(Рецидив одной болезни)
Вчера Семёнов поссорился с женой, поэтому сегодня на работе он сидел необычно тихий и молчаливый. Работавшие рядом коллеги пытались взглядами и перешептываниями выяснить друг у друга причины столь несвойственного их товарищу поведения. Жаворонок среди сов, по утрам он обычно выделялся своей бодрой активностью. Семёнов был человеком щедрым и открытым, дружелюбное большинство рабочего коллектива называло его Семёнчиком, хотя в этой фирме он был одним из немногих сотрудников, что называется, в возрасте. Столь несерьёзное обращение ему, в принципе, нравилось, когда же его звали: Сергей Владимирович, - он вздрагивал, так как это обычно исходило от начальства, от которого Семёнов всю жизнь старался держаться подальше, поэтому и был до сих пор простым менеджером среднего звена. Причины, ввергшие Семёнчика в пасмурное расположение духа, были с одной стороны просты, а с другой - сложны и противоречивы.
Вчера был понедельник. Для всех сотрудников фирмы, в которой служил наш герой, два дня в неделе считались самыми тяжёлыми: пятница и понедельник. В пятницу все стремились сорваться с работы пораньше, чтобы успеть собраться и выехать за город, но редко это удавалось, так как именно под вечер выяснялось, что нужно что-то срочно уточнить, с кем-то связаться, что-то переделать, чтобы начальство было спокойно: за выходные никаких неприятностей не произойдёт. Но, как это ни странно, неприятности случались, и понедельник уходил на то, чтобы их разгрести. Вчера в этом смысле выдался совершенно обычный день, в течение которого приходилось много бегать по этажам, по десять раз объяснять элементарные вещи, ругаться, нервничать, и только вечером всё постепенно стало становиться на круги своя. Когда пришло время выключать горячий от трудов компьютер и навести, наконец, порядок на рабочем столе, заваленном ворохом бумаг, Семёнов понял, что очень устал. Он тупо разглядывал какие-то записи, сделанные им набегу, почерк у него был ужасный, поэтому разобраться было непросто, но и оставить на завтра эту груду ему тоже не хотелось - утро должно начинаться с чистого стола. Когда он уже почти закончил, в комнату заглянули Димыч и Валерка Покрышкин: - Семёнчик, пошли домой, а по дороге пивка по кружечке пропустим! Пошли. С каждым глотком Семёнов надеялся подойти поближе к любимым им вещам: неспешному разговору на отвлечённые темы и спокойному созерцанию под негромкую музыку без слов. Но сегодня это тоже не получалось - у ребят накипело, эмоции дня пузырились словами и оседали также медленно, как и пена в кружке. Когда же разговор, наконец-то, зашёл о приятном и интересном: о футболе, о последнем туре - выяснилось, что уже очень поздно; Семёнов мог опоздать на "Футбол и жизнь" с Виктором Уткиным, а этого очень бы не хотелось делать - телевидение кинуло народ с футболом, игру приходилось больше слушать по радио, в этом тоже есть своя музыка, но уж больно ее качество зависит от интерпретатора, то есть комментатора. "Футбол" же - передача достойная, там и покажут всё самое главное и расскажут с толком, одно плохо - поздно начинается. Но сегодня это даже было на руку. Семёнов влетел домой, второпях поцеловал жену и стал быстро разуваться.
- Так, где-то уже нагрузился!
- И напился, и наелся - так что греть не надо, не трудись.
- Я и не собиралась, на ночь есть вредно.
Семёнов хотел сначала веско ответить на дерзкий выпад, но, не найдя слов, передумал и пулей полетел в большую комнату. Сын, юноша призывного возраста, успокоил отца: - Не волнуйся, только начинается, да я и записываю. Семёнов тепло посмотрел в глаза наследнику, сел рядом с ним, так, чтобы плечи их соприкоснулись. Жена примостилась на том же диване, но поодаль от мужчин. Передача шла своим чередом, гол следовал за голом; комментарии не раздражали, а были разумно взвешены и корректны. После сюжета о тяжелейшей травме вратаря армейцев Сергея Перхуна пришлось выключить звук, чтобы не слушать рекламные глупости, за которыми как-то неожиданно на экране появилось весёлое лицо Миши Головина. Семёнов судорожно стал искать пульт, но тут сын привстал, протянул руку к кнопке телевизора - … с Виктором Уткиным! - произнес отцовский кумир. Сам же Семёнов впал в какое-то замешательство, в глазах его проявилась непонятная тревога, он о чём-то задумался, отвлёкшись от экрана, будто что-то вспоминал. Вспомнил он, когда ведущий произнёс: - К нам на пейджер и телефон поступают вопросы болельщиков, интересующихся, когда был снят сюжет о нашем известнейшем футболисте Михаиле Головине. Сообщаю: съёмка была произведена вчера.
