Глава 20. Вышел прово из тумана...
«...Буду резать, буду бить,
Все равно тебе водить!»
(детская считалка)
«Вот потому, что вы говорите то, что не думаете и думаете то, что не думаете, вот в клетках и сидите. И вообще, весь этот горький катаклизм, который я тут наблюдаю...»
(“Киндза-дза»)
...Дети - самое прекрасное и действенное средство от неразделенной любви. Я раньше по молодости лет не понимала этого. Со свойственным юности максимализмом слушала я в свое время, как мама читает письмо от своей институтской подруги Ольги, у которой была безумная любовь к французу, закончившаяся трагично (деталей я не знаю), и которая нашла в себе силы забыть про него, выйти замуж («не по большой любви, а просто потому что «так надо», как писала она сама) и родить 3 ребятишек. «Как же так можно?»- брезгливо морщилась я. – « Замуж- и без любви? Да еще и троих детей? Фу, как некрасиво! Неужели нельзя остаться верной своему чувству и жить одной?»
Теперь, в 30 с гаком и одной большой неразделенной любовью позже, я прекрасно понимаю, как... Если бы у меня не было сейчас моих близняшек , я бы продолжала изводиться, «сохнуть» по человеку, который меня - назовем вещи своими именами! - отверг. Пытаться заплакать по ночам в подушку - и выпивать по выходным. Дети не позволяют тебе заниматься всеми этими глупостями. Сон - такая роскошь, что добравшись до подушки, ты моментально отключаешься. И просыпаешься с одним- единственным желанием - поскорее снова иметь возможность заснуть. Если за ночь тебе пришлось вставать не больше 2-3 раз, тебе очень повезло. Утром вскакиваешь с постели под аккомпанемент детского плача как стойкий оловянный солдатик. Ты уже не чувствуешь ни романтических мечтаний, ни плотских желаний, за исключением одного: выспаться! Ты вообще уже не чувствуешь себя женщиной, а порой – даже и человеком. Ты превратилась во что-то бесформенное, с отвлислым животом и с трудом открывающимися от постоянного недосыпания глазами. Это Мадонны и Виктории Бэкхейм могут ходить в гимнастические залы и урезать и утягивать что там им мешает: у тебя на это нет ни денег, ни времени, ни сил (ведь у тебя не стоит наготове взвод высокооплачиваемых нянек!).
И это тебе не Советский Союз: настоящие бабушки, на которых можно положиться как в разведке, здесь давно вымерли как сорт! Жизнь рядовой молодой матери суровее, чем тренинг в британской армии. С рассвета и до заката ты превращаешься в машину по обслуживанию всех, кто в тебе дома нуждается. Но думать об этом и переживать по этому поводу тоже некогда. Ты - в заколдованном круге: кормежка-памперсы-гуляние-купание, с ревом в качестве бонуса. И от этого никуда не деться: даже когда ты сбегаешь на кухню и закрываешься на все замки с обеих сторон, на окне, словно нарочно, оказывается орущая кошка, требующая кормежки. Ты накладываешь ей на блюдечко рыбы и тихо и искренне радуешься: хорошо еще, что ей не надо менять подгузники!
Какая уж тут любовь! Какие страдания могут быть сильнее мучений от недосыпания! Если бы были силы философствовать. можно было бы даже начать искать в этом что-то мазохистское, какое-то самоналоженное добровольное искупление собственных грехов. Но времени нет: на плите кипят и пригорают макароны, надо доставать выстиранное белье из машины, а молодое поколение, которое, к счастью, еще ничего не успело выбрать , тем временем все ломает и крушит в гостиной, и после отдирания от кастрюли макарон вам предстоит ежедневная порция ползания на четвереньках по зеленому паласу в бесплодных попытках вычистить с него щедрые капли вишневого варенья, похожие на пролитую в бою кровь...
Тот, кто испытал все это на собственной шкуре, не будет уже задавать идиотских вопросов о том, почему это женщины не совершили столько же мировых открытий в области химии или физики и не сотворили в истории человечества столько же музыкальных и поэтических шедевров, сколько мужчины. Интересно, что получилось бы из «Войны и мира», если бы на Льве Николаевиче висели днем и ночью все его 12 отпрысков? И если бы после каждых написанных 10-15 строчек ему приходилось сломя голову бежать в соседнюю комнату на детские требовательные крики?
К вечеру мое состояние, как правило, уже бывало близко к состоянию старшины Васкова в финальной сцене фильма «А зори здесь тихие...», когда он в одиночку ведет захваченных ими в плен фашистов через болото, стараясь не свалиться от усталости. И так - каждый день, 7 дней в неделю, на протяжении нескольких лет. От хронического недосыпания я впервые в жизни стала выглядеть на свой возраст. Что ж, разве не сама я сама этого добивалась? В народе подобная шокотерапия именуется «выбивать клин клином». ...
... И все-таки я солгала бы, если бы сказала, что совсем забыла Ойшина. A wishful thinking . Это утопать в жалости к самой себе теперь, слава богу, не было ни времени, ни сил. Но долго еще не было ни одного-единственного дня, чтобы я его совсем не вспоминала. Как правило, ночью, перед сном. Господи, боже, помоги же ты мне наконец совсем выбросить его из головы! Так обычно начиналась моя ежевечерняя молитва.
Чудес не бывает. Конечно, он женился. Конечно, у него родился ребенок. Конечно, он даже и не вспоминает теперь про меня. А чего же еще я ожидала? В конце концов, человек просто выполнял задание. Ну, немножко поразвлекся в процессе... В конце концов, он же не робот.
Я долго еще по-прежнему еще ненавидела себя - за то, что дала волю своим чувствам, его - за то, что он все это время только «подбрасывал дровишек в костер» и ветеранов ирландского освободительного движения - за то, что они слетались ко мне как мухи на мед, совершенно не думая о собственном возрасте и семейном положении и несмотря на то, что я не давала им никакого для того повода. Я ненавидела их за то, что моего очарования оказалось почему-то вполне достаточно для них, хотя я и не пыталась их очаровать – все эти «симпатичные стариканы» мне были совершенно не нужны- , но недостаточно для Ойшина, на котором для меня действительно сошелся клином белый свет.
У меня не было даже его фотографии на память. Не положено. Я никого не могла спросить о нем. И когда случайно, от третьих людей, мне удавалось хоть краем уха услышать его имя, я ужасно боялась, что кто-то из них заметит, до какой степени он мне не безразличен...
Иногда есть вещи, которые лучше не знать, думала я. Лучше не знать, например, что предмет твоего обожания – «ленивый такой мужик», да еще к тому же и «из плохой семьи». Лучше не знать, что у него есть жена, страдающая неврозом и похоронившая уже до него одного жениха, умершего от неизлечимой болезни. Лучше не знать, что его брат бил свою бывшую жену, которая родила ребенка в тюрьме, чуть ли не будучи закованной в наручники....
К чему такое знание? Чтобы доказать себе, что тебе повезло, что его нет рядом?
Но кто сказал, что все это - не лишь чей-то личный взгляд на него и его жизнь, настолько же субъективный, как и мое его идеализирование? И недаром любимая песня Чавеса –
«No soy monedita de oro
pa' caerle bien a todos;
as; nac; y as; soy,
si no me quieren, ni modo. »
Или, говоря по-русски, «я не червонец, чтобы всем нравиться!» Чавес молодец - он знает, что говорит...
А Ойшин жил где-то своей будничной жизнью, зарабатывая на жизнь починкой мебели. Его жена – естественно, даже не подозревавшая о моем существовании - может спать спокойно: я не из тех женщин, кто разбивает чужие семьи. It’s not my style .
За все эти годы я только один раз мельком видела его - в аэропорту в Дублине, через стекло. Я улетала, а он только что прилетел и шел по противоположному коридору в противоположном направлении. Мне показалось, что в этом был свой глубокий символизм... И, как ни странно, но именно эта встреча помогла мне в конечном итоге успокоиться и преодолеть в себе то, что так долго мне казалось непреодолимым..
...Он не видел меня, но я растерялась и почувствовала, как мне хочется спрятаться. За спиной у него типично ирландской размашисто-раскидистой походкой маршировала серая мышка - такая, что я совершенно не запомнила ее лица. Наверно, я даже и не узнаю ее при встрече. Помню только, что у нее были узкие бедра, выступающие пивной животик и грудь, широкоскулое крестьянское лицо и белобрысые волосы, завязанные в конский хвост. К тому же мне не хотелось терять время на ее рассматривание - у меня ведь было всего несколько секунд на то, чтобы перезарядить его образ в своей памяти..... Ойшин, к слову, совсем не изменился. Разве что немного поправился, как и положено, от семейной жизни.
Я не Екатерина Шевелева, чьи героини благоговенно называют своих дочек Татьянами потому что «самую счастливую женщину на свете зовут Татьяна» (это жену ее любимого героя). Наоборот, когда я увидела эту «самую счастливую женщину», я наконец-то почувствовала, как у меня проклевывается долгожданное разочарование в Ойшине. Не только потому, что впечатления счастливицы она совсем не производила... Конечно, в песне поется : «все говорят кругом: «С лица воды не питъ...», но на ее лице была нарисована такая интеллектуальная нищета, что ни в каких комментариях это не нуждалось. Я вполне допускаю, конечно, что наша «Татьяна» хорошо готовит ирландское рагу. Или даже что она кандидат наук - в какой-то очень узкой области, как те портные у Райкина, что специализировались на пришивании пуговиц, но в общей картине это ничего не меняет. Еще бы мне поговорить с ней пару раз о погоде и о детских подгузниках за кружкой пива в каком-нибудь пабе - и я бы, пожалуй, окончательно сумела с презрением выбросить его из головы! За такой выбор.
Et tu, Brute ?… Есть какая-то ирония в том, что мужчины, занятые переустройством мира, выбирают себе вот таких, не интересующихся ничем, кроме мыльных опер, шоппинга да вязания крючком, а на нашу долю достаются мужчины, которые лучше бы как раз подошли этим мышкам. Хотя мне уже кажется, что такие мямли, как Ойшин, вообще никого не выбирают сами. В этом плане он как Шурек. Выбирают их.
Я тоже не выбирала. Судьба прибила меня к Кирану Кассиди как штормовой ветер прибивает к берегу чудом не перевернувшуюся во время девятого вала лодку. Он просто оказался в нужное время в нужном месте. И так как было нужно себя повел... Мне повезло с тем, кто стал отцом моих детей. В практических терминах. Киран напоминал мне большой и надежный спасательный круг. Именно такую роль он сыграл в моей жизни. Когда ты чувствовала, что тонешь, достаточно было только обвить руки вокруг его длинной шеи и закрыть глаза...
Помните, я говорила вам, что семейные пары в современной России по большей части напоминают мне двух зацепившихся друг за друга просто чтобы выжить людей? Они вместе не обязательно по большой любви, они давно уже не равноправные партнеры, шагающие вместе по жизни, будучи преисполненнми чувства собственного достоинства и уверенности в будущем, как это зачастую было в советские годы – нет, сегодня они даже по улице идут, держась за руки с таким видом, словно боятся их отпустить. Словно если они сделают это, ветер тут же подхватит их и унесет в разные стороны, как воздушные шарики. The unfamous “wind of changes” , так прославляемый «Скорпионс». Эта песня для советского человека сегодня звучит как издевательство высшей пробы.
И уж тем более эти пары у нас сегодня - не соратники, стремящиеся вместе изменить мир к лучшему. «Не до жиру – быть бы живу!»- написано на их лицах. А ведь я всю жизнь искала себе соратника. И Ойшин пробудил было во мне иллюзию, что я наконец-то его нашла...
Никогда не думала, что я сама окажусь составной частью подобной пары. Потому что только именно это мы с Кираном и пытались сделать – выжить. Ведь вместе это сделать легче, чем поодиночке.
Я долго не считала его своей парой, даже уже ожидая от него детей. Во-первых, из-за того, что не хотела обременять его своими заботами- как я и вообще никого не хотела ими обременять. Но он как-то совершенно естественно и непринужденно взял их частично на себя, не навязывая мне при этом своего образа жизни или своих решений, как то делал Сонни.
Во-вторых, наверно, потому, что мы больше были друзьями, чем страстными влюбленными. Maatjes , как говорят голландцы. Я могла говорить с ним открыто о чем угодно - наверно, даже о своих чувствах к другому человеку, - и он бы не обиделся и понял. Но, конечно, я не говорила о таких вещах - потому что Киран стал мне по-своему очень дорог, и я ни за что не хотела оскорбить его и его чувства. Я подозревала, что где-то в глубине души у него тоже скрывается безответная любовь, но не ворошила эту его душу. Вместо этого мы вместе выполняли свои семейные обязанности, вместе переживали, вместе смеялись и радовались, поддерживая и подменяя друг друга, когда у кого-то одного иссякали силы.
Я никогда ни на чем не настаивала, ничего не требовала от него. Он сам впрягся в семейную упряжку, со всей присущей Тельцу усердностью. Киран был ярко выраженный трудоголик: он не минуты не мог сидеть на месте спокойно, разве что когда курил. Когда в доме не оставалось несделанных мужских дел, он переходил на женские: пылесосил, протирал окна, мыл посуду, готовил. Если обед был уже готов, он готовил его впрок, на следующий день. Это, конечно, была тоже своего рода ненормальность, но намного более полезная, чем мои бесконечные покупки книг и прочих вещей. Кирана совершенно не пугало состояние Лизы, он видел в ней просто нормального, полноценного человека, заслуживающего уважение. Он безо всякой натяжки в голосе всегда говорил, что детей у нас трое.
После рабочего дня в комнете Кирана пахло совершенно так же, как в свое время – на кухне от моего дедушки после прополки им картофеля на огороде и рубки дров. И это делало его еще более родным. У него были большие, добрые карие с зеленцой глаза за толстыми стеклами очков и длинный нос с горбинкой. Ростом он не по-ирландски напоминал Михалковского дядю Степу. А еще у него было совершенно искрометное, саркастическое чувство юмора, с которым он никому не давал спуску. Тем, кто любил овощные салаты, например, он говорил задумчиво:
-Смотрю вот на тебя и думаю... интересно, а кто за тобой клетку будет чистить?...
Он не принимал на дух ничего нового, неизвестного, как и большинство северных ирландцев. Он не пробовал незнакомой еды и не слушал незнакомой музыки. Годами он ел, пил и смотрел по телевизору одно и то же. Как он не побоялся при этом связаться со мной, навсегда осталось для меня загадкой.
Было совершенно очевидно, что он не ищет для дома хозяйку: со многими хозяйственными делами он, к стыду моему, справлялся намного лучше меня. Больше того: семейный быт был для него, закоренелого холостяка, большим потрясением всего привычного ему образа жизни. Но он никогда ни на что не жаловался, даже когда сам почти падал от усталости. Не был он чрезмерно озабочен и физической стороной семейных отношений: к моей радости, у него не было ни одной из тех нездоровых фантазий, что так бесплодно мучали Дермота. В этой сфере он, как и с пищей, не экспериментировал. В здоровом теле – здоровый дух. Wat een opluchting !
Киран вырос в Белфасте – к сожалению, как и многие католики из западной части города времен военных действий, в seriously dysfunctional family . Эмоциональные и психологические последствия «The Troubles” для уроженцев этого гетто были примерно такими же, как для индейских племен - последствия жизни в резервации: среди братьев и сестер Кирана были шизофреники, алкоголики, страдающие депрессией и фанатичные католички -поклонницы Падре Пио , причем иногда сразу несколько из этих проблем совмещались в одном лице. Самым нормальным человеком в семье была его пожилая мама - симпатичная, хорошо одевающаяся «веселая вдова», не так давно похоронившая второго мужа и собирающаяся замуж в третий раз, совершенно не похожая по стилю ни на кого из своих собственных детей, ни на католических женщин Белфаста вообще. Возможно, потому, что несмотря на свой собственный убежденный католицизм, корней она была протестантских. Если я хоть чуть жаловалась миссис Кассиди, что устаю и не высыпаюсь из-за детей, она на полном серьезе советовала мне попросить помощи... у святого духа! «The Holy Spirit will protect you .” Было очень трудно слушать это, сохраняя серьезное лицо...
Никто из 8 ее детей не получил приличного образования, хотя это несколько компенсировало то, что некоторые из них, включая Кирана, от природы были умны. (Ирландцы вообще - нация талантливых, но не очень образованных, в силу исторических колониальных причин, людей.) Но в жизни, кроме врожденного ума, нужны знания - и увы, дипломы, а ни того, ни другого у них не было, и таким образом путь «наверх», выход из гетто, был для них более или менее отрезан... Это была вещь типичная для католиков их поколения. Они не очень переживали по этому поводу и поколениями «варились в собственном соку», помогая друг другу выжить, в том числе экономически. Особенно республиканцы. Порой казалось, что они уже все переженились друг на дружке: еще пара-тройка поколений такой жизни, и у их потомков начнутся на этой почве генетические заболевания...
Киран легко все схватывал на лету, умел все по дому - от ремонта любой аппаратуры до оштукатуривания стен -, любая работа у него в руках горела!
И людей и их намерения и мысли он тоже видел насквозь: так хорошо он их изучил не по книгам, а на опыте собственной жизни. «Когда тобой всю жизнь пытаются воспользоваться или тебя надуть, в один прекрасный день it just clicks with you ”. Но он не ненавидел людей за это, а наоборот, умел смотреть на вещи с различных позиций и проявлять ко всем ним понимание. Примечательно, правда, что когда он так умело ставил себя на место других людей, Киран почему-то предпочитал воображать, что бы он сделал на месте американских или британских солдат в Ираке, а не повстанцев, ведущих там борьбу с оккупантами...
Киран никому не позволял вить из себя веревки. Старого воробья на мякине не проведешь. Несмотря на всю внешнюю добродушность, шуточки и покладистость, парень он был с норовом, упрямый.
Книг Киран почти не читал, а если читал, то водил по строчкам пальцем, и губы его шептали, повторяя прочитанное. Если ему приходилось заполнять какие-то официальные формуляры, это требовало от него большого умственного усилия. В такие минуты нельзя было и слова промолвить - это сбивало его. Нужно ли удивляться тому, что, как и Сонни, он поручал мне, иностранке, проверять, без ошибок ли он написал тот или иной документ на своем родном языке! Киран совершенно не мог делать то, что для меня было легким и естественным – multi-tasking . У него это вызывало панику.
Политически в голове у него была невероятная каша. С одной стороны, в нем говорили его республиканские происхождение и былая боевая молодость. Плюс глубокое внутреннее чувство справедливости. С другой, он твердо решил, что хочет теперь просто жить спокойно и обеспечить детям «достойное будущее» (вам не бросилось в глаза, что когда о «достойной жизни» говорят наши с вами современники, воспитанные на капитализме, под этим «достоинством» они подразумевают исключительно финансы?) - хотя в то же время презирал республиканских политиков за то, что те тоже всего лишь захотели наконец «кусочек пирога для себя». «Разница между мной и шиннерами - в том, что я не продолжаю притворяться революционером, получая Crown’s shilling !”- говорил он. С этим было трудно не согласиться, особенно после того, как «революционеры» окончательно перестали обращать внимание на нужды населения, как и все остальные политики - продолжая в то же самое время петь самим себе хвалебные гимны о том, как они на других политиков непохожи...
Киран не знал точной разницы между Кубой и Колумбией и был против того, чтобы называть сына Фиделем – «еще подумают, что мы поддерживаем терроризм». Хотя в то же самое время с восторгом говорил о своих местных борцах за свободу - таких, как Доминик МакГлинчи . К счастью, его не смущали мои два университетских диплома и то, что я знаю вещи, о которых он и понятия не имеет - потому, что он знал, что есть вещи, о которых, в свою очередь, понятия не имею я. Например, о том, какого рода существуют эмульсии для окраски стен, и как выбрать самую для них подходящую. (Это хорошо, конечно, ибо сколько союзов развалились из-за чувства собственной неполноценности одной из сторон! Мне не надо для этого было ходить далеко за примерами). Так что мы неплохо дополняли друг друга.
Иногда мне казалось, что наш союз - это какой-то социальный эксперимент. Но по-человечески я к нему привязалась. Киран не затыкал мне рта, как Сонни, а честно и даже с интересом выслушивал... Он не боялся признаться задним числом, если в чем-то был неправ. И главное - на него всегда можно было положиться в трудную минуту! Это был классический случай из серии «чтоб не обижал» и «чтоб не убежал» . И я старалась отвечать ему тем же.
Детство Кирана прошло под свист пуль и звуки взрывов. Прежде чем осваивать премудрости физики или химии, он уже знал, как делается домашнего изготовления «напалм» (для напалмовского эффекта необходимо использовать стиральный порошок), и в каком именно месте лучше всего бросать «коктейли Молотова» в британские конвои (в середине колонны, чтобы блокировать и ее начало, и ее конец). В отличие от пустомель вроде Джефри, он не рисовался этим и не рассказывал об этом сказок. Но тихо гордился тем, что бритам ни разу не удалось арестовать его брата, который сражался с ним вместе. Его отец, старый республиканец, сидел в свое время в тюрьме на корабле «Мэйдстон» во время войны, умел говорить по-ирландски и умер когда Кирану было лет 20 - от врачебной ошибки. Семья была традиционная: папа работал (когда не был за решеткой), мама занималась детьми; дети видели папу только по выходным, и нужен он был в основном для наведения дисциплины. Тем не менее, все они уже с 11-12 лет начали курить или выпивать, а чуть попозже – и все остальное... Киран курить начал в 11 лет и к 40 годам выкуривал в день по две пачки.
Жизнь с жертвами конфликта в Северной Ирландии - а судя по тем или иным психическим проблемам большинства ее населения, на мой взгляд, все его можно смело причислить к ним!- требует своих тонкостей. Их нельзя раздражать - у них очень слабые нервы. И дело не в том, что они все непременно агрессивны - вовсе нет, но нервы сдают у них быстро и неожиданно, и в таких случаях они способны на что угодно - от самоубийства через повешение до анонимной кляузы на вас в социальные службы. Несмотря даже на то, что доносчиков тут традиционно вываливают в дегте с перьями.
Если честно, то жалко их. Постороннему человеку трудно понять, отчего в Северной Ирландии, например, люди так легко кончают жизнь самоубийством. Кажется, пальчик им покажи, и они уже побежали травиться или топиться. А ведь вроде бы с виду такие веселые, такие легкие по своему духу... Для того, чтобы понять, с какой нагрузкой на психику они выросли, надо здесь родиться. Веревочка натягивается-натягивается, да и лопается...
Для того, чтобы это понять, нет необходимости даже заводить речь о самоубийцах: посмотрите хотя бы, чем живут здесь те, кто продолжает жить... Безработица годами - такая, что человек уже рад донельзя, если его не трогают и не мешают продолжать привычное ему бытие на пособие, со сном до полудня и гуляниями далеко за полночь. На пособие, конечно, особо не разгуляешься: тут помогают компенсации: упал на улице в яму - подал в суд на местную администрацию, что не заделала ее; сожгли тебе машину - подал на компенсацию от государства потому что у тебя слабые нервы; подрался с кем-нибудь по пьянке - засудил его с той же целью...
Так вот и живут. Пособие по инвалидности считается предметом зависти - и до людей, кажется, просто не доходит, что есть на свете такие, кто его получает потому, что он на самом деле инвалид... Они напоминали мне Вырикову из романа Фадеева «Молодая гвардия»: «...- Вы же сами знаете, Ольга Константиновна, что у меня тебеце, - вот, слышите? - И Вырикова стала демонстративно дышать на Немчинову и на толстого немецкого ефрейтора, который, отпрянув на стуле, с изумлением смотрел на Вырикову круглыми петушиными глазами. В груди у Выриковой действительно
что-то захрипело. - Я нуждаюсь в домашнем уходе, - продолжала она, бесстыдно глядя то на Немчинову, то на ефрейтора, - но если бы здесь, в городе, я бы с удовольствием, просто с удовольствием!»
Советскому человеку этого не понять: как можно самому хотеть, чтобы твой ребенок на всю жизнь имел галочку в графе «с отклонениями», исключительно ради пары сотен фунтов в месяц. А северные ирландцы - хотят. И потом с гордостью говорят: «У моего сына - аутизм (синдром дефицита внимания; шизофрения. Ненужное зачеркнуть.)» Не только ради денег, а еще и потому что это снимает с них, как они считают, всякую ответственность за поведение их чада. «И надо было сказать: нездорова... Там, на комиссии, врачом Наталья Алексеевна с городской больницы, она всем дает освобождение или неполную годность, а немец там просто фельдшер и ни черта не понимает. Дура, дура и есть! А меня определили на службу в бывшую контору «Заготскот», еще и паек дадут... » - Нет, Вырикова точно была северной ирландкой времен мирного процесса!
Неизвестно еще, конечно, как бы мы вели себя, если бы провели под оккупацией не пару лет, а все 800. Но, извините, нам повезло: на то у нас и был социализм и коммунистическая партия - и люди, не стремившиеся к «консенсусу» с оккупантами, - чтобы этого не произошло!
Многие дети здесь уже с 5-6 летнего возраста сидят на антидепрессантах – причем по рецепту врачей. В школах, которым хронически не хватает фондов, на совершенно нормальных, но из бедных семей детей заводят специальные досье, усиленно выискивая у них отклонения там, где ими и не пахнет, и напуская на таких детей всевозможных психологов и терапевтов - с тем, чтобы их любой ценой провозгласили «нервнобольными» и выделили под них школе средства на дополнительную учительскую ставку. Зато когда ребенок действительно болен, и ему действительно нужны всяческие специалисты, от него только отмахиваются. Ведь с таким-то ребенком действительно придется заниматься и что-то делать...
Так вот и живут люди - от среды до среды , да еще при этом жалеют тех, за чей счет мы вообще-то все здесь живем, включая тех, кто работает - жителей стран Третьего Мира. «Как мне повезло, что я родился в цивилизованной стране!»...»Как мне жаль бедных африканцев!»
Чем дальше, тем больше я начинала ощущать себя среди них, как Молния Маккуин - среди обитателей Радиатор Спрингс: «Don't leave me here! I'm in hillbilly hell! My IQ's dropping by the second! I'm becoming one of them!»
Причем заметьте, я имею в виду не только безработных жителей городка или не получивших формального образования. Как сейчас помню одного политического активиста, выпускника истфака местного университета, который любил сравнивать себя с Бобби Сэндсом- потому, что ему тоже было 27 лет. Этот нахрапистый молодой человек был уверен, что Прага - столица Венгрии. «Лондон - столица Парижа, а Париж - столица Рима, а Рим... » И эти люди еще берутся рассуждать о Дарфуре или Косово!
Раньше это не так бросалось в глаза и такого значения для меня не имело. Я восхищалась не только отчаянной смелостью здешних людей и их преданностью своим идеалам, но и их чувством взаимопомощи, их умением несмотря даже на пробелы в образовании каким-то шестым чувством найти решение для многих проблем на местах. И больше всего - тем, что им было не все равно, что происходит!
Если раньше, во время ведения военных действий, в минуты кризиса в людях проявлялись их лучшие черты, то сейчас, с наступлением мира по рецепту Троцкого (я уже упоминала о нем – «ни мира, ни войны, а армию распустить!») они, как по мановению волшебной палочки, стали на глазах превращаться в обыкновенных обывателей - подобно Золушкиной карете, обратившейся в тыкву с наступлением полуночи. «Пусть еще что-нибудь даст! » стало их жизненным кредо.
А что будет с Северной Ирландией, когда взрослым станет нынешнее молодое поколение - джойрайдеры и прочие цветочки мирного процесса, обозначаемые собирательным наименованием «hoods ”, которые по ночам стаями рыщут по улицам, словно полчища гиен -, поколение, выбравшее американские инвестиции? Подумать даже страшно. Это будет почище землетрясения, помяните мое слово. Думаю, будет похоже на то, что случилось в свое время с гордостью здешнего кораблестроения – «Титаником». Да-да, я не ошиблась, они действительно гордятся даже им, хотя все нормальные люди такого «мастерства» до ужаса бы стыдились...
Этот кусочек Ирландии напоминал мне одну большую демобилизованную с войны армейскую дивизию, которую, демобилизовав, поселили скученно, в одном месте, в эдакой «потемкинской деревне» мирового империализма, куда свозят непослушных со всего мира с целью демонстрации тех пряников, которые обрушатся на них, если они со своей участью смирятся (вчерашние партизаны вкрадчиво их уговаривают как герои «Того самого Мюнхгаузена»: «Присоединяйтесь к нам, господин барон, присоединяйтесь!»)...К тому же поселили их, забыв при этом забросить на вертолете психотерапевта для помощи поселенцам от пост-травматического синдрома…
Сказать им об этом вслух нельзя - начнутся истеричные вопли: «Ты что, хочешь продолжения войны? Ты против мирного процесса?!” Да ничего я от вас не хочу, герои не моего романа. Только уж вы определитесь - или наденьте трусики, или снимите крестик . Или вы поклонники и продолжатели дела Че и Хо Ши Мина, или вы приветствуете на своей земле американские инвестиции и Джорджа Буша, чье благословление для ваших планов вам так позарез почему-то требуется, и учите марионеточную администрацию оккупированного Ирака «как надо вести мирный процесс».. Что получается из сидения меж двух стульев, мы хорошо помним по своей горбостройке...
Империалистические эксперименты над человеческой психикой породили целое поколение глубоко ущербных людей, которые сами не осознают своей ущербности. У нас в стране ведь сейчас происходит по сути то же самое. Люди просто еще не осознали этого и продолжают по инерции думать, что наши сегодняшние соотечественники, которые, мягко говоря, ведут себя неадекватно - это какие-то изолированные явления: либо «такие от природы», либо «сами в своем состоянии виноваты». Еще лет 10-15 «демократических реформ» - вот тогда до них наконец дойдет, что есть прямая и непосредственная связь между общественной системой и состоянием умов и психики населения!
За примером далеко ходить не надо: вон в Англии профессор Чарльтон в начале XXI века все еще продолжает утверждать, что «у рабочих интеллектуальный коэффициент ниже, чем у выходцев из высших социальных слоев» . И, живя в Северной Ирландии, можно бы было ему на глаз поверить. Если бы не знание другой действительности - по-настоящему открывающей людям в жизни все дороги. В Советском Союзе, на Кубе, в других странах социализма почему-то запросто и спокойно выходят из рабочих семей и академики, и профессора, и пилоты, и капитаны морского флота, и полководцы, и политики. «80-90 процентов советской интеллигенции - это выходцы из рабочего класса, крестьянства и других слоев трудящихся.» Своя у нас интеллигенция, а не скупленная по дешевке со всего мира, чтобы не тратиться на массовое образование собственной, как в вашей Британии, мистер Чарльтон ! Или, может, это только у британских рабочих IQ ниже от природы, господин профессор? Лучше бы объяснили, почему в таком случае его уровень считается вполне достаточным для пополнения рядов пушечного мяса в Ираке и в других странах...
... Наблюдать за бытием семейства Кассиди было грустно. Не буду даже пересказывать все подробности. Ближе всех к нам была старшая сестра Кирана, Лиз, в замужестве Девайн, которой я очень сочувствовала. Это была замученная, похожая на залежавшуюся на прилавке общипанную курицу женщина с маленькой, в кулачок головкой. Her life was a mess. Лиз была глубоко фрустрирована годами семейной жизни с бьющим ее мужем и с сыновьями-подростками, которые вслух называли ее не иначе как «старой шлюхой» и славились на весь городок тем, что снабжали спиртным несовершеннолетних. Когда сыновья эти били друг друга, истинная христианка Лиз запиралась у себя в комнате с биографией матери Терезы и с бутылкой вина в руках: «Let them kill each other!” Почти каждую неделю она вызывала полицию, чтобы выгнать этих сыновей из собственного дома, а через два дня после этого пускала их обратно и даже заказывала для них абонемент на широкополостный интернет... Она затаила злобу на Кирана за то, что он как-то раз не отлупил ее старшего пацана, как она того просила.
-Лиз, я не могу этого сделать. Это называется «assault ”, и за это меня могут посадить, - объяснил ей Киран.
- А я скажу им, что это сделал не ты!- простодушно ответила она. Но Киран все равно от такой чести отказался.
Когда же Лиз все это совершенно надоедало, она попросту бросала детей одних (ее муж по ночам работал калымщиком, а днем отсыпался) и уезжала на несколько недель в Тунис или даже к сестре в Новую Зеландию...Вот так поживают североирландские безработные.
Я долгое время думала, что Лиз хотя бы что-то знает о других культурах и народах и потому выгодно отличается от других наших родственников и соседей. В юности она чуть не вышла замуж за алжирца по имени Абдулла и до сих пор с нежностью о нем вспоминала. (Честно говоря, жалко, что она этого не сделала!) Были среди ее поклонников в юности и голландец, и даже китаец.
Лиз обладала удивительной способностью, именуемой голландцами «zichzelf in de nesten werken” Это было ходячее стихийное бедствие.С нею всегда что-нибудь случалось. Классический пример: когда ее дети нанялись на лето на работу в какой-то ресторанчик, она попросила хозяина не нанимать одного их приятеля потому, что он младшего из ее сыновей дразнил. Но ей оказалось мало того, что она это сделала - она с гордостью начала всем об этом рассказывать. И дорассказывалась до того, что это дошло до мамы парнишки, о котором идет речь - местной пятитонки по имени Берни, которая тут же явилась к Лиз - грубо говоря по-русски, бить ей морду, да еще и не одна, а со старшим сыном на пару... Полчаса на всю улицу стоял визг и мат, пока наконец не проснулся Киран и не вышел посмотреть, в чем дело...
Нет картины более противной, чем дерущиеся бабы. Берни от Лиз пришлось буквально отдирать. Жаль, под руками не было шланга. Киран заступился, естественно, за свою сестру, не вдаваясь в детали, кто и что там сделал. А на следующую ночь нам (а не Лиз!) расколотили окно булыжником... Вот так от нечего делать развлекаются простые ирландцы...
До этого Лиз несколько лет подряд занималась тем, что выживала из дома соседей, с которыми поругалась. И добилась своего: они продали дом. Это тоже было предметом ее гордости. Тогда еще я думала, что виновной стороной в конфликте были сами соседи - так она мне это представила. Пока я не узнала Лиз поближе. С нами она не ссорилась, Киран вообще-то был ее любимым братом, а мне она помогала смотреть за малышами и постоянно высказывала свое женское сочувствие:
- Ах, я так хорошо знаю, что такое не высыпаться! Эти мужчины - они такие бесчувственные, ничего не понимают... Думают только о себе. Эгоисты они все. И я тебе скажу: хоть Киран и мой брат, но он тоже может быть весьма противным!
Лиз постоянно заверяла меня, что я могу обратиться к ней за помощью в любую погоду и в любое время суток. Однажды меня скрутила боль в пояснице, да так, что для того, чтобы встать с постели, мне требовалось не меньше получаса. Я, конечно, вставала - со стонами и с холодным потом на лице, но о том, чтобы в таком состоянии мыть, например, полы, не могло быть и речи. Я попросила Лиз о помощи, она была само дружелюбие. А через несколько дней в дверь ко мне постучала незнакомая женщина.
- Я из социальной службы, - сказала она, - К нам поступил анонимный сигнал, что с вашими детьми не все в порядке.
- С моими детьми? - гром и молния не поразили бы меня так, как это заявление.
- Да Вы садитесь, садитесь, я сейчас зачитаю Вам список...
- Список???
И она его зачитала. Это действительно был список, из которого я с изумлением для себя узнала, что:
а) я регулярно подливаю в детское молоко снотворное;
б) я не кормлю детей ничем, кроме чипсов, конфет и макарон с рисом;
в) я швыряюсь в них книжками, а потом обвиняю в этом их самих;
г) у меня в шкафчике на кухне лежат таинственные черные таблетки «из России» (это было произнесено таким тоном, словно речь шла по меньшей мере о полонии! На самом деле это был лишь активированный уголь)
д) у меня дома грязно, особенно под кроватью.
Но самым чудовищным было обвинение в том, что я.... бью Лизу! От такого у меня действительно «в зобу дыханье сперло» .
В такие моменты начинаешь лихорадочно думать, кто же это тебя так ненавидит, и за что. Но я ни с кем не ссорилась, никому не вставляла в колеса палки. Я вообще предпочитала не иметь слишком близких отношений с соседями: мой девиз «leven en laten leven” . Я не сую свой нос в чужие дела и органически не перевариваю сплетен. Когда ко мне в офисе подходили с тем, чтобы о ком-то посплетничать, я обычно такое «сарафанное радио» выключала на корню. Впрочем, к тому времени я уже совершенно точно поняла, кто был таинственным анонимом, и открытие это лишило меня дара речи. Ни один посторонний человек не бывал у нас на кухне, где лежали зловещие «русские таблетки» (даже детей я туда не пускала)....
Какой тут Брут... Бруту такое и не снилось! Даже знаменитый змей-искуситель из любимой настольной книжки Лиз просто в подметки ей не годился.
Киран, естественно, тоже сразу понял, из чьих уст исходит вся эта чудовищная ложь. Я бы не стала даже говорить с Лиз об этом, притворилась бы, что ничего не случилось, и только сделала бы для себя соответствующие оргвыводы. Но Киран немедленно отправился к ней - выяснять отношения. Через 10 минут Лиз примчалась ко мне:
- Женя, Киран думает, что это я.... Господи, да как вы могли такое подумать!
Я смотрела на то, как немолодая мать 4 детей, которой уже пора вставлять зубы, внаглую врет, широко растопырив глаза - и чувствовала такую гадливость, что к горлу начала подкатывать тошнота.
- Лиз... у нас на кухне кроме тебя, никто не бывает. Никто не знает, какие там у меня таблетки лежат, - тихо сказала я, - У меня молоко на плите сейчас закипит, извини...
И вышла на кухню. Когда я вернулась, Лиз в комнате уже не было...
Через два дня она ему созналась. Но продолжала уверять, что совершила богоугодное дело. Почему богу не было угодно, чтобы она просто помогла мне вымыть пол, раз ее так не устраивало его состояние- вместо того, чтобы спать до двух часов дня ежедневно- и каким это образом богу угодно вранье, которое могло иметь роковые последствия как раз для самих детей, осталось в тайне.
Последовали три совершенно кошмарные недели. Я ощущала себя настолько преданной Лиз и униженной, словно меня публично выпороли на площади. Я чувствовала, что задыхаюсь, не могу больше оставаться жить в этом месте. По ночам мне снились ужасы. Днем оба мы, и я, и Киран ходили словно оглушенные, онемевшие, будто бы нас огрели поленом по башке; он чуть было не запил, хотя до этого совершенно бросил пить лет 10 назад. Последовала куча телефонных звонков и визитов различных социальных работников, медиков и так далее, пока те не убедились, что с детьми,естественно, все в порядке. Хорошо, что у меня уже была собственная социальная работница - из-за Лизы-, которая знала меня как облупленную...
Несколько раз, когда Киран напивался пива, я даже всерьез опасалась, что он наложит на себя руки. В такие моменты его прорывало, в нем всплывали все его фобии, боли и страхи, которые он обычно отгонял от себя с помощью работы. Целыми вечерами говорил он в такие моменты о Шивон ...
Шивон была самой младшей сестрой Кирана, моложе даже меня. Она умерла за год до этого, от алкоголизма. Я знала ее недолго, но даже за это короткое время Шивон произвела на меня такое неизгладимое впечатление, что и сейчас, стоит только мне закрыть глаза - и она стоит передо мной, как живая. Невозможно поверить, что ее больше нет...
Это был очень светлый, добрый человек – иначе не скажешь. Несмотря на все свои проблемы, которые в конечном итоге ее безвременно похоронили. Шивон была из тех, кто поделится с тобой последним куском хлеба - причем безо всяких ссылок на мать Терезу и на падре Пио. Когда я в первый раз увидела ее - на расстоянии, то сначала приняла была ее за Лиз, только почему-то лет на 20 помолодевшую и похорошевшую. За все почти 10 лет жизни в Ирландии, и в южной, и в северной, ни разу не встречала я здесь более красивой женщины, чем Шивон Кассиди. Если не более красивой, то уж во всяком случае, более милой. Тем грустнее было наблюдать, как она постепенно убивает себя.
Киран и Шивон были очень близки духовно - изо всех его братьев и сестер именно она была его настоящим soulmate . И потому он особенно винил себя, что не смог предотвратить то, что с ней случилось. Хотя, если честно, никто как следует не пытался этого делать: все родственники были заняты собственными жизнями, а принудительного лечения в «свободном мире», естественно нет (и не из-за того, что это противоречило бы свободе личности, а потому, что это стоит денег!).
Все началось для Шивон так же, как и для меня с Сонни - разногласия с мужем, который был control freak (замуж она вышла очень рано, как здесь принято,и у них было 4 детей), долги, выпивание вместе... Муж сумел вовремя остановиться, а у нее организм оказался более слабым... Джерард перепробовал все средства, чтобы лишить ее самостоятельности и подчинить себе: запретил водить такси, потом отобрал швейную машинку, на которой Шивон шила резинки для волос на продажу. Когда она начала ходить к соседке и шить там на ее машинке, он донес шиннерам, что Шивон шьет не только резинки цветов ирландского флага, которые особенно хорошо расходились под Пасху, но и такие же банты, только в красно-бело-голубых гаммах - для протестантских клиентов. После этого шиннеры перестали у нее товар покупать. Шивон не сдавалась и стала подрабатывать парикмахерством- она виртуозно стригла. Но Джерард повыбросил из дома все ножницы...
Когда он понял, что она все равно не будет подчиняться ему по жизни, он использовал ее слабость против нее: выгнал Шивон из дома и отобрал у нее детей, ссылаясь на ее пристрастие к алкоголю. После этого жизнь для Шивон потеряла всякий смысл. Не каждый человек - борец по своей натуре, но это не значит, что утопающего обязательно надо бить веслом по голове!...
... Многое о том, как она жила все это время, мы узнали уже только на похоронах. Как она спала в лесу, а старушка-соседка, помнящая, как Шивон в свое время возила ее на своем такси до центра и обратно и не брала за это денег, выносила ей туда поесть горячего супу... Как ее периодически избивали другие такие же как она бедолаги обоих полов: Шивон была маленькая и худенькая как тростинка. Как ее один раз изнасиловали. Как с ней отказались общаться старшие дети, и как она подкарауливала тайком у школы младших - мальчика лет 8 и девочку лет 5 - чтобы приласкать их и сунуть какой-нибудь подарок, купленный на последние гроши.... Чем больше всплывало этих деталей, тем сильнее мрачнел и уходил в себя Киран. После этого он купил для себя диск Эми Уайнхаус и по выходным целыми ночами слушал одну и ту же песню- «Rehab”:
«They’re tryin to make me go to rehab
I said no, no, no
Yes I been black, but when I come back
You wont know, know, know.»
В Советском Союзе я была воспитана так, что презирала пьющих женщин. Но в Советском Союзе их почти не было - потому что не было социальных причин для их пьянства. На мужа-изверга всегда можно было найти управу - например, через партком. Никто не позволил бы выгнать тебя из дома. Наконец, если надо было тебя принудительно лечить, вылечили бы.
Презирать североирландскую женщину только за то, что она пьет - все равно, что презирать здешних католиков за то, что они пишут или говорят с грамматическими ошибками. Это не Советский Союз, где у тебя были все условия для того, чтобы учиться и стать грамотным. «Это не Земля, родной. И не Африка. Это планета Плюк, галактика Киндза-дза в спирали...»
В последний раз Шивон приходила к нам в гости на рождество. Конечно, никто не знал, что это будет последний раз, но выглядела она нездорово. У нее уже начал распухать живот, а она все еще отказывалась даже признать, что у нее есть серьезная проблема. Она шутила, бодрилась, говорила о какой-то ерунде, о том, как ждет, когда получит очередную компенсацию - за то, что кто-то чуть не сломал ей ногу, - и как пригласит нас пообедать на эти деньги, а потом поедет загорать в Испанию. Шивон очень любила солнце.
Потом я еще видела ее на улице, на лавочке, с 3-литровой бутылкой самого дешевого сидра в руках. От нее нехорошо пахло, и проходящие мимо благообразные старички тихонько отворачивались.
- Завтра годовщина моей Норы... Ей сейчас 7 лет было бы. - голос Шивон дрожал. Нора была ее мертворожденная дочка.- А тут даже поговорить не с кем. Me ma is doing my head in. I just can’t cope without me wee drink.
Действительно, по большому счету она никому оказалась не нужна. Маме она мешала благообразно жить, заниматься благотворительностью и посещать святые места (можно было бы взять ее к себе, но вдруг она дома что-то сломает или испортит? Жаловалась же Лиз на то, что Шивон как-то облевала ее диван - хотя сыновьям самой Лиз, которые регулярно делали то же самое (и по той же причине), никто не говорил и слова...) Киран был занят собственными детьми. Иногда он давал ей немного мелочи или старые сигареты, но говорить по душам ему было некогда....
Это потом уже, в марте, когда у нее пошла горлом кровь, и ее увезла «скорая», семья всполошилась. Приехала специально ради нее из Новой Зеландии еще одна сестра- тюремный охранник по специальности. Белфастская сестра подняла на ноги газеты, чтобы найти Шивон жилье. Мама с Лиз не выходили из больницы, туда же пришли и все ее дети, и даже Джерард. Старшая дочка, которая до этого отказывалась с ней даже разговаривать, плакала, делала ей прически и красила ногти. Но Шивон уже ничто не могло спасти, и ее положили в специальное крыло больницы - умирать. Умирала она долго, несколько недель. Ее тело медленно наливалось жидкостью и распухало. Но жизнь еще теплилась в ней до тех пор, пока этот процесс не дошел до самой головы. Она была вся исколота: только морфин мог немного смягчить ее боли. Киран не мог смотреть на такие страдания. Он заранее мысленно попрощался с Шивон, вернулся домой и только каждое утро звонил в больницу и спрашивал, нет ли каких-то изменений....
Она умерла в День Парижской Коммуны. Иногда я думаю, что она сама стремилась приблизить свою смерть – чтобы хоть на смертном одре еще раз увидеть детей и почувствовать, что о ней заботятся и что ее любят...Видимо, Кирану не давали покоя такие же мысли. «What a rotten death the wee girl had…. She didn’t deserve this. ”
... Через два года Кирана тоже не стало. Рак... Это страничка нашей жизни, о которой я предпочитаю не рассказывать.
Я вспоминаю его с большим теплом. Он многому научил меня, на многое открыл мне глаза. Например, на то, что нормальная семейная жизнь возможна только с человеком, которого ты не любишь так, как в романах. Иногда - не выспавшись (он сильно страдал от того, что голландцы называют «ochtendhumeur ”) или по какой другой причине - Киран так огрызался на меня, что если бы это сделал человек, которого я любила бы так, как Ойшина, я бы просто умерла на месте от разрыва сердца. Я поняла, что скорее всего именно по этой же причине, даже если отбросить все остальные, был с самого начала обречен и мой брак с Сонни... «Он меня не любит!»- автоматически думаешь с болью, когда на тебя орут. Но когда вспоминаешь вдруг: «Да, но ведь и я не люблю его тоже!», - на душе сразу же становится легче. И можно продолжать жить под одной крышей и совместно выполнять необходимые обязанности. Воспитывать детей, зарабатывать на жизнь и тому подобное. В конце концов, именно это ведь и требуется от супругов - и родителей, а не сидеть всю оставшуюся жизнь в садочке, прижавшись плечом к плечу и любуясь звездами.... Только сейчас, когда его нет больше рядом, понимаешь, что это тоже была любовь, только любовь другого уровня, которую нельзя запихивать в прокрустово ложе «ощущения бабочек в животе» из дамских романчиков.
Он не был идеалистом и искателем приключений - и не давал их искать другим. Он научил меня тому, что еще никому не удавалось – бережному отношению к деньгам. И если бы Киран был жив, наверняка не случилось бы всего, что было дальше.
...После того, что с нами сделала Лиз, мы оба просто не могли оставаться жить поблизости от нее. Киран продал часть дома, доставшуюся ему в наследство, а я - свой, в котором я когда-то надеялась прожить остаток своей жизни. Мы купили небольшую полуразвалившуюся ферму и переехали в горы. Подальше от цивилизации «touts ”.
...Из окон фермы открывался панорамный вид на зубчатую гору с романтическим названием «Чертов зуб». Добраться до нее нелегко даже в хорошую погоду: высоко в горах надо не пропустить вовремя одну из небольших грунтовых дорожек, отходящих в сторону от местной провинциальной дороги, спуститься по ней вдоль склона и завернуть за небольшую сосновую рощицу. Традиционный ирландский коттедж внутри был полутемным (в прошлом ирландские крестьяне платили налог «за солнечный свет»: чем больше по размеру окна в доме, тем выше сумма налога!), с настоящим действующим камином и с лестницей, ведущей наверх прямо посреди гостиной. Только там, наверху, начиналась его современная, пристроенная позже часть.
Два раз в год горы залиты желтым цветом: это цветет колючий утесник. В августе они наливаются фиолетовым: расцветает вереск. А зимой они частично «лысеют», когда опадает хвоя с лиственниц... В горах идет борьба не на жизнь, а на смерть - между рыжими и серыми белками. Серые пока побеждают, и местные активисты Шинн Фейн уже призвали к их отстрелу.
Весной и летом жить на ферме - не без опасностей: местная молодежь, забираясь в горы, от скуки поджигает утесник, которым здесь заросло все вокруг, а он горит почти как вата... Пожарные могут сюда добраться только вертолетом. Зимой- если выпадет снег,- отсюда не выбраться никакими силами, до тех пор, пока он не растает. Поэтому полезно иметь запасы продуктов, дрова, а также запастись электрическим генератором.
В любое время года во дворе у нас пасутся - и я не преувеличиваю! – густые, похожие на кисель облака. Так и кажется, что они вот-вот заговорят с тобой, как в сказке «Лоскутик и облако». Иногда, на удивление мне, выросшей в долине, с одной стороны дома светит солнышко, а с другой - льет дождь, хотя дом достаточно маленький. Еще у нас есть два поля, которые Киран сдал в аренду тем, у кого есть лошади, а пастбища для них нет...
Летом по горам бродят туристы, а в остальные времена года - только британские солдаты. Тренируются. В Иране ведь тоже есть горы... Некоторые восходят на вершины даже по ночам. Одного из таких искателей приключений не так давно убило молнией на самой вершине Слив Донарда . Если они заходят к нам на ферму, у меня подспудно возникает чувство, что они сейчас спросят на ломаном русском: «Где дорога на Москву?» , а потом попросят арбузов и шоколада . По возможности я делаю вид, что никого нет дома, и тихо выпускаю во двор нашу достаточно злую собаку...
Несмотря на мирный процесс и широко разрекламированную в прессе демилитаризацию, рано по утрам вдали хорошо слышны раскаты автоматных очередей: с британской базы в Балликинлере. Да, британские солдаты нынче не патрулируют улицы североирландских городков и деревен. Мирный процесс позволил им сконцентрироваться на более важных современных задачах: в Балликинлере, например, эти молодчики сейчас тренируются для предстоящего полицайствования «независимого» Косова. И наверно, очень благодарны ирландцам, что те развязали им руки. Если бы еще так же поступили и иракцы, война бы уже давно переместилась в Иран...
Нам вообще-то повезло. Подумаешь, какие неженки - стрельба из автоматов по утрам! Вот в Тайроне над деревнями по ночам летают британские вертолеты, отрабатывая атаки на населенные пункты Ирака. Но гораздо больше вертолетных лопастей оглушает нынешнее могильное молчание на эту тему ирландских «борцов за свободу». Видимо, их больше интересуют серые белки...
«Аполитично рассуждаешь», Женя, «аполитично рассуждаешь, клянусь, честное слово! Не понимаешь политической ситуации!» «Пойми, студент, сейчас к людям надо помягше, а на вопросы смотреть ширше.»
J)
Летом я сдаю комнату туристам и даже научилась готовить ирландский завтрак так, что от ирландки меня по нему не отличить. Многие туристы считают меня местной, самые проницательные думают, что я француженка или немка.
Больше к нам никто не заходит, но я даже рада этому. Если случайные люди пытаются завязать со мной разговор, я им портрет Путина показываю. Я неверующая - и не хочу оскорбить чувства верующих!- но это фото у меня дома было как крест в доме обывателя времен средних веков: отпугивать чертей. Приятно было показывать его заходящим на огонек и наблюдать их реакцию: «Чур! Чур меня!»...
Мне понадобилось много месяцев усердного самовнушения, чтобы дистанцироваться от того, чему я так искренне была предана. Чтобы оторвать себя от общения с кругами, в которых я была как юный пионер: всегда готова и никому не нужна. Сказать, что я была поражена тем, с какой скоростью последовали за моим общением с Ойшином известные вам всем здешние события , - это было бы мягко. I felt emotionally abused. Я была не поражена - за свой век я давно уже устала поражаться таким вещам. Когда сегодня с пафосом говорят «больше социализма!», а назавтра отпускают цены на хлеб. Когда сегодня говорят: «Нынешнее поколение ирландцев будет жить в объединенной Ирландии» , а назавтра стыдливо, через черный ход,- «по состоянию здоровья», «в силу личных причин» или вообще без какого бы то ни было объяснения,- потихоньку выпихивают из своих рядов тех, кто действительно посвятил достижению этого всю свою жизнь.... Что ж, «мне хорошо - я сирота» . Я этого сделать не успела.
Происходящее – и не одно только событие, а все, что я наблюдала вокруг - окончательно для меня подтвердило: если эти люди - борцы за свободу, то я - троллейбус. Armani Boys - такие же борцы за свободу, как Михаил Сергеевич - коммунист ленинского типа. Сейчас они приветствуют Джорджа Буша- он, видите ли, приедет одобрить наши местные реформы. Их мотивация – та же, что у нашего лучшего друга Мэгги Тэтчер в середине 80-х: “We have to talk to these people”. И, конечно, желательно – что-нибудь с них заполучить...
Нет даже сил возмущаться: «Мы что, американская колония, черт побери??!» Знаете что? Флаг вам в руки, ребята...
Как-то раз весенним вечером в мою избушку пожаловали агитаторы: надвигались выборы. Что ж, спасибо, что вспомнили, a chairdе .. Они несли какие-то правильные слова про интеграцию и про защиту интересов рабочих-мигрантов, повторяя почти дословно все то, что я сама говорила им лет эдак пять назад, только тогда они все это пропускали мимо ушей – не видели насущной надобности. Я попыталась вести себя как Кролик из «Винни Пуха» (помните, “А что подумал Кролик - никто не узнал. Потому что он был очень воспитанный»?) Но, когда они выразили горячее желание защищать и мои интересы, не выдержала. Я не считаю себя больше рабочим-мигрантом. Мне не надо, чтобы меня водили за ручку, как детсадовца. Я не собираюсь отказываться от своего языка, своей культуры и от своих взглядов, о которых я так долго вынуждена была молчать, чтобы «не пугать» всех воспитанных доисторическими, как динозавры, священниками в духе панического антикоммунизма. И я не буду больше никого развлекать историями из жизни моей страны, как то от меня ожидается – словно я новый в ирландском цирке коверный. Awor esei ta basta !
- Да не хочу я больше в вас интегрироваться. Понятно? И не надо меня ни от кого защищать. Как-нибудь сама, своими силами. М; f;in.
Они остались с открытыми ртами. А я потом еще долго ожидала, когда мне высадят окно...
...Самое неприятное в воспитании детей в чужой стране - это когда они не отзываются на родной тебе язык, даже если ты говоришь с ними на нем, потому что больше его ни от кого не слышат. Разговаривать с детьми на чужом для тебя языке, как бы свободно ты сама на нем не говорила - хуже пытки. Не только потому, что хотя бы дома хочешь быть самою собой, но и потому, что от этого собственные дети начинают казаться тебе чужими.
Ерунда собачья, что это необходимо для того, чтобы дети лучше учились в школе. Для этого прежде всего надо хорошо научиться думать на каком-то одном языке! Что пользы от родителя, который, показывая ребенку цветы в поле, не знает все до одного их названия без словаря? Для того, чтобы научить ребенка языку, мало на нем свободно разговаривать. Нужно им жить. Я не живу чужим языком - для меня он только инструмент общения с окружающими. Я с удовольствием говорю на других языках, когда общение на них доставляет мне удовольствие. Иногда я думаю по-голландски, но, как правило, только тогда, когда я настроена саркастически. По-английски- тогда, когда обдумываю то, что собираюсь кому-то англоязычному рассказать.
А школа... Я выучила голландский за год, уже будучи взрослой, и отучилась в голландском университете со средним баллом выше чем у наследного принца Оранского!
С тех пор, как не стало Кирана, я все больше и больше чувствовала себя в Ирландии словно лось, застрявший в трясине. Больше меня ничего с ней теперь не связывало. После того, что совершили Лиз и прочие ирландские горлодерики всех рангов, Ирландия померкла в моих глазах, и ничто больше не могло вернуть ей ее прежней невинной прелести. Как будто над ней коллективно надругались Буш, Блэр и примкнувшая к ним ирландская диаспора с толстым кошельком.
Porkeria охватывала Ирландию сначала медленно, но верно, а затем – все быстрее и быстрее, в геометрической прогрессии, как язва- желудок. Я чувствовала это всякий раз, когда спускалась из-под облаков своего горного жилища за продуктами в город- и видела пьяных подростков и детей, начиная с 7-8 летнего возраста, шатающихся по его улицам. Родителям не было до них никакого дела, полиции – тоже. Если ей на них жаловались, она просто сгоняла их с одного места на другое. Да еще и с таким видом, словно тебе делалось при этом большое одолжение. Избранные «народные представители» даже охраняли хулиганов от полиции и чуть что, вступались за их права человека. Еще несколько лет назад представить себе такое было немыслимо.
Что ж, прогресс налицо... Я чувствовала облегчение всякий раз , когда городок с его грязными заборами, исписанными словами «Спи спокойно, Косой!»(Косой был местный тинейджер, умерший, наглотавшись наркоты) и «Recking force ” (эти грамотеи не знали, что «Wrecking” начинается с буквы «w») оставался позади, и за окном машины снова вздымались синие величавые горы...
Но даже в горах все труднее становилось спрятаться от всепоглощающего свинства. Все, от чего я бежала из Голландии, ныне хлынуло сюда, как поток из прорвавшейся канализационной трубы. Когда как-то раз весной во время моей прогулки с детьми в горах мимо нас со свистом пронесся грузовик с изображением совершенно голой женской задницы и с надписью «Покупайте прокладки с крылышками нашей марки!», я поняла, что с Ирландией покончено окончательно... Пора драть когти. Если, по крайней мере, еще осталось куда.
I was badly trapped . Не так-то просто сорваться с места с 3 детьми. Но еще труднее продолжать жить, аплодируя и делая вид, что все идет как надо.
Я жила по инерции, на автопилоте. Скучала по Кирану. Еще больше - по Советскому Союзу. Дошло до того, что я плакала после просмотра каждого старого советского фильма, даже самой веселой комедии - до такой степени тоскливо было после этой полнокровной жизни, которую я так хорошо помнила, после этих добрых, умных, замечетальных людей возвращаться к окружающей меня реальности с ее “Косыми» и безграмотными выпускниками вузов.
Я старалась не думать о многих вещах. Но знала, что так не может продолжаться до бесконечности.
... Это случилось однажды зимним утром, когда я меньше всего того ожидала. Ночью выпал снег, у нас вырубилось электричество, а дороги были занесены, так что ребята продолжали спать - отвезти их в детский сад и в школу было физически невозможно.
Я рано встала, развела камин – потому что система отопления соляркой без электричества тоже не работала- и вышла прогуляться вокруг дома, подышать свежим воздухом. Снег бывал здесь так редко, что душа радовалась, глядя на него.
На улице, естественно, не было ни души. С моря дул легкий ветерок, сдувая с деревьев наметенные за ночь белоснежные копны. Снег вкусно поскрипывал под ногами - так что если закрыть глаза, можно было представить себя дома во время новогодних каникул. Я решила дойти до моего любимого места - небольшой лавочки на опушке соснового леса, за поворотом, смести с нее снег и немножко посидеть там.
Но на лавочке уже сидел кто-то. Завидев меня, он поднялся мне навстречу, опираясь на палку, и у меня оборвалось сердце и нехорошо засосало в желудке. Это был Дермот Кинселла по прозвищу Хром-Костыль.
- А, Женя! Слан . Присядем? - сказал он. Так, словно мы расстались только вчера и причем друзьями-не разлей водой.
- Зачем? - спросила я. Мне было сильно не по себе. Не потому, что я в свое время исчезла из поля его зрения так же неожиданно, как в нем появилась, а потому что я хорошо помнила, каким беспощадным, даже жестоким он может быть, если кто-то не в том месте перешел ему дорогу. С таким человеком не очень-то приятно встречаться в лесу зимой один на один да еще после ссоры. Особенно начитавшись британских таблоидов.
- Поговорить, - Дермот был невозмутим.
- По-моему, я уже все тебе сказала.
- Нет, не об этом. Насчет этого ты можешь не беспокоиться.
- Тогда о чем? Ты, кстати, как здесь оказался? На вертолете?
- Вроде того... А к слову, ты совсем никогда не скучаешь по тем временам?
- Вот видишь, опять ты за свое...
- Нет, это я не в том плане... Это я о политике.
- Если совсем честно, то интеллектуально мне тебя иногда не хватает. Устала быть окруженной людьми, которые не знают, кто такой Пушкин и разницу между Кубой и Колумбией. Не говоря уже о том, что не с кем поговорить о гражданской войне в Чаде и об идеях чучхе. Но я бы на твоем месте не стала строить для себя на этой почве большие надежды...
Он засмеялся - резким, коротким смешком и стряхнул со лба упавшие с елки снежинки.
- Хорошо, что мы друг друга так понимаем. Неужели ты думаешь, что я настолько глуп, чтобы еще иметь иллюзии, что ты можешь испытывать ко мне какие-то другие чувства?
- Нет, я хорошо знаю, что ты очень умный человек. И уважаю тебя за это.
- Тогда скажи лучше, почему ты удалилась от нас в политическом плане? Тебе не нравятся результаты мирного процесса? У меня так и не было возможности поговорить с тобой и как следует объяснить тебе нашу стратегию...
- А что тут надо объяснять? Результаты, по-моему, говорят за себя сами. - И я сама удивилась тому, как спокойно я говорю о том, что еще пару лет назад вызывало во мне такие бурные переживания. - Почему не нравятся? Добиться того, чтобы стать равноправными британскими гражданами- это дело большое. An achievement in itself . Очевидно, стоящее того, чтобы положить за него 3 с половиной тысячи человек. Да и вообще, кто такая я, чтобы выносить свои суждения? Я не имею на то права. Я не жила здесь во время военных действий. Я не ирландка, даже по бабушке. По вашим понятиям, a major handicap . Мы с вами не одной крови, ты и я. Это не моя страна. И это, естественно, ваше дело, как вы тут хотите жить, чьими гражданами быть, и какие у вас жизненные приоритеты. Так что все в порядке. No hard feelings .
Он был явно слегка ошарашен моими словами - видимо, ожидал, что я начну с жаром обличать республиканский оппортунизм, и на этот случай у него уже была заготовлена речь. На то, что он от меня услышал, ответа у него явно запланировано не было. Мне даже стало его немного жалко.
- Я не со злом это говорю. Я просто долго слишком близко к сердцу принимала происходящее здесь. А не стоило. Мне понадобился почти год, чтобы эмоционально дистанцировать себя от здешних событий. («It took me ages to detach myself emotionally from your whole shebang! »- мелькнуло у меня в голове, но я сдержалась.) Зато теперь, когда мне это удалось, я намного лучше себя чувствую. Никаких больше фрустраций. And I would like to keep it that way .
«И никаких иллюзий насчет того, что в Европе еще якобы остались настоящие революционеры «- про себя подумала я. «-Они вымерли вместе с динозаврами, и расстраиваться по этому поводу не имеет смысла. Надо просто признать этот факт - и двигаться дальше. Можно убиваться до бесконечности, но что это изменит?» I wanted to find real comradeship… all I found was a sect of blinked experts in boasting and chest-beating . Я вовремя прикусила язык.
- И больше тебе нечего сказать?
- Мне много чего есть сказать, но какой в этом смысл? Твоей позиции это не изменит, и твои аргументы все как один будут подогнаны под то, чтобы ее оправдать. А где не получится подогнать, там будут притянуты за уши. Иначе ведь окажется, что ты зря прожил жизнь. Лишать человека такой иллюзии жестоко. И я думаю, что не стоит этого делать. А на меня твои аргументы не подействуют. И мы оба это знаем. Какой же толк в дискуссиях?
- Это очень здравая с твоей стороны мысль,- сказал он наконец таким тоном, что было неясно, говорит ли он всерьез или с издевкой.- Чужому человеку многое из того, что сейчас происходит, может показаться нелогичным. Свои – и то многие сомневаются.
Вот чем отличается революционер – сам-то он никогда в своей правоте не сомневается! И уверен, что неправы все те, кто с ним не согласны... Эх, не быть мне революционером!
- Спасибо за подтверждение – того, что я вам чужая, - сказала я, почувствовав, как у меня кольнуло в сердце. Хотя я и знала, что это так, еще ни один из них не говорил мне это открытым текстом. - Единственное, за что я обижаюсь на вас - это за то, что вы ложно дали мне почувствовать, что я была вам нужна, когда на самом деле моя помощь вам совсем и не требовалась. Это называется «emotional abuse ”, голубчик. Но об этом тоже нет смысла теперь говорить. Что было, то было. Zand erover , как говорят голландцы.
Если он осмелится сейчас хоть словом упомянуть Ойшина, то я...
Но вместо ответа Дермот заулыбался широко, как на именинах и шумно хлопнул себя ладонью по толстой ляжке.
- То, что надо! Дело в том, что нам как раз именно нужна твоя помощь.
- Опять ваши «сказки Венского леса»? Опять - «из России с любовью»?- разозлилась я.
- Нет-нет, на этот раз дело предстоит совершенно другое!- он посерьезнел.- Нам нужен свой человек в одной из стран Карибского бассейна...
- I beg you pardon ?
- Наши венесуэльские друзья знают, что против их страны опять что-то затевается и попросили нас помочь с информацией. Как ты знаешь, под боком у Венесуэлы - две американские базы ВВС. Когда нам передали эту просьбу, то мы сразу подумали о тебе....
- Мы - это кто? Ваш бородатый дендрофил ? Или «Бойцы вспоминают минувшие дни»...?
- Именно. Считай, что о помощи тебя просит The Old Boys Club !- он озорно подмигнул.- Ну, говоря точнее, о тебе подумал я. Ты ведь уже знакома с регионом, знаешь языки....
- И как это вы мне вдруг доверяете? Ведь я же добровольно и давно вычеркнулась из всех ваших списков. На митинги не хожу, «одобрям-с» не кричу.... Даже не голосую больше за вас - и не делаю из этого секрета.
- Вот именно потому и доверяем, что секрета не делаешь. И самое главное как раз в том, что ты «вычеркнулась», как ты изволила выразиться, - не только из наших списков. Теперь ты совершенно вышла и из поля зрения бритов. Теперь, когда ты не общаешься со мной и за нас не голосуешь, они уверились в том, что ты была всего-навсего еще одной иностранной искательницей приключений, которую потянуло на ирландскую экзотику. Тем более, что твое собственное поведение... гм... только помогло подкрепить эту легенду. И не бросайся на меня с кулаками: это не я так думаю! Это даже хорошо, что они такого мнения. Просто замечательно. Мы проверили по своим каналам, и ты - как раз именно то, что нам надо. Всех наших, знающих испанский язык, или имеющих хоть какие-то контакты в регионе, они знают наперечет. Тебя сняли со счетов. Мы тебя подготовим в одной нейтральной стране, поедешь с нашим человеком, но он будет держаться в тени. Он просто будет тебе вроде наставника, у него большой опыт, хотя и не за границей. И на нем будет держаться связь.
- А что я там, по-вашему, должна делать?
- Ты просто будешь там жить. И наблюдать. Наблюдать, устанавливать нужные нам контакты - и передавать информацию. Все. Этого и так будет предостаточно. Твоя помощь может оказаться незаменимой!
- А дети?
- О детях не беспокойся. Ты их будешь видеть не меньше 2 - нет, 4-х раз в году. Они будут жить в безопасности, в нейтральной стране, и мы к ним выпишем твою маму. Или найдем им няню, по твоему выбору. Получат первоклассное образование. И за ферму тоже не беспокойся. За ней тоже будет уход.
- Дермот, ты говоришь таким тоном, словно за меня уже все решено! Я ведь еще не говорила, что я согласна! – возмутилась я. – Посмей еще только сказать, что я «хорошо на этом заработаю»- и я пошлю тебя знаешь куда?...
- Догадываюсь!- засмеялся Дермот. - Я просто хорошо знаю твои взгляды, Женя. И знаю, что нам бы ты в помощи, может, и отказала, а вот братскому народу, строящему социализм, не откажешь....
Глава 21. Чудеса бывают.
«Чёрт побери... Живут же люди. Влюбляются. Ходят в театры. В библи... в библиотеки...»
(«Человек с бульвара Капуцинов»)
«-А у вас что, на Земле и реки еще есть?
-И моря есть и реки, и порядочные люди тоже есть!"
(«Киндза-дза!»)
... Он был прав. Он действительно меня хорошо знает...
Прошло несколько месяцев. И вот я - в «одной нейтральной стране». Выхожу из вагона поезда.
На перроне ко мне подходит невысокий, чуть выше меня оранжево-смуглый незнакомец с веселыми, похожими на блестящий антрацит глазами и тяжелой, чуть выступающей вперед, но совершенно его не портящей челюстью. У него чуть коротковатые, кривые ноги, но и это его ни капельки не портит. Это очень даже симпатичный мужчина, примерно моего возраста. В коротких черных жестких на вид волосах его чуть пробивается первая седина. Одет он в черную навыпуск рубашку из какого-то необычного, жесткого и полупрозрачного материала с небольшим круглым значком на груди и черные же брюки. Рукава у рубашки - по локоть, и из них торчат загорелые до черноты, худые, но мускулистые руки. Он крепко пожимает мне руку одновременно с небольшим поклоном и говорит глуховатым баритоном на хорошем русском языке:
- Добро пожаловать в мою страну! Мое имя Сон Ри Ран, и я буду Вашим гидом и переводчиком в течение Вашего пребывания здесь.
Гидов-переводчиков двое. Молодая девушка в очках - ее зовут Ли Чжон Ок - и он. Товарищ Сон. Девушка, как ни странно, чем-то напоминает мне внешне подругу из раннего детства – Женю Николаеву. Наверно, тем, что она такая же очень серьезная на вид. Но в отличие от Жени, девушка эта очень красивая и стройная как березка, с круглым словно луна, лицом. Пальцы у нее тонкие, длинные, будто у пианистки. На ней аккуратный, но не слишком строгий костюм. И тот же непременный значок. Она тоже прекрасно говорит по-русски. Только почему-то почти каждого слова добавляет «Да?” , словно хочет убедиться, что ее поняли– но у нее это очень мило получается.
Они ведут меня к микроавтобусу, товарищ Сон ослепительно улыбается, товарищ Ли улыбается тоже, но чуть сдержаннее, а я... я ошеломлена цветами и красками вокруг меня, спокойствием и невероятной чистотой и зеленью улиц, и жизнерадостными и целомудренными лицами людей. Такое чувство, что я оказалась в сказке.
Я видела пейзажи этой страны и раньше - память вытаскивает из далеких теперь уже отрочества и юности глянцевые картинки в журнах «Корея сегодня» и просто «Корея», на которые у меня несколько лет был абонемент. Но тогда я журналу немножко не доверяла – исключительно потому что картинки в журнале «Советский Союз» были все-таки как-то живописнее действительности. Да что журнал - даже на моих собственноручно сделанных фотографиях нашего города он выглядел немного аккуратнее, чем на самом деле! С тех пор прошло много лет, я наслушалась на Западе ужастиков о жизни в этой стране и, хоть и знаю, как нагло врут западные СМИ в отношении тех, кто встал поперек горла у империализма, какой-то осадок от этого все равно остался. Я представляла себе это место хмурым - похожим на осеннюю Москву времен Горбачева. А передо мной предстала настоящая весна человечества!
Корея оказалась совершенно такой же красивой, как в журнале 25-летней давности. Даже еще красивее. Фотографии ничуть не приукрашивали ее. И это открытие поразило меня так, словно я вышла из звездолета на Марсе в скафандре, а оказалось, что там есть кислород!
Пейзаж резко изменился, как только поезд пересек корейскую границу с Китаем. Нет, я не хочу ничего плохого сказать о Китае – он тоже по-своему очень красив. Но нет в нем такого пронзительного после западной нервотрепки спокойствия - да и какое может быть спокойствие в стране, на наших глазах превращающейся в сверхдержаву?
Поезд переехал через мост...Началась Корея, и вместо суровых заросших деревьями гор, перемешанных с серыми, дымящими городами вдруг расстилаются за окном поезда ослепительной зелени рисовые поля, аккуратно отделенные друг от друга рядами картофеля и кукурузы. Корея - страна горная, земли, пригодной для сельского хозяйства, здесь не так много, и создается впечатление, что здесь засажено все, что только можно засадить, вплоть до склонов гор, на которых террасами подрастают саженцы кукурузы и разные овощи, зачастую под таким углом, что невозможно себе представить, как удалось забраться туда местному земледельцу. Трактор в таких местах, естественно, не годится, землю копают вручную или пашут на волах... На полях - буквально ни одного сорняка, даже на самых удаленных от дорог. Идеальные поля.
С первыми же сценами, увиденными мною здесь, у меня возникло не чувство того, что это какая-то бедная, богом забытая диктатура из «оси зла», как пытается внушить нам «демократическая» пресса, а… ощущение праздника. Я уже точно лет 30 не видела свежевыбеленных стволов деревьев вдоль дороги! Трамваи и троллейбусы здесь - намного новее и чище, чем. на улицах моего родного «одемокраченного» города в России, и нет ни одного сломанного сиденья. Никто не пишет на заборе матерных слов - ни на родном, ни на английском языках. До сих пор еще можно мыться в речках и пить родниковую воду (что, наверно, очень удивляет добравшихся сюда западных европейцев!)
Автобус ехал по корейской столице, и я, забыв о своей усталости с дороги, жадно разглядывала ее в окно. Многие здания и достопримечательности были мне хорошо знакомы - все по тем же журналам. В Москве в годы моего студенчества был еще магазин «Книги стран социализма», а в нем - отдел корейских книг, где я приобрела тогда русские переводы классических корейских произведений «Море крови» и «Цветочница». Так что некоторые познания о том, что мне предстояло увидеть, у меня имелись.
Корейские журналы пользовались большой популярностью среди моих студенческих подруг - правда, по специфической причине. Из-за употребляемого там русского языка. Статьи были написаны совершенно безукоризненно с точки зрения грамматики и пунктуации (а ведь русский язык очень сложный!), но вот стиль... Стиль был таким особенным, что его нельзя было спутать ни с чем. Например, в нем широко использовались различные русские идиоматические выражения, но оттенок у них при этом получался совершенно нам, носителям языка, непривычный. Ну, например, «он посмотрел на нас и улыбнулся светлой улыбкой рубахи-парня» (о партийном деятеле). Или «за большие старания в работе жители уважают ее как «неутомимую работягу». Или «спортсменки вышли на старт, не испытывая ни малейшей доли психической стесненности.» Такого не придумаешь даже если захочешь! Это было не от недостаточного знания русского языка, а наоборот, от слишком хорошего. От стремления перевести как можно более образно и точно. Вероятно, все эти обороты переводились с каких-то существующих в корейском оригинале. Такие вещи есть в каждом языке - попробуйте-ка перевести как следует на английский, например, хрущевское «я вам покажу Кузькину мать!» или даже хотя бы путинское «мочить в сортире».
Анечка Боброва была от моих корейских журналов совершенно без ума. Она сама родилась в Китае, где ее папа тогда работал, и потому с Дальним Востоком ее словно связывала неведомая нить. Каждый месяц она с нетерпением ждала от меня нового номера и встречала меня в аудитории громко заданным вопросом:
- Ну, как там поживает Великий Вождь? А Любимый Руководитель?
Пхеньян оказался очень зеленым городом. Он был похож на один огромный парк. Больше всего на улицах растут ивы и тополя, много воды (в городе 2 реки, с несколькими островами посередине). А еще - в первый раз в жизни я увидела здесь по-настоящему оригинальные и непохожие друг на друга современные разноцветные многоэтажки! Никогда не думала, что современный город, почти без старинных зданий, может быть настолько красив...
Люди ходят по улицам хорошо - и со вкусом!- одетые, аккуратные. Правда, многие в резиновых сапогах, но недавно прошел дождь, так что в этом не было ничего удивительного. Никто не бросает на улицах мусор, и поэтому на них даже не было урн! Мне вспомнилась табличка на стене одной из советских столовых: «Чисто не там, где убирают, а там, где не сорят!»
Лица у людей были приветливые и жизнерадостные. На улицах мало транспорта (не надо забывать энергетические проблемы этой маленькой страны, брошенной на произвол судьбы ее главными друзьями и союзниками- и тем не менее выжившей и продолжающей не просто оставаться независимой, а еще и развиваться, несмотря на все невзгоды!), люди много ходят пешком, ездят на велосипедах. Нет на улицах заплывших жиром, но нет и чрезмерно исхудавших. Я вспомнила, как обстоят дела там, где я сейчас живу… Каждый 4-й ребенок в Ирландии сегодня - ожиревший. А для взрослых по телевидению показывают рекламу: «Пожалуйста, двигайтесь хотя бы по полчаса в день! Этого должно быть достаточно для поддержания здорового образа жизни…»
Мне вспомнилось вдруг, что сказала мне Вэнди после поездки в Беларусь. "Главное, что я поняла, когда я там побывала, - я оценила, как много всего у мeня есть, и как многого нет у них"
А что, собственно говоря, у вас есть? Что есть у вас, чего нет у корейцев или белорусов, без чего прямо-таки невозможно существовать?
Здесь так и вспоминается голландский писатель Кеес ван Коотен, сравнивающий себя с румынской подругой своей жены: “ А у меня все было! Кроме радио, видео, аудио и телевизора, у меня ещё был тромбон, синтезатор, ударная установка, коллекция марок, мой сад, моя библиотека и мой аквариум, мои водные лыжи, мой катер, шашлычница, аппарат для уничтожения бумаги, факс, копировальная машина и автоответчик, мой автомобиль, мои собаки, пила и гоночный велосипед, моунтенбайк с рулем для триатлона, скейтборд и роликовые коньки, коньки обыкновенные и стол для биллиарда, мои дорожные утюги и телескоп, мой акваланг и бассейн...»
Ну и что? А что дальше?
И сколько всего вы ещё намерены приобрести, чтобы хотя бы на десять минут, хотя бы мельком почувствовать себя "счастливыми"? Если, конечно, вы когда-нибудь наконец поймете, что на самом-то деле это призрачное чувство, за которым вы так безоглядно гонитесь всю жизнь - всего лишь короткая послеобеденная удовлeтворенность, подобная испытываемой проглотившему только что брошенную ему с рождественского стола индюшачью ножку котом…
Люди в Корее не выглядели ни голодными, ни нищими, ни несчастными. В отличие от так прочно отштамповавшихся в наших мозгах образов умирающих от голода африканских младенцев и эфиопских/ руандийских/конголезских/дарфурских беженцев, под которые на Западе собирают денежки разжалобившие публику загребущие благотворительные организации всех мастей.
Кто сказал вам , что эти люди несчастнее вас? Ваше телевидение?
Вот играют на улице дети. У них нет дорогостоящих Барби, мобильных телефонов или новeйших компьютеров, позволяющим их западным сверстникам болтать в чате с притворяющимися их ровесниками на другом конце интернета педофилами, за которыми эти западные «счастливчики» сидят часами, не высовывая носа на улицу, - с дeтства научившись трепетать от возбуждения при как можно более кровожадном и изощренном уничтожении воображаемого противника (надо же готовить ребят к будущим Иракам!) …
Были ли у меня в детстве воображаемые противники? Конeчно, были. Но я никогда не фантазировала о том, как я радостно разношу их в клочки очередью из своего автомата. Верхом подобных фантазий у меня был хороший пинок им под задницу!
… Вот идет по улице корейская девочка - читает книжку на ходу; видно, ей так интересно, что не может оторваться. Современные западные дети (и все большее число воспитываемых по их подобию детей российских) нe только не читают книги, они не способны по-настоящему переживать за героев даже в своих любимых фильмах. Все, что их интересует - это спецэффекты. Даже настоящее море крови уже не вызывает у них никаких эмоций, кроме желания, чтобы каждый последующий новый фильм превосходил в этом плане показанное раньше. Иначе им «неинтересно». Они уже давно эмоциональные импотенты. В наших фильмах меня сильно потрясли в свое время сцены, в которых само убийство даже не было показано – с мальчиком в литовском лесу в фильме «Никто не хотел умирать», которого душит один из «лесных братьев» и с мальчиком в телефонной будке, которого застал звонящим в милицию бандит в «Месте встречи изменить нельзя». Как их убивают, остается за кадром – а у меня шел мороз по коже от этих сцен. Нам, советским людям, долго еще после этих фильмов было не по себе при воспоминании об этих сценах. Потому что мы умели сопереживать . А будущие новорусские в то время ходили в кино на какую-нибудь низкопробную «Легенду о динозаврах» и жадно шептали на заднем ряду: «Щас он его схаваеть…». На Западе таких любителей «схаванья» - большинство. Когда я читаю, как Александр Зиновьев уверяет, что на Западе большая часть населения высококультурна, у меня такое чувство, что он общался там с одними профессорами.
В 11-12 лет западных «счастливчиков» уже подкарауливают возле школы торговцы наркотиками, в 13-14 лет они уже считают "своим долгом" с кем-нибудь переспать, даже если этого и не хочется (а то "что скажут товарищи"? Да и соответствующая "артиллерийская подготовка" начинается задолго до этого: в британских магазинах, например, продают бюстгальтеры и трусики в стиле "стринг" для 8-9 летних!). И попивают сидр и пиво. В Северной Ирландии среднестатистически – аж с 11 лет.
На "Кристмас" и на день рождения эти дети топают ногами, если им не подарили новейшую модель мобильника или мини-мотоцикл: они в буквальном смысле слова находятся на грани самоубийства, если у них нет всего набора последних "прибамбасов", которые есть у кого-то ещё...
Кто из нас должен кому по-настоящему завидовать, - это ещё вопрос.
Конечно, трудно ожидать, что Homo Occidentalis когда-нибудь искренне позавидует тому, как жили, например, мы, или как живут "бедные" по его понятиям, но вовсe не голодающие, как в телепрограммах, к которым он привык, африканцы. Но это вовсе не значит, что мы нуждаемся в его жалости.
Просто есть на свете вещи, которые он не способен ни понять, ни оценить. Все дело в том, что Homo Occidentalis с младенчества приучен, подобно постоянно носящей шоры лошади, видеть весь мир только "от" и "до". Только в рамках того количества вещей, которыми он (или другой человек, при оценке степени счастливости последнего ) обладает или может себе позволить обладать. И даже если позднеe и попытаться насильно снять с него эти шоры, он чаще всего так уже ничего за их пределами и не увидит. Только встанет с перепуга на дыбы - и попросится скорее обратно в свою конюшню…
Дело в том, что типичный Homo Occidentalis не способен представить себе счастъя без скоплeния вещей или покупательной способности, позволяющей приобретать. …
Британцы, рыдающие по телевидению после того, как они потеряли 3000 фунтов, на которые хотели купить дом в Болгарии ("не можем позволить себе иметь собствeнность дома - так пусть у нас будет что-то свое хотя бы за границей"), где их, как и ожидалось, обманули, почему-то совсем не вызывают симпатии, а только омeрзение. Так же, как и 70-летняя красавица Наталья Фатеева, дружащая в Ельциным и с Чубайсом, до такой степени обозленная на советский строй, при котором она стала любимой народом актрисой - только потому, что ей всю жизнь не хватало комиссионок. Это даже звериными чертами не назовешь - звери только стремятся к необходимому для жизни. Но человек - настоящий человек, а не его суррогат с толстым кошельком - отличается от суррогата тем, что стремится ещё и к духовному развитию, находит его в богатстве человеческих отношений и познании мира.
Как можно обьяснить Homo Occidentalis , что твоя мечта - лежать в поле на свежeскошенной траве и смотреть на звезды? Что игра в салочки приносит больше удовольствия, чем. компьютерные убийства? Что невинность детства счастливее секса в 13 лeт? Что твое представление о полном счастье - вложить свой камешек в фундамeнт борьбы народов мира за лучшую жизнь для всех, а не в выдаче им по паре на душу не нужных тебе больше ботинок? Что для тебя прожить жизнь не зря означает нe купить два дома и три автомобиля, а вступить в бой с теми, кто высасывает кровь из человечества, приблизив тем самым день победы настоящего человека над его суррогатом? …
Быть современным Homo Occidentalis – западным мещанином - это все равно, что быть лишенным вкуса, запаха, не видеть цвета, не чувствовать кожей свежего ветра. Может быть, поэтому, с тех пор, как я живу среди таких людей, весна перестала пахнуть весной, а улицы там пахнут всего лишь курами-гриль?
Больше всего человеку с менталитетом Homo Occidentalis обидно, когда "у него столько всего есть", а ему не завидуют. Ведь, как он думает, все должны бы.
Но как можно не жалеть того, кто даже никогда не узнает, чего он по-настоящему лишен?..
…Автобус скрипнул тормозами и остановился около гостиницы. У нее было мудреное для меня, незнакомой с корейским языком название. Почему-то снаружи она напомнила мне здание нашего местного горкома партии в моем родном городе. Двери автобуса открылись, и я окунулась в теплый весенний вечер. Аромат цветущих деревьев чуть не нокаутировал меня: я привыкла за последние почти 20 лет к ничем не пахнущим розам, траве и даже весенней земле.
Над городом сгущались сумерки - кремово-голубоватые с оттенком золотого в небе. Товарищ Сон подал мне руку, когда я выходила из автобуса. Я до такой степени отвыкла от этого, что сначала даже и не поняла, что ему надо. В последний раз это делал Витя Гандельман, когда мы учились на четвертом курсе: мы доезжали утром от общежития на автобусе до метро, он выходил из автобуса первым и не успокаивался, пока не подаст руку всем до одной выходящим из автобуса нашим студенткам. С тех пор я такого обращения уже и не ждала – и только радовалась, если меня никто на выходе не отпихнет...
Внутри отель был, конечно, совсем не похож на наш горком. Единственное сходство - величавая мраморная лестница. Немногочисленный персонал с удовольствием смотрел телевизор, где показывали какой-то местный героический фильм. Я пожалела, что не знаю корейского языка: на слух он был очень красив, а тон у героев фильма был настолько драматический, что у меня даже без понимания того, о чем идет речь, чуть не выступили на глазах слезы... Тут фильм кончился, и начались новости - похожие на наши советского времени: героями в этой стране явно были не бандиты и не сутенеры с их постоянными «разборками», не «магнаты» с их новыми покупками и не «примадонны»с их вульгарными «тусовками», а рабочие, крестьяне, солдаты, дети...
Товарищ Ли унесла куда-то мой паспорт: обычно я его никому на руки не даю и очень беспокоюсь если он не при мне больше часа, но на этот раз я почему-то была совершенно спокойна. Просто уверена, что он в надежных руках, и его не потеряют, а раз так полагается - значит, так надо. В чужой монастырь со своим уставом не лезут...
- Вы, наверно, устали, товарищ Калашникова (товарищ? я не ослышалась?). На сегодня у нас в программе ничего нет. Будет ужин в гостинице- и можете отдыхать. Ваши товарищи приедут только через два дня. А вот наша культурная программа на завтра и послезавтра....
И он подал мне отпечатанный на машинке лист.
- Спасибо, товарищ Сон. Я действительно устала. Конечно, очень интересно было бы взглянуть на город, но... утро вечера мудренее!
- Если Вам действительно очень хочется мой город посмотреть, и остались еще силы у Вас, можем после ужина пройтись до Монумента Идей Чучхе. Здесь недалеко...
«Чучхе» произносится совсем не так, как пишется в русской транскрибции. Видно, в русском языке просто нет таких звуков. Это не «ч» и не «ц», а нечто между ними среднее.
Какой человек, помнящий силуэт этого монумента чуть ли не с детства, отказался бы от такого предложения?! Я наскоро поглотала ужин - не обратив даже внимания, насколько корейская еда не похожа на все, что я до сих пор пробовала.
Товарищ Сон курил и ждал меня на улице. Было уже почти совсем темно, кое-где начали загораться фонари, но не так много: все-таки видимо сказывался еще энергетический кризис. На некоторых улицах света не было, но люди шли совершенно спокойно: никто, очевидно, не боялся, что у него/нее сорвут с плеча сумку (это было первое, что я увидела в Дублине, когда впервые туда приехала!) или приставят нож к горлу и потребуют кошелек. Не говоря уже обо всем остальном. Никто не ездил в Корее на машинах по тротуарам, как в современной России (меня один раз чуть не задавил в моем родном городе своей иномаркой какой-то хотевший запарковаться на тротуаре разухабистый купец - я принципиально отказывалась замечать, что он едет позади меня по тротуару и мне же еще и бибикает, хотя перестроившийся «свободный» наш народ в ужасе пытался меня стянуть в сторону. «Хозяин жизни», незнакомый с элементарными правилами дорожного движения, был вынужден меня объехать и громко выругался.) Пхеньянцы шли - так же неспешно, как товарищ Сон; мне пришлось подлаживаться к его темпу ходьбы, потому что в нервном цивилизованном мире я привыкла бегать по улице почти галопом. Некоторые из них зажигали на ходу карманные фонарики, чтобы разглядеть дорогу. Достал такой фонарик и товарищ Сон. Казалось, что вся улица наполнилась летящими светлячками.
-Какая красота! - вырвалось у меня.
Товарищ Сон улыбнулся.
- Подождите, Вы еще не видели наш город утром! Апрель у нас один из самых красивых месяцев.
И он начал рассказывать мне о художественном фестивале дружбы «Апрельская весна». Он рассказывал, а я слушала - и поражалась его почти безукоризненному русскому языку. Послушали бы его только наши современные полуграмотные и косноязычные телеведущие! Он столько всего знал и излагал это такими темпами, что менее привычный чем я к переработке информации человек, пожалуй, взвыл бы. Но мне наоборот это было очень по душе. У меня возникло чувство, словно колеса моего умственного механизма, за эти годы замедлившие за ненадобностью без интеллектуального стимулирования ход, наконец-то закрутились на полную мощность. И чем дольше я товарища Сона слушала, тем сильнее поднималась во мне волна радостного удивления: наконец-то я говорю с человеком, который понял бы с полуслова, о чем я веду речь! Откуда же берутся такие люди? Или они все здесь такие?
Тут перед нами открылся Монумент Идей Чучхе - на другом берегу реки, и у меня перехватило дыхание. С огромной высоты далеко был виден яркий свет алого его факела.... Мы оба замолчали - здесь не нужны были слова. Монумент был пронзительно величава - я нутром почувствовала, что такие архитектурные сооружения «для галочки» не строят. В нем воплотились вера и вдохновение. Как в мухинских «Рабочем и колхознице». Поэтому-то их так и поторопились убрать с ВДНХ - слишком уж силен духом этот символ!
Мы молча постояли минут 10, любуясь монументом. Мне даже не хотелось уходить.
Но было неудобно – уже поздно, а я ведь наверняка не единственная, кто устал...
- Расскажите о себе, - попросила я товарища Сона на обратном пути. Он смутился.
- Что рассказывать? Ну, например, я – член Пхеньянского общества обмена валунами.
- Чем?!
- -Валунами. Знаете, камни такие большие бывают? Красивые? Мне 44 года. Закончил школу, получил высшее образование...Работал в разных странах. Не понаслышке знаком с разными культурами. У вас в СССР тоже был – жалко, что поздновато, а не раньше! Когда весь мир охватил вихрь «либерализации», во многих странах постепенно стирались самобытные национальные черты в разных сферах общества. Видя через телевидение и печати такие реалии, мы в Корее укрепляли решимость отстаивать и претворять в жизнь национальные традиции и наследия. И вот я теперь рассказываю о моей стране нашим зарубежным друзьям. Чтобы они нас лучше поняли. Нас часто не понимают, к сожалению. Если вы знаете еще кого-то, кто заинтересован в том, чтобы увидеть КНДР своими глазами, скажите им - пусть приезжают. Мы будем им рады.
Он помолчал и добавил:
- А еще я люблю петь. Вы уже решили, какую песню Вы будете петь?
- ?????
Наверно, у меня было очень испуганное лицо...
- В Корее и гостям, и хозяевам полагается во время званого ужина исполнить какую-нибудь песню.
- Даже если у меня нет голоса?
- Это неважно! У меня тоже голоса нет. Вот, смотрите...
И он совершенно для меня неожиданно приятным баритоном негромко пропел по-русски:
- У леса на опушке жила Зима в избушке.
Она снежки солила в березовой кадушке,
Она сучила пряжу, она ткала холсты
Ковала ледяные да над реками мосты.
Я ощутила, что еще немного - и я хлопнусь об землю без чувств....Эту песню я не слышала уже лет 20, если не больше! Я еще раз взглянула на своего собеседника и, к собственному удивлению, подхватила:
- Потолок ледяной, дверь скрипучая,
За шершавой стеной тьма колючая.
Как шагнешь за порог - всюду иней,
А из окон парок синий-синий.
И мы оба не сговариваясь, радостно засмеялись. И этих людей нам пытаются изобразить как каких-то замученных и затравленных роботов?!
Когда мы были уже недалеко от гостиницы, с неба вдруг неожиданно хлынул проливной дождь – тучи собрались на небе буквально на наших глазах и разразились шквальной грозой. У меня не было с собой зонтика, и я даже растерялась от скорости, с которой на нас обрушилось это явление природы. Но товарищ Сон не растерялся – у него зонтик оказался с собой, и он молниеносно раскрыл его надо мной прежде, чем я успела промокнуть. А гроза грохотала уже над самыми нашими головами.
- Побежали? – спросил меня товарищ Сон так, словно мы с ним в детстве ходили в один и тот же детский садик, а не видели друг друга в первый раз в жизни.
-Побежали! – подхватила я. И мы с ним запрыгали по лужам. К тому времени, когда мы остановились под навесом перед гостиничной дверью, я была уже мокрая по уши, несмотря на зонтик товарища Сона. Он, впрочем, тоже – но все равно улыбался.
- Это хороший знак, - сказал он, открывая передо мной дверь.
- Что? Что мы с Вами намокли?
- Нет, что вдруг пошел такой дождь. Да еще с грозой. Этот день непременно должен стать для нас счастливым.
- Хотелось бы надеяться, - отозвалась я, про себя вспоминая о предстоящей мне миссии. Взглянула на товарища Сона – и вдруг поняла, что он не шутит. Что он совершенно серьезно думает так.
- Спокойной ночи, товарищ Калашникова! - сказал товарищ Сон с легким полупоклоном, доводя меня до моего номера.
Я пожелала ему того же и вошла в номер. Я действительно очень устала после такого перелета и переезда, но мне почему-то не спалось. И не думаю, что из-за разницы во времени: просто слишком много было впечатлений.
... Ребят я отвезла к маме. Всю тройку. Ей, конечно, нелегко с ними придется, но ей поможет тетя Женя на первых порах. А потом они приедут сюда и будут меня здесь ждать...Здесь есть детские сады – даже, если уж очень надо, круглосуточные. А Лизу можно будет лечить традиционной корейской медициной.
Я не могла, естественно, рассказать маме, куда я и зачем собираюсь. Сказала, что меня пригласили временно работать в другую страну, но для детей там нет подходящих условий. Что я поработаю там и приеду. Мама у меня умная и она, конечно, почувствовала, что это липа. Особенно ее удивило, что ждать меня надо будет с ребятами не дома, а в Корее. О Корее как стране у нас дома знают все-таки мало (хотя у нас дома еще с маминого и Шурекова детства лежит книжка Гарина-Михайловского «Корейские сказки», которую я очень любила), а мама всегда Азию как-то немножко побаивалась. По-моему, из-за того, какое большое в Китае население. Ну так это же не Китай...
- Во что ты опять там ввязалась? - ворчала мама. - Искательница приключений на свою голову... Это все твои партизаны, я так чувствую!
- Ни во что я не ввязалась, мам. Все будет хорошо...
- Ага, и мы поженимся!
Это есть у нас такая присказка.
В общем, мне стоило большого труда ее убедить, но в конце концов все-таки удалось. Дело в том, что мама, со всем ее кипучим, деятельным характером, была вынуждена выйти на пенсию. А жизнь у наших пенсионеров сейчас сами знаете какая... Ну, а если не знаете, то считайте, что вам повезло! От такой жизни не то, что в Корею – на Северный полюс уедешь...
Итак, я перевезла ребят к ней, а сама вернулась в Ирландию – урегулировать все что мне было надо до отъезда. За фермой осталась следить молодая республиканская семья, у которой еще не было своего дома. Они были этим очень довольны.
В день отлета я проснулась когда еще было темно. Было тихо-тихо. Я вышла на улицу и посмотрела на чернеющий на горизонте силуэт наших гор. «Неужели я вижу вас в последний раз?» - мысленно обратилась я к ним. Что-то подсказывало мне, что Ирландию я больше никогда не увижу, и от этого чувства было грустно. Так что больно даже было дышать. Хотя в то же время не было чувства, что со мной случится что-то непоправимое.
Ирландия стала навсегда большой частью моей жизни. Конечно, это же можно сказать и про Антилы, и даже про Голландию (причем без натяжки!). Но Ирландия занимала особое место в моем сердце. И сейчас мне было очень жалко, что она на глазах теряет свой неповторимый колорит. Наверно, если я и окажусь здесь еще, она к тому времени совсем уже превратится в пластиково-бетонно-генетически модифицированное чудовище, как и вся остальная Европа. Бедные, бедные ирландцы! Это сейчас им кажется, что с данным образом жизни они что-то приобретают для себя - как той девушке из фильма «Берега» о грузинском благородном разбойнике Дата Туташхиа, что разделась перед каким-то гнусным типом за червонец и радовалась, глупышка, этому червонцу, не понимая, что теряет то, что уже потом не обретешь.
Ну, да бог им судья.... Тем более раз они в него верят.
Киран оставил мне место на здешнем клабище, рядом с собой: у ирландцев ведь принято даже предложение делать так – «Would you like to be buried with my people?”, хотя до предложений у нас с ним дело не дошло, потому что оба несли в себе багаж прошлых обид- , но буду ли я на нем покоиться?... Тут уж мне пришлось остановить себя: с подобными мыслями отправляться в далекое путешествие никак не годится!
Все то, что произошло со мной здесь за эти годы, пронеслось перед моим мысленным взором - и обиды, и радости. Каким путем пойдет Ирландия? Объединится она? И если да, то какой она тогда будет?
Наверно, я просто воспитана на других принципах для того, чтобы понять многое из происходящего здесь. Для меня «прийти к консенсусу» можно с другом, с которым у вас общая цель, но разные точки зрения на то, как ее можно достичь. Ради достижения этой общей цели. Но с врагами консенсуса не ищут. Это просто другим словом называется – компромисс. И это вынужденная мера, а не что-то такое, что надо превозносить до небес как собственную мудрость.А прийти к консенсусу с врагом означает сдаться, отказаться от своих целей и принципов. У советского человека другая система ценностей. Я, например, не понимала и не понимаю, как это в Америке встречали как героев собственных пилотов, захваченных в плен в Ираке во время первой войны в Персидском заливе- после того, как они, будучи в плену, охотно говорили по телевизору все, что от них ожидала захватившая их в плен сторона, лишь бы выжить. Сейчас я уже привыкла, что это физическое выживание - главный здешний критерий геройства – но не понимаю и не принимаю этого все равно. А как же жить потом со своей собственной совестью? Впрочем, у них давно ее полная атрофия... Этим шкурникам лишь бы остаться коптить небо, любой ценой. Понятия чести для них не существует. Только бы собственную задницу уберечь.
Вы можете себе представить Зою Космодемьянскую или молодогвардейцев, поступающих так - и чтобы им после этого еще ставили памятники? Чтобы вчерашняя школьница, совсем еще девочка Зоя вместо «Нас много, всех не перевешаете!» начала бы у подножия эшафота осуждать действия партизан? Фу, да такое и представить-то себе жутко....
В советской системе ценностей «бескомромиссный» и «несгибаемый» были качествами, которыми нужно было гордиться. Точно так же, как и «скромный». Точно так же, как и гражданская позиция «за себя и за того парня». И даже старая русская пословица «взялся за гуж – не говори, что не дюж».
В капиталистической системе ценностей культивируются «гибкость» и «беспристратность». Но в переводе на советский язык это - бесхребетность и беспринципность.
Именно с советских позиций я оценивала многое из того, что я здесь увидела.
Конечно, «с волками жить - по волчьи выть». И с американцами я, скорее всего, пример привела не совсем удачный: они все равно никогда бы не стали героями, даже если б умерли там под пытками - потому что их дело неправое! Потому что в мировом масштабе это именно они - захватчики и бандиты. Сейчас, по-моему, у все меньшего количества землян остаются на этот счет какие бы то ни было сомнения.
Но все равно, у меня остался нехороший осадок в душе. Хорошо, у вас пока не хватает сил. Хорошо, вы говорите себе: «Лопай, что дают, а то не дадут совсем ничего». Но, например, Кутузов, когда у нашей армии не хватило сил оборонять Москву, отступил, сдал ее, но не принес же Наполеону ключи от нее на блюдечке...Понимаете разницу?
А если бы он эти ключи Наполеону принес – пошел с Наполеоном на консенсус- да еще и собой при этом гордился бы? ...
Конечно, если я окажусь неправа в отношении происходящего в Ирландии, я буду только рада. Но пока я не вижу, что я неправа - как бы мне того самой не хотелось.
За окном забибикало такси, пора было ехать.
Шофер мне попался типичный ирландец - балаболистый, неначитанный, но умный и пытливый. Для начала он сказал мне по-польски:
- Дзень добры!
И я ему по-польски ответила.
- А, Вы полячка? - обрадовался он и начал рассказывать мне, как учит польский язык. Отрадно видеть, что у некоторых местных жителей все-таки расширяется кругозор.
-Нет, я не полячка, - сказала я.-Але розимию по-польску.
- А вот угадайте, католик я или протестант? - неожиданно озорно спросил таксист. Это было очень смело с его стороны, но думаю, что решился он на это только потому, что я была иностранка.
- Тут и угадывать нечего, - сказала я, - Конечно, католик.
- Ишь ты, как это Вы ловко, - удивился он,- А как Вы угадали? По моему имени?
- Да я же не знаю Вашего имени!- удивилась в свою очередь я, - А угадала очень просто: вот я не успела к Вам в машину сесть, а Вы меня совсем уже заговорили...Протестанты – они не такие разговорчивые.
- А, это у Вас такой предрассудок в отношении ирландцев, что мы болтуны...
- А что, скажете, нет? Ну, в среднем, конечно.... Да Вы не обижайтесь, мне наоборот это нравится!
- А что вам больше всего в нас нравится? - выпалил он.
- Непредсказуемость ваша, молодой человек...
Это его, видимо, вдохновило, и он начал рассказывать мне про какую-то философскую книжку, которая недавно попала ему на глаза (чувствовалось, что она запомнилась ему потому, что читает он редко - хотя и с интересом), и его понесло в такие дебри... Он начал рассуждать, существует ли бог, потом заговорил о карме и о реинкарнации, а я слушала его и думала про себя: «Эх, этим ирландцам бы да наше, хорошее, доскональное советское образование! Да они бы тогда горы свернули!»
- А что Вам больше всего в нас не нравится? - продолжал таксист, когда тема реинкарнации была исчерпана.
- Не нравится? Переменчивость. Человек подает тебе определенные знаки внимания, а потом пугается, когда видит, что они вызвали такую реакцию, на которую, казалось бы, он именно и рассчитывал... Может, Вы мне можете объяснить, потому что я не понимаю?
- Ага, - сказал он, - Вот я приведу Вам пример. Начал я тут встречаться с одной женщиной. Она очень мне нравилась. Даже и сейчас еще нравится. Но я пообщался с ней и понял: не по Сеньке шапка. Она слишком для меня такая рафинированная, понимаете? Мы в социальном плане к разным группам принадлежим. У нас поэтому слишком мало общего. Понимаете, о чем я говорю? И я тогда тоже, как Вы изволите выражаться, испугался... Думаю, что в Вашем случае тоже в этом было дело.
Неужели Ойшина напугала моя образованность? Или то, что он столяр, а я - начальник отдела? Боже мой, до чего же это глупо! Образование ведь дело наживное, а вот мировоззрение...
- А как вы жили – ну, не обижайтесь, но у нас тут так говорят- при диктатуре? Мне интересно... Со всеми запретами – как это?- прервал таксист мои мысли.
Я не обиделась. Они же действительно не знают ничего другого – и он сам это признает. Молодец уже хотя бы за это!
- Да просто знаешь, что определенные вещи не делают, и все, - попыталась объяснить я.- Я не вижу никакой в этом драмы. Это же для общего блага, понимаете? Ну вот, вас же тоже учат здесь: не убий, не укради и так далее. Что же вы не восстаете против этого, чтобы доказать, что вы «свободны»? Так почему же мы-то должны были против наших заповедей добродетели восставать?
- Ишь ты, - сказал он, поразмыслив,- А я и не думал никогда об этом...
Ну вот, теперь будет о чем подумать, сказала я про себя...
Остаток дороги я сама тоже размышляла - о невероятной эмоциональной незрелости западных людей, которые коллективно ведут себя словно подростки, протестуя против «того, что говорили им родители». Не потому, что родители говорили что-нибудь неверно, а просто потому, что они хотят доказать, что они уже взрослые. Это нам, по-настоящему зрелым людям, не надо никому ничего доказывать!
И «свобода» их тут именно такая - подростково-хулиганская. Без того, чтобы думать о последствии своих поступков для других людей. Недаром и герои здешних книг и фильмов - не положительные, а такие, которые все время делают что-нибудь «naughty” и «cheeky”. Это зрителю нравится. Оправдывает поступки его самого в собственных глазах и дает ему почувствовать себя положительным.
Тем временем мы уже доехали до аэропорта....
Когда я села в самолет, я в последний раз взглянула на Ирландию через иллюминатор. Шел дождик, словно она плакала. Но мне плакать больше не хотелось. Раньше, когда я улетала отсюда, я всегда говорила ей через иллюминатор: “Я скоро к тебе вернусь, слышишь?” А теперь мне вдруг больше ничего не хотелось говорить...
В самолете я спала почти всю дорогу. Проснулась только глубокой ночью, когда мы летели уже над Россией.
Внизу под самолетом раскинулась золотыми огнями среди черноты ночи Казань, в которой я никогда не бывала. Она была похожа на макет из блестящей слюды. Были видны даже мосты через Волгу - как игрушечные.
А через некоторое время за окном пошел Урал, потом Сибирь... Огромные пространства - и очень редкие огоньки на нем.
Мы летели и летели, а России все не было конца и края... Эх, сколько же я еще всего не видела в своей родной стране (а уж с включением наших республик...)! Да тут целой жизни не хватит!
Ну, а потом... потом был Пекин. Но это отдельная история. Пора спать.
...Я не помню, когда я заснула, а проснулась рано - от бодрой, жизнерадостной негромкой музыки за окном. Выглянула в него – батюшки-светы! Такое впечатление, что здесь каждый день – как Первомай.
В Корею я влюбилась сразу, окончательно и бесповоротно. Что там какая-то паршивая Ницца с ее искусственно загорелыми пенсионерами!
Осыпанные розовым вишневым цветом улицы Пхеньяна были словно праздничный наряд невесты. На тротуарах - ни соринки (перед праздниками маленькие дети помогают родителям подметать главные улицы и площади города - конечно, соразмерно своим силам! И это так здорово - видеть, как они приучаются и к коллективу, и к труду!), на столбах и на домах - радостные алые флаги, а сами люди... Какой умиротворенностью, покоем и гордостью за свой город и свою страну дышат их лица! Было так отрадно видеть малышей-детсадовцев, идущих по улице с цветами в руках. В Северной Ирландии дети даже не дарят цветы учителям к 1 сентября. Когда я спросила ирландцев, почему, мне с возмущением ответили: «Что, мой мальчик «голубой», что ли, чтобы ходить с цветами по улице?» Представляете себе, до какой степени у этих людей вывернуты наизнанку мозги? Где уж тут воспитывать в детях любовь к прекрасному...
Мне было просто невмоготу сидеть в такой день в номере - правда, от меня это и не требовалось. Наоборот, дни были расписан буквально по минутам, и уже в первый день я должна была посетить родной дом товарища Ким Ир Сена в Мангэнде, знакомый мне еще по тем самым журналам моего школьного времени, и еще 3 или 4 достопримечательных места.
Я сошла вниз по мраморной лестнице с твердым намерением в этот день как можно больше увидеть и узнать о стране, в которую меня забросила судьба. Все до единого встретившиеся мне по дороге работники отеля улыбались естественными,человеческими, а не накладными служебными улыбками.
Девушки-официантки в гостиничном ресторане были все как на подбор- хороши словно ангелочки. Женственные, скромные, прилично одетые - не как у нас, где не поймешь зачастую, официантка это перед тобой или представительница совсем другой профессии. Когда они смеялись, то застенчиво закрывали при этом рот рукой. На иностранных языках здесь мало кто говорил, но я быстро научилась их понимать даже без слов.
Завтрак, обед, ужин здесь вроде бы были совсем небольшими по объему, по сравнению с европейскими, но каким-то удивительным образом настолько сытные, что я не то что не успевала проголодаться между ними - мне вообще не хотелось есть! Корейская еда, в отличие от китайской, не жареная на масле, а тушеная или приготовленная на пару - и поэтому намного полезнее для здоровья. Вкус, правда, часто не похож ни что из известного нам, но это даже интереснее: в другую страну ведь и приезжают для того, чтобы увидеть другую культуру, другие традиции, обычаи и образ жизни. А сегодня в мире тебя почти везде во все возрастающей степени насильно потчуют гамбургерами, картошкой «Фридом» с кетчупом да Микки Маусами...
Долой эту дрянь! Хватит уродовать то, что еще осталось от мира, идиоты! Дай вам волю, вы бы всю планету закатали в асфальт...
...Мои новые товарищи - Сон и Ли - уже ждали меня. Нашего шофера, который говорил только по-корейски, звали О Хыль Бо. В автобусе играла корейская музыка- немножко непривычная на слух для европейского уха. Я заметила, что она действует на меня умиротворяюще.
Я начиталась довольно много ужастиков про корейских гидов, которые якобы со злобными лицами преследуют всяких «свободных личностей» по пятам, не давая им общаться с местным населением и соваться, куда не следует. Со вторым у меня не было никаких проблем - хозяев надо уважать, раз не следует куда-то лезть, не лезь. Это же как дважды два четыре. Ведь я не американец, который, впервые оказавшись у вас в гостях, сразу же внаглую лезет без спроса в ваш холодильник!
Что касается первого, то я очень быстро поняла: для общения с населением здесь прежде всего надо знать язык. Без него ты - ноль без палочки. Но меня мои гиды ни разу ни от кого на улице не оттирали локтями, и если я хотела с кем-то поговорить (на ходу, потому что с нашей насыщенной программой у нас было мало времени!), я всегда могла это сделать.
Ну, а уж что касается лиц... Давно мне не встречались такие жизнерадостные и веселые люди, как эти двое. Причем шутили они на разных языках. Смех в нашем автобусе почти не замолкал - только тогда, когда предстояло посещение какого-нибудь серьезного места вроде мемориального кладбища революционеров. Но смеяться в таком месте мне бы и не пришло в голову.
Когда рано утром едешь на автобусе по Пхеньяну, видишь, как со всех его концов стекаются людские реки, к центральному стадиону. Это идут нескончаемым потоком, зачастую- с песнями, пхеньянские школьники: на репетицию знаменитых массовых гимнастических игр, которые обычно проходят в конце августа-сентябре. Вечером возвращаешься в город - а школьники все еще идут... Ни капельки не уставшие, довольные, веселые. Некоторые ждут своей очереди, сидя на травке, оживленно беседуют, смеются. Другие продолжают выполнять прямо на асфальте акробатические кульбиты. Зрелище совершенно потрясающее!
Итак, мы ехали в Мангэнде... Благодаря журналу «Корея сегодня» 25-летней давности я думала, что хорошо представляла себе, что меня там ждет. Но ничто не могло подготовить меня к тому, что предстало перед моими глазами: к величавой тожественности музея под открытым небом, окутанного цветочной дымкой... И тому, с какой одухотворенностью на лицах смотрели на маленький традиционный корейский крестьянский домик одетые по такому случаю в лучшие, праздничные наряды его посетители. Люди шли сюда, казалось, нескончаемым потоком: целыми коллективами, классами, воинскими подразделениями..
Домик раскинулся у подножия холма Мангэн, из беседки на вершине которого которого открывалась захватывающая дух панорама города. Здесь было много молодоженов, фотографировавшихся на память.
Первое удивление от увиденного – например, от гиганского панно во всю стену в гостинице с изображением двух руководителей страны - у меня прошло и начало перерастать во все увеличивающееся восхищение.
Это трудно даже передать словами, а не то, чтобы объяснить человеку, который сам в Корее не был. Он подумает, что это какая-нибудь «пропаганда». Но я все-таки попробую.
Думаю, понять корейцев нам мешает прежде всего даже не разница в культуре как таковая, а то, что все мы привыкли оценивать окружающий мир только на основе своего собственного опыта. Наш российский опыт последних 20 лет сделал нас, к сожалению, прожжеными циниками. Для того, чтобы почувствовать Корею, надо прежде всего поставить в себе заслонку этому собственному цинизму и попытаться взглянуть на мир свежими глазами. Веря в лучшие человеческие качества.
Вот о чем думала я к середине дня, когда голова моя уже слегка кружилась от обилия памятников - и информации, в которую они тебя погружали. Но, как я уже сказала, это было более чем приятное головокружение! Триумфальные ворота- размером больше европейских и с национальным колоритом, Музей победы в отечественной освободительной войне, монумент Чхоллима (Чхоллима - это крылатый конь из корейского фольклора, символ ударного труда в новой Корее), Пхеньянский родильный дом...
Я заметила, что корейцы неохотно отвечают на расспросы иностранцев о величине своей заработной платы, и это понятно: некоторые досужие гости тут же начинают напрямую сравнивать ее денежное выражение с суммой, получаемой ими самими в своих странах. А сравнивать-то глупо: во-первых, в КНДР еще в 1974 году полностью отменены все налоги (это единственная в мире страна без налогов!), во-вторых, необходимо учитывать в таком случае все блага, предоставляемые здесь людям государством бесплатно или за чисто символическую цену. И посмотреть, какие три шкуры дерутся с трудящихся, получающих такие «высокие» зарплаты в капиталистических странах...
Основные продукты питания гарантированно предоставляются всем гражданам. Хлопок в стране почти не растет, и одежду шьют из ткани на основе виналоновых волокон, изготовленных из антрацита. Повсюду в Пхеньяне я видела многочисленные швейные ателье - которые у нас в стране уже практически исчезли, оставив сотни тысяч женщин безработными...
Студентам и школьникам форма, обувь и учебники в КНДР предоставляются раз в 2- 3 года совершенно бесплатно, а в остальное время - за полцены. Бесплатно выдают людям и рабочие спецовки и прочее специальное рабочее снаряжение. В Ирландии же любой, к примеру, строитель покупает себе всю защитную рабочую одежду за собственныи счет...
К годовщинам революционных и патриотических праздников государство выдает людям подарки. Медицинская помощь -бесплатная. По стоимости на душу населения она ежегодно равняется двум средним месячным зарплатам рабочего. Люди бесплатно по 30 дней отдыхают в санаториях. Государство берет на себя расходы по квартпалте: 90% квартплаты в одноэтажных домах и 75% квартплаты в многоэтажках. Крестьяне за предоставляемое им жилье вообще ничего не платят.
Пенсионный возраст - 60 лет для мужчин и 55 для женщин (в «развитых» странах - 65 для обоих, а сейчас уже начинают поднимать пенсионный возраст до 67 и больше лет, причем по достижении этого возраста людей отправляют на пенсию насильно, даже если они в силах продолжать работу и хотели бы этого. В «диктатуре» же КНДР выход на пенсию – добровольный!) Широко развито движение молодежи, берущей на себя заботу о стариках, у которых нет близких (и не просто «тимуровцы», как у нас, а корейские молодые люди забирают стариков к себе жить и обращаются с ними как с собственными родителями!). Другое известное движение - молодых девушек, выходящих замуж за военных, ставших инвалидами на воинской службе. Это считается проявлением патриотизма и связи армии с народом. Западные заземленные личности не могут понять такого и потому уверены, что здешних людей «заставляют» это делать. Ведь по их мнению, добровольно можно только валяться у телевизора с выносным ужином из очередного «фаст-фуда» и с банкой пива...
Рабочий день в Корее составляет 8 часов, для работающих на жаре и для матерей 3 и более детей - 6 часов. Работа для детей младше 16 лет запрещена законом.
И, наконец, для тех, кто не знал: в КНДР - многопартийная система! В ней существуют 3 партии: Трудовая партия Кореи, Корейская социал-демократическая партия и партия Чондоист Чонгу.
А Народный Дворец, а многочисленные театры, стадионы, клубы, дома пионеров! Почему-то у нас продолжают думать, что Корея какая-то изолированная страна, а корейцы, между прочим, развивая национальную культуру, и всю мировую классику знают получше многих современных россиян... А разве можно представить себе в Ирландии, чтобы с кем-нибудь можно было вот так запросто обсудить «Дуэт кошек» Джоаккино Россини?! Там даже «Севильского цирюльника»-то почти никто не знает!
Глядя на насыщенную культурой и искусством жизнь миллионов трудящихся людей в КНДР, убеждаешься еще раз в верности слов о том, что «в человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли..» . Но - больше того: убеждаешься в том, что все это так и может быть в нем!
...Когда мы вернулись в отель, я наскоро пообедала, но рассиживаться было некогда: товарищ Ли повела меня в цирк. Я заметила, что некоторые из западных гостей Кореи поначалу не выражают особого энтузиазма по этому поводу. «Цирк? Мы же не дети!»- пренебрежительно машут рукой они. Я ничего не стала им говорить, решила просто подождать, когда они увидят, что такое настоящий цирк, своими глазами. Дело в том, что большинство цирков в Европе - не стационарные, как у нас, а передвижные, и качество таких цирковых программ, мягко говоря, оставляет желать лучшего. И большинство европейцев другого цирка себе и не представляет, и, естественно, считает его чем-то только для маленьких детей.
