Мир... построим ч. 2

    Нидерланды, начало 80-х гг

    Похорошело, правда, уже после первой кружки. И, заодно, раздухарило - хоть столами со стульями кидайся. Григорий Федорович нес что-то нудное про свое непогрешимо-героическое прошлое, сотканное из обид и несправедливостей. Как оказалось, кто-то постоянно портил ему жизнь. Заунывные фантасмагории в виде избитых, но не добитых фраз-слов заползали в одно ухо, скользили и, не задерживаясь, выпадали из другого. Я уже даже не пытался изображать внимание. Мысли о его «друге» заблокировали слух, никак не желая покидать извилин. К тому же, красочные думки сдабривало золотисто-пенное, иноземное зелье-катализатор.
    Потом полезло на ум, что произошедшее с пацанятами-переводчиками – это его рук дело. Впрочем, какая разница? Люди же окружают себя друзьями в полном соответствии с собственным мировоззрением. Зачем человеку кто-то чуждый для праздного времяпрепровождения? Ведь, в сферах, не касающихся общественно-политической жизни страны, каждому предоставляется свой собственный выбор.
    Постепенно пришел к выводу, что Григорий Федорович с этим «другом» - единые и неделимые, родственные души. В связи с вышеизложенным, «тому, который во мне сидит» уже захотелось крови, поэтому пора было переключаться на что-нибудь иное.
    Время тоже не стояло. Второй час потихоньку засасывало в небытие. Мы продолжали сидеть в кафе, потому как податься было абсолютно некуда. Ночлежка же, в виде мягких скамеек, располагалась буквально в нескольких шагах и еще надоест.
    Многолюдный, громогласный мир аэропорта трансформировался в сонное и неторопливо-размеренное царствие тишины и покоя. Всё реже и реже раздавались, а затем окончательно смолкли переливчатые колокольчики с объявлениями о вылетах и прилетах. Всё темнее и обездвиженнее становился вид за огромной стеной-окном. Подзатянувшимся броском, наконец-то, вечер захватил и изничтожил небесный свет. Случилось волшебное преображение, и стена обернулась зеркалом медленно крадущейся жизни. В ней были видны наши отражения - какие-то расплывчатые и мутные, в темненьких пиджачках от Внешпосылторга. Но, подняв кружку – уже третью – увидел её достаточно четко. Кто ж виноват, что «темное» плохо видно? Всё – в соответствии со спецификой. Нечего и не с чего светиться.
    - Вы меня слушаете? – донеслось откуда-то из дальнего-далека.
    - Причем, очень внимательно, Григорий Федорович. И что же, вы всем по морде надавали?
    - Какой «морде»? Каким «всем»?
    - Это я фигурально выражаюсь. Продолжайте, пожалуйста. Свободного времени у нас полным-полно. Истории ваши очень интересные и поучительные. Не пробовали на бумаге что-нибудь сваять?
    - Вы думаете, что стоит попытаться?
    - Несомненно. Моя супруга знакома с главным редактором журнала «Сельская жизнь». Напишите рассказ, а я попрошу её показать товарищу Афанасьеву.
    - Причем здесь «Сельская жизнь»?
    - В нем печатают повести и рассказы. Или сами обратитесь в «Смену», в «Звезду», в «Пограничник». Журналов много. Только вот, в «Юность», наверное, уже поздновато. Вообще, сейчас очень много народу пишет всякую… рассказы. Редакции перегружены. А с протекцией – оно и быстрее, и надежнее. Напечатают вас. Там уже и на повесть замахнуться пора будет. Про африканского друга вашего напишите, который пострадал безвинно. Из-за пареньков. Вы знаете, припомнил я тот случай. Они, ведь, без вести пропали. Так, во всяком случае, со слов очевидцев выходило.
    Мои желваки, зачем-то, скрипанули. Кулаки убрал под стол, чтобы белизну костяшек не видно было. Даже пришлось отвести глаза. «Стоп-стоп-стоп! Угомонись! Ты – не судья. Ты уже давно обвиняемый».
    В свою очередь, Григорий Федорович выглядел немного странно. Будто, окаменел. Но в последствии выяснилось, что задело его совсем другое. От счастья стопорнуло. Писарчук же, едрит, готовый. А там и слава, и почет, и уважение. Смело можно с несправедливостью и обидчиками войну затевать.
    - Наверное, выплатят гонорар? Без гонорара как-то…
    - Х-кхм… Думаю, что не без этого. Как же без гонорара-то? В государстве развитого социализма всякая работа достойно вознаграждается. У нас же союз писателей есть. Тот же самый профсоюз. Примут. Куда они денутся? А там дачи, пайки, творческие командировки, конференции, встречи с благодарным читателем, телевидение. Яркая жизнь впереди. Давайте, прямо сейчас что-нибудь напишем? Потом я почитаю и выскажу свое мнение. У вас появится первый рецензент. Времени полно – хоть, до утра здесь можно сидеть. Никто не погонит.
    - А что?... Давайте попробуем, - решил Григорий Федорович после недолгих раздумий. – Только вот, о чем? Столько всего случилось в жизни. Сразу, как-то, не соображу.
    - Ну, тем - превеликое множество. Вы, помнится мне, всё кого-то разоблачали еще в юности. Вот об этом и напишите.
    - Да. Это было одно из самых запоминающихся событий в моей жизни. Да…
    И Григорий Федорович полез в свой портфель за писчими принадлежностями. А меня вдруг успешно атаковало желание закурить. Не то, чтобы перебило охранение, но все запреты неожиданно ретировались. С чего бы это? Еще подумал, что от одной сигареты ничего не изменится. Баловство же и приятное, к тому же.
    Бросил-то еще в Анголе по поводу возникшей перфорации дыхательного аппарата. В этой связи чуть без сапог не остался, но обошлось. Не без помощи бати, конечно.
    Уж столько лет прошло, но память об этой заразе - с фильтром и без - постоянно теплилась в потемках души. Снилась. Как «тропичка» (тропическая малярия), мило и терпеливо живущая где-то внутри печенки, поджидая самый неподходящий момент.
    Хотя, курево здесь кусалось, но третья кружка пива уже поставила внушительный крест на жесткой финансовой дисциплине - процесс пошел валом.
    За кафешной стойкой - у cосисочной дамы – «желанного» не обнаружилось.
    - Отойду сигарет купить, товарищ Шандор.
    - Хорошо, - пробурчал из-под очков Григорий Федорович, уже с ногами забравшийся в воспoминания о былой борьбе. – Позвольте! Но вы же не курите.
    - Не курю и не собираюсь. Просто, временное настроение появилось.
    - Зря вы. Я и не курил никогда. Детское это занятие.
    - Вы правы.
    Миновав флору, стерегущую периметр кафе, я вырвался на оперативный простор ночлежки. Здесь, как и в окружающем мире, за исключением питейно-кормежных заведений, магазинчиков, а также ватерклозетов, наблюдались проблемы с освещением - вероятно, в целях комфортности. "А чего светить-то вам? Спите, цыгане!" Наших прибавилось, но не настолько, чтобы пора было столбить места.
    «Детское занятие» продавалось в автоматах, напоминающих прямоугольные куски черных, отполированных стен. Ютились они, как и в прошлый раз, по полутемным аэропортовским закоулкам, но разительно отличались от прежних – ярких и цветастых. Сначала как-то даже и не сообразил, что это и есть «оно», пока не увидел надписи «Кэмел», «Мальборо», тускло проступающие на блестящей поверхности.
    Нашарил мелочь в карманах. Ее там хватало со сдачи. Потом набросал в слот и нажал на квадратик с верблюдом. Внутри заворочались какие-то механизмы, погудели-защелкали и вывалили желанное. Сыпанула мелочь. Оставалось прикупить зажигалку и отпраздновать долгую разлуку со старым другом. Еще убеждал себя, что встреча надолго не затянется.
    И в самом деле, ведь, не закурил же около двух лет назад, когда дырка в грудинe, вместе с остальными «подарками» романтического служения Отечеству, уже напоминали о себе лишь по утрам и при перемене погоды. Тогда было – с чего. Я, наконец, заставил себя разыскать адрес и телефон, позвонить и договориться о встрече с родителями Жоры.
    Долго откладывал, тянул. Так же, как долго тянулось мрачное и дождливое лето, скорее напоминавшее глубокую осень. Но вот он и случился – тот субботний вечер. Около шести часов. Лишь зелень листвы указывала на август, немного скрашивая унылые, казалось, промокшие насквозь пятиэтажки Кунцево.
    Пелена темно-серого монолита неслась куда-то над головой, едва не задевая крыши и деревья. В воздухе висело некое подобие дальневосточной мороси. Но она никогда не бывала настолько промозглой и доставучей, хотя также бесконечно сыпалась, норовя забраться за шиворот с ветром, терзающим зонт. Тот лишь жалобно постанывал.
    С поднятым воротником плаща, втянув голову, поеживаясь, регулируя зонтом угол атаки небесной и воздушной хлябей, я лавировал между лужами на асфальте. Обходил заросший травой и кустарником двор, так и не решившись пересечь его по тропинке - полосе сжиженной грязи. Дипломат уже основательно вымок и потому прижался подмышкой. В нем укрывались от дождя журналы «Юность» и «Иностранное военное обозрение», записная книжка, ключи, перьевая и с пяток шариковых ручек, еще какая-то дребедень, до ликвидации которой никак не доходили руки. Вдобавок, сегодня там побулькивала бутылка коньяка, хоронился потрепанный, уже невообразимого цвета, англо-русский словарик, надписанный карандашом в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году: «Моему другу! Лучшему вояке на планете Земля! С искренним пожеланием выучить эту книжку от корки до корки! Георгий Карельских».
    Показался угол дома. Вдоль него, огораживая подоконные садики, тянулся низкий штакетник. Мок одинокий «Жигуль». У подъездов виднелись лавочки. На приколоченном к стене, слегка облезлом, но еще белом круге под козырьком с разбитой лампочкой определился нужный номер дома с названием улицы.
    Я не совсем удачно перепрыгнул разливанное море и еще понурее побрел ко второму подъезду, даже не чертыхнувшись. Было тихо, безлюдно и постыло. Погода и август разогнали всех по домам и югам. А суббота – по дачам.
    Кому всё это было нужно? И зачем?... К тому же, прошло уже около года, в течение которого они могли немного свыкнуться с утратой. Снова начать жить. Пусть, не по-прежнему, но время – это же великий лекарь. Оно поможет. Нет, не забыть, но смягчить боль. И вот я снова нес им эту боль, но не мог поступить иначе. Шел не за ради покаяния или прощения. Шел, чтобы вернуть долг своей собственной памяти о Жорке.
    Дверь подъезда громко скрежетнула пружиной. Захлопнулась. Дохнуло теплом с запахами вездесущего присутствия кошек и застарелой, многолетней пыли. Первый, второй, третий этаж. Аккуратно обитая черным дермантином дверь. Блестящие шляпки декоративных гвоздей вывели на ней причудливый узор. Сверху – позолоченный шильдик с номером 24. Звонок откликнулся тяжелым гудением. Щелкнул замок, и дверь начала открываться.
    - Здравствуйте, - я пока еще смотрел под ноги, вытирая подошвы башмаков о темно-красный, ворсистый коврик. Потом поднял глаза. В небольшой прихожей было уютно и светло. – Александр.
    - Проходите. Здравствуйте. Меня Владимиром Владленовичем величают, - твердым, глуховатым голосом произнес отец Жоры, протягивая руку. – С Ириной Николаевной вы уже познакомились по телефону.
    Я осторожно пожал мягкую, прохладную руку. На вид ему было лет пятьдесят пять – шестьдесят. Совсем седой.
    - Здравствуйте, - раздался голос жориной мамы.
    - Здравствуйте. Мне бы зонт определить куда-нибудь. Может быть, в ванную? А то течет с него.
    - Давайте.
    Я отдал зонт, поставил дипломат в прихожей, снял башмаки, повесил на вешалку плащ, получил тапочки, и мы прошли в комнату. Сели за пустующий стол, накрытый скатертью.
    Квартира была совсем небольшой, со скромной меблировкой: кресло, тахта, чешский сервант, еще один малорослый шкафчик, книжные полки на стене. В углу светился черно-белый «Темп». Дверь во вторую, смежную комнату была закрыта.
    - Так вы, значит, продолжаете службу, Саша? Можно вас Сашей называть? – спросил отец. Он склонился над столом, положив на него руки, и изучал каким-то отсутствующим взглядом. Мама пока не появилась.
    - Конечно, зовите Сашей… А служить еще продолжаю. В роду у нас так повелось. С давних пор.
    - Ира! - Громко позвал Владимир Владленович в сторону. – Давай-ка, что-нибудь, на стол сообрази. А то мы как в канцелярии гостя встречаем.
    Ответа не последовало. Лишь шаги, потом послышался звук открываемой двери холодильника.
    - Я тут с собой прихватил. Сейчас, - пробормотав под нос, суетно метнулся в прихожую к дипломату. Открыл, достал коньяк, посмотрел на жоркин подарок. Чуть подумал и тоже взял его в комнату.
    - Коньяк – это хорошо, - опять же, отсутствующе среагировал на бутылку Владимир Владленович. Потом увидел словарь и посмотрел на меня. Во взгляде появилась боль.
    - Это подарок Жоры, - я открыл книжку и показал ему надпись. – Он учил меня английскому языку.
    Отец смотрел на надпись, осторожно погладил рукой и отвернулся к телевизору.
    - Вы долго с ним были знакомы? – голос надломился.
    - Нет, не долго. Двух месяцев не прошло.
    - Понятно.
    Он внезапно встал и, взяв со стола словарь, ни сказав ни слова, ушел с ним на кухню.
    За тюлем на окнах коричневела громада дома напротив. Кое-где горел свет. Сверху на всё это навалилась небесная мгла. А в телевизоре, под черно-белым небом сияла и колосилась пшеница. Катили комбайны. Сновали грузовики. Загорелые комбайнеры рассказывали о своих планах и достижениях.
    «Миру – мир. Вот только хлеба ни хрена не хватает. Всё покупаем и покупаем у врагов. И с ними же бесконечно воюем. Гонка вооружений. Конечно. Они ж нас боятся, как черт ладана. И мы их боимся. Но зачем вваливать огромные средства в эти долбанные Африки, Азии с центральными Америками? Мы же живем вот так вот – в двухкомнатных «хрущевках» вдесятером, стоим в бесконечных очередях и гробим наших пацанов, едва пощупавших девчонок. За ради чего?... Но разве что-то изменишь? И вообще, это не твоего ума дело.
    Haм нужен мир и, желaтeльно, весь».
    Шмурыгая тапочками, отец пришел с кухни, принес три рюмки, тарелку с нарезанной колбасой и сыром, вилки. Я не смотрел на него. И так всё понятно.
    - Сейчас хлеб принесу. Пока наливайте, Саша.
    Козырек пробки легко подался. Я разлил по рюмкам немного коньяка и опять уставился в телевизор. Не видел в нем ничего, толком. Лишь глушил злобу, закипающую на весь этот свет.
    Они появились в комнате вдвоем. Отец поставил хлеб на стол, сел, взял рюмку. Moлчал. Мама села рядом с ним, чуть повернувшись ко мне боком. Смотрела в телевизор. Изредка подносила платок к глазам.
    - Давайте за Георгия нашего Владимировича выпьем. Чокаться не будем. Совсем молодым он от нас ушел. Единственный наш…
    Мама всхлипнула. Я проглотил коньяк, и поставил пустую рюмку. Смотрел в стол.
    - Саша, расскажите, как это произошло, - отец тяжело вздохнул и продолжил. – Правду мы так и не знаем. Сказали, что при исполнении погиб. При исполнении… Слово-то какое-то не подходящее – исполнение, исполнитель… Расскажите…
    Но не получалась у меня история про Жорку. Слова все куда-то сразу запропастились. Оттого вышло скупо, тягуче и тяжело - не по-человечески как-то. Но как нужно было рассказывать?... До сих пор не знаю... Есть ли какие-то правила или законы? Да и найдется ли идиот, который введет таковые? Наверное, психолог какой-нибудь и когда-нибудь удосужится. Это же их хлеб. Дерзайте...
    - Нам поставили задачу в дневное время прибыть в деревню в двадцати километрах от места дислокации бригады. Необходимо было установить причины происходящих там событий. В деревне украли свиней и неподалеку от нее два мирных жителя подверглись нападению. Обстановка, на момент, не предвещала опасности. Боевые действия в зоне и у соседей не велись в течение двух месяцев... Наша группа состояла из шести человек. Георгий выполнял обязанности переводчика. Командиром группы был я. Сержант и трое бойцов разведроты – из ангольской армии. Мы были хорошо вооружены, и в нашем распоряжении находился автомобиль. Еще не доезжая до деревни, мы обнаружили следы присутствия противника. Я принял решение отправить Георгия и опытного сержанта-ангольца, на машине, в деревню за подкреплением. Сам, с тремя бойцами, предпринял попытку проведения засадных действий. Предполагал, что в окрестностях деревни находилась разведка противника. Обычно, они применяли по разведзадаче одну малочисленную группу. С помощью отряда сил самообороны деревни мы бы смогли успешно провести операцию по её... Ну, в общем, нейтрализовали бы опасность. Георгий и сержант достигли деревни без каких-либо инцидентов. В то же самое время, проблемы начались у нас. Выяснилось, что в этом квадрате действовало крупное – около пятидесяти человек – подразделение противника. Все происходило в буше - это плотно растущий кустарник с деревьями. Перемещаться в нем можно – кусты растут не везде, но свобода маневра ограничена. Видимость – почти нулевая. Затем произошел контакт с противником. Согласно моему приказу, при возникновении признаков боестолкновения... Ну, выстрелы, взрывы. Услышав их, часть отряда сил самообороны на машине должна была выдвинуться к нам на поддержку. Так и произошло. Завязался бой... Георгий не остался в деревне. В последний раз я видел его сидящим на земле возле машины. Он был жив. Потом... Потом случилось непоправимое. Я не был уверен, что он погиб. До самого прибытия в Союз не был уверен. Не видел, что его... Что они его... Вот, вроде, всё. Вечная память...
    - Не уберегли нашего Жорочку, - мама разрыдалась. Отец обнял её за плечи, начал утешать. Я молча налил полную рюмку и выпил. Встал.
    Где-то внутри затаилась дрожь, изредка потряхивало, но ком уже не душил. Почти не душил.
    - Георгий был отличным парнем. Настоящим мужчиной. Защитником... Мне очень жаль, но прощения не прошу... Не может здесь быть никакого прощения. И вы не прощайте никого. Не должно так быть. Не справедливо это. Дряни всякой вокруг полно, а Человек... Человеку жить и Добро творить полагается... Пойду, мне пора. Словарь – его подарок – вам оставляю. Только хотел еще узнать… Где Жора лежит? Я позвоню потом. До свидания.

