Есть у человека ухо, а есть край уха. Ухом человек слышит всякие важные вещи. Слышит вопрос, просьбу, приказ прямо обращенные к нему. Слышит всё то, на что ему надо реагировать. А краем уха он слышит что-нибудь интересненькое. Что-нибудь такое не важное, но занятное. Краешек уха развит у людей любопытных, но любопытных бескорыстно. Есть любопытство корыстное, когда человек прислушивается ко всему, стараясь в обрывках чужих разговоров услышать что-то, что можно будет потом с выгодой для себя использовать. Такой человек слушает ухом. Держит, как говорится, ухо востро. А краешек уха, он не «вострый». Он мягонький.
Как говорил Джоэль Харрис:
-А старый лис, он сидит ти-ихо.
Сидит этот лис в норке тихо. Ничего ему ниоткуда не угрожает. Зарылся он в листья по самую макушку. И только краешек ушка мохнатого выставил наружу. Не принесёт ли чего-нибудь интересненького весенний бродяга-ветер.
Вот так и я слушаю чужие разговоры. Не корысти ради, а просто, чтоб мозги почесать. Много всякого переслушал я своим краем уха. Столько всякой информации прошло через него, что давно бы, кажется, все мозги в кровь себе расчесать пора. Но, к счастью, всё забывается. Вернее, забывается не насовсем. Иногда то, что, казалось, напрочь забыто выплывает на поверхность. Сейчас вот вспомнился мне один подслушанный разговор.
Я ехал в электричке и безучастно смотрел на белый, однообразный мир за окном. Белизна, исчёрканная серыми и коричневыми штрихами стволов, затянутая паутиной веток. Белизна неба и снега ехала мимо вагонных стёкол гораздо медленнее, чем мне бы того хотелось. Под полом что-то лязгало и стрекотало. Найденную на сиденье газету с объявлениями я прочитал уже вдоль и поперёк и успел хорошо изучить рынок недвижимости, автомобилей, детских кроваток, поношенных брюк и прочего хлама. До дома было ещё далеко.
Внезапно электричка остановилась. Наверное, это только для меня было внезапно, а на самом деле в полном соответствии с расписанием, но остановилась она надолго. Стрекотать под полом перестало, и в мои уши вползла большая зимняя тишина. Тишина занесённого снегом леса и какой-то неведомой мне деревни, которая оживает только раз в месяц, когда привозят пенсию. И тут я услышал, как за моей спиной разговаривают какие-то люди. Они сидели прямо за мной. Спина к спине. Я их не видел, только слышал. Люди эти разговаривали уже давно, но за шумом электрички я их не слышал.
-А знаешь, Миша, почему мы в России так плохо живём.
-Ну?
-Мы не о том думаем. Не думаем о деле.
-А о чём мы думаем?
-Да о чём угодно, только не о деле. Каждый думает о чём-то, о своём. О женщинах, о рыбалке, о грибах. И естественно, о том, какая сволочная у нас власть, что там все воры и так далее.
-А о чём надо думать?
-А надо думать о процветании собственного предприятия и о своём личном вкладе в это процветание. О том, как сделать свою работу как можно лучше. О родине надо думать. – глубокомысленно произнес один из собеседников.
-О родине думай - не думай, а поезда быстрее ходить не будут. Вот зачем мы тут стоим?
Мы пережидали попутный экспресс. Он выходил чуть позже нашей электрички, а потом должен был её обогнать. На однопутных дорогах ждут поезда встречные, а на двухпутных поезда попутные. Вот и нам тут ждать ещё минут пятнадцать. На машине обгонять легко. За одну секунду перестроился в левый ряд, обошёл тихохода, в другую секунду перестроился обратно в правый. Быстро, да рискованно. Здесь на железной дороге всё медленно плавно, солидно и без риска.
-Один чудик у нас тоже о Родине думал – сказал Миша. Додумался до того, что надо взять всех заключённых, да и казнить. Ну не всех, а только тех, у кого срок большой. А то труд их невыгоден, а денег на содержание уходит много. А так, государство сколько бы средств сэкономило. А сэкономленные деньги можно пустить на поддержку штанов людям бедным, но хорошим. Хорошие ведь люди, они всегда бедные почему-то. Изложил он свой план на бумаге и послал высшему начальству. Ответа письменного не дождался, но вызвал его какой-то генерал и сказал вот что. Похвалил, конечно, рационализатора за смекалку, а потом и говорит, что на повестке дня у нас сейчас гуманизация. И в русле этой вот гуманизации безусловно полезный проект нашего чудика и был отвергнут.
