Выковыренный

Гордеев Роберт Алексеевич
                http://www.proza.ru/2014/01/20/1546    
               
      Я осмотрелся. В проходной кухоньке на двух керосинках и в самоваре, стоявшем на полу возле плиты, грелась вода, за дверью в небольшую комнату виднелся стол. От входной двери пахнуло холодом, и, появившийся из пара, Дедусь со стуком поставил на пол оцинкованный таз, притащенный от Клименок. Мама с Бабусей всё ещё плакали, раздевая меня. Уже темнело, очень хотелось есть, но первым делом меня стали мыть, и прежде всего голову. С керосином. Я просил сделать воду не такой горячей, пальцы жгло, на них только-только начала натягиваться кожа; от керосиновой вони тоже хотелось плакать. Меня оттёрли, переодели в большую для меня серёжкину рубашку; распухшие ноги я осторожно сунул в сережкины же ботинки. Мама частым гребешком, привезённым папой ещё из похода по Латвии, долго шарила у меня в голове, щёлкая вшей и ведя им строгий учёт. Было их сорок три.
      - На майданi казалы, выковырени уси вшей кохають... - Бабуся бросала в выварку наш вещи (позже я понял, что слово "эвакуированные" так слышали многие), - ще, слава Тоби, Господи, платяных немае. 
      Очень хотелось есть, наконец, когда уже стемнело нас посадили за стол. В фарфоровом чугунке - вазочке размером с чайную чашку - зовуще и ярко что-то пахло. Мёд!? Я зачерпнул полную с верхом ложку, потом другую, третью… Бабуся опять заплакала, но убрала чугунок – в него она только что положила месячную норму сладкого для всей семьи; на сей раз это оказался мёд, но чаще бывала патока. Позже она призналась, что в смятении не знала, как поступить: грех было останавливать меня после всего перенесённого, но оставить всю семью без сладкого на целый месяц…
       Каждый следующий день меня снова мыли и долго шарили  в голове. Врагов оставалось всё меньше: сначала девять, потом три. А ещё через день Серёжка привёл меня, чистого и отмытого, к моим двоюродным сестрам и брату на половину Клименок.

       Клименок было много, жили они в двух комнатах с кухней и коридором-верандой, выходившим на улицу, в деревянном доме, принадлежавшем Индустриальному техникуму. Дядя Коля Клименко на фронт не ушёл, у него была бронь, потоиу что он был завучем в техникуме, пожалуй, основном научно-производственном предприятии Касимова. Остальная промышленность была сосредоточена на заводах Овчинно-шубном и Утюжном; был ещё и Затон, место зимовки и ремонта судов в старице реки.
       А на другой половине этого же дома в пятнадцатиметровой комнате жили Бабуся с Дедусём и привезённым ещё летом сорок первого Серёжкой. К ним мы с мамой и вселились.

       Когда я пришёл, двухгодовалая Анка сидела под столом и таращилась на меня, пятилетний Колька меня не интересовал, я его почти не помнил. Лилька, которая когда-то в Хватовке «продала» мне ту красную стеклянную «конфету», сразу спросила, был ли я уже на Оке.
       - На какой Оке?
       - На нашей!
       Я не понял. Я ещё не знал, что есть такая река. 
       - Наша река широка, как Ока! Как, как Ока? – прокудахтала Лилька и засмеялась. Я опять не понял.
       - А песню «Орлёнок» знаешь? - спросила она.
       Я не знал.
       - А про крейсер «Варяг»?

       Эту-то я знал! Мы в очаге её распевали и ещё спорили, должен ли быть в ней куплет «и с пристани верхней мы в битву пойдём навстречу грядущей к нам смерти...» или это кто-то неправильно придумал. Я уверенно начал:
       - «Наверх вы, товарищи...»
       - Нет, не эту - сказала Лилька,- а «плещут холодные волны».
       Я не знал про волны, чем и разочаровал Лильку.
       - Неинтересно с тобой, - заметила она, - давай тогда, хотя бы, в прятки. Только на веранду, чур, не прятаться, там холодно, простудиться можно. И считаем до двадцати.

       Не доиграв первый кон, я отказался от пряток. Нужно было бегать, а я и ходил-то с трудом - всё ещё болели обмороженные пальцы. Особенно на левой ноге: кожа на среднем и мизинце никак не хотела нарастать, зато безымянный был вообще нечувствителен даже к уколам иголкой. Но ведь не ампутировали же их! Наверное, гусиное сало помогло... Только, вот, каждую весну и осень все пальцы – и на руках тоже – стали опухать и здорово чесались, и продолжалось это года до пятьдесят пятого.

                http://www.proza.ru/2014/01/20/1639