    Никарагуа, начало 80-х гг

    Разбор полета бутылки и прочей беды переваривался под эгидой молчания уже вторую минуту. Склонив голову, доктор изредка пробегал взглядом исподлобья по лицам. Затем достал из нагрудного кармана блокнот, полистал-посмотрел, опять убрал в карман. Рика с мучительной гримасой постоянно ощупывал сооружение из бинтов. Мы с Фролом курили. Жэка ковырялся спичкой в зубах, уставившись куда-то в никуда. Один падре, до сей поры изучавший доски стола, решился прервать подзатянувшуюся паузу.
    - Рапорт – это не решение проблемы. Начнутся проверки. Вместо того, чтобы активно готовиться к революционной борьбе, мы будем заниматься ненужным выяснением отношений друг с другом и с чинами из Манагуа. Нас объединяет единая цель. Давайте вместе и всеми силами стремиться к ее достижению. Высокий уровень готовности отряду нужен. Все это понимают. Доктор Хосе, я предлагаю уделить особое внимание физической подготовке наших людей в течение оставшихся трех недель. Как вы считаете, комрад Иштван? Хватит ли нам времени для приведения отряда в состояние нужной боевой готовности?
    - Это возможно, падрэ Марио, - «разве я кому-то что-то был должен, чтобы ответить по-другому? Их игра – их правила».
    - Хорошо. Поскольку комрад Рико получил сегодня ранение, то ему необходим отдых и покой для восстановления здоровья. Наверное, двух-трех недель для этого будет вполне достаточно, - и падре незаметно подмигнул мне.
    «Уже через сутки на маршруте комрад Рико потеряется, утонет или упадет в пропасть. Дядя Матиас об этом узнает нескоро,» - вот такой, примерно, междусобойчик получался, судя по подмигиванию.
    Тем временем, на лице доктора Хосе образовалось некое подобие того, что следовало бы принять за улыбку. Теперь он не побежал по лицам, а медленно обвел их разгоревшимся взглядом. Негромко прихлопнул ладонями стол и… Причем, по-английски:
    - Мы – передовой, революционный отряд Центральноамериканской рабочей партии! Мощь – только в единстве! Мы должны отдать все силы нашему общему делу!
    Он встал. Затем пожал всем руки, по очереди, начиная с Рики. Даже напутственно и осторожно подержал раненого за плечо, а-ля: «Отдыхай, сынок. Отдыхай».
    В едином порыве, мы сразу же принялись разбредаться по кельям, чтобы «отдать все силы». Где-то на полпути я потерял всяческую надежду приступить к неотложным поискам ключей от УАЗа. Также, оставил в покое – под рундуком - шариковую ручку. Тягучее, разгоряченное болото воскресного дня неизбежно засасывало.
    - Может быть, преф? – нерешительно донеслось от шагающего сбоку Фрола.
    - Преф? Преф! - Ожил Жэка, плетущийся позади, услышав знакомое слово.
    Обед маячил несбыточной мечтой где-то вдалеке, так что успевали расписать недобитую пулю и, наверное, еще одну.
    - Жэка сдает. Через пять минут собираемся в комезоре.
    Я добрел до халупы, так и не поняв – для чего. Внутри стояла адская жара. Сдернул марлевую занавеску с окна, чтобы впустить побольше воздуха и света. Безнадежно. Взял со стола нераспечатанную пачку сигарет, флягу. Сигареты сунул в карман. Во фляге булькало, но уже нечто, основательно перегретое. Пить расхотелось. Сел на кровать. «Чего я сюда приперся?... Надо ж чего-то делать. Раз приперся – делай».
    Сразу же нашел аварийный коробок спичек под изголовьем кровати, на полу. Ключей от УАЗа там не оказалось. «Куда ж я их?»
    Задрал штанины на икрах. Сыпь не чесалась. Прыщики были едва заметны, совсем высохли. «Ладно. Раз, кому-то было нужно всех нас здесь собрать. Значит, собрать здесь нас всех – что?» Ответ напрашивался сам собой: «Нужно было кому-то». И, испытывая смутное облегчение, я отправился за конкретикой – сами знаете куда.

