Курьер Гименея (Тернии поздней дефлорации)
Из цикла «Свояк никакухи (Адепт нейтралитета)»
1.
Лиза и Кламена с привычной ленцой предавались лесбиянству. Здесь, однако, отступим для коротенькой справки...
***
Кламену Филимон подобрал на панели. Она была ужасно красива, и чудовищно сексуальна, точнее бисексуальна, к тому же мазохистка. Считая своим призванием беспорядочные связи с массой партнеров, она принципиально отказывалась от денег, даже была готова платить сама... И по этой причине не устраивала ни один публичный дом. Все это едва не привело ее к грустной кончине от пищевого недоедания при половой неумеренности.
Спасителем стал Филимон, чьих титанических способностей, быстро иссушивших слабоватенькую Лизу, хватало и на Лизу, и на неукротимую Кламену. Поэтому явление "соперницы" изнемогшая Лиза восприняла как спасение. Обе сопостельницы великого человека прекрасно ужились и сдружились, ровно близняшки.
Единственный минус состоял в том, что Лизе отныне пришлось кормить сразу двух нахлебников. Бедняжка изнывала под бременем забот и как-то, не выдержав, заикнулась об этом Филимону. А когда он не понял, даже осмелилась намекнуть, что для пополне¬ния общесемейного бюджета не мешало бы порациональнее использовать кламенино приз¬вание. Допустим, устроить маленький бордельчик, взимая с клиентов плату перед тем, как их «допустят до тела».
Ответ адепта был категоричен: «Я не допущу такого срама и позора в своем гареме. Это раз. Кламена слишком деликатная и душевная девушка, чтобы допустить такую низость по отношению к ней. Это два».
Лиза сильно пожалела, что Кламене не сообщили хотя бы о пункте «два».
Но зерна сомнения злы: Филимон погрузился в тяжкое раздумье. Сама мысль о висении на чьей-то шее великому мужчине была несносна. Суровые думы плавно переросли в талантливейший запой.
Разом спустив остатки лизиных накоплений, Филимон долго где-то шлялся. Шлялся он целыми днями. А, подчас, ночами. Для обуздания неутолимых инстинктов Кла¬мены Лиза все чаще прибегала к сапфическим приемам.
***
Так вот...
Лиза и Кламнна с привычной ленцой предавались лесбиянству. В тысячный раз исщекотав языком живот подруги, Кламена сказала:
- Птенчик, слышала: этот вшивый хомяк Мелье унаследовал три миллиона?
- Фу, гнус зачуханный. Что? Как ты сказала. Миллионы? Он? Да будет! Не может такого быть! - поразилась Лиза.
- Но это правда, как мне этого не жаль.
- Ну, если так, всем нам света белого не взвидеть! Сожрет!
- Вот и дворник Пиго тоже говорит. - Вздохнула Кламена. – Мелье, говорит, специально уволился из своего киоска и всем, кого ни встретит, обещает: все свои силы, говорит, на то употреблю, чтоб испохабить жизнь Филимону и его лишайнику. Это он нас так с тобою...
- Плешь обо…анная! - покачала головой Лиза. - Погодь, а когда это ты виделась с Пито?
- Ну, видишь ли, ты вчера ходила на работу. С утра то есть. Ну и... Словом, мне так скучно... захотелось, - Кламена стыдливо потупилась.
- Э… - осуждающе и брезгливо протянула Лиза, сдвигаясь от страстных губ подружки. - С этим горшком отбросов?!..
- Ну, прости. Ну, плоть не вынесла. – Слезливо загундела Кламена.
- Да, теперь он нас точно съест. И так за квартирные долги вышвырнуть грозят…
***
Щелкнул замок. Застав партнерш врасплох, в конуру ввалился Филимон: глаза пьяны, но лихо блещут.
Сжавшись и усеявшись мурашками, женщины напряженно вглядывались в лицо соусладителя. Все здесь зависело от состояния его духа.
- Ха, чё унитазы раззявили? - игриво грохнул Филимон.
Начало вселяло оптимизм.
- Да, вот долго жить будешь. Только что про тебя вспоминали. Какой ты сильный и красивый, - зачастила Лиза невпопад, но льстиво.
- Во дуры-то! То ясно как водка. Что ж из-за этого голяком весь день обжиматься? - усмехнулся Фили, что окончательно успокоило дам. Будь Фили зол, за этакую форму «номер зеро» нетрадиционалкам пришлось бы несладко. - Знаете, что я только что отколол?
