Как много нас,
Как тесно нам и душно.
Из праха мы пришли,
Чтобы уйти во прах.
И Недоступный Бог
На нас взирает равнодушно,
С недоброю усмешкой на устах.
Снежная и холодная зима стояла в Москве в 1905 году. 2-го февраля в 12 часов пополудни, из двухэтажного здания гостиницы «Дрезден» вышел господин в дорогом драповом пальто с меховым воротником и изящной тростью. Он был молод его лицо, словно выточенное из слоновой кости, с тонкими чертами, изысканными, закрученными усами, выражало уверенность в себе, волю и неистребимую энергичность. В его кармане лежал паспорт с красной печатью английского короля, в котором было сказано, что подданный Его величества инженер Джордж 0'Бриен, путешествует по Турции и России.
И действительно,- по тому достоинству, с которым держался молодой джентльмен, по его изысканным манерам, стильной европейской одежде, ни у кого из окружающих не было сомнения, что перед ними богатый английский путешественник.
У самого подъезда гостиницы стояло несколько извозчиков на санях. Один из них, молодой человек с бородой, в тулупе, подпоясанным красным шелковым кушаком при появлении англичанина дернул вожжи и заставил свою сытую крепкую лошадь, запряженную в удобные легкие сани с меховой полостью двинуться вдоль тротуара. « Не желаете прокатиться, барин?»,- весело спросил кучер. Англичанин цепким взглядом оглядел улицу. Убедившись, что никто не обращает внимания на него и кучера, он спокойно ответил: «Изволь, Янек».
Английский акцент, с которым он говорил с приказчиком гостиницы, совершенно исчез. Он легко вскочил в сани, и лошадь скоро побежала по Тверской в сторону Страстного монастыря. Миновав шумную Петровку, сани быстро покатились по Цветному бульвару к Сухаревской площади. Прямо напротив Сухаревской башни, молодой господин сошел с саней и в сопровождении кучера отправился в дешевый трактир Бекасова. Половые с изумлением смотрели на этих двух странных людей, отношения у которых было явно панибратскими, что совершенно не вязалось с их внешним обликом. Под элегантным пальто у молодого господина обнаружился дорогой английский костюм-тройка, а у кучера под тулупом – поддевка и высокие сапоги.
Они заказали водки и закуски. Кучер внимательно посмотрел на своего собеседника, в его лице уже не было залихватской веселости, а скорее какая- то внутренняя тоска и беспокойство. « Я очень устал... устал нервами,- произнес он. Его быстрая и отрывистая речь не была похожа на простонародный говор извозчиков, она была литературно правильной и свободной. При этом, в его тоне не было ни малейшего подобострастия, и говорил он с элегантным господином как с равным.
Ты знаешь, - я думаю, - что не могу больше... но какое счастье, если мы победим. Если Владимир будет убит в Петербурге, а здесь, в Москве, - Сергей... Я жду этого дня...
Я буду спокоен только тогда, когда Сергей будет убит.
Элегантный господин, который выдавал себя за богатого английского инженера, был на самом деле членом Центрального комитета боевой организации партии социалистов- революционеров, одним из самых знаменитых террористов того времени, Борис Викторович Савинков, а его собеседник, член боевой группы, уроженец Польши Ян Платонович Каляев. Совсем недавно в Петербурге они организовали и провели покушение на министра внутренних дел Плеве. Сейчас они говорили об убийстве Великого князя Сергея Александровича, генерал- губернатора Москвы, дяди императора Николая II. Каляев, хоть и был на два года старше Савенкова, во всем признавал его первенство и отличался горячим юношеским романтизмом. Именно поэтому среди своих товарищей по партии он получил прозвище «поэт». Он посмотрел прямо в лицо Савинкову своими ясными голубыми глазами и вдруг спросил:
Послушай, думал ты когда-нибудь о Христе?
- О ком? – удивленно переспросил тот.
- О Христе? О Богочеловеке Христе? Думал ли ты, как веровать и как жить? Знаешь, у себя в извозчичьем дворе я часто читаю Евангелие и, мне кажется, есть только два, всего два пути. Один, - все позволено. Понимаешь ли: все. И тогда - Смердяков. Если, конечно, сметь, если на все решиться. Ведь если нет Бога и Христос человек, то нет и любви, значит, нет ничего ... И другой путь, - путь Христов ... Слушай, ведь если любишь, много, по-настоящему любишь, то и убить тогда можно. Ведь можно?
