"В институте морского прибоя
Все приборы вдруг вышли из строя,
Значит где-то энергозастой
И с прибоем в стране перебой".
Тимохин явился домой после дежурства на скорой помощи около полудня. На кухне громко общались престарелые соседки. Речь Олимпиады Осиповны напоминала пишущую машинку старого образца.
- Мужчина на скамейке мне и говорит: «Закрывайте форточки! Ведь вот что делают эти квартирные воры – режут на окнах сетки и мясо берут прямо из котла».
Павлина Сидоровна отвечала ей на манер андерсеновской жабы:
- Кто это тебе на скамейке-то говорит?
- Кого? Один знакомый мужчина. Очень такой представительный и видный. Он часто садится на нашу скамейку и рассказывает ужасные вещи.
- Мужчина в галстуке и с палочкой?
- Кого? Мужчина? С палочкой и в галстуке.
- А на голове у него берет?
- Кого? На голове у него - берет и ещё, слуховой аппарат.
- Её уж и на кладбище давно дожидаются, а она всё о мужиках, да о мужиках.
- Кого? Иди ты к чёрту! – возражала пишущая машинка, - тьфу!
- Вот: и в бога верует, и чёрта вспоминает!
Спустя два часа Тимохина разбудил настойчивый телефонный звонок. Старухи, как обычно, ничего не слышали. Это объявился школьный друг Семёнов. Он работал помощником такелажника на кабельном заводе и заканчивал исторический факультет ЛГУ.
Сожительствовал Семёнов в те дни с манекенщицей ленинградского дома моделей Стелой. Кого она напоминала, эта Стела, красавицу-телебашню, или элегантную фабричную трубу – сходу определить было сложно. Пожалуй, и то, и другое. Во всяком случае, Семёнов, когда вставал на цыпочки, едва доставал ей до надбровной дуги. Если они появлялись где-нибудь вместе, Семёнов пикантно представлялся: «Её зовут Стела, а меня – Обелиск. Да и вообще, знали бы вы, что босиком все одинаковы»!
По непонятным причинам эта парочка, словно эсеры-боевики, постоянно меняла съёмные квартиры. В те годы, а было это в начале восьмидесятых, съёмное жильё стоило недорого, вот они и перемещались в пространстве и времени.
Эпизодами у манекенщицы вспыхивали приступы эмансипации и тогда Семёнов, с огромным фибровым чемоданом, отправлялся в родовое гнездо на Потёмкинскую. Смену обстановки осуществлял он вполне легко и совершенно не напрягаясь, проводя время в систематическом пьянстве и блуде, что, впрочем, он небезуспешно делал и живя со Стелой.
По интенсивности голоса в телефонной трубке Тимохин понял, что Семёнов находится на Потёмкинской. В тот момент Тимохин был не выспавшимся и сердитым, а потому спросил:
- Что, опять к маме с чемоданчиком?
- А матушка уехала в санаторий, – не замечая сарказма, отвечал Семёнов.
- А где Стела?
- А где и положено: на подиуме.
Затем Семёнов похвастался:
- Меня сегодня в партию приняли. Кандидатом!
- Есть такой роман Достоевского, - проворчал Тимохин,
- Братья Карамазовы?
- Нет, Идиот.
- Между прочим, я разговаривал по телефону с твоим отцом. Он меня поддержал.
- За штаны?
- Ну, зачем уж так, - Семёнов сделал паузу, вроде искал подходящее слово. Но так и не нашёл.
- Твой отец поддержал меня в идейном смысле.
- Это он умеет.
- А ты заходи, я уже купил.
«В конце концов, двадцать капель будут сейчас, как нельзя, кстати», - подумал Тимохин и вспомнил слова одного философа, местного алкаша: «Оне помогут выявить невспаханную мозговую борозду». Затем стал надевать ботинки.
- Меня сегодня в партию приняли. Кандидатом! – торжественно повторил Семёнов, наливая Тимохину полный стакан портвейна «Кавказ».
- Верной дорогой идёте, товарищи! – ответил Тимохин и закусил яблоком.
Семёнов закурил, откинулся назад на спинку кресла, и, прищурив глаза, стал смотреть в дальний угол комнаты, как будто внезапно увидел родной трёхголовый профиль: Маркс-Энгельс-Ленин. Однако в углу находилась лишь небольшая глиняная статуя обнажённой девушки, держащей блюдо винограда на плече, нижними формами очень похожая на медсестру Надю Клубницыну, работающую в приёмном отделении Мариинской больницы. Накануне Тимохин с десяток раз привозил к ним больных и каждый раз они с Клубницыной курили на лестнице.
