Жили-были старик со старухой в типовой рабочей общаге на берегу Обводного канала.
Старуха, не разгибая спины, вкалывала мойщицей галош на фабрике «Красный треугольник», а старик - тот и вовсе какой-то придурковатый был, поскольку только и делал, что дырявым неводом пустые бутылки из Обводного канала вылавливал. Вылавливал и сдавал в пункт приёма стеклотары, что до сих пор торчит в стене возле Балтийского вокзала. Вылавливал и сдавал. Так они и жили…
Пошёл однажды старик на Обводный. Хотя, конечно, особо и идти-то не надо было, проезжую часть перешёл, и ты уже на набережной.
Закинул старик невод в первый раз и вытащил груду консервных банок. Закинул невод вторично и выудил целую кучу дерьма. Невод только лишний раз испачкал. Сел, закурил. Непруха…
Делать нечего, закинул он невод в третий раз. Тянет, тянет… во как! блеснуло нечто золотисто-рыжее и главное дело тяжёлое. Вот только зацепилось это нечто за корягу и ни туда, ни сюда. Если бы оно, это «нечто», было лёгкое и блестящее – старик бы и не удивился: время сейчас такое, что без рыночных отношений никак нельзя.
Поэтому «Красный треугольник» стал "Треугольником Розовым", и теперь вместо галош производит импортные резиновые товары для удовольствия. Каким образом эти новейшие изделия попадают в Обводный канал сейчас - для старика загадка с множеством неизвестных. Видимо тем же самым путём, что в советские времена ворованные галоши: по канализационным трубам и до большой воды. Хотя масштаб этих автономных плаваний сейчас всё же не тот. Да и романтика, в общем-то, не та.
А ведь когда-то красотища была! Если ранним утром с крыши «Красного треугольника» посмотреть вниз, то можно было увидеть, как со стороны бывших измайловских казарм в сторону фабрики двигаются гигантские толпы работниц, и все в красных платочках, повязанных на голове треугольником. Отсюда, кстати, и название: «Красный треугольник». Любую из этих красавиц под мышки хватай, и в клуб на танцы!
Но, однако же, тяжесть имеется в бредне килограммов… на три! Да ещё и хвостом от отчаянья бьёт. Вытащил старик бредень на набережную и от неожиданности охрип:
- Пелядь! – а рыбина отвечает ему человеческим голосом.
- Никакая я тебе не пелядь! За такие слова, знаешь, можно и по моральному ущербу взыскать… пелядь – она в бассейне реки Оккервиль потаскушничает, а я – рыба благовоспитанная, ценная…
- И кто ж ты?!
- Я – золотистая скумбала юнтоловского разлива!
- Североатлантическая?! – всплеснул руками старик.
- Можно сказать и так: скумбала североатлантическая, юнтоловская, редких чешуйчато-склизких пород! Неужели не слыхал?
Старик пожал плечами, потёр за ухом, почесал в промежности. Вздохнул.
- Где уж нам, каликам-недоумкам, сиротам алкоголезависимым, слыхивать?
- А коли так, то отпустил бы ты меня, пожилой человек? – жалобно попросила скумбала североатлантическая, юнтоловская, чешуйчато-склизкая.
- Вот ещё номера?! – пришёл в себя старик, - Да нам со старухой такой закуски на целый месяц хватит!
- И тут же ноги свои протянете от пищевого отравления! – возразила скумбала, - Потому что токсических веществ во мне, что на твоей шинели пятен! А, если отпустишь, я любое твоё желание выполню.
Задумался старик. Дел интимных с бабами из цеха готовых резиновых сапог, отдела кадров, бухгалтерии и взвода охраны не имел уже лет семь или одиннадцать, сразу и не припомнишь. Со старухой, разве что в позапрошлом годе… так это и развратом не назовёшь, а так, умора одна: вроде она и всё правильно делает, а всё одно со своим воспитанием норовит: не туда, дескать, стручок лезешь, и не так, понимаешь, надо, а эдак.
- А водки с пивом и закуской, чтобы как в ресторации, можешь?! – робко спросил старик у диковинной рыбы.
- Да я всё могу…- томно ответила скумбала, и собралась уже, было, нырнуть обратно в Обводный канал, как вдруг, слышит у старика за спиной:
- А раз всё можешь, тогда гони лекарств нам бесплатных! – это, оказывается, старуха незаметно подкралась, - И не какого-нибудь там отечественного зелья, а импортного!