- Убить всегда можно,- спокойно ответил Савинков.
- Нет, не всегда, горячо возразил Каляев,- Нет, - убить тяжкий грех. Но вспомни: нет больше той любви, как если за други своя положить душу свою. Не жизнь, а душу. Пойми: нужно крестную муку принять, нужно из любви, для любви на все решиться. Но непременно, непременно из любви и для любви. Вот я живу. Для чего? Может быть, для смертного моего часа живу. Молюсь: Господи, дай мне смерть во имя любви. А об убийстве, ведь, не помолишься. Убьешь, а молиться не станешь . . . И, ведь, знаю: мало во мне любви, тяжел мне мой крест.
Борис Викторович внимательно посмотрел на него:
- Так не убий. Уйди из террора.
Молодой боевик побледнел - Как можешь ты это сказать? Как смеешь? Вот я иду убивать, и душа моя скорбит смертельно. Но я не могу не убить, ибо люблю. Если крест тяжел, - возьми его. Если грех велик, - прими его. А Господь пожалеет тебя и простит…
-Ладно, хватит об этом,- прервал его Савинков,- сегодня вечером он едет в театр – это шанс. В Большом театре в 7 вечера спектакль в пользу склада Красного Креста, которому покровительствует великая княгиня Елизавета Федоровна. Великий князь не может не посетить театра в этот день. Мы знаем точно - где это будет и как. Встретишь его когда он будет выезжать на площадь. Ну, до вечера…
А вечером был сильный мороз, начиналась вьюга. Каляев стоял в тени крыльца думы, на пустынной и темной площади. В начале девятого часа от Никольских ворот показалась карета великого князя. Каляев тотчас узнал ее по белым и ярким огням ее фонарей. Когда карета свернула на Воскресенскую площадь, он не колеблясь бросился наперерез и уже поднял руку, чтобы бросить тяжелый сверток со снарядом. Но, кроме великого князя Сергея, он неожиданно увидал еще великую княгиню Елизавету и детей, их племянников Марию и Дмитрия. Он опустил свою бомбу и отошел. Никто ничего не заметил. Карета остановилась у подъезда Большого театра. Каляев прошел в Александровский сад, где его с нетерпением ждал Савинков.
- Я думаю, что я поступил правильно, разве можно убить детей?..
От волнения он не мог продолжать. Он понимал, как много он своей властью поставил на карту, пропустив такой единственный для убийства случай.
Ведь это дети, Борис.
-- Ну и что? Пусть дети.
-- А Христос?
-- При чем тут Христос?
-- А помнишь: "Я пришел во имя Отца моего, и не принимаете Меня; а если иной придет во имя свое, его примете".
-- К чему, тексты, Янек?
Он качает головой.
-- Да, ни к чему ...
-- Ну, ладно ...Подождем, когда он поедет один.
-- Я решил: так будет лучше.
Каляев прямо расцвел улыбкой.
-- Конечно, конечно ... И вот увидишь: будет удача. Услышит Господь моления наши.
Через два дня опять подвернулся удобный случай и Савинков принял решение: Каляев пойдет на великого князя один. Как и в прошлый раз, они поехали от гостиницы, затем слезли с саней и пошли вдвоем по Ильинке к Красной площади. Когда они подходили к гостиному двору, на башне в Кремле часы пробили два. Каляев остановился.
-- Прощай, Янек.
-- Прощай…
Пятый сын Александра II Великий князь Сергей Александрович был личностью известной и очень неоднозначной в оценке современников. В дневнике фрейлины двора Анны Федоровны Тютчевой 30 апреля 1857 года была сделана запись: "У императрицы вчера, 29 апреля, родился сын - маленький великий князь Сергей Александрович».
Тютчева потом стала первой воспитательницей великого князя. Дочь великого поэта и жена известного славянофила И.С. Аксакова она пыталась внушить ему с детства глубокий патриотизм, основой которого должно было стать самодержавие с опорой на православие, религиозность и любовь к русской культуре. Позже на мировоззрение князя Сергея сильное влияние оказал обер-прокурор священного синода К.П. Победоносцев, известный ультраконсерватор и христианский монархист, преподававший ему основы права, историк профессор В.М. Соловьев, а также архиерей отец Леонид (Краснопевков).
