Фаза Полёта

Черепанов А.В.
Медленно. Шагами. Уставая. Заслужить. Улыбками. Потерь. Мостовая. Один. Мостовая. Берег Камы. Лето. Дверь. Открывая. Ее. Открывая. И. Входя. Сквозь. Нее. Входя. Мостовая. Один. Мостовая. Так. Оставьте. Заставьте. Меня. Через. Тернии. В общем. Два. Шага. По. Околице. Эдгара. По. Я. Приеду. Курс. Первый. Общага. Я. Приеду. Приеду. В него. В Твою. Юность. Ворвусь. Не. Замечу. Как. Спадет. Пелена. Насовсем. Будет. Первая. Первая. Встреча. Мы. Навстречу. Две. Тысячи. Семь. Нам - семнадцать. И. Об. Руку. Рядом. Повернувшись. Друг. К. Другу. Лицом. Дорогая. Не. Надо. Не. Надо. Я. Вернусь. С. Посветлевшим. Лицом.

***

Медленно. Шагами. Уставая.

Подошва прилежно прилегает к асфальту. Он старается идти так, чтобы спина была пряма, немного продувает ветром и обстоятельствами места. И времени. Вчера были старые, выцветшие картинки несуществующих ныне площадок города в любимых руках. Он никогда не научится забывать о простых, незначащих вещах, они останутся с ним, пока незримая сила внутреннего пространства толкает его вперед.

Заслужить. Улыбками. Потерь.

Толкнуть легонько в бок, дружески подмигивая, приглашая ответить на веселье, разделить мгновение, озаренное глупой шуткой или хмельной остротой; она кажется уместной, но со стороны это выглядит, как минимум, глупо. Находить то, что не терял и терять то, что не находил, иррациональные сюжеты, недоговоренности, ненужное бесстрашие сгореть. Челюсти смыкаются все плотнее, внешний успех, наспех, березовый сок, квадрат комнаты с дурацкой икеевской мебелью, зонты, брызги летней воды, сувениры из Китая, что там еще.

Мостовая. Один. Мостовая.

Препарация действительности. «Пишете сложно – будьте готовы к непониманию», - говорили когда-то мне. «Живете более чем сложно – будьте готовы к отторжению», - говорю себе я сам. Немного сутулая фигура в плаще, шарф, сумка, выпрямиться. Оперный театр. Сквер, скамьи, фонтан засыпан желтыми листьями, отзвуки догорающих осенних компаний с сумками, полными алкоголем, бежать за добавкой в «Бурбон». «Плывеееет!» - улыбаясь, кричит дядя Саша, то поддерживая, то убирая ладони – учит меня плавать, и десятилетний я уже немного держусь на поверхности. То чуть опускаясь под воду, то выныривая. Я – выныривающий. Вспомнилось. Так сегодня летит память сознания, воскрешая то близкие, то ушедшие события. Пока неявно, что будет дальше.

Берег Камы. Лето. Дверь.

Думать о, планировать, конспектировать; он обнимает всегда руками крест накрест, вверх, неловкий. Тихие слова, дышать доступным воздухом, одним. Бежать вперед. Помнить о беге. Время вгибается само в себя, ощущая внутри капсулу, начиненную началом взрыва, но детонировать медлит.

Открывая. Ее. Открывая.

Опасные экскурсы в прошлое, читаю, перечитываю всё доступное и полуутраченное, взлохмаченный. Вспомнить всё, как в боевике, встретиться с собой – другим – и выяснить момент. Момент перехода. Перехода, но не кардинальной перемены. Отрезок времени, ставший роковым, тот, о котором «повторяет скворец у Стерна». Ну и восстановить последовательность, как в компьютерной программе 1С. И вспомнить тебя, тогдашнюю. Я уже почти установил миг, когда ты, увидев красный свет, заметалась и вернулась назад, в безопасные места, не дождавшись зеленого. И ту минуту, когда пафос, воплощения и прочее всё твое наносное и такое ненастоящее могло уйти, а некая сила подняла бы тебя окончательно над ярмарочными гаерами, шутами и ненужной экзальтацией.

И. Входя. Сквозь. Нее. Входя.

Так, картинками, допустим. Распахнутые окна, светло. Врывается весенний шум вовсю. Солнечные стены, внутри комнаты ярко гуляет свежий воздух. Изгибы тел, отчаянные, счастливые наши глаза, пого-танцы, громкая музыка плещет разноцветьем вокруг, щелкает затвор мнемонического фотоаппарата – единая, общая память о дне, терпеливо дожидавшемся наших сердец, останется надолго.

Мостовая. Один. Мостовая.

Уже давно и совсем ясно: моя личная, локальная, отдельно взятая жизнь сложилась как борьба с бездной. Временами легче, временами сложнее, но – неотступно, беспрерывно борюсь с миром холодных замысловатых конструкций, он тянет беспощадно, я – беспощадно сопротивляюсь.

Так. Оставьте. Заставьте. Меня.

Мне нужны, нужны эти вот, дальней лапой из неизвестных пределов, отстоящих далеко, но все же – таких близких, мне нужны эти сплетения. Крепким рукопожатьем встречающиеся, гулкими шагами в тишине выстукивающие, ритмическим рисунком сердцебиений обволакивающие. Невесомость этих сплетений смыслов очевидна, неясно, нашел бы в них отзвук кто-то другой. Это такое, очень свое. И смысл того стиха, и хороший человек в комментариях, советующий и высылающий роман «Каменный мост», фото Нины Уманской, и я, ставящий другое старое фото к «Фазе Полета», и начинка еще пары стихов последних, выкликающих, сдвигающих крышки с емкостей, содержащих свет. И время написания, будто сверху продиктовали, и время публикации, случайное, а оказывается, так оттенившее действительность. Как это аукнется, спустя время, запомнится ли кем-то? Все это так накрепко сбито в одну драгоценную сияющую сферу в моих ладонях, протягиваемую в сторону удаляющихся спин.