    - 2 -

    После затянувшейся присядки. Со слезящимися от хлорки глазами. Завершив традиционную процедуру перекура с чтивом, а, скорее, насмотревшись патриотических картинок на обрывках местной прессы, я покидал сумрачные чертоги гальюна. Тем временем, растормошив закостенелую, притихшую под неимоверными потугами солнца округу, донесся родимый глас. Явно, рычало детище советских машиностроителей из города-генсека. Оно приближалось откуда-то с противоположной от аэродрома стороны – от Эстели.
    «Опять Хорхе принесло… На расстрел».
    Получалось, что топать в комезору бестолку. Пошел сразу к нашему импровизированному арсеналу, чтобы остановить возле него машину, а не таскать ящики бог весть откуда, как в прошлый раз.
    «Урал» еще не выкатил на взлетку, но уже виднелся. «Пылищи-то…» Из-под навеса комезоры показались две понурые фигуры и направились в мою сторону. Удрученность их была понятна. Одной фигуре не дали окончательно растерзать инвалютное денежное довольствие сослуживцев, в то время как другой – наказать за мысли подобного рода. По месту же головы, на момент, обнаружил некую нейтральную, но глубокомысленную думу: «Семейную жизнь, а не Родину проигрываем».
    Грузовик начал притормаживать перед воротами, словно пытаясь закрыть клубами пыли вид на горы.
    Внезапно появилось ощущение двойственности происходящего. Всё это когда-то уже было – я прожил это, но вчерашнее, аналогичное прибытие Хорхе с ним никак не связано.
    Та же насыщенность жаром, тот же ярчайший свет, в который ты будто бы уткнулся. Такое нередко случалось раньше, но я никак не мог определить причины или сути. И вот сейчас пришло осознание. Моего ли разума? Вряд ли. По какой-то прихоти, Она соизволила одарить.
    Прекрасно понимал, что это невозможно. Наверное, в добиваемых жарой, уконтуженно-отутюженных мозгах, просто, рождались бред и галлюцинации – явные признаки сумасшествия. Нечто подобное уже произошло вчера вечером. Ну, откуда могла взяться и преследовать Её сладковатая вонь? Она же буквально гнала из жизни.
    «Чушь! Ты ж коммунист. Не веришь ни в черта, ни в бога. Ни во что ты не веришь. Не должен верить!»
    Но все аргументы исчезали также внезапно, как и появлялись. Оставалось единственное, четкое и, причем, донельзя ясное понимание: впереди тупик, выход из которого лежал через твой собственный выбор…
    Но из чeго выбирать? Когда?
    - Страна отдыхает только в субботу и воскресенье. А мы отдыхает каждый день - с отбоя и до подъема, - громко поделился Фрол заполученным в мозг, по всей видимости, в Донецке.
    Они подошли. Достав из кармана горлодерные причиндалы, Фрол начал чиркать спичкой. Долго чиркал. А Жэка угрюмо глядел то на приближающийся грузовик, то под ноги, скалясь и нервно покусывая губу.
    - Закон говорю. Ему подчиняться надо. Бес-пре-сло-ков-но! – «Господи, и Фролушка, вроде, поехал». - Понимаешь, не хочет он сегодня службу нести. Устал, не выспался. Но надо нам забыть слова «хочу-не хочу». Ясно говорю, а он не слушает.
    Если бы я не знал русского языка, то никакие силы на свете не заставили бы его выучить. Застрелишься сразу, только-только услышав про падежи. И Жэка не понимал, о чем шла речь, но догадывался. «Как к бабке не ходи, въезжал». Все и всегда знают, если по их адресу пройдутся. И во Вьетнаме. И в Африке, повсеместно. Выходило так, что и здесь. Парадокс.
    Жэка стоял сбоку от Фрола. Тот приобнял его за плечи, а затем выставил перед лицом указательный палец. Так они вдвоем и смотрели на этот палец, пока один трындел в ухо другому на эспаньоле с пониженной громкостью.
    Вроде, рассосалось-утихомирилось, а там и «Урал» подкатил - точнее, подкрался из-за боязни упыления всего и вся. Я начал его тормозить, показывая, куда швартоваться кормой. В кабине, при Хорхе и водиле, виднелся кто-то третий с крупнокалиберным лицом.
    Утробно и шумно охнув тормозами, грузовик остановился. Затем разрычался и тихонько тронулся, вывернув колеса куда-то на «полный вправо». Снова охнул пневматикой, почти уткнувшись в крыльцо хижины напротив арсенала. Начал сдавать назад.
    Я уже автоматически самоустранился, поскольку Фрол с Жэкой никак не могли упустить возможности продемонстрировать свои организаторские способности. Отнюдь, не жестикуляция, а их активные и не очень согласованные, но чрезвычайно громкие «советы» не оставили равнодушным команданте Хорхе. Его, буквально, выбросило из кабины, когда грузовик раскорячился посреди взлетки, целясь кормой совсем не «туда».
    На шарообразном торсе подполковника, облаченном в «жабу» (сленг. х/б), темнели огромные пятна. Потная лысина блестела на солнце. Он разорался в обратку, размахивая руками, в одной из которых трепыхался белый платок внушительных размеров. «Парламентер, едрит». Вначале, долго кричал на «землячков», заодно полоснув очередью нещадно лучащееся небо. Потом - чем-то неродным, оттого удивившим - досталось мне и, вскоре, водиле. Тот уже вылез на свет божий и угрюмо выслушивал печальную служебную характеристику, а, может быть, внимал указаниям по дальнейшему убиванию транспортного средства.
    Неизвестный пассажир тоже не стал задерживаться в духоте кабины. Он оказался великого роста и телосложения. Короткую стрижку подернула седина, а квадратное, с широкими скулами, лицо недавно подпалило солнце. Нос - большой и мясистый - уже начал облезать. Что-то в нем показалось знакомым. Или в одежде – светлая, хоть выжимай, рубашка с коротким рукавом, заправленная в темные, по такой-то жаре, брюки. Или в неуверенных движениях. А, скорее всего, во взгляде глубоко посаженных глаз – немигающем, малоподвижном, настороженном. «Свой, вроде!»
    - Товарищ Хорхе, - разнесся над расположением чистый, русский бас. – Мы куда, вообще, приехали? Это что – воинская часть? Это же рухлядь какая-то!
    Команданте замер. Мне даже показалось, что – просел. Повернувшись к обидчику, констатировавшему объективную реальность, провел платком по лысине.
    - Товарищ, мы… Это центр подготовки отряда специального назначения находимся. Условия приближены к боевым должны быть. Многие здесь понимают по-русски. Прошу вас знать.
    Теперь, кажется, прибило «своего мужика», и он тоже принялся вытирать пот со лба.
    Потерявшийся Хорхе, наконец, разыскался и подошел ко мне.
    - Здравствуйте, товарищ Иштван, - протягивая руку.
    - Здравствуйте, товарищ подполковник.
    - Познакомиться прошу. Это товарищ Виталий из СССР. Будет учить вас пользоваться радио. Наведение авиации и другое есть еще в машине.
    Встряхнув Хорхе за руку, я потянулся к приближающемуся специалисту.
    - Приветствую, Виталий.
    Услышав не деревянный русский язык, он ожил глазами, плечи расправились, и широченная улыбка расцвела на лице.
    - Здравствуйте! – Сграбастал мою ладонь и даже хлопнул по плечу. – Ну, как тут? Нормально?
    - Нормально.
    - Не жарко?
    - Есть, немного. Но мы - привычные. Надолго?
    - Завтра, наверное, уеду. Расконсервируем оборудование, научу вас пользоваться и – домой.
    Подошли кубаши.
    - Знакомьтесь. Это офицеры Флоренсио и Хулиан, - представил Хорхе. - Сейчас командир отряда идет.
    Жэка разулыбался. Обменялись рукопожатиями, а Фрол:
    - Вы - большего него, - засмеялся, показывая на меня, заодно выдавая страшную военную тайну. – Он – Иштван, Венгрия, но СССР тоже.
    - Имя-то не русское, – удивился Виталий. – А фамилия?
    - Свои-свои. Всё в порядке. Чего, никто не инструктировал?
    - Да меня сразу с парохода и сюда. Из наших там один бегал по причалу – за разгрузкой смотрел. Представитель Морфлота, что ли. Выгрузились и сразу уехали.
    - Понятно. Вон, командир отряда идет – доктор Хосе. А справа – это священник ихний. Типа нашего замполита. Они по-русски не понимают.
    Хорхе уже направился в сторону командования и духовенства.
    - Как же вы тут общий язык находите, без переводчиков-то? - удивился Виталий.
    - Нашим толмачам делать здесь нечего. Инглиш в ходу и капитан Флоренсио - в помощь, если чего по-испански непонятно. Так, Фрол?
    - Ты мне платить должен за переводы. Перекур, товарищ Виталий?
    - Чего?
    - Курить будем?
    - Не курю.
    - Подыхай, моя черешня, - долбанул Фрол очередным донецким приобретением. Пришлось пояснить:
    - Плохо у нас тут с куревом.
    - Мне и в голову не пришло. Знал бы - привез. Там на судне, кажется, болгарские "Родопи" были.
    Табачок из страны помидоров - слишком легкий и никогда не нравился, поэтому горевать оказалось не из-за чего.
    - Ладно, переживем. Пойдемте знакомиться.
    Тем временем, заприметив, что команданте с доктором отошли в тенек и зацепились языками, а мы присоединились к ним, Жэка понял, что путь к власти свободен и сразу же принялся за "работу над ошибками этих дураков" - загнал водилу в кабину.
    Дизельные ароматы насытили воздух. Дымина лезла в глаза. Жэка не сдавался. Почти снесли хибару напротив. Чуть позже и без того раскаленная солнцем округа едва не перекалилась вновь. Жэка уже не командовал, а ревел, но "Урал", вышедший на верный курс, стоял, как вкопанный метрах в трех от крыльца арсенала. Тут вмешался Хорхе.
    Оказалось, что в кузове находились не только ящики. Просто, никто не подавал оттуда признаков жизни. Обычное дело.
    Тем не менее, Жэка продолжал демонстрировать нешуточную активизацию. Самолично откинув борт «Урала», он решительно полез внутрь кузова. Выгрузка самоходных грузов началась бесцеремонно и незамедлительно. Один за другим, глазам предстали девять бойцов, мало чем отличавшихся от первых «поселенцев» - таких же низкорослых, худых и угрюмо-сонных.
    - Чего ж они такие мелкие? Прям, вьетнамцы, - удивленно и уже чуть осторожнее констатировал Виталий.
    - Вьетнамцы – они жилистые, хваткие. Бойцы прирожденные. А эти… Фанера, - пробормотав под нос, пришлось срочно менять тему из-за подозрительно косящего взгляда Хорхе. – Товарищ подполковник…
    Но ни светящиеся магазины, ни отсутствие изоленты, ни дуда для бабок, ни потерявшиеся в Манагуа шомпола с пеналами, ни даже стрельба по табако-содержимому его карманов – ни-че-го из меня не полезло. Лишь печально констатировал:
    - Жарко сегодня, товарищ подполковник.
    Тот закивал, потирая лысину основательно подмокшим от пота, растерявшим парламентерский окрас парашютом.
    Вытянувшись чуть ли не по стойке «смирно», сцепив руки за спиной, док уже вел беседу с вновь прибывшими, заодно раскачиваясь - прекатываясь с пятки на мысок. Падрэ сутулился рядом. Бойцы напуганно хохлились, что-то брякали в ответ. Что же касается… то – да, всё-таки, пришлось шибануть у Хорхе сигаретку. Фрол последовал примеру. Накипевшийся Жека выпрыгнул из кузова и горделиво оглядывался по сторонам. Его крышка, похоже, еще попрыгивала, но дрючить было некого – водитель из кабины не появился.
    День разгорелся во всю. Наверное, для того, чтобы отвлечь – лишить сторонних мыслей и печальных умозаключений. Хотя, как мы могли знать или догадываться, что кажущаяся бесконечной жизнь под этим придавившим, шалеющим солнышком, потихоньку текущая своим чередом, неумолимо приближалась к близкому и неизбежному финалу? Поэтому пока было жарко. Жарко - не жалко…