В результате у юного князя, отданного позже и на военную службу, сформировались консервативно-монархические политические взгляды. Внешне Сергей Александрович был человеком глубоко верующим, с великой тщательностью соблюдавшим религиозные обряды и считавшим православие главной духовной опорой самодержавия. Необходимость постоянного холодного лицемерия привели к противоречивости его характера, что обнаружилась довольно рано. Придворное окружение, необходимость постоянно быть на виду, частые публичные мероприятия выработали у него застенчивость и конфузливость, которые он скрывал под личиной внешней непроницаемости и сухости. Это усугублялось и тем, что в своих личных привязанностях он был явно неравнодушен к мужскому полу.
В 1884 г. произошло одно из самых значительных событий в его жизни - женитьба на принцессе Гессен-Дармштадтской Эльзе (Елизавете Федоровне). Великая княгиня была человеком удивительно одаренным, обладала, по словам современника « редкой красотой, замечательным умом, тонким юмором, ангельским терпением и благородным сердцем». Все это сочеталось в ней с глубокой, искренней и наивной верой в Христа. При этом её религиозность всегда сопровождалась представлением о жертвенности и искренним желанием помочь страдающим и обездоленным, широкой благотворительностью и жертвенностью. У принцессы Эллы было много поклонников, но они не интересовали ее, – а к ней сватался даже будущий германский кайзер Вильгельм. Уже в детстве ее считали «не от мира сего», а когда родной брат поинтересовался, что она больше всего хочет в жизни, услышал в ответ: «Быть совершенной женщиной, а это самое трудное, так как надо уметь все прощать». В 12 лет девочка осталась без матери и нашла утешение в религии. Уже тогда под влиянием своих христианских наставников-протестантов она стала считать, что жизнь на земле - это крестный путь.
Почти через семь лет после замужества в 1891 Елизавета Федоровна приняла решение перейти из лютеранства в православие. «Это было бы грехом, — писала она отцу, — оставаться так, как я теперь — принадлежать к одной церкви по форме и для внешнего мира, а внутри себя молиться и верить так, как и мой муж... Моя душа принадлежит полностью религии здесь...».
Хотя великий князь не проявил больших военных и организаторских способностей, именно его реакционно-консервативные взгляды побудили Александра III назначить его генерал – губернатором Москвы. Все перечисленные качества Сергея Александровича и проявились на этом нелегком поприще.
Обязанности его были очень сложны и многообразны. Его жесткий консерватизм, реакционность и отсутствие политической гибкости резко настроило против него не только радикальных политиков- революционеров, но и умеренных либералов типа премьер-министра С.Ю.Витте, который называл Сергея Александровича «ультраретроградом» В обществе, где необходимость реформ была жизненно необходимой, консерватизм великого князя вызывал бурю протеста и враждебности. С другой стороны, даже С.Ю. Витте признавал, что «великий князь Сергей Александрович, по существу, был весьма благородный и честный человек...».
Административная беспомощность великого князя, привели во время празднования коронации Николая II к кровавой трагедии на Ходынском поле, что потом вменяли ему в вину и революционеры. По словам Каляева : «Ужасная ходынская катастрофа и роль в ней Сергея были вступлением в это злосчастное царствование. Расследовавший еще тогда причины этой катастрофы граф Пален сказал, в виде заключения, что нельзя назначать безответственных лиц на ответственные посты…».
