http://www.proza.ru/2009/04/13/1106
Как только я вернулся из Поповки, Бабуся стала говорить «сделай то, сделай сё… принеси тазик и дай поросёнку (еду, значит, отнеси), поменяй подстилку…». Очень мне это не нравилось, просто было в тягость. Молочный поросёнок, чунь, был куплен ещё осенью сорок первого; жил он в курятнике и, чавкая, причмокивал и похрюкивал в своём тазике. Поначалу было просто противно. И запахи мне не нравились в курятнике, и еда поросячья плохо пахла... Я сторонился «поросячьих» забот, но осенью, когда поросёнка, уже порядком подросшего, закололи, такие колбасы сделала Бабуся! А Дедусь в дымовой трубе кухонной печки закоптил окорока, тоже очень вкусные.
Когда растаял снег, нам с Серёжкой вручили лопаты и грабли, пришлось перекопать и переборонить весь огород во дворе дома. Потом настало время полоть. Ну, свёклу пропалывать – это ещё куда ни шло, но недавно взошедшую морковку… Это было сплошное мучение, издевательство какое-то, да и только! В эти дни я впервые услыхал формулу, произнесённую дядей Колей: «ест тот, кто работает!». И мы в полной мере прочувствовали её. Все - и Сергей, и я, и Лилька - страдали жестоко, но взрослые были непреклонны!
В горсоветском дворе напротив нашего дома находились конюшни, в них было несколько лошадей, и, занимавшие практически весь двор, колоссальные отвалы навоза. Летом эти отвалы были сплошь покрыты шампиньонами, да такими большими, каких я впоследствии никогда не видел. Они появлялись рано летом, и это был основной наш источник пищи: до нового урожая было ещё далеко. Мы ели лебеду, щи из молодой крапивы и... жареные шампиньоны. Бабуся часто повторяла поговорку: «новинка - в роток, здоровьичко – в животок». Все окрестные жители смотрели на Дедуся, как на зачумлённого, и никогда не прикапсались к шампиньонам, так похожим на смертельно ядовитую бледную поганку. Дедусь научил нас, как их различать, и поэтому весь шампиньонный урожай был наш!
Временами возникали перебои на водоразборной колонке возле Горсовета, и нам, детям, приходилось решать также проблемы водоснабжения. Мы с тётиолёниным Женькой таскали воду издалека, от маминой Больницы водников. Вёдер было два, просто жестяное оцинкованное и такое же, окрашенное красным, оба небольшие, литров на шесть. Отоваривать хлебные карточки было поручено тоже нам. Продавцы согласно с нормами в карточках развешивали хлеб очень точно, с довесками, а мы, согласно договорённости, имели право эти довески съесть. Хлеб был очень плохого качества, сырой с большими вкраплениями кусочков картошки и остями половы, застревавшими в зубах. Чтобы хлеб не прилипал к ножам, продавцы часто перед тем, как разрезать буханку и положить на весы, смачивали ножи водой, мы же уверяли себя, что - молоком.
В начале июня приступили к настоящим, недетским, работам, и они продолжались до самой осени. Маме в заливных лугах за Окой, а дяде Коле в поле за оврагом Сиверкой дали по участку земли. Договорились, что на мамином участке будем выращивать картошку на всех, на обе семьи, а на дядиколином – просо, и тоже на всех. Чтобы попасть на мамин участок, надо было перейти по разводному наплавному мосту на тот берег Оки. Очень трудно было вскапывать лопатами целину, а потом граблями боронить, разбивать комья земли.
Дедусь придумал сажать картошку по методу академика Лысенко квадратно-гнездовым способом – верхушками клубней в лунки. Выяснилось, что он незадолго до конца зимы прошлого, 41-го года стал аккуратно и скрупулёзно отрезать от клубней картошки верхушки. Он выкладывал их на подоконники на солнце и каждый вечер аккуратно убирал в темноту. Самые срезы верхушек всегда лежали на слое рассыпанной золы. Ко времени посадки на поверхности сморщенных наполовину высохших верхушек стали видны крепенькие короткие и плотные зелёные побеги с зачатками листьев.
(А в апреле 45-го Дедусь откуда-то принёс пять странных картофелин, они были почти чёрного цвета. Из них получилось десять верхушек, на срезе тёмно фиолетовых. Он сказал, что это – сорт «негро», попробовать на вкус эту странную картошку он не дал. О судьбе этих верхушек я не знаю – мы с мамой ещё до уборки урожая осенью уехали в Ленинград, и я о «негро» забыл).