И какими же удивленно-восхищенными глазами смотрели в тот вечер иностранцы из моего отеля на знаменитых корейских гимнастов и акробатов! Цирк в Корее - на мировом уровне, такой же, каким был советский, а в отдельных видах программы даже и лучше! Да и атмосфера в нем была наша, хорошая, советская: среди зрителей были семьи с детьми, включая зачастую все три поколения; целые армейские взводы (культпоход!); стояли в зале и веселый смех на проделки клоуна (корейский клоун вытащил из зала двух зрителей и заставил их устроить матч по таеквондо друг с другом!), и искреннее аханье и оханье во время «смертельных номеров» гимнастов, и ободрительные, поддерживающие аплодисменты, когда одной из гимнасток номер не сразу удался... Когда мы вышли из цирка, глаза у моих спутников горели от восторга. Такого они еще не видели! И уже больше не задавались вопросом, зачем им дали билеты «на это представление для малышей»...
В цирке и в других местах довольно часто мне навстречу попадались корейские соотечественники из-за рубежа» - корейцы из Южной Кореи и Японии. Из Японии их даже привозят на экскурсии целыми классами (у корейцев в Японии есть свои школы, где обучение идет на корейском языке, но полноправными гражданами Японии они и по сей день не являются, даже если они там родились - примерно как русские в Латвии). От корейцев КНДР зарубежные корейцы отличаются прическами, одеждой, иногда - даже цветом волос, а среди южных корейцев достаточно много страдающих ожирением (вот где гамбургеры-то сказываются!). Некоторые из них попадались мне в разных частях города так часто, что в конце концов я уже чуть ли не здороваться с ними начинала!
На обратной дороге в автобусе товарищ Ли – она быстро сказала, что можно называть ее просто Чжон Ок подсела ко мне, и мы начали разговаривать - о Корее, о России, о Европе, о социализме...
Совсем молодая еще девушка, она прекрасно говорит на двух европейских языках. Я рассказала ей о том, что до приезда сюда видела несколько европейских документальных фильмах о Корее - «A State of Mind”, “The Game of their Lives” ....
- Это очень важно - снимать такие фильмы, - сказала мне она.- Эти люди хорошо знают нашу страну - и понимают наш менталитет - и в то же самое время они могут передать это так, чтобы и люди в Европе нас поняли. У нас очень отличная от европейской культура, да? И мы не слишком доверяем журналистам потому, что, к сожалению, было много таких случаев, когда люди приезжали к нам в страну только для того, чтобы возвести на нее поклеп. Когда не удается найти ничего для этого подходящего, такие люди пускаются на разные выдумки. Например, один репортер ушел из отеля очень рано утром в воскресенье, когда еще все спали, пошел на телевизионную башню, снял оттуда Пхеньян и потом опубликовал это фото под заголовком: «Пхеньян- вымерший город»! Или журналисты вообще не бывали у нас в стране, а только купили фото у всяких наивных туристов, которые здесь были - а потом сами сочиняют к ним истории, выбрав такие фото, где все выглядит похуже.... Но не было еще ни разу такого случая, чтобы обычный, нормальный, непредвзятый человек, который побывал у нас в стране сам, после этого продолжал бы верить сказкам западной пропаганды. Здесь люди видят, что мы - такие же люди, живые, со своими достоинствами и недостатками, и что главное во всех культурах, для всех народов - одни и те же вещи, да?. Мир, интересная работа, семья, дружба, любовь... Мы видели, как живут люди в других странах - в том числе и в Восточной Европе сегодня- и что бы там кто-нибудь ни говорил, а мы уверены: наша система для нас, для нашего будущего, для нашего народа и страны - самая лучшая.
Я сказала ей то, что так занимало мои мысли – о том, что хотя я многое знала о Корее из корейских же журналов еще со школьных лет, меня иногда раньше посещала мысль, что, может быть, на фото в них все выглядит немного лучше, чем на самом деле. Но нет, сейчас я здесь нахожусь сама и вижу, что все на самом деле так же красиво, как и на фотографиях, а иногда даже и еще красивее!
Я спешила выразить то, что я чувствую в адрес ее страны, а слов мне для этого катастрофически не хватало. Слишком уж сильными были чувства. Что это со мною здесь происходит? Неужели я тоже становлюсь такой, как корейцы - , которые «от теплых чувств легко радуются и так же легко могут прослезиться»?
Но она поняла. Без слов поняла - и взяла мою руку в свою, переплетя наши пальцы. После стольких лет в Европе, где все подобные жесты «значат что-нибудь нехорошее», я по идее должна была подпрыгнуть до потолка и выдернуть у нее свою руку. И в Европе я бы, несомненно, так и сделала.
Но здесь от этого маленького, простого жеста мне стало тепло на душе. Это был жест дружбы - искренней, от сердца, а не такой, когда «вместе ходят по магазинам и пить кофе», да и то только по заранней договоренности по телефону.
-Я очень рада, что вам у нас нравится!- сказала мне на прощаниеЧжон Ок, - Надеюсь, что когда Вы больше увидите, то понравится еще больше. Спокойной ночи, да?
И застучали по коридору ее невысокие каблучки...
... В Корее мне предстояло встретиться с Доналом и Хильдой. Это именно они должны были прибыть через два дня. Хильда, по национальности южноафриканка, в Пхеньяне работала, а Донал ...Донал был ее ирландским мужем, занимался бизнесом в Китае и ездил постоянно туда-сюда. Это был республиканец-северянин – вот как далеко от дома забросила его судьба.
От них я должна была получить инструкции, что мне делать дальше, и Донал должен был всесторонне подготовить меня к предстоящей поездке.
После моей дневной порции экскурсий на второй день Донал ждал меня внизу, в вестибюле отеля. Я узнала его по газете, которую он держал в руках . “Irish Times” – ничего оригинальнее, конечно, нельзя было придумать! Ну, да и вид у него был такой... Моя североирландская соседка о таких говорила: «Его арестовывают сразу когда он пересекает границу – за одно только его лицо!» По Доналу за версту было видно, что он республиканец.
-Dia duit, a chara !- приветствовал меня Донал, когда я к нему подошла.
- Dia’s Mhaire duit !
Я представилась. Увы, как и многие ирландцы он не мог выговорить моего имени и потому решил, что будет называть меня Юджинией. Мне это было неприятно, но я смолчала. «Ага, чтобы труднее было отгадать!»- подумала я. А вслух сказала:
- Уж лучше зовите меня тогда Дженни!
- Много слышал о тебе от Дермота. Только хорошего, - поспешил он добавить, перехватив мой озабоченный взгляд. - План такой. Отдохни пока, посмотри достопримечательности в Пхеньяне и окрестностях. Товарищ Сон об этом позаботится. Мы потом тоже присоединимся к тебе, чтобы не бросалось в глазам что тебя везде возят одну. А потом поедем с тобой на озеро Сичжун, в санаторий, где лечат грязью. Ты там полечишься, а мы с Хильдой займемся твоей подготовкой.
Я уже знала, что на Кюрасао меня будут звать Саския Дюплесси. Это был реальный человек, женщина, чуть моложе меня, южноафриканского происхождения, проживавшая в Зимбабве. Она погибла, отдыхая в Таиланде - во время печально знаменитого цунами. Тело ее так никогда и не было найдено, зато был найден (мне не сказали, кем) ее паспорт. Никто не хватился ее, никто не искал ее останки. Она не успела вписаться в отель – пошла на тот роковой пляж прямо приехав из аэропорта.... Интересно, как они все это узнали?
И теперь мне предстояло стать ею.
- А если у нее где-то есть родные, которые могут подтвердить, что я - это не она?- поинтересовалась я. - И на каком языке я должна буду говорить- на английском или, может, на африкаанс?
- Не волнуйся, Дженни. Все проверено. Родители Саскии Дюплесси скончались еще лет 5 назад. Есть у нее еще брат, но он эмигрировал в Австралию и давно уже не общался с сестрой - они были в ссоре. С тех пор, как она решила переехать в Зимбабве - он увидел в этом «поддержку режима Мугабе». Ну, а проверить что-либо в самом Зимбабве у них кишка тонка! Что касается языка, то твой английский как раз напоминает по акценту южноафриканский. Настоящий южноафриканец, конечно, сразу услышит разницу. Если такой тебе случайно попадется, скажешь,что на твою речь сильно повлияла жизнь в Зимбабве. Но Хильда постарается натаскать тебя по языку как следует, так что не переживай! Африкаансу она тебя научит, но только понимать- и говорить в ограниченной мере.Она же будет готовить тебя по аспектам жизни в ЮАР и в Зимбабве - на случай, если кто-то что-то спросит. Ну, а я займусь с тобой собственно технической стороной дела: какая информация нужна, как нам поддерживать связь, твои контакты на месте, твоя «легенда» и так далее. Ну, и прочие... технические навыки, которые могут пригодиться. Товарищ Сон все время будет при тебе здесь - как переводчик и твоя связь с внешним миром. Будут какие проблемы, вопросы - не стесняйся, он здесь для того и есть.
- И сколько времени уйдет на всю эту подготовку?
- Полгода, не меньше: возможности у нас ограниченные... Да, пока не забыл: сразу скажу - на месте не показывай, что ты понимаешь местный диалект. Голландский -это можно, а местный - не показывай. Он такой редкий, что люди начнут задаваться вопросом, не была ли ты там у них уже раньше. Да и так полезнее будет: может, услышишь где-то что-то, что не сказали бы, если бы знали, что ты их понимаешь...
-А как же мои родные? Я не хочу уезжать, не будучи уверенной, что у них тут все в порядке.
- Этим сейчас занимается товарищ Сон. Он парень надежный, так что положись на него. Кстати, он военный переводчик вообще-то. Майор по званию. Только не говори, что я тебе сказал...
Ох уж эти болтуны-ирландцы! А вдруг он так и про Саскию Дюплесси где-нибудь сболтнет?
Мой еще неведомый мне ирландский партнер должен был изображать моего мужа. Я ничего еще не знала о нем, кроме того, что это «человек бывалый». Или, как сказал бы товарищ Сон с его неистребимой любовью к русским пословицам и поговоркам, которую я уже успела подметить, «тертый калач».
Я не знала даже его имени. Мне сказали, что нас познакомят потом, уже в Пекине. Его легенда была такая: он шотландец (это потому, что у него сильный североирландский акцент - из-за этого ему полагалось вообще намного меньше меня общаться там с людьми!), по имени Алан Рамси. (Я не стала спрашивать, реальный ли человек Алан Рамси и где он утонул или упал с балкона. Информации и без того было слишком много.) Познакомились мы с ним, когда он отдыхал в Намибии...
- В Намибии!- воскликнула я, - Да я ничего не знаю о Намибии, кроме Сэма Нуйомы. Калахари и бушменов с готтентотами....И того, что столица называется Виндхук....
- Стоп, стоп, стоп, Дженни! Это уже и так больше, чем знает большинство. Не волнуйся ты так. Хильда там бывала, она тебе расскажет.
На Кюрасао мне предстояло установить дружеские отношения с американскими и голландскими военными, размещенными там. Дружеские - имелось в виду деловые. Я сразу дала понять, что в Маты Хари я не гожусь.
- Это от тебя и не потребуется, - заверил меня Донал.- Подружись с их женами, например...
- А почему мы здесь? Почему все-таки Корея, если можно Вас спросить?
- Здесь нам никто не будет мешать. Сюда не то, что ни один американский шпион - ни одна мышь не проскочит! Корейцы не имеют к нашему делу никакого отношения, не тревожь их. Мы здесь просто отдыхаем. Ты - как иностранный революционер, подорвавший в ходе борьбы свое здоровье. Но западных спецслужб здесь нет.
- Ой! Что Вы! Какое здоровье! И какой из меня революционер?
- А кто же ты еще? - засмеялся Донал. – Ну, сама подумай?…
И попрощался со мной до следующего раза.
…Наутро товарищ Сон повез меня на древнюю могилу корейского короля Тонмена, основателя государства Когуре. Чжон Ок в то утро немного запаздывала – по каким-то личным делам. Хиль Бу высадил нас у входа в этот музей, и мы пошли в него.
Сама могила, если честно, была not my cup of tea (просто меня интересует история более современная.) Но зато какой великолепный сосновый бор раскинулся вокруг нее!
Это был жаркий день, совершенно летний по ощущению. В воздухе жужжали пчелы, парили какие-то гигантские черно-синие бабочки, а уж какой стоял аромат от истекавших сочной смолой деревьев! Мы неторопливо шли по ярко-зеленой молодой травке, а вокруг все звенело от зноя, стрекотали невидимые цикады, и жизнь казалась безбрежной и бесконечной.
- Товарищ Сон, а можно мне немного полежать на траве?- неожиданно даже для самой себя вдруг спросила я.
Товарищ Сон, казалось, был растерян.
- Полежать? На траве?
На секунду мне показалось, что сейчас он полезет в карман за словарем.
- Понимаете, у меня мечта такая. Лежать на траве и смотреть в небо. С самого детства не лежала на ней.
- Здесь муравьи большие бегают, товарищ Калашникова. Покусают ведь.
- А, понятно... Извините, я не знала.
Он посмотрел на меня еще раз, будто что-то взвешивая.
- Но если хотите, я могу их от Вас немного поотгонять...
Теперь уже был мой черед растеряться.
- Значит, можно?
- Попробуйте.
Я бросила на траву свою курточку, которая из-за жары все равно оказалась не нужна, растянулась на ней и закрыла глаза.
Солнышко ласково, как в детстве, гладило мое лицо. Свежий ветерок освежал от его горячих лучей. Сосны благоухали. Все горести и заботы казались унесенными за тысячи километров. Я вздохнула поглубже, чтобы совсем выбросить из головы все свои страхи и сомнения, и....
- Ай!
Кто-то небольно, но довольно чувствительно стукнул меня по ноге.
- Извините... муравей, - услышала я. – Зато теперь он Вас больше не побеспокоит.
Я открыла глаза. Надо мной склонилось понимающе улыбающееся лицо товарища Сона.
-Ну и как, товарищ Калашникова? Похоже на Россию?
- Если честно, то не очень. Но все равно очень здорово! Давно мне не было так хорошо. Спасибо Вам. И за муравья тоже.
- А пойдемте теперь воду родниковую пить, товарищ Калашникова! А может, побежали наперегонки? – предложил вдруг он,- Кто быстрее – Вы или я?
Конечно, товарищ Сон оказался быстрее. Он ведь был настолько легче и спортивнее меня. Но он по-джентльменски позволил мне победить...
Мы присели на камень, и он поднес мне родниковой воды. Западный человек на моем месте сказал бы:”Разве это можно пить, не прокипятив?»
... Вспышка памяти высветила перед моим взором нашу железную дорогу около дома. Шпалы на ней тоже вот так вкусно пахли смолой - в отличие от бетонных новых шпал на дороге, ведущей до Москвы.
Наша железная дорога была резервной, по ней чаще ездил товарняк, чем пассажирские поезда. Они бывали на ней только летом. А так ходили у нас мимо дома только два дизеля местного значения, и все.
Однажды мимо нашего дома проехал необычный поезд - все окна у него были закрыты наглухо, но изнутри было видно почти неземное какое-то мерцание.
- Мам, смотри какой поезд! Что это, а? - спросила я.
Мы с ней в это время собирали с картофельной грядки колорадских жуков. Мама подняла голову:
- А, это же наверняка поезд Ким Ир Сена!
Так оно и было. В те дни он как раз приехал в СССР с визитом. На поезде...
Из-за того, что поезда бывали у нас нечасто, по линии можно было ходить. Только в сопровождении взрослых, конечно. С этой же нашей линии я наблюдала как-то за последним в XX веке солнечным затмением в нашем регионе: рано утром, часов в шесть.Специально ради этого вставала.
Когда мне было лет 8, дедушка сказал мне как-то :
- Пойдем сходим на Каменище!
- А что это и где? – я раньше никогда этого названия не слышала.
- А вот сама увидишь. Пойдем завтра утром.
И мы пошли. По линии. На восток.
Идти было недалеко - полчаса, не больше, но зато как интересно! Почти так же интересно, как делать весной, когда копают на огороде землю под посадку картофеля, археологические раскопки. Я с удовольствием собирала найденные черепки от чашек, убежденная, что передо мной настоящие музейные древности.
Я тогда на память помнила, сколько моих детских шажков было между каждыми двумя шпалами. Прямо с одной на другую можно было только прыгать. Рельсы были перемазаны мазутом сбоку, и их лучше было не трогать. Иногда на рельсах можно было найти интересные предметы, выпавшие из товарных вагонов - например, прозрачный голубоватый камень, который мой деушка -химик называл «кремнезем». Его перевозили поезда вместе со шлаком с нашего металлургического комбината. Мне он казался похожим на лунный камень. На воздухе он окислялся,и время от времени с него надо было смывать белый налет.
По правую руку от нас тянулись картофельные огороды - от дамбы и до самого горизонта, за ними - непролазная лесопосадка из американского клена, насаженная здесь при Хрущеве (не к ночи будь помянут - лучше бы он вместо нее кукурузу посадил!), отделявшая нас от реки. А по левую сторону от железнодорожного полотна - наши домики и огороды, за ними начинался двор местного заводика, известного в народе под названием «Чума» (почему, не знаю. Именно там работала Марусина мама), за ним - снова дома, теперь уже еще ближе к линии; когда они кончались, начинался сквер, заросший гигантскими тополями, с парой лавочек в нем, а там уже нам надо было переходить по железнодорожному мосту местный ручей, впадавший в нашу реку, который (опять же в народе!) называли «Тухлый Днепр» - из-за того, что от него сильно несло сероводородом. Одному богу известно, какую гадость сливал в него местный завод. Наша речка стоически выносила производственные отходы, но купаться в ней на моем веку люди уже побаивались
На другом берегу Тухлого Днепра мы обычно спускались с железной дороги на другую ее сторону. Там начиналось мое самое любимое, самое опасное и таинственное место на нашем пути, которое я прозвала «Открытые колодцы». Дело в том, что здесь на небольшом пространстве среди травы на холмах было огромное количество канализационных колодцев, которые почему-то все как один были без крышек. Если зазеваешься, можно было запросто свалиться в один из них. Но для меня это-то и делало данное место таким интересным! Я все время находила здесь новые и новые колодцы. Большинство из них были мелкими по глубине, но ногу сломать было все-таки можно. А самым захватывающим для меня было покричать ради эха в питьевой колодец, с которого почему-то начисто снесли верх - осталась только ничем не прикрытая яма глубиной метров в десять, с совершенно гладкими стенами Потом уже его замуровали совсем, наглухо - это было слишком опасное место.
За Открытыми Колодцами начинались заросли «волчьей ягоды», которая на вид выглядела так аппетитно, а на самом деле, как мне объяснил дедушка, была ядовитой. Ну, а уж когда они кончались, перед вами расстилалось само Каменище.
Это был высокий, обрывистый берег реки, с которого хорошо были видны колхозные поля с капустой на другом ее берегу - плоском как тарелка. Город здесь с одной стороны - слева- еще продолжался, а справа, за рекой, резко обрывался.
С обрывистого мелового и глинистого вперемешку берега хотелось полететь как птица. Но так как это было невозможно, я бегом спускалась вниз по узкой тропинке. Бегом - потому что она была настолько крутая, что идти по ней мерным шагом ну никак не получалось. Мне очень нравилось бросать со склона вниз мячик, но при этом был велик риск, что он упрыгает в речку насовсем.
Под этим склоном начинался другой, поменьше, а под ним прятались с шумом вырывающиеся здесь на свободу из глинистого нутра земли родники, с чистейшей, сладкой на вкус водой, такой холодной, что от нее ломило зубы. Дедушка всегда брал с собой сюда бидончик и давал мне наполнить его водой – взять с собой домой. А потом мы с ним сидели на склоне, грелись на солнышке и ели принесенные с собой помидоры и вареную картошку с хлебом, запивая их ключевой водой...
Вот о чем я думала, когда пила такую похожую на нее корейскую родниковую воду. И на глазах у меня невольно выступили поэтому слезы.
Товарищ Сон внимательно посмотрел на меня - каким-то пронзающим насквозь взглядом. Чуть прикоснулся к моей руке самыми кончиками пальцев.
-Гляжу я тут, и думается мне, что много Вы пережили в жизни, товарищ Калашникова. Но не надо так грустить, а? Счастье стоит рядом с бедой, а беда скрывается в счастье . Если Вам когда-нибудь захочется поговорить по душам... То я – вот он я, ладно? В любое время дня и ночи. Не забудьте, что я сказал, да?
-Спасибо, товарищ Сон. Это очень внимательно с Вашей стороны.
Почему это так забилось вдруг мое сердце?...
...За тот день - бесконечно долгий - я узнала от товарища Сона много интересного. В том числе то, что «представители братских партий с очарованием выразили удовлетворение тому, что все устроено на высоком уровне», что «в нашей стране качание на качелях проходило издревле в масштабе всей страны, но было более популярным в северо-западных районах. Когда женщины качаются в красивой национальной одежде чхима и чогори, развевая длинные тесемки, это укрепляло у зрителей национальные эмоции», и что «женщину, победившую на соревнованиях в народный праздник, премировали тазиком, чтобы она хорошо вела домашнее хозяйство». Ну, и наконец, что когда заболела его мама, то товарищ Сон ««в состоянии сложных психических эмоций не заметил, что пора идти с работы, и не помнил, как добрался до дома».
За ним просто каждое слово записывать надо было – так интересно он говорил по-русски.
После обеда мы оказались на холме Мансу - у знаменитого гигантского бронзового памятника Ким Ир Сену. И там я столкнулась со своими соотечественницами.
Мы с товарищем Соном стояли перед памятником и рассматривали его, хотя это нелегко было сделать из-за бьющего в глаза солнца.
Товарищ Сон стал задумчивым, положил руку на сердце и попробовал объяснить мне, как он себя в этом месте чувствует.
- Очень трудно это описать словами, какое чувство у меня, когда я стою здесь. Можно сказать - сердечное волнение, но волнение - этого будет мало. Глубокое, до самого донышка души, понимаете? Ведь это отец нашей нации, он всю свою жизнь отдал ей... Это место для его памятника выбрали очень хорошо - отсюда он может видеть весь город, и здесь он никогда не бывает один. Я смотрю на него и чувствую что он жив, что он с нами. Понимаете?
Я смотрела на него и видела, что говорит он не заученно, и не от страха - не «я очень люблю Пе-Же», «а я его еще больше «ку», а от сердца.
Гигантский бронзовый вождь с величавым спокойствием смотрел с холма на раскинувшиеся перед ним плоды его труда. На заднем фоне негромко играла торжественная, чуть печальная и в то же время светлая музыка. Эта музыка вывела меня из душевного равновесия, которое я, по подхваченной мною европейской привычке, все это время безуспешно пыталась сохранить, и я, глядя на проникновенную смесь печали и радости на лице товарища Сона и слушая эту музыку, почувствовала, что у меня из глаз, несмотря на все мои старания, бессовестно выкатились две слезы, потом еще одна, потом еще...
Товарищ Сон тоже это заметил, отвел меня в сторонку, бережно положив мне руку на плечо, и начал утешать.
- Ничего, ничего, товарищ Вы наш... Все у Вас обязательно будет хорошо...
-Вы не понимаете, товарищ Сон... Я не о себе... Вы здесь, я здесь, а моя страна... Помните, товарищ О показывал нам в автобусе российское видео с концертом, посвященным 65 годовщине Победы? В этом видео - именно все что не так с сегодняшней Россией. Мы растеряли все свои по-настоящему важные достижения – только ради того, чтобы какие-то бандиты приобрели себе виллы в Ницце. Пластиковая это культура в современной России - жалкая культура одноразового пользования, как туалетная бумага.Однодневка.
-Все я понимаю, Вы моя хорошая. И в вашей стране еще все будет хорошо. Обязательно, раз есть такие люди, как Вы, которым не все равно.
-Мы так виноваты, так виноваты перед ней...и перед всем миром тоже!
Наш с ним разговор невольно прервали две молодые русские девчонки. Чувствовалось, что их привезли сюда в составе какой-нибудь группы солидарности с Кореей только потому, что у них был богатенький папа, и их потянуло на экзотику. А на самом деле на Корею им было глубоко наплевать. Одеты они были так, словно пришли поступать на работу в амстердамский дистрикт красных фонарей: юбки выше ушей и вульгарные позолоченные туфли на шпильках. И вид у них был какой-то потасканный - потому что им в современной России внушили, что такой должна быть настоящая девушка, чтобы понравиться мужчине. Они не смотрели на памятник, а стреляли глазками по сторонам в поисках заморских принцев - нет, не корейцев, конечно, но мало ли, вдруг какой западный турист сюда забредет?...
-Ой, Свет, устала, не могу..- сказала одна из них,- Долго еще они будут таскать нас по всем этим статуям и покойникам? Надоело - сил нет.
- Лучше бы на базар отвезли!- вторила ей другая. – И так – туда нельзя, сюда нельзя... Ничего-то у них тут нет, кроме “проклятого прошлого»... Даже мобильников. Живут как в каменном веке.
Я взорвалась.
- Да, у настоящих людей есть и прошлое, и будущее, а вот у таких, как вы, весь жизненный диапазон – от сникерса до тампакса! – в сердцах бросила им я.
Девчонки смешались и в спешке ретировались.
...Мне часто кажется, что я живу в перевернутом вверх тормашками мире. Мире, в котором нормальным считается, когда человек торгует собой или когда за жизнь дорогих тебе людей тебе предлагают денежную компенсацию и серьезно полагают, что этим искупают свою вину. Мире, в котором профессиональные болтуны из пиаровских контор и маркетинговых фирм с наглым видом поучают лишенное нормальной работы население, что «надо вкалывать, тогда и бабки будут!» - с таким видом, словно от их «упорного труда» есть хоть малейшая польза обществу.
В этом мире заправляют «ребелы», остановившиеся в своем психологическом и умственном развитии на стадии перманентного тинейджерства. Они не понимают, что на дворе уже не 1989 год, и что их «бунтарские» недозрелые глупости за прошедшее с тех пор время всем у нас давно приелись. Они не понимают, что на определенной жизненной стадии, взрослея, нормальный человек перестает ухмыляться и ерничать, «бросая вызов обществу». Вот и наводняют наше информационное пространство все новые и новые «исповеди бунтарей» с их давно уже всем поднадоевшими изощренными издевками над обыкновенной, нормальной человеческой жизнью и над обыкновенными, нормальными людьми, озабоченными не интимными стрижками или последним опусом Оксаны Робски, а тем, как прокормить своих детей и дать им достойное образование.
Это недозрелое восприятие окружающей среды типично для избалованных бездельников, которые брезгливо морщатся при виде «людей на полях с тяпками», потому что подсознательно убеждены, что хлеб растет на деревьях: ложись под дерево, открывай рот и жди, пока он туда упадет... Причем они уверены, что растет хлеб на деревьях исключительно для таких, как они сами, неповторимых. Неистребимая их вера в собственную исключительность подтверждается гордыми словами на великом русском языке: «Срать мы хотели на все эти запреты»
Желание совершить акт дефекации на «запреты» больше говорит о желающих его совершить, чем о самих запретах или об их характере. Например, на будке с электрическими трансформаторами написано «Не влезай – убьет!». Для нашей же безопасности. Или будем и дорогу на красный свет переходить, и защитные каски на стройках не носить,и ремни безопасности в машинах не пристегивать, и руки не мыть перед обедом - чтобы доказать всему миру, какие мы бесстрашные, свободные герои?
«В чужой монастырь со своим уставом не лезут» , гласит русская пословица (английский вариант – «Будучи в Риме, ведите себя как римляне»). Ну, так и будучи в Корее, ведите себя как корейцы! Гости должны проявлять уважение к хозяевам. Не умеешь этого делать – и в гости не ходи.
А наши свободные личности все продолжают «бросать вызовы спецслужбам». Эдакий мини- «марш несогласных» на корейской территории. И это не мир наш перевернут набекрень: это стоящие на головах пытаются внушить нам, что их видение мира - единственное правильное.
Когда постоянно становишься на голову ( «чтобы бросить вызов спецслужбам»), то и мир можно увидеть только лишь вверх тормашками. Другого в такой позиции просто не дано. И именно так - перевернув все с ног на голову - и описывают КНДР такие вот доморощенные акробаты и гримасничающие клоуны, которых в нашем обществе сейчас столько развелось.
Цирк-то давно уже уехал - вместе с танцующим твист президентом -а вот их с собой взять почему-то забыли. Или никто не захотел? Так с какой же стати мы должны этих коверных воспринимать всерьез? Почему у нас еще до сих пор многие люди составляют для себя картину мира по их убогим мнениям? Да вы только посмотрите на них - и больше уже никаких характеристик не нужно.
Коверные уже отошли от нас, а я все не могла успокоиться.
- Когда к вам приходят гости, вы же не говорите им: «А вот это - моя корзина с нестиранными носками», показывая ему свой дом. Вы показываете им то, что вам дорого, то, чем вы гордитесь. Например, портрет Вашего отца на стене, хорошие книги, свой диплом. Вы сажаете их за стол, а не в кладовку. Точно так же и с иностранными гостями.
Что же здесь непонятного? – бушевала я.
- Спасибо, товарищ Калашникова! –сказал товарищ Сон с радостным удивлением в голосе,- Только не надо так расстраиваться. Ну и язычок у Вас! Они нервно курят за углом...
- «Свой среди чужих, чужой среди своих»!- невесело пошутила я.
- Мы не чужие,- возразил он. – Мы с Вами братья – если не по крови, то по духу. Спросите любого корейца, что он думает о Сорен , - и вы поймете даже тех из них, кто ни слова не говорит на иностранных языках!
Неужели я вправду могу стать им хоть немножко своей?...
... Донал и Хильда присоединились к нам на следующий день, и мы поехали в Саривон. Саривон – это центр провинции, с населением в 250 тысяч человек. Не так далеко от Пхеньяна.
С утра шел дождь. Через окно в автобусе пахло мокрыми тополями.
Мы ехали и ехали, а по обе стороны дороги, заботливо усаженной на обочинах цветами, раскинулись бесконечные поля - рисовые, капустные, картофельные, взбирающиеся террасми по склонам гор. Многие из них были украшены красными флажками, и я сделала себе заметку спросить у моих гидов, что это значит. На крышах крестьянских домов росли тыквы-горлянки - совсем как в сказках Гарина-Михайловского. Конечно, самих плодов на них еще не было - слишком рано, но тем не менее вид их оживил в моей памяти многие корейские легенды, прочитанные мною в детстве. По дороге ехали люди - на велосипедах, на грузовиках, прямо в кузове, как когда-то ездили мы в колхозе - с ветерком; иногда на автобусах. И у всех них были спокойные, умиротворенные, счастливые лица. Наверно, потому, что кроме социальной защищенности и возможности неограниченно развиваться интеллектуально, корейцы обладают еще одним человеческим правом - на защищенность от грязи аморальности. Для человека, не побывавшего в КНДР и не соприкоснувшегося с ее культурой, например, корейские художественные фильмы могут показаться немного наивными. Но таковы не фильмы, а люди здесь - и не наивны они, а просто чисты душою и помыслами. Например, повсюду вдоль дороги пробивалась конопля, но она никого не интересовала - точно так же, как в детстве моей мамы, когда ее семечками у нас кормили птиц, и никто и понятия не имел, что это наркотик.
Конечно, «в семье не без урода», и отдельные эгоистичные типы имеются и здесь, но в целом люди, с которыми я встречалась, были именно такими, как герои корейских фильмов: открытыми, скромными, даже застенчивыми - и искренними. И я по-хорошему начала завидовать романтике отношений героев фильма «Городская девушка выходит замуж», которые, украдкой влюбенно поглядывая друг на друга, вместе убирают на ферме утиный помет! Насколько это приятнее видеть, чем размалеванных «маленьких Вер», которым кто-то все время лезет руками под юбки!
Еще ни в одной стране я не видела кинотеатров в деревнях! А здесь они в них были! И были украшены такими же, как у нас в советское время нарисованными афишами (в штате каждого кинотеатра у нас числился в свое время художник).
Заводские клубы тоже просто на загляденье. Я вспомнила, в каком состоянии они находятся теперь у нас (его хорошо описывает выразительное английское словечко «dilapidated» ) , и как их администрации пытаюся выжить - сдачей в аренду клубных помещений под шопы и найт-клабы- и мне опять стало грустно...
Дождь кончился, и в каждой маленькой деревне на улицу сразу высыпали люди - очищать ее от дождевой воды и грязи. Делали они это организованно, как муравьи- никаких начальников поблизости и в помине не было, просто каждый сам знал, что ему делать и выполнял эту свою роль. Мне подумалось, что только при таком отношении к своим обязанностям каждого и возможен социализм.
Просто это была земля, которую люди любят - вот почему она была так хороша. Такая ухоженная, что просто загляденье!. А мы у себя, кажется, разучились любить собственную землю - может быть, именно потому что она уже больше не наша, не народная?
Корея - это Россия, которую мы потеряли. И прежде чем смеяться над этими словами, побывайте там сами. Я, например, теперь корейцам завидую.
В Саривоне мы остановились в гостинице с таким родным названием – «8 Марта». Никаких тебе «Хилтонов» и прочих «Радиссонов»!
Внутри была тяжелая мебель с позолотой, в стиле рококо, огромные напольные лампы в виде фигур африканцев, мраморный пол - и огромное панно с изображением товарища Ким Ир Сена, здоровавшегося с представителями разных национальностей. Мраморная же лестница, уходившая наверх, по размерам почти не уступала эрмитажским.
В номере у меня был балкон, наполненный водой чан в ванной (на случай перебоев с водой), телевизор, холодильник и здоровое бюро, на котором лежали две тонкие свечки - на случай перебоев с электричеством.
Днем мне некогда было думать об этом - у нас были запланированы экскурсии в местную больницу и на швейную фабрику (ну, в какой еще «свободной» стране вас пустят в такие места?!). Особенно меня поразила последняя - и тем, что я уже забыла, когда в последний раз до этого видела женщину-директора (на Западе не видела точно!), и тем, что женщина эта стала директором, пройдя путь от простой работницы (это нас раньше не удивляли такие биографии, а сейчас они кажутся просто сказкой!), и веселой музыкой в цехах, и еще много чем...
Когда мы вернулись в отель, уже стемнело, и в вестибюле скопилась группа только что прибывших китайцев. Только-только я получила у дежурного ключ от своего номера, как вырубился свет! Я даже растерялась, так как мне надо было подниматься на третий этаж, и на эрмитажных размеров лестнице можно было в темноте запросто свернуть себе шею. Зато не растерялся товарищ Сон - он быстро подхватил мою сумку, схватил меня за руку и сказал:
- Следуйте за мной, товарищ Калашникова, и не отставайте, пожалуйста!
Почему-то было волнительно подниматься за ним по темной лестнице чуть ли не наощупь. И волновалась я, кажется, совсем не потому, что боялась споткнуться...
До номера мы добралась без приключений. Я даже ни разу не споткнулась. Он довел меня до двери, помог мне ее открыть - и исчез во тьме.
Не было смысла пытаться что-то еще делать в такой темноте перед сном. Нельзя было даже вымыться, хотя горячая вода была. И я завалилась на кровать и заснула...
Проснулась я где-то в час ночи - словно от резкого толчка. Проснулась и удивилась - сна у меня не было ни в одном глазу!
Стояла душная, душная ночь. Такая душная, что даже вентилятор не спасал. Я открыла окно и вышла на балкон, надеясь, что там на меня повеет ночным ветерком.
Но потянуло вместо этого дымком сигареты. Послышался легкий кашель. Я выглянула наружу. На соседнем балконе, совсем рядом, стоял и смотрел на меня товарищ Сон. Я с трудом разглядела его в темноте. В руке у него была сигарета.
- Ой, это Вы... - сказала я смущенно.
- Да, я. Не спится Вам, товарищ Калашникова?
- Не спится, товарищ Сон... - вздохнула я.
-Давайте будем не спать вместе, - предложил вдруг он, - Идите сюда.
- Правда?
- Конечно. Или нет, мне это проще сделать,- и он легко, как лань, перемахнул в темноте через балконные перила на мой балкон,- Давайте помечтаем вместе о чем-нибудь хорошем. О будущем человечества, например.
Такого мне еще никто никогда не предлагал. Я даже успела привыкнуть к тому, что мне затыкают рот, когда я пытаюсь поднять подобные темы. Я смущенно молчала.
- Жизнь - как сад, - сказал товарищ Сон, - Если не ухаживать за ней, она зарастет сорняками. Надо и пропалывать, и окучивать, и удобрять, и корчевать, и подвязывать слабые растения, и рыхлить почву для новых семян....
Я слушала его, затаив дыхание. Товарищ Сон попал в самое яблочко - жизнь наша похожа на сад, и то, какой она станет, зависит от того, какие мы посадили семена, и как мы будем ухаживать за ростками...
Но он, в свою очередь, хотел услышать,что думаю я.
- Как Вам сегодняшние наши экскурсии, а? Что думаете о моей стране?
И меня прорвало – лед тронулся.
-Меня поразило, что здесь каждый знает не свое место, как при капитализме, а свою роль. В этом - огромная разница, - c жаром заговорила я.
- Это Вы верно подметили,- голос его казался немного удивленным.
- А Вы заметили, товарищ Сон, что западные люди не понимают, зачем это фабрике нужен конференционный зал? И зачем рабочим заниматься самодеятельностью, по-моему, тоже? И даже вообще – что это за зверь такой самодеятельность и с чем его едят? Бедные, бедные западные люди! – продолжала я.
Тут неожиданно зажегся свет, и товарищ Сон, как мне показалось, немножечко от меня отпрянул, хотя на мой взгляд, сидели мы совсем не близко друг от друга.
Я продолжала:
- Знаете, что в Корее поставлено лучше, чем было у нас в СССР? Именно вот все эти вещи: то, что и заводской клуб, и завоские ясли и детские сады находятся прямо на их территории. Насколько это удобнее для людей, чем тащиться куда-то на другой конец города - и для того, чтобы ребенка из садика забрать, и для того, чтобы поучаствовать после работы в самодеятельности. А уж фонтаны и кролики на заводской территории где-нибудь в провинции - это и вовсе фантастика!
Тут свет опять погас. И мне на секундочку показалось, что товарищ Сон слегка расслабился.
-Понимаете, здесь, у вас я так отчетливо поняла, что это не только Политбюро ЦК КПСС виновато в том, что произошло с нашей страной, а и мы все. Наша пассивность, наше безразличие и даже желание многих разломать, растащить и растоптать все, что не охраняется.... Почему люди не могут вести себя нормально без так называемой «диктатуры»? Вот мне, например, ничего не хочется ломать и портить - и вовсе не от страха перед кем-то, - cказала я.
- Вы сами ответили на свой вопрос: человек вполне может себя нормально вести не из-под палки, - ответил товарищ Сон, - Если его правильно воспитать.
Свет снова загорелся.
- Если бы мы по-другому относились к тому, что имели... Вы совершенно правы – я тут успела почитать кое-что из корейской литературы на эту тему- вот, смотрите,- и я раскрыла купленную в Пхеньяне книжку.
- “Правящие партии не уделяли должного внимания развитию субъекта общественного развития и повышению его роли, и в конечном итоге им оказалось не под силу выстоять против подрывных действий империализма», - я перевернула несколько страниц, - «Эти страны не уделяли должного внимания на воспитание народных масс и прилагали усилия только для хозяйственного строительства... Крах социализма в европейских странах преподал исторический урок: если, не признавая решающей роли сознания людей в общественном развитии, пренебрегать им, то это приводит к идеологическому перерождению людей, а далее - к перерождению партии и государства, в конечном итоге - к развалу самого социалистического строя.»
- Совершенно верно. Готовых рецептов социализма нет, - отозвался товарищ Сон,- Но для того, чтобы социализм был построен, надо стараться каждому. Без этого никак.
Свет тем временем то отключался, то включался вновь, причем с непредсказуемой частотой. Представьте себе, когда у вас в стране такая ситуация, а какая-то заокеанская дотошная задница диктует вам, строить вам у себя атомную электростанцию или нет!
- Давайте выключим свет совсем и не будем мучаться, - предложил товарищ Сон, - Конечно, если Вы закончили цитировать из книги.
Если бы он знал, насколько двусмысленно звучала по-русски эта фраза, он бы вряд ли ее произнес.
Мы выключили свет и снова вышли на балкон.
...Знаете ли вы кореянскую ночь? Нет, вы не знаете кореянской ночи...
В совершенной черноте обесточенной улицы сверкали яркие звезды. Кое-где между деревьями изредка мерцали фонарики возвращавщихся по домам людей.
- А еще что Вы думаете? Очень интересно мне слышать Вас, - сказал товарищ Сон, зажигая сигарету.
- Думаю, что здесь я начинаю понимать многое из вашей жизни, что мне раньше было понять трудно....
«Если бы у меня сейчас была такая жизнь», - подумала я про себя, - «Я бы тоже благодарила своего лидера. Да, это рядовые люди трудятся и создают все блага, но без верного направления развития, без принципиального, честного руководства далеко не уйдешь...»
Как бы сказать ему об этом, чтобы он понял, что я имею в виду?
- Это я о роли Вождя говорю. Если я чего-то не понимаю, Вы меня поправьте, ладно? Но я думаю так: понимаете, товарищ Сон, людям нужны герои! Герои, а не «просто занятые своим делом» - причем с ударением на слово «своим».
Вот, у меня за окном сидит в своей собственной (он даже ее ни у кого не приватизировал, сам создал, честным трудом!) паутине паук. Занимается своим делом. Успешно, к слову сказать, занимается. И чем он собирается заниматься, он себе представляет совершенно четко. И с моральными ориентациями у него проблем нет. Ну и что? Думаете, мне интересно смотреть на него целыми днями? Или захочется взять его в качестве образца для собственной жизни? А нам в России – да и в других странах – сейчас предлагают в качестве героев именно таких – всяких там бизнесменов...
Но народ хочет героев - не пауков. Люди не против даже культа - была бы личность! Только с личностями ныне в «цивилизованном мире» туговато, все какие-то супер ди-джеи получаются. И народ уже согласен на малое – «чтоб не обижал» и «чтоб не убежал»... А ведь даже в этих словах, если вдуматься, есть глубокий смысл. Желание, чтобы рядом были герои надежные и добрые - а не готовые вас продать, когда это необходимо для их «собственного дела». Вот вам и весь сказ.
И в российских СМИ тоже наконец-то спохватились: как писала одна газета, “ а юношам-то, обдумывающим житье, делать жизнь с кого? С Верки Сердючки, яростно трясущей накладным бюстом?»
Товарищ Сон легонько фыркнул в кулак.
- Вопрос, заданный вашим поэтом, - далеко не праздный. Очень важный это вопрос. Фундаментальный – хотим мы того или нет. Я тоже это в вашей газете «Труд» читал... Сейчас вспомню! – он на секунду задумался. – «Крик отчаяния нашего российского современника: «Делать жизнь с кого? С поп-звезды?» Начались либеральные реформы - и жизнь обернулась другой крайностью. Сегодня молодого человека с дипломом нигде не ждут, а на вопрос, куда податься, телевидение подсказывает ответ: становись олигархом или "звездой" шоу-бизнеса. А если не смог, то утешайся пивком или водкой подобно экранным героям. Редкий фильм обходится теперь без звона стаканов. Унизительна для человека навязчивая, агрессивная реклама денег и беззаботной жизни.» И герою вовсе не нужны горы мышц, «крутое» ружье или острая шпага. «Хотелось бы узнать из телепередач, как живут сегодня наши простые сограждане. Услышать совет, как ...просто найти силы, чтобы выдержать жизненные испытания.»А каких же героев предлагает «свободное общество» современным молодым людям? Вот, пожалуйста. «Яркий исторический пример игры на спаде, который позволил нажить состояние в 50 - 60 миллионов фунтов, связан с именем Натана Ротшильда. Во время битвы в Ватерлоо в 1815 он распустил ложный слух на Лондонской фондовой бирже о поражении Англии, и курс ее государственных ценных бумаг резко упал. Сам Ротшильд торопливо скупил обесцененные «кусочки бумаги» за символическую цену. Однако официальное сообщение о победе не заставило себя долго ждать. Курс ценных бумаг резко поднялся, и... Ловкий план был превосходен выполнен!» Так вот в чем заключается «ум» ставших миллионерами за чужой счет....
- Дело-то все в том, что мы - не пауки, а люди. Сплести паутину и сосать чужую кровь не может быть идеалом подсознательно для подавляющего большинства из нас, как бы ни пытались вколотить в нас культ Билла Гейтса. Отсюда - и тоска по Герою, а иногда, к сожалению, что греха таить - и завистливая злоба к тем, у кого Герои есть. Как же это так? У нас и «большое образование», и с моральными ценностями, опять же, все ол-райт, вон, смотрите, крест какой большой на шее, и стоит сколько! - ан нет, не хватает чего-то в жизни, до тоски на сердце. Сегодня мы живем в обществе без моральных авторитетов, в котором жизнь делать не с кого. Не с кем и посоветоваться, как «просто найти силы, чтобы выдержать жизненные испытания». Так вот для чего нам нужны герои! Хочется, ой как хочется, чтобы они были. Не мне лично – большинству из нас. Наболело, а их все нет. Все остались в «проклятом тоталитарном прошлом». И даже наш президент, не в обиду ему сказано, как ни вышивай его крестиком , как ни называй в честь него консервированные баклажаны, все равно на супер-звезду тянет, а вот на героя - ну не дотягивает... Обидно! И нефрустрированные граждане ностальгически пересматривают заново выпущенные недавно на DVD советские фильмы, а остальным остается злиться на Павлика Морозова, Зою Космодемьянскую и КНДР. И начинают они придирчиво цепляться к каждому слову в рассказах о ее лидерах: да такого просто не могло и быть, да знаем мы таких... Знаете, что я поняла здесь, товарищ Сон? Что настоящий лидер - не только человек, но еще и символ. Символ надежд народа, его чаяний. Дело не в том, 100% правда или нет, что Вождь донашивал старые ботинки – это частности. Зацикленные на таких вещах отказываются за деревьями увидеть лес. Дело в том, какой жизнью, благодаря, среди прочего, его труду и его руководству живут люди в стране. И опять же - по сравнению не с Абрамовичами, Соньками Золотыми Ручками и Гейтсами, а по сравнению с жизнью таких же, как они, тружеников в подобных их стране странах!
- Вы молодец, товарищ Калашникова, что своим умом до всего этого дошли. В 1998 году, когда в России люди пытались выжить при инфляции в 84%, ради воистину «благой цели» - построения «плюралистской рыночной экономики», которая позволила бы в перспективе создать разрыв в доходах между 10% наиболее и наименее оплачиваемых работников в 22 (!) раза , у нас в КНДР 17 молодых солдат, включая нескольких девушек, погибли, героически спасая от пожара одну из важных революционных реликвий- деревья, на которых антияпонскими партизанами во время борьбы за независимость страны были написаны патриотические призывы. Никто не отдавал этим солдатам приказа жертвовать жизнями - как никто не отдавал приказа вашей Зое Космодемьянской произнести перед казнью ее фашистами пламенную речь....
- Да-да, я об этом слышала в музее! Признаюсь, когда я впервые услышала эту историю, у меня мороз прошел по коже. Потому, что я поняла, насколько мы сами стали далеки от подлинного, бескорыстного героизма - вплоть до того, что многим у нас его стало просто не под силу понять!
- Дело не в том, что надо обязательно всем погибать, чтобы стать героями. И даже не столько в вопросе, солдаты какой армии имеют больше шансов победить врага в бою - которые могут пожертовать жизнью ради символа Революции или которые и в армию-то идут только когда им обещают за это премиальные в 20.000 долларов . Дело еще и в уважении к собственному народу и его истории. В какой стране, скажите, вам приятнее жить - где солдаты-герои получают заслуженные ими почести, или где защитников Родины от вражеских захватчиков публично именуют с экранов «сволочами»?...
- То есть, дело не в спасенных деревьях, а в том, что там, где люди способны на такие поступки, способны пожертвовать собой, не страшно жить! – подхватила я. - Знаешь, что всегда рядом - чье-то надежное плечо, что люди не пройдут мимо, услышав отчаянный крик о помощи, что не струсят остановить бандита и вора, если такой среди них заведется. Что ты- не один. Что здесь людям- не «все равно», потому что каждый не занят одним только самим собой. Удивительно грустно, как быстро мы забыли такие элементарные еще недавно для нас вещи. И вот ведь что интересно - такие массовые народные страдания, как у нас сейчас, где люди гибнут не спасая революционные реликвии, а от рук бандитов, маньяков, насильников, лихих водителей на дорогах, для которых нет законов, от алкоголя, от болезней, которые лечить теперь не по карману , никаких цивилизаторствующих правозащитников не интересуют. Может, мы все не люди для них? Может, на права человека имеют право только горлодерики вроде Политковской или Каспарова? Зато ой как волнует тех же самых правозащитников корейский «культ личности»! Просто до судорог в конечностях и пены у рта.
Товарищ Сон усмехнулся одними губами.
- Смотришь на людей КНДР - здоровых, веселых, работящих, гордых и смелых, любящих свою страну и уважающих своих лидеров,- продолжала я, - Cлушаешь злопыхателей в их адрес из рядов «правозащитников» - и так и хочется адресовать последним слова Квакина из повести Гайдара «Тимур и его команда»: «Он… гордый, – хрипло повторил Квакин, – а ты… ты – сволочь! « Лучше не скажешь.
-Да, - сказал товарищ Сон, немного помолчав, - неординарный Вы человек...
- Мне кажется, просто к вам сюда приезжают люди, которые не по книгам выстрадали свое понимание социализма. Эх, почему у нас нет таких, как Вы? - вздохнула я.
- А кто Вам сказал, что нет? Наверняка есть! Вы просто плохо искали.
- Если честно, то и не искала совсем...
- Вот тут Вы, вероятно, и совершили кардинальную ошибку. Но это неважно теперь. На ошибках учатся.
На улице начало потихоньку светать. Где-то завизжал поросенок, а потом послышался далекий заводской гудок.
- Ой, засиделись мы с Вами! Идите спать, а то уже вставать скоро, - спохватился товарищ Сон и взялся за перила, намереваясь перелезть обратно на свой балкон. - Да, кстати, Вы случайно не из Владивостока?
- Нет, а почему Вы спрашиваете? Вообще-то у меня отец родился в Приморском крае...
- Тогда понятно.
- Что?
-Один друг говорил мне - не знаю, правда это или нет, - что когда русские осваивали Дальний Восток, то сначала был сильный перевес мужчин, и тогда ваши власти, чтобы люди оставались на новом месте, послали туда много крепостных девушек. Отбирали при этом самых красивых...
- Это что, комплимент?
- Зачем комплимент? Вы себя в зеркале видели?
- Ну и язычок у Вас, товарищ Сон! Это я сейчас пойду нервно курить в коридоре, хотя отродясь не курила!
- А что я такого сказал? Ну, спокойной ночи! Утро вечера мудренее...
И он исчез в своем номере. А что «мудренее»? Утро-то и так уже наступило...
Но я все так и не могла заснуть. Корея, казалось, подняла в моей душе наверх, будто магнитом, все самое лучшее и смыла с меня все наносное, подобно ситу, через которое можно отсеять пустую породу. Я не узнавала саму себя...
****
...В понедельник мне предстоял медосмотр - для поступления в санаторий. Я еще никогда до этого в западных странах медосмотры не проходила - обычно там на здоровье людей всем было наплевать, если только нельзя на этом хорошенько подзаработать - и поэтому мне было интересно, есть ли какие-то различия между их медосмотром и нашим, дома. Оказалось, например, что в Корее он проводится даже чаще, чем было в СССР – раз в квартал, а не в год.
Во время медосмотра врач заметил, что у меня сильно напряжены многие мышцы - видимо, от стресса, - и тут же предложил, чтобы мне сделали хороший традиционный массаж. Корея славится им и иглоукалыванием.
Сказано- сделано. На меня надели больничную пижаму (видимо, самую большую, какая у них нашлась), разложили меня на кушетке с валиком вместо подушки и позвали массажиста. Это оказался крепкий еще дяденька лет 60.
Массажист крякнул и начал согнутой в локте рукой разминать мне позвоночник. Через пять минут было такое чувство, что у меня во всем теле не осталось ни единой целой косточки. Не было сил даже вскрикнуть - так было больно. А он все не унимался, разворачивал меня то так, то эдак и вцеплялся в мои мышцы мертвой хваткой: на ногах, на животе, даже на том месте, которое у голландцев именуется achterwerk . Ему, кажется, особенно нравилось разминаться своим локтем именно там.
Я лежала на этом топчане, он массировал меня, а я думала о Саскии Дюплесси. Какая-то она была, что любила, что ненавидела, чего хотела от жизни?... Никто никогда уже не узнает. А я так хочу прожить свою жизнь не зря - чтобы от нее остался добрый, хороший след!
Было все еще больно. Я закусила губу и решила терпеть.
И как оказалось, не зря! Вскоре боль медленно испарилась, и я почувствовала себя словно распаренная хорошенько после бани. Это лишь слабое сравнение, на самом деле мне было еще намного лучше этого !
За дверью меня поджидал ехидно улыбающийся, как мне показалось, товарищ Сон.
- Ну, и как Вам наш корейский массаж?
- Очень ободряет. Жаль, не Вы мне его делали. Это омолодило бы меня лет на двадцать - парировала я.
Но товарищ Сон оказался настоящим мастером спорта по слаггингу . Он любого ирландца заткнул бы за пояс по этой части.
- Я могу Вам банки поставить, - щедро,от души предложил он, - Или иголочками Вас поколоть. Что Вам больше по душе?
- Товарищ Сон, я сама медсестра гражданской обороны. Например, хорошо умею вывихи вправлять. Правда, сначала надо будет кому-нибудь что-нибудь вывихнуть. А еще я очень хорошо ставлю клизму. Может....
Я не договорила, потому что товарищ Сон покраснел и поперхнулся.
- Я же сказал уже, ну и язык у Вас, товарищ Калашникова! Чистокровная гремучая змея!
- Тогда, может быть, заспиртуете меня в бутылку с Вашим гадючьим ликером ? Это Вас от меня обезопасит...
- Да, хорошо бы. Поставлю Вас в бутылке на окно и буду Вами любоваться по утрам. Это мне прибавит аппетита.
Неизвестно, чем бы кончилась эта словесная перепалка, если бы не появилась Чжон Ок.
- Путевка на озеро готова, да? – сообщила мне она. – Но сначала Вы еще съездите в Кэсон. Там у нас есть отель, где можно переночевать в традиционном корейском доме. Спим мы традиционно на полу, да? Пол называется ондур и отапливается снизу.
Как только она вышла, у нас с товарищем Соном начался второй тайм.
- Завтра меня не будет,- сказал товарищ Сон.- Завтра у меня субботник.
- А Вы не возьмете меня с собой? Если можно... Только, пожалуйста, обещайте не смеяться надо мной, если я сделаю что-то не так. Вы ведь такой насмешник.
- Кто, я? Да ничего подобного! Разве можно смеяться над такой женщиной? Это опасно для здоровья! Она же тебя в зубной порошок сотрет.
- Вот, Вы опять за свое..
- Да я вовсе не смеюсь, - он взял меня за руку, - Вот-те крест, как у вас говорят. Или лучше сказать «зуб даю на отсечение»? Над такой женщиной не смеются - ее берегут как зенитку ока.
Мне захотелось куда-нибудь спрятаться, когда он это сказал. Но он стоял рядом и с любопытством наблюдал за моим смущением.
- Вы жестокий человек!- вырвалось у меня, - Вам приятно наблюдать, как Вы меня смущаете.
- Приятно, не скрою, - отозвался товарищ Сон, - Но совсем не потому, что я жестокий...
А почему, он опять не успел договорить. Его позвали к телефону.
****
К моему великому удивлению, на субботник он меня с собой взял! Субботник этот проходил на строительстве нового жилого дома.
Когда мы с товарищем Соном пришли туда, мне на секунду даже стало страшно - столько глаз на меня уставилось. Люди здесь не привыкли к иностранцам. Ну, может, еще к мелькающим за окнами экскурсионных автобусов - ладно, но не на стройке и не в рабочей одежде.
А еще я испугалась, когда увидела, как усердно и быстро корейцы работают. Да разве мне поспеть за ними?!
Но я вспомнила бабушкино любимое «глаза боятся, а руки делают». И то, что товарищ Сон клятвенно пообещал мне, что никто надо мной смеяться не будет...
Из толпы раздались было два-три смешка, но товарищ Сон сказал что-то по-корейски, и они смолкли.
- Сорен! Сорен !- прошелестело по стройке.
- Нанун соренсарамимнида , - подтвердила я выученной с помощью товарища Сона фразой. Корейский аналог кубинского «Soy Sovietica»...
Я огляделась. На всю стройку гремела музыка- причем не по радио. Прямо здесь же, в полевых условиях была раскинута звуковая установка с огромными колонками, а несколько парней и девушек, одетых в защитного цвета форму, играли на аккордеонах и задорно пели какие-то бодрые песни. Такие, что под них хотелось ударно работать, хотя я даже и не понимала слов. И такое было на каждой стройке, на каждом субботнике. На моей памяти не было в СССР ничего подобного. Музыка у нас играла только на демонстрациях: по радио; иногда по улице шли оркестры, иногда кто-то сам брал с собой баян или аккордеон, и его коллеги плясали и пели под него на ходу, маршируя в колоннах. Но это бывало на праздник, а чтобы вот так, каждый день... Здорово-то как!
- Что мне делать? - сказала я товарищу Сону по-русски, помахав рукой своим новым коллегам.
-Поставим Вас пока в цепочку, будете передавать кирпичи, - ответил товарищ Сон. Голова его была по-корейски обмотана полотенцем, что делало его лицо еще симпатичнее.
Меня поставили в цепочку между хорошенькой невысокой девушкой и молодым парнем в военной форме. Мы с ними переглянулись и улыбнулись друг другу.
...Через час пот с меня лил градом. Но глядя на корейцев - таких на вид хрупких, таких маленьких и таких сильных - я не собиралась сдаваться. И в конце концов у меня открылось второе дыхание.
Некоторые из них немного понимали по-русски, а один даже сказал на прощание
- Молодец товарищ!
Чувствовалось, что и товарищ Сон был приятно удивлен.
***
Чем дальше, тем больше начинала я в присутствии товарища Сона чувствовать какое-то приятное смущение. Это было давно уже забытое чувство - настолько давно, что мне стоило немалых усилий вспомнить, откуда оно мне знакомо. А когда я вспомнила, то перепугалась не на шутку. Это было то же самое чувство, что пронзило меня когда мне было 20 лет, когда чей-то далекий голос в Крылатском окликнул сидящего передо мной на трибуне парня, который обернулся на этот голос:
- Володя! Зелинский! – и издевательски добавил: - На допинг-контроль!
...Я старалась не проявлять к нему особого интереса. Но товарищ Сон словно чувствовал, что интерес этот есть. Он всегда махал мне рукой, завидев меня издалека, и так широко, так тепло улыбался мне, словно всю свою жизнь ждал моего в ней появления. На всех мероприятиях он неизменно садился со мною рядом. Я говорила себе, что это ему просто полагается по должности, но какое-то шестое чувство подсказывало мне, что это правда лишь частично.
Наконец, когда мы вместе осматривали страусиную ферму и стояли у загона с десятком страусов в ожидании директора совхоза, товарищ Сон решил, что пришла пора со мной объясниться.
- Корейцы – такой народ, который изнутри через край переполняется эмоциями. Я ощущаю к Вам особую близость, - сказал товарищ Сон. – С Вами можно не церемониться.
Страус, заслыша это, чуть не клюнул его в голову - товарищ Сон едва от него увернулся.
Честно говоря, у меня тоже возникло желание это сделать! Что это он он себе позволяет, а?
-В каком смысле?! – не веря своим ушам, осторожно уточнила я.
- Вы как хризантема, которая не сломается, даже если ее прихватит инеем. Очень такая стойкая.
Я почувствовала, как у меня загорелись щеки- не столько от того, что я его неверно поняла насчет «не церемониться», сколько от того, что он на самом деле имел в виду.
- Вы же меня не знаете совсем...
- Чувствую, да? .
Наступило молчание, но длилось оно недолго.
- О чем Вы думаете? – поинтересовался товарищ Сон. Я хотела сказать ему честно: «О Вас», но не стала.
- О страусах,- сказала я первое, что пришло мне в голову.
- А кем работает Ваш муж? - неожиданно спросил товарищ Сон.
-Нет у меня мужа,- я опять почти рассердилась. Ну, какое ему дело?
- А близкий человек?
- Товарищ Сон!...
- Простите, я не хотел потрошить Вам душу. Я просто не знаю, как еще можно спросить, доступны ли Вы.
Если бы он не был мне так по душе, я бы ему нахамила. Но я поняла, что он имел в виду, и его внимание тронуло меня.
- Эх, товарищ Сон... Я уже не в том возрасте, чтобы задавать мне такие вопросы, - попробовала я отшутиться. Но не тут-то было.
-Так значит, у Вас есть суженый?
Какой настойчивый,однако!
- Нет, нет у меня ни суженых, ни ряженых. Я женщина в возрасте, с детьми; мне если честно, не до этого. Детей бы на ноги поднять. Теперь Вы довольны?
- Спасибо. Очень! – сказал он серьезно. - А вот и директор совхоза...
Он наконец-то засмущался и побежал навстречу директору.
Я посмотрела ему вслед – и вдруг радостно, по-детски засмеялась. В голове у меня закрутилось:
О Георгий, венец мой терновый!
Я хочу, чтобы ты не страдал,
Переполненной ложкой столовой
Мои нежные чувства хлебал!
Этот стишок я вычитала когда-то в юмористической рубрике нашей газеты «Неделя» - была у нас такая газета,которая была настолько популярна, что ее часто трудно было купить! И хотя он был из юмористической рубрики, когда мне было лет 15, я воспринимала его почти всерьез.
Георгий был другом моего братца Гриши- того самого, о котором я вам уже рассказывала.
Они вместе тренировали группы по каратэ, которое тогда еще только вошло у нас в моду, и о нем мало кто что знал.
Георгий был советским корейцем. Из Узбекистана. Старше меня лет на 17. Маленький ростом (наверно, даже я была на полголовы его выше), но никто не замечал этого. Нам в ту пору он казался чуть ли не былинным богатырем! У него были такие же веселые глаза, как у товарища Сона, и такая же чуть выступающая вперед челюсть. А еще - огромные мышцы на руках, перекатывающиеся под его бронзовой кожей. Мы с Олесей - другой сестренкой Гриши (я была его родственницей с маминой стороны, а она такой же, но с папиной) восхищались им. Он был нашим большим кумиром, и мы смотрели на него снизу вверх. Да что мы - его чуть ли не носил на руках весь наш город! Достаточно было назвать его фамилию в числе твоих знакомых, и люди с уважением перед тобой расступались. Его спортивная слава гремела на всю округу. Как-то хулиганы попробовали ночью снять колеса с его машины. Для них это очень плачевно кончилось.
Георгий был дипломированным инженером-горняком. Но вот занялся по жизни тем, к чему больше лежала его душа. Осел в нашем городе, женился на русской (мы отчаянно ей завидовали, хотя никому бы в этом не признались даже под пытками!). По слухам, у ее отца случился инфаркт, когда она сказала ему, что выходит за Георгия замуж. «Вот идиот!»- возмущались между собой мы с Олесей. Потом перевез к себе каких-то родственников из Узбекистана. За ними потянулись и знакомые, и так у нас в городе оказалось несколько корейских семей. А в нашей жизни оказались и Саша, и Рудик, и Розочка Бенсеевна. Это была очень дружная община – они всегда и везде были вместе и во всем друг другу помогали.
Но Георгий затмевал собой всех. Про меня он сначала узнал от Тамарочки, которая, как вы помните, работала в спорткомитете.
- Жора, моя внучка автограф у тебя просит!- сказала она ему как-то, когда он зашел в комитет по делам.
Георгий был удивлен – сам он вовсе не считал себя какой-то знаменитостью. Но фото мне подписал – и не просто подписью, а «Жене от Георгия», как взрослой.
Потом уже он узнал, что мы родственники с его лучшим другом. Гриша тогда был совсем другим человеком - таким, что приятно вспоминать. Его имя уже тоже было хорошо в нашей области известным, и все мальчишки в нашем классе, прознав про мое с ним родство, умоляли меня с ним познакомить.
Однажды мы с мамой шли по улице, когда перед нами вдруг резко затормозила машина. Не просто затормозила, а дала задний ход и проехала так обратно до нас – целый квартал! Не успели мы удивиться, как из нее вылез Георгий и сказал с широкой как солнце улыбкой:
- Вы Ильичевы, да? Давайте я вас до дома подвезу!
Он назвал нас по маминой девичьей фамилии, потому что так называл всю нашу семью Гриша. Мы только потом это сообразили.
У меня от такого предложения даже дыхание перехватило.Я умоляюще посмотрела на маму, и она согласилась:
-Ну, давайте...
Всю дорогу я смущенно косилась на него. А он разговаривал с мамой. По-моему, моя мама ему нравилась (не знаю ни одного мужчины, которому бы она не нравилась, но у нас с нею никогда не было на этот счет чувства соперничества - я охотно уступала ей пальму первенства, так как ненавидела внимание противоположного пола к своей персоне. Оно казалось мне чем-то неприличным.). На прощание он подал нам обеим руку, и я потом не мыла свою, наверно, целую неделю....
Именно с тех пор у меня начался такой интерес к нашим корейцам. Еще до моих друзей по переписке Лешки Кима и Элизы Чен. Наоборот, я искала друзей по переписке-корейцев, потому что хотела узнать о них как можно больше. Они казались мне самым таинственным народом среди всех наших советских. О них редко что-то где-то можно было прочитать. Как будто они есть, а как будто их и нет. От них веяло другим, незнакомым, таинственным миром. Когда начинался арбузный сезон в августе, я отыскивала их среди продавцов на нашем базаре. Я отказывалась покупать арбузы у кого-либо еще.
- Мам, давай лучше купим у корейцев!
Потому что это была возможность хоть немного с ними поговорить. Говорили они по-русски интересно – почти как товарищ Сон. Хотя и совсем не знали корейского. Один раз продававший арбузы кореец увидел, как мама их выстукивает, застенчиво улыбнулся и сказал:
- А они все одинаковые, между прочим!
Когда я закончила седьмой класс, у нас в области проходил первый летний чемпионат по каратэ, на котором и Гриша, и Георгий были судьями.
Гриша провел нас с Олесей прямо на ту территорию манежа, где находились спортсмены, и мы наблюдали это зрелище с близкого расстояния. Корейцы, естественно, выиграли на этих соревнованиях все, что только было можно. Они на голову превосходили всех остальных участников. Это были два великолепных дня! Мы парили в воздухе от счастья.
Больше всего мне запомнились почему-то гортанные крики наших корейцев во время поединков - от низкого «хо!» до тоненького вопля, исходящего, казалось, откуда-то чуть ли не из глубины их желудка. И издаваемое ими тихое, но угрожающее змеиное шипение. Когда они приземлялись на пол после прыжков, пол под нами в зале дрожал словно от землетрясения. Они были великолепны. Ни у одного из наших русских ребят так бы не получилось, сколько бы они ни тренировались. У них не было той природной грациозности. (Гриша не в счет, он у нас азиат по папе.) Вообще, глядя на Георгия, а потом на них, я не могла восприминать их всерьез. «Дилетанты!» - думала я, - «Рожденный ползать летать не можетъ».
А потом случилось страшное. Ну, собственно говоря, ничего страшного не случилось, но тогда для нас с Олесей это казалось концом света: Гриша не сдал в институте госэкзамен по английскому, его отчислили за неуспеваемость и тут же, конечно, забрали в армию на 2 года. Больше всего тетя Женя боялась, что его пошлют в Афганистан, но пронесло. Можно сказать, ему даже повезло: он попал в стройбат в Московской области, не очень далеко от дома. И впервые в жизни с удовольствием писал мне письма. (Правда, сама я писала ему намного чаще – чуть ли не каждый день! Но для солдата в армии это ведь очень важно, да? )
Но для нас с Олесей это все равно была трагедия вселенского масштаба: ведь теперь мы были на 2 года отрезаны от того мира, в котором жил Георгий и его товарищи. Я переживала так сильно, что мой дедушка на полном серьезе спрашивал бабушку, уж не влюбилась ли я в своего дальнего родственничка. Фи, какие глупости! Я-то хорошо знала, как он относится к женщинам. Нет, для меня он просто оставался любимым братишкой. Но вот Георгий...
Хуже того, как раз в то время начались гонения на каратэ. Секцию закрыли, каратэ разрешили заниматься только милиционерам и десантникам. А в тех клубах вакансии были уже заняты, другим тренером, русским, о котором Гриша отзывался так: «Тупой такой утюг...» Мы его почти возненавидели и считали все произошедшее его злыми кознями. Ведь ученики Георгия всегда с треском побеждали - тьфу, я уже стала на родном языке выражаться, как товарищ Сон!- в общем, с большим преимуществом побежали учеников Тупого Утюга...
Георгий попробовал тренировать нелегально - и чуть не схлопотал себе судебный срок. Но обошлось. Потом секции открыли опять, и когда мне в школе предстояли первые в жизни экзамены, и я ужасно трусила, моя мама повела меня для вдохновения к Георгию на тренировку- посмотреть. Тренировал он теперь в их заводском клубе.
Был конец мая. Помню как сейчас, это был день рождения Жоао Карлоса де Оливейры (тогда я помнила такие вещи наизусть и даже отмечала их!) В зале, который находился на уровне тротуара, были открыты все окна, и на них висели любопытные мальчишки. Георгий был польщен нашим (думаю, что маминым!) вниманием. Два часа просидели мы там у него на одном дыхании, а потом он еще и позировал перед нашим фотоаппаратом... Дома я повесила себе потом это фото на стенку. И экзамены после этого сдала с блеском!
Спасибо Георгию!
Как мы только его не называли между собой! Например, Георгий-победоносец. Или вспоминали глупую песенку: «Ну-ка, Жора, подержи мой макинтош!» В его честь Ика Верон сняла приключенческий фильм «Таинственный кореец», в котором инспектор полиции Дертье Мирано расследует исчезновение ее коллеги Балтазара Эмильо (под этим подразумевалась Гришина мобилизация!), в котором Тупой Утюг ложно пытается обвинить своего конкурента, Таинственного Корейца. В конце злодей Утюг, естественно, наказан, Балтазар оказывается жив и здоров, и правда торжествует...Смешно сейчас все это вспоминать, но смех этот добрый.
Георгий же, конечно, ни о чем этом не подозревал. В следующий раз я увидела его уже когда Гриша вернулся из армии, и мы праздновали его возвращение. Мы сидели за столом у тети Жени - у нее бывали замечательные застолья, душевные, и со вкусной едой!- и когда вошел Георгий, мы с Олесей чуть не поругались из-за того, кто сядет за стол с ним рядом. Кончилось, правда, миром: мы окружили его с двух сторон!
Георгий уже отпил из своего бокала, когда тетя Женя заметила, что на столе одного бокала не хватает, и принесла из кухни новый. Так получилось, что при этом бокал Георгия оказался отодвинутым ко мне, и я схватила его поскорее, пока никто не видел, и начала из него пить.
- Ой, Женя, неудобно получается, - сказал мне Георгий своим неповторимым обворожительным выговором на русском языке, - Неудобно получается, я же уже пригубил...
Я заверила его, что мне это совсем не мешает. А сама потихоньку крутила бокал этот у себя во рту, чтобы уж наверняка прикоснуться к тому месту, которого касались его губы... Очень надеюсь, что он не заметил этого. Но Олеся была чернее тучи.
Правда,потом она успокоилась. Когда тетя Женя сказала о том, какие мы с ней уже стали большие, а Георгий, подмигнув, сказал нам обеим:
- Да, девушки очень красивые! Особенно весной.
Нас еще никто никогда до этого не называл девушками, и мы обе залились румянцем....
... Да, видимо, действительно, все что мы любим, идет родом из нашего детства. Вот что я думала, когда товарищ Сон подошел ко мне вместе с директором совхоза....
***
В Кэсон мы приехали, когда уже сгущались сумерки. За традиционными воротами с высоким порогом вдоль ручья протянулся ряд таких же традиционных домиков, построенных специально для туристов. У каждого из них тяжелая дверь с порогом, на котором запросто можно споткнуться в темноте, которая ведет во внутренний дворик, окруженныи с 4 сторон гостиничными номерами - корейскими комнатами на высоких деревянных настилах, где обувь полагается снять и оставить на улице. Внутри номера, окна которого традиционно затянуты бумагой - циновка на полу, сундук, в который прячут одеяла; валик под голову вместо подушки и корейское одеяло - мягкое и пушистое. Есть здесь и телевизор, но со светом были все те же проблемы, что в Саривоне, и я решила его не включать.
Мне уже скоро надо было уезжать на подготовку на озеро, а я все еще так и не знала, когда же приедут в Корею мои ребята. И очень из-за этого переживала. Но ведь Донал сказал мне, чтобы я корейцев не беспокоила.... И я их не тревожила своими переживаниями.
Но теперь мне снова не спалось, и на душе было муторно. Опять начинали подниматься на поверхность загнанные мною глубоко в подсознание страхи. Я чувствовала, что начинаю захлебываться в них. Может быть, товарищ Сон действительно выслушает меня, как он предлагал?
Я долго колебалась, пару раз вышла во дворик.Там было тихо, светила луна, и мощно стрекотали сверчки. Из домика шофера Хиль Бо - через затянутые бумагой окна - разносился мощный храп.
Наконец я не выдержала. Когда луна зашла за тучку, я босиком выбралась за дверь и в одной пижаме, накинув сверху шаль, чтобы не казаться неодетой, скользнула к двери товарища Сона.
Я не знала точно, что я скажу ему, когда его увижу. Я знала только, что мне очень тяжело, и очень надо его увидеть. Почему-то я была уверена, что он не спит. Замков на дверях тут не было – и никого это не удивляло!
Внутри была кромешная тьма. Словно в каменном мешке.
Он не услышал, как я вошла - бамбуковая дверь была открыта. Он спал -как и полагается, на полу, аккуратно, по-солдатски подоткнув под себя уголки одеяла «конвертиком». Мне стало ужасно стыдно и даже страшно, что мне могла прийти в голову такая дикая мысль - потревожить его со своими глупостями. Мало ли что из вежливости сказал человек! Вспомнилась любимая моя Лиза Бричкина - и я, чтобы избежать подобной ситуации и не сгорать потом со стыда, повернула к двери. Но не разглядела в темноте и задела столик, с которого с грохотом свалилась книга.
В ту же секунду товарищ Сон оказался на ногах, в считанных сантиметрах от меня. На нем был белый тельник - такой, как носил когда-то мой дедушка, и длинные белые кальсоны, какие я видела только в кино. Видимо, он хорошо ориентировался в темноте, потому что, к моему ужасу, сразу меня узнал.
- Товарищ Калашникова, что случилось?
Я была готова провалиться под традиционный пол ондур. Что я могла ему сказать? Что мне захотелось человеческого тепла? Что мне одиноко?
-Ничего не случилось... Извините меня, товарищ Сон... Просто Вы сказали, что если мне нужно будет поговорить по душам... Извините, что я не подумала, что Вы спите... ,- я сама чувствовала, какую ерунду я несу, и на душе от этого становилось все гаже и гаже. Гадко до такой степени, что продолжать я больше не могла. Слезы стыда фонтаном хлынули у меня из глаз, я повернулась и рванула к двери.
- Товарищ Калашникова... Евгения... Я уже проснулся. Не надо убегать.
Он назвал меня по имени? Я не ослышалась?
Я еще ничего не успела понять, когда теплые, сильные руки поймали меня и обняли за плечи. Не с какой-нибудь дурацкой «страстью», как в романах, а по-человечески, по-доброму, по-братски обняли. И еще через секунду я уже беззвучно рыдала в его крепкое, натренированное плечо. А товарищ Сон гладил меня по волосам и с приятным акцентом тихо повторял:
- Ну, ничего, ничего, Евгения- радость моя, все будет хорошо. Мы еще прикурим от солнца!
Ох уж это его знание идиом русского языка !
...Остаток ночи я провела у него. Мы почти не спали. Я рассказывала ему о своей жизни - откровеннее, чем рассказала бы священнику на исповеди, если бы была верующей. А он слушал - с душой, так как мало кто умеет слушать; не перебивая, не задавая слишком много вопросов, не осуждая. Как профессиональный разведчик. Время от времени комментировал или уточнял что-нибудь - и каждый раз не в бровь, а в глаз. Чувствовалось, что это был человек с огромным жизненным опытом.
Это было такое счастье – говорить на родном языке, не беспокоясь о том, точно ли подобрано выбранное тобой слово для передачи оттенков твоих чувств!
Мы лежали на его циновке, прижимаясь друг к другу под толстым и мягким корейским одеялом - даже не помню, как мы там оказались, но между нами не было ничего такого «клубничного». Рядом с таким человеком и мысли об этом не приходили в голову – до того с ним рядом было просто и хорошо на душе! Я прижималась к его плечу как к плечу кого-то близкого, родного. Товарищ Сон обнимал меня одной рукой, а другой все гладил мои волосы. От него пахло миндалем и сигаретами одновременно. И от каждого его прикосновения у меня по всему телу шли мурашки. Только не холодные, а теплые - если вам понятна разница.
Заснули мы только под утро. А когда я проснулась, его рядом не было. А одеяло было аккуратно подоткнуто вокруг меня «конвертиком», словно это сделала заботливая мама…
Я очень испугалась, что у него могут быть из-за меня неприятности. О себе я не думала. В конце концов, это я заварила такую кашу и была согласна за это отвечать, если нужно. Бог мой, да как мне такое в голову пришло – прийти к нему вчера вот так! Как я только осмелилась! И что он теперь подумает обо мне...Боже, как стыдно!
В состоянии сложных психических эмоций я не заметила, что мне пора вставать... тьфу ты! И я туда же!
Я осторожно высунула нос из-за двери... Во дворе было пусто, и судя по отсуствию обуви у дверей, все уже ушли на завтрак.
Я быстро на цыпочках перебежала в свою комнату, в соседнюю дверь и начала одеваться.
На завтрак я шла не чуя под собой ног. Что, если он уже сидит там? Какими глазами мне на него после этого смотреть?
Но мне повезло. Товарища Сона за столом не было, была только заканчивающая уже завтракать Чжон Ок. Она приветливо со мной поздоровалась.
- Доброе утро. А где товарищ Сон? – не выдержала я.
- Он рано встал и уже позавтракал. Говорит, очень хорошо выспался сегодня. А Вы?
От этого вполне невинного вопроса у меня чуть не застыла в жилах кровь. Может, она знает, что произошло?
- Лучше не бывает,? cказала я, стараясь, чтобы голос мой не дрожал. Мне не шел кусок в горло...
...Когда я увидела товарища Сона возле автобуса, мне стало так жарко, что начало казаться будто вся улица видит, как я себя чувствую. И знает, где я была вчера ночью. Со стены на меня укоризненно смотрел портрет Великого Вождя.
Товарищ Сон увидел меня, улыбнулся - тепло, по-доброму, и легонько хлопнул меня по спине, когда я поднималась в автобус. Но ничего не сказал. А что,собственно, он мог сказать?
Всю дорогу обратно до Пхеньяна товарищ Сон сидел в автобусе впереди меня, и я не могла оторвать глаз от его коротко стриженного черноволосого затылка и смуглой до черноты шеи. Иногда он поворачивался к окну, и тогда мне был виден кусочек его гордого, мужественного профиля. Тут уж мне было впору прятать лицо. И я и прятала его – в книгу. Только для того, чтобы потом снова украдкой на него взглянуть, благо дорога из Кэсона была не ближняя.
Но один раз товарищ Сон неожиданно оглянулся и перехватил мой взгляд. Не успела я даже испугаться, как его лицо вспыхнуло словно фитиль в лампочке накаливания, и я почти физически почувствовала на себе его взгляд ответный - таким рентгеновским он был.
Господи! Да что же это творится?! С ума мы оба, что ли, сошли? Пора кончать это безобразие.
Я заметила, что начинаю дрожать, как овечий хвост. И притворившись, что я сплю, сама не заметила, как заснула на самом деле...
А проснулась, когда автобус вдруг резко остановился.Уже возле гостиницы, и двери его открылись. Я пулей вылетела из него, ни на кого не глядя.
Проходя мимо меня в вестибюле, когда я брала ключ от своего номера, товарищ Сон наклонился к моему уху и сказал:
- Евгения, я займусь Вашими ребятами сегодня же. Вы зовите меня теперь просто Ри Ран. Договорились? Будем знать Вы да я .
- Хорошо,- выдавила я из себя,- А Вы зовите меня просто Женя, ладно?
И мое сердце заколотилось как после стометровки.
... Вечером в баре гостиницы, где мы обычно сидели и разговаривали, мы с Чжон Ок рассказывали друг другу о своих жизнях. Конечно, я не рассказала ей и десятой доли того, что обо мне знал теперь товарищ Сон. А его с нами почему-то не было, и я поймала себя на том, что мне без него тоскливо.
- А товарищ Сон? - вдруг вырвалось у меня помимо моей воли, когда Чжон Ок закончила свой рассказ,.- Девушки, наверное, в очереди стояли, чтобы с ним познакомиться. Умник, красавец, с хорошим характером; просто не может быть, чтобы он до сих пор оставался холостяком!
- Товарищ Сон - вдовец, - бесхитростно сказала Чжон Ок.- Вот уже 5 лет. У него две маленькие дочки.
Глава 22. Ах, Ри Ран!...
«Сегодня повсюду на нашей Родине царят характерные эмоции и романтика сонгунской эпохи.» («Кымсугансан», номер 5, 97 год чучхе)
...Я сидела на 47 этаже, в вертящемся вокруг собственной оси ресторане на вершине отеля «Янгакдо», откуда Пхеньян был виден с высоты птичьего полета, и ждала Ри Рана. Ресторан вращался медленно, почти незаметно, но все-таки вращался, и когда я замечала, что то или иное здание находится не там, где было всего минут 15 назад, у меня начинала кружиться голова.
...Прошло уже почти 3 месяца с тех пор, как я оказалась в этой удивительной стране. После первых двух ознакомительных недель Донал и Хильда увезли меня на озеро Сичжун, в грязевой санаторий в густом сосновом бору, где, как утверждал Ри Ран, «на песчаном берегу цветут морщинистые розы». Мне они такими уж морщинистыми вовсе не показались, но предъявлять претензии было не к кому, потому что на этот раз почти все время из корейских гидов со мной была только Чжон Сук. А Ри Ран приезжал к нам в санаторий только на выходные. Я даже было подумала, что кто-то все таки проведал о нашей с ним кэсонской беседе, и его поэтому удалили от меня подальше - и очень от этого переживала.
Но он все-таки никуда не исчез, а в один прекрасный день приехал насовсем и привез с собой на машине моих сорванцов! Мама с Лизой, как оказалось, задерживались; маме опять пора было оформлять новый паспорт.
Как я обрадовалась, когда мои мальчишки бросились мне на шею! Им к тому времени было по 4 года, и я вдруг с ужасом представила себе расстояние от Москвы до Пхеньяна.
- Кто же это довез их сюда? – cпросила я Ри Рана.
- Военная тайна, - улыбнулся он.- Не волнуйтесь Вы так, мы с Чжон Ок займемся Вашими мальчиками, а Вы смело занимайтесь своими делами. И поправляйтесь.
«Поправляйтесь»? Ах да... Я было совсем забыла о своем здесь статусе.
Конечно, раздумывать обо всем этом мне было особенно некогда: программа моей подготовки, которую обрушили на мою голову словно ведро холодной воды Донал и Хильда, была очень напряженная. Я бы даже сказала, напряженная не по-ирландски. И включала в себя гораздо больше, чем то, что перечислил мне Донал во время нашей первой встречи в пхеньянской гостинице. Кто-нибудь может объяснить мне, зачем меня, например, учили нырять? Или обучали верховой езде? Были и такие вещи, которым вроде бы понятно для чего меня обучали, но уж лучше было не думать, что такое мне может понадобиться на практике! Занятия мои с ними шли фактически весь день - сразу после завтрака и до отбоя, а иногда и после него.Единственным отдыхом были грязевые процедуры. Во время них я закрывала глаза - и тут же моментально засыпала. Сон был для меня дорогим удовольствием – даже в выходные Хильда будила меня часов в 6, чтобы еще раз пробежаться по спряжению неправильных глаголов в языке африкаанс или чтобы я рассказала ей, какие дискотеки в Кейптауне сейчас самые популярные. Даже с Фиделем и Че мы виделись только рано по утрам и по воскресеньям. К счастью, вокруг было столько всего для них нового и интересного, что они не слишком из-за этого расстраивались Но все равно я бы предпочла, чтобы бабушка поскорее переняла эстафету присмотра за ними у майора КНА... Мне было неловко его этим беспокоить.
...С некоторых пор Ри Ран начал сниться мне по ночам. Мне снилось, что меня сурово пробирают на собрании за нездоровый мой к нему интерес. А еще снились мне его бронзовые широкие плечи и смеющиеся горячие чернильные глаза. Его глуховатый низкий голос и сильные, теплые его руки.
Каждый раз, когда я думала о нем, я краснела как 17-летняя девчонка - и злилась на себя за это, но ничего не могла с собой поделать. Бравый и умный майор-переводчик совершенно покорил мое воображение. Особенно с тех пор, как я начала узнавать его получше.
Он умел все – скакать на лошади, прыгать с парашютом, стрелять из ПЗРК и варить синсолло . Он в совершенстве владел таеквондо. Он знал 4 иностранных языка, прекрасно пел народные песни и играл на аккордеоне. Он никогда не терял самообладания и бодрости духа. Он объездил чуть ли не весь мир. Мои дети уже через неделю после приезда в Корею обожали «дядю Ри Рана», который с азартом играл с ними в прятки и в лошадок. У него были две совершенно очаровательные маленькие дочки, 7 и 5 лет, приезжавшие иногда в санаторий вместе с ним- похожие на куколок и говорившие мне хором с поклоном «Камапсумнида !», когда я угощала их российскими конфетами.
По воскресеньям мы всемером (вышеперечисленные плюс Чжон Ок; Донал с Хильдой отдыхали сами по себе – до такой степени я надоедала им за неделю) устраивали на берегу озера пикник. С вареной картошкой в мундире, с кимчхи и рисовыми хлебцами, которые Фидель очень полюбил. Девочки - Хян Чжин и Ген Ок - пели песни, а мои ирлашки старались произвести на окружающих впечатление и начинали бегать по берегу. Они ходили чуть ли не на головах, и мне приходилось сердито на них прикрикивать:
- Че! Фидель! Ведите себя прилично! Здесь вам не Ирландия!
Потом девочки начинали играть с ними в какие-то неведомые мне корейские детские игры - одному только богу известно, как они понимали друг друга, но все-таки понимали, а Ри Ран и я прогуливались вокруг озера. Вот тогда мне и выпала возможность его получше узнать...
- Жалко, что сейчас не осень, - говорил Ри Ран, - Осенью здесь вокруг озера зреет очень вкусная хурма. А какая красота здесь лунной ночью! Есть такая песня у нас народная...
И он закрывал глаза, настраивался и начинал петь, а потом переводил для меня:
- «Пожалеешь, не увидя травы вечной молодости на горе Рэнде,
Не устанешь любоваться месяцем над озером Сичжун...»
Не знаю, было ли это намеком на то, что неплохо бы было нам им полюбоваться, но я уставала просто смертельно - и безо всякого любования на месяц. Я надеялась, что он это поймет и на меня не обидится.
Иногда мы ходили с ним пешком в соседний совхоз. Не спрашивайте, предупреждал ли он совхозников о нашем визите заранее – не знаю. Но мне было хорошо там, как дома.
Я вообще практически моментально почувствовала себя в КНДР как дома. И дело вовсе не в том (или не столько в том), что здесь было много советских машин и других видов транспорта, а улицы в Пхеньяне широкие, как в Москве, что корейская офицерская военная форма так напоминает советскую, что многие корейские многоэтажки похожи на советские (только в отличие от последних, выкрашены в разные красивые пастельных тонов цвета), а кинотеатры, как и у нас раньше, украшены рукописными плакатами с изображением героев фильмов. Нет, главное - в людях, в их образе жизни.
Все было моментально узнаваемым - школьные и заводские культпоходы по музеям и циркам, субботники, доски почета… вещи, которые трудно даже обьяснить западному человеку, а для нас, выросших в СССР, до сих пор естественны как воздух. Мы только немного подзабыли их, а после 2-3 дней здесь воспоминания наплывают с таким напором, такой лавиной, что кажется, даже чувствуешь запах родного дома твоего детства… Наплывают и чувства - те самые, которые в «свободном» мире так долго и усердно пришлось загонять в подполье просто для того, чтобы в нем выжить. Например, любовь к людям. Или желание принести пользу обществу. И- вера в хорошее в людях, которую мы почти утратили, будучи вот уже больше 15 лет постоянно начеку в жизни, где человек человеку - действительно волк, и от него можно ожидать любой гадости.
По дороге в совхоз нам встречались люди, в которых меня так подкупала их какая-то советская невинность. Они были такими привлекательными - своей простотой, естественностью, скромностью, трудолюбием... Казалось, они жили единой жизнью с окружающей их природой. В чистых реках здесь можно и купаться, и мыться, и даже стирать одежду при необходимости. Дороги были не безупречны, но во всяком случае, лучше провинциальных российских. И машин достаточно, но не через край; что такое автомобильная пробка, здесь людям, к счастью, было неведомо....
Ребятишки махали нам рукой. По деревенским улицам вместе с ними бегали собаки, на которых никто не бросался, «чтобы их сьесть». А крестьяне, работавшие в поле, садились завтракать прямо на железнодорожных рельсах (там было более-менее сухо, по сравнению с рисовыми полями, а поезда здесь ходили редко, и такое сидение на рельсах можно было встретить часто. Теперь я поняла, почему поезд, проезжая по Корее, так часто издает предупредительные гудки! И еще вспомнилось мне увиденное где-то в интернете фото девушки, отдыхающей вот так же на рельсах - с подписью под ним «бездомная девушка в Северной Корее»... Сами вы бездомные, господа продажные писаки!
В совхозе, в который мы ходили, имелась собственная амбулатория, с аптекой, родильным отделением и с изолятором для больных и работали 5 врачей, а также зубной врач и акушерка. И это - на всего 3500 жителей! Имелись там свой детский сад и средняя школа. И я не могла опять-таки не сравнивать увиденное на селе в Корее с российскими селами - с давно уже заброшенными, покинутыми людьми нашими деревнями, где зачастую и магазина-то нет, а не то, чтобы детского сада или больницы. (Коттеджи богатеев, построенные за последние годы – это не того поля ягода!)
Какой контраст с КНДР! Здесь действительно делается все возможное, чтобы создать труженикам села нормальные условия для жизни и работы, чтобы не приходилось за всем ездить в город. Главная улица села была вымощена, да и на боковых улочках не было такой непролазной грязи, как в деревнях российских.
Детский сад совхоза потряс меня чистотой и порядком, а корейские дети - своими музыкальными талантами. После того, как перед нами выступили деревенские дети, их воспитательницы решили тоже от них не отставать - и спели для нас хором песню под аккордеон. Завел меня Ри Ран как-то и в местную школу. Туда мы попали во время обеденного перерыва. На обед дети ходят домой, оставляя при этом в школе свои портфели. Не знаю, как вас, а меня это поразило. На стене классов висели доски почета, причем с указанием не только на отличников: все ученики класса были распределены по местам, согласно их успеваемости. Не очень-то приятно кому-то быть в классе последним, но зато есть хороший стимул подтянуться....
Но больше всего я удивилась, когда на столе в одном из классов заметила учебник, который, по словам Ри Рана, в переводе именовался «Основы морали, этики и поведения в обществе». И это - для 3-4 классов средней школы! Может быть, таким ранним обучением данному предмету и можно объяснить примерное поведение корейских школьников и их самодисциплину, которой западные школьные учителя (и все общество в целом!) могут только позавидовать?
Потом крестьяне приглашали нас к себе на обед. Мы вежливо отказывались, а они совали нам в руки фрукты и овощи, выращенные ими самими. К слову, оказалось, что корейцы едят помидоры не с солью, как мы, а с сахаром!
Все на этой земле шло своим чередом - трудились на полях крестьяне и солдаты, шли по домам после учебного дня школьники... И так хорошо, так радостно было видеть все это!
Я заметила, что рядовой турист из «свободного» мира подсознательно обычно едет в другие страны чтобы убедиться в том, что «а у нас лучше», «ой, сколько у меня всего есть по сравнению с ними» - и радоваться этому. Как Вэнди. Ему это нужно для самоутверждения, как певцу Кобзону - накладка на лысой голове. Видно, иначе радоваться,- без того, чтобы насмотреться на чужие злоключения- у него не получается: нечему. (А еще ему приятнее, когда у него просят милостыню, хотя на словах он может это и отрицать!) И для таких туристов Корея окажется как холодный душ. Да, «у них» нет «Мерседесов» последней марки или мобильников - но этого для такого туриста недостаточно, чтобы вновь испытать привычный короткий оргазм при мысли о собственных вещевых запасах дома. Потому что здесь он нутром почует, что для этих людей его «сокровища» - не главное, что ему здесь не завидуют. И от этого его радость меркнет на глазах.
- Когда наши корейские знакомые побывали у нас на Западе, мы, признаемся, подумали: «Ну, они точно попросят у нас в стране политического убежища, когда увидят все, что у нас здесь есть! Тем более корейцы наши- молодые, образованные, языки знают, здесь не пропадут!» – рассказывала мне Хильда, долгое время прожившая с Доналом в Германии,- И каково же было наше удивление, когда они были в совершенном ужасе от увиденного и не могли дождаться, когда вернутся домой! «Улицы здесь грязные, по ночам шум, вокруг какие-то пьяные, наркоманы, женщины собой торгуют... Как вы можете жить в таких условиях?» И мы не нашлись, что им ответить... Магазины на них впечатления тоже не произвели!
Никто не утверждает, конечно, что у корейцев легкая и беззаботная жизнь.
-Представьте себе, что было бы у вас в стране, если бы она за один день потеряла свои экономические отношения сразу с Германией, Голландией, Францией, Британией... Вот в таком положении оказалась наша страна в начале 90-х годов - рассказывал мне Ри Ран. В тот же период в КНДР произошли несколько природных катастроф, приведших к потере урожая. Но страна наконец оправилась от этого, несмотря на все трудности, связанные не только с вышеописанным, но и с американскими экономическими санкциями. И когда видишь на корейской Выставке Трех Революций, напоминающей нашу ВДНХ, и собственные машины, выпуск которых налажен в этой стране, и павильон, посвященный первому корейскому космическому спутнику (существование которого американцы до сих пор отрицают: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!»), то невольно поражаешься стойкости и мужеству этого небольшого народа.
Здесь не продают за миллионы долларов места на космических кораблях и не торгуют документами об отечественной истории. Корейские ученые работают на благо своей страны. Они не станут вынужденными проститутками, предлагающими свои услуги тому, кто больше заплатит, как наши ученые отечественные, для которых собственное государство выступает при этом в роли сутенера.
Беззаботность вовсе не является синонимом счастья. Как говорил еще Лев Толстой, «спокойствие - это душевная подлость». «Дай мне жить спокойно!»- любимыи клич эгоистов и карьеристов всех времен и народов. Но спокойствие и уверенность в завтрашнем дне - это две разные вещи. А последней просто дышат все корейские улицы!
Может быть, такой наша страна была в 50-е годы; к сожалению, знаю о них только по рассказам мамы, мне не повезло, я родилась позже. А потом нам всем вдруг, как Остапу Бендеру, стало «скучно строить социализм», и мы вместо этого размечтались о белых штанах, мулатках и Рио-де-Жанейро. С весьма печальными для страны нашей последствиями….
В том-то все и дело, что корейцам действительно строить социализм НЕ СКУЧНО! Понимаете, о чем. это я?
Глядя на корейцев - маленьких, таких хрупких с виду, которые на субботнике, выстроившись цепочкой вдоль дороги, копают яму для электрического кабеля на протяжении нескольких километров или до глубокого вечера, часто - и в выходные дни не покладая рук, обрабатывают рисовые поля -, невольно вспоминаешь строчки из Маяковского: «Гвозди бы делать из этих людей - крепче бы не было в мире гвоздей!» Они действительно с любовью относятся к труду - если у вас еще хватает воображения, чтобы представить себе, что это такое.
И еще - корейцы живут как одна большая семья. К такому человеку, знакомому только лишь с буржуазным обществом, действительно трудно привыкнуть...
«Ах, они только вкалывают как рабы, а больше ничего у них нет в жизни!»- завоют сейчас наши белоручки, мечтающие , чтобы на них «работали их деньги», как им обещают рекламы всяких мошенников, в представлении которых счастье - это «лежать на песочке на Багамах». «Вот потому… вы в клетках и живете!»- как говаривал Гедеван Александрович из бессмертного фильма «Киндза-дза»… В Корее, к слову, я нигде не видела на окнах решеток. Или железных дверей, как у нас в России. Нет в этом нужды.
Все у них есть в жизни, не беспокойтесь. Есть театры, есть музеи, есть цирк, спортзалы и бассейны, есть дома культуры и парки отдыха - и все это доступно всем. И читает на ходу хорошую книжку, идя по сельской тропинке, девушка в военной форме. И играют на музыкальных инструментах ,танцуют и смеются дети (пока в «цивилизованном» ирландском городке, где я жила, их сверстники умирают от передозировки наркотиков, угоняют машины или кого-нибудь поджигают). И играют в шамхаты молодые ребята. И с достоинством отдыхают в парке на лавочках не обворованные денежной реформой старики. И ходят по набережным влюбленные, держась за руки и нежно поглядывая друг на друга, вместо того, чтобы пить на ходу из банки пиво, а потом укладываться где-нибудь в кустах….
Я увидела в КНДР вполне достаточно для себя, чтобы составить неплохое представление о тамошней жизни. Не будете же вы утверждать, что исключительно ради меня одели, обули и накормили всех прохожих вдоль дороги нашего следования, в том числе- в сельской местности, дав им при этом строгий приказ улыбаться, и что это именно ради меня не только в Пхеньяне, а и во всех городах и поселках, через которые мы проезжали, люди поддерживали на улицах чистоту и порядок?
Люди!! Посмотрите вокруг! Посмотрите, в какую грязную, вонючую свалку мы с вами превратили нашу прекрасную, любимую, единственную в мире страну! Мы все, а не только злодеи типа Березовского (это же мы с вами позволили ему и ему подобным так распуститься!). Во что превратились мы сами во имя заразы «нового мышления», в котором нет ничего нового - это обыкновенные эгоизм и жадность! Посмотрите, как «окитаили» мы Россию, превратив ее в один огромный старьевщический базар, в один огромный «секонд хэнд». Неужели вам ее не жалко? Неужели вы до такой степени не уважаете самих себя?
Так почему же у корейцев получается выжить и развиваться, сохраняя общество социальной справедливости, - несмотря на такие ограниченные ресурсы, по сравнению с нашей огромной страной, одаренной несметными природными богатствами? И почему мы сорвались в такую пропасть, что на наших улицах сегодня - сотни тысяч беспризорных детей, что наши мужчины умирают, не дожив до 60 лет (средняя продолжительность жизни в «голодной» Корее - 71 год!), что наши женщины отказываются от детей или даже убивают их, а население уменьшается на почти миллион человек в год? В чем корейский секрет?
Ответ прост. Чучхе.
И не надо смеяться, балаганничать над коротким «экзотическим» словом, о котором у нас большинство даже не знает толком, что оно означает. «...Идеи чучхе означают, что ты сам есть хозяин своей судьбы, и что в тебе есть и сила для решения своей судьбы» Для непонятливых объясняю: не надо сидеть сложа руки и ждать, пока «добрый дядя из-за океана» вложит в твою промышленность награбленные им миллионы. И не надо думать, что ты сам ни на что не способен потому, что этот дядя якобы «цивилизованнее» тебя.
У нас не понимают происходящего в Корее потому, что им все не дает покоя стоящий перед глазами призрак «дорогого Леонида Ильича», на который они автоматически прожектируют увиденное и услышанное ими в этой стране. А слабо понять, что дети и внуки у корейских коммунистов не выросли такими, как сын автора слов Гимна СССР, мечтающий стать царем Всея Руси? Вовсе не симпатизирующий корейским коммунистам англичанин Майкл Харрольд проговаривается в своей книге «Товарищи и чужаки», что как только за поведением детей высокопоставленных членов партии и правительства в КНДР замечается что-либо неподобающее, их тут же отправляют на трудовое перевоспитание! А у нас...
Не помню дословно наизусть это высказывание товарища Ким Ир Сена, так. как прочитала его еще в детстве, так что могу быть немного неточной: "Если человек заразится низкопоклонством, он станет болваном, если низкопоклонством заражается партия - погибнет революция, а если низкопоклонством заражается нация - погибнет страна.» И по-моему, состояние России за последние 20 лет- достаточно наглядный тому пример!...
Корея была такая тихая, мирная, спокойная страна. Наверно, именно потому, что хотящие мира ее люди были готовы, если будет надо, к войне. Лишь один раз за все это время нас с Ри Раном остановил на дороге военный патруль: проверить документы. Я отнеслась к этому совершенно нормально - даже не удивилась. Солдат был очень вежливым. Пока он разговаривал с Ри Раном, я успела заметить, как по автомату его мирно ползла большая гусеница...
ть иллюстрацию: (про иллюстрации) Разместить в разделе: выберите раздел: Малые формы - миниатюры - новеллы - рассказы - репортажи - Люди которые сами побывали у нас, больше не верят в то, что у нашей страны есть какие-то агрессивные намерения, и в другие выдумки западной пропаганды,? сказал мне как-то Ри Ран.
И действительно, как же в них верить, когда мысленно сравниваешь корейских солдат, пашущих землю и работающих на стройках своей Родины с американской и другой натовской солдатней, пытающей и расстреливающей мирных жителей в чужих странах?
...Наконец глава «У озера» в моей жизни подошла к концу, и мы вернулись в Пхеньян. Здесь мне предстояло провести еще пару месяцев: скоро должна была приехать моя мама, и она с мальчиками и Лизой собиралась жить здесь пока моя миссия не будет закончена. Я хотела быть уверенной, что она здесь привыкнет и не будет рваться отсюда так же, как рвалась в свое время из Ирландии. Навряд ли я могла позволить себе летать через половину земного шара только для того, чтобы разобраться с ее русской хандрой!
Ри Ран просто стал для меня символом этой своей страны, уговаривала я себя. Олицетворением всего того, что я здесь увидела. И только. Но чем дальше, тем труднее мне самой становилось в это верить.
Когда я только приехала сюда, корейцы показались мне такими другими, что я и не задумывалась, могу ли я здесь кому-то понравиться. Даже на пару комплиментов в свой адрес я отреагировала как на простую вежливость. Они были мне очень симпатичны, но они жили своей жизнью – не в обиду им сказано, немного как инопланетяне. За этой жизнью можно было наблюдать со стороны, им можно было во многих отношениях по-хорошему позавидовать, но стать частью этой жизни было просто невозможно. Это тебе не Ирландия. Это был факт, и к этому надо было относиться как к факту. «Мы с вами чужие, Шура, на этом празднике жизни...»
Но с тех пор, как он взял меня за плечи той ночью, Ри Ран вдруг перестал быть выходцем с иной планеты и превратился для меня в просто мужчину. И чем больше я смотрела на него и разговаривала с ним, тем больше он мне нравился. Он был весь такой надежный, серьезный – и в то же время с юмором, на 200% мужественный – и в то же время не мачо. А уж до чего от его улыбки становилось светло на душе... Как от лампочки Ильича!
Он был настоящим, закаленным революционером – с убеждениями и с принципами, а не с «новым мышлением”, изобретенным на деньги Сороса. Одним словом, он был именно тем, кого я так долго и так тщетно искала среди выходцев с Африканского континента! Какая ирония судьбы в том, что я нашла его только сейчас – и где...
Это была даже не любовь в классическом смысле слова – это было сплошное восхищение.
Я отдавала себе полный отчет, что мои мысли о нем – одни лишь бесплодные фантазии. Что никогда в жизни он не увидит во мне больше, чем «тв. др. в др. стр. » И гнала их изо всей силы, когда они лезли в голову.
Я вспоминала то время, когда мое чувство к Ойшину из прекрасного и никому не нужного цветка постепенно завяло и превратилось вместо того в незаживающую гноящуюся занозу в душе. Еще только мне не хватало второй серии!
Безответная любовь похожа на безвременную смерть близкого человека. Когда тебя изнутри гложет непрекращающаяся боль – «а ведь ему жить бы еще да жить!»...
Самое болезненное в этой любви - вовсе не чувство унижения из-за собственной отвергнутости. Это как раз ерунда. Самое болезненное-– это ощущение ее невостребованности.
Ты готова совершить чудеса, свернуть горы ради любимого тобой человека, ты чувствуешь себя способной летать и доставать с неба звезды, а тебе сухо объясняют, что не стоит делать этого, потому как оно никому не нужно. Когда твоя любовь так глубока, что дай ей волю - и она захлестнула бы вас обоих с головой, когда ты ощущаешь, что одной ее силой ты могла бы вырабатывать электричество, словно динамо-машина, когда ты знаешь, что могла бы сделать его таким счастливым, когда ты горишь желанием открыть для него незнакомый ему мир, поделиться с ним тем духовным богатством, которое ты сама почерпнула из разных культур, когда ты хочешь, чтобы он так же полюбил все человечество, как его любишь ты, а все, чего хочет он - это тарелку спагетти по-болонски вовремя да смотреть по телевизору своих «Сопранос», есть от чего прийти в отчаяние.
Повтори себе еще раз, Женя Калашникова. Заруби себе на носу. «Я его любила, а он меня не любил.» Вот и все дела. И никто на всей планете не в состоянии был тебе помочь. И нет смысла кому-то на это жаловаться или обижаться.
На это - нет, а вот на подавание ложной надежды - еще как! За такие вещи темную устраивают!
И я уже совсем было приготовилась вообразить себе в красках, как Ойшину устраивают темную, когда меня окликнул знакомый глуховатый голос:
- Женя, о чем это Вы так размечтались? Нам пора. Скоро уже начнутся массовые народные гулянья...
Я обернулась. Ри Ран выходил из лифта с такой всеохватывающей улыбкой на лице, что мои губы тоже сами собой расплылись в улыбке.
Это был день всенародного праздника. В отличие от Советского Союза, где демонстрации и парады начинались в такие дни с утра пораньше, в Корее они, оказывается, начинаются только ближе к вечеру. Может быть, потому что днем здесь так жарко?
Это был день, когда в моей программе было много незапланированного. Потому что Донал и Хильда отдыхали (ура!), а для того, чтобы везти меня в какие-то музеи или на выставки (не сидеть же просто так в гостинице, когда столько всего еще можно увидеть и узнать!), надо было сначала знать, какие улицы на время подготовки к празднованию закрыты, а какие-нет. И какие есть запасные варианты. И поэтому Ри Ран и Чжон Ок почти весь день бегали между мною и телефоном. Я чувствовала себя просто какой-то барыней, и от этого было неловко. На секунду я поймала себя на мысли, что вот так же, должно быть, чувствовали себя в свое время иностранные туристы в СССР. Но Донал, который зашел к нам на завтрак – поздравить Ри Рана и Чжон Ок с праздником – со мной не согласился. Он побывал у нас в СССР в качестве туриста еще в начале 80-х, и когда я поделилась с ним своими на этот счет мыслями, сказал:
- Не все было так же. В СССР уже тогда чувствовался цинизм у многих, особенно у официальных лиц. Гиды наши не могли ответить толком на многие наши вопросы. Их интересовали нейлоновые чулки, а не что означает то или иное положение в партийных документах. А один из советских чиновников прямо обьяснил нам разницу между общественной и личной собственностью: «Смотрите, вот скамейка, на которой я сижу. Это общественная собственность, и мне на нее глубоко наплевать. А вот мой зонтик, которыи на скамейке лежит. Это моя личная собственность, и на него мне не наплевать». В СССР уже тогда чувствовалось некоторое внутреннее разложение. В Корее этого нет. Я много лет уже сюда езжу - и я вижу, что корейцы искренни, когда рассказывают о своем социализме и его достижениях. Наверно, именно поэтому людям в других странах их так трудно понять. И я рад, что ты теперь начинаешь понимать их лучше. Люди, которые могут по-настоящему вжиться в образ мышления корейцев и в их чувства, встречаются редко, и тем ценнее будет твое пребывание здесь.
Я никогда не была в СССР интуристом - более того, даже никогда по-настоящему с интуристами не сталкивалась, только изредка видела их на улице в Москве, причем они вызывали у меня гораздо меньше интереса, чем студенты из развивающихся стран - и поэтому мне было трудно ему что-либо возразить. Скажу только за себя и своих близких и друзей: никто из нас не бегал за иностранцами, выклянчивая у них жвачку и джинсы. Более того, нам такое и в голову бы не пришло. Иногда жевательную резинку приносила нам Тамарочка - ейона доставалась от спортсменов, привезших ее из-за границы в качестве сувенира. Потом, к московской Олимпиаде, у нас начали выпускать и отечественную. Это была такая мелочь, такая ерунда, что за всю свою жизнь я не уделила ей в своих мыслях больше 30 секунд. А уж чтобы из-за нее за кем-то гоняться? Это какой же мыльный пузырь вместо мозгов надо иметь! Да и отсутствие джинсов совершенно не мешало мне наслаждаться жизнью. Концепция фирменной вещи была - и остается и по сей день - мне глубоко чужда. Я не из тех, кто жить не может без бус, зеркальцев и фирменной нашивки. И поэтому среди корейцев я себя чувствовала очень хорошо. Мне приятно было, что никто не бежит за мной по улице, пытаясь продать мне какой-нибудь сувенир, как это бывает во многих странах (знаю, что не от хорошей жизни, но мне это все равно очень тягостно видеть). Люди здесь были настолько равнодушны к вопросам купли и продажи, что просто сердце радовалось.
Когда я только что оказалась в капиталистическом мире, меня очень долгое время шокировало вот это постоянное рассматривание фактически всех жизненных аспектов через денежную призму: «А во сколько нам это обойдется?», «Это строительство будет стоить столько-то...», «Налогоплательщику это обойдется в энную сумму» (почему-то вот только эту фразу никогда не используют когда развязывают войну где-нибудь на другом конце света: она приберегается исключительно для тех случаев, когда речь идет о затратах на социальные нужды!) . По-моему, если что-то действительно нужно, и от этого станет легче, лучше жизнь большинства людей, то какая здесь речь может идти о деньгах? Раз надо – значит надо! Небось во сколько обошлась труженикам очередная яхта Абрамовича, никого из этих «комментаторов» не волнует! Или «бонус» какого-нибудь задрипанного банкира. И сколько на эти деньги можно было построить больниц, заводов и детских садов.
«Не ставьте на первое место рентабельность, если дело касается народа! » . И баста. Золотые слова. Господи, до чего же здорово! До чего свободно, до чего хорошо на душе, когда не высовываются на каждом шагу из стенок жадные язычки с кричащей надписью: «Сантик! Сантик! Сантик!» Нет, эта Корея - страна что надо!
Днем Чжон Ок успела сводить меня на мемориальное кладбище революционеров на горе Дэсон. Место для захоронения героев было выбрано символическое - с высоты они, кажется, наблюдают за городом, словно оберегают его жителей и видят, как строится на их Родине новое общество, за которое отдали они свои жизни.... Товарищ Ким Ир Сен покоится напротив – в Мемориальном Дворце Кумсусан- и тоже как бы видит своих соратников по борьбе. В Кумсусанском Дворце я побывала сразу же когда мы вернулись с озера. Раньше это было здание, в котором работало корейское правительство, но после кончины Вождя корейской Революции было решено оставить это здание для него, а правительство перенесло свои офисы в другое, новое здание. В Корее практически все имеет какой-либо символический смысл, в гораздо более глубокой степени, чем. в нашей культуре, и в данном случае символизм заключается в том, что Ким Ир Сен, по-прежнему настолько живой в памяти корейского народа, как будто все еще работает у себя в кабинете, в этом впечатляющем здании. И будет работать вечно.
Мавзолей, поэтому, естественно, намного больше ленинского. В отличие от Китая или нашей страны, для того, чтобы его посетить, необходимо быть занесенными в список и прийти строго ко времени. Внутри полагается идти медленно, размеренным шагом. Сначала немного непонятно, а где же именно находится Ким Ир Сен - проходишь через комнаты с его статуей, с картинами с его изображением, через Зал Слез, где запечатлена скорбь корейского народа, узнавшего о его кончине. И только потом уже оказываешься в комнате, где покоится сам первый Президент Страны Утренней Свежести... Покрытый начиная с пояса красным полотнищем, товарищ Ким Ир Сен, о котором я столько читала в детстве и в юности, действительно выглядит как живой. У него спокойное, уверенное выражение лица...
Бронзовые памятники на кладбище революционеров воспроизводят лица реальных героев. У каждого из них имеется своя история, и Чжон Ок рассказала мне несколько. Вот - молодая женщина-партизанка, оставившая 2-летнего ребенка бабушке, уйдя в партизанский отряд. Она погибла в японских застенках. А вот - бабушка, отдавшая всех своих сыновей Революции... А вот - и мать нынешнего руководитедя КНДР, товарища Ким Чен Ира, Ким Чжон Сук, умершая совсем молодой, в возрасте 32 лет (ему тогда было всего 7 лет)…
Мы с Чжон Ок успели за этот же день побывать еще в ботаническом саду, в консерватории имени Ким Вон Кюна и - в пхеньянском метро, которое, хотя и меньше московского по протяженности, по красоте не уступает ему. Здесь всего 2 линии, перекрещающиеся друг с другом, а станции называются красивыми, гордыми именами вроде «Победа» или «Процветание»... И все это – за полдня.
Я уже привыкла к корейской насыщенности дня - и потому особенно удивилась, когда Чжон Ок привезла меня в гостиницу «Янгакдо», которая находится на острове, отвела в этот самый ресторан на его верхнем этаже и попросила подождать там Ри Рана пару часиков. Наверно, потому, что все остальные места уже в честь праздника закрылись?
Вот так у меня вдруг совершенно неожиданно оказалось целых два часа свободного времени. Роскошь невиданная. Достаточно, чтобы поразмышлять о чем надо и даже о чем, может быть, и не надо бы...
Что будет дальше? Что ждет меня там, куда мне вскоре предстоит отправиться? Справлюсь ли я? Ведь со своим первым, давнишним поручением я так по-настоящему, к своему стыду, и не справилась, хотя и по независящим от меня причинам. Но это слабое оправдание перед собственной совестью.
Сейчас мне уже казалось, что вся моя жизнь - это фильм. За исключением жизни в Советском Союзе. Это и была моя единственная, настоящая полнокровная реальная жизнь, а теперь я по какому-то нелепому стечению обстоятельств вынуждена играть странные, неправдоподобные, неизвестно кем написанные роли.
Жизнь стала будто в американском фильме «Назад в будущее», во второй его части: где-то что-то свернуло не туда, и жизнь превратилась в бред сумасшедшего наяву. Эх, ну почему нет на свете машины времени? Когда я думала об этом, мне помимо моей воли часто вспоминался старый советский анекдот: «Что будет, если дать молотком по лысине?» «Будет все!» Только в применении к лысине совсем другой. Той, что все еще мечтает вернуться к политической жизни. Но все надо делать вовремя. После драки по меченым лысинам молотками не стучат...
Хорошо, что пришел Ри Ран! Призраки злополучных лысин с его появлением развеялись, как вампиры при первых солнечных лучах. Я вскочила ему навстречу.
- Вы сидите, сидите, Женя! Еще все-таки рано. Это я так сказал, для острастки. Чтобы вывести Вас из задумчивости. У нас есть еще время просидеть здесь целый круг.
- Какой круг? - не поняла я.
- А вот видите- Монумент идей чучхе сейчас прямо напротив Вас? Посидим пока он снова не окажется напротив Вас - вот Вам будет и круг почета вокруг собственной оси.
- Посидим, -не возражала я. В этой стране у меня ни разу не возникло желания куда-то торопиться или с кем-то спорить. Я заново училась тому, что когда-то было для меня естественным как воздух - доверять людям.
- Ваша мама и Лиза приедут через 16 дней, - сказал Ри Ран. - К тому времени из гостиницы Вас перевезем в более постоянное жилье. Где она будет Вас ждать, пока Вас не будет.
Значит, он знает, что меня здесь скоро не будет? И так спокойно об этом говорит? Я почувствовала легкий укол в сердце.
- Я знаю только, что Вы уезжаете по делам, - добавил Ри Ран, перехватив мой взгляд. - Не знаю, правда, надолго ли, но не буду Вас спрашивать. Я другое хочу спросить... – и он замолчал.
- Да, пожалуйста? - спохватилась я.
- Что Вы будете делать, когда Вы вернетесь? - спросил он совершенно для меня неожиданно вопрос, который я сама боялась себе задавать.- Вас тянет обратно в Ирландию?
- Ну что Вы... Как меня может тянуть в край увлекающихся пивом недоучек? Когда здесь есть Вы, читавший Пушкина и «Тимура и его команду»... Да я просто счастлива от одной только мысли, что Вы есть на свете – неважно, как Вы будете от меня далеко.
Честно говоря, я почти не шутила. Но ожидала, что Ри Ран сейчас по своему обыкновению словесно отбреет меня. Однако на этот раз он не стал отшучиваться. Вместо этого Ри Ран почему-то застеснялся.
- А вот для меня очень важно... – пробормотал он так тихо, что я его с трудом расслышала. И по обыкновению, не сразу поняла. - Значит, не хотите в Ирландию? А почему?
Он застал меня врасплох этим своим вопросом, потому что я все еще пыталась понять, что же это для него очень важно.
- Как Вам это в двух словах объяснить? - я задумалась, - Если речь идет лично обо мне, то мне очень одиноко там. Среди людей, которые не читают никаких книг, и которых не интересует ничего, кроме поесть, выпить и походить по магазинам. А фильмы, которыми они наслаждаются - это же просто оскорбление для моего интеллекта. Вокруг меня нет тех, кто бы понимал меня - так, как понимаете, например, Вы. Когда я говорю с ними, они считают меня почти что инпланетянкой. Но я-то точно знаю, что я - на своей родной планете. Хотя все, что мне дорого, все, что для меня важно сейчас кажется унесенным на множество световых лет... Например, если я спрашивала отца моих мальчишек, когда он прочтет хоть одну книгу, он мне знаете, что отвечал? «А что, мне от этого будет какая-то польза?»
- А какая еще польза?- не понял Ри Ран,- Знание ведь, как говорится, -сила. И так же понятно.
- Да нет, он имел в виду – «материальная», - пояснила я. Корейские миндалевидные глаза Ри Рана от удивления стали величиной с хорошее блюдце.
- Бедная Вы, Женя... Как же это Вас угораздило так вляпаться-то, а?