Личную жизнь великокняжеской четы тоже нельзя было назвать безоблачной. Откровенная демонстрация гомосексуальных пристрастий великого князя, вызывавшая многочисленные толки в обществе, что никак не вязалось с его внешней истовой религиозностью, глубоко травмировали великую княгиню, особенно на фоне того, что по взаимному согласию брак их был «исключительно духовным», когда они оба «сохранили свое девство». Как вспоминал позже племянник Сергея Александровича Александр Михайлович в своих «Воспоминаниях великого князя»: «Дядя Сергей... сыграл роковую роль в падении империи и был отчасти ответствен за катастрофу во время празднования коронации Николая II на Ходынском поле в 1896 году. При всем желании отыскать хотя бы одну положительную черту в его характере я не могу ее найти. Будучи очень посредственным офицером, он тем не менее командовал л.-гв. Преображенским полком – самым блестящим полком гвардейской пехоты. Совершенно невежественный в вопросах внутреннего управления, великий князь Сергей был тем не менее московским генерал-губернатором, пост, который мог бы быть вверен лишь государственному деятелю с очень большим опытом. Упрямый, дерзкий, неприятный, он бравировал своими недостатками, словно бросая в лицо всем вызов и, давая таким образом врагам богатую пищу для клеветы и злословия. Некоторые генералы, которые как-то посетили офицерское собрание л.-гв. Преображенского полка, остолбенели от изумления, услыхав любимый цыганский романс великого князя в исполнении молодых офицеров. Сам августейший командир полка иллюстрировал этот любовный романс, непринужденно раскинувшись и обводя всех блаженным взглядом!»
Однако, искусство и культура в Москве при губернаторстве великого князя развивались и процветали. Он был председателем Государственного Исторического музея и очень способствовал развитию его экспозиции. Генерал-губернатор вместе с великой княгиней часто посещал художественные выставки, концерты, театральные постановки, при этом они старались поддерживать многих художников, писателей и музыкантов, произведения которых находили талантливыми. Особое внимание великокняжеская чета уделяла развитию живописи. В 1895-1904 годах Сергей Александрович и Елизавета Федоровна постоянно участвовали в открытии художественных выставок, на которых экспонировались произведения всех наиболее значительных русских живописцев.
На одной из таких выставок, организованных Московским обществом любителей художеств в 1898 году внимание генерал-губернатора и его супруги привлекло полотно уже известного тогда художника Михаила Васильевича Нестерова "Христова невеста".
Михаил Васильевич Нестеров родился в 1862 году в Уфе, в религиозной, патриархальной, но отнюдь не чуждой современной культуры купеческой семье.
В 1877 году Михаил поступил в московское Училище живописи, ваяния и зодчества, которое окончил в 1886 году. Главным учителем Нестерова в Училище, оказавшим сильное влияние на его духовное формирование был знаменитый русский живописец В.Г.Перов. Картина «Христова невеста» была написана 1887 году и была практически первым значительным произведением художника, определившим его неповторимый художественный стиль. «С этой картины, - писал впоследствии сам автор - произошел перелом во мне, появилось то, что позднее развилось в нечто цельное, определенное, давшее мне свое лицо... без "Христовой невесты" не было бы того художника, имя которому Нестеров». Картина еще в 1887 году сразу же после своего появления произвела сильное впечатление на зрителей. Позже были известные и блестящие картины «Видение отроку Варфоломею», «Пустынник», которые сразу же были приобретены П.М. Третьяковым и сделали М.В.Нестерова знаменитым. Однако, «Христова Невеста» его первая серьезная работа не случайно привлекла внимание великого князя и княгини. Картина была приобретена великим князем, который вместе с Елизаветой Федоровной стал внимательно следить за творчеством живописца.
В конце 90х годов Нестеров окончательно порвал с передвижничеством и вышел из Товарищества. В этот период художника более всего волновала тема пути к Христу русского народа, движения народной души, которое, по глубокому убеждению автора, глубоко и искренне приемлет духовную суть Евангелия. В 1900х годах Нестеров приступил к работе над этой своей главной темой под названием «Святая Русь». Второе название картины - «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные и Аз успокою вы». Сам принцип обсовременивания евангельского сюжета не был новым явлением. В то время он проявлялся и в западноевропейском искусстве. Это огромное полотно над которым художник трудился почти четыре года, по признанию большинства современников было неудачным. Хотя по-прежнему великолепен одухотворенный русский пейзаж и прекрасны народные типы,- центральный образ Христа, явно не удался на картине. В этом сходились люди, смотревшие на картину с самых различных точек зрения. Лев Николаевич Толстой язвительно заметил, что Христос на картине «похож на итальянского оперного тенора». Позже сам художник скажет об этой картине «Слаба она, ох! слаба она в главном… главного в ней нет – и это почти все». Однако неудача не остановила живописца и он продолжал попытки воплотить главную идею своего творчества. Летом 1905 года он начал работу над картиной, на ту же тему под другим названием – «Христиане». Он уехал на среднюю Волгу, в Васильсурск, набираясь новых впечатлений от издавна любимой великой реки. Зимой в Москве художник продолжал трудиться над этим замыслом, стараясь изобразить на картине в числе «христиан» не только людей народной веры, но и носителей русской мысли, философов- "богоискателей", писателей, в том числе Ф.М.Достоевского, Л.Н.Толстого и В.С.Соловьева.