- Да всё, что хочешь! – воскликнула скумбала, - Только назови!
- А и назову! – отвечала старуха, - коэнзиму ку десять для сосудов, цитофлавину для мозгов, виагры для старого пердуна - это раз; бесплатное протезирование челюстей – это два; путёвки в Анапу – это три!
- Да не фиг делать!
- Да! Чуть не забыла: полужёсткий корсет и стельки ортопедические!
- А бутылку?! – заплакал старик.
- Ладно: старому дурню - бутылку «кедровой», и «Шёпот монаха» - для меня.
- И слова не услышишь, – ответила скумбала и нырнула в Обводный канал. Только её и видели.
Ну, что же, на следующий день сходили они в аптеку и получили лекарства. Затем в стоматологической поликлинике им повыдирали все зубы.
- Вот, шука, эта шкумбала, - ворчала старуха, - вшё наоборот шделала…
Однако вскоре их снова пригласили к протезисту, где поставили новые съёмные челюсти и посоветовали пользоваться кремом «корега», чтобы, понимаешь, твёрдое яблоко, как та повзрослевшая крепостная актриса в рекламе, в два счёта разгрызть.
Через месяц, между прочим, укатили они в Анапу, где пробыли три недели за государственный счёт.
- А стельки ортопедические так ни хрена и не выдали! – ругалась потом в собесе старуха, когда ей в торжественной обстановке вручали ордер на памперсы.
А старику в Анапе понравилось. Лежи себе на пляже целый день и за событьями наблюдай. А девки в Анапе все голосистые, а тётки – ляжкожопистые, сразу видно, что заводские. В смысле водки, конечно, не очень, зато красное совсем дешёвое и продаётся на каждом углу. Пальмы да мальёрки вокруг. Одна такая трепетная, но разведённая мальёрка из города Мягкие Подушки всё клеилась к старику. Особенно, когда старуха уходила на процедуры.
- Вы такой видный мужчина! – с придыханием говорила мальёрка, - Давайте обменяемся адресами?
- Разве что нашу фабрику вам показать или Балтийский вокзал? – нервно позёвывая, отвечал старик.
- Ну, мало ли выйдет оказия, побывать у нас в Мягких Подушках?! – мальёрка округляла глаза, - Знали бы вы, какой у нас краеведческий музэй! А какая в Мягких Подушках окружающая среда?
- Разве что по делам бизнеса… - важничал старик.
- А какой, извиняюсь, у вас бизнес? – не отставала мальёрка.
- Так, разное всякое. Забираем из недр многое такое.
- Не иначе, как из Газпрома! – шептала мальёрка своей заводской подруге.
- Ой, или сдурела ты?! – недоумевала подруга, - Где же ты видела газпромовского пинжака в Анапе? Они всё больше летом на Лазурном берегу, а зимой, так вообще на Мальдивах. Это там, за кавказским хребтом.
- У богатых свои причуды и маленькие слабости, – не сдавалась трепетная мальёрка.
Когда старик со старухой вернулись домой, окрестности Обводного канала после Анапы показались им какими-то сирыми и убогими. На улице Шкапина фашисты в касках бегают - это оказывается кино про Берлин 45 года снимали.
Короче говоря, пошёл опять старик на набережную, вероятно по мальёрке затосковал. А на Обводном канале ветер и волны. Настоящая мёртвая зыбь, хоть на доске под парусом гоняй среди презервативов. Закинул невод в первый раз – одни консервные банки; закинул во второй – окурки, дерьмо и полиэтиленовые авоськи; закинул в третий раз – есть, мелькнуло нечто, золотисто-рыжее. Не иначе – скумбала.
- Что тебе надобно, герой вчерашний? – томно спросила скумбала и в её словах отозвались тональности Мягких Подушек.
- Хреновато мне, - ответил старик, - Настроения души никакие, а на выпивку денег нет. Да и колбасит что-то со вчерашнего дня…
- Тебя, изверга, всюйную мою жизнь по утрам колбасит! – над самым ухом у старика, словно ворона, гаркнула старуха, - А надобно нам зубные протезы новые. И не какую-то там пластмассовую дребедень, а металлокерамику! Полужёсткий корсет – это ты себе, знаешь куда засунь? Есть корсеты из шерсти собачьей, с лампасами! И ещё - путёвки на Канары, в пятизвёздной отель!