При посадке все верхушки нужно было очень аккуратно укладывать в лунки на заранее внесённое обильное удобрение и потом засыпать тонким слоем рыхлой земли без комков. Хотя нас, старших внуков было трое, возились мы с посадкой не один день. Как же мы не любили Дедуся в эти дни!
Все над Дедусём смеялись, особенно люди с участков утюжного и овчинно-шубного заводов напротив нашего участка за дорогой в Дом отдыха. Они организовали колхоз, наняли лошадь, перевернули плугом пласты целины, накидали под них клубней картошки и больше не приходили. К осени на сколько хватало глаз за дорогой было видно большое поле высокой лебеды и осота. Мы же работали на своём участке целое лето: сначала рыхлили тяпками, а потом три раза всё окучили. Кроме того, мы временами дежурили ночью в шалаше вблизи от нашего поля. Дедусь железной рукой заставлял нас делать всё, что положено. Единственное, что нам нравилось, так это сидеть у костра на дежурстве и спать в шалаше. А уничтожать сорняки, рыхлить и окучивать картошку было совсем неинтересно. Но, осенью мы собрали просто колоссальный урожай, дядя и Гриша перевозил его к нам домой на своей телеге не один день...
Вообще, всё, практически, перевозилось на лошадях: в городе было всего два грузовика ГАЗ, и оба в распоряжении Горсовета.
С обеих сторон от их кабин стояло по газогенератору - толстой высокой колонне, а треть кузова была забита деревянными чурками, топливом. За маленьким круглым оконцем виднелось пламя сгоравшего угарного газа, и прежде, чем сдвинуть грузовик с места, водитель долго ковырялся в генераторе длинным копьём и кочергой. Пахло от грузовика далеко не так, как от того автобуса, на котором мы с папой ездили в Дом учёных – запах сильно напоминал тот, на Лазаретном, когда угорели мама и Бабушка…
Когда последний раз дядя Гриша приехал за нашим урожаем, Дедусь обратил наше внимание на «колхозное» поле за дорогой. Там слышался женский вой! Там хозяевам предстоял действительно голодный год, урожая у них не было - кто же в колхозе пойдёт пропалывать или окучивать за другого!
На краю поля вдоль борозд стояли вряд «хозяйки», и перед каждой лежала на подстилке небольшая кучка картошки. А мимо них один за другим шли мужчины, не ушедшие ещё на фронт, и бросали по очереди по одной картофелине в ту или иную кучку.
На следующий год колхоз распался.
На дядиколином участке за Сиверкой у нас была обязанность обрывать на поле проса колосья, поражённые головнёй, болезнью проса, и сжигать их. Сжигать было интересно, а вот выискивать поражённые колосья работа была довольно нудная. Мы быстро утомлялись и начинали халтурить, за что нам попадало.
Жали и молотили в конце августа. Дядя Коля сделал цепы, и на какой-то плотной утоптанной площадке под навесом («ригой», говорила Лилька) мы осваивали умение молотить. Я вспомнил, что Рига – это столица Латвии, откуда были все папины подарки, но Лилька сказала, что «столица» - это знают все, а вот я не знаю ничего. Я презрительно промолчал. Сама она ничего не знала: называть «ригой» какой-то навес…
Цепом надо было ударить так, чтобы короткая палка плашмя опустилась на рассыпанный по земле сноп проса, и лупить по нему до тех пор, пока из колосьев не будут выбиты все зёрнышки. Полученное просо полагалось сгрести веником, просеять и провеять, и отправить на просорушку. Выяснилось, что растили-то мы, оказывается, пшено! Что это - просто вышелушенное просо. Урожай, как и картошки, был очень хороший.
К апрелю сорок третьего запас картошки значительно уменьшился, и, хотя по сравнению с весной сорок второго года мы уже не голодали, приходилось экономить на всём, даже на картофельных очистках. Они перемалывались в мясорубке или просто-напросто кожура с клубней ножом не очищались, а стиралась на тёрке. К этой жиже добавлялось совсем немного муки и на сковородке жарилось нечто типа оладий (оладьев?). Назывались они «тёртики» или «чёртики». Для смазывания сковородки применялся кусочек сала завёрнутый в марлю, он служил долго. И было очень вкусно. Как-то в шестидесятые годы мы с мамой попробовали сделать «чёртики». Вкус был тот самый, но… невкусно! Что значит – не голод!
http://www.proza.ru/2010/01/01/358