«Ну, надо же! Двадцать лет смотрю на эту статую, а сегодня как будто увидел впервые», - подумал Тимохин и попытался сосредоточиться на чём-нибудь другом, например, на бутылке портвейна, но его взгляд, раз за разом упирался в глиняные женские ягодицы, приводя Тимохина в известное волнение.
- Кепкало сказал, что сейчас необходимо принимать в партию молодых и порядочных. Карьеристам – не место в наших рядах! – закричал вдруг Семёнов и грохнул кулаком по столу. От этих слов Тимохин поперхнулся папиросным дымом и, прокашлявшись, спросил:
- Кепкало – член политбюро?
- Кепкало? Это мой начальник. Он, и ещё Лёва-бухгалтер, дали мне рекомендацию в партию! Когда вручали партбилет, Кепкало даже прослезился. Ещё одним ненормальным, говорит, стало больше. А Лёва-бухгалтер сказал, что нельзя останавливаться на достигнутом, надо расти и расти; в том смысле, что учиться, учиться и учиться… мы потом ещё в пельменную зашли на Кировском…
Тимохин долго вертел в руках серую книжечку « кандидата». Даже попытался попробовать её на зуб. С контрастной чёрно-белой фотографии на него смотрел трезвый Семёнов. Его умное лицо одновременно выражало восторг, испуг и понимание текущего момента.
- Таким меня изобразили только с третьей попытки, - как будто извиняясь, произнёс Семёнов. - До этого получался с какой-то ехидной улыбочкой. Фотограф сказал, что «с улыбочкой» - нельзя. Выражение лица должно быть строгим и решительным.
- Как, например, с хорошего бодуна, когда очень серьёзное лицо и решительные выходные данные? – спросил Тимохин.
- С выходными данными – тоже нельзя…и в свитере – нельзя. У них в ателье специальный пиджак имеется и галстук.
- А берет? – Тимохин вспомнил «мужчину на скамейке».
- Берета вроде бы нет… но в нём, ни в коем случае, нельзя! И в шляпе, и в каске – нельзя.
- А слуховой аппарат?
- Со слуховым аппаратом – можно.
- А если пиджак и галстук с блёстками, как у конферансье, или вместо галстука – жабо?
- Нельзя не при каких обстоятельствах! Никакой лишней мишуры и безвкусицы, потому что партийная эстетика должна соблюдаться неукоснительно! Когда будешь вступать в нашу партию, можем даже вместе съездить в партийное фотоателье…
- Вот ещё не хватало! Не собираюсь я вступать ни в какую вашу партию! – возмутился Тимохин, а затем с пафосом добавил:
- Медицинский работник должен быть аполитичен в своей сути!
Тимохин на мгновение возгордился своей фразой и как бы воспарил над Семёновым. - Да и, кроме того, вступить в партию мне пока что не предлагали.
- Это пока не предлагали…всему своё время…партия не имеет права оставлять в стороне людей активных и мыслящих, преданных идеалам нашего дела и способных трудиться!
Тимохин, наконец, понял, что Семёнов просто перегорел. Или, как говорили в детстве, перегрелся. Вот и молотит без разбора всякую чушь. Но ничего, сейчас он выпьет, затем переключится на баб, и разговор перейдёт в обычное русло.
Но после очередного стакана последовали ленинские цитаты. Семёнов их выкрикивал, отчаянно картавя, при этом его пальцы держались за края воображаемой жилетки.
- Союз пголетагиата с беднейшим кгестьянством…устганение кулака…создание габочих и солдатских комитетов!
Тимохину показалось, что ещё немного, и Семёнов начнёт ходить строем. Но Семёнов пошёл ещё дальше: он вышел на балкон и стал разъяснять содержание «апрельских тезисов» массам. Пожалуй, массы эту мизансцену оценили по достоинству, поскольку снизу донёсся смех, посвистывание и даже аплодисменты. Внезапно открылась высокая белая дверь и в комнату вошла бабушка Семёнова – Варвара Петровна.
- Я проснулась от страшного шума. Мне показалось, что по телевизору идёт «Ленин в Октябре»!
Семёнов возвратился в своё кресло и запел:
- И Ленин – такой молодой! И юный Октябрь впереди!
Затем спросил:
- Бабушка, а за что ты любишь Ленина?