- Володь, ты знаешь, - Семёнов обратился в волнении к сыну, - Миша недавно столько снотворного принял, что еле откачали…
- Как? Я и подумал, чего это вдруг про него говорят?
- Чёрт, у меня же газета была, "Комсомолка", я же тебе ещё в субботу хотел показать, как же это я забыл, придурок! - ругал сам себя Семенов, приходя всё в большее волнение, которое обычно проявлялось в суетливых движениях руками, резких поворотах головы.
- Как же это? Он же звезда!
- Звезда! У нас это что-нибудь значит?! Человек себя не жалел, играл за три сборные сразу: молодежную, олимпийскую, главную! Бразильцам на "Маракане" гол забил, в Союзе блистал. А теперь у него трудности. Если звезды угасают, значит - они никому не нужны.
- Миша, между прочим, неглупый парень был. Он, думаешь, не понимал, на что шёл и что его может ждать - всё он понимал! - это в разговор вступила жена, но лучше бы она этого не делала.
Говорят, многие жены алкоголиков живут со своими непутёвыми мужиками не из милости, не от доброты сердечной, а как раз наоборот: женщины провоцируют начало разборок, а вступая в них, получают от всего этого шума и гама море удовольствия, тщательно скрываемого, но необходимого - это разновидность эмоционального вампиризма. Семёнов не был алкоголиком, его жена не была вампиром, но, как говорят поэты: "нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся", когда и кто в нас вдруг проснётся - нам не узнать. Жена потом сама призналась, что очень чётко почувствовала в ту секунду: сейчас я скажу - и ты взорвёшься. К тому же слова что - зола, интонация - вот масло в костёр ссор. Семёнов завёлся не на шутку.
- Миша-то понимал, а тебе, с твоими куриными мозгами, не понять, что он любил это: любил играть, понимаешь, любил! А когда любят, то многого не замечают, на многое не обращают внимания, ведь кажется, главное - вот оно, чего ещё надо? Понимаешь ты, или нет? Понимаешь ли ты, что такое вдохновение? Мишка, он же - Шекспир футбола, у него же пас был, как строчка гениальная - неожиданно и метко, и не знаешь откуда взялось!
- Ты ещё поучи меня щи варить!
В знак протеста Семёнов демонстративно разложил кресло-кровать, сам, долго копаясь в шкафу, достал себе постельное белье, постелил и улёгся, оставив жену ночевать одну на широкой семейной кровати. Часы мерно стучали капелью времени, не давая заснуть. Он долго придумывал слова, которые надо было сказать жене, которые должен был сказать. Обличительный монолог не получался. Раздумывая об аргументах обвинения, нельзя не учитывать доводы защиты. Жена давно уже уснула, и ей даже присниться не могло, всё то, что напредставлял себе Семёнов.
Сам хорош! Ведь завёлся ты только из-за того что стыдно стало, стыдно за себя. Ведь ты же забыл, совершенно забыл про то, что в субботу тебя просто потрясло. Ты вспомни, вспомни! Когда с рынка возвращались, шли по длинному подземному переходу к входу в метро, ведь ты же прошёл мимо той женщины в оранжевой безрукавке.
Точно. Ещё подумал: газеты продавать так же трудно, как и шпалы таскать, поэтому и форма одинаковая. Да, так подумал, но прошёл мимо. Жена окликнула: - Серёж! Сердито посмотрел через плечо - ну, что ещё, опять какие-нибудь пустяки, - но по глазам понял: нет, не пустяки, и что-то не так.
- Миша Головин в реанимации. Видишь, вон у "Комсомолки" на первой полосе.
Когда, уже сидя в вагоне метро, жадно прочитал материал, она, волнуясь, спросила: - Ну, что там? Молча передал ей газету, с глубоким вздохом откинувшись на спинку дивана. Промолчав всю дорогу от метро, придя домой, хотел показать статью сыну, но того дома не оказалось, и когда снова прочёл всё что касалось Миши, тогда только меня и прорвало.