    - 3 -

    В попытке вырваться из пут бесцельно-бездельного идиотизма и не менее одуряющей на жаре болтовни, я расселся в тенечке крыльца арсенала, скрупулезно принявшись за бумажки и подсчет с проверкой комплектности выгружаемых ящиков.
    Предварительно были проведены нижеследующие мероприятия. «Урал» порычал-порычал под дружные, испаноязычные крики с воплями и почти уперся кормой в крыльцо. Затем Хорхе с тщательно скрываемой, но, всё-таки, заметной радостью, лишил себя права обладания документами на груз и увлеченно забалакал о чем-то с Доктором. Виталий присоединился к ним. У Жэки была экспроприирована шариковая ручка, припасенная для префа, но лишь после того, как он отогнал новоприбывших на расселение и пригнал четверых «старичков» на разгрузку.
    Фрол, усевшийся рядом со мной, координировал действия в целом, изредка постреливая сигареты у Хорхе и покрикивая на всех подряд, в том числе и на Жэку. Тот руководил размещением ящиков в арсенале.
    Какое-то здоровое шевеление наблюдалось возле хибар личного состава, а значит живы. Водила так и не появился. Вероятно, варился-сторожил кабину, что-то смутно предчувствуя в связи с недавним маневрированием.
    Словом, все занимались делом, и лишь один падрэ незаметно растворился в окружающей среде. А до обеда было еще ого-го.
    Пока шли патроны и гранаты. Боец водружал ящик передо мной, и достаточно было отыскать и отметить номер в бумажках, затем толкнуть сам ящик рукой – проверить на вес. Но в непосредственной близости никуда не торопилось, а попросту ели-ели ползло служебное воскресенье, во время которого поиск кратчайших расстояний до счастья считается непозволительной и даже губительной роскошью. Поэтому еще один боец распломбировал-вскрывал замки, откидывал крышку и возился с промасленной бумагой. Увидев обнаженные цинки, я любовался родимой маркировкой и удовлетворенно кивал, после чего лицезрел обратный порядок действий по закупорке, вдыхая приятные, красочно-масляные ароматы, иногда с тончайшим намеком на не очень пожилую древесину. Теперь предстояло лишь покорно ожидать следующий ящик. В общем, жизнь бурлила.
    Тем временем, в голове зароились странные образы. Никакой конкретикой причин эти образы пока не обладали, но они явно возникли по поводу изобилия, перемещавшегося в данный момент перед глазами и не меньшего изобилия, переместившегося в арсенал не далее как вчера. Затем, каким-то непостижимым образом воображению удалось перенести меня в партизанскую юность отцов и дедов. В частности, вдруг ожил обоз на болоте. Бородатые мужики с «мосинками», в ватниках, папахах и кирзачах, толкали телеги с бабами и ящиками. Телеги, наверное, скрипели. Впряженные в них лошади, вероятно, храпели. Слегка клубился пар и мужики, уж точно, крыли матерком всю эту объективную реальность. Также, виднелись совсем голые и неказистые деревья, пожухлая трава с опавшей листвой, подернутая инеем раннего утра.
    Угрюмое небо прижималось к вершинам деревьев. Бабы были в серых платках. Еще подумал, что очень на наших «девченок» похожи, правда наши-то – без платков. А в телегах оказались не только бабульки, но и явно наши ящики. И уже не думал, а провалился куда-то в болото, вместе с обозом.
    Разбудил грохот очередного «проверяемого», бесцеремонно вбитого бойцом на место досмотра. Я открыл глаза, по которым тут же ударил яркий свет, перенасытивший округу. Пришлось зажмуриться, потом прищуриться и уже, попривыкнув, оглядеться. Брянские партизаны, похоже, свалили в леса со своими телегами, так что ничего не изменилось.
    Бело и безоблачно сияло небо, продолжая вгонять в болото воскресенья. Фрол чего-то гаркал, но уже без энтузиазма. Всё сильнее хотелось пить.
    Расстояние до моей кельи превышало расстояние до камезоры, где прижился цинковый бочонок с водой и мятой кружкой, посаженной на цепь. Расстояние-то превышало, но, тем не менее, разразившееся сражение с ленью имело скоротечный характер. И всё потому, что питьевую воду привезли аж вчера с ужином. Тогда же и незамедлительно набрал полные фляги в личное пользование. Так что, мои нутряные предохранители рьяно воспротивились хлебать из камезорного - уже не пойми кем расхлебанного - и пришлось прокладывать курс в келью.
    - Пойду воды попью, Фрол, - вставая и потягиваясь с похрустыванием, а заодно указывая на бойца, неспешно расправлявшегося с пломбой. - Скажи, чтобы второй ящик открывал, если желание возникнет. Но торопитесь медленно.
    - Скажу. Как можно торопиться медленно?
    - Ну, быстро не спешите. Хошь, на тебе ручку, запиши на этом листе с обратной стороны и рекон…. регко… тьфу, - я внутренне подобрался. - Рекогносциируй с передовых позиций испанской лингвистики. А я пойду попью пока.
    - Иди ты, - вяло пробормотал Фрол.
    - Мучо грасиас. О, уже испанский осваиваем, - и я лег на заранее намеченный курс.
    Одинокое шествование по расположению продолжалось не слишком долго. Виталий в начале окликнул, потом пошел ко мне быстрым шагом, оставив не подходяще разговорившихся по такой жаре Доктора с Хорхе. Виталию, похоже, было всё в диковинку и оттого бодрило.
    - Вы куда, товарищ Иштван?
    - Иштван – это по-венгерски значит Иван, наверное. Лучше зовите Иваном, по-домашнему. Я, как раз, до дому собрался. Попью и обратно. Хотите, компанию составьте. Вон она – моя обитель.
    Мы пошли вместе.
    - Да, не слишком шикарные пенаты. Того и гляди, развалятся, - сразу завязал разговор Виталий. – Вижу, что кондиционеров тут вообще нет. Тяжело без них по такой жаре.
    - Это всё дело привычки. Через какое-то время адаптируешься –поры раскрываются – и уже кажется, что всё в норме. Потеешь себе и потеешь. Правда, потом дома приходится к холодам привыкать. Особенно, если в зиму возвращаться.
    - Давно по жарким краям службу несете, Иван?
    - Давно.
    - Неужели, нравится?
    Я не ответил. Не знал, что ответить. Казалось бы, что тут могло понравиться? Но дома постоянно, всем нутром тянуло в этот пережаренный и вонючий ад или лепрозорий, или дурдом. Как бы он ни назывался и где бы не существовал – в африках, азиях или в центральных америках, но туда рвалась душа. Вроде, адреналина никогда не жаждал, а уж тем более чьей-то крови. Никогда не испытывал желания жить, фактически, в дерьме. Сам не понимал – от чего, из-за чего?
    Наверное, у нас, просто, должно быть Дело, которому мы отдаем все силы и самою душу, чтобы стать настоящим мужиком – чтобы называться Профессионалом с большой буквы. Кого-то от фрезерного станка не отгонишь, другой возле кульмана ночует, третий ловит жуликов сутки напролет. Такая уж наша мужицкая планида. И тут не до «нравится – не нравится». Просто, ты сам выбираешь, учишься, осваиваешь и всецело отдаешься своему Делу – своему предназначению на этой Земле.
    Но пауза уж слишком подзатянулась, и мы почти дошли до халупы.
    - Это моё Дело. Им живу. Вероятно, не совсем нормальными мои слова покажутся, если со стороны поглядеть.
    Он вряд ли понял, что «Дело» пишется с большой буквы. А может и знал. Откуда ж мне-то его понять? Ведь, мы только-только познакомились.
    - Если работа приносит хороший доход, то можно и на жаре помучаться. Как с деньгами-то, Иван?
    - Лучше у жены спросите. Вроде, её не очень устраивает. Но тут от типа женщины зависит. Ваша-то как? Тоже пилит вдоль этого вопроса? Или поперек?
    - Пилит и вдоль, и поперек. Вот, в командировку заграничную вырвался. Радовалась. Другого и не нужно. Лишь бы радовалась… Дети есть у вас?
    - Сын. Сейчас в пионерлагере носится. Еще хотелось бы дочку, но жена пока в процессе раздумывания.
    - Вы – молодой, успеете.
    - Вашими молитвами.
    - А у меня - двое. Две дочери. Веронике недавно исполнилось пятнадцать, а Даше - шесть.
    Мы зашли в мою халабуду, где уже давно приключился парниковый эффект. То есть, полный «жарко». Я взял со стола флягу и начал отвинчивать крышку.
    - Виталий, если пить хотите, то другие – непочатые. Вода, правда, нагрелась.
    - Спасибо.
    Виталий потянулся к разгоряченному, зеленому боку, потрогал и, наверное, не обжегся, потому как, чуть погодя, выпил почти всё содержимое.
    - Фууух. Ну и духота. Привкус странный у воды.
    - Дезинфекция.
    - Здесь много заразы, Иван?
    - Есть.
    - Мне уж, перед Афганом, прививок понаделали. Не должна пристать.
    - Перед Афганом? – переспросил я удивленно, но потом дотумкало. - Как там наши? Справляются?
    - В прошлом январе летал с изделиями в Кабул, потом в Кандагар. Ввязались крепко. Война идет. Настоящая война.
    - Понятно… Дома-то пока был, что в газетах, что в новостях по «ящику» всё - зер гут, охраняем «плоды» апрельской революции.
    - И у вас, погляжу, тоже «плодов» хватает.
    - Хватает. Бережем… Пойдемте, а то там ящиков еще гора. Хорхе скоро возмущаться начнет, что долго возимся.
    Мы вышли на улицу, но разницы в прелестях окружающей среды внутри и снаружи обнаружено не было.
    - Вам бы, Виталий, с пожильем определиться.
    - Да, а то что-то запарился я уже. В душ бы и переоделся бы с удовольствием.
    - Эти дома пустуют. Хотите, в соседний с моим селитесь. Хорхе прямо сейчас скажите, пусть занимается, а то они до скончания века болтать будут. Вы с ними – без церемоний, они еще те волокитчики. Вон там - умывальники, душ, туалет. «Обед» приедет часа в два.
    - Хорошо. Спасибо.
    - Не за что.
    И пошел я тащить службу дальше. Вернее, чтобы тащить, нужно было сесть. А если быть абсолютно точным, непредвзятым и непримиримым, то тащить дальше было некуда, оттого чуть не сел. Единственная мыслишка зашевелилась: «Ну, куда, нах?!»
    Жэка скрестил руки на груди и привалился к косяку двери. Фрол кемарил. Усевшиеся наземь партизаны неохотно начали вставать. Радость от готовности продолжить процесс на их лицах отсутствовала напрочь и это понятно. Распахнутый ящик ожидал проверки. Но, вглядевшись в затененную глубь арсенала, «глуби» там не обнаружил, отчего был несказанно удивлен - внутри уже никакого прохода не существовало, и оставалось ящиков пять, чтобы полностью заложить вход.
    - Фрол.
    - …
    - Фро-о-ол!
    - А?
    - Чего твой коммандос творит?
    - Что такое? – встрепенулся Фрол.
    - Посмотри. Заложили всё наглухо.
    Фрол молча встал с крыльца, одернул форму и решительно шагнул к арсенальной двери. Невозмутимый Жэка даже не поменял позы. Видимо, его интуитивное чутье уже растворилось в киселе воскресенья.
    Я отвернулся от всего этого кошмара и увидел, как Хорхе с Доком подались куда-то в сторону ворот, не прекращая беседы. В это же время Виталий распахнул дверь «Урала» и потащил из кабины громадную, полупустую сумку. На её белых боках сиял аршинный, красный СССР, а чуть пониже – синий USSR.
    - Конспираторы, едрит!
    Виталий обернулся ко мне и спросил с улыбкой.
    - Что? Не расслышал.
    - Говорю, всё нормально?
    - Да. Иду селиться в дом, соседний с вашим.
    - Хорошо! Сумку вертикально держите, а то увидят.
    - Кто увидит?... А-а-а…
    Он тут же прижал сумку подмышкой и почти побежал за удалявшейся спаркой командиров, пытаясь закрыть рукой надписи. Дверь кабины мгновенно захлопнулась - водитель затаился, но бдил, ожидаючи.
    «Дур-дом».