- А я его и не люблю! Разве он – наш родственник? – ответила бабушка.
- Но ведь Сталина ты же любишь?
- Сталин – злодей! Вы даже и не представляете, сколько людей замучил Сталин…
- Злодея – нет, а зло оставил! – копируя бабушку, перебил Семёнов.
Между ними открылась дискуссия. Перевес был явно на стороне бабушки, ведь она являлась старым и искушённым членом партии, а Семёнов – едва появившимся на свет. Его партийное мировоззрение, словно зрение новорожденного, было ещё вертикально перевёрнуто. А если принять во внимание кандидатский статус, то Семёнова вообще даже вроде и не было, потому что он находился пока ещё в фазе внутриутробного партийного развития.
Тем не менее, Семёнов продолжал доказывать своей бабушке, что член партии просто обязан любить вождя больше, чем самых ближайших родственников.
"Нет, он даже не перегрелся, а вконец сбрендил!" - подумал Тимохин. Тогда он сказал:
- Есть только беременность, и больше – ничего…
- У кого беременность? – испугался Семёнов.
- Да у тебя! Вернее – ты…точнее – твой кандидатский статус, - и есть эта самая беременность! – Тимохин десятый год учился в медицинском институте, и поэтому знал, о чём говорит.
- Не понял…поясните ваши тезисы? – важно ответил Семёнов.
- Да потому что, как коммунист – ты ещё не родился.
- Если беременность, то надо рожать! – подвела итог Варвара Петровна и пошла ставить чайник. А друзья отправились за бутылкой.
С Невы бил ледяной и порывистый ветер, осыпая носы и щёки иголками снежной крупы. Встречные прохожие прятали лица в воротники пальто. Одинокие женщины, завидев Семёнова и Тимохина, переходили на другую сторону улицы. На голове у Семёнова была шапка, похожая на будёновку, на Тимохине – доставшееся ещё от деда, коричневое кожаное пальто и тёмно-синяя велюровая отцовская шляпа, которую он сдвинул на самый нос. Так и шли, навстречу ветру и сквозь ледяную мглу за бутылкой, размахивающий руками Павка Корчагин и расправивший костлявые плечи товарищ Эрнст Тельман. Идущий навстречу мужик, мгновенно вычислив в них своих, сообщил:
- Бегите на Фурманова, там молдавский портвейн дают!
И тут же растворился в темноте.
В магазине на Фурманова Семёнов снова почувствовал себя именинником. Он решил сходу обаять неразговорчивую, атлетического вида продавщицу, и, сняв будёновку, стал нашёптывать ей что-то на ухо. До Тимохина долетел фрагмент его свистящего шёпота:
- Хочешь, в грудь поцелую?
Семёнов как раз был ей по грудь. Правда, она стояла на специальном возвышении, словно на подиуме, не хватало только весла, поэтому, когда с возвышения сошла, Семёнов стал доставать ей до уха. Продавщица, хотя и отстранялась, но при этом не проявляла усердия. А, услыхав последнюю реплику Семёнова, вдруг оживилась.
- Ну, ты и Будённый! А вообще-то я до восьми работаю, так что, заходи…
- А ведь и зайду…непременно, зайду! – воодушевился Семёнов. - И снова поцелую тебя в грудь! Сколько сейчас времени?
- Половина шестого, - ответил Тимохин.
- Меня Маргаритой зовут, - представилась девушка.
- А меня – Мастером, - удивился Семёнов.
- Врёт он всё. Никакой он не Мастер, а только помощник такелажника, - сказал Тимохин, вежливо приподнимая шляпу.
- Значит, тогда – Фаустом! – не унывал Семёнов. – Фаустом по рупь девяносто две!
- Ты что, из Прибалтики? – спросила Маргарита у Тимохина.
- Нет, он из Балтики. Есть такой ресторан в районе площади Мира, - уточнил Семёнов. – Он служит там…швейцарцем. А меня сегодня в партию приняли кандидатом!
- Обосраться и не жить! - захохотала Маргарита.
- Мы будем, в восемь…
- Подругу-то привести? – продолжала смеяться Маргарита.
- А то!
Когда Тимохину, наконец, выдали облепленную опилками бутылку портвейна, Семёнов так расчувствовался, что чуть не опрокинул кассу. К счастью, прихлынувший свежий поток очереди выкинул их обоих на улицу.
