Встреча с Берией

               
   Как-то в одной из телевизионных программ я увидел заинтересовавший меня   сюжет. Рассказывали о московской гостинице – «Ленинградская». Это высотное здание, построенное ещё в сталинские времена.  В передаче речь шла об открытии этой гостиницы после реставрации. В ней выполнены какие-то уникальные работы, и теперь  гостиница  доведена до  кондиции, позволившей  войти  в разряд знаменитых отелей  «Хилтон». Моё внимание привлекли светильники, свисающие с высоченных,  потолков парадного, нижнего холла.  Холл этот высотой в несколько этажей. А светильники  -  нечто необыкновенное: огромные гроздья многометровой высоты, причудливой и удивительно красивой, затейливой формы, сверкающие  золотом. Каждый из них - а их там  много -  весит, наверное,  не одну тонну, но благодаря изяществу формы, они не кажутся тяжеловесными, напротив, как бы парят в воздухе. Прекрасный образец талантливого, искусного дизайна!   Этот телевизионный сюжет привлёк моё внимание  не спроста.

 
   Много лет тому назад, где-то в середине 70-х годов прошлого столетия  мне довелось останавливаться в этой гостинице. По тем временам она была прекрасной и комфортабельной.  Особенно же моё воображение поразили тогда именно эти светильники, бросающиеся в  глаза при входе в неё, и хорошо видные снаружи сквозь огромные окна нижнего этажа. Упомянутая телепередача  пробудила воспоминание о событиях давно минувших дней.
В моей  трудовой жизни большой отрезок времени  был связан с работой в патентном ведомстве. В Харькове несколько лет я возглавлял самый большой в СССР филиал Всесоюзного Центра патентных услуг.  Именно нашему филиалу, первому из 24  входящих в этот Центр, было разрешено создать группу экспертов по загранпатентованию. То есть, у нас было право выполнять весь цикл работ  по оформлению заявок на изобретения, которые направлялись в иностранные патентные ведомства. До этого такой работой занималось Управление загранпатентования  Госкомизобретений в Москве, которое возглавлял член коллегии этого всесоюзного ведомства  Лев  Александрович  Иноземцев. Он был куратором нашего филиала, и поэтому мы часто общались. Это был яркий, интересный человек, каких не много встречалось среди разных моих руководителей. Уже немолодой (по прежним понятиям) мужчина, лет 55-60-ти, очень высокого роста и вообще большого размера. У него и руки,  и ноги –  всё было большое, а на лице выделялся большой, мясистый, с красноватыми прожилками, нос. (Лев Александрович был не дурак выпить в хорошей компании, и выпить мог хорошо!) Седые волосы отливали серебром. Элегантно одевался:  много лет работал за рубежом - в Швейцарии  и в других странах  в международных организациях по охране интеллектуальной собственности.

  Был он и настоящим профессионалом в своём деле, владел иностранными языками.  Как многие крупные, высокие мужчины, по характеру был добр и  склонен к компромиссам. Почти никогда не командовал, как это часто свойственно руководителям крупного масштаба, был хорошим рассказчиком и, что мне особенно нравилось в нём, обладал хорошим чувством юмора. По делам службы он часто вызывал меня в Москву и всегда заботился о том, чтобы  я жил в хорошей гостинице, да ещё и обязательно снабжал пропуском в столовую, где питались «небожители»  того времени -  члены коллегии Госкомизобретений.

Именно тогда, в один из приездов в Москву   я и остановился в гостинице «Ленинградская».


Утром, придя в Комитет,  сразу зашел в кабинет Льва Александровича. Он, как всегда, приветливо  поинтересовался, как я устроился, доволен ли, ну и т.д. И тут, рассказав о том, где остановился,  я стал восхищаться этими, впечатлившими меня светильниками в холле  гостиницы.
     И вдруг всегда добродушная улыбка исчезла с лица Иноземцева. Он неожиданно,  грузно буквально плюхнулся в кресло. Опёрся локтями на стол и руками обхватил голову. И стал вдруг мрачным – я его таким никогда не видел. Подумал, что ему стало плохо, быстро налил из стоявшего на столе графина воду в стакан, но он решительно отвёл мою руку и сказал:

«Не нужна мне вода. Твои впечатления об этих светильниках напомнили мне такие  события  в моей жизни, о которых  стараюсь никогда не  вспоминать. Но раз уж ты напомнил, так вот, слушай!