    - 4 -

    Пока Верховные главнокомандующие устраивали быт советских специалистов, наша воскресная жизнь текла в обратном направлении - ящики из арсенала потихоньку переселялись в кузов. Я не ставил на них крестики, поскольку пломба уже была сорвана и вообще, то есть даже шевелиться не хотелось. Странно то, что к погрузочным работам вдруг подключился водитель. Похоже, это случилось из-за выросшего на него Жэкиного зуба, так как «зубастый» ненадолго покинул свой фронт работ и, спустя секунды, вернулся на позицию уже с водителем. Я понимал, что идти за партизанской подмогой даже для молодого и резвого – это нудно и далеко, поэтому, в тайне, одобрил его тактическое решение. Жизнь продолжала нестись прежним, искрометным темпом Тортиллы.
    Где-то минут через сорок-пятьдесят всё успешно перестало - случилось, но главнокомандующие так и не соизволили явиться пред ясны очи, хотя был замечен Виталий в семейных фиолетовых трусах и не менее семейной майке с полотенцем наперевес, нырнувший куда-то за строй домов - по направлению к душам и тому подобное.
    Подкрался и навалился момент «икс». Отслеживая скрытный маневр водилы, явно целеустремившегося в свою кабину, я негромко забормотал в сторону Фрола, понимая, что дальнейшая борьба с дремой невозможна.
    - Время идет. Надо за Хорхе с Доком идти и решать, где очередной склад будем устраивать. Отправь молодого.
    Чуть погодя, Фрол вбросил в окружающее несколько испанских фраз, которые не могли бы произвести никакого впечатления из-за полной убитости автора и, казалось, что так и не произвели. Однако, Жэка вдруг споро снялся в ожидаемом направлении. То есть, чуяла собака без царя в голове, чей мозг нагрузила, поэтому решила не испытывать судьбу.
    И тут, будто бы из воздуха - из-за угла дома - почти вдруг, но не менее внезапно материализовался Падрэ.
    Я - не то, чтобы потел, а с меня буквально лило. Его же лицо, возвышающееся над черной рясой, никоим образом не демонстрировало каких-либо неудобств в связи с жарой. Бодро обратившись к нам на английском: ”How is going on?” – он перешел на испанский, и снова заскучалось.
    Тем временем, что-то на своём пробурчал Фрол, обращаясь, зачем-то, к деве Марие. Бойцы зашевелились, потихоньку загалдели. Причина столь неожиданных изменений в поведенческих манерах пока оставалась для меня неведомой. Хотя, Фрол, вскоре, поделился новостями.
    - Падрэ говорит, что планы изменился. Будем готовиться к высадке в США, в Вашингтон. Будем подземную базу делать там в лесу и сражаться в самое логово контрреволюции. Он, что, шутит?
    - Какие уж тут могут быть шутки?! – Вяло возмутился я. - Спроси его, какие средства доставки?
    - Самолет, наверное, - и Фрол продолжил уже на испанском, обращаясь к Падрэ. Их диалог и вообще - всё происходящее - выглядело до похоронности серьезно. Я даже прикусил губу, пытаясь понять не сон ли это? Оказалось, что нет, не сон.
    - Самолет, говорит, не долетает. Опасно. Морем доставка.
    - От Вашингтона до моря далеко… Придется с боями пробиваться. Эх, рейданем по вражьей кукурузе!
    Похоже, особого задора в моем голосе не прозвучало, но Фрол внимательно и угрюмо выслушал. Потом думал, уперевшись взглядом в землю. И уже, было, повернулся, чтобы озадачить Падрэ вопросом, но тот дезинтегрировался. «Гудини, ёлы…»
    Партизаны продолжали громко колготать, и сон вынесло, а там и Жэка притопал в гордом одиночестве.
    - Как нам с такими лейтенантами Вашингтон брать? Он даже английского не знает. Послали за задачей, а он её, небось, по дороге растерял.
    - Не потерял. Должен принес.
    Жэка сначала вытер пот со лба, потом неторопливо заговорил. Фрол слушал. Бойцы примолкли. Я вздохнул. Жэка замолчал. Фрол начал переводить. Жара достала.
    - Нет больше замков, чтобы закрыть. Решают, что делать. Сказали, чтобы ждать.
    - Мать, ё-о-о…
    Но похоже, Фрол до сих пор находился под впечатлением от новостей и поспешил поделиться с Жэкой. Прозвучали «Вашингтон» и «Эстадос Унидос». Я закрыл глаза, привалился к чему-то там – за спиной - и никак не мог заставить себя не слушать их и без того непонятный диалог с плавным переходом на повышенные тона.
    Всё указывало на то, что Жэка не поверил в эту… новости. Но дело в том, что их не партизан Сорока на хвосте принес, а сам начальник католическо-политического отдела, заместитель командира партизанского отряда специального назначения, товарищ-падрэ Марио. Оттого Фрол окончательно заплутал и разозлился. В общем, проснулись все.
    Я открыл глаза, почуяв какое-то шевеление пососедству, и увидел как Фрол вскочил на ноги. Жэка, как раз, покручивал пальцем у виска. Вероятно, жест был ассимилирован во время префа. Потом они не на шутку разорались и начали угрожающе медленно сближаться.
    - Алё! Basta! Вы какой пример подчиненным подаете?! Идите в поле и там бодайтесь!
    Притихли. Фрол махнул рукой и сел. Жэка утопал за «Урал» - неужели опять по водилину душу?
    Воцарились тишина и покой. Сейчас бы турбо-реактивному оркестру аэродрома не помешало бы долбануть по окружающему и окружающим, но и там, похоже, все пали.

    Нидерланды, начало 80-х гг

    Пал и накишевшийся за день муравейник Шипхола. Пустовали коридоры и стойки, огромные жалюзи закрывали большинство магазинчиков, а на полумертвых мониторах светилась пара каких-то запоздалых прилетов. Даже не верилось, что где-то неподалеку сиял, похлопывая хвостом от радости, развеселый Амстердам в предчувствии бессонной ночи.
    Народонаселение, лишенное возможности обрести гостинничный покой и сон внутри или за границей этого царствия теней, уже не слонялось где-то вне, а концентрировалось и размещалось в притихшей «ночлежке». Пара служащих разносила подушки с одеялами. Только за зелеными насаждениями - в пристенном общепите - казалось, ярче разгорелись огни и прибавилось посетителей.
    Когда я вернулся с перекура, в кафе оказались свободными всего два столика. Видимо, наличие соседей Григория Федоровича не настораживало, и он продолжал увлеченно писать.
    - Сейчас-сейчас. Еще два предложения и дам вам почитать.
    Вид стопочки листов производил впечатление. Тем более, что почерк у Григория Федоровича оказался мелким и убористым. Он, явно, умел писать помногу и в сжатые сроки. Сколько я отсутствовал-то?... Минут двадцать-двадцать пять, от силы.
    - Вот! Пожалуйста, на ваш суд, - протягивая еще горячий, только-только с авторской сковороды, свой труд с очаровательным заголовком. Зачеркнуто и вымарано было совсем немного. Видимо, выстраданные события прямо-таки изливались на бумагу.

    * * *


    НЕ СДАМСЯ!