Я с трудом подавила в себе взрыв смеха от его слов.
- Я и сама часто над этим размышляла.
- И Вы его любите? – этот вопрос был для меня еще более неожиданным.
- Он умер два года назад... Ну, а для ребят... Тамошнее образование - это катастофа особо крупных масштабов. Мне плакать хочется, когда я думаю, что они будут лишены всех тех знаний, которые давали в свое время мне. Лучше уж учить про отношение конгруэнтности фигур- что оно рефлексивно, симметрично и транзитивно (видите, я до сих пор помню!)- чем закон божий!
Ри Ран улыбнулся одними кончиками губ.
- Да, образование - это очень важно. И не только чисто механический объем знаний, но умение размышлять, и духовное богатство. У нас говорят: «Если дереву позволить расти самому по себе, и оно начнет расти криво, то потом его не распрямишь ”
- Вы хотя бы поделились бы своим секретом - как воспитывать молодое поколение!- подхватила я. - Вот мои ребята уже неделю ходят в ваш детский сад - это будет просто чудом, если они станут хотя бы наполовину такими дисциплинированными и много всего умеющими, как корейские дети! Я не перестаю изумляться на них Или это у вас генетическое?
- Нет, Женя, конечно же нет. Это чучхейское у нас. Смотрите сами, человек начинается с детства. Детские сады в Корее носят имена революционеров. А у вас в Северной Ирландии они как именуются?
Я попыталась вспомнить – и ахнула.
- «Маленькие мошенники» или «Озорные херувимы»! Наверно, поэтому и вырастают из них «херувимы», развлекающиеся уже лет с 10-12-и разбиванием чужих окон, нюханьем клея, угоном машин с последующим их ритуальным сжиганием, издевательствами над одноклассниками и над животными (вплоть до их повешения или до натравливания своих собак на котов) и, конечно же, с любимым времяпровождением североирландской молодежи, именующимся красивым выражением «recreational rioting”.
- А это как?- искренне поинтересовался Ри Ран.
- А это когда для забавы вызывают «скорую помощь» или пожарную бригаду - чтобы забросать медиков и пожарных камнями и прочими тяжелыми предметами.
- Зачем? – его глаза снова превратились в блюдца.
- Не знаю. Им от этого весело. А «маленькие мошенники» быстро вырастают в длинных акселератов, которых занимают только сидр, наркотики и сигареты - и зажимание где-нибудь в кустах себе подобных акселераток, со всеми естественно вытекающими отсюда последствиями. Под веселый звон пивных бутылок. Другой жизни подавляющее большинство здешней молодежи уже просто не способно себе представить.
- У нас такое совершенно невозможно. И что, их никто не останавливает?
- Нет, никто. Родителям не до них, они только рады, что дети на улице и не мешают им смотреть сериалы и пить пиво, полиция «ничего не может сделать по закону» (вот если бы «херувимы» совершали свои хулиганства против государства или в отношении имущества какого-нибудь из 33.000 ирландских миллионеров, тогда и законы бы сразу нашлись!), а политики ограничиваются слезными призывами с экранов телевизоров к горе-родителям, чтобы те «хотя бы знали, где находятся их дети и чем они занимаются». Круг замкнулся.
Ри Ран все еще не находил слов от удивления. И я поэтому продолжала.
- У нас в Советском Союзе говорили, что в нашей стране имеется единственный привилегированный класс - дети. У вас в КНДР их называют «цветами нации и человечества» и «королями и королевами страны». То, что я увидела здесь – это именно подлинная забота о детях - будущем страны. И в этом-то вся и разница: в западных «цивилизованных» странах (и-в-примкнувших-к-ним восточноевропейских осваивателях «общечеловеческих ценностей») на новое поколение государству, по существу, глубоко наплевать. Ну, кто-то сопьется или умрет в 15-17 лет от удара ножа или надышавшись клея, или разобьется на угнанной им машине... Подумаешь! Надо будет, завезем гастарбайдеров из Польши, Литвы и Филиппин. Уже готовеньких, с образованием. А на этих отечественных «херувимов» еще тратиться надо... Кто это будет создавать для них клубы и кружки в достаточных количествах и такие, чтобы всем были по карману - когда эти деньги можно куда-нибудь «выгодно вложить», например, в военные заказы?
Ри Ран потихоньку приходил в себя:
- А начинается ведь все по сути еще в роддоме. Даже в сельских клиниках у вас тут есть достаточно хорошо оборудованные, хотя и небольшие, родильные отделения, с соответствующим специализированным медицинским персоналом. А Дом Материнства в Пхеньяне! И парк, и фонтан. Во всех помещениях для пациенток установлены и работают кондиционеры. А то, что здесь находится не только непосредственно родильный дом, но и, например, стоматологическое отделение, где будущим мамам лечат зубы?.А то, что в холле главного здания пол выложен драгоценными и полудрагоценными камнями?. Во всех кабинетах имеется самая новейшая медицинская аппаратура. Чистота кругом стерильная: посетителям выдают тапочки и халаты, к новорожденным посетителей не допускают, из соображений гигиены, но родственники имеют возможность увидеть их и переговариваться с новоявленными мамами с помощью специального видеофона. Какой контраст с западными больницами, в которых чуть ли не весь день бродят по палатам орды зачастую чихающих и кашляющих громогласных родственников и знакомых в грязных ботинках, не считающихся с тем, что пациентам нужен покой - и чистота. А потом носятся по палатам репортеры с криками: «В наших больницах опять распространяется метицилино-устойчивый золотистый стафилококк!»...
Ри Ран не удержался и фыркнул от смеха.
- Бич больниц в Британии- тамошняя «экономящая финансовые средства» система, при которой уборка помещений отдана в руки аутсорсинговых фирм - так дешевле! Грязь при этом зачастую остается на местах, особенно в туалетах, так как следить за качеством уборки некому, а персоналу аутсорсинговых фирм надо убраться поскорее и спешить в какое-нибудь другое место. Инфекции при такой «чистоте» неизбежны. Бывают и смертельные исходы, вызванные такой «экономией» - у больных, уже успешно прошедших операцию. А у вас тут везде - кристальная чистота. Вся медицинская помощь, включая горячее питание - бесплатно. Я спросила было врачей: «А как же это - посетителям сюда не полагается, а нас на экскурсию пустили?» Ответ поступил незамедлительно: «Не беспокойтесь, мы после вас сразу же все продезинфицируем!»
- Особая забота оказывается матерям тройняшек, - подтвердил Ри Ран.- Для них выделена отдельная палата, а тройняшки получают подарки от государства: одежду, одеяла, а также продукты питания, когда они подрастут, и даже материал на свадебные костюмы в будущем! До 8-летнего возраста на них выплачивается особое пособие, а также можно отдать их, при желании родителей в круглосуточные бесплатные ясли, пока они маленькие. От руководителей государства тройняшки тоже получают подарки: мальчики- серебряный меч, а девочки - кольцо. А что касается воспитания.... Корейская народная пословица гласит, что привычка, приобретенная в 3 года, сохраняется до 80-летнего возраста. Именно поэтому такое большое внимание у нас и уделяется воспитанию самых маленьких. Ясли и детские сады у нас - для детей с 1 до 4 лет. Детские сады, как и у вас в СССР, имеются при фабриках, заводах, в колхозах, но как Вы видели в Саривоне, они располагаются в соседнем помещении, так что мама в любой момент, во время обеденного перерыва может забежать туда и убедиться, что с ее чадом все в порядке. При желании родителей, можно отдать ребенка с 2 до 4 лет в круглосуточный 5-дневный детский сад, причем все это совершенно бесплатно. Пятидневные детские сады созданы в основном для удобства матерей, у которых ненормированный рабочий день - журналисток, партийных работниц, учительниц. Моя младшая дочка ходила в такой детский сад в Пхеньяне...
При этих словах Ри Ран, видимо, вспомнил покойную жену, и лицо его стало грустным.
-
- На 100 детей там имеются 5 врачей, при детском саде есть своя клиника - на случай, если ребенок заболеет, и его надо будет изолировать. Имеются бассейн, различные игровые комнаты, музыкальные инструменты, столовая, спальни, ванные, детская площадка с аттракционами и - комната революционной славы. Сидящие на маленьких стульчиках вокруг стола с макетом родного дома дорогого товарища. Ким Ир Сена в Мангэнде дети бойко рассказывают революционные истории. Для того, чтобы вырасти настоящим коммунистом, необходимо получать соответствующее хорошее образование с раннего детства.
- Да, вспоминая собственное советское детство 70-х и сравнивая его с увиденным в Корее, я тоже считаю теперь, что политическое воспитание молодого поколения у нас в то время начиналось слишком поздно. До начальных классов мы не знали практически почти ничего ни о политическом строе нашей страны, ни о ее истории, ни о Революции. И даже о Ленине знали только то, что он – «дедушка». Ну, и что хорошего из нас выросло? Поколение, продавшее родную страну за бутылку «Пепси»?
- А еще большое внимание уделяется в корейском детском саду прививанию навыков жизни в коллективе, умению считаться с другими людьми и помогать им, прививанию любви к родной стране и языку, хорошим манерам и поведению. Корейские дети - не только детсадовцы, а всех возрастов – Вы посмотрите на них!- не увидите Вы, чтобы кто-то громко вопил, дергал кого-то за волосы, дрался, бросал что-либо на землю....При этом корейские дети вовсе не какие-то запуганные роботы, они ведут себя живо и непосредственно, в соответствии с возрастом. Но просто благодаря тому, что их правильно воспитали с раннего детства, у них отпало само желание хулиганить. Они не знают, что это такое; не видят в этом ничего для себя привлекательного.
- Эх, отправить бы сюда к вам на выучку все молодое население моего ирландского городка!
- А образование у нас - обязательная бесплатная 11-летка (10 лет школы + 1 год дошкольного подготовительного образования)- и так уже с 1972 года. Школы создаются там, где есть дети - вне зависимости от того, много их или мало - даже на острове, где живет только семья смотрителя маяка.
- А в Ирландии британские власти намерены закрыть сотни школ: все начальные школы, где менее 140 учеников и все средние школы, где менее 500 учеников ! И это при том, что население Северной Ирландии- всего полтора миллиона человек, а КНДР - 22,5 миллиона…
- По словам товарища Ким Ир Сена, «если обязательное образование не бесплатно, на практике оно никогда не сможет стать обязательным». –продолжал Ри Ран,- Учебники, форма, различные культпоходы - все это в КНДР бесплатно и предоставляется государством. Учебный день в школах обычно состоит из 2 половин - собственно уроки, а после обеда - внеклассное обучение (различные кружки, спортивные, музыкальные, изобразительного искусства, исследовательские - в зависимости от интересов и талантов школьников, и т.д.) . Как и у вас в СССР в свое время, в КНДР существует хорошо развитая система летних лагерей - но не только для школьников, а и для студентов. Популярны лагеря, расположенные в горах и на побережье моря. Есть и международный детский лагерь, подобный вашему Артеку.
- Знаете, Ри Ран, почему я верю, что у революции КНДР есть прочное будущее? Именно потому что я имела возможность увидеть, как у вас здесь воспитывают детей. И какие тут растут дети. В отличие от нашей страны, у вас нет разрыва поколений. Наверно, потому, что детей у вас воспитывают в духе уважения к старшему поколению революции, подарившему им такое детство.
И мне опять вспомнилась корейская книжка, которую я каждый вечер читала перед сном.
«Развал социалистических стран Восточной Европы красноречиво свидетельствует о том, насколько важен и серьезен вопрос об уважении предшествующего поколения революционеров. В прошлом в ряде социалистических стран оппортунисты и политические спекулянты, пробравшиеся в руководство партии и государства, совершили вероломство: облили грязью революционеров - предшественников и растоптали их заслуги. Это привело к дискредитации революционеров старшего поколения, очернению облика социализма, а в конечном счете - к развалу самого социалистического строя. Из этого явствует, что выработка верного взгляда на старшее поколение революционеров является делом исключительной важности, касающимся судьбы революции и развития социалистического движения ».
А слова товарища Ким Чен Ира, сказанные им после кончины Президента Ким Ир Сена «Полководец Ким Чен Ир провозгласил на весь мир: «Нельзя надеяться, что я изменюсь! » С точки зрения обывателя горбачевского типа, казалось бы, что проще: начни себе «демократические рыночные реформы» после смерти твоего предшественника - и знай открывай счета в швейцарских банках и покупай виллы на французской Ривьере! Но руководитель Кореи - не Горбачев и не Ельцин. Он - настоящий коммунист.
И это так прекрасно - что на свете есть еще такие люди, и есть страна, где слово «бескомпромиссный» по-прежнему означает положительное человеческое качество! ...
- Завтра мои дочки будут выступать во Дворце пионеров в Мангэнде: старшая - играть на каягыме , а младшая- танцевать. Берите с собой своих ребят, Женя - и пойдемте-ка завтра туда на концерт!
- С удовольствием!
- А еще - и Ри Ран посерьезнел, - Еще очень важно, чтобы и в школе, и дома детей учили одним и тем же ценностям. Нет ничего хуже чем когда в школе ребенка учат одному, а дома ему говорят совсем иное. От этого у маленького человека в голове конфуз, и он становится циником и начинает не верить людям. Поэтому очень важно воспитывать и семьи тоже.
Я вспомнила некоторых своих одноклассников - не говоря уже о тех моих ровесниках, которые ходили в советскую школу, а потом выросли в Ходорковских или в захватчиков школы в Беслане - и согласилась с ним...
- Творить чудеса нельзя только тогда, когда сам не веришь в чудо! – сказал Ри Ран. И так улыбнулся, словно он сам и был среди главных на свете добрых волшебников. - Ну, вот мы уже и совершили круг вокруг собственной оси...
Я поглядела за окно. И действительно, прямо передо мной по курсу виднелся Мемориал идей чучхе. Первый в мире памятник идеям...
Время пролетело незаметно, и солнце пошло на закат. Ри Ран взял меня под руку и сказал решительно:
- Пора на парад!
...Возможно, кто-то из вас видел фрагменты праздничных парадов КНА по телевидению. Но наяву это было зрелище такой красоты, что у меня перехватило дыхание. Ничуть не менее красивое зрелище, чем знаменитые на весь мир корейские массовые гимнастические игры «Ариран». Потому что это не просто были маршировавшие перед трибунами солдаты - это были гордые, сильные солдаты, глубоко любящие свою Родину. Как наши солдаты на параде 1945-го...Такие, как оба моих дедушки – пусть даже один из них и не дожил до 45-го!
По телевизору или на фотографиях это чувство любви к Родине не разглядишь. А здесь оно буквально витало в воздухе
После парада наступила небольшая пауза – площадь имени Ким Ир Сена готовили к массовым танцам. В них, как рассказал мне Ри Ран, принимают участие студенты и служащие Пхеньяна. И может принять участие и любой из иностранных гостей... Среди них было много японских корейцев, которые, конечно же, имею неплохое представление, как надо танцевать корейские танцы. Я втайне им немного позавидовала.
Пауза длилась недолго - мы только-только успели немного размять ноги, уставшие от сидения на трибуне: на корточках, по-корейски. Площадь заполнилась до краев женщинами в разноцветных национальных нарядах (эх, и почему у нас не носят вот так же, запросто сарафан с кокошником?) и мужчинами в белых рубашках и темных брюках, и все они закружились в невероятном, неописуемом танце - вся масса людей на едином дыхании, как единый организм!
- Станцуем? - вдруг лукаво спросил меня Ри Ран.
- Ой, да что Вы! Я не знаю ваших национальных передвижений! Я только по латиноамериканским танцам спец... Ну, и еще кадриль там или цыганочку...
- А они очень простые у нас. Вот смотрите, - и Ри Ран начал пританцовывать и разводить в разные стороны руками, вытащив меня за собой в танцующую толпу.- Вы повторяйте за мной, и у Вас все получится!
И я, замирая от ужаса - до того я боялась нарушить внутреннюю гармонию этой массы танцующих людей своей неуклюжестью - начала повторять за ним его движения. Они действительно оказались проще, чем казалось со стороны, и еще немного - и мне стало очень весело!
- У вас тут так замечательно! Cтолько раз слышала на Западе о том, что вы похищаете людей...- прошептала я Ри Рану на ходу- Если это правда так, Ри Ран, почему вы меня в свое время не похитили? Как я была бы счастлива...
Его рука слегка подхватила мой локоть - по ходу танца, но мне показалось, что она сжала его чуть сильнее, чем полагалось.
- Думаю, еще не поздно!- его бронзовое лицо, как обычно, было непроницаемым, и было непонятно, говорит ли он всерьез или шутит.- Женя, шаг за шагом я все больше чувствую магнетическое притяжение к Вашей искренности.
Мое сердце застучало опять так, что я сама испугалась.
Мы настолько были настроены с ним на одну волну, что мне это было удивительно. Никогда, никто и ни в одной стране еще не понимал меня так хорошо, как он. Несмотря на то, в какой необычной форме Ри Ран выражал свои мысли.
Я заметила это еще некоторое время назад. А к тому времени, когда мы с ним оказались на площади имени Ким Ир Сена в этой ликующей толпе притяжение, о котором он вел речь, достигло между нами уже такой силы, что мне казались почти осязаемыми электрические разряды в воздухе по всей траектории между мною и ним. Искры проскакивали между нами все чаще, и мне казалось невероятным, чтобы никто ничего не заметил.
Но я часто щипала себя за руку и спрашивала, а не снится ли мне все это - тем более, что Ри Ран по-прежнему говорил со мной только о революции. Честно говоря, это-то и было в нем самым замечательным! Да любой ямаец на его месте давно бы уже...
Ощущений такой силы и остроты я не испытывала еще никогда. Даже когда была влюблена в придуманного мною Бобби и могла воображать его себе совершенно таким, как мне захочется.
«Нет, нет, не может этого быть»- говорила я себе,- « Женя, тебе это только показалось. Это языково-культурные различия, ты его просто не так поняла» Но ведь каждый раз, вспоминала я, каждый раз, когда я оставалась одна - где-нибудь на лавочке в ожидании Чжон Ок и остальных, за моей спиной неизменно слышались его размеренные шаги – это Ри Ран спешил поговорить со мной. Помните, как князь Андрей в «Войне и мире» загадывает, что если Наташа подойдет прежде к своей кузине, то будет его женой? ...
Казалось, он не хотел потерять ни одной минуты этого такого драгоценного времени. Если во время такого разговора он брал меня ненароком за руку, у меня было такое чувство, что из глаз у меня вот-вот тоже посыплются искры. Видимо, сам Ри Ран испытывал что-то похожее, потому что в свою очередь, отбегал после этого куда-нибудь в сторону и начинал петь. Негромко, по-корейски, так что я не знаю, о чем, но с такою душой, что у меня по спине шли мурашки. Мне вспоминался Адриано Челентано в фильме «Укрощение строптивого», который в определенные моменты начинал в таких случаях колоть дрова. Но если то, что делал Челентано, было комичным и немного плоским, то при виде поющего Ри Рана моя собственная душа просто вся выворачивалась наизнанку, как сказал бы он.
Один раз после такого нашего тет-а-тета Ри Ран вдруг отобал у Хиль Бо баранку и начал сам вести автобус - да с таким ветерком, что через полчаса, к огромному своему конфузу, загнал его насмерть. Нам пришлось вылезать и ловить попутку, а рассерженный не на шутку Хиль Бо остался автобус чинить Ри Ран после этого целый день не смотрел мне в глаза. Но самое замечетальное, что никто так и не понял, какая это муха его укусила. Никто, кроме меня....
Мне и самой хотелось петь, смеяться и парить в воздухе как птица! Я расцветала от каждого его слова, от каждого его взгляда.
Я смотрела на Корею – и мне хотелось умереть. Умереть здесь от испытываемого мной счастья, а не возвращаться вновь в гнилой и тухлый, зажравшийся мир «золотого миллиарда». И в то же время мне еще больше хотелось жить - от одного того только что на свете есть Ри Ран и эта невероятная, неповторимая, удивительная страна. Если бы эти заокеанские гады только оставили ее в покое!
Я не помню, сколько мы так танцевали. Время остановилось для меня.
Но вот музыка стихла, и народ начал постепенно расходиться. Мы побрели обратно к гостинице, с трудом продираясь сквозь веселую, разноцветную, смеющуюся и все еще поющую толпу. Я на ходу раздумывала, стоит ли сказать Ри Рану то, что мне сейчас хотелось сказать. Или же это вызовет у него реакцию а ля Никита Арнольдович в далекой перестроечной Москве.
Я колебалась. А вдруг он не так поймет меня? Хотя когда это было, чтобы он меня не так понимал? Я его – это да, это бывало, но он... Ри Ран, казалось мне иногда, просто читает мои мысли.
- Ри Ран, если хотите, мы с Вами можем перейти на «ты». Если, конечно, Вы не сочтете это слишком с моей стороны фамильярным, - добавила я поспешно.
Выражение его лица поразило меня.
- Спасибо, большое спасибо, Женя. Я очень надеялся, что ты это скажешь. Ты как яркая искорка в нашем большом революционном костре.
Я смущенно промолчала, и так мы шли, и шли, и шли....И мне хотелось, чтобы этой дороге не было конца.
- Женя... Не буду спрашивать тебя куда ты едешь и зачем. Просто хочу знать, что побудило тебя принять это решение, - сказал мне Ри Ран уже возле самой двери нашей гостиницы.
Я задумалась - над тем, как бы лучше выразить это в словах.
- Потому, что я не могу больше сидеть сложа руки и бездейственнно наблюдать за тем, как нашу планету захватывает парша.
- Парша?
- Ну да, это такая заразная болезнь у растений. В нашем саду дома росли груши. Сначала немного запаршивело одно дерево, но никто из нас не обратил на это внимания. Через год все груши на нем покрылись черными пятнами, и их невозможно стало есть. Кто-то из соседей сказал нам: «Это ничего, у вас же есть еще одно грушевое дерево, за домом». И действительно, до него болезнь еще не добралась. «Нет,»- сказал мой дедушка- «Если мы сейчас ничего не сделаем, то на следующий год запаршивеет и то, здоровое дерево.»... Понимаешь, Ри Ран?
Он кивнул:
-Понимаю.
- Дело не только в том, что я хочу чувствовать себя полезной, хочу помогать людям, которым нужна моя помощь. Для этого можно было бы стать и санитаркой в больнице. Дело в том, что пора ставить захватившую наши сады паршу на место. Отвоевывать их у нее. Шаг за шагом. Ты можешь спросить - а почему тогда не дома. Это очень болезненный для меня вопрос, но я тебе на него отвечу. Мне ничего в жизни не хотелось бы больше, чем это. Но очень многие люди у нас все еще пребывают в состоянии зимней спячки: там им легче, ведь просыпаться слишком страшно, а во сне может даже привидеться что-нибудь приятное. Сейчас молодежь начинает просыпаться. Начинает интересоваться нашей историей - не по учебникам Сороса. Начинает задавать вопросы. Начинает задумываться. Слава богу, перестают думать, что Запад - это рай на земле, а «рыночная демократия» - панацея от всех бед. Для этого нужно время. Если спящего человека растолкать посреди глубокого сна и сказать ему, что он должен делать- то или другое, то даже если вы абсолютно правы, знаете, куда он вас спросонья пошлет? Дайте ему проснуться - оглядеться вокруг а потом уже начинайте вырабатывать план совместных действий. Ну и так что же, все это время сидеть сложа руки, когда сами-то вы уже давно проснулись? Или же помогать в это время тем, кто ведет жестокую битву за собственный сад, потихоньку отвоевывая его у паразитов? Помнишь учение Ленина о слабом звене в цепи империализма? Моя страна была когда-то таким звеном, но на сегодняшний день им являются другие страны. И помочь их жителям разорвать эту цепь - даже если твоя эта помощь и кажется тебе совсем незначительной - святое дело...
К этому времени мы уже поднялись пешком на мой гостиничный этаж, не дожидаясь лифта. Ри Ран улыбнулся:
- Помнишь, в вашей сказке для того, чобы вытащить репку в огороде, понадобилась помощь мышки? Без нее дело ну никак не шло...
- Ну, если хочешь, считай меня мышкой. Но главное - не сидеть сложа лапки... то есть руки! А домой я еще обязательно вернусь, ты не беспокойся!
При этих словах Ри Ран отчего-то заметно погрустнел.
- Я что-нибудь не так сказала? - забеспокоилась я.
- Нет, нет, все так, Женя...Все абсолютно и совершенно так. И ты совсем не мышка из сказки- ты Елена из романа Тургенева «Накануне».
Но выражение лица его оставалось печальным. Мне захотелось сказать ему что-нибудь хорошее.
- Ри Ран, да если бы ваша страна нуждалась во мне, то я бы...Раз уж ты вспомнил про Елену Стахову.
Он не дал мне договорить.
- Женя... Ах ты моя ласточка весенняя! - сказал он проникновенно. Крепко пожал мне руку и побежал вниз по гостиничной лестнице...
Ри Ран ушел, а я еще долго не могла успокоиться. И от его «ласточки» в том числе. Сам того не зная, Ри Ран задел очень чувствительную для меня струну. Что будет дальше - потом, когда моя миссия на Кюрасао подойдет к концу?
Точно я знала только одно: ирландская сага в моей жизни подошла к концу. Ветеранка-партизанка Вайолет сказала как-то, что «удовлетворение должно быть в том, чтобы найти способ противостоять тому, что нас окружает - где бы это ни было». И она, конечно, была права. Это при условии, что ты не чувствуешь себя преданной теми, кого ты считала своими товарищами...
Строго говоря, это не было предательством как таковым - я просто приняла их не за тех, кем они оказались. Почти как когда-то Саида. Кто-то ведь говорил, что русская женщина всегда найдет грабли, чтобы на них наступить!
Это не меня они предали - это было предательство ими своих собственных идеалов во имя американских инвестиций. Но в моем мироощущении предательство идеалов можно было как-то понять, чем-то оправдывать, только простить было нельзя. Это то же самое, что и предательство живого человека, твоего товарища.
Но обращение Дермота ко мне за помощью смутило меня: так может быть, они все-таки действительно притворяющиеся барабанщики?
Я терялась в догадках на этот счет. Но у меня не было ни времени, ни возможности, ни, честно говоря, желания допрашивать его на эту тему. В таких разговорах Дермот был скользким и извилистым, что твой морской угорь. Я чувствовала, что всей правды мне не скажут все равно. Всей правды они не говорят никому. Ни президентам, ни премьерам, ни даже собственным избирателям.
В конце концов, да и нужна ли она мне? Я знаю выделенный мне участок сада - участок, который мне поручено защищать. И знаю, что если со мной что-то случится, они не оставят меня в беде. А разве это и не есть товарищество? Как не оставили они в беде Финтана. К этому времени он уже вернулся в Ирландию - правда, тайком: знойный латиноамериканский суд в высшей инстанции приговорил его с товарищами почти к 20-летнему заключению. Без каких бы то ни было дополнительных доказательств. Латиноамериканские судьи напоминают юнионистов с их « А мы верим, что это «ж-ж-ж» неспроста». Только вот выпущенные после первой стадии суда под залог, ирландцы испарились... И правильно сделали. Материализовались они только уже дома.
Перед отъездом я упросила Дермота позволить мне с Финтаном повидаться. Хотя он возражал и говорил, что это может опять привлечь ко мне внимание кого не надо. Но я сказала ему, что кто не надо гораздо больше был бы удивлен, если бы, учитывая уровень моей дружбы с Финтаном, я вдруг не захотела бы с ним теперь повидаться.
Почти в то же самое время неожиданно умер фермер Фрэнк. Где-то за год до того мы с ним сильно повздорили из-за неполитической ерунды, не стоящей выеденного яйца. Я часто думала о том, как мы помиримся. Я думала, что у меня в запасе много времени. Я же не знала, что он умрет!
Фрэнк умер в Португалии. Он отродясь не ездил отдыхать по европам, а тем летом вдруг почему-то решился. Наверно, его уговорила новая подруга – зажиточная вдова. Еще в дублинском аэропорту он почувствовал себя плохо. Но со свойственным ему упрямством все равно решил лететь... В непривычно для него жарком Лиссабоне его прямо с трапа самолета увезли в реанимацию. Сердце. Когда я узнала об этом - случайно, в интернете - мне чуть не стало дурно. Я закрывала глаза - и видела Фрэнка перед собой живым и так, казалось, и слышала его: «Wait till I tell you, Missus!»...
Ужасная несправедливость того, что он умер, едва дожив до 60-и - умер и никогда уже не увидит объединенной Ирландии, которой он посвятил всю свою жизнь, - разъедала мне сердце. Как это ни странно, но именно его смерть вернула меня, как сказал бы Ри Ран, в объятья партии. Хотя сама партия об этом так и не узнала. Просто я вспоминала, как Фрэнк ругал своих партийных товарищей за их оппортунизм - и в хвост, и в гриву, - но тем не менее никогда даже не помышлял выходить из их рядов. Значит, он все -таки продолжал считать их своими товарищами!... И в память него продолжила считать их таковыми и я. Закусив губу.
Финтан уже знал о смерти Фрэнка и был расстроен ею не меньше моего. Он сильно похудел и постарел за те годы, что я его не видела. У меня просто сердце сжалость при виде того, каким он стал. Хотя его и выручили из беды, но ото всех дел отстранили. Он больше не обучал молодежь - ему оставалось только писать мемуары. Они с Вайолет в одночасье превратились в отставных почетных ветеранов национально-освободительной борьбы.
Мы молча обнялись. Я не хотела его расспрашивать, что он там делал в джунглях и не могла ему рассказать, что скоро и сама отправлюсь почти туда же. Мне вспомнился старик Том с его пьяненьки-драматическим «На его месте должен был быть я!» , которым он пытался произвести на меня впечатление когда Финтан томился в застенках «лучшего друга американского слона». Вот уж где действительно – «напьешься - будешь!»
- Уезжаешь, Женя? - спросил Финтан.
- Уезжаю.
- Насовсем?
- Как получится.
Мы помолчали.
- Да нет, мне придется еще вернуться! – попыталась разрядить обстановку я. – Ведь Вы еще не сказали мне, как решить самый главный вопрос - что делать с общиной, которая не хочет «to be empowered»? Что делать с людьми, которые не хотят сами решать свою судьбу? Которые не хотят жить и трудиться для общего блага? Что делать с людьми, которым все до лампочки?
- Если бы я это знал, - рассмеялся Финтан, - Мне можно было бы давать Нобелевскую премию мира.
-
- А вот тут Вы и неправы - возразила я, - Потому что ее дают только прозападным мерзавцам. Которые делают мир «мирным» на западных условиях.
- Давай лучше пить чай...
Мы встретились с ним в пабе «Козлиная голова». Я не могла пересилить себя и сказать ему, что я думаю о современной политике партии и о том, в какой потребительский тупик зашли мы под ее чутким руководством. Это было бы для него оскорбительно - даже если в душе он и был бы со мной согласен. Это означало бы фактически, что он зря прожил свою жизнь. А уж кто-то, а он-то точно прожил ее не зря! И поэтому я оставила свои мысли при себе.
Если я не вернусь в Ирландию, я никогда больше Финтана не увижу. Потому что он теперь не может ее покинуть - в другой стране его могут арестовать и экстрадировать в Латинскую Америку. Но возвращаться в Ирландию на этой стадии моей жизни было выше моих сил. Может, пройдет, если немного отлежаться?
- Вас узнают на улицах теперь? - поинтересовалась я у Финтана.
- Да, бывает....
- Ну и как, какие у людей реакции?
- Враждебных не было ни разу еще. А иногда подходят и пожимают мне руку.
Точно так же мне теперь хотелось бы пожать руку в Корее Джо Дресноку ...
- Я уже не успею съездить на могилу к Фрэнку перед отьездом, - сказала я Финтану, - Отвезете ему от меня букет цветов?
Я покидала Ирландию не в поисках легкой жизни, а в поисках товарищей по борьбе. Вот чего мне не хватало там для счастья. Соратников. Чтобы их были не только героические единицы.
Мысли о Финтане и о Фрэнке не выходили у меня из головы и на следующий день - такой же жаркий и солнечный, когда Ри Ран и Чжон Ок повезли нас с мальчиками в Детский Дворец в Мангэнде.
Знаменитый Детский Дворец в Мангэнде (у нас бы его назвали Дворцом Пионеров) - это действительно Дворец, в полном смысле слова! У входа в него высится «Цветочная повозка счастья», бронзовая скульптура, изображающая счасливое детство корейских ребят. Повозка, запряженная 2 лошадьми, в которой раньше разьезжали только короли, везет в себе 11 детей, символизирующих (в Корее все символизирует что-нибудь, здесь ничего просто так не делается!) 11-летнее обязательное всеобщее образование. К зданию примыкает огромный крытый бассейн. Дворец состоит из 6 восьмиэтажных зданий, с несколькими сотнями залов для занятий самыми различными интересными делами - от игры на национальном музыкальном инструменте каягым до художестенной вышивки и таеквондо. Здесь же имеется зрительный зал на 2000 мест, каток для роликовых коньков и даже площадка для обучения автовождению. Ежедневно во Дворце занимаются 5000 детей, с ними работают 500 преподавателей. Занятия бесплатны и открыты для всех желающих.
Сначала мы прошлись по различным залам, поражаясь таланту и трудолюбию корейских детей. А потом они выступили перед нами с неповторимым концертом, которыи трудно даже описать словами...
Всем известно, что в Корее охотно демонстрируют посещающим ее иностранцам, какие здесь талантливые, артистичные и спортивные дети. Практически невозможно посетить эту страну без того, чтобы стать свидетелем того или иного детского концерта. «Ну, это, конечно, только в столице такое бывает! Здесь отбирают самых талантливых и создают для них все условия!»- говорят циничные иностранцы, задетые за живое тем, что дети в этой маленькой «бедной» стране легко декламируют стихи, танцуют, поют, играют на музыкальных инструментах, рисуют или занимаются акробатикой в таком возрасте, в котором их собственные «цивилизованные» дети еще ходят в памперсах и с соской во рту и едва только начинают говорить (я не преувеличиваю, это действительно так!)
Но циничные иностранцы ошибаются. В сельских детских садах КНДР дети встретят вас такой же красочной и разнообразной программой, как и в столице. И по уровню своего развития сельские дети ничуть столичным не уступают! А больше всего западных гостей поражает то, что детей в Корее учат доверять людям. Там , откуда они приехали, детям сейчас уже стало опасно просто играть на улицах, а уж о том, чтобы доверять незнакомцам, не может быть и речи. Даже на коленях у Деда Мороза на рождественские праздники теперь сидеть нельзя: есть шанс, что Дед Мороз - переодетый педофил... Грустная картина современной «цивилизации», приобщить КНДР к которой так мечтают Буш & Co. ....
Если кто-нибудь еще помнит, у нас в советское время тоже в любой торжественный концерт непременно включалась детская часть. Пионерки с бантиками и бравые пионеры читали стихи (литературный монтаж), пели хором и танцевали. Но у нас это была только часть концерта - не целый концерт. И выглядели дети наши все-таки милой самодеятельностью (за исключением очень профессиональных пионерских хоров), а вот дети корейские были в полном смысле слова настоящими профессионалами высокого класса. Все без исключения из выступавших и во всех жанрах, в которых им доводилось выступать.
Я видела, какой гордостью засветилось лицо Ри Рана, когда на сцене в составе ансамбля каягымисток оказалась Хян Чжин и как вдохновленно она ударяла по струнам. А когда на сцену озорно выбежала малышка Ген Ок в красном платьице и с кувшином на голове, я почувствовала, как у меня защипало в глазах. Она так напомнила мне мою Лизочку – то, какой она была до проклятой болезни, изуродовавшей ее жизнь!...
Иностранные гости смотрели на сцену все полтора часа на одном дыхании, не отрывая глаз: так высок был артистический уровень корейских школьников, многие из которых были не старше 8-9 лет. А потом, когда в конце представления они вышли на поклон, а на заднем фоне вдруг появился огромный портрет товарища Ким Чен Ира, окруженного цветами, такой натуральный, словно это сам он стоял перед нами, я вдруг увидела, как бурно зааплодировала ему одна из группы западных гостей, остановившихся в нашей гостинице, которой еще вчера казалась довольно скучной «вся эта говорильня о Любимом Руководителе». На глазах у нее стояли слезы. «Вот и еще один человек «попался на удочку северокорейской пропаганды»! - улыбнулась я. А Че вдруг встал со своего места и завопил по-английски на весь зал:
- Руководитель! Это же руководитель!
И весь зал зааплодировал еще громче – теперь уже и ему!
...Во время моего пребывания в КНДР я побывала в нескольких средних школах, в консерватории, в различных библиотеках, в том числе – в библиотеке Народного Дворца Учебы и в новой, недавно открытую электронной библиотеке, где мне, среди прочего, продемонстрировали созданную корейскими программистами операционную систему, используемую в КНДР наряду с микрософтовской Windows . Называется она «Красная звезда». Все крупные учебные заведения и библиотеки КНДР соединены между собой интранетом. В одном из лингафонных кабинетов библиотеки Народного Дворца Учебы мы попали на урок русского языка - и мне неожиданно даже довелось услышать комплимент на русском языке в адрес наших женщин от одного из корейских студентов: «Русские девушки очень красивые!»
Народный Дворец Учебы- это не просто бибилиотека. Здесь можно прослушивать лекции на расстоянии (видео-лекции), с помощью специально оборудованного телевизорами учебного зала. Также при Дворце работает большая группа переводчиков, имеется огромная коллекция звукозаписей из различных стран. И пользование всем этим культурным богатством для всех граждан КНДР - тоже совершенно бесплатное. Многие люди здесь продолжают учиться всю жизнь - в том числе на вечерних факультетах и заочно.
Было только одно место в Корее, которое я не захотела видеть. Кэсонская «свободная» индустриальная зона.
-Наотрез не хочешь? - спросил меня перед поездкой туда Ри Ран. Донал просто-таки мечтал там побывать.Он и настоял на нашей туда поездке.
- Еще на какой отрез! - подтвердила я, - На платье хватит!
Я крепилась, но когда мы въехали на территорию этого индустриального чудовища, мне стало совсем худо. Тут и не пахло детсадами рядом с мамиными цехами. Тут не разрешали фотографировать в цехах – и причем не северные корейцы, а самые что ни на есть раздемократические южные – бывшие там менеджерами. А когда я увидела рекламу на стенке - со слоганом вторгшейся в эту мирную страну фирмы «Opening the way», меня охватила такая ярость, что я сказала себе: я не пойду на их презентацию даже если меня туда потащат силой. Я впала в кока-кольное настроение, как я его называю. Распускать сусальные слюнки по поводу того, как хорошо «открывать пути» - это не для меня. Мы слишком хорошо знаем, для кого именно это хорошо!
Но в Корее нельзя так просто отказаться -этим можно обидеть хозяев. И я прибегла к излюбленному самими корейцами в таких случаях методу - сделала вид, что мне стало нехорошо. В общем-то, так оно и было.
Вокруг меня бегали южнокорейские менеджеры и верещали на языке своих хозяев:
- Would you like some water ?
А я делала вид, что не понимаю английского. Мы не в США, не в Канаде, не в Британии и даже, черт побери, не в Тбилиси эпохи Саакашвили.
Они принесли мне кофе со льдом, но я не стала его пить. В доме врага – ни капли воды, как говаривал граф Монте-Кристо!
-... Ну и как, объяснили вам, Микки-Мауса с собой приносить или профком обеспечит? - сердито спросила я Ри Рана, когда наша маленькая группа вернулась в автобус..
Ри Ран начал смеяться, да так сильно, что чуть не сполз по сиденью на пол.
-Ой, Женя! - на глазах у него от смеха выступили слезы, - Ну откуда ты только взялась, такая прелесть?
-По-моему, это не смешно совсем, - сказала я, - С этого все и начинается. Неужели ты не понимаешь? Я понимаю, что вашей стране нужны деньги, но не заставляйте меня лицезреть эту порнографию.
Ри Ран посерьезнел. Подсел ко мне и взял меня за руку.
- Женя, поверь мне, мой дорогой друг: мы никогда не дадим им тут волю. У нас все под очень строгим контролем, - и всю обратную дорогу до Пхеньяна расписывал мне его детали,от того, когда здесь введут профсоюзный контроль и до того, что именно будет сделано на полученные от этой зоны средства. – Посмотри, это же как резервация тут у нас. И им из этой резервации не выбраться. Пусть помечтают об этом, если хотят,со своими слоганами. Но мы-то знаем...
Он был настолько убежден в том о чем говорил и приводил такие сильные аргументы, что к Пхеньяну я ему уже поверила. Почти на 100%.
****
До моего отъезда оставалось только три недели, а я еще до сих пор не знала, кто будет моим спутником. Я начинала нервничать. А вдруг мы не сойдемся характерами?
Чтобы отвлечь меня от мрачных мыслей, Хильда, которая сама была не в курсе, что это за человек (Донал как раз уехал в Китай ему навстречу) подарила мне книжку о корейцах.
В книжке описывалась разница между корейской культурой и американской. Написана она была о южных корейцах, но Хильда сказала мне, что по сути это по-прежнему один народ. И очень многие традиции и нормы у них одни и те же.
Чем больше я читала эту книжку, тем больше понимала, что несмотря на все различия, с корейцами у нас все-таки гораздо больше общего чем с американцами. Даже с южными! Американцы вообще представляются мне теперь какой-то тупиковой ветвью в развитии человечества. Хорошо еще, если они не угробят его вместе с собой!
Вскоре нас с мальчиками переселили из гостиницы в квартиру - просторную, заполненную солнечным светом, на 20 этаже. Я представила себе, каково будет подниматься наверх, если будут перебои с электричеством - и мне стало слегка не по себе. После родов я очень располнела, к огромному собственному неудовольствию. Хотя я никогда не была худой по западным канонам красоты и никогда этого и не hотела, теперь я стала действительно слишком тяжеловатой, и от этого было просто физически неудобно. Но похудеть все не получалось, как я ни старалась и что я только ни делала.
- «Россия, которую мы потеряли»! - пошутила я как-то, показав Ри Рану свое фото всего лишь 5-летней давности.
- Ну, так в чем дело? Мы можем ее обратно обрести, - совершенно серьезно сказал Ри Ран.
И теперь Ри Ран приходил за мной рано по утрам, и мы с ним отправлялись на утреннюю пробежку в парке. Скоро благодаря тренировкам с ним я скинула килограммов 10, не меньше. Я подозревала, что такой эффект вызвали не только физические нагрузки, но и мое подсознательное желание произвести впечатление на этого непроницаемого корейца.
Прохожие оглядывались на нас – настолько необычной комбинацией мы были.
Пробегав час, мы обычно переходили на шаг и еще минут через 15 садились отдохнуть на берегу пруда. Ри Ран садился по-корейски, на корточки; я сначала стеснялась последовать его примеру, но потом привыкла и сама тоже стала так сидеть.
В то утро мы тоже сидели так в парке – на корточках. Над нами свисали почти до земли ветви плакучих ив.
- Каждое воскресенье я провожу время с дочками по «плану семейного отдыха», организуя разные культурно-эмоциональные меры.- сказал Ри Ран. – Но давно я не был в Мангэнде...
Согласно моей книжке о корейцах, это означало: а почему бы нам туда не съездить?
- Когда? – спросила я.
- Что когда?
- Когда бы ты хотел туда поехать?
Он рассмеялся на мою догадливость.
- Да вот хоть сегодня часов в половине пятого, между прочим. Если у тебя нет занятий, конечно. Занятия важнее всего.
День пролетел незаметно - мы были в тире, потом Ри Ран учил меня каким-то самым основам таэквондо, потом был обед, потом - экскурсия на захваченный корейцами американский корабль-шпион «Пуэбло».... Наконец подошло время ехать в Мангэнде.
После того, как мы обошли еще раз маленький домик товарища Ким Ир Сена, который теперь утопал не в цвету, как в апреле, а в густой зелени деревьев, Ри Ран повернулся к Чжон Ок и что-то сказал ей. Она повернулась и пошла к автобусу.
- Пойдем с тобой наверх, в беседку, Женя. А Чжон Ок подождет в автобусе. Пусть подождет нас, ей надо отдохнуть. Она ведь в интересном положении, если ты еще не знаешь.
Я не удивилась (Чжон Ок была замужем уже больше года), но почувствовала, что по-хорошему ей завидую. Мне с моим детским садом и в моем возрасте о таких вещах уже даже и мечтать не стоит.
Мы довольно быстро поднялись к небольшой беседке на вершине холма. Из нее открывался удивительный по красоте вид на город и его окрестности. На 10 сценических видов Хвачона: Мангэнде в цвету весной (это мы уже видели раньше!), ночной вид на 3 островка на реке, освещенные луной (но для этого надо было здесь остаться на ночь), ловлю рыбы в Понгпо, коров, пасущихся на холме У, дым очагов в деревне Кванчон (теперь уже традиционных очагов почти не осталось), лодки в Сокхо, зелень на горе Ян, красную скалу- гору Вонам, посадку семян в Чуге и наконец, вид на то, как провожают гостей на паром Тонгрим... По крайней мере, так гласит предание.
Я была уверена, что Ри Ран ведет меня именно туда, но он почему-то направился не в саму беседку, а к маленькому балкончику под ее подножием, который был почти совершенно скрыт от окружающего мира в густом сосновнике. Недоумевая, я направилась за ним. Что, интересно, он надеялся разглядеть оттуда? Какие «сценические виды»?
- Хорошо тут, - сказала я с иронией, потирая ободранный сосновой веткой лоб, потому что Ри Ран молчал. Я хотела добавить «Великий Вождь знал, где родиться», но побоялась его обидеть. Это для нас такие слова означают одобрение данного места, а корейцы очень чувствительные, и кто его знает, как он меня поймет.
Мимо меня по дереву пропрыгал бурундук. Ри Ран моей иронии не заметил.
- Постоим здесь немного? - спросил Ри Ран.
- Постоим, - согласилась я, по-прежнему не понимая, зачем это нам надо стоять здесь, когда можно подняться наверх, в беседку, и сесть там. И вид оттуда намного красивее.
Здесь же в полумраке нас никто не видел, но и нам не было видно почти ничего. Вкусно пахло от нагретой за день на солнце низко склонившей над нами свои ветки сосны - так низко, что мы с трудом под ними подлезли.
Молчание затягивалось. Было немного неловко. Это было очень непохоже на Ри Рана, который обычно не лез за словом в карман. Я видела, что он чем-то взволнован и смущен, но понятия не имела, чем именно. Когда наши рукава случайно соприкоснулись, Ри Ран чуть было не подпрыгнул – его сдержал только каменный потолок- и быстро сказал:
- Тебе у нас нравится?
- Очень, - сказала я откровенно.
- Думаешь, смогла бы жить у нас?
- Что за вопрос! Только мне пока этого никто не предлагал, - пошутила я.
- Подождем, пока взойдет луна ,- сказал Ри Ран.
Я не возражала. Хотя мне очень хотелось спросить его, что случилось.Уже начало темнеть, а мы стояли в каких-то зарослях непонятно зачем. И при чем здесь луна? Сейчас на нас еще и комары налетят...
Бледная луна показалась на небе неожиданно. Мы с трудом разглядели ее через густые сосновые ветки. И так же неожиданно Ри Ран взял вдруг мою ладонь между двумя своими, помолчал немного, а затем сказал ровным теплым голосом:
- Слушай меня, Женя, Женечка и даже в каком-то смысле Катюша .У нас с тобой и мысли одинаковы, и дорога одна . Так что выходи-ка ты за меня замуж!
Земля священного холма Мангэн поплыла у меня под ногами...
- Но я не умею готовить кимчхи! - слабо запротестовала я.
Он еще раз взял мою руку в свои натруженные ладони, нежно посмотрел на меня и сказал серьезно и уверенно:
- Научим!
Глава 23. Последний инструктаж.
«Говорят, что у каждого человека имеются свои вкусы и взгляды. Подобно этому у каждого человека имеется свой взгляд и на красоту женщины. Ведь недаром люди рассуждают: «Она красива внешне и духовно», «Нравится не лицо, а работа», «Она более привлекательна знаниями, чем своей красотой» и т. д. . А я считаю, что настоящая красота женщины кроется в идейно-духовном отношении.»
(Чхон Чжэ Рен, заведующая женотделом Ассоциации корейцев в Китае)
«Я никогда не смогу сложить классовое оружие, так что ты не думай о моей демобилизации. Ты, как моя жена, должна переселиться ко мне»
(Чве ИнСу «Ким Чен Ир – народный руководитель», т. 2, с. 301)
- Ой! – только и вырвалось у меня.
- Ой да или ой нет? – уточнил Ри Ран.
- Может быть, это тебе жалко меня? - все еще не смея поверить услышанному, поинтересовалась я.
- От жалости на буксир берут, между прочим, а не руку и сердце предлагают...- обиделся Ри Ран.- Ты думаешь, я тебя позвал бы ради шутки в такое место?
Я еще раз огляделась. Нет, в такое место точно для шуток не позовут....
- Ты и вправду... - я не договорила: у меня ком подступил к горлу. Совсем как в корейских журналах. До этого я даже не представляла себе, что это такое – «ком в горле».
- В самую что ни на есть,- подтвердил Ри Ран.- Ну так как? Ты определилась? Если мне надо подождать, я подожду.
Вместо ответа я взяла его за руку. И почувствовала, как в самых кончиках его смуглых пальцев отдается биение его сердца.
- Тогда, пожалуй, ой да...- сказала я едва слышно, чувствуя, как мое собственное сердце тоже вот-вот выпрыгнет из груди и поскачет вниз по усыпанному в темноте цикадами склону словно мячик.
Другая рука Ри Рана мягко и неслышно опустилась мне сзади на талию. Теперь уже и мне вовсе не хотелось выходить из сосновых зарослей...
- Уважаемые посетители! Парк закрывается, просим пройти к выходу,- прокричал по-корейски чей-то голос. Это я, конечно, только догадалась, что он прокричал именно это.
Ри Ран поспешно отдернул руку, но лицо его так и светилось.
- Я успел,- сказал мне он.- Боялся, что так и не решусь до закрытия.
Я не чувствовала под собой ног, когда мы возвращались к автобусу.
- Случилось что-нибудь?- заботливо спросила Чжон Ок, посмотрев на меня. А Ри Ран весь прямо-таки излучал счастье. Мне было даже страшно на него смотреть - мне казалось, что любому постороннему человеку было совершенно очевидно, что между нами что-то произошло. Шофер Хиль Бу, видимо, был посвящен в план Ри Рана заранее, потому что понимающе улыбался. Но Чжон Ок так ничего и не поняла.
- Может, Вы ногу подвернули? - продолжала беспокоиться она.
Неужели у меня был такой убитый вид? Ведь в душе у меня в это время играла настоящая симфония! Я в растерянности посмотрела на Ри Рана: ну, скажи же ей что-нибудь!
Он перехватил мой взгляд, расплылся в улыбке еще шире и что-то сказал Чжон Ок.
- Что ты ей сказал? -прошептала я, видя, что Чжон Ок тоже улыбнулась и садится на место успокоенная.
- Что ты испугалась бурундука!- прошептал Ри Ран мне в самое ухо, прикасаясь горячими губами к моему виску.
И мне вдруг так захотелось, чтобы все на свете исчезли кроме него! Ненадолго, только на минуточку...
...Следуюшие несколько дней прошли словно во сне. Не может быть, чтобы все это происходило на самом деле! Я часто слышала от многих иностранных товарищей, что корейцам не разрешается вступать в брак с иностранцами...
-Изо всех правил бывают исключения, - загадочно улыбаясь, сказал Ри Ран.- Просто это у нас не принято, так же как не было принято у вас в советское время. Ведь иностранец носитель другой культуры, других традиций, с ним (или с ней) не так легко ужиться. А мы не вступаем в брак с мыслями в духе «подумаешь, не получится - разведусь!» Мы к этому относимся серьезно. И нужно разрешение. Но это не значит, что такие браки запрещены.
- И ты думаешь такое разрешение получить?
- Да, думаю. Тут дело не только во мне (хотя мой послужной список достаточно длинен), но и в тебе. Ты- достойный товарищ.
- Ты уверен в этом? Мы же вроде бы на одном фронте с тобой не воевали. Я вообще еще нигде не успела себя как следует проявить....
-Не скромничай. Ирландские товарищи нам все о тебе рассказали.
Час от часу не легче! Интересно, чего они ему наплели? Разве можно верить ирландским россказням? Они же как у Булычева – «все уменьшайте в 10 раз»! Но расспрашивать его я не посмела.
Нельзя сказать, что у меня совсем не было сомнений. С одной стороны, было совершенно бесспорно, что к Ри Рану я испытываю самые нежные чувства. Если бы мне было лет 20, я бы, конечно, бросилась в подобный союз с головой и не рассуждая. Но теперь, после всего пережитого, у меня закрадывались-таки сомнения: да, у нас одинаковые идеалы, но наши культуры же настолько разные! Сможем ли мы быть счастливы при таком раскладе факторов? Я даже не удержалась и поведала Ри Рану об этих своих мыслях.
-Понимаешь, если бы речь шла только о нас с тобой... Но у нас обоих еще и дети. Смогу ли я, не будучи кореянкой...
- Женя, а ты думаешь, я не думал обо всем этом прежде, чем распахнуть перед тобой свое сердце? – мягко пожурил он меня.
- Но ведь я не знаю всех ваших традиций, обычаев, обрядов, даже языка... Ты знаешь намного больше о наших традициях, чем я о твоих! Мне даже неловко...
- Язык - это дело наживное, тем более для тебя. А что касается традиций, на то он и человек, чтобы познавать новое и неизвестное. Не волнуйся, никто не будет ожидать от тебя автоматически, что тебе известна традиция новогоднего поклона. Или что ты умеешь качаться на корейских качелях. Такие вещи узнают постепенно.
- А ты отдаешь себе отчет в том, что мне скоро уезжать? И, наверно, надолго...
- Ничего страшного. Жены ждали наших долговременно заключенных в южнокорейских застенках по тридцать и больше лет...
«Типун тебе на язык!»- не удержавшись, подумала я.
- Главное- что ты хочешь сюда, ко мне вернуться, моя ласточка. А я буду ждать. Я терпеливый.
И я сдалась. Как мне было не сдаться на милость такого победителя?
Будучи здесь всего полгода я, конечно, не знаю об этой стране еще многого, думала я. Многое, наверно, идеализирую. Но в одном я была совершенно уверена - в том, что меня не ждет здесь разочарование. Потому что, какими бы ни были материальные и прочие трудности , здесь есть главное - люди здесь живут по-людски. Помогая друг другу, друг о друге заботясь, друг друга поддерживая. А не как в «свободном мире», жизнь в котором - вне зависимости от количества приобретенных тобой новейших прибамбасов - напоминает дикий лес. В котором каждый сам за себя, и каждого интересует только как физически выжить. По-моему, просто недостойна людей XXI века такая жизнь, и пусть эти «цивилизованные» двуногие засунут себе свои прибамбасы и банковские счета знаете куда?...
... Между прочим, Ри Ран не обманул меня - они действительно научили меня, как готовить кимчхи. Его мама с сестрами.
****
К концу недели в Корею приехали мама с Лизой. Мы с Чжон Ок поехали встречать их в Пхеньянский аэропорт. Аэропорт этот маленький и какой-то домашний, уютный. Почти как был когда-то аэропорт у нас в городе (в советское времыа от нас полстраны можно было облететь, а теперь к нам самолеты не летают вообще: это стало людям просто не по карману..)
Я очень нервничала - те из вас, кто помнит мамин характер (« у меня такой характер – ты со мною не шути!» - одна из ее любимых песен) и наши прежние трения, без труда поймет, почему. Я решила сообщить ей свою новость только уже после того, как увижу, какую реакцию у нее вызовет сама эта страна. Зная ее критический настрой, можно было опасаться чего угодно.
Мама вышла из дверей аэропорта- похудевшая и похорошевшая, несмотря на свой возраст, - ведя Лизу за руку. Лиза стала ростом уже с нее - как же быстро бежит время! Она узнала меня сразу, хотя не видела полгода, и радостно заулыбалась. А мама огляделась вокруг, глубоко вдохнула свежий корейский воздух и сказала:
- Ой, хорошо-то как! Прямо не верится.
И у меня упал с души камень....
****
Конечно, она осталась все-таки верной себе и потом уже в квартире сделала мне несколько выговоров: и этаж-то слишком высокий, и как работает здешнее отопление (в квартирах корейских тоже был пол-ондур), она не знает, и на циновке не спала со времен моего детства, когда к нам приходила ночевать на Новый год Тамарочка...
Но мне уже не терпелось поделиться с ней своей радостью.
- Мам, - я на секунду замялась, - мне тут предложение сделали...
- Опять, - констатировала сухо мама, - И кто же это осмелился?
- Скоро я вас с ним познакомлю.
Мама окинула меня взглядом с головы до ног.
- Кореец, небось?
- Кореец, мам...
-Так... ну что ж, корейцев у нас в семье еще не было, между прочим...
- У него в семье русских - тоже!- уточнила я.
- Тогда, значит, cчет один-один...
Тут зазвонили в дверь.
- Это он, это он, ленинградский почтальон...- уверенно сказала мама, - Ну, чего ты стоишь, беги, открывай!
Действительно, на пороге стоял Ри Ран. В форме. И с цветами.
- Дорогая теща!- начал он по-русски с порога.
- Ишь ты, уже теща!- удивилась мама.- И по-русски он как говорит...Вы только посмотрите!
- Иностранный язык - оружие в жизни и в борьбе!- без малейшего акцента отчеканил Ри Ран. Мама схватилась за сердце, а он продолжал:
- Меня зовут Сон Ри Ран, я просил руки вашей дочки, и она согласна. Теперь если еще будет согласно наше правительство, будем скоро с вами родственниками...
- С ума сойти!- сказала мама. - Для того, чтобы стать моим родственником, уже нужно правительственное разрешение...
Через некоторое время она полюбила его чуть ли не больше, чем я. Ри Рана нельзя не любить, если узнать его хорошенько.
****
.. К вечеру, когда ребята заснули, а мне удалось подпоить маму гадючьим ликером в 60 градусов (гадюку Ри Ран предусмотрительно вынул из бутылки еще вчера- специально ради мамы, сам он был непьющий), мы втроем вышли посидеть на огромном по величине балконе. О таком я когда-то могла только мечтать.
Огромное красное все еще по-летнему жаркое солнце медленно опускалось за горизонт. Над домом какой-то корейский голубятник гонял своих голубей.
Ри Ран и мама к тому времени уже разговаривали друг с другом вполне по-свойски (думаю, здесь свою роль сыграл гадючий ликер, но окончательно мамино сердце растаяло, когда я шепнула ей, что Ри Ран хранит в душе незабываемые воспоминания о прочитанном в детстве «Тимуре и его команде»). Он даже продемонстрировал ей, как работает пол-ондур.
- Расскажите о Советском Союзе. Вот какая у Вас была жизнь в детстве, в юности? - попросил вдруг Ри Ран маму.
- И правда, - поддержала я, - Бабушка никогда не хотела рассказывать особенно много о своей молодости потому что «кому это интересно?» А теперь ее нет, и мы многого никогда уже не узнаем. А ведь это так важно - знать о том времени, даже самые мелкие детали! Каждое твое слово - это исторический источник, мам!
-Ой ребята, да ладно вам... Какой из меня рассказчик?
Но мы не отступали и все-таки уговорили ее.
- Прямо не знаю, с чего начать,- нерешительно сказала мама,- Может, с 1964 года? Я тогда как раз закончила школу и поступала в наш политехнический. В 64-ом году, когда решили скинуть Хрущева (борьба за власть, как известно, идет во всех странах и при всех режимах), перед этим решили показать народу, что тот не способен управлять государством. Вообще-то, конечно, это так и было. Попрятали все продукты, вплоть до хлеба и молока. Хлеб развозили по домам, по спискам. Это единственный раз на моей памяти.
Как вы знаете, Хрущева успешно сняли в октябре 1964-го. - и сразу же все появилось в магазинах, а когда ты родилась, практически был коммунизм, в магазинах изобилие и разнообразие продуктов необыкновенное; все натуральное, естественно. И так длилось вплоть до Олимпиады-80. Все остальное ты, Женя, сама помнишь. Я, конечно, уже могу забыть точные цены на отдельные продукты, но городская булка (вес около 300 грамм) стоила 7 копеек, батон белый - 22 копейки, 23 копейки, 18 копеек (в зависимости от сорта), белый хлеб (буханка весом в килограмм) - 22 копейки, пеклевань (сейчас такого хлеба нет, а народ его очень любил, он был белый, но чуть кисловатый, как черный, и совсем не крошился, в народе у нас его звали «паклеванка», весом тоже в килограмм)- 18 копеек. Бородинский хлеб (800- граммовая буханка)- 18 копеек, а вот ржаной хлеб - то ли 14, то ли 9 копеек, не помню точно. Молоко было повышенной жирности (5,6%), обычное (3%), топленое, сливки, кефир, снежок, ряженка. Разливное молоко стоило 28 копеек за литр, поллитровая бутылка молока - по-моему, 30 (15 копеек из них стоила бутылка, которую можно было сдать обратно) . А сырок творожный с изюмом стоил 10 копеек. Сдал обратно бутылку, добавил 5 копеек - купил себе два сырка. Мясо в магазине стоило около 2 рублей - правда, костей там бывало многовато. Если мама хотела сэкономить, то шла покупать мясо на базар, где можно было и купить подешевле, и выбрать свежатинки, ведь продавали мясо из своего хозяйства, перекупщиков как сейчас на базаре в то время не было. Сахар стоил от 90 копеек то рубля десяти за килограмм - в зависимости от белизны. Карамель без обертки развесная - от 65 копеек до 90 копеек за килограмм, в обертке - рубль тридцать, конфеты мои любимые соевые «Кавказские» - рубль сорок пять кило, шоколадные - около 3 рублей, с вафлями внутри («Мишка на севере», «Красная Шапочка») - около 4-х. Плитка шоколада «Аленка» или «Мишка» - 80 копеек, другие виды - от рубля десяти до рубля тридцати за стограммовую плитку. Бананы стоили рубль десять килограмм (помнишь, мы один раз купили 10 кило, еле до дома дотащили?), столько же- мандарины, а апельсины - рубль двадцать килограмм, яблоки болгарские и венгерские - рубль пятьдесят, а наши на базаре можно было купить от 30 копеек до рубля за килограмм. Ягоды (крыжовник, смородина, малина , вишня) - 10 копеек стакан, клубника - 2 рубля кило на базаре, в магазине дешевле, но там надо было стоять в очереди, виноград - 90 копеек кило, груши - 50, арбузы - 30. Печенье - 90 копеек килограмм, торт килограммовый - рубль двадцать семь... Заказной торт в 2 килограмма весом стоил три тридцать. Водка была с красной и с белой головкой (сургуч такого цвета), по цене 2, 52 и 2.87 за поллитра, «Столичная» стоила 3,20...
- В мое время, помню, были бутылки по 3.62 и по 4.12....
- Ну, это уже в твое... Бутылка вина красного виноградного - от 90 копеек до полутора рублей, шампанское - от 3.60 до 4.20. Рыба - 90 копеек кило, картошка - 10 копеек, свекла, морковь и прочее - 5-6 копеек килограмм.... Лук зеленый - 10 копеек кило. Мороженое - от 6 до 18 копеек у нас в городе, а в Москве были сорта и подороже - например, в 22 копейки. Сыр - от 2.30 до 3.60, сортов в мое время еще было очень много, и все сильно отличались друг от друга. Помнишь тот случай с вырусским сыром?
- Еще бы! Такое не забывается!
Это было уже где-то в период Олимпиады, когда выбор в магазинах стал поскромней. Один покупатель при мне спросил продавщицу в продуктовом около кинотеатра «Спартак», какой это у нее в витрине сыр.
- Вырусский, - сказала она, с ударением на «у». Это от названия эстонского города Выру. Вообще-то, наверно, правильнее было сделать ударение на «ы».
Но покупатель совершенно растерялся, замялся и наконец промямлил:
- Да я-то русский... Я у Вас спрашиваю, сыр у Вас какой?...
- ... Трамвай стоил 3 копейки за поездку, троллейбус - 4, автобус - 5. Электричка до Москвы - полтора рубля, потом два , на поезде - рубль восемьдесят. А сейчас в этом поезде билет первого класса стоит 300 рублей. За твой детский сад я платила 12 рублей в месяц, но это был максимум, так как я была высокооплачиваемая. Самые низкие оклады были у уборщиц, секретарей, бухгалтеров, кассиров. 57 рублей, потом подняли до 80, столько же получали низкоквалифицированные подсобные рабочие, ученики различных рабочих профессий Люди, закончившие техникум, получали 90 рублей в месяц (это оклад, а ведь были еще и премиальные), после ВУЗа - около 100 рублей, начальник бюро у нас в отделе - 140-150, начальник отдела - 200-220, главный инженер крупного завода - 350 рублей в месяц. Причем ни от кого это не скрывалось, никакой тайны из этого не делали. Профессор получал 600 рублей, доцент (папочка твой недоделанный!) -320. Кроме того, были рабочие-сдельщики, так у нас на заводе на сборке сдельщики получали до 700 рублей в месяц! Я при окладе в 140 получала тогда с премиями около 300 рублей в месяц. Билет в кино детский стоил 10 копеек, взрослый - от 30 до 50 копеек. За квартиру платили около 5 рублей в месяц (а сейчас 2000, при пенсии в 4500!), за радио - 50 копеек в месяц, причем это было высококультурное, высокоинформативное, качественное вещание. А сейчас - 30 рублей в месяц- за пошлую, вульгарную, примитивную, лживую, реакционную брехаловку. Сейчас со всех сторон (по радио, по ТВ) только и слышишь, как они плохо жили при советской власти, ничего не было якобы, одеты были плохо. А тогда метр ситца стоил 65 копеек, а сатина – 90, крепдешина - 2.70, шерсти очень хорошей - от 3 до 3 с полтиной, драп на пальто был от 4 до 6 рублей за метр! Я сначала думала, что они брешут, а потом поняла, что они жили в деревнях. А там, где хотели жить полегче, попроще, то есть, воровать и поменьше и кое-как работать, выбирали удобного для себя председателя - пьяницу, вора, чтобы воровал и пьянствовал сам и давал другим. Примерно как первый российский президент. А потом орут, что советская власть у них виновата!
- Сейчас покажу тебе газету с информацией о снижении цен. Сталинского времени. Вот, посмотри... – и мама полезла за ней в сумочку. Неужели специально для меня ее сюда везла?
- Скажу одно: указ правительства о нем всегда зачитывали вечером накануне первого марта - кажется, в 9 часов, - продолжала мама. - Звучали позывные , затем торжественный голос Левитана читал указ о снижении цен - полностью. Все люди собирались у радиоприемников, все с интересом слушали его.
К слову, я за свою жизнь помню только 3-4 стихотворения или песни со словами о Сталине, а у меня ведь память хорошая. Помню, что я тогда учила, читала. Значит, нам ничего особенно не навязывали о Сталине.
Недавно у нас по телевизору показывали замечательный фильм – «Красная площадь», но не современную пошлятину, а старый, с Любшиным в главной роли.Там герой-матрос говорит о себе, что раньше он жил примитивной жизнью: «Напитки, мордобой, продажная любовь...» (как похоже на Россию сегодняшнюю!) , а потом начал читать, учиться, работать над собой: «При революции человек должен быть прочным и цельным как кристал» Кажется, так он сказал.
А если бы ты сейчас видела наш одемокраченный народец: XIX век, дореформенная Русь, забитые, зачуханные, одетые не поймешь как, серые, темные, отсталые, поголовная матерщина на улицах ( в моем детстве за такое в милицию забирали и правильно делали - нечего оскорблять окружающих собственной некультурностью!) Холопский язык! Работы в городе нет. Интересы у них тоже- поесть , выпить и описать подьезд, так как заборов в городе уже практически не осталось, все растащили на дрова. Говорят, с молодежью никто не занимается, а в наше время кто занимался? Мы сами шли на поле, но не чтобы понюхать клей, а поиграть в футбол, лапту.. Шли после работы и взрослые парни с заводов и фабрик играть в футбол. А какие были у нас споры, диспуты спонтанные! А сейчас только и слышишь, что купили, что еще хочется купить, что съели, что еще хочется съесть. Тоска смертная! Как можно так жить, не понимаю. Хуже насекомых. Насекомые хоть едят себе и не рассуждают об этом вслух.
- М-да... Как на ирландцев похоже! Да и на голландцев тоже. Впрочем, те все-таки дискуссии все еще ведут. На жизнетрепещущие темы вроде того надо стричь волосы в интимных местах для съемки в кино или не надо . Приобщились мы, видимо, наконец-то к цивилизации, понимаешь... – не выдержав, съехидничала я.
- Да, знаешь еще о чем я забыла сказать? А прочность! Так и кажется, что все эти хваленые западные вещи сошли со страниц фантастического рассказа «Этот непрочный, непрочный, непрочный мир..»! Выкрасить да выбросить. Купил - оно почти тут же сломалось. У нас дома уже в 80е годы обыкновенная лампочка накаливания, советская на кухне проработала 15 лет! А какой-нибудь «Филипс» наше производство закроет и будет свое барахло у нас производить - ему же невыгодны такие лампочки, которые не перегорают по 15 лет! Ему как раз надо, чтобы они перегорал, и чтобы их люди покупали как можно чаще! У меня были три тети и мама и у каждой из них были лакированные туфли, изготовленные местными сапожниками -кустарями. Все 4 пары - разные, и резные, и с цветами, и с пестиками какими-то, и отделанные цветным лаком, нигде ни зазоринки. Износа им не было. Давно уже нет моих милых родственниц, хотя прожили они долгие и славные жизни, а лакировки те еще и до сих пор целы. А у тебя западная пара обуви сколько держится?
- Год от силы. Да и то не всегда.
Я вспомнила, как мне покупали зимнее пальто, когда я училась в школе. Мне и в голову не пришло бы менять его каждый год потому только, что изменилась мода. Пальто покупали на 3-4 года - до тех пор, пока не вырастешь из него, и не понадобится новое. И оно прекрасно эти 3-4 года выдерживало, а потом бабушка отдавала мои старые вещи Марусиным сестричкам. И они еще тоже долго носили их. Мы не покупали каждый год новое пальто или сапоги не потому, что мы были какие-то «бедные» - просто какой смысл был в покупке этих вещей каждыи год? Одежда для меня носила функциональный характер - в случае с пальто была призвана защищать меня от холода. И с этой задачей мое советское пальто прекрасно справлялось. И внешний вид его меня тоже вполне устраивал.
- Мама шила сама нам одежду, вплоть до пальто. У нас дома иногда папа заводил свиней, овец, гусей, но всегда были куры, всегда были яйца, а кур не убивали, так как я знала всех кур «в лицо», и папа не хотел меня расстраивать. Делали это только в случае тяжелой болезни кого-то из членов семьи - когда нужен был свежий суп на курином бульоне. У нас дома всегда были или рыба, или мясо, всегда- молоко, творог, каши, то есть, наш обед . Иногда пекли рулет с маком, сладкие пироги. Всегда очень ждали мы Новый год, всегда в доме была елка и мандарины, конфеты, грецкие орехи на ней... Круглый год были на столе котлеты - большие, сочные, студень, колбасы, на Новый год - красная икра, буженина, соленья разные. Помидоры и огурцы солили со своего огорода, варенья делали на всю зиму. А соленья были такого вкуса, что сейчас ничего подобного ни у кого нет - видимо, сказывалось еще и то, из какого дерева были бочки. Хорошо помню рыбный магазин на улице Коммунаров, в котором были два больших аквариума. С очень красивыми рыбами.
Много времени и внимания у нас уделялось спорту. Не проходило ни одного выходного без турнира по какому-нибудь виду спорта: летом велогонки, легкая атлетика, волейбол, баскетбол, лапта, городки, теннис, на водной станции - плавание, прыжки с вышки, гребля на байдарках и каноэ. Я занималась легкой атлетикой и художественной гимнастикой, Шурек наш играл в шахматы. Футбол... Улица играла против улицы, школа- против школы, завод - против другого завода. Профессионального спорта у нас тогда не было, а футболисты не пользовались женским вниманием. Наоборот, была присказка такая: «Были у отца 3 сына, два умных, а третий – футболист». Зимой у нас в городе самым популярным спортом был конькобежный, но были и лыжники, и фигуристы, и хоккеисты. В хоккей играли преимущественно в русский - с мячом (сейчас его, кажется, называют норвежским), причем все на открытом воздухе, в любой мороз - и при тысячах зрителей!
Мы, дети, несмотря на то, что после войны прошла всего пара лет, имели санки, коньки, лыжи, велосипеды (ну правда, велосипед был один на всю улицу, но зато все учились на нем кататься). Любимое наше место отдыха - река, где тогда еще водилась всякая рыба и огромные раки. В выходные на берегу реки яблоку было негде упасть - как в 70-е-80е годы в Сочи. Все с утра шли на реку семьями с дневным запасом провианта. Играли на берегу в волейбол, в догонялки, катались по реке на катере, ходили в лес за ягодами, в засеку, где были чудесные пруды.. Часто в лесу встречались окопы - остались после войны, и нам, детям, становилось не по себе... Но быстро забывалось. А еще мы, дети, все умели плавать....
- Не все! Шурек до сих пор не умеет!
- Это он из-за своего упрямства. Я хотела было его научить. А он начал вопить на всю улицу «Отстань, маме скажу!» А так бы я обязательно его научила... Все слушали по радио детские передачи очень интересные, по выходным - трансляции футбольных матчей, по вечерам - или опера, или «Театр у микрофона». Старались не пропускать ничего. Телевидение в домах у нас появилось в 1954-55 годах. Было очень интересно, мы всех актеров уже знали- по голосам. Ходили в кино, Кто постарше, хорошо помнит трофейные фильмы. Мы одними из первых видели «Кубанских казаков», «Чука и Гека», «Далеко от Москвы». Первый зарубежный фильм на моей памяти - индийский «Бродяга» с Раджем Капуром.
О жизни при Сталине мне судить сложнее. Я пошла в школу в тот год, когда Сталин умер. Я себя помню где-то с полутора лет. Очень я боялась нищих, которых сразу после войны было много. Постепенно жизнь стала лучше, и они исчезли. А воровства и разбоев практически не было. Помню салют 1947 года, когда у нас за линией стояли пушки, помню, как летали в небе стратостаты и дирижабли. Все детство я смотрела на небо, авиация была для меня как для твоего Че - автомобили. А в 1997 году, в голландском Катвейке я поняла, что авиации у нас больше нет - когда там над головой каждые 5 минут взлетали самолеты НАТО, практиковались... И до меня только тогда дошло: а у нас-то ведь этого больше нет, а ведь только вчера еще было, да причем как! При Сталине все дети руководителей были связаны с авиацией, а не с шоу-тусовкой.
В марте 53-го года Сталин заболел. Мы с нетерпением ждали сводки о состоянии его здоровья, которые передавали по радио регулярно - и взрослые, и дети приникали к приемнику. И вдруг он умер! Я в тот год пошла в школу и помню, несколько лет после этого 21 января и 5 марта на пионерских галстуках и флагах были черные траурные полоски. Кстати, у нас в городе никогда не было ни одного памятника Сталину- вот тебе и культ. А памятник царю Петру Первому даже во время войны изо всех сил старались сохранить. Вот тебе и «диктатура»! А сейчас у памятников по частям крадут все, что могут - на металлолом. Вот тебе и «демократия»!
- Вы знаете, Надежда Ильинична, - сказал Ри Ран, который все это время со вниманием слушал маму, почтительно затушив сигарету. - Ваши слова меня очень затронули по живому. Многие советские книги и фильмы оставили нестираемые воспоминания в душе корейского народа. Даже сегодня наш корейский народ любит смотреть советские фильмы, сберегая в своем сердце те славные дни, когда социализм занимал большую часть земного шара. И все те личные чувства, которые Вы сохранили в адрес Советского Союза равнозначно драгоценны и разделяются не только мною, но и всеми прогрессивными силами человечества. Вы не обижайтесь, но мне все еще трудно осознать, как такая катастрофа могла произойти с таким великим народом, который победил нацизм и держал в страхе Соединенные Штаты на протяжении нескольких десятилетий. Ведь хорошо известно, что единственный язык, который понимают империалисты - это язык силы, и в конечном итоге им ничего не останется, кроме как покориться воле всего человечества. Сегодня капиталистический мир уже дрожит оттого, чтобы пережить свой фатальный кризис. Мир не принадлежит им, и решающая победа не будет за капиталистами и империалистами, я в этом уверен.
Эту свою речь он выдал на одном дыхании, и лицо у него при этом было честное, открытое, уверенное. Было видно, что он не притворяется, говорит все это не от страха и не от желания кому-то угодить или сделать карьеру. Что это именно то, что у него на сердце. То, что возможно, звучало бы несколько натянутым в устах позднего советского человека (и поэтому в СССР даже я, которая не раздумывая уже тогда бы подписалась бы под каждым словом Ри Рана обеими руками, в то время сама так говорить все-таки постеснялась бы - побоялась бы, что сочтут меня притворяющейся, не поверят мне собеседники без обычной тогда уже в наших повседневных разговорах легкой иронии, которая к концу 80-х помимо воли таких как я, вырвалась в русло мерзопакостного, дебильного ерничания и издевательств над всем и всеми, кто сохранил еще чистоту души и веру в идеалы), в устах Ри Рана звучало совершенно естественно – именно словно само дыхание. И как раз это не переставало меня в корейцах КНДР так радостно поражать. Я вспомнила Анечку Боброву и себя; когда нам было по 20: то, каким смешным казалось нам, двум упитанным избалованным советским девицам, не нуждавшимся в своих жизнях никогда и ни в чем существенном то; что «с сегодняшнего дня каждый житель Пхеньяна будет есть по одному яйцу в день» - хотя мы не представляли себе тогда ни уровня развития этой страны до того, как она встала на путь социализма, ни того, как бедствовали здесь люди, ни масштабов разрушительной войны 1950-53 годов.... И мне стало стыдно, так стыдно; что просто захотелось умолять Ри Рана о прощении – хотя он этой некрасивой истории вовсе не знал.
На улице уже совсем сгустились сумерки.
- Ну, мне пора... - со вздохом сказал Ри Ран и начал собираться. - Хорошо с вами, товарищи женщины, но еще ждут меня дома дела.
Мама понесла на кухню пустые чашки - она весь вечер учила Ри Рана чаевничать так, как это умеют только в моем родном городе. «Водохлебы мы,» - любила говаривать моя тетя Женя, наливая себе двенадцатую чашку чая за вечер. А еще она называла нас, коренных горожан, казюками – потому что когда-то наши предки-оружейники были казенными рабочими...
Я нерешительно посмотрела на Ри Рана.
- А может быть, останешься? Места у нас тут теперь много, а на улице уже темно... Как ты будешь добираться?
- А чего же тут добираться? - удивился Ри Ран. - Перешел через мост, а потом по короткой дороге, парком. Фонарик у меня с собой есть.
- Поздно все-таки, мало ли чего...
- Женя, ты забыла где мы? Это же тебе не Амстердам. В парке сейчас народу еще полно. Гуляют, занимаются спортом. Хочешь, пойдем вместе, а потом я тебя обратно до дома провожу?
Пройтись с Ри Раном по вечернему парку! Естественно, эта идея пришлась мне по душе, но тут как на грех вмешалась мама. Мамы, они такие - для них ты уже чуть ли не на пятом десятке жизни все равно остаешься ребенком.
- Да ну, Женя, поздно же уже. Да и товарищ наверняка за день устал. Завтра увидитесь.
- Конечно, увидимся, Женя! Я и забыл, какой у тебя сегодня был напряженный день – чурбан я эдакий!- подхватил Ри Ран, - Завтра суббота. После школы я обещал Хян Чжин и Ген Ок покатать их на лодке по реке, а потом придем к вам всей своей семейной бригадой, будем вас учить делать рисовые хлебцы. У вас молоток есть или с собой приносить?
- Наверно, нету, - еще более смущенно сказала я, - Во всяком случае, такого, который нужен для хлебцев. Я на картине видела.
- Ладно, принесем. А потом еще и караоке устроим.
- О, это у нас по маминой части! Голоса у нее нет, но петь она обожает. А еще она когда-то на практике работала на баянной фабрике. Один раз сидит, нажимает себе на клавиши и поет: «На твою ли на приятну красоту, на твое ли да на белое лицо...»...
- ... Поднимаю голову – а надо мной стоит высоченный такой африканец! И очень серьезно на меня смотрит -перебила меня мама, - Их привели к нам на фабрику на экскурсию!
- А еще с ними проходили практику два азербайджанца и армянин по имени Аристоник. Мамина подруга Катя пообедала вместе с Аристоником в фабричной столовке, а азербайджанцы говорят: «Мы с вашим Катем больше не разговариваем. Она сидела за одним столом с этим грязным армяшком Аристоником». Так мама с девчатами на них как напустились! «Ишь какие чистенькие нашлись! А ну-ка, берите свои слова обратно!»
- А один раз мой брат, Женин дядя был после института призван на военные сборы. Их в армию тогда не забирали, у них в институте военкафедра была, а после окончания института забирали на сборы и сразу давали офицерское звание. И вот стоит наш новоиспеченный офицер, ему надо команду дать взводу, а у него нужное слово вылетело из головы,и все тебе. Хоть плачь! Стоял он, стоял, смотрел на солдат – ну, надо же что-то говорить... Они уже перешептываются. Думал он, думал, да как гаркнет на них: «Па-а-а-шли! »
- А как-то я до смерти перепугала маму: ждала ее после работы в заводских проходных, а пришла слишком рано и от скуки начала считать, сколько кнопочек в кабинках с пропусками - там такие кабинки были, и каждый рабочий когда входил на завод, нажимал кнопочку, выскакивал его пропуск, он показывал его на проходной и шел на рабочее место - так вот, я начала считать ряды этих кнопочек и умножать в уме, и к тому времени, когда мама наконец вышла, я так спокойненько ей говорю (довольная своими математическими способностями): « У вас на заводе работает около 10.000 человек». Вижу, она в лице переменилась: «Ты откуда знаешь? Кто тебе сказал? Это секретная информация!»
Ри Ран расхохотался. И воспоминания о советской жизни- милые, славные, домашние воспоминания о разных небольших запомнившихся нам случаях, из которых, собственно, и состояла наша тогдашняя жизнь – вдруг так и хлынули из нас непрерывным потоком. Мне вспоминались такие вещи, которые я, казалось, уже забыла напрочь. Все те вещи, о которых я предпочитала не вспоминать не потому, что воспоминания эти были тягостны, а напротив, потому, что после них тягостно было возвращаться в сегодняшнюю действительность. Из каких укромных уголков памяти, почему вдруг выбрались они снова на свет? Наверно, потому, что рядом с нами наконец-то был человек, который мог понять их и оценить. Которому не надо было растолковывать, что такое ветеран труда, переходящий вымпел передовика производства и рабочая династия.
К тому времени, когда Ри Ран наконец-таки собрался домой, на небе уже сияла яркая, огромная, почти оранжевая луна.
- Посмотри на небо, Женя, - сказал Ри Ран, взяв на прощание обе мои ладони в свои -и загадай желание. Только не говори мне, какое.
- Ну конечно, не скажу! Даже и не рассчитывай!
И я загадала... нет, не расскажу даже вам!
Прощаясь с мамой, Ри Ран галантно, по-восточному ей поклонился
- Ожидаю, что Вы будете здоровы и проведете в моей стране радостные дни.
А когда Ри Ран ушел, мама долго смотрела ему вслед, а потом с одобрительным удивлением сказала мне:
- Ты где его такого нашла?
****
... На следующий день мама настояла-таки на том, чтобы ее свозили на местный рынок.
- К нам же придут гости, и надо их чем-то угощать!
Есть у нее такая маленькая несоветская слабость. Для меня с самого детства хождение на базар было хуже любого наказания - я просто ненавидела туда ходить. Я всегда относилась к базару как к месту злачному. Я ничего не имела против базарных товаров - свежих, не от перекупщика овощей и фруктов чуть ли не со всех концов страны (недаром рынок назывался колхозным, люди везли туда на продажу лично ими выращенное), местных меда, сметаны, молока, творога и мяса, вязаных варежек, валенок и шапок. Просто мне неприятно было смотреть на кучку собравшихся там мещан, для которых эти воскресные визиты туда были чуть ли не смыслом жизни. Я не только не получаю никакого удовольствия от процесса именуемого «торговаться» - я терпеть его не могу. Если мне называют цену, или плачу ее сразу, или, если мне кажется, что это дорого, то просто ухожу к другому продавцу.
А еще это было место, где на радость этим самым мещанам реализовывалась продукция нашей теневой экономики – все эти маечки с аляповатыми, пошловатыми портретами поп-здезд, сумки с их фотографиями и просто сами фотографии (большое черно-белое фото Бобби, переснятое с цветной вкладки в подростковый немецкий журнал - увеличенное и отглянцеванное - стоило рубль. 5 буханок хлеба, грубо говоря.) Мама, конечно, покупала мне его, но ощущение от этой части базара у меня все равно было препротивное - что я имею дело с людьми, которые занимаются чем-то незаконным и наживаются фактически не пошевелив и пальцем. Какие уж тут трудовые доходы! Я брезговала ими так же, как и фарцовщиками.
Иногда мещане наши покупали фото какой-нибудь звезды, даже фактически и не зная толком, а кто это - только за одно то, что она «выглядит по-западному». Порнографии или эротики (хрен редьки не слаще!), правда, в открытую не водилось. Были на некоторых сумках слегка пикантные фото каких-нибудь польских красоток, и мы от души смеялись, видя как та или иная бабуля в панамке нагружает такую сумку рыночной картошкой с верхом, и как безобразно растягиваются от этого красоткины формы. В своих сумках с «Бони М» я не носила ничего - они лежали у меня на шкафу для коллекции. Иногда я доставала их, рассматривала фотографии и клала их обратно.
...Интересно, изменилось ли бы что-нибудь в истории нашей страны, если бы мы тогда не стали покупать у них всю эту в общем-то совсем не нужную для жизни ерунду - и не создали бы им таким образом «стартового капитала»?...
Торговля вообще была в СССР занятием почти презираемым. Для людей, которые больше ни на что не способны и которых мы лишь терпели как необходимое зло, со всеми их выкрутасами, вроде хамства, обвешивания и обсчитывания. Даже какого-нибудь завбазой считали важной персоной только все те же мещане, которых мы брезгливо называли «вещичниками», да профессиональные парторги и комсорги вроде Лидиного Власа, для которых партия была всего лишь только кормушкой. В продавщицы шли, как правило, неисправимые троечницы. У меня была только одна неплохо учившаяся одноклассница, которая пошла работать в ту сферу - и она почти сразу стала чуть ли не директором рынка.
Все понимали посредническую, вспомогательную функцию торговли по сравнению с ролью производителя – и советское государство совершенно справедливо просто никогда бы не позволило торгашам, как мы их называли, делать такие накрутки на цены, которыми они нас грабят сегодня. Именно поэтому они и решили его уничтожить.
Союз торгашей с партийными функционерами, которым не терпелось прибрать к своим рукам то, что им не принадлежало, и погубил нашу страну. Все мы видели, что этот союз складывается, и что это ни к чему хорошему в перспективе не приведет. Я иногда задавала себе вопрос, а что будет, когда количественные изменения в нашем обществе начнут перерастать в качественные. Но никто и представить себе не мог, что все это произойдет настолько в историческом масштабе быстро. Буквально на наших глазах - и без малейшей серьезной попытки кого-нибудь этому противостоять....
И поэтому мне вовсе не хотелось видеть корейский базар. Я боялась, что он напомнит мне все это. Для меня базар был и остается необходимым злом, которое надо держать под контролем. И с которым надо ухо держать востро.
Чжон Ок попросила нас там не фотографировать. Это было единственное место в Корее, где она нас об этом попросила. К слову говоря, когда я увидела-таки этот базар, я не сразу поняла, почему.
Пхеньянский рынок был полон товарами - и покупающими их людьми, и выглядел намного чище и опрятнее большинства базаров российских. Корейским предприятиям разрешается продавать там продукцию, произведенную сверх плана. Но много и китайских товаров, примерно того же ассортимента, что в России. Открывается этот рынок, кстати, ближе к вечеру - чтобы не отрывать людей от работы. И, по-моему, совершенно правильно! Это у нас людей уже стало не от чего отрывать.....
Потом уже я поняла, что попросили нас не фотографировать не потому, как выглядел базар, а потому, что буржуазные писаки приделают к этим форографиям, если они попадут им в руки, свои собственные, антикорейские комментарии, как они обычно это делают. Если они даже к фотографиям работающих в поле целые сказки сочиняют, то можно представить себе, каким кладом для их сочинительства окажутся фотографии места, связанного с товарно-денежными отношениями!
Я ходила по забитым товарами и покупателями рядам и мысленно считала овец. Не для того, чтобы заснуть, а для того, чтобы эту пытку выдержать и не сказать никому ничего резкого. Включая маму. Но она не обращала на мои душевные страдания внимания и купила себе что она там собиралась.
Зато вечер выдался на славу. Мы вдоволь настучались деревянным молотом по рисовому тесту, наелись маминых пирогов и Ри Ранового синсолло, вдоволь напелись и даже натанцевались. Танцевали, собственно говоря, не мы, а только Хян Чжин и Ген Ок. Они привели маму в совершенный восторг:
- Какие куколки!
На этот раз нам удалось-таки их уговорить, и все трое они заночевали у нас.
Ри Ран остался на кухне и долго не спал. Когда я проснулась посреди ночи и зашла туда , чтобы выпить водички, он все еще сидел там, склонившись над книгой. На носу у него были тонкие очки, делавшие его умное одухотоворенное лицо еще более привлекательным. Книга, наверно, была очень интересная: его тонкие брови то поднимались, то хмурились, а периодически на губах его появлялась улыбка. Он был невыразимо хорош . Я даже зажмурилась: неужели мне действительно выпадет такое счастье - провести вместе с этим человеком остаток моей жизни?
- Что это ты читаешь с таким интересом? - поинтересовалась я.
- Роман. Называется «Всегда облачное небо». Захватывающая вещь. Знаю, что утром надо вставать, а не могу оторваться. Жалко, что у меня он есть только на корейском. Но ничего... Вот подожди, Женя, выучишь корейский и тогда... Сама увидишь, насколько лучше ты станешь нас понимать. Просто удивишься.
- Этого-то я и хочу - научиться лучше понимать вас.
Я немного помялась, не зная, как начать разговор. И, конечно, начала его с того, что сморозила глупость.
- Ты еще не передумал, Ри Ран? Я имею в виду, насчет нас с тобой...
- С какой это стати я буду передумывать? – удивился он. И снял очки.
- Ну, например, с такой, что из меня домашняя хозяйка совершенно катастрофическая...
- Женя, ты разве никогда не слышала о таком предприятии... сейчас вспомню, как это по-русски называется, - Ри Ран на секунду задумался - Вспомнил! Фабрика-кухня!
- Слышала, конечно. Не только слышала - помню. Бабушка там творожники покупала, которые потом только чуть надо было разогреть. И печенку жареную. И пончики. И всякие там полуфабикаты – например, готовое тесто для пирогов.
- Вот именно. А ведь твоя бабушка, наверно, была хорошая хозяйка, а? И у нас тоже есть фабрики-кухни. Они, конечно, не заменяют хозяйку дома совсем, но это существенное подспорье. А вообще домашние дела можно делать по графику. У нас с дочками так и заведено. Так что не думай, пожалуйста, что мы все дружно сядем тебе на шею.
- Ну спасибо!
На любой мой вопрос, на любые мои сомнения у него, казалось, всегда был готов ответ. Ну, Ри Ран...
- Как ты себе это вообще представляешь - нашу жизнь? - спросила я, - Наше будущее.
- Хорошо себе представляю, - отозвался он, - Работать будем оба, заниматься любимым делом. Детей растить в революционном духе. Настоящими людьми. Помогать будем друг другу, друг с другом советоваться. Помогать тем, кто в этом нуждается. У нас будет много хороших друзей. В выходные будем ходить на реку кататься на лодке, зимой - на коньках. В музеи ходить будем, в кино, в оперу. Ездить по стране - когда выдастся возможность. Делиться друг с другом наболевшим. Будем друг другу соратниками. И будем очень счастливы. Может быть даже и еще дети будут у нас, кто знает.
Он еще раз посмотрел на меня и опять взял мою руку в обе свои.
- Знаю, Женя, что ты тоскуешь по СССР. Если бы мог, звезду достал бы для тебя с неба. И хотя я Советский Союз вернуть не могу, хочу, чтобы ты знала: твоя боль - это и моя забота, а твое удовольствие -это и мое счастье. И мы будем вместе закладывать фундамент в здание новых советских союзов - пусть даже они будут называться по-другому. Обещаю тебе. Э, да у тебя глаза совсем закрываются!....Ты очень устала, моя искорка. А я тебе подаю плохой пример своим ночным чтением. Давай-ка спать. Спокойной ночи, моя ласточка...
И он чуть прикоснулся к моему лбу губами и исчез за дверью. А я осталась стоять там в смущении.
Его слова звучали как сказка... нет, сказка - это не то, сказка- это что-то такое, что не может стать былью, а это было в миллион раз лучше! О таком я не могла мечтать даже в мечтательные свои подростковые годы. Вот только... правда ли он меня любит, или же это только соратничество?
Я привыкла к африканцам и к их темпам развития личных отношений, скажем так. Да что африканцы...Возьмите любого среднестатистического мужчину, которому женщина только что ответила согласием на его предложение вступит в брак. Как бы он себя с ней после этого повел? Вот то-то и оно...
А Ри Ран не делал никаких попыток к сближению.
*****
...Осень тем временем постепенно вступала в свои права. Днем еще по-прежнему было жарко и душно, но уже сушились на крышах сельских домов собранные с полей красный перец и кукуруза. А с их стен свисали огромные тыквы-горлянки, так напоминавшие мне о корейских сказках Гарина-Михайловского.
- Можно нам будет на прощание еще раз съездить в Кэсон? Хочу запомнить, какие они, корейские дома...- спросила я Ри Рана с замиранием сердца, когда до моего отъезда оставалось совсем уже немного времени.
- Думаю, без проблем, - заверил меня Ри Ран.
Света в Кэсоне в тот вечер опять не было. В кои-то веки я почти этому обрадовалась.
Весь день мы бродили по женьшеневым плантациям. К вечеру ноги у меня гудели. Я сидела на полу на циновке в своей комнате, когда после долгого экскурсионного дня Ри Ран позвал меня из нашего внутреннего дворика - на ужин.
- Женя, ужинать пора. Женьшень в меду на ужин будет.
- Что-то не хочется, - отозвалась я, не открывая двери, - Не обижайся, но я сегодня не голодная.
- Точно знаешь? Я все равно тебе чего-нибудь принесу, - отозвался он, - Нельзя так весь день натощак.
И принес мне после ужина горячий отваренный початок кукурузы, который ему дали местные колхозники.
Спасибо!- сказала я, впиваясь зубами початку в горячий бок.
- Хочешь, посидим на улице, посмотрим на звезды? - предложил Ри Ран. Ночь только начиналась - и она действительно была тихая и звездная. - Помнится, у вас люди тоже загадывают желания -но не при виде Луны, а когда с неба падают звезды. Сейчас как раз для этого самое время. Я тоже хочу загадать желание - может, по вашим приметам оно сбудется быстрее?
- А мы никому не мешаем, если мы так будем сидеть?
- А кому мы тут можем помешать?- резонно ответил Ри Ран.
Он вывел меня на улицу - точнее, не совсем на улицу. Мы все еще были на территории Этнографической гостиницы, но не во дворике, замыкающем в кольцо за тяжелой дверью наши номера, а на берегу ручья или небольшой речки, поросшем виноградными лозами. Под ними стояла небольшая лавочка. Мы сели на нее и начали считать падающие звезды - кто насчитает больше.
Вдали, в сплошной тьме, кто-то играл на аккордеоне, и слышался веселый смех.
- Да, вот так смотришь на Млечный путь - и действительно петь хочется, -негромко сказал Ри Ран, - Специально для тебя. Вашу, советскую.
«Снова замерло всё до рассвета -
Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь.
Только слышно - на улице где-то
Одинокая бродит гармонь:
То пойдёт на поля, за ворота,
То обратно вернется опять,
Словно ищет в потёмках кого-то
И не может никак отыскать.
Веет с поля ночная прохлада,
С яблонь цвет облетает густой...
Ты признайся - кого тебе надо,
Ты скажи, гармонист молодой.
Может статься, она - недалёко,
Да не знает - её ли ты ждёшь...
Что ж ты бродишь всю ночь одиноко,
Что ж ты девушкам спать не даёшь?»
Эта песня (когда-то в детстве мне ее пела мама вместо колыбельной) настолько гармонировала со всем, что нас окружало, что я про себя еще раз поразилась его удивительному внутреннему чутью на создание гармонии.
- Я тоже знаю одну вашу песню, только у меня ужасный голос, - сказала я.
- Во-первых, неправда, что ужасный, а во-вторых, не стесняйся, я хочу послушать- ободрил меня Ри Ран. И я спела ему «Ответ солдат», чем-то неуловимо напоминающий мне наше «Полюшко-поле»- любимую песню маминого «красного директора».... Со второго куплета Ри Ран начал мне негромко подпевать, и закончили мы эту песню уже дуэтом.
«В марше надвигающихся железных рядов.
Вождь обращается к солдатам и спрашивает:
"Товарищи ! Вы готовы к грядущим сражениям ?"
И солдаты отвечают, что они обязательно победят !
Он сказал, что очень рад этой встрече,
Солдаты ответили ему:
"Наш полководец - залог нашей победы,
Быть с ним всегда - наша судьба".
Так от души они сказали ему.
И даже грозный рёв орудий не смог заглушить
Слова великой клятвы победоносных войск,
Когда сказал он: "Родина верит вам !",
А солдаты ответили: "Наш полководец - это и есть наша Родина !"
- Здорово, я даже не знал, что ты знаешь наши песни!- удивился он.- Давай еще что-нибудь вместе споем.
Происходящее казалось мне фильмом. Еще никогда мне не встречался такой целомудренный, такой неиспорченный человек. Воспоминания об извращенных фантазиях Дермота остались в каком-то далеком дурном сне. Я ощущала как и сама рядом с ним я становлюсь чище, благороднее. И даже более женственной.
- Ну, вот и зацвело старое дерево … - сказал Ри Ран, имея в виду себя. Нет, пожалуй, нас обоих!
Я даже не представляла себе, что это может быть так прекрасно – просто сидеть и смотреть вместе на звезды! Настолько испортило меня постсоветское время.
Чувства переполняли меня уже буквально через край. Оттого, что он открыл для меня вот эти простые, но такие волнующие вещи, которым не было, увы, в моей жизни места тогда, когда оно должно бы было быть... Я не выдержала и придвинулась к Ри Рану поближе.
- Женя, если ты это для меня... Я терпеливый, мне спешить некуда.
Мне стало стыдно до глубины души.
- Просто очень хотелось с тобой попрощаться. Бог знает, когда мы теперь увидимся... Понимаешь... как тебе это объяснить? Там, где я теперь живу...
Я совсем запуталась в словах и замолчала. Но Ри Ран понял меня.
- Женя, пусть они живут как хотят. Но ты, ты – советский человек. Пожалуйста, всегда помни об этом!
Ох, умеет же он нагонять на людей краску...
Тем временем звезды заволокло тучами, и внезапно с неба хлынул дождь - тропический, сплошной, непроницаемой стеной. Казалось, что в небесах прорвалась дыра. Моментально мы оба вымокли до нитки. И галопом вбежали в тяжелую дверь – в наш дворик. Влетели в его номер –самый к нам ближний,- но было поздно: дождь успел промочить нас до самых костей.
- Вот тебе халат сухой, Женя, накинь,- сказал Ри Ран, - Извини меня, я переоденусь, рубашка совсем намокла. Нитки сухой днем с огнем не сыщешь...
Он отвернулся от меня, чтобы переодеться, и через секунду рубашка его повисла на стуле. Я смотрела точно во сне, как Ри Ран стягивает через голову белеющий в темноте тельник - медленно, плавно. У меня закружилась голова: он был так близок, так дорог мне - и по-прежнему так недоступен. Как скала в море, поросшая редкими цветами – вроде бы недалеко от берега, но добраться к ней можно было только вплавь, через бушующие волны. Я поколебалась и отважилась наконец-то нырнуть: осторожно, почти его не касаясь, провела кончиком пальца по мокрой от дождя ложбинке его позвоночника. Ри Ран вздрогнул и резко повернулся ко мне лицом.
- Женя, не надо этого... Трудно так. У меня вот здесь словно вулкан бушует,- сказал Ри Ран, взяв мою руку и прижимая ее к своей груди в области сердца. Сказал как-то просто, по-домашнему, ни капельки не рисуясь.Даже дышал он по-прежнему ровно - только глаза его причудливо сверкали в темноте. Я почувствовала, как он немного отстранился от меня. И тут же снова приблизился.
- Но если ты думаешь, что я не жду этого дня так же сильно, как ты.... То пусть у тебя не будет сомнений... Норуль саранхэ , - тихо добавил Ри Ран, заключая меня в крепкие объятья.
В ответ я прижалась к нему еще сильнее, и Ри Ран негромко охнул:
- Ох, Женя.... Будем жить вместе до тех пор, пока черные волосы не станут похожи на белые корешки лука . ... Моя голубка...
От звука его глуховатого низкого голоса у меня замирало сердце. А еще он шептал незнакомые мне, но такие красивые корейские слова.
Мне казалось, что все это происходит впервые в моей жизни - и потому было даже немножко страшно. А когда он в первый раз поцеловал меня в губы, мне почудилось, будто Земля сходит со своей орбиты! Ах, Ри Ран!...
... А потом... потом мы, накинув плащ-палатки (да, они у него тоже нашлись!) до рассвета босиком бродили по лужам, держась за руки. И говорили, говорили - о наших странах, о наших семьях, о наших жизнях, о наших революциях... Никогда еще я не была так счастлива, как в ту ночь. Она была ни с чем не сравнимая – такая же, как и его страна!
- Хоть сто раз умирать, только вместе !- сказал Ри Ран, бережно прижимая меня к себе, когда рассеялись тучи, и над Кэсоном взошло утреннее солнце.
****
Тем утром в автобусе я спала как убитая. А дорога была неблизкая – из Кэсона в горы Мехян! За это время вполне можно было выспаться.
Мне снились всевозможные – туристические и не очень – уголки Южной Африки и Зимбабве, на которые я почти до головокружения насмотрелась по настоянию Хильды, на выделенной ею мне видео дисках. Я «наматывала их на корочку», по методу Леднева из «Большой перемены». На всякий пожарный случай.
Я даже во сне теперь упражнялась на африкаанс. Наверное, так же к своей засылке в тыл врага готовился когда-то Николай Иванович Кузнецов. Вот только он был профессионал высокого класса, а я... что я? Любительская самодеятельность.
- Только ради бога, не показывайте мне больше ваши национальные парки!- умоляла я Хильду. - Ваши львы с гиенами мне уже поперек горла. Откуда у вас, у западных людей такой нездоровый интерес к животным? Неужели нельзя показать что-нибудь о людях, о коренных жителях страны? Об их культуре?
Но Хильда только бормотала что-то вроде:
- Тяжело в ученьи - легко в бою, - и подсовывала мне очередной диск.
Потом она краснела и признавалась:
- Ты права, Женя, среднего белого южноафриканца действительно гораздо больше интересуют львы и мартышки на сафари, чем его собственные сограждане - зулусы или коса....Увы... Но ведь ты и должна походить на среднюю южноафриканку!
- А не хотите, я Вам про музей апартеида в Йоханнесбурге еще раз расскажу? - елейным голоском говорила я, когда мне становилось уж совсем невмоготу. И это срабатывало безотказно: Хильда менялась в лице и отвечала, что пора нам сделать рекламную... извините, обеденную паузу....
Сегодня утром, когда мы сели в автобус, она спросила меня:
- Ну как, выучила вчера, чем славится провинция Лимпопо?
«Доктором Айболитом!»- чуть было не сказала я в сердцах - так мне хотелось спать после нашей с Ри Раном бессоной ночи . «Лимпопо... и Филимонов»- услужливо закрутилось у меня в голове.
- Вчера не было света, - не без удовольствия вспомнила я.- Я не могла читать.
- А фонарик взять с собой ты не догадалась? Эх ты, Пассионария!
- Ну уж, зачем трогать имена героев?- вспылила я,- Придумали бы лучше мне собственный псевдоним. Хотя бы Араукария какая-нибудь.
- Зачем Араукария? А Совьетика разве не подходит?....
...Автобус едет, в раскрытое окно веет свежим ветерком...
.... Зимбабве делится на 8 провинций и два города с административным статусом провинции.... Булавайо... рэгби...Иан Смит... Джошуа Нкомо...мбира... мусеве ...
Я клюю носом, и в голове у меня начинает звучать почему-то назойливая песенка Леона Шустера из фильма «Квагга наносит ответный удар» - «Here comes UNTAG». О том, чтобы я ознакомилась с кинематографом, милым сердцу среднестатистического белого южноафриканца, Хильда тоже позаботилась. В этом фильме мне пришлось очень по душе, каким там изображен голландец: “Moeder! Ik wil niet een bok dragen in Afrika !” Весьма близко к действительности. Сначала - настойчиво «застрелить козла – это моя мечта! Наслаждение!» - а потом, в панике – «мама, я не хочу таскать козла по Африке!» Сейчас они испытывают нечто похожее и ну очень похоже себя ведут в афганском Урузгане....
.... Ek probeer Afrikaans leer...Ek kom van Suid Afrika …ммммм...спать... спать... спать...
-Не спи, вставай, кудрявая..
В цехах, звеня,
Страна встает со славою
На встречу дня!- вдруг негромко пропел у меня кто-то над ухом.
Я открыла глаза и увидела склонившееся надо мной лицо Ри Рана. Нежность в его глазах говорила больше слов. И я еще раз поняла, почему в Корее так часто употребляют выражение «подступил ком к горлу». У меня он раньше никогда в жизни к горлу не подступал, а тут...
В то утро я смотрела на Ри Рана новыми глазами. Когда я проснулась в автобусе в горах Мехян, рядом со мной сидел мой муж.
Он был явно смущен своим новым положением – в хорошем смысле слова.
Когда мы выходили из автобуса, я шепнула ему:
- Только не чувствуй себя виноватым, Ри Ран! Ты такой... такой замечательный!
В ответ Ри Ран чуть слышно вздохнул:
- Женя, красавица моя! Как же мне с тобой хорошо...
Нам предстоял пикник в горах Мэхян. Чжон Ок заранее запаслась всем необходимым. Продукты для пикника она приобрела по дороге - в магазине, который почему-то (не иначе, как «для конспирации»!) назывался «Цветы». Корейская земля в этот все еще почти по-летнему теплый день была неповторимо красива - как бы стараясь показать мне себя во всей красе, чтобы я никогда ее не забывала...
Название «Мэхян» означает в переводе нечто вроде «причудливый и душистый». И действительно, воздух здесь оказался необыкновенно ароматным, а от пейзажа просто захватывало дух! Здесь только кино снимать!
У подьезда к этим горам утопает в зелени здание местной гостиницы, похожее на подмосковный мотель «Солнечный», построенный к московской Олимпиаде.
А у самого подножья гор находится Выставка дружбы между народами. Вот как описывает это великолепное произведение корейской архитектуры, построенное в 1978 году, туристский путеводитель: «Здание - не деревянное, но снаружи кажется будто оно точно сложено из древесины. В нем нет ни одного окна, но кажется, что есть и окна. Под углами стрех звенят колокольчики, колыхаясь на ветру»
Подарки руководителям страны расположены на этой выставке по залам в географической последовательности. Среди советских и российских подарков было и несколько сделанных в моем родном городе. Как отрадно было видеть их так далеко от дома!
В отдельном помещении стояли два железнодорожных вагона - подаренных Ким Ир Сену Сталиным и Мао Цзе Дуном. Глядя на них, я невольно еще раз вспомнила, как девчонкой видела поезд с товарищем Ким Ир Сеном, проезжавший мимо моего дома... Славные были времена! Неспешные, добрые, с такими же добрыми, отзывчивыми людьми, как сегодня в Корее. А сейчас... И ведь не оправдаешься даже словами легендарного Камо: «Не я, мама, плохой, царь плохой!»... Не снимает это ответственности за случившееся с каждого из нас.
В одном из залов были вывешены портреты Ким Ир Сена с различными лидерами стран мира, и при виде их знакомые имена сами собой стали всплывать у меня в памяти. Самора Машел, Жозе Эдуарду душ Сантуш, Ахмед Секу Туре, Дидье Рацирака, Менгисту Хайле Мариам... Мы всех их знали в лицо. Донал и Хильда смотрели на меня, вытращив глаза, когда я без запинки называла эти имена. А память подсказывала мне уже и дни национальных праздников в каждой из их странах, и то, какие прогрессивные реформы там тогда осуществлялись...
Кто это там все вопит сегодня о «красном терроре» полковника Менгисту? А как насчет вот этого: «В 1995 среди взрослых эфиопов грамотными были 35,5%, что явилось результатом общенациональной кампании по ликвидации неграмотности, которая началась в 1980, когда лишь ок. 10% взрослого населения умело читать и писать» .
И как ни крути, это были плоды политики правительства Менгисту. В Венесуэле неграмотность была ликвидирована при Чавесе за считанные годы. А у нынешних «демократических» правителей Эфиопии, видимо, совсем другие приоритеты: Менгисту был отстранен от власти вот уже 16 лет назад, а «воз и ныне там».... Зато эфиопские войска «таскают каштаны из огня» для янки в соседней Сомали! В сегодняшней «свободной демократической Эфиопии» обязательное образование - всего лишь шестилетнее, а затраты из бюджета на него составляют 4,6% . Правда, и то больше в %-ном отношении, чем в не менее свободной и демократической России, где на него выделяется всего 3,8% национального бюджета. Для сравнения: на Кубе эти расходы составляют больше, чем в любой другой стране мира -18.7% бюджета. . По Корее у меня бюджетных данных нет, но уровень грамотности в КНДР даже по оценкам ЦРУ - 99%, и вся страна, от мала до велика, продолжает учиться: здесь создана широкая сеть вечерних школ для взрослых, заочных курсов и пр. А обязательное образование в КНДР - 11-летнее...Накося, выкуси, бедная «демократическая» Эфиопия!
...- А можно посмотреть на подарки из Эфиопии? - спросила я.
- Можно, - Чжон Ок была немного удивлена. - Ты жила когда-нибудь в Эфиопии?
- Нет, не жила. Но в свое время учила язык - и надеялась, что смогу принести какую-то пользу эфиопской революции. Не успела...
Вот они, смотрят на нас с портретов - молодые, полные сил и решимости, жизнерадостные... «Да, были люди в наше время - не то, что нынешнее племя...»
Такие, за которыми не страшно пойти и в огонь, и в воду. Такие, в честь которых хочется называть детей. Разве они могли предвидеть, что их так подло предадут?...
Наверху здания выставки - огромный открытый балкон. Свежий ветерок продувает здание, тихо позванивают колокольчики под крышей. Смотришь отсюда на все четыре стороны, на яркую зелень гор и журчащие водопады, на солдата с автоматом Калашникова- похожего на того, встреченного нами у озера, по стволу автомата которого мирно ползла гусеница, на веселых пионеров, на женственных и мягких корейских девушек, застенчиво прикрывающих рукой рот, когда они смеются, на мужественных и скромных бронзовых от загара корейских парней, на старых бабушек и дедушек, которых они бережно поддерживают под руки, - и такая любовь к людям, такое желание изменить жизнь на нашей планете к лучшему охватывает тебя, что если бы тебе об этом рассказали до твоего приезда в Корею, ты бы высмеяла тебе такое предрекавших. Ой как неприятно должны себя чувствовать в такой стране все доморощенные «либералы» и «демократы», кичащиеся своим «здоровым цинизмом»! Скребет здесь у них на душе словно зуд от чесотки, а от чего и что такое, им непонятно...
После выставки мы отправились в горы на пикник. Для пикников здесь были оборудованы вдоль горной речки специальные площадочки, причем корейцы и иностранцы - все мы были здесь вместе, и никто нас друг от друга не отделял.
Вода в реке аппетитно журчала. На противоположном от нас берегу расселась группа уже встречавшихся нам раньше южных корейцев (которые так позорно похрапывали во время необыкновенного детского концерта в Мангэнде), и ветер доносил до нас вкусные запахи их шашлыков... Наш провиант был немного скромнее, но мы не жаловались: кимчхи, холодная курятина, рыба, рисовые шарики, завернутые в сьедобные водоросли, бисквитный пирог, лимонад и пиво...
- Мы уезжаем послезавтра, Дженни, - сказал вдруг мне Донал (он так и не научился за все это время выговаривать мое имя правильно), и я от неожиданности чуть не поперхнулась рисовым шариком. - Я сегодня получил сообщение, что наш товарищ, с которым тебе предстоит встретиться, выезжает в Пекин.
У меня сжалось сердце. Да, я знала, что момент этот скоро наступит, но эмоционально я была совершенно к этому не готова. В особенности после вчерашнего.... Если честно, мне совсем не хотелось сейчас никуда уезжать. Тем более неизвестно с кем.
Я растерянно посмотрела на Ри Рана. Он уставился в землю и не поднимал от нее глаз, машинально раскатывая пальцами в руке рисовый шарик. Чтобы никто не заметил, какую реакцию вызвало у него это сообщение.
- Завтра встретимся с тобой в 10 утра в нашей прежней гостинице, я проведу заключительный инструктаж.
- Хорошо, - только и сказала я.
Все оставшееся время мы молчали. Чжон Ок, не расслышавшая толком, в чем было дело, сначала еще смеялась и пробовала было разговорить Ри Рана, но он только печально посмотрел на нее и выдал на-гора очередную русскую поговорку:
- Когда я ем, я глух и нем....
После пикника можно было свободно - и даже без всяких гидов рядом, кто это там говорил, что «в Северной Корее никуда без гида нельзя»? - ходить по горам.
Но мне не хотелось никуда уходить без гида. Моего гида по этой стране и моего маяка - по жизни. И ему без меня, видно, тоже, потому что Ри Ран вразвалочку подошел ко мне и спросил:
- Пройдемся? Здесь есть очень красивый мостик над речкой.
Мостик действительно был хоть куда. Он висел высоко, полумесяцем над бушующим горным речным потоком. Но мне не хотелось стоять на нем. Я сошла на берег и присела на камень.
Ри Ран последовал за мной и тоже присел рядом. Мы молчали еще минут десять - собираясь с мыслями. А потом у меня неожиданно брызнули слезы из глаз. Я хотела их скрыть и изо всех сил от Ри Рана отворачивалась, но он взял меня за плечи и развернул к себе, и я не выдержала и уткнулась лицом ему в плечо.
- Не хочу уезжать от тебя!- шептала я, пачкая Ри Рану слезами его новую светло-голубую рубашку. Он глубоко вздохнул:
- Надо, Женя, надо!
- Я сама знаю, что надо, но так не хочется...
- А я буду с тобой всегда. Веришь? Закрой глаза- и увидишь меня, где бы ты ни была. Я буду не просто думать о тебе – я буду оберегать тебя на расстоянии. А еще пока тебя не будет, я обязательно получу разрешение на нашу свадьбу, и...
Я невольно засмеялась, вспомнив старую любимую нашу с мамой присказку:
- «Все будет хорошо; и мы поженимся»?
- Именно так. И только так.
Он излучал такую уверенность - не самоуверенность, а именно спокойную, твердую уверенность, - что я тоже постепенно успокоилась. Действительно, я же дала слово. «Не давши слова, крепись, а давши, держись!»- напомнил мне нашу поговорку Ри Ран. И – самое главное – это же нужно людям! Они ждут меня, они на меня надеются. И я не имею права раскисать!
Мы просидели с Ри Раном на берегу, болтая ногами в ледяной горной воде, до самого нашего возвращения в Пхеньян.
А когда мы с ним вернулись к автобусу, мы впервые держались в открытую за руки и впервые сели рядом друг с другом на сиденья, и я впервые осмелилась положить голову ему на плечо, когда почувствовала, что засыпаю.
Хиль Бо уже был в курсе дела, Чжон Ок тоже догадывалась, а вот Донал с Хильдой лишились на какое-то время дара речи.
- Женя, это у вас с ним серьезно? - шепнула мне Хильда с сиденья сзади, когда подумала, что Ри Ран спит. А он обернулся к ней и ответил вместо меня - на английском:
- А как же еще? По-другому у таких, как мы, не бывает!
Другую культуру узнаешь по-настоящему не когда можешь уже предсказать то или иное поведение людей, а когда начинаешь понимать, почему они поступают именно так, а не иначе. И по этому критерию я была ближе к пониманию корейской культуры через 6 месяцев, чем когда-либо была к пониманию культуры ирландской...
.Да, я провела в этом удивительном мире всего 6 месяцев. А мне казалось, что прошла уже целая жизнь.
Да, было грустно. Но это была светлая грусть – как стволы березок в русском лесу. Не хотелось уезжать - даже если бы в моей жизни и не было Ри Рана. Просто это были 6 месяцев, прожитых в другом измерении. Там, где люди живут настоящей жизнью, а не проходит она мимо, как у нас. Я с самого первого дня в Корее начала считать дни, остававшиеся до конца моего здесь пребывания - и не так, что «скорее бы оно закончилось!», а в плане «слава богу, у меня есть еще целый месяц!» И в эти последние дни я была почти в трауре.
Мы возвращались в Пхеньян, а солнце все светило, и дул в окна автобуса летний ветер, и так не хотелось, чтобы день этот кончался... Я вдыхала в себя запах корейской земли, стараясь навсегда его запомнить. И даже - о ужас!- увезла с собой ее горсточку...
Маленький совет посещающим КНДР: если что-то здесь делать не положено, не настаивайте, не спрашивайте, почему. Будьте тактичными. Не уподобляйтесь западным великовозрастным недорослям, которые начинают топать упитанной ножкой: «А почему нельзя? А мне хочется!» Некрасиво так себя вести в гостях. Не опускайтесь до такого поведения. Уважайте себя - и своих гостеприимных хозяев, которые хотят показать вам все самое лучшее; все чем по праву может гордится эта страна!
*****
...На следующее утро Донал ждал меня не по-ирландски точно в назначенное время в одном из красных уголков гостиницы. Когда я вошла в нее, я почувствовала себя как дома: все работники ее узнавали меня и радостно со мной здоровались. Она действительно фактически стала моим вторым домом за эти месяцы.
- Женя, повторю тебе все еще раз. Приедешь, начнешь работать в местной PR фирме - место для тебя уже есть. Там у нас свой человек. Жилье вам тоже уже присмотрели, но оформлять договор будете сами, когда окажетесь на месте. От нас вам будут приходить весточки раз в месяц - через нашего человека, ирландку, которая работает на круизном корабле. Кстати, ее зовут Сирше. Очень подходящее имя ! Раз в месяц ее корабль заходит в порт Курако...