Многое из сказанного сегодня было повтором, ты уже говорил это в субботу, но тогда ты говорил не обижая, ты не о себе думал, а о Мишке, о том, что можно сделать, как помочь. А сегодня вдруг поймал себя на мысли, что забыл о нём думать, и тебе стало стыдно. И ты завёлся. Не так что ли? А чего ты так переживаешь, переживаешь ведь искренне за Мишу? И почему именно за него? Болел и переживал всегда сначала за него, а потом уже за команду, клуб - почему? Задумывался? Ну, вот и подумай, время есть…
Когда приехал из провинции в Москву учиться, то стал учиться здесь всему сразу: и наукам, и искусствам, и самостоятельной жизни. И многое из того, что потом полюбил навсегда и что станет самым важным на всю жизнь, берёт истоки именно с тех пор. И привязанность к футболу тоже оттуда. Нет, привязанность пришла из детства: чем заняться? - футбол, куда пойти? - на футбол, что посмотреть? - футбол! - но в бурлящий страстями котёл стадиона я впервые попал именно тогда, - меня за компанию привёл дружок. Мне было всё равно за кого болеть. Я был равнодушно беспристрастен до тех пор, пока, раздвинув ряд плотно сидящих людей, не занял своё место в притихшем в ожидании поединка амфитеатре. Но постепенно игра меня захватила, и я стал поддерживать команду, за которую страшно переживал мой друг, сначала просто хотел его поддержать, а потом увлёкся и сам.
Но это было только начало романа. А любить-то по-настоящему футбол ты начал чуть позже, когда сам влюбился в девушку с умными карими глазами, от которой, можно сказать случайно, узнал, что училась она в ОДНОЙ группе с этим самым Мишей Головиным!
Я ей даже не поверил. Во-первых, не поверил, что Голова учился где-нибудь ещё кроме физкультурного - что мог делать футболист в Горном Институте? Во-вторых, не поверил тому, что училась вместе: ходила с ним пять лет на лекции и семинары, сдавала экзамены, ездила на практику, в поле. Но в доказательство мне предъявили фотографию: на фоне какой-то строительной площадки человек двадцать парней в телогрейках, куртках, в руках рукавицы. Среди молодых лиц, у всех как на подбор обрамленных модными тогда длинными волосами, я сразу узнал его - вот он сидит на корточках, молодой бог футбола, Михаил Головин - второй слева.
В бога можно только верить, молиться ему. Полюбить бога нельзя. Невозможно, потому что нельзя узнать, понять, прикоснуться. А тебе выпала возможность увидеть чуть-чуть поближе, узнать чуть-чуть побольше, притронуться к тому, чего другим было не дано. Тебя посвятили. На той же фотографии ты нашёл и робко стоящую с боку группы единственную девушку, и это была твоя Вера.
Жена моя Вера… Она до сих пор ничего не понимает в футболе, но она к нему не равнодушна ровно настолько, насколько не равнодушна к любой моей болезни. Вере я обязан тем, что привязанность к футболу перешла в страсть. Ей и Мише Головину. Голове.
Переживая за игру человека, про которого не понаслышке узнаёшь, что "он нормальный парень, умный, учился прилично, сам сдавал экзамены…" и ещё какие-то такие же простые вещи, ты и игру полюбишь больше, увидев с его помощью, какую красоту таит в себе простое перекатывание кожаного шара по полю с целью попасть им в ворота соперника. И ты даже станешь уважать соперников любимой команды, ведь победы и достижения значимы, а поражения не так обидны, только когда достигнуты в борьбе с достойными противниками. Помнишь тот матч в манеже, закончившийся с хоккейным счетом 5:4, в котором "госпожа удача" металась от ворот до ворот как сумасшедшая, запутавшись уже было совсем, кому же из соперников улыбнуться и отдаться последнему?