    Вот и наступил 1954 год. Стояла ранняя весна, и я работал на заводе «Красный шинник» в городе С-ве. Я только-только пришел из армии и обустроился в гражданской жизни. Жил у родственников, потому что хотелось получить высшее образование, а на моей родине, то есть в сельской местности, это было невозможно. Я должен был работать и учиться, чтобы были деньги на жизнь и еще очень хотелось снять комнату, чтобы жить уже одному.
    Там, сразу же, на заводе возникли намеки на большой конфликт с Игорем Г., который, я сразу понял, не стремился в жизни ни к чему. Очень больших усилий стоило для меня не поддаваться на провокации с его стороны. Я и не понимал тогда, что это провокации. Сначал он пытался наладить со мной дружбу посредством приглашения в распивочную недалеко от нашего завода, на улице Гагарина Юрия Алексеевича. Я, конечно же, отказался, но сделал это тонко. Сказал, что каждый вечер хожу в секцию ДОСААФ и не могу пропускать занятий. Ни в какую секцию ДОСААФ я не ходил, а ходил на подготовительные курсы в Саратовский политехнический институт, но он об этом знать не мог.
    Следующей его провокацией было предложение о встрече в воскресенье днем для знакомства с девушками, работавшими на нашем заводе в кордовом цеху. Они жили в общежитии от завода. Г. сказал, что у одной из них, которую звали Ольга, будет день рождения, и она приглашает меня тоже. Я спросил, а почему она сама об этом мне не сказала? Он ответил, что стеснялась она, но я ей нравился.
    В то время я оказывал знаки внимания замечательной девушке, которая вела активную общественную работу на заводе. Её звали Анастасия. Очень красивое имя. Не мог я и не хотел идти к ним в общежитие, потому что Анастасия мне очень нравилась. А вдруг там случился какой-нибудь компромат и тогда у Г. появились бы козыри против меня. Потому не пошел и отказался.
    Стояла ранняя весна. По дороге на работу слышалось пение птиц, и в воздухе пахло весной. Весь мой организм чувствовал её наступление.
    В пятницу было решено провести комсомольское собрание, на котором я решил жестко поставить вопрос о поведении Г. уже в открытую. Я видел, что мои сигналы как секретарю комсомольской организации, так и другим ответственным товарищам не имеют никакой силы. Поэтому решил идти в атаку сам. Дальше терпеть халатное отношение к работе, и постоянное нарушение трудовой дисциплины с обнаруженным один раз тайным распитием спиртных напитков в цехе я не имел права. Видел, что молодые рабочие тянутся за Г. и их будущее также оказывалось подвержено опасности. Я пытался с ними разговаривать на эти темы, но Г. часто оказывался рядом и разговор не получался, потому что Г. сразу начинал рассказывать анекдоты или просто всех смешил, тем самым показывая своё несерьезное отношение к жизни. Я уже полностью был убежден, что с этим необходимо бороться, приложив все силы и волю.
    Собрание началось в шесть вечера, в пятницу, сразу после работы. Многие противились, но тщательно скрывали свое нежелание идти на собрание. Это было видно по некоторым лицам, когда они смотрели на объявление о собрании. Уже без пятнадцати шесть, а мы закончили работу в половина шестого, я сразу же прибыл на собрание, которое скоро должно было состояться».

    * * *

    Мне вдруг подумалось: «А ведь нехрен делать – напечатают. Ну, уберут про «сигналы», залакируют, подретушируют и напечатают».
    Посмотрел на Григория Федоровича. Тот стеснительно прятал глаза в ожидании оценки творчества. Хотя, может и жил в мире своих воспоминаний. Трудно было понять, что происходило внутри его немало пожившей головы, да и незачем.
    - Григорий Федорович, сразу имею два замечания по содержанию. В 1954-м году улицы именем Гагарина еще не называли. И второе - вы город скрыли вначале, а чуть ниже пишете: "Саратовский политехнический..." Вообще, повествование увлекает. Интересно, чем всё это закончится. И еще небольшое замечание. Читатели могут воспринять сокращение "Г", как нечто неприличное. Хотя, сами смотрите. Вы - автор. Вам и решать.
    Отыграв соло строгого критика, я начал подумывать, чем бы заняться. Читать дальше становилось боязно, поскольку человеческие страдания, наверное, никого не должны оставлять равнодушным. А тут, в перспективе, намечалась, прямо-таки, трагедия. Или мне так казалось, но, тем не менее, я уже не читал, а просто возюкал глазами по строчкам, исказив фокус и заодно выжимая слезу.
    И в самом деле, дальнейшее развитие сюжета было уж чересчур предсказуемым. На комсомольском собрании Григорий Федорович полезет на Г., а все устали и хотят домой. Все пили и пьют, курили и курят, ходили, ходят и будут ходить за приключениями и романтикой, а кто и за будущими женами, по общагам. Вот тогда исстрадавшиеся и непонятые, растерзанные душа и сердце Григория Федоровича синхронно выберут единственный путь, чтобы наказать всех и вся… Только в менты! Но, видать, там тоже фишка не покатила – алкаш, на взяточнике и туда же - по бабам. Поэтому возникло непреодолимое желание залезть повыше, и вместо общественной и личной морали с собственностью, он нацелился сторожить аж государственную безопасность.
    Моя голова пока отказывалась понимать лишь следующее: каким образом, в финале, он оказался за этим столом, следуя куда-то не туда.

    Никарагуа, начало 80-х гг

    «Урал» осторожно тронулся, вывернул к воротам, прополз метров двадцать и неожиданно дал вволю по газам. Жэка чуть было не побежал за ним, но, сделав несколько шагов, одумался. Стоял и смотрел вслед, негодующе уперев руки в бока. Наверное, вынашивал планы отмщения, ан-не догонишь. "Не достать, карамба!" Хотя, происходящее на момент указывало: водилу он всё-таки достал до самых печенок. Вот за это мы все сейчас и получали.
    Новоиспеченный - заходи-не хочу - арсенал, по соседству с первенцем, был уже забит остатками вооружений, снаряжения и боепитания. На солнце лишь загорала радиозабота Виталия в пяти серых кубах-ящиках, и мы – провожающие – во главе с Доктором. Только Падрэ где-то затаился.
    Поднятая родимыми колесами пыль сноровисто заволокла взлетку, затем принялась за хибары и часть неба. Слегка посвежевший в душе Виталий уже давно сник – обливался потом, мрачнел и тоже возмутился:
    - Что это за водитель? Всё же в пыли будет. Разве он не понимает?
    - Он и пылит, потому что всё прекрасно понимает. Там еще и Хорхе домой торопится. Воскресенье же. А у нас, как обычно – бытие приближено к боевым. Пыль – что дымовая завеса - лучший друг партизана. Сейчас всё укроет, и станем мы скрытные – дальше некуда… Не, ну не придурок, а? Ну, вы поглядите.
    До сей поры стремительно клубясь, пыль перемещалась вверх и в стороны. Затем, абсолютное безветрие законсервировало её в подвешенном состоянии. Солнце высвечивало монолит завесы ярким, белесо-бурым светом, в котором, через некоторое время, стали проявляться силуэты партизан. Они уныло брели в поисках чего-то, чем можно дышать. Отыщут ли? Жара, казалось, утащила весь воздух.
    Чихающие и кашляющие, полураздетые бойцы постепенно материализовались из пыли. Оттуда же возник Падрэ. В общем, все в сборе. А форма одежды, со скидкой на воскресенье – это не столь важно. Раз собрались – был повод чем-нибудь заняться.
    - Виталий, давайте-ка сейчас и начнем ваше оборудование изучать. Не против?
    - Готов.
    - Фрол, понял? Будешь переводить. Оповести всех.
    - Bien, - с натянутой бодростью прозвучало в ответ.
    - Жэка пусть бойцов берет, и радиостанции в камезору тащит. Главное, Доку скажи. Я – за книжкой записной и обратно. Вы бы тоже чего-нибудь взяли, записать.
    - Я - связист. Мне это всё знаю. Ты запиши. Лейтенанту не нужно. Если нас… ему никакой записать не поможет.
    Судя по взгляду Фрола, оброненному на Жэку, не только у лейтенантов вырастают огроменные зубы, из-за которых люди потом гибнут в пыли. А кто виноват? Конечно же, подземные базы в лесах под Вашингтонами и проклятые империалисты.
    Но то ж под Вашингтонами. Там и пыли-то не бывает, а у нас - ой-ой-ой. Правда, мою хижину она всего лишь коснулась, и запрыгивать внутрь, чтобы отчаянно грести заготовленной спец.палкой под рундуком, не посчитал необходимым. Зашел, раскарячился, покряхтел, матюкнулся, гребанул раз-другой-третий и вот она, ручечка. Опять же, ключей от УАЗа не выудил. «Ну куда ж?!»
    А местоположение записных книжек никогда не считалось загадкой на протяжении многих командировочных и иных лет: либо в «сердешном» кармане «жабы», «ящерицы», «желтухи», «мамайки», хэбэ, пэша, рубашки, кителя, пиджака, в дипломате; или – стирать-то надо - потерял.
    Но книжка нашлась. На выход. А не тут-то девки пляшут. Далее последовал наглядный пример интуитивного чутья. Вместо того, чтобы ускоренно нестись к камезоре, мозги отчего-то взбрыкнули и бросили в пылюгу - к УАЗу. Причем, случилось это по совершенно непонятной причине, и не взирая ни на какие разумные доводы уже подкашливающих легких.
    Да… «Ёлы, третьи сутки вас ищу…» Именно. Ключи сидели в замке зажигания.