-Да не мог генерал так сказать!
-Кто его знает, мог или не мог. Я при этом разговоре не присутствовал. Но, ты посмотри, каков отец-радетель. Из экономии всех бы пострелял. Мне кажется, пусть лучше такие мыслители о рыбалке думают. Или о женщинах.
За окном вьётся подо льдом серая речка. Через неё перекинут серый мост. На мосту стоит чёрный, большой, похожий на волка пёс. Только добродушный. Помахивая хвостом, нюхает ветер. А чем пахнет ветер? Снегом, хвоей. А ещё, наверно, чем-то индустриальным. Углём. Дорога – то наша горнозаводская. Везут по ней уголь. Из Казахстана, где давно уже весна, где громадные роторные экскаваторы скребут и скребут степную землю. Был я однажды там.
По ровной, плоской степи прямая как стрела железная дорога. И каждые пять минут проходит по ней длиннейший состав с углём. Всё на север, всё на Урал. В топки доменных печей, в котлы электростанций. Там, вдалеке, громадная мощь нашего края чувствуется сильнее.
-Думать о рыбалке, значит думать о красоте мира. Ведь не для окуня полосатого люди у нас на рыбалку ходят. Мелковат окунь-то. Рыбаки ходят с природой, с миром пообщаться. Человек, думающий о красоте мира – уже не бесполезен – слышу я сзади.
-Почему? Вот Данилушка думал о красоте мира, а в это время волки коров задрали.
-Какой это Данилушка?
-Бажовский.
-А потому что не его это было дело – коров пасти. Его дело было – понять камень. Человек, чувствующий красоту мира, обязательно когда–нибудь спросит себя: «А почему это я, живя в таком красивом мире, думаю, говорю, поступаю так плохо, так некрасиво?» И плохо работать такому человеку будет стыдно. Так что, думать о красоте мира – это для дела очень полезно.
Чего только не услышишь краем уха. Конечно, для большей части услышанных мною в разное время разговоров и край ушка жаль высовывать. Но этот разговор меня заинтересовал. Я хотел даже повернуться и посмотреть, как выглядят эти люди. Кто они вообще такие? Я чуть повернул голову направо. Но вовремя подумал, а вдруг спугну. Тогда они замолчат, чувствуя чужое внимание к их разговору.
-Вот послушай, какая история со мной случилась. Вот живой пример того, о чём я тебе сейчас говорил.
-Что, сейчас расскажешь, как тебе надоели бездельники?
-Ага. Только не бездельники они. Они не валяются целыми днями у телевизора. Они добросовестно ходят на ту же работу, что и я. А вот…
Голос на мгновенье умолк. По проходу между сиденьями протопали какие-то люди. Зашелестела на роликах и щелкнула входная дверь. Люди завозились в тамбуре, отдирая шуршащую полиэтиленовую обёртку с пачки сигарет. Еле уловимо потянуло табачным дымом.
-Они просто не о том думают. Не о деле.
Где-то далеко, у самой кромки леса, мелькая между домами, проехал трактор с прицепом. На прицепе круглые тючки жухлого прессованного сена. На секунду он показался весь с линялой голубой кабиной и огромными, жующими снег колесами. Опять заехал за какой-то дом и больше не показывался. Разворошит кто-то эти тючки вилами, и будет подкладывать сено под чёрный, влажный нос вечно жующей корове. И, почёсывая под шапкой затылок, будет думать о том, что тючок сена такой триста рублей стоит, а его и на два дня не хватает. И будет встречать на крыльце соседей, которые придут за молочком с бидонами и большими пятилитровыми банками.
- Однажды, значит, ударило меня током - слышу я тот же голос. Работал я на заточном станке. Взялся одной рукой за станок, а другой рукой за розетку. Тут меня и шарахнуло.
-Разве может от розетки ударить? Она же пластмассовая.
-А у нас розетка в таком железном корпусе, как бы шкафчике. Вот за этот-то шкафчик я и взялся.
-Да уж. Путь тока был явно не в твою пользу.