С живейшей готовностью женщины деформировали губы в две одинаковых луны - кончиками кверху.
- Хе-хе. Иду, значит, я по двору, в кошек плюю. А навстречу Мелье катит, важный такой, нарядный, с тросточкой. Ну, я глаза - в асфальт, будто его не замечаю. А сам слюну коплю-коплю. И только он со мной поравнялся, я раз – и все, что во рту было, - в рожу. Но как бы невзначай... Эй, чё эт вы скривились? Что ль не смешно? О, дуры, поражаюсь аж! Вы дальше слушайте. Мелье, само собой, вой поднял, утирается, а сам еще больше мое добро по своей соплежуйке размазывает. Я ему так покаянно: «Ах-ах, это вы, господин Мелье. Ах-ах, а я и не узнал. Мне показалось, что вы - кот, извалявшийся в какашках». Ох, он и орать: вони, ругани, угроз на три квартала! А я его выслушал и тихо так: говно чокнутое. Он враз стих и переспрашивает: что-что? Я повторяю: говно чокнутое. Он: как так? Не слышал никогда про такое, чтоб говно, да еще и чокнутое. А я: "Так такого и не было раньше, покуда я его только что не встретил". И дальше потопал. Иду, значит, мимо двери его, и тут, как на грех, приспичило, скрутило… Не стерпел я, приставил это самое к его замочной скважине и с большим наслаждением окропил. Да так ловко, что все внутрь ушло, ни од¬ной капелюшки наружу не пролилось. Вот будет умора, когда этот опекун спирохеты вернется, а дома запруда разливанная благоухает.
- Теперь нам точно хана. - Скорбно констатировала Лиза.
- Чего там? - рюмка рома, почти дойдя до Филимоновых губ, застыла, жидкость подрагивала.
Лиза сбивчиво объяснила, какое положение в обществе приобрел "этот проткнутый презик". Бурные вставки Кламены придали ее рассказу дополнительного сумбура.
Однако свояк суть съел сразу, в который раз подтвердив, что не без оснований считает себя гением.
- Бог ты мой! Мелье заделался миллионщиком. - Качал он в потрясении головой, забыв о роме, который тоненькой струйкой стекал на пол. – С таким-то отвратительным рыгальником! Дела… - Выцедил он, наконец, и скользнул отсутствующим взглядом по рюмке: ром ее покинул.
Адепт нейтралитета в сердцах хватил стекляшку о пол. В ужасе женщины прижались дружка к дружке.
Зрел тайфун.
- Ну, ты поглянь же, зараза! - мрачно заговорил Фили минуту спустя. И вид его, и тон свидетельствовали, что перед ними совершенно иной человек.
- А еще о полнокровной духовной жизни трещат! Какая к хамбеням духовная жизнь, когда всякие вонючие дикобразы ни с того ни с сего просыпаются миллионерами. А самая гадкая сыпь крысья из окна высунется и на смех всем в любви тебе изъясняется… - Слезы быстро переполняли мужественные, добрые очи сверхмужчины, но еще быстрее сохли.
- Филечка, ты о ком? - осторожненько поинтересовалась Лиза.
- Есть тут за углом чудо одно. Эратия Швайнберг зовут. Редкое скопище колючек, бородавок, струпьев и прыщей. – Свояк никакухи отжал веки, сплюнул, наполнил и опорожнил другую рюмку.
Кламена уж было разомкнула рот, намереваясь узнать, что за фря эта самая Эратия. Но более опытная Лиза заклинила ей это место трусиками и, предостерегающе ткнув в сторону Филимона, шепнула:
- Это дочурка, единственная причем, самого нашего большого и грозного судебного чина. Дурнее и глупее девицы не сыщешь.
- А, поняла. Это ею деток путают, особенно, как в окно сунется. - Отозвалась умненькая Кламена.
- Ну, да. Папаша отчаялся ее обзамужить и обещался завалить деньгами сводника, только бы тот его уродке жениха состряпал. А еще говорят, он ее колотит с горя. А кровать в уборную выставил.
- А я слышала, у нее хвост собачий есть, - вспомнила Кламена.
- Нет, папаша его давно оторвал. - Поправила Лиза.
