Вы замечали, что самые откровенные разговоры происходят на кухне. Ещё возле костра в походе или на рыбалке, одним словом, у очага. А кухня – самый что ни на есть домашний очаг, и лучшего места для задушевного разговора двух подруг не придумать. Сидя в гости-ной в глубоких мягких креслах, между которыми на поле ковра пасётся низкий журнальный стол, хорошо обсуждать книжные новинки, гастроли театра, вспоминать общих друзей, семьи родителей, которые дружат между собой, но о любви, о детях, тем более, ещё не родившихся, почему-то удобнее всего говорить за кухонным столом, сидя на обычных стульях, забывая прихлебывать из чашек остывающий чай.
Неторопливый тихий разговор, как пламя свечи, легко колыхался между двумя близко сидящими девушками, и казалось им, что даже сестры не бывают такими родными, как они в эти редкие минуты откровения.
– Димке скоро четыре года, я вообще думала погодок рожать, вместе бы росли, да вот что-то не получается. Хотелось план по детям пораньше выполнить, чтобы потом работе не мешали.
– Может, редко да невпопад любовью занимаетесь?
– Ой, Тая, куда уж чаще-то. Два года на любовь, как на работу бегаем. Выходные только по критическим дням. Никакой страсти, одно желание добиться своей цели. Честно сказать, изощряться устали.
– Даша, скоро Новый год, возьми и загадай! Говорят, под Новый год, что ни поже-лается, – всё всегда произойдёт, всё всегда сбывается! – улыбаясь, пошутила Тая.
– Ну да, нужно только, говорят, приложить старания, – продолжила Даша декламацию новогодних стихов, – Мне на Кирилла грех жаловаться! А ты, кстати, где будешь на Новый год?
– В Лондоне будем «Снегурочку» и «Щелкуна» танцевать. Вернемся в конце января.
Новый год Даша встречала в доме родителей. С ней был Кирилл, приехал брат Даши с женой, пришли старые и верные друзья родителей, на бой курантов заглянули соседи, да так и остались до утра – компания была большая и весёлая. Когда забили часы на Спасской башне, и громко хлопнула пробка от шампанского, а за окном забарабанили разрывы новогоднего фейерверка, кто-то громко сказал: «Загадывайте желания!»
Даша вздрогнула, вспомнив месячной давности разговор с Таей. Их связывала дружба ещё с той поры, когда родители водили за ручку обеих девочек в танцевальный кружок Дворца культуры. Когда-то Даша блистала на танцевальных балах и конкурсах, но танцы не стали её судьбой, о чем она нисколько не жалела. С Кириллом они познакомилась в студии, вместе выступали, были прекрасной парой, но повзрослев, поняли, что в эпоху свободного предпринимательства, скользя по паркету, можно безнадежно отстать от реалий суровой жизни. И помчались под смелым парусом по бурной стихии малого, а потом уже и не совсем малого бизнеса, и были вполне счастливы. Подрастал сын Богдан, и очень хотелось Даше и Кириллу второго ребенка: были уверены, что родится дочь.
Но со вторым ребенком что-то не заладилось. Если бы не было первого, то можно было думать всякое, и к врачу заглянуть, и так, шутя конечно, позвонить по телефону народным целителям: им от бесплодия вылечить, что горсть семечек слузгать.
– Загадывайте желания!
Кто из мужчин это выкрикнул, и не разберёшь. Кажется, никто и внимания не обратил. Никто, кроме Даши. Заныло сердце, и шальная мысль пронзила трезвую, но хмельную от веселья голову: «А что!?»
И бесконечно долго били куранты, кто-то кричал «ура», и звенел хрусталь, а в голове Даши пульсировало, не успокаиваясь, а наоборот, нарастая, – желание испытать судьбу. А
что? Это же новогодняя игра! Вот будет забавно, если исполнится. А не исполнится, так и не вспомнится. И ударяя кромкой искрящегося бокала по стенкам других бокалов, она повторяла про себя: «я хочу второго ребенка», «пусть родится дочка», «господи, хоть бы раз в жизни исполнилось моё желание».
А потом была бесконечно-весёлая ночь с подарками, розыгрышами, фотографированием. Гости пошли во двор прогуляться, а точнее сказать, запустить в небо свою коробку с новогодними оглушительными цветными кометами с длинными шипящими хвостами.