    - 2 -

    На пути к камезоре стало понятно, что плоды пылевой атаки не столь уж пессимистичны. Под командными окриками Фрола, личный состав оживился, задвигался, начал строиться. Даже раненного Рику принесло. Его белый кумпол выделялся на общем, ярком, но очень кислом фоне. Солнце болталось в зените, разогнало тени и долбило в самую макушку. Под крышу ему забраться не удалось, поэтому возле радиоящиков, лихо перекочевавших в столовую, вертелись Док, Падрэ и Виталий. Молниеносный Жэка уже подключился к организации построения вдоль ряда домов.
    - Док собирается командовать, вообще? – крикнул я Фролу на подходе.
    - Он говорит, чтобы ты простроение проводил, и занятия будем делать, - рявкнул Фрол в ответ. Дальше понеслось что-то на испанском и не в мой адрес.
    Расхристанные, полуголые партизаны вытянулись в струнку, подравнялись, замерли по стойке смирно. Как ни странно, ранжир соблюдался и АКМы не забыли. Присутствовали все семь единиц. Одни болтались на плечах, другие – на груди.
    Фрол громыхнул напоследок, чуть подпрыгнув, развернулся и пошел в сопровождении Жэки мне на встречу, имитируя некое подобие строевого шага. Пришлось поддержать начинание. Встретились, остановились в паре шагов друг от друга. К пустым и запарившимся головам руки прикладывать не стали. У «кубашей», так же, как и у нас – честь не отдается при наличии вооружения или отсутствии головного убора. Уставные положения партизанских отрядов Гондураса в этом плане я пока не вентилировал и не знал, существовали ли они, вообще. Будто у истоков РККА шагалось, только жарковато, конечно, было. В кожанке с маузером здесь контру не погоняешь.
    - Команданте Иштван, партизанский отряд в количестве шестнадцать бойцов построен. Докладываю команданте Флоренсио, - и отступил в сторону. Жэка тоже отшагнул.
    Пройдя ещё с десяток шагов, чтобы оказаться напротив середины строя, я тормознул и повернулся.
    - Здравствуйте, товарищи партизаны!
    Фрол прогорланил перевод, но ответа мы так и не дождались. Значит, поздравлять их ни к чему.
    - Это что ж такое творится? Жэке – на вид.
    Тут снова закралась мысль о бардаке, творящемся в Гуанабо. Просто, ни глазам, ни ушам своим не верил.
    - Радистам! Выйти из строя!
    Фрол перевел – громко и неоднократно. Радистов не оказалось. Я еще раз пересчитал, но на лицо были все шестнадцать партизан.
    - Здесь, что? Одна пехота? – уже потише спросил Фрола.
    - Нет. Снайпер и сапер есть.
    - Это которые?
    - Я не помню.
    - Ну, так зови… Снайпер! Ко мне!
    Фрол продублировал. Из строя вышел парнишка покрепче и даже в штанах. Подошел справно. Отрапортавал, как полагается. Звали его Мигель.
    - Какими системами снайперских вооружений владеете? Какие оптические приборы освоены?
    Фрол забухтел: «Что это - «атический»? Не помню,» - потому решили остановиться только на первом вопросе. В ответ прозвучало понятное:
    - СВД!
    - С какой оценкой по снайперской подготовке закончили обучение?
    Мигель ответил скороговоркой - не разобрать – и я подождал перевода.
    - Хорошая у него оценка, - удовлетворенно объявил Фрол, на что буркнулось: «Посмотрим».
    - Встать в строй! «Посмотрим» не переводи.
    - Я понял.
    - Сапер, ко мне!
    С саперами предстояло долго и упорно возиться на периметре будущей базы, которая пока существовала лишь на бумаге. В списочном составе их значилось четверо. Мне уж больно хотелось не распределять их по взводам, а придать разведчикам, туда же влепить снайперов, и в течение предстоящих трех недель подготовки научить эту отдельную шатию-братию любить Родину, как маму… На пользу общему делу пошло бы. Однако, мое желание могло не совпадать с решением Дока. Так что, «будем посмотреть».
    А сапер понравился. Шустрый, глаза живые. Звали его Энрике.
    - Чем отличается противопехотная мина китайского производства Т72 от мины Т72 с индексом Б?
    Фрол забуксовал с переводом, но потом исправился. Ответ чуть подвис в воздухе и, наконец, состоялся.
    - Он сказал, что отличаются взрыватель только. Трудно обнаружить, если с оборудованием искать. Потому что детали из пластмасса. Он про 72, которая труднее.
    - Это означает?... Какое главное оружие сапера?
    Пауза не затянулась, а значит с МПД (минно-подрывным делом) в Гуанабо было всё в порядке.
    - Говорит, что голова и металлический палка тонкая.
    - Верно. Голова и щуп. Встать в строй!
    Тем временем, командование под крышей камезоры уже сидело, а не совало нос под крышки ящиков. На столе оказались понаставленными какие-то бандуры из радиохозяйства Виталия. Так что, пора было сворачивать балаган и приступать к учебе.
    - Внимание! Сейчас вы увидите и ознакомитесь с радиостанциями, которые будут использоваться отрядом во время нахождения на территории вашей Родины.
    Фрол переводил нудно и долго, оттого не помешало бы подсократить речугу.
    - Только с помощью этих раций будет осуществляться связь с единственным местом в мире! Я подчеркиваю: с единственным местом, откуда возможно получить помощь и поддержку! То есть, от раций будет зависеть само существование отряда! Поэтому, вы должны понять, что рации и радистов нужно беречь и защищать! Любой ценой!
    - Не все же рации для дальняя связь, - тихо брякнул Фрол.
    - Какая разница? Лишь бы берегли и защищали. Переводи и веди их на учебу.
    А сам я уже пошел и топалось резво. Мало того, что под крышей столовой было не так жарко, но еще и радиожелезяки заинтересовали. Конкретно тянуло поглядеть, чего там за безвоздмезные и, наверное, дорогущщие продукты инженерной мысли пожертвовала Родина для построения справедливого общества в Гондурасе. Опыт подсказывал, что братья обладали безграничным потенциалом в плане проведения умопомрачительных экспериментов над любыми шедеврами научно-технической революции. Но Фрол, вроде, справно отучился на связиста и подстрахует - предотвратит катастрофу, в случае чего. Словом, «надёжей полнилась душа».
    Хотя, тяга к радиожелезу лишь дополняла ощущение неординарности происходящего. Действительно, ведь, первое регулярное войско Центральноамериканской рабочей партии зарождалось. В ней членов, наверное – с пол Европы. И именно сейчас её самый-самый передовой отряд встал в строй и продемонстрировал некое отдаленное подобие воинской дисциплины, а…
    А кто ими командовал?...
    Да, едрит!
    Поэтому я пересекал взлетку не шагом заместителя командира пионерск… Алё! Не заместитель командира партизанского отряда шагал, а главнокомандующий вооруженными силами целой рабочей партии соизволил поприсутствовать в камезоре.
    Интереснейшее оказалось ощущение. Эдак, полки-дивизии через годик под началом развернутся. А там уж, кивнул налево и нет доставучего аэродрома. Глянешь назад – одна выжженная земля на месте города Эстели. Хмыкнул досадливо и тут же половина Гондураса в котле. Амерам только останется голову руками обхватить и бегом – домой. И вот тогда на Коста-Рику глаз положим.
    Ну и что, что медсанбаты битком? Главное, расходного материала хватает, и пароходы-самолеты «добро» везут по расписанию.
    Само-собой, высшие награды Родины дома заждались. Трофеев – горы, пленных – колонны бесконечные. Беженцы удирают, которых не понабили. Куда деваться без издержек построения справедливого общества? «Своих не жалеть!» Почему?! «Так надо!» - и как с гуся вода. Никто ж не виноват, что «дан приказ ему на запад». Получите и распишитесь…
    Стоп! Чего-то, не туда куда-то заехал. Своё же Дело делаю, которому обучен и выполняю «от» и «до». Никак «не можно» без него жить. И не потому, что охота социализм построить. Просто, если не будет нас, то придет дядя Сэм и построит своё справедливое общество. Ползали-знаем: жертв окажется не меньше.
    Проклятущий капитализм и небесная манна социализма. Хорошие мы и отвратные они. Но смотреть-то нужно не справа или слева, а сверху. Кто прав?… Таковых нет. Нет разницы, потому что у каждого своя ПРАВ-ДА.
    Когда закончится битва между «справедливыми обществами» - если вообще такое случится - на поле брани останутся только память и жертвы. Покрывало Времени упрячет страх и ужас воспоминаний, а павшие станут героями – образцами для подражания. Вроде как, гости-строители ни при чем. Ни у кого и мысли не возникнет, что мы, всего лишь, заходили полакомиться за чужой счет. Потому что э т о нормальному человеческому разуму не постижимо…
    Но, ведь, понял же. Тогда, кто ты?
    КТО МЫ?