- Эв-ри-ка. - Еле слышно и размеренно проронил адепт, ставя бутылку на висячую люстру, по рассеянности, конечно, ибо люстра накренилась, и сосуд рухнул на пол. Но гений не обратил внимания на утрату. Сраженные всем этим двоицы не смели шевельнуться. - Лиза, слышь, а где у тебя сказки всяких там миров и населений.
Лиза поначалу не могла понять, чего от нее хотят, потом таки уразумела и, как была нагишом, выперла на балкон, там, смачно потягиваясь, стала рыться в каньонах старых презервативов, которые Филимон имел обыкновение выбрасывать в форточку, но они предпочитали складироваться сразу же под нею…
***
За свою двадцатилетнюю жизнь Лиза не удосужилась прочитать ни одной классической книги. Весь ее литературный багаж составляла пачка сборников со сказками, легендами и мифами народов мира, по преимуществу азиатских. Ну, и, само собой, дешевые эротические комиксы. Ввиду чего слова "достоевский" или "пруст" говорили ей не больше, чем "букстехуде" и "фомальгаут".
Отодрав от верхнего томика наслоения ломких, как поздний листопад, резинок, она вернулась. Со стопкой книжек.
Филимон явно измыслил что-то великое, но, не пожелав делиться своими тайнами, обложился макулатурой, оттуда отобрал альманахи персидских и арабских сказаний и погрузился в штудировку.
Часа четыре протекли в унылой тишине, подрываемой лишь треском листаемой бумаги.
Девушки не смели ни дыхнуть, ни ворохнуться.
После кропотливых изысканий Фили захлопнул второй томик, с хитрым и довольным видом поворотился к Кламене и лукаво сказал: эгей...
Истолковав все это в своем уклоне, пламенеющая самка взлетела: прытко и мощно, как новенький першинг. Филимон умудрился уклониться и даже прихватил ее, падающую с кровати, за задницу.
- Потерпи, потерпи, не все сразу. – Прошелестели обветренные губы свояка. - Вот так. А теперь слушай дядю, милая детка. Если не ошибаюсь, у тебя всего один жизненный принцип, ему ты истово и неукоснительно следуешь с той минуты, когда тебя покрыл первый жеребец. А звучит он так: не найдется мужика, чтоб ему я отказала. Я прав?
- Да-да! - пылала неугомонная, вздымая Филимона на богатырских ягодичных буграх.
- Постой-постой. - Не в вилах удерживать буйствующую органику, взмолился Филимон. - Не трать так рьяно энергию. Тем более, на слова. Она тебе еще пригодится. Особенно, в деле. Лучше вот что скажи: а смогла бы ты ублажить, ну, к примеру, господина Мелье?
- Ну, знаешь… - закипавший с каждым словом вулкан Кламены, разом простыл. И это, судя по всему, не имело прецедента в богатой хронике ее амурной жизни. – Может, я и извращенка, но ведь должна же быть какая-то мера.
- Что ж, хреново, - озадачился Филимон…
Он вновь задумался. Крепко и надолго. На ободрение извилин пошел остаток вина из запыленной бутылки, что с Пасхи простаивала в углу под диваном. После финального глотка адепт с безразличием выплюнул рыжеусого утопленника.
- Пожалуй, и это еще не финиш... Вот что, милочка, нарядись-ка в лучшее, что у тебя есть.
Кламена пожала плечами, встала и облачила чреватые инфарктом прелести в поношенный желтый халатик, не то из байки, не то из фланели.
Филимон чертыхнулся, припомнив, что в момент знакомства с симпатулькой, этот халатик и составлял все ее одеяние. За четверть года проживания в их союзе туалет бабочки не пополнился даже трусиками. Что не удивляло: функции Кламены в этом доме исчерпывались тем, чему даже халат – никчемуха.
- Вот что, Лиза. Поройся-ка в своем гардеробе. - Истребовал Филимон, обстругивая безжалостным взором убогое одеянье одалиски № 2.
Лиза тоже повела плечами и встала. Кламена успела освободиться от лишнего покрова.
Следует упредить: хотя Лиза была помассивней и заметно выше Кламены, на фантастическом теле последней одежда модистки сидела на зависть ладно. Небольшие же «одутловатости» тканей лишь придали ей экстравагантности, пикантности и шарму.
Филимон восхищенно цокнул и немедленно захотел стервочку.