Самая "валидольная" игра за всю историю моих походов на футбол, хоть на сердце тогда и не жаловался! Хватаясь за голову, я орал с верхней трибуны за воротами: - Миша, куда?! Но в следующую секунду мне, кому, по идее, должно было быть отсюда виднее, открывается гениальность сделанного паса. И я лечу - это сосед на радостях подхватил меня и подбросил вверх, крича в изумлении: - Ты видел, что Мишка сотворил? А потом вступил хор фанов: - Гол-о-ва! Гол-о-ва - это гол или два! Миша придавал этой, в общем-то, силовой и контактной игре ту интеллектуальную составляющую, которая делала её в моём представлении похожей на театрализованные шахматы - фигур только поменьше. А ферзь вообще один, и имя ему - Го-ло-ва! И когда Миша перестал выходить на поле, а все официальные источники информации заговорили, что лучший игрок Союза болен, но не говорили чем, а неофициальные, но верные источники шёпотом и с грустью в голосе сообщали: - плохо дело… - да, с чем плохо-то? - да, с головой! - чего?! - того… заездили парня, вот чего! - к этой мысли тяжело было привыкать. Но, слава Богу, не пришлось привыкнуть - Миша вернулся. И поиграл ещё, порадовал людей. И ушёл хорошо, его красиво проводили - как короля!
С тех пор никого так не провожали. Теперь чаще на носилках из футбола уносят: кого просто за бровку поля, оставляя на стадионе, а кого и совсем, не приведи, Господи! Боже, помоги этому мальчику армейцу, дай пожить! Представь себе: ты стремишься, летишь, как и сотни раз до этого, навстречу вращающемуся пятнистому шару, чьи очертания размыты от скорости и бьющего в глаза света, но малы и легки на фоне светло-синего простора, ты хочешь успеть соприкоснуться с этой упругой сферой раньше других, хочешь подчинить дальнейшее её движение себе. Ты успеваешь, но в следующее мгновение чувствуешь удар, боль, и свет начинает стремительно схлопываться, сворачиваться, крутясь, в чёрную точку; и вот от мира остаётся всего лишь светлое пятнышко. Тут время почти останавливается, оно медленно всасывается в эту чёрную дыру вместе с оставшимся кружочком света. Ты хочешь выбраться наружу из этого узкого, давящего тебя медленно сжимающимися стенками люка, но нет сил их раздвинуть. Ты можешь себе такое представить?
Представить можно, но даже подумать об этом страшно. Страшно - медленно уходить из мира. Страшно, и никуда от этого не уйти. Никому не пожелаешь. Лучший исход - мгновенный уход.
… Уход… Когда человек решил сам: всё, хватит, надоело - ухожу, то с одной стороны - это степень свободы, только свободный человек может уйти сам когда и куда хочет, но с другой стороны - как посмотреть…
Жизнь похожа на спортивную рыбную ловлю, есть такой вид единоборств. Место соревнований - берег реки. Воды текут как дни. Рыбаков много - приткнуться негде, да ещё и берег изрезан: тут круто, там полого, здесь стремнина, дальше болото. Выбирается время и место. Кем выбирается? Это сейчас не имеет значения. Насаживается наживка - у кого что есть, кто что с собой принёс, можешь от себя отрезать кусок - неважно, всё дело в том, что ты собираешься ловить, а кто же это может знать, кроме тебя - может, ты просто на воду пришёл посмотреть. Теперь забрасывается леска, на леске груз проблем или другое что, можно и без груза - внахлёстку, по поверхности. На леске есть ещё поплавок - яркий шарик или соломинка, все равно что - лишь бы не тонуло и было различимо в волнах. Теперь самое важное. Леска - в ней вся твоя удача, вся твоя жизнь, отмерено её тебе немного - кем? - ну, скажем, Главным Судьёй - леска к удилищу привязана, а удилище в руках. В чьих? Это вопрос философский, может, у Бога, может, у Чёрта, может, у Случая, а, может, и в твоих, хотя моё мнение такое: люди редко справляются с ролью рыбака, чаще - удилища, ты вот, точно, удилище, на букву "Мэ". На правду обижаться не надо. Ну, ладно, ты - рыбак. Есть одно правило: если взял в руки удилище и забросил леску, то всё - ты ловишь, а не просто на воду пришёл посмотреть. Продолжим. Фазу ожидания опустим, перейдём к активной части процесса. Поплавок чуть притонул, пошли круги по воде, повело его в сторону - клюнуло, жди момент! - поплавок ушёл под воду, всё - тащи! Вытащил, вот она твоя рыбка удачи - бьёт хвостом о песок. Хорошо будешь ловить - соберутся другие рыбаки и те, кто просто на воду