- Не Курако, а Кюрасао, - и я вспомнила Сонни. - А вдруг меня узнает кто-нибудь? Все таки у меня много было там знакомых, хоть и уже больше 15 лет назад.
- Твой бывший муж там?
- Нет, в Голландии.
- Его родители?
- Тоже.
- Ну, а от других избавимся как-нибудь. Скажешь в случае чего, похожа, наверно, мол, просто на вашу знакомую. Кроме того, в Лиссабоне тебе перекрасят волосы и сделают другую прическу...
- Что-о-о?
- А ты как думала? Это для твоей же безопасности! И паспорт Саскии получишь там же. С твоим фото уже в новом виде.
У меня за всю жизнь не было другой прически. И красилась я только в свой естественный, натуральный цвет. Скрывая проступающую уже кое-где седину...
- Да-да, и не спорь. В блондинку!
- Вы не знаете антильцев. Они проходу блондинке не будут давать!
- Ничего, для дела потерпишь.
Я чуть было не заскрежетала зубами. Но делать было нечего.
- Твои родные пусть передают весточки тебе через... - Донал на секунду замялся - твоего молодого человека. А ты будешь получать их от Сирше. Ей же будешь передавать сообщения обо всех новостях. О поведении американских солдат, о том, какие в народе по отношению к ним настроения. По возможности – о том, какие будут передислокации. Вообще любая военная информация – на вес золота. Слишком велика угроза Венесуэле.
И он начал перечислять мне, где и когда мы должны будем с Сирше видеться, в какой форме передавать сообщения, пароль и прочие детективные атрибуты.
- А на случай экстренной связи у нас....
Мне было трудно сосредоточиться, мысли были заняты моими родными и Ри Рином. Как-то они будут здесь без меня? Не затоскуют ли? Не захочет ли мама уехать с ребятами домой? Ри Ран клятвенно заверил меня, что он организует им всем такой культурный досуг, что маме уже больше в жизни никуда не захочется!
Разрешат ли ему вступить со мной в брак? И даже если разрешат, все-таки есть ли у нас будущее? Сможем ли мы, представители двух таких совершенно разных культур, быть счастливыми вместе? .Такими счастливыми, как мы хотели бы быть...
Я встряхнула головой, чтобы вернуться к действительности.
- Прости, Донал... Что ты там говорил насчет экстренной связи?
- Дженни, кончай витать в облаках! Слушай и запоминай. От этого зависит не только твоя жизнь, но и жизнь многих других людей!
Донал был прав, что рассердился, конечно. И я начала слушать его так, как было надо с самого начала....
****
Мы с мамой решили попрощаться дома. Точнее, в квартире, которая стала нашим новым домом.
- Дальние проводы - лишние слезы, - сказала она, - И потом, твоя малышня разбежится по перрону, как я их буду ловить?
- Странная ты, мам. Здесь столько людей - неужели ты думаешь, что их никто не поймает?
- Ну все равно.. И они будут переживать зря. Я скажу им, что мама уехала чтобы купить им машинки. А купит машинки и сразу вернется.
Это была хорошая идея, особенно в отношении Че. Даже его первым словом было «car» , а не мама. Глядя на то, как он устраивает на полу масштабные автогонки со своими игрушечными автомобильчиками, мама, заядлая любительница «Формулы-1», часто радовалась:
- Шумахер растет!
Вот чего не хватало ей здесь, так это «Формулы-1» по телевизору... Мне просто повезло что Шумахер уже ушел к тому времени из большого спорта. А то бы я скорее всего никуда не смогла поехать..
Рано утром, когда все трое ребята мои еще спали, я на цыпочках подошла к каждому из них и потихоньку поцеловала их в такие милые их личики. В этот момент я чувствовала себя очень виноватой, что уезжаю. Хотя и знала, что они очень любят бабушку, а она избалует их в мое отсуствие до безобразия....
Мы присели перед дальней дорогой, как у нас полагается.
- Мам, ничего, мне обещали, что у меня два раза в год будет отпуск, и что мы с вами обязательно в это время будем видеться. Не знаю, где и как, но тебе скажут. Хорошо? Жди меня, и я вернусь. До встречи через 6 месяцев. И пожелай мне, пожалуйста, ни пуха, ни пера....
- Ну, ни пуха тебе, Женька! Смотри, не лезь в перестрелки и пожалуйста, ничего не взрывай! – пошутила мама.
- К черту!- с чувством сказала я.
...На вокзале тоскливое чувство не покидало меня. Оно только усилилось, когда я увидела среди будущих пассажиров своих »соотечественников за рубежом» - россиян, погружавших в вагон какое-то жуткое количество ящиков с накупленным добром. Их жадные лица. Наших женщин издали узнаешь по накрашенным, как у клоунов, красным щекам, по надменным взглядам - и пегим, выстриженным клоками, разноцветным волосам. Видно, такая в России новая мода.
Глядя на них, я понимала ту белорусскую девочку из «чернобыльских детей», что наивно пряталась в Ирландии под стол, чтобы не возвращаться домой . Но она хотя бы ехала домой к родителям. А куда еду я?
Дело в том, что в отличие от белорусской девочки, я-то возвращалась не домой, а «в брюхо к зверю» («belly of the beast”)... Ведь моего дома больше нет. Почти 20 лет назад я уехала оттуда радостно и бездумно, как это свойственно юности, «посмотреть мир» - а теперь некуда возвращаться. И я так и осталась «в брюхе» большого, жадного империалистического зверя, у которого моя страна как и КНДР стоит костью поперек горла. Как ни старались «дружить с Западом» в отличие от нее наши правители.
А я устала от жизни в зверином брюхе! Сколько бы жира там ни было, брюхо оно брюхо и есть. И поездка в Корею стала для меня как поднятие на поверхность моря - чтобы вдохнуть свежего воздуха. Эта поездка встряхнула меня, очистила от капиталистической «шелухи», наросшей помимо моей воли в душе за эти годы, напомнила мне, что в жизни действительно важно, а что - ерунда. И придала мне веры в то, что если такие, как я, -и наши дети и внуки! -поднажмут на зверя с другой стороны, то и «кость» эта вылетит наружу из его вонючей клыкастой пасти...
.Мы с Ри Раном и Чжон Ок стояли на перроне. А вокруг нас дружно шагали группы задорно поющих детей, маршировали бодрые солдаты, звучала полная жизнерадостности музыка... И я поняла вдруг, почему так сильно - до топанья ногами, до бешенства!- боятся империалисты всех мастей эту маленькую и никому не угрожающую страну. Страну женственных женщин и мужественных мужчин. Потому что здесь как ни в одном другом месте в мире всей кожей ощущаешь, какую силу представляет из себя народ, когда народ этот един!
Когда мне уже надо было окончательно прощаться с моими корейскими друзьями, я не выдержала и несмотря на всю принятую в Корее сдержанность и этикет, бросилась Ри Рану на шею:
- Ри Ранчик, солнышко! Жди меня, я обязательно вернусь! Побереги тут моих, им трудно будет с непривычки на новом месте...
Оба мы, не стесняясь, вытирали слезы. Только у него они были по-мужски скупыми. В Корее для мужчины не считается зазорным не прятать своих эмоций.
- Женюша... -видимо, он так разволновался, что у него из головы вылетели в тот момент все русские слова, - Урунун пандуси сунрихалькосида. Хочжаго немсимхамен мотхенел ири опсумнида.
- Ну, пора! - он вытер слезу и обнял меня еще раз.- Перед смертью не надышишься.
- А кто это из нас собирается умирать? - сказала я, сквозь слезы улыбаясь, - Вот как раз теперь-то - да ни за что на свете! Дудки! Спасибо тебе. За то, что ты напомнил мне, какой прекрасной может быть жизнь!
За его спиной утирала слезы Чжон Ок.
- Ваша страна - единственная в мире, где провожая меня, плачут. В других странах обычно этому только радуются!- сказала я ей, чтобы ее развеселить. И запрыгнула на подножку поезда.
Я пробежала через весь вагон, благо ехали мы в последнем, и успела поймать взглядом их стремительно уменьшающиеся фигурки. Оба они долго-долго махали руками мне вслед. Пока не превратились в далекие точки на горизонте. Я махала им, а новорусские дамы, успевшие увидеть, как мы с Ри Раном плакали друг у друга в объятьях, смотрели на меня с чувством глубокого осуждения. Только мне на это было еще глубже наплевать.
*****
...И вот я - снова в Китае... Корейская земля кончилась как-то сразу, неожиданно: после небольшой стоянки на границе, где с нами тепло попрощались корейские пограничники (я успела-таки выучить несколько слов на корейском языке, чем. произвела на них большое впечатление!), когда поезд наш выехал на мост, разделяющий КНДР и КНР. Уже посередине реки мы увидели прогулочные катера с праздной публикой. На другом берегу поезд поехал быстрее - здесь были более новые рельсы и шпалы. Но на окнах домах появились такие же, как в России, решетки – и я вздохнула: значит, точно, начался Китай...
Так оно и было. С перронов с рекламных плакатов на нас смотрели глуповатые рожицы наамериканенных тинейджеров со взбитыми по последнему писку здешней моды, как будто бы они неделю не причесывались, крашеными волосами, выражающие бурную радость по поводу приобретения какой-нибудь очередной новомодной фиговины. А поля, хотя и тоже были здесь аккуратными, время от времени перемежались с огромными кучами мусора, издававшими едкий «аромат». Новые дома, выстроенные для крестьян, напоминали по форме коровники, только со спутниковыми «тарелками» то там, то здесь на крышах. А где они не были похожи на коровники, там они напоминали солдатские казармы. И вагон наш сразу мощно огласили звуки электронных игр: это дорвавшиеся до них наконец китайцы включили свои мобильники...
Китай за окнами был похож на огромную, но достаточно уродливую стройку: то там, то здесь среди кукурузы и персиковых садов прокладывались широкие дороги, рылись котлованы, возводились небоскребы (в отличие от корейских новостроек, совершенно лишенные национального характера). Но делалось все это как-то без огонька. Видимо, люди почувствовали, что хотя Китай - это держава будущего, будущее это строится здесь не для всех....
Постоянно мелькали на стенах надписи на английском, уверяющие «спонсоров» в том, что они не ошиблись, остановив на Китае свой выбор. Печальная картина.Особенно удручающее впечатление на меня произвел официальный девиз здешних Олимпийских игр – «Один мир, одна мечта!» У меня не одна и та же мечта с Кондолизой Райс! Знаем мы, какая мечта у этого «однополярного мира»...
Мне очень не по себе становится всякий раз, когда в той или иной стране бедные люди, вынужденные добывать себе на пропитание любым способом, изо всех сил пытаются тебе что-то навязать. КНДР - единственная в мире известная мне страна, в которой тебе никто, даже официальная сторона, не стремилcя ничего продать. В Китае это начинается еще в поезде: сразу после пересечения границы «ходоки» по вагонам пытаются продать тебе корейские почтовые марки или банкноты (причем все ходоки эти - китайцы, хотя вагон полон корейцами из КНДР: те спокойно занимаются себе своими делами: читают книжки, едят, разговаривают стоя у окна, шутят...). Ну, а на выходе из вокзала в Пекине тебя чуть не растерзывают на кусочки водители-частники, предлагающие тебе такси. На улицах тебя чуть только не дергают за полы всяческие рикши, продавцы чая и «красных книжек» Мао. Заискивают перед иностранцами. И со всеми надо торговаться.
Донал с Хильдой радуются: они наконец-то вернулись в знакомую им «цивилизацию». А мне противно. Противно видеть, как люди вынуждены зарабатывать себе на хлеб таким образом.
И потому в Пекине мне просто не хотелось выходить на улицу. Не хотелось увидеть даже знаменитую Китайскую стену. При всем моем уважении к новой супердержаве, после КНДР Китай навел на меня сильную тоску, а так хотелось ехать на задание с хорошим настроением!
По этой причине я и поехала на следующий день в аэропорт за целых 12 часов до первой встречи с моим товарищем по миссии. Мавзолей Мао был закрыт, а смотреть на «Пекин- город контрастов» просто уже не было сил.
Пока я за 10 минут прошла по одному этажу аэропорта, мне 4 раза предложили меня помассировать - и 3 раза попытались затянуть в ресторан.
В аэропорту я насмотрелась вдоволь на «новых китайцев», летающих за рубеж. Китайцы моего возраста и старше были очень вежливы, предупредительны, причем ненавязчиво. Но китайская молодежь, а дети в особенности оказалась нахальным поколением «выбравших МакДоналдьс». Дети обоих полов терриризировали меня почти час, пытаясь продемонстрировать свои познания английского («my mother”.... (дальше китайское слово, - видимо, неприличное, потому что все они сразу начинали хохотать), «my father”... (другое китайское слово, видимо, из той же серии), причем по-английски молодые китайцы говорят, изо всех сил стараясь подражать американскому акценту. Просто ухо режет. Потом родители пристыдили их, и они пришли угощать меня кукурузой.
Мне бросилось в глаза, что в Китае, в отличие от КНДР, уже образовался ощутимый разрыв между молодым и старшими поколениями - разрыв, погубивший в свое время мою страну. Это видно было и по тому, как молодые люди ведут себя, и по тому, как одеваются, и по тому, кому они стараются подражать. «Процесс пошел», как любил говаривать Михаил Сергеевич...Остальное - только дело техники для империалистов.Дай бог, чтобы я была неправа. Просто я уже слишком часто видела такой процесс в других странах.
Только не ловите меня на слове- я вовсе не испытываю никаких антикитайских чувств. Нам надо дружить с этой страной. Китай – страна мощная, самостоятельная, гордая– словно огромный противовес на нашем планетарном маятнике, и ее нельзя не уважать уже хотя бы за одно только это. Но вот останется ли эта страна социалистической? Я видела элитные поселки за заборами и под охраной за городом – и городских бездомных.... И это усиливало мои сомнения.
Китай больше всего напомнил мне карикатуру Херлуфа Бидструпа об экономическом прогрессе в эксплуататорском обществе: где с течением веков трудящиеся люди постепенно становятся все более прилично одетыми, и потому довольны своей жизнью - но тем временем доход «хозяев жизни» растет не просто, а в астрономических пропорциях.
Есть ли смысл в экономическом прогрессе, если результаты его изначально предназначены «не для всех»?.....
В Китае у меня не было ощущения того, что твое дело - общее дело. Не было чувства, что народ здесь - хозяин. Не возникало желания тушить за собой в туалете свет, закрывать кран с водой и выключать кондиционер. Не было желания работать на субботнике - «на чужого дядю». Не возникало внутреннее чувство, не позволяющее тебе бросить мусор просто на улице. По большому счету казалось, что тебе нет здесь дела до людей, а им - до тебя (если от тебя нельзя получить деньги) и друг до друга.
И тем не менее по большому счету я все равно - на китайской стороне. Этот Запад уж помалкивал бы со своим избирательным фарсом «прав человека» в тряпочку. А всех протестующих в защиту «свободы Тибета» американских, британских и прочих натовских болванчиков я на месте китайских властей депортировала бы исключительно в «свободный» Ирак! Пусть-ка там попротестуют.
Но КНДР показала мне, что «другой мир» действительно возможен. Но для этого другим должен стать человек. Если отвлечься от национальных особенностей этой страны (которые, к сожалению, зачастую мешают людям из других стран правильно понимать происходящее там), то главное - в том, что там растят и воспитывают именно нового человека, которому не все равно. Не все равно, что происходит вокруг него, не все равно, как живут другие люди. Человека, для которого главное - именно это: как живут все люди в обществе, что нужно сделать для того, чтобы никому не было плохо. И ради этого он готов отказаться от наимоднейших аксессуаров и «прибамбасов», причем с его стороны- это вовсе не жертва. Они по-настоящему не интересуют его. И потому он в неизмеримое количество раз свободнее нас, всех тех, кто стал рабами вещей и денег. Свободнее – и счастливее.
****
...А товарищ не пришел. Донал объявил мне о перемене планов – мы должны будем встретиться с ним завтра в известном Доналу месте у Великой Китайской стены. Стоило ли так сюда торопиться?
.... Я заснула в пекинском отеле, и мне приснилось корейское утро: с гудками паровозов, с начинающимся почти на рассвете раздающимся с улицы хоровым пением детей и военных, со стуком каблуков людей, идущих на работу....Это было такое утро, когда хочется вставать. Как в советской песне, которую так здорово пел мне Ри Ран: «Не спи, вставай, кудрявая! В цехах, звеня, страна встает со славою на встречу дня!!» Именно так.
Я проснулась с неиспытанным мною уже долгие годы ощущением покоя на душе и внутреннего, тихого счастья. И еще что-то напоминало мне это радостное чувство, но что именно, я не сразу смогла понять. А поняв, удивилась: Неужели же я так крепко влюбилась? Только не просто в одного человека, а в целый народ, в целую страну! Такого со мной еще никогда не бывало...
Корея, любовь моя!
В тебя, как и в CCCР, действительно можно только верить.
Глава 24. Dushi Korsou .
«Вот он! Вот он!.. Этот коварный тип гражданской наружности»
(«Трое из Простоквашино»)
«Ты всегда будешь моим другом. Ты слишком много знаешь»
(североирландская шутка)
… Вообще-то хорошие сны снятся мне редко. Все больше - кувыркающиеся на лету огромные свиньи, грозящие свалиться прямо тебе на загривок или бушующий прямо под окнами океан. Есть еще и такой кошмарный, внеклассовый, для всех времен и народов, сон, как контрольная по математике, к которой ты совершенно не готова. В последний раз хороший сон мне приснился когда привиделось, что меня взяли работать в кубинскую разведку. Я даже проснулась с улыбкой! Но - просыпаешься, и непрекращающаяся нелепица творящегося вокруг снова и снова давит тебе на сердце. В КНДР – перестала, а здесь навалилась снова...
Когда я проснулась, я с сожалением вспомнила, что я не в Пхеньяне. Вчера Донал повел меня на ужин с каким-то своим китайским партнером по бизнесу. Не видя Китая, я очень высоко оценивала выбранный им курс «нэпа» - в особенности сравнивая этот курс на развитие местной индустрии с катастрофическим для России курсом «отца отечественной демократии» Ельцина и его «флибустьеров», уничтоживших как отечественную промышленность, так и отечественное сельское хозяйство на корню.
Да, игра с капитализмом не без опасностей, думала я, да, необходимо поддерживать баланс, да, необходимо, чтобы партия сохраняла контроль над процессом, и чтобы государство участвовало в распределении новосозданного благосостояния - хотя бы до такой степени, чтобы ни один из граждан страны не боялся за свой завтрашний день (раз уж, в угоду развитию экономики с использованием капиталистических методов и стимулов, невозможно пока обеспечить такое положение вещей, когда будут созданы условия не только для элементарного выживания, но и для развития личности КАЖДОГО человека)... Но то, что я увидела тут, заставило меня усомниться в социалистических перспективах этого пути. А если мощное развитие страны идет в таком направлении, что в ней и через 20 лет будут многочисленные нищие наряду с «хозяевами жизни», нагло паркующимися на тротуаре возле банка, ну точно, как у нас в России!- то экономическое развитие теряет почти всякий смысл и, уж в любом случае, свою какую бы то ни было привлекательность.
Менее экономически развитые, чем. Китай Венесуэла и Куба за короткий исторический отрезок времени смогли обеспечить для своего населения важнейшие основные его права: ликвидировали неграмотность, сделали возможным бесплатное образование и медицинское обслуживание, широкими темпами ведут социальное строительство.... В Китае начальное образование только недавно стало бесплатным (интересно, что же это был за социализм такой, при котором родителям надо было платить за то, чтобы их дети элементарно научились читать и писать?), в центре столицы по-прежнему сохраняются трущобы на уровне какой-нибудь африканской страны, - хотя тут же рядом днем и ночью идет стоительство гигантских небоскребов под банки и конторы западных корпораций и как грибы растут вокруг «МакДональдсы». Единственное, насколько я успела понять, что сделали за это время для жителей данных трущоб - это асфальт на улицах и постройка общественных туалетов чуть ли не на каждом углу (запах из которых сильно напомнил мне общественные туалеты российские, хотя вообще-то китайцы очень чистоплотные люди, и улицы даже в трущобах Пекина выглядят чище, чем, многие центральные улицы в российских городах).
Эти общественные туалеты Донал, большой поклонник и знаток Китая, показывал нам с такой гордостью, словно перед нами было главное достижение китайской новой экономической политики. Дело в том, что раньше в трущобах этих вообще не было туалетов, а теперь ими могут пользоваться местные жители (не знаю, правда, бесплатно или нет!). Как раз пока он это нам рассказывал, из подворотни выбежал маленький симпатичный полуголый мальчуган лет 3 и тут же начал справлять малую нужду прямо в нашем направлении. Донал сделал вид, что этого не заметил...
Да, конечно, туалеты - дело важное, особенно в условиях такого жаркого и влажного климата, где легко распространяются всякого рода инфекции. Но я сама выросла в СССР в 70-е годы в квартале, где не было общественных туалетов и водопровода, и, представив себе, что я и мои родные должны бы были пользоваться одним сортиром с соседской тетей Нюрой благодаря заботе властей, я как-то не особенно оценила данное достижение.
Квартал, в котором находился наш отель, казалось, находился в перманентном состоянии России времен Ельцина: люди, одетые во что попало, продают все, что можно продать. Даже набор барахла был совершенно тот же. Я не увидела в Пекине ничего, что хотелось бы приобрести на память о своеобразности этой страны - весь тот же хлам продается в российских «супермаркетах» и на рынках в моем родном городе. Китайцы славятся своим трудолюбием - а я увидела множество слоняющихся и сидящих по стенам возле домов ничем не занятых людей (в чем, конечно, не их вина: видимо, просто для «процветающей экономики» они оказались лишними). Если честно, то на Кубе такое можно увидеть только в социально неблагополучной старой Гаване, да и то во все уменьшающейся степени.
Другое различие с Кубой - бережное отношение кубинцев к электроэнергии и расточительное отношение к ней в Китае. Да, это замечательно, что почти у каждого даже в трущобах есть кондиционер (по здешнему климату это не роскошь, а необходимость), но когда кондиционеры работают в отелях весь день даже в пустых номерах... Не могу себе такого представить на Кубе, где местный персонал бережно бы выключил их.
Даже Донал, несмотря на все свое восторженное отношение к китайским реформам, был вынужден признать, что за последнее время китайцы «испортились»: стали пытаться обманывать, на улицах стало появляться небезопасно....
- Раньше, бывало, в отеле выбросишь пустую батарейку, а тебе ее приносят обратно: а вдруг ты это сделал по ошибке? А сейчас пытаются тебе всучить двойной счет... В КНДР такого пока нет, там люди по-прежнему очень честные.
К слову, о КНДР. За ужином его друг-бизнесмен, прекрасно говорящий по-французски, узнав о том, откуда я приехала в Пекин, презрительно скривил физиономию:
- Вы хотя бы были готовы умственно к тому, что Вы там увидели? Этот совершенно извращенный менталитет... очень бедная страна...Китай таким был, наверно, в 50-е годы. Мы хотели поставить им электроэнергию, но у них даже нет технических возможностей, чтобы ее принять - ни современных сетей передач, ни проводов... Каждому жителю полагается два приличных костюма, чтобы выходить в них на улицу. Я горячо поддерживаю проводимые у нас реформы - посмотрите, что они дали нашим детям!
Я посмотрела. За окно, на улицу, на которую уже спускался теплый вечер - и увидела укладывающихся на ночлег на тротуаре бездомных... Правда, пока не в таких количествах, как у роттердамского центрального вокзала в «высокоразвитой» Голландии, но на которых проходящим мимо молодым людям (тем самым детям, о которых он вел речь) было совершенно по-западному, «по-цивилизованному» глубоко наплевать... Они спешили - в дискотеки, из которых гремела местная полузападная попса, к столикам ресторанов, где подают жирные тушки насильно откормленных уток....
Стоило ли только ради этого проводить реформы?
Я еще раз хорошенько оглянулась вокруг - и не увидела ничего, от чего стало бы приятно на душе. Гигантские уродливые небоскребы, портящие пейзаж, не сходящий с улиц смог, новые «хозяева жизни», выглядящие как очень бедные люди, которые «наконец-то дорвались» до того, чтобы «жить на полную катушку»...
В атмосфере не было человеческого, гуманистского тепла, как на Кубе. Люди были слишком заняты для этого «бизнесом». Два мира существовали здесь параллельно и независимо друг от друга: мир стремящихся поскорее набить за щеки жареную утку, откормленную насильно и мир стремящихся выжить на задворках облагодетельствованных общественными туалетами...
На Кубу мне до сих пор хочется вернуться. Она - как глоток свежего воздуха. Из Китая мне в первый же день захотелось поскорее уехать и больше не возвращаться.
- Подожди, к нему надо немного привыкнуть! - сказал мне Донал.
Но я не была уверена в том, что мне хочется к увиденному привыкать. При всем моем глубоком уважении к трудолюбивым, вежливым китайцам, мне стало их ужасно жалко. И жалость эта росла с каждой минутой, как на дрожжах.
- А в бедной КНДР есть бездомные? - спросила я своего высокомерного китайского собеседника. Он сделал вид, что не расслышал моего вопроса за шумом строительных площадок «нового Китая»...
Хотя конечно, возможно, что в стране с таким гигантским населением и такой нелегкой историей уже просто прокормить людей - это почти подвиг. Не мне об этом судить. Ведь мы, дети 70-х, избалованные расцветом социалистического общества в СССР, многое привыкли считать само собой разумеющимся как воздух, и поэтому не ценить,- пока не столкнулись с реальностью «свободного рынка» и «общечеловеческих ценностей».
Я искренне пыталась понять происходящее в этой стране сейчас, но вероятно, слишком мало для этого о ней знала. Просто не лежала у меня душа к увиденному. И услышанному тоже.
... Иногда кажется, что все происходящее в реальности - это бред. Это я уже не про Китай, конечно, а про сегодняшнее тупиковое развитие человечества.
Посмотрите на нынешних наших с вами соотечественников. Не могут же нормальные, разумные вчера еще люди смотреть на свою собственную историю, на то, чем надо гордиться, через вражеские очки? Не могут же они всерьез верить, что уродливое отражение в кривом зеркале в комнате смеха- это то, как они сами действительно выглядят? А если действительно верят, то не отсюда ли и все их болезненные комплексы перед Великим Октябрем?
Не так давно в Бельгии проходила выставка о нашей стране, подготовленная нашими же людьми - под названием «Европалия». Посетивший ее мой знакомый бельгиец был в шоке:
- В программке «Европалии» написано, что цари Романовы дали России «мир, процветание и благополучие». В действительности до революции 1917 года царская Россия была самой отсталой, самой варварской страной в Европе. Средняя продожительность жизни русского человека была 32 года, и большинство не умело ни читать, ни писать. Коммунизм осуществил экономическое чудо. В 30е годы промышленный рост составлял в среднем 16,5 % ежегодно. В 1930 году у колхозов было лишь 25.000 тракторов, а в 1941 - уже 684.000. На данной экономической основе была осуществлена и социальная революция. СССР стал первой в мире страной, где рабочим был предоставлен 8-часовой рабочий день, гарантировано бесплатное образование и здравоохранение, а также право на отдых. В 1931 году были закрыты биржи труда, потому что работы хватало всему населению. В деревнях повсюду строились школы…
Если это помнят даже бельгийцы, то как могли это забыть мы сами? Как могла получившая в СССР бесплатное музыкальное образование (что ее вполне, видимо, устраивало) и бесплатное образование в школе на родном украинском языке певица Руслана Лыжичко (видимо, от своей фамилии она решила отказаться потому, что ее трудно будет произнести европейским спонсорам) докатиться до того, чтобы поехать выступать в штаб-квартире современных фашистов - НАТО: «чтобы участвовать в брифинге и дискуссиях о связях Украины и НАТО и… обсудить главные вопросы дальнейшего сотрудничества»? Интересно, о каком сотрудничестве может идти речь? Разве что о выпуске для натовских солдат, включая украинцев в Ираке, роскошного календаря с телесами намеревающееся, видимо, поскорее заработать статус официальной натовской «pin-up» мадам Лыжичко?
Плачутся по BBC литовки, проданные в Британии в сексуальное рабство албанскими бандитами. А BBC продолжает бубнить о том, как литовцев и латышей «угнетали русские» в советское время.
«Ах, Прибалтика - это цивилизация, это Запад, не чета нам!»- восторгались когда-то многие из нас. А что такого западно-цивилизованного было в Прибалтике? Да, люди тихо говорили в общественном транспорте - у них другой темперамент. А еще? Ароматизированные свечки, то, что коктейли можно было пить через соломку да «горячие парни», продвинутые настолько, что еще при социализме они коллекционировали фото «голых девочек».
Один такой «горячий парень», по имени Эрик помог мне завязать переписку в дальнем Зарубежье, которое тогда было просто заграницей. Правда, сказал, что опубликует мой адрес в иностранных журналах не за просто так (он же не совок какой-нибудь, а человек культурный!), а только в обмен на эти самые фото. А откуда они могли у меня быть? Да и вообще, спрашивать о таком девушку! Это напоминало культурность немецких солдат, не стеснявшихся справлять малую нужду при наших колхозницах.
Сама идея такая была мне глубоко чужда: думаю, даже наши институтские преподаватели медицины, и те недооценивали, насколько невинными существами были в 19-20 лет подавляющее большинство из нас. Помню, как на занятиях по медицине - на втором уже курсе!- нам в первый раз рассказали о том, как надо предохраняться от беременности. Естественными средствами. То есть, воздержанием в определенные дни. Наш преподаватель - медик, отставной военный, грубовато сказал:
- Останется у вас дней десять в месяц. Этого вам должно хватить.
Хватить 10 дней? На что? Я даже и не поняла, о чем это он. А если бы поняла, то была бы оскорблена до глубины души. Он что, серьезно считает, что это что-то такое, без чего я жить не могу? Само по себе, без глубоко любимого человека?
Одним словом, когда Эрик поставил мне такие условия «культурного» обмена, я решила над ним поиздеваться и посылала ему исключительно фото полуобнаженных афиканских женщин из различных племен, для которых ходить в таком виде естественно, и ни у кого нездоровых желаний это там не вызывает, кроме озабоченных европейских туристов. Он некоторое время не подозревал подвоха (неужели есть доля правды в том, как долго до них что-то доходит?), а когда спохватился, было поздно - мой адрес за границей уже опубликовали. Наконец Эрик не выдержал и взмолился: «Мне не нужны фото негров».В ответ на что я указала ему, что в «цивилизованном мире слово «негр» является ругательным, и его там не применяют». Тут уж Эрик взорвался - он решил, что я насмехаюсь над ним из-за его знания русского языка (есть у малых народов такие глубоководные комплексы и чувствительности, о которых мы даже и не подозреваем); «Я не обязан знать этот ваш медвежий язык!»- написал мне он. Еще в советское, горбачевско-саюудисовское время. Я неподдельно удивилась: «Господи, да наш-то язык тут при чем? Это же я об американском английском!»
А вы говорите, “почему Таллинн (да непременно с двумя «н», русские медведи неотесанные!) никогда не будет достроен ?”... Вот потому и не будет.
Русские что, вами торговали, как лошадьми на рынке, как с вами это делают сегодня? Или как раз к такой независимости вы и стремились? К независимости поскорее себя продать?
Впрочем, тема купли и продажи актуальна не только для бывших «лучших друзей нашего слона».
«Как мы сможем победить, если нас легко купить
Как мы сможем побеждать, если нас легко продать:?»- жалуется все тот же почуявший перемены в народных настроениях со времен «Есаула» Газманов.
Как? Да очень просто - ПЕРЕСТАТЬ ПРОДАВАТЬСЯ.
… Сны, сны, навязчивые сны… Морозный день, дым столбом из труб наших частных домиков, узоры на заледеневших окнах, глядя на которые можно было фантазировать до бесконечности, что именно на них изображено стараниями Дедушки Мороза, книжка Алексина о каникулах, которые никогда не кончаются; тарелка горячей гречневой каши с маслом на столе, ждущая тебя после школы; ситро - только по праздникам, не потому, что было дорого или не могли купить, а потому, что если все будет каждый день, то не будет чувства праздника; то, как вставляли мы на зиму в окна вторую раму и как вынимали ее весной – и с этого собственно и начиналась настоящая весна... Веселые люди - обед в поле после работы в колхозе, распевание песен в автобусе по дороге домой… Длинные колхозные грядки с капустными кочанами вдоль поймы реки, по которой ходили настоящие пароходы. Время, когда мы и не подозревали, что для того, чтобы как следует вымыть голову, мало одного шампуня, а надо еще покупать отдельно какой-то «кондиционер». Ведь наш обыкновенный яичный шампунь копеек за 30 отлично ее мыл (видимо, в цивилизованных странах долго вели специальные разработки, чтобы изъять что-то из нормального шампуня – так, чтобы волосы после мытья им оставались какими-то клейкими, и люди вынуждены были покупать отдельно еще один такой же по размеру и цене флакон только для того, чтобы волосы наконец-то от этого шампуня отмыть)!...
...Нет, это был не сон. Была такая страна - СССР. Была такая жизнь - достойная человека, а не животного.
Это было лучшее время не только в нашей жизни – и это было лучшее время в истории нашей планеты - время Надежды. А сейчас на планете, повернувшейся вспять, наступило мракобесное Новое Средневековье после утонченного коммунистического Возрождения. Время массового безумия. Время, когда многим все еще не кажется абсурдом «теория равного зла» (представьте себе, если бы в газетах времен Великой Отечественной писали: «Да, нацисты – это, конечно, зло, но и партизаны - не лучше»??? Или «в этой войне никто не победил»??) или то, что чемпионат страны по футболу именуется «кубком Кока Колы». Одна мамина сослуживица даже орала с пеной у рта, как здорово мы жили бы, если бы в войне победили немцы. Пока моя мама не выдержала и не сказала ей с улыбочкой:
- Ну, Маргарита, кто-то, может, и жил бы лучше, а вот кого-то и газовая камера ждала бы…
Фамилия этой ее сослуживицы была Гринберг...
Как могли у таких дедов, у таких отцов, как наши, вырасти такие дети, такие внуки? Загадка века. То ли потому, что они берегли нас от того, через что прошли сами, то ли потому, что им некогда было воспитывать нас, они были слишком заняты строительством новой, светлой жизни и надеялись, что мы сами все поймем и оценим… Они не могли и в страшном сне себе представить, что мы вырастем в «человеков неудовлетворенных желудочно», в кадавров профессора Выбегалло, которых так замечательно - видимо, с натуры своего родственника Егора Гайдара - описали наши классики-фантасты Стругацкие.
Помните сказку у Льва Толстого, где родители маленького мальчика решили посадить старого деда есть за печку, чтобы не слышать, как он хлюпает, а потом заметили, как их сынок мастерит из дерева лоханочку, чтобы кормить за печкой их самих, когда они состарятся?
Лоханочка для нас тоже уже готовится. Руками наших лишенных того, что было с рождения дано всем нам с вами в детстве, детей.
Настанет день, когда они подойдут к нам и скажут: «Позор вам! Как могли вы своими руками изгадить и уничтожить то, о чем. другие народы в мире могли только мечтать, то, за что люди гибли столетиями? И вы думаете, что мы теперь за это усадим вас за красный стол?»
Страшной будет наша старость. Когда мы переслушаем, наконец, записи старых песен коммунистического времени и поймем, что мы не понимали этих людей потому, что наши мозги заплыли жиром тупости и жадности, и мы не умели мечтать и любить, как они. И что мы недостойны быть даже подметками разваливающихся ботинок наших ограбленных и высмеянных дедов - строителей нового мира, совершивших огромной ценой невиданный в истории человечества Прорыв к Счастью.
...Донал постучал в дверь моего номера: пора было ехать на встречу с моим будущим напарником. К Великой Китайской стене! Ох уж эти ирландцы! Они бы еще в Мавзолее Мао встречу назначили.
До стены мы добирались почти час, на оборудованном кондиционером такси. Шофер-китаец на пальцах объяснил нам, что будет ждать нас там 2 часа - и разлегся поспать на заднем сиденьи.
Прорваться к Китайской стене с внутренней стороны сегодня, пожалуй, не легче, чем когда-то было врагу проваться через нее с севера: такое ощущение, что ты оказалась в толпе наших отечественных цыган. Донал не пошел к подъемнику, вместо этого мы начали подъем вручную ... тьфу! Ри Ран совсем забил мне голову своими лингвистическими конструкциями!... - пешком, конечно же! И всю дорогу наверх тебя чуть ли не хватают за полы одежды торговцы кепочками Мао и шелковыми халатами. Совсем как наши цыгане на базаре: «Позолоти ручку, дорогой!»
Когда мы, героически отбиваясь от носителей рыночных отношений, наконец-то добрались до середины горы, а саму стену еще и в помине не было видно, Донал вдруг кого-то заприметил. И рванул меня за руку.
На горе, за маленьким каменным столиком для пикника, в стороне от лестницы, ведущей на Великую Китайскую стену, чуть сгорбившись, сидел спиной к нам (в окружении фазанов в кустах) высокий человек в бейсбольной кепочке и оливковом флисовом свитере, со стаканом чая и термосом в руках, читавший журнал для рыбаков на английском. Выглядело это настолько нелепо и комично, что так и вспомнился советский анекдот: «Звонок в дверь: «Здесь посылают в космос? « «Здесь посылают к черту! А ваш шпион Иванов живет этажом выше!» .
К нему и повел меня Донал.
- Знакомьтесь! Дженни, это твой супруг на предстоящие несколько лет.
Донал, видимо, думал, что это очень забавно. Я решила тоже пошутить на данную тему, чтобы разрядить обстановку и уже было открыла рот, когда человек этот обернулся и вскинул на меня свои голубые глаза. У него были густые чуть сросшиеся на переносице соболиные брови.
... Это был удар покрепче предложения руки и сердца, сделанного Ри Раном. Передо мной собственной персоной сидел Ойшин Рафферти.
****
У них что, такой кадровый голод?
Больше никого нельзя было найти во всех 32 графствах ?!
Все остальные коллективно вышли на пенсию?
Но я довольно быстро взяла себя в руки. Что мне теперь делать – повернуться и красиво уйти? Словно в детской дразнилке «убери свои игрушки и не писай в мой горшок»? А как же Венесуэла? Нет уж, дудки, это он пусть уходит, если ему так неприятно! А мне задание ясно, я могу и одна на Кюрасао поехать.
Ойшин чуть не поперхнулся своим чаем при виде меня, и мне доставило злорадное удовольствие как следует похлопать его по спине, которая вся напряглась при первом же моем прикосновении. "Ну куда я ни пойду, везде этот мужчина!"- вспомнился мне злорадный шепот Лиды Басиной. Вспомнился – и мне помимо воли стало смешно!
Я быстро взглянула на Донала. Было совершенно очевидно, что он не в курсе нашего знакомства, а в таких случаях, естественно, и не надо выдавать лишнюю информацию. Ясно было, что кроме Дермота и неизвестного мне связного между ним и Ойшином никто не был в курсе нашего небольшого давнего приключения в ходе мирного процесса. Да и они знали ой далеко не все...
- Женя, - сказала я, протягивая ему руку лодочкой,- Но если Вам проще выговорить Юджиния, пусть будет Юджиния. Или даже Дженни. Если так легче.
Он потихоньку начал приходить в себя, но все еще нервничал.
- Нет, почему же, мне не трудно... Женя,- с сильным северным акцентом произнес он.- Это неуважение к человеку – перевирать его имя. Ойшин,- и он протянул мне руку, не глядя мне в глаза.
- Спасибо, это очень мило с Вашей стороны!- сказала я ему с чуть заметной издевкой. «Женя, не паясничай»! - одернул меня внутренний голос.
- Все готово к отъезду, - сказал Донал, не заметивший ни моей издевки, ни Ойшинова смущения - Вы вылетаете завтра, через Париж. В Париже пересядете на рейс до Лиссабона. Оттуда доедете до Кашкаиша (я дам Дженни путеводитель по Португалии, почитаете по дороге). В Кашкаише проживете 3 дня. Дженни подготовит Ойшина, расскажет ему об этом острове... как его там?
- Кюрасао. За три дня к такому не подготовишься!- услышала я собственный голос. Ну, что у меня за язык такой?!
- Конечно, в идеале надо было бы дать вам пожить под одной крышей пару месяцев. Чтобы вы друг к другу привыкли, сработались. Может, даже понравились бы друг другу...
- Донал!- негодующе воскликнули я и Ойшин хором.
- Простите, ребята, я не имел в виду ничего такого... Я просто хотел сказать, что к сожалению, нас поджимает время. Из Венесуэлы приходят тревожные вести, и...
Да, я слышала - точнее, читала о тревожных новостях, имеющих отношение к Кюрасао. Не так давно Эва Голингер побывала на Кюрасао и писала потом, что во время недавних военных учений в Карибском море прямо у берегов Венесуэлы расположились 8 американских военных кораблей, на борту одного только из который - авианосца «Джордж Вашингтон» - было 85 боевых самолетов и 6500 солдат. А всего в этих учениях приняло участие более 10 000 американских военных - плюс еще 40 000 размещено в Латинской Америке. Корабли эти провели у венесуэльского берега 2, 5 месяца. Что голландские власти в большей степени, чем антильские поддерживают американцев в этом регионе. Кто бы и сомневался! Это же европейский шакал Табаки номер два – после Британии. Он жить не может спокойно, не подтявкивая из-за спины Шер Хана.
Кюрасао находится меньше чем в 40 милях от венесуэльского берега, и в хорошую погоду из некоторых мест на острове Венесуэлу даже видно. Нефтеперерабатывающий завод - одно из немногих промышленных предприятий на Кюрасао,- принадлежащий государству, отдан до 2019 года в аренду венесуэльской нефтяной компании. На нем производится большая часть нефти, потребляемой Центральной Америкой и странами Карибского бассейна. Рефинерия, которую я так хорошо запомнила со времени моего пребывания на Кюрасао, имеет огромное экономическое и стратегическое значение.
«Вашингтон пытается убедить власти Кюрасао расторгнуть контракт и продать рефинерию американской компании. «Все основные компании в сфере инфраструктуры- вода, газ, электричество, телефон - на Кюрасао находятся в американских руках. А теперь подавай им и нефтеочистительный завод... С Кюрасао можно начать ракетный обстрел, запросто.” ...
Голингер именует Кюрасао «третьей американской границей».
«До февраля 2005 года Кюрасао не вызывал больших хлопот для венесуэльской безопасности, потому что на американской базе FOL там было только 200 солдат. Все изменилось, когда на Кюрасао без объявления прибыл американский авианосец «Сайпан»... одно из главных суден для перевозки сил вторжения, он прибыл на Кюрасао более с чем 1400 морскими пехотинцами и с 35 вертолетами на борту. Когда венесуэльское правительство отреагивало на этот недружественный жест, американский посол У. Браунфилд заявил, что виноват «разрыв в коммуникацих», одновременно при этом заявляя: «наше желание - чтобы было больше визитов кораблей на Кюрасао и Арубу (которая находится в 15 милях от берега Венесуэлы) в ближайшие недели, месяцы и годы».
Эта завуалированная угроза принесла плоды в апреле 2006 года, когда в порт Виллемстада вошли авианосец «Джордж Вашингтон» в сопровождении 3 военных кораблей. Всего на их бортах насчитывалось 86 истребителей и более 6500 морских пехотинцев. Кроме того, примерно в то же время у берегов Венесуэлы находилась американская атомная подлодка – для перехвата сообщений из Венесуэлы. А в июне того же года на берегах Кюрасао прошли военные учения «Карибский лев», целью которых провозглашалось «взятие в плен выдуманного лидера повстанцев «Уго ЛеГрана »... У кого-то еще есть после этого сомнения, какие планы строит американская военщина?.
...Слава богу, что ни мама, ни Ри Ран не знали, в какое волчье логово посылает меня родная партия. А то волновались бы за меня, переживали.... При мысли о них -о маме, о ребятах, о Ри Ране - у меня стало тепло на душе.
... И поэтому у вас есть только 3 дня, - закончил свою речь Донал.
Я посмотрела на незадачливого ирландского любителя рыбалки.
- Что Вы знаете о Кюрасао?
Он развел руками:
- Ничего. Видел, где это- на карте.
- Так... - я посмотела на Донала вопросительно,
- Дженни, я уже объяснял: нехватка времени, нехватка ресурсов. Мы собирались другого человека отправить с тобой, но он в последний момент передумал. Он только что дом новый купил, понимаешь, его обставлять надо... ну, а пока мы нашли другого подходящего товарища...
«Ой, ну до чего же мне повезло!»- подумала я со злом.
- Ну, понимаешь?
- Нет, честно говоря, не понимаю, - сказала я, а про себя подумала: «Ну конечно, мальчики состарились, и у них кончился адреналин!».
Но Донал по-ирландски пропустил мимо ушей то, что не хотел слышать:
- Но ведь ты-то там даже жила когда-то, как мне говорили! Чего же еще-то нужно?
- Донал, но ведь прошло больше 15 лет! Там все изменилось. Сравни свой Белфаст с Белфастом 15-летней давности.
- Между прочим, это не мой Белфаст, я из Кроссмаглена!- уточнил он. – Во-первых, там на месте есть наши люди, которые тебя во все новости посвятят. Только у них нет подхода к тем источникам, которые нас интересуют. Они не из тех социальных и расовых слоев, чтобы туда попасть. А для тебя это – первейшая задача. Ну, и главное – что ты при этом вдобавок хорошо знаешь местных людей и их менталитет. Это очень подходящая комбинация.
«Да уж, - невесело подумала я, - их менталитет я знаю... Как-то после развода уже, в Ирландии прочитала в голландской газете, что в Роттердаме мальчик -подросток катался на велосипеде по тротуару. Голландская женщина сделала ему замечание. А он пошел к себе домой, взял пистолет и прострелил ей ногу... Я еще не дочитала статью, как сказала себе: «Мальчик наверняка был антильский!» И попала в точку. Я вовсе не считаю всех антильцев хулиганами. Просто я каким-то шестым чувством поняла, что когда ему сделали замечание, мальчик этот почувствовал то же, что чувствовал в отношениях со мной Сонни: «Don't mess with me!»
- Так, на чем я остановился? Ты меня все время сбиваешь! В Кашкаише тебе, Дженни, придадут внешность Саскии и вам обоим выдадут другие паспорта. Ойшин знает, где и кто. Ну, значит, обо всем договорились? Пойдем вниз скорее, Дженни, а то наш китаец сейчас без нас уедет!
И мы с Доналом пошли вниз. А Ойшин остался на своем пеньке со своим термосом.
- До завтра!- сказала я ему, мило улыбаясь, и не без удовольствия увидела, до чего он перепугался.
Впрочем, самой мне тоже было очень не по себе. Несмотря на все мои бодрые улыбки.
****
Вечером я долго ворочалась в гостиничной кровати. Снова всплыло обжигающее чувство обиды, которое я так долго всеми доступными мне эмоциональными и рациональными метлами и вениками загоняла вглубь своей души. Обиды не только и не столько на Ойшина, сколько на всех них, поклонников инвестиционных «революций» с рыночными физиономиями. Которые смеют при этом еще брать на вооружение имена покойных героев! И оправдывать собственный оппортунизм тем, что якобы «вот если бы он жил в наше время...»
… Если бы Че Гевара не погиб в Боливии в далеком 1967 году, его портрет вовсе не красовался сегодня бы сегодня в таких количествах на футболках «бунтующей» западной молодежи. Более того, та же самая молодежь, которая нарасхват покупает эти футболки, скорее всего, клеймила бы его за то, что он «недемократичен», за то, что он «вместе со своим сообщником Фиделем - диктатор».
Да, если бы Че был жив, он определенно не был бы героем - ИХ героем. Он был бы «диктатором», - как Фидель и Чавес. Они предпочитают Че Фиделю именно потому, что он умер, а Фидель - живет и продолжает строить новую жизнь на Кубе. Они любят только таких революционеров, которые погибают - и лютой ненавистью ненавидят оставшихся вопреки всему в живых. Потому что о погибшем всегда легко можно сказать, что он не сделал бы того или этого - всего, что не вписывается в их красивые детские фантазии о бескровных революциях, в которых, как в концовке народных сказок, все «живут-поживают, да добра наживают». О революциях, которые происходят сами собой, как весенний дождик, проливающийся из набежавшей тучки. О революциях, которыми все довольны, включая народных угнетателей и «крутое» ворье всех мастей.
Такой придуманный Че - герой людей, которые ничего в жизни не доводят до конца, кроме разве что реализации своих зачастую непомерных личных амбиций. Людей, для которых форма важнее содержания. Людей, для которых борьба может быть исключительно «с автоматом в руках» (причем желательно- в руках кого-нибудь другого, а они только со стороны будут любоваться, - ну, в крайнем случае, поддержат лозунгами).
Пожертвовать собой - без истерик, с чувством собственного достоинства, - ради дела, которому была посвящена вся жизнь, как Че, они тоже неспособны: попробуй их только тронь, так раскричатся про «права человека» и «репрессии», что в ушах зазвенит. Очень уж они любят выставлять себя, неповторимых, «жертвами тоталитаризма.» Такие уж жизненные установки у нашей «пострадавшей от террора» интеллигенции. Что им до коммунистов и комсомольцев, которые шли на смерть, ни слова не вымолвив, как «предатель» Павлик Морозов, или призывая людей к борьбе, как Зоя. Или как брат моей бабушки, которыи после 20 лет лагерей только шутливо отмахивался: «За что боролись, на то и напоролись!» - и остался до конца своих дней настоящим большевиком.
Согласно тем, кто так любит щеголять сегодня на Западе в черных беретах и футболках со знакомым нам всеми ликом, всего этого вообще не было. ГУЛАГ - был, русская революция – «самое ужасное событие ХХ века»,- была, а вот, к примеру, героического сопротивления коммунистов в годы Второй Мировой в Европе - не было. Были гитлеровские лагеря, но томились в них исключительно «евреи, цыгане, гомосексуалисты, инвалиды и социалисты», а вот коммунистов - не было (согласно, в частности, ирландским левым).
Туманные прогрессивные «социалисты» - были, а «реакционных» коммунистов - ну, не было в лагерях, и все. ( Как и славян). Кто организовывал сопротивление в тылу врага и восстания на оккупированной территории? Не иначе, как гомосексуалисты. Или цыгане. А уж такую «кощунственную» мысль - что на самом деле очень многие евреи были одновременно и коммунистами-борцами с фашизмом, - ни один из господ в футболках и беретиках не осмелится и высказать вслух. Евреям полагается (по Спилбергу, по которому их учили истории) быть жертвами фашизма, а даже если и борцами с ним, то ни в коем случае не могли же такие интеллигентные люди быть «этими гадкими сталинистами», победившими фашизм…
Они так любят квохтать по поводу советских «гулагов», но ой как не любят вспоминать о том, чем.же именно в это время занимался их собственный империализм, обеспечивающий им, как их кумиру Дж.Орвеллу, его любимые «индийский чай», «крепкий табак» и «красное и белое вина», под которые так хорошо мечтается о революционных преобразованиях. И апартеид в Южной Африке, с которым боролся лично Мандела, без которого у них не обходится ни один поп-концерт, тоже возник как-то сам по себе, на пустом месте. Кто за ним стоял, кто его поддерживал - бог его знает. Ну не эти же приличные люди - главы их государств и бизнесмены, которые сегодня в обязательном порядке ездят на поклон к Манделе, как мусульмане- в паломничество в Мекку!
Они не стесняются торговать фотографиями похорон своих бывших товарищей - подобных Че, которые пожертовали своими жизнями в борьбе. По 17 фунтов стерлингов за штуку. «На благотворительные цели», как говаривал Карлсон, который живет на крыше, собирая в шляпу с детей по конфетке… Их не смущает, что каждыи раз, когда они начинают читать публике свои воспоминания о знакомстве с безвременно ушедшим от нас борцом (из года в год начинающеся фразой «*** был простым парнем, таким же, как я или вы…»), рядом не оказывается ни родных, ни близких покойного - слишком тошно им присуствовать при торговле памятью дорогого им человека…Это их «делегаты» - борющиеся за обьединение своей собственной страны (так, по крайней мере, они заявляют о своих целях) «выразили поддержку возвращению в Косово цыганских беженцев, праву на самоопределение для курдского народа, обьединению Кипра и самоопределению для Косово и Черногории».
Откуда такая империалистическая каша в их светлых социалистических головах? Почему они считают, что обьединение Кипра или Ирландии - это прогресс, а что Югославию надо добить уже совсем до конца, чтобы не рыпалась? И - ни слова ни об истории Югославии, ни о сербских беженцах из Косова, как будто они то ли не люди, то ли их вообще нет в природе, ни слова о том, что «самоопределившееся» - при поддержке западного империализма -Косово превратилось в бордель, невольничий рынок и поставщика героина европейского масштаба…. Указывать им на это бесполезно. «Мы - наследники Че Гевары! А, кроме того, у него бабушка ирландка была», - с пафосом скажут вам.
…. В детстве кажется, что так легко стать любимым тобой героем. Например, Зорро. Надел черный плащ, взял в руки игрушечную рапиру, помахал ею - и готово! Некоторые люди упорно не хотят взрослеть. Им еще и в 20, а то и в 30 продолжает казаться, что стоит нацепить черный берет и заветную футболку - и они тут же становятся такими, как Команданте. Но Че - не Зорро, не Робин Гуд и не Стенька Разин. Че был коммунистом. Одним из тех, кого эти же люди так страстно ненавидят. И они постоянно и упорно об этом забывают.
«В этой жизни умереть не сложно! Сделать жизнь значительно трудней!»- писал В.В. Маяковский. Да,- и особенно трудно сделать жизнь для других, для народа. Это тяжелое, неблагодарное, кажущееся бесконечным, как постоянная прополка огорода, занятие. Молодчики в беретах и футболках считают, что герои огородов не пропалывают. Это «скучное» занятие оставлено ими на долю «диктаторов».
ИХ Че не расстреливает и не сажает «деловых людей», захотевших «заняться бизнесом» (за чужой счет) в тюрьмы, не проверяет работу различных организаций в своей стране. Вместо этого он бегает с винтовкой по джунглям или лежит, расстрелянный, на столе, глядя на них страдальческим взором мученика. Так им приятнее.
Их Че, Че с футболок - не тот, которыи руководил кубинским банком, не тот, который занимался кубинской промышленностью, даже не тот, который рубил сахарный тростник в полях; не тот, который писал матери одной из «жертв репрессивного режима Кастро», Лидии Арес Родригес: «… Но я должен сказать Вам, что по моему личному мнению, Ваш сын должен отсидеть свой срок, потому что совершение преступления против социалистической собственности - это серьезнейшее из преступлений, вне зависимости от каких бы то ни было обстоятельств. Сожалею, что должен сказать вам об этом и сочувствую страданию, которое это вызовет у Вас, но я не исполнил бы свой революционный долг, если бы я не делал этого честно».
Интересно, как назвали бы они такого Че, объявись он сегодня у нас в России?…
****
Донал, естественно, не стал провожать меня в аэропорт. Его миссия на этом была выполнена, и даже лучше будет, если его в нашей компании больше никто не увидит.
В аэропорту я не стала ждать Ойшина, сама прошла регистрацию и отправилась на посадку. В конце концов, все равно мы летим в одном самолете. Мы оба окажемся в Париже. Неужели мне еще надо будет до этого сидеть с ним рядышком целых 10 часов?
Но какой-то злой рок не давал мне от него избавиться: наши места оказались рядом! На серединном ряду «Боинга». Слева от меня сидел кубинский спортсмен-инвалид, возвращавшийся, судя по всему, через Париж домой вместе со своей сборной - с Паралимпийских игр, рядом с ним - какая-то белокурая молодая красавица-англичанка, а справа - этот самый герой национально-освободительной борьбы, miho konosi komo менеджер по починке старой мебели.
Я не смотрела на Ойшина, старалась даже плечом его не касаться. И не дышать.
Самолет выкатился на взлетную полосу. Я не слышала привычного инструктажа стюардессы. Что теперь будет, как я смогу работать с ним вместе после всего, что было? Жить с ним под одной крышей? Ну вот, пожалуйста! Я разозлилась на себя даже за то, что подумала об этом.
Первые полчаса полета мы молчали и не смотрели друг на друга.
Я решила не говорить с ним первой. Наконец Ойшин не выдержал и наклонившись ко мне, тихо сказал:
- Ну, здравствуй! Как жизнь? Дети как?
- Хорошо, спасибо. А что тебе, собственно, за дело до моих детей?
- Да ничего, - посмотрел Ойшин на меня удивленно, - Просто когда ты пропала, я спросил у нашего общего друга, что с тобой случилось. Он сказал мне, что ты ждешь ребенка. Я спросил, а от кого. А он ничего не ответил, но как-то странно на меня посмотрел...
Странно? Ну конечно, ведь Дермот же решил, что...
Мне стало смешно до коликов в животе, и раздражение мое незаметно растворилось.
- Дело было не в детях, а в том, что изменилась обстановка. И в том, что то, чем мы тогда с тобой занимались, вам все равно уже было не нужно. И я это к тому времени уже поняла.
Ойшин тихонько толкнул меня плечом, чтобы я не сказала лишнего. А я и не собиралась говорить лишнее.
- Об этом мы потом с тобой поговорим, ладно? -прошептал он сквозь зубы. Я только пожала плечами – сам завел этот разговор. Хочешь - поговорим, не хочешь - не будем говорить. Мне от тебя скрывать нечего.
А тем временем по левую руку от меня разыгрывалась маленькая человеческая драма.
Кубинцу понравилась его хорошенькая соседка- белокурая Жози из какого-нибудь Дорсета, и он, естественно, по-кубински пытался забросать ее комплиментами. Боже упаси, он вовсе не приставал к ней - он просто оказывал ей знаки внимания. Но на непонятном ей испанском языке. А еще у него с трудом поворачивался язык из-за церебрального паралича - и именно это, по-моему, напугало ее больше всего. Жози смотрела на него почти с какой-то гадливостью и незаметно пыталась от него отодвинуться.
Когда я увидела, как эта хорошенькая дурочка реагирует на спортсмена-инвалида - красивого темнокожего парня, на которого заглядывались бы девушки всех времен и народов, если бы он не сидел в инвалидской коляске и не говорил бы с таким большим напряжением, я вспомнила СИРЕН, вспомнила танцующих кубинских докторов -и у меня сжалось сердце. Маленькая, глупая английская мерзавка!
- Давайте поменяемся с Вами местами!- предложила ей я. Она обрадовалась так, словно я явилась на белом коне спасти ее от ужасов преисподней:
- Ой, правда? Вы уверены? Спасибо, огромное Вам спасибо!
Пустая глупышка.
- Чего это она? – недоуменно сказал кубинец мне, когда я села с ним рядом. – Ничего не сказал же чике , кроме того, что она красивая...
Я махнула рукой:
- Лос инглесес ... – мол, что с них взять...
Понять его и вправду было нелегко. Тем более с моим мизерным знанием испанского. Но я старалась. И парень начал расцветать на глазах. Когда мы пролетали над Саянами, и мне вспомнилось наше советское одноименное ситро, он уже читал мне наизусть какие-то революционные поэмы и цитировал Че, Камило и Хосе Марти. А потом мы с ним хором пели «Катюшу» и «Гимн 26 июля». Один из его товарищей по команде, проходивший мимо нас, увидел, как мы поем, подмигнул моему кубинскому соседу и протяжно, с одобрительным выражением сказал ему:
- Mа-а-аchо !
А Ойшин, оказавшись по соседству с англичанкой, совсем прокис, закрыл глаза и притворился спящим...
... - Женя, мы только еще начинаем работать, а ты уже чуть было себя не выдала!- сказал он мне , когда через долгие 12 часов мы пересели в Париже в самолет на Лиссабон.
- Это еще почему? До Кюрасао нам еще лететь и лететь.
- Никогда нельзя быть чересчур осторожным. А ты проявляешь такой интерес к кубинцам.
- Это не интерес, это человеческое участие, понимаешь ты, Железный Дровосек? – рассердилась я, - Ты что, не видел, как эта маленькая поганка чуть не довела парня до слез? Знаешь, как важно для инвалида чувствовать, что к нему относятся как к любому обыкновенному человеку?
- Знаю, - неожиданно резко оборвал меня Ойшин. И уже мягче добавил - Удивляюсь я на тебя, Женя. Никогда еще не сталкивался в жизни в подобным идеализмом. Только в книжках. Революционер должен быть практичным.
- То-то вы добились больших успехов на революционном поприще со своей практичностью, - не удержалась я, - Особенно в Полеглассе и в Твинбруке . Ну просто авангард мирового революционного движения. Еще немножко - и оттуда все население разбежится.
- Я тебе сейчас объясню...
- Не надо мне ничего объяснять. Не учите меня жить, парниша. А если я вас не устраиваю, то надо было послать с тобой пару-тройку ваших «восходящих звезд»...
- Ш-ш-ш... - он схватил меня за руку.
Я была так возмущена, что вырвала ее у него.
- Вот чудачка! Ну, не обижайся так, но при нашей работе надо сдерживать себя...
- А я и сдерживаю. Иначе ты бы уже давно вылетел через иллюминатор!
Ри Ран нашел бы, что на это ответить. Но Ойшин только молча побагровел и отвернулся. «Зануда!»- подумала я. – «И он еще мне когда-то так нравился!»
Всю оставшуюся дорогу до Лиссабона мы не разговаривали. Хорошенькое начало для совместной работы, что и говорить!
Наверно, мне надо было промолчать. Иногда кажется, что женщина всегда обязана молчать - и что в этом залог успеха любых ее отношений с противоположным полом, от деловых до дружеских и уж тем более до личных. Но нет, это не так - ведь с Ри Раном я могла говорить обо всем на свете, не опасаясь его реакции...Самое замечательное, что с ним можно было спокойно говорить даже об очень возвышенных вещах – без боязни натолкнуться в ответ на цинизм и непонимание. Ри Ран, Ри Ран, где ты сейчас? Когда я тебя теперь увижу?...
Когда мы прилетели в Лиссабон, уже смеркалось. Было еще совсем тепло, хотя осень уже перевалила за середину. Португальский язык, раздававшийся вокруг нас, здорово напомнил мне папиаменто. Многое было мне понятно, хотя португальский я никогда специально не учила.
Багажа ни у меня, ни у Ойшина с собой почти не было. Мы спокойно прошли через паспортный контоль, таможню и, выйдя наружу, вопросительно уставились друг на друга. Я не выдержала первой:
- А дальше что?
- А дальше мы берем напрокат машину и едем в Кашкаиш. У тебя водительские права с собой?
- А раньше ты спросить не мог?
-Что, значит, нету?
- Есть. Но я не водила машину уже давно. И меня учили ездить по другой стороне дороги! А ты сесть за руль случайно не желаешь?
Ойшин замялся:
- А у меня нет прав. И никогда не было.
-Великолепно.
Мы постояли еще несколько минут в раздумьи, что же теперь делать.
- Ну ладно, - сказала я, видя, что дело не двигается с мертвой точки, - Так уж и быть. Я попробую, но если что-нибудь случится...
- А ты потихонечку. Я вообще не любитель быстрой езды, - посоветовал мне отважный совершитель побегов из британских тюрем.
На этот раз я вовремя прикусила язык.
Когда нас спросили, какую машину мы хотим взять напрокат, я только пожала плечами. Да какую угодно! Лишь бы она не сломалась по дороге. Это в детстве так безумно хочется сидеть в трамвае именно на красном сиденьи и непременно чтобы у окна. Помню, как я дулась тогда на взрослых;которые этого не понимали. У многих этот рецидив детства, видимо, сохраняется как хроническое заболевание – и когда они подрастают, оно выражается в новых формах: подавай им непременно «тачку» только определенной марки и модели, а то начнут пускать пузыри и сучить ножками.
- Только ты не отвлекай меня разговорами, - предупредила я Ойшина- А то я за себя не отвечаю. Лучше смотри по карте, куда нам надо, и говори мне. Будешь моим штурманом.
Ойшин молча кивнул.
Эти 20 с небольшим километров до Кашкаиша мы ехали, наверно, чуть ли не час! Мне было очень неудобно, но, к счастью, некогда особенно глубоко об этом задумываться, потому что дорога казалась мне такой извилистой, что у меня время от времени темнело в глазах.
-Во всем негативном есть что-то позитивное, - уговаривала я себя вслух, - Ведь на Кюрасао тоже наверняка придется водить машину, там на общественном транспорте далеко не уедешь! Так что надо привыкать.
Ойшин посмотрел на меня с удивлением - он ведь никогда еще не видел меня беседующей саму с собой. А я делаю это частенько – привыкла еще за время брака с Сонни, когда меня все равно некому было выслушивать.
Когда мы добрались до отеля в Кашкаише, как назло, в номере оказалась только одна кровать. Это было уже слишком!
- Я на полу посплю!- сразу густо покраснел Ойшин.
Ничего другого я и не ожидала. Каков, однако, гусь, а? Неужели он думает, что он меня еще интересует? Здесь тебе не Корея, циновками для тебя не запаслись!
- Спина будет болеть,- сердито буркнула я. –Можно же и одетыми спать, между прочим. И вообще, не бойся, не трону я тебя! Но если хочешь заработать радикулит, это твое дело.
Он нервно рассмеялся. Но не убежал, а лег поверх одеяла на самый край и свернулся калачиком. Я мысленно пожала плечами, накрылась пледом поверх свитера и брюк и заснула почти мгновенно.
...Спала я так крепко, что можно было не только из пушки палить, а, пожалуй, даже запускать баллистическую ракету. И разбудил меня не шум, а запах кофе - свежий, сильный, какого по природе своей не может быть в англоязычных странах, где даже чай уродуют разбавлением его молоком.
« Фу-фу, романским духом пахнет!» –радостно подумала я. Ойшин по-прежнему спал - лицом вниз, как был, в курточке и даже в ботинках. Я не стала его будить и отправилась на завтрак в одиночестве. Мне вообще хотелось уйти куда-нибудь на весь день, но к сожалению, было нельзя.
После завтрака я набралась духу и повернула обратно в номер.
На всякий случай постучала в дверь. Ойшин, сонный и взъерошенный, открыл мне ее минут через пять.
- А, это ты!- сонно пробормотал он, впуская меня в номер.
- А ты ждал кого-нибудь другого? - опять не удержалась я. И уже смягчившись добавила:- Доброе утро! Завтракай побыстрее, и начнем нашу с тобой лекцию на тропические темы.
И достала из рюкзака толстую книжку о Кюрасао. Я не собиралась, конечно, читать ему эту книжку - она была нужна мне только для иллюстраций.
... За разговором о Кюрасао мы просидели до обеда. Ойшин слушал внимательно, но вопросов задавал мало, и я уже начала думать, что, возможно, правы были те, кто считал его «лентяем»: не знаю, почему, но у меня складывалось такое впечатление, что ему было лень мыслить- за пределами того, что с него спрашивалось.
-Ладно, бог с тобой, золотая рыбка!- сжалилась над ним я, видя, как глаза его сами собой закрываются, когда мы продолжили беседу после обеда.- Хватит на сегодня, нельзя объять необъятное, иди поспи. А я поеду в Лиссабон, погуляю немного там по городу.
- Зачем? – удивился он.
- Ну, как это зачем? Быть в Португалии – и не увидеть Лиссабона?
- А может, я тоже захочу по Лиссабону погулять? - упрямо тряхнул Ойшин вдруг головой.
- Если хочешь, поедем.
На этот раз мы благоразумно поехали на автобусе.
В Лиссабоне было безветрено и тепло. Я привыкла чуть ли не к ураганным ветрам на североирландском побережье - а здесь была совершенная тишина.
Город был очень красив. Меня смущало только то, что на выложенных кафелем улицах было легко поскользнуться и шлепнуться. А еще мне бросились в глаза 2 вещи: количество религиозных манифестаций с одной стороны- и коммунистических граффити на стенах с другой. В старых районах все было тоже очень красивое, но какое-то полуразваливающееся, а люди в португальской столице были преимущественно маленького роста. Трудно было вообразить себе, что это когда-то тоже была империя, а вот эти малыши держали в страхе чуть ли не пол-планеты.
- Давай покатаемся на трамвае,- предложила я, - Вот туда, наверх, в старый город. Я это столько раз в кино видела!
-Давай.
Трамвай начал подъем в гору под таким углом и с таким скрипом, что я на секунду даже зажмурилась.
- Давай посидим где-нибудь? - предложил Ойшин, когда мы вышли из него на самой вершине над городом.
- Не возражаю.
-Так ты как, все еще живешь в 6 графствах?- спросил Ойшин меня после того, как мы присели на стулья перед каким-то небольшим кафе, и он заказал нам, не спрашивая меня, по бокалу красного вина.
- Нет. Уже нет. Надеюсь, что нет, - поправилась я.
- Киран умер?
- Ты знал Кирана? - удивилась я.
-Давным-давно, чисто шапочно. В детстве. Мы с ним выросли в одном квартале. Хулиганили вместе в детстве, можно сказать.
- А... Заметно! Да, он умер. А что?
- Просто так. Ну, и где же ты теперь живешь?
Мне не хотелось посвящать его в детали.
- Далеко, - сказала я.
- А именно?
- В стране утренней свежести, - разозлилась я, совершенно уверенная, что ему это ни о чем не скажет. Или он подумает, что я отшучиваюсь и веду речь об ирландском Тир-на-Ноге . Так оно и оказалось.
- Так значит, тебе есть куда возвращаться после этой нашей поездки?
- Думаю, что да. А тебе разве некуда? –спросила я в лоб, но он не ответил.
- А почему ты решила уехать из 6 графств? Если это, конечно, не секрет.
- Ты действительно хочешь знать?
- Да.
- А не обидишься? Знаешь, есть такой советский анекдот. Сам он, правда, к делу не относится, но последняя его фраза здорово описывает мое самочувствие в сегодняшней Ирландии: «Пока они на мне сидели, я терпел. Пока они на мне занимались любовью, я терпел. Но когда они стали у меня на ж*** свои инициалы вырезать - тут уж я не выдержал!»
- ???? – кажется, Ойшин опять не на шутку перепугался.
- У меня уже в печенках то, что люди, знающие почти по всем вопросам намного меньше, чем знаю я (такое образование им дали), пытаются учить меня, как мне надо жить. Если бы повариха научила меня, как испечь какой-нибудь торт, я бы сказала ей «спасибо». Но когда люди, которые сами живут так, что их можно только пожалеть, c глубокомысленным видом выдают тебе советы, как тебе надо растить детей или каким должно быть общественное устройство в твоей стране, это можно терпеть только лишь до поры, до времени. То, что со мной разговаривают так, cловно я малограмотная – только потому, что я говорю с акцентом, и у меня другой паспорт. То, что моих детей (я не имею в виду Лизу) пытаются записать в «инвалиды» - только потому, что они не такие как все. Я сама не такая тоже. Я тоже не любила играть с ровесниками в раннем детстве – мне было интереснее среди взрослых. А твой Киран на полном серьезе говорил: «Это тебе просто вовремя диагноз не поставили!»
Раньше, когда у вас шли военные действия, я закрывала на многие из таких вещей глаза, потому что понимала, что люди не виноваты, что не знают многого - им не дали нормального образования. Но теперь, когда наступил мир, и я вижу всю эту чванливость людей, которые не просто ничего не знают, а и не хотят ничего знать, и уверены, что они уже и так знают все, что нужно... Это уже действительно для меня как вырезание ваших инициалов у меня на каком-то из неподходящих для того мест!
Ребята, у вас глубоко больное общество- где зло стало настолько обыденным, что это норма - а для вас болен любой, кто хоть чуточку отличается от вас. В таком случае, больны три четверти человечества! А вы все ищете, какую микстуру прописать нам, чтобы мы стали такими же, как вы. С маниакальным упорством. Принимая любого маргинала из наших стран, который разделяет ваши взгляды, за «подлинного выразителя взглядов и интересов своего народа». И не понимая, что у нас этот маргинал не может вызывать ничего, кроме смеха и презрения.... Послушай, но ведь и я могу задать тебе тот же вопрос. Ты же тоже уехал оттуда, как я слышала. Почему?
- Это долгая история... – Ойшин помялся,- Если честно, то стыдно было перед людьми. Когда приходилось просить их о помощи, как раньше - по нашим армейским делам, - а в ответ тебе в лицо насмехаются те, кто до этого помогал годами: «Как же это так, ребята? А мы думали, что наша помощь вам больше не нужна...» И то, когда нас люди просят о помощи - в западном Белфасте житья нет от хулиганья - а нам вышло указание, что это хулиганье нельзя трогать. А полиция как не трогала его раньше, так и сейчас по-прежнему не трогает. И результат сама знаешь какой.. Я чувствовал себя обманутым ...
«И не ты один, милок!»- подумала я.
-... Примыкать к диссидентам нет никакого смысла: они ничего конструктивного не предлагают и никуда не ведут...Их девиз «только вперед, а там разберемся!»
«Ну прямо как наши диссиденты!»- мелькнуло у меня в голове.
- ..Так что единственный выход для меня оказался в том, чтобы повернуться ко всему этому спиной. Как ни больно... Знаешь, что стало для меня последней каплей?
- Что?
- Моя племянница.
- Племянник?- переспросила я, с тошнотой у горла вспоминая племянника Пата. Что он еще натворил?
- Нет, племянница. Бриджет.
Неужели его племянницы еще хуже племянников?
-Ей 21 год. Она решила пойти на службу в военно-морской флот.
Я только что вернулась из КНДР и поэтому на секунду не сообразила, что здесь такого.
- Британский военно-морской флот! -вдруг горячо воскликнул Ойшин,- Внучка ирландского республиканца! Это все равно как если бы немцы победили в войне, и ты записалась бы в ряды эс-эс. Над ее дедом измывались в тюрьме такие же живодеры, как ее будущие товарищи по оружию.
- Как же это ее угораздило до такого докатиться?
- Мирный процесс. Она выучилась в английском университете, первая с университетским дипломом изо всей нашей семьи. На социолога. Ее мотивация? Ей хочется «посмотреть мир». Через прицел британского автомата? Неся другим народам такую же «демократию», какую они принесли нам? И, что самое гадкое в этой истории, ее мать, моя сестра, которая навещала меня почти 10 лет в британской тюрьме, и которую там из-за этого тоже подвергали разным унижениям, не видит в ее решении «ничего особенного»! «Ее не интересует политика. По крайней мере, она пытается чего-то в жизни добиться - не то, что остальные мои лоботрясы!»- говорит она. Чего добиться? Заплатить своей кровью за защиту интересов полудохлой Британской империи, которой пора на свалку истории? Нести смерть и горе другим народам после того, как нам высочайше позволили присесть к хозяйскому столу?:
Он схватил со стола бокал красного вина и вдруг залпом опрокинул его. А я-то была уверена, что Ойшин непьющий!
-Не могу. Не могу я терпеть такие вещи. Видеть и принимать их как что-то нормальное. Всего несколько лет назад такая глупость не пришла бы ей даже в голову. Разве для этого мы начали мирный процесс, разве для этого разоружались? Чтобы наши дети и внуки становились винтиками в системе британского империализма? Разве для этого я...
Он осекся - видно, хотел сказать «провел 12 лет в тюрьме», но ему стало неудобно говорить только о себе, когда речь шла о таких масштабных вещах. Хотя 12 лет жизни, отданных коту под хвост – это, конечно не шутка....
Действительно, благодаря мирному процессу число ирландских рекрутов в британской армии (причем даже ирландцев с юга!) выросло в несколько раз. Но чтобы среди них были дети из республиканских семей- с таким я сталкивалась впервые. «То ли еще будет, ой-ой-ой!»- пела в свое время Алла Пугачева...
- Вот когда я окончательно понял, что мы забрели куда-то не туда, - закончил Ойшин и замолчал.
Мне стало его жалко до глубины души. Если даже я так долго и так болезненно переживала то, что разворачивалось в Ирландии на моих глазах, то каково должно быть все это для него - человека, посвятившего делу освобождения своей страны от оков империализма всю свою жизнь и проведшего из-за этого за решеткой свои самые лучшие годы?
Но если он понял все это и отдалился от них, то как же они тогда отправляют его со мной? Как они доверили это дело ему - и почему он тогда согласился? Может быть, для того, чтобы не видеть, что происходит дома? Дома... Постойте, а его семья? Жена, ребенок? Они что, вот так просто его отпустили?
А может быть, все дело в том, что мы с нашими взглядами были просто такими, от которых в случае чего всегда можно было отмахнуться, откреститься, списать в потери? «Эти люди не члены нашей организации и даже не разделяют наших взглядов». С них станется!
Но я не стала у него ничего спрашивать - было видно, что человек очень переживает. А после бокала вина это стало еще виднее. Я даже пододвинула ему еще и свой.
Желание издеваться над ним у меня пропало. Ойшин был жертвой мирного процесса - такой же, как Финтан. Им еще повезло, что они легко отделались.
Я легонько тронула Ойшина за плечо.
- Извини, я не знала. Если я скажу, что сочувствую тебе, тебе, наверно, не будет от этого легче. Я тебя понимаю. Мы с тобой по одну сторону баррикады.
Ойшин невесело улыбнулся:
- Спасибо. Давай попробуем по крайней мере помочь людям, которые хотят изменить свою жизнь к лучшему- не за счет поступления на службу к головорезам и мародерам. Я не знал, что это ты со мной поедешь. Честно говоря, это был для меня приятный сюрприз. Я винил себя в том, что из той нашей операции так ничего в конечном итоге и не вышло. Ты прости, что я вел себя так по-идиотски тогда...
Не надо, не надо об этом, Ойшин. Пожалуйста.
- Это я себя по-идиотски вела, - вздохнула я, вспоминая все, что я натворила между тем далеким апрельским днем, который я и до сих пор предпочитала не вспоминать, и поездкой в Корею.- Что я могу тебе сказать? Дай пять!
И мы крепко пожали друг другу руки.
Зазвенел звонок подходившего к площади трамвая. Ойшин вдруг рванул меня с места за собой, на ходу расплачиваясь с официантом - успеть вскочить в этот самый трамвай. В три прыжка мы запрыгнули на его площадку.
- Что, за нами «хвост»? - пошутила я, когда мы отдышались. Ойшин воспринял мой вопрос по-голландски - буквально:
- Нет, нету никакого «хвоста». Просто мне захотелось уйти оттуда поскорее. А то сейчас захочу еще бокал, потом еще, и...
- Понятно, Алан.
- Алан?
- Ну да, нам же надо привыкать к тому, что мы теперь - Саския и Алан. Как там дела в твоей родной Шотландии?
Ойшин только улыбнулся краешком губ.
- Куда теперь? Домой, то есть обратно в гостиницу?
- Ты устал?
- Нет, не очень.
- Хочешь посмотреть что-нибудь местное? Ты в Португалии раньше бывал?
- Нет.
- И я нет. Тогда тем более интересно. Когда мы еще здесь окажемся? Как насчет того, чтобы пойти на вечер традиционной музыки- фадо? Не бойся, это совмещается с ужином.
- Не знаю... Если честно, Женя, то есть, Саския, я вообще никогда нигде не был за пределами Ирландии и Англии. Один раз как-то был в Испании, и все. Так что я не очень-то привык ко всем этим другим культурам. Правда, я рад, что такие как ты, приезжают нам в Ирландию,- поспешно добавил он, видимо, испугавшись, что я обижусь.
- А и не надо привыкать. Просто разве тебе не интересно посмотреть, какие бывают люди в других странах, как и чем они живут, что у вас общего, а чем вы отличаетесь?
- Интересно, конечно. Но вдруг эта музыка мне не понравится?
- И не надо, чтобы она тебе нравилась. Это вовсе не обязательно. Просто это будет что-то другое, незнакомое. Потом будешь удивляться: надо же, насколько другая у людей музыка бывает! Зато будешь знать, какая она. Ну как?
- Ну пойдем... А что у португальцев бывает на ужин?
- Честно говоря, понятия не имею. Но именно это-то и интересно.
Вечера музыки фадо, совмещенные с ресторанным ужином в Португалии - типичное мероприятие для иностранных туристов. Я действительно никогда эту музыку раньше не слышала, только читала о ней. И еще с детства помню песню Лолиты Торрес – «Коимбро, божественный город». Там поется о песнях фадо, хотя сама эта песня к фадо не имеет никакого отношения. Зато она мне очень в детстве нравилась. Я даже требовала у мамы, чтобы она нашла для меня кастаньеты- как у Лолиты.
Среди туристов в ресторане преобладали богатенькие латиноамериканцы - видимо, такого сорта, которые так карикатурно-эмоционально ненавидят Фиделя, Чавеса или Финтана с его партизанскими товарищами. Ну что ж, насмотрюсь сейчас здесь на них - это поможет мне лучше настроиться на то, что предстоит на Кюрасао...
За одним столиком с нами сидела миловидная дама из Чили- адвокат с дочкой лет 10. Обе неплохо говорили по-английски. Я сказала им, что мы бельгийцы (черед быть Саскией и Аланом еще не подошел). Португальские блюда оказались вкусными, но преимущественно рыбными- а еще буквально во всем, даже в рыбе был чеснок. За исключением сладкого, конечно.
Ойшин пробовал незнакомые ему блюда как типичный северный ирландец - с таким видом, словно ему подали чай в той же чашке, из которой пил Литвиненко. Надо будет ему сказать, чтобы он потренировался не до такой степени опасаться всего незнакомого. Уже один только его настороженный вид в сочетании с легким элегантным ковырянием в тарелке вилкой мог привлечь к себе ненужное внимание.
На небольшую ресторанную сцену вышла певица, вся в черном, закутанная в черную же шаль и вдруг без предупреждения запела низким меццо-сопрано - да таким драматическим тоном, что по достоинству оценить его в зале было некому. Вот мои корейские друзья оценили бы. У них таким тоном говорят дикторы на радио.
Дочка адвоката из Чили вдруг громко, на весь ресторан прыснула в кулак.
- Карменсита!- одернула ее мать, но девочке становилось все смешнее. Она закрыла лицо салфеткой и издавала в нее кудахчущие, приглушенные звуки - так ее развеселила драматическая португальская песня о несчастной любви.
И вдруг я с ужасом поняла, что точно такие же звуки доносятся и из угла по другую сторону от меня. Это был Ойшин - как он ни крепился, но когда начала смеяться Карменсита, то и он не выдержал...
Я сидела красная как рак, обмахиваясь подаренным мне на прощание Ри Раном веером - и делала вид, что я не с ним. И тут проклятая память услужливо подсунула мне рассказ мамы о том, как она в мое отсуствие повела в оперу нашего велосипедного бога- Володю Зелинского в первый раз в его жизни. Тоже, кстати говоря, Козерога. И реакция у него в первые минуты, когда закончилась увертюра и поднялся занавес, была именно такая же...
Когда я представила себе хохочущего под звуки арии запорожца Ивана Карася в Одесском оперном театре Володю, меня вдруг неожиданно тоже разобрал смех. Я давилась им, а он с клекотанием рвался наружу, и я чуть не задохнулась, пытаясь не дать ему у меня вырваться.
Мама Карменситы осуждающе посмотрела еще раз на нас - и с новой силой напустилась на свою дочку:
- Карменсита, посмотри, что ты наделала! Люди из-за тебя...
Ответом ей был новый взрыв нашего смеха.
Только ко второй песне мы наконец взяли себя в руки, и остаток вечера прошел уже без инцидентов. Ойшину очень понравились португальские народные танцы, которыми завершился вечер.
По дороге в гостиницу он даже пытался - довольное неуклюже, правда, - повторить некоторые из увиденных па. Я смотрела на него во все глаза: а я-то была уверена, что он весь такой серьезный и непробиваемый!
На землю мы вернулись, когда зашли по дороге в небольшой сувенирный магазинчик, который все еще был открыт. Хозяин его напустился на потенциальных покупателей так, как это бывает только в мире свободной конкуренции..
- Не хотите ли приобрести наш знаменитый кафель? А вот наши национальные платки - посмотрите, сударыня, они чем-то похожи на платки из Вашей родной страны...
Когда я увидела эти платки - довольно здорово напоминавшие павловско-посадские - и до меня дошло, что он говорит, сердце у меня ушло в пятки. Не потому, что этот португалец угадал, что я русская - а потому, что если он угадал это, значит, могут угадать и другие....
Было глупо спрашивать его, как он это узнал, но я все-таки спросила.
-О... Не знаю точно, просто у нас в магазине бывает очень много русских покупателей.. А еще у меня русская жена!
Ну что ж, оставалось только надеяться, что на Кюрасао мне не встретятся мужья русских жен. Особенно среди американских военных. Хотя в наше время в этом очень трудно быть уверенной...
После этого мы всю дорогу молчали. Уже когда добрались до Кашкаиша и вошли в гостиничный номер, Ойшин спросил меня:
- Ты не жалеешь, что взялась за это дело?
- Нет, - сказала я совершенно откровенно, - Жалела бы, если бы я за него не взялась. А ты?
- И я нет, - сказал Ойшин, - Вот теперь уже точно нет.
Хотя мы здорово устали за день, обоим почему-то не спалось.
- Может, тебе на ночь сказку рассказать? - пошутила я, когда в очередной раз услышала в темноте, как Ойшин переворачивается с боку на бок.
- Мне не рассказывали сказок перед сном с тех пор, как умерла мама, - сказал Ойшин серьезно, - Я тогда, правда, уже слишком большой был для сказок. Но слишком маленький для того, чтобы дальше жить без мамы...
- Тогда я расскажу тебе не сказку, а быль, идет?
... В 1795 году остров Кюрасао охватило восстание рабов под предводительством Тулы.Так звали одного из них.
В Бандабау, западной части острова - той самой, где находятся самые красивые пляжи, мы обязательно там с тобой побываем - рабы составляли тогда большую часть населения. Их было около 5000 человек. Тула начал готовить восстание заранее. Он знал о том, что на острове Гаити произошла революция, освободившая рабов.. Знал он и о том, что в Европе в это время Франция захватила Нидерланды. Это давало право рабам на Кюрасао на свободу, заявлял он. Утром 17 августа около 50 рабов во главе с Тулой подняли мятеж на плантации Книп рабовладельца Каспара Лодевейка ван Утрехта. Они собрались на площади перед его фазендой и сообщили ему, что больше не будут на него работать. Рабовладелец сказал им, что если у них есть претензии, то пусть предъявляют их голландскому губернатору в форте Амстердам (этот форт и сейчас стоит в Виллемстаде). Рабы отправились с Книпа на другую плантацию, где освободили 22 своих товарища из тюрьмы. А оттуда - на соседнюю плантацию сахарного тростника, где к ним присоединился еще один большой отряд рабов, под предводительством Бастиана Карпаты.... И так они шли и шли, с одной плантации на другую, освобождая по пути рабов, которые присоединялись к ним. Рабовладельцы в страхе бежали в город - на Кюрасао есть один-единственный город – и начали готовиться там к подавлению восстания.
Тула выдвинул три требования к властям: положить конец коллективным наказаниям и работе по воскресеньям и свободу покупать одежду и другие товары не только у своих хозяев....
- Смотри-ка, почти как наши ребята с Бобби Сэндсом...- отозвался Ойшин.
- Первую атаку рабовладельцев, 19 августа, рабы успешно отразили. Рабовладельцы перепугались еще больше - особенно когда раб Педро Вакао убил на плантации Фонтейн ее белого хозяина. Губернатор и рабовладельцы собрали хорошо вооруженный отряд из 60 всадников под командованием капитана барона ван Вестерхолта, который дважды предлагал рабам сдаться. Но они не собирались сдаваться - потому что даже если их и оставили бы в живых, они слишком хорошо помнили, какая это была жизнь... В бою рабы были побеждены, но убиты были только около 20 из них, а остальным удалось бежать.
После этого они начали партизанскую войну: отравляли колодцы, похищали скот и провиант. 19 сентября предатель выдал врагу Тулу и Карпату. Они были взяты в плен. 3 октября Тулу публично казнили, замучив пытками насмерть. Казнили и других его сподвижников. Правда, после этого власти издали-таки впервые закон, в котором оговаривались права рабов.... 17 августа ежегодно отмечается на Кюрасао как день борьбы за свободу. А Туле поставили на острове памятник – на южном берегу, около нынешнего отеля «Холидэй Бич»....Там, где его казнили...
По иронии судьбы, 17 августа - это день рождения моей Лизы. А день, когда Тула был взят в плен - это день , когда она заболела и осталась инвалидом... Как не поверить после этого в глубокий символизм происходящего, как верил в него Ри Ран? Но я не стала говорить об этом Ойшину. Это слишком личное...
- Выходит,и там тоже...
- Есть ли на свете хоть одна страна, где люди не боролись бы за свою свободу? Конечно, нет...
- Только вот почему-то тех, кто после смерти, cпустя столетия, становятся героями борьбы за нее, при жизни иначе как террористами не величают!- усмехнулся Ойшин.
- А кто величает-то? На их оценки вообще не стоит внимания обращать. На воре шапка горит. Ясным пламенем. Звездно-полосатая...
- Расскажи мне еще какую-нибудь историю, только с хорошим концом. Чтобы снились добрые сны, - попросил Ойшин.
- А историю с хорошим концом должны сотворить с тобой мы сами, когда мы там будем, - сказала я, - Как ты считаешь, сумеем?
- На пару с тобой? Обязательно.
И через минуту он уже по-богатырски захрапел.
****
На этот раз Ойшин разбудил меня утром.
-Доброе утро! Пора выписываться из отеля и идти менять внешность...
Я поежилась. Мне совсем не улыбалось превращаться в блондинку - и вовсе не из-за каких-то предрассудков в отношении уровня их умственных способностей, а потому, что мне это просто не шло. Было совершенно не к лицу. Я один раз как-то попробовала и потом не знала, как свою голову поскорее отмыть...
Но выбора у меня не было.
Часа через три мы с Ойшином постучали в дверь маленького, покосившегося парикмахерского салона, мужем хозяйки которой оказался ирландец. Ну, везде у них свои люди! Почти как у китайцев.
- Я с Падди займусь паспортами, а тобой займется Элиана.
И Элиана - маленькая, худенькая брюнетка- решительно взяла в руки ножницы и флакон с краской...
Я никогда не хожу в парикмахерские потому, что давно заметила: каждая парикмахерша стремится воссоздать на твоей голове подобие того, что красуется на ее собственной. И даже если у нее самой очень милая прическа, это еще не значит, что мне она будет к лицу. Например, у меня лицо по-славянски круглое. А у ирландок личики чаще всего острые, как лисьи мордочки... Самое ужасное в том, что почему-то они никогда не слушают тебя, если ты пытаешься объяснить им, что тебе нужно. И сейчас я смотрела на Элиану почти с ужасом: у нее была короткая стрижка а ля Мирей Матье, которую не только что давно уже никто не носит, а которая превратила бы меня в натуральное посмешище....
Элиана тем временем уже шла на меня в атаку с ножницами. Подобно Бабсу Баберлею я решила: я просто так не дамся! И я достала из кармана португальский разговорник...
... Сидя перед зеркалом, я долго боялась открыть глаза. Но Ри Ран был прав: перед смертью не надышишься, и наконец я их открыла....
Мне захотелось снять голову со своих плеч вместе с волосами! Единственное, что мне понравилось - это то, что в блондинку я превратилась в пепельную. А не в рыжеватую и не в такую альбиносскую, как Кристина Орбакайте. Больше всего я боялась, что Ойшин будет смеяться надо мной.
Но он вошел в дверь и как ни в чем не бывало сказал:
- А тебе идет!
- Не смей издеваться!- чуть не заплакала я.
- Я не издеваюсь. Тебе правда идет. Как ты вчера сама говорила, «и не надо, чтобы тебе это нравилось. Это вовсе не обязательно. Просто это будет что-то другое, незнакомое».
Я чуть не швырнула в него щеткой для волос.
- Интересно, а ты-то сам собираешься уродовать свою внешность?
- А то как же!- подтвердил Ойшин. – Не видишь – я уже начал отпускать бороду...
В таком виде я уже не могла вернуться в отель, и было решено не отправляться ни в какой другой.В нашу последнюю ночь на португальской земле мы заночевали в каморке под крышей у Падди и Элианы. Слава богу, кроватей здесь было две.
- Я не храплю по ночам? - озабоченно спросил Ойшин.
- Храпишь, да еще как!- не выдержала я.
- Ну извини... Но между прочим, ты тоже!- парировал он.
****
...В самолете на Кюрасао я никак не могла расслабиться. Не только потому, что я летела с фальшивым паспортом и уродливой прической на голове в самое логово врага в качестве неофициального наблюдателя от объединенных наций. Меня волновало еще и то, каким предстанет передо мной мой любимый остров, который я не видела столько лет.
В последний раз я сталкивалась с yu di Korsou ... в североирландской тюрьме. В той самой, где я познакомилась с Колей и Борисом.
Но Эмилио находился за решеткой не превентивно - он был наркокурьером. Я много слышала о таких, как он - о бедняках с Кюрасао, которые взяли в долг денег у какого-нибудь громилы и теперь таким способом вынуждены этот долг отдавать. Но столкнулась лицом к лицу впервые. На Кюрасао их называют «mula» - мул. Помню, как особенно меня расстроил рассказ о молодом антильском парне-студенте, который тоже вот так влез в долги и поехал из Голландии к себе домой с кокаиновыми шариками в желудке. Его нашли мертвым на дороге на Кюрасао - один из шариков лопнул... Даже его родители не знали о том, что он в это время находился на родном острове - они были уверены, что он ходит себе на занятия в далекой Голландии...
Эмилио был пожилым уже человеком, наверно, дедушкой в своей обыденной жизни.Очень темнокожим, с боксерской комплекцией и с добрыми огромными глазами. И хотя то, что он сделал, было на 100% злом, с какой стороны ни смотри, и он сам был виноват в том, что попал за решетку, мне все равно помимо моей воли было его жалко.
Чем больше я его слушала – например, рассказы о том, как североирландские охранники месяцами отказывались поменять ему, страдающему радикулитом, матрас, а его белому соседу поменяли в тот же день - тем непереносимее для меня становилось выполнять эту работу. Потому что кто-то, а уж я-то хорошо знала тамошние средневековые нравы и хорошо понимала, что он не врет и не преувеличивает.
- Я просто хочу, чтобы они мне сказали, почему это они так сделали!- жаловался он, - Почему не разрешили мне даже встретиться с директором тюрьмы, как будто я и не человек.
Я только вздохнула:
- Вот чего-чего, а на это даже не надейтесь. Не то, что не скажут - никогда даже не признаются, что они это сделали. Жалуйтесь адвокату, пусть он пишет омбудсману.
То, что мне было жалко Эмилио, не значит, что я оправдываю его поступок - просто я сидела рядом с ним в суде, переводила ему то, что говорил судья и думала: вот жил бы этот дедушка в Советском Союзе или на Кубе, и не было бы у него никакой нужды выживать и зарабатывать себе на жизнь такими способами. К сведению всех негодующих праведников: пособия на Кюрасао мизерные, а вода и электричество - одни из самых дорогих в мире...
О суде я знаю не очень много, потому что в нашей семье не было ни подсудимых, ни жертв преступлений. Но до войны моя бабушка работала в советском суде –народным заседателем. Судьи в СССР (равно как и их помощники) избирались на всеобщих выборах, чтобы не попадали в зависимость, чтобы не было причин для коррупции. Но главное - в СССР велась большая работа, была целая система профилактики правонарушений.
Мама рассказывала мне, что уже через пару лет после окончания Великой отечественной войны в СССР не стало бродяжничества, дети-сироты все были помещены в детские дома, в Москве был ликвидирован бандитизм, году к 1955-му практически прекратились уличные кражи в малых и средних городах.... Я уже говорила про институт участковых милиционеров, который я еще застала. Участковый милиционер знал всех жителей на своем участке, знал, у кого семейные проблемы; кто вернулся из заключения; знал, если кто-то уклонялся от общественно-полезного труда (к матерям-домохозяйкам это, естественно, не относилось); знал, кто выпивает; знал, если где-то варят самогонку и в каких домах собираются картежники (игры на деньги не разрешались) - и ко всему этому принимал меры, чтобы ситуация не вышла из-под контроля. При отделениях милиции были обязательно детские комнаты, в которых на учете состояли неблагополучные подростки. Считалось большим позором, если кого-то брали туда на учет (к счастью, таких было совсем немного). В своей работе инспектора по делам несовершеннолетних опирались на комсомольский и пионерский актив школ своего района. Детей старались занять после школы, чтобы им не приходило в голову заниматься глупостями - для них были бесплатные кружки во дворцах пионеров и клубах, специальные сеансы в кинотеатрах, особенно во время каникул, бесплатные группы продленного дня в школах - для тех, у кого при работающих родителях не было бабушек с дедушками... Над школами шефствовали рабочие с заводов и фабрик, устраивавшие для ребят разные экскурсии. (Некоторых из ребят, пошедших после окончания школы работать на завод, этот завод посылал потом учиться в вуз- с заводской стипендией, которая была выше обычной государственной...)
На улицах в мамино время еще стояли постовые-регулировщики. Для послевоенных детей они были друзьями. «Был у нас один постовой - дядя Коля,»- рассказывала мне мама, - «Стоял на посту возле районной больницы, мы с подружкой-первоклассницей гуляли около его поста, он нам рассказывал о фронте, о своей жизни до войны и еще всякие интересные истории. Вспоминая его - высокого, статного, интеллигентного, - с такой обидой слышишь уголовное словечко «менты»!
За малые правонарушения людей не судили, т.к. их брал на поруки трудовой коллектив.
Для перевоспитания правонарушителей на предприятиях существовали товарищеские суды. Например, мама еще рассказывала мне, чтов 60е годы на нашей городской баянной фабрике в одном из цехов было заседание товарищеского суда: обсуждали хулиганский поступок одного рабочего, совершенный им в районной библиотеке: он бросил на пол несколько книг. Суд постановил обязать рабочего принести извинения работникам библиотеки, взять его бригадой на поруки и вести с ним воспитательную работу - пока он не исправится. И ведь исправился!
Настоящие преступники же были исключением именно потому, что у людей не было необходимости становиться на преступный путь и потому, что у большинства была совесть, были понятия о том, “что такое хорошо и что такое плохо», а не лишь из-за одного только страха перед наказанием. Вон в Америке и смертная казнь есть, а преступность все растет. И на религии там столько помешанных – и в переносном и даже в прямом смысле, а толку чуть. Это сейчас нам пытаются внушить, что для того, чтобы не было такого уровня преступности, необходима зачем-то религия, а ведь религия основана именно на страхе перед боженькиным наказанием, а не на осознании того, что просто перестанешь себя самого уважать если допустишь определенные поступки.
Когда герой Льва Лещенко – советский милиционер – поет:
“Он меня вовек не победит,
Не уйдет, хоть будет ночь темным-темна,
Потому что он один, всегда один,
А со мною – вся моя страна!» - это именно так и было.
Это именно так и было – «если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет...». Именно лишь «кто-то» и именно всего «кое-где» и именно только «порой»...
По-моему, унизительно для взрослого порядочного человека вести себя хорошо только из страха, как маленькому: хороший приступ совести у нормального человека страшнее любого адского огня. Я не буду бросать бумажки на улице мимо урны или рисовать на стенках граффити или воровать не потому, что боюсь «не попасть в рай». Потому что если я это сделаю, то перестану уважать саму себя. Потому что я не испытываю ни нужды, ни чувства желания это делать.
... - Дамы и господа! Через 20 минут наш самолет приземлится в аэропорту Хато, - приветливо сообщила стюардесса.
И еще через несколько минут под крылом самолета показались такие родные, такие знакомые красные скалы - Тера Кора. Mi dushi Korsou , куда я столько лет еще надеялась приехать. Хотя и не совсем в таком качестве, как сейчас....
Глава 25. Быка за рога.
“Чудо-остров, чудо-остров,
Жить на нем легко и просто,
Жить на нем легко и просто,
Чунга-чанга.
Наше счастье – постоянно
Жуй кокосы, ешь бананы,
Жуй кокосы, ешь бананы,
Чунга-чанга.»
(“Чунга-чанга» из мультфильма «Катерок»)
Когда дверь самолета распахнулась, и мы вышли наружу, я заметила, как Ойшин, хватанув горячего, влажного кюрасаоского воздуха, схватился было рукой за грудь: как когда-то, 16 лет назад и я, он не ожидал, что здесь окажется так жарко.
- Ничего, ничего, сейчас привыкнешь, Алан, - сказала я ему. Но Ойшин продолжал хватать губами воздух - словно рыба вытащенная из воды. Только он, наоборот, тонул в этой вязкой, липкой жаре. Я поспешила завести его в здание аэропорта - там работали кондиционеры.
- Здесь что, всегда так? - тихонько спросил Ойшин, вытирая со лба струйки пота.
- Всегда, - подтвердила я. – А тебя разве не предупредили? Ты не забыл, как мы с тобой познакомились в Намибии? Там же еще жарче. Пустыни Калахари и Намиб...
- Как же они, бедные, живут?
-Ты знаешь, мои здешние родственники, когда они были у меня в гостях, задавали мне точно такой же вопрос про вас, ирландцев.... Тихо!
Мы приближались к паспортному контролю. Я вспомнила, что дядя Патрик работает где-то здесь же - на таможне, и мне стало несколько не по себе. А что, если он увидит меня? И все-таки узнает - несмотря на 16 прошедших лет и на крашеные волосы?
Девушка-антильянка на паспортном контроле приветливо улыбнулась мне, и я с трудом подавила в себе желание сказать ей: «Бон тарди! » Все прошло как по маслу - через пять минут мы уже ждали свои чемоданы. А еще через 15 направились к выходу. Никто не остановил нас, и никакого дяди Патрика не было поблизости и в помине.
На выходе нас ждали. Молодая красивая женщина с кожей цвета кофе, с огромными как у дикой серны черными влажными глазами и с легкими усиками над верхней губой, которые ее совершенно не портили. В руках она держала табличку с надписью «Саския Дюплесси». И хотя неискушенный глаз принял бы ее за антильянку, я сразу почувствовала, что она не здешняя. В ее красоте - почти картинной - было что-то до боли знакомое.
Мы направились к ней.
- Добрый день! Я Саския ,- сказала я.
- Очень приятно! Тырунеш Франсиска, - представилась она, - Мы с Вами будем вместе работать.
Тырунеш ! Я не ошиблась. Передо мной была эфиопка. Хотя и с антильской фамилией. Какой судьбой занесло ее сюда?
Было, конечно, неудобно как-то сразу спрашивать. Но она рассказала нам сама. Когда мы сели в ее машину, Ойшин облегченно вздохнул: там тоже работал кондиционер.
- Я немного знаю про вас, Саския, Алан - сказала Тырунеш, - И не буду спрашивать вас больше, чем знаю. Сейчас доедем до вашего отеля, посидим в ресторане, и я расскажу вам немного о себе.
Этого отеля не было на Кюрасао, когда я здесь была. От аэропорта он был всего в 15 минутах езды - в самом центре Виллемстада. И назывался он антильски-звучащим «Кура Хуланда », хотя на самом деле принадлежал самому что ни на есть голландцу - с самыми что ни на есть типично голландскими взглядами на антильцев. Но видно, деньги не пахнут. Ради них можно даже не голландское название потерпеть.
Это была целая маленькая деревня из красивых, новеньких с иголочки домов в антильско-голландском колониальном стиле. Населенная почти исключительно «истинными арийцами». Гигантского роста загорелые блондины и блондинки чувствовали себя здесь хозяевами. Они купались в эко-бассейнах, сидели в жакузи и фланировали по мощеным камнями улочкам. Кое-где подвыпившие экземпляры пытались танцевать полонез - нет, не Огинского, а то, что называется «полонезом» в Голландии, а у нас называется «паровозиком». На долю «черных» оставалось подавать им ужин, менять им простыни, вытирать за ними унитазы и делать им массажи - как в старые колониальные времена. Иногда среди гостей попадался кто-то выпадающий из этой общей цветовой гаммы, и на такого «арийцы» обычно смотрели во все глаза. Почти как голландский плотник на верфи в Заандаме в свое время - на Петра Первого. Когда мы вошли на территорию отеля, все глаза устремились на Тырунеш: она с ее цветом кожи была слишком шикарно одета и слишком гордо выглядела, чтобы быть работницей казино или горничной.
В две секунды нас «вписали», как теперь , кажется, принято в России говорить, в отель, и сильный мускулистый антилец отнес наши чемоданы в номер - с высокими потолками с деревянными балками, выкращеннными в пастельные тона, с вентилятором и с балкончиком, выходящим на площадь.
- Какая здесь классная мебель! - успел профессионально подметить Ойшин.
Тырунеш осталась ждать нас в ресторане. Мы бросили в номере свои рюкзаки и поспешили к ней.
Ресторан назывался почему-то «Астролябия». При этом слове мне сразу же вспомнился Остап Бендер с его «Кому астролябию? Дешево продается астролябия! Для делегаций и женотделов скидка!» Я едва удержалась от смеха. Это даже и не переведешь как следует...Будет не смешно. Для этого надо знать, кто такой Остап!
-Что вы будете пить? - задала наша новая знакомая нам вопрос как заправская голландка.
- Не знаю... - сказал Ойшин, - Мне пиво какое-нибудь, если можно. Очень жарко у вас тут.
- А Вам, Саския?
- Можно «Понче Куба »? Я сто лет уже,... - я осеклась.- ... мечтаю его попробовать, так много о нем слышала.
В тени пальм мне было вовсе не жарко, а даже приятно. Тем более, что солнце уже пошло на закат. Но непривычный к жаре бледнолицый Ойшин страдал по-прежнему. Я пожалела, что нельзя предложить ему мой корейский веер. В Корее это нормально, а здесь... Если здесь увидят мужчину с веером, то его точно не так поймут. Причем не только голландцы, но и антильцы, а это уже совсем нешуточно....
Тырунеш отпила коктейль из своего бокала - такими маленькими глотками, что ее губы почти не двигались.- и начала вполголоса свой рассказ.
- Я владелица фирмы по связям с общественностью- «Франсиска Паблик Релейшенс». Фирма у нас небольшая, но с хорошей репутацией. Много именитых клиентов. Вы, Саския, будете моей напарницей. Мне порекомендовали Вас. Работали когда-нибудь в нашей сфере?
Я задумалась, что ей отвечать. Правду или...?
- Я была когда-то представителем одной политической партии по связям с общественностью,- честно сказала я, вспоминая свои дни в дублинской ячейке. Правда, лучше было, наверно, ей не рассказывать о том, что сообщения, которые мы должны были предоставлять прессе, все были как под копирку: «*** заявил, что....» И далее излагалась партийная позиция по тому или иному вопросу, а каждая ячейка уже самостоятельно проставляла в сообщении соответствующее местное имя. Не знаю, как это никто никогда не заметил, что разные члены партии в разных уголках страны одновременно выступали с совершенно идентичными заявлениями. Не иначе, как потому, что их просто никто не читал...
Ойшин догадался, о какой партии шла речь - и усиленно заморгал обоими глазами. Но Тырунеш ничего меня не спросила.
-Замечательно!- сказала она. – Я уверена, что мы сработаемся. Awi huramentu .
Это был пароль!
Я быстро огляделась. Арийцев было мало, и они были заняты своими делами - громко гоготали над какими-то своими пошлыми шутками.
- Tula warda, no wak ainda – быстро сказала я.
Тырунеш расплылась в улыбке – детской, открытой. А еще через полчаса мы уже знали о ней если не все, то самое главное.
.... Тырунеш была дочкой члена эфиопскогоДерга. Ей было 10 лет, когда правительство Менгисту Хайле Мариама в Эфиопии было свергнуто, и ее семья вскоре после этого была вынуждена бежать из страны. После долги скитаний они оказались в Сомали, там приняли новые имена и в качестве беженцев перебрались в Нидерланды. Отец ее умер еще в Сомали, и мать, оставшаяся одна с 4 детьми на руках, сумела заверить голландские власти, что они – «жертвы кровавого коммунистического режима», благо те тогда еще очень хотели верить в подобные истории.
Тырунеш никогда не забывала отца и то, за что он боролся. А еще она хорошо запомнила, как ее старшая сестра, отучившаяся в Москве и такая гордая этим (народное правительство стремилось дать высшее образование как можно большему числу женщин), вернувшись уже при новом режиме, так и не смогла найти никакой работы. Новой Эфиопии образованные женщины были не нужны. В ней вернулись к прежним, феодальным нравам с их «у бабы дорога - от печки до порога»...
Сестра ее после этого страдала жестокой депрессией. Вышла замуж, родила ребенка, но продолжала мечтать о том, какой замечательной могла бы стать ее жизнь, если бы она могла работать по специальности. Могла, да не стала. И однажды ночью сестра Тырунеш выпрыгнула из окна...
- А какой судьбой Вас занесло на Антилы? – поинтересовалась я.
- Когда я выросла, закончила школу и начала учиться в университете, мне встретился антильский студент... Мой теперешний супруг.
Арлон Франсиска был из очень видной антильской семьи. Из местных политических кругов. Так сказать, местная элита. Но, по словам Тырунеш, он был простым и славным парнем. Только совершенно не интересующимся политикой.
Я вздохнула. История повторяется...
В этот момент на площадку перед рестораном ввалились два джи-айя . В точности таких, каких я видела когда-то в детстве на карикатурах у Херлуфа Бидструпа - наглых, развязанных. Считающих, что весь мир должен с радостью облизывать им сапоги. Таких, от которых тщетно пыталась закрыть свою дверь когда-то матушка Дания. «Этого можно было ожидать. Приоткрыла дверь - и теперь их уже не остановишь!» - пророчески написал под этой своей карикатурой великий датский художник...
Мне стало не по себе. Не от страха, нет: я почувствовала быстро нарастающее чувство гадливости. Когда я в последний раз была на Кюрасао, их здесь не было и в помине, а теперь, ишь ты, разгуливают как у себя дома. Даже «арийцы» при виде их попритихли.
До этого я видела их лицом к лицу только в одном месте. В корейском Пханмунчжоме, на 38-ой параллели... Там они вели себя настолько же по-хозяйски. Дуболомы Урфина Джюса. И еще я вспомнила, что в очень подходящем для того месте провела последнее 11 сентября. В музее, разоблачающем зверства американской военщины на корейской земле...С минутой молчания памяти ее жертв.
... Нас предупредили знающие люди, что музей в Синчхоне - не для слабонервных. Я до этого бывала уже в музеях, созданных на месте фашистских концлагерей (Саласпилс, который в современной Латвии чуть ли не объявили пионерлагерем; 9-ый Форт в Каунасе) и считала себя достаточно подготовленной к тому, чтобы посетить этот музей. В конце концов, нам ли, из трагической и героической истории своей собственной страны хорошо знающим, на что способны фашистские изверги, бледнеть и почти падать в обморок в таком месте? Но именно так отреагировал на увиденное и услышанное в Синчхоне, несмотря даже на заблаговременное предупреждение, Донал....
Дело тут не только в том, что в Западной Европе фашисты зверствовали все-таки не в таких масштабах, как на Восточном фронте, среди славянских «недочеловеков» - и зачастую в отношении лишь отдельных групп тамошнего мирного населения (вот в западноевропейских школах и рассказывают весьма избирательно на уроках истории только лишь о газовых камерах и холокосте, зачастую не упоминая даже роль коммунистов в организации сопротивления) Дело еще и в том, что подсознательно современному западному человеку, даже прогрессивному, очень нелегко привыкнуть к мысли, что Соединенные Штаты Америки,- так сказать, олицетворение современной западной демократии и свобод, - на деле являются таким же «мировым жандармом» как гитлеровская Германия в конце 30-х-начале 40-х годов.
Одно дело - знать, что это «Империя» теоретически, по книгам Чомского и антиглобалистским лозунгам - и совершенно другое дело - увидеть своими глазами «инструменты демократии», ею применяемые на практике. Такие, например, как собранные в Синчхонском музее металлические предметы, найденные в черепах погибших от пыток корейцев, включая женщин и детей. Или коллекция волос, срезанных с трупов убитых американцами корейских женщин. Или груда обуви замученных в американских застенках.... Тех самых, о которых говорится в приказе американского командующего войсками в Корее Харрисона от 17 октября 1950 года: «Мой приказ -это закон. Не соблюдающие его будут расстреляны. Уничтожайте всех красных бандитов, чтобы освободить Северную Корею от коммунистических чудовищ. Охотьтесь на них и убивайте всех членов Коммунистической партии, государственных служащих и членов их семей. Убивайте и симпатизирующих им».
С одним таким «коммунистическим чудовищем», которому чудом удалось выжить, нас познакомили в музее. В то время ему было 5 лет. Американские «культуртрегеры» насильно оторвали детей Синчхона от матерей и сожгли заживо и тех, и других - отдельно друг от друга... Выжили только два ребенка. Невысокий, морщинистый мучжина, легко узнаваемый по его детской фотографии на стенде, рассказал нам, как ему удалось остаться в живых, стоя под сводами здания, из которого он более 50 лет назад с трудом выбрался - по трупам более 100 таких же малышей, каким был тогда он сам... В другом здании, неподалеку, среди 400 молодых матерей, погибла и его мама...
В январе 1951 года генерал Риджвэй издал такой приказ войскам ООН (именно под знаменем «нейтральной» ООН совершались в Корее массовые убийства мирного населения и другие военные преступления!): «Стреляйте в любого мирного жителя, подозреваемого в том, что он коммунист, - не беря его в плен. Китайцы и корейцы вмешне только немногим отличаются от зверей. Используя такой человеческий сброд, Советы уничтожают наших людей, сохраняя при этом своих собственных»...
Но, в отличие от гитлеровских молодчиков, ни один из «героев» этой войны не был – а по заслугам бы!- повешен... Стоит ли после этого удивляться тому, что у корейцев есть песни «15 миллионов станут бомбами и пулями» и «Тот, кто провоцирует нас, не избежит смерти!»? Как бы мы чувствовали себя сегодня, если бы нацистская Германия не была уничтожена в 1945-м, а продолжала существовать и по сей день и угрожать нашей Родине?
От советских военных музеев Синчхонский отличается, я бы сказала, особой наглядностью: еслу у нас только рассказывалось о том, каким пыткам подвергали фашисты советских патриотов, то здесь все это было наглядно изображено - при помощи фотографий, различных предметов и картин... В каждом новом зале Донал становился все бледнее и бледнее. У него был такой вид, словно ему вот-вот станет дурно. Меня не тошнило –но в моем сердце разгоралось чувство ненависти и жажда правосудия...
Музей в этот выходной день был переполнен школьниками. Что ж, если не показывать детям, кто угрожает и сегодня их родной стране, с какого рода типами им придется иметь дело, - не скрывая при этом всех ужасов, - то зло от этого само по себе не исчезнет. С ним надо бороться. Можно сколько угодно зарывать голову в песок, убеждая себя, что уж сегодня -то американцы «не такие», что они теперь «стали нашими партнерами», как пытаются внушить сейчас нам в Восточной Европе, что они «тоже люди» - суть Соединенных Штатов Америки от этого не меняется. Пройдет еще лет 10 - и точно такой же музей можно будет открывать в Ираке... И лучше уж смотреть правде в лицо.
Американцы любят твердить, что Корейская война - война «забытая».
Это для них и для их европейских союзников она «забытая» (ведь так хотелось бы забыть свое позорное поражение!), а для нас - очень даже хорошо знакомая нам, по книгам и учебникам истории!
Когда мы прощались с нашими гидами в Синчхоне, мимо нас проехал грузовик, полный пионерами. Пионеры, весело галдя, замахали нам руками. А я смотрела на них - таких веселых и жизнерадостных- а перед глазами у меня стояли корейские малыши, насаженные американскими недобитыми «рэмбо» на штыки в далеком 1951...
Американцы нагло пришли в чужую страну якобы для ее «освобождения», отказались из нее уходить, напакостили в ней, разделили ее надвое, превратив одну ее часть фактически в свою колонию - и еще после этого удивляются, почему их в Корее, мягко говоря, недолюбливают? Да, им очень хотелось бы, чтобы эта война стала «забытой». Но преступления оккупантов, как и героизм защитников своей родной страны, не забываются!
Из Синчхона мы отправились в Пханмунчжом, где посетили демилитаризованную зону и демаркационную линию, отделяющую КНДР от Южной Кореи. Об этом месте не любят вспоминать все те, кто до сих пор так громко кричит о давно уже не существующей Берлинской стене и «расстрелах перебежчиков режимом Хоннекера». И не случайно именно те же самые лица не любят говорить и о стене, возводимой сегодня в Израиле для отгорождения от палестинцев...
Попасть в демилитаризованную зону можно только в сопровождении военных гидов. Они же отвечают за твою безопасность. Обстановка здесь достаточно напряженная. Достаточно часто американцы или подстрекаемые ими южнокорейские военные совершают провокационные действия – «пробуют почву», наблюдая за тем, какая реакция будет со стороны КНДР. Самый известный из приграничных инцидентов произошел в августе 1976 года, когда американские солдаты без предупреждения решили срубить дерево в зоне совместной охраны, разрушили шлагбаум и пост КНДР. Им был дан достойный отпор: пограничники КНДР зарубили двух провокаторов их же собственным топором...
И когда ты стоишь здесь, в небольшом павильончике, где по середине стола проходит «граница», то собственными глазами можешь убедиться в том, кто же скрывается за сложившейся трагической историей разделения корейского народа - если на этот счет еще были хоть какие-то сомнения. Воины КНДР стоят на страже своих рубежей самостоятельно. Из-за спин южнокорейских пограничников же высовываются американские «вояки», постоянно опекающие их, как воспитательница неразумных детсадовцев. И как издевательски звучит после всего этого даже название американского павильона, обращенного лицом к территории КНДР - на корейском языке на нем написано «Дом Свободы»... «Дом Свободы» украшен огромным количеством камер, фиксирующих лица всех, кто посещает демилитаризованную зону с северной стороны. Жалко еще, что отпечатки пальцев и пробу ДНК не могут брать на расстоянии!
Стоя там - впервые в буквальном смысле слова лицом к лицу с главным врагом современного человечества, не можешь не задаваться вопросом: когда же наконец придет пора этому бандитскому государству предстать перед суровым судом народов планеты? И достаточно ли одного участия в демонстрациях протеста для того, чтобы считать себя имеющим право отмежеваться от действий своего правительства, назвав себя «прогрессивным американцем» и на этом успокоив свою совесть? Одними демонстрациями протеста от суда истории не откупиться....
…Я смотрела на цветущий Пхеньян с палубы захваченного храбрыми корейскими солдатами в территориальных водах КНДР в 1968 году американского шпионского судна «Пуэбло», которое нашло себе вечное пристанище в качестве трофея на берегу тихой корейской реки, - и надменные американские жандармы, нагло разгуливающие вдоль демаркационной линии, становились в моем восприятии жалкими и смешными. « А король -то голый!» - это про них.