   - Вскоре после войны я возвратился в Москву.  (Не ручаюсь за точность, но, по-моему, он, молодой офицер, вернулся с фронта)   Меня, молодого, перспективного члена партии выдвинули на должность председателя московского  Олбпромсовета. В эту организацию входили всевозможные артели по изготовлению и починке всяких бытовых вещей - обуви, пошиву одежды, химчистке, изготовлению трикотажа, всевозможной летней и зимней одежды и обуви. Были в них участки по производству металлоизделий, кроватей,  пуговиц, чего угодно, всего на свете. Ведь лёгкая промышленность тогда совсем ещё не работала. А кооперативная система Облпромсовета, формально - структура негосударственная,  худо-бедно обеспечивала  бездонные потребности по изготовлению  многого, чего не было и что нужно было для людей. Ты же знаешь, что  госпредприятия всю войну работали только «для фронта, для победы» - выпускали исключительно военную продукцию. Они и продолжали этим заниматься  и очень медленно  перестраивались на мирные рельсы, на выпуск гражданской продукции и на оказание услуг населению. Да им не очень-то и хотелось перестраиваться. Всегда легче работать на военного заказчика. С ним всегда скорее и легче договориться, чем  обеспечивать миллионную армию требовательных и непредсказуемых граждан, которые платят свои, потом-кровью, тяжким трудом заработанные денежки.

 Эта организация – Облпромсовет –  по своему кадровому составу была воистину интернациональной. Там трудилось множество евреев, армян, грузин, татар, ну, естественно, и русских, и украинцев. Работать и выживать там сподручнее было людям с хорошей, сверх деловой хваткой, умельцам, а главное,  тем, кто был способен общаться с «широкими народными массами», приспосабливаться к ним, нервным, капризным, требовательным.
Фондов этим артелям на материалы, оборудование и прочие необходимые  для производства вещи  государство практически  не выделяло, эти фонды строго лимитировались – страна же только-только выползала из военной  разрухи! Вот и приходилось им всё это добывать, «доставать», в основном, всякими обходными путями на государственных предприятиях. Ясное дело, почти всегда вступая в противоречие с законом и за «живые» деньги.

 Надо тебе сказать, Владимир Львович,  что   публика, которая работала в этой  артельной системе,   была очень своеобразная. Это – мягко выражаясь. Деловары и проходимцы были те ещё! Работалось мне хорошо, спокойно, они меня своими проблемами не обременяли, все решали сами, и меня не обижали. В то трудное время я жил, как сыр в масле!... Но в один «прекрасный» момент они  меня  «под монастырь» подвели. Да ещё как! Я  чуть не погиб.
 
    Однажды в наш несчастный Облпромсовет приходит правительственная телефонограмма.  Приглашают меня, ни много, ни мало ….к заместителю председателя Совета Министров СССР Лаврентию Павловичу Берия!  Какой ужас меня охватил, трудно передать тебе словами,  тем более, что я понятия не имел, зачем меня вызывают.  Мы тогда конечно не всё знали о Гулаге, о  расправах, расстрелах, но Берия, как один из  главных и непримиримых борцов с врагами народа, уже тогда внушал всем животный страх. Я лихорадочно стал набирать телефоны всех своих подчинённых - руководителей артелей, этих проходимцев, чтобы узнать, в чём же дело?! Что мне делать, что говорить, и вообще, о чём  там у Берии может идти речь?  Надо отдать должное, все они, без исключения, явились дружно, ждать себя не заставили. Фамилия Берии всех впечатлила, тем более, они - паразиты - прекрасно знали, «чья кошка мясо съела»!
 