пришёл посмотреть. Начнут громко хвалить, или тихо завидовать. И ведь не прогонишь. Лучше самому уйти в место потише. Ну, допустим, ты остался. А у тебя клевать перестало. Тут уже ругать начинают или учить: - ты дно-то больше сделай, крючки переставь, наживку смени. Ты терпишь, но потом уступаешь: меняешь наживку, поднимаешь поплавок повыше, забрасываешь. Так, поплавок пошёл по течению и вдруг остановился, и даже наклонился против движения. Это плохо - это зацеп. Ты дёргаешь удилищем в разные стороны, пробуешь выдернуть - не выходит, ты оглядываешься, чтобы помощи попросить, хотя бы советом, но уж нет никого - не интересно с тобой стало. Что делать? Надо лезть в воду. Дальше - как повезёт, но обычно дело кончается обрывом. Ещё хорошо, если только леска оборвётся, а не удилище сломается (бывают хлипкие экземпляры), но хорошего тоже мало потому, как уже говорилось, лески отмерено в обрез, а в этих соревнованиях, если, конечно, ты не в компьютерный симулятор играешь, разрешён только один подход. Ты кинулся на берег - может, что из снастей ещё осталось. Но нет, всё что оставалось унесли на сувениры восхищенные или на зло - завистники. Всё. Это уход. Не ВЫХОД, а именно УХОД. Я знаю. Сам чуть не ушёл. Зацепило сильно, а я резко дёрнул - и оборвал. УХОДИЛ уже, но вдруг слышу, кричат: - Эй, друг, постой, я раздумал рыбачить, а просто на воду хочу посмотреть, возьми, у меня снасти остались, тебе же нужнее ведь. И я вернулся. Правилами разрешено.
- Что за бред? Приснится же такое, - подумал Семёнов, открывая глаза.
Раньше других в доме уходя на службу, собираясь, Семёнчик обычно старался никого не потревожить, но сегодня, по привычке раскручивая против часовой стрелки кофе в своей большой кружке, ему захотелось разбудить жену, поговорить с ней. Приоткрыв дверь комнаты, он долго смотрел на спину спящей подруги, но всё же не решился её тревожить, отложил разговор до вечера.
Потом в метро по дороге на работу он вспоминал о своих ночных бдениях, стараясь вернуться к реальности и провести грань между надуманным и приснившимся. В действительности Семёнов был как будто связан с Мишей Головиным, своим ровесником, нитями силовых линий незримого поля взаимодействия. Миша был для него источником, или другими терминами говоря, донором крови именно его группы. Семёнов был достаточно здоровым человеком, он не злоупотреблял вливаниями, но иногда они были ему нужны, повышая, как спортсменам, работоспособность. На стадионе, в этом огромном торе, в котором бьётся энергия плазмы людских эмоций, заряжаться было проще. Но даже когда Головы не стало в большом футболе, Семёнчику было важно знать, слышать время от времени, что всё с Мишей в порядке. Он вспомнил как был расстроен, как выговаривал жене за нерешительность, когда та не подошла к своему товарищу студенческой поры, увидев Мишу, грустно стоящего где-то в Сокольниках, постеснялась, видишь ли, своего старенького берета - о, женщина! - побоялась, что Миша не узнает её - лет-то прошло немало, и лишила его, Семёнова, информации из первых уст. Но ведь и он сам вряд ли подошёл бы. Не решился бы скорее всего, хотя очень хорошо запомнил тот эпизод в аэропорту Краснодара, когда сидя в накопителе в ожидании посадки на московский рейс, увидел одного из героев недавнего нашего парижского триумфа - Диму Котлова, скромно и одиноко стоящего у стеночки. Но тогда всё решили только что выпитые вместе с провожавшим другом две банки джина с тоником. Тогда хватило смелости сначала подойти и спросить: я не ошибаюсь, вы Дмитрий Котлов? - а потом попросить автограф для сына, предоставив для этого свой посадочный талон. И было видно - парню приятно, что страна узнаёт своих героев, он тронут и благодарен людям, которые, удостоверившись с помощью Семёнчика в правильности своих догадок, тоже подошли с добрым словом к полузащитнику сборной. К вниманию привыкнуть нельзя - его всё время ждёшь, привыкнуть к одиночеству можно, но очень бы не хотелось. И теперь, когда с Головиным случилась беда, Семёнов испугался прежде всего за Мишу, но и за себя тоже. Сначала испугался, а потом задумался. Если уж Миша решил, что всё было зря, то уж мне и подавно похвастаться нечем. Не тем же, что дольше других сижу на одном и том же месте в престижной фирме; сижу, не высовываясь, ровный и гладкий.