И когда снова наступит 11 сентября, я снова откажусь соблюдать минуты молчания и скорбеть по нации жизнерадостных детоубийц. До тех пор, пока она таковой быть не перестанет.
...Да, есть на нашей планете государство, давно уже превзошедшее гитлеровскую Германию по совокупному числу совершенных за его историю в одном только ХХ веке варварских зверств и массовых убийств. И когда оно перестанет существовать, а на его месте возникнет другое, нормальное государственное образование, планета наша вздохнет свободнее. Было бы счастьем дожить до этого светлого дня.
... С улицы донесся вдруг какой-то шум, звук выпускаемого из колес машины воздуха. И громкие детские крики:
- Pa Churandy! Pa Churandy !
Джи-аи переглянулись.
- Those little black bastards !- завопил один из них, и они бегом ринулись в том же направлении, откуда появились, так и не дойдя до бара. Через несколько минут мы услышали свист камней в воздухе, грохот, чей-то заливистый хохот и крики: смачную ругань на английском языке и детские же голоса:
- K***jo bo mama, merkano loco ! Esei no ta Irak pa bo! Mi ta dal bu un skop !
Ойшин ничего не понял – не только того, что говорили, а и вообще того, что происходило. А я, кажется, начинала догадываться...
Чуранди Мартина фактически стал на Кюрасао национальным героем после пекинской Олимпиады. Для того, чтобы понять, что значило для Кюрасао его второе место в финале забега на 200 метров, надо знать, что вся сборная Антил на этой Олимпиаде состояла из 3 человек. И что до него еще никогда ни один настоящий yu di Korsou не добивался на Олимпиаде такого успеха (была как-то у Антил до этого одна олимпийская медаль – в парусном спорте, но ее завоевал переехавший на Кюрасао макамба, а это совсем не то).
Когда он бежал, я вопила на всю округу: “Чуранди! Чуранди!». А когда он пересек финишную черту вторым, я вне себя от радости прыгала до потолка - вместе со всеми Антилами, хотя и находилась в то время на другом конце планеты. И мама моя тоже прыгала....
На душе у меня был просто верх блаженства- радость, гордость, будто Чуранди был моим собственным земляком или даже родственником. Но через пару часов я узнала, что медали его лишили - уже после того, как были объявлены официальные результаты, а на Кюрасао уже чуть ли не начался спонтанный карнавал.
Дело в том, что занявшего третье место американца дисквалифицировали за заступ на другую дорожку. Да какой там заступ - он косил всю дистанцию на эту самую другую дорожку, как заяц, чуть вообще на нее не свернул, и это было видно всем, невооруженным глазом.
Но янки не были бы янками если бы просто так смирились с тем, что у них стало одной медалью меньше - тем более, когда они до такой степени лезли из кожи вон, чтобы в общем зачете (хотя бы по общему количеству медалей, раз уж по золотым не получается!) обойти китайцев. И они в свою очередь подали протест в отношении Чуранди - что якобы он тоже заступил на соседнюю дорожку. Только по правилам это можно было сделать не позднее, чем через полчаса после объявления результатов, а в этом случае прошло часа полтора... Это раз, а во-вторых, для дисквалификации Чуранди по американской просьбе судьи воспользовались не официальной записью забега, а записью, услужливо им американцами предоставленной (ха, помните, как Колин Пауэлл показывал всей планете с экрана картинки с «оружием массового поражения» Саддама?!) Я лично так и не видела ни одной пленки, на которой бы совершенно четко было видно, что Чуранди нарушил правила. Зато американцы нарушили правила подачи протеста аж дважды (см. выше). Но ведь они всегда так - всю жизнь, везде, от политики до спорта, под девизом «здесь остановки нет, а мне пожалуйста, шофер автобуса - мой лучший друг»!
И ведь потом еще хватает наглости вопить, что «надо было выигрывать по правилам»!. Вы по правилам напали на суверенный Ирак? Кто бы говорил про честность, нация чемпионов, которые лет через 10 после окончания карьеры признаются в том, что всю спортивную жизнь просидели на стероидах! Что, стероиды кончились, что ли? И теперь без фальшивок не можете победить совсем?
Несколько дней после этого я ходила чернее тучи и не могла ни есть, ни спать. В какой-то детской чешской книжке много лет назад прочитала я такое выражение: «Ему было так тошно, словно он съел килограмм слив вместе с косточками». Это было именно такое состояние.
Ри Ран видел, что со мной что-то происходит, но я не стала тогда рассказывать ему, что именно: боялась, что он не поймет. А ведь он понял бы! Что речь шла не просто и даже вовсе не о том, что я болею за земляков бывшего мужа, а о том, что случившееся было вопиюще несправедливо и гаденько-мелко со стороны американцев, тем более, что Чуранди победил их спортсмена, который теперь с 4 места неожиданно для себя самого стал серебряным олимпийским призером, с таким отрывом, что никакой заступ на другую дорожку такого огромного преимущества не смог бы ему дать. Если бы у того новоявленного «призера» был хоть милиграмм совести, он отказался бы от такой медали. Но американец и совесть - как гений и злодейство. Две вещи несовместные....
Описать, как себя почувствовали после этого антильцы - -которых голландцы все время шпыняют направо и налево, пытаясь внушить им, что они все - преступники, наркоманы, ловербои или по меньшей мере, бездельники, а тут не успел у них появиться положительный герой, которому молодежь захотела бы подражать, как и его уже стремятся у них отнять и внушить ему, что он никчемен! -не хватит слов и выражений. Я чуть не заплакала в голос, когда увидела в интернете вот эту петицию антильцев:
«Население Кюрасао, Нидерландские Антильские острова в полном составе хотело бы поблагодарить большую страну США за поданный ими протест против нашего Чуранди Мартины 20 августа 2008 года. Это привело к его дисквалификации и лишению его заслуженной серебряной медали на 200 метрах, спустя всего два часа после дисквалификации американского атлета Уоллиса Спермона.
Население Кюрасао, Нидерланды Антильские острова хотело бы по благодарить большого брата США за то, что вы лишили нас нашей прекрасной мечты: серебряной медаиь Чуранди Мартины в Пекине- 2008.
Вы можете объяснить нам значение для вас этой одной медали, по сравнению со многими, многими другими, которые Вы уже получили за вашу олимпийскую историю?
У нас был только один атлет, бегущий в одном забеге с тремя атлетами из США. Вы действительно полагаете, что это было справедливо? Или речь идет о том, что маленькая страна (всего в 444 квадратных мили; расположенная у побережья Венесуэлы), не поборет мощные гигантские США?
Будучи маленькой страна со всего 150.000 скромными жителями, мы счастливы и очень горды тем, что имеем возможность подать Вам, большим и мощным США, эту чрезвычайную форму МИЛОСТЫНИ: СЕРЕБРЯНУЮ МЕДАЛЬ на 200 метров в Пекине- 2008!
У нас есть только одна просьба к мировому жандарму - США: ПОЖАЛУЙСТА НЕ ЗАБУДЬТЕ, ЧТО ЕСТЬ ВСЕМОГУЩИЙ БОГ, который находится ВЫШЕ ВСЕХ в любой стране! Мы встретимся снова в ЛОНДОНЕ 2012, и если вам это не очень трудно: пожалуйста, будьте честны, чисты и справедливы и по крайней мере хотя бы попробуйте завоевывать свои медали честно!
Помните: много столетий назад, был человек по имени Давид, который победил большого ужасного Голиафа!»
Поэтому, конечно, не стоит удивляться после этого росту антиамериканских настроений на острове. Дошло даже до того, что некоторые антильские газеты опубликовали обращение к читателям: вы, пожалуйста, помягче там, а то нашему Чуранди еще учиться в Соединенных Штатах предстоит...
Именно все это и объясняла сейчас Ойшину Тырунеш.
- Мальчишки теперь вскрывают шины американским машинам, как только американцы чуть зазеваются. Забрасывают военных камнями. Пока обошлось без жертв с обеих сторон. Но таким всплеском антиамериканских настроений среди аполитичной вроде бы молодежи грех было бы не воспользоваться, - при этих словах она перешла на шепот, - Наши товарищи здесь так и делают: завидят особенно активных в таких делах подростков, выяснят, кто такие, и начинают потом вести с ними воспитательную работу. Никогда не думала, что в этом нам поможет пекинская Олимпиада! Я как специалист по пиару скажу: ну и лопухи эти американцы! Большинство, наверно, антильцев предпочитало их голландцам до этой истории с Чуранди, а теперь... Какой-то высокомерный идиот, подавая тот протест, видно, решил: «А, такая микроскопическая страна! Что она нам сможет сделать в ответ?» Географию надо было учить, господа. И знать, что происходит в мире. А потом уже решать, что делать, а чего не стоит.
И действительно, америкаские редиски из легкоатлетической федерации совсем позабыли, где находится их, американский «передовой пункт базирования»...Имеющий ключевое значение в отношениях американской стороны с боливарийской Венесуэлой президента Чавеса.
...Когда американская военная база не военная база? Когда она именуется «передовым пунктом базирования»...
Когда в 1999 году стало очевидно, что из Панамы Соединенным Штатам придется убираться восвояси, американские военные немедленно начали искать альтернативу для замены своей базе ВВС Ховард в этой стране . Они начали переговоры об использоваии уже существующих в Центральной Америке, в странах Карибского бассейна и в северной части Латинской Америки аэропортов в качестве платформы для американских «антинаркотических операций». Согласно договорам о таком использовании, базы, именуемые американским минообороны «передовыми пунктами базирования», размещаются в аэропортах, которые продолжают принадлежать стране, где они размешчаются. А на «передовом пункте базирования» размещаются американские самолеты, занимающиеся обнаружением и наблюдением за наркотрафиком и обслуживающее эти самолеты ограниченное количество американских военных и таможенников.
В Вашингтоне решили, что для замены базы Ховард им понадобятся целых три «передовых пункта базирования» (ППБ): по одному в Центральной Америке, в Латинской Америке и на островах Карибского моря. Каждая выбранная для ППБ точка должна быть пригодна для полетов ночью и в любую погоду, обслуживаться авиадиспетчерами, иметь взлетную полосу длиной не менее чем в 8000 фунтов, и быть способна принимать как малые, так и средние, и тяжелые самолеты. Также в ней должны иметься условия для заправки горючим и система противопожарной безопасности. Такие соглашения были заключены с 3 странами: ППБ разместились в межународном аэропорту Элой Афаро в Манте, Эквадор, в международных аэропортах «Королева Беатрикс» на Арубе и Хато на Кюрасао (так называемая «северная зона источников наркотиков») и в международном аэропоту в Комалапе, Сальвадор.
Договор о создании ППБ на Арубе и Кюрасао сроком на 10 лет был заключен в марте 2000 года. С Нидерландами. И ратифицирован голландским парламентом в октябре 2001 года. Американские военные самолеты и американские таможенники появились на Кюрасао еще до этого - в апреле 1999- го. Собственно говоря, сами антильцы мало что решали: автономия Антил не распространяется на вопросы обороны и внешней политики. Все решили дяди Йоосты и Яны в далекой Гааге. А антильцам внушили, что они должны только радоваться: американцы привезут с собой «значительные инвестиции в инфрастуктуру», создадут «новые рабочие места» - и прочая чушь, которую внушают людям, уговаривая их продаться. На ППБ на Арубе американцы выделили 10.3 миллиона долларов, на Кюрасао - 43.9 миллиона. Проходили эти деньги в американском бюджете по статье «План Колумбия».
На Арубе местные жители не очень-то радостно встретили непрошеных гостей. Арубанцы долго обсуждали между собой подлинные причины, заставившие американцев разместить своих военных у них на острове. А когда над Арубой начались полеты Ф-16, арубанцы окончательно убедились, что речь идет далеко не только о «наблюдении за наркотрафиком» - и потребовали эти полеты прекратить: они сильно мешали повседневной жизни людей, особенно в Ораньестаде, и отпугивали туристов.
Невероятно, но факт: даже голландцы, и те крайне редко, почти никогда не использовали на Арубе военные самолеты такого типа. Недовольны были люди и тем, что часто американские истребители возвращались на базу с какими-то техническими проблемами, и в аэропорту объявлялась тревога, что нарушало расписание коммерческих полетов, с многочисленными туристами. Арубанцам удалось заткнуть рты - как и всему миру - только после 11 сентября. Иногда такое чувство, что под эту лавочку вообще можно было списать все: например, у нас в Ирландии дублинское радио прекратило финансирование работы репортеров-мигрантов, ссылаясь почему-то тоже на это самое 11 сентября! Видимо, для того, чтобы мы окончательно почувствовали себя в этой стране «как дома». Правда, нас великодушно пригласили после этого в Дублин на прощальный званый ужин с директрисой - видимо, думали, что это будет для нас большой честью. Я написала им - скопировав свое письмо для всех своих коллег - что раз уж у радио действительно такие серьезные финансовые трудности, то негоже нам расходовать их и без того ограниченные средства на званые ужины. В результате мои коллеги дружно этот ужин пробойкотировали - к скрежету зубов дублинского офиса...
И все-таки в последнее время американские силы на Арубе постепенно сворачиваются – но только потому что основное внимание американцев переместилось на Кюрасао. В ППБ на Хато постоянно находятся 2 больших, 2 средних и 6 маленьких американских военных самолетов. Официально им запрещается иметь боевое оружие на борту во время разведмиссий. Договор с Нидерландами предусматривает, что разрешаться американцам будут только определенного вида полеты, и что на борту американских самолетов можно будет находиться голландским наблюдателям – «для координации с властями страны-хозяина в ходе операций». Обслуживают эти самолеты от 200 до 230 американских военных. За подозреваемыми в наркотрафике самолетами и кораблями полагается наблюдать, а потом сообщать властям того порта, в который они направляются.
Каким образом Ф-16 могут использоваться для «наблюдения за наркотрафиком», по-прежнему остается загадкой.
У голландских военных на острове давно уже было несколько постоянных баз.
Американская же ППБ размещается на Кюрасао прямо по соседству с единственным на острове гражданским аэропортом. Я видела в интернете ее описание как «маленькой деревни с 12 комфортабельными палатками с кондиционерами, в которых размещаются команды по 8 человек.»
Теперь мне предстояло увидеть ее наяву и познакомиться с обитателями ее комфортабельных палаток: американские военные были одним из самых завидных клиентов в портфолио «Франсиска Паблик Релейшнс». А после пекинской Олимпиады они просто слезно умоляли Тырунеш помочь им улучшить их имидж в антильских глазах. Чем мы с ней и собирались заняться... Быка надо брать за рога!
Была пятница. Мы договорились с Тырунеш, что на работу я выхожу в понедельник.
А назавтра нам надо было переселяться из гостиницы в дом, который мы будем снимать на время нашего здесь проживания. Дом Тырунеш уже для нас подобрала, и его хозяин, по ее словам, только ждал, когда мы подпишем контракт.
- А чем собирается заниматься Ваш супруг, Саския?- спросила меня Тырунеш на прощание. Я посмотрела на Ойшина: не молчи, ответь что-нибудь!
- Я вообще-то специалист по реставрации антиквариатной мебели,- важно сказал Ойшин, таким тоном, словно он всю жизнь вращался среди «сливок общества». - Есть у вас здесь спрос на подобные вещи?
- О, не беспокойтесь! В последнее время на Кюрасао переезжают жить многие зажиточные голландские пенсионеры (здесь их называют «пеншьонадо») , для которых здесь создаются особо льготные условия - если они перевезут с собой свои средства, разумеется. Да и хозяева «Кура Хуланда» от подобной мебели, пожалуй, не откажутся!- воскликнула Тырунеш. - Я поговорю с родными мужа, чтобы Вам поскорее выдали разрешение на работу и вид на жительство. Для Саскии они у меня уже есть.
...В ту ночь я опять долго не могла заснуть. Голова у меня гудела, и спать очень хотелось, но все никак не получалось.
Кюрасао! Милый, родной, хороший остров! Край, c которым связано столько добрых воспоминаний – и такие большие когда-то надежды и мечты... Неужели я действительно здесь?
Надо будет за выходные побольше поездить по острову, посмотреть, что здесь изменилось. Обязательно побывать в Бандабау - на моем любимом пляже Маленький Книп. Ойшину должно там понравиться... Надо будет угостить его боло прету... Как вкусно умела его готовить май! Май... жалко, что нельзя будет сходить к ней на кладбище... Ведь этим-то я уж наверняка бы себя выдала. Она умерла пару лет назад. В последние годы у нее была ампутирована нога - из-за диабета. Лечить ее родственники Сонни - вовсе никакие не коммунисты!- тоже возили на Кубу. И потом не могли нахвалиться на кубинских врачей - Харольд мне рассказывал. Если бы не они, май умерла бы еще лет 10 назад....
Захотелось отвлечься от мыслей о смерти и о врачах. Ойшин спал. Я тихонько - чтобы ему не мешать- включила телевизор. И попала почему-то на детский канал, по которому показывали мультфильм о пожарной машине по имени Финли. Серия только начиналась. И называлась она, к большому моему удивлению, «У Горби начинается икота»!
«Горби -мусоровоз. Горби обожает свою работу- собирать мусор в Дружном городе. Он всегда испытывает чувство голода при виде мусора...»- сообщил мне экран . Было просто чудом, что Ойшин не проснулся от моей реакции на увиденное! Видно, здорово парень утомился в дороге.... Ай да мультик! Не иначе как его придумал какой-нибудь мой земляк!
… Если бы я находилась в Дублине в тот день, когда наш меченый мусоровоз был провозглашен там почетным гражданином (интересно, а c какой стати именно там?), я почти наверняка повторила бы поступок латвийской школьницы Алины Лебедевой, которая символически ударила по физиномии британского принца Чарльза «цветком революции» во время его визита в Латвию. Только я не стала бы ограничиваться красными гвоздиками - я бы выбрала розы. И как можно более колючие. Впрочем, мусоровозу к этому не привыкать: такое с ним уже случалось дома, в России, где он теперь почти не бывает. Мне рассказывали, что как-то одна девушка, вручая ему букет роз, резко повернула его другим концом и наотмашь хлестнула его по лицу. А один молодой парень, потерявший из-за того, за что Запад так благодарен бывшему советскому президенту , все - работу, уверенность в завтрашнем дне, возможность бесплатно учиться, лечиться, вообще какую бы то ни было достойную человека перспективу для себя и для своих детей-, здорово съездил ему по физиономии со словами: «Давно я мечтал это сделать!»
В России обоих «террористов», покусившихся на называвшего себя некогда коммунистом «господина», не только не арестовали: народ, включая стражей порядка, бурно их приветствовал.
Люди на Западе - даже те, кто считает себя левым, - в подавляющем большинстве случаев не понимают, почему. «Жаль, что вы не дали Горбачеву довести начатое до конца!» - слышишь то и дело от своих западных друзей, представителей самых разных наций, совершенно, как правило, не имеющих понятия о нашей жизни: ни до Горбачева, ни при нем, ни после. Многие из них, впрочем, и не хотят это знать. Так им удобнее думать, что они принимают у себя выдающегося исторического деятеля, сделавшего что-то такое хорошее. (только хорошее для кого? - вот в чем вопрос!) .
Что хорошего принесли так называемые «демократические» реформы нашему народу -кроме жуликов всех мастей, о которых мы себе в утешение рассказываем теперь друг другу анекдоты? Население даже того, что осталось от нашей страны уменьшается на 1 миллион в год. (Ирландцы, вспомните свой знаменитый «картофельный голод» и свою собственную иммиграцию, с горькими слезами и разбитыми сердцами - может, вы хоть тогда что-то поймете?). Преждевременные смерти, гигантское число убийств, самоубийств, гражданская война, иммиграция…В Москве по данным только официальной статистики - около 50.000 бездомных детей, чего не было даже в трудные военные годы. Даже заболеваемость сифилисом в России к 1999 увеличилась в 43 раза по сравнению с 1989.
«Свобода слова», говорите вы? Да, такая свобода, при которой «а Васька слушает да ест.»… Я лично и при советской власти всегда говорила то, что думала, и никто меня на Колыму не сослал. А, кроме того, баснями, как известно, соловья не кормят.
Цифрами можно заполнить многие тома. Почитайте «Белую книгу» Кара-Мурзы – вот по каким книгам надо было обучать голландских «руссоведов», чтобы не несли глупостей про «процветание»!
Можно было попытаться рассказать ирландцам, как большая часть нашего народа выживает каждую зиму только за счёт «подножного корма « : собственноручно выращенной картошки и засоленных огурцов. Но ирландцы не видят в этом нашем сегодняшнем положении прямой и непосредственной связи с той экономической политикой, которую начал проводить в своё время наш бесславный Нобелевский лауреат, разрушивший все и ничего, кроме мощной мафии, бесполезного фонда да личного банковского счета за рубежом за свою жизнь не создавший. Хотя кто, как не политики, виновны в бедственном положении собственного народа ?
Прежде, чем вручать Михаилу Сергеевичу звание почетного гражданина ирландской столицы, спросите лучше у наших российских женщин, какими словами мы поминаем «крестного отца» современного мафиозного российского государства; те из нас, кто ещё помнит, что до 1988 года можно было спокойно гулять по улице ночью, и с тобой ничего не случилось бы , - пока при нем не «просветили» наших мужчин, что «эротика - это часть мировой культуры», и как с тех пор стало невозможно ни пройти по улице, ни работать в офисе без того, чтобы кто-нибудь не полез тебе под юбку…Сегодня - благодаря горбачевщине ! - 50.000 наших женщин и детей ежегодно продаются в секс-рабство в бордели мира. А российские СМИ уверяют нас со стыдливо-похотливыми улыбочками, что « дамочки сами этого хотят»…Это - тоже наследие Горбачева .
Ой какие дифирамбы пели в те дни ирландские СМИ тому, кто продолжает позорить нашу страну за рубежом: о демократии, которую мы «не ценим» потому что мы до неё «не доросли». (Как коротышки из книги Николая Носова - до Незнайкиной музыки?)!
А помнит ли кто-нибудь из них ещё расстрелы Горбачевым мирных людей в Прибалтике? Или для получившего от Горбачева то, что он хотел, Запада, эти люди - как и мирные югославы, иракцы, афганцы - всего-навсего лишь «второстепенный ущерб»?
А еще я помню, как приезжал этот бывший глава государства нашего в Роттердам, когда я там жила, и «продавался» за деньги тем немногим западным бизнесменам, которым не было еще жалко их тратить на ужин с ним. По упорно ходившим среди русской общины в Голландии слухам, Михаил Сегеевич даже радовал их пением старинных российских романсов под гитару…
Судя по недавним данным прессы, мусоровоз сильно упал в цене. Если Билл Клинтон все ещё берет за ужин с собой чуть ли не 100.000 фунтов, то с ним, выставившим себя на интернет- аукционе, больше чем за 8000 уже никто и ужинать не захотел... Так и напрашивается на язык нелестный эпитет, которым о подобных политиках отзывался Владимир Ильич Ленин...
Михаэль, Майкл или как тебя там теперь, а в стриптизе ты свои силы еще не попробовал? Глядишь, и сунут пару сотен долларов за резинку семейных трусов какие-нибудь извращенцы...
Число голосов россиян, поданных на президентских выборах 1996 года за М. С. Горбачева: 0,51 %… И он «собирается вернуться в российскую политическую жизнь»?
Без комментариев.
Я многое могу сказать на эту тему. Много у меня было припасено для «дорогого гостя» теплых словечек. Но я хочу только вспомнить сейчас того сомалийского старика-беженца, которого я повстречала на вокзале в голландском городе Тилбурге. Старик потерял всю свою семью, включая 7 маленьких внуков, в ходе гражданской войны и американской интервенции в этой стране. И костерил нашего «плюшевого Мишку» на чем свет стоит. «В мире больше нет равновесия, нет стабильности из-за Горбачева. Американцы вторглись в нашу страну из-за того, что сделал он.»
Вспоминая слезы этого старого человека, не по своей воле оказавшегося на склоне лет в совершенно чужой для него стране, среди совершенно чужих для него людей, потерявшего все, что составляло смысл его жизни, я хочу спросить ирландцев: а что такого хорошего сделал Михаил Сергеевич Горбачев для вашей страны? Разрешил ирландской «Эр Рианте» впервые открыть магазины дьюти-фри в московском аэропорту - после совместного питья водки и хождения по баням ирландцев и чиновников «Аэрофлота»? Да уж, за это даже памятник можно ему было бы поставить!...
Вы жалуетесь сейчас на наплыв в Ирландию беженцев и «бессовестных экономических мигрантов» вроде меня (без которых ваша экономика, увы, уже не может обойтись!). Какими же слепыми надо быть дя того, чтобы не видеть прямой и непосредственной связи между тем, что Александр Зиновьев так метко назвал «катастройка», и катастрофическим ростом числа сорванных с насиженных мест людей во всем мире, который все заметнее становится и лично для вас, на ваших дублинских улицах!
Ну, давайте, скажите же Михаилу Сергеевичу «go raibh mile maith agat » за то, что все мы - сегодня здесь, с вами! Те из нас, кто всегда мечтал эмигрировать из СССР и не возвращаться, тоже, наверно, ему благодарны. Только сколько их было у нас, таких – по сравнению с нормальными,обычными людьми, жизнь которых он сделал невыносимой?
Что касается моего личного счета, то этот человек, на месте которого я бы просыпалась каждую ночь в холодном поту, ибо на его совести - жизни всех тех, кто погиб в ходе гражданских и международных конфликтов, развязанных во всем мире из-за последствий его политики, лишил меня главного в жизни. Он лишил меня возможности выбора. Да, без него меня не было бы сейчас «своей фермы в Ирландии»... Но она и была бы нужна мне как собаке 5-ая лапа - если бы не его политика!
Я прожила на Западе – к сожалению - почти половину своей жизни. Я знаю его уже «от» и «до». Я не хочу жить такой жизнью, при которой человек человеку-волк, а единственная радость - пинта пива и новый плеер или автомобиль. Раньше, при двух мировых системах, у людей выбор был. Сегодня мне навязывают тот образ жизни, который мне глубоко чужд - и уверяют, что это и есть подлинная свобода. И я вижу вытянувшиеся лица своих ирландских знакомых, когда я говорила им вновь и вновь, что я вернулась бы в Советский Союз если бы он сейчас был - не оглядываясь, оставив позади все то, без чего они не в состоянии представить себе своей жизни.
Ну что же, как говорилось в старом анекдоте, «надо все начинать сначала»....
Это меня не пугает.
А мусоровозы... пускай лучше займутся своим прямым делом!
Теперь мне больше не страшно и не тоскливо жить. Мне вспомнился Ри Ран, с его открытой улыбкой и чистой, пламенной его душой. За последние 20 лет я приучила себя к мысли, что такие люди, как он, бывают только лишь в книгах. Многие чувства притупились во мне за эти годы - не только за невостребованностью их в капиталистическом мире, но еще и потому, что их занесло, засыпало слоем цинизма, безразличия, пессимизма и неверия. Подобно тому, как заносит соленым песком на месте пересохшего Аральского моря оставшиеся на суше остовы кораблей.
И поэтому я ведь некоторое время даже не совсем осознавала, кто я такая в этом мире. Русская? «Новая голландка»? Мигрантка, занесенная в Ирландию по прихоти Кельтского тигра? Россиянка за рубежом? Иногда я пыталась быть кем-то, кем я на самом деле не являюсь. Пыталась примириться с тем, что живу по правилам, которые мне глубоко чужды. Пыталась приспособиться к тому, что на самом деле для меня неприемлемо.
Когда перестал существовать Советский Союз, голландцы (я почти физически чувствовала испытываемую ими при этом гаденькую радость!) прислали мне извещение о том, что отныне я значусь у них как «лицо неизвестного гражданства» - потому что советского гражданства больше нет. И я поверила в это - что раз больше нет Советского Союза, то и я перестала быть советским человеком.
Теперь мне глубоко было стыдно за это.
То, на что открыли мои глаза жизнерадостные кубинцы, называвшие меня вопреки всем моим заблуждениям «совьетикой», после моего пребывания в Корее не подлежало для меня уже ни малейшему сомнению. Я- советский человек, вне зависимости от того, что случилось с Советским Союзом. Я родилась советским человеком, советскими людьми я воспитывалась, среди них я выросла - и я осталась и останусь советским человеком до последнего своего вздоха, вне зависимости от того, куда забросит меня судьба. Надо стараться жить так, чтобы быть достойной своей героической Родины, такой непонятной и вызывающей такую ненависть у всех ведущих животное, желудочное существование на нашей планете.
После Кореи в пустыне, где я прожила столько лет, будто бы подул свежий весенний ветер. подул - и развеял в разные стороны песок цинизма и прочих болячек «свободного мира», которым столько лет была засыпана словно обломками здания после землетрясения моя душа. По пустыне этой будто прошел благодатный ливень, и она покрылась первыми весенними цветами. Я сама удивлялась на себя, откуда у меня вдруг взялось столько энергии, столько силы, столько уверенности в будущем. И я никому не позволю теперь опустошить еще раз мое сердце!
Я сама не заметила, как заснула с этими мыслями. Мне снились бабушка, дедушка, Тамарочка, Шурек, мои советские родные, подруги и друзья, мама, Лиза, Фидельчик и Че. В нашем старом деревянном доме, который снаружи по-прежнему еще был забит досками, но внутри у него все было как в тот день, когда я еще жила в его стенах. И среди этих таких дорогих мне людей сидел и Ри Ран - за нашим праздничным первомайским столом. Я не знаю, как поместилось за него столько народу, но все они были здесь. Даже мамин «красный директор». Даже неведомая мне дедушкина коллега по фамилии Бузган, с которой в качестве критерия он сравнивал всех нас, достойные ли мы люди (если человек казался ему пустым и несерьезным, дедушка говорил ему с сожалением в голосе: «Нет, ты не Бузган!»).
Со двора пахло клейкими почками, только что лопнувшими на нашей сирени. В нашем зале стоял веселыи шум и гам. И я была так счастлива во сне - хотя даже во сне понимала, что это сон, бывает и такое! От того, что дом наш стоит на прежнем месте, и по-прежнему зацветает наш сад- буйным цветом, даже, я бы сказала, яростно, словно стройотряд из песни....
Я вывела Ри Рана на крыльцо, и его лучезарная улыбка так и обожгла мне сердце
- Посмотри, Ри Ран, вот как мы живем!
Он посмотрел вокруг, вдохнул свежий запах весны, и я услышала словно наяву его глуховатый и зычный голос:
- Хорошо!
...Это было последнее, что я услышала, когда меня разбудил Ойшин.
- Женя... Женя, проснись!
Я с трудом разодрала глаза - сон не хотел уходить от меня, и я не хотела уходить из него. Ойшин стоял над диваном, на котором меня сморило.
- Пора вставать. Твоя эфиопка (видно, ему трудно было выговорить ее имя) уже звонила. Она заедет за нами через час. Поедем подписывать контракт на жилье.
Я все протирала руками глаза, пытаясь развеять образ Ри Рана и вернуться в действительность. Но он не отпускал меня, не хотел уходить. Я продолжала видеть его перед собой как живого...
- Мы договорились ведь, что ты будешь звать меня Саскией... Который час?
- Восемь утра. Здесь, как я понял, все начинается раньше, чем у нас?
- Правильно понял. Ведь по утрам здесь не так жарко. Зато в полдень у них наступает сиеста...
- Твоя эфиопка уже дала мне адрес. Я посмотрел по карте - это недалеко... Ян Нордаунвег...
- Ян Нордаунвег? - сон сняло с меня как рукой.- А имя хозяина она тебе не сказала?
- Представь себе, Патрик. Вот уж не думал, что здесь есть люди с ирландским именем!
Господин Патрик Го-се-па...
-Так, - сказала я Ойшину, - Контракт поедешь подписывать один. У меня пищевое отравление после вчерашнего бифштекса по-испански, я провалялась на полу в ванной в отеле всю ночь, а теперь отсыпаюсь... Ну чего ты так смотришь? Ты же дееспособный человек, Алан! Можешь и один этот контракт подписать.
- Что случилось? Какое отравление?
- Ойшин, - я понизила голос, - Не говори этого даже нашей очаровательной Тырунеш. Господин Патрик Госепа - родной дядя моего бывшего мужа. И, к слову, большой поклонник Соединенных Штатов, так что ты там похвали его звездно-полосатый флаг у дома. Ему это понравится.
К чести Ойшина, он все понял моментально и не стал задавать мне глупых вопросов. Не стал меня уговаривать, что в моем новом обличье меня никто не узнает. Риск был слишком велик. Одно дело столкнуться с кем-нибудь из старых знакомых в толпе и совершенно другое - сидеть лицом к лицу и вести беседу.
- Надо подумать, как сделать, чтобы вы с ним не сталкивались и в будущем, - озабоченно сказал Ойшин, - Может, даже не стоит подписывать этот контракт, поискать другое жилье?
Я покачала головой.
- Это может вызвать подозрения. Он ведь уже ждет нас. Да и потом, это действительно хороший дом, я столько раз мимо него проходила и тогда, если честно, мне очень хотелось в нем пожить. Но его снимали у дяди Патрика какие-то голландцы. Плохо то, что сам он живет неподалеку - надеюсь, он не станет заходить к нам по вечерам на коктейли. А если станет, тебе придется занимать его без меня.
- А это его не удивит?
- Ну, я могу мелькнуть где-нибудь на кухне пару раз, быстренько... Подать вам пинью коладу и снова исчезнуть. Нет, думаю, что не удивит - если ты хорошенько постараешься и изобразишь из себя ревнивого шотландского мачо, который очень боится, что его жене понравятся антильцы...
- Какой из меня мачо?- застеснялся Ойшин.
Да ладно тебе, уж и пошутить нельзя! Одним словом, нам надо быть начеку. Я постараюсь пропадать на работе как можно дольше по вечерам. А контракт подписывай на год, не больше. Если мы здесь еще будем через год, то тогда уж точно куда-нибудь в другое место переедем…
И Ойшин уехал, а я отправилась в спальню - досыпать. Но Ри Ран мне больше в тот день так уже и не приснился....
****
Ойшин вернулся после полудня - лицо у него уже стало красным как кирпич от антильского солнца, но он был веселым и довольным.
- Тебе привет от нашей эфиопки!- воскликнул он с порога. - И от дяди тоже. Она выделила нам в пользование машину от фирмы. С контрактом тоже все в порядке, можем переезжать на постоянное место жительства.
И с этими словами он помахал у меня перед носом ключами- и от дома, и от машины.
-Ну и как тебе мой бывший родственник? - поинтересовалась я у Ойшина.
- Очень даже славный старикан. Несмотря на свои проамериканские симпатии, - отозвался он.- Очень переживал, что моя жена отравилась в отеле. Приглашал к себе как-нибудь на шашлыки.
- И ты, конечно, согласился?
- Конечно, да. Когда-нибудь...
В любом случае, непосредственная опасность пока миновала, и я облегченно вздохнула. После того, как заболела Лиза, я перестала терзать себя мыслями о том, что еще только может случиться (а может и не случиться!), поняв определенную житейскую мудрость слов: “День прожил – и слава богу!» Да, думать о том, что делать, если мои опасения сбудутся, надо – но терзать себя постоянным прокручиванием в голове мыслей об этом не только бессмысленно, а и даже вредно: сдадут нервы, и тогда таких дров можно наломать... Нервы надо беречь – особенно когда от того, что ты делаешь, зависят другие люди.
...К вечеру мы уже как следует обосновались на новом месте. Внутри дом, сдаваемый дядей Патриком, оказался весьма комфортабельным. За те 16 лет, что меня не было в этих краях, вокруг него вырос настоящий сад - уж не стараниями ли гаитянина Жана? Но сквозь пальмы из окон все еще было видно шоссе, ведущее из Виллемстада на запад острова.
Днем улицы Махумы были раскалены так, что мы с Ойшином не показывали из дома и носу. Только уже когда солнце начало спускаться за горизонт, я сказала:
- Поедем прокатимся? Посмотрим остров...
- А здесь ты не боишься водить машину? – съехидничал Ойшин.
-Нет, здесь не боюсь... Вообще-то, наверно, следовало бы - на Кюрасао много лихачей и довольно много несчастных случаев, - но дороги здесь намного менее разветвленные и сложные, чем в Европе. Раньше местные жители неплохо зарабатывали тем, что обучали здесь голландцев вождению, и здесь же эти голландцы сдавали экзамен на права, очень быстро - принося немалую прибыль местной казне. Больше всего это было развито даже не на Кюрасао, а на Сабе, где всего-то и есть одна дорога. Но голландские власти возмутились такой конкуренции и положили этому конец - теперь для того, чтобы сдать здесь экзамен на права, надо прожить на Антилах не меньше полугода. Хотя официально это нидерландская территория, а ведь никто не требует, например, прожить полгода в каком-нибудь Эйндховене прежде чем сдавать там экзамен. Якобы это делалось потому, что на Антилах водить машину и сдавать экзамен слишком просто, а потом такие водители будут опасностью на голландских дорогах. В Голландии и уроки очень дорогие, и пока экзамен сдашь, тебя обдерут как липку. Только вот почему-то я нигде не видела статистики, сколько именно из получивших права здесь голландцев стали в Голландии виновниками аварий... И не думаю, что голландские дороги стали более безопасными после введения этого нового правила. Зато многих людей здесь лишили куска хлеба....На самом деле, по-моему, причина совсем другая: как только на Антилах хоть что-то начинает приносить прибыль местным жителям, голландцам непременно позарез надо отобрать у них «эту курицу, несущую золотые яйца». Так было всегда и так продолжается и по сей день... Но все равно, конечно, после того, как берешь уроки вождения в Дублине или в Белфасте Кюрасао - как детская площадка. И поэтому мне не страшно здесь водить машину. Главное - чтобы в нас никто не влетел, так что смотри по сторонам в оба. И молись, если ты верующий...
- Я не практизирующий верующий, - потупился Ойшин.
- Ну, все равно... Я-то вообще никакой...
Ехать далеко было поздно. И я, вооружившись картой, решила свозить Ойшина на пляж в Сонесте - тот самый, где меня когда-то сбивало с ног волнами, где мы прыгали в такт волнам, и где Соннины кузены и кузины с хохотом закапывали его в песок... Тогда отель там еще только строился, а теперь, я слышала, он стал пятизвездночным, и голландцы жалуются на его дороговизну. Пляж этот было видно с балкона монсиньора, который когда-то меня крестил. Наверно, он был бы очень разочарован, что верующий из меня никакой- но ведь я сказала уже, что во время растерянности 90-х я часто пыталась быть тем, кем я на самом деле быть не могу... Многие мои соотечественники и до сих пор ведь еще пытаются!
- Поедем на пляж? - сказала я. Ойшин отчего-то опять смутился, но ничего не сказал. Ничего, кроме:
- Не сидеть же весь день дома...
Ехали мы медленно - не только потому, что я плохо помнила дорогу, а еще и потому, что мне очень хотелось посмотреть, что же на Кюрасао изменилось за эти 16 лет. Прежде всего мне бросилось в глаза то, что полицейские были все поголовно вооруженными, что невероятно выросло количество решеток на окнах, что стало больше зажиточных домов - но практически все они находились словно на Гаити или в России за высокими заборами, зачастую украшенными сверху проволокой и под бдительным глазом охранников. Наверно, теперь это была здесь самая массовая профессия – точно как у нас в стране «победившего рынка». И жили в таких «общинах за воротами », как они именовались, почти исключительно белые и иностранцы - прямо как в ЮАР. Саския Дюплесси, должно быть, чувствовала бы себя здесь как дома...
Во много раз выросло количество чоллеров , много было среди них мигрантов из Латинской Америки, говорящих только по-испански и не знавших и не собиравшихся учить папиаменто (до того ли им было, если они просто пытались выжить?). Иногда было на первый взгляд даже непонятно, чоллеры это или просто бедняки-нелегалы. Много среди них стало ямайцев и гаитян - и местные жители с опаской их сторонились: примерно так же, как в Москве сторонятся узбеков, в Голландии- марокканцев, а в Ирландии - литовцев с поляками...
Народу на улицах было много - и многие пытались что-то продать. Многие из торговцев выглядели весьма плачевно. Но мне было жалко смотреть даже на тех, кто на первый взгляд вроде бы не бедствовал: эти жевали где-нибудь на углу свою chicken leg с довольным видом, и им ничего на свете больше было не нужно.Я боялась остановить машину - и не из страха быть ограбленной, а потому, что мне очень больно было видеть местную мизерию . Мне вспомнились слова одной маминой подруги, которые так метко описывают бытие жителей любой кап. страны - от Гаити и до Соединенных Штатов (да простит она меня за дословную цитату, уж больно точно было сказано!): «Это бесперспективность, это жизнь без будущего у миллионов людей, оказавшихся под зонтиком капитала. Это жизнь растений - родил, обрел какую-то минимальную сферу обитания, пробыл в ней несколько десятков лет, пригнулся к земле во время финансовых ураганов, разогнулся и... годы ушли. От них тщательно скрывают, что они живут лишь
жизнью растений, и они мирятся сэтим, как с само собой разумеющимся: что рядом с
ними вырастает и вытягивается паразит, которого они даже не догадываются
убрать. Для них паразит - капитал, который душит все их жизни, - это норма.
Они просто и не догадываются и не хотят догадываться, что капитал высасывает
из них все жизненные силы и если его убрать, жить будет легче. Но для этого
надо уметь думать, а главнее, действовать... И за это-то
миллионы людей даже во имя своих жизней не хотят браться. Вот что самое удручающее. А подлинная включенность в жизнь в этих странах может быть только у тех, у кого есть деньги. Это и хорошие профессии, и участие в политике, и лучшие дома, и образование для детей.... Остальным - обочина. «
И они притулились там действительно как растения на непрополотой и неудобренной почве - и рады хотя бы тому, что их никто не скосит... Вот и вся их «свобода».
А тем временем над головами антильцев кружат американские военные самолеты. С тех пор, как они разместились на антильской земле, в том же самом аэропорту Хато, у них под боком, находят, например, только за 1 раз 40 000 таблеток «экстази», доставленных на Антилы не из «ужасной наркотической» Колумбии, а из благополучных Нидерландов… Пока эти «борцы с наркотиками» летают над Колумбией и Венесуэлой с разведкой за (пользуясь терминологией гаитянина Жана) «плохими коммунистами», наркоторговля растет как снежный ком не в Колумбии, а буквально у них под носом. Да они и сами не прочь побаловаться наркотой: голландцы совсем недавно замяли скандал вокруг употребления наркотиков их собственными военными - десантниками, размещенными на Кюрасао официально специально для борьбы с ними…
У нас в России почему-то до сих пор думают, что в таких местах, как Антилы – «райская жизнь». Наверно, потому что все мы выросли на мультфильмах вроде «Катерка» с его «Чунгой-Чангой» (кстати, Сонни счел этот мультик глубоко расистским!):
«Чунга-чанга, синий небосвод,
Чинга-чанга, лето круглый год,
Чунга-чанга, весело живем,
Чунга-чанга, песенку поем!…
Чунга-чанга, места лучше нет,
Чунга-чанга, мы не знаем бед,
Чунга-чанга, кто здесь прожил час,
Чунга-чанга, не покинет нас!»
Ну, про Кубу еще можно так спеть, но про остальные страны...
Может, конечно, мои соотечественники считают, что эти места - рай для обитателей вилл за заборами? Но что это за рай такой, в котором надо сидеть под охраной и за забором с сигнализацией? Что-то не припомню, чтобы о таком говорилось в библии!...
...Мы вышли из машины- прямо босиком на теплый песок. Над нашими головами загорались первые звезды. С Карибского моря потянуло свежим ветерком - почти совсем как 16 лет назад, когда со мной здесь был Сонни...
- Слушай, как тут здорово! - удивленно воскликнул Ойшин. Я и забыла, что для него все это было в новинку.
Я огляделась. Жирные туристы, в полусумерках разлегшиеся по всем 4 направлениям от нас, напоминали бы мне выброшенных на берег китов - если бы они не были такими шумными. Местные дети кривлялись перед ними на песке за монетки: да, подрастает достойная смена для Кампо Алегре .... А к нам уже спешил с подобострастным заученным выражением лица антильский официант.
- Что желаете выпить? - выпалил он с ходу на 4 языках.
- Пока ничего, спасибо!- ответила я на первом попавшемся из них и, не выдержав, отвернулась.
Ойшин не заметил перемены моего настроения - он по-прежнему упивался карибским пейзажем, который видел впервые в своей жизни.
- Я пойду поплаваю, а?- спросил он меня так, словно он был малышом-дошкольником, а я -его мамой.
- Иди-иди, - сказала я материнским тоном. – Только осторожно, там волны сильные.
И он побежал к морю как был - прямо в футболке и длинных шортах.
А я смотрела вокруг – и тоска по Полководцу охватывала меня все безудержнее...
Да, здесь вполне мог бы быть рай на земле. Но за те 16 лет, что меня не было на Антилах, жизнь стала здесь для большинства населения только еще тяжелее. Цены взлетели до небес. Голландскими властями было введено множество новых налогов. И почти ликвидированы были даже те скромные защитные меры в сфере занятости, которые раньше ограничивали наплыв на остров голландцев и обеспечивали преимущественное предоставление рабочих мест коренному населению. Глобализация хлынула на прекрасные пляжи и в сельские кунуку Кюрасао подобно зловонному потоку из провавшейся канализации. И я вовсе не имею при этом в виду ямайцев и гаитян....
Ойшин вернулся минут через 20, совершенно мокрый. Видно, он так и выкупался - в футболке и шортах; не знаю почему. А спрашивать было как-то неудобно.
- И вода какая теплая! Как парное молоко!- не переставал удивляться он, вытряхивая из уха воду. Хотя понятно же было, что она будет теплая.- А ты чего такая мрачная... Саския?
- Да ничего. Не поймешь ты, мне кажется....- вздохнула я.
- А может, все-таки попробуешь, объяснишь?
Я вздохнула еще раз, вспомнив, как «понял» наш фильм «А зори здесь тихие...» его соплеменник Киран.
- Ну вот, понимаешь...
Тут на помощь мне пришел переносной маленький приемник, который был у нас с собой - по нему начался выпуск новостей.
«Согласно недавно принятому в Великобритании законодательству сотни тысяч людей, вступившие в отношения с новым партнером, смогут проверить в базе данных полиции, нет ли у их нового партнера судимости за преступления сексуального характера, в частности, за педофильство...»
- Вот-вот, - подхватила я, - Вот что меня убивает, тебе понятно? Такие вот вещи.
Его реакция оказалась именно такой, какой я ожидала.
- А что же тут плохого? Это очень хорошо - что детей можно будет защитить.
- Я же говорила, что ты не поймешь... Во-первых, что это за такой «партнер», которого ты знаешь недостаточно, чтобы ему доверять - и как его можно подпускать близко к детям и даже к самой себе, если ты считаешь нужным проверить его данные в полицейском архиве? Не лучше ли с таким «партнерством» не спешить? И неужели у людей нет своей головы на плечах, чтобы заметить, что в человеке что-то не то? А во-вторых, неужели ты не видишь, что власти намеренно нагнетают паранойю и атмосферу недоверия между людьми в обществе, показывая, что без полицейских баз данных им ну никак не обойтись?
- Но если в обществе действительно полно всяких извращенцев?...
- А кто-нибудь когда-нибудь пытался доискаться до причин этого и бороться с ними, а не только с симптомами? Кто-нибудь когда-нибудь задумывался над тем, зачем 5-летним детям, не умеющим даже еще читать как следует, согласно нововведениям в британской системе образования, нужно знать медицинские названия половых органов? Каким способом это может помочь «предотвращению нежеланных беременностей»? Или же это только призвано сделать детей озабоченными вещами, которые до этого не приходили им в голову? Раз уж проверять всех, то я за то, чтобы хорошенько проверили, что там содержится в компьютерах авторов подобных учебных программ! Думаю, что полиция может обнаружить там немало для нее интересного... Меня просто убивает, что я снова оказалась в обществе, в котором все вот эти вещи считаются почти чем-то нормальным, понимаешь? Даже не удивляют никого.
- А что, в наше время бывает по-другому?
- Представь себе, бывает! Ты, конечно, все равно не поверишь - это надо увидеть своими глазами... Но если мне и раньше трудно было дышать в вашем обществе, то теперь уже ну просто совершенно невмоготу. Невмоготу мне терпеть весь этот абсурд и с серьезным видом рассуждать о неразрешимости проблем, которые очень даже разрешаемы! Невмоготу тратить силы и время на обсуждение неразрешаемости всякой вполне разрешаемой дряни.
- Ну и как бы у вас это разрешили?
- У нас? У нас в СССР? У нас взялись бы за причины - но если речь идет о чем-то таком, что непосредственно не дает жизни людям до такой степени, что нельзя ждать пока ликвидируют его причины, то расправились бы сначала с самим явлением, одновременно ведя и борьбу с причинами. Пример? Восстановление народного хозяйства после войны - и карточки до тех пор, пока продуктов не будет хватать всем. А не восстанавливать его, а людям только сказать: “А вы пока потерпите!» А уж если бы у нас были такие хулиганы, как у вас в Белфасте, то наша милиция совершенно точно не стала бы приглашать их на вечера встречи, куда их ведут под белы руки и где их спрашивают, чего их душенька изволит и чего им не хватает для счастья. У нас сначала их убрали бы с улиц, чтобы они не убивали для забавы местных жителей отвертками. Заставили бы чистить сортиры или шить наволочки (у нас перевоспитывали трудом, не как в Британии, где они сидят весь день в тепле и ничего не делают, но и не как в Америке, где труд заключенных - это прибыльная индустрия, и чем больше людей посадить, тем прибыль больше. У нас им нормально платили за труд, но деньги складывали на сберкнижку: вышел на свободу - получай. Сразу и есть на что начинать новую жизнь...). А пока они этим занимаются, уже начали бы уничтожать и причины, побудившие их встать на этот путь. Глядишь, освободились - а причин уже и нет. А ваши шиннфейновские муси-пуси с хулиганьем...
- Я не состою в Шинн Фейн...
- Ну хорошо, тогда ваши и...
Ойшин закрыл мне рот ладонью. Это было его первое ко мне прикосновение за последние 5 лет, и мне стало не по себе. Неловко и неприятно, что дошло до этого.
- Прости... Нападаю на тебя так, будто все это твоя вина. Я знаю, что ты лично совсем здесь ни при чем. Просто такие вещи можно излить только друзьям - с недругами ведь нет смысла и разговаривать! И поэтому именно друзьям обычно достается на орехи... Мало кто из них понимает, что это я с ними так потому, что доверяю им... Извини... Испортила тебе все купание...
- Ничего, - сказал Ойшин, - Ничего ты не испортила. Ты же объяснила, в чем дело. Вот если бы не объяснила, я бы сам не догадался, честно. Подумал бы, что ты меня просто на дух не выносишь.
- Кто, я? – я растерялась от такой его простой откровенности.
- Да, ты...
- Нет, что ты...
Нам обоим стало неловко, и мы замолчали.
- Может, ты есть хочешь? - спросила я наконец.
- Умираю как хочу! - обрадовался Ойшин.
- Тогда поехали!
Мы довольно быстро добрались до маленького киоска на улице в Пунде - здесь можно было купить местные креольские кушанья и взять их с собой. Я встала в очередь среди антильцев и антильянок, хотя Сонни мне в свое время этого делать ни за что не давал (а тогда здесь было, кажется, намного спокойнее и безопаснее, чем теперь). Ойшин беспомощно разглядывал меню, не зная, что есть что. Он по-прежнему был весь мокрый, хотя я предлагала ему переодеться после купанья. Антильцы поглядывали на нас с озорным понимающим блеском в глазах – видно, решили, что это я зачем-то столкнула его в воду!
- Стоба ди кабриту, пор фабор , - сказала я, на секунду позабыв совет Донала.
- О, сеньорита знает папиаменту ? - обрадовался продавец. - Сеньорита из Венесуэлы? Или доминикана?
Пришлось мотать головой и поскорее рассчитываться. Язык уж точно до Киева доведет. А может, даже и до Тбилиси...
- Ммм.. Вкусно!- похвалил Ойшин, который не удержался и начал есть еще по дороге. - Это что?
- Лучше я тебе потом скажу, когда сьешь...
Пластмассовая вилка застыла у него во рту.
- Что, лягушка какая-нибудь? Или собака? Или ящерица?
- Ну, зачем такие крайности? - засмеялась я, - Это просто тушеная козлятина!
*****
Воскресенье прошло незаметно, и вот уже наступил мой первый рабочий день.
Оказалось , что весь офис Тырунеш состоит только из нее и из ее антильской секретарши - Марилены. Но мне это было даже по душе. «Меньше народу - больше кислороду».
- Никогда в жизни не думала, что буду заниматься пиаром американской армии! - пошутила я немного нервно. Хотя это была не шутка. И вместо слова «армия» мне очень хотелось употребить слово «военщина». Только я не нашла его- ни в английском, ни в голландском языках...
- Я тоже никогда не думала!- охотно отозвалась Тырунеш. - Сейчас не время и не место тебе рассказывать (ничего, что я на «ты»?), но в выходные приходите к нам вместе с мужем в гости, и тогда обо всем поговорим, хорошо? И об этом тоже. А пока вот, посмотри... Это тебе образец того, чем мы тут занимаемся. Хотя и не слишком удачный, надо сказать...
Я взяла в руки протянутый ею листок бумаги и прочла:
«Передовой пункт базирования американских ВВС на Кюрасао жертвует два автобуса и один грузовик местным организациям, которые согласились принять их подарок. Эти транспортные средства будут использоваться для обеспечения потребностей обучения и в целях повышения благосостояния и морали...»
Грузовик и два автобуса для повышения морали? Я вопросительно подняла брови. До такого даже мои корейские друзья не додумались бы. Да им это и не надо – у них с моралью и без американского грузовика все в порядке!
«Эти транспортные средства находятся в превосходном состоянии и заменяются более новыми моделями....»
«На тебе, боже, что нам негоже!»- подумала я.
«...В пятницу состоится небольшая церемония, посвященная передаче этих транспортных средств. Эта церемония будет проведена в отделении полиции в Рио Канарио в 4:00 часа дня. Представители прессы приглашаются присутствовать при церемонии для репортажей и фотосъемки.»
- Ну и кто создатель этого шедевра про необходимые для повышения морали подержанные транспортные средства? – поинтересовалась я.
- Полковник Ветерхолт. Из голландской армии. Он отвечает там за связи с американцами и совместные операции с ними. Он думает, что очень хорошо знает английский язык, а на самом деле он из тех голландцев, кто переводит голландское «ondernemer» на английский как «undertaker» ... А вот и он! Легок черт на помине,- прошептала Тырунеш.
В дверь бодрым, военным шагом вошел высоченный - точно на две головы выше меня и даже выше Ойшина - голландец в военной форме, лет 50-и, с небольшим пивным животиком, чем-то напонимающий Еруна Краббе .
- Goede morgen, dames ! Это откуда же у вас тут такое создание, Тырунеш? Как случилось, что я ее раньше не видел?
- Это Саския Дюплесси, моя новая помощница, полковник. Я как раз думала над тем, чобы поручить ей новую кампанию поддержки наших американских друзей... Но Саския только не днях приехала, поэтому ей понадобится немного времени, чтобы вработаться, узнать людей и обстановку...
- Очень приятно, полковник,- сказала я по-голландски, протягивая ему руку. Я хорошо запомнила, какой бздык есть у голландцев насчет пожимания женщинам рук. Это чуть ли не как тест на верность идеалам демократии и рынка: если ты не хочешь, чтобы мужчина пожал тебе руку, значит, ты не иначе как мусульманская агентка...
Полковник заулыбался, заслышав родную речь
- И мне очень приятно. Ну о-о-очень.... Вы фламандка, Саския?
-Нет, я из Южной Африки. Но у меня мама была голландка...
Я даже вспотела от собственного вдохновенного вранья.
- Добрый день, Саския! С приездом в эту карибскую дыру, будь она неладна! Ну, как Вам мое творчество, а? – полковник Ветерхолт кивнул на лист бумаги у меня в руках- Вот выйду в отставку, перейду на службу к Вам, будем пиарить наших американских друзей вместе!
И он самодовольно захохотал.
- Надеюсь дожить до этого светлого дня, полковник! - по привычке с юмором отреагировала я, как отреагировала бы в Ирландии. Я совсем забыла, что передо мной был воспринимающий все буквально голландец, да еще и не просто голландец, а голландец в квадрате: голландец и военный. Этот голландский Скалозуб расплылся в улыбке и стал еще самодовольнее.
- А я тут, знаете, Саския, такие убытки понес из-за этого исландского банка...Слышали, наверно? Глупая жена уговорила меня вложить туда наши сбережения. Хорошо только то, что я оказался не настолько глуп, как она того бы хотела, и вложил туда только 15 тысяч евро. Она-то хотела, чтобы я положил целых 120.000. Что за идиотская страна такая, эта Исландия? Вы там никогда не были?
- Нет, - сказала я, - Никогда. Я люблю теплые страны.
А сама вспомнила, что кроме встречи Горби с Рейганом в Рейкъявике, был еще и такой факт, как исландское политическое убежище для шахматиста Бобби Фишера, единственным преступлением которого было то, что он сыграл в шахматы в Югославии. Вот ведь какая замечательная в Соединенных Штатах свобода! И какой замечательно яркий пример для ее пропиаривания...
Хотя это Бобби Фишеру гостеприимная Исландия предоставила политическое убежищe, а вот наши с вами бывшие соотечественники оттуда бегут. Да ещё так, что запрашивают на основании этого бегства… политическое убежище в другой европейской стране…
Тоня и Игорь - украинцы, семейная пара. Они производили на первый взгляд такое же впечатление, как и подавляющее большинство семейных пар сегодня, в постсоветское время, в нашем бывшем СССР: людей, которые вместе не от большой, "книжной любви", но прибились друг к другу, как к островку хоть какой-то надежности и взаимозащищенности в ненадежном и страшном этом мире. Они шагали по улице, бережно держа друг друга под руку, чем.-то похожие на двух испуганных воробушков за карнизом, словно боящихся, что их разнесет в разные стороны ветром...
Но Тоню и Игоря ветром в разные стороны уж точно не разнесет. Они знают, чего хотят от жизни - осесть в Британии- и знают, как этого добиться. На мякине этих воробушков не проведешь.
Жизнь их ( по крайней мере, то, что они о ней рассказывают ) полна приключений и запутана настолько, что в ней не разобраться и Шерлоку Холмсу, - не то что британским бюрократам из иммиграционных служб, тщетно пытающимся выполнить заданную им правительством норму по "держать и не пущать".
Оба - уроженца Западной Украины; Тоня некоторое время жила в Восточной, после своего первого замужества (по её словам, первым её мужем был то ли ветеран Афганской войны, то ли герой-спасатель Чернобыля, но в любом случае, он умер, оставив Тоню молодой вдовой), а потом оказалась за границей, где и встретила разведенного к тому уже времени Игоря.
Энергией и хваткой Игоря трудно не восхититься: например, практически не зная английского и не имея даже адвоката, он сумел несколько раз в суде разбить в пух и прах (с железными аргументами и ссылками на сооветствующее британское и международное законодательство, которые он подобрал в интернете) безуспешно пытающегося их депортировать представителя властей, который, видимо, типично высокомерно, по-британски, понадеялся на то, что раз человек не знает "великого английского" языка, то у него нет шансов на знание своих прав и правительственных обязанностей. Игорь элементарно доказал ему, что депортировать их с Тоней некуда: оба были советскими гражданами, с исчезновением с карты мира СССР остались людьми без гражданства, так как нового гражданства ни одной из стран СНГ не получили, так что, по его заверениям, ни Украина, ни уж тем более Россия их не возьмет: с какой это стати?
"Пусть ищут…"- ухмылялся Игорь. Тоня тоже улыбалась. "Пусть запрашивают посольства, в конце концов. У меня все равно была раньше другая фамиля. Так что ничего они не найдут. Ничегошеньки!"
За несколько лет пара эта побывала в нескольких европейских странах, выбирая, где же все-таки лучше. Исландия давала им убежище (не знаю, какую историю рассказал Игорь там, но исландцев убедить оказалось легче, чем. англичан). Но им там не понравилось.
" Да, наших там целая колония уже," - рассказывал Игорь.- "И болгары есть, и чехи - все равно все вместе держимся, все мы - братья. Вот только холодно там, черт побери, и даже никакие деревья не растут - один лишайник. Ну, что это за жизнь? Скучно, пойти некуда… И едят они черти что. Один раз Тоня приготовила борщ - так эти исландцы нос от него воротили: "Ой, что это? Какой цвет страшный!", да и запах чеснока их перепугал. А потом предложили нам местный, свой деликатес: подтухшее китовое мясо… Б-р-р-р! До сих пор вспоминаем с содроганием! Нет, Исландия - это не для нас. И дорого там все, черт побери, как дорого!"
Вот такие разборчивые у нас те, кто "просит убежища по гуманитарным причинам, от политических преследований"…
После Исландии наша пара очутилась в Ирландии, но там оказалось ещё хуже: денег наличными беженцами вообще не выдают, только ваучеры на еду, да и жилье - коммуналка… Ну, что это такое, в самом деле? Такого даже в СССР у них не было!
Кончилось тем, что Тоня и Игорь оказались под открытым небом, и, видимо, возмущенные таким негуманным обращением с собой, рванули в Британию, где сдались властям, заявив, что требуют убежища… не от России или Украины, а от этой самой нехорошей Ирландии, которая злостно нарушала их права человека… С подобной постановкой вопроса местные дуболомы из Immigration видимо, ещё не сталкивались и готовы к ней не были. Чего Игорь и ожидал…
Их дело продолжалось долго. Но они даром времени не теряли: освоились на месте до такой уже степени (по-прежнему при этом практически не зная английского!), что знали, к кому из юристов или политиков с чем. обращаться: точно знали, кто из них католик, а кто - протестант-юнионист, и с кем каким тоном соответственно надо разговаривать и на кого именно надо жаловаться, чтобы добиться своего…
Например, местному юнионистскому члену Парламента они поведали жалобную историю о том, как их притесняет… ИРА: якобы Игорь «из патриотических чувств» (??) вывесил в окне своей квартиры британский флаг и после этого стал получать угрозы. Насколько невероятна эта рассказанная им история, явствует из того, что проживали Игорь и Тоня в самом что ни на есть протестантско-лоялистском "логове" города, куда ИРА и носа не сунет, и вокруг там все было украшено просто до тошноты как раз теми самыми флагами, который, по словам Игоря, им пытались запретить повесить на свое окно…Да он и не скрывал он меня, что все выдумал.
Казалось бы, конечно, какая разница? Какой может быть от этого и кому вред? Ведь людям просто-напросто хочется здесь остаться, для этого, что называется, все средства хороши, а британские чинуши могут и не знать, в каком именно районе города они проживают (для этого надо оказаться на месте). Но дело в том, что такие политики, так тот, к кому Игорь и Тоня обратились за помощью, используют их фантазии уже в своих собственных политических целях (прекрасно зная при этом, насколько данная история неправдоподобна!) - для подрыва местного мирного процесса. И вот уже разьяренная лоялистская толпа нападает на расположенные напротив жилья Тони и Игоря квартиры, в которых, как их убедили, поселились "католики, не дающие местным протестантам праздновать свою культуру" - и на стенах нового, красивого здания появляются полные ненависти надписи: "Католики- вон!", "очистим наш район от католиков", а в окна ничего не подозревающих людей (и уж совершенно не подозревающих фантастическую подоплеку всей этой истории!) летят камни…
Можно только представить себе, как далеко бы пошел здесь по жизни Игорь со знанием английского! Впрочем, знания -дело наживное…А в качестве резервного варианта (на тот случай, если власти все-таки найдут, куда их депортировать) Игорь и Тоня "работали над ребенком": спешили, пока не отменили ещё законодательство, по которому рожденные здесь дети автоматически получали гражданство официально являющейся соседним государством Ирландии (если в самой Ирландской Республике такое рождение уже не дает родителям автоматических прав на пребывание там, то здесь ещё пока можно было воспользоваться европейским законодательством, позволяющим родителям гражданина одной страны Евросоюза проживать вместе с ним в другой). Причем оплачивал эти их попытки британский налогоплательщик, так как Игорь и Тоня пользовались для достижения этой своей цели здешней медицинской помощью…
Конечно, в этом нет никакого преступления. Тем более после того, как ограбили и продолжают грабить как Украину, так и Россию западные корпорации, наряду с нашими отечественными "олигархами". Но кто знает, сколько ещё всего о своем прошлом не договаривали Тоня и Игорь и от чего (кого) они на самом деле скрываются….
Как-то в белфастском магазине встретилась мне молодая девушка, землячка Тони (из того же города), замужем за работающим там же литовцем. Тоня и Игорь обычно всегда так радовались контактам с соотечественниками здесь, что не упускали ни одной возможности познакомиться с новыми людьми и пригласить их к себе в гости. Но - странное дело! - когда я радостно поведала Тоне о её землячке, вместо энтузиазма лицо её сменилось гримасой страха. И встречаться с Олей они совсем не захотели. "Ты не знаешь всего…"- , только и промямлила Тоня мне в ответ. "О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух…"
- Впрочем, это пустяки - по сравнению с тем, какие большие дела предстоят нам с вами, барышни!- услышала я бодрый голос полковника. Он вернул меня на землю.
- Мефрау Франсиска, майор О'Лири возлагает на вас такие надежды! Житья уже просто не стало от этих мальчишек. Того и гляди в самолеты начнут забираться. Жаль,нельзя с ними тут по закону военного времени... А тут еще пару недель назад этот проклятый бегун приезжал сюда - тоже пиариться. Видели бы Вы, Саския, что здесь творилось! В его честь тут даже монету хотят выпускать. (Я бы в его честь собаку свою не назвал.) Ну, а при чем тут наши ребята с ППБ? Разве это они его обогнали в Пекине? Или судили, куда он там заступил? Нам теперь не будет покоя до тех пор, пока не пройдет его апелляция. Хоть бы уж дали ему эту медаль, что ли - пусть подавится, паршивец! Дамы, надо что-то делать! Придумайте нам что-нибудь такое, чтобы эти местные.. - он хотел сказать какое-то слово, но посмотрел на Тырунеш и в последний момент осекся. -... прочувствовали, какое добро несут им наши американские друзья. Я понимаю, конечно, что одного грузовика будет мало. Но, может, вы что-нибудь такое придумаете? В конце концов, вы ведь у нас эксперты, а?
- Мы сделаем все, что в наших силах, полковник, - ровно сказала Тырунеш. - Я сейчас распространю это Ваше заявление работникам прессы, а Вы зайдите к нам в четверг, когда мы еще раз прорепетируем все детали церемонии в пятницу. Я уверена, что к тому времени у нас с Саскией появятся какие-нибудь достойные идеи...
-Afgesproken !
Полковник подошел ко мне почти строевым шагом и еще раз крепко пожал мне руку.
- У нас тут так мало таких, как Вы!- сказал он мне проникновенно. - Вы будете просто на вес золота. До встречи!
И вышел за дверь. На вес золота? Я? Это еще почему?
- Видела? Он хотел сказать - мало белых, - спокойно пояснила Тырунеш, - и «эти местные черномазые».... Понимаешь теперь, Саския, почему ты нам так нужна? Если бы не это, я бы и сама справилась. Но они никогда не поверят мне на 100%, А тебе поверят - если сумеешь сыграть свою роль. Я знаю, я не сомневаюсь, что они что-то затевают....
- Ну, а что же нам делать с американцами? - спросила я, - Что такое можно придумать, чтобы сделать их популярными? Ей-богу, мне такая задача кажется нереальной...
- Есть у меня одна идея, - ответила Тырунеш - И мы скажем полковнику Ветерхолту и майору О'Лири,что идея эта – твоя....
Она подошла к окну и помолчала - словно ждала, когда машина полковника отъедет подальше.
- Пусть покрасят наши средние школы за свой счет и пособирают мусор на пляжах, - наконец сказала она, - Хоть какая-то польза будет от негодяев....
Глава 26. Боливарийский кружок.
“Tula warda,
No wak ainda
Ya ku nos tin algun kos di drecha
Kere ku nos ta trahando duru ”
(слова песни «Тула, подожди!» антильской группы «Добле Эр»)
....Первая рабочая неделя пролетела незаметно. Я знакомилась с досье ППБ и некоторых других клиентов (американские вояки поручили пиарить их местной фирме потому, что это было дешевле, чем везти с собой постоянных армейских пиарщиков и потому, что местные специалисты «лучше знали антильский менталитет»), изучала, как их «делают популярными» -и про себя удивлялась: «Ой, дурят нашего брата! Ой, дурят!» Дурят не в том смысле, что на самом деле сделают кого угодно популярным - просто все эти попытки их таковыми сделать были настолько шиты белыми нитками, что это вызывало вопросы в отношении всего института пиарщиков и рекламеров. Вот уж кто поистине, как говорилось в анекдоте об армянском радио, «бесполезный животный»! Да они еще бесполезнее, чем были самые кондовые пропагандисты и агитаторы эпохи застоя!
С какой стороны ни смотри, как ни крути, для обычного человека - пользуясь капиталистической терминологией, потребителя - пользы от этих щелкоперов ну ни малейшей. Польза есть только тем, кто их нанимал - а значит, можно смело сказать, что для общества в целом они аналогичны клопам. От клопов, к слову, может, тоже есть польза - тому, кто захочет продать вам новый диван...
Не берусь, конечно, говорить за обывателей «развитых» стран: эти как загипнотизированные кролики и безо всяких пиарщиков привыкли безоговорочно верить любой вешаемой ими на уши лапше, веря во внушенный им с молоком матери (а чаще - с искусственной молочной смесью) миф о «свободе» их прессы. И точно так же словно заколдованные покупают то, что рекламировалось по телевидению. У нас же дела обстоят по-другому.
Поясню.
Над рекламой и над пиарщиками у нас смеются. «Какой «неповторимый вкус»? Зубной порошок!»- говаривал один мамин коллега об известной марке жевательной резинки. В нас с советских времен заложена уже на генетическом, наверно, уровне неистребимая способность читать между строчек. И на любой самый распиаристый пиар у меня тоже вполне стойкий, советский иммунитет.
На первый взгляд может показаться, что это не так. Ведь в советское время у большинства наших людей радио, телевидение и газеты пользовались безоговорочной репутациейю Помню, как Тамарочка наотрез отказывалась поверить в то, что сегодня пойдет дождь, хотя над головой уже были грозовые тучи: потому что по радио сказали, что дождя не будет! Это было так потому что в советское время непроверенную информацию в средства массовой информации не допускали - например, шарлатанов, обманывающих людей, не подпустили бы и близко. Негласно считалось, что государство несет своего рода ответственность за достоверность публикуемой информации - потому что газеты, телевидение и радио тогда были государственными. Именно на этом-то и погорели у нас столько людей, когда катастройка только еще началась: раз что-то предлагают по радио или в прессе, значит, этому можно верить. Печатное слово было для наших самых читающих в мире людей чем-то магическим. Но с тех пор много воды утекло, и в качестве механизма выживания в мире, где за деньги можно опубликовать любое вранье, в нас возобладало советское же наше умение читать между строк: умение за написанным видеть действительные мотивы авторов. Вот где неожиданно пригодился нам наш опыт общения с цензурой! Привыкшие же считать, что у них ее якобы нет западные обыватели оказываются беззащитными перед пиаром и адвертайзингом словно черепаха без панциря.
По своей сути маркетинг, реклама и пи-ар - -вне завимости от различий между этими одинаково бесполезными для жизни людей отраслями - рассчитаны на идиотов. Какими бы высокопрофессиональными качествами ни обладали работники данных отраслей, просто такая у них изначальная установка: считать людей дурачками, которых можно обманывать. Убежденность, что сами они неспособны разобраться в происходящем и в существующем. И это-то и есть самое в этих нахлебниках оскорбительное. Пи-ар даже по сути своей больше других отраслей словоплетства нацелен на обман: «Когда человек читает написанную третьим лицом статью о продукте или видит репортаж о вашем событии по телевизору, он видит что-то такое, за рекламу чего вы не платили напрямую, и потому он склонен оценивать это по-другому, чем платную рекламу. Когда существует какого-то рода «одобрение» третьим лицом, - в данном случае, независимым источником СМИ - мы можем создать большее доверие к продуктам или услугам наших клиентов»- трубит учебник для этих современных наперсточников.
Сколько я мысленно плевалась, пока читала эти файлы! У меня было такое ощущение, что я разгребаю агвиевы конюшни. Впрочем, похоже, такое же ощущение было и у Тырунеш, которая почти всю неделю, чертыхаясь, провела над пресс-релизом генерала Лебедя голландского разлива - пытаясь привести его в мало-мальски удобоваримое состояние.
- Потом ведь будет списывать на нас, когда люди будут над ними смеяться!
Так мы с Тырунеш оказались товарками по несчастью. Мне захотелось немного поднять ей настроение, и я начала ей рассказывать наши анекдоты о рекламе. Конечно, она сразу поймет по анекдотам, что я вовсе не из Южной Африки, но ведь Донал сказал мне, что тот, кто назовет мне пароль - «человек наш на 200%»....:
- Раз уж речь у нас зашла о смехе... - сказала я. - Вот, послушай. «Бритва Джилетт - Первое лезвие бреет чисто, Второе - еще чище, ... Двадцать четвертое - полирует челюсть... « - Китайский карандаш от тараканов! Достаточно помазать им в нескольких местах, и тараканы мгновенно исчезают. А квартира быстро заполняется китайцами.»- «Для нашего пива мы отобрали самые лучшие зёрна. Мы всегда отбираем всё самое лучшее. Таможня Российской Федерации.», - «Раньше мои волосы были сухими и безжизненными. А теперь, благодаря моему новому шампуню, они вечно мокрые и шевелятся! « - «Девушки! Хватит беспокоиться из-за каких-то там пятен! Беспокоиться нужно, когда пятен нет!» - - "Делми", наши мальчики собрались на рыбалку, что мы им приготовим? - Папа, папа!!! Наша мама опять с маргарином разговаривает!»
Тырунеш слушала - сначала с интересом, потом начала тихонечко посмеиваться, потом не выдержала и захохотала в голос.
- Звонит генеральный директор «Пепси-Колы» Путину « Мы хотели бы разместить наш логотип в качестве рекламы на вашем государственном флаге. За это мы заплатим 50 000 000 долларов» Путин: «Минуточку». Ястржембскому: « Когда у нас истекает контракт с «Аквафреш»?
Она захохотала еще заливистей.
- Новый «Тайд» сделает ваше бельё безупречно белым, независимо от того, какого цвета оно было до стирки... Hовый «Олвейс» с крылышками - теперь в два раза уменьшена нагрузка на крыло и улучшена маневренность.... Пришлите четыре крышечки от унитаза и вы получите бесплатный рулончик туалетной бумаги.... «А вы поменяете пять пачек обычного порошка на один грамм необычного?»... «Рекламу «Ваша киска купила бы «Вискас» нам помогал проверять дрессировщик Куклачев. Но у него ничего не вышло. За бесплатно - жрет. А вот покупать не желает!» Реклама: "Я делала макияж пассажиркам "Титаника". Тушь остается на ресницах..." И наконец – «известно, что кожа вокруг глаз наиболее чувствительная. Лаборатория «Гарнье» решила эту проблему... - Мы пересадим ваши глаза туда, где кожа не такая чувствительная!»
Тырунеш согнулась пополам у монитора и начала издавать нечленообразные звуки.
Пресс-релиз полковника Ветерхолта, исчерканный красной ручкой, скатился на пол, но у нее не было сил даже его поднять.
- А... а... а про пиарщиков тоже есть? – еле выдохнула она.
- «Союз педиатров рекомендует »Памперс». «Памперс» - единственные подгузники, рекомендованные Союзом педиатров. Союз педиатров - единственный союз, созданный специально для рекомендации подгузников «Памперс»... Или нет, вот этот лучше: приходит пиарщик к директору и говорит: «- Скажите мне, пожалуйста, что происходит? « «- Ну, сейчас попробую объяснить...»- «Да нет, объяснять мне не надо, я пиарщик, объяснить и сам могу. Вы мне скажите, что реально происходит?»
В дверь постучали, но обе мы все еще никак не могли справиться со смехом. Дверь отворилась. На пороге стоял Ойшин. Как он проскочил через секретаршу Марилену?
- Вы забыли еще один анекдот, - серьезно сказал он, - «Я - террорист, и постоянно работаю с людьми. Вот почему «Тик-так» всегда со мной!»... Саския, рабочий день кончается...
Он повернулся к Тырунеш.
- Вы позволите мне забрать ее сегодня чуть пораньше? Я, кажется, нашел помещение для своего мебельного салона. Хотел ей показать...
Тырунеш махнула рукой, вытирая выступившие на глазах слезы:
- Иди домой, Саския! Иначе я никогда не доделаю этот чертов пресс-релиз...
...Впрочем, бывают в нашей стране и грустные анекдоты...Даже о рекламе.
« Эх ты, Чаппи! Что же ты забор-то перепрыгнуть не смог?! - Да хозяин... Кормит едой со своего стола: колбасой, котлетами, ветчиной... - Хочешь попробовать настоящую собачью еду? Беги к пенсионерам и попроси то, что едят они.»
Помещение, которое нашел Ойшин, оказалось в двух шагах от нашего дома: в том самом здании, где я когда-то работала у дяди Патрика секретаршей. И, конечно же, принадлежало тоже ему! Только я работала наверху - туда был отдельный вход снаружи, по винтовой лестнице, а мастерская Ойшина находилась на первом этаже.
- Подведешь ты меня под монастырь... – вздохнула я. Но он даже не слушал, что я говорю – так он был захвачен своими планами.
- Это я работать буду на первом этаже, - поправил он,- А мебельный салон будет на втором.
- А ты подумал, как ты туда свою мебель будешь затаскивать?- осторожно спросила я, - Не лучше ли было бы найти помещение где-нибудь поближе к городу, например, в Отрабанде?
- Это слишком далеко,- воскликнул Ойшин, - Я не хочу каждый день таскаться через пол-острова. И потом, Отрабанда, насколько я понял, это место для туристов, а какие туристы будут покупать себе мебель? Нет, это для местных жителей... Дам пару объявлений в газете...
- «Думаю, что наши работники не представляют себе глубоко, что такое революция в производстве мебели »-насмешливо сказала я. Мне было обидно, что он так рискует, не думая обо мне – и все только из-за того, что ему лень немного подальше отъехать из дома. Ведь чем чаще он будет видеть дядю Патрика, тем больше шансов, что и дядя Патрик увидит рано или поздно меня. Но Ойшин не понял. А у меня не было желания затевать с ним ссору.
- В выходные Тырунеш с мужем приглашают нас на пикник в Кристофель-парк,- сказала я ему вместо этого.
Кристофель-парк называется так в честь расположенной в нем самой высокой на Кюрасао горы. Гора- это, наверно, слишком громко, в ней всего 375 метров, но все-таки... В состав пака входят территории 3 бывших плантаций. Знаменит он орхидеями, кактусами и летучими мышами.
Услышав про гору, Ойшин неожиданно загорелся энтузиазмом.
- В Дублине я был членом группы любителей прогулок по горам,- с гордостью сообщил он мне, - У меня и обувь с собой соответствующая есть. Обязательно взойду на вершину! А пикниковать буду с вами потом, когда спущусь...
Ойшин размечтался не на шутку. Видя, что его не отговорить, я пообещала ему, что узнаю, не составит ли муж Тырунеш, Арлон ему компанию, Для меня самой, знакомой со здешним климатом, это было чересчур...
Оказалось, что составит.
- Вот и хорошо, - обрадовалась на следующий день Тырунеш, - Только подниматься туда надо рано – часов в 7. Идти целых 3 часа-надо успеть до самой сильной жары. Пусть мужчины поупражняются, а мы посетим пока старую плантацию Савонет. И я расскажу тебе немного больше о том, что здесь у нас происходит...
... Увы, Ойшин позорно проспал утреннюю зорьку... И еще более увы, все равно решил во что бы то ни стало покорить в тот день Кристофель-берг, как я его ни отговаривала...
Утро выдалось солнечное - как и почти каждое утро здесь. Ойшин отказывался поверить мне, что на Кюрасао вообще когда-нибудь бывает дождь. И действительно, полупустынный пейзаж, украшенный лишь колючим кустарником да высокими кактусами, склонял к такой мысли.
Пока мы добрались до Кристофель-парка, солнце взошло уже высоко и стало сильно припекать.
- Может, не надо тебе ходить туда? - махнула я рукой в сторону Кристофель-берга. - В другой раз, а? Смотри, как уже жарко...
- Мы же с собой воду возьмем. И головной убор у меня есть , - Ойшин похлопал по своей бейсбольной кепочке, - А наверху наверняка прохладно...ветерок... Тебе с нами не хочется?
- Нет, спасибо.
Может, он и прав насчет ветерка - недаром плантаторы всегда ставили свои дома на возвышенностях, чтобы со всех сторон освежало ветром, - но под такое солнце и с его бледной кожей?...
- Ты хотя бы кремом солнцезащитным намажься, - от души посоветовала я Ойшину. - Ты ведь даже ни разу не загорал еще тут....
- Каким-то еще кремом...Может, еще помаду губную предложишь? - буркнул он недовольно, - Что я, какой-нибудь ***?
Он недоговорил, но я поняла, что он имел в виду. Опять это европейское пристрастие к форме вместо содежания. Мне стало смешно. Как будто крем - это не для его же собственной пользы! Это было из той же серии, почему мальчики не должны дарить на 1 сентября цветы учительнице. А вот корейские мальчики почему-то спокойно дарят. И даже не стесняются плакать, если их переполняют чувства. И тем не менее, они помужественнее большинства ирландцев!
Тырунеш и Арлон уже ждали нас - в тенечке, под навесом около дома плантатора на превращенной в музей плантации Савонет. Плантация эта была основана в начале 1660-х годов, на ней проживало более 1500 человек. Разводили здесь в основном скот, получали молоко и шерсть, но в сильную засуху скот погибал. Растения здесь был смысл выращивать только засухоустойчивые - например, арахис. На экспорт выращивали сизаль. Но, честно говоря, меня не интересовал экономический аспект истории плантаций. Меня гораздо больше волновал их челоивеческий - точнее говоря, бесчеловечный! - аспект...
Арлон оказался высоким как баскетболист, симпатичным белозубым парнем -цветом кожи чуть темнее, чем Тырунеш. Я быстро поняла из разговора, что политика его не интересует. В общем-то он жил как у Христа за пазухой - благодаря родителям, и интересовало его только как героя Жванецкого: «- Что вас интересует? - Меня интересует, ну, поесть что-нибудь.» Плюс - как и в обычном потребительском наборе – fast toys for fast boys . Я смотрела на него, слушала его и думала: как же хорошо, что я вовремя перевезла своего Че в непотребительское общество!.. Когда человеку под 30, а у него в голове все еще такая детская дребедень, это уже даже не смешно...
Я посмотрела на Тырунеш, пытаясь понять, что же привлекло ее в нем, кроме внешности (она вряд ли была из тех, кого можно завлечь статусом родителей!). Но ответа на этот вопрос так и не находила - кроме того, что видела перед собой человека, повторяющего мои ошибки. Который когда-нибудь - возможно, очень скоро - сам все это поймет...
Впрочем, к чести Арлона, парень он был компанейский, веселый, чувствовалось , что с легким характером. Это уже и само по себе не так мало...
И достаточно безрассудный, поняла я, когда он поддержал Ойшина в его стремлении покорить местные вершины.
- Ничего такого страшного, девочки. Я пойду с ним, я много раз бывал там, заблудиться там невозможно. И не так уж сегодня и жарко...
Может, для уроженца Кюрасао это и не было жарко, но для выходца из Белфаста, где люди падают в обморок при плюс 23...
- Пожалуйста, возьми с собой хотя бы мобильник! - попросила я Ойшина, - В случае чего сразу звони мне...
- Ты со мной как с маленьким обращаешься!- не выдержал Ойшин.
«Что же делать, если ты ведешь себя как маленький...» - подумала я, но вслух говорить не стала.
- Оставь их, Саския, пусть себе идут!- сказала вдруг Тырунеш, и я по тону ее поняла, что она о чем-то хочет со мной поговорить.
Арлон с Ойшином взяли с собой запасы воды и еды, надели рюкзаки, нахлобучили пониже кепки и двинулись в путь, а мы с Тырунеш прогулочным шагом отправились по дорожке вокруг плантаций.
Она долгое время молчала -видимо, не знала с чего начать. Я не стала ее ни о чем спрашивать -ждала, когда она сама соберется с мыслями.
Мы шли по тропинке, проложенной через колючие заросли того, что когда-то было плантацией. Вокруг уже все звенело от жары. Дорогу нам перебегали мелкие лагадиши. Иногда в зарослях мелькали головы любопытных игуан. Некоторые из кактусов все еще цвели, и над цветами порхали какие-то мелкие птички.
- Эта дорога тянется километров на 10, - сказала Тырунеш, - Как раз вернемся к тому времени, когда наши парни будут спускаться.
- Я уже говорила тебе, что мне не забыть моих отца и сестру.- продолжала она - Не забыть того, что мне нельзя жить у себя на родине. Но не только в этом дело. Когда я была совсем маленькая, отец мой работал на Кубе, я ходила в кубинский детсад. Мне никогда не забыть, какая там была атмосфера- братская, дружеская.Я никогда и нигде в жизни себя так не чувствовала – ни до и ни после этого.
Все эти годы я продолжала следить за событиями в разных странах мира. Моя собственная страна раскололась надвое, потеряла выход к морю . К власти в ней пришли американские марионетки, которым наплевать на народ. Зато на Западе они слывут «демократами»... Чем дольше я жила в Нидерландах, тем сильнее становилось мое желание, чтобы мои собственные дети, если они у меня когда-нибудь будут, не жили такой жизнью, как люди там. Я хорошо училась, могла бы многого там достичь, могла бы стать эдакой эфиопской Хирси Али , если бы пошла на сделку со своей совестью. Но я предпочла уехать... Очень хотелось найти единомышленников, но в Нидерландах это мне так и не удалось, хотя я пыталась. К сожалению, левые, которых я встретила там, все были какие-то витающие в облаках. Может быть, мне просто не повезло... Они не представляли себе реального социализма - со всеми трудностями, со всеми его несовершенствами, но все-таки неизмеримо лучше того, что мы видим сегодня. Вместо этого они мечтали о какой-то манне небесной. Я о манне небесной не мечтаю... Пару лет назад я была по делам в Каракасе- и меня потрясло, тронуло до глубины души то, что я там увидела. То, как меняется к лучшему жизнь людей. То, как борются они за свои права. Знаешь, одно дело, когда симпатизируешь тем или иным силам абстрактно - и совсем другое после того, как увидишь этих людей своими глазами.... После того, как тебе доведется вместе с ними смеяться и плакать и даже делить кусок хлеба. Теперь они как родные мне. Я буду драться за них, если надо!- глаза ее засверкали.
Я кивнула. Я очень хорошо понимала все эти ее чувства.
- Когда на Кюрасао, который стал для меня вторым домом, прибыли американские солдаты, сначала я была вне себя от гнева. Но у меня хватило ума никому этого не показывать. Арлон все равно не понял бы таких вещей. Хорошо, что Орландо (ты с ним еще встретишься) дал мне почитать книжку о Феликсе Дзержинском. О том, как он говорил про горячее сердце, чистые руки и холодную голову. Вместо того, чтобы крушить все вокруг от бессильной ярости, я приехала сюда, села здесь и задумалась. Было ясно, что американцы выбрали Кюрасао неспроста. Что борьба с наркотрафиком - это для них дело второстепенное и во многом только предлог для того, чтобы зацепиться за Антилы. Экономически они уже давно вытесняют отсюда голландцев. Теперь, видимо, решили, что одной экономики мало. Мне с самого начала было ясно, что в их прицеле - Венесуэла и Колумбия.. Что я смогу сделать, чтобы им помешать? Вот лично я, без ссылок на кого-то другого? Пусть даже это и будет немного...И когда мне достался этот контракт с ППБ (спасибо Арлоновым родственникам!), я чуть не запрыгала от радости, - хотя за пару месяцев до этого я задушила бы любого, кто мне на такое даже бы только намекнул. Пока дело ограничивается нагнетанием напряженности – все эти постоянные визиты их военных кораблей, чем дальше тем больше; все эти «случайные» их залетания в венесуэльское воздушное пространство и прочие прелести... Но это еще цветочки. Чем больше я с ними общаюсь, тем больше я чувствую, что готовится что-то крупное - очень надеюсь, что не прямая агрессия, но с янками ни в чем до конца уверенными быть нельзя. Здесь очень много чего происходит. Например, знаешь ли ты, что ППБ представляет собой нечто совершенно новое в военном деле, потому что в ней учтены уроки космической войны в реальном времени, которые были приобретены во время войны в Персидском заливе. ППБ основывается на компактных разведывательных площадках - маленьких аэродромах для разведывательных летательных аппаратов и системе их связи в реальном времени с Космическим Центром Ведения Военных Действий, расположенным на военно-воздушной базе США в Колорадо-Спрингсе, что обеспечивает функционирование «виртуальной» военной базы. Обычное представление о Космическом Центре Ведения Военных Действий - это место, где проигрываются сражения в космосе, с использованием оружия, размещённого в космосе. Но еще с середины 90-х гг. этот центр переориентировался на региональную контрповстанческую борьбу. Центр провёл несколько секретных испытаний в середине 90-х гг., собирая в масштабе реального времени развединформацию с нескольких расположенных на земле и в космосе источников, анализируя её, и сразу же переправляя боевым самолётам, морским вспомогательным группировкам и армейским транспортным средствам поддержки. Дополнительные засекреченные информационные сети были созданы после 11 сентября. В ходе конфликтов в Боснии и в Косово Космическое Командование провело серию экспериментов с использованием данных космической разведки, полученных с помощью ППБ и беспилотных летательных аппаратов, базировавшихся на островах около побережья Далмации для того, чтобы обеспечивать оперативными разведданными для бомбардировок в Косово. Но только в ходе претворения в жизнь «Плана Колумбия» впервые оказалось, что базы на полную запланированы для использования «разведданных, полученных в режиме реального времени для ведения войны». Помнишь, что случилось недавно с товарищем Рейесом в Эквадоре?... Хотя несколько радаров уже были ранее размещены в департаменте Путумайо, а также в Перу и Боливии, США создали 4 специальных ППБ для ведения контрповстанческой деятельности в Колумбии – и одна из них находится здесь у нас... Здесь есть все для этого необходимое - и маленький аэродром, и портативное сигнальное разведывательное оборудование, и спутниковые антенны, и контактны с некоторыми контрактными компаниями по получению дополнительной информации.
Кто-то может сказать, что высокоточная война в реальном времени, ставшая возможной с помощью ППБ, представляет собой идеальный способ «достать Бен-Ладена» с минимальными потерями среди гражданского населения. Это явно более тонкое орудие, чем массированные бомбардировки. Но Бин Ладен до сих пор жив-здоров, а товарища Рейеса нет! ППБ испытывается на другом конце планеты - в Колумбии, и это доказывает, что Пентагон хочет использовать эту модель на разных контрповстанческих театрах боевых действий. Тот факт, что Буш заявил, что эта война ведётся не только с Аль-Кайедой, и что она «бесконечна» - прямая угроза того, что ППБ будут использованы снова и снова в разных региональных конфликтах. Увы, мало кто из антильцев даже догадывается об этих вещах. И одна из наших задач(наших – это моих и товарищей из боливарийского кружка, большинство из которых – антильцы) – в том, чтобы просвещать людей насчет этого. Но главное – нам нужна информация об американских планах в регионе.
Я молчала, пытаясь переварить все, что услышала. Многое из этого было для меня действительно новым. Дело было гораздо серьезнее, чем представлялось со стороны.Серьезнее – и неотложнее...Тут уже будет не до анекдотов.
- Я работаю с янками вот уже год. Кое-что удалось узнать, кое-какую информацию удалось переправить. Например, в мае этого года, когда американский самолет с Кюрасао вторгся в венесуэльское воздушное пространство...
Тем временем мы дошли до развалин соседней плантации – Зоргфлид.
- Вот, посмотри, - и Тырунеш кивнула мне на заросшие колючками останки места для наказания рабов и развалины дома тамошнего бомбы- надсмотрщика, - Мой народ, к счастью, избежал этой гнусной участи в своей истории. А сегодня из него пытаются сделать надсмотрщика над другими народами... Так же, как и из антильцев.
- Здесь, на этих развалинах поклялась я себе, что мои дети и внуки никогда не станут надсмотрщиками для «золотого миллиарда»,-тихо добавила она.
На обратном пути пришел мой черед рассказывать ей о себе. Не сказала я только о детях и о Корее. Не надо ее сюда впутывать. Я приехала на Антилы по своей доброй воле. Мне никто не платил и никто не посылал меня сюда. Жанна Д'Арк была права тысячу раз, говоря: «Если не я, то кто же?». И тем не менее один вопрос не переставал меня интересовать:
- Но почему все-таки именно мы? Что мы можем сделать такого, чего не можешь сделать ты?
- Вам они больше поверят, вы европейцы, - просто сказала Тырунеш. - Ты можешь даже случайно выведать у них что-то такое, о чем мне они никогда не проговорятся.
За разговором мы и не заметили, как вернулись на Савонет.
- Тырунеш! Саския! - услышали мы издалека голос Арлона, - Вашему мужу плохо! Вызывайте «скорую»...
...«Скорую» вызывать не понадобилось, Ойшин быстро пришел в себя, но по-прежнему не мог как следует передвигаться. Когда он вставал на ноги, его шатало. У Ойшина был тепловой удар.
- Дайте мне мокрое полотенце!- воскликнула я, - Скорее, хоть какое-нибудь...
****
...Он лежал на постели без движения - на животе и тихо, почти неслышно постанывал в подушку как раненый. Спина его была такого оттенка, что казалось, погаси свет - и она будет освещать комнату вместо лампы накаливания. «Красный фонарик при самом входе, тут ошибиться трудно, сеньор!»- вспомнилось мне. Бедняга! По себе помню, каково это.
- Кефир у нас есть? - спросила я Ойшина.
- Что?
- Ну, йогурт, только несладкий. Безо всяких фруктовых добавок. А то еще и пчелы налетят.
- Должен быть...- непонимающе почти простонал он.
- Лежи тихо, не двигайся.
И я побежала к холодильнику...
Когда я начала натирать ему плечи йогуртом, Ойшин чуть не вскочил с постели - и от боли, и, наверно, оттого, что опять вспомнил тот злополучный весенний день в ирландской бухте Киллайни.
- Не шевелись!- предупредила я его, - Для тебя же стараюсь. Это старинное наше народное средство от солнечных ожогов. Правда, у нас для этого пользуются кефиром, а йогурт хоть и похож по вкусу, но не знаю, поможет ли так же...
Поражает меня эта удивительная беспомощность «цивилизованных» граждан в медицинских вопросах. Нет, никто не призывает их накачиваться до полусмерти таблетками без рецепта, но они же не знают совершенно элементарных вещей: того, что привязанным к нарыву кусочком алоэ можно вытянуть из него гной; того, что на порез можно привязать чистый лист подорожника, чтобы быстрее остановить кровь; того, что горло можно вылечить горячим молоком с медом и маслом или, наконец, того, что от тошноты вовсе не обязательно покупать таблетки «Rennie», а достаточно проглотить чайную ложку питьевой соды (а с похмелья - выпить рассольчику.) И самое главное - что это вовсе не знахаркины басни и суеверие – кстати, в боженьку-то многие из них верят как в старые добрые средние века!- , а самые что ни на есть проверенные веками, действенные народные средства. Принца Чарльза чуть не съели за «предрассудки», когда он начал рекламировать гомеопатию. Если б не был принцем, наверно, сожгли бы его на костре.
Ни один врач здесь не знает лечения народными средствами, которое у нас так гармонично дополняет фармацевтику: западные врачи верно стоят на страже интересов международной фаркомафии. Чем больше дорогих таблеток и мазей, тем лучше. Может, им за это еще и премиальные дают?...
- Интересно, а чем лечились в прошлом ваши собственные прабабушки и прадедушки - особенно, когда не было NHS? И главное - почему это они не передали свои знания внукам и правнукам?...- приговаривала я, натирая Ойшина йогуртом. - У нас вообще медицинская образованность населения намного выше - если отбросить веру во всяких Кашпировских, являющуюся нашей национальной традиционной реакцией на трудные кризисные времена. У нас больной советуется с врачом о применении тех или иных средств почти что на равных - и никого это не удивляет. А у ваших врачей глаза лезут на лоб - от такого бессовестного посягательства на их непререкаемый авторитет. А сами только недавно наконец-то выяснили, что такое банки и что рыбий жир полезен для здоровья... »Эксперты»!
Я ворчала, а он помалкивал.
Я уже не испытывала к Ойшину того трепетного благоговения, которое так долго еще не давало мне покоя после апрельского фиаско 5-летней давности. Наверно, для этого достаточно было пару раз услышать, как предмет твоих прежних воздыханий храпит, говорила я себе в шутку. Но не в храпе было дело. Просто, говоря словами поэта, “я пережил свои желанья, я разлюбил свои мечты...» Наконец-то. Благодаря Корее...
Прежние чувства всколыхнулись в моей душе только в первый момент, когда я увидела его после 5-летней разлуки. Но уже через пару дней, в Португалии, они улеглись на дно подобно осадку в пробирке с химическими реактивами. «Поезд давно ушел», -любил говаривать ядовитый Володя Зелинский...И когда я закрывала глаза, то перед моим мысленным взором вставал теперь не Ойшин, а далекий мой корейский сердечный друг. Без него мне, наверно, тяжелее далось бы пережить такое неожиданное для меня деловое сотрудничество...
И все же какое-то смутное, досадное смущение в глубине моей души оставалось. Время от времени оно отравляло нормальную, дружескую атмосферу между нами - как, например, теперь. И в такие моменты мне изо всех сил хотелось поскорее эту неловкость развеять.
- Не дергайся, а то еще больнее будет!- в сердцах сказала я Ойшину, забившемуся было в моих руках как пойманная рыбка, покрывая его спину сплошной белой массой.
Ойшин перестал вырываться и закусил угол подушки зубами.
- Ты знаешь, а и правда легче!- радостно поделился он со мной минут через двадцать.
- Лежи, отдыхай. Поспи, что ли, если сможешь. Я кондиционер на полную включу. Как спина подсохнет, я тебе еще живот намажу.
- Ой, не надо живот!- испугался Ойшин.
- Ну хорошо, намажешь сам. А я пойду в «Эсперамос » - а то так мы никакого йогурта не напасемся. И так уже наши стратегические запасы подходят к концу...
...Ойшин страдал от своих ожогов недели две. Кожа сходила с него полосками.
- У нас в 30-е годы был такой роман. Назывался «Человек меняет кожу». Уж не про тебя ли это? - подтрунивала над ним я. Днем он панически прятался от беспощадного карибского солнца - и выходил на улицу только когда начинало темнеть.
- Ты словно какой злой дух. Или вампир, - смеялась я, но ему было не до смеха.
Мебель Ойшин реставрировал по ночам, а днем отсыпался - в единственной в нашем доме спальне с кондиционером, на кровати с водяным матрацем. Я великодушно уступила ее ему, потому что было жалко смотреть, как человек мучается. Я решила рассказать ему то, о чем мне поведала Тырунеш, когда ему станет чуточку полегче.
Теперь Ойшин стал для меня тем, кем всегда и должен был быть с самого начала. Моим боевым товарищем. А товарищей надо беречь.
****
...Время шло, и через месяц я впервые отправилась - вместе с Тырунеш - на американскую ППБ. С презентацией нашего проекта (точнее, проекта Тырунеш, который она решила приписать мне) - как сделать американских вояк популярными среди местного населения.
- Нервничаешь? - спросила у меня Тырунеш, когда мы сели в ее машину.
- Да нет, - сказала я, мысленно сама удивляясь тому, что это была правда. - Только вот опасаюсь: а ну как мы с тобой действительно сделаем их здесь популярными?
Тырунеш улыбнулась:
- Если даже и так, не переживай. Это нужно для пользы дела: для того, чтобы они начали нам доверять. И популярность их не будет долговечной: как только они попробуют сделать что-нибудь враждебное по отношению к Венесуэле, то...
Она не договорила, но по ее тону было ясно, что в таком случае им несдобровать.
Я действительно говорила ей правду: я не волновалась. То, что я испытывала перед встречей с американскими военными, называется по-другому. Очень похоже на то ощущение, которое я испытывала, когда мне приходилось менять детям памперсы: знаешь, что надо, что никуда от этого не деться - и хочется заткнуть нос и закрыть глаза, чтобы не тошнило. И сделать это как можно быстрее.
Именно по этой причине у меня никогда и не возникало желания посетить Соединенные Штаты: для меня это была бы просто тошниловка. Плюс слишком утомительно все время мысленно затыкать себе рот, боясь сказать, что ты на самом деле думаешь....
Когда мы проходили через КПП, я мысленно вызвала образ своей бабули. Она предстала перед моим мысленным взором: как обычно, добрая, хотя и требовательная, спокойная, невозмутимая, - такая же, какой она была, наверно, и тогда, когда фашисты подступали к нашему городу, а она, вместо того, чтобы эвакуироваться, отправилась копать противотанковые рвы.. И я будто бы услышала ее голос: «Глаза боятся, а руки делают... На бога надейся, а сам не плошай!»
После этого в душе у меня разлилось трудно объяснимое ликование: наверно, потому, что мы, мой советский народ, в своей истории побеждали и не таких! И я вошла на территорию ППБ, широко и радостно улыбаясь. Так радостно, что это бросилось в глаза даже Тырунеш.
Меня ничего не удивляло - даже схожесть процесса вхождения на базу с процессом посещения североирландских тюрем (только что собаками не обнюхали, но думаю, что это дело наживное). И я смотрела тюремщикам... пардон, защитникам свободы и демократии!- прямо в глаза. Вспоминая, какими трусами оказались их моряки с «Пуэбло», которых - 80 с лишним вооруженных длинноносиков !- задержали в корейских водах всего-навсего 7 отважных земляков моего любимого . Когда мне было чуть меньше годика…
Тырунеш представила меня майору с ирландской фамилией О'Лири. «Тоже, небось, поддерживает ирландскую независимость!»,- мелькнуло у меня в голове, но я постаралась отогнать эти мысли. В данной ситуации они были контрпродуктивны: я бы начала опять вспоминать происходящее в Ирландии, разозлилась бы...
Ирландского в нем, кроме фамилии, не было ничего. Он был относительно молод, очень вежлив - и очень нетерпелив: так ему хотелось узнать поскорее о том, какой план мы ему принесли.
- С презентацией перед Вами выступит моя новая коллега Саския, - сказала ему Тырунеш. – Эта акция была предложена ею, ей ее и излагать.
И я раскрыла свой лаптоп....
- Майор О'Лири, мы считаем, что в данный довольно чувствительный момент самое главное - показать местному населению, как вы близко принимаете к сердцу их повседнедные заботы. Что вы неравнодушны к их проблемам. Пусть ваши подручные займутся добровольной работой в здешних кварталах в свое свободное время. Мы с госпожой Франсиска провели несколько опросов населения и выяснили, какие проблемы в настоящий момент занимают больше всего здешние умы. Вот данные опроса , - и я указала ему на экран проектора, - На основании этих данных мы выделили несколько предполагаемых направлений и акций, которые смогут, по нашему убеждению, положительно повлиять на антильское общественное мнение. Например, покраска школьных зданий вашими ребятами - в свободное время и на выделенные вами для этого средства. Это не будет стоить слишком много, не волнуйтесь, Зато положительное отношение к вам населения окупит эти расходы сторицей. Или как насчет того, чтобы ваши ныряльщики очистили в свободное время бухты и пляжи от мусора? За это вам и туристы будут благодарны. Приедут в свои страны - всем будут рассказывать, какие замечательные охранники природы эти американские парни... Например, как вам – «Операция «Очистим рифы к Рождеству!» - правда, неплохо звучит?
Найдем и местных спонсоров... За этим дело не станет. Напишем в средствах массовой информации о том, что это была инициатива кого-то из американских военных. Распишем в красках, как они страдали, видя засоренные воды. Заранее оповестим местное телевидение – пусть ведет прямой репортаж с этой акции. А в конце пресс-релиза не забудем упомянуть еще раз о том, с какими целями пребывают на острове ваши войска. Чтобы напомнить тем, кто может быть, подзабыл, насколько это важное и благородное дело- борьба с наркотрафиком!- вдохновенно закончила я.
- Но начинать надо все-таки со школ, - добавила Тырунеш, - Мы уже говорили о покраске стен как одной из возможных акций. Можно пригласить к вам на базу скаутов - на экскурсию. Показать им, какую полезную работу вы тут ведете. Позволить в самолетах посидеть (это даже взрослые любят, а не то, что дети- дети будут на седьмом небе от счастья!)
Это она верно подметила. Я вспомнила, с каким восторгом реагировал Сонни на день открытых дверей на базе ВВС у нас под городом, когда ему удалось посидеть в «настоящем русском военном вертолете». Он потом затер свою фотографию в этом вертолете чуть не до дыр, показывая ее всем знакомым без разбора...
- После этого, мы считаем, инциденты с местными детьми должны будут прекратиться.
-Ну, а уж вовремя оповестить СМИ, подготовить пресс-релизы, подобрать спонсоров и все такое - поручите это нам! - добавила я…
Когда мы закончили излагать свой план майору О'Лири, он просиял - как сказал бы Василий Шукшин, «точно голый зад в лунную ночь» .
- Дамы, это гениально! Мы и сами подумывали над чем-нибудь подобным, но у нас не было точных данных, что именно является приоритетным направлением в местных головах. Мы сейчас же займемся детальными разработками вашего плана...
В этот момент в дверь постучали, и вошел голландский полковник Ветерхолт. Я не без удивления заметила, что на американской базе он чувствует и ведет себя как дома.
- А, Геррит! - приветствовал его майор О'Лири,- Ты слышал, какой замечательный план предлагают наши дамы? Да, кстати, это миссис Саския Дюплесси, познакомься...
- Мы уже знакомы, - сказал ему полковник, протягивая мне руку,- Увидев такую женщину один раз, уже больше ее не забудешь.
«Вот это уже плохо», -подумала я – «Что не забудешь. Лучше бы увидел - и забыл. Именно поэтому у нас все работники КГБ обычно такой невзрачной внешности. Чтоб не запоминались». Но я сделала вид, что не расслышала его неуклюжего комплимента.
- Как Ваши дела, полковник? Вы очень энергично сегодня выглядите.
- Как же мне не выглядеть энергично, когда вы, наконец, почтили нас своим визитом?
Вообще-то это мы не его почтили, а американцев. Но раз он так настаивает, я не буду спорить...
- Пойдемте, я покажу Вам базу - с твоего позволения, Джозеф! Вы ведь здесь в первый раз? Познакомитесь со здешними ребятами...
При этих словах мне почему-то вспомнился голландец Виллем, так хотевший познакомить меня когда-то с младшим Пейсли.
База действительно по размерам была небольшая и показалась мне ужасно знакомой- это потому, что я уже видела ее в видеороликах, размещенных на сайте Youtube.
Когда меня знакомили со «здешними ребятами» - за обеденным столом, потому что наступило время обеденного перерыва, - я внутренне мысленно поеживалась. Киран говорил мне когда-то, что когда ты так поеживаешься, это значит, что кто-то наступил в это время на твою будущую могилу: у ирландцев свои суеверия и предрассудки. На кладбище, на котором сейчас похоронен Киран, часто что-нибудь устраивали республиканские диссиденты: прятали свои бомбы и тому подобное. И когда Киран был еще жив, я часто посмеивалась, если он поеживался: «Что, опять диссиденты по могилам прыгают?» А теперь он умер, теперь о таких вещах шутить не хочется... А интересно, где будет моя будущая могила? В какой стране? И я вдруг ощутила сильное желание умереть и быть похороненной именно в советской земле.(Без нее и жизнь-то моя, по большому счету, оказалась лишенной смысла.) Умереть в такой момент, когда вокруг все хорошо и спокойно. Когда можно умирать с чистым сердцем и с легкой душой, потому что не страшно за то, что будет после тебя с твоими близкими....И со всем твоим народом и страной.
Я тряхнула головой, пытаясь отогнать от себя похоронные мысли. Если так, если это действительно мое желание, то мне предстоит еще очень долгая жизнь!- сказала я себе. Я просто не имею права умирать, пока снова не будет на моей земле Советского Союза! И эта мысль -какой бы фантастической она сейчас ни казалась - здорово взбодрила меня.
«Ребята» были всякими. Кто-то- типичным американским воякой, заносчивым, недалеким и наглым, словно с карикатуры, а кто-то - обыкновенным мальчишкой, почти школьником, без гонора и выкрутасов, и этих попавших во щи (или в ощип? Этого я так никогда в родном языке и не выяснила), мне становилось жалко.
Особенно когда один из них - по имени, кажется, Арон - передал мне тарелку с гамбургером. У него было такое открытое лицо, и смотрел он на меня почему-то доверчиво, почти как ребенок на маму, - что мне просто захотелось спросить его, как его угораздило вляпаться во всю эту дрянь. Но, естественно, я не стала этого делать.
Да и что бы он мне рассказал? Наверно, жалобную историю о том, как у него в городе нет работы или о том, как ему нужны деньги на поступление в университет. Сейчас модно стало жалеть таких на основе «общечеловеческих ценностей» и даже оправдывать. Новые вьетнамские фильмы – и те провозглашают, что, оказывается, в войне во Вьетнаме «никто не победил» (ага, может, еще и во Второй мировой тоже?!), и что «американцы-тоже люди».
Конечно, люди. Но не в том дело. Фашистские солдаты ведь тоже были людьми, и среди них тоже были такие вот жалкие пацаны, от взгляда на которых хотелось, наверное, погладить их по голове, как младенцев, и сказать, что ничего, ребята, все будет хорошо. Тем более, что они - в отличие от сегодняшних американцев!- шли в армию не добровольно.
Но дело не в этом, а в словах Льва Толстого - о том, что для того, чтобы на Земле не было зла, каждый из нас должен прежде всего во зле сам не участвовать. Некоторые вещи нельзя оправдать ничем – никаким желанием поступить в университет. Такой человек сделал свой выбор – и не на основе «общечеловеческих ценностей», а думая только об одном себе. И соответственно утратил право на то, чтобы и с ним считались другие люди...
Вот о чем я думала, когда мы с Тырунеш возвращались к себе в офис.
- Саския, ты спишь, что ли?- окликнула она меня вдруг.
- Ой, извини, я задумалась...
- Завтра вечером у нас будет собрание. У нас - у боливарийского кружка. Алана пока с собой не бери, приходи одна. Его приведешь в следующий раз. Надень какое-нибудь платье покрасивее: кружок у нас собирается под вывеской школы латиноамериканских танцев...
... Назавтра, в назначенный час, Ойшин как обычно отправился чинить свою мебель, а я постучала в дверь небольшого домика в Домингиту. Тырунеш сказала, что будет меня уже ждать внутри.
Дверь отворилась - и я невольно отпрянула: на пороге стояла немного постаревшая, но хорошо узнаваемая Кармела. Колумбийская бывшая домработница Сонниной бабушки, которой удалось когда-то прибрать к рукам его красивого,но такого занудливого дядю Томаса....
- Сеньора! – воскликнула она с удивлением.
Моей первой реакцией было замешательство. Бежать куда-то было глупо, глупо было и отпираться, что это не я (получилось бы как в «Трембите»: «А может, это не он, Богдан, помер, а я, Василий, царство мне небесное?») - раз она узнала меня вот так, сразу, не задавая даже вопросов, не говоря, что я похожа на кого-то из ее знакомых. Но и признаться в том, что я - это я означало по меньшей мере поставить нашу миссию под сомнение, а по большей мере... Мне не хотелось даже думать, что могло это означать по большей мере!
И вот так мы с Кармелой стояли, смотрели друг на друга, улыбались (она ведь не сделала мне ничего плохого, она не виновата в том, что узнала меня) и не знали, что делать дальше. И я понятия не имею, чем бы все это кончилось, если бы не Тырунеш.
Как она и обещала, она уже ждала меня внутри. Услышав восклицание Кармелы и наступившеее после этого длительное молчание, она вышла мне навстречу. И с полувзгляда поняла, в чем дело...
... Через полчаса мы с Кармелой уже сидели в небольшом, уютном зале, который она снимала для своей школы латиноамериканских танцев, и разговаривали. Это было удивительное чувство - разговаривать с ней, если вспомнить, что в прошлый раз, 16 лет назад, мы объяснялись только отдельными словами и жестами! За прошедшее с тех пор время Кармела, вышедшая замуж за занудливого дядю Томаса, выучила не только папиаменто, но и в достаточной степени голландский. А я научилась неплохо понимать по-испански. И сейчас мы разговаривали с ней, употребляя все эти 3 языка одновременно - перемешивая испанские, голландские и папиаментские слова, в зависимости от того, слово на каком языке вспомнится быстрее
Я узнала о ней то, чего не знает и по сей день даже дядя Томас. Оказывается, все эти годы - даже еще будучи домработницей бабушки Май, - Кармела была представителем Революционных Вооруженных Сил Колумбии на Кюрасао...
Собственно говоря, она приехала сюда уже достаточно зрелым человеком. Я вспомнила, как заметила тогда первую седину в ее волосах - во время ее такого чувственного медленного танца с дядей Томасом в «Форте Нассау» с его дорогими коктейлями. Но никто не задавал Кармеле вопросов о том, кем она была в молодости. На нее вообще не обращали внимания (кроме дяди Томаса, но его внимание было совсем иного характера) - как не обращают его на прислугу. А Кармела всю свою юность провела в джунглях, в рядах партизан...
- Тогда, 16 лет назад, еще не было такой острой нужды в моем здесь пребывании, как сейчас, - рассказывала она мне спокойным, будничным тоном - как будто бы мы вели речь о приключениях героев какой-нибудь теленовелы, а не о самой что ни на есть реальности.
- Но товарищ Рейес предвидел, какое значение приобретут в будущем эти острова. И он как в воду глядел, царствие ему небесное! – при этих словах Кармела перекрестилась.- Это он решил еще тогда, что надо направить сюда нашего человека... Выбор пал на меня. Но в то время работы у меня здесь было мало, а сейчас- невпроворот. Ни за что бы мне одной не справиться. Спасибо, что есть Тырунеш и наши антильские товарищи. И кроме меня здесь теперь есть еще один наш человек - я тебя с ним познакомлю позднее... Ну, а ты-то здесь какими судьбами? Я слышала, что вы с Сонни развелись, но не знаю подробностей...
И я начала вкратце рассказывать ей о том, что произошло в моей жизни за эти долгие годы...
Зал начал заполняться людьми. Среди них были и наши товарищи по боливарийскому кружку, только я пока не знала, кто именно. Потому что Кармела на самом деле держала школу латиноамериканского танца, и нам предстоял на самом деле настощий урок... Урок сальсы, которая мне всегда так плохо удавалась.
Я с трудом дождалась его конца. Я танцевала поочередно с разными партнерами - и вглядывалась в лицо каждого из них, и точно так же разглядывала потихоньку присуствующих женщин, пытаясь понять, кто из них входит в кружок, а кто нет.
Я до такой степени увлеклась этим, что не заметила, как наступила на ногу своему очередному партнеру - антильцу, который представился мне как сержант Марчена. Он был местным полицейским или таможенником - я точно не поняла. На вид ему было лет 30. «Ну, уж этот-то точно не имеет никакого отношения к кружку!»- подумала я, когда он пригласил меня на очередной тур сальсы, и поэтому не особенно его даже рассматривала.
- Осторожней, сеньора!- обиженно сказал он.
- Извините, - сказала я механически, продолжая рассматривать других танцоров.
- Вы кого-нибудь ищете?- спросил сержант Марчена. - Или Вам просто сегодня медведь на ухо наступил?
На самом деле он сказал, конечно, другое, антильское выражение , но смысл у него был именно такой. Я немного подумала, обижаться мне или нет, и решила, что не стоит лезть на рожон. Я сделала вид, что не поняла того, что он мне сказал.
Но вот наконец-то музыка затихла, и ученики-танцоры начали постепенно расходиться по домам. Те, кто оставался, делали вид, что остаются потому, что у них что-то не получается, и они хотят спросить дополнительного совета. Интересно, что станет делать Кармела, если кто-нибудь, ничего не подозревая, действительно решит просто задержаться ради ее совета?...
Словно прочитав мои мысли, Кармела заговорила с одной из танцорок:
- Марсия, у тебя сегодня так здорово получалось! Ты просто парила в воздухе! Может, ты влюбилась, а, сhica? Да, а как там твои ребятишки? Младшему завтра в школу? Рано вставать? Ой, а уже так поздно... Ну очень хотела с тобой поговорить, но мне тут еще надо разбираться с теми, кому до тебя – как козе до неба! Ну, до свиданья, Марсия! Отдыхай – ты сегодня это больше чем заслужила... - и таким вот манером выпроводила на улицу одну из гостей, которая чуть было не задержалась.
Велико же было мое удивление, когда я увидела, что она даже и не пытается выпроводить сержанта Марчену! И еще сильнее оно стало, когда мне представили его:
- Это Зигфрид. Один из первых наших кружковцев. И поистине незаменимый - Зигфриду часто доверяют наружное патрулирование важных объектов, и он многое первым узнает. Именно благодаря ему узнаем мы, например, когда и сколько американских военных прибывает на остров на военных кораблях.
Сержант Марчена важно кивнул головой. Представились мне и другие кружковцы. В общей сложности их было 15 человек. Среди них было 6 женщин, включая Кармелу и Тырунеш, и только два иностранца, не считая их же - один венесуэлец, который жил на острове уже больше 20 лет и одна доминикана, которая, как я поняла, имела какое-то отношение к Кампо Алегре (что ж, уж туда-то наверняка частенько наведываются американские вояки!) Все остальные - целых 11 человек - были самые что ни на есть потомственные yunan di Korsou . Так что никто никого не смог бы даже при всем желании обвинить в «экспорте революции»!
К слову, откуда в нас это? Откуда эта неведомая нелепейшая болезнь- боязни того, что скажут о нас враги большинства человечества? Или что скажут мещане? Причем частенько - у умнейших и честнейших людей, у подлинных коммунистов. «Не говори этого, а то они скажут, что...», «Не пиши этого, а то они подумают, что...»...Да пусть себе говорят и думают что им вздумается!
Бояться надо не этого - бояться надо того, если они вдруг начнут тебя хвалить. Как хвалит теперь ирландских республиканцев, к примеру, британский армейский командир Крис Браун – за их мирное пускание шариков в знак протеста, за их извиняющееся «мы протестуем против парада британской армии только лишь потому, что она когда-то убивала кого-то у нас здесь» . Как будто то, что она продолжает заниматься все тем же самым, но только в других уголках планеты – это о'кэй!