    - 3 -

    - По основным техническим характеристикам мы ни в чем не уступаем американцам. По некоторым параметрам мы впереди. Вот с миниатюризацией у нас пока не очень хорошо поставлено дело. Так что, изделия, которые здесь представлены – значительный прорыв по направлению к миниатюризации.
    На столе стояли и лежали четыре радиостанции. Одна походила на аварийный, но до жути позеленевший «Комар» летунов. Другая напоминала «сто двадцать шестую» или мою ангольскую «три полста вторую» для УКВ-связи на коротком плече. Третья – коротковолновую «два-двадцать», а четвертую даже не с чем было сравнивать – ничего подобного пока не видел.
    С торца стола, где совсем недавно бушевал Падрэ, теперь ровно и негромко, периодически размазывая на лице пот, вещал Виталий. Он не прерывался, поскольку сидящий рядом Фрол вошел в громогласный, переводческий раж синхрониста и почти не ломал ритм.
    А мою «нулёвую» записную книжку уже раздербанили, ведь ни у Фрола, ни у Жэки не на чем было запечатлевать инструкции. На святое – оборотную сторону недобитой пули на листке из блокнота Доктора – покушаться не стали. Причем, в наличии имелось всего две шариковых ручки – Жэкина и моя. Не знал, уж чем там Фрол собирался писать. Опытнейшему специалисту, крупнейшему ходоку по донецким девчонкам, оно, вроде и ненадо. Зато пара-тройка чистых листочков всегда пригодится.
    Вообще-то, записывать пока было нечего, и пришлось приступить к визуальному изучению зеленого глянца с ручками и тумблерами, которые даже мухи пока не бомбили. Сразу же выяснил, что принадлежность радиостанций к родимому дому пытались скрыть посредством абсолютной индифферентности корпусов. Лишь английские тексты внутри крышек и сокращения на рабочих панелях кивали в сторону НАТО. Даже изничтожили грозное: «ВНИМАНИЕ! ПРОТИВНИК ПОДСЛУШИВАЕТ!» Но, разве, утаишь исключительно родной дизайн индикаторов, разъемов, ручек управления, гарнитуры, а также характерный облик желтого, двух белых и красного номеров в не менее веселых рамочках.
    Виталий потихоньку выбирался к конкретике из дебрей громоздких, словоблудных абстракций. Фрол не отставал, сражался, бычился, вяз в собственном громогласии. «Охрипнет же…»
    - В соответствии с целями и задачами вашего подразделения, которые мне неизвестны, получено и в кратчайший срок выполнено распоряжение по обеспечению вас надежными средствами для проведения закрытой радиосвязи при нахождении в горно-лесистой местности, в сложных климатических условиях. Эти средства следующие.
    Вот и хватит в носу ковыряться. Пишем!
    - Для связи внутри эргээспэ… э-э-э, внутри отдельного подразделения в телефонном режиме или с помощью тональных сигналов – три радиостанции ультракоротковолнового диапазона. Все надписи на этих радиостанциях красного цвета. Вот одна из них. Шесть рабочих частот. Мощная. Возможно кодирование связи. Недавняя разработка и пока только вводится в... э-э-э, народное хозяйство.
    Виталий положил руку на стоящую рядом с ним на столе, знакомую коробку с завертывающейся сверху пробкой. У «этой» оказалось побольше рабочих частот.
    - Для радиообмена оэруон… э-э-э, пункта управления вашего подразделения с… э-э-э, людьми, находящимися на удалении до тридцати километров в телефонном или телеграфном режимах, с применением антенны «штырь» – одна радиостанция коротковолнового диапазона. Надписи белого цвета. Очень компактная и удобная в обращении станция. Прошла все испытания с оценками «хорошо» и «отлично». Впервые будет здесь эксплуатироваться. Имеется – вот он, внизу - блок кодировки БээС и вот этот быстросъемный внешний диапазонный блок. Заряда батареи достаточно для проведения более двадцати сеансов связи, ну, если не переусердствовать во время сеанса.
    Такого еще не доводилось видеть. На панели управления торчала вверх лишь зубчатка переключателей, диски которых упрятали по периметру корпуса. Три разъема, диапазонные окошки, в середине – переключатель “CODE”. Всё… Ну, пара крошек-лампочек. Сама рация размером с «Материалы XXVI-го съезда КПСС». Так что, приятно порадовала советская радиопромышленность в свете решений Пленумов и вообще. Другое дело, что необкатанная штука-то. Хотя, им там – за океаном - было виднее.
    - Для привода авиации в режиме «радиомаяк» и в телефонном режиме – одна радиостанция ультракоротковолнового диапазона. Желтый цвет надписей.
    Тут меня пробрало.
    - Это ж «Комар». Он на аварийке международной орёт. Сто двадцать один и пять десятых. Весь «Аэрофлот» слетится.
    - Фиксированная частота на прием-передачу данной станции - сто восемнадцать и семь десятых мегагерца… Если вы не возражете, то я продолжу, товарищ Иштван.
    - Понял. Прошу прощения. Пишу дальше.
    - В соответствии с расписанием по воздушной доставке снабжения, вы должны заблаговременно выбрать удобное место для приема парашютируемых грузов, желательно без высоких деревьев. Рекомендуемая площадь - не менее пятьдесят на пятьдесят метров. За десять минут до срока доставки включить станцию на прием и слушать эфир. Когда последует вызов с борта воздушного судна, вы обмениваетесь с ним паролями. Затем включаете радиомаяк. Вы должны его немедленно выключить по получению соответствующей команды с борта. При визуальном обнаружении в воздухе самолета, вам надо будет использовать луч света для привода. В этом ящике находится мощная ратьера с аккумуляторным питанием. Летчиков не слепить, направить свет на крыло, светить из предполагаемой точки приземления груза. По обнаружению они доложат и тогда вам следует положить луч на землю… Так. И теперь вот эта станция. Её используем для связи вашего пункта управления с успунр… э-э-э, центральным пунктом управления на трассе от 1 до 300 километров в телефонном и телеграфном режимах, с применением антенн «наклонный луч» или «симметричный вибратор». Она одна. Коротковолновый диапазон. Надписи белого цвета. Цвет такой же, как на другой коротковолновой станции, но вы по размеру их можете отличить. Больше габариты – мощнее и дальше связь… Хотя… Наша малышка уступает ей только в мощности, причем, обе работают на «боковой» и ключ идет… э-э-э… Ну, ладно. Помимо уже заряженных и проверенных батарей для каждой станции и, естественно, комплектов антенн, я привез также зарядные устройства, унифицированный ручной генератор и ЗИП с расширенной номенклатурой. Да, еще автоматический датчик СБД. Всё пока в ящиках. Понимаю, что выбор радиостанций не богат, но, думаю, в дальнейшем вас усилят… Э-э-э, жаль, что радистов-то нет. Очень жаль…
    Виталий кашлянул и замолчал, раздосадованно наморщив лоб. У Фрола выдалась свободная секунда, и он с каким-то очень своеобразным выражением на лице посмотрел на Жэку. Мол, ты, чучело, гляди как иностранные языки знать надо. «Чучело» еще дописывало что-то там. И бойцы сидели притихшие. Только Падрэ нашептывал Доку на ухо какую-то информуть. Док кивал, внимательно слушая.
    - Как вы понимаете, ближе к границе следует минимизировать количество сеансов. Также, следует избегать длительных попыток вхождения в радиосвязь. Вас могут засечь как наземные станции радиопеленгации, так и с борта постоянно патрулирующего самолета, оборудованного АВАКС. Необходимо владеть информацией о спутниках, ведущих радиоразведку. В прилегающих к Никарагуа акваториях и в воздушном пространстве, в соседнем Гондурасе «они» сейчас во всю развернулись. Пишут, буквально, всё.
    Виталий кивнул в сторону, но, отнюдь, не на север. Промазал. Хотя и так было понятно, кто это «они».
    - Наибольшую опасность представляет собой дальняя связь - коротковолновая. Для пеленгации необходимы считанные секунды. Поэтому следует оптимально использовать естественные преграды по направлению в сторону противника. Радиоволны поглощаются крупными земными массивами: горы, холмы. То есть, главнейшая задача на время сеанса – спрятаться или правильно выбрать точку на местности для антенны. Помните, что на антенну, излучающую радиоволны во время передачи, возможно в очень короткий срок получить ответ. Ракету... Надеюсь, с этим всё ясно. Теперь, следующее. Вопрос к командованию. Имеются ли у вас в наличиии документы по организации связи со сроками рабочих и резервных сеансов, списки частот, таблицы сигналов? Да, еще документы СУВ и если таковые требуются, то правила работы с ними? Расписание радиомолчания при пролете спутников? В приложении должны быть указаны даты, время перекрываемых ими зон не только радио-, но и визуального обнаружения.
    Вопросы к командованию Фрол переводить не стал, вполне разумно полагая, что никто в обиде не останется. Ответил сам.
    - Когда скоро готовы станем, то начальник службы из Манагуа будет здесь. Документация с ним прибудут. Инструктаж, учеба для радистов, командиров и его заместителей, пробные сеансы проведем. Мне всё доводили в Манагуа.
    - Товарищ… Извините, позабыл ваше имя.
    - Флоренсио.
    - Товарищ Флоренсио, так вы – связист? Вот, хорошо. Тогда, у меня всё. Если какие-то вопросы возникли у вас или у товарищей, то готов ответить. Весь - внимание.
    Фрол обратился в пышущий жаром, полусонный «зал» насчет вопросов. И тут прорвало Падрэ. Надолго. Фрол, явно, фильтровал текст и получилось примерно вот такое: «Революции нужна не пропаганда, а действие. Люди совсем не знают, что нужно. Люди услышат, поймут, встанут, возьмут в руки то, что под рукой и двинут в едином порыве туда, куда мы им по радио укажем, и с лозунгами в сердце, про которые мы им по радио расскажем». То есть, Падрэ продемонстрировал страстное и неудержимое желание широко вещать, чтобы двинулись в с е, без исключения, и, чуть погодя, рванули в ногу к такому откровенному, понятному, светлому и красивому «бля, нештя-а-а-а-к»!
    Док усиленно кивал в течение ярой пятиминутки. Когда шторм утих и состоялся перевод, Виталий удивленно развел руками.
    - Так это же всё есть. Мы и с Кубы, и с других стран вещаем на сотнях языков. В СССР мощнейшие радиостанции работают круглосуточно. Пролетариат всех стран… э-э-э, в том числе, развивающихся и угнетенных стран хорошо информирован о нужном и правильном пути к социализму. И цель всем известна. Это коммунизм.
    Ну, тут уж подкрался ураган. Руки Падрэ задвигались-зарубили, а тональность в обнимку с децибелами шустро взмыла ввысь. Даже Док поберегся и отодвинулся подальше. В общем, включили уже виденный сегодня утром форсаж.
    Фрол едва поспевал с переводом. В последствии выяснилось, что существовал совсем другой – короткий - путь в светлое завтра. То есть, на самом-то деле, все радиостанции вещали неправильно. Надо было людям популярно объяснить, что если они не ведут революционную борьбу, то иначе как тряпками и ничтожествами их не назовешь. От этого людям станет обидно и вместо ели-ели слышимого негодования, во всей красе проявится еще один мощнейший стимул – не только повседневный и необходимый поиск пищи, но и жажда зрелищь, подтверждающих участие индивидуума в революционной борьбе. А там уж недалеко до духа соревновательности в плане «у кого ярче и громче», а значит - страшнее.
    Стало быть, по радио надо не про замученных узников тегусигальпской «Ораконы» нудить с утра до ночи. Уши забивать не песенками и слезливыми историями про расстрелянных аргентинскими наймитами гондурасских революционеров, а рассказать детям и всей родне с соседями павших и пропавших героев про удобрение, которое со скипидаром следовало бы намешать, а потом добавить электролита. И доходчиво разъяснить как сотня-другая канистр с этим «паштетом» через месяц пожелают любой хунте: «Спокойной ночи!» Чтобы революция не грустила в платочек и не словесами призывными утешалась, а в дверь вломилась, прям, завтра. Словом, «взвейтесь кострами, синими, ночью».
    Это-то ладно – бог ему судья. К тому же, понесло дедка. Повоюет с полчаса и успокоится. Но, вот, про Гондурас он зря так - в открытую - объявил. Не для ушей Виталия информация прошла. Достаточно того, что он знает какой «венгр» здесь парится-варится. Хотя, это еще не «ситуация номер четыре». «Четверка» возникнет, если ему станет известно в какой турпоход «венгр» вместе с ними собрался.
    Вот ведь жизнь сволочная: какой-нибудь местный или кубинский столичный штабняк подружке ляпнет, и та до чужих ушей донесет – даже не вражьих, но наружу выплывет. Подозревать-то не «братьев» станут, а нас, и нас же на дыбу взгромоздят беседами, дюже похожими на допросы. Не успокоятся, пока виновного не найдут. Ну, найдут-то вряд ли, а вот самого перспективного виноватого споймать – поймают, и все грехи на него повесят. А кто из наших перспективных тут водится? Посольские и атташат не знают и знать ничего не должны. Советнический аппарат своими делами занят – им не до гондурасских партизан, к тому же нет меня здесь по всем их бумажкам и разговорам. Значит, один-единственный ты сам и водишься. А Виталий может узнать. Вот тебе и «ситуация»:

    4. При обнаружении признака (признаков) разглашения государственной и (или) военной тайны (тайн) незамедлительно поставить в известность старшего (ответственного) оперативного сотрудника военного атташата СССР страны пребывания с указанием вовлеченного (вовлеченных) лица (лиц), а также причин, условий, обстоятельств возникновения ситуации. При невозможности установления личного контакта с вышеобозначенным лицом (отсрочки контакта по объективным причинам) действовать согласно положениям пункта номер пых-дробь-чвак-хрюпс настоящей Инструкции.

    И никаких телефонов с телеграфами. Только лично, без посредников – из уст в ухо, с дистанции «в упор».
    Слава нашему, пока миновала чаша сия, но… тьфу-тьфу-тьфу.
    Фролу бы рот заткнуть, что ли? И вдруг Хорхе ляпнет… или уже ляпнул? Всё возможно, хоть наши его до чертиков заинструктировали. Болтун – не находка для шпиона. Болтун - это чей-тo (чьи-тo) партбилет (-ы) «на стол» и сорванные погоны в мусорной корзине дубового кабинета или в подвале каком, на цементном полу.
    «А это не паранойя?... Кстати, очень походит на «ея». Как там говорил главный по психам? Не держи в себе негатив переживаний. Сбрасывай. Знаешь, откуда на свет появился? Вот туда и отправь – желательно громко, с чувством, толком и расстановкой. Полегчает…
    В общем, расслабься и получай удовольствие - ты уже попал. Это случилось не сегодня и не вчера, а очень и очень давно. К тому же, скоро обед… Да вот же он».
    Пыль осела, поэтому боевая колесница смело выруливала на взлетку, дребезжа и погромыхивая то ли бидонами, то ли девченками. Или это громыхал Падрэ?... Что-то я отвлекся не по делу. Но Падрэ уже примолк. Весь личный состав, командование и специалист неотрывно глядели на приближающийся экипаж. «Хватит зрелищ, дайте хлеба!» Или маисовую лепешку, в конце-то концов.
    Тут, как раз, вспомнился сон про партизанские страсти-мордасти посреди болот Брянщины. Тюкнуло, что надо бы привязать его к чему-то жизненному, но мозги отказались - устали от воскресенья, обернувшегося кучей понедельников, благо, что без хэви-металла группы «Авиационный керосин». Наверное, режиссер сегодня, всё-таки, перестарался с подсветкой сцены. Однако, это ни в коей мере не мешало исполнению сольной партии пустого желудка.