С подобными мыслями Семёнов пришёл на работу. Всё внешнее проявление человека ушло внутрь процесса раздумий, оставив на поверхности одну голую функциональность. Семёнов выполнял свои обязанности совершенно автоматически, как манипулятор. Он, кстати, иногда себя так называл в дни, когда приносил домой зарплату и выдавал жене деньги на житьё: я - автомат для выдачи денег, манипулятор (со студенческих времён запомнил определение банкомата из кроссворда для остроумных в институтской газете). Когда-то давно научный руководитель Семёнова, кандидат наук и бригадир плотницкой бригады, в которую вынужденно пришлось одно время переквалифицироваться всей их авторской группе разработчиков, успокаивал, говоря о матёрых шабашниках, работавших рядом: - Не волнуйтесь, парни, мы скоро научимся всему тому, что они умеют, и будем делать это лучше их, а вот они - никогда нас не заменят. Так всё и получилось, с одной существенной оговоркой: ни Семёнов, ни его друзья уже не вернулись в науку. Когда Семёнов пришёл в фирму, в которой работал сейчас, он сначала тоже с удовольствием врубался в тонкости нового дела, полностью ему отдаваясь, но в последнее время заскучал, не видя здесь для себя перспектив. - Вот так и Миша Головин, наверное, решил, - думал Семёнчик: - прошлое, как плохо обработанный мяч, улетело далеко в аут, запасного нет - игра закончена.
Неизвестно, к каким ещё выводам пришёл бы Семёнов, но во второй половине дня его срочно бросили на выручку большой партии груза, шедшего в адрес фирмы и задержанного где-то на окраине Москвы. Оказывается, с этой проблемой уже пробовали справиться многие: и экспедиторы из транспортного отдела, и ребята из службы безопасности - но всё безрезультатно. И вот, когда и не знали уже, что ещё сделать, вспомнили о Семёнчике: Сергей Владимирович Семёнов, срочно зайдите в комнату 19, - дрожащим голосом взывала по громкой связи молоденькая совсем секретарша нового начальника. Новый начальник был, во-первых, уже пятым на этом месте, во-вторых, как и предыдущие, моложе Семёнова лет на 10-15, и, в-третьих, пришёл он на фирму позже, начинал с того же уровня, что и Семёнчик, но уж слишком разными были у них интересы, а с ними и пути продвижения. Однако новый начальник про некоторые подвиги Семёнова знал не понаслышке - потому и вспомнил, хотя сейчас тот решал вопросы, мало касающиеся подобных проблем.
- Нормальные документы, всё чисто, - резюмировал Семёнов, внимательно скользя глазами по переданным в его руки бумагам.
- Серёж, прошу - съезди, разберись, у тебя раньше хорошо получалось. Я тебе машину свою дам, только надо срочно - бросай всё.
Семёнов не успел даже прибрать на своём столе, когда позвонила всё та же секретарша: - Сергей Владимирович, машина вас ждёт.
Часа через четыре, когда вызволенные фуры уже стояли под разгрузкой на складе, куда он, со времён шабашек любивший ездить в высоких кабинах КАМАЗов, во избежание новых эксцессов сам их сопроводил, отправив ВОЛГу начальника назад в офис, Семёнов, прислонясь к дверям вагона метро, размышлял, где бы ему сделать пересадку: поехать на работу, чтобы убрать на своём столе, или повернуть уже к дому. Несмотря на бессонную ночь, Семёнов, как боксёр после тяжёлого, но удачно проведённого боя, не чувствовал усталости. Он вспомнил опять Мишу Головина, причём того Мишу, который смеялся с экрана - нет, ребята, жизнь продолжается! - вспомнил, что утром хотел поговорить с Верой, но отложил разговор до вечера. Семёнов решил ехать домой. Жена его встретила улыбкой.
- Привет, Семёнчик! Твои "Шиннику" на кубок проиграли 0:1, знаешь?
- Теперь знаю.
- Ну и что будем теперь делать?
- Снимать штаны и бегать. Ты о чём вообще?
- В трудную для команды пору, ЧТО нужно?
- Да откуда я знаю, отстань.
- Не отстану. В трудную для команды пору нужно сплачивать ряды. Будем сплачивать?
- Ну… будем, давай сплотим!
И они поцеловались.