Путь тока. Когда человека ударит током, очень важно, по какому пути пойдёт ток в его теле. Самый неприятный и опасный путь это рука-рука. Или левая рука - ноги. Потому что ток проходит через сердце. Я даже пожалел этого человека. Меня самого даже в детстве так сильно не дёргало. Всегда из одного пальца в другой. У одного из моих друзей на двери был звонок, от которого кто-то оторвал кнопку. И чтобы позвонить, надо было соединить проводки.
-Ещё долго после удара щемило у меня тогда сердце, а жена мне сказала, чтоб пошёл я к электрику, сказал ему и записал бы в журнал замеченную неисправность. А сам чтоб не чинил ни под каким видом. А то, сказала, чинить полезешь, во второй раз тебя дёрнет и совсем убьёт. Я так и сделал. Пошёл к электрику и сказал. Что должен был сделать электрик в этой ситуации? Я имею в виду электрика гипотетического, так сказать, идеального.
-Идеальных электриков не бывает. Не бывает и идеальных слесарей, дворников, руководителей. Царя Николая хоть и канонизировали, но, как руководитель не был идеальным и он.
-Ну, про царя не знаю, а электрик пошёл докладывать директору. Вместо того, чтоб просто прийти, исправить что надо, чтоб я мог работать дальше.
-А может, это так положено обо все подобных происшествиях директору докладывать?
-Докладывать-то положено, а чинить вот не совсем положено. Что должен был бы сделать идеальный директор? Выслушав доклад электрика, послать его починить станок.
-А что сделал реальный директор?
-А ты сам не догадываешься? Естественно, совсем запретил мне пользоваться этим станком. Лишить меня заточного станка – это почти что хлеба меня лишить.
-А почему?
-Что почему? Почему хлеба лишить? Потому что всяких инструментов у меня вагон и маленькая тележка. А точить их надо каждый день. Тупым инструментом много не наработаешь.
-Нет, почему запретил-то? Кстати, ты же сам говорил, что у тебя этих станков штук пять.
-А хоть бы и шесть, и все нужны. Каждый для своей работы. А тот станок, он незаконный, нигде не числится. Да ещё, как выяснилось, и опасный. Кто-то когда-то мне его отдал, почти как хлам. На него и документов никаких нет. Но десять лет я на нём работал, и до этого случая никаких происшествий не было. А тут просто какой-то проводок где-то отпаялся. И из-за такой пустяковой поломки выбрасывать машинку, которая еще двадцать лет проработает, если её починить.
-А нельзя его узаконить, если он такой хороший?
-Для этого надо привести его в соответствие со всеми требованиями, завести на него паспорт, поставить на учёт. Надо чтобы приходящий слесарь-ремонтник включил его в свой список оборудования, которое он изредка проверяет. А тот скажет, что ему за дополнительное оборудование не платят. Значит надо зарплату ему слегка добавить. А для этого надо… В общем, бесконечное количество всяких бумажек. И кто это будет делать? Я? Но я не обладаю полномочиями. А начальство и так сверх меры загружено, радеет о нас и нашем благосостоянии.
Откуда-то сзади послышался резкий и отрывистый сигнал. И в ту же секунду во всех окнах по левому борту со стуком и грохотом показался экспресс. Он был голубой, синий, белый, сверкающий. Он был с ярчайшей оранжевой полоской на головном вагоне. Экспресс как будто только что сошёл с плаката-календаря «РЖД быстрее ветра». Замелькали окна и равнодушные лица пассажиров. В этих окнах отражались наши лица, еще более равнодушные и даже скучные. Ещё бы, ведь они ехали, а мы стояли. Секунда, и в окнах уже опять снег, рельсы, две забытые на пути платформы и водонапорная башня, сложенная на века из серого тёсаного камня.
-Экспресс проехал, теперь и мы тронемся.
-Ага, жди. После него нужно ещё минут пять выждать. Так всегда бывает.
-А почему?
-Так положено. И расписание так составлено.
Люди, курившие в тамбуре, видимо, накурились и протопали назад на свои места. Где-то далеко захрустел на чьих-то зубах солёный сухарик. А в моём окне всё тот же лес, снег, речка под снегом. Только пса уже нет. Убежал домой. Шмыгнул под свои ворота.
-И что, ты сейчас без станка живёшь?