Вспомните юродивого Горби, которого и по сей день не интересует ничего, кроме того, как бы не отняли у него копеечку. Ведь это - как лакмусовая бумажка: если империалисты начинают хвалить тебя, значит, ты переродился. А потому - пусть ругают себе сколько влезет! Во все лопатки. И чем больше, тем лучше!
В начале собрания каждый из нас рассказал о новостях: о том, какая воспитательная работа ведется среди мальчишек-поклонников Чуранди, о том, что говорят в народе об американцах, о том, какие именно полеты, сколько раз в день и по каким дням они совершают. Следить за этим было по очереди положено нескольким членам кружка, жившим неподалеку от аэропорта. И любые изменения в частоте или во времени полетов необходимо было отмечать и анализировать. Тырунеш представила меня всем собравшимся, рассказала о том, чем занимаемся мы с нею, и о том, что вскоре американцы будут собирать по всему Кюрасао мусор- причем бесплатно и по выходным- и заниматься ремонтом школ. Ее слова покрыл дружныи, веселый хохот, с комментариями, похожими на советский анекдот – «так им и надо, лохматым!!
А потом члены кружка начали обсуждать произведения Хосе Марти – а я слушала их и понимала, что мне во многом еще надо будет до них подтянуться: ведь в Советском Союзе мы, со свойственным нам тогда высокомерием, так недостаточно изучали работы прогрессивных деятелей других стран! И это прекрасно - что в боливарийском кружке на далеком Кюрасао изучают не только Хосе Марти, Че Гевару, Фиделя и Симона Боливара, но и Хо Ши Мина, и Мао, и Маркса,и Ленина, и Сталина, и Ким Ир Сена... А меня снова попросили здесь рассказать о Советском Союзе... Совсем как когда-то Финтан - в далекой Ирландии.
Среди кружковцев были учитель и журналист, полицейский и рыбак, разнорабочий со стройки и таксист, торговец мороженым и банковский служащий, официантка и компьютерщица... Они были разного происхождения, кожа их была самых разных оттенков - но они были едины. Будто рой трудолюбивых пчел, как муравьи, по кирпичику возводящие свой муравейник. И я снова почувствовала себя как дома.
... Когда я вернулась к себе, Ойшин еще не спал. Он строгал на лужайке перед домом какую-то ножку для стола. Над его головой негромко шелестели от ветра пальмовые ветви.
- Ну, как твои танцы?- встретил он меня ироничной репликой.
- Прекрасно. В следующий раз пойдешь со мной.
- Я? Но я никогда в жизни не танцевал, даже в молодости!
- А теперь затанцуешь. Раз того требует солидарность с братским народом...
****
...Между Рождеством и Новым годом в порт Виллемстада вошел очередной круизный корабль. На его борту была обычная праздная публика - на этот раз праздная вдвойне, потому что круиз в это время года стоил дороже обычного, и оттого пассажиры стремились, пользуясь терминологией «новых русских», «оттянуться по полной» - чтобы оправдать свои затраты.
Но был на его борту один совершенно непраздный и трезвый человек. Массовик-затейник с красивым ирландским именем Сирше . Родом из Дерри. Моя связная.
Мы встретились в кафе «De Heeren» - в квартале острова под названием «Suikertuintje» ( в переводе с голландского «Сахарный садик»). Это довольно далеко от порта, и в свое время я бывала там только один раз - потому что это было «место для белых»: для туристов и для зажиточных местных жителей. Когда я жила на Кюрасао, меня такие места не интересовали. Но Сонни как-то один раз привозил меня сюда - видно, чтобы «людям показать»....
Я узнала ее по конопушкам, кирпично-красному лицу и рыжим кудрям. А кроме того, она назвала мне пароль:
- Скажите, а на Кюрасао акулы бывают?
- У северного берега встречаются, но скоро мы их всех повыведем.
Не знаю, кто их там придумывал, эти пароли, но этот звучал не просто почти анекдотически, а еще и имел двойной смысл. Если бы нас слышал кореец (а корейцы -непревзойденные в мире специалисты по поиску скрытого смысла!), он сразу бы заподозрил, что здесь речь идет о чем-то еще. Американская база на Кюрасао располагалась именно недалеко от северного его побережья...
Сирше присела за мой столик, и мы заказали себе по салату из холодных макарон.
- Посмотрите, какая интересная статья в последнем «Космополитене» о модных в этом сезоне туфлях, - и я протянула ей журнал.
Этот злосчастный «Космополитен» напоминает мне колхозное сельпо, где все на одном прилавке - от селедки до тетрадок и конфет. Так и там – диапазончик от гороскопов до заразных венерических болезней и от ботинок до любви (точнее, до того, что подразумевается под этим словом у «свободных» одноклеточных.). Но в него у меня была вложена шифрованная сводка о полетах американских самолетов с Кюрасао за последний квартал. Остальное я должна была рассказать ей словами.
Мы еще минут двадцать болтали о «Космополитене» и о том, как находить у себя разные точки, причем Сирше проявила удивительную в этой сфере осведомленность. Наверно, бедняжка и вправду читает всю эту белиберду. Я с отвращением ковыряла вилкой у себя в тарелке, ожидая, когда она предложит нам пройтись погулять. Наконец Сирше исчерпала тему и действительно предложила пройтись - подышать свежим воздухом.
- Ну здравствуйте, товарищ Совьетика! - прошептала она мне, когда мы вышли из ресторана. Я и понятия не имела, что Хильда с Доналом запомнили тот наш разговор и всерьез решили дать мне такое боевое прозвище.
- Здравствуйте, Сирше! Письма какие-нибудь мне есть? - с замиранием сердца спросила я. Она покачала головой:
-Не успели передать в этот раз. Но Вы не расстраивайтесь, скоро Вы увидите своих. В начале марта Вам полагается отпуск. Поедете в Португалию, к старым знакомым. Там вам дадут инструкции, что и как. Адрес помните?
Адрес я помнила. Но расстроилась все равно... До марта оставалось еще два с лишним месяца. Я отдала Сирше написанные мною для мамы и для Ри Рана письма.
Иногда у меня было такое чувство, что еще немного - и я совсем растворюсь в Саскии и ее жизни и перестану быть сама собой. Наверно, для разведчика это хорошо. Но я не хотела становиться Саскией. Я хотела оставаться самой собой - тем более что я только сравнительно недавно наконец твердо осознала, кто же я. Хорошо, что Сирше произнесла это слово еще раз вслух - Совьетика. Даже просто услышать его придавало мне сил.
****
Мы с Ойшином практически не отмечали ни Рождество, ни Новый год - хотя дом был украшен елкой: на случай, если к нам кто зайдет. Под праздники я совсем забегалась по американским пиаровским делам: именно к ним было приурочено ныряние за мусором в местную бухту. Имевшее, к слову, благодаря нашим с Тырунеш стараниям такой успех, что об этом эпохальном событии сообщили даже американские телеканалы. Я говорю «даже» вовсе не из какого-то глупого благоговения перед американцами, как у Сонни, а потому, что у этих каналов гораздо больше зрителей, чем у маленького ТелеКюрасао.
Вздохнула немного я только ближе к сезону, когда на Кюрасао идет карнавал.
На свой день рождения – именно свой, а не Саскии Дюплесси! - я вдруг получила по почте открытку. Правда, когда я вскрыла конверт, оказалось, что она не с днем рождения и не с карнавалом даже, а просто из серии «Спасибо за то, что ты есть», но такое совпадение здорово меня напугало. Недоумевая, от кого бы это могло быть, я развернула ее и прочла:
«Вся жизнь миновала,а я не добрался до улочки Друга .
Конец карнавала , а где же лицо столь желанного Друга ?
Рай запахов, ибо все розы цветут , извещая о Друге,
Но сердце устало ждать Друга в цветущей весенней округе .
Да , Друга лицо -словно вечное утро для мыши летучей
Всегда так бывало : ослепшая мышь не увидела Друга».
- Ого! Это чьи же такие красивые стихи? -сказала я вслух, обращаясь к зеркалу.
- Имама Хомейни, - ответил Ойшин у меня за спиной. И вышел, прежде чем я успела опомниться.
- Что-о?
Я выбежала вслед за ним на веранду, чтобы потребовать объяснений. И увидела, как он пытается улизнуть от меня в гараж.
- Постой-ка, Чаки Армани ! Что все это значит? При чем здесь аятолла Хомейни? И зачем ты послал мне это?
Он ответил нехотя, отводя глаза в сторону.
- Просто очень красивые стихи. Они мне случайно попались. Когда мой старший брат готовил подборку для книги с революционными цитатами...Я там прочитал еще, что в Тегеране есть улица имени Бобби Сэндса... Я знаю, что у тебя сегодня день рождения. Ну вот, и мне захотелось сказать тебе что-нибудь приятное... потому что я был таким ослом в свое время, и...
Мне почудилось, что я брежу. Я даже потрясла головой, чтобы очнуться.
- А откуда ты знаешь, когда у меня день рождения? - спросила я с подозрением.
- Спросил у Дермота.
- Дермот? И он это помнит? И не спросил тебя, для чего тебе это нужно? - поразилась я. Я привыкла считать, что мужчины вообще плохо помнят годовщины любых событий. Многие даже не знают точно, сколько лет их маме - хотя и поздравляют ее с днем рождения ежегодно.
-Спросил, но я ему наплел чего-то... сейчас даже сам не помню. Что, он мне наврал?
- Нет, не наврал...- я все еще приходила в себя от услышанного.- А ослепшая мышь- это кто, ты?
И тут же пожалела, что это сказала. Ведь я хотела-таки узнать, что все это значит. А от моей реплики Ойшин захлопнулся- как створки раковины у моллюска, чувствующего опасность.
- Ну, в общем, извини, если я это не к месту... – пробормотал он и убежал.
- Иди чай пить с тортом... я вообще-то не отмечаю этот день уже давно, но уж раз ты о нем знаешь... - сказала я ему, когда он вернулся – часов через шесть.
- Давай!- обрадовался он. У Ойшина была маленькая слабость- к сладкому.
И больше мы о стихотворении Хомейни не говорили.
... Через некоторое время я заметила, что каждую ночь, возвращаясь из своей мастерской, Ойшин подходит к моей двери и подолгу смотрит на меня с порога, думая, что я сплю. Лицо у него было при этом задумчивым и почти мечтательным. Что я могла на это сказать? То, что странный он человек. Или это весна на него так влияет? Но ведь здесь круглый год – лето!
****
Прошло полгода с нашего приезда на Кюрасао, и наконец-то настал тот день, когда мне можно было поехать в отпуск и увидеться с ребятами и с мамой. Мне не сказали, где - втайне я надеялась, что это будет в Корее и мечтала о том, как увижу и Ри Рана : чем дальше, тем больше мне не хватало его. Но когда я прилетела в Лиссабон, а оттуда доехала в другой европейский город, там мне сказали, что наша встреча состоится... на Мальдивах: российским гражданам не нужна виза для поезки туда, и кому-то показалось, что так будет проще для мамы и приятнее для нас всех. Увидев мое кислое лицо, сообщивший мне эту новость очень удивился:
- А мы-то хотели сделать тебе приятное!
Но мне не нужны были Мальдивы. Дайте мне мой прекрасный Пхеньян!
...В самолете было невыносимо холодно. И некуда девать ноги. Я пыталась то поджать их под себя, то вытянуть, но ничего не получалось. Как не получалось и согреться, даже под шерстяным пледом. И заснуть поэтому было невозможно.
Я постаралась заняться чем-нибудь, чтобы не думать о том, где именно мы летим. Попробовала читать модную российскую книгу о «ночном дозоре». На английском – чтобы не бросаться в глаза. Книга читалась легко и затягивала, но - как затягивает жевание жевательной резинки, ибо все приключения в ней были пустые, как пустыми были и ее положительные герои, у которых, как у настоящих современных «цивилизованных» людей, не было никаких идеалов. Ни хороших, ни плохих, просто никаких. Они, наверно, были отдаленными родственниками знаменитого щедринского «премудрого пескаря»: главное - не вмешиваться и не высовываться. А то хуже будет. Причем - обязательно всему человечеству. Примитивненькое кредо героев ХХI столетия: не делать добра, а то в мире только будет больше зла...
Подобно современным политикам, герои эти громогласно заявляли, что главное для них - это забота о людях, хотя если вникнуть в то, чем они занимались на практике, становилось очевидно, что волновала их только своя собственная жизнь. Жизнь своих собственных жен, мужей, любовниц, детей и внуков. И именно из-за этого и занимались они исключительно разборками друг с другом, по-прежнему искренне веря, что живут на благо человечества. Подлинное вдохновение осеняет их только когда дело доходило до описаний вкусов различного пива (Основоположником и корифеем подобной литературы у нас был Михаил Жванецкий: помните? «Достал из холодильника помидоры, лук, салат, яйца, колбасу, сметану. Снял с гвоздя толстую доску. Вымыл все чисто и начал готовить себе завтрак. Помидоры резал частей на шесть и складывал горкой в хрустальную вазу. Нарезал перцу красного мясистого, нашинковал луку репчатого, нашинковал салату, нашинковал капусту, нашинковал моркови, нарезал огурчиков мелко, сложил все в вазу поверх помидор. Густо посолил. Залил все это постным маслом. Окропил уксусом. Чуть добавил майонезу и начал перемешивать деревянной ложкой. И еще. Снизу поддевал и вверх. Поливал соком образовавшимся и - еще снизу и вверх…»). Вот в чем, собственно, и весь смысл их жизни.
Я захлопнула книгу. Рядом со мной сидела совершенно очаровательная восточная молодая мать с мальчиком лет 3. Мальчик разыгрался и никак не хотел засыпать. Она долго его уговаривала на незнакомом мне языке, называя его почему-то «папа». В какой-то момент он доверчиво прижался к моему плечу, посмотрел мне прямо в глаза своими темными, как две бусинки, блестящими глазенками, дернул меня за рукав и что-то сказал на этом неизвестном мне языке. Я улыбнулась ему, почувствовав его теплую ручонку, - только что начинавшего жить человечка, для которого нет ни чужих, ни страха, - посмотрела на экран, на котором изображалось, где пролетает сейчас наш самолет… И холодно защемило сердце.
Мы летели вдоль самой иракской границы.
В другое время рейс этот проходил бы над самим Ираком, но сейчас это, видимо, было не безопасно, и курс слегка отклонили в сторону.
Где-то далеко под нами накачанные стероидами коммандос с пепсодентовыми улыбками, не моргнув глазом, убивают каждый день таких вот мальчиков...
Так, говорите, не надо вмешиваться, господин Лукьяненко? А то зла только больше будет? И даже утверждаете, что в наше время соблюдается договор о балансе между силами зла и добра? А по-моему, Авулон со своей бригадой захватили Москву еще лет 15 назад. И никто из ваших «светлых» даже и не пытался сохранить паритет. Слишком были заняты: пивом, женитьбами, разводами, влюблением в ведьм; тем, чтобы не возникла такая добрая сила, которой будет по зубам победить тьму... Паритет между добром и злом был обьявлен «пережитком застоя» - возможно, одновременно с саммитом в Рейкьявике.... А про «цивилизованные страны» и говорить нечего. Там всех «светлых», очевидно, давно повывели, как вшей - в советских школах.
«Договор между светом и тьмой» - это ведь и есть «новое мышление» в действии. Когда по улицам разрешается шастать вампирам - если они зарегистрированы... Интересно, какой именно «светлый иной» выдал лицензии на убийства вурдалакам Блэру и Бушу? …
Рядом со мной, посапывая мне в рукав маленьким точеным носиком, мирно спал будущий «потенциальный террорист»…. И я почувствовала, что он гораздо ближе и роднее мне, чем всевозможные «икорные социалисты», пожиратели гамбургеров и посетители совместных однополых туалетов. Рядом со мной сидел маленький настоящий живой, нормальный человек. Мне не хотелось «спасать» от него Европу. Гораздо сильнее мне хотелось спасти весь остальной мир от пластиковой «Европы» Риты Фердонк, Филипа Де Винтера и Жана-Мари Ле Пена, с ее непахнущими цветами и двуногими существами, весь смысл жизни которых заключается в «больше, больше и больше» (вы лицезрели когда-нибудь животные крики «цивилизованного обывателя», выигравшего в телешоу какую-нибудь скоростную лодку или плеер, умеющий сменять 5 дисков?...)…
...К утру мы приземлились в Дохе- столице Катара. В половине восьмого утра температура воздуха на улице была +37 градусов. Новое здание аэропорта отстраивалось на глазах у пассажиров - огромное, стеклянное, манящее прохладой. Строители работали под палящим утренним еще солнцем (к полудню здесь вообще все закрывается, и уже до конца дня) закутавшись наглухо платками - только глаза торчат. Интересно, бывали ли здесь все эти европейские критики «варварской мусульманской привычки закрывать лицо»? ….
Я никогда еще до этого не бывала в настоящей арабской стране, и она ослепила меня своей непохожестью на все, что я видела до нее. Совершенно другие цвета, краски, запахи. Другие люди. Это чувствовалось. Это была разница другого порядка, нежели между соснами Швеции и пальмами Испании. Но меня это не напугало, потому что я приехала сюда не для того, чтобы что-либо у здешних людей отнять, уверяя их, что это делается для их же блага, и не для того, чтобы учить их «как надо жить», и какие именно ценности являются «общечеловеческими». Я приехала сюда впитывать это другое. Удивляться и радоваться тому, что еще не весь мир превращен в стандартную полку супермаркета.
... Мальдивы ассоциировались у меня вовсе не с тем, что это «престижный, элитный отдых». Я еще в детстве читала о них: в советской детской книге, написанной задолго до того, как там появился массовый турист, было рассказано удивительно много об истории, традициях, проблемах и надеждах этих островов. Поэтому когда ослепительно красивый молодой араб, регистрировавший мой билет до Мале, не удивился, что у меня с собой была только ручная кладь: «Мальдивы? Конечно, там, кроме купального костюма, ничего не нужно! Что там еще делать?», удивилась, в свою очередь, я. Как может быть «нечего делать» в такой интересной, такой непохожей на другие стране?
И когда самолет пошел на посадку, я рассматривала через стекло столицу Мале - похожий на игрушечный, компактный городок на маленьком острове, битком набитом серовато-желтыми зданиями, с ослепительно-белым минаретом мечети посреди них, - и вспоминала эту книгу...
Как это ни странно звучит, у Мальдивских островов есть нечто общее с... Советским Союзом. А именно - туристы, приезжающие сюда, живут своей собственной жизнью, практически не видя, как живет местное население. За исключением вылазок в специально подготовленные для этого рыбацкие деревушки на пару часов (без приглашения, самостоятельно посещать населенные острова, кроме столицы Мале, иностранцам запрещено, как запрещено и «туристам на день» оставаться на посещаемых ими островах после захода солнца.) К каждому иностранцу, поселившемуся в этой стране (таких немного), приставлен, как сообщает путеводитель, «мальдивский наблюдатель».
И знаете, что интересно? Что это совершенно не возмущает «весь цивилизованный мир». Как не возмущает западные «демократии» и такие проявления «тоталитаризма», как запрет на все другие религии, кроме государственной (даже туристам запрещается ввозить в страну религиозные символы других вероисповеданий- сравните-ка с тем, как сектанты всех сортов и мастей свободно шляются по нашей «недемократичной» России!) и то, что президент в стране не менялся до этого года с года 1978 и регулярно переизбирался (о где вы, наблюдатели за Лукашенко?), - в последний (шестой!) раз в 2003 году, с 90,28% голосов. Причем он был тогда единственным кандидатом...
Но нет, не смущают все эти ограничения «свободы передвижения», «свободы вероисповедания» и прочих «свобод» наших демократических цивилизаторов, и никто не собирается закрывать зарубежные банковские счета теперь уже бывшего мальдивского президента и запрещать ему вьезд в Евросоюз... Может, потому что здесь нет военных обьектов, которые так хотели бы сфотографировать «туристы», а может быть, потому, что президент Момум Абдул Гаюм «не мешал жить» западным монополиям (например, на острове Ган, где в старых британских военных бараках иностранные фирмы открыли швейные фабрики. На них работают в основном иностранные контрактницы со Шри Ланки (и лишь немного местных жительниц). У них длинные рабочие дни, почти без выходных. Почему эти фирмы решили обосноваться не на самой Шри Ланке или не в Бангладеш? Потому, что эти страны уже производят больше текстильных изделий, чем позволяют ввозить в Америку введенные там квоты...)
К слову сказать, мальдивский президент действительно много сделал для своей страны. В рамках капитализма, естественно. Развивая туризм, его правительство одновременно выдвигало строгие нормы к сетям отелей, которые пожелают взять лизинг на тот или иной остров. Нормы, выдвинутые правительством, были узаконены в Законе о туризме, в рамках Стратегии Качественного Туризма, согласно которой:
курорты создаются только на необитаемых островах, которые правительство предоставляет для коммерческого лизинга;
корпорации подают заявки на участие в конкурсе на право получения контракта, причем их проекты должны отвечать строгим стандартам: здания курорта не могут покрывать более 20% площади острова или быть выше окружающей их растительности; максимальное количество комнат ограничено в соответствии с размером острова; в обязанности застройщика входит и создание всей инфраструктуры, от проведения электрических сетей и водопровода до канализации и вывоза мусора;
когда кончается срок лизинга, правительство вправе потребовать капитального ремонта зданий курорта в качестве условия продления лизинга, либо предоставить остров на рынок для новых предложений лизинга от других компаний;
требуются и соблюдение экологических норм, и определенных норм условий труда и заработной платы работников.
Да и защита местной культуры (а население страны составляет всего 270.000 человек - меньше, чем в моем родном небольшом городе в центральной России!) от «культурного загрязнения» ордами иностранных туристов - дело в общем-то благое; не прихоть и не ксенофобия, а вопрос о выживании самой этой культуры.
Только когда старающиеся делать позитивное для своей страны президенты из незападного мира (даже капиталистические) начинают по-настоящему мешать произволу западного бизнеса, то их сразу с истеричными воплями обвиняют в «диктаторстве», нарушениях «прав человека» и требуют их «демократического переизбрания». А ловкому Гаюму, видно, удавалось этой грани не переступить... Чего никак не могли понять местные Новодворские и Солженицыны, осевшие в основном в Британии: как же это так, лидеров оппозиции арестовывают, независимые СМИ запрещают, а демократический «старший брат» Запад, к которому они взывают за помощью, и ухом не ведет? Путину от него уже давно бы досталось...
Ну вот, а сейчас на Мальдивах выбрали президентом бывшего политзаключенного. Но будет ли мальдивцам от этого лучше? Между прочим, этот борец за права человека уже объявил о необходимости приватизаций.... Интересно, а что он сделает с законом о туризме? У меня теперь - после нашего отечественного опыта - идиосинкразия на тех, в поддержку кого выступала «Амнести Интернешнл»: это «не создавать - разрушать мастера», говоря словами Некрасова. Бульдозеры, способные только все сносить – и не способные ничего создавать....
Я попробовала поудобнее развернуться в кресле: ноги все равно было больно.
...Вы замечали, что западные туристы ездят в страны Третьего Мира преимущественно для того, чтобы поглазеть на тамошних животных? Сафари в Кении, обезьянки в Уганде, слоники на Шри Ланке, рыбки на Мальдивах… Люди, местные люди с такими интересными и такими совершенно отличными от их культурами их совершенно не интересуют. Люди – это для них обслуга, часть пейзажа.
Пока я не была хорошо знакома с западным менталитетом, я долго не могла этого понять. На обезьянок можно поглазеть и в зоопарке, для рыбок - завести аквариум. Почему западных людей больше привлекает животный мир, чем люди? Может быть потому что при слове «люди» они на уровне рефлексов вспоминают о себе подобных? Меня такие тоже оттолкнули бы...
.. Жара в Мале была совсем другой, чем в Катаре: влажной, липкой, но с освежающим ветерком. У причала меня ждал маленький, задиристого вида гидросамолет. Начиналась неделя «в тропическом раю».
Мальдивцы оказались скромными людьми небольшого роста, очень вежливыми, но без пепсодентовой наклеенной западной улыбки. Чувствовалось, что, как и у нас в России, смех без причины на Мальдивах - это признак сами помните чего...
Среди ожидавших гидросамолеты в разные концы Мальдивского архипелага преобладали наши соотечественники. Их выдавала бледная кожа (видно, в Москве еще не вошли в такую моду, как на Западе, солярии) и огонь в глазах. Они бегали по деревянному настилу, непрестанно щелкая камерами. Почти как японцы, только даже японцы не запечатлевают самих себя в таких количествах. Да и позы у них перед камерой далеко не такие эффектные, как наших. Россияне, позировавшие перед камерой, всем своим телом и выражением лица, казалось, говорили «Посмотрите-как на меня! А знаете, сколько я заплатил за эту поездку?» И фото делались явно не для семейного альбома, а чтобы «людям показать»...
В гидросамолете со мной осталась только одна русская пара. Нам выдали по паре пробок для ушей - для защиты от шума мотора. Честно говоря, я еще плохо себе представляла, как эта маленькая «птичка», качающаяся на волнах, полетит над океаном (лететь надо было почти час), но это оказалось совсем не страшно. Из маленького иллюминатора открывался такой захватывающий дух вид, что бояться было просто некогда: хотелось успеть все рассмотреть - и пролетавшего под нами над аквамаринового цвета прозрачной водой гигантского пеликана, и оставшуюся за правым бортом столицу- Мале, сверху казавшуюся до краев напиханной похожими на бетонные коробки зданиями, как консервная банка - шпротами, и почти непрерывную вереницу маленьких островков, потянувшихся вдоль океана следом за ней: каждый из них был окружен кольцом аквамариновой лагуны внутри кораллового рифа, а за пределами рифа резко начиналась темно-голубая глубь...
...Остров, на который мы летели, был в точности таким, каким изображали его туристические проспекты: маленьким, зеленым, с вереницей выступающих прямо в лагуну «вилл», и с длинным, почти в километр, деревянным причалом. Самолет сел у плавающего в лагуне понтона и причалил к нему. От острова оторвалась и направилась к нам традиционная дони - маленькая деревянная резная лодка голубого цвета, и смуглые худые лодочники вежливо подали нам руки, чтобы мы с понтона запрыгнули в нее...
Московская миледи рядом со мной брезгливо протянула им свои розовые пальчики - и зябко куталась всю 5-минутную дорогу в розовый саронг, которым она обернула свои плечи, хотя было жарко словно в парнике. На причале нас уже ждал менеджер – шри ланкиец (почти все менеджеры здесь - не местные)с подобострастным выражением лица, которому не хватало только хлеба-соли в руках. Он приветствовал нас и пригласил следовать за ним. Зацокали по деревянному настилу высокие каблучки моей попутчицы, за которой двое местных парнишек хрупкого телосложения с трудом волокли на тележке ее 3 чемодана....
На открытой террасе административного здания менеджер предложил нам по коктейлю и дал заполнить анкету, пока он расписывал нам местные порядки. Зажав в зубах вишенку из коктейля, миледи нахмурила лобик.
- Вить, тут спрашивают профессию...Че писать?
- Пиши - менеджер по рекламе, - отозвался ее могучий спутник в закрывавших пол-лица темных очках и веселой расцветки шортах.
- А адрес какой писать?
- Пиши московский.
- Ой, Вить, смотри, какой тут пол песчаный! Вот бы нам у себя в квартире такое сделать...
- Ага, Люсь, Наталья с ума сойдет... , - по его тону трудно было понять, была ли неведомая Наталья для Люси тем, чем. была миллионерша Вандербильд для людоедки Эллочки, или же речь шла просто о домработнице, которой придется этот песчаный пол разгребать.
И пара, имеющая, видимо, несколько адресов на выбор и не совсем уверенная в том, чем. же они все-таки зарабатывают на жизнь, удалилась, даже не поблагодарив за коктейль...
Мама с ребятами должна была приехать только завтра. В «вилле» было красиво и холодно. 18 градусов. На полную катушку работал кондиционер. Под стеклянным полом плавали рыбки, а купол потолка, который был в форме шатра, казалось, уходил под самые небеса.
- А где ваш багаж, мадам?- услышала я за спиной и обернулась. Мне застенчиво улыбался смуглый молодой человек со слегка выступающими двумя передними зубами, в пестрой рубашке навыпуск поверх длинных шортов, в резиновых тапочках, которые у нас называют «вьетнамками». Вокруг пояса у него висело несколько разной длины тряпок - передо мной был уборщик, а лучше сказать, персональный «слуга», которыи прикреплялся к каждой вилле на все твое времяпребывание в ней.
Я читала в путеводителе о том, что работают на курортах исключительно мужчины, в том числе - и уборщиками, и официантами, так как это мусульманская страна, и местных женщин оберегают от общения с иностранными туристами, от которых мало ли чего можно ожидать (на курортах туристам разрешается неограниченно пьянствовать, а местным жителям употребление алкоголя строго запрещено).
- Меня зовут Хуссни, - представился уборщик. - Это нетрудно выговорить. Х-у-с-с-н-и…
Я подумала, что ему, наверно, приходилось часто иметь дело с британскими туристами, которые, кажется, ни одного иностранного имени не могут выговорить правильно, даже такого простого, как мое. И представилась.
- А багажа у меня нет. Вот, - указала я на свой рюкзачок, - это все.
Он удивился, но постарался не показать виду.
- Если вам что-нибудь нужно будет, вы скажите, и я принесу.
- Можно немножко больше сахара для кофе?
- Конечно! - и он отсыпал на стол белых пакетиков с сахаром. - Еще что-нибудь, мадам?
- Спасибо, больше ничего...
- Ну, если что понадобится, то я к вашим услугам...
Мне показалось, что Хуссни опять чему-то удивлен, но я не поняла, в чем дело. И только потом я поняля, что многие туристы используют уборщиков в буквальном смысле слова как мальчиков на побегушках: неохота добираться до бара под проливным тропическим дождем? Пошли за пивом своего «личного» Хуссни или Исмаила... В любое время дня и ночи. «А что? Мы же им платим чаевые!»...
Я не привыкла, чтобы мне прислуживали. Не люблю этого. Для меня горничная или уборщик - такой же человек, как и я. И если я дам ему чаевые, то тоже по-человечески, а не как кусочек мяса собачке - за то, что она встала на задние лапки.
...Еще до поездки, читая в интернете отзывы разных гостей об этом курорте, я запомнила три вещи: то, что его менеджер погиб во время цунами, что отдыхающая публика, как правило, довольна «своими» Али, Хуссни или Ахмедами, которые «заботились о нас» - и то, что буквально все поголовно вспоминают некоего Фернандо как душу компании, без которого и отдых был бы не в отдых. Это разожгло мое любопытство, и я решила обязательно узнать, кто же такой этот таинственный Фернандо и чем. он занимется. Массовик-затейник? Учитель по глубоководному нырянию?
.Все оказалось намного прозаичнее. Шриланкиец Фернандо оказался островным барменом... В баре, где можно было пить без остановки и почти без ограничений, потому что напитки, включая крепкие, включались в стоимость путевки...
Бар стоял на воде, около причала, продуваемый со всех сторон теплым ветром. Под соломенной его крышей было шумно. Я попробовала зеленый коктейль «Поцелуй слона», посмотрела, как пожилая английская туристка в нетрезвом состоянии пыталась зажать у углу «своего» (обслуживавшего ее во время всего ее пребывания) официанта, восклицая, что утром она уедет, и что она знает, - он, конечно же, будет по ней скучать... «Тебе будет грустно, когда мы уедем?»- вопила она. Но это ей все-таки была не Ямайка, где официанты не только готовы к подобному натиску, но и имеют специально выработанный код поведения, рассчитанный на него. («Вам нравится ваш ужин, мэм? Вы не хотели бы, чтобы я показал вам ночные достопримечательности Ямайки?»...) И официант мягко, но успешно отбился от нее. В другом углу напившийся англичанин громко пытался выяснить национальности проходивших мимо него гостей по их лицам- с таким видом, словно никто из них все равно не понимает английского языка, а значит, говорить о них можно что угодно. Проглотив очередную выпивку, он забормотал что-то о том, что «это наши острова» (Мальдивы стали независимыми за 2 года до моего рождения), и что «нечего здесь делать всяким итальяшкам», когда его, наконец, сморило, и он согнулся пополам через перила прямо над Индийским океаном....
Одного коктейля мне вполне хватило, и я ушла на остаток вечера на другой конец причала, где под светом синей лампы плавали кругами привлеченные им рыбы. Звуки плеска воды не прекращались всю ночь - так хорошо было слышно море в «водной вилле». А под утро начался сильный дождь, с таким грохотом по шатровой ее крыше, с такими завываниями ветра, что казалось, «виллу» сейчас сорвет с места и унесет прямо в океан... Я пыталась заставить себя заснуть, но в голову лезли мысли о цунами. Я зареклась ничего не спрашивать о нем местных жителей, чтобы не сыпать соль на рану своим пустым любопытством, но воображение не так-то просто отключить, и я пыталась представить себе, с какой стороны подкатили волны, как это выглядело, что было с островом после этого... Из интернетных блогов я знала, что кроме менеджера никто с острова не погиб (да и менеджер вроде бы находился в тот день не здесь, а у себя дома на Шри Ланке), что многих туристов поцарапало о рифы, что с нескольких зданий снесло крыши, а лодки забросило на вершины пальм... Но все остались, в общем-то, живы -здоровы, а через пару дней их забрал с острова проходивший мимо пакистанский военный корабль... Герой фильма «Не бойся, я с тобой!» сказал бы о таком: «Какая интересная у людей жизнь!» Но не такой «интересной» она оказалась для оставшихся без работы на целых полгода местных жителей...
...С утра я обошла весь остров, пока не стало еще невыносимо жарко. В 6 утра начинался отлив, и вода уходила из лагуны с такой скоростью, что к половине седьмого ее оставалось уже только по колено. Выступающие в лагуну на деревянном помосте «водные виллы» выходили окнами на запад, а с востока, где находился пляж с прозрачно-белым песком с обломками кораллов, остров прикрывали всего лишь несколько старомодных (и более дешевых) «пляжных вилл», а в гуще пальм в центре островка прятались электрический генератор на дизеле, всякие подсобки и двухэтажное, похожее на коробку здание, в котором жил обслуживающий персонал. Кажется, у них не было даже кондиционеров.
Вокруг здания на веревках были развешаны для сушки выстиранные вещи, преимущественно мужские. Но, к своему удивлению, я заметила и местных женщин: в этот ранний час они подметали песчаные дорожки острова и убирали упавшие листья. Скромно одетые, в наглухо застегнутых (и очень красивых!) традиционных платьях до пят, некоторые - в головных платках, они занимались подметанием удивительно грациозно и явно стеснялись здороваться, но, видимо, их научили, что этого от них ожидают западные туристы. Итак, путеводитель устарел: хотя убирать комнаты туристов на Мальдивах по-прежнему остается мужским занятием, здешние женшины, оказывается, тоже вынуждены теперь работать на курортах, - чтобы прокормить семью. «Прогресс» глобализации....
Я заметила Хуссни, которыи резво бежал с нагруженной моющими растворами, шваброй и чистым постельным бельем тачкой по деревянному настилу в сторону «вилл», и поздоровалась.
-У вас так рано начинается рабочий день?
- Каждое утро на ногах с 4 часов, - бодро отозвался он. - И работаю до 10 часов вечера.
- А выходные у вас когда?
- 4 дня в месяц, а в разгар сезона, бывает, и вообще без выходных. Эта работа для меня очень важна. На моем родном острове ничего не заработаешь - там можно прожить только рыболовством.
- А далеко отсюда ваш остров?
- 20 минут на скоростной лодке или два часа на нашей местной. У нас на острове во время цунами погибло 17 человек. У нас обычный остров, не курорт. Туристы к нам не ездят. Почти все дома у нас разрушило, люди сейчас живут в 2 лагерях. Уже прошло столько времени, а ничего так и не отстроено. У меня там жена и дочка. Когда у меня выходные, я сразу еду к ним.
Рассказывал он все это без тени рисовки и не пытаясь вызвать к себе жалость - просто и естественно. Я вспомнила кубинцев, работающих в туристском секторе. Снился ли им хотя бы в кошмарных снах 18-часовой рабочий день при семидневной рабочей неделе с 4 выходными днями из 30? К тому же - негарантированными?...
Как я узнала уже потом (и не от него), до цунами Хуссни работал на этом же курорте, как у нас теперь говорят, «на ресепшн». Он закончил колледж, курс для туристического работника. А после того, как отель был закрыт больше чем на полгода, сам попросился в уборщики: на «ресепшне» не дают чаевых, а кормить семью и собирать на новый дом надо...
Что ж, империализм это любит - когда образованные люди идут в уборщики и в уличные торговцы. В Дублине сейчас, например, в моде уборщицы из Монголии, только-только закончившие там... университет. Их принимают на работу, увольняя местных «необразованных» женщин, выполнявших эту работу годами. И дело, по-моему, не только в том, что монголкам можно меньше платить: западные нувориши предпочитают быть обслуживаемыми образованными людьми,- более образованными, чем. они сами. Это им «льстить». Как нашим новорусским бандитам - няня для их чад, закончившая балетное училище или консерваторию.
...Теперь, обойдя остров, я хорошо представляла себе, откуда нахлынула волна тем роковым утром. Со стороны безмятежно-спокойного пляжа, окатив «в лицо» старенькие «пляжные виллы», она перевалила через ресторан и высокие пальмы и ударила «в спину» ничего не подозревавшим «водным виллам».... Далеко в лагуне, у самого барьера ее, отделяющего ее от глубоководного океана, о который разбивались все время сносимые ветром волны высотой почти в человеческий рост, еще лежала снесеннная туда цунами пальма.
Ближе к полудню над островом застрекотал, будто огромная стрекоза, уже знакомый мне водный самолет. Прилетела мама с ребятами.
Их восторгу не было конца: и от того, что они еще никогда не летали на таких самолетах, и из-за моря, и из-за рыбок. Ну, и само собой разумеется, из-за встречи со мной. Фидельчик сначала меня стеснялся, а вот Че с самой первой минуты повис у меня на шее и никак не хотел меня больше отпускать, даже на секунду. Остановились они в другой вилле, но естественно, все время - и днем, и ночью- мы проводили вместе, стремясь не терять ни одной такой драгоценной минуты из этих двух недель. Лиза выросла, стала почти выше меня. Стала заметно спокойнее, застенчиво улыбалась, а иногда даже говорила отдельные короткие выражения на русском - зачастую весьма к месту. В Корее ее ведь тоже лечили- тамошними травами.
Естественно, я и не ожидала, что Ри Ран приедет вместе с ними, но, видимо, где-то в самой глубине души все-таки на это надеялась. И поэтому сквозь мою радость пробивалось все-таки и разочарование, как я ни пыталась его скрыть. Может быть, он уже и забыл меня? В жизни, в конце концов, бывает всякое... И я решила ни о чем у мамы не спрашивать. Но она сама поняла мое состояние и не стала меня больше мучать:
- На, держи! - и протянула мне конверт, в котором лежал листочек, мелко исписанный аккуратным почерком Ри Рана.
«Женя, моя родная!
Милая моя Женя!
Люблю тебя очень. Много работаю и много думаю о тебе. Даже начал сочинять стихи по-русски (конечно, очень простые). Например, «Есть кое-что, что так приятно делать мне, - закрыть глаза и думать о тебе.»
Или:
«Пусть холод за окном,
Но если рядом ты,
Любой теплее дом,
В снегу цветут цветы.»
Я всегда знал - что один день это 24 часа, один час - 60 минут, но я не знал что даже один день без тебя - это вечность.
Мне сказали, что скоро решат наш вопрос.
Человек без мечты, как птица без крыльев: гадить может, а летать нет.
Верю, что ты с честью служишь нашему общему делу.
Я не сомневаюсь, что когда за дело берется самая чувствительная и самая полная энтузиазма женщина в мире, то у нее непременно получится все задуманное.
Пиши мне, Женя. Я буду читать и перечитывать твои письма, вдыхая их аромат и погружаясь с головой в их атмосферу. Когда я получаю весточку от тебя, я чувствую, что никогда не буду одинок в этом мире. Ты- мое вдохновение.
Тот дождливый день, когда мы впервые встретились, был действительно счастливым днем для меня и, я надеюсь, и для тебя тоже.
Крепко обнимаю тебя, моя подруга.
Твой Ри Ран.»
По сути, мне теперь полагалось эту записку съесть. Но я не могла заставить себя это сделать. У меня вопреки правилам было с собой даже фото Ри Рана - я прятала его среди старых открыток с киноактерами... И я спрятала ее и тайком перечитывала каждую ночь перед сном. Это стало у меня своего рода ритуалом.
...Почти все две недели нашего пребывания на острове шли дожди. Меня это не раздражало: обидно было только то, что из-за них сорвалась экскурсия на нормальный, обитаемый остров. А поездки за дельфинами и акулами, выбор которых здесдь был намного более широк, меня не интересовали.
Каждое утро, в любую погоду, подметали дорожки красивые и скромные местные женщины, державшиеся с таким достоинством. Каждое утро неизменно в 4 вставали уборщики и официанты. Хуссни убирал все виллы по два раза в день - добираясь до них под этим самым проливным дождем.
А гости жаловались на погоду, накладывали себе по три тарелки всякой-разной жратвы 3 раза в день, напивались до карачек по вечерам и развлекались организованными для них гонками крабов на пляже. (На Ямайке для них бывает еще такой замечательно -интеллектуальный contest, как «кто больше выпьет пива» - вот куда надо ехать отдыхать писателю Лукьяненко!)
Они все больше и больше раздражали меня - эти люди без малейшей таинственности в их жизни, для которых форма всегда важнее содержания. Всерьез верящие рекламе, утверждающей, что «в каждой женщине прячется богиня, которая откроется, если она побреет ноги бритвой нашей фирмы». Коротавшие время на этом божественно красивом острове смотрением по телевизору «комедии» «В Мэри что-то есть», с гомерическим хохотом наблюдая, как главный ее герой мастурбирует над какими-то картинками, а потом мажет себе данной жидкостью чуб вместо геля...
С каждым днем все глубже и глубже я убеждалась в том, что давно уже знала: капиталистическая культура примитивна, она эффетивна только в одном – в эксплуатации других людей. Как паразит-плющ на дереве, эффективно высасывающий из него соки - он зелен и пышен, но мы же не говорим на этом основании, что он «более высоко развит», чем задушиваемое им дерево? И не призываем тех, кто по природе своей не паразит, на него равняться?...
Мне тоже теперь симпатичнее стали животные: смелая ворона, каркающая на краю столиков в ресторане, с которой ни одна прожорливая жадная западная «кю» не поделилась даже коркой, - что не мешало им вовсю щелкать на нее затворами своих камер. Большие серебристые рыбы, стайками приплывавшие к моим ногам всякий раз, как только я спускалась в воду по лесенке из своей «виллы», совсем меня не боявшиеся, когда я кормила их хлебом. Пересекающая лагуну вплавь, отфыркиваясь, молодая черепаха. Ворона заботилась о семье - она выпрашивала у людей хлеб, чтобы унести его на соседний необитаемый островок и накормить своих воронят. Рыбки держались группой, где двое из них были «разведчиками», которые не сьедали всю найденную ими еду сами, а уплывали, чтобы привести за собой всех остальных.... Во всех них было гораздо больше человеческого, чем в героях американских комедий, зацикленных на своих престациях ниже пояса. И мне гораздо приятнее было проводить время со своими близкими - за кормлением рыбок и небольшими беседами о местной жизни с Хуссни, который уже привык к тому, что я не пошлю его за пивом, чем среди «богинь» с бритыми ногами.
... Хуссни как-то не удержался и дал интервью западным журналистам (что вообще-то на Мальдивах не поощряется): «Туристы рассказывали мне, что у себя дома они собирали деньги ведрами, чтобы помочь Мальдивам после цунами. Так где же эти деньги?»
Бедняга, он, наверно, не знает, что ведрами на Западе собирают только медяки...
Всего за 6 дней до зловещего цунами ООН обьявила, что намеревается повысить статус Мальдивских островов с экомоники с низкими доходами до экономики со средним уровнем дохода.... Но цунами отложило принятие этого решения. По подсчетам той же ООН, для возмещения всего физического ущерба, нанесенного им островам, необходимо 470 милллионов долларов. На войну в Ираке Америка тратит по тысяче долларов в секунду . То есть, за 5 с небольшим дней там тратится - на убийства и разрушения - вышеупомянутая необходимая Мальдивам для восстановления нормальной жизни сумма....
Если другие пострадавшие от цунами страны понесли от него ущерб, равный 3-5 % их ВВП, то на Мальдивах этот процент составил целых 70% ВВП! Однако Мальдивы долго не получали обещанной помощи. Причина? Здесь погибло не столько людей, как в Таиланде или в Индонезии, и «благотворители» забыли о жертвах, оставшихся в живых...
...Говорят, что как-то;прощаясь с Хуссни, один безработный турист-ирландец дал ему почти 100 долларов на чай. Хотя путеводитель советовал давать всего 10. Западные безработные более щедры на чаевые, чем менеджеры по рекламе, - хотя по сути, в чем, собственно, разница между первыми и вторыми? Видимо, разница только и есть в размере даваемых ими чаевых (безработные отзывчивее). Ведь от менеджеров по рекламе тоже никому нет никакой пользы.... А живут и странствуют по миру и те, и другие - за счет таких, как Хуссни.
В последний вечер перед моим отьездом мы с мамой снова говорили об СССР - когда заснули уже ребята.
- Как я поняла, наш народ фактически отказался от социализма, будучи совершенно уверенным в том, что “совок” никуда не денется, а от капитализма еще ой-ой как много чего в жизни прибавится,- сказала мама мне с горечью- Все помнят очереди за колбасой, но про бесплатные квартиры не помнят, как будто сами собой они, будто от Бога.... У социализма не был еще выработан механизма защиты, не успели, больно много было других, как казалось тогда, более важных дел.А механизм защиты социализма - это борьба с алчностью в каждом отдельном человеке. Коллективизм алчности, девятый вал алчности, взметнувшийся в мире до небес, и погубил очень даже хорошее дело на земле - возможность жить нормально на этой планете каждому человеку.
И я еще раз подумала о том, что нельзя - никогда, ни при каких условиях, ни под каким прикрытием «прав человека», ни из какой боязни, а что о тебе скажет «цивилизованный мир» - позволять меньшинству навязывать большинству то, что на самом деле противоречит его интересам. Для меня «владелец заводов, газет, пароходов» - не уважаемая личность, не элита и не что-то такое, достойное зависти. Для меня это просто-напросто пережиток дикого прошлого. Это попросту гнусно - когда один человек от какого-то фонаря владеет тем, что должно принадлежать и служить людям.
...В день моего отьезда, как это обычно бывает, распогодилось. Я стояла у причала в ожидании гидросамолета, пытаясь запомнить навсегда этот сказочный маленький остров. Кто знает, доведется ли мне еще когда-либо здесь побывать? Ведь так упoрно ходят слухи о том, что лет через 20 от Мальдивов может и вообще ничего не остаться - они погрузятся под воду из-за повышения уровня мирового океана, вызванного глобальным потеплением... Процессом, которые не мальдивцы вызвали, и на который они не в силах как-либо повлиять.
Очень не хотелось прощаться со своими близкими и еще раз. Я попросила маму вместо этого отвести ребят на пляж. Сами они уезжали завтра.
Господи, ну когда же наступит – ну должен же наступить!- такой день, когда мне не надо будет никуда больше уезжать?! Когда я наконец буду дома – со всеми ними, и когда рядом со мной будет Ри Ран?...
...На обратной дороге в самолете показывали ямайскую комедию «Смайл Оранж». Это была такая, знаете ли, специфическая комедия – «очень смешная комедия», в стиле комедий из-под пера Карабаса-Барабаса. Ее герои и героини - работники ямайского турбизнеса - спали с одноногими ветеранами американской войны во Вьетнаме в надежде, что те женятся на них и увезут их в Америку, помогали своим не умеющим плавать родственникам наняться в отель спасателями в бассейн, просаживали целое состояние на крабьих бегах, издевались над неопытными, только что приехавшими из деревни, где они «рубили шахарный троштник», молодыми официантами, уча их, как надо соблазняли жирных, похожих на выброшенного на сушу кита, носатых пожилых американок своим «Вам нравится ваш ужин, мэм? Вы не хотели бы, чтобы я показал вам ночные достопримечательности Ямайки?»...
Это была комедия, от которой хотелось не смеяться, а плакать.
Я летела обратно на Кюрасао - и мечтала о том, как мы в следующий раз увидимся с Ри Раном. Мне представлялись совершенно фантастические сцены вроде свидания Штирлица с женой - что мы увидимся с ним где-нибудь около ночного костра в африканской деревне или что он будет стоять на сцене в составе хора КНА в какой-нибудь «развитой» стране, где сейчас входит мода на «северокорейскую экзотику», а я буду в зрительских рядах, и мы будем неотрывно смотреть друг на друга целый концерт.... Мне вполне хватило бы этого для счастья! Я знала, конечно, что все это только несбыточные фантазии ( кто стал бы ради меня организовывать что-нибудь подобное?), но тем не менее, они хоть немного глушили в моем сердце тоску по нему - такую сильную, словно это выбравшийся из берлоги зимою рассерженный голодный медведь навалился на мои плечи...
Я не выдержала и достала из кармана маленькую фотографию Ри Рана. Он смотрел на меня с нее со своей обычной задумчивой и чуть таинственной улыбкой, от которой у меня сейчас щемило на сердце. Потом достала фотографии ребят – моих будущих революционеров и Лизы – Дружбы Народов.
Да, мне не полагалось иметь их при себе. Но они были нужны мне словно фляга с живой водой – богатырю, возвращающемуся в самое пекло боя.
Глава 27. Zeena.
“Too ra loo ra loo ra loo, they're looking for monkeys up in the zoo
If I had a face like you, I would join the British army.»
(“Join The British Army”)
... .Я лежала под пальмой и читала небольшую зеленую книжку. Называлась она «За победу дела социализма» и принадлежала перу Ким Чен Ира. Ее передал мне с мамой в качестве подарка Ри Ран. Мама отговаривала меня брать ее с собой на Кюрасао: «А вдруг у тебя ее кто-нибудь увидит? Прочитай лучше здесь и оставь со мной», но я не смогла удержаться: после того, как раскрыла эту небольшую книгу и прочла несколько страниц....
Раньше я никогда еще не читала (к своему стыду) его работ. Читала в пересказе, читала написанное о нем, но написанного им самим не читала. Язык у товарища Ким Чен Ира оказался четким, ясным, доступным - и самое главное, не таким, как в речах Леонида Ильича, переливанием из пустого в порожнее, а очень конкретным. И еще - что самое удивительное, работы его были пророческими. В то время, когда мы в Советском Союзе все еще упивались под «Алюминиевые огурцы» «свободой не бросаться на баррикады», товарищ Ким Чен Ир уже совершенно отчетливо видел, куда эта «свобода» нас в конце концов заведет, и говорил об этом безо всяких прикрас.
«... Знамя социализма постепенно спускается в Советском Союзе. Очевидно, что недалек тот день, когда усилиями махинаций современных ревизионистов, воспользовавшихся антисоциалистической стратегией американских империалистов, Советский Союз распадется и прекратит свое существование» .
Это было написано в ту пору, когда Горби, наверно, еще вовсю пыхтел над «новым союзным договором». Задолго до ГПЧП и даже до референдума, на который был вынесен вопрос о сохранении нашей страны (а кто вообще-то поставил его под вопрос как не сами власти? Мне лично такие люди в моем окружении не встречались!), в котором приняло участие 79,5% избирателей и 76,43% из них высказались за сохранение СССР ! Еще в январе 1990 года.
После этого я прониклась уважением к автору и уже не могла оторваться от этой книги.
И чем дальше я ее читала, тем большее удивление - и уважение к нему- я испытывала.
«Современная социальная демократия базируется на буржуазной точке зрения и отношении к социальным явлениям. Она защищает неограниченную свободу в социальной жизни и необузданное соревнование через рынок, что означает, что такие законы биологического мира как спонтанность и борьба за существование должны быть применены в социалистическом обществе. Это по сущности реакционная точка зрения и отношение, нацеленное на то, чтобы закон джунглей, закон буржуазного общества функционировал безо всяких ограничений.
Современная социальная демократия проявляет свой реакционный характер в сконцентрированном виде в своей точке зрения и отношении к человеку.
Она расценивает человека как инструмент, необходимый для материального производства. Но материальное производство необходимо для человек; человек не существует ради материального производства. Сложная машина, если она не обслуживает человека, является лишьо ничего не стоящим металлоломом. Однако, некоторые люди не смущаются растаптывать основные права человека ради материального производства. Это наглядно демонстрирует тот простой факт, что они защищают использование безработицы в качестве средства давления для увеличения интенсивности труда. Право на труд - основное право человека. "Социализм", который лишает рабочие массы даже их трудового права, не может стать гуманитарным и демократическим социализмом. Нарушать право рабочих масс на труд -феномен, свойственный обществу эксплуатации. Капиталисты расценивают человека как товар, как приложение к машине. Для них рабочие массы становятся имеющими значение только они приносят прибыль. Современная социальная демократия и буржуазная точка зрения обе оценивают ценность человека посредством денег и материала....
Современная социальная демократия - результат иллюзий о капитализме. Иллюзий о "материальном процветании " развитых капиталистических стран, которыми некоторые люди были совращены и оставили революционные принципы. Если проанализировать исторические условия в развитых капиталистических странах и социалистических странах и в их характеристиках, то никто никогда не будет испытывать таких глупых иллюзий. Развитые капиталистические страны вступили на путь капиталистического развития в более ранний период, тогда как социалистические страны были или такими, чей уровень экономического развития был ниже, или же были колониями или полуколониями. Первые достигли "материального процветания" путем беспощадной эксплуатации рабочих масс и неоколониального грабежа стран третьего мира; но вторые не могут обогатиться таким путем... .. И тем не менее, некоторые люди, поддавшись иллюзиям о капиталистическом обществе, видят только его роскошную оболочку, игнорируя его эксплуататорский характер и коррумпированность; они видят только роскошные товары, угождающие извращенным вкусам богатых, не желая видеть безработных, нищих и брошенных детей, блуждающих по улицам.
Современная социальная демократия - результат капитуляции перед империализмом.... «Новое мышление", которого они требуют – это реакционная софистика, нацеленная на приукрашение империалистов, разоружение перед ними и восстановление капитализма, путем перестройки социализма, угождающей вкусам империалистов.»
Это сейчас мне эти вещи кажутся ясными. Это сейчас я уже дошла до них сама. А тогда... Почему, почему эту статью не опубликовали тогда у нас? Хотя понятно, почему. И понятно, что тогда его объявили бы просто корейской версией Нины Андреевой... Мы были так слепы, так глухи - словно тетерева на току. Которых как известно, любят подстреливать охотники именно во время этого их токования...
Я читала эту книжку на одном дыхании. Я никогда не читала с таким упоением ни одну теоретическую работу- и я скажу вам, почему. Потому что на этот раз речь шла для меня не о чем-то понятном, но абстрактном, а о пережитом на самой что ни на есть собственной, как говорится, шкуре.
Больше всего мне хотелось узнать – почему корейцам удается то, на чем мы так позорно споткнулись и шлепнулись лицом в лужу? И конечно же; он давал ответ и на этот вопрос – на мой взгляд, вполне исчерпывающий...
... – Что это ты там читаешь с таким удовольствием? – перебил мои мысли Ойшин.
Он осмелился показаться на пляже только потому, что солнце уже вот-вот грозило скрыться за горизонтом. Он по-прежнему смертельно боялся сгореть. Теперь уже он обзавелся новой кожей – причем благодаря его прятанию от солнца, такой же бледной, как и раньше...
Мы сидели на песке на пляже Маленький Книп- моем самом любимом, потому что туристы сюда почти не суются. Это любимое место отдыха местных жителей, здесь никто не развешивает по ветру свои уродливые молочные железы в надежде что на них хоть кто-нибудь скинется. Антильцы- hendenan nechi. Laga tur porkeria na Hulanda, por fabor.
Маленький Книп очень уютный - я чувствую себя на нем почти как дома у бабушкиной печки. Тепло, и хочется свернуться в клубочек и замурлыкать....
Трудно представить себе, что теперь какие-то заморские головорезы время от времени здесь упражняются - с боем берут эти мирные красивые берега... Высаживаясь на них с моря – с бронемашинами, огнеметами и с раскрашенными под камуфляж мордами. Порой я чувствовала себя среди них как Валя Довгер на оккупированной Украине .
- Если хочешь, почитай, -сказала я Ойшину, будучи уверенной, что для него это окажется «слишком скучным». Он взял книжку и стал читать - медленно, водя по строчкам пальцами. Я видела, как шевелятся при этом его губы. Вот какими инвалидами делает капитализм бедных людей! Они даже читать не могут как следует.
Сложно или нет, но Ойшин не сдавался и продолжал читать. А я закрыла глаза и начала думать- об СССР и о тех, кто его развалил. Мне показалось, что мне слышится негромкий голос мамы:
...- В центральной части европейской Руси торговых людей никогда не жаловали. Торговлей занимались люди, не желающие, да и зачастую в силу умственного и физического недоразвития неспособные к производительному труду. Естественно, у трудового люда они вызывали пренебрежение. Одна из героинь пьесы Горького «Дети солнцаъ говорит:: «Людей-то я в своей жизни и не видела: средь купчишек жила». Поскольку торговля - род деятельности, не требующий высокой квалификации и особых знаний, в СССР труд работников торговли оплачивался как самый неквалифицированный труд- как труд разнорабочих. Зарплата директора универмага была примерно равна зарплате начальник бюро на заводе.
Думаю, не открою Америки, если скажу, что сфера торговли сопряжена со всякого рода, как говорили в советское время, злоупотреблениями, а проще говоря, с воровством: воровали и воруют у покупателя, у государства, друг у друга... Тебе могут сказать, что на Западе не обсчитывают и не воруют (кстати, в твоей Северной Ирландии меня пытались обсчитать много раз: они же не знают, что мы умеем в голове умножать столбиком!), но ведь огромные наценки на цену от производителя - иногда больше ее в два и более раз!- это и есть воровство... Я не о транспортных расходах и расходах на хранение, а об огромной прибыли, которую эти люди кладут в карман, сами ничего не создавая....
«И ведь действительно – какая наглость!»- подумала я. – «Брать за плоды чужого труда больше, чем получают те, кто эти продукты в поте лица своего создал!»
А голос мамы, казалось мне, продолжал:
- До войны жители одной из улиц нашего Заречья спрашивали своего соседа -завмага: «Иван Иванович! Вот ты еще со старых времен в торговле, а ни разу не сидел?» «А я никогда больше одной сумки не брал!»- был его на это ответ.
В советское время воровство это, особенно в предвоенное и послевоенное время, но и вплоть до 80-х годов было затруднено: наличием всякого рода контролирующих органов - партийного контроля, народного контроля, ОБХСС, комсомольского прожектора и т.п. ОБХСС торгаши боялись как огня. Да, в органах контроля бывала коррупция (больше уже в 70-е-80-е годы), но в семье, как говорится, не без урода…
Герой фильма «Чистое небо» - израненный в боях отважный летчик, получив инвалидность и будучи направленным на работу в торговлю, чуть было всех не переубивал: «Я зачем кровь проливал, чтобы здесь селедку развешивать?» А сейчас это называется «престижная работа, с возможностью карьерного роста». Как измельчал-то наш человек!
Не считая дошкольников, с удовольствием игравших «в магазин», работа в торговле у советской молодежи особого интереса не вызывала. К 8-му классу некоторым становилось учиться невмоготу- тем, кто из-за отсуствия умственных способностей перебивался с двойки на тройку. Дружили такие ученики тоже преимущественно между собой: хорошим ученикам с ними было неинтересно, да и троечникам, которые получали тройки только из-за собственной лени - тоже. С трудом закончив восьмилетку, вышеописанные ученики шли в торгово-кулинарное ПТУ, откуда через год выходили рабониками прилавка и общественного питания... Помнишь Хазанова со знаменитым героем его интермедий – учащимся кулинарного техникума?
И такие вот «волшебники-недоучки» решили создать искусственный дефицит: с одной стороны, продажа товаров «с черного хода» с наценкой давала торговцам незаконную прибыль - например; шло сплавление государственной продукции на рынки, где она продавались по повышенным ценам (в основном фрукты и овощи), с другой стороны - это поднимало авторитет торгашей в глазах их более умных, более способных одноклассников, соседей и т.п.: профессора, доценты, актеры, директора и прочие пошли к ним «на поклон»: за бутылкой шампанского, дубленкой, парой импортной обуви и тому подобным - и все с переплатой, да еще стало возможно с помощью этого детей пристроить в вуз или на хорошую работу (как правило, сами торговые работники категорически не хотели , чтобы их дети пошли по их стопам, их золотой мечтой было увидеть своих отпрысков врачами – и потому нормальному выпускнику школы к твоему времени уже фактически почти невозможно стало попасть на учебу в мединститут).
Презрение и брезгливость к торгашам в нашем народе была, есть и будет! Особенно в таких городах, как наш, - населенных умельцами, ранее других (на 200 лет) освобожденными от крепостной зависимости и работавшими на государство в качестве казенных рабочих. С тех самых пор служба госудаству у нас - во главе угла. И поэтому такую радостную для холопского потомка «работу на себя» жителю нашего города привить очень сложно, тем более, что эта самая «работа на себя» - в основном торговля, занятие неприемлемое для развитой личности.
Другое отношение к торгашам в сельской местности- там они вызывали у местного населения зависть, граничащую с уважением, желанием подражать, направить своих детей на работу «у город, у магазин»...
Злоупотребления в торговле - дело весьма опасное для социалистического государства. Это понимали руководители СССР накануне Великой отечественной войны, строго карая нарушителей, подрывавших основы экономики государства, и недаром в списках репрессированных в те годы - большое количество завмагами, завбазами, директоров столовых и прочее. В СССР были совершены два государственных переворота с помощью создания искусственного дефицита, вызвавшего недовольство народа руководством страны: смещение Хрущева в 1964 году и гораздо более катастрофическое - недовольство Горбачевым, приведшее к смене конституционного строя и к прекращению существования великого государства - СССР...
В современной России самое страшное - аппетиты хозяев магазинов. Если им и их близким в ближайшее время принуудительно не урезать желудки, то они, как глиняный парень из сказки, сожрут все вокруг: рост цен каждые 2-3 месяца - в полтора-два раза! Конечно, съездили на чемпионат Европы по футболу летом (в страны не дешевые, мягко говоря) - погуляли, похулиганили во всю Ивановскую: результат - рост цен повсеместно, то есть, мы им должны возместить их расходы на эти поездки, да так, чтобы они после этого смогли бы еще съездить отдохнуть куда-нибудь в Турцию-Грецию. Устали, надорвались, бедняжки...
Правильно умные люди говорят: в настоящее время торгаши - угроза человечеству и цивилизации на Земле!...»
Я вспоминала ее слова и думала о том, что настоящему советскому человеку просто генетически чуждо желание «делать деньги». Он вовсе не «лентяй» и не «раб системы», как вопят те, кто считает проявлением ума и какого-то особого трудолюбия грабить окружающих и наживаться за их счет - как раз в отличие от них, он умеет и любит работать, и ему доставляет искреннюю радость приносить людям пользу. Именно в этом и заключается смысл его жизни, а не в том, чтобы «делать деньги». И именно поэтому они совершенно неспособны советского человека понять: его мышление просто на порядок выше их животного восприятия жизни. Их восприятие советского человека подобно восприятию мира птиц навозным жуком, пытающимся понять, для чего это птицам понадобилось летать, если на земле достаточно навоза.
Для меня общество, которое позволяет хотя бы одному своему члену быть бездомным, добывать себе пропитание, роясь в мусорных ящиках или зарабатывать на жизнь унижаясь и торгуя собственным телом- даже если этот травмированный человек и уверяет, что ему это «нравится»; общество, где одинокие старики, умирая, месяцами лежат никем не обнаруженными в своих жилищах, где никому нет до тебя дела, если тебе станет плохо на улице- для меня такое общество элементарно не имеет ни малейшего права именоваться «цивилизованным», сколько бы в нем там ни загребали в бонусах топ-менеджеры и какие бы накрученные личные вертолеты у них ни были. Более того - это только еще сильнее подчеркивает всю гнусность и примитивизм подобного общественного устройства. Ведь мы - люди именно потому, что в отличие от животных, способны заботиться друг от друге, не только о собственных детенышах и до поры, до времени на основе инстинкта. Для меня подлинная цивилизованность общества измеряется именно этим. Заботой людей друг о друге. Заботой государства о них – для чего еще оно нужно, если не для этого? И на основе этого критерия Корея и Куба - самые цивилизованные из стран в мире на сегодняшний день!
К слову, а знают ли левые чистоплюйчики-критиканы, никогда не посещавшие КНДР горлодерики в майках с Че, оценивающие достижения даже кубинской революции только по тому, пускают или не пускают «местных жителей в отели для иностранцев», что «Че Гевара посетил Пхеньян примерно в 1965 году и заявил прессе, что Северная Корея - модель, к которой должна стремиться революционная Куба .» ? Задумывались ли они когда-нибудь над тем, почему так считал их кумир?...
А ведь они, эти чистоплюйчики, не знают ничего о жизни в Корее - кроме того, что им внушают корпоративные СМИ. Точно так же, как люди на Западе ничего не знают о том, какой на самом деле была жизнь в СССР. Да что Запад, не надо так далеко ходить за примерами. Всеохватывающая промываловка мозгов а ля «свободный мир» добралась уже и до наших собственных детей. Вот вам подборочка того, каким представляют себе Советский Союз отечественные дети, родившиеся после его распада – прочитайте, мои дорогие советские соотечественники и признайтесь, узнаете ли вы в этих описаниях свою страну? Скажите откровенно. Я – нет. Я узнаю в них только то, какой рисовали ее американские триллеры. Ну, и чернуха, выпускаемая разными «центрами советских исследований».
«...Жила-была страна СССР. Она образовалась, когда в страну приехал Ленин. Народ сказал царю, чтоб он не правил, -- и к власти пришел Ленин». (Юля Соколова)
«...Люди работали, работали, работали.... А о себе совсем не думали. Людям было совсем неважно, что они едят, где спят, как отдыхают. Когда был союз СССР, люди не обращали внимания на одежду. Одевались не так хорошо. Мужчины одевались в галоши, в телогрейку, легкую шапку и перчатки, когда работаешь. А женщины одевали кофту, перчатки, шарф на голову (чтоб голова не была видна) -- и тоже в галоши. Такая одежда была удобней всего, чтоб работать». (Вадим Худяков)
«У СССР был красный флаг, поэтому в моде был красный цвет. Красный цвет обозначал кровь, которую надо пролить, когда много работаешь. Дети ходили в красных галстуках, женщины на праздники всегда одевали красные платья, машины выпускали красного цвета, в домах были красные обои». (Имя зачеркнуто)
«Все люди одевались одинаково. Существовала форма. В то время дети носили форму: девочки ходили в темно-коричневых юбках, блузках и красных галстуках, а мальчики -- в темных брюках, белых рубашках и тоже красных галстуках». (Имя зачеркнуто)
«Самыми счастливыми были те, кто жил в деревнях. У них было свое хозяйство, и они всегда могли зарезать и съесть свою свинью. А в городах люди всегда голодали...» (Имя не указано.)
«Продукты в СССР были не очень качественные. За колбасой были 20-километровые очереди. Колбаса одной фабрики иногда была даже зеленой. Телевизоров у людей не было». (Дарья Ракова)
«В СССР управлял Ленин, который сейчас лежит в Мавзолее. Люди тогда работали на заводах и фабриках. Они делали бомбы, танки, машины, но не еду. Поэтому еды было мало. Для покупок люди пользовались талонами, а не деньгами, потому что денег у людей не было». (Юля Остроушко)
«Люди в СССР всегда работали и отказывались отдыхать. Они приходили с работы и ложились сразу спать, потому что очень уставали на работе. Сны люди не смотрели». (Юля Остроушко)
«В свободное время люди ходили в Мавзолей. Там люди встречались, пили чай, обменивались новостями, тусовались. В Мавзолее лежит мертвый Ленин. Советским людям очень нравилось на него смотреть». (Света Камынина)
«Советским детям с ранних лет говорили, что они должны учиться и работать, а играть совсем не надо. И дети не играли, а только учились и работали. Еще все дети одевались в одинаковую одежду... Хотя в принципе, мне кажется, это хорошо... В СССР были очень забитые дети». (Юля Остроушко)
«Мне жалко советских детей. У них не было компьютеров, не было игрушек. Взрослые им всегда говорили, что надо много работать. А когда надо было отдыхать, взрослые говорили им сходить погулять. Дети постоянно ходили по улицам. Это было единственное развлечение для детей». (Александра Мишахина)
«Люди все делали на воздухе: читали на воздухе, гуляли... Дома, когда они не работали, им нечего было делать. И поэтому они всегда гуляли. Для людей делали парки, люди были довольны». (Имя зачеркнуто)
«Дни рождения отмечали скромно, Новый год тоже не особо.... Самый главный праздник был праздник труда... А сейчас больше нигде нет такого праздника -- День труда». (Юля Соколова)
«В СССР жило больше всего людей (три четверти населения мира)... И все эти люди постоянно работали. СССР был самой богатой страной, хоть люди здесь и голодали. Естественно, другие страны завидовали СССР...» (В. Скосырева)
«СССР победил в войне, потому что в этой стране были более трудолюбивые люди. Немцы лентяи -- и поэтому проиграли». (Имя не указано)
«Война началась 1 сентября 1941, руководил фашистами Наполеон, а русские победили потому что фашисты пошли не по той дороге, они пошли по старой смоленской дороге и заблудились, а там ещё была новая смоленская дорога, по которой все ходили...»
«Простые люди жили в неотопленных квартирах, потому что все тепло себе забирали чиновники. Люди получали мизерную зарплату, но при этом оставались честными... не знаю даже почему... советских людей никто в мире не понимал и не понимает». (Маргарита Едемская)
«У моего дедушки осталось много медалей... у него целая коробка орденов! Дети одевались в то время очень плохо и еле-еле добывали деньги, чтобы прокормиться. И даже при такой ситуации люди хотели помогать друг другу. А потом все изменилось, и СССР не стало. Люди теперь не хотят работать и помогать друг другу. А те, кто жив до сих пор, они чувствуют себя очень грустно. Моя бабушка сейчас живет в Краснодаре, как и дедушка. Они постоянно вспоминают про СССР и всегда одиноки. Дедушка выступает на Первое мая, а когда летом приезжал в Москву, то водил меня в Мавзолей. Я очень горжусь им». (Игорь Мельниченко)
Что Игорь гордится дедушкой, это, конечно, отрадно. Может, хоть дедушка расскажет ему, как было на самом деле, раз родителям этих детей до такойЯ вспоминала ее слова и думала о том, что настоящему совям правду. Я ведь тоже узнавала о том, какой была жизнь при царе от очевидцев - бабушки с дедушкой, а не из слюнявых церковных служб за упокой «святого Николая» и не из сериалов о Колчаке. И именно поэтому у меня нет и не может быть насчет нее никаких иллюзий.
Больше всего мне понравился тезис насчет того, что в СССР бедные люди даже «сны не смотрели» - не иначе, как потому что запретила КПСС? Девочка, милая, а ты знаешь, что людям не снятся сны тогда, когда спят они спокойно и крепко, когда они счастливы? Сколько я отдала бы сейчас за то, чтобы они не мучали меня, эти сны!
Впрочем, некоторые дети пришли к верным выводам своим умом. Или же у их родителей было больше времени для того, чтобы их образованием заниматься.
«...Там, в СССР, жили очень цивилизованные люди. У них были хорошие работы (интересные). Они не выражались оскорбительными словами. Они помогали друг другу, не отнимали, не жадничали. Мы отличаемся от них. Они отличались от всех людей на планете...» (Дарья Сусанина)
«Говорят, что СССР развалился и больше не существует. Но я не полностью в это верю. Может, эта страна еще существует? Люди там работают, 1-го Мая отмечают каждый год...» (Света Камынина)
И устами таких младенцев действительно глаголит истина!
...Начало смеркаться, но Ойшин все еще пытался разобрать в потемках строчки. Я поразилась его упорству.
- Если тебе действительно интересно, возьми ее пока, - сказала я,- Только не порть себе глаза, дома дочитаешь.
- Вот, ты все время разговариваешь со мной таким материнским тоном!- обиделся Ойшин, но книгу взял.
- Ну извини... Это потому, что я действительно о тебе забочусь. Я не знала, что тебе ето неприятно, - сказала я. - И я не имею в виду ничего такого, что не надо иметь в виду. Я уже просто привыкла к тебе теперь, понимаешь?
Он промолчал, но я по лицу его поняла, что это было не то, что он хотел бы услышать. Тогда что же, черт его побери?
- Пойдем поплаваем еще немного, если хочешь.Как раз солнца уже нет, - предложила я.
Ойшин вскочил с песка, отвернулся и только после этого выдавил из себя:
- Не хочу. Поехали лучше домой.
Неужели это книга так удручающе на него подействовала?
- -Там есть очень хорошие идеи насчет того, как именно надо строить социализм. И насчет того, почему он неизбежен, - подсказала я ему. - Ты, наверно, просто еще не дошел до той страницы.
Он посмотрел на меня так, словно я свалилась с Луны. И тяжело вздохнул. Теперь я уже совсем ничего не понимала. Ведь он же сам попросил у меня эту книгу... Наверно, все дело в том, что он читает ее – и видит контраст с ирландской реальностью.
- Спасибо, - сказал Ойшин наконец решительно, - Я обязательно прочитаю ее всю.
И мы с ним направились к нашему внедорожнику.
****
...Жила-была девочка Раса. В советской тогда еще «оккупированной» Литве . Летом 83-го года с ней произошло несчастье: ее отец-тракторист работал в поле, и случайно косилкой ей отрезало ступни обеих ножек. Расе было 3 года. Вот как об этом вспоминают даже в достаточно антисоветской газете теперь: «На дворе скоро ночь. В деревне нет телефона. Умереть — да и только. От потери крови и болевого шока. «Мамочка…»
Люди добрые… Через 12 часов дочка тракториста из колхоза «Вадактай» лежала на холодном операционном столе в столице СССР. ДЛЯ Ту-134, по тревоге поднятому той пятничной ночью в Литве, «расчистили» воздушный коридор до самой Москвы. Диспетчеры знали — в пустом салоне летит маленький пассажир. Первое звено «эстафеты добра», как написали литовские газеты, а вслед за ними и все остальные. Ножки, обложенные мороженой рыбой, летят на соседнем сиденье. В иллюминаторах — московский рассвет, на взлётном поле — с включённым двигателем столичная «скорая». А в приёмном покое детской больницы молодой хирург Датиашвили — вызвали прямо из дома, с постели — ждёт срочный рейс из Литвы .» Ножки Расе сохранили, и сегодня она ходит самостоятельно. Правда,теперь уже в Евросоюзе...
Я еще училась в школе, когда это случилось, и потому хорошо помню, как искренне переживала за Расу вся страна. Ножки Расе пришивали в Москве, доктор, делавший операцию, был грузином. Никому и в голову не приходило думать о ее национальности. Или о том, что у нее «пьющие родители» - колхозники. Между прочим, это было бы первое, что ей припомнили бы сейчас – мол, сами виноваты, и нечего «всяким нищим пьянчугам» плодиться. А потом – это если ей очень повезло бы!- может быть, какая-нибудь бойкая пропиаренная журналистка «смилостивилась» бы над ней и согласилась бы написать о ней в газете, вымаливая у «новорусских» толстосумов, ограбивших нашу страну и наш народ десятки тысяч евро, необходимые для ее протезирования в какой-нибудь Германии...
...И жила -была другая девочка- Лиза. Почти ровесница нашей Расы – ей было 4 годика. Только это было уже совсем другое время и другой мир. Жила она в самых что ни на есть рассвободных Нидерландах. Когда с ней случилось несчастье, и она заболела, первое, что спросил доктор, было: «Кто будет платить за то, что меня вызвали на дом?»... Она лежала в предсмертных конвульсиях – а он выяснял, когда он получит свою сотню гульденов. Цена целой сломанной человеческой жизни...
И его даже не мучают угрызения совести – с какой это стати? Потому что для «свободных личностей» теоретическое право назвать королеву дурой, естественно, намного важнее какого-то практического права на бесплатную медицинскую помощь. (Хотя в данном случае его даже никто и не просил лечить Лизу бесплатно – ему просто сказали, что страховые бумаги он увидит чуть позже). В этом праве молоть языком ведь и заключается подлинная демократия и права человека. А как же иначе?...
Современные российские дети не знают о случае с Расой. Словно комедийный герой Рована Аткинсона Джонни Инглиш, «они вообще ничего не знают». Но уверены, что знают все необходимое о жизни – о Человеке-Пауке, дядюшке Скрудже и Микки-Маусе....
****
... Тырунеш вошла во вкус: теперь уже американские вояки не только собирали на острове мусор и ремонтировали школы, но и дарили больницам электрогенераторы и прочее медицинское оборудование и даже проводили проверку зрения – для «около сотни антильцев, не имеющих доступа к подобного вида услугам»: жалкая пародия на кубинскую операцию «Чудо», предоставившую бесплатные глазные операции почти полумиллиону бедняков из 26 карибских и латиноамериканских стран.
- Ну, проверят они этим ста антильцам зрение, а дальше-то что?- недоумевала я. – Лечить-то их кто будет?
- Не понимаешь, Саския – это же и называется «пи-ар»! При чем тут лечение?
Мне становилось жалко бедных антильцев, которые не знают, что это пи-ар и на самом деле надеются, что янки им помогут.
- А вот тут-то в действие и вступят члены нашего боливарийского кружка, - успокаивала меня Тырунеш, - Ты думаешь, мы так просто оставим это дело? Наши люди потом встретятся с этими антильцами, выслушают их жалобы на то, как американцы бросили их на произвол судьбы, обещав помочь - и между словом расскажут им об операции «Чудо», о том, что на Кубе их смогут вылечить бесплатно. И тогда еще посмотрим, как эти люди будут относиться к американским военным эсулапам! А пока пусть они себе думают, что эта акция удалась...
На Кюрасао теперь регулярно прибывали американские военные корабли - в рамках так называемой миссии «Продолжающееся обещание» (какие хамы,а ? Как будто кто-то их просил что-то кому-то обещать!), и она моментально запрягала этих лоботрясов, число которых иногда переваливало за тысячу, в подобные акции - так, что им зачастую не хватало потом сил даже доползти до Кампо Алегре....
К слову, на Кюрасао я еще раз убедилась в том, какое зло представляют собой современные миссионеры империализма - НПО. Они принимали самое активное участие в организации подобных визитов и только что не вылизывали американцам пятки: большинство из этих «независимых» организаций существовало на американские гранты...
Я слушала Тырунеш, внутренне восхищалась ее острым умом и проницательностью - но и все больше и больше чувствовала себя рядом с ней никчемным разведчиком. Она ведь могла проделать все это и без моей помощи, а уж придумать-то...
- Не волнуйся, Саския, твой час еще придет! - говорила она мне, когда я делилась с нею этими своими мыслями, - Ты думаешь, мы стали бы тебя приглашать, если бы думали, что ты нам не нужна?
- Послушай, - сказала я ей как-то, когда уже больше вошла в курс дела, которым мы занимались, - Как же это так - ведь голландцы давно уже проводят подобные акции, их морпехи и школы здесь ремонтировали и еще бог знает что, а этот О'Лири отреагировал на наше с тобой предложение так, словно мы действительно открыли Америку... Может, это подвох?
- Абсолютно никакого подвоха!- улыбнулась Тырунеш, - Просто они не хотят просить помощи у голландцев, не хотят показать, что им нужен голландский опыт: не хотят признать, что «it's a big taste for such a small country! ». И поэтому нанимают местных- вроде нас, которые не только до безумия рады тому, что заполучили контракт, но и могут американцам подобрать соответствующие подходящие места и посоветовать наилучшее время для проведения подобных акций, знают, что именно было бы в народе самым популярным, и так далее. Когда познакомишься со здешними военными голландцами поближе, увидишь сама - и удивишься: хоть им и читают теперь лекции об антильской культуре, посылая их сюда, по сути это был и остается свой, замкнутый мирок, соприкасающийся с антильцами почти исключительно лишь в качестве обслуги. Впрочем, скоро ты и вправду увидишь всех их сама: голландские офицерские жены ското собираются организовать благотворительную распродажу и приглашают нас с тобой для обсуждения ее пи-ара. Зная тебя теперь уже довольно-таки неплохо, могу посоветовать одно: захвати с собой бумажный пакетик. На случай приступа тошноты...
- А полковник Ветерхолт? Если им не нужен голландский опыт, тогда почему он все время с ними?
- Ну, пойми ты и голландцев... Кто-то же должен за этими американцами немного наблюдать! Они и так забывают все время, что это голландская территория!- и Тырунеш заразительно засмеялась.
С Тырунеш мы успели по-настоящему подружиться. До встречи с ней эфиопы казались мне довольно прохладными в эмоциональном плане людьми, хранящими от представителей других национальностей определенную дистанцию. Никита Арнольдович, помнится, как-то даже сравнивал эфиопов с японцами, считая их формалистами, по которым к тому же невозможно понять, что они на самом деле думают. Но это знакомство в корне изменило мое о них представление, хотя после Саида, Тадессе и других знакомых студентов из из окружения я была уверена, что уже достаточно хорошо их знаю. Тырунеш была женщина страстная, пламенная, непримиримая - и одновременно ранимая, чувствительная, принимающая многие вещи близко к сердцу. Только она не всем показывала эту свою сторону. Ведь, как и полагается эфиопке, она была очень гордой.
Со временем я рассказала ей о Саиде. К огромному моему удивлению, она знала его - то есть, не его лично, а только его имя. По ее словам, моя давняя, первая, такая неудачная любовь далеко пошла - и стала большой шишкой в эфиопском министерстве культуры. Что ж, премудрый пескарь и педант всегда умел отсидеться в смутное время, не высказывая свое мнение.... Что еще более облегчалось к тому же тем фактом, что этого своего мнения у него никогда по-настоящему и не было. Только – «мама, что сегодня покушать?»... Главное – «чтобы не надо ничего самому решать»...
- А Тадессе? - воскликнула я, - Тадессе Гырма Велдейс? Такой маленький, со шрамом? Он был такой активист, мы всегда между собой говорили - ну, этот далеко пойдет! Если уж Саид большой теперь начальник, то Тадессе должен быть по меньшей мере министром. Он наверняка перестроился в ногу со временем, и...Он еще обещал мне присылать каждый год открытки к 7 ноября. Но так ни разу за все эти годы и не прислал...Наверно, теперь для него это не праздник.
Тырунеш вдруг помрачнела - словно солнышко зашло за тучку.
- А Тадессе вашего больше нет, - вдруг тихо сказала она, - Он не стал и не смог перестраиваться. Его расстреляли новые власти - после того, как был свергнут полковник Менгисту... Вот поэтому он тебе ничего и не прислал.
Вот это да... А мы-то в свое время не доверяли ему, считая его карьеристом, который намеренно говорит одними лозунгами... Плохо же мы разбирались в людях! Наверно, оттого и попались на удочку Ельцину....
Если бы у меня была на голове шляпа, я бы ее тут же сняла. Но шляпы не было, и потому я только промолвила.:
- Я не знала... Ой, как жалко!....
- И не его одного... -задумчиво сказала Тырунеш, - Это о «красном терроре» в Эфиопии на Западе до сих пор вопят, а о терроре демократическом... Давай не будем с тобой о грустном!
И она тряхнула длинными шелковистыми черными волосами, которые делали ее похожей на индианку – словно пытаясь прогнать злые тени.
- Давай-ка мы лучше сделаем все, что от нас зависит, чтобы это не повторилось в Венесуэле...
*****
У Ойшина положение было еще более скромное, чем у меня: он относительно успешно торговал своей мебелью, очаровывал жен голландских военных, некоторые из которых стали его постоянными покупательницами, своей белозубой улыбкой – и немногословностью, потому что он очень опасался, что его выдаст североирландский его сильный акцент. И давал мне советы только по поводу конспирации в преддверии моих встреч с Сирше. Его скромная роль вполне его устраивала – он же еще когда говорил мне, что он человек без амбиций...
Сирше - вот кто работал профессионально! Каждый раз мы встречались с нею на новом месте и при каждой очередной встрече оговаривали место новое на следующий раз.
Каждый раз она придумывала что-нибудь новое – да и выглядела по-новому. Раз в два месяца она привозила мне свежие письма от мамы, чуть реже- и записки от Ри Рана, передавала на словах, какая от нас требуется информация, забирала - или же запоминала, в зависимости от их природы- мои донесения и потом передавала их кому надо на Маргарите или же на других Антильских островах.
Сирше была нашей постоянной связью, а с человеком, который должен был служить для связи экстренной, я пока еще не встретилась. Знала только, что его звали товарищ Орландо, что он колумбиец. И что он учился в СССР - неправа, как видите, была моя хорошая подруга Хабиба, что для того, чтобы стать революционером, непременно необходимо учиться на Западе... Именно он дал когда-то прочитать книжку о Дзержинском нашей Тырунеш. И тем самым наставил ее на путь истинный. Сейчас его не было на Кюрасао, но по словам Тырунеш, он скоро должен был вернуться, и тогда она непременно нас с ним собиралась познакомить.
Сегодня мне удалось наконец-то уговорить Ойшина пойти со мной на танцы - то есть, на заседание боливарийского кружка. Он упирался всю дорогу:
- Не буду я танцевать!
- Пожалуйста, не танцуй. Никто тебя не заставляет. Посидишь на стульчике и посмотришь, как танцевать буду я. Надо же тебе наконец встретиться с товарищами!
На том и порешили.
Мне повезло - в тот день начали с меренге. На первый же тур меня пригласил сержант Марчена: теперь я уже знала, что он не таможенник и не полицейский, а служащий береговой охраны Нидерландских Антилл. Сержант Марчена иронично улыбался и, видимо, ожидал, что я опять буду наступать ему на ноги. Но не тут-то было. Меренге -это мой конек!
«El baile del perrito! »- надрывался динамик. Для большего эффекта Кармела включила что-то вроде цветомузыки. Сержант зауважал меня уже к середине нашего с ним первого круга. Сам он был отменным танцором – но среди антильцев этим мало кого удивишь. Я поглядела ему через плечо, чтобы посмотреть, что делает Ойшин. Он смотрел в мою сторону – с явным удивлением. Видимо,не ожидал, что я на такое способна. Эх, ты, Ойшин... Как ты меня все-таки еще плохо знаешь!
Тут к нему наперебой подскочили две очаровательные молодые антильянки и начали приглашать его на танец – формальностей в этом отношении в школе Кармелы не водилось. Ойшин отнекивался и отбивался от них всеми силами – на его счастье, песня скоро кончилась.
- А теперь для разнообразия станцуем кумбью , - предложила Кармела. И показала нам, как исполнятся этот традиционный танец из ее родной страны.
-
Кумбью я не танцевала уже много лет. Но когда-то ей обучал меня еще перуанец Педро, и показанное Кармелой подтвердило мои об этих уроках воспоминания.
Кумбья почему-то напоминает мне то, как танцует Бобби. Наверно, потому, что почти весь танец партнеры вертятся волчком – и так же сосредоточенно как это делает он, соприкасаясь только руками. Интересно, нет ли у Бобби колумбийских родственников?
- Я - пас!- сказал мне сержант Марчена, - Это не по моей части. Слишком большое расстояние от партнерши, - и он озорно мне подмигнул.
Краем глаза я заметила, как антильские сеньориты снова направились к Ойшину - видимо,он вызывал у них интерес как человек новый и непохожий на большинство учеников Кармелы. На его лице проступил страх.
Мне стало его жалко, но был только один способ его от этого оградить.
- А со мной ты не хочешь попробовать? - пошутила я, будучи уверенной, что он ни за что не согласится, но зато сеньориты за это время успеют ретироваться.
К моему ужасу, Ойшин согласился!
И теперь уж настал мой черед бояться: сержант Марчена как опытный танцор более или менее направлял меня и поворачивал куда надо. А что буду делать я теперь, когда роль опытного танцора мне придется брать на себя?...
Заиграла протяжная, печальная «Кумбья Кампесина», от которой у меня, если это так можно описать, сердце то заворачивалось в трубочку, то разворачивалось - как лист ватмана. Сколько раз слушала я эту мелодию, когда Финтан томился за решеткой в Латинской Америке, представляя себе, как он слушал эту мелодию где-нибудь возле костра в джунглях, вместе с партизанами! И вот я сама – хоть и не совсем в Латинской Америке, но среди именно таких людей....
Воспоминания о моем товарище Финтане вдохновило меня до такой степени, что я глубоко вдохнула, закрыла глаза - и закружилась по залу с такой силой, что чуть было не перевернула стул, с которого только что встал Ойшин. Я даже не смотрела, как он танцует, и танцует ли он вообще - чтобы не сбиваться. Просто тянула его за руку, когда ему тоже надо было вращаться.
Музыка замолчала, когда я только-только как следует разошлась.
Сержант Марчена серьезно сказал:
- Я уже теперь жалею, что не стал танцевать этот танец...
А сеньориты с восхищением посмотрели на Ойшина – и напустились на него с новой силой... Он в отчаянии посмотрел на меня, не зная, что делать. И мне стало его жалко.
- Тебе нехорошо? - громко сказала я, так чтобы они слышали. -Голова кружится? Выйди, подыши свежим воздухом...
Ойшину не надо было это повторять дважды. Он пулей вылетел за дверь.
А ко мне подошла Кармела.
- Слушай, - сказала она мне тихо,- Хочу тебе сказать сейчас, до собрания. В ближайшие две недели будь осторожна. Сонни с семейством приезжает в гости к родным. А сеньор Артуро, поговаривают, вообще собирается вернуться на Кюрасао насовсем...
...Честно говоря, я уже устала удивляться тому, что жизнь подбрасывает мне такие сюрпризы. Я устала бояться. Устала шарахаться и жить в состоянии страха- еще 10 с лишним лет назад, когда я много месяцев подряд молилась про себя: «Господи, что угодно, только не это!»- о каком-нибудь все новом и новом ужасе, и каждый раз случалось именно то, чего я боялась больше всего... Такое из кого угодно душу повытряхнет.
... Когда тогда, 10 с лишним лет назад, голландский врач, пристально изучая мою реакцию, словно у лабораторной лягушки, сообщил мне, что у Лизы повреждение клеток головного мозга, и что она навсегда останется инвалидом, я уже больше не кричала: «Не-е-ет!» и не билась в истерике. Вместо этого все в моей душе окаменело - будто в детской игре «Море волнуется - раз, море волнуется -два, море волнуется- три; морская фигура, на месте замри!» Я не могла заплакать. Руки и ноги у меня словно стали деревянными, негнущимися, а все, что я теперь делала, происходило исключительно на автопилоте. На автопилоте позвонила я домой и безо всяких эмоций в голосе сообщила маме о диагнозе Лизы. Мама ахнула - и сказала, что хочет немедленно к нам приехать. Как будто бы это было так просто...
Слава богу, все это взяла в свои руки практичная, никогда не теряющая голову Петра - я же говорю, что только теперь открыла для себя, какие замечательные у меня все-таки есть в Голландии друзья, хоть их и мало. Петра срочно сделала маме приглашение в Голландию, позвонила в голландское посольство в Москве, потом встречала маму в аэропорту, поселила ее для начала у себя и отвела зарегистрироваться в местную Vreemdelingendienst - где довела до слез женщину-полицейского, рассказав ей о том, что случилось с Лизой (да, голландцы тоже плачут!) И я была безмерно Петре за все это благодарна.
Мама не верила в то, что случилось с Лизой - до тех пор, пока не увидела ее своими глазами. Точнее, не верила - это не то слово. Просто не могла себе этого представить. Пока не увидела лишенное всякого выражения личико Лизы, похудевшей словно узник концлагеря,- ее отсутствующий взгляд, лишенный живой искорки ума, а потому сразу обезобразивший ее красивое личико. Отсутствие всякой реакции на наши к Лизе обращения довели маму до слез - наряду с животным Лизиным мычанием и ее опустившейся и выступившей вперед челюстью.
Лиза не могла ходить и даже ползать . Она сидела в инвалидской коляске и раскачивалась взад-вперед как маятник. Почти весь мой день теперь - в перерывах между кормежкой и осмотрами (хотя Лиза ничего не ела сама - ее питали физрастворами через трубку в носу, которую она все время пыталась выдернуть) состоял из катания ее на этой коляске по бесконечным больничным коридорам. Я катала ее и пела ее все ее любимые советские песни. До опупения. Я сама не слышала своего голоса.
Больница была современная, красивая, похожая на целый небольшой городок. В ней были кафе и магазины- без этого не обходится в капиталистическом обществе, наверное, даже кладбище. А уж тюрьма-то точно. Иногда для разнообразия я в лифте возила Лизу по разным этажам, но ее лицо не менялось. Она ни на что не реагировала. Последнее слово, которое я услышала от нее, было голландское: «Het is koud » - когда в одном из коридоров на нас подуло из открытого окна. Я ужасно обрадовалась - значит, она чувствует! И понимает! С тех пор я накрывала ее ноги во время прогулок одеялом – но одеяло она поминутно сбрасывала, так сильно у нее дергалась нога. И уже больше ничего не говорила и полностью перешла на нечленораздельные звуки...
В неврологическом отделении (до этого я себе весьма смутно представляла, что это такое) я увидела столько человеческих страданий, что через некоторое время мое сердце просто перестало воспринимать всякую боль - как это бывает при шоке. Хорошо помню девочку лет 12-и, которая ползала на четвереньках по полу и орала как оглашенная - и ее измученных родителей. И еще одну девочку помню - младше Лизы, совсем кроху. Она была веселая, жизнерадостная, бегала по всему этажу, со всеми здоровалась - и я ужасно завидовала ее родителям: посмотрите, она же ходит, она говорит - какие же они, должно быть, счастливые! Как бы я была счастлива на их месте! То, что еще вчера было совершенно нормальным и само собой разумеющимся, теперь начало казаться почти чудом - точно так же как бесплатное медицинское обслуживание, бесплатное образование и отсутствие безработицы после того, как не стало Советского Союза...
А у мамы этой девочки не просыхали на глазах слезы - каждый раз, когда она смотрела на эту свою такую веселую, такую живую и разговорчивую девочку, она прятала лицо и начинала беззвучно рыдать. И врачи шептали ей что-то на ухо - наверно, чтобы она не плакала при ребенке и не расстраивала ее. Так я никогда и не узнала, чем была больна эта девочка...
Почти каждый день ко мне приходил кто-нибудь из персонала приюта - им полагалось нас навещать. В Советском Союзе санэпидемстанция устроила бы такой налет на это учреждение - в поисках источника сальмонеллеза -. а тут это вроде бы никому и не было нужно. Но тогда я не думала об этом: было не до того. Я механически отвечала на их вопросы, рассказывала им, что нам сказал тот или иной доктор (доктора нас каждый день навещали разные). Один из работников приюта - массовик-затейник, работавший с приютскими детьми (я про себя называла его физруком) как-то раз не выдержал и воскликнул:
- Женя, ты так спокойно обо всем этом рассказываешь! Да если бы это случилось с моими дочками, я не знаю, что бы я делал! Наверно, рыдал бы как оглашенный круглые сутки напролет.
Я удивленно на него посмотрела: как будто бы слезами поможешь горю? И сказала:
- Разве кому-нибудь будет легче от того, что я буду рыдать? Я пытаюсь сосредоточиться не на своих чувствах, а на том, что надо делать, чтобы Лизе стало хоть немного лучше.
А сама знала, что если я хоть раз дам волю слезам - и своим чувствам, то так недолго и запить, и из окна прыгуть и еще бог весть чего натворить. Ну, и что тогда будет с Лизой? Вот так-то...
Но по приюту после этого поползли обо мне слухи, что я чуть ли не железный Феликс...
Очень редко, но иногда мне все-таки приходили в голову мысли о будущем. Я осознавала, что моя более или менее беззаботня (по крайней мере, по сравнению с теперешней) жизнь кончена навсегда. Что Лиза никогда не будет учиться в университете, никогда не станет певицей, что у нее не будет семьи, а у меня- внуков.... Что у меня не будет другой семьи тоже - я не испытывала от этого жалости к себе, но сочла нужным смотреть на вещи реалистично. Я сама охотно отказалась бы от этого - лишь бы ей только стало лучше!
Страшнее всего для меня было то, что Лиза не могла говорить. Я надеялась, что может быть, это не только и не столько повреждение мозга, сколько стрессовая реакция организма на все, что ей за тот год довелось пережить. Если бы Лиза просто сидела в инвалидской коляске, но все понимала и могла говорить! Мне казалось, что физическая инвалидность легче умственного поражения. Лучше не мочь ходить, чем не мочь себя выразить!
Мне вспоминалось, что когда я была беременна Лизой, я часто думала: «Ну, теперь хоть будет с кем поговорить!» - а как раз этого-то теперь мы обе и оказались лишены... Во мне клокотал гнев: если мы с Сонни и плохие родители, в том плане, что слишком были заняты своими разборками, как считала моя мама, неужели же мы худшие родители на Земле, чтобы так наказывать за это ни в чем не повинного ребенка? Когда по планете безнаказанно шляются такие форменные чудовища, и никто не карает не то, что их детей, а даже и их самих!
Страшно было еще и представлять себе, что Лиза чувствует, если она все-таки что-то понимает, но не может никак выразить, что ей нужно. Я изо всех сил старалась не думать об этом - потому что ничем ей тут помочь не могла.
Один раз работники приюта привезли с собой к нам в больницу нашу несчастную француженку. Мы успели за время нашего пребывания в приюте так с ней подружиться, что она напросилась с ними.
Вот уж кто разрыдался, увидев Лизу! Она брала ее за руки, пыталась заговорить с ней, но Лиза только рефлективно раскачивалась , дергала ногой и смотрела на нее пустыми глазами. Кончилось это тем, что я начала француженку утешать. Чем еще более укрепила свою репутацию железного Феликса. Не знаю сама, почему я не могла больше плакать - даже при виде слез других. Все во мне словно перегорело.Осталась только тупая, ноющая боль в области сердца, ощущение тяжести на душе, которая сдавливала меня как только я просыпалась по утрам и не отпускала уже весь день, да усталость - страшная, неимоверная усталость. Я чувствовала себя так, словно мне по меньшей мере было лет сто.
Может быть, я не могла плакать еще и потому, что навсегда запомнила слова своего адвоката - ее наставления перед тем, как я посетила органы опеки всего за два с небольшим месяца до этого(сейчас казалось, что это было в другой эре): «Если ты будешь плакать, тебя сочтут нестабильной, а это вредно для ребенка. И вас из-за этого могут разлучить.» Вот такая свобода – королеву можно назвать дурой, а поплакать – фиг вам!...
А я знала, что все больничные медсестры - и дневные, и в ночную смену- ведут служебный дневник, куда записывают не только температуру и давление пациентов... Медсестры были славные, я ничего плохого о них сказать не хочу, просто такие там были порядки: почти как в том корпоративном банке, из которого меня уволили в Дублине - атмосфера слежки и доносов. Как-то один раз, еще в самом начале после того, как Лизе поставили диагноз, я ответила на вопрос медсестры о том, как я себыа чувствую, что я себя чувствую так, будто мне хочется выпрыгнуть из окна. Правда, я добавила, что не собираюсь этого делать - потому что я нужна Лизе. А потом уже, много времени спустя, я увидела в руках у своего адвоката копию того больничного дневника, в котором аккуратным голландским почерком той самой медсестры было выведено: «Мать Лизы З. хочет выпрыгнуть из окна». Я же говорила, что голландцы все воспринимают буквально!
Удивительно, но на этот раз моя адвокат сочла возможным использовать это доказательство моей нестабильности в нашу пользу- она предоставила (с моего разрешения) копию этого документа судьям во время разводного процесса, чтобы те увидели, как глубоко я переживаю за ребенка и как я не оставляла ее все это время ни на шаг (там много еще чего было понаписано, в том дневнике!), ни днем, ни ночью. Это правда - дальше туалета я от нее никуда за целый месяц не отходила. Я спала с ней в одной палате (нас перевели в бокс, когда выяснилось, что у Лизы инфекция), и мама- тоже (не по-голландски отзывчивые врачи разрешили ей это).
Наш день начинался с того, что Лиза просыпалась, когда еще было темно - вскакивала как Ванька-Встанька и начинала в постели раскачиваться с глухим мычанием. Медсестры приносили завтрак, заливали в Лизу питательный раствор и лекарства, меряли ей температуру. Потом аллохтонка- уборщица - кажется, турчанка,- мыла в палате пол. Потом начинался врачебный обход.
Один из врачей оказался очень сердечным - врачи, как я уже сказала, каждый раз были разные, но я всегда очень ждала именно его. Он чем-то напоминал мне Шурека. Он не давал нам ложных надежд, не сеял иллюзий, но умел говорить так, чтобы оставить в душе все-таки место для веры в лучшее, чтобы жизнь не казалась такой безнадежной.
- Пока неясно, сколько клеток действиетльно поражено в мозгу Лизы, а сколько - скажем так - перебаливают, - объяснял он, - Могу вам обещать, что до определенной степени она еще точно восстановится, но до какой- никто вам этого запрогнозировать не сможет. Восстановительный процесс может длиться и год, и полтора года. Что не восстановится после этого, уже вряд ли восстановится, хотя всякое бывает. Но очень важно, чтобы с девочкой занимались. Ей нужна хорошая ревалидация.
После этого разговора с ним я успокоилась. Опять – «успокоилась» не совсем верное слово. Просто загнала свое неутешное горе пинками в глубокий мысленный колодец и захлопнула за ним крышку. Сконцентрировалась на ревалидации. Кое-что начали делать уже в больнице: я каждый день катала Лизу на инвалидской коляске на другой этаж к физиотерапевту. Но она по-прежнему почти ни на что не реагировала, не сохраняла даже баланс, а иногда пыталась укусить терапевта.
Каждый день Лизу возили купать - в огромной ванне, и каждый день она, когда-то так любившая воду, плакала, когда ее туда погружали: она стала ужасно бояться воды потому, что не могла держать в ней голову и сохранять баланс. И ужасно боялась уйти с головой под воду - хотя мы с медсестрой ее и держали.
Потянулись бесконечные, серые, осенние, тоскливые, похожие один на другой дни....
Спали мы все это время не больше 4-5 часов в сутки. Я почти перестала думать о разводе (хотя еще только укрепилась в мысли, что он необходим), почти перестала следить за тем, что там делает мой адвокат (благо, я ей доверяла). Она тоже навестила нас пару раз и искренне нам сопереживала. Почти перестала я бояться и Сонни - да пусть только попробует отобрать у меня Лизу теперь, в ее состоянии! Хотя он по-прежнему еще о нем не знал: с одной стороны, потому что я надеялась, что Лизе еще станет намного лучше, и я не хотела его огорчать; с другой - ну, а что бы произошло для нее хорошего, если бы он об этом узнал? Еще только нам не хватало, чтобы он заяился сюда со своими разборками и истериками! А в том, что от него можно ожидать только лишь и того, и другого я, зная его, не сомневалась.
Примерно в то время я впервые за все свое время пребывания в Голландии осмелилась в открытую «восстать против власти» - точнее, всего-навсего против одной дежурной медсестры, но если учесть что все эти почти 8 лет я была тише воды-ниже травы, то для меня это было большим шагом. Переходом на новую качественную ступень своей жизни.
Эту медсестру мы с мамой прозвали меж собою «совой» - за круглые, выпученные глаза за толстыми стеклами очков и потому,что «прилетала» она преимущественно ночью. У нее была пренеприятная привычка: не просто заходить к нам в палату по ночам с проверкой, все ли в порядке, а еще и светить при этом фонариком прямо Лизе в лицо. Бедняжка и так спала только по 4-5 часов в сутки - ее будило возбуждение в коре головного мозга, делавшее ее такой гиперактивной. И даже эти 4-5 часов Сова не давала ей поспать спокойно: с другими медсестрами всегда можно было договориться по-человечески, но с этой... Она будила Лизу и начинала насильно питать ее через зонд - потому что «так положено по расписанию». Точно в концлагере.
Лиза начинала плакать и вырываться - от питания через зонд у нее болел животик. Глядя на то, как мучается моя и без того многострадальная дочка, я наконец взорвалась точно баллистическая ракета:
- А ну, прекратите это немедленно! Не видите, девочка хочет спать, и ей больно?
- Мефрау, у меня по расписанию в 2 часа ночи положено ввести столько-то миллилитров... - начала было она.
- Я Вам сказала: прекратите сейчас же издеваться над ребенком! А то я сейчас у нее этот зонд вытащу и вставлю его Вам! И тоже чего-нибудь Вам волью! Я не шучу...
И я так на нее посмотрела, что Сова больше не посмела со мною спорить и молча задним ходом ретировалась.
- Я тебя еще никогда такой не видела!- сказала мне мама шепотом, когда Лиза заснула.
- Ну, надо же кому-то за нее было вступиться...
После этого я ожидала каких-нибудь врачебных санкций - и уже была готова к тому, чтобы «начкать» словесно и доктору, включая сравнение с Бухенвальдом (очень для голландцев болезненное). Но ничего не произошло - Сова просто оставила Лизу по ночам в покое. И я еще раз убедилась, что в Голландии кто осмеливается - тот и прав. Трусы они, голландцы...
Когда прошли уже три вот такие кошмарные недели, у нас наконец-то произошел настоящий маленький праздник. Лиза перестала дергать ногой. И начала самостоятельно есть.
Видели бы вы лицо того горе-эскулапа, который с такой непрошибаемой уверенностью заверял меня еще совсем недавно, что Лиза обречена на существование овоща! Когда я с гордостью провозила ее инвалидскую коляску мимо его кабинета со стеклянной стеной, и он видел ее - не дергавшую уже ногой и даже поворачивающую голову на звуки моего голоса! Он был поражен, а я - горда, так горда, словно Лиза взяла планку с рекордной высотой на мировом чемпионате.
Когда Лиза начала есть сама - жадно, с почти звериным урчанием,- я засмеялась от счастья. Мне казалось, что теперь, когда она наконец-то начинает проявлять черты обычного человеческого поведения, самое страшное уже позади. Будет кушать - пойдет на поправку. Меня не смутили даже слова одной из медсестер, что проявление самых элементарных рефлексов еще ни о чем не говорит. Слушайте,ну нельзя же быть такими пессимистами! И как эти голландцы только живут с таким грузом негативного взгляда на жизнь? Так и удавиться недолго.
Лиза поминутно облизывала теперь больничную кровать. Так было недолго и какую-нибудь заразу подцепить, и мама взяла и натерла кровать в целях дезинфекции чесноком. На Лизу это не повлияло: она даже урчала от удовольствия, облизывая чесночную кроватную спинку. Зато врачи начали побаиваться к нам после этого чеснока заходить - словно вампиры в легендах.
Через месяц нам сказали, что Лизу выписывают. Несмотря на то, что ей нужны были ежедневные процедуры, что она по-прежнему еще не могла ходить, и что от нее с начала болезни осталась одна лишь тень. Я вспомнила, куда нам с ней предстояло возвращаться - в маленькую комнату на 3 этаже, куда надо было подниматься по крутой лестнице, с двухъярусной ржавой кроватью, где даже, чтобы помыться в ванной, надо было стоять в очереди, - приют с его побудками и ежедневными собраниями. И мне стало не по себе.
-Но ведь она же еще в таком тяжелом состоянии... - попыталась было объяснить я.
-Мефрау... - и мне мягко намекнули на то, сколько Лизино пребывание в больнице стоит. Хотя платить должна была наша страховая компания, и номер полиса мы к тому времени уже выяснили.
«Господи, да ведь я же забыл, где я!»- подумала я в который уже раз за эти годы.
- Я придумал такую конструкцию, чтобы счет страховой компании не попал в руки к Вашему мужу, - важно сказал мне на прощание доктор. И мне ничего не оставалось, кроме как сердечно его за это поблагодарить. С паршивой овцы хоть шерсти клок...Он ведь не обязан был этого делать!
Лизу поставили в очередь на место в реабилитационном центре - в другом городке, куда мне придется возить ее, почти парализованную, каждый день на общественном транспорте. За свой счет - а автобус стоит в Голландии не советские 5 копеек... Естественно, работать я теперь не могла, студенческие мои деньги тоже подходили к концу. Но это уже никого не интересовало...
... -Не переживай ты так!- услышала я словно в тумане голос Кармелы. И вернулась в реальность.- Думаю, что пронесет. Просто я сочла нужным тебя предупредить.
- А я и не переживаю, - честно сказала я, - Спасибо, Кармела.
Танцевальный урок скоро закончился, и через некоторое время началось собрание нашего боливарийского кружка. Я представила Ойшина своим антильским товарищам - конечно же, как Алана Рамси. Но Кармела быстро догадалась, откуда он: думаю, что она вообще знала о нашей миссии больше, чем мы ей рассказывали. И подмигнула мне, шепнув на ухо:
- Настоящий ирландец? Как те трое, что были у нас в Колумбии?
Я поняла, что именно она имееет в виду, и замялась, не желая поднимать эту тему - но Кармела осознала все сама и уже больше ни о чем меня не спрашивала. Только посмотрела на Ойшина с нескрываемым уважением.
Собственно говоря, нам в любом случае некогда было обсуждать аспекты ирландского мирного процесса и прерванного мирного процесса в Колумбии - обстановка на собрании на этот раз была тревожная.
- Анализ данных за прошедшие месяцы показывает, что американские самолеты участили свои вылеты с начала сентября прошлого года чуть ли не в два раза. Вместе с тем, по моим данным, - доложил нам сержант Марчена, - число осмотренных нами лодок и кораблей и подозрительных самолетов, данные о которых были нам переданы американцами, выросло за это же время всего на полтора процента, а количество конфискованного кокаина держится на прежнем уровне. С чем же связано такое усиление летательной активности? Этот вопрос напрашивается сам собой. У меня есть свои предположения, но хотелось бы сначала выслушать других товарищей. У кого есть какие-нибудь соображения на этот счет? - и он обвел всех нас взглядом.
- Можно мне?- поднял руку средних лет антилец по имени Рафаэлито - местный профсоюзный активист, один из тех, кто жил неподалеку от аэроопорта - Примечательно, что вылеты американцев резко участились после того, как Венесуэлу посетили российские стратегические бомбардировщики. И еще более участились к началу российско-венесуэльских военно-морских учений. Более того, около 85% всех зарегистрированных нами вылетов было осуществлено именно в юго-восточном направлении - в направлении Венесуэлы, хотя подавляющая часть конфискованного кокаина была найдена на лодках, отправлявшихся из Колумбии, как Зигфрид может вам подтвердить, - для убедительности он махнул рукой в сторону сержанта Марчены. – Думаю, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что русские задели это осиное гнездо... Помните, как говорил Чавес? «Это предупреждение. Россия с нами... Мы - стратегические союзники. Это сигнал империи. Венесуэла больше не бедна и не одна» .
-Но это еще не все. И даже не главное- сказала вдруг негромко Мария- Елена, доминикана из Кампо-Алегре, - К нам недавно приходил гаитянин, который подрабатывает у янки. Жан-Батист. Он у них вроде мальчика на побегушках, так и пасется при базе. О'Лири брал его как-то к себе в качестве садовника- американцы у нас тут чувствуют себя расслабленно, мусульмане на Кюрасао наперечет, большинство населения обожает американские телеканалы, впитало в себя всю эту гадость чуть ли не с младенчества, и если бы не тот случай с Чуранди... Хоть тот американец и отдал ему в конце концов медаль, но осадок у людей в душе остался. Извините, что я отвлекаюсь... Хотела описать контекст. В общем, на нашего гаитянина там никто не обращает внимания - как на предмет обихода, тем более, что английский у него не ахти. Лексикон в обьеме Терминатора. Но даже с таким своим ограниченным английским он понял, что на Кюрасао скоро произойдет что-то из ряда вон выходящее. По его словам, О'Лири говорил с «толстым голландцем» (не иначе, как ваш полковник Ветерхолт), пока он подстригал в саду кусты, окно было открыто, и... «Толстый голландец» сказал О' Лири, что «самолет скоро привезут»- обратите внимание, именно «привезут», а не «прилетит». (Я переспрашивала Жана-Батиста 3 раза – он клянется, что запомнил точно.) И что после этого «пират Уго попадет в мышеловку». Даже наш гаитянин понял, что речь идет о Чавесе - но в какую мышеловку, и при чем тут самолет, который кто-то привезет? Больше Жан-Батист ничего не понял. Как, к сожалению, и я. Но у него такое природное чутье на опасности, ребята! Хорошо, что я давно его знаю...Видите ли, он давно уже пытается уговорить меня бросить Кампо Алегре и уехать с ним в Суринам. И рассказывал мне услышанное он для того, чтобы убедить меня, что на Кюрасао скоро будет опасно. «Давай уедем с тобой, ma cherie ,»-сказал он, - «Уедем сейчас, пока ничего не случилось, а то еще начнется война...» Соблазнительно, конечно, но нельзя это дело оставлять так.
- А может, он все это выдумал - только для того, чтобы тебя уговорить? - неуверенно предположил Рафаэлито.
- Может, конечно, но не похоже. По его словам, они еще упоминали Польшу и Грузию. Жан-Батист не силен в географии, так что не думаю, что он мог такое придумать.
- А ты что же?
- А я обещала ему подумать. И посоветовала никому больше не рассказывать об услышанном. Может быть, готовится действительно что-то опасное, а если они узнают, что он разбазаривает об этом по всему острову... Жан-Батист обещал молчать. И еще я попросила его держать ушки на макушке, но насколько велик шанс, что ему еще раз вот так повезет, что он что-то услышит- это, конечно, бабушка надвое сказала... Теперь он регулярно заверяет меня, что обязательно меня отсюда увезет, вот только накопит денег, работая на американцев.... А я ломаю себе голову, что бы все это могло значить.
-Дело, кажется, действительно серьезное, - сказал сержант Марчена хмуро, - Я тоже буду держать ухо востро, хотя вряд ли у нас в офисе будут обсуждать подобные планы. Хорошо бы , если бы кто-нибудь из нас смог проникнуть на терроторию базы- но не просто проникнуть, а бывать там регулярно и в открытую. На гаитян надейся, а сам не плошай. Если бы только можно было стать там своего рода своим человеком... Но я, честно говоря, не представляю себе, кто из нас и каким образом смог бы это сделать.
- А я представляю, - сказала вдруг Тырунеш, - Саския, мы предложим О'Лири организовать на базе - хотя бы раз в две недели- туры для потенциальных субподрядчиков. Ты же слышала, они собираются скоро расширяться... Не говоря уже о турах для всяких скаутов и прочих. До настоящего времени такие туры были единичными, и проводили их сами военные. Но если они станут постоянными, значит, кого-то надо все время будет отвлекать от его непосредственной работы. Мы предложим им взять эти туры на себя. Предложим им сделать их регулярными- не только для субподрядчиков, а и с целью связей с местной общественностью. И проводить эти туры будешь ты.
- Это американцы так решили, или ты уже за них сама? - поинтересовалась я.
- Наше дело- убедить их в том, что это их собственное решение.И когда мы их убедим (а я почти не сомневаюсь в том, что это возможно - и в любом случае, надо постараться), то остальное уже будет делом техники. Выглядишь ты представительно. На языках разных говоришь. Улыбаться умеешь. Полковнику Ветерхолту понравилась (он только о тебе и говорит) - хоть он и голландец, а с американцами на очень короткой ноге. Главное- держи уши широко раскрытыми. Я думаю, товарищи, что мы уже созрели для серьезной работы, - обратилась она к остальным, - Хватит нам играть в революционные бирюльки. Мы не можем больше сидеть сложа руки, как ни в чем не бывало обсуждать изложенные в книгах революционные теории и ждать, пока на наших глазах задушат самую что ни на есть настоящую, живую революцию. Револыцию, которая сегодня вдохновляет людей во всем мире. Вспомните-как, как мы с вами себя чувствовали, когда в Венесуэле произошел переворот....
Я послушно вспомнила. Действительно, состояние это было премерзкое. В сто тысяч раз хуже, чем когда у Чуранди отобрали его заслуженную медаль. «Эх, Чавес, Чавес!»- с тоской думала я тогда, наблюдая за сводками новостей. – «Вот и еще одну революцию сожрал ненасытный дядя Сэм... Когда же он наконец подавится?!»
В том, что дядя Сэм был к этому причастен, у меня не было сомнений ни на секунду. Его уши торчали из этого переворота за версту. Мне даже не надо было для этого видеть документы ЦРУ - это надо для тех, у кого сомнения были. «Фу-фу, американским духом пахнет!» - думала я при виде лисьей мордочки Педро Кармоны. И когда через пару дней - к слову, на день рождения Дермота- переворот этот провалился, а Чавес вернулся в Каракас, мы с Дермотом вместе прыгали от радости в гостиничном номере в далеком Дублине, так что к нам чуть было не прибежали с жалобами постояльцы снизу.
-Видишь, какие мы с тобой счастливчики , - сказал мне тогда Дермот, - На твой день рождения убили Савимби, на мой -Чавес вернулся к власти!...
...А Тырунеш продолжала:
- Для того, чтобы американцы убедились в необходимости для них нашего плана, важно найти к ним верный подход. Саския, помнишь, в следующие выходные голландские офицерские жены проводят благотворительную распродажу? Американки там тоже будут, - все «белые» у нас (белые не в плане цвета кожи, а в плане социально-экономическом) держатся друг дружки. Прекрасная возможность для того, чтобы с ними познакомиться и произвести на них благоприятное впечатление...
- А пока, - сказал Рафаэлито, - Предлагаю вам с Аланом обзавестись прислугой.
- Кто, я? Прислугой?!- я чуть не вскочила с места от негодования. А про себя подумала как Иван Васильвич Бунша, когда ему предложили стать царем: «Ни за фто!»
- А как же иначе?- подвердил сержант Марчена, - Если ты хочешь вращаться в таких кругах, то это просто необходимо. Иначе не только не будут вас воспринимать всерьез- это даже вызовет подозрения. Да и нам будет проще держать с вами связь - если, скажем, три раза в неделю к вам будет приходить наша Любеншка, - он указал на средних лет полную женщину по правую руку от меня – делать у вас уборку и так далее.
- Это точно, - подал вдруг голос молчавший до этого весь вечер Ойшин, - Хорошая уборка - это нам не помешает...
- Ну знаешь!- не выдержала я, - Если бы некоторые не разбрасывали по всему дому свои ношенные носки и сразу мыли бы за собой по утрам сковородку...
Мои слова потонули в хохоте антильцев.
- E'n ta gusta kushina awe ...- пропел Рафаэлито, а все хором закончили – Lage bai !
- Значит, на том и порешили, - подвела итоги Любеншка. -С понедельника я буду приходить к вам по нечетным дням недели, кроме воскресенья. В 10 утра.