Через. Тернии. В общем. Два. Шага.

Вспомнилось, как был, в собственном позднем представлении, неким юным Лужиным, пусть видящим не красоту и стройность шахматных схем, но способным, спустя время, различать контуры судьбы, овраги, отмеченные сигнальными флажками, вьющиеся вокруг важнейших тем тропы - мучительно следуя им, пытаясь переломить судьбу, и шаг за шагом расплачиваясь за это.

По. Околице. Эдгара. По.

Береги себя, пожалуйста. Не создавай виктимных ситуаций. Будь умницей.

Я. Приеду. Курс. Первый. Общага.

Останки полусердец, иррациональность изображенных перед тобой ландшафтов, легкая хромота шоколадницы, болтающиеся транспаранты, сила мысли, расхлёбывать, новый стиль письма, не новый, апрельские потоки, тезисы потомков, будущее, из которого никто не звонит. Как же в масть, а.

Я. Приеду. Приеду. В него.

Духовные, душевные, моральные плеоназмы, под разной подкладкой спрятаны повторяющиеся ситуации, сдвоенные смыслы и шифры событий.

В Твою. Юность. Ворвусь. Не. Замечу.

А между тем – многозначительность местоимений и заголовков позволяет запутаться не только в их толковании, но даже и в возможности толкований.

Как. Спадет. Пелена. Насовсем.

Наше общечеловеческое гуманистическое развитие и вправду шло неправильными путями. Даже когда единство было корневой движущей силой, мы все были слишком уткнувшимися в себя, исключением была Война. И если действительно вернейший смысл существования – добывать из смерти жизнь, это еще называется созиданием, нужно чтобы человек понял это своей первой, естественной сутью. И тогда напряженным гулом наполнится воздух – лучшие умы будут сдерживать толщу неба над человечеством, чтобы оно не опрокинулось на землю, погребя под собой надежды обучиться верной жизни.

Будет. Первая. Первая. Встреча.

Странноватые графики, изломанные, с пиками, взлетами и черт знает, чем там еще, что там бывает в них. Линии друзей, линии и лица моих лучших друзей. Таких разных и таких сторонних.

Мы. Навстречу. Две. Тысячи. Семь.

Всё перемешалось, переплелось в голове, перепуталось, литературные реминисценции, явь с неявью, хочешь подумать об одном – в голову приходит не-бывшее, и такое ясное «не-бывшее», будто оно где-то, в параллельной реальности, все же случилось, дай/не дай бог. И эти инфернальные (ища слово, верчу нетерпеливо ручку в пальцах) выкладки Терехова (один из немногих, чувствующих Время), и строки из Набокова, и надуманность ситуаций, и давние, пляшущие, схемы и верстовые столбы, знаки-символы и conversation peace, и знание, отчетливое знание, что необходимо выйти за пределы лабиринта, выпасть из общего проклятого узора, защититься как Лужин. И – вот – наверное, защитить.

Нам - семнадцать. И. Об. Руку. Рядом.

В двух словах история такова. Мне было нужно, чтобы ты иногда брала мое лицо в ладони и говорила мне: ну, что же ты, смотри, оглядись, вокруг свежий воздух.Почему именно ты? Мне показалось, что ты знаешь нужные слова. Те, которые единственно верны для меня.

Повернувшись. Друг. К. Другу. Лицом.

Потрясающий опыт вскрытия множества ушедших жизней одновременно с подробностями реальности открывает простую истину – ничто, даже мельчайшее, не способно умереть без своей, пусть малой, лебединой песни. И вот – угасающие голоса людей из почти уже недостижимого прошлого пробрасывают Ищущему из своей проруби канат – но он удержит их ровно столько, сколько нужно, чтобы захватить часть света, ибо над Смертью все же не властен. А если и властен – то только над участью тех, кто уже ушел, и очень давно.

Дорогая. Не. Надо. Не. Надо.

Вот, положим, существует моя жизнь. Что кому в ней? Наполненность, ингредиенты. Системообразующие, ключевые книги моей жизни – елевтеровский «Выныривающий», тереховский «Бабаев»… «Записки нетрезвого человека» Володина. Пара романов Набокова – «Подвиг» и неотвязный Себастьян. Платонов – рассказы и «Счастливая Москва». Книжка из ранней юности – окуджавинские Дилетанты. Еще много, всего не расскажешь. Разбирайте. Нужно «разобрести» меня. Чтобы я начал все заново.

Я. Вернусь. С. Посветлевшим. Лицом.

Как же передать, нет, не передать, не вымолвить-вымолить, мне и сказать-то нечего. Слов не осталось, только тянется внутри остаток сердца, и – как же передать, да и кто скажет, что хочет воспринять. Но – воспринять – как?! Прильнуть и впитать, неясно выпытать, соединиться, как две (больше?) глупые цифровые машины. Которые не понимают потока цифр – так же, как не объяснить то, всё то, что имеется внутри к данному эпиложьему моменту. Всю мешанину, все нагромождения, все средоточия, всё, что называется – я. И увидеть можно только изнутри, восприняв чем-то надчеловеческим, более человеческим, то есть… Прикипев, приникнув, припав. Секунды. Молния. Миганье. Шум в небесах. Удар. И – свет.

(с) 2009