- Ого, а ты, оказывается, можешь сойти за приличную телку! – Пыхтел он, он, деловито разбираясь с горячо откликнувшейся жрицей любви.
- Все может быть. Мне ведь просто не приходилось еще настолько одеваться... – ворковала она.
- Завтра… пойдешь… на дело, - честно трудясь, он с одышкой клеил слова. – Только… сильно прошу… наберись терпения спуститься на этаж… и никого… не изнасиловать… на этом… отрезке.
- Очень трудная задача… - честно созналась Кламена.
- После я тебя очень, очень щедро награжу... Чмок… Так-так… И вот так!!!
2.
Господин Мелье блаженно мечтал. Мысли его неупорядоченно скакали от одной усладительной темы к другой. Но превалирующей и, прямо говоря, стержневой стала идея расправы с мерзким дылдой Филимоном.
О, силы небесные!!! Никаких средств не пожалеет он, лишь бы выкинуть на тротуар этого жирафа со всем его б…ьим кутом! А уж после этого можно позволить себе покинуть дурацкий дом, перебравшись в шикарное шалэ в предместьях Тулузы и записаться в клуб игроков "в очко". Так он и положил: буду тут жить в тоске и убожестве, пока не изведу филимоновскую нечисть.
Радужные мысли распылил звонок.
Раздраженный Мелье проследовал в коридор и сморщился, точь-в-точь бульдог-доходяга. Загарпуненные внутренности рвануло к глотке. Неуничтожимая вонь после вчерашней лужи мочи, в которую он вляпался, вернувшись с променада, казалось, только усилилась. Зловонная жижа затопила коридор и кухню, распустив щупальца в гостиную. Правда, там ужасный запах давал себя знать не так. Здесь же, в прихожей... брр... Фу-фу… Невыносимо!
Взбешенный Мелье зажал нос и свирепо всадил прищуренный глаз в "гляделку".
Увиденное сковало, тихо маня апоплексию. Против его двери, скромно потупясь, парила... фея, прекрасная, как обожаемая им и, увы, недосягаемая Мишель Мерсье. Только эта была брюнеточка. Прическа а-ля "гаврош". Поверх: маечка из желтого шелка с примечательными горошинами от рвущихся к свободе сосков. Оранжево-бело-горошковое мини, бело-голубые гольфы и желтые сандальки.
Уже восьмой год господин Мелье не чувствовал себя мужчиной, он даже успел смириться с сим безотрадным обстоятельством. И вот настал нежданный миг стихийного и безудержного воскрешения. В одномижье престарелая плоть пережила все смертно-грозные всплески половой революции...
Мужское естество возрождалось.
- Ми... минуточку, - тонюсенько пропищал он и, с беспокойством глянув на место чуть ниже пупка, метнулся к шкафу. Сорвал пронафталиненные парадные брюки…
- Бога ради, погодите…
С превеликим трудом и в козлиную припрыжку натянул порты.
- Сей час, сей миг…
К сиреневой спортивной "олимпийке" прицепил белую бабочку…
- Я уже лечу…
Вдел верхние конечности в синие жилеточные просторы.
- О только не покиньте…
Репетируя степ, просеменил к двери. Короче, всё было на уровне популярного и, скорее, комического синема. Но Мелье казалось, что полный респект!
И тут… Внезапное дуновение ароматов подсохшей мочи!
Нанося себе по лбу драматический удар, господин Мелье начисто забыл, что в руке зажато ручное зеркало. Сверкучие икринки густо присыпали лысину по типу дамских блесток.
Не думая об изысках сего украшения, Мелье ломанулся в туалет, схватил флакон одеколона и обильно оросил им миазматический пол. Результат был печален: амбре усилилось, приобретя непредсказуемые оттенки....
***
Сердце благородного киоскера Мелье разрывалось. И это было прискорбным фактом, учитывая, что из него готовился вылупиться нувориш. На грани отчаянья с инсультом господин Мелье перекрестился и, тая, дыхание, открыл.
- Прошу вас, милое дитя.
Да уж, великих духовно-физиологических затрат стоило вымолвить это бархатистым голосярой простуженного индюка.
Красавица неестественно заалела…
- Мне, право, так неудобно, - ангельски тушуясь, пролепетала она. – Не сочтите, будто я это… уличная пи... девка. Лады, месье?