- В 10 утра я на работе, - сказала я, - А наш любитель порядка в это время спит беспробудным сном.
- Значит, ему придется внести коррективы в свой распорядок дня, - неумолимо сказала Тырунеш.
Ойшин был явно этим недоволен. За время нашего пребывания на Кюрасао он окончательно привык работать по ночам, с утра отсыпаться, а свою лавочку открывать во второй половине дня, после сиесты. У него появилась не только черная с сединой бородка, но и небольшое пузцо, что делало его больше похожим на ростовщика, чем на столяра-партизана. Иногда мне казалось, что он просто не хочет находиться со мной в одном доме, когда я прихожу с работы, и поэтому уходит в мастерскую. Хотя у каждого из нас была своя комната, да и вроде бы по выходным мы нормально общались и даже вместе ездили по острову. Готовил каждый из нас себе сам. Ойшин объехал весь остров, пока не нашел, где можно закупать кровяную колбасу для ирландского завтрака. Б-р-р-р-р... Ох уж эти ирландские явства!
- Ты же сам хотел порядка, - поддела я его.
- И еще , Саския, - сказала Тырунеш, - Через 10 дней на Кюрасао приезжает товарищ Орландо. Вам обязательно надо будет встретиться, познакомиться и поговорить.
****
...Благотворительная ярмарка, устраиваемая женами голландских военных, проводилась в День Королевы. Этот голландский национальный праздник вообще-то на самом деле не день рождения здравствующей королевы, как можно было бы подумать, а день рождения ее матери, покойной ныне принцессы Юлианы. Потому что у самой королевы Беатрикс день рождения - в конце неподходящего для «массовых народных гуляний» по погоде января. Неподходящего, конечно, в самой Голландии - на Кюрасао не было бы разницы.
Больше всего голландцы любят этот день, кажется, за то, что в День Королевы им разрешается бесплатно торговать чем угодно на улицах- на один день для этого не требуется никакого разрешения и не берутся за это никакие поборы. Вот уж где счастье-то привалило! Улицы голландских городов и деревень моментально превращаются в сплошные бушующие толпами народу «блошиные рынки». И голландцы как один, от мала до велика, высыпают на улицы - попытаться сбагрить с рук свое накопившееся дома барахло, приобрести которое совсем еще недавно составляло смысл их существования, но которое быстро им наскучило после покупки. Хоть за гроши сбыть - лишь бы не бесплатно.
Нация старьевщиков и детей своих воспитывает с малолетства в славных национальных традициях: то тут, то там совсем еще малыши-детсадовцы пытаются всучить вам свои старые игрушки. И торговаться как взрослые. Я в их возрасте не знала, что такое деньги - и вовсе не потому, что у нас «было нечего купить». Мне это было неинтересно- иметь деньги. Все, что мне было надо, у меня было. А к игрушкам своим я привязывалась как к живым существам, и мне бы и в голову не пришло торговать ими. Даже когда дедушка предложил мне как-то бросить в речку с моста пару игрушек, которые совсем уже поломались – «посмотри, Женя, с какой высоты они полетят!»- я не могла заставить себя этого сделать. «Ведь им же будет больно». Голландские дети не знают таких сантиментов. Они растут дуремарчиками:»А мне плевать , главное, чтобы золото у меня звенело!»...
На Кюрасао народ тоже традиционно торгует своими ненужными вещами в этот день - с кем поведешься, от того и наберешься. Только в отличие от голландцев в самой Голландии, для которых именно и вся прелесть-то этого дня заключается в том, что не надо платить ни за какие разрешения, антильцам в этом «королевстве равных возможностей» и в этот день надо покупать себе место для торговли с разрешением на него. Сюрприз-сюрприз, как выражаются англоязычные, контракт на продажу этих разрешений принадлежит не антильцу, а самому что ни на есть разголландцу! И при этом жители страны тюльпанов и борделей не перестают вопить о том, как «эти острова сидят у нас на шее». Да если поглубже разобраться, то кто еще у кого и где сидит...
Всю неделю до этого исторического события мы с Тырунеш в поте лица пиарили акцию голландских дамочек, которая напоминала мне классические высказывания кота Матроскина: продать что-нибудь ненужное, чтобы купить что-нибудь ненужное. Ибо на деньги, полученные от продажи ненужных вещей,привезенных с собой из «маленькой страны-лягушатника», они намеревались купить... аттрибуты из голландских секс-шопов для организации, занимающейся на Кюрасао такими инвалидами, как Лиза и дядя Сонни Эдгар.
Когда я впервые услышала об этом, мне непроизвольно пришла на ум старая русская поговорка «на фига козе баян». Я имею в виду, что у инвалидов есть гораздо более насущые нужды по жизни. Идеи голландских дамочек напомнили мне прочитанный в детстве зарубежный фантастический рассказ- не помню сейчас уже ни его автора,ни даже его название, но в нем инопланетяне похищают землянина и делают его своего рода подопытным кроликом, чтобы убедиться в том, есть ли у людей разум. Он с радостью выполняет все опыты- голод не тетка!- пока вместо еды ему не подсовывают какие-то картинки из «Плейбоя»: тоже, видно, решили, что ему это позарез необходимо... И бедняга плачет горькими слезами над этими картинками - на голодный желудок.... Видимо, голландки этого рассказа не читали.
Тырунеш разумно посоветовала им не афишировать на Кюрасао, что именно они собираются покупать на вырученные от продажи деньги, заменив это на нейтральное «необходимое оборудование».
- Dames, здесь вас истолкуют по-другому, чем в Нидерландах, - внушала им она. И, между прочим, правильно сделают! Честно говоря, я даже разозлилась на них: будучи сама матерью такого ребенка я как никто другой, хорошо знаю, какие нужды бывают в подобных школах и каких по-настоящему насущных предметов там зачастую не хватает. Когда щедрые Бекхеймы через какую-то благотворительную организацию пожертвовали Лизе специальный трехколесный велосипед, расчувствовавшись от ее истории, я, ни секунды не колеблясь, подарила его Лизиной школе в Ирландии: пусть не она одна им пользуется, а и другие дети! А они тут озабочены приобретением чуши на постном масле, и это еще мягко сказано...
Впрочем, когда наконец настал этот день, и я встретилась с ними лицом к лицу- на пляже Мамбо, где проходила распродажа- я больше не удивлялась.
Этот пляж, по словам самих антильцев, находится более или менее под прямой голландской оккупацией, и при виде его мне всегда вспоминается старая советская анкета на загранпаспорт: «Находились ли вы на временно оккупированных территориях?»...
Здесь выступают с концертами голландские звезды - кроме голландцев, никому больше не интересные. Здесь пьют голландское пиво – ну, оно еще, может быть, интересует и других, но не ведрами. Здесь можно смело вести себя как в Амстердаме, не опасаясь косых взглядов «туземцев». Не Мамбо, а просто Схевенинген какой-то! Только намного теплее.
Я смотрела вокруг - и вспоминала, что пишут о Голландии голландские же учебники, то, какими эти люди видят самих себя. Старьевщичество, например, они именуют «торговым духом». А собственное лицемерие – «толерантностью». Лет 15 назад они так гордились им, что была у них даже такая песня - я уже упоминала о ней как-то раз: «Толерантность» Ханса де Боойя. Меня она просто выводила из себя - наверно, потому что я к тому времени уже достаточно хлебнула этой толерантности на практике. Это целый набор классических штампов голландского видения мира: тут и обвинения немцев в расизме («Югослав уже больше не человек; может, это тайная немецкая мечта?»)- как будто бы сами чем-то лучше!; и уверенность в том, что животные лучше и благороднее людей (это смотря каких!) ; и представления о том, что уроженка Таиланда должна непременно быть массажисткой, а суринамец - не иначе как барабанщиком. (Тогда кем должен быть по идее голландец - сутенером или наркоторговцем?). Ха! Вот если бы кто-нибудь из них или даже их детей и внуков посмел бы стать бургомистром Роттердама, как Абуталеб , - вот когда бы мы узрели подлинную голландскую «толерантность» во всей ее красе! А «Иисус, Аллах, Будда и Джон Леннон - все они хотят поведать нам одно и то же»? Раз одно и то же, тогда тем более, зачем же нам выслушивать их всех четверых? Ну и каша же в голове у классического толерантника, считающего себя прогрессивной личностью!
Не иначе как на почве толерантности взошли в Голландии такие утопические идеи, как создание базы данных только на антильских трудных подростков - по этническому принципу, от которой голландцам, к большому их неудовольствию, пришлось-таки в последний момент отказаться. Видимо, когда подобного рода базы данных создаются на еврейское население - то это фашизм, а когда на антильское или марокканское - то это «желание навести в собственной стране порядок»?
Но от того, чтобы дать Антилам стать независимыми, голландцев удерживает вовсе не забота об антильцах (хотя первое, что завопят вам теоретические сторонники такой независимости в голландских рядах, будет «А кто будет платить за них по всем их счетам? Без нас они сразу разорятся!»), а именно вот это – «что мы будем делать без наших уютных вторых домиков-вилл и без пляжа Мамбо?». И не надо мне тут лицемерить о толерантности!
Да, на этом пляже собралась вполне предсказуемая публика. Эти люди - за исключением отдельных искателей приключений с миссионерскими генами, вроде Сандры Рулофс да довольно многочисленной группы любителей походов в этнические рестораны - всю жизнь варились в собственном соку, даже проживая среди представителей самых разных культур. Даже эту распродажу свою они организовали между собой. Конечно, вряд ли еще кому-то и понадобились бы сковородки для пофферчьес , сырорезки и поношенные джинсы, рассчитанные на километровые ноги....
Ведали благотворительным базаром три голландских мефрау: одна постарше меня, - Аннеке, она же госпожа Ветерхолт и две помоложе - Анита и Линда. Вокруг последних вились их белокурые отпрыски. Их поведение на пляже ничем не отличалось от того, как они вели бы себя где-нибудь в универмаге «Фроом и Дрисманн», где такие же очаровашки катаются по полу и срывают с вешалок платья, а им никто даже и замечания не делает. И тут они тоже оставались верными себе - разбрасывали бумажки от мороженого, жестянки от колы и пакетики от чипсов во всем обозримом радиусе, и опять-таки на них никто и бровью не вел. Психология таких людей (я имею в виду их родителей): я плачу налоги, значит, на мои деньги для кого-то создаются рабочие места специально для того, чтобы они за мной убирали. Барская в общем-то психология. Такие понятия, как уважение к труду других людей, им не привили с детства. Как не привили, например, и уважение к хлебу.
У нас в семье, даже еще в моем поколении, хлеб на уровне подсознания был чем-то почти священным. И это при том, что никто из нас уже не знал, что такое голод. Хлеб не выбрасывали в мусорное ведро никогда. Зачерствел - отдавали птицам на улице. Но бросить хлеб- даже просто на пол- это было чем-то для нас немыслимым. Глубоко омерзительным поступком. Именно потому, что мы уважали труд других людей. Корейцы это поймут без труда. А вот «общечеловеческие ценности» память целых поколений о таких вещах, видимо, отшибают напрочь....
...Та, что на вид была моложе всех - Анита - улыбнулась и протянула мне свежий номер журнала «Libelle». Я изобразила восторженный энтузиазм.
- О! А «Prive» у Вас нету? Я слышала, что Катя Схюрманн беременна. Это правда? Этот Тейс Ремер - такая лапочка...
Анита просияла:
- Ой, я тоже от него без ума! Так завидовала Кате, когда она вышла за него замуж... Нет, Катя пока не беременна, зато Шанталь Янсен недавно родила.... Слышали?
Недавно? Уже три месяца назад! Хорошо, что я была в курсе последних сплетен голландского шоу-бизнеса. Помогло ежедневное чтение голландских газет в интернете, ставшее для меня привычкой уже много лет назад.
- А как вы думаете, какое место Нидерланды на этот раз займут на Евровидении? - подкинула я хвороста в огонь, зная, что это болезненная тема для большинства западных европейцев, и что теперь Анита заведется надолго.
Странные люди, ей-богу! Чего же так переживать?
Я смотрю конкурс Евровидения каждый год – и вовсе не ради песен.
Удивлюсь, если хоть кто-то еще по-честному смотрит его из-за музыки: ну, каких песен можно ожидать от нескольких десятков ничем не отличающихся друг от друга Барби и Кенов, любой из которых по сути может представлять любую страну? Одинаковые лакированные прически, «сексуально» раздуваемые одинаковым искусственным ветром, одинаковые заученные в процессе зубрежки телодвижения, одного стиля одежда, одинаковые затянутые в шоколадные колготки коленки, торчащие из-под мини-платьев, незапоминающаяся как жевательная резинка музыка, ущербная англоязычность, напоминающая героя фильма «Киндза-дза»- «а этот пацак все время думает на языках, продолжения которых он не знает». Одинаковый фейерверк со сцены во время песен, одинаковые воздушные поцелуи и одинаковые псевдо-жалобные гримасы «Голосуйте за меня!» после выступлений...Одинаковые вопли фанатов. Попытки отдельных исполнителей «быть не такими, как все» выглядят настолько же вымученными и выеденными из пальца, как и нарочитая фальшивая музыкальная «этничность».
И тем не менее, смотрю я этот конкурс с удовольствием.
Причем меня интересует как раз та его часть, от которой вот уже который год в три ручья плачут слабонервные западные комментаторы. Процесс голосования.
По голосованию можно узнать многое. Например, как распределены по Европе различные национальные диаспоры из гастарбайдеров. Если Ирландия дает 12 баллов Латвии, то абсолютно точно не потому, что ирландцы вдруг массово полюбили латышские мелодии и ритмы....То же самое относится к Испании и Румынии. Почему подобной солидарности не наблюдается в рядах британских экспатов, которых в той же Испании хоть пруд пруди - это уж пусть расследует Терри Воган ...
Критика западных стран в адрес «нехороших восточных европейцев», которых «освободили от коммунизма» и даже частично приняли в Евросоюз (правда, на правах граждан второго сорта, но на Западе многие уверены, что они и на самом деле такими являются!), а они, неблагодарные, почему-то все голосуют и голосуют за своих соседей, а не за того, за кого надо, просто смешна. Уровень ее – детсадовский «Отдавай мои игрушки и не писай в мой горшок; уходи к другой подружке,ты мне больше не дружок».
Проигрывать надо уметь с достоинством, господа!
Допустим, это действительно только чисто музыкальный конкурс. Тогда почему жители Восточной Европы должны голосовать за музыку, которая им не по душе – только чтобы угодить западным спонсорам? Совершенно логично, что им нравится музыка соседей –ведь она ближе к их собственной!
Смешнее всего звучат импотентские угрозы «больше не участвовать в Евровидении»– исходящие в основном от западных стран, которые либо уже много лет не попадают в его финал, либо стабильно занимают на нем места в самом конце списка, а в финале участвуют только лишь из-за того, что их страна является одним из основных спонсоров конкурса (как Британия). Представьте себе, что фигуристы, проигравшие на Олимпиаде (а ведь оценки в фигурном катании тоже во многом субъективны!), решат в следующий раз в знак протеста больше не участвовать в ней, а проводить свою собственную! «О чем это говорит?... Первое... и второе...»
Тот же Терри Воган, который в открытую заявил, что Украина и другие страны голосовали за Россию только потому, что иначе Россия поведет себя как Нонна Мордюкова в «Бриллиантовой руке» (« А если не будут брать, отключим газ»), даже не замечает, что шантажом-то как раз занимается его собственная держава-спонсор конкурса.
Отделятся – ну, и кто по ним будет скучать? И кто сказал, что у оставшихся стран не хватит денег для того, чтобы обойтись без их спонсорства?
Терри Воган совершенно прав, что «это больше не музыкальное состязание». Во всяком случае, если он забыл, уж точно с того момента, как его Британия напала на Ирак и – сурприсе, сурприсе! - впервые получила на конкурсе в тот год «0 points». Заметим, не только от восточноевропейских стран, а и от западноевропейских тоже. Простите, а как еще людям оставалось выразить свое возмущение, если лидер данной страны вместе с Бушем плевать хотел на многомиллионные антивоенные демонстрации, прокатившиеся по всему миру накануне англо-американской варварской агрессии?
Если все на конкурсе этом действительно определяет только голосование друг за друга друзьями, то я бы на месте Вогана лучше задумалась, почему это моя страна так непопулярна что даже когда она посылает на Евровидение певца с прекрасными вокальными данными, как в прошлом году, за него все равно не голосуют. Почему у нее в Европе нет друзей, кроме полуколонии Ирландии да несведущего в большой политике Сан-Марино. Уверена, что если Энди Абрахам, подобно уроженцу Арубы, ставшему победителем от Эстонии, решит переехать в какую-то хоть немного более сдержанную в своей внешней политике европейскую страну и выступит еще раз, уже от нее, то и результат он покажет намного лучше.
Забавно наблюдать, как Запад, так ратовавший за «слом Берлинской стены», сам сегодня возводит эти стены. Он сам пытается снова делить страны на западно- и восточноевропейские, невзирая на то, что многие из этих восточноевропейских стран уже приняты даже в НАТО. Значит, как речь заходит о НАТО, Литва, Латвия или Хорватия - европейские страны, а как о Евровидении - так нет? «Украина не европейская страна!»- вопят голландские зрители. А Израиль- европейская? Ишь вы какие – вам хочется «и на липку влезть и попку не ободрать»! Так не бывает.
«С самого начала все шло к тому, чтобы Россия стала политическим победителем», - сокрушался Терри в прошлом году. Правильно, а вы как хотели? Не все коту масленица. Даже британскому. Но вот именно это-то и не дает им покоя. И я вовсе не страдаю паранойей: Воган сам еще раньше заявил, что Запад «выиграл «холодную войну», но проиграл Евровидение». А Запад хочет быть победителем везде и не терпит, когда кто-то отбирает у него даже такие скромные и мало что значащие лавры...
Просто капиталистическая Россия наконец-то поняла капиталистическую технологию процесса Евровидения. И как раз это пугает Запад. Освоение Россией его собственных методов. Появление экономического конкурента, да еще и с газовой и нефтяной трубой в руках. «1 000 000 евро потратил Дима Билан на подготовку к «Евровидению», при том что мировые звезды Евгений Плющенко и Эдвин Мартон выступали бесплатно. 500 000 евро потратила Ани Лорак только на свой номер в зеркальной комнате. Еще 200 000 стоило ее платье» . Вот вам и вся музыка.
Что побили «цивилизованный мир» его же оружием, это, конечно, приятно. «Так ему, ***, и надо!» Но если разобраться, то чем тут особенно восхищаться? Сколько российских и украинских детей и пенсионеров можно было накормить на эти деньги?...
Понятно, что для «новой России» и «оранжевой Украины» шапкозакидательство за рубежом важнее. Скажи мне, в чем твои приоритеты, и я скажу тебе, кто ты...
«Но тут не в фарте все-таки дело. Какой фарт, если в «Зенит» было вкачано несколько десятков миллионов долларов? Нанят один из лучших тренеров мира и собран звездный состав игроков. При этом вложенные деньги не разворовали, а потратили с умом» .
С умом? Это теперь умом называется...
«Надо просто подумать, какая цель следующая? Может, еще одного «Оскара» взять? Или футбольную Лигу чемпионов? Или в НАТО вступить?»
Вступить-то можно... А отчищать кто будет?
Действительно, «мы найдем цели на этой Земле!», как кричал в Багдаде Владимир Вольфович. Ну просто голову сломаешь – что бы еще такое вытворить?
Как для начала насчет того, чтобы в России не было бездомных, не было беспризорников, чтобы все дети ходили в школу? Чтобы все бордели закрыть? Слабо?
Восторги по поводу прошлогодней победы Билана, хоккеистов или «Зенита» в нынешней России напоминают мне нанесение в спешном порядке позолоты на ванну, из которой давным-давно выбросили младенца вместе с водой.
Но тем не менее, на душе после того Евровидения у меня, в отличие от старого паникера Вогана, было приятно.
Эй, вы, западные господа! «Или снимите крестик или наденьте трусики»: ведь вы сами так радовались тому, что разбили нас на части, а теперь недовольны, что украинцы голосуют за Россию, россияне-за Армению, а боснийцы- за сербов? Как раз именно это-то мне и было радостнее всего видеть. Как голосование, не связанное напрямую с политикой, обнажает те незримые корни, что по-прежнему связывают нас друг с другом, несмотря на бешеную националистическую пропаганду во многих из наших новоявленных стран! Ну просто именины сердца...
... Аннеке Ветерхолт оказалась приятной дамой - спортивной, с короткой стрижкой, до черноты загорелой и с фирменными голландскими «кроличьими» зубами. Поздоровавшись со мной, она энергично потрясла мне руку.
- Aangenaam . Большое спасибо за проделанную вами работу: к нам уже обратились журналисты из 4 газет и местное телевидение. Теперь о нашей распродаже знает, наверно, весь остров. Вещи расходятся словно теплые булочки с прилавка. По совету Вашей коллеги мы не стали афишировать деталей нашей акции. Но поверьте, инвалиды нам будут очень благодарны! Мы закупим для них первоклассный товар. Знаете, я сама иногда пользуюсь товарами этой фирмы - Геррит так занят на работе, что...
Картина, невольно всплывшая у меня перед глазами, вызвала подступивший к горлу пристут тошноты. Я с трудом ее сдержала. Почему, ну почему их так тянет рассказывать посторонним людям подобные вещи?!
Но лед тронулся. От обсуждения шоу- бизнеса и последних моделей сезона (мода в Голландии больше похожа на немецкую, чем на французскую или британскую) мы постепенно добрались и до политики. Вообще-то это в любой стране - как минное поле, если тебе не знакомы взгляды твоих собеседников. Но я довольно быстро вычислила, что по крайней мере одна из моих голландских собеседниц – Анита- ярая поклонница Геерта Вилдерса .
Будучи не уверенной в том, что две другие дамы разделяют ее эти взгляды, я воспользовалась жарой, отвела ее в тенечек и дала ей хорошенько выговориться о «Фитне». (Фигня на самом деле эта «Фитна», самая что ни на есть!) Сама я говорила мало, только поддакивала ей да пару раз устроила небольшую словесную импровизацию в духе комментариев голландских слушателей к песне Салаха Эдина «Het land van...» . Между прочим, он описывает современные Нидерланды такими, как они есть - и это-то и есть самое болезненное для таких, как Анита!
Линду политика не интересовала - ее больше занимали последние модели памперсов для купания в море для ее малышей. Что же, в этой области я тоже могу поделиться опытом....
А вот Аннеке была сторонницей голландских лейбористов - у нее это была семейная традиция по маминой линии, как она мне объяснила,- и к ней был нужен другой подход: беседы про толерантность и мультикультурализм. Для этого мне пришлось дожидаться послеобеденного времени: в обед и Анита, и Линда не выдержали жалоб детей на нещадно палящее солнце и решили разойтись по домам.
- Вы тут одна справитесь, мефрау Ветерхолт?
- Справится, справится, я ей помогу! – заверила я их.
Мы с мефрау Ветерхолт закусили не отходя от прилавка любимым голландским кушаньем – индонезийским сате с бами, и я приступила к «артподготовке». Я совершенно растрогала ее, пропев пару куплетов из той злополучной песни Ханса де Боойя, раз уж я ее все равно в тот день вспомнила.
- Ах, я даже и не думала, что в наше жесткое время еще кто-то помнит эту чудесную песню! – воскликнула госпожа Ветерхолт. - Она даже тогда, в то время не поднялась высоко в хит-параде... Уже, видимо, назревал у нас в стране нынешний ее кризис.
- Мефрау Ветерхолт, такое не забывается! – горячо подхватила я. - Я как раз тогда была 2 недели в Нидерландах и услышала эту песню по радио. Я в тот же день побежала во «Фри Рекорд Шоп» на Калвер-страат - покупать тот сингл....
- Так приятно встретить родственную душу в этом всеми забытом уголке земного шара!- и она еще раз по-деловому потрясла мне руку, несмотря на взволнованно-личный тон. - Вы знаете, тут меня не понимает даже мой Геррит. Он всегда голосует за CDA .... И на местное население он поглядывает так свысока, что мне даже просто неловко бывает. А ведь они тоже люди, и их культура тоже может нашу обогатить - например, если открыть у нас в Керкраде антильский ресторан - когда Геррит выйет в отставку, конечно... Хотя мы еще не решили. Я бы хотела совсем переехать сюда, когда мы сможем получить статус пеншонадо .... А вы смотрите кулинарные программы Дезире да Косты Гомес ? Это же просто пальчики оближешь!
- А как Вы познакомились с полковником, если вы даже за партии голосуете за такие разные? - поинтересовалась я.
- О, я из семьи потомственных военных. Мой отец в юности воевал еще в Корее. Получил там боевое ранение.
«Мало он еще там получил!» - подумала я. Корея! Милая, милая Корея! Я вспомнила фотографии отца и деда Ри Рана, которые оба воевали на фронтах той войны, защищая родную землю от варварских «объединенных наций»...
- Геррит часто бывал у нас в гостях, когда я еще заканчивала школу, а он был совсем молоденьким офицером.... Ну, и от одного к другому... Сейчас у нас уже дети почти взрослые. Нинке - студентка, а Йоост будет студентом с сентября. Нинке скоро должна приехать к нам сюда на Кюрасао - на стажировку...
О, о нидерландских стажерах на Кюрасао я уже тоже была наслышана от своих антильских знакомых. О том, как они в последнее время буквально наводнили остров, подрабатывая здесь ради удовольствия за гроши (благо они могут себе это позволить - ведь у них есть еще и другие средства к существованию) и отбирая у местной молодежи и без того немногие доступные для нее рабочие места....Для голландских стажеров это по сути оплачиваемые каникулы, а местным людям не на что жить!
За разговором мы и не заметили, как подошел вечер. Все было распродано подчистую еще к 4 часам, но мы с Аннеке продолжали беседовать и пить непременный голландский кофе (это в такую жару-то!) Наконец пить кофе мне больше стало невмоготу, и я заказала для себя и для мефрау Ветерхолт пару коктейлей. Мы долго пытались выяснить разницу между «Кайпироской» и «Кайпариньей», но тщетно.
- Какая Вы милая, Саския! И как Вы умеете слушать!- расчувствовалась Аннеке после пятого коктейля.- Вы знаете, Герриту часто бывает не до меня...Не до этих наших таких вот, женских разговоров. А другие голландские женщины здесь - они еще слишком молоды, чтобы понять многие вещи. И думают, что молодость их будет длиться вечно... Для таких жизнь здесь - это одно большое приключение. А другие слишком заняты детьми. А моя пора приключений прошла, а дети выросли... Теперь я вот здесь занимаюсь тем, что выпускаю ежемесячную газету нашего общества - общества жен голландских военнослужащих. Взяли бы и Вас в свои ряды - жаль, Ваш муж не военный!
- Хм... - сказала я, вспоминая доблестные ряды КНА .
- У нас там много полезной информации - рецепты, например. И опять же, реклама местного бизнеса, значит, им тоже польза. Мы стараемся организовывать что-нибудь интересное каждый месяц. Под Синтерклаас я наряжаюсь Черным Питом. Хотели попросить Геррита быть Синтерклаасом - ведь у него и рост подходящий, и стать, - но он нам отказал,и так резко... Мне до сих пор обидно это вспоминать, если честно. Пришлось на роль Синтерклааса брать господина Схоопа - так даже получилось забавно. Он у нас суринамец - значит, белый Синтеркласс у нас на самом деле черный, только крашеный, а Черный Пит - на самом деле белая женщина, только тоже крашеная. Почти как в той нашей с Вами песне: «De neger wil de blanke als slaaf, en wij vinden het zo wel goed ». Своего рода символ нашего старого доброго голландского мультикультрализма. Вы знаете, в 70-е-80-е годы люди у нас были намного добрее...
- У нас тоже, -откровенно сказала ей я, на секунду забыв, что я - Саския.
- Вот видите, а все говорят: апартеид, апартеид... Да, это была гнилая система, никто не спорит. Я сама участвовала в акциях бойкота нашего «Шелл ». Но я уверена, что и в Южной Африке, среди африканеров, в то время тоже было много хороших людей, ведь правда?
- Вспомните, например, поэтессу Ингрид Йонкер ,- сказала я, не желая прямо отвечать на этот ее вопрос.
- Да-да, как же, как же... А Вы видели наш голландский сериал о Южной Африке? «Стелленбосх»?
Этот горе-сериал я пыталась как-то посмотреть на DVD - уже давно уехав из Голландии, я продолжала прибретать новые голландские фильмы. Мне по-прежнему было интересно, чем и как живет теперь эта страна, которая тоже стала неотъемлемой частью моей жизни, хотя и такой печальной. И некоторые из этих фильмов мне были очень даже по душе. Но этот... Я просмотрела только первую серию - дальше не выдержала. Настолько расистским и традиционно-колонизаторским он мне показался. С прославлением «трудолюбивых» (ага, на чужой земле всегда почему-то так хорошо трудится!) колонистов, с осуждением «этих странных левых» из их кругов и с изображением «туземцев» исключительно в качестве всепрощающего своих белых господ объекта их сексуальных желаний. То, что папа главного героя убивает братишку такого вот «объекта желаний», это, оказывается, вполне о'кей, и она великодушно его прощает, уступая его домогательствам. Видимо, именно такой мечтают голландские извращенцы видеть новую Южную Африку - освободившуюся от апартеида исключително ради того, чтобы этим похотливым европейским козлам среднего возраста не приходилось больше нарушать «закон о нравственности», занимаясь своими грязными похождениями!
- Да-да, очень мило, - рассеянно отозвалась я, - Очень близко к действительности.
Только бы она сейчас не начала меня расспрашивать про настоящий Стелленбосх . Так, что там говорила о нем Хильда?..
- Саския, Вы душечка!- Аннеке допила очередной коктейль. Видимо, Геррит ее ими не баловал, - Надо будет Вас познакомить с нашими американскими товарками. Они немного не такие, как мы, голландки. Более традиционные. Некоторые из них даже еще умеют рукодельничать - представляете? Я в жизни ни разу в руках иголки с ниткой не держала. Разорвалось что-то - выбросила , купила новое. Они, конечно, тоже не штопают рваное - для них это своего рода хобби, всякое там шитье. Жена господина О'Лири, Оливия, например. Она умеет целые покрывала шить из лоскутиков. Как художница. Мы сегодня продали, между прочим, 3 сшитых ею покрывала - по 50 гульденов за каждое.
Хм, может, это у них национальный вид спорта - наряду с ковровыми бомбежками самых беззащитных стран? Я вспомнила супругу Хрома-Костыля – тоже швею-мастерицу, пламенную поклонницу Хиллари Клинтон, которая так переживала, когда ее любимице предпочли Обаму...
- Сочту за честь познакомиться с госпожой О' Лири, - сказала я.
- А сейчас давайте складывать столики, Саския... Говорят, сегодня на пляже будет петь сам Марко Борсато ! Но что-то мне не верится...Не поверю, пока сама его не увижу!
Она была права, что не поверила... Еще через час на пляже Мамбо вместо Марко Борсато вовсю гремел из динамиков местный бабблинг , а я вошла во вкус и отплясывала под него на пару с мужем Аниты. Он тоже был поклонником Вилдерса, но это не мешало ему копировать, -правда, довольно пародийно - народные антильские передвижения. Ойшин, который уже к тому времени тоже появился в нашей с Аннеке компании (по своему обыкновению, только после заката) и успел очаровать ее и других голландок своей немногословностью и контрастом белозубой улыбки с черной бородой, весьма натурально хмурился, наблюдая за этой сценой.
- Ты как хочешь, а я сегодня довольна, - сказала я ему уже в машине, - Когда-то я сдавала экзамен на знание людей и страны, и мне снизили оценку за то, что я сказала правду, а не то, что от меня ожидалось. А сегодня у меня был настоящий, не теоретический экзамен на такое знание- и мне кажется, я его выдержала с честью. А ты тоже молодец! Очень натурально изображал ревность. Мне теперь все голландки позавидуют.
Ойшин нахмурился еще суровее и промолчал. И молчал всю дорогу до дома.
****
Не буду описывать все перипетии своего знакомства с госпожой О'Лири и другими американками. По двум причинам: во-первых, как гласит бельгийская песня, «maar als ik alles zou vertellen, dan moest dit een maxi versie zijn» . А во -вторых, если я начну передавать это на бумаге, то мой рассказ настолько подтвердит самые распространенные, почти карикатурные представления об американцах, что я рискую тем, что мне никто не поверит.
Порой даже мне самой казалось, что американские жены не иначе как притворяются:ну нельзя же жить с настолько ограниченными знаниями и с настолько плоским восприятием окружающего мира? Впрочем, когда земной шар впервые узнал поближе Джорджа В Буша, разве нам не казалось невозможным, чтобы человека с таким интеллектуальным уровнем выбрали президентом? А в Америке, к сожалению,судя по всему, возможно еще и не такое... И мои новые знакомые даже и не представляли себе, что можно жить как-то по-другому и стремиться к чему-то другому, чем они.
В целом же у обеих этих групп жен была одна важная общая черта: они напоминали мне не боевых подруг защитников родины, а страусов, стремящихся прожить всю свою жизнь с головою в песке.
Ни одна из этих женщин даже не задумывалась, чем, собственно, занимались здесь, на чужой земле их мужья. Так же, как и чем такие же, как они занимаются в Ираке, Афганистане и других странах. Ведь верить в какую-то особую благородную собственную миссию намного приятнее, чем признать даже самим себе, что речь идет о самом банальном колониализме. Вместо того, чтобы думать, дамы эти вышивали крестиком, играли в пляжный волейбол, плавали в море и занимались благотворительностью. Мне они, ей-богу, чем-то напомнили группу наших правозащитников в Белфасте - тех самых, которые пели на вечеринке, устроенной на британские деньги в унисон с британскими полицаями. Тем тоже гораздо приятнее было думать о себе, что они занимаются чем-то полезным.
...Впрочем, можно сказать, что они действительно оказались полезными. Ведь благодаря Оливии и Аннеке сдвинулись с места тяжелые жернова бюрократической военной машины, и наш с Тырунеш план начал воплощаться в реальности. За что огромное им обеим спасибо!
Через месяц я уже водила по американской базе экскурсантов - конечно, только в строго определенные дни и часы. И уже довольно неплохо знала ее- конечно, в пределах того, что мне было показано. Кто только не прошел через мои руки в качестве потенциальных клиентов пентагоновских контрактов - DynCorp International и Kellogg, Brown & Root, Lockheed Martin и Raytheon... Число моих полезных для дела знакомых росло.
- Ну вот,а ты мне еще не верила, что мы сможем!- любила повторять мне Тырунеш всякий раз, когда я приносила ей очередную свою сводку. На следующий раз на связь с Сирше вместо меня должен был выйти Ойшин - пора и ему наконец-то заняться настоящим делом.
Жизнь потекла своим чередом. Две недели давно прошли, Сонни мне за это время не встретился, и я вздохнула наконец почти спокойно. Но Кармела предупредила меня, что успокаиваться рано: Сонни просто отложил свою поездку, по финансовым соображениям.
- Зато сеньор Артуро на самом деле вернулся на Кюрасао насовсем, - рассказала мне она, - И теперь поселился у своей сестры. Хорошо, что он почти никуда не выходит из дома, только в церковь по выходным. Но все равно, держись подальше от Сюффисанта.
Я обещала держаться. Хотя внутренне мне было очень жаль, что нельзя с ним встретиться и поговорить. Я была очень рада за сеньора Артуро, что он наконец-то вернулся домой и не остался доживать свои дни на чужбине.
В реальной жизни, как верно подмечено в песенке из фильма «12 стульев»,
«И не стоит зря портить нервы,
Вроде зебры жизнь, вроде зебры,
Черный цвет, а потом будет белый цвет,
Вот и весь секрет...»
Но как не тратить их, эти нервы, когда наступает черная полоса?...
...Все самые скверные вещи со мной всегда происходят в мае. В мае служить на Кюрасао перевели Зину Костюченко.
О ее существовании я узнала случайно. В последний день мая - тот самый день, в который когда-то поженились мы с Сонни, я проходила мимо американского ангара со своими очередными экскурсантами, когда вдоль забора базы пробегала бродячая собака. Она прислушалась к доносившемуся из ангара противному металлическому лязгу и звонко залаяла.
- А ну-ка, пошла отсюда в ж***, сука!- раздался из ангара нежный девичий голос. На хорошем русском языке- если можно назвать такие слова «языком хорошим»,- без акцента.
Я похолодела. И поспешила увести своих экскурсантов от этого ангара подальше.
Надо было срочно разобраться, кто эта говорящая по-русски незнакомка и что она здесь делает. Но так, чтобы не вызвать никаких подозрений – включая и в том , что я понимаю по-русски.... Я с трудом дождалась окончания экскурсии.
К счастью, в тот день на базе оказался полковник Ветерхолт. С тех пор, как я подружилась с его женой, оба они постоянно зазывали меня к себе в гости.
- А, Саския!- обрадовался он, завидев меня. - Ну, когда же Вы наконец к нам пожалуете? Аннеке так жаждет продемонстрировать Вам свой фирменный стампот . В выходные берите своего Алана, и...Впрочем, если не хотите его брать с собой, то и не надо. Я Вам буду рад и без него.
...Через полчаса мне удалось выяснить от полковника следующее.
Незнакомка действительно была русской. Служащей уже давно в американской армии - в звании сержанта. Она была авиамехаником по специальности, и ее только что перевели на Кюрасао - после небольшого отпуска, заслуженного ею за время службы в Ираке. Вместе с ней сюда перевели еще 2 солдат. Судя по всему, она вызвала большой интерес е только у меня, но и у всех голландцев и антильцев, которые прослышали о ее существовании. В конце концов, не каждый день на американской военной базе появляются привлекатальные восточноевропейские женщины. Американцы до недавних пор были знакомы с ними только по полковнику Ниночке в шоу GLOW да Анне Курниковой (невесты по почте не в счет, эту категорию большинство моих западных знакомых относило к категории «losers»). И первое, о чем спрашивали голландцы, узнав о прибытии на базу этой женщины, тоже было «не похожа ли она хоть чуть-чуть на Анну Курникову?» Совсем как спрашивал когда-то Джеффри в Северной Ирландии.
Но она вовсе не была на нее похожа.
Это была темная шатенка, чуть по-славянски скуластая, с курносым носом, делавшим ее похожей на певицу Руслану - с красивым чувственным лицом и с точеной фигурой, женственной даже в американской военной форме. Как угораздило ее опуститься до такого? Это же даже хуже, чем быть проституткой!
Я впервые увидела ее на пикнике у Ветерхолтов, куда мы с Ойшином были-таки вынуждены последними событиями пойти. Когда тебе грозит неизвестная опасность , ей лучше смотреть прямо в лицо, нежели ожидать от нее удара в спину.
- Zeena,- представилась она мне на хорошем английском, хотя и с сильным акцентом.- Z, double «e», n, a.
Ага. Вот оно, значит, как, Зинаида батьковна? Именно double «e» и не иначе?
К концу вечера я уже имела представление о том, как дошла она до жизни такой. Сама я почти не разговаривала с Зиной - чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Мне казалось, что каждый раз, когда я была вынуждена к ней обратиться, мой акцент, над которым я столько работала, становился сильнее. Может быть, потому какой акцент был у нее самой- сильный, сочный, типичный восточноевропейский. Да еще и с южным говорком.
Наверно, это были пустые страхи, но я все-таки решила не рисковать. За весь вечер я не сказала ей больше трех фраз. И свою историю она начала рассказывать вовсе не мне, а Оливии O'Лири и другим американкам. Я только лишь наматывала рассказанное ею на ус.
...Жила-была на небольшом хуторе под Ростовом девочка по имени Зина Костюченко. Казачка, как моя бабушка, только не кубанская, а донская, как героини Шолохова. Все у нее было как надо. Она отлично училась в школе, считалась первой в классе красавицей и первой пионерской, а потом и комсомольской активисткой. И нормы ГТО всегда сдавала на отлично. И во время страды была первой помощницей. И родители у этой бойкой девочки были славные, любящие и труженики- мама учительница английского языка в школе, а папа- главный агроном в местном колхозе.
Жить бы ей и радоваться на широких ростовских просторах, но когда Зинаиде исполнилось 15 лет, не стало ее страны - Советского Союза. Родительский колхоз – еще совсем недавно колхоз-миллионер - через некоторое время обеднел, молодежь разъехалась в города на заработки, а мамину школу закрыли. Зинаида, мечтавшая об учебе в Ростовском университете, оказалась вместо этого продавщицей в ростовском ларьке. Город к тому времени наводнили беженцы с Кавказа, где потихоньку разгорались разные войны- мелкие и крупные, и хозяином Зинаидиного ларька был армянин. Ей было 17 лет, когда... Не буду говорить, вы все сами поняли. Она очень боялась потерять работу и остаться в малознакомом городе одна, без средств к существованию. После этого Зинаида на всю жизнь крепко возненавидела всех «черных» - от армян до индусов и китайцев. Хотя китайцы с индусами не имели ни малейшего отношения к тому, что с ней случилось.
Но деваться ей было некуда- дома родителям надо было поднимать на ноги еще двоих ребятишек, родившихся еще в то спокойное время, когда никто и не подозревал, что детей может быть не на что растить... Зинаида попробовала податься в модельный бизнес - благо, внешность ей это позволяла, а все девичьи журнальчики наперебой твердили о том, какая сахарная жизнь у моделей, но жизнь эта на поверку оказалась все в том же духе, что и в ларьке...
Она совсем уже было отчаялась, но в это время одна из ее колхозных подружек выскочила замуж в Германию. По переписке. Ей теперь бурно завидовал весь колхоз- слушая рассказы ее мамы, рассматривая присланные ею фотографии («это наш дом», «это наша машина») и подарки, присланные ею родным. Завидовали ей на редкость дружно - несмотря на то, что немецкий супруг был лет на 30 ее старше и на редкость невзрачен. Зинаида, которой к тому времени уже исполнилось 19 лет - по сельским понятиям, чуть ли уже не старая дева, - тоже загорелась желанием устроить свою судьбу. Сфотографировалась в бикини на фоне старого маминого ковра в вульгарной позе (ей сказали, что это называется «сексапильно» и что после этого отбою не будет от западных женихов), послала фото в какое-то московское брачное агенство - и стала ждать принца.
Принцы попадались какие-то странные - никто не стремился спасти русскую красавицу и умницу от нужды, все только просили еще побольше подобных фотографий. Но наконец принц нашелся - в лице неюного уже американца по имени Джерри, который письменно заявил ей, что влюбился в нее с первого взгляда и попросил стать его женой. Джерри было почти 50, и жил он в небольшом городке у черта на куличках, но Зинаиду это не пугало.
Воображение рисовало ей радужные картинки мирного сельского быта - похожего на то, каким был их ростовский колхоз до перестройки. Золотые пшеничные поля, играющие в степи дети... И - добрые люди, которые не ищут, как тобой можно воспользоваться, а потом выбрасывают тебя на обочину, когда ты не станешь им больше нужна...
Зинаида внушила себе, что влюблена в Джерри. И даже его фотография ее не испугала. Лишь бы только уехать, уехать поскорее и навсегда - чтобы ее детям не пришлось пережить то, что пришлось пережить ей, чтобы быть в состоянии помогать родителям.
Вот о чем она думала по пути в Америку, в самой уже Америке, идя под венец с Джерри и даже во время первой брачной ночи с ним.
Но жизнь в Америке оказалась совсем не такой, как она ее себе представляла. Совсем не похожей на добрый и мирный советский ростовский колхоз. В детали Зинаида не стала вдаваться, но я поняла, что Джерри оказался по уши в долгах и бил ее как сидорову козу. С большим трудом смогла Зинаида сбежать от него и с еще большим трудом - с ним развестись, но все-таки остаться в Америке. Вернуться домой означало бы для нее не просто экономические трудности - означало бы потерю лица. Вещь гораздо более страшную в сельской местности.
...Шло время, а принц на белом коне все так и не встречался Зине. Ей пришлось поработать посудомойкой, официанткой, няней и даже девушкой по вызову. Но Ричарды Гиры так все и не попадались на ее жизненном пути. Да что Ричард Гир - она согласилась бы уже даже на О. Дж. Симпсона! Она просто не позволила бы ему с самого начала так обращаться с нею, как он обращался со своей Николь. А потом содрала бы с него кругленькую сумму, развелась бы и уехала куда-нибудь в Канаду. Брак с Джерри закалил Зинаиду, и теперь она уже не потерпела бы такого обращения ни от одного мужчины. Скорее сама бы стала так с ними обращаться.
Но ей уже исполнилось 26, а принца все не было. Неужели же так и оставаться Золушкой до конца жизни - добродетельной и по уши в золе, когда где-то на свете есть хрустальные туфельки? И тогда она записалась в американскую армию - где еще можно встретить сразу столько холостых и молодых мужчин, как не там? Да еще и неплохо приплачивают за вращение в их кругах - по крайней мере, по сравнению с оплатой посудомойки?
В армии Зина приобрела специальность механика, вскоре пошла на повышение по службе и впервые в жизни ощутила профессиональную гордость. Об этической стороне своего поступка она никогда не задумывалась. Этика умерла для нее вместе с Советским Союзом. Гоголевские слова «отчизна есть то, чего ищет душа наша» никогда не мучали ее своим холодным кощунством. «Неужели жить как те черви из анекдота - всю жизнь в навозе, только потому, что «есть такое понятие - Родина?» - рассуждала она.
Через некоторое время, уже в Ираке, ей встретился Фред. Компанейский, веселый любитель компьютерных игр, гамбургеров и стейков, он легко купился на ее карие глаза с поволокой и казацкий свекольный борщ.
Им было так хорошо вместе - даже в Ираке. Так весело - даже во время песчаной бури, даже во время ночных обысков домов этих арабских придурков. Рядом с Фредом Зина почувствовала себя наконец 100%-ной американкой и ничего не боялась, даже придорожных мин. А потом... потом его убили. Сбили вертолет, на котором он летел. На ее глазах. И с тех пор жизнь уже никогда не была для нее прежней.
Зинаида, наверно, очень хотела, чтобы ее пожалели. Ее рассказ даже отдавал местами нотками из толстовского «Петра Первого». «Хоть бы опять тошнота заволокла глаза, - не было бы себя так жалко... Звери - люди, ах - звери... ...Жила девочка, как цветочек полевой... Даша, Дашенька, - звала мама родная... Зачем родила меня?.. Чтоб люди живую в землю закопали... Не виновата я... Видишь ты меня, видишь?»
Я пыталась ее пожалеть, но мне совсем не было ее жалко. Мне было жаль Наташу- жертву секс-рабства, а вот Зинаиду - нет.
Вместо этого я представляла себе тех, чьи дома они с Фредом так весело обыскивали. Их перепуганных, плачущих детей. И в моей душе росло чувство гадливости по отношению к этой своей, если так можно выразиться, соотечественнице. Поступок Зинаиды был равноценен тому, чтобы записаться в мясники - после того, как твои родные погибли на бойне. Да еще к тому же и гордиться этим. А Зинаида явно гордилась - и своей формой, и своим купленным чужой кровью паспортом. Из такого сорта людей выходили в войну полицаи. Они ведь тоже шли в услужение к немцам потому, что им «не хотелось жить в дерьме». Вместо этого им хотелось втаптывать в дерьмо других людей....
Как бы скверно ни обращалась с тобою жизнь, нельзя превращаться в недочеловека, пользуясь этим в качестве оправдания. Можно ошибаться, можно натворить глупостей - но нельзя позволить себе озвереть.
- С нею тебе надо будет держать ухо востро, - сказал Ойшин, когда мы вернулись к себе.
- Это я уже поняла, - вздохнула я.
На душе у меня было тревожно. Не только и не столько из-за беспокойства за свою безопасность, сколько из-за всех тех мыслей и чувств, которые разбудила во мне встреча с этой хуторянкой. Очень серьезных мыслей - о смысле человеческой жизни.
Появление Зины на базе словно подхлестнуло меня плеткой. Всю неделю у меня буквально все валилось из рук. Так, по крайней мере, мне казалось. Хорошо, что на этой неделе экскурсия по базе у меня была всего одна. Мне казалось, что я даром копчу небо. Мы ведь так и не узнали еще до сих пор, что означают те загадочные слова о самолете и о мышеловке для Чавеса. И я так и не встретилась еще с товарищем Орландо - хотя наша встреча должна была состояться еще в середине мая.
- Он задержался в Европе по делам, - объяснила мне Тырунеш.- Не волнуйся, он скоро приедет.
По вечерам я чувствовала, что у меня начинают сдавать нервы. Особенно когда я вспоминала ребят и Лизу. Очень хотелось, чтобы рядом хоть ненадолго оказался понимающий человек, с которым можно было бы обо всем этом поговорить, Да, Ойшин был моим товарищем, но он сохранял в разговорах определенную дистанцию, и я была не уверена, понял ли бы он меня, если бы я поделилась с ним размышлениями, которые вызвала у меня встреча с Зиной. «Ри Ран, вот он бы уж точно понял»!- уже в который раз за последние месяцы думала я. И перечитывала в который раз его милые, затертые мною до дыр простые и ласковые строчки, которые я давно уже выучила наизусть. Но мне по-прежнему хотелось видеть эти округлые, аккуратно выведенные им буквы- он будто сам представал передо мной при этом, такой же аккуратный и подтянутый. Я до боли в глазах разглядывала перед сном единственную его фотокарточку, которая была у меня с собой, стараясь потом воспроизвести в своей памяти каждую черточку его лица. И отсчитывала дни до предстоящего свидания Ойшина с Сирше - через нее приходили ко мне редкие весточки от моих близких. Я представляла себе, как получу еще несколько строк, написанных рукой Ри Рана. Они были так нужны мне сейчас- словно кислородная маска для оказавшегося в безвоздушном пространстве. При одной мысли об этом у меня теплело в душе.
Наконец этот день настал. На этот раз он выпал на воскресенье,и мне не надо было никуда идти, но от этого было только еще хуже, так как невозможно было занять свои мысли ничем другим, с самого раннего утра.
С утра Ойшин негромко напевал в ванной старинную ирландскую песню, подбривая свою бороду:
“Come tell us how you slew
Those brave Arabs two by two
Like the Zulus they had spears and bows and arrows,
How you bravely slew each one
With your sixteen pounder gun
And you frightened them poor natives to their marrow.
Oh, come out you black and tans,
Come out and fight me like a man
Show your wives how you won medals down in Flanders
Tell them how the IRA made you run like hell away,
From the green and lovely lanes in Killashandra. »
У него оказался неплохой голос. Увидев, что я слушаю его, Ойшин застеснялся и замолчал.
- Продолжай-продолжай, - сказала я, - Я не хотела тебя перебивать. «Это было бы неправильно. Такой подход равнозначен ограничению снабжения боевой линии боеприпасами»
(Чве Ин Су «Ким Чен Ир – народный
Но он не захотел больше петь.
Ойшин ушел, я пожелала ему на прощание ни пуха, ни пера (он уже был знаком с этой нашей русской поговоркой), а я осталась дома. Время текло страшно медленно. Я пропылесосила все комнаты по два раза, полила цветы, перемыла всю посуду до блеска, разрыхлила грядки в саду, а Ойшин все не шел.... Мне становилось все тревожнее. Наконец, когда я уже не знала, как справиться со своим таким состоянием и поэтому начала было красить кухонную дверь в лиловый цвет, хлопнула дверь входная. Ойшин вернулся.
- Ну как, что? - бросилась я к нему, метнув с размаху кисточку в банку с краской- так, что по полу разлетелись жирные лиловые кляксы.
- Все в порядке. Товарищ Орландо встретится с тобой в Форте Нассау в следующую субботу в 9 часов вечера. Наши ирландские товарищи передают нам привет - и благодарность от товарищей венесуэльских за полезную информацию. Да, чуть было не забыл, вот...
Я почти выхватила у Ойшина конверт и, не удержавшись, надорвала его. Мне на ладонь выпала маленькая фотокопия написанного маминым почерком письма. Письма от Ри Рана в конверте не было.
Глава 28. Гроздья гнева.
«Во время войны со мной иногда происходила довольно неприятная история. Видимо, эта черта характера досталась мне от моих предков со стороны мамы - терских казаков... В гневе я становлюсь невменяемой... Сердце у меня билось от бешенства в горле.»
(Т.Лисициан «Нас ломала война»)
«Бог, конечно, в правде, а не в силе,
но кто прав, обязан быть силён. «
(Инна КАБЫШ)
...Мама писала, как обычно, о многом. О ребятах – с ними все было замечательно, только по мне они соскучились. Мама описывала разные смешные случаи из их детсадовской жизни. Но писала она не только о них. Видимо, мое письмо вызвало у нее новый прилив воспоминаний.
« С приходом перестройки в нашу жизнь пришла назойливая, чаще всего плохо сделанная, вульгарная и непрофессиональная, с неграмотным языком реклама. В советское время реклама тоже была: очень хорошо помню, как наш Шурек в детстве , входя в близлежащий магазинчик, который называли в народе по имени дореволюционного владельца- «Даевским»- громко изрекал: «Пейте «Советское» шампанское!» ( в магазине лежали красочные листовки с этой рекламой), а напротив нашего железнодорожного вокзала приезжающих с какой-то даже иронией встречал огромный плакат: «Летайте самолетами «Аэрофлота»! Одна из самых известных советских реклам вошла в знаменитого «Ивана Васильевича...» - «Граждане! Храните деньги в сберегательной кассе!» Ну, и еще часто рекламировались по местному радио по утрам услуги Госстраха - в различных забавных сценках. Ты сама любила их в детстве послушать. Было забавно, но не противно. Рекламировали то, что человек, может быть и не задумался бы приобретать или делать. Реклама в советское время была не назойливой, не поучающей, не влезала беспардонно в дома через телевизор и уж само собой, не влезала людям беспардонно в штаны, как сейчас (реклама гигиенических салфеток и т.п.) Гораздо большее место в жизни людей в советское время занимала не реклама, а информация о продуктах, товарах и услугах. Издавались специализированные журналы – «Новые товары», «Коммерческий вестник», «Спрос» и другие. Эти журналы информировали людей о товарах- производимых в стране и импортируемых,- об их качестве, характеристиках, материалах или продуктах, из которых они изготовлены, о предприятиях, на которых их производят.
В этих журналах, не скрывая, писали и о недостатках продуктов, то есть потенциального потребителя информировали и предоставляли ему свободу выбора. Наша реклама уважала умственные способности потребителя – ведь и вправду, наш советский потребитель был грамотным, образованным не только формально. Капиталистическая реклама считает потребителя идиотом. Для советского человека такая реклама воспринимается как оскорбление его умственных способностей.
Правда, первое время с наступлением капитализма с его рекламным «девятым валом» люди наши, привыкшие по советской привычке верить радио, телевидению и газетам, бежали покупать рекламируемые товары, или, что еще хуже, понесли свои сбережения- в АО «МММ», «Хопер» и другие подобные учреждения. Но быстро поняли, что все это – и не только одно «МММ»- лишь обман с целью наживы (для некоторых это похмелье оказалось очень болезненным!). И тогда начали по нашей национальной традиции смеяться - над рекламой, друг над другом и над собой. Тогда-то и пошли у нас анекдоты про рекламу. Но наш народ быстренько понял, что хорошее в рекламе не нуждается, и что чем назойливее реклама, тем, как правило, хуже рекламируемый товар. Наши дети уже давно поняли, что «Аленка» гораздо вкуснее «Сникерсов» и «Марсов» и на последние уже даже и не смотрят, да и чипсы предпочитают отечественные. Люди у нас в основном не обращают внимания на рекламируемый товар - например, когда после 10 часов вечера по всем каналам льется рекой рекламируемое пиво (на каждом канале - разное), то на следующий день люди при встрече друг с другом смеются и говорят: «Надо встречаться чаще!», и им при этом глубоко наплевать, какое именно там пиво рекламировалось. Те, кто его пьет, уже и так любит определенное пиво - вне зависимости от рекламы. Независимо от рекламы люди знают, что продукция местного молокозавода лучше, натуральнее и свежее разрекламированного «Домика в деревне», а наши местные куры на несколько порядков выше пресловутых «ножек Буша» (видимо, еще Буша-отца, судя по их жилистости!). И сколько ни рекламируй копченую колбасу «Ням-ням», у населения при пенсиях в 10 рублей, а студенческой стипендии - в 3 рубля в пересчете на советские деньги колбаса эта все равно будет залеживаться на прилавках и станет непригодной к употреблению, вне зависимости от ее первоначальных вкусовых качеств. Такое уже было у нас с черной икрой, которую сегодня снова не найдешь в продаже днем с огнем - не потому, что ее так расхватывают или не любят, а потому, что ее никто не покупал из-за цены.
Многих наших людей реклама ужасно раздражает. Некоторые заклеивают белой полоской бумаги низ экрана, чтобы не видеть бегущую строку. Я часто во время рекламы переключала телевизор на другой канал, но они, видимо, учли, что не я одна такая умная, и начали показывать рекламу почти одновременно по всем каналам. Хуже всего бывает ночью, когда нельзя выйти на балкон или в кухню во время показа хороших фильмов, которые прерывают рекламой каждые 10 минут. Приходится выключать звук и закрывать глаза, а так и заснуть недолго... А еще почему-то у нас долгое время в рекламных паузах во время трансляции гонок «Формулы-1» - 40 минут в общей сложности из полутора часов гонки, я замеряла по часам!- показывали рекламу мужского стимулирующего средства, видимо, считая, что «Формулу-1» смотрят исключительно импотенты! А в рекламе зубной пасты часто снимаются люди явно со вставной челюстью.
Когда я вернулась домой от вас из Ирландии, у нас по местному радио ежедневно по часу днем и вечером рекламировали какую-то пищевую добавку на основе ламинарий. Я училась рекламному делу еще в советское время и потом еще раз - во время перестройки, и мне приходилось работать в то время почти со всеми рекламными агенствами в нашем городе. Поэтому я знаю расценки на такого вида услуги. Так вот, исходя из этого, понимаешь, что при таких затратах на рекламу этот препарат не может быть ничем иным, кроме как грязью из ближайшей лужи. Кроме того, они стали инсценировать телефонные звонки якобы «благодарных пациентов» - еще добавь сюда затрату на актеров. После выхода закона о рекламе время таких передач сократилось, но теперь они просто называются по-другому: «Беседа о здоровье» и тому подобное, и у нас на радио такие вот «беседы» составляют около 70% вещательного времени, тон их назидательный и ноюще-уговаривающий. Причем кому они адресованы (кроме умственно ущербных )- непонятно: старики не настолько глупы и богаты, а молодые - не настолько больны. Большинство людей теперь из-за этого даже отказываются от радиовещания, у меня оно тоже есть только для того, чтобы узнавать прогноз погоды и когда в городе отключат горячую воду.
А с экранов телевизоров нас все призывают приобрести какой-то массажер, завлекая ну чрезвычайно соблазнительным предложением - получить к нему в придачу бесплатно... сантиметр! Издеваются, что ли? И еще почему-то средство для полоскания белья они там везде носят с собой - и по улице, и на свидание, и даже в театр...Но наш народ все-таки другой, и вещи он использует по своему усмотрению: прокладки с крылышками кладет в обувь вместо стелек (и тепло, и мягко, и влагу впитывают!); когда нет лопаты, чистят снег подносом для чайного сервиза, в Петербурге мужики устроили соревнование- заплыв на надувных бабах (конечно же, с хохотом на всю реку!), а котлованы, вырытые во время ремонта на дороге, у нас ограждают знаешь чем? Фонарями, которые делают из пластиковых бутылок: обрезают их на нужную величину и протягивают в них провод с лампочкой. Пенсионеры используют эти же бутылки вместо рукомойников на дачах или же для рассады помидоров. А спиртное для пересылки по почте заворачивают в памперсы, чтоб не разбилось...
Различие между советской и капиталистической рекламой - в том, что советская, кроме Госстраха и Аэрофлота, рекламировала еще и по-настоящему новые товары, о которых население знало еще недостаточно, но непременно - на самом деле качественные, а капиталистическая направлена только лишь на продажу любой ценой - втюхивание населению товара в как можно большем количестве, втягивая его в кредиты. А сама понимаешь, чем хуже товар, тем быстрее он выходит из строя, и.... пошли по кругу! В капиталистическом мире - целая масса очень высоко оплачиваемых людей, не включенных в процесс производства, т.е., не приносящих истинной пользы обществу, содержание которых включается в стоимость товаров и услуг: различные фондовые и товарно-сырьевые биржи (посредники), профессиональные спортсмены («спонсорская поддержка»), модели-проститутки, охранники, менеджеры -офисный планктон, как их хорошо именует Михаил Задорнов. Без всего этого обходилось социалистическое хозяйство (ну, если и не совсем, то те расходы не шли ни в какое сравнение с творящимся при капитализме, и этих средств с гаком хватало на бесплатное образование, здравоохранение, субсидированное жилье и т.п.) ...»
«В капиталистическом мире просто даже нет такого критерия – принесение пользы обществу»- автоматически подумала я.
Я читала мамино письмо - и содержание прочитанного доходило до моего сознания, но будто бы в тумане. Туман застилал мне глаза. Почему, почему Ри Ран не прислал мне письма?
Может быть, он так занят, что не нашел времени? Но хоть пару строк мог бы написать – ведь он же знает, как это для меня важно... А может быть, это я сама в прошлый раз что-то не то ему написала? Ведь я еще так плохо знакома с традициями и обычаями этой загадочной страны – вдруг я чем-то невольно обидела его, сама того не ведая? Или же ему отказали в разрешении на наш брак, и он поэтому не написал ничего - потому, что не захотел меня расстраивать? А может быть, что-нибудь еще случилось – не с ним и не между нами, а что-то другое? Поменялась международная обстановка? Например, ухудшение отношений Юга с Севером после прихода к власти Ли Мен Бака ни для кого не было секретом. Но вообще-то новости из КНДР доходили сюда редко, да и когда доходили, то это были чаще всего не новости, а ничем не подкрепленные сплетни-выдумки выдававших желаемое ими за действительное японцев и северокорейских отщепенцев, раздутые западными СМИ до небес - в грубо-карикатурной форме. На основе этого очень трудно было понять, что происходит на самом деле, а что- нет, но я знала одно: 99.9% таких «новостей» высосано из пальца недругами этой страны, и смотреть на них надо соответственно. К сожалению, я не могла выходить напрямую на корейские сайты в интернете - этого мне не позволяло мое положение на Кюрасао. Но опять же, судя по письму мамы, все в Пхеньяне шло хорошо. Я терялась в догадках о причине молчания Ри Рана. Мама написала о нем только то, что «Ри Ран передает тебе большой привет». Словно бы речь шла о каком-то чисто шапочном моем знакомом... Что же там могло без меня произойти? Но жаловаться маме мне не хотелось.
То, почему в Корее с некоторым недоверием относятся к иностранцам, я как нельзя хорошо поняла и прочувствовала в наши прощальные дни в Пекине. Благодаря Хильде. Именно благодаря ей я поняла: к сожалению, им с нами пока просто нельзя по-другому. Из-за самих вот таких иностранцев.
Казалось бы, пустили тебя в приличную страну, - значит, оказали доверие - казалось бы, ты приехала туда тоже с хорошими намерениями, а вот копни поглубже и... И тут-то как раз и сказывается то, что при капитализме нет такого понятия «приносить пользу обществу», а есть только в крайнем случае «вести взаимовыгодное сотрудничество». Они, корейцы, конечно, прекрасно знают это. И прекрасно знают, с кем они имеют дело в лице таких, как Хильда. Но на всякий случаы не доверяют нам всем. И правильно делают – ведь я-то сама почти ей поверила, почти стала считать ее «нашим человеком». Все-таки это же она готовила меня к поездке – вместе с Доналом.
Я долго не говорила ей, что мне не по душе то, чем она занимается в Корее – потому что я понимала, что она является временным необходимым злом подобно допущенному в заповедник на короткое время под наблюдением его работников хищнику. Но на прощание мы здорово поругались с Хильдой в Пекине. Она сама полезла в бутылку – я не хотела заводить об этом речь.
- Я заметила, что ты стараешься держаться подальше от некоторых своих соотечественников, Женя, - сказала Хильда как-то за ужином, когда Донал отошел за пивом, отхлебывая красного вина из бокала и заедая его пекинской насильно откормленной уткой, - Это, конечно, даже похвально сейчас, когда ты не можешь никому показывать, кто ты. Но вообще-то свой фатерланд надо любить. Иначе ты нигде не будешь счастливой.
Она сказала это таким важным, таким поучающим тоном, что я наконец не выдержала и взорвалась:
- А кто это Вам сказал, что я не люблю свой фатерланд?. Люблю, да еще так, что Вам и не снилось! И именно поэтому так ненавижу то, что с ним сделали некоторые мои соотечественники, понятно?
Но она не поняла – и сама полезла в бутылку: я не хотела заводить об этом речь.
- Но, Женя, во всем надо искать что-то хорошее... Да, наши дети не похожи на нас, но это нормально... И тем не менее, в любом времени есть свое положительное...
- Даже во времени расцвета апартеида? - не удержалась я от удара ниже пояса, - Я тоже не похожа на своих родителей и бабушек и дедушек, но тем не менее, главные ценности в жизни у нас - общие. А позитивное в любом времени конечно, есть, да. Например, сейчас молодежь раскупает напомах «Капитал» Маркса. Совершенно добровольно. Вы слышали, во сколько раз выросли его тиражи? Разве это не замечательно?
Для бизнесменов (обоих полов) упоминание о Марксе - как показ иконы дьяволу. Хильда позеленела.
- Все это очень хорошо, - сказала она с легким сарказмом, - Если бы только еще социалистическая экономика работала на практике... А то за исключением отдельных коротких в исторических масштабах вспышек энтузиазма масс...
Я перебила ее:
- А что ваша экономика может предложить массам взамен энтузиазма? Бордели? Кофе-шопы в голландском стиле? Новую модель мобильника каждые три месяца? И во имя чего? Во имя чего на самом деле вообще вся эта ваша хваленая эффективность? Ради людей? Именно поэтому, наверно, в капиталистическом обществе такое число наркоманов и всякого рода извращенцев - потому, что люди по-настоящему счастливы, и их жизнь имеет смысл? Именно поэтому дети здесь начинают пить спиртное и курить в 10-11 лет? Что, в Южной Африке сейчас очень хорошая жизнь? Не думаю. И не надо рассказывать мне истории пары каких-нибудь жуликов, сколотивших миллионные состояния - в качестве доказательства обратного. Я веду речь о том, как живется большинству людей. В Советском Союзе у меня никогда не было чувства, что мне не хватает чего-то такого, без чего невозможно жить. А сегодня мои болгарские друзья в стране, ставшей членом Евросоюза, добывают себе пропитание в мусорных бачках - ага, это, наверно, у них такая замечательная свобода выбора! Так что советую Вам переменить тему. Если не хотите испортить себе аппетит
- И тем не менее... если у тебя есть рецепт того, как сделать чтобы Марксова теория срабатывала... а то все только говорят о том, что «другой мир возможен», а как дело доходит до практики... Я вот на днях поеду в Нампхо – принимать гуманитарную помощь от ООН... А ты посмотри на то, какие меры сейчас предпринимают западные правительства для спасения своей экономики...
- ... За которые платить все равно придется самым бедным! Да они просто включили на полную катушку печатный станок, ваши хваленые правительства. Весь Запад уже давно живет в долг – что вы будете делать, когда придет пора его отдавать? Взорвете вместе с собой всю планету, как террорист-камикадзе? Вы же давно уже держите в заложниках весь мир. И пожалуйста, не приводите мне в пример трудности в корейской экономике – да эта маленькая страна при ее ресурсах и при том, что вы с ней уже столько времени пытаетесь сделать – просто чудо! Да, людей при социализме надо воспитывать, а коррупцию надо контролировать для того, чтобы работала социалистическая экономика - в интересах большинства (к слову, такой коррупции в верхах, как в Британии, я в жизни своей нигде не видела!). А что первым делом сделал Горби, придя к власти? Забыли? Отменил смертную казнь за экономические преступления особо крупных масштабов! Вы же, цивилизаторы вшивые, первыми развопитесь, что это «диктатура», если коррупцию поставить под контроль....Да, и еще - если социалистическая экономика действительно так плоха, тогда чего же Вы делаете в КНДР? “Открываете пути», как до сих пор все надеются те южнокорейские менеджеры в Кэсоне?
Хотя мы были в Пекине, а не в Корее, и услышать меня корейцы никак не могли, Хильда побелела и переменилась в лице.
- Меня пригласили сами корейцы. Они нуждаются в инвестициях...
- Вы же прекрасно знаете, почему они в таком положении, что стали в них нуждаться. Из-за нашего предательства. А Вас пригласили как временное необходимое зло. Зарубите уже это на носу – и оставьте свои миссионерские замашки в России 90-х. Нечего строить из себя благотворителя. Занять нишу на возможном рынке пока другие туда не успели - вот и все, что Вас на самом деле мотивирует. Неужели Вы думаете, что это не видно за версту?
От волнения я перешла на английский, хотя до этого я говорила с ней на голландском.
- It is insulting to allege that the right to blah-blah somehow is more important for a human being than the right to raise his children in dignity, to educate them and to have medical care for them without fear of not being able to pay the bill. Only rich snobs who don’t know anything about real life – that’s because they suck the blood from ѕ of the world’s population!- can suggest otherwise. And please, spare me your sarcasm about “another world is possible” – that other world is right under your nose, but you snob it!
- Женя, Женя, тише, не так громко... Мы же не враги. Зачем, ты думаешь, я тебя тут инструктирую?
- А это Вам виднее, зачем. Может, просто потому, что муж попросил. Или другие старые ирландские друзья, а Вы не смогли им по дружбе отказать. А возможно, это просто Ваша такая долговременная инвестиция. На тот случай, если все-таки окажется, что Маркс был прав. В любом случае, Вы продолжаете верить в “средний путь», а это все равно, что пытаться сидеть между двух стульев. Рано или поздно попка заболит. Это такой же фантом, как перпетуум мобиле, Ваш «средний путь». Только отдельные помощники комбайнеров да Вы и могут все еще питать такие иллюзии. Достаточно сегодня посмотреть на вашу «новую Южную Африку», чтобы убедиться в том, к чему ведут все эти консенсусы и компромиссы. Все «третьи пути» ведут в один Рим – Рим мирового капитализма. Если кто еще не понял, пусть почитает воспоминания Майкла Мэнли. Поучительнейшая вещь! Тот тоже все недоумевал почему же это янки все ставят палки в колеса ему, такому прогрессивному в меру. Постоянно заверял их, что он не коммунист - каждый раз, прежде чем сделать что-то хорошее для своего народа, как бы заранее просил у американцев за это извинения. Ну, и чем вся эта его «цивилизованность” кончилась для Ямайки? Тем, что к власти там пришел большой друг ЦРУ!
После этого Хильда заторопилась закончить ужин, ссылаясь на головную боль, и никуда уже больше не выходила из номера. А Донал так и не узнал об этом нашем с ней разговоре. Слишком уж долго он нес до нашего столика свое пиво...
... 20 лет. Уже почти 20 лет как я живу в этой куче навоза, замаскированной сверху тонким слоем шоколада, именуемой «свободный мир». Вырваться бы хоть ненадолго, вздохнуть свежим воздухом вместо распирающего нос едкого сероводорода потребительской тупости. Куба и КНДР были для меня словно такие вот глотки свежего воздуха -для ныряльщика перед новым погружением в пучину. Только бы не на всю жизнь мне оставаться в этом завернутом в красивый фантик испражнении! Так хочется хотя бы остаток ее провести в мире, похожем на тот, где я родилась, где выросла, где сформировалась как человек и где была по-настоящему счастлива, хотя редко об этом задумывалась…
Что- то сломалось во мне, когда я не получила письма от Ри Рана. На работе я вроде бы функционировала нормально - только вот не могла ни есть, ни спать. Через пару недель от меня осталась одна тень. Но я сказала Тырунеш и озабоченному моим видом полковнику Ветерхолту, что это у меня такая новая диета.
- Вам, Саския, не нужны никакие диеты!- возмутился полковник. - Вы как раз очень даже то, что надо. Так что бросайте Вы эти свои женские глупости.
Я пообещала ему бросить. Но есть по-прежнему не могла.
По вечерам я забиралась на крышу нашего дома на Ян Нордаунвег, заросшую диким виноградом, на поливку которого уходило столько дорогой на Кюрасао воды. Было почти как когда-то в детстве, только рядом не хватало сирени и голубей. Я сидела там неподвижно и смотрела в бархатно-черное антильское небо. В Пхеньяне сейчас день.... Где ты, Ри Ран? Помнишь ли, как ты говорил мне, что всегда будешь со мной, стоит мне только закрыть глаза? Ну, так где же ты? Где же ты сейчас, когда ты мне так нужен?
Я закрываю глаза и пытаюсь восстановить в памяти его черты. Сейчас он кажется мне почти сном - прекрасным сном, который мне снился, когда меня кто-то резко разбудил. Я вижу, как мы сидим на лавочке в парке на берегу реки в окружении ив, и как он рассказывает мне о своей первой жене, покойной Чон Сук. Лицо у Ри Рана мечтательное, словно озаренное изнутри.
- Чон Сук так понимала меня. Без слов. Как это у вас говорится - моя вторая половинка....Только не надо думать, что если Чон Сук была моя половинка, то кто тогда ты... Ты другая, Женя. Ты просто ничья не половинка. Ты сама по себе цельный человек. Но это не значит, что я люблю тебя меньше - просто это немного другая любовь. И это не значит тоже, что тебе никто в жизни не нужен- тебе нужен соратник. Ты всегда искала его и не могла найти. Потому что искала среди не тех людей. Ведь правда, я угадал?
- Правда, - удивленно отвечаю я.
Ри Ран наклоняется ко мне, обнимает меня за плечи, и я слышу его голос, только почему-то с сильным североирландским акцентом:
-Женя, да что же это с тобой, наконец? Заснула на крыше! С тобой что-то давно уже творится. Не могу больше смотреть, как ты мучаешься. Что же это с тобой такое, а?
Я открыла глаза. В лицо мне ярко светили тропические звезды. А рядом со мной на крыше сидел Ойшин.
Я смущенно приподнялась и села. Меньше всего на свете мне хотелось рассказывать ему о своей личной жизни.
- Тихо ты со своей Женей! Вдруг кто услышит... Все в порядке, - буркнула я, - Со мной ничего. Просто устала на работе, вот и заснула. Спасибо, что разбудил.
- Просто устала? На крыше? Ты ведь всю неделю тут сидишь по вечерам, я видел. И не ешь ничего. И лицо у тебя такое, словно в Венесуэле опять произошел переворот. С детьми что-нибудь?
- Нет, с детьми все в порядке.
- А....ну тогда, конечно..., - Ойшин немного помолчал. Я тоже молчала. А что говорить?
- А это ты здорово придумала - на крыше спать... - сказал он вдруг неожиданно. -Зря я сам не догадался. Тепло, но не жарко. И комаров тут нет. Как раз что надо... Взял спальный мешок - и смотри себе на звезды...
- Правда, могут ночью к тебе могут присодиниться какие-нибудь отчаянные парни с мачете, - подхватила я, - Но это такие пустяки, что о них и говорить не стоит. А на зорьке тебя разбудит F-16 - как раз чтобы вовремя успеть на работу. Можно позвонить на базу и с вечера заказать полет-побудку.
Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.
- Хорошо здесь, - Ойшин набрал полную грудь воздуха и широко развел руками, - Знаешь, ты будешь смеяться, но здесь чем-то похоже на Донегал времен моего детства. Это было единственное место, куда родители могли возить нас на каникулы- всю ораву. Это была наша Испания или наш Лазурный берег. В самую первую ночь там я всегда не мог спать. От тишины. Что такое, недоумевал я, ни тебе взрывов, ни выстрелов, ни криков? Как они здесь вообще живут? Ну, а потом уже, через пару дней, тогда привыкал. Набегаешься днем по дюнам с братьями, надышишься свежим воздухом - заснешь как миленький и без взрывов. Потом, правда, очень не хотелось возвращаться домой... А здесь чем-то похоже на Донегал. Наверно, именно этим. Жалко, растений здесь нет знакомых. Ни тебе клевера, ни ромашек. Как это?...»Любит-не любит»... Тебе никогда не хотелось погадать? Впрочем, ромашек ведь все равно нет, - добавил он поспешно, когда до меня только еще начало доходить, что он сказал.
- Можно и без ромашек, - вырвалось у меня, - На пуговицах.
- Это как? Никогда еще о таком не слышал.
- А вот, смотри, - и я начала перебирать пальцами пуговицы на своем платье:- «Любит-не любит, плюнет-поцелует, к сердцу прижмет- к черту пошлет, любит-не любит, плюнет-поцелует, к сердцу прижмет»... Ну, спасибо хотя бы на том, что не пошлет к черту!
Я опять подумала про Ри Рана. Эх, когда это будет, что он прижмет меня к сердцу?...
- А у меня, - Ойшин провел ладонью по своей футболке, - как назло, нет ни одной пуговицы. Наверно, поэтому, хоть к черту никто и не посылает, но никто и не....
Он не договорил. А я сделала вид, что не расслышала.
- А ты надень завтра рубашку с пуговицами и гадай себе сколько влезет.
- Но ведь так можно и сжульничать - заранее подобрать что-нибудь с таким количеством пуговиц, как тебе хочется.
- Можно, конечно. Только какое же это тогда гадание? Это будет уже как торговля акциями авиакомпаний накануне 11 сентября - зная, что оно планируется. Мягко говоря, неэтично.
- А если действительно хочется погадать? Серьезно? - спросил Ойшин,
- А если серьезно, то уж где-где, а на Кюрасао-то специалистов по этому делу полным-полно. Спроси хотя бы нашу так называемую служанку, когда она придет к нам делать уборку. Уверена, что она подскажет, к кому тебе надо обратиться.
- Спасибо, Так я и сделаю. Кстати, ты сегодня обедала?
- Нет. Что-то мне не хочется есть. Наверно, от жары.
-Тогда сейчас как раз впору устроить поздний ужин. Нельзя так, совсем ничего не есть. Пойдем... или нет, сиди здесь, сейчас я тебе сюда принесу...
- Что? Неужели опять спагетти по-болонски?
- Обижаешь. Что ж я, уж больше и ничего приготовить не могу? Печень с беконом, тушеная с луком и гарнир из колкэннона . По-ленадунски . Пальчики оближешь. - Ойшин подмигнул. - Я в свое время баловал этим блюдом ребят в Лонг Кеше. В Англии нам не разрешали готовить самим, а вот уже когда нас перевели в Ирландию... Сиди, я сейчас принесу тарелку.
И он застучал пятками по крыше в направлении лестницы.
Я улыбнулась. Все-таки приятно, когда о тебе заботятся. Надо будет поесть хоть немного, чтобы его не обижать.
Минут через десять Ойшин вернулся. С подносом под мышкой и рюкзаком за плечами, из которого, когда он его раскрыл, повалил пар. В рюкзаке оказались 2 небольшие кастрюли, с печенкой и с колкэнноном, 2 тарелки, вилки с ножами и начатая бутылка красного вина с пластмассовым стаканчиком. Наверно, для меня, потому что сам он все-таки не пил спиртного. Один только раз, в Португалии.
- Ты бы еще свечки со спичками захватил для пущей атмосферы!- фыркнула я. - Спасибо за такую заботу, только пить я не буду, ладно? Мне завтра надо быть в форме: приезжает товарищ Орландо, помнишь?
- Ладно, не пей, - согласился Ойшин,- Мне с тобой на встречу идти, или ты одна?
- Думаю, что лучше будет пойти нам обоим- тебе ведь тоже надо познакомиться с ним. Кстати, Тырунеш сказала, что это с ним надо будет договариваться, когда нам будет можно в следующий раз в отпуск. Ты до сих пор еще отпуск не брал - не тянет домой?
Ойшин помрачнел.
- Не тянет, - сказал он почти сквозь зубы. - Я не устал, не хочу отдыхать. Ты лучше ешь, а то остынет.
Я очень не люблю вареную капусту. Картошка-пюре- это вкусно, но вот такая, перемешанная с этой зеленой массой... Я зажмурилась , густо полила ее луковым соусом и взяла на вилку маленький кусочек.
- Слушай, какая вкуснятина!- изобразила я на лице удивление. Ведь человек все-таки старался.
Ойшин просиял.
- Я же тебе говорил, что оближешь пальчики!
Он немного помялся:
- Слушай...может быть, научишь меня, как готовить этот ваш... как его?...такой красный суп...?
- Борщ? - пришел мой черед удивляться, - С удовольствием! Я бы уже давно тебя научила, только ведь вы же, северные ирландцы, боитесь даже попробовать то, чего не знаете с детства...
- Ну вот, а теперь я больше не боюсь. Дозрел наконец, можешь сказать. Наверно, я должен сказать тебе спасибо...Если бы я не оказался здесь, то так и не знал бы, что в жизни бывает столько всего разного.
-Ну вот, видишь, я давно говорила тебе...
Тут я вспомнила, что лучше не вспоминать то, что было давно, и что я ему тогда говорила. Хотя Ойшин явно перестал паниковать при воспоминаниях о прошлом.
- Слушай, давай с завтрашнего дня готовить с тобой не отдельно, а по очереди: день - ты, день - я? - предложил он.
- Предлагаешь вести совместное хозяйство? - пошутила я.
- А почему бы и нет? Знаешь, сколько можно будет сэкономить на газе и на воде?
-Ладно, давай экономить, Матроскин.... Это кот у нас был в мультфильме такой, тоже все любил экономить. Только если к нам кто-нибудь зайдет на ужин и увидит, что мы готовим ирландские и русские блюда, плакала наша конспирация. Ты об этом подумал? Хотя я могу и что-нибудь эфиопское приготовить. Или... - я хотела сказать «корейское», но не стала. Таких чистых вещей лучше не касаться в тривиальном разговоре.
- А мы никого не будем пускать к нам на ужин, - сказал Ойшин каким-то странным, как мне показалось, голосом. - Будем вывешивать на дверях табличку «Please do not disturb». Как в отеле.
- Хорошо, давай попробуем, - засмеялась я. Почему-то мне стало не по себе, хотя ничего такого Ойшин не сказал. Какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что разговор лучше повернуть в другое русло. И я начала отчаянно нахваливать приготовленную им печенку, которая и впрямь удалась на славу - я и не заметила, как съела свою порцию.
- Добавки нельзя? Go raibh maith agat! - сказала я, вытирая тарелку начисто куском хлеба.
- Ты еще не забыла ирландский?
-
- Такое не забывается, товарищ командир! Так странно, - сказала я Ойшину, - Вот мы сидим здесь... Ты - вроде бы ирландский националист, а я - интенационалист по своей сути, с детства. Мне просто не приходилось быть националистом, потому что когда я жила в СССР, мою нацию никто не угнетал. И тем не менее у нас с тобой - общий фронт, общая борьба... Ты никогда об этом не задумывался?
- Ирландские националисты- тоже интернационалисты. Хотя и не все, конечно. Мы всегда поддерживали басков, палестинцев, АНК в ЮАР, Кубу... - отозвался Ойшин.
- Да, знаю. Просто я как-то недавно читала определение интернационализма и национализма в одной современной интернет-энциклопедии - и меня поразила его односторонность. По мнению того, кто эти статьи писал, националисты и интернационалисты - диаметральная друг другу противоположность и по логике вещей, они обязаны друг друга ненавидеть. Но ведь национализм национализму рознь. И интернационализм и космополитизм - вещи совершенно разные. Как можно все это свалить в одну кучу? Такое ощущение, что эти люди просто не читали совершенно элементарных вещей - извини, я имею в виду, элементарных для нас, дома. Ленина, например. О национализме угнетенных наций и о шовинизме наций больших. Да, они думают, что Ленин им теперь не указка, и именно поэтому у них в головах такая невероятная каша. Каша из эмоций и справедливых по своей сути во многом обид - которые они выплескивают не на подлинных виновников своих обид, а на тех, кто слабее. Так оно, конечно, проще. Проще набить физиономию таджикскому гастарбайдеру – тем более раз в газетах пишут какие они все насильники и наркоторговцы. Или пырнуть ножом якутского шахматиста – и уж тем более спеть «Убили негра»!-, чем выдворить пинками из страны какого-нибудь холеного западного менеджера, конфисковав награбленное им в нашей стране и засадить в кутузку своего «нового русского» хозяина- верного холопа последнего.
Ойшин задумался, переваривая сказанное – ведь о наших российских реалиях он знал не так много. Я тоже задумалась, вспоминая пережитое.
...Я всегда так яро выступала против национализма своего народа – того национализма, который Ленин именовал шовинизмом, - именно потому, что каждый должен начинать изживать все реакционное с того, что ему близко, с того, c чем он лучше знаком, и именно для того, чтобы народ твой стал лучше. Это не значит, что я не видела национализма других народов или что мне в нем все было по душе. Национализм малых народов я пыталась понять – правда, не всегда могла это сделать. Например, когда в Алма-Ате прошли беспорядки из-за назначения Первым секретарем ЦК компартии Казахстана Колбина, я искренне недоумевала – только из-за национальности? Да мне плевать какой национальности человек встал бы во главе СССР – казах, грузин, хоть чукча!- лишь бы он был умным и настоящим советским человеком. И так же я считаю и по сей день.
Но вернемся ближе к дому. Как я уже сказала, в то время народ мой не был угнетаемым ни с одной стороны, и шовинизм окружающих, с которым мне доводилось сталкиваться, не имел никакого себе оправдания. Мне казалось не просто некрасивым, когда так ведет себя большой по численности народ – это было недостойно его исторических свершений. Вспомните, как вели себя мои не просто советские - мои русские соотечественники, когда видели на улице нас с Саидом вместе.
Национализм угнетенных наций – таких, как ирландцы - да, он местами местечков, да, он во многом ограничен, но он несет в себе сильный позитивный заряд. Вдохновленные этой силой люди способны на чудеса, на подвиги. А в том национализме, с которым мы с Саидом столкнулись в Москве середины 80-х, не было напрочь ничего прогрессивного, он был омерзителен. С национализмом такого толка - вульгарно-агрессивным - в рядах тех же ирландских республиканцев я никогда не сталкивалась. В рядах их угнетателей - да. Как же могли наши советские люди опуститься до того, чтобы уподобиться чванливым и плохо образованным британским юнионистам? Чем среднему советскому человеку мешал редкий в то время даже в столице африканский студент - за обучение которого тем более платила его собственная страна? Продуктом чего был такой расизм? Животным на уровне подсознания – «не ходите по моему протуару» и «не замай девок из моей деревни»? Или продуктом переведенных старинных империалистических книжек с расистским подтекстом, вроде «Робинзона Крузо», которые наш советский читатель проглатывал не задумываясь как приключенческие - воспринимая их как есть, вне их исторического контекста? В любом случае, уже тогда я решила как Карлсон который живет на крыше – «если я увижу какую-нибудь несправедливость, то тут же как ястреб кинусь на нее»! Не позволю своему народу вести себя недостойно своего высокого звания – новой исторической общности людей. И зная мой воинственный, несмотря на тихую внешность, нрав, однокурсники меня не трогали – что бы они там ни думали про себя. Добро должно быть с кулаками – замечательные слова.
Шовинистические настроения росли по мере углубления перестройки. Еще только недавно, казалось, вся страна добровольно (я не преувеличиваю, нас никто не заставлял в институте этого делать) собирала деньги в помощь пострадавшим от землетрясения в Армении - а сегодня в метро народ уже негодующе говорил об «этих армянах». Я попробовала выяснить, чем им помешали армяне - а в ответ услышала, к своему удивлению, от одной женщины средних лет: «Девушка, Вас, наверно, русские сильно обидели, что Вы так о них говорите». Я искренне удивилась: «Как они могут меня обидеть, чем? Я ведь и сама русская. Они обижают не меня, а сами себя таким поведением.»
Прошло почти 20 лет. Ну, а теперь-то, когда мой народ уже смело можно отнести к разряду угнетенных - по мировой империалистической шкале, может быть, и национализм наш стал наконец более прогрессивным?
Да, сегодня я отношусь к нашему национализму с гораздо большим пониманием. Мне отрадно видеть, как наши люди перестают смотреть на Запад как на эталон – с перекинутым от восторга через плечо языком,- и начинают наконец задавать вопросы. Вопросы логичные, справедливые и давно уже назревшие. Но все-таки, стал ли от этого национализм наш в массе своей более прогрессивным? Увы, пока еще это заметить трудно. Зато бросается в глаза все то же – даже сами те, кто призывают к совместной деятельности с «рациональными и справедливыми движениями национального освобождения» в бывших советских республиках и в России в первую очередь, затрудняются назвать хотя бы одно из таких движений по имени.
Лично мне до сих пор еще не удалось встретить ни одного русского активиста «национального освобождения», который на поверку не оказался бы обыкновенным, самым что ни на есть затрапезным расистом. И Россию-то он собирается освобождать, как правило, не от гнета западных менеджеров, «Форда», «Нестле», «Проктера энд Гэмбла» и «Ситибанка» (чтобы потом уже разобраться с отечественным «Газпромом») - а от «чернож***» кавказцев и азиатов, которые едут к нам по той же самой причине, по которой поляки и литовцы едут в Ирландию – потому, что в их «независимых» странах жизнь еще хуже, чем в России. Много мы видели таджиков у себя в Средней Полосе в советское время, вспомните-ка?... Таким русским националистам, которые частенько пишут слово «русский» с большой буквы, забывая, что это правила английского, а не родного нашего русского языка, постоянно мешают жить «черные» или «исламисты», а вот того, как тянут соки из нашей страны самые что ни на есть белые и христиане (некоторые даже с килограммовым крестом на шее!), они почему-то не замечают в тряпочку.
Да, конечно, в современной России, как и в любой капиталистической многонациональной стране, есть свои этнические мафии (у Америки научились!), и да, власти не считаются с народом, когда речь заходит о том, чтобы можно было завезти из другой страны рабочую силу по дешевке - точно так же, как не считаются в таких случаях со своими народами власти где-нибудь в Голландии или Британии. И да, хорошо бы было найти их в нашей стране - эти самые «рациональные и справедливые силы национального освобождения», только вот где они? Если бы они всерьез выступали за национальное освобождение, они боролись бы с западными корпорациями, а не с узбекскими дворниками, с якутскими шахматистами и с африканскими студентами. Молодцы против овец, вот они кто!
Да, в наших левых силах нет единства - да, надо искать пути его достижения. Но как найти их, когда те, кто к поиску таких путей на словах призывают, сами же одновременно себе противоречат на деле? Например, они высокомерно высмеивают 2 оставшиеся верными социалистическому пути страны - Кубу и КНДР. Это, мол, «не те модели развития, которым можно позавидовать», - говорят они, - «Они даже близко не сравнимы с тем образом общества будущего, который был у СССР».
И ведь еще хватает наглости! Говорится такое, как правило, чаще всего теми, кто сам ни в одной из этих стран не бывал. Так сказать, теоретик, шлю приветик. Ни дать - ни взять, аппаратчик брежневского времени, отмахивающийся от любого отличного хоть чем-то от нашего социализма, как от «не имеющего права на существование». Несмотря на то, что всем им была знакома, конечно, классическая формулировка «национальный по форме, социалистический по содержанию». Вот что, среди прочего, и убило наш СССР - такие вот высокомерие и близорукость!
Знаете, даже по сравнению с СССР в обеих этих странах есть чему позавидовать. По-хорошему. Например, тому, как они, эти небольшие страны, с ограниченными по сравнению с нашими несметными советскими богатствами ресурсами, смогли выжить, смогли сохранить свою социалистическую систему и все ее основные социальные завоевания, смогли остаться верными своим идеалам, - несмотря на предательство со стороны бывших социалистических союзников из Восточной Европы (многие из которых еще теперь и норовят пнуть их побольнее из-за спины своего американского хозяина, как Польша и Чехия), несмотря на американские блокады и санкции, несмотря на всю черную империалистическую пропаганду о них, которая затуманила головы даже многим коммунистам у нас и в других странах.
Да уже за одно только это обе эти страны заслуживают вечной благодарности всего человечества! Нам надо учиться у них - тому, как они смогли устоять, почему не в пример нам, не потерпели поражения в идеологической битве, несмотря на все пережитые ими трудности. В то время, как мы продали свою страну за зеркальца и бусы - не лучше тех самых дикарей из книжек, над которыми мы так любим смеяться. В то время как мы пафосно выплеснули из ванны младенца и сдали ванну в металлолом - вместо того, чтобы элементарно поменять в ней воду. И смеяться по-настоящему надо над нами, но ни кубинцы, ни корейцы не опускаются до этого. Они чувствуют нашу боль.
Не бывает в природе такой вещи как «совершенный на 100% социализм». Сидеть и ждать его глупее, чем ждать у моря погоды. Этим пусть занимаются троцкисты – вечные «встречатели зари коммунизма», как Рабинович из анекдота. И никто не утверждает, что то, что срабатывает на Кубе или в КНДР, непременно сработало бы у нас в стране. Нам придется искать свои пути к социализму. Но многое в опыте наших стойких кубинских и корейских братьев все-таки очень для нас важно.
Их социализм потому и выжил, что он не был слепой копией нашего - как в некоторых странах Восточной Европы. Потому что они нашли этот самый свой собственный путь. У них можно поучиться тому, как воспитывать подрастающее поколение, как изменить свою собственную шкалу ценностей, которая ныне до отвратного зациклена на материальном, и в которой уже почти совсем не осталось места для человека и человеческих отношений. Наш социализм потому и потерпел такой удар, что мы не сумели воспитать Нового Человека - хотя много об этом говорили. У нас много говорят сейчас о «дегенерации элиты» в период застоя, но разве дегенерировала только элита? Будем честными с самими собой: разве не большинство нас вдруг решило. что завоевания социализма - это что-то такое «богом данное», что все равно никуда не денется, если мы решим немного «подкалымить на стороне»?
Прежде чем так легковесно судить другие страны - до которых нам теперь еще расти и расти!- надо их для начала хотя бы посетить. Но даже если вам и не понравится что-нибудь из увиденного, какое право имеем мы говорить миллионам людей, сохранившим социализм ценой самоотверженного труда, что их система якобы уступает той, которую сами мы сберечь не сумели?...
...- Мы хоть и националисты, а боремся с любыми проявлениями расизма у нас дома,- вернул меня в реальность из раздумий Ойшин.
- Вот в том-то и разница...А у нас... Я никогда не смогу называть себя националистом – хотя очень люблю свою страну, а может быть, именно потому что я ее так люблю. Патриотом – да, а националистом - увольте. К слову, чего не понимают наши националисты - так это того, что ты по-настоящему перестаешь замечать цвет кожи или национальную принадлежность людей, когда долго и много общаешься с представителями самых разных национальностей. После этого для тебя уже важно только, что они представляют собой как люди. По своим духовным, моральным, интеллектуальным качествам. Но никак не цвет их кожи и не на каком языке они говорят. А для нашего националиста это было и остается первостепенным. Он первым делом видит перед собой «негра» или «таджика» - и все свои представления об этом человеке уже формирует потом на основе именно этого...
Что же касается интернационализма, который националисты наши смешивают с космополитизмом, то это две настолько разные вещи, что подобная идея могла зародиться только в их переполненных гречневой кашей и окрошкою с квасом мозгах.
Впервые в своей жизни я где-то прочитала слово «космополитизм» еще задолго до того, как нам рассказали в школе на уроках истории, кто такие были «безродные космополиты». Кажется, мне было лет 10-11, когда я на досуде штудировала «Словарь иностранных слов» своего дяди. И потому я узнала его первоначально в его дословном, буквальном значении: «Космополитизм – идеология, рассматривающая жителей Земли вне зависимости от гражданства или какой-либо родовой принадлежности. Космополит – гражданин мира». Тогда оно показалось мне романтичным. В 11 лет ведь человек еще верит, например, что международный суд - это действительно суд международный, а не вульгарный инструмент в руках стран «золотого миллиарда» для избирательного правосудия в целях вершения в разных уголках мира своих грязных делишек...
Видишь ли, я тогда еще не знала, что космополит - это Валерия Ильинична Новодворская. Не понимала, что теоретический романтизм на деле оборачивается практическим «отчизна есть то, чего ищет душа наша» таких, как Zeena Kostyuchenko, и почти карикатурным «в этой стране» пресловутой Валерии Ильиничны. А моя душа ищет одного – Советского Союза... В независимости от того, во скольких бы странах я ни побывала.
Но хорошо, ей-богу, когда жизнь сталкивает тебя лицом к лицу с такой вот реальностью! Чтобы красивые слова из «Словаря иностранных слов» не туманили тебе голову, достаточно одного взгляда на Валерию Ильиничну. «Перманентная революция» на словах тоже звучит заманчиво....
Космополитизм и интернационализм далеки друг от друга словно небо и земля. Как Валерия Ильинична и Долорес Ибаррури.
Интернационализм - это небезразличие к чужой беде, желание прийти другу на помощь и желание научиться у него тому, что будет полезно для твоей собственной борьбы. Это ваша совместная борьба с общим врагом. Это узнавание мира во всем его многообразии - и уважение к этому многообразию. Это осознание того, что ты не одинок в этом мире. Чувство плеча друга – и готовность подставить свое плечо.
А космополитизм – это глобализация, это прилизанные набриолиненные челки и заученные «сексуальные» вихляния бедрами тинейджеров – одинаковые в разных уголках планеты, это неустанный поиск озабоченными дамами «точки G” и неустанные измерения не менее озабоченными джентльменами собственных габаритов; это Гарри Поттер на разных языках и истеричные зазывания реклам; это люди, не испытывающие угрызения совести, став содержанцами Империи, которым наплевать, как живут при этом миллионы их соотечественников и похожие на них миллионы людей в других странах.
Иными словами, интернационализм - это оружие в руках коммунистов, это веревочка, связывющая воедино прутья нашего веника, которым мы скоро выметем хорошенько мусор с планеты. А космополитизм - похожее по форме, но совершенно отличное от него по содержанию оружие в руках капитала. Понимаешь разницу? У космополитизма даже есть одна общая вещь с нашими доморощенными националистами - врагами интернационализма. Это - истошно-утробное «А мне? А мне?» леоновского Уэфа из фильма «Киндза-дза». Я тебе дам посмотреть как-нибудь этот фильм. Когда мы отсюда выберемся.
- А мы вместе выберемся отсюда? – с надеждой в голосе спросил Ойшин.
- Ну, а как же... Негоже товарищам разбегаться поодиночке! Пошли-ка спать, уже поздно. Завтра, правда, cуббота, но все равно, еще многое надо обговорить до встречи с товарищем Орландо. Ты поможешь мне спуститься с крыши?...
****
... В то утро я проспала чуть ли не до полудня. Такого со мной не бывало с тех давних пор, когда еще была здорова Лиза - значит, уже больше 10 лет. Но проснулась я с тяжелой головой, словно с похмелья - и минут 5 лихорадочно соображала, где я и даже кто я. Дожила!
В дверь стучали - неназойливо, даже деликатно, но достаточно громко. Видимо, этот стук меня и разбудил.
- Женя, ты спишь? - раздался из-за двери голос Ойшина, - Уже почти двенадцать. Пора вставать.
До встречи с товарищем Орландо оставалось 7 часов.
Встретиться мы были должны, как я уже упоминала, в баре »Форт Нассау» - в том самом, где когда-то Кармела так чувственно танцевала со своим будущим супругом, а Сонни обучал меня премудростям меренге. Я пыталась воссоздать облик этого бара в своей памяти, но все, что вспоминалось мне, были его таинственный полумрак да высокие цены на коктейли. А еще - маленький котенок, который прятался от нас среди кактусов по пути туда, наверх: «Форт Нассау» практически висел над Виллемстадской бухтоы, подобно крымскому «Ласточкину гнезду», и с площадки вокруг него открывался вид на весь город, на гавань, на нефтеперерабатывающий завод и даже на голландскую военно-морскую базу «Парера» - пристанище полковника Ветерхолта.
Товарищ Орландо был известен на Кюрасао совсем под другим именем. Как вполне уважаемый латиноамериканский бизнесмен, давно покинувший родную Колумбию и чуравшийся на Антилах общения со своими соотечественниками, зато охотно вращавшийся среди американцев и голландцев. «Моя американская мечта сбылась на Антилах», -любил он повторять. Он был женат на голландке уже много лет, имел голландское гражданство, два дома на Кюрасао - виллу в фешенебельном Ян Тиле и своего рода дачу на Вестпюнте; дом на Бонайре, виллу в Бельгии (там налоги ниже, чем в Нидерландах), яхту и еще бог знает что. Занимался он импортом- экспортом между Латинской Америкой, Антилами и Европой. Каким-то непостижимым образом товарищ Орландо сумел скрыть ото всех свое давнишнее обучение в московском УДН . И никто, никогда в жизни не заподозрил бы этого бойкого, общительного и жизнерадостного «прожигателя жизни», его умению наслаждаться которой так завидовал полковник Ветерхолт, в том, что он был представителем FARC-EP. Даже не островного масштаба, как Кармела, а регионального: товарищ Орландо часто посещал самые разные страны региона, вплоть до Монсеррата и Сабы, и это ни у кого не вызывало вопросов. Кроме того, он был одним из главных спонсоров незатейливых занятий клуба жен голландских военных и различных мероприятий, организованных для собственного развлечения голландскими и американскими коммандос.
Мы с Ойшином уже знали, как он выглядит: видели по местному телевидению. А он должен был вычислить нас по цвету костюмов: зеленое платье у меня, зеленая рубашка у Ойшина. Кроме того, мы должны были спросить его «Правда ли, что надвигается шторм?»- очередная «великолепная» задумка Тырунеш. Причем что он на это ответит, значения не имело: ведь мы-то уже знали, кто он. Важно, чтобы это он нас опознал!
Время до встречи тянулось, по обыкновению, медленно. Как последние часы перед Новым годом - вы никогда не замечали, как тянутся они, и как быстро потом пролетают по сравнению с ними первые часы новогодней ночи? Я пробовала читать какой-то дамский романчик на голландском, подаренный мне мефрау Ветерхолт- один из тех, в которых «...он поглядел в ее бездонные голубые глаза, широко раскрытые от страсти...», - но чтение не шло мне в голову. Несколько раз звонил телефон, но я не хотела поднимать трубку - пусть себе звонят, мало ли это кто. Если у них есть ко мне что-то важное, оставят сообщение на автоответчике. Но сообщения никто не оставил.
Ойшин, воодушевленный своим вчерашним кулинарным успехом, пытался накормить меня собственноручно приготовленным ирландским завтраком, но тщетно. При одной только мысли о подгоревших свиных сосисках и яичнице-глазуьне с кислым поджаренным помидором мне делалось не по себе.
- Спасибо, - сказала я ему, - Как-нибудь в другой раз. И вообще, сегодня моя очередь готовить, ты забыл?
Приготовление обеда немного отвлекло меня от грустных мыслей. Я колдовала над борщом и мечтала о том, как в следующие выходные наделаю на год вперед кимчхи. Если, конечно, найду на Кюрасао все для того необходимое. Вслух же я сетовала Ойшину на то, что на Кюрасао не бывает такой сметаны, как у нас, а уж ржаного хлеба - и тем более. Пока я готовила, он поминутно заглядывал мне через плечо в кастрюлю, расспрашивал про ингредиенты и даже записывал что-то в небольшом блокнотике.
- Не иначе как ты собираешься открыть ресторан, когда вернешься в Ирландию? - воскликнула я.- Такой интерес к кулинарии!
...Мы выехали в город, когда на остров начали опускаться лиловые сумерки. «Форт Нассау» за те годы, что я в нем не была, сильно изменился, стал еще шикарнее, а коктейли в нем - еще дороже. Не изменилась только его атмосфера - прохладный полумрак, настраивающий изнывавшие снаружи весь день от жары парочки на неизменно романтический лад.
- Что тебе заказать? - спросил Ойшин, направляясь к стойке. - Хотя я уже знаю: как обычно, «Понче Крема»?
Товарища Орландо пока не было. В похожем на пещерный грот зальчике кондиционер работал с такой мощностью, что мне скоро уже начало казаться будто с потолка свисают не светильники, а самые что ни на есть настоящие сосульки. Я пила коктейль как можно медленее - в ожидании того, что товарищ Орландо вот-вот появится.
Время от времени в «грот» вваливались новые посетители, их лица были почти не видны - из-за царившего там полумрака, а голоса - не слышны, из-за почти не прерывающейся музыки. Я изо всех сил вглядывалась во все новые лица, стараясь не пропустить того, кого мы ждали. Вот в дверях показался очередной элегантный кабальеро- в сопровождении миниатюрной как Дюймовочка восточной женщины, ступавшей позади него неслышными шажками; я напрягла свое зрение... и похолодела.
Это был Сонни Зомерберг со своей новой китайской женой. Той самой, что так отменно готовит и так сильно заочно не любит меня. Улыбчивый, но с вечно грустными своими индейскими глазами - почти такой же, как во время нашей самой первой встречи. Целую жизнь назад...
И хоть я и была теперь блондинкой, и хоть он и не ожидал меня здесь увидеть, у меня не было ни малейшего сомнения в том, что стоит мне только достаточно долго задержаться в этом «гроте»- и он непременно узнает меня. Все-таки 7 лет совместной жизни - не шутка.
Я старалась сообразить, что же делать, но мысли не слушались меня, стали такими же ватными, как мои ноги. Я ругала себя последними словами за то, что расслабилась и перестала даже думать о возможности подобной встречи. Но руганью делу не поможешь.
Сонни обернулся к своей спутнице, наклонился к ней и начал ей что-то объяснять. К счастью, в этот момент ди-джей врубил очередную песню - в сопровождении цветомузыки, и «грот» осветился всеми цветами радуги. Из динамиков загремело «Mas flow»в исполнении «Прожект Клик». Версия на папиаменто.
“Mas flow…
М’a yega den bo hari, mami dali”, - страдал певец.
Раздумывать дальше не было времени. Я схватила Ойшина за руку. Он поднял на меня глаза – недоуменные и, я бы даже сказала, вопросительно-радостные, если бы у меня было время над этим задумываться.
- Пошли танцевать, - прошептала я, - Прикрой меня и танцуй прямым ходом к выходу. Выйдем наружу - я тебе все объясню.
Я уткнулась лицом ему в плечо, изображая будто я настолько разомлела от нахлынувших на меня чувств и, разворачивая его то направо, то налево, потихоньку продвигалась к двери. «Дафна, Вы опять ведете!»- мелькнуло у меня в голове. А что еще оставалось делать?
Сонни тоже танцевал - со своей трофейной женой. Не глядя на нее. Он вел ее по залу так, словно это была неодушевленная вещь. Лицо у него было отрешенное, будто бы он впитывал в себя слова этой песни: «Dushi… mi sa ku t’a bo mi ta ke ...»
Каждый раз когда он поднимал глаза, я зарывалась лицом в плечо Ойшина еще глубже. Еще никогда мне не было так страшно. Вдруг всплыли на поверхность даже такие страхи, о которых я была уверена, что они давно уже вытравлены намертво. Перед моим мысленным взором замелькали бьющиеся о стенки тарелки, а в ушах звучал далекий голос Сонни: «Мне вовсе не надо тебя бить для того, чтобы сделать твою жизнь невыносимой!»
Пар в гроте было много, и никто из них, естественно, не спешил на выход. Необходимо было их растолкать, но осторожно и вежливо - так, чтобы не бросаться в глаза. Это оказалось не так-то просто, и я с трудом сдерживала нарастающее желание засадить локтем в бок кому-нибудь из особенно уж разомлевших. К концу «Mas flow» до дверей нам оставалась еще пара метров. Я зажмурилась, ожидая что ди-джей сейчас включит в «гроте» свет....
Но произошло маленькое чудо. «Грот» погрузился в почти полный мрак, а на столах загорелись электрические свечи.
- А сейчас давайте вспомним прошлое!- провозгласил ди-джей. Как я была ему за эти свечи благодарна! - Наша ретро-песня сегодня - «It's not easy» в исполнении трагически недавно погибшего в Южной Африке Лаки Дюбе. Эта песня посвящается всем нашим гостям, которые пережили расставание с любимым человеком, но нашли в себе силы возродиться в новой жизни. Несмотря на то, что это не просто, как предупреждал нас еще много лет назад Лаки...
И я поняла, что это рок. Изо всех песен мира- именно эту! Осторожно я выглянула из-за плеча Ойшина. Сонни был совсем недалеко от нас, по правую руку, но он не видел меня. Мне показалось на секунду, что в глазах у него блеснули слезы. Наверное, только показалось. Впрочем, даже самые жестокие люди бывают сентиментальны...
Сонни смотрел опять-таки не на свою маленькую китайскую суринамку - и, слава богу, не на меня!-, а куда-то в пространство. Губы его двигались в такт песне.
«The choice I made didn' t work out the way
I thought it would
This choice I made it hurts me so mama
This choice I made didn' t work out the
Way I thought it would
This choice of mine oh....»
Он думал о нашем разводе!
Я наступила Ойшину на ногу.
- Скорее, он сейчас ничего не слышит и не видит, как токующий глухарь! - прошептала я. Мне показалось, что Ойшин тоже заслушался этой песней - нашел время!
Я перевела дух только когда мы наконец оказались вне здания. Скорее, скорее, наверх, подальше от этой страшной двери! Через минуту мы уже стояли на смотровой площадке возле диспетчерской башни, из которой работники порта управляли заходящими в него кораблями.
- Что случилось? - спросил наконец Ойшин.
Я кивнула в сторону бара.
- Мой бывший муж, - сказала я тихо, - Там.
Ойшин, к его чести, понял все сразу и больше уже ничего не спрашивал, Ничего, кроме:
- А наш товарищ?
Тут я вспомнила, для чего мы здесь, собственно, оказались.
- Господи, он же может подойти в любое время! Возвращайся ты. Увидишь его - подойди, заведи разговор. Не забудь про шторм спросить. Потом выведешь его сюда. А я подожду вас тут, на смотровой площадке. Если придете сюда, а меня нет, значит, я прячусь в кактусах, потому что Сонни где-то рядом. Свистни мне тогда, только негромко. Свистеть умеешь? Все понял? Повтори.
- Что я, маленький- повторять? - обиделся Ойшин, - Не учите утку плавать. Жди, я сейчас. И вот что... ты береги себя, ладно?
Он убежал вниз по склону. А я осталась на смотровой площадке. Далеко внизу сверкали огоньки города и виднелись корабли в порту – маленькие, словно игрушечные. Очень хотелось куда-нибудь убежать и спрятаться, но было нельзя. У меня зуб на зуб не попадал.
Не знаю, сколько времени прошло. Мне показалось, что много. Ойшин появился вновь бесшумно и неожиданно - как настоящий партизан. Все-таки я иногда забываю, с кем я имею дело...
- Все в порядке, - сказал он негромко, - Он будет тебя ждать через полчаса - на набережной внизу- там, где плавучий рынок. В лодке, которая называется «Консуэло».
- Меня одну? - удивилась я.
- Да, мы с ним уже поговорили. Ну, пойдем скорее, до набережной ведь еще надо добраться...
До самого последнего момента - пока «Форт Нассау» не исчез из виду в заднем стекле нашей машины - я все боялась, что откуда-то из темноты вдруг появится знакомое лицо Сонни.
Но он не появился - остался там, в полумраке, в обнимку с коктейлями, которые он себе теперь может позволить и с сердцем, израненным сладким голосом Лаки Дюбе....
Ойшин запарковал машину и остался меня ждать в одном из небольших переулков Пунды. Он очень хотел проводить меня до самой набережной, но я не разрешила.
- Здесь полно каких-то подозрительных типов! - пытался внушить он мне – почти как когда-то Сонни, - А ты - европейская женщина. Не надо так рисковать.
Но я очень уж разозлилась на себя за собственную трусость, и после встречи с Сонни мне ни один чоллер был не страшен.
- Я быстро, - сказала я. - Не волнуйся. Тут до набережной два шага, а время всего только половина девятого. Жди меня минут сорок, а потом приходи на рынок.
И действительно, на улице ко мне даже близко никто не подошел. Наверно, в тот момент я излучала какие-то флюиды бесстрашия.
«Консуэло» я нашла не сразу. Это была невзрачная лодка – судя по всему, торговца фруктами, и название ее было наполовину закрыто какой-то доской. Рынок, естественно, был закрыт на ночь, и на набережной не было никого, кроме редких туристов, державшихся на всякий случай парами и тройками.
Я нерешительно вступила на деревянный настил, доски заскрипели у меня под ногами.
- Hola!- сказала я по-испански, осторожно ступая по палубе - Тут есть кто-нибудь?
В тот же момент из трюма лодки высунулись чьи -то длинные, смуглые руки, которые со скоростью океанской акулы втащили меня внутрь. Я не успела даже испугаться.
- Добрый вечер, наш советский товарищ!- сказал незнакомый мужской голос на хорошем русском языке. – Как говорил ваш пан Зюзя, добрейший всем вечерок!
Да, такое мог знать только человек, живший в Советском Союзе!
- Вам нравился наш “Кабачок»? - помимо воли вырвалось у меня.
- Еще как нравился! Особенно пани Моника, - подтвердил, сверкая в полутьме трюма белозубой улыбкой, товарищ Орландо, ибо это был именно он. Только одет он на этот раз был не как «успешный бизнесмен», которого мы видели по телевизору, а как рядовой латиноамериканский торговец фруктами, которых здесь, на плавучем рынке в Пунде было хоть пруд пруди.
В трюме остро пахло залежалыми фруктами, а «Консуэло» чуть покачивалась у нас под ногами. Горела одна-единственная лампа - такая тусклая, что при виде ее в голове автоматически всплывали пушкинские строчки «Уж близок день, лампада догорает...».
- Ты садись, садись, не стой, Совьетика, - сказал товарищ Орландо своим певучим голосом. Он был старше меня лет на 10. У нас в стране его ровесниками было поколение строителей БАМа. В свое время я им ужасно завидовала, потому что сама еще была тогда слишком маленькая и не могла дождаться - нет, не когда мне можно будет красить губы и носить серьги, а когда я наконец дорасту до большого, настоящего, нужного людям дела...
У меня устойчивая, прочная идиосинкразия на само слово «бизнесмен». Для меня это нечто вроде двуногого шакала, который весь день бегает по саванне, принюхиваясь, где можно урвать кусочек. А потом, обожравшись, по ночам воет на Луну - чтобы все слышали, какой же он «успешный». Человеческого интереса бизнесмены у меня никогда не вызывали. Например, когда я была свободной женщиной, ничто не могло меня до такой степени оттолкнуть при знакомстве с представителем противоположного пола, как его рассказ о «собственном бизнесе». Я просто теряю всякий интерес к собеседнику при слове «бизнес», понимаете? Дальше он может уже не продолжать. И я вовсе не рисуюсь. Хуже «общечеловеческого» понятия «бизнесмен» есть только одно – «бизнесмен новорусский». Это уже не просто шакал, а помесь шакала с человекообразной обезьяной при кошельке. Я вспомнила, как Zeena за ужином с голландками и американками, расчувствовавшись после выпитого, проникновенно говорила о том, что «все мы ищем в жизни принцев». Не все, Зиночка, не все. И найти своего Че Гевару намного сложнее, чем найти какого-то там принца....
Точно такое же отношение было у меня и к «бизнес-вумен» (почему-то при этом выражении мне сразу представляется Хакамада). Как-то раз, когда я еще только начинала жить в Голландии и так сильно тосковала по ставшему для меня недоступным чтению на родном языке (интернета тогда еще не было), что была готова читать даже «Русскую мысль», там мне попалось на глаза рекламное объявление о какой-то книге - мемуарах очередной нашей перебежчицы, в которых она описывала как «оставшись в Америке одна с двумя детьми на руках, сумела открыть собственную фирму». Но мне вовсе не хотелось ею восхищаться: мне было очень жалко ее детей, да в какой-то степени - и саму ее (хотя ее никто не заставлял оставаться в Америке, это было еще в советские времена). Я испытала острый приступ отвращения к обществу, в котором она оказалась: это что же за жизнь такая, при которой женщина- мать двоих детей боится, выживут ли она и ее дети (!)? Что это за такое общество, в котором за все приходится драться зубами и рогами, будто в лесу? По моему глубокому убеждению, такая жизнь была просто недостойна человека в конце ХХ века. А к началу ХХI века многие мои соотечественники уже свыклись с подобным средневековьем....
Как редко задумывались мы все в то время о том, что было нам дано при социализме - не представляя себе другой жизни! Разве мог кто из нас даже в страшном сне представить себе, например, что мы станем когда-то гастарбайдерами? Для нас это было что-то времен фашистской оккупации, когда нашу молодежь вывозили на работу в Германию. Разве могла себе представить маленькая девочка из благодатного советского Крыма, где можно было только мечтать жить, ровесница младших сестренок моей подруги Маруси, что когда она вырастет, то потеряет обе ноги... от мороза, в благополучной Британии?
… Устремленные к великим целям, полные благих намерений и решительности закончить в срок все рождественские покупки, Западные люди с большой буквы в североирландском городке Колерeйн больше недели проходили мимо спавшей в те морозные дни на его улицах молодой незнакомой, прилично одетой девушки. Ни один из них не остановился и не поинтeресовался при виде её испуганного, заплаканного лица, что с ней случилось, и не может ли он чем-нибудь помочь. Да и до того разве, когда твой ум направлeн на действительно великие цели - покупку рождественской индейки и последних моделей мобильных телефонов для избалованных отпрысков?
"Укус мороза" - так переводится дословно с английского на русский обморожениe. Случай с молодой украинкой Оксаной Сухановой, приехавшей работать в Северную Ирландию по контракту на мясокомбинате, а закончившей выброшенной на улицу, с обмороженными ногами, которые ей пришлось ампутировать, на поверхности вроде бы потряс даже ко многому привыкших за годы местного вооруженного конфликта "ольстерцeв".