Кто-то смешно рассказывал, как в Париже, возле Эйфелевой башни его один китаец жестами попросил сфотографировать, и как они после этого разговорились, и рассказывали друг другу откуда они приехали, чтобы посмотреть на знаменитую башню. Уже под утро самый трезвый убедительно доказывал другим, что наиболее экстремальным месяцем в России является январь: тут и Новый год, и Рождество, и десять нерабочих дней, а потом ещё и старый Новый год…
– А зачем нам вообще старый Новый год? – сосед тяжело поднял голову и медленно обвел взглядом втрое увеличившееся число гостей за столом.
– Ну, не скажи, это – контрольный выстрел в печень!
* * *
Новый две тысячи с довеском год резво побежал по колонкам чисел настольного календаря, который украшала симпатичная дворняга. Её уличные сородичи тоже вдруг почувство-вали к себе большее участие и даже заботу: люди ни с того ни с сего стали чаще их подкармливать, а некоторые даже пытались погладить. Но древние друзья человека бдительность не теряли, и старались не болтаться слишком близко под ногами гуляющих благодетелей.
На одной из прогулок по зимней пешеходной дорожке мама Даши поскользнулась на льдистой кочке, неловко упала, почувствовав боль в лодыжке. Попыталась встать, но поняла, что самостоятельно не сможет этого сделать. Вид беспомощной интеллигентного вида женщины прохожих не взволновал: в рождественские каникулы не только рабочий класс разговляется, поэтому старались не пялить глаза на сидящего на снегу человека, чтобы не смущать ещё больше и без того смущенную женщину.
Сообразив, за кого её принимают, Вера Николаевна обратилась к прохожим за помощью и сразу нашла сочувствие. Кто-то достал сотовый телефон и позвонил 03, кто-то остановился рядом и ободряющим голосом просил немножко потерпеть: «сейчас скорая помощь приедет».
Машина приехала быстро. Очевидно, в новогодние дни пострадавших от гололеда было немало, потому что из «Скорой» привычно выскочили два здоровых мужика в белых халатах, в секунду выкатили носилки и, подхватив несчастную женщину, спрятали её в чреве санитарного фургона. Взвыла сирена и машина исчезла в круговерти новогодних улиц.
В приёмном покое Вера Николаевна догадалась, что надо сообщить родным, где она и что случилось. Дома, конечно, переполох – полетели звонки дочери Даше, сыну Саше, короче, через час вся родня во главе с мужем Веры Николаевны собралась возле приемного покоя травмпункта. Рентген показал, что произошел разрыв связок и вывих голеностопного сустава, ногу надо гипсовать, дать ей полный покой на три, а может, и четыре месяца.
В каждом свинстве всегда есть кусочек окорока. Дети и внуки стали частыми гостями в доме бабушки, ей рассказывали все новости детского сада, бизнес-планы фирмы, с Кириллом подолгу обсуждали рецепты кулинарных ноу-хау. Даша вдруг однажды поняла по хорошо известным женщинам признакам, что беременна, и это внесло в её жизнь то умиротворение, которо-го так не хватало последние полгода или даже целый год.
Через три месяца гипс сняли. Вера Николаевна медленно и осторожно передвигаясь по комнатам просторной квартиры, ещё месяц восстанавливала способность ходить без палочки. Наконец, она поехала в поликлинику на последний осмотр к врачу, там взяли кровь на анализ, послушали легкие, сделали заодно кардиограмму – в общем, провели по случаю давно просроченную диспансеризацию.
Вера Николаевна собиралась вместе с мужем в июне слетать в Турцию отдохнуть, позагорать и поплавать в море – спонсорами этой поездки стали собственные дети. Тихая радость и гордость за них постоянно жила в сердце матери. И их солидный бизнес нравился. Конечно, приходится работать от зари до зари, по заграницам мотаться, но зато живут достойно, выглядят всегда, как модели на глянцевых обложках, родителей не забывают.
Звонок из поликлиники с просьбой зайти, уточнить какие-то формальности, не взволновал. Все мысли были заняты предстоящей поездкой. Участковый врач была внимательна и обходительна, как всегда. Свою пациентку она знала никак не меньше, чем лет двадцать.
– Как самочувствие, Вера Николаевна? Нога тревожит?
– Спасибо, Лариса Васильевна, как говорится, тьфу-тьфу…
– Зимой не болели, не простужались?
– Вроде бы нет, но в последнее время появился легкий кашель, отвыкла я за зиму от улицы. Вот собираемся с мужем в Туретчину слетать, морским воздухом подышать, думаю все скоро пройдет.
– Давайте-ка я вас, голубушка, послушаю. Так, глубже, не дышите… Ещё раз вдохнуть, выдохнуть, – Лариса Васильевна медленно сняла фонендоскоп, придвинула к себе медицинскую карточку Петровой Веры Николаевны. – Похоже на воспаление бронхов или остаточные явления после воспаления легких, которое вы могли и не заметить. Вот вам направление на рентген, сдайте ещё раз кровь на анализ – и потом посмотрим.