Карета великого князя ехала из Николаевского дворца к Никольским воротам. В В 2ч. 47 минут у здания суда, напротив сенатской башни от стены отделился человек и бросился наперерез экипажу. Как писал потом Каляев : «Я бросал на расстоянии трех шагов, с размаху, прямо в окно кареты. Я видел лицо генерал-губернатора. Заметив меня, он откинулся вглубь и поднял руки, как для защиты. Я видел, как разбилась карета. В меня пахнуло дымом и щепками. Я упал на землю. Поднявшись, я осмотрелся. Шагах в пяти от меня лежали лоскутья платья и тут же рядом окровавленное тело. Я не был ранен, хотя с лица лилась кровь и рукава моего пиджака обгорели. Я пошел. В это время сзади чьи-то руки крепко схватили меня. Я не сопротивлялся. Вокруг меня засуетились городовой, околоток и сыщик противный... Публика, человек тридцать, сбежавшихся первыми, осматривала следы разрушения; некоторые пробовали высвободить из под обломков труп. Зрелище было подавляющее. Головы не оказалось, из других частей можно было разобрать только руку и часть ноги. В это время выскочила Елизавета Федоровна в ротонде, но без шляпы, и бросилась к бесформенной куче. Все стояли в шапках. Княгиня это заметила. Она бросалась от одного к другому и кричала: "Как вам не стыдно, что вы здесь смотрите, уходите отсюда". Лакей обратился к публике с просьбой снять шапки, но ничто на толпу не действовало, никто шапки не снимал и не уходил».
Через два дня, во время молитвы великая княгиня вдруг ясно почувствовала, что великий князь от нее что-то просит. Она поняла, что ей нужно снести Каляеву прощение великого князя, которое он не успел дать. Это было естественным движением души Елизаветы Федоровны, которая считала, что даже такой тяжкий смертельный грех нужно простить убийце, согласно словам Писания: « и если семь раз в день согрешит против тебя и семь раз в день обратится, и скажет: каюсь, - прости ему» (Лук.17:4). Она добилась свидания с Каляевым, чтобы сказать ему о покаянии перед Богом и о великом прощении, которое великий князь как истинный христианин дарует ему.
После свидания Елизавета Федоровна писала: "Моя попытка оказалась безрезультатною, хотя, кто знает, возможно, что в последнюю минуту он сознает свой грех и раскается в нем". После этого великая княгиня просила императора Николая II о помиловании убийцы, но это прошение было отклонено. Каляев же совсем по-другому оценил результат их беседы. «Мы смотрели друг на друга, - писал он, - не скрою, с некоторым мистическим чувством, как двое смертных, которые остались в живых. Я - случайно, она - по воле организации, по моей воле, так как организация и я обдуманно стремились избежать излишнего кровопролития.
И я, глядя на великую княгиню, не мог не видеть на ее лице благодарности, если не мне, то во всяком случае судьбе, за то, что она не погибла.
-- Я прошу вас, возьмите от меня на память иконку. Я буду молиться за вас.
И я взял иконку. Это было для меня символом признания с ее стороны моей победы, символом ее благодарности судьбе за сохранение ее жизни и покаяния ее совести за преступления великого князя».Каляев пошел на казнь в глубоком осознании богоугодности своего преступления, соответствии его христианскому мировоззрению, в том виде в каком он понимал его. "Любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу свою: и мы должны полагать души свои за братьев. Я не мог не убить. Будь во мне чистая и невинная вера учеников, я бы, конечно, не был в терроре. Я верю: не мечом, а любовью спасется мир, как любовью он и устроится. Но я не знал в себе силы жить во имя любви и я понял, что могу и должен во имя ее умереть.
У меня нет раскаяния, нет и радости от совершенного мною. Кровь мучит меня и я знаю: смерть не есть искупление. Но я знаю также: "Аз есмь Истина и Путь и Живот".