- Проходите, девочка... – умиленного и растерянного Мелье перекорежило в добренькой улыбке. Недобро екнуло: паралич лицевой части?..
- Ну что ж, - с нежданной отвагой произнесла девочка. - Другого пути у меня и нет...
Войдя, она слегка поморщилась, но тотчас чистейшее личико преобразилось в загадочной и не совсем понятной улыбке.
Не унюхала, удовлетворился Мелье, нервно переминаясь с пятки на носок. Давно отвыкнув от эрекции, он никак не мог найти для своей стойки удобный и, главное, пристойный нивелир.
А тут еще девица молитвенно сверстала ручки и тоненько проангелондосила:
- Ах, будьте правдивы, вы, действительно, то самый месье Мелье, о котором все говорят столько га... хорошего? – елейная колоратура милаш¬ки сводила воскресшего мужчину с остатков ума.
- Э, кхе, я, я… Я самый, - отставной киоскер напыжился от непонятной, но приятной гордости, не в силах отвести глаз от дивных ножек феечки.
- Ах, я так полагаюсь на вашу порядочность исключительно гну… достойного дяденьки, - доверчиво прогулькала красотка. - Если бы вы были посвящены в мое положение... Господи, оно настолько жуткое, что тока вы, смею надеяться, тока вы можете хоть как-то мне помочь…
Тщательно исследовав, что у нее под ногами, девушка закатила глаза и совершила полшага налево. После чего решительно грохнулась коленками на мягкую подстилку и умоляюще протянула к уродцу ладони:
- О, великодушный монст…сеньор! – «Блошиный деликатес». - Вас молю, на Вас уповаю, благородный маркиз! – «Чтоб тебе сдохнуть, безобразный дебил». - Вы мое последнее прибежище. Спасите меня или я погибну!
Старикашке оказалось явно не по силам оценить внезапность господнего благодеяния, по¬святившего его в поверенные дамских секретов и в спасители девичьей чести…
***
Он ничего уже не понимал, отчего на глаза навертывались слезы жалости к несчастной принцессе и умиления к собственной персоне. Переполненный эмоциями и надеждами, уже с чисто экспромтным темпераментом приникнул он поцелуями к белым ручкам. Она олубенела. Поспешно, с пародией на галантность… кое-как, ох-ох, пук-пук… приподнял он увесистое тело на гипертрофированные узелки передних конечностей.
- Дитя мое, что ты, что ты? Я все для тебя сотворю. Не нужно падать ниц. Лучше поведай, что тяготит истомленную душу твою, сладкая девочка?
Срывающимся от плача голоском с певучим всхлипом сладкая девочка завела ванильную легенду. Мордашка ее при этом трогательно уткнулась в бок старикашки, а ручки то и дело утирали солено-пивные слезки и украдкой зажимали носик.
- Вы знаете, где проживает господин Швайнберг? – вдруг спросила она.
При упоминании пускай и немецкого, но исключительно уважаемого имени месье Мелье с почтительностью преклонил невеликую головку и чинно ответствовал:
- Естественно. Я, правда, ни разу не бывал в том квартале…
- Очень прекрасно! – Со сквозною радостью прервала бедняжка. – Тогда будем знакомы. Перед вами его единственная и несчастная дочка Эратия. Что с вами, разве не верится? - и то ли невинно, то ли ядовито улыбнулась.
- В самом деле?.. Очень рад... - сипеж овладел пастью миллионера. - Только, бога ради, простите, но я, честно, слыхал, будто дочь его…
- Боже мой и всевышний!.. И вы про то же?! - личико ангелочка перекосили отчаянье и муки. - Даже ВЫ!!! Тогда я пропала! Ну, что ж, последняя надежда гибнет невозвратно!
- Великодушно простите, но...
- ВЫ находите меня уродкой? – до ужаса бетонным тоном полюбопытствовала красавица. - Только отвечайте, не раздумывая, без ле¬сти и деланных комплиментов.
- Право, сударыня, я в жизни не встречал девушки красивее и чище.
- Правда? - то ли истерически рыдая, то ли смеясь, она припала к его хлипкому плечу, робко, дабы не придушить, обняла за зябличью шею. - О, я не ошиблась, я знала, что сыщу понимание, Смо-три-те, - сузив глаза и остатуев, она дернула кверху убойную майку.
При виде такого бюста старик реально прочувствовал крадущийся и обширный инфаркт. Колени Мелье изогнулись, ссаживая отжимки былого торса на диван.