На Моховой имелась одинокая скамейка. Напротив, словно Адмиралтейство, красовалось здание техникума Морского приборостроения. Тимохин кивнул на здание.
- Вот, Семёнов, голубая мечта моего детства – Техникум морского прибоя!
- Красиво звучит, вот только я не совсем понял, какое это имеет сейчас значение?
- А никакого. Просто в детстве, раз в неделю, я ходил этим маршрутом с отцом в баню. Вот и вбил себе в голову, что когда-нибудь обязательно поступлю сюда учиться. И от дома – недалеко, и название загадочное…а поступил в медицинский.
- Интересно, я об этом впервые слышу. Надо же: «техникум морского прибоя»!
- Да я и сам об этом не знал, а сейчас вдруг вспомнил.
- Ишь ты: «техникум морского прибоя»…
Семёнов несколько секунд шевелил пухлыми губами, словно пытался что-то вспомнить. Всё же вспомнил, и, повернувшись к Тимохину, заговорщически произнёс:
- Знаешь что, а пошли в Прибой?!
- А как же девушка с веслом?
- Какая девушка с веслом? – не понял Семёнов.
- Ну, та самая, Маргарита, из винного отдела…
- Маргарита? – Семёнов попытался напеть вальс Маргариты из оперы «Фауст», но у него получились лишь «Вихри враждебные». Тогда Семёнов сказал:
- У нас ещё уйма времени!
«Прибоем» назывался знаменитый пивной бар. Один дым от «Авроры» занимал в Прибое пол стены. Хотя, знающие люди говорили, что это никакая не Аврора, но героический крейсер Варяг, вступивший в неравный бой с эскадрой адмирала Того в бухте Чемульпо.
Семёнов и Тимохин переступили порог Прибоя. Тут же, сбивая с ног, ударил острый запах мочи и хлорки. В гардеробе было почти по щиколотку воды. Казалось, лазутчики коварного адмирала Того открыли в гальюнах Прибоя кингстоны.
Зал оказался полупустым. В углу кто-то долбил по клавишам расстроенного пианино. Рядом с буфетной стойкой шипел лишённый антенны телевизор. Возле дыма Авроры-Варяга играли в коробки. Естественно, на спиртное.
Семёнову и Тимохину принесли пиво и так называемые наборы к пиву. Солёные сушки в этих наборах оказались мокрыми. Сидевший напротив белобрысый капитан 2 ранга долго смотрел на эти сушки, затем высказался:
- Пожалуй, на ваши сушки изволили помочиться…
В присутствии высокого военного чина Семёнов как-то весь подобрался, даже показалось, что стал трезвее. Такую же собранность продемонстрировал и Тимохин.
Внимательным взглядом дневального Семёнов долго искал непорядок. Вскоре нашёл, важно откинулся на спинку стула, и, закурив, сказал:
- Ну, нельзя же! Ведь нельзя же ни при каких обстоятельствах!
Кавторанг и Тимохин стали оглядываться по сторонам.
- Да взгляните же! Плакаты!
И точно, где только можно, чуть ли не на потолке, висели плакаты с Лениным на броневике.
У подножья были изображены торжественно внимающие массы. Вождь вскидывал руку в разных направлениях: то он звал на улицу, то к буфетной стойке, то в сортир. Семёнов провозгласил:
- Политическая пропаганда не должна проводиться в подобных местах! Никто ведь не станет вешать в кабаке икону?!
- Да какая тебе разница, где будет висеть эта фигня? – заметил кавторанг.
- Какая тебе разница?! – поддакнул Тимохин.
- Что значит, «какая разница»?! – завёлся Семёнов. - Иконам – не место в кабаках!
- Правильно! Поставили лысого возле финбана, пусть там и стоит! – заржали мужики за соседним столиком, игравшие в коробки, и надорвали угол у своего плаката.
Кавторанг пожал плечами, икнул, отхлебнул пива, затем сказал:
- Икона – это икона, для неё в каждой каюте имеется соответствующий угол, а плакат – это плакат…его можно и отодрать, – кавторанг попытался отковырнуть ногтем плакат, висевший у них над столом, но у него ничего не получилось.
- Надо же, вредители, как приклеили. На совесть…
- Карьеристам не место в наших рядах… – добавил Тимохин и стал царапать плакат алюминиевой вилкой, оставив на нём изогнутые полосы. В этот момент из служебного помещения выбежал толстенький администратор. Он сходу оценил серьёзность происходящего сумасбродства и стал визгливо причитать о распоряжении треста столовых в отношении наглядной агитации накануне октябрьских праздников.