Люди будут судить меня, и я жалею, что им придется пролить мою кровь. Кроме их суда будет, - я верю, - суд Божий. Мой грех безмерно велик, но и милосердие Христа не имеет границ».
В беседе с Савинковым Ян Платонович не зря поминал Достоевского. Идея о том, что чистая и искренняя религиозная вера, неизбежно приводит к необходимости свершения злодеяний во имя Господа, была понятна и автору «Бесов». В январе 1881 г., Достоевский в разговоре с издателем Нового Времени А. С. Сувориным заметил:
« – Вам кажется, что в моем последнем романе Братья Карамазовы было много пророческого? Но подождите продолжения. В нем Алеша уйдет из монастыря и сделается анархистом. И мой чистый Алеша – убьет Царя…».
Убийца и вдова его жертвы относились к разным мирам, которые совершенно не понимали друг друга. Воспитанная в высших кругах европейской аристократии, а затем, попав в российскую царскую семью Елизавета Федоровна, несмотря на свое желание понять русский народ, оказывать ему посильную благотворительную помощь «страшно далека» была от понимания этого народа, его психологии и образа мыслей. Это было трагедией не только высшей русской аристократии, но и многих образованных людей того времени. Нестеров, пытавшийся понять душу своего народа с её христианским смирением, набожностью и бескорыстием так же был далек от истины. Они поняли это позже и при весьма трагических обстоятельствах. Сейчас же гибель великого князя стала сильным ударом для Елизаветы Федоровны, побудившим её серьезно переосмыслить многое в своей жизни. После четырехлетнего траура 10 февраля 1909 года Великая княгиня не вернулась к светской жизни, а облачилась в одеяние крестовой сестры любви и милосердия, и собрав семнадцать сестер основанной ею Марфо-Мариинской обители, сказала: "Я оставляю блестящий мир, где я занимала блестящее положение, но вместе со всеми вами я восхожу в более великий мир - в мир бедных и страдающих". В обители Елизавета Федоровна вела подвижническую жизнь: спала на деревянных досках без матраса, строго соблюдала посты, ела только растительную пищу. Привыкшая с детства к труду, она все делала сама и лично для себя не требовала никаких услуг от сестер. Она участвовала во всех делах обители как рядовая сестра, всегда подавая пример остальным. В этой скромной и кроткой настоятельнице монастыря невозможно было узнать ту великую княгиню, которая многие часы проводила за подготовкой своих туалетов и от одного взгляда которой немела от ужаса многочисленная прислуга великокняжеского дворца.
Марфо - Мариинская обитель была построена по заказу Елизаветы Федоровны на улице Большая Ордынка. Церковь Покрова построил в старо-новгородском стиле молодой еще тогда и малоизвестный архитектор Щусев. Расписывать обитель Елизавета Федоровна пригласила Нестерова
Художник так описал свое впечатление о Елизавете Федоровне: «Великая княгиня с каждым разом казалась мне все более и более привлекательной, и не только своим прекрасным обликом, но и делами – стремлением к добру, которое делалось ею с таким самозабвением, щедро и деликатно. Говорила она с английским акцентом и почти свободно. Речь была живая, горячая, нередко с юмором. Нередко она была в каком-то радостном, светлом настроении. Когда шутила, глаза ее искрились, и обычно бледное лицо ее
покрывалось легким румянцем. Она была хорошая, добрая, подчас веселая старшая сестра».
В главной и центральной росписи в трапезной монастыря Нестеров обратился к своей заветной теме Руси Святой, которую здесь решил по-новому.