Анализы и рентген подтвердили невесёлые догадки участкового врача. Затемнение в легких было значительно больших размеров, чем обнаруженное при диспансеризации. Похоже на саркому, нужна немедленная операция, если уж пытаться что-то сделать. Хотя шансы при саркоме всегда минимальные.
Повторное приглашение врача, предложение сделать операцию, чтобы удалить небольшую опухоль, «исключительно доброкачественную, уж вы поверьте моему опыту», раскололо жизнь Веры Николаевны на две неравные части: до этой неожиданно свалившейся болезни, и после. Та, которая была «до», казалась теперь далекой, почти нереальной, хотя и яркой, счастливой, безоблачной. Эта, которая «после», тоже была нереальной, она не имела ни цвета, ни запаха, ни очертаний. Какое-то ощущение бездны и бесконечного полёта вниз. Она и до прихода к врачу смутно догадывалась о том, что сегодня открылось ей окончательно, но надежда никогда не умирает раньше человека, кто бы что ни говорил. Операция – это последний шанс пролететь бездну насквозь, и выскочить вновь в ту сферу мироздания, где светит солнце, плещется море, шумят леса, гоняется за облаками ветер. Как можно отказаться от этого шанса?!
…Операция подтвердила, что спасти больную уже невозможно, она догорала, как тонкая церковная свечка – прямо на глазах. Смерть – это тоже часть нашей жизни, но самая таинственная, и потому устрашающая. Люди придумали рай и ад, чтобы украсить смерть, продлить жизнь там, куда не проникает взгляд. Сознание, мысль человека за тысячи лет так и не смогли разбить оковы закостеневшего миропонимания, мы представляем Бога подобным себе, сидящим на мягких перинах облаков, а то и вовсе привратником, стоящим у турникета: тебе, мил человек, направо, а тебе душегуб и упырь – вон туда. Душа человека не поселяется ни в рай, ни в ад. Она переселяется в тело вновь родившегося человека, и поэтому надо при жизни думать о душе, ведь она обязательно достанется кому-то из наших потомков.
В октябре, через два месяца после смерти матери, у Даши родилась дочка – маленькое прелестное долгожданное чудо, и никто не заметил, как в её розовое, пухленькое тельце влетела парившая над колыбелью душа, ранее принадлежавшая бабушке Вере Николаевне.
* * *
Ранняя и неожиданная смерть Веры Николаевны потрясла всех родных и друзей. Жизнеутверждающий факт рождения Алены, конечно, несколько заслонил недавнее горе, но и напомнил, как не хватает в семье присутствия всеми любимой бабушки. Тая, узнав о рождении девочки, была рада за Дашу, и при воспоминании о её двух малышах только задумчиво смотрела в невидимую точку пространства и легко вздыхала. Долго грустить было некогда: ежедневная работа в театре, репетиции, гастроли, внеплановые выступления за пределами театра, в обиходе называемые грубо и точно – «халтура», изучение иностранного языка выматывали так, что эмоций на простую человеческую жизнь порой не оставалось. Но как-то при случае она спросила у Даши, загадывала ли та новогоднее желание. Обе улыбнулись – «вот и не верь после этого в Деда Мороза».
Иногда небольшая труппа артистов балета выступала с концертными номерами
во «дворцах» на Рублёвке или подобных ей заповедных зонах. И всегда Тая приходила в изумление от неприличной роскоши, безумных расходах на странные прихоти современных пресытившихся нуворишей. На балах королей и принцев бизнеса она чувствовала себя бедной Золушкой, у которой собственный скромный «Мерс» скорее напоминал рабочую лошадку, нежели роскошную шестерку лошадей, везущих избранницу судьбы на бал в королевский дворец. Перед Новым годом «халтура» случалась чаще, жить было веселее.
На новогоднем балу в собственном театре Золушек не было: все чувствовали себя принцессами, а юноши – принцами. В огромном атриуме звучала музыка, и пары скользили по черно-белым квадратам мрамора изящно и грациозно, как это умеют только артисты балета; звучали тосты, которые растворялись в праздничном шуме, никому не мешая.
Тая неожиданно вспомнила Дашу, свой совет загадать новогоднее желание и рождение у неё прелестной малышки. Улыбнулась – бывают же в жизни совпадения, из-за которых не умирает в душе детская вера в чудеса, сказки, Деда Мороза, в принца на белом коне.