"Как могло такое случиться у нас, в цивилизованной стране, в начале ХХI века?" - били они себя кулаками в грудь. Местные ультра-левые троцкисты сразу жe начали кричать о необходимости "призвать к ответу хозяев фабрики" и "сделать всех рабочих-мигрантов членами профсоюза"; местные правые - юнионистские политики - выражали соболезнования Оксане по поводу её трагедии и требовали, чтобы власти разобрались, как могло так получиться, чтобы она осталась в стране после того, как была уволена (если бы её сразу депортировали, ноги у нее были бы целы, утверждали они, с почти ликующим выражением лиц, на которых было написано: "Ее пример - другим наука")
А в общем и целом, ничего этот случай в положении рабочих-мигрантов там нe изменил и вряд ли изменит. Местные политики в городке Лимавади, - центре райoна, где ночевала целую неделю на улицах Оксана, и никто ничего не заметил!- на общем собрании выразили "солидарность с рабочими-мигрантами", и на этом дело закончилось. Не могу удержаться от того, чтобы нe привести цитату по этому поводу из местной прессы: "В ужасе от того, что произошло с украинской женщиной, представители местной администрации единогласно решили провести праздничный прием по поводу китайского Нового года….Глава офиса по рекреации и туризму порекомендовал выделить грант в 480 фунтов для этого празднования…"
Как именно случилось, что Оксана оказалась на улице, никто толком не знает. Ничего не известно о том, что было с ней с 22 декабря по 1 января, когда она, полуживая, добралась до дома, в котором когда-то проживала с украинскими и польскими коллегами. Дом этот она была вынуждена покинуть после того, как работодатель, его предоставлявший, выставил её на улицу. Некоторое время Оксана обитала у знакомых поляков в другом доме, но под Рождество поляки решили вeрнуться домой, а Оксана оказалась на улице… По-английски она практически нe говорила. По её словам, что было с ней в эти дни - не помнит. Достоверно извeстно только, что Оксана приехала в Северную Ирландию с годичным контрактом для работы на фабрике, находящeйся в самом "христианском» райoне Северной Ирландии. Фабрика эта производит курятину и мясо других птиц (в том числе и рождественских индеек). По словам работавших вместе с Оксаной, она работала зачастую семь дней в неделю без выходных, стрeмясь наработать как можно больше часов (зарплата низкая, вычеты высокие, а большинство приехавших сюда из Восточной Европы одолжили деньги у кого-либо дома на финансирование своей поездки за рубеж, и это деньги необходимо непрeменно отдать - без этого лучше домой и не возвращаться). Говорят также, что у Оксаны остался дома маленький ребенок, и что её родители - врачи. Телефона у них дома нет, поэтому о случившемся с Оксаной им было сообщено письмом…
17 сентября Оксана была уволена. По словам работодателей, "за несоблюдение правил безопасности и гигиены" - в детали они предпочли не вдаваться. Я видела - и переводила - множество рабочих контрактов подобных фабрик с украинскими и польскими рабочими, и мне всегда бросалось в глаза, как легко по ним было избавиться от любого работника. Если полякам разрешение на работу, в связи с членством их страны в Евросоюзе, больше не нужно, то украинцы в подобной ситуации оказываются загнанными в угол: годовое разрешение на работу, выданноe им, "привязано" к определенному работодателю, который к тому же, предоставляeт и жилье. Потеряв работу, они здесь теряют на деле всякие человеческие права. Что на практике означает, что работодатель может принудить их к чему угодно, к любому количеству сверхурочных, к работе в любых условиях…
В последний раз представители фабрики видели её в ноябре, когда она пришла за расчётом. Послe того, как Оксане были ампутированы обмороженные ноги, работодатели страшно испугались возможных судебных процессов - а потому поспешили заверить прессу, что когда они видели её в последний раз, Оксана была в добром здравии, да и билет до дому они ей предлагали, она сама отказалась… Украинцам, работающим здесь, - в отличие от Западных людей с большой буквы, - не надо объяснять почeму. Если бы Оксана оказалась дома - всего полгода спустя с начала контракта, без денег, - у нее практически не было бы больше шанса выбраться на заработки в "цивилизованный мир" в другий раз. Ну, а уж если чтобы попасть сюда, она дома залезла в долги…
Конечно, вербующие украинцев сюда агенства, которым платят, как пастухам, за "поголовье", стараются не афишировать при вербовке эту сторону работы за рубежом. Они давят на то, что "здесь все равно лучше, чем на Украине". Посмотритe, например, как афишируют украинские агенства работу за рубежом, в "цивилизованном мире", - такую, за которую в мире этом не хотят браться не только местные безработные, но даже и уже обосновавшиеся в нем мигранты-беженцы. Задаются ли молодые украинцы, поляки, латыши, литовцы вопросом о том, какие для того есть причины?
“The Live-in Caregiver Program - специальная программа, разработанная правитeльством Канады для привлечения из-за рубежа людей, готовых работать как caregivers, в том случае, если невозможно найти таких работников из числа лиц, имеющих стaтус гражданина Канады или постоянного жителя ... В программе могут участвовать врачи, медсёстры, няни, преподаватели, воспитатели, учителя. The Live-in caregiver - это тот, кто обеспечивает уход за детьми, престарелыми и инвалидами в частном секторе То есть речь идет о людях, которые нaнимаются частными лицами (далее - работодатели) для ухода за детьми, престарeлыми или инвалидами.”(Говоря по-русски, нянечки и убoрщицы…. Помните, у Mаяковского: "Он был монтером Ваней, но в духе парижан себе присвоил званье: электротехник Жан"? ) Частными лицами - то есть, без тех прав, которые даже им могла бы дать работа в государственной больнице…
Или - “Вы благородный человек, который хочет принести радость людям? Тогда к нам!.. Волонтёры: oбычно эти программы доступны только для жителей высокоразвитых стран (дa? Really? Так все в "высокоразвитых" странах прямо и рвутся на эти должности!). Теперь в ниx могут участвовать и украинцы. (Радость- то какая! Вот оно, обещанное "оранжевым" президентом сближение с Европой! - ИМ) Это возможность заработать и посмотреть дальние страны.”
Заработать ? Хмммм…
”Волонтёр - это человeк, работающий для своего удовольствия и бесплатно. Не совсем бесплатно. Волонтёр не получает зарплату. Но карманные деньги он имеет. Волонтёр работает, как прaвило, 4 часа в день. Работа подбирается по желанию волонтёра. Есть много самых разных волонтёрских программ. Обычно они или конкурсные или за участие нужно платить. Такие программы обычно предназначены для граждан высокоразвитых стрaн. (???) ...Мы счастливы предложить волонтёрскую работу в Лондонском Христианском Центрe Развлечений Для Инвалидов. Работа подходит для украинцев, которые хотели бы усовершенствовать английский язык или побывать в Англии, но не могут оплатить дорогие туристические туры или обучение на курсах в университетах или колледжaх. Вы работаете в роли хозяев программы отдыха английских инвалидов под руководством инструкторов: выезжаете на пикники, накрываете стол, угощаете, убираете, разговариваете с гостями. Центр находится на самообслуживании и вы сможете выполнять много других приятных работ (например, менять памперсы, чистить туалеты). Любые Ваши навыки или умения пригодятся. Что крaйне важно в этой программе- Вы можете общаться целыми днями с англичанами и стать их друзьями. Им очень не хватает друзей.(а на Украине или в любой другoй стране инвалидам друзeй хватает?) Вы можете посещать курсы английского языка и заниматься с преподавателем (за свой, очевидно, счёт, ибо далее об этом ничего не говорится) Продолжительность программы от одной недели до одного года. Поскольку прогрaмма предназначена в первую очередь для обеспеченных англичан (???) , условия проживания и питания соответствуют их потребностям (???) Знайте! Большинство биографий "сильных мира сего" начинались с волонтёрства.” Например, Абрамовича, Березовского, Сороса, Буша?
«Основные данные о программе:
работаете 6 дней в неделю;
один выходной;
карманные деньги $50 в неделю;
проживание и 4 разовое питание бесплатно”
50 американских долларов - это около 30 фунтов. Средний североирландец зарабатывает в неделю (5-дневную) около 200-250. Иными словами, украинцам в данном случае предлагается бесплатное - за кормежку - рабство. Если кто-то просто хочет помочь людям, которые остро нуждаются в поддержке, почeму бы не сделать этого дома, почему не заботиться о наших собственных инвалидах вместо английских? Потому, что так хочется 30 фунтов и кормежки? Голодных людей не судят, только при чем тут благотворительность?
«Без квалификации в США можно неплохо жить.»... Да, конечно, спросите хотя бы у метущих улицы мексиканцев или у безработных жителей Гарлема. Именно от этой "неплохой жизни", очевидно, и записываются в армию те молодые американцы, у которых просто нет другого способа оплатить получение квалификации, кроме как своей кровью. И чего бы им без нее не жить, тем более, что неплохо? Предложение одной украинской фирмы для медсестер, отпpавляющихся на заработки в США: «Подготовка, адаптационный курс, помощь в оформлении документов, трудоустройство до отъезда”. - подготовка которого займет….полтора года. И будет стоить вам eдва ли не больше, чем вы сможете там заработать….
В Северной Ирландии тоже сейчас много иностранных медсестер: свои, местные, уезжают туда, где больше платят. В особенности много здесь медсестер из Филиппин. Филиппинок периодически поджигают в домах, иногда- арестовывают "за пособничeство терроризму" (потом потихоньку отпускают)… Работают они очень хорошо, пациенты ими очень довольны. Так хорошо, что зато недовольны ими их западные коллeги. Недавно несколько из них, полные самых благих, конечно же, намерений и рeшительности, за которые так ценил Западного человека покойный Андрей Дмитриeвич Сахаров, попросили свою филиппинскую коллегу "не надрываться так". Она не обратила на это внимания - кто-то же должен был вымыть пол, пока они пили чай. Тогда устремленные к великим целям, они взяли и привязали её к стулу. И оставили в таком положении до утра (дело было в ночную смену). А пересменщице объяснили, что пошутили - ох уж эти нецивилизованные дикари! Цивилизованных шуток не понимают…
Оксане повезло, что она осталась жива: в Ирландской республике не так давно ублинский суд признал виновным в гибели четыре года назад (! ) 43-летней польки Терезы Квятковской её работодателей, директоров двух компаний по переработке мусора. Её прямо на рабочем месте ударило ковшом экскаватора: подходящая для той работы машина в день гибели Терезы была сломана. Тереза с мужем проработали на уборке Западного мусора всего три недели… Экскаваторщик остановился только тогда, когда услышал истошные крики….
Но работодателю Оксаны такой процесс не грозил. С точки зрения закона, он ничeго противозаконного не совершил (для того подобные контракты и заготавливаются). А "общественное презрение", подобное выражавшемуся сахаровыми советскому режиму, его волнует мало. Плевать он на него хотел. Это вам не ЦК КПСС. В том-то и есть все подлинное величие Западного человека: его такими мелочами, как судьба отдельной рабочей единицы, не проймешь. Ведь он занят ни много, ни мало, как принесением "свободы и демократии" всему остальному человечеству! А вы - о каких-то там ногах…
Подумаешь! Протезы сделают – на то и благотворительные организации есть. Да и очередь из желающих начать на той фабрике работу украинцев и поляков не уменьшается. Чего ж волноваться?
В современном неолиберальном мире, как поучает голландский премьер Балкененде, "человек должен быть ответственным за себя сам". В видении Балкененде, в этом мире сегодня "вообще нет безработных, а есть только люди между двумя работами". Которые сами отвeтственны за то, как им "между" этими работами выжить…
Да и разве не на то существуют в этом "свободном" мире человеческие несчастья, чтобы превращать и их в единственное мерило всех здешних ценностей - звонкую монeту? Так, под ампутацию Оксаниных ног сразу начали кампанию саморекламы различные благотворительные организации для бездомных, запросили дополнительный бюджeт под переводчиков работающие с мигрантами НГО (где только все они были, когда она мерзла на улицах?)…
Да, как тут не удивиться прозорливости покойного Андрея Дмитриевича, чувствовавшeго, к кому именно надо обращаться, на кого возлагать свои глубокие надежды в этом мире для спасения от "тирании" народов бывшего СССР!
Менталитет людей, среди которых больше недели замерзала на улицах Оксана, хорошо иллюстрирует одна статья,которая так врезалась мне в память за время жизни в «Ольстере». Типичного представителя здешней юнионистской общины – автора собственной колонки в рупоре юнионистов, газете "Newsletter", именуемой ими "гордостью Северной Ирландии", - об отдыхе автора в латиноамериканском Суринаме, который он представляет своим привыкшим глядеть на мир через колонизаторскиe очки викторианского периода читателям, как "бывшую голландскую колонию".
Вот выдержки из впечатлении о реальном мире этого "истинного джентльмена", "примeрно посещающего церковь" и "подлинного христианина":
"Я сидел в небольшом кафе у моря, заказал себе пиво и только хотел поднести его к губам, как по моему плечу постучала чья-то рука. "Эй, брат, помнишь мeня?" - сказал её хозяин. Я посмотрел на него. Он никоим образом не выглядел как мой брат, который, когда я его в последний раз видел, был белым и находился в графстве Тайрон…"
Далее на протяжении почти страницы почтенный юнионист не перестает жаловаться нато, как оказавшийся подвезшим его вчера к отелю водителем гость в ответ на eго собственное предложение, выпить с ним пива и закусить, вместо того, чтобы вежливо отказаться, как поступил бы сытый "белый" джентльмен из Тайрона, - о ужас!- "до капли допивает" "его" пиво и объедает "последнее мясо с «его» куриной ноги"! И как ему, иждивенцу, только не стыдно!
Столкнувшись ещё с два просящими подаяния бедными суринамцами на улице, наш устремленный к великим целям и решительный, в меру упитанный герой, с отвращением протягивая "целых пять гульденов" (два доллара) одному из них, спящему на улицах (в отличие от Оксаны, ему повезло, что в Суринаме тепло!) и живущeму стиркой одежды в реке (фи!- морщится наш благородный "белый" господин), галопом бежит к гостинице, по дороге начиная галлюцюнировать "чернокожими", как маршаковский мистер Твистер: "… Я прибыл в отель, почти ожидая увидеть на его ступенях безгрошовую мать с пятью слепыми детьми, выстроенными в ряд со своими побиральными мисочками, так что я приготовился строго заявить: "Так, поднимитe руки те, кто больше этого заслуживает - за исключением тех из вас, конечно, кому поотрубал руки собственный отец, чтобы они выглядели более заслуживающими"
Как Оксане?
К большому разочарованию юнионистского мистера, у отеля его никто не ждал, и он "отправился спать, дав себе пять гульденов за то, что я был таким щедрым".
Думается, что это "произведение искусства" - прекрасный пример менталитета тeх, от кого академик Сахаров так усиленно ожидал "спасения мира". Колониалистского, расистского менталитета не желающих осознавать до сих пор тот факт, что на дворе давно уже не их любимые "славные" викторианские времена. Эти "устремлeнные к великим целям" зачастую даже не осознают, что они расисты - и будут искрeнне заверять вас, что они не такие. Потому что для них быть расистом- это норма. Так же, как норма для них, например, сказать матери ребенка-инвалида: "Очень жаль, что Ваш ребенок - цветной!"
И эти люди еще кричат: "Как это могло случиться у нас, да ещё в канун Рождества, ведь мы все - такие хорошие христиане?" ...
Я, например, совершенно не удивлена тем, что это случилось именно там. Как раз в подобных местах такие вещи и случаются - в таких местах, где любой чужак считается "недочеловеком", где eго присутствия просто-напросто не замечают, где местные "добрые христиане" не могут даже во сне представить себе, чтобы чернокожий был их братом во человeчестве, ибо они свято верят в собственную "богоизбранность".
Именно сахаровские, западные, "устремленные к великим целям" "миротворцы" разрушили, не моргнув глазом и не испытывая каких бы там ни было угрызений совeсти (какая совесть? Ну, побаловались ребята немного, ну и что?) на глазах всeго человечества исторически бесценный Вавилон . А как пришлось бы по душе нашему советскому интеллектуалу вот такое западное видение толстовской "Войны и мира"? "Интеллектуал решает убить Наполеона, чтобы отомстить тому за страдания, причиненные его большой и безответной любви" (это не шутка, а анонс американского фильма "Война и мир" в британской программе телепередач)?
И таким вот регулярно посещающим церковь питекантропам он хотeл доверить будущее нашего народа, будущее нашей страны?
Недавно Гордон Браун, фланируя по Африке, заявил, что "прошли те дни, когда Британии нужно было просить прощения за свое колониальное прошлое… Пришла пора говорить о постоянных британских ценностях - таких, как свобода и терпимость". Думается, что Оксана Суханова хорошо познала на себе и то, и другое. И свободу подыхать, ночуя на улицах, - и терпимость цивилизованной публики к тому, что это происходит на её глазах...
...20 с лишним лет назад в свет вышла книга такого популярного среди наших "перестройщиков" немецкого журналиста Гюнтера Вальраффа о том, каково живется во вполнe цивилизованной Западной Германии турецкому рабочему-нелегалу. Что изменилось с тех пор? Только то, что подобным образом стали обращаться не только с нелегалами, но и с законными контрактниками-мигрантами да расширилась география эксплуатируемых... Сегодня с нами точно так же обращаются уже и в наших собственных странах. Да ещё и ожидают от нас за это благодарности. Как тот юнионист - от суринамцев.
А ведь человечество -это мы! Не пора ли нам разбудить самодовольных сахаровских "героев" и продемонстрировать им реальный мир? Чтобы не приходилось нам большe благодарить их великодушных врачей за спасение наших жизней бесплатным отрeзанием наших ног? ...
... ..- О чем ты задумалась? - оторвал меня от этих мыслей товарищ Орландо. Я вздохнула:
- Об СССР...
- Я тоже часто думаю о нем, - сказал он мне доверительно. - В юности, еще до того, как приехать учиться в ваш УДН, я успел пожить с родителями в Штатах. Успел, так сказать, хлебнуть «сладкой жизни». Так что мне было с чем сравнивать социализм. В первый раз я приехал к вам летом 1979 года- и повстречал там людей со всех концов планеты. Я был в составе молодежной группы социалистической партии Пуэрто Рико - у меня отец колумбиец, а мама пуэрториканка. Наши гиды были русская женшина и парень-киргиз. С киргизом мы сразу очень подружились. Он рассказывал мне о том, что «единственным соперничеством между этническими группами в СССР является соперничество за то, какая из них является более советской». Он здорово знал книги американских писателей, тот киргиз - спрашивал наше мнение о таких книгах, которые у нас во всей группе никто не читал! Больше всего он любил рассказы О'Генри....
- Это мне знакомо, - сказала я. - У нас каждый ребенок знает, например, «Всадника без головы» и его автора Томаса Майн-Рида, а вот на его родине, в Северной Ирландии, его никто не знает. И книгу эту на английском днем с огнем не найдешь. Зато они все продолжают хвастаться своим затонувшим в первое же плавание «Титаником»- другие бы на их месте постыдились...
- А тот киргиз был сыном Чингиза Айтматова! – продолжал товарищ Орландо.
- Правда? Это не тем, которыи потом стал в независимой Киргизии министром иностранных дел?
- Не знаю, мы потеряли с ним контакт уже давно... А один раз мы плыли на теплоходе по Днепру - красотища кругом неописуемая! Один старый рабочий начал говорить с моими друзьями по-немецки. Он выучил немецкий язык во время войны. Помню, спрашивает моего друга, откуда он. Тот говорит: «Чикаго». «А, Теодор Драйзер и его трилогия о Чикаго! Как же, как же!»- говорит старый советский рабочий-металлург, который и в институте-то не учился. Клянусь, что в то время в Чикаго почти никто - а теперь-то уж точно никто!- не знал столько о Драйзере и о его этих книгах! ...
Он продолжал свои воспоминания, а я слушала его и все отчетливее понимала, что передо мной - тот редкий тип бизнесмена, что подобен Фридриху Энгельсу: бизнесом он занимается не ради обогащения, а исключительно для пользы революционного дела. Очень быстро моя напряженность исчезла сама собой. Это был совсем не того сорта человек, что Хильда. Совершенно из другого теста.
- С тех пор прошло много лет, - сказал товарищ Орландо. - Я не буду сейчас пересказывать тебе всю свою биографию, не стану рассказывать, как я оказался в рядах колумбийских партизан (расскажу как-нибудь, когда у нас будет время, если тебе это интересно). Скажу только, что последние 15 лет я живу на разных Антильских островах. Некоторое время жил на Доминике - там тогда был очень левый премьер, Рози Дуглас, кстати, большой друг ваших ирландских товарищей. Но он пробыл премьером только 8 месяцев, а потом совершенно неожиданно умер....Так неожиданно и так подозрительно, что его родные даже требовали, чтобы вскрытие его тела производили кубинские врачи... Это был такой жизнерадостный человек - и смелый до отчаянности !
- Помню его, - сказала я, - Видела на сьезде Шинн Фейн. Он им еще говорил – если что будет нужно, обращайтесь к Назарбаеву. Только осторожно – он за достаточную сумму маму родную продаст...
- …Теперь ближе к делу.. Итак, Кюрасао. Американские базы на Нидерландских Антилах, как ты понимаешь, являются наиболее близкими к территории Северной Колумбии. После смерти нашего команданте, Мануэля Маруланды Велеса, после убийства Рауля Рейеса и других известных тебе, я думаю, недавних событий, а также широкомасштабных наступательных действий правительственных войск- фактически под американским командованием - на юге нашей страны наше командование приняло решение о постепенном перемещении основных подразделений в центральные и северные районы страны, для перегруппировки сил и их пополнения. Важно выиграть время в нынешних условиях. И вот тут-то роль американских баз на Антилах резко возрастает, поскольку теперь они будут одними из главных источников развединформации для Урибе и для янки. Нам необходимо знать, что здесь происходит и готовится. Однако принципиальной позицией наших вооруженных сил, помимо всего прочего, является то, что мы не ведём никаких боевых действий за пределами своей страны. И вот в этой ситуации действовать мне здесь достаточно сложно. Если янки хотя бы даже заподозрят, кто я... Начнется такое, что шумиха вокруг трех ирландцев, побывавших в наших джунглях, покажется тебе просто детским мултфильмом. Короче говоря, по-настоящему я не имею права не то что приказывать - даже просить местных товарищей о помощи. Нам повезло, что антильские товарищи оказались такими отзывчивыми и поняли нашу ситуацию. Так что я ни в коем случае не могу ни с какой стороны засвечиваться в этой акции. Именно поэтому я бываю на Кюрасао только время от времени. Но зато мое положение позволяет мне часто бывать на других островах и выходить там на нужные контакты, передавать информацию. Так что есть в нем и своя положительная сторона. К слову, антильские товарищи очень удивились, когда узнали, кто я на самом деле. Они считали меня таким высокомерным снобом.... - и товарищ Орландо заразительно захохотал.
- Но поскольку остров, они и есть остров, и все местные на виду, то нам и потребовались такие люди, как вы. Вот теперь ты имеешь более или менее полную картину происходящего здесь. По сути, мы - это коммунистический мини-интернационал в действии. А как же иначе? От общего врага и защититься можно только вместе.
- Горби с Ельциным развязали веник – а нам предстоит его собирать по веточке и снова связывать воедино. В России сейчас тоже многое изменилось, - сказала я, - Сильно растут антиамериканские настроения. Про наши связи с Венесуэлой Вы наверняка лучше меня в курсе. Странно, что антильские газеты так мало писали о наших совместных с ней военно-морских учениях. Я ожидала от них истеричного визга, особенно от голландскоязычных. А вы сами не пробовали в свете последних событий установить более близкие связи с Москвой?
- Эх, Совьетика, - вздохнул товарищ Орландо, положив руку мне на плечо, - Должен тебя разочаровать... У современной России «нет постоянных друзей, есть только постоянные интересы», как говаривал в свое время колонизатор Черчилль. И эти постоянные интересы, увы, находятся там, где размещаются банки, в которых они хранят свои деньги. Чавес - это другое дело для них, он президент, у него есть нефть... С нами они тоже будут дружить - когда мы придем к власти. А пока... пока – «борьба с терроризмом - дело общее», как они говорят. И дружить с Урибе и с Бушем или Обамой им выгоднее.
- М-да... - только и сказала я, вспомнив закрытие базы в Лурдесе - о котором было объявлено как раз когда Лиза лечилась в Гаване - и другие подобные проявления «постоянных интересов». К этому и добавлять было нечего.
Послышался какой-то шум, и хотя я не видела на «Консуэло» никого, кроме товарища Орландо, было ясно, что в лодке находился и кто-то еще - и этот, а точнее, эти «кто-то еще» сейчас отчаянно пытались остановить на палубе кого-то, кто рвался к нам в трюм. Товарищ Орландо вскочил с места и что-то проговорил по-испански в мини-передатчик. И тут же облегченно рассмеялся.
- Совьетика, это же твой Ирландес. Пришел тебя от нас спасать! Заговорились мы тут с тобой, а ведь действительно уже поздно... В общем, будем считать, что познакомились. В следующий раз будет твоя очередь рассказывать мне о себе, ладно? А сейчас тебе пора, а то он еще ненароком взорвет нашу бедную старую «Консуэло»... А она нам еще пригодится, - и он крепко пожал мне руку, - Венсеремос!
-
... Не помню, как в тот вечер мы добрались до дома: так мы хохотали всю дорогу, вспоминая отчаянную попытку Ойшина «освободить» меня из рук «коварных латиноамериканцев»: меня не было так долго, что он всерьез решил будто колумбийские партизаны что-то не так поняли и похитили меня с целью выкупа. Тогда как раз во всех газетах трубили про бедненькую Ингрид Бетанкур (которая на поверку оказалась даже вовсе ничем не больной).
Громче всех смеялся, когда все это выяснилось, сам товарищ Орландо.
- Меньше надо читать буржуазную прессу! А телевизор вообще советую выбросить на помойку, компаньеро!- хлопал он Ойшина по плечу.
И на обратной дороге в машине мы все продолжали по этому поводу хохотать. Правда, у меня это было, по-моему, на нервной почве: слишком уж много всего пришлось пережить за один день....
Потом я долго ворочалась в постели: не могла заснуть. Я вдруг осознала, насколько сильно переменилось за последний год мое отношение к жизни. Перемены эти начались еще в Корее, а сейчас процесс этот наконец-то завершился, и я чувствовала себя (в переносном, конечно, смысле) словно вылупившаяся из кокона бабочка: сама себя не узнавала, удивляясь собственному умению летать... После Советского Союза - и до Кореи - на долгие годы жизнь моя поблекла, лишилась смысла, превратилась в одно только чисто физиологическое существование. Частенько я ловила себя тогда на мысли, как было бы хорошо закрыть глаза, заснуть и больше уже не просыпаться. Материальное благополучие было (и остается) для меня чем-то второстепенным, а вот человеческие отношения... Один мой капиталистический знакомый говорил как-то, уже в период кризиса, что люди «готовы пойти на что угодно, лишь бы сохранить тот уровень материального благосостояния, к которому они привыкли». Его слова о том, что ни один человек не откажется от чисто личного материального комфорта, даже если ради этого ему придется «идти по трупам», глубоко удивили и даже обидели меня. Это все равно как уверять, что все люди продаются, дело только в цене. Или что все женщины мечтают выйти замуж за «олихарха».
Смотря от чего и ради чего отказываться! Я часто задумывалась над тем, захотела ли бы я, избалованная западным «отсутствием очередей» (ведь больше-то Западу баловать людей нечем, особенно в культурном плане!), обратно в Советский Союз, если бы у меня была такая возможность. И ответ мой был однозначным: да, да и еще раз да! Единственное, что вспоминется мне и по сей день с резью в животе, - это грубость отечественных чиновников, даже в советское время. Но сейчас-то она вообще достигла космических масштабов! Разница была в том, что в советское время на хамов-чиновников все-таки можно было найти управу, а вот в современной России... Фильм «Забытая мелодия для флейты» , который предсказывал, как подпавшие под сокращение чиновники будут зарабатывать на жизнь пением в электричках, сейчас, в постсоветское время воспринимается как невероятная, вселенских масштабов ерунда! На Западе бюрократы по крайней мере вежливы, хотя даже со своей вежливостью они могут вытянуть из вас три души....
В любом случае, у меня не было иллюзий, что в привычный и дорогой мне СССР можно будет в один прекрасный день вот так запросто вернуться - и именно это-то и делало мою жизнь такой пустой, такой лишенной смысла. Остатки советской жизни в контрреволюционной России Ксюш Собчак и Костей Хабенских походили на льдины в реке, в которую начали сливать горячие помои: приходилось все время прыгать с одной льдины на другую, чтобы не утонуть, а они становились все меньше и меньше... Лед Остапов Бендеров тронулся, и вернулись господа присяжные заседатели. Вместе с гигантами мыслей, криками «Запад нам поможет!», отцами русской демократии и неотрывным, видимо, от этой демократии «je ne mange pas six jour»...
То, что отныне и до самого конца жизни все, что мне предстоит - это только «выживать» как клопу, вместо того, чтобы приносить людям пользу и ощущать себя нужной им. Что неважно, чего бы ты в этой капиталистической жизни ни достиг, все это будет только для тебя и твоих близких, но не для общества в целом - сознание этого пригибало меня к земле будто тяжелый камень, повешенный мне на шею. С этим осознанием того, что любая живая единица в таком обществе призвана существовать только для своей личной пользы, я так никогда и не смогла смириться. Капиталистическое общество, в любой своей версии, от антильской и российской и до западноевропейской, напоминает мне курятник из анекдота: в котором, как известно, «каждый стремится сесть повыше, клюнуть своего ближнего и наср*** на нижнего». И знаете что? Я не испытываю ни одного из этих трех сокровенных желаний капиталистического потребителя!
Вот так я жила все эти годы - словно под местным наркозом. Видела все происходящее вокруг, но ничего не чувствовала. Кроме тупой, ноющей боли, которую я старалась загнать у себя в душе куда-нибудь поглубже. Наркоз начал развеиваться только когда я увидела Корею. И теперь, полтора года спустя после того, как я впервые ступила на корейскую землю, мое мироощущение стало совершенно иным. В нем не осталось места унынию, неверию в торжество справедливости или в собственные силы. И происходящее здесь, на Кюрасао находилось для меня в прямой связи с происходящим в других уголках земного шара: недаром сейчас так любят трубить про «взаимозависимый мир»! И если бы мне кто-нибудь сказал: «Неужели ты надеешься вдохновить на борьбу за справедливость наших с тобой соотечественников тем, что помогаешь кому-то на другом конце планеты?», я бы искренне удивилась. А что я должна была делать в моем положении? Сказать «нет, спасибо, я лучше подожду, когда у нас дома назреет революционная ситуация»? Или, как некоторые наши коммунисты- «Венесуэла нас не колышет»? Или, может быть, поучаствовать в «марше несогласных», в «русском марше» или еще в какой-нибудь гнусности? Ну уж извините, и альтернативы...
Кто смотрит дальше своего носа, того вдохновляет победа прогрессивных сил в любой стране мира - для дальнейшей борьбы в стране своей собственной.
На прощание товарищ Орландо сказал нам:
- Да, Советского Союза больше нет, но зато есть мы - его духовные дети и внуки. И мы пронесем с собой по жизни не просто память о нем - мы пронесем в себе искорку его революционного пламени. Из этих искорок мы зажжем новый факел - возвещающий настоящий рассвет для человечества. Важно продержать этот факел горящим даже в самую черную, беззвездную ночь. Не сидеть сложа руки, не вариться в соку из переживаний о прошлом до тех пор, пока не погаснет этот факел, а искать. Искать таких же людей, как и ты, и стремиться соединить свои с ними силы....
Вспоминая эти его слова, я почувствовала, как на душе у меня стало тепло. И наконец-то заснула....
Утром меня разбудили чьи-то голоса: Ойшина и чей-то женский. Позевывая, я накинула халат и выглянула в окно. В саду Ойшин разговаривал с Любеншкой - нашей так называемой служанкой. Но это был вовсе не ее рабочий у нас день, да и до 10 часов было еще далеко: только что начало светать. Неужели что-нибудь еще случилось? Может, Сонни узнал меня вчера?
Я выбежала в сад как была- в халате и босиком.
- Бон диа, Саския, - поздоровалась со мной Любеншка. - Ты почему вчера не брала трубку, когда я звонила тебе? Кармела просила предупредить, что кто-то, кого ты знаешь, сейчас на Кюрасао. Она сказала, что ты сразу поймешь, о ком идет речь.
- Уже поняла, спасибо!- поспешно сказала я, - А почему ты здесь в такую рань? Что-нибудь случилось?
- Пока еще ничего, - неспешно сказала Любеншка так, словно речь шла о чем-то будничном - Но скоро, наверно, случится. Помнишь того гаитянина, что ходит в гости к Марии-Елене? Теперь он сказал ей, что слышал, как американцы говорили, что многие на Антилах не доживут до Нового года...
- На Антилах? А Антилы-то здесь при чем? Чавес же не собирается на них нападать.
- Не знаю, при чем здесь Антилы, но готовится что-то серьезное. Он запомнил еще такие слова: «его же русские дружки и сведут этого Уго в могилу». Мы не знаем, что это значит. Значит, надо будет узнать. Пока не поздно....
... Так что же все-таки назревало там, что готовилось за этими высокими стенами базы? Успеем ли мы вовремя узнать об этом? Успеем ли предупредить товарищей, даже если узнаем? Сможем ли предотвратить пока еще никому из нас неведомую назревающую над их страной опасность?
Прошло несколько дней. Чувство внутреннего беспокойства нарастало у меня почти как в годы перестройки: только на этот раз одновременно, а не с большим запозданием нарастало и осознание того, какая ответственность была возложена на наши плечи. До того, что мы узнали со слов гаитянина, я обычно отмахивалась от мыслей об этом, когда они у меня возникали: какая такая особенная ответственность, если мы занимаемся вполне будничными, незначительными вещами, сбором повседневной информации - по крупицам, будто муравьи в муравейнике? Что в этом героического или необыкновенного? Этим мог бы заняться любой; просто так уж сложилось, что здесь оказались мы.
Бабуля с детства учила меня быть скромной, не преувеличивать собственного значения: она учила меня, что надо просто честно заниматься тем, что на тебя возложено, работать не покладая рук, а уж тогда, если ты действительно будешь работать хорошо, люди это сами заметят и оценят. Долгое время это ее традиционное советское воспитание здорово мешало мне во время интервью в поисках работы (где я тоже была склонна преуменьшать свои возможности, потому что хвалить себя - это по нашим понятиям, последнее дело), но сейчас я была как никогда рада тому, что меня воспитали именно так. Бабушкины заветы не давали мне парить в облаках даже тогда, когда обстановка для этого создавалась более чем благоприятная. Я в таких случаях вспоминала героиню Натальи Кустинской из «Ивана Васильевича», с ее захлебывающимся «Вава, ты сейчас упадешь...» - и меньше всего на свете мне хотелось бы оказаться на нее похожей.
Сейчас я твердо понимала, что вот оно, наконец-то пришло время показать на деле, достойны ли мы возложенного на нас доверия. То, чем занимались мы в свое время с Ойшином в Ирландии, теперь казалось мне неуклюжими детскими играми - театрализованным представлением в стиле «Мистерии-буфф». Реальность борьбы с нашим общим врагом оказалась намного будничнее - и суровее. В ней не оставалось места для подростковых фантазий а-ля «Неуловимые мстители».
Ждать подарков от судьбы - например, что нам в руки попадет компьютерная флешка с изложением коварных империалистических замыслов - было нельзя, как нельзя, говоря словами Мичурина, ждать милостей от природы. Нужно было искать слабое звено в цепи врага - звено, которое позволило бы нам узнать, что он замышляет. На словах это ясно, а вот на деле... Кроме двух извечных русских вопросов – «что делать?» и «кто виноват?» - есть еще и третий, не менее насущный вопрос: с чего начать?
И потому когда дождливым летним днем полковник Ветерхолт предложил мне отправиться на десять дней в рейс с голландским патрульным кораблем, «чтобы своими глазами увидеть сотрудничество партнеров по НАТО»- голландских морпехов и американских вертолетчиков - и потом в красках поведать прессе об их «геройской миссии по борьбе с наркотрафиком», я ни секунды не сомневалась.
- Ой, правда, полковник? Мне можно будет присутствовать при том, как ваши ребята проводят задержания наркокурьеров? Почту это за большую честь!...
Ойшин почему-то оказался не в восторге от этой идеи.
- Не хочется мне тебя туда одну отпускать, - сказал он, хмурясь, - С какой стати полковник вдруг предложил тебе это? Нет ли тут какого подвоха? Может быть, он что-то подозревает?
- А по-твоему, если я откажусь, это будет не подозрительно? И вообще,разве мне не лучше будет побыть отсюда подальше пока Сонни не вернется к себе в Голландию?
И Ойшину не оставалось ничего делать, кроме как согласиться.
... Вдали от суши Карибское море не лазурное, как у берегов Кюрасао, а темно-синее. Тропическое солнце кажется здесь еще беспощаднее, и от него не спасает даже освежающий морской ветерок. На палубе я весь день благоразумно искала тени. Хотя вместо тени мне вполне мог бы служить полковник Ветерхолт - тем более, что рост и фигура позволяли его тени закрывать меня с головой. Полковник не отходил от меня во время рейса буквально ни на шаг. То он беспокоился о том, не страдаю ли я морской болезнью (такие вещи надо было спрашивать заранее!), то - по вкусу ли мне пришелся традиционный голландский blauwe hap …
- Blauwe hap?- не поняла я. - -Никогда не слышала такого выражения. А я-то думала, что в совершенстве владею голландским...
Полковник самодовольно рассмеялся. Ему было приятно меня чем-то удивить.
- Так голландские морпехи величают индонезийский «рисовый стол».
«Рисовый стол»- это вообще-то колониальное изобретение. Целый набор разных индонезийских блюд, из курятины, мяса, овощей и так далее, к каждому из которых прилагается гарнир из риса – стоящего посередине стола в одной большой миске. Традиционно голландского в нем только то, что как и в Голландии, в меню он почему-то всегда был по средам. Но я не стала спорить с полковником.
Такое внимание его к моей персоне несколько удручало меня, даже казалось мне подозрительным. Может, Ойшин был прав? Забота полковника Ветерхолта вызывала в памяти почему-то ассоциацию с критерием того, как «стать родной матерью» согласно Карлсону: «Ты будешь меня уговаривать выпить горькое лекарство и обещаешь мне за это пять эре. Ты обернешь мне горло теплым шарфом. Я скажу, что он кусается, и
только за пять эре соглашусь лежать с замотанной шеей.» Мне не были нужны 5 эре, но я чувствовала себя в обществе полковника так, словно меня тоже кусает какой-то невидимый шерстяной шарф. «С какой бы стати он сначала пригласил меня в этот рейс, а потом не отходил от меня ни на шаг?»- пыталась я анализировать по вечерам у себя в каюте, наконец-то оставшись в одиночестве.
Днем мне анализировать было некогда - надо было вести свои путевые заметки о морпеховском геройстве и на ходу зачитывать их полковнику, а писать эти заметки было делом не из легких. Хотя бы потому, что шел уже 6-ый день нашего рейса, а ни одного единственного наркосуденышка «героям» еще обнаружить не удалось. Мне оставалось писать только о том, какие они славные парни, и как быстро они приняли меня, гостью, в свой коллектив. На самом же деле «принятие в коллектив» состояло из обедов за капитанским столиком да из дежурных улыбок в сторону проходивших мимо меня по палубе натовцев. На улыбки они отвечали охотно, даже на дежурные - женщин на борту было немного. Я да известная вам уже Zeena- вот уж кто по-настоящему влился в коллектив! Да-да, она тоже была здесь - в качестве механика в составе экипажа американского вертолета, который принимал участие в этом рейде. Это был видавший виды Lynx с какими-то проблемами при посадке. Потому, что после каждой его посадки Zeena подолгу колупалась в его нижней части. Она оказалась талантливым механиком: когда на третий день нашего рейса у голландцев отказал насос в аппарате, дистиллирующем морскую воду для нашего питья, без которого мы бы в море долго не продержались, потому что большого запаса воды на борту не было, Zeena, на пару с одним голландским матросом, смогла и этот насос тоже починить. Надо ли говорить, что после этого голландские морпехи Зину зауважали, хотя раньше смотрели на нее типичным голландским мужским взглядом - как на обычную stoeipoes .
Когда я смотрела на нее - загорелую, веселую, бойкую,- я почти забывала, кто она и чем она здесь занимается. Zeena была так по-молодому хороша и одновременно так сильно излучала сигналы женского одиночества, что будто магнитом притягивала к себе мужчин- и совершенно очевидно сама гордилась этим. Zeena вела себя так, словно она находилась не на борту патрульного натовского корабля, а на сельской дискотеке, где все трактористы были от нее без ума. Когда она грациозно пробегала по палубе в своем натовском комбинезончике, а вслед ей таращились десятки пар глаз, выражение лица у нашей хуторянки становилось таким, что у меня в голове сразу же начинала крутиться песня «Балагана Лимитед»:
«Девки-лохудры,
Накупили пудры,
Напудрили лобики
И сидят как бобики!»
«Да тьфу на вас!»
Вот это самое «да тьфу на вас!» - с одновременным поглядыванием искоса, кто же именно это там ею заинтересовался - было прямо-таки выгравировано у нее на лбу. Zeena знала себе цену, и первый попавшийся судовой кок ее не интересовал.
К этому времени я уже перестала побаиваться ее, хотя и нельзя сказать, чтобы я стремилась к тому, чтобы находиться в ее обществе. Я просто вежливо обходила гражданку Костюченко - как обходят лежащую на тропинке коровью «лепешку»: чтобы не вляпаться. Хотя когда мы волей-неволей сталкивались лицом к лицу, мне было нетрудно с ней поздороваться. Правда, один раз я перехватила не очень-то доброжелательный Зинаидин взгляд - когда она увидела, что ужинаю я за капитанским столиком. Я даже удивилась немного такой ее неприязни: неужели она не понимает, что капитан не может пригласить ее за свой столик не потому, что я ему нравлюсь, а Зинаида -нет, а просто потому, что я здесь - человек гражданский, гость, а ей это не положено по рангу? Но Зинаида, видимо, насмотрелась в своей Америке старых сериалов вроде «Love Boat» и время от времени забывала, что она не на круизном теплоходе. Наверно, втайне она жалела, что не может продефилировать перед командой в вечернем платье от какого-нибудь Версаче. Но моей вины в этом уж точно не было.
Однако этого ее недоброго взгляда никто не заметил- морпехам было не до женских причуд.Да я и сама скоро позабыла о нем. В конце концов, я не червонец, чтобы всем нравиться.
Гораздо больше меня беспокоило то, что, как я начинала понимать, я, кажется, понравилась полковнику Ветерхолту. И пригласил он меня в этот рейс, судя по его поведению, вовсе не с пиаровскими, а с другими, гораздо более ординарными и плотскими целями. Сначала у меня возникли только смутные подозрения. Но после того, как полковник два вечера подряд стучал в дверь моей каюты после отбоя - без какого-либо делового к тому повода- подозрения эти переросли в уверенность. Мне стало страшно. Я делала вид, что ничего не заметила и ничего не понимаю, а по вечерам запиралась у себя в каюте и лежала на койке тихо как мышка, притворяясь, что крепко сплю. Койка попалась как назло со скрипом, и я боялась даже лишний раз перевернуться на другой бок. А сама считала дни до возвращения на берег....
Периодически нас будили по ночам тем, что на голландском военном жаргоне называлось «praaien»: это когда на весь корабль по радио обьявлялось, что «группа захвата» (boardingteam – эти голландцы уж хоть бы определились раз и навсегда, на родном языке они говорят друг с другом или на английском!) должна приготовиться к «абордажу»: осмотру какой-нибудь утлой лодочки, попавшей в поле зрения голландских военных и подозреваемой ими в нехороших делах. Еще более подозреваемыми, чем утлые лодочки, были, естественно, скоростные моторные лодки, а вот люксовые яхты голландцы хоть и обыскивали, но далеко не так тщательно. Один раз на моих глазах доблестные борцы с наркоманией сделали вид, что «не заметили», как хозяин одной такой яхты сам явно находился под влиянием наркотических веществ. Значит, и на борту они у него были? Но голландцы как-то быстренько это дело замяли, посмотрев в паспорт владельца: я поняла, что его каюту на яхте никто даже обыскивать не стал. И покидая борт таких яхт, «группа захвата», как правило, перед их хозяевами извинялась - в то время как извиняться перед латиноамериканцами-хозяевами утлых лодочек они, видимо, считали лишним. Нельзя сказать, чтобы морпехи были грубы до безобразия: до своих американских коллег в Ираке или израильтян в Палестине им было далеко. Но классовые различия в подходе к обыскиваемым прослеживались четко.
Во время таких обысков всех нас поднимали на ноги по тревоге, и я наблюдала за ними с палубы корабля. Интересно, хоть кто-нибудь из морпехов хоть раз пытался представить себе, как должны себя чувствовать люди на борту этих маленьких суденышек, когда к ним с включенными прожекторами и на всех парах несется натовская военная махина? Риторический вопрос, на который мне никогда не узнать ответа....
Зинаида, к слову, была недовольна голландской мягкостью.
- - И чего они так церемонятся с этими чернож***? - сказала она как-то во время очередного обыска одной из утлых лодочек, обращаясь ко мне: так уж вышло, что я в тот момент стояла с ней рядом. - Дали бы им как следует по шее.... Да у нас в Америке ни один приличный человек с ними даже в одном квартале не поселится, а эти голландцы тут разводят с ними ай-люли-малину....
Ну, конечно, она сказала не дословно так, в английском нет понятия «ай-люли-малина»; но в переводе на наш с ней родной язык смысл сказанного ею был именно такой. Я вообще успела заметить, что среди наших эмигрантов в Европе и Америке частенько процветает самый что ни на есть махровый расизм – такого толка, который в самих этих странах давно уже считается неприличным выражать вслух. Какой-то пародийный даже, мистер-Твистеровский: «Там, где сдают номера чернокожим, мы на мгновенье остаться не можем.» Причем не только среди айтишников и ученых, но даже среди чернорабочих: помню, как в русскоязычной газете в Португалии мне попалась на глаза длинная статья о том, насколько наши маляры или сборщики ягод в поле лучше ангольцев или мозамбикцев, с тайной надеждой на то, что португальские работодатели оценят, как русский или украинский нелегал на порядок выше нелегала африканского. Просто тошно было читать. Какая уж тут классовая солидарность!
Когда Зина сказала мне это, я вздрогнула. На мгновение мне почудилось, что передо мной не она, а Николай - тот перестроечный советский чиновник, который втайне завидовал темнокожим жителям Голландии из-за того, какие у них машины.
- Вы в Ираке случайно, не в Абу-Граибе в охране служили?- вежливо поинтересовалась я.
Зинаида почувствовала, что я с ней не согласна, и бросила на меня еще один недобрый взгляд.
- Может, Вам лучше в контрактники было пойти, в частную секьюрити-фирму? - не удержалась я, - Там и зарплата больше, и развернуться можно как следует, если кто-то не понравился из-за цвета кожи...
Она ничего не сказала, но отступила от меня на полшага. А что еще я должна была ей ответить - неужели же с ней согласиться?...
В одну из таких ночей, после очередного оказавшегося бесплодным морпеховского обыска полковник Ветерхолт поймал меня, когда я возвращалась к себе в каюту. Я не успела захлопнуть дверь перед его носом, он ввалился внутрь и уходить был явно не намерен. Полковник нес какой-то вздор - про то, как оборудованы бараки в Ден Хелдере , где недавно был капитальный ремонт, и про то, что его собака скоро ощенится (не хочу ли я щеночка); а я тем временем лихорадочно раздумывала, как бы мне его потактичнее выгнать. Наконец меня осенило.
- Извините, что перебиваю Вас, полковник, - сказала я, - Я совсем забыла: Зина - знаете, та русская девушка под американским флагом, - просила меня перевести для нее на английский пару объявлений из голландской газеты. Так что, если позволите, мы договорим с Вами в следующий раз. ..
Это просто вырвалось у меня - потому что на борту я знала только двоих: ее да капитана. Но не могла же я сказать, что это капитан просил меня зайти к нему в такое время суток!
Полковник отступил. Но отступление его было тактическим. Он проводил меня до вертолетного ангарчика наверху, рядом с которым находилась Зинаидина каюта, а сам сказал, что прогуляется по палубе - подождет меня. После этого у меня испарились последние сомнения насчет того, «че ему надо».
Все, чего хотелось мне - это незаметно проскользнуть обратно в свою каюту и поскорее закрыться там на замок. Но как? Что мне теперь делать? Не Зину же, в самом деле, просить о помощи... К тому же она, судя по всему, уже спала. Зато в ангарчике с вертолетом копошился еще ее американский напарник. Выбора у меня не оставалось.
- Добрый вечер, - сказала ему я. Напарник обернулся. У него была латиноамериканская внешность. Я настолько устала за день, что тщетно пыталась сообразить, хорошо ли это или, наоборот, плохо.
- Hi , - ответил он слегка удивленно.
- Извините, что беспокою Вас, - продолжила я, - И, пожалуйста, пусть то, что я скажу, останется между нами... Мне очень неловко, но...
...Мне повезло. Луис - так звали сержанта Альвареса - оказался нормальным, понятливым парнем. Не пришлось даже открывать ему имени своего непрошенного поклонника.
- Сеньора, - сказал сержант Альварес с сильным испанским акцентом, - Вы идите к себе в каюту по левому борту, а я пойду на перехват: подойду к нему и попрошу закурить. Этот человек курит?
- Кажется, да...
- Даже если и нет, я что-нибудь придумаю. Ох уж эти офицеры...Мне много раз приходилось вот так выручать наших девчат в Ираке. Иногда даже приходилось провожать их, извините, до туалета. Так что опыт у меня имеется. Не волнуйтесь. Идите к себе.
В тот момент я была почти готова молиться на своего спасителя - вне зависимости от его гражданства. В конце концов, в буржуазном обществе никто не обязан никому помогать, и он вполне мог сказать мне, что его хата с краю, и что ему надо срочно заканчивать ремонт пропеллера или еще что-нибудь в этом роде.
Как назло, над морем ярко светила огромная оранжевая луна. Я мысленно проклинала ее, стараясь спрятаться в тень, и не чуя под собой ног, помчалась к себе в каюту - длинным путем, в обход. Я не оглядывалась. Успокоилась я только тогда, когда за мною захлопнулась дверь. И хотя через некоторое время послышались осторожные шаги, и в дверь еще кто-то стучал, я не отзывалась. Скоро я провалилась в тяжелый, глубокий сон без снов... Слава богу, что до нашего возвращения в порт Виллемстада оставалось всего только два дня!
- Я искал Вас вчера, Саския, - сообщил мне полковник Ветерхолт за завтраком. «Знаю,»- подумала я, но вслух, конечно же, этого не сказала. Я притворилась, что не понимаю, о чем это он. Сегодня вечером буду осмотрительнее, сказала я себе.
Только я открыла рот, чтобы внаглую ответить полковнику, что тоже его вчера искала, но не нашла, как загудела сирена, и морпехи повскакали с мест.
На горизонте появилась подозреваемая скоростная моторка.
На этот раз «рыбка» попалась в сети: уже по тому, как моторка начала удирать от голландского корабля, было ясно, что дело нечисто. Американцы запустили в воздух свой Lynx. «Канареечка петь не ленится, над деревнею летит мельница, а в той мельнице все молодчики прозываются вертолетчики!»- услужливо подсказала мне память, когда он с рокотом пролетел над моей головой. Песня из доброй комедии «Шла собака по роялю»- времен, когда всем нам было совершенно ясно, что «базис» - это кормить людей хлебом, а не качать за рубеж нефть и уж тем более не торговать гербалайфом. Почему мне приходят в голову такие песни в мире, где для них нет места? В мире, где рыбакам платят за то, чтобы они уничтожали свои рыболовные суда, а фермерам дают субсидии для того, чтобы они ничего не сажали - а потом везут «дешевую» рыбу из Таиланда, зеленый горошек – из Кении, яблоки и виноград - с Мыса Доброй Надежды... Где людей вынуждают добывать и выращивать продукты питания не для себя, а на экспорт, чтобы только выжить. Осталось ли в этом мире хоть что-нибудь еще не изуродованное, не поставленное с ног на голову?...
Но воспоминания о молодчиках-вертолетчиках, с вдохновением играющих в 4 утра в колхозом поле на трубе невольно развеселили меня, и я прыснула в кулак - в самый неподходящий для того момент. В такой момент надо бы восхищаться геройством бравых морпехов - ан нет, не хотелось. Такой вселенского масштаба контраст был между нашими вертолетчиками и натовскими головорезами. Я смотрела на них - а перед глазами у меня стояли Ирак, Афганистан, Югославия. И никакой геройский захват одинокой моторной байдарки с наркотиками (особенно если вспомнить почему люди в Латинской Америке вынуждены выращивать коку) не мог затмить памяти об убитых иракских малышах и рыдающих над ними матерях, не мог заглушить злобное лаяние собак Абу-Граиба...
Никто, правда, моего прыскания в кулак не заметил - окружающие были слишком увлечены «охотой». Прывыкшие к эмоциям, вызываемым компьютерными играми, они следили за морпеховскими действиями примерно так же, как за передвижениями фигурок на компьютерном экране - ошалевшими от виртуального азарта глазами. Мне показалось, что у некоторых даже непроизвольно сжимаются кончики пальцев: в поисках джой-стика.
...Через полчаса все было кончено. Голландские морпехи швыряли на палубу мешки с кокаином. А команда моторки - пятеро латиноамериканцев неизвестно из какой страны с понурыми лицами и со связанными пластиковыми наручниками руками- была под конвоем препровожена в трюм. Со всех сторон раздавались возгласы, напоминавшие мне почему-то второсортные ковбойские фильмы. «Кричали женщины «ура!» и в воздух чепчики бросали...» Чепчика и Зины под рукой не было, но она изо всех сил старалась позадорней крикнуть «Yahoo!»- «по-нашему, по-американски».
Борьба с наркотрафиком - это прекрасно. Интересно вот только, по каким это международным законам натовцы присвоили себе право бороздить нейтральные воды, останавливая любого, кто им не приглянулс? Кто-нибудь когда-нибудь вообще задумывался надо всей абсурдностью этого? Или, может, это какое-то божественное право, данное им свыше, как их предкам - крестоносцам и миссионерам? Те тоже умели находить такие благородные причины для оправдания любых собственных действий. Послушаешь - ну прямо-таки слеза прошибает....
К вечеру мы вернулись в Виллемстад. Мы окончательно пришвартовались, пока я сдавала полковнику Ветерхолту свои отчеты о рейсе и высказывала ему свои соображения по поводу того, с какими средствами массовой информации нам лучше всего связаться. Я предложила, чтобы на затравку повествование о морпеховском геройстве как бы «случайно» появилось для начала в интернете - в качестве блога кого-нибудь из команды. (По мнению полковника, для этой роли лучше всего подходил прикрепленный к голландскому военному корпусу священник,тем более, что он действительно был на борту и считал себя писателем-любителем.) А уж потом мы с Тырунеш наведем на этот блог профессиональных журналистов - и вот тогда-то нам и пригодится материал с большими подробностями, чем у священника, написанный мной.
- Вы хорошенько все проштудируйте, полковник, - попросила я его, - Может, я там ненароком выдала какие-то ваши военные секреты, сама того не подозревая. Может, не надо было рассказывать, по каким дням недели что у вас там в меню...
Полковник рассмеялся почти как западный Санта-Клаус:
- Хо-хо-хо! Насчет этото Вы, Саския, не беспокойтесь. У нас с секретами так строго, что ни одна муха на базу не пролетит. Недаром даже голландский премьер избрал именно нашу базу как самое безопасное место на острове для заключения нового государственного договора с этими бездельниками - после того, как они освистали губернатора и вышли на улицы с нашитыми «звездами Давида» . Это надо же иметь такое хамство - сравнивать себя с евреями времен войны! Когда эти клопы вот уже сколько веков сосут из нас соки...
- Действительно, такого хамства я еще не видела! - ответила я, имея в виду, конечно, самого полковника- потомка работорговцев и колонизаторов. К слову, одного из усмирителей восстания Тулы тоже звали Ветерхолт. Уж не родственничек ли?... Но сердце мое при этих словах его сжалось. Не столько потому, что я получила еще одно, уже которое по счету подтверждение голландского расизма - этим уже никого не удивишь, то, что они расисты, могут отрицать еще только сами голландцы: просто он напомнил мне, как трудно будет нам узнать, что же это там замышляется.
Тем временем к нам подошел капитан. Он весь аж светился от счастья.
- Можете нас поздравить - ребята сейчас взвешивают добычу. Ну как, впечатлил Вас наш маленький экшн?
- Как в кино, - только и сказала я. - Очень вовремя.
Это я сказала совершенно искренне- потому что полковнику Ветерхолту теперь, слава богу, было не до меня.
- Ну, полковник, мне пора, - сказала я, - Алан ждет меня у входа на базу, я ему уже позвонила. До встречи в понедельник.
И я быстро поспешила к выходу. После инцидента с сержантом Альваресом полковник стал вести себя сдержаннее, но все-таки, мало ли какие там у него мысли...Именно поэтому я и упомянула «Алана». И, кажется, он меня правильно понял.
Проходя мимо кают-компании, я услышала веселые нечленораздельные выкрики, в которых что-то мне показалось неестественным и, как мне почудилось, какой-то стон. Может, кому-то нужна моя помощь? Я осторожно заглянула в дверь.
За столом сидело человек семь - 5 голландских морпехов, 1 американец (не сержант Альварес) и Зина. Все они были - нет, не пьяны, это было что-то другое, мне незнакомое. Зина увидела меня первой и радостно воскликнула:
- А, наш «прикрепленный репортер»! Привет! А мы тут отмечаем 4 июля...
Действительно, дело было накануне американского дня независимости. Ну, держись: завтра дядя Патрик снова торжественно вывесит над своим домом эту звездно-полосатую тряпку, которую я бы не стала даже кластьу порога вместо коврика для вытирания ботинок: много чести. Лучше всего - по-настоящему по заслугам!- с ней поступил в свое время американский же гражданин Дин Рид. Только ведь нынче тряпке это уже никакой «Тайд» не поможет...
- Поздравляю!- сказала я сухо. И тут заметила белый порошок на узких полосках бумаги на столе. Кокаин! «Трофейный»!
Зина перехватила мой взгляд.
-Имеем право немножко развлечься, - сказала она, - В ходе любой военной компании военнослужащие имеют право на определенные трофеи.
Я молча посмотрела на нее. Что еще тут нужно было говорить? Вот они, доблестные натовские «борцы с наркотрафиком»! И неважно, что «не все такие». В любом случае, случай этот вовсе не единичный. В 2004 году четверо таких же вот вояк были арестованы с кокаином на Арубе. Им даже не грозит тюрьма в таком случае - только репатриация и увольнение. А жалко, что эту сцену нельзя будет включить в мой очерк. Уверена, уж это бы непременно заинтересовало местную прессу...
С места поднялся один из Зининых «корешей» - двухметровый голландец с размером ботинок не меньше 46-го. Зина влюбленно на него поглядывала. Глаза у ее нового увлечения были туманно-пустые.
- Не надо никому об этом говорить, мефрау, - сказал он негромко, - Наше начальство в курсе. Это просто наш маленький служебный бонус. Мы же не собираемся этой штуковиной торговать. А так, расслабиться... это даже полезно.Не хотите попробовать?
У меня, наверно, было такое лицо, что мне даже говорить ничего не понадобилось.
- Ну, как хотите... Но вне этих стен это никому не обязательно знать. Даже если кто-то из наших и подторговывает, Вы же понимаете, что кроме отставки ему ничего не будет. А у многих дети подрастают, их надо обеспечивать. Жизнь в Голландии сейчас знаете какая трудная? С тех пор как ввели евро...
Я еще раз окинула взглядом всю веселую компанию, раздумывая, что же им сказать. Было понятно, что от прочтения им морали с укорительно поднятым пальчиком они не встанут на путь истинный.
- А зачем мне кому-то об этом говорить? - сказала я наконец. - Конечно, не буду. Вы не стесняйтесь, ребята, продолжайте. Сами себя скорее отправите на тот свет.
Зина рванулась было ко мне, но здоровенный голландец удержал ее.
- Rustig, rustig, schatje ! - сказал он ей успокаивающе, держа ее за руки. - Не хватало еще тебе затеять драку. Тогда вызовут местную полицию, и... Тебе хочется попасть в «Бон Футуро »? Мне лично нет. Мефрау же сказала, что все это останется между нами. И я ей верю. А вы, ребята? - обернулся он к остальным. Но его соседи по столику были уже в таком состоянии, что с трудом понимали даже где они находились. Один из них греб руками по столу - так, словно он совершал заплыв брассом в бассейне.
- Гербен!- пробовала протестовать Зина, которая еще не настолько дошла до кондиции. Но Гербен скрутил ей руки, схватил ее в охапку и понес ее обратно к столу.
- Prettige avond verder, mevrouw !- кивнул он мне на прощание, - Закройте за собой поплотнее дверь, а то дует.
-Doei ! - сказала я и захлопнула дверь. Я даже не успела сообразить, какая игра слов получилась. Впрочем, она все равно была бы понятна только русскому человеку.
Несколько секунд я пыталась собраться с мыслями и сдухом. Наверно, действительно, лучше об этом молчать - в особенности если судовое начальство действително в курсе подобных оргий. Ведь конфискованный кокаин находился в его распоряжении.
За спиной у меня раздался деликатный кашель. Я обернулась так резко, что чуть было не свалилась вниз по трапу. Это оказался мой вчерашний спаситель - сержант Альварес.
- Давайте, помогу Вам, сеньора, - сказал он, не по-американски забирая у меня сумку с тяжелыми вещами. И понес ее вниз по трапу прежде чем я успела опомниться.
-Здесь уже давно так, - сказал он мне, понижая голос, когда мы оказались на причале, - Не удивляйтесь. Здесь можно многое из того, чего нельзя человеку с улицы. Можно даже пристрелить кого-нибудь ни в чем не повинного и при этом оставаться на свободе. Эта женщина, - тут он понизил голос еще больше, - пристрастилась к наркотикам еще в Ираке. Я знаю, мы служили вместе. Очень скверная, подлая женщина. Хотя и такая красивая. Особенно подлая, если начнет на кого-то точить зуб. Постарайтесь не связываться с ней- для Вашей же собственной пользы. Говорю это не потому, что кого-то выгораживаю. Если бы я был уверен, что кто-то действительно примет меры, а не заметет все это под ковер, я бы первым обо всем рассказал. Но я совсем не уверен. Совсем...И именно поэтому я молчу. Скажете, трусость? Может, и так. Только я достаточно повидал, что делают с храбрыми...
- Спасибо еще раз, - сказала я, - За Вашу помощь. И за совет тоже спасибо. Обязательно это учту. Всего вам самого доброго.
Повернулась и пошла быстрым шагом от корабля - не оглядываясь...
.... У нас в семье все были штатские. За исключением дедушки Коли, который погиб задолго до моего рождения. Правда, мама по работе постоянно сталкивалась с военпредами- представителями вооруженных сил, которые постоянно работали у нее на заводе: принимали их продукцию. Заводу не приходилось самому искать рынок сбыта и уж тем более - вооружать своей продукцией вражеские армии, чтобы только не закрыться. Время, когда все встало с ног на голову, было еще далеко. Один из военпредов, с которым мама работала, когда-то работал с самим Калашниковым (тем самым!)- чем мама очень гордилась. Хотя характер у того военпреда был, по ее словам, зверский, но специалист своего дела он был от бога. И большая умница.
Мой дядя Шурек был старшим лейтенантом, но запаса («Лыйтенант... старшой!»- подтрунивала над ним я) и очень -очень редко, наверно, 2 раза за всю мою жизнь, уезжал на военные сборы. Дедушка Илья же войну так и закончил рядовым. Самое близкое мое личное соприкосновение с армейской жизнью - не считая смотра строя и песни в школе и того, что в классе своем я была санитаркой, - это когда мы с мамой навещали в армии под Москвой моего незадачливого братца Гришу. Тогда, как я уже говорила, его армейская служба казалась мне чуть ли не трагедией, хотя если вдуматься, служба такая - естественное и даже почетное дело для нормального мужчины. Это же тебе не чужие страны из-за нефти завоевывать. В нормальных странах армия сущетсвует для защиты своей страны, а не постоянно действует в интервенционно-оккупационном режиме (а британцы уже, по-моему, даже не представляют себе, что вообще-то армия призвана защищать собственную территорию, и всякие ирландские дурачки идут в британскую армию именно для того, чтобы «повидать мир». Как будто сделать это в качестве туриста им кто-то мешает - вот тебе и свобода передвижения!) Сейчас демократы с пеной у рта завопят: «А Афганистан? А Венгрия? А Чехословакия?» И можно потратить много страниц, объясняя им разницу, но они же все будут продолжать себе бубнить: «Переодень носки, Карлсончик! Переодень носки!»-, совершенно тебя не слушая... Посему вместо этого давайте предложим им просто продолжить данный список. А потом - сравнить его с «послужным списком» американским: по количеству стран, по географической их от Америки удаленности и в особенности по числу жертв среди мирного населения.. И все сразу встанет на свои места.
Мы-то мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути. А вот те, у кого бронепоезд уже совсем выбился из сил... Ну, к чему, скажите вы мне, голландцам для защиты своего плоского полуболотистого клочка земли в Европе обучаться боевым действиям в суринамских джунглях? Что, разве хоть одна страна, имеющая джунгли, грозит захватом Гааги?
Как-то недавно довелось мне увидеть старый советский фильм об Афганистане времен Бабрака Кармаля (снятый еще тогда, когда в Таджикистане была своя собственная киностудия) - и вы знаете, каким цветущим, каким современным кажется Кабул того времени по сравнению с Кабулом, «освобожденным» американцами? А солдаты, наши солдаты того времени - разве сравнить их с теми, кого сейчас именуют, бедняжек идиотским словечком «федералы», от которого веет чем-то напоминающим гражданскую войну все в той же Америке! Почти одновременно с тем фильмом видела я и какой-то репортаж о современной Чечне: ребята, не хочу никого обижать, может, это были контрактники (в Советской армии были сверхсрочники, но не контрактники, не «солдаты удачи»!), но те «федералы», которых там показали, были с мутными, ничего не понимающими глазами - вроде Зины с ее бонусом в кают-компании. Вот что поразило меня больше всего, именно эта разница: умные, живые, пытливые глаза советских ребят - и эти осоловелые, без блеска глаза «недоделанных Рэмбо» в банданах, наследников полковника Будаева. Я прекрасно понимаю, кто стоит за спиной у басаевых, подначивает и вооружает их - я не об этом сейчас веду речь, а о том, насколько разительно отличается наша нынешняя армия от Советской. Как будто бы это люди из двух совершенно разных стран, ничем не связанных друг с другом, не имеющих общей истории: те мальчики-«афганцы» и вот эти нынешние «Рэмбо а ля рюсс». А уж чтобы советский офицер торговал боеприпасами и оружием во время войны, да причем поставлял бы их противнику! Теперь понимаете, какого сорта люди громче всех верещат с ненавистью про «дикататуру Сталина»? Нехороший был человек, такому выгодному бизнесу мешал...
Наша армия была не такая, как натовские. Не оккупационно-головорезовская по своей природе. Наша армия была ближе к корейской - армия тружеников и защитников. И работали солдаты Гришиного стройбата на строительстве объектов народного хозяйства, а не офицерских дач.
В то время, когда Гриша служил в своем стройбате, дедовщины в армии почти не было. И уж ни в коем случае - не в таких зверских формах, как сегодня. Так, мелкое хулиганство после отбоя на уровне пионерлагеря (которое Гриша, будучи каратистом, на себе совершенно не испытал). Когда мы приехали к нему в первый раз, и он вышел к нам в форме, он выглядел таким родным - и не потому только, что я по нему так соскучилась, а еще и потому, что он в этой форме был так похож на советских солдат, защищавших нашу с ним Родину, когда мы оба еще даже не родились. А нынешняя форма российских «федералов» - не наша, чужая, почти такая же, как натовская, не форма, «а так, тьфу, одно заглавие»! А ведь, как гласит наша народная пословица, «по одежке встречают»... Ну, и как их встречать, тех, кто расстреливал Белый дом в 1993-м? Тех, кто всю жизнь прослужил под красными звездами, а сейчас служит под власовским флагом? Не знаю... даже если бы я была спортсменкой, я бы совершала круг почета, обернув плечи советским флагом, привезенным с собой: потому что власовско-николаевское знамя - не мое !
Я не сужу ее больше, чем саму себя. Армия наша стала такой же мечущейся и не находящей себя, как и все наше общество. То она совершает марш-бросок в Приштину, внушая этим надежды (как сербам, так и своим людям, дома) - то участвует в совместных учениях с палачами Югославии, которые, оказываются, являются ее стратегическими партнерами. Точно так же, как с началом бомбежек Белграда один российский политик разворачивает обратно свой самолет и не летит в Америку, а через некоторое время другой российский политик едет в Белград, чтобы уговорить Милошевича сдаться.....
Да тут всей стране, а не только армии в пору сказать себе: или снимите крестик, или наденьте трусики! И времени, чтобы принять это судьбоносное решение, у нас остается все меньше и меньше...
Ойшин ждал меня за воротами базы - как заправский супруг. Даже чмокнул в щечку. Я с трудом подавила в себе порыв отдернуться в сторону.
- Ну, как ты там? - спросил он,- Жива?
- Как видишь. Ох, - сказала я, - Столько всего было - не знаю, с чего и начать. Вот только, кажется, мы ни на шаг не приблизились к разгадке того, что нам надо разгадывать. К сожалению.
- Это ничего, - отозвался Ойшин, - Расскажешь что есть. Только не мне сейчас, а Сирше и Орландо. Завтра. На Арубе.
- На Арубе?!- воскликнула я.
- Ну да, а что здесь такого? Насколько я понял, тут и лететь-то всего не больше получаса. Лайнер Сирше на этот раз не заходит сюда, в Виллемстад. И пока тебя не было, от Орландо пришло сообщение, что встретиться нам придется в Ораньестаде. Подумать только, я, ирландский республиканец - и в городе, названном в честь Вильгельма Оранского! Дожил...
- А почему так срочно? Что-нибудь случилось? - перебила я его. Мне было не до ирландской республиканской лирики.
- Насколько я понял, ситуация такая серьезная, что решено еще раз обсудить все, что нам на сегодня известно, чтобы попробовать совершить... как это он там выразился? «Информационно-разведывательный прорыв». Понимаешь, может, что-нубудь само по себе кажется тебе не имеющим отношения к нашей цели, но в совокупности с тем, что известно другим товарищам, складывается уже более отчетливая картина....Официально мы с тобой летим на Арубу на романтический уикэнд. Вот я и практиковался ... а ты уже в глаза мне готова была вцепиться!- сказал Ойшин оправдывающимся тоном и неловко засмеялся, - К слову, твой бывший муж улетает обратно в Голландию в воскресенье, так что это даже лучше, если нас здесь еще парочку дней не будет.
- Практикуйся на кошках !- вырвалось у меня. Хотя, конечно, он снова меня не понял.
... Побывать на Арубе было мечтой всей моей жизни. Давней, детской еще мечтой - настолько детской, что сейчас было даже неудобно об этом вспоминать. Не те обстоятельства, чтобы по-подростковому радоваться тому, что я наконец-то увижу родину Бобби. Но на душе все равно потеплело - так, словно встретилась с кем-то знакомым, с кем-то, кто разделял со мной общее прошлое и потому понимает меня без слов.
От Кюрасао до Арубы действительно всего полчаса полета - не успеешь даже отстегнуть в самолете ремни. Так близко - и тем не менее, многое здесь совсем другое, на Кюрасао не похожее. Да, люди на обоих островах говорят на одном и том же языке, но на Арубе даже существуют свои собственные правила его правописания. Здесь своя, другого стиля музыка, которая не очень-то по душе жителям Кюрасао. Да и население на Арубе в основном светлокожее - смесь испанцев с индейцами. Темнокожие арубанцы - такие, как Бобби, - как правило, потомки мигрантов, приехавших сюда с англоязычных островов в поисках работы. Недаром ведь и у Бобби ирландская фамилия (в Ирландии я не преминула выяснить, что Фарреллы родом из маленького городка Лонгфорд почти в самом центре острова).
А еще Аруба плоская - почти как Голландия по сравнению с холмистым Кюрасао -,и климат здесь суше. А пляжи - намного длиннее, и покрыты они золотистым песком, а не сероватым, похожим на наш российский речной, как на Кюрасао. Аруба напоминает мне туристическую глянцевую открытку, а еще – «задний дворик» Соединенных Штатов. Американских туристов здесь гораздо больше, чем на Кюрасао, а арубанская экономика намного сильнее зависит от них. И потому все соответственно подлажено под их вкусы. Арубанцы гораздо чаще вставляют в свою речь английские слова, а многие их карнавальные песни даже вообще двуязычны. И по-английски они стараются говорить с американским акцентом- так, что иногда просто ухо режет. Здесь больше отелей и магазинов, которые величают американским словосочетанием «shopping mall», а бары и дискотеки работают чуть ли не круглосуточно.
Но люди арубанцы такие же, как и их собратья на Кюрасао – славные, гостеприимные, жизнерадостные. «Официально» Кюрасао пользуется дурной славой - якобы из-за преступности, которой там больше, чем на тихой Арубе. Но я на Кюрасао чувствовала себя в этом плане примерно так же, как в роттердамском Ньюве Вестен, где «своих не трогают». Помню,только один раз за все наши 5 лет жизни там какой-то наркоман ударил в метро сеньора Артуро по лицу - до крови. Просто так, без какого-то к тому повода. Голландцы в страхе бросились врассыпную, помочь пожилому человеку никому не пришло в голову. А полиция, задержавшая-таки того наркомана, тут же отпустила его. «У нас нет свободных камер, а сажать задержанных в одну камеру по двое мы не имеем права!» - жизнерадостно объяснили голландские полицейские сеньору Артуро, у которого из носа хлестала кровь, а глаз сразу же заплыл. Дома ему досталось еще и от родного сына:
- Ты сам виноват!- негодовал Сонни, - У тебя лицо такое...потенциальной жертвы. Привлекает всяких подобных типов.
Это было совсем не по-антильски - считать жертву саму виноватой в нападении на нее, но Сонни слишком уж проникся духом голландского протестантизма за эти годы. У протестантов бедные тоже всегда «сами виноваты» в том, что они бедные, а богатые ну непременно «заработали свое богатство честным трудом»...
Зато на Кюрасао по сравнению с Арубой - по общему признанию тех, кто пожил на обоих этих островах - больше традиционной, самобытной, не бейсбольно-гамбургерской культуры, а кроме того, там быстро и легко узнаешь местных людей, и не на поверхностно-туристском уровне официантов и горничных. Так что на Арубе я испытала смешанные чувства от увиденного. Слишком здесь было как-то все напомажено. Зато Ойшин влюбился в Арубу с первого взгляда.
- Это же надо, какая красота!- - восклицал он поминутно, пока мы добирались на место встречи. - Я такое только в кино видел. Вот бы по-настоящему, как следует отдохнуть здесь, на полную катушку!
Мне стало жалко его. Он ведь так до сих пор еще и не был в нормальном отпуске - с тех самых пор, как мы приехали на Антилы. Надо будет сказать товарищу Орландо, чтобы в следующий раз послали на Мальдивы его, Ойшина. С меня хватит и одного раза. У меня немного отличные от его понятия об «отдыхе на полную катушку». Дайте мне музеи и театры. А самое главное - людей, которые понимают меня!
Товарищ Орландо ждал нас на борту собственной яхты с красивым названием «Эсперанса». Мы узнали ее издалека - по алым парусам на ее мачтах: товарищ Орландо был большим почитателем одноименной повести Александра Грина...
- Иногда я воображаю себя капитамом Грэем, - признался он мне, - И когда я так себя чувствую, я поднимаю над «Эсперансой» алые паруса....Хотя моя Ингрид слишком практична и заземлена для Ассоли. Но в этом есть и свои плюсы. Не всем же быть романтиками. Садитесь, ребята, выпейте чего-нибудь прохладного.... Сегодня здесь жарче обычного. Я сам на Арубе бываю редко: слишком уж много здесь шуму и «гламуру». У нас на Бонайре гораздо спокойнее. И Ингрид тоже так думает. На Арубе у нас тоже есть несколько товарищей, которые наблюдают за здешней американской базой. Но все главные милитаристские игрища происходят не здесь... База здесь маленькая - так, для отводу глаз. Слишком большое количество американских F-16 в воздухе слишком сильно портило бы здесь отдых их же соотечественникам. Здесь гораздо больше происходит в сфере баров и дискотек, нежели непосредственно в военной сфере. Один из наших товарищей на Арубе, к слову, бармен, и он много чего интересного слышит на своем рабочем месте... Когда-нибудь я познакомлю вас с арубанскими товарищами. Но не сейчас.
- Спасибо, товарищ Орландо, - сказала я, - Вы нас так срочно сюда вызвали... Что-нибудь случилось?
- Пока еще ничего, -товарищ Орландо понизил голос, - Но наши венесуэльские товарищи перехватили интересную информацию, которая может иметь отношение к тому, что готовится на Антилах.
Лицо его посерьезнело, словно на небо набежала тучка.
- Готовится военная провокация, ребята. Серьезная, настоящая военная провокация. Таких же масштабов, что взрыв на американском корабле «Мэйн» в гаванской гавани в 1898 году во время кубинской войны за независимость. Установлено - в том числе и с помощью информации, полученной от вашей группы - что намечено осуществить ее еще до конца этого года. Сейчас у нас июль. Осталось почти полгода. Это только так кажется, что полгода - это много. Теперь у нас будет на счету каждый день. Необходимо как можно скорее выяснить, что именно замышляется и на когда. А еще нашим товарищам удалось узнать следующее: что в провокации будут задействованы самолеты, но самолеты не американские и не голландские. Но тогда какие – вот в чем вопрос? И суть провокации будет в том, чтобы вызвать жертвы среди гражданского населения и военного персонала, а потом обвинить в этом Венесуэлу. Это, по сути, достаточный предлог для того, чтобы развязать войну. Начать интервенцию в Боливарийскую республику. Само собой, это не афишируется. Наоборот, Вашингтон сейчас как можно больше твердит об Афганистане, о том, что именно туда будут переброшены основные американские военные силы из Ирака. То, что произойдет в Карибском море, случится якобы «совершенно неожиданно» для Соединенных Штатов, но будучи партнером Нидерландов по НАТО, они «сочтут своей священной обязанностью отразить ничем не спровоцированную агрессию, развязанную против Нидерландского королевства»- и так далее, ля-ля-ля в духе всех их прочих подобных войн. Тут же на помощь Штатам прискачет Колумбия - и Венесуэлу «зажмут в клещи». Потом... Мне не надо объяснять вам, что будет потом.
Хотя на дворе был, как справедливо подметил товарищ Орландо, даже более жаркий чем обычно карибский день, я почувствовала, как по спине у меня поползли холодные мурашки. Это не фильм, не книга какого-нибудь Тома Кланси – все это происходит наяву. И не просто происходит, а предотвратить происходящее зависит не от кого-нибудь, не от Супермена, не от Ильи Муромца и не от голландского мальчика, заткнувшего пальцем дырку в дамбе, а от нас. От меня, от Ойшина и от наших товарищей. Если честно, то в тот момент мне стало страшно. Я почувствовала себя почти как Иван Васильевич Бунша, когда ему дают на подпись царский указ: «Я не имею права подписывать такие исторические документы!»
Я постаралась взять себя в руки. В конце концов, я же здесь не одна. «Нас много, всех не перевешаете!»- как сказала когда-то Зоя Космодемьянская. И осознание того, что я не одна, что рядом есть и Ойшин, и Тырунеш, и товарищ Орландо, и сержант Марчена, и Любеншка, и Рафаэлито, и все остальные действительно помогло. Холодные мурашки исчезли. Боятся пусть те, в чьем обществе «герои» больше похожи на психов-одиночек - выросшие в мире Рэмбо, Рокки и примкнувшего к ним Терминатора!
-Одного не понимаю, - сказала я, - Как они смогут убедить кого-то, что Чавес напал на Кюрасао? Это же такая глупость! Зачем ему это делать?
- Это мы с вами понимаем, что это глупость, - возразил товарищ Орландо, - А капиталистический обыватель запуган образом «диктатора Чавеса». В Голландии многие расисты-горлодерики кричат о том, что готовы уступить Антилы Венесуэле «voor 2 kwartjes » (хотя Венесуэла никогда не высказывала желания присоединить к себе Антилы). Но как только случится что-то подобное, те же самые горлодерики начнут что есть мочи вопить, что «латиноамериканский диктатор» посягает на нидерландскую территориальную целостность, что Антилы уже много веков принадлежат Нидерландам, что у Нидерландов в этом регионе экономические и стратегические интересы, и так далее. Ради такого они могут даже временно перестать называть антильцев антильцами и начать именовать их «гражданами Нидерландов» (о чем в Голландии так любят забывать). А предлог придумают. Скажут, например, что Чавес «хочет объединить всю Латинскую Америку военной силой» (недаром же он столько русского оружия накупил, а?), что Венесуэла боится потерять контракт с кюрасаоским нефтеперерабатывающим заводом, что Чавес хочет «проучить этих американцев», наконец, что он просто «сошел с ума», как давно уже на полном серьезе утверждает венесуэльская оппозиция... Что-нибудь да придумают! Если те же обыватели всерьез поверили, что Саддам Хуссейн «может поразить Британию своими ракетами за 45 минут»- таким можно впаривать что угодно!
Я вспомнила британские таблоиды и ту публику, что читает их в обеденный перерыв. Да, такая проглотит любую собачью чушь - под гарниром из развесистых сисек «девочек с 3-ей страницы».
- А что нам делать, если нам удастся что-то узнать? Передавать по обычным каналам или сразу связываться с Вами? - спросила я.
- Да, в таком случае первым делом связывайтесь со мной. Сейчас я обьясню вам, как.. Как вы сами считаете, ребята, кто это готовит? Сколько людей знают об этих планах? Главное - на когда намечена операция, и в чем именно, конкретно она заключается? Любые подозрительные передвижения на базе, любые перемены в настроении ваших там знакомых, доставка любых необычных контейнеров, прибытие на базу любых новых военных, особенно высших чинов... Надо будет замечать даже малейшие детали. От этого зависят жизни огромного количества людей, от этого во многом зависит судьба венесуэльской революции, а значит, и будущее латиноамериканского континента. И в большой степени - мировое революционное движение. Ведь на Венесуэлу смотрят сейчас с надеждой люди всех континентов... Вы не бойтесь, ребята, - сказал товарищ Орландо, и глаза его потеплели, - Да, со стороны это может выглядеть, как крутая гора, на которую не подняться. Но я помню, как говорил мне в Советском Союзе один из наших преподавателей, когда я работал в стройотряде: «Глаза боятся, а руки делают!»...
- Это же любимая поговорка была у моей бабушки! - воскликнула я.
- Ну вот, тем более... Тогда кого я тут учу? Конечно, одних рук здесь мало. Нужно будет работать головой. Но голова-то у вас обоих как раз на плечах, в этом все мы уже имели возможность убедиться.
Мы с Ойшином не сговариваясь, смущенно потупились.
- Все течет, все изменяется, - продолжал товарищ Орландо, - И не всегда только в худшую сторону, хотя за последние 20 лет многим из нас могло так показаться. Когда с карты мира исчез Советский Союз, я очень долго не находил себе места. Я считаю себя советским колумбийцем. У меня было такое чувство, словно я потерял близкого мне человека, родственника. Это была трагедия такого планетарного масштаба, что мне до сих пор удивительно, как это у вас стольким людям понадобилось больше десятилетия для того, чтобы наконец это осознать...
- Не спрашивайте меня,- сказала я, - Для меня самой это такая же загадка, как и для Вас. Мне лично хватило всего лишь года. Стыдно вспоминать... А может, как раз в этом и есть причина - людям стыдно вспоминать, какую глупость они совершили,и потому они блокируют осознание произошедшего в своем сознании. Так вроде легче.
- Но маятник уже пошел в другую сторону, - продолжал товарищ Орландо, - В том числе и на Кюрасао. Кюрасао сегодня уже не тот, что 10, - нет, даже 5 лет назад! Вы видели, что творилось в Виллемстаде во время подписания нового договора с Голландией? Голландскому премьеру пришлось подписывать разрекламированный им договор на голландской военной базе в Виллемстаде - как символично для «новых отношений внутри королевства»! Договоры, основанные на равенстве подписывающих его сторон, не подписывают на военных базах! Видели, как люди протестовали против голландского неоколониализма, выбрав самый болезненный для голландцев символ - нашитую на одежду «звезду Давида»? Я читал, что среди добровольцев, пошедших на службу в «Эс-эс» в Западной Европе, голландцев было чуть ли не больше всех... А сколько детей в сегодняшней Голландии знает, что их дедушкам и прадедушкам полагалась во время войны премия за каждого выданного ими еврея - и дойдет своим умом до того, чтобы связать это с тем, сколько евреев погибло в те годы в Голландии? Да вы сами знаете... А ведь во время Второй мировой был и один арубанец, который погиб в Голландии в фашистских застенках - подпольщик Бой Экури . Об этом голландцы тоже не очень-то любят вспоминать. Бой Экури мог бы сказать себе: это не моя страна, это не моя война, не мое дело, зачем мне вмешиваться? Но он был не таким человеком. Он не мог пройти мимо - как не можем пройти мимо того, что здесь происходит, сегодня мы. Антилы просыпаются - и именно этого так истерично боятся колонизаторы. Хотя они, конечно, будут продолжать бубнить «пусть эти острова уматывают себе на здоровье» и «баба с возу - кобыле легче»....
- Знаете , -сказала я, потому что меня осенило вдруг, откуда мне все это было настолько знакомо, - Знаете, кого мне напоминает это колонизаторское отношение к Антилам? Поведение мужа-тирана по отношению к жене, которую он пытается «согнуть в бараний рог»,чтобы она от него не ушла. Самым мощным оружием такого мужа является постоянное внушение жене, что без него она ни на что не способна, что он ее содержит, что ей несказанно повезло, что у нее есть он, что она дура, что она никому, кроме него, не нужна, что она не способна сама ничего делать или решать, что в один прекрасный день (сроки никогда не уточняются) он ее выгонит, и вот тогда-то она без него поплачет... Все это мы уже проходили. На собственной шкуре. И ничего, выжили- и ни капли не жалеем, что нас больше никто не содержит. Наоборот, легче стало дышать. И Антилам тоже дышать будет легче. Главное - чтобы люди поверили в себя.
Я заметила, что Ойшин слушает меня с большим интересом. Ах да, я же никогда не рассказывала ему деталей своего брака с Сонни... Да и с какой стати стала бы я это делать? Ничего, пусть послушает. Может, начнет наконец-то понимать, почему я стала такая, какая я есть. Непримиримая.
- Очень удачная аналогия!- похвалил товарищ Орландо, - Здорово! Мне это никогда не приходило в голову. А ведь так оно и есть, ребята!
В этот момент на палубе «Эсперансы» застучали легкие каблучки - это пришла Сирше.
- Dia duit!- поздоровалась она по-ирландски с Ойшином,- Здравствуйте! Извините, что я так поздно. Наш лайнер вошел в порт с опозданием на три часа. Туристы были очень расстроены - ведь они здесь всего на день, а столько всего хочется купить... Боятся, что не успеют. Пока всех успокоила, пока до вас добралась... Я ненадолго, у меня там, на борту еще куча дел. Вот вам письма, ребята, держите, - она сунула нам с Ойшином по конверту.
Да, Ойшин тоже наконец-то получил из дома письмо! Я видела, что он был сильно этим удивлен. Но спрятал конверт в карман, не читая. Я поспешила последовать его примеру: неловко как-то начинать читать личные письма сейчас, когда речь у нас идет о таких серьезных вещах. «Сегодня не личное главное, а сводки рабочего дня».
Я передала Сирше написанное мною письмо маме. Ри Рану я тоже написала - хотя в прошлый раз от него и ничего не было. Я не стала спрашивать его, почему он не пишет мне: просто написала ему как ни в чем не бывало, стараясь не показывать, как мне было от этого его молчания одиноко и тревожно. Как говорит в таких случаях бородатый дендрофил, теперь мячик - на его половине поля.
Сирше забрала мое письмо и спрятала его... в своей рыжей копне волос, надев сверху панаму и ловко пристегнув ее заколкой, чтобы не сдуло ветром.
-
- А у меня ничего нет с собой, - растерянно сказал Ойшин, - Я же не знал, что мне напишут...
- Ничего, передашь ответ в следующий раз!- задорно похлопала его по плечу Сирше. - Еще что-нибудь на словах передать?
- Я не знаю, кто у вас там заведует отпусками, - сказала я, - Но я хотела бы их попросить... Пожалуйста, не надо больше никаких Мальдив. Лучше пошлите на Мальдивы вот его, ему надо как следует отдохнуть, - и я указала на Ойшина. - А меня... Пожалуйста, отправьте меня в следующий раз в Пхеньян! Это мое самое заветное желание. Надеюсь, что смогу это заслужить.
- Не сомневаюсь, - улубнулся товарищ Орландо, - Только пока, как ты понимаешь, все отпуска откладываются на неопределенное время. В такой обстановке ни один из нас не может себе этого позволить.
- Понимаю, конечно. Но я на будущее... Пожалуйста, не забудьте им передать, а? - почти взмолилась я.
- Не волнуйся, Совьетика, передам, - успокоила меня Сирше.
А Ойшин опять смотрел на меня какими-то новыми глазами.
- Ты чего? - спросила я его.
- Ничего, - ответил он, - Пхеньян.... Это надо же, а? Смелый ты человек!
- А что? - я посмотрела на него в упор.
- И тебе не страшно? Совсем-совсем не страшно? Ведь там же голод, культ личности, а еще они похищают иностранцев...
Я разозлилась. Сам в первый раз в жизни выехал куда-то за пределы своего гетто, а туда же, уверен, что знает все об окружающем его мире!
- Ага, и по улицам там медведи бродят, - подхватила я, - Ну, прямо совсем как в Советской России. Где Сталин якобы сказал одному из ваших ирландцев: «Это что же у вас там за революция такая, если до сих пор еще не вздернули ни одного попа? Нет, товарищи, это просто несерьезно! » Господи, ну ты-то, ты-то ведь умный парень! С какой стати ты как попугай повторяешь то, что пишет буржуазная пресса? Ведь о тебе самом там такое писали, что я по идее должна просто трястись со страху, стоя рядом с тобой! А я даже не боюсь жить с тобой под одной крышей, чудо ты в перьях эдакое!
Ойшин покраснел.
- Не обижайся, товарищ Алан, - вмешался товарищ Орландо, - но Совьетика права. Я был там , в Пхеньяне - на Всемирном фестивале молодежи и студентов в конце 80-х. И тебе от всей души советую туда сьездить, если будет такая возможность. После этого ты многое в жизни начнешь воспринимать по-другому. Корея здорово прочищает людям мозги - как фильтр воду. Я не говорю, что ты непременно будешь в восторге от всего увиденного - о вкусах не спорят, - но уверен, что ты зауважаешь этих замечательных, сильных, свободолюбивых и гордых людей. И на Кубу обязательно сьезди. Ты откроешь для себя совсем иную систему жизненных ценностей. Но ты не расстраивайся, что Совьетика так резко выразилась, очень мало кто в мире по-настоящему знает, какая это замечательная страна. Твоей напарнице повезло.
Я зажмурилась, отгоняя от себя нахлынувшие при этих его словах на меня воспоминания. Чтобы не дай бог, не заплакать от ностальгии...
... К вечеру, когда Сирше давно уже вернулась к себе на корабль, а обсуждение всех деловых вопросов у нас было наконец-то завершено, мы втроем уютно расселись на палубе «Эсперансы». Изнуряющая жара начала спадать. У нас с Ойшином был забронирован в Ораньестаде отель, но не хотелось уходить отсюда, и товарищ Орландо, словно почувствовав наши настроения, сказал, что мы можем переночевать у него на яхте; места всем хватит. Только уйти с нее лучше будет рано утром, когда все еще спят, чтобы нас не видели. А в отеле наверняка подумают, что мы проплясали всю ночь где-нибудь на дискотеке - это здесь для туристов дело привычное.
- Ну вот, а я только настроился на то, чтобы утром поваляться подольше в постели!- огорчился Ойшин.
- Дойдем до отеля - и валяйся себе сколько хочешь, - сказала я, - Хоть до самого отъезда. Товарищ Орландо, Вы бы рассказали нам про СССР, а? Вот например, какое у Вас осталось от него самое замечательное воспоминание?
- Самое замечательное? - товарищ Орландо на секунду задумался,- Самое замечательное- это, наверно, строительство БАМа. В студенческие годы я упросился на одно лето в стройотряд с советскими товарищами... Не спрашивайте, каких усилий мне это стоило! Но это было действительно замечательно. Такое чувство дружбы, чувство товарищеского плеча рядом возможно еще, пожалуй, только в партизанском отряде. А шутки и смех, которые облегчали нам самую тяжелую работу, а осознание того, что ты не просто отрабатываешь положенное время «за бабки», как у вас теперь говорят, а создаешь что-то нужное людям, созидаешь (я очень люблю это прекрасное, нынче почти забытое слово!)! То, что ты прокладываешь новые пути для будущих поколений - что может быть прекраснее? Все два месяца я был на седьмом небе, не обращая внимания на комаров. И на всю жизнь запомнил вкус хрустящей, пахнущей дымком картошки, печеной на костре.... А еще я видел живого Дина Рида!
- Правда?- воскликнула я.
- А кто это? - спросил Ойшин. И мы с товарищем Орландо начали наперебой объяснять ему, кто это, и даже спели дуэтом пару песен из репертуара Дина: чилийскую «Венсеремос» и «Мы говорим «Да!»
- А самое неприятное для Вас воспоминание?- спросил Ойшин.- Очереди в магазинах?
Кто про что, а вшивый все про баню... Товарищ Орландо искренне рассмеялся.
- А самое неприятное - не от Советского Союза. От того, как я оказался в Москве в 1994 году - от рекламы, которую я услышал там по телевидению. В ней говорилось, да еще с такой гордостью в голосе, с таким пафосом: «Я не работаю. На меня работают мои деньги...» Дальше я уже не слушал. И самым диким для меня было то, что советские люди - мои дорогие советские люди!- не возмущались такой мерзости. Как будто они стыдились того, что их объявят «несовременными», если они скажут вслух, что это омерзительно - не работать. Что это мерзко - когда одному человеку принадлежат с какого-то непонятного кандибобера плоды труда сотен и тысяч людей. Что деньги не могут ни на кого «работать» и ничего не создают. По-моему, сейчас, во время крисиза, это очевидно как никогда. Это одно из самых тягостных воспоминаний всей моей жизни. Хуже, чем когда наш отряд был окружен в джунглях правительственными войсками. Безнадежнее.
- Вы извините меня, я на секунду отойду, - сказал вдруг Ойшин. Краем глаза я заметила, что он на ходу достает из кармана полученное им письмо.
- Вы знаете, насчет чего я больше всего переживаю?- сказала я товарищу Орландо, когда Ойшин исчез в темноте.
- Насчет чего же?
- Постоянно думаю о том, есть ли у меня единомышленники дома - там, у нас. О том, что может, я недостаточно в своей жизни сделала, чтобы их найти. О том, насколько малодушно я поступила, уехав и оставив все, что мне было дорого, на произвол судьбы, надеясь, что все это спасет кто-то другой... Никогда не прощу себе этого!
- Не терзай себя, -сказал товарищ Орландо, - Да, ты виновата. Как и многие другие люди. Но надо думать, что делать в будущем, а не только переживать о прошлом. Хотя и прошлое нужно помнить. Твоя жизнь продолжается, и страна твоя жива. Хоть и стонет под навозом, которым она сегодня завалена. Но я уверен, что ты еще вернешься домой. А единомышленники у тебя дома, конечно же, есть - я их сам видел, сам говорил с ними. Я встречал там у вас таких людей даже в самый разгар реакции. Это было просто поразительно - встретить людей, которые безоговорочно поддерживают нашу борьбу, независимо от того, какие гадости им о нас вещает пресса. И я могу тебе со всей ответственностью заявить - пока в России и других республиках есть такие люди, ты не должна переживать даже если ты лично их пока еще и не встретила. Часто они живут в глубинке и потому не заметны на первый взгляд. Ведь прежде всего в глаза бросается всегда разная крикливая дрянь - она словно пена на пиве.
Я улыбнулась
-Спасибо.
- За что?
- За надежду. Вы знаете, национализм маленького народа, наверно, все-таки совершенно другая вещь, чем национальные чувства народа большого. Вот смотрите, как страстно желают корейцы объединения своей страны. Правда, они достаточно научены немецким примером, чтобы желать объединения не любой ценой, а на собственных условиях... Но национальное чувство у них очень сильное. А вот я, как завижу всех этих гламурных Дунек и Ромок в Европе, так мне вовсе не хочется с ними объединяться. Я не чувствую, что они принадлежат к одному народу со мной, хоть они и говорят вроде бы на одном со мной языке. И ничего не имею против, если бы между нами построили высокую неприступную стену. Только с какой это стати мы должны уступать им пол-страны? У нас и так уже есть своя демаркационная линия - она проходит по МКАД. Пусть лучше убираются к своим духовным папикам за океан - только без награбленного, а, используя крылатое выражение Жириновского, с одной зубной щеткой. Раз капитализм такая замечательная система, а сами они такие умники - им же ведь не доставит труда заново нажить себе там состояния, исключительно собственным трудом, а?
Товарищ Орландо весело рассмеялся.
- Всякий раз, когда я сталкиваюсь вот с такими глиняными парнями и барышнями, с этими Робинами-Бобинами Барабеками отечественного разлива я невольно спрашиваю саму себя: неужели это наш народ?
- Совьетика, есть такая замечательная советская книга о войне – «Чайка» Николая Бирюкова. Прототипом главной героини ее была героиня Великой Отечественной войны Лиза Чайкина. Может, читала?
- Читала, только давно.
-Там фашист говорит героине перед расстрелом: «Глупо умирать за народ, который предавал тебя минута опасность». А она помнишь что отвечает ему? «Это сучка, не народ. Народ- там!»- и показывает на лес с партизанами... Так и у вас сейчас. Все фефелы и «крутые парни» на телеэкранах - это сучки, не народ. А народ - там, вне поля зрения телекамер... Но он жив. И ждет своего часа.
В этот момент на палубу вернулся Ойшин. Долговязая фигура его сутулилась больше обычного, а еще мне показалось, что и лицо у него было расстроенное. Может, что-то случилось дома? В любом случае, я ощутила, что задушевный наш с товарищем Орландо разговор будет прерван - даже если и не словами Ойшина, то его молчанием. Была нарушена внутренняя гармония атмосферы.
- Нам завтра рано вставать, товарищ Орландо, - поспешно сказала я, - Очень здорово с Вами разговаривать, но пора, как говориться и баиньки. Если Вы еще помните такое выражение по-русски. ...
Когда мы спускались к каютам, которых на «Эсперансе» было три, Ойшин вдруг сказал:
- Извини, Женя... Ты не против того, чтобы мы... Чтобы мы остановились на ночь в одной каюте? Не подумай ничего нехорошего. Я не стал бы просить тебя, но мне сейчас довольно скверно. Может, поговорим немного – неважно о чем?
-
Если честно, то я очень растерялась.
- Что-нибудь случилось? - спросила я, - Что-нибудь в письме?
- Нет, - покачал Ойшин головой, - В письме-то как раз ничего такого... Просто оно от моего брата Падди...А я думал, что.... В общем, это неважно, что я думал, но мне не хотелось бы сейчас быть одному....
Я колебалась. Я хорошо понимала, как он себя чувствует: сама совсем недавно была в таком же состоянии, когда лазила по вечерам по крышам, но все-таки как-то...
- Ладно, - сказала я, - Только я очень устала, просто с ног валюсь, поэтому долгого разговора тебе не обещаю. Не обижайся. Если увидишь, что я засыпаю в середине разговора, я тебя лучше утром как следует выслушаю, идет?
На самом деле я и сама боялась открыть конверт с полученным мною письмом и решила не делать этого до самого возвращения на Кюрасао, как у меня ни чесались руки. Но вдруг письма от Ри Рана там снова нет? А два человека в состоянии депрессии в одной каюте - это будет уже слишком.
- Идет, - сказал Ойшин как-то тускло, - Я тоже устал.
Мы не стали даже зажигать свет в каюте - свалились на кровать словно два снопа в августовском поле. Как были и в чем были.
Ойшин молчал.
- Ну, начинай!- не выдержала я.
- Что начинать?
- Говорить, конечно.
- А если мне хочется не говорить, а реветь в три ручья, а не получается, да и по статусу не положено – ведь я мужчина? – сказал Ойшин так тихо, что я его с трудом расслышала.
- Что, так плохо?- посочувствовала я.
- Да, так плохо...
- Ну, тогда... Я не знаю... - и я осторожно погладила его по голове, как маленького, внутренне ужасаясь собственному поступку.
- Спасибо, - сказал Ойшин и молча уткнулся носом мне в волосы. Я невольно со всей эмоциональной силой ощутила, насколько ему было грустно. Через пять минут мы уже спали как убитые.
- Знаешь, мне кажется, что настоящая Ирландия умерла вместе с фермером Фрэнком, - успела сказать еще я. Сама не знаю, почему я сказала именно это. Мысли у меня путались, и язык ворочался с трудом. Последнее, что я услышала до того, как меня сморило, был ответ Ойшина:
- Неправда. Ведь есть еще я....
...Но наутро Ойшин не стал ничего мне рассказывать. Мы просто подхватили свой скромный багаж и покинули борт «Эсперансы» когда еще только-только начинало светать, на небе еще светились последние звезды (Фидельчик, который у меня истинный «жаворонок», обычно просыпаясь на рассвете, просил меня такие звезды «потушить»!), на море был отлив, а на других яхтах все, нагулявшись за ночь, крепко спали...
Вечером того же дня мы вернулись на Кюрасао.
****
..Июль прошел, и закончился август - самый жаркий на Кюрасао месяц; наступил сентябрь, а мы все еще так и не продвинулись ни на шаг в выяснении того, что же готовится за высокими воротами американской базы. Все мое существо к тому времени уже было настолько захвачено решением поставленной перед нами задачи, что у меня не оставалось сил ни на какие другие мысли. И даже тот факт, что письма от Ри Рана в привезенном от Сирше конверте снова не оказалось, на этот раз не вывел меня из равновесия.
Да, когда я обнаружила, что так горячо ожидаемого мною листочка в конверте нет, я почувствовала острый укол в сердце. Да, на сердце у меня теперь была постоянная глубокая печаль при одном только воспоминании о тех веселых черных глазах и о глуховатом низком голосе, а еще больше - при мысли о наших общих с ним мечтах и планах на будущее. Но раскисать сейчас было ну просто никак нельзя. «Вот выполним с тобой боевой приказ, Лизавета...» - а тогда уже будем и плакать в подушку...
«В конце концов, может быть, он мне только привиделся»,- уговаривала я себя в те редкие минуты, когда отогнать подобные мысли мне не удавалось никакими стараниями. Ведь такие люди бывают, наверное, только в сказках. Такие страны, как его, бывают только в мечтах. Так уговаривала я себя, закусив губы. У Ри Рана могла быть тысяча причин, чтобы передумать . И жизненные обстоятельства могли измениться за полтора года до неузнаваемости, и в конце концов, грубо говоря, «с глаз долой- из сердца вон».... Дело-то житейское, как сказал бы Карлсон. Но в последнее мне все-таки никак не верилось. Ведь Ри Ран-то для меня тоже давно уже «с глаз долой», а вот «из сердца вон» все никак не получается, даже когда я сама хочу этого, чтобы не так сильно переживать, когда наконец узнаю причину его молчания... Со слов мамы в письме, кстати, было трудно что-либо понять. Она писала, что видеть Ри Рана они стали реже - потому, что он занят на работе, но дочки его заходят к ним по-прежнему так же часто: взяли своего рода шефство над моими хлопцами, обучают их премудростям корейского языка, а Лизу в свободное время выводят погулять в парк - под руки, с двух сторон... Я же говорила, что в Корее не пропадешь! Это тебе не «хождения по мукам» с больным ребенком по европейским больницам...
...В конце концов, может быть, он действительно просто очень занят на работе! И разве это не моя собственная мама говорила, что «нормальные мужики писем не пишут»? С такими мыслями я обычно засыпала.
Ойшин тоже справился к тому времени уже со своей печалью, причина которой так и осталась мне неизвестной. По крайней мере, внешне справился точно, а что там творилось у него в душе, я угадывать не берусь. Всем известно, что чужая душа – потемки.
... Теперь я не пропускала ни одного мероприятия, связанного с натовской военщиной на острове. Я посещала все vormingsbijeenkomsten- так по-голландски назывались занятия по подготовке новоприбывших на Кюрасао военных к культурным различиям между здешними традициями и привычным им мирком (кто бы меня поучил таким вещам, когда я еще только готовилась выйти замуж за Сонни!) и к природе острова и к работе в тропическом климате. Всматривалась в эти новые лица, надеясь выявить того человека, который прибыл сюда специально для осуществления намеченной провокации. Ездила на морпеховские совместные с американцами учения. На стрельбище в Вакаву, где приходилось часами сидеть при жаре в 40 градусов, высунув язык. Ездила в аэропорт со всей группой – провожать обратно в Голландию тех, кто отслужил свой на Кюрасао срок (провожать американцев было сложнее – они улетали домой прямо с базы, на собственном военном транспорте). У голландцев подобные проводы именовались «Hato- biertje ».
Однажды вечером в конце сентября я отправилась на очередное «Hato-biertje» (это был вечерний рейс) и с удивлением заметила в группе провожающих Зину. Хотя мероприятие оно было чисто голландское. Впрочем, тут же выяснилось, почему она была тут: в Голландию провожали Гербена. Зина выглядела безутешной.
Мы сидели в баре в аэропорту Хато, где было прохладно от кондиционеров и потому прохладность пива не производила такого сильного впечатления, как снаружи. До отлета самолета Гербена оставалось еще часа два: голландцы любят все делать с запасом. Разговор шел обо всем и ни о чем: дежурный разговор о том, какая сейчас погода в Амстердаме, и как Гербена ждет невеста в родном Олдензаале (ага, теперь понятно, почему Зина так расстроена!) Полковник Ветерхолт, видя, что я почти не прикасаюсь к пиву, заказал для меня какой-то одному ему ведомый коктейль. Я рассеянно отпила из бокала, чтобы его не обижать - и у меня внутри все загорелось. «На вкус это лисий яд. Впрочем, тебе самой лучше знать, что ты туда подсыпала....»
- Ой! Закусить дайте чем-нибудь, скорее! - задыхалась я.
Полковник сам не на шутку перепугался и подал мне первое, что попалось ему под руку - большой спелый мандарин. Мандарины на Кюрасао редкость - не в том плане, что их нельзя найти в магазинах,а в том, что там они не растут, это фрукт субтропический. Мандарин оказался для меня спасением, горло жечь тут же перестало. Шкурка снялась с него так легко и была такая толстая и сочная, что мне вдруг ужасно захотелось выгрызть ее белую мякоть изнутри - как дома в детстве. Так я и сделала. Запахло Новым годом. Я повеселела.
- Чему Вы так радуетесь? - прошипела Зина. На этот раз она была одета не в американскую форму, а в красивое облегающее мини-платье: видно, взяла по такому случаю увольнительную. - Тому, что уезжает Гербен? Напрасно...
- Господи, да я и не думала про Вашего Гербена!- совершенно искренне сказала я, - Бог с Вами, милая. Мне что, больше думать не о чем? И вообще, оставьте Вы меня в покое. Знаете, есть такая классная антильская карнавальная песня...
И я пропела ей первый куплет этой песни из репертуара арубанской группы «Куа-си», благо она была на английском языке, и ее не надо было для Зины даже переводить:
Man I am so tired,
So tired from this,
Get off me back,
Please let me live,
I have enough,
Enough of your fire,
You keep moving down,
I keep getting higher.
Я тогда еще сама не знала, насколько пророческими окажутся эти слова.
Я думала, что на этом наш с ней разговор закончился. Но я ошибалась - он еще только начинался...
... Гербен улетел. На прощание он даже не поцеловал Зину и вообще делал вид, что знаком с нею лишь шапочно; видно, бонус у него давно уже выветрился. Пока я приводила себя в порядок в туалете - голова у меня все еще покруживалась, и это с одного-то глотка, а надо было вести машину до дома, - все провожающие разошлись.
Наверно, все-таки лучше будет взять такси. Безопаснее. Но на выходе из аэропорта меня встретила на своем джипе Зина.
- Мне очень надо с Вами поговорить, - сказала она неожиданно серьезно.
- Неужели о Гербене? - отшутилась я, - Да не бойтесь, я же сказала Вам, что никому не расскажу про Ваши бонусы. У меня есть дела поважнее.
- Я так и думала, что поважнее, - загадочно сказала Зина, - Нет, не о Гербене. Но мне надо сказать Вам что-то очень важное. Проедемся со мной до Вестпюнта, а? Поговорим. А потом я отвезу Вас обратно в Бандарибу.
Кюрасао делится условно на две части: Бандарибу - западное его побережье и Бандабау - восточную часть, где находится и Виллемстад. Про себя я отметила, что Зина сказала именно Бандабау, а не «домой». Я еще не поняла, что она замыслила, но шестым чувством почувствовала, что дело пахнет керосином. Только если бы я отказалась с нею поехать, было бы еще хуже. Я решила выяснить, в чем же все-таки дело, а заодно протянуть время. Может быть, это просто какие-нибудь очередные ее женские глупости.
- Хорошо, поехали, если это будет недолго, - нарочито беззаботно сказала я,.- Мне завтра рано вставать.
Пока Зина выходила платить за стоянку, я успела послать Ойшину короткую эсемеску: «Еду на Вестпюнт. Если меня не будет через час, приезжайте» и вынуть из мобильника батарейку, как учил меня когда-то Дермот. На всякий пожарный.
В дороге Зина молчала. Я тоже: в конце концов, это она хочет говорить о чем-то со мной, а не я с ней. Но скоро я заметила, что что-то с ней неладно. Зина вела машину как-то странно, рывками. Нам повезло, что было уже так поздно, что на дороге почти никого не было. Но дорога до Вестпюнта темная, по ночам не освещается, и минут через десять я уже просто молилась, чтобы мы никого не сбили на обочине в этой кромешной тьме. А в глазах Зины, в которых отражались огоньки панели ее джипа, появился знакомый мне уже нездоровый отблеск. Она снова приняла дозу «бонуса»!
Я ехала в непроглядную тьму в компании вооруженной наркоманки с американским паспортом, которая собиралась сообщить мне какую-то гадость. Так. Вот уж где действительно «все страньше и страньше, все чудесатее и чудесатее» !
Дорога показалась мне вечностью. Я пыталась сообразить, что же она мне хочет сказать - и одновременно изо всех сил старалась не показать ей, что я об этом думаю.
Наконец мы добрались. До места, которое именуется Плайя Форти. Плайя - это пляж. Днем здесь работает ресторан, но сейчас, конечно же, уже давно все было закрыто. И не было ни души. На Плайя Форти есть знаменитая местная скала, с которой отдыхающие прыгают в море - с 12-и метровой высоты. Для голландских морпехов такой прыжок - составная часть их местной ознакомительной программы. Видно, это Гербен ее сюда возил. Опять этот Гербен, будь он неладен!
Мы поднялись на эту самую скалу. Стояла темная тропическая ночь, но над морем взошла огромная как тарелка Луна. Поэтому лица друг друга нам было все-таки видно. Меня удивило, что Зина не захватила с собой даже фонарика. Видно, очень уж торопилась.
Она присела на камень. Я тоже. Между прочим, я очень боюсь высоты, так что я старалась даже не думать о том, что под нами где-то там за обрывом море. Я вопросительно посмотрела на Зину. Может, пора уже кончать эту комедию?
Впрочем, ее лицо выражало именно ту же самую мысль.
- Интересно, на кого Вы работаете? - сказала она мне по-русски, - На ФСБ?
Как это ни нелепо, я почувствовала облегчение, когда она это сказала. И первой моей мыслью было: «Пусть лучше уж думает, что на ФСБ!» А еще я очень порадовалась, что было темно: света луны было недостаточно для того, чтобы она как следует разглядела все оттенки выражения на моем лице. И то, что я поняла ее.
- Странная Вы женщина, - сказала я Зине по-английски, - Вытянули меня ночью в жуткую глушь, сказали, что хотите сообщить мне что-то важное, а сами затащили меня на какую-то скалу и говорите со мной на непонятном мне языке. Я думала, может, Вам помощь нужна. Впрочем, судя по всему, так оно и есть. Если не хотите идти к психиатру, священника не пробовали? Говорят, исповедание помогает...
При этих моих словах Зина взорвалась.
- Это мы еще посмотрим, кому тут надо исповедываться! - воскликнула она, на этот раз уже по-английски. Ага, значит, она сама не уверена, что я понимаю по -русски...- Вот я привезу Вас к себе на базу, там с Вами живо разберутся! Это Вам не голландцы, которым можно вешать на уши лапшу. И не таких ломали. В последний раз спрашиваю Вас: на кого Вы работаете? На российскую разведку?
- На российскую разведку? Тогда бы я первым делом точно купила себе новый джип, а то мой из ремонта не вылезает...Милочка, да я гляжу, у Вас галлюцинации начались. Мы с Вами, между прочим, не в Ираке и не в Гуантанамо.
- Но кое-кто очень скоро может там оказаться!- завопила Зина.
- Надо же, как Вас колбасит... Вредно до такой степени злоупотреблять своим бонусом, - продолжала я все тем же насмешливым тоном, который так выводил ее из себя. Сейчас она сама расскажет мне все, что мне иначе было бы из нее не вытянуть. Например, почему она меня подозревает. Это только в анекдоте советского агента распознают по тому, что он на ходу застегивает брюки, выходя из туалета...
- Колбасит?? Я давно уже заметила, что Вы не та, за кого Вы себя выдаете! Эта Ваша странная фраза на корабле - про Абу Граиб... Это же настоящее сочувствие террористам!
- В таком случае, им многие сочувствуют, - возразила я, - Например, «Амнести Интернешнл». А Вам, видно, и правда не дают покоя лавры Линди Ингланд. Зря Вы не захватили сюда с собой собачку позлее и кинокамеру. Глядишь, и успоколись бы...
- А то, что Вы сказали Гербену «дуй!», когда он просил Вас закрыть дверь , а то сквозняк? Дуй - это «to blow» по-русски. .
Вот это уже действительно было бы смешно, если бы не положение, в котором я оказалась. Похоже на историю с совой и гвинейцем Мамаду. «Ca va, mon cheri!»...
-«Дуй»- это «пока», «до свидания» по-голландски, полиглотка Вы наша, - сказала я, - Неужели Вы за все Ваше время с Гербеном не выучили ни слова на языке любимого человека? Фу, как неромантично!
- Не трогайте Гербена! Вам не понять...
- Да уж, куда мне...
- А мандариновая корка, которую Вы в баре обгрызли изнутри? - выдала Зинаида мне свою козырную карту.
- Что?
- Мандариновая корка. Только русские объедают их так. Еще с голодных советских времен.
М-да, а вот это действительно был мой серьезный прокол в качестве разведчика. Молодец, Зина. Между прочим, я никогда не испытывала голода, поглощая сухумские мандарины под новогодней елкой чуть ли не тоннами. Просто мне действительно нравился вкус той белой шкурки. Говорят, в ней много витамина «С»...
- И это все обвинения, которые Вы можете мне предъявить? Не густо, - сказала я. - Я бы на Вашем месте сначала протрезвела, а потом бы уже строила из себя Шерлока Холмса. Если это все, то думаю, что нам обеим пора по домам.
Но я хорошо понимала, что идти по домам она не захочет. Не для того она меня сюда с таким триумфом привезла. Слишком уж Зинаида была взнинчена, и дело было не только в ее бабской какой-то личной неприязни ко мне – просто у нее появилась возможность выслужиться. Ни один полицай по призванию такой возможности не упустит.
Ситуация складывалась почти такая же, как в «Кавказской пленнице»: «Или я ее веду в загс, или она меня к прокурору». Только вот было не смешно.
- Об этом не может быть и речи. Все смеетесь? Ничего, скоро перестанете, - и Зинаида сделала такой жест, словно стирала улыбку с моих губ.
- Когда нормальный, не обкуренный человек слышит глупости, смеяться - это естественная реакция, - парировала я, а сама рукой начала нащупывать у себя за спиной подходящий камень потяжелее. Но как назло, отдельно валявшихся камней здесь не было.
Конечно, у меня и в мыслях не было убивать Зинаиду. Еще марать о таких руки! Оглушить бы ее чем-нибудь как следует, а уж там...Там будет видно, что делать. Только бы поскорее выбраться отсюда. А ее я, конечно, возьму с собой. Потом решим с товарищами, что делать.
- Представляете, как будут смеяться Ваши сослуживцы, когда услышат Вашу легенду про мандариновые корки, -провоцировала Зинаиду я, - Вы станете среди них просто ходячим анекдотом. Они и так-то не воспринимают Вас всерьез. Так что Вы правы: пойдемте и поскорее. Мне тоже очень хочется это увидеть.
- Это меня-то не воспринимают всерьез?! Меня?! Ха! Вот подождите, уроды, скоро прилетит Черный Сокол – и тогда все ваши черномазые тут взлетят на воздух! С моей помощью!
Черный Сокол? Это уже теплее... Говори, Зина, говори!
Но она возмущенно замолчала. Видимо, я все-таки перегнула палку.
Я поняла, что наступил момент, которого нельзя было больше избежать. Или пан, или пропал Теперь или я ее, или она меня. В классическом романе социалистического реализма в подобной ситуации, вероятнее всего, в этом месте последовал бы глубокомысленный диалог, раскрывающий всю непримиримую пропасть меж двух миров и двух мировоззрений. Но мы были не в классическом романе, а на вершине 12-метровой скалы над Карибским морем. И я не собиралась опускаться до того, чтобы поганить великий и могучий русский язык, разговаривая на нем с человеком, который от этого языка давно и добровольно отказался. Много чести для этого оборотня в американских погонах!
«Ну вот исчезла дрожь в руках...» - мелькнуло у меня в голове. Дрожь действительно исчезла. Надо сказать ей что-нибудь еще. Такое, чтобы взбесить ее уже не на шутку. Чтобы она потеряла голову. Тогда будет легче с ней справиться.
- Ну что, пойдем, сочинительница сказок о трех апельсинах?
Зинаида не ожидала, что я так скоро соглашусь отправиться с ней на базу. Наверно, думала, что я буду плакать и ее уговаривать. Мысленно предвкушала это - как те допросы в Ираке. И от неожиданности она на секунду потеряла хватку. Слишком долго соображала, почему это я так себя веду.
Я зажмурилась на мгновение, и перед глазами моими встали сцены из музея в Синчхоне.Тот самый, который я посетила в годовщину 11 сентября. Мне показалось, что я слышу крики разлученных детей и матерей, которых заживо сжигают в американских бункерах, и я почувствовала, как меня переполняет ненависть. Она поднялась до самого моего горла, а потом подтолкнула меня в воздух словно ракету. Кто это сказал, что ненавидеть «нехорошо»? С некоторыми людьми просто нельзя по-другому.
С коротким победным криком я сбила Зину с ног. Мы покатились по камням. Она была моложе, сильнее и натренированнее меня. Но меня окрыляла эта самая ненависть. Не к ней лично - к тому, что она собой символизировала. К предателям и перебежчикам. К разрушителям своей страны и прислужникам другой. К проституткам, ложащимся под «цилилизованных джентльменов» в надежде, что те будут их содержать. К сутенерам и спекