Триптих

Виноградова Татьяна Евгеньевна
ТРИПТИХ
(посвящение Виктору Авилову)

* * *
Поздней весной, когда кругом зацветает сирень, солнце отражается в одуванчиках, и дни стоят голубые и прозрачные, вдали от города, в тиши, хорошо идти просто так, без цели, по чуть заметной тропинке и вдруг, раздвинув кусты, оказаться на берегу незнакомого быстрого ручья.
Пусть он не очень широк и совсем не величествен, но, каждое мгновение меняясь, преображаясь, он сверкает на солнце тысячью золотых зеркал, весело играет разноцветными камешками на перекатах, превращая их в сказочные самоцветы, а в тени зелёных ив кажется вдруг неподвижным и задумчивым. Лишь чуть покачивается на нетерпеливых волнах упавшая ветка сирени — словно корона из звёздного света.
Так и тянет бросится в эту прохладную свежесть — хрустальная радуга брызг взметнётся на солнце, на миг замрёт в сладком ужасе сердце, и дух захватит от студёной воды. Не глубоко, но течение быстрое, и вот уже мимо проплывают удивлённые берега, участливо склоняются к самой воде черёмухи, роняя в лёгкую пену последние лепестки, и беззаботно смеются одуванчики.
Но попробуйте заговорить с ним! Каждое ваше слово он оставляет позади, едва лишь оно произнесено. Тот же, но все время другой, непохожий, Перемена — имя этому потоку, и вечное стремление вперёд, к неведомому морю — его единственный ответ.

* * *
Когда лето на вершине, и наступают дни, необъятные, как небо, когда ранним утром изумрудно-золотой мир просыпается вместе с тобой, и в окно заглядывают растрёпанные берёзы, а в саду весело и суматошно чирикают воробьи, — с дальних лугов, из клеверного и шмелиного царства, налетает зелёный душистый ветер. Он окончательно разгоняет остатки рассветного тумана и снов, он пронизан солнцем, он зовёт, обещает... И ты раскрываешься навстречу его пьянящей ласке, тебя охватывает счастливая лёгкость, волосы разлетаются в беспорядке, платье плещется, трепещет, — как парус, как крыло, ещё немного — и...
Но попробуйте приручить его! Нет, он прилетает только тогда, когда сам этого захочет. И в неподвижные, сонные, тягуче-расплавленные от жары дни, в дни, когда, кажется, само Время позабыло о том, что оно существует на свете, вы будете напрасно звать его. В такие дни вы не добьетесь от него ни дуновения, ни ветерка.
Его можно попытаться поймать, хитростью заманив в ловушку. Но попав в плен, он перестает быть самим собой, он скучен и предсказуем. Он может цепляться за крылья ваших мельниц и жалобно плакать по ночам в каминной трубе. Но это уже не тот ветер. Он снова ускользнул от вас.

* * *
Холодной осенью, в час, когда незаметно сгущаются ранние сумерки, в опустевшем саду пахнет сыростью и опавшей листвой, последние сиреневые астры кажутся забытыми и ненужными на своих клумбах, и вот-вот снова пойдёт дождь, — когда позади дневные заботы, и друзья не придут к вам сегодня, в сумрачных комнатах поселяется тишина. Где-то чуть слышно капает вода, иногда доносятся неясные шорохи, шелесты, — старый дом словно вздыхает во сне. В гостиной многозначительно безмолвствуют старинные портреты, и на потускневших гобеленах застыли изысканные сцены охоты, где вытканные жёлтым шелком разъярённые псы всё никак не могут догнать остановившегося в изящном прыжке раненого серого оленя.
Друзья не пришли, но есть любимые книги, и рядом ждёт початая бутылка коньяку, и горит камин. Ах, как хорошо сидеть вот так, у камина, в старом уютном кресле и, не зажигая света, смотреть, как комната медленно погружается в сумерки. Можно немного пошевелить угли — гнездо огня, — и оттуда взлетит лёгкое облачко золотых искр, а из самой глубины, где изредка пробегают багряные и синие змейки, пахнёт лиловым жаром.
Можно часами смотреть в огонь. Он вьётся, танцует, замирает, трепещет, вновь и вновь исчезая и возрождаясь, как сказочный золотой Феникс. Качаются синие тени, языки пламени сплетаются в странно знакомые, словно воспоминания о несбывшихся снах, фигуры, наделённые подобием призрачной жизни. Иногда эти видения прекрасны и кажутся небесными, иногда они — создания ада, но всегда — неожиданны и вечно в движении. Пламя завораживает, манит, вы незаметно погружаетесь в грёзы наяву — самые загадочные и самые опасные из всех грёз. Вы околдованы настолько, что невольно придвигаетесь всё ближе, ближе — розовые блики скользят по лицу, рукам, играют в хрустале, превращая коньяк в волшебный золотой эликсир, и тёмный рубин в оправе перстня оживает, вобрав в себя отсвет древнего пламени, и блеск его великолепен и мрачен.
Но попробуйте прикоснуться к неуловимому, насмешливому огненному богу! Мгновенная боль, жестокий ожог — вот его поцелуй!

* * *
Ветер, поток, пламя — это то, чем мы можем лишь любоваться, не пытаясь завладеть. Тайная власть над ними — удел немногих, и я не из их числа.
Что же сказать о тебе, если ты изменчив, как поток, непостоянен, как ветер, и душа сгорает в твоем огне!
Человек ты или создание иных миров, как мне тебя удержать?



июль 1988