Как писал сам Нестеров: «в картине «Путь ко Христу» мне хотелось досказать то, что не сумел я передать в своей «Св. Руси». Та же толпа верующих, более простолюдинов, мужчин и женщин, детей, идет, ищет пути к спасению… Фоном для толпы, ищущей божьей правды, должен быть характерный русский пейзаж, весенний, когда в таком множестве народ по дорогам и весям шел, тянулся к монастырям, где искал себе помощи, разгадки своим сомнениям и где сотни лет находил их или казалось ему, что он нашел их». По сравнению со «Святой Русью» Нестеров многое изменил в этой картине. Он изменил пейзаж, изобразив раннюю весну вместо зимы, Вместо лесистой долины в центре триптиха он поместил светлое тихое озеро со сбегающими к нему полями и перелесками. в этом пейзаже отразилась так свойственная художнику любовь к русской природе с её неповторимым скромным обаянием и романтизмом. «Затея была такова,- пишет далее Нестеров,- среди весеннего пейзажа с большим озером, с далями, полями и далекими лесами, так к вечеру, после дождя, движется толпа навстречу идущему Христу Спасителю. Обительские сестры помогают тому, кто слабее - детям, раненому воину и другим - приблизиться ко Христу…». Христос выходит к стремящейся к нему толпе не из скита, не из церкви, а из светлого березового перелеска, овеянного зеленою и белою дымкой весны. Христос здесь связан с русскою природою, а не с храмом и монастырем. В белых одеждах, исполненный благодати и грусти, он протягивает левую руку тянущейся к нему больной простоволосой девушке, а правую подает в помощь сестре- монахини.
Главную свою идею Нестеров выразил так: «Народу много, народ всякий, и получше и похуже; все заняты своим делом – верой! Все верят от души и искренне, каждый по мере своего разумения. И никого не обвинишь, что-де плохо верит, – верит всяк как умеет...
А все же надо помнить всем и каждому, что «не войдете в царство небесное, пока не будете как дети». Монументальная роспись «Путь к Христу», наконец, удовлетворил требовательного с себе художника. В 1911 году Нестеров писал: «Сняли с церкви леса и в первый раз увидел церковь такой, какая она предстанет «на суд истории», – белая, нарядная… Похвал наслышался тьму, да и есть за что! Таково-то радостно, нарядно». Кроме триптиха публика высоко оценила и роспись храма и портрет инокини Елизаветы в котором невольно просматривались черты «Христовой Невесты», с которой началось её знакомство с живописцем.
Вскоре в Москву приехал Николай II. Он сразу побывал на месте гибели Сергея Александровича, а потом поехал в обитель Марфы и Марии. Как вспоминал Нестеров: «Он был очень внимателен, расспрашивал о фресках, о «Пути ко Христу». Я отвечал, что «ввел современную толпу нуждающихся, чтобы тем самым острее дать испытать религиозное чувство, блекнущее в наши дни». И мысль моя была одобрена. Подавая мне руку, царь ласково и громко сказал: «Превосходно!» Все было неофициально и просто, и все были довольны».
Однако вскоре Нестеров с горечью осознал как мало он понимает в «душе русского народа».
Грянула война. Бездарное правление Николая II привело к тяжелому краху империи и революции. Привычные устои жизни рухнули. За несколько месяцев, казалось, исчезла та милая сердцу художника христианская Русь, которую он воспевал в своих полотнах. Михаил Васильевич писал с горечью: « Пережитое за время войны, революции и последние недели так сложно, громадно болезненно, что ни словом, ни пером я не в силах всего передать. Вся жизнь, думы, чувства, надежды, мечты как бы зачеркнуты, попраны, осквернены. Не стало великой, дорогой нам, родной и понятной России. Она подменена в несколько месяцев. От ее умного, даровитого, гордого народа — осталось что-то фантастическое, варварское, грязное и низкое... Все провалилось в тартарары. Не стало Пушкиных, нет больше Достоевских и Толстых — одна черная дыра, и из нее валят смрадные испарения «товарищей» — солдат, рабочих и всяческих душегубов и грабителей…».
Елизавета Федоровна, возглавлявшая Марфо-Мариинскую обитель после восьми лет самоотверженного труда, направленного на помощь страждущим, больным, сиротам, раненым, была арестована и расстреляна в Алапаевске. Свою судьбу она приняла с истинно христианским смирением. “Господь нашел, что нам пора нести Его крест. Постараемся быть достойными этой радости”- говорила она.
Михаил Васильевич Нестеров еще много лет занимался своим любимым делом. Он быстро примирился с Советской властью, которая явилась к нему в виде блистательного и энциклопедически образованного И.Э. Грабаря. Его монументальная работа «Путь к Христу» а затем большое полотно «На Руси» стали вершиной его духовно-религиозного цикла». В советские времена он прославился своими великолепными портретами, стал заслуженным деятелем искусств РСФСР. Работы его хранятся в лучших музеях России. А его монументальные росписи по сей день украшают Марфо-Мариинскую обитель, напоминая о бурной и противоречивой эпохе.