   Я сразу стал кричать на них: в чём дело, что случилось, что натворили? После некоторого замешательства и молчания моих  растерявшихся, испуганных подчинённых выяснилось следующее:
Примерно год назад Облпромсовету было выделено и получено им огромное количество первоклассной бронзы с целевым назначением: изготовить светильники для строительства высотного здания. Это случилось, когда  в Облпромсовете  менялось руководство  и там был период безвластия и  неразберихи. (после этого  я и  возглавил эту организацию). Под этот шумок такую дефицитнейшую, особенно после войны, дорогостоящую бронзу они  быстренько запустили «в дело»: изготавливали из неё красивые, массивные ручки для дверей, настольные лампы, торшеры,  чернильные приборы. Много чего можно было сделать из такого ценного металла  для продажи  и хорошенько на этом нажиться.  Они и заработали большие деньги, и все были довольны. Рассуждали  по привычке: «подумаешь, какой-то дом! Пока его построят, пройдёт время, как-нибудь может и без бронзы обойдётся! Договоримся, с кем надо»

   Лишь спустя некоторое время из газет и от вышестоящего начальства  узнали, что эта бронза  была предназначена для изготовления светильников для высотного дома – гостиницы  «Ленинградская». А ещё позже стало известно, что отец народов И.В.Сталин строительство каждой высотки поручил курировать конкретному члену президиума ЦК КПСС, и те уже отвечали перед вождём за свой объект собственной головой.

    Гостиницу «Ленинградскую» курировал сам Лаврентий Павлович Берия. Срок на всё про всё для изготовления этих светильников  был дан один год. Когда меня вызвали, до сдачи светильников оставалось ровно два месяца!  Меня охватил ужас. Понял - мне конец! «Бандгруппа» моих артельщиков осталась у меня в кабинете, а я на «эмочке» (автомобиль М-1) поехал… Страх от безысходности и неминуемой расправы сковал меня, я был в полубезумном состоянии. Бронзы не было, срока на изготовление сложнейших светильников оставалось всего ничего, надеяться было просто не на что!

    И вот я на месте. В бюро пропусков  моё имя уже  известно, и мне быстро, без малейшего промедления выдали пропуск.  Значит, Лаврентий Павлович ждёт меня!

   И вот я в приёмной Берии. За столами два или три офицера в форме МГБ. Вдоль стен стулья, на которых сидят вызванные люди, человек 10 – 12: генералы, адмиралы, штатские. У всех напряженные позы,  какие-то потухшие глаза и  обречённо-отрешенные лица, как мне показалось – бледные до синевы. Может, освещение такое было: время позднее, горел не очень яркий свет. В приёмной стоит мёртвая тишина, никто ни с кем не разговаривает, друг на друга не смотрят, все уставились в одну точку – на дверь, ведущую в кабинет Берии. В эту дверь вызванные только входили, а обратно из неё никто не выходил. Поэтому, что с ними там, в кабинете делал Берия – арестовывал, расстреливал,  или отпускал с миром – никто не знал. Вот сидел человек рядом, потом вставал,  входил в дверь и исчезал. Был…. и нет его!...
 
   У людей в приёмной это вызывало не то что страх, а просто ужас, хотя все сидели неподвижно и молча. Раздавался звонок,  офицер вставал из-за стола, заходил в кабинет, там, видимо, ему  называли фамилию очередной жертвы, он открывал дверь кабинета и широким жестом приглашал заходить того, кого  вызывал Берия.

 
    Сколько времени прошло в этом тяжелом ожидании, не помню, но вот названа и моя фамилия. На почти негнущихся, одеревеневших ногах вошел я в кабинет Он был огромный, и далеко-далеко в глубине стоял большой  письменный стол, за которым сидел, не сильно возвышаясь над ним, человек со знакомыми очертаниями. По мере приближения к столу ( расстояние до него до сих пор кажется мне неимоверно длинным), первое, что я увидел – ни его фигуру, даже не лицо в целом – увидел его глаза в пенсне. Эти глаза были хорошо видны сквозь пенсне. Они были страшные, яростные, холодные глаза. Необычайно жесткий, пристальный взгляд! Эти глаза завораживали, как-будто просверливали тебя насквозь, ты  видел только их и ничего больше!   Еле передвигая ноги, я подошел к столу. Он не поздоровался (да мне и в голову не пришло, что такое возможно!), не предложил сесть, а сходу выдал:

- Тыбэ, сука, ёб  твою мат, что, жить надоело? -  грязное слово прозвучало не «ёб», а «об», вернее, что-то среднее между «ё» и «о», а слово «жить» у него звучало не через «ы», а через «и», но такое резкое и протяжное «и», будто это был звук  пилы! И без всякого перерыва, без всяких других слов или вопросов ко мне:
- Пошел вон!

