В тридцатые годы прошлого века в столице российской Карелии Петрозаводске пересекались привезенный американскими финнами тлетворный запад, монументальный коммунизм и местная крестьянская психология. Карелы, русские, финны и американцы жили бок о бок в небольшом провинциальном городке, в котором существовало два профессиональных театра, симфонический оркестр американского финна Калле Раутио и джаз учившегося в Америке Леопольда Теплицкого. Обучение в единственном ВУЗе Карелии, педагогическом институте, велось на двух языках. Русская, финская, карельская и английская речь звучали вперемешку на улицах и в ресторанах.
Семьдесять лет тому назад финская и американская эмиграция в СССР была окончательно разгромлена. Люди, приехавшие строить новый мир из Финляндии, США и Канады, оказались врагами народа. Репрессии не пощадили ни одной народности огромной страны, но финны были единственной группой в Карелии, подвергшейся преследованию по этническому или языковому признаку.
Жертвы репрессий сейчас установлены, и места их массовых захоронений отмечены памятными знаками. Тем не менее о механизме террора до сих пор существует не совсем верное представление.
Прежде всего, существует миф о невинных жертвах. Принято считать, что в тридцатые годы были злодеи, которые предавали и сажали невинных людей.
Общепринятая версия опирается на исторические документы, и в ней нет места психологии. В написанном по-фински романе «Papaninin retkikunta» (Minerva, 2006) я попытался заглянуть в мысли и чувства действующих лиц, хотя подобная попытка, конечно же, всегда субьективна.
Персонажи романа вымышлены, но cвобода вымысла дает возможность соредоточиться на исторической правде, которая находится внутри личности, а не в статистических отчетах.
Всегда ли жертва невинна? На мой взгляд каждый, в той или иной мере, становился в те годы соучастником происходящего, и покаяния не произошло до сих пор.
Я хотел понять, как обстоятельства меняют "моральный облик" человека, поэтому роман написан от первого лица: а как бы я сам действовал в этих обстоятельствах? Как вел бы себя мой друг, сосед, брат, отец? В какой мере нормальный хороший человек может противостоять натиску системы? Всегда ли в жизни есть место подвигу?
Главный герой романа – американец Яакко Петерсон, сын карела Петра Лежоева, уехавшего в начале века с семьей в Швецию, а потом в Америку. После экономического кризиса 1929-30 годов сын вербуется лесорубом в Карелию и реэмигрирует на родину предков.
В СССР он замечает, что писателем быть лучше, чем лесорубом, только пиши правильно. Он и пишет, сначала в газеты, потом "в книжки".
К 37-му году Петерсон-Лежоев оказывается перед выбором: заложить товарища, чтобы выжить, или отправиться на лесоповал самому, но уже в качестве зэка. Он делает "единственно возможный выбор", но в конце концов оказывается в лагере сам.
На IX конгрессе финно-угорских писателей в Петрозаводске в 2006 году переводчик и критик Роберт Коломайнен говорил о романе следующее:
«Писатель, художник и гражданин, оказывается заложником чудовищного государства-монстра, тоталитарного Левиaфана ХХ века. Этот монстр живет и действует по ту сторону добра и зла. Он подчиняет себе все сущностные силы человека, физические и духовные. Он насаждает в душе человека чувство метафизической, социальной и политической вины перед ним, которую в лучшем случае можно искупить каторжным трудом и страданиями в лагерях. Это государство с помощью неотвратимого, как ночь, насилия и леденящего душу страха ставит человека в экстремальные социальные условия, в которых человек, по существу, лишен даже возможности нравственного выбора.»
Наряду с этой темой в романе развивается, естественно, любовная история, которая перекликается с темой власти: стремление к обладанию неотделимо от готовности подчиниться.
Политический и социальный садо-мазохизм в тоталитарных системах сродни сексуальному. Люди при любых условиях хотят радоваться жизни, и путь к этому идет только через приятие и одобрение окружающей действительности. Если человек чувствует себя униженным и не может ничего сделать, чтобы исправить ситуацию, ему остается только искать наслаждения в этом унижении. На этом строятся все тотальные диктатуры. Массовый психоз, экзальтация и состояние почти релегиозного транса объединяет массы фашистской Германии и сталинского СССР, Корею Ким Ир Сена и полпотовскую Камбоджу. Хунвейбины, Гитлер-югент, комсомол тридцатых и Наши двухтысячных – это явления одного порядка. Они добровольно и преданно служат режиму, находя в этом свое наслаждение.
Отдельных людей, входивших или входящих в эти движения, нельзя винить ни в чем. Вместе они представляют страшную силу, поскольку перестают быть личностями. Каждый удар плетки хозяина вызывает оргастическую реакцию и желание приобщить к этому виду извращенного наслаждения еще большее число людей. Политический садо-мазохизм иерархичен – каждый бичуемый хочет бичевать и сам.
Маркиз де Сад одевает форму офицера НКВД, но и он получает свою порцию плетки от вышестоящего. Главный герой пугается родившегося в собственной голове вопроса: а кто же бичует самого Хозяина?
Психология власти в тоталитарном обществе строится на добровольном и беспрекословном подчинении. Хозяину не надо приказывать, подчиненные берут инициативу на себя, они стремятся угадать малейшие желания Хозяина.
По этому же принципу работал и механизм самоуничтожения финской интеллигенции в Карелии. Не было в ней безусловных героев и жертв, были лишь волны взаимных доносов и последующих репрессий: первые доносчики чувствовали опасность и хотели укрепить свои позиции, сдавая товарищей. Чуть позже их сдавали те, под кем стул начинал качаться. Все эти люди верили в то, что делали благое дело, хотя вера эта была лишь самообманом. Никто не хочет быть заведомым злодеем, каждый оправдывает свои действия высшим смыслом.
Мазохистское отношение к власти свойственно в определенных условиях всем людям, независимо от национальности или социального происхождения. Это показали на своем примере и воспитанники свободного мира, американские финны в СССР. Человеку, к сожалению, свойственно падать ниц перед тираном и благословлять опускающуюся на спину плетку, если она не бьет насмерть.
Именно эта мысль была подвержена цензуре при публикации романа «Экспедиция Папанина» на русском языке в издающемся на бюджетные деньги литературном журнале в современной России. Как известно, официальной цензуры в России нет, но есть самоцензура, которая за последние годы стала всеобщей. Редакция не захотела поднимать тему политического садо-мазохизма, и приняла решение о цензурировании романа. Были удалены именно те главы и отрывки, в которых особенно ярко проявлялась тема наслаждения унижением.
Переводчик романа Яна Жемойтелите написала предисловие к публикации. Приводимый ниже абзац был тоже цензурирован:
«Ситуации узнаваемы, порой даже напрашиваются параллели с современностью. Годы репрессий высветили как раз худшие человеческие качества, и глубоко ошибается тот, кто полагает, что за истекшие семьдесят лет люди изменились в лучшую сторону.»
Люди, конечно же не изменились. Воланд говорил о неизменившихся москвичах: «квартирный вопрос только немного их испортил». Сегодня это может быть карьера, стабильный доход, новая машина. Синица в руке всегда лучше журавля в небе. И всегда легче жить зная, что есть кто-то, кто решит все за тебя.
Закончу опять же словами Яны Жемойтелите:
«Легко нам, оглядываясь назад, рассуждать, кто виноват был, кто прав. Прошлое гораздо прозрачней настоящего. День нынешний всегда затянут туманом, которой рассеется через несколько десятилетий, и еще неизвестно, что напишут про нас самих.»
Арви Пертту
(Конференция «Литература как историография», Хельсинки 12.3.2008)