Дело происходило на техасской границе, в таверне, попавшей в перекрестье дорог, будто в прорезь прицела. Была сиеста, от жары задыхалась текила и в стаканы падали мухи. В этот час тени зарываются в землю, сны ленятся сбыться, а койоты перестают выть.
«Всех ведут неведомыми тропами», - вздохнул человек в черном плаще, потягивая матэ. Его суковатая трость занимала стул, похожий на гриб, а локти - половину стойки. Ни бармен, ни веснушчатый сосед не поддержали беседу, но человек в плаще не смутился. «Однажды в этот бар ворвалась шайка Живопыры Эрнадеса, - завернул он лицо в ладонь. – Головорезы праздновали освобождение под залог. Вы же знаете, все эти продажные судьи, их алчные любовницы… Бандиты были на взводе. Они уже перевернули вверх дном окрестные городишки, поставили на уши деревни и приплясывали, как тени в аду… А посетителей, как сейчас, было мало… В углу вяло перебрасывалась в карты компания пастухов, а за стойкой какой-то рыжий иностранец… Кстати, вы ведь тоже из дальних краев - одежда не нашего кроя и без револьвера… - Сосед неопределенно кивнул. – Путешествуете инкогнито, ну-ну…»
Человек в черном повернул кулаком нос, точно тумблер времени, и вернулся к прошлому.
«Заведение угощает…» - бросил Живопыра тоном, которому не возразил бы и покойник. У него был тусклый голос и глаза, как пустыня. И вместе с тенью он тащил славу безбожника. Он застрелил капеллана, ограбил церковь и поджег богадельню для ослепших от золота… - Человек в черном поправил шляпу и безразлично зевнул. – Здесь в мексиканской глубинке все, как в кино – стрелков больше, чем тарантулов, и убивают не пойми за что…» Он зажал чашку в кулаке и покосился на собеседника. Над стойкой плакало распятие. – Да, у нас этих деревяшек, как родительских фотографий, - перехватил он взгляд рыжего. - Индейскую набожность скрестили с испанским фанатизмом…»
Поглаживая бороду, иностранец продолжал смотреть на резного Христа.
Из часов выскочила кукушка, и ее тень стала клевать крошки на столе.
«Впрочем, о чем это я? – хлопнул себя по лбу чернявый. – Вернемся к Эрнандесу… Он был плешив, с длинными волосатыми руками и грудью такой широкой, что в дверь входил боком. В гардеробе у него были два шестизарядника, истина, что все смертны, и набор мрачных улыбок. Бандиты расселись по лавкам, на столы полетели сомбреро, а усы утонули в стаканах… Живопыра расставил пятерню и втыкал между пальцев нож быстрее, чем стучат кастаньеты. Но очень скоро ему это надоело, и он нацепил самую мрачную из своих улыбок. Потом, достав из рукава червового туза, сжевал, выплюнул на ладонь и рукой, которая не знала промаха, отправил в пепельницу на стойке. Бумажный шарик, описав в воздухе дугу, прилип к стеклу. У бармена задрожал затылок, но картежники остались невозмутимы, как идолы ацтеков под испанскими палашами. Они продолжали метать колоду, где дамы били тузов, а шестерки королей…» Чернявый прихлебнул матэ и указал на картежников: «Можете спросить, и они скажут, что черви означают рыжих… У вас, кстати, волосы крашеные, или носите парик? - Незнакомец промолчал. – А вы сегодня не в духе… Ясное дело – жара! И тогда от нее скорпионы кусали себя, а у Живопыры чесались руки, которые нашли успокоение в пощечине иностранцу… Топор судьбы не разбирает, вы не находите? Он, как шишка в лесу…»
И тут дверь распахнулась, и в нее протиснулся крепыш с грудью шире улыбки и глазами, как пустыня. «Заведение угощает», - бросил он, и за ним, расталкивая стулья, устремились мужчины в пыльных шляпах. Они тащили с улицы духоту, а их лица бились в шрамах, как рыба в сетях. Жара растворила время, и обезумевшая кукушка выскочила из домика быстрее своей тени. Рыжий иностранец с недоумением покосился на человека в черном. Тот развел руками…
Эрнандес уже сжевал червового туза и теперь подходил, придерживая уголками губ мрачнейшую из своих улыбок. «Так это ты - царь прерий и укротитель мустангов?» Рыжий перевел глаза. «Ты говоришь…» Живопыра почуял неладное. «Для чужака ты неплохо держишься, - засопел он, - но, может, спрячем языки и достанем ножи?» Рыжий опять посмотрел на чернявого, которого Живопыра, казалось, не замечал. «Он чудотворец, - тихо сказал человек в черном, так что Эрнандесу показалось, будто прошелестел ветер, - он может превратить твою ночь в день…» «А я, - ухмыльнулся Живопыра, поигрывая пистолетом, - могу превратить его день в ночь…» Но в его выжженной пустыне промелькнуло сомнение. «Умирая, отец сказал мне: не плачь – твоими слезами будут мыть ноги… И на мне трупов больше, чем колючек в хвосте у лошади… - Он воткнул палец в распятие. – А это, это только обещает сделать дальнозорким, а делает близоруким…»
Он стал, как кактус, и, боясь наколоть глаза, от него все отвернулись. Как на кресте, повисло молчание.
«Богов давно порешили… - прочитал его неграмотный Эрнандес. – Теперь ни бога, ни черта…» Человек в черном беззвучно рассмеялся, а рыжий удивился: «Разве можно похоронить солнечного зайчика…» Все слышали разговор, игроки в карты и ухом не повели, зато бандиты уши навострили. Отступать было некуда, Живопыра перевернул пистолет курком вверх и почесал рукояткой подбородок. «Вот и посмотрим, - надул он щеки, - если ты бессмертен, тебе ничего не сделается, а если только крут, заплатишь…» Теперь и бандиты почуяли неладное. «Уймись, Эрнандес - урезонивали они, - видишь, человек не в себе…». Но Живопыра скалился, как крыса, и крутил барабан, собираясь пересчитать всех пулями. От его горящего взора перестрелка вспыхнула, как сухой вереск. Прежде чем умереть, Эрнандес положил на пол бывших друзей и, изрешеченный пулями, стал пропускать свет. Напоследок он выстрелил в рыжего. Увидев, что тот не падает, на радостях выпустил всю обойму…
«Опять твои козни, - вздохнул рыжий, когда дым рассеялся. – И снова гибель богов…»
«Никакой отсебятины, - возразил чернявый, опираясь на трость, которая вела его к двери, - мы люди маленькие, это “Фатум”, “Рок” и “Вещун”, - он указал тростью на игроков, - кидают жребий, а мы подчиняемся…»
Рыжий задумался. «А все же я возьму Эрнандеса с собой… - после некоторых колебаний произнес он. – Эрнандес на секунду уверовал, а девяносто девять богоборцев дороже мне одного равнодушного… Кстати, его отец у тебя?»
Хуан Альварес. «Бог путешествует инкогнито» (1933)