- Ну и? - страстно вопросило райское созданье. - Разве тить…э… грудь моя ужасна? Не молчите!
У богача Meлье не было слов. Их не нашлось в ближайшее десятиминутье. Лишь холщовые губы безвольно пошевеливались.
- Молчите... - осудительно протянула фея. - Тогда соблаговолите глянуть на мой живот... ляжечки, жо... задни... ягодички...
Сеанс обжигающего стриптиза на электрических скоростях! Эффект был адекватным. Мелье синел, слюнел и сотрясался.
Разно-позно поверчиваясь вокруг полумертвого дедули, девушка с той же непринужденностью оделась.
***
Нувориш Мелье отпихнул на полфунта взопревшую подушку, попробовал привстать на гномьих локотках.
- Только будьте честны, шевалье офицер, ладно? Признайтесь, есть ли во мне хоть что-нибудь… ну, на капельку привлекательное? – а сама с тревогой тронула ладошкой его потный лоб.
- А... даа... - хрипло выдавил экс-киоскер.
- Честно, честно? - в порыве радости девушка заколотила в ладоши и подпрыгнула. Две тугих дыньки заколыхали майку. - Но что, что, скажите, ради бога!?
- Бе-э!.. - проскрипел миллионщик, слепо и с трудом водя руками. – Ме-э…
- Вы находите? - развеселилась гостья. - Ах же вы и душка! – очень сильно зажмурясь, она чмокнула наугад - то ли в щеку, то ли в сизый кабачок. - А можно я буду и впредь навещать вас в это же время? Мне так здесь понравилось…
"Это меня прикончит", - реалистически подумал Мелье, но выжал силы спросить:
- Но к чему тебе это, лапочка? Я же такой дряхлый тюлень!
- Да что вы? Не смейте клеветать на себя! Вы не дряхлый тюлень, а… А драненький котик. Я не встречала мужчины свежее. Вам ведь не больше тридцати девяти? Так, душенька?
Косноязычная хабалка прямо на глазах превращалась в речистую аристократку! О, чудеса перевоплощений!
- Ровно сорок два. – Солидно кашляя и расправляя бывшую грудь, сознался Мелье. Лукавец убавил чуть меньше половины показанных лет.
- Феноменально! - с натурально изображенным восторгом вскричала, даровитая, как оказалось, притвора. - Ах, если б я не была уродкой, то смела бы мечтать только о таком рассудительном, искусительном и трепетном мужчине. - Она поощряюще сжала дрожащие персты Мелье, что робко, но заползли на ее полированную и жаркую коленку.
- А в чем же... по... меха? - багровея, выперхнул намаянный Мелье.
Осознав, что игра зашла в критическую орбиту, она отступила и холодно сказала:
- В отце. Трудно даже поверить, как он затерроризировал меня.
- Я слышал, что господин Швайнберг довольно строгий человек. - Старик чуть остудился, медленно возвращался и рассудок. - Оно понятно: больно уж должность ответственная. Но чтобы и родной дочке перепадало!..
- Наивнушко! - всплеснула руками гостья. - Да он просто изверг! Сутки напролет только и знает: пилит меня и пилит! Я и уродка, и кособочка, и кривоножка и заикашка... И так до без-конечности и до без-приличия… Это же несносно, пойми! Я руки готова на себя наложить. Восемнадцать каторжных лет проторчала я безвыходно в доме, на улицу выйти стеснялась… А папаша знай себе трубит: моя дочь – уродка! А намедни вот подслушала, простите, конечно, разговор его с начальником полиции. О вас…
- Обо мне? - раритетная челюсть Мелье сесилась до пупа. - Они говорили обо мне?
- Само собой. Они только и делают, что говорят о вас: «Достойный Мелье продал газету «Пари Матч», пять экземпляров, старина Мелье продал три пачки «Голуаз», молодчина Мелье взял на футбол зонтик и разогнал тучу»… Они, не поверите, ставят вас образцом благочиния, справедливости, честности, неподкупности и трезвого ума. Даже готовя речи в суде, отец частенько вставляет в текст ваше имя в качестве высочайшего примера, праздно говоря, гражданской доблести, милосердия и терпимости.
Счастливый Мелье расплылся в умиротворенной улыбке.