Волшебная новогодняя ночь, как крещенская купель, таит в себе неведомую силу, и не каждому эта сила открывается, но и те, кому она однажды открывалась, об этом не догадывались, ибо это есть таинство великое. И если попытаться завладеть этой тайной, как золотой рыбкой, и заставить служить себе, оно бесшумно улетит от вас, растворившись на гранях света и тени. И только тягостная пустота в душе может подсказать, что мир сказок и чудес навсегда ушел от вас.
Взяв в руки бокал с шампанским, Тая созерцательно смотрела на маленькие пузырьки, которые отрывались от стенок и устремлялись наверх. «Они рвутся наверх, потому, что сила, которая живет в их оболочке, сильнее любых доводов, сильнее здравого смысла. Достигая цели, они лопаются, растворяются в пространстве, и если бы пузырьки знали о таком финале, то никогда не променяли бы свой искрящийся мир, в котором горит, пусть маленькая, но своя звезда, на большой мир молекул и атомов, но где пузырьков уже нет».
Тая считала себя по большому счету счастливым человеком – ей не приходилось жить в разладе с совестью, не приходилось поступаться моральными принципами, она была всегда любима и желанна, у неё был надежный тыл – замечательные родители, с которыми отношения с детства были скорее дружескими, ироничными, нежели наставническими. Она жила той независимой жизнью, в которой только и может человек чувствовать себя счастливым. «Вот только денег, как всегда, не хватает для полного счастья», – усмехнулась она. И подумала, а не пожелать ли самой себе стать в наступающем новом году богатой. Это смешно и наивно, но сегодня же праздник: говорят, под Новый год, что ни пожелается… Смеясь, она чокалась своим бокалом со всеми, кто стоял вокруг, и мысленно произносила «я хочу стать богатой», «я пью за то, чтобы стать богатой», «моё новогоднее желание – стать богатой».
Заиграл оркестр, бал закружился с новой силой, ярче засверкали люстры; воздушные шарики заполнили зал, они как пузырьки устремлялись вверх, потом летели вниз и снова вверх. Оказалось, что это звуки и ноты в костюмах воздушных шариков принимают участие в новогоднем карнавале. Тая парила над залом, ударяла пальчиками по шарикам и смеялась, смеялась, нисколько не удивляясь тому, что происходит вокруг. Музыка всё звучала, и празднику не было конца…
* * *
Самое лучшее время отдыха – зима. Когда в Москве до костей пробирает морозный
ветер, а обувь раскисает от воды и реагентов, оказаться на жарком песчаном берегу океана, ласкающегося у ног, словно проголодавшаяся кошка, – это сказка, воплощенная в жизнь собственным желанием. До-ми-ни-ка-на – уже в самом слове звучит музыка бездонных глубин, слышится легкий размер волн, набегающих на песок, ощущается дуновение свежего, полного йодом и озоном, бриза. Некоторым, правда, больше нравится слово муссон или пассат, но разница заключается только в поэтических вкусах и пристрастиях.
Родители Таи были приверженцами зимнего февральского отдыха. Продолжительная российская зима, таким образом, дробилась, мельчала, не успевала надоесть, а жизнера-достная матовая смуглость лица после возвращения красиво оттеняла окружающую белизну.
Всё было готово к поездке: сложены книги для чтения, упакован ноутбук с дисками новых фильмов, тщательно подобраны лекарства, в том числе бутылка коньяка, которые с возрастом стали неотъемлемой частью существования. С визой тоже не было никаких проблем: всё большее количество стран с удовольствием распахивали объятия туристам – одного штампа в загранпаспорте было достаточно, чтобы превратиться в иностранца.
Днём Тая приехала домой к родителям, погрузили в нутро машины необременительный багаж, и серебристый «Мерседес» покатил в Шереметьево-2. Долгие проводы устраивать не стали: у Таи, как всегда, день был расписан по минутам – через час репетиция, вечером спектакль. Обменявшись с «мамулечкой и папулечкой» поцелуями, махнув прощально рукой, Тая нырнула в салон машины и лихо помчалась к выездным турникетам аэропорта сдавать контрольный талон. Мама привычно проводила её взглядом, пока машина не скрылась за поворотом. Она обещала позвонить дочери часа через три, сразу после посадки в самолет, а пока надо исполнить узаконенный в семье ритуал: перед вылетом посидеть в ирландском баре и выпить чашечку ароматного кофе.