- А почему тогда у тебя в наборах все сушки обоссаны? – спросил кавторанг.
- Да! Почему это сушки обоссаны и пиво разбавлено? – повторил Тимохин.
Тогда администратор поведал всем присутствующим о случившейся аварии и спущенный сверху, совсем уж какой-то невероятный, план…
Вдруг во внезапно наступившей тишине раздался отчётливый, и как показалось, намеренно низкий голос Семёнова:
- Небезызвестный доктор Геббельс указывал, что, говоря о вреде курения, мы не должны забывать о правах курильщиков! А ведь это – миллионы избирателей!
- Миллион избирателей! - подтвердил Тимохин, но в этот момент в него плеснули пивом.
- Ах ты, сука! - обиделся Тимохин и запустил "набором" в обидчика.
…Начинался шторм. Огромные серые волны перекатывались через фальшборт. В лица вахтенным летели солёные брызги. Миноносцы разворачивались и уходили из бухты кильватерным строем. На них, словно юнкерсы, пикировали броневики с вождями…
Кавторанг нахлобучил форменную шапку с кокардой, и, слегка покачиваясь, первым покинул верхнюю палубу. Не на шутку разыгравшийся шторм опрокинул в кают-компании мебель, разбросал по полу небьющуюся посуду, пивные кружки, обглоданные рыбьи скелеты и обрезки колбасы. Кое-где этот шторм всё же пообдирал плакаты наглядной агитации.
Непонятно, каким образом, Семёнов и Тимохин оказались на улице. Скорее всего, уходили через торпедный отсек. Хотя, не исключено, что их просто вытолкала из пивного бара некстати подоспевшая караульная команда - халдейская подмога. У Тимохина была разбита нижняя губа, Семёнов хлюпал распухшим носом.
- Каратели! Тюремщики! Ревизионисты! – орал Семёнов, пытаясь запустить льдиной в запотевший иллюминатор Прибоя.
- Спекулянты! Меньшевики! Хунвейбины! – вторил ему Тимохин, ударяя ногой по водосточной трубе.
Затем Тимохин схватил Семёнова за грудки и стал трясти.
- А слабо нам сейчас пойти в райком твоей партии и доказать, что Варяг погиб не зря?! Что белеющий в море парус должен быть адекватным?! Что мы всё пропьём, но флот не опозорим?! Слабо?!!!
- Я с тобой, Ёган! – ответил Семёнов, положив правую руку Тимохину на плечо.
Возле Друскеникского переулка они остановились: Семёнов вспомнил про партбилет и начал рыться в карманах брюк и пальто. Партбилета не было. Тимохин сказал, что партбилет остался дома у Семёнова, где-то рядом с обнажённой девушкой, держащей блюдо винограда на плече.
Возле афиши «Спартака» они успокоились, потому что Тимохина впечатлило название фильма: «Берегите мужчин».
- Чешуя это всё! – скривился Семёнов.
На углу Литейного и Кирочной они столкнулись с двумя девушками. Та, которая была выше ростом, накинулась на Семёнова:
- Смотри, полудурок, куда прёшь! – у неё получилось: «прёх».
- Невиноватый он…его сегодня в партию приняли... комендантом, а вы ругаетесь! – заступился Тимохин.
- Надо хе, какой негодяй, прямо на лодыхку мне нахтупил! – смягчилась девушка.
Семёнов снял будёновку и раскланялся.
- Семёнов-Тяньшанский, комендант в члены политбюро!
Вторая девушка посмотрела на Тимохина и расхохоталась.
- Куда идём мы с пятачком, большой-большой секрет! – это была Надя Клубницына. Её спутницу звали Альбина Георгиевна.
- Какое совпадение! – закричал Семёнов. - Ведь сегодня все называют меня Альбатрос Джонатанович!
Не прошло и часа, как вся компания уже сидела за круглым столом на просторной кухне у Семёнова. Серая книжечка «кандидата», словно меню, мирно покоилась на блюде с виноградом, которое обнажённая девушка держала на своём правом плече.
В ресторане «Бриг» удалось взять марочный крымский портвейн. Вскоре выяснилось, что Альбина Георгиевна, как и Надя Клубницына трудится в Мариинской больнице, но не в приёмном покое, а в управлении (не понятно только кем, кажется в отделе кадров или в бюро технической инвентаризации). Но зато, как и Семёнова, её недавно приняли кандидатом в партию! Семёнов по этому поводу завернул какой-то уж, совсем замысловатый, тост, несколько раз вспоминал Ленина на броневике, своего начальника Кепкало, Лёву-бухгалтера, Брежнева (рассказал о нём анекдот), свою бабушку и даже кавторанга из Прибоя.