-Да нет. Начальство наше грозно, да забывчиво. Сначала категорически приказали мне станок с глаз долой убрать, а потом забыли. Только вот, чинил я его сам. Разобрал, посмотрел. Действительно, там один проводок отпаялся. Попросил я человека, он мне тот проводок припаял. Представляешь, с каким лицом я этот станок потом включал. Я же не знал, в проводке дело, или нет. А вдруг меня опять шандарахнет. Прислонился я локтем к станку, а пальцем тихонечко так задеваю за корпус розетки. Зачем? А это для того, чтоб ток, если что, не через сердце прошел. Хоть и невелик ток, а ужасно неприятно. Но, слава Богу, обошлось всё.
Так и работаю до сих пор.
-А электрик?
-А что электрик? Я же ему не сказал ничего. Он-то, кстати, долг свой исполнил, доложил по начальству. Какие к нему претензии?
Наша электричка стала потихоньку оживать. Под полом опять что- то застрекотало, где-то загудело. Наверно, скоро поедем.
-И вот какой отсюда вывод – сказал за спиной уже хорошо знакомый мне голос.
Я работаю на самом низу процесса. Но именно за счет моего труда процесс и идёт. А начальство и всякие люди вроде электрика, должны всемерно мне помогать и способствовать. И, кстати, совершать чудеса храбрости и изобретательности, рисковать, если надо, должны именно они. Во имя моё и моей работы. Чтобы я ни в чём затруднений не испытывал, а просто работал как можно лучше. А они думают не о том. И это создаёт ту атмосферу подавленности, в которой мы все живём. Я-то свою проблему решил, она в принципе пустяковая. Но есть проблемы гораздо более серьёзные. И они-то не решаются годами. Люди во многом потеряли перспективу, а кое-кто даже ждёт сильной руки. Ведь если твой завод не работает, значит, все начальники бездельники и воры. Зажрались. Вот придёт, мол, вождь и всех заставит работать. А кто не захочет, того на Колыму. Это и страшно.
-Тебе-то чего бояться? Ты же вроде не вор, не богач, не начальник. Да и не лентяй. Вот и в тридцать седьмом люди просто работали, делали своё дело и не боялись. Репрессии ведь коснулись только верхушки. Кого ведь сажали? Генералов, начальников, а простому работяге и тогда ничего не угрожало.
-Не боялись, говоришь. Да мы и теперь спустя семьдесят лет всё ещё чего-то боимся. Боимся просто так, на всякий случай. А насчет того, что работяге бояться нечего, скажу вот что. Виселица, как сказал один умный человек, пустовать не должна. Иначе она теряет своё воспитательное значение. Для неё, для виселицы, всё равно, кто на ней висит. Богатый или бедный, правый или виноватый. Лишь бы кто-то висел. Чей-нибудь труп, поклёванный воронами. Только тогда она воспитывает народ в духе повиновения и послушания. Так и любой репрессивный аппарат. Он должен работать безостановочно. Кстати, изловить, поймать человека бедного и ни в чём не виноватого легче, чем богатого и в чём-то виновного. И гораздо легче, чем закоренелого преступника. Отсюда вывод…
Жаль, не дослушал я рассуждений про виселицу и прочие интересные вещи. Где-то под потолком динамик красивым, магнитофонным женским голосом сообщил о том, что двери закрываются. Двери зашипели и щёлкнули резиной. Электричка покатилась вперёд, и где-то внизу колёса два раза ударились о стык. Потом на том же стыке глухо стукнули колеса следующего вагона. И краешек уха, до этого жадно трепетавший и впитывавший чужие речи, обиженно скукожился и спрятался куда-то. А уши слышали только шум железа, катящегося по железу.
За окном мелькали серые столбы на фоне серого леса. Изредка электричка где-то останавливалась, высаживая старушек с сумками на колёсиках или одинаковых мужичков в черных куртках. Под сиденьем перекатывалась пустая, ещё никем не подобранная банка из-под пива. Тихонько щелкнет меня по ботинку и откатится назад.
Минут через сорок подъехали к городу. Я встал и вскользь посмотрел на сидение позади себя. Там никого уже не было. Видимо, люди, привлёкшие моё внимание, вышли раньше, а я их и не заметил. Я надел шапку и зачем-то сунул подобранную газету в широкий карман куртки. Вокруг меня двигались к выходу люди, на ходу перекидываясь отрывочными фразами. Краешек уха опять было высунулся, надеясь на поживу. Но ничего интересненького в людских разговорах уже не было.