауберг.
- Конечно, - спокойно согласился с ним Марк. - Почему бы и нет? Я вообще коварный и подлый шантажист!
И положил трубку. 
Он вышел из ординаторской и по длинному коридору, в который выходили бесконечные двери палат, добрался до холла, где больные смотрели телевизор. Очень вовремя: в новостях говорили о событиях в Синегорске.  Марк постоял несколько минут, посмотрел, как идут по городу танки, украшенные ветками яблонь, - теперь ему стало ясно, почему Трауберг говорил о «яблоневой» революции, и вернулся в палату. На него накатилось странное безразличие. Эта неожиданная победа, в которую, честно говоря,  верилось с трудом - по крайней мере, еще месяц назад, - вдруг показалась ему совершенно незначительной и абсолютно не важной. Она была не главным в его жизни.  Все шло так, как, наверное, и должно было идти. Рано или поздно, но революция, которая произошла в Синегорье, должна была произойти. Страна была готова к переменам. Нужно было только слегка подтолкнуть историю, заставить ее развиваться чуточку быстрее. Так случилось, что в роли человека, запустившего механизм  ускорения, выступила Марта. Но на ее месте мог оказаться другой.
Марк все это понимал, поэтому не испытывал ни эйфории, на радости, ни чувства гордости. Наверное, лишь огромное облегчение - потому что все, наконец, закончилось.  И потому, что Марта чудом осталась жива… 
Марта лежала с открытыми глазами… Еще не веря, в то, что она, наконец, проснулась, Марк подошел на цыпочках к кровати и опустился на колени - так, чтобы оказаться с ней лицом к лицу. Она повернула голову, посмотрела на него - из уголка глаза скатилась слеза, оставляя влажный след, поползла к виску, капнула на подушку.
Правая рука ее была плотно прибинтована к телу, поэтому он взял левую, прижал к губам сухую, пахнущую лекарствами ладонь.
- Как ты, девочка моя?..
Он никогда не называл ее девочкой. Это простое слово так тронуло Марту, что она почему-то заплакала. Заплакала не от боли, которая разламывала плечо, правую руку и растворялась где-то под ребрами, а от этого ласкового слова «девочка».  И еще оттого,  что Марк  смотрел на нее с такой любовью и такой нежностью, с какой не смотрел, должно быть, с того самого дня, когда они встретились после долгой разлуки.  Неужели это было всего три недели назад?!
- Ну, что ты, что ты… - Марк гладил ее ладонью по волосам, прикрытым белой марлевой шапочкой, - может, позвать врача?
- Скажи мне опять… - сквозь слезы попросила его Марта.
- Что? - не понял он. - Что сказать?
- Скажи: девочка моя… Мне так нравится, когда ты говоришь мне «девочка»…
Марк взглянул на нее изумленно. Нет, эта женщина и в самом деле непредсказуема!  Он думал, что она плачет от боли, а она, оказывается, плачет от счастья! Марк не мог не рассмеяться.   
- Девочка моя… - осторожно, чтобы случайно не причинить ей боль, он притянул к себе ее голову, коснулся губами бледной, мокрой щеки. - Девочка моя… родная… любимая… единственная…
Он не будет ей ничего говорить - во всяком случае, сейчас. Ни про Степана, ни про Тоцкого, ни про «яблоневую» революцию в Синегорске… Обо всем этом она узнает завтра.  А сейчас он будет говорить ей только о своей любви…
- Марта, ты выйдешь за меня замуж?!
Она отстранилась, посмотрела на него блестящими от слез глазами, выдохнула с улыбкой:
- Господи, я всю жизнь ждала, когда ты мне это скажешь!