- Я от вас офигиваю… - тихо произнесла скумбала юнтоловская, чешуйчато-склизкая.
А старуха продолжала:
- Этому, ходоку жизнерадостному, в сердечные сосуды распорку специальную, чтобы не задыхался, когда на чужих баб заглядывается.
- Имплантацию стента, что ли? – уточнила скумбала.
- Во-во, прокламацию. Наращивания достоинства – это мы ему потом сделаем, а сейчас, пускай хотя бы теми, какие достоинства имеются, научится управлять как положено. А мне: подтяжку боков, маклаков и морды лица. Да, и стельки ортопедические!
- А выпить?! – заплакал старик.
- Хрен с ним. Этому будущему половому гиганту – «русский стандарт», а мне – мартини и грильтфрукт!
Время – деньги, года – богатство.
Сделали старику операцию. Как и велела старуха, поставили распорки в сердечные сосуды, а заодно удалили все лишние грыжи, зубные протезы поменяли – это уж само собой, морщины пригладили. И стал он выглядеть очень даже и вполне мужественным, загорело-обветренным, словно иноземный рыбак из телевизора Ив Луи Катманду. Даже дежурные тётки в красных шапках со станции «Владимирская», что обычно сидят перед эскалатором за стеклом, храпят и пузыри пускают, стали на него поглядывать.
Старухе удалили все бородавки, даже на языке, и подтянули её так, что все апертуры у неё теперь не закрываются, а веки наоборот опадают, как у Вия. Короче, теперь старуху почти и не узнать, так помолодела!
А старику на Канарах понравилось. И даже совсем не хуже, чем в Анапе. Правда, с водкой у них совсем там беда, - один бесплатный коньяк и какую-то текилу, - что-то вроде грузинской чачи, - на ужин с лимончиком подают. Зато красное – чуть ли не из водопроводного крана течёт. Недаром же говорят, что всё у них там включено. Даже, не поверите, женские бои в грязи, и те два раза показывали в натуральную величину. Старик от удовольствия прямо зажмуривался, представляя, как его старуха бьётся в глине с кладовщицей Райкой Утехиной из цеха готовых резиновых сапог…
Старуха, кстати, завела на Канарах себе инструктора, натурального испанца по имени Орест Аристархович. У него ещё татуировка на тыльной стороне правой ладони была: «Привет родителям». А как же, чтобы всё как у людей. Они и на водных лыжах, и с водной горки.
У старика же появилась очередная мальёрка под пальмой, правда теперь из районного центра Гренада моя, Джульета Романовна, в совершенстве владевшая языком матадоров с быками. Кстати, она-то как раз старика в Пенаты свои не звала, и не приглашала, да и в общагу на Шкапина не напрашивалась, даже намёка на это не было. Сам хорош, плёл ей чего-то по пьянке про европейский уровень ямочного ремонта на Тележной улице и о том, что воду из Обводного скоро можно будет пить не разбавляя, как в Швеции.
Зато Джульетта Романовна играла на баяне, носила широкополую шляпу с пёрьями, постоянно обмахивалась веером, даже ночью, и читала под баян стихи её подруги Лорки. К примеру, старику запомнился «Шаг сигирии». Есть у него один приятель, Серёга с гидролизного, как выпьет лишку, так у него такой шаг в сторону делается, что никто не может поймать.
Короче, как встретятся старик с Джульеттой Романовной, тут же стихи знакомой Лорки про Сигирию. Или в пальмы слушать соловья. Правда, потом выяснилось, что под маской соловья скрывалась канарейка: ну, так на то и Канары, - это на языке эсперанто объяснил местный наряд полиции, шуганувший их однажды из кустов. Так и сказали открытым матадорским текстом: «Могли бы и у себя в номере бесчинства причинять, а не нарушать раз и навсегда установленную тишину наших безобразий!»
Казалось бы, живи и радуйся, наслаждайся тем, что нащупал. Как бы не так…
Едва приехали домой, снова наступила «треугольная» проза жизни, а поэзия Гренады моей перешла в другое измерение. У старухи блёстки в глазах сразу куда-то пропали, остался лишь один открытый рот с раздутыми синтетическими губами, а у старика открылась сердечная прыть, взялась нервная слабость ума и разыгралась алкогольная недостаточность.