…В гримуборной переодевались артисты – привычный гомон, суета, обмен новостями. В театр после декретного отпуска вернулась молодая балерина, Юленька Опарина. Дома на попечении няни осталась пятимесячная дочь – все разговоры в гримёрке о ней, будущей балерине. Умиление мамы так похоже на Дашины восхищения, и возраст малышек почти одинаковый. Тая начинает рассказывать, как у её подруги Даши исполнилось новогоднее желание о рождении дочери. О своём недавнем новогоднем желании она тоже вспомнила, но говорить о нем нельзя, неприлично вслух обсуждать такие меркантильные помыслы. В конце концов, ребенок – это дело реальное, а откуда может появиться богатство у артистки балета?
И вдруг тень пробежала по её лицу, она запнулась на полуслове, оцепенела, глаза её, прикрытые опущенными ресницами, никто не видел, а если бы увидел, то в страхе бы отшатнулся – в них была быстро чернеющая и расширяющаяся пропасть. Что-то до конца неосознанное мучительно сверлило мозг, разрывая его лавиной неясных догадок. Тая широко открытыми глазами смотрела внутрь себя, и смертельный холод сковал её мышцы. Она не могла шевельнуться, вокруг была темнота, не было никого рядом, не было ни одного звука, и только беспощадный метроном отсчитывал секунды. «Откуда здесь эти ужасные часы?» – и вдруг она вспомнила этот звук. «Так тикает часовой механизм бомбы, так в кино стучит метроном при воздушной тревоге. При чем тут воздушная тревога? Воздушная…»
И вдруг страшная догадка вспыхнула молнией, не оставив никаких сомнений: она может стать богатой, если родители погибнут в полёте, или где-то там… Она, единственная наследница, будет иметь ещё одну квартиру в Москве, дачу в Подмосковье, несколько солидных банковских счетов, джип, библиотеку, различные коллекции отца, драгоценности мамы – это богатство, о котором она мечтала? Такой ценой? А не была ли неожиданная смерть матери Даши платой за исполнение того новогоднего желания?
Метроном стучал, он один точно знал, когда ему надо остановиться. Молния погасла, вместе с ней погасло сознание, и Тая, глухо простонав, упала без чувств на пол.
В гримуборной возник переполох, все бросились к Тае, кто-то побежал за врачом, кто-то за водой к кулеру. Никто не понимал, что случилось? Таечка всегда была олице-творением спокойствия, общительности, доброго юмора. И вдруг, как подкошенная, упала в глубокий обморок. Прибежал врач, начал делать манипуляции с нашатырным спиртом. Тая вздрогнула, открыла глаза, полные боли и ужаса.
– Таечка, что случилось? Нет-нет, не вставай, полежи, приди в себя. У тебя что-то случилось? – рука врача привычно нащупала слабый пульс девушки.
Как объяснить склонившимся над ней людям, что она совершила неосторожный поступок? Когда мы хотим иметь больше того, что отпущено Богом, и страстно об этом просим, то Бог может исполнить нашу просьбу, но при этом подвергнет нас испытанию утраты. Лежа без сил на полу, этого не объяснить перепуганным людям. Да и сил говорить не было. Тая только шепотом спросила:
– Не звонил мой телефон?
– Нет, не звонил. Ты была без сознания не больше трёх-четырех минут.
– Девочки, помогите мне подняться… Спасибо. Мне уже лучше, всё нормально. Вы идите на репетицию, а я посижу здесь на диване, мне надо сейчас побыть одной. Нет, не волнуйтесь, всё прошло. Девочки, мне надо побыть одной.
В этих тихих словах было столько истовой мольбы, что возражать никто не посмел.
Оставшись одна, Тая медленно встала на колени, прижала кулачки к груди и, глядя через окно на темно-серый прямоугольник неба, прошептала:
– Господи! Прости меня! Прости за неразумные желания! Я умоляю тебя забыть все мои глупые новогодние желания! Мне ничего не надо! Господи, прости меня! Я никогда больше не совершу такой страшной ошибки. Прости меня!
Тая горько заплакала, уткнувшись головой в диван. Она совершенно отчетливо понимала, на краю какой пропасти только что стояла. Слезы раскаяния жгли ей глаза, соль разъедала губы, тяжелый камень в душе не давал свободно вздохнуть, и слёзы текли и текли из её измученных глаз.
Старая костюмерша, которая пятьдесят лет тому назад уже работала в этом театре, тихо подошла к Тае, погладила её по голове, и сказала голосом, которому Тая сразу поверила:
– Таюнечка, всё уже хорошо! Ничего плохого не случится! Не плачь, моя девочка!
Боль, которая билась в висках, медленно уходила. По-детски продолжая всхлипывать, Тая встала. Перед ней в сером прямоугольнике неба золотой нитью пробивался солнечный лучик, вокруг которого образовалась светлая воронка, края которой уходили на северо-запад огромного мегаполиса.