- Так вот, - продолжила девушка, делая пальцами круги у его ширинки, - когда мне стало вовсе невмоготу, я решилась явиться тебе и просить твоего соблаговоления, ой, благословения.
- На что? - изумился миллионер Мелье, у самого же от интимного «ты» мятно заныла простата.
- Да на то, чтобы ты хотя бы на час ежедневно принимал меня, и мы бы вели с тобой утешительные и душеспасительные беседы, дабы скрасилось мое одиночество. Не хочу показаться нескромной, но мне ведь уже девятнадцать лет... Ах, о чем я?.. Словом, если б толика того была возможна?..
- Ну, так и что? - Хищные губы Мелье побурели, туловище олихорадилось.
- Ах, пустое. И говорить не стоит. - Жеманничала чудо-дева.
- Ну-ну, же смелее. А то навек опоздаешь. - Мелье в нетерпенье всосал ее пальчики в свои потные крючья.
- Эх, будь, что будет, - решилась прелестница. - Вы только не осуждайте меня, ладно? – и, нарочито «выкая», томно глянула на урода. - А теперь запомните: коль был бы выбор тот за мной, так я бы предпочла бы вас, и вам бы, милый мой, родной, я отдала бы роз фугас! То бишь цветы невинности своей, - пояснила она, сама шалея от верлибров некоего адепта.
***
От этого уклончивого чередованья «ты» и «вы» Мелье распирала юношеская похоть, смешанная со старческой астмой. И что-то ведь могло передюжить.
- Радость моя. - Пылкий старикан рухнул на хрусткие коленки. - Отдай, отдай их мне! Почту это за честь и за все прочее… - слюнявыми устами он припал к ее бедрам, примеряясь к центру разветвленья.
Гримаса странной смеси отвращенья и довольства исказила девичье лицо. О, как же трудно оказалось ей прибрать себя к рукам. Погладив старца по темечку, она жертвенно зажмурилась, клюнула в бесцветную плешь и вынула из груди пленительный, сексуальный раскатистый и нечленораздельный зов.
Сбесившийся дурень вдруг выпрямился и, отдавая честь литографии с запырнутым Маратом, промычал:
- Дорогуша, милая моя, я готов взять тебя замуж!
- Что ж, я тоже готова стать вашей! - с неестественной торжественностью молвила она, раскрыв крылатые объятья.
- Хыть чичас? - косноязычея, взревел Мелье, весь в дыбки, и задрал тончайшую юбку, приникая губами туда, куда стремятся все отпрыски его пола.
- О-о-о-о... Нет, сейчас для вас это чревато, даже чересчур, - после длительной паузы выдохнула она и мягко отстранила развратного, слабеющего нувориша. - А вот завтра, решено, я стану твоей.
Добивая, она встала в позу, которой бы позавидовали лучшие гетеры античности, кончая Клеопатрой (некончающие конкуренции не представляли, добавил бы Филимон).
- Правда? Прав-дочка?! - взвизгнул Мелье, срывая блеклую бабочку со спертой шеи, после чего без сил отвалился к спинке лежанки.
- Да, да, да... Только, всевышнего ради, доживи, воробышек, до зав¬тра. Не волнуйся, родненький...
- Когда? - прожурчал он.
- Ровно в двенадцать часов. Придете... - она назвала точный адрес, заставила повторить. Не вышло. Заставила зазубрить…
- Итак, трижды позвонить, мой лысенький фазанёныш. Три разочка. И я стану твоей, мой дорогой, мой старенький, мой квёленький. Ну, не обижайся, я обожаю всякое старье и хлам. Веришь? Прелестно. Тогда оревуар, мой чахлый крокодильчик!
Чахлый крокодильчик!!! На этой сладостной фразе старик Мелье расстался с рассудком. До утра.
Самовластно хрипнула входная дверь…
…Лишь дома Кламена не без горечи зарегистрировала факт, что впервые в жизни присутствие мужчины не взволновало ее. Почти…
Зато в кровати ее нетерпеливо поджидали взволнованные друзья.
Филимон был исполнен благодарности.
И Кламена сообщила ему, что он один стоит взвода драгунов.
Кощунство? Поклеп? Кто докажет?
Драгунов больше нет…
Окончание следует.
Иллюстрация скачана из Интернета и трансформирована, авторство не установлено. В случае претензии, будет удалена.
Окончание:
http://proza.ru/2009/04/27/450