Прошло пару недель. Как-то ненастным утром, в субботу, ворчит старуха на старика.
- Ступай на Обводный. Попроси у этой долбанной скумбалы улучшения жилплощади.
- И бутылку «кедровой»? – робко добавил старик.
- Ступай…
Припёрся старик на Обводный. А там такие волны, что мама не горюй! Через парапет набережной перекатывают, и мутные брызги во все стороны. Коряги, пластиковые бутылки, презервативы и жестяные банки вместе с волнами о серый камень так и бьют, так и бьют. И ветер свищет. С ног сшибает и в Обводный канал окунуть норовит. Старик два раза падал, но поднимался. Какая-нибудь шальная птица, ворона, голубь, или воробей, едва ли и долетели бы до середины Обводного канал. Такое сильное было в тот день штормовое предупреждение!
Закинул старик невод. Только потянул на себя, как тут же окатило его нечистотами с ног до головы, а на седых волосах обрывок газеты «Из рук в руки» застрял. Вытянул он бредень, а там скумбала, но какая-то квёлая, похоже, волною о парапет набережной двинутая. Однако в сознании, и говорит тихим голосом:
- Ну, и достали же вы меня, придурки…
Не успел старик высказаться о своих предпочтениях, как опередила его старуха.
Торопится, перетянутым ртом открытым окает:
- Желаю этого, улучшения жилплощади! Ведь что же получается? Все люди, как люди, а я, словно адмиралтейская юлда на блюде? Желаю иметь постоянные апартаменты в «Белых ночах» и квартиру на Крестовском острове! Да, и ещё недвижимость на Канарах и Майорке. Чтобы, понимаешь, глава местной администрации была у меня там личной маникюршей, а сам Чубайс в спальне свет выключал!
- А спикером английского парламента, не хо-хо? – вяло спросила скумбала.
- Желаю, чтобы сиськи у меня стали как у звезды Железной дороги Надежды Тёткиной, а старый мудель превратился бы в Тарзана и бегал вокруг меня в белом исподнем, как инструктор-испанец Орест Аристархович! И надпись: «Привет родителям», чтобы у него на причинном месте была! И чтобы из крана текло шампанское «клико», а я всё время лежала бы на оттоманке, играла на баяне, обмахивалась веером и декламировала наизусть поэтессу Лорку!
Ничего не сказала золотистая скумбала юнтоловская, чешуйчато-склизкая, североатлантическая. Покрутила только плавником у жабры, прыгнула в бушующие волны Обводного канала, да и с концами…
И вдруг началось такое цунами, что из канализационных люков выбило крышки и вырвавшиеся фекалии затопили все красноармейские улицы, на фабрике "Треугольник Розовый» возник пожар и сгорели все презервативы, силиконовые груди и фалоимитаторы. Не пострадали только отдел кадров, бухгалтерия, галоши и ещё готовые резиновые сапоги вместе с кладовщицей Райкой Утехиной. На улице Шкапина рухнул дом, а следом за ним, рухнула типовая рабочая общага на Обводном.
Вот тебе и апартаменты…
Живут теперь старик со старухой на Пряжке, в сумасшедшем доме.
А старику на Пряжке понравилось. Питание трёхразовое: на завтрак творожная запеканка или рисовая каша, на ужин – отварной хек, два раза в неделю мясные котлеты, и хлеба – сколько хочешь.
Старуха всё рвётся на процедуры, требует массаж и высококвалифицированного индивидуального инструктора физкультуры. Желательно из Испании. Но процедуры в сумасшедшем доме одни – трудотерапия: утром клеят конверты, после обеда – коробочки.
А ведь и то сказать, воздух на Пряжке неплохой, обогащённый трубами Адмиралтейских верфей. Водица – не такая как в Швеции, но, несомненно, почище будет, чем в Обводном канале, поэтому уклейка в ней водится, окушки, ерши и подъёршики.
Один раз попалась старику какая-то непонятная рыба: один бок у неё серебристый, а другой – золотистый и чешуйчато-склизкий. Как старик не матерился, человеческим голосом она так ничего и не сказала, круглые свои глазки только всё строила, а знающие люди из соседней палаты объяснили, что это - оккервильская пелядь, рыба достаточно редкая, но кошки её не едят…