- Маргариту пропустил, - напомнил, было, Тимохин, но Семёнов сделал вид, что не слышит.
…Тимохин проснулся среди ночи и долго вращал глазами, пытаясь определить, где же он находится. Когда обнаружил рядом Надю Клубницыну, вспомнил, что находится вместе с нею в гостях у Семёнова. На фоне подсвеченного уличным фонарём окна выделялась статуя обнажённой девушки с блюдом винограда на плече. Тогда Тимохин погладил Надю по бедру и шепнул:
- Надо же, какие у тебя …клубницы! Вероятно для того, чтобы ходить в клуб на танцы?
- Вот дурачок! – засмеялась Надя и ткнула его кулачком в ребро.
- Весь день я разглядывал эту статую. Она напомнила мне о тебе. Вы с нею очень похожи. Ну, прямо единоутробные сёстры. А вечером мы встретились.
- А я о тебе уже целый месяц думаю…без всякой статуи.
Неожиданно из соседней комнаты донеслись звуки прыгающего дивана, а затем вопли, сопровождающиеся скороговоркой:
- Негодяй! Негодяй! Негодяй! Негодяй! Негодя-а-а-а-ай...
Клубницына повернулась на бок, положила Тимохину руку чуть ниже живота и спросила:
- Интересно, чем они там занимаются?
Тимохин прислушался, усмехнулся и сказал:
- Наверное, штудируют «Очередные задачи советской власти»…хотя, кто его знает, может быть и материалы последнего съезда …
- А мне завтра опять на работу, - сказала Надя.
- А у меня выходной.
Домой Тимохин явился около восьми утра. Тут же раздался настойчивый телефонный звонок.
Звонили из скорой, требовательно уговаривая его выйти сегодня на работу…
- Да только до вечера. Ночью кого-нибудь найдём!
- Знаю я, эти: «только до вечера»! – ругался Тимохин, но потом согласился. « А, ладно… Зато снова с Клубницыной увижусь».
Дежурил он, понятное дело, опять целые сутки. С Надей они в этот раз не столько курили, сколько больше целовались на лестнице.
На кухне как обычно громко общались старухи- соседки. Олимпиада Осиповна на этот раз напоминала дизельный генератор.
- Только что по радио сказали, что он умер. А кто – умер? Я так и не поняла…
Павлина Сидоровна напоминала утку-крякву, усиленную мощными динамиками.
- Ну и дура же ты глухая! Да тебе слуховые аппараты не то что на оба уха надо надеть, а прямо на макушку привязать и сургучом запечатать!
- Кого?
- И хорошо бы антенну к ним, комнатную!
- Кого?
- Об этом сказало не радио, а наш новый цветной телевизор. А умер – Брежнев!
«Ничего себе, событья и люди»! – удивился Тимохин. Затем подумал: «Как-то данную новость переживёт эмбрион-партиец Семёнов?» Но Семёнов новость перенёс вяло, равнодушно и безынициативно. Они увиделись только через полторы недели, но ограничились лишь подогретым пивом из уличного ларька.
- Надо к Стелке возвращаться. Хватит уже. Всему надо знать меру, - сдувая крупную желтоватую пену, тихо произнёс Семёнов.
- Плачет?
- Не то слово, рыдает! Говорит, что нам надо заводить двух детей: девочку и мальчика. Мальчик будет архитектором, а девочка…
- Помощником такелажника?
- Не знаю, не уверен… главное, чтобы не манекенщицей. Хотя, вечно ты всё опошлишь.
- Да ладно тебе. Шутка. А как же тогда Альбина Георгиевна?
- Да ну её, больно идейная. И чересчур сексуальная. Из таких дамочек, как она, и получаются участковые вредители в белых халатах.
- Вообще-то она из управления.
- Из управления народного волнения?
- А Маргарита?
- Маргарита - это Маргарита. Это нечто, даже и ничего делать не надо, угощает с утра портвейном и тушёнкой, но в разумных пределах.
- Из таких дамочек вредители не получаются?
- Из таких дамочек получаются отчаянные в своём безрассудстве старшие товароведы и по-совместительству члены родительского комитета.