    Я завертел головой, ища, куда идти, но желание быстрее унести ноги помогло увидеть выход в конце кабинета. Не помню, как добежал до машины, буквально упал на сидение и  скомандовал водителю:  в контору!
Вся братия ждала в полном сборе, Увидев меня, моё лицо, никаких вопросов не задавали. А я сказал одно:

- Посадят или уложат всех!
   Ни секунды не медля,  они исчезли, видно всё уже обговорили  без меня. Сказали только одно, чтобы я ни во что  не вникал и не мешал.

   И ты себе представить не можешь! То, что нужно было сделать за год, сделали за два месяца!  А ведь нужно было не только раздобыть  дефицитную, уже израсходованную, украденную,  бронзу.  Нужно было разработать дизайн этих светильников-великанов, да не каких-нибудь, а таких помпезных, сложной формы, необычайной красоты, какие ты видел. Изготовить пресс-формы, отлить, довести до кондиции  и, в итоге,  сдать правительственной комиссии. И ведь сделали всё! Прекрасно, качественно и в срок.  Вон, сколько лет уже висят, глаз радуют и вызывают восхищение!  Так могли работать только при страшной сталинско-бериевской системе, когда на кону стояла жизнь и твоя, и твоих близких: сделаешь – будешь жить, нет – пеняй на себя!… Так что, выбора не было.   А ведь  всё – и самолёты, и танки, и стройки, и все-все, что кроме этого делала страна, создавалось тогда на таком же,  каком-то диком напряжении и энтузиазме. Родине надо – значит,  будет сделано! Ни с затратами, ни с людьми не считались. И это считалось нормой…

    Я к   изготовлению этих светильников абсолютно не касался, понимал, что от меня ничего не зависит,  и полностью положился на тех, кто чуть не угробил и меня, и себя. Никого из занятых этим делом я не видел. Мне только докладывали: все идёт нормально. И сами, без моего участия, всё сделали и сдали. Праздника  по этому поводу никакого не  было. Спаслись, и,  слава Богу! А меня где-то тогда ещё и отметили, что «справился», и вскоре перевели на другую работу, повыше, послали учиться.  Теперь, вот видишь, какой я начальник стал, объездил полмира.


   Затем он подошел к сейфу, вынул бутылку коньяка, вызвал секретаршу,  сказал, что никого не принимает. Разлил и сказал, назвав меня Володей:
- Давай  выпьем за то, чтобы никогда такого времени не было!
И вдруг оглянулся на стены, на потолок своего кабинета, на телефон, как-то запнулся, а потом махнул рукой:
- Да хрен с ними, пусть слушают!

    Часа полтора потом мы говорили уже о всяких наших делах. Бутылку коньяка «раздавили» полностью.
 
   Вернулся в гостиницу я  вечером и уже как-то по-новому посмотрел на эти светильники, с разных точек. Парят в воздухе, не чувствуется многотонность бронзы, которую сначала украли, а потом возвратили и «воплотили» …
 
    И вообще, уже сейчас подумал я,  как-то так получается, что всё материальное - самое  ценное, прекрасное, непреходящее  создавалось только при тиранах. Если вдуматься, так было и в седой рабовладельческой древности в Египте, и в «демократической»  древней Греции, и  в «республиканском» древнем Риме,  и в тёмном средневековье,  в эпоху возрождения… и в сталинской «свободной советской стране» . Да и нынче в странах, считающих себя демократическими, всё прекрасное создаётся на деньги очень богатых людей. А они, как правило,  по своей природе  сильные, жесткие личности   Автократы?.  Спорное суждение.   Но я же только об архитектуре, об искусстве,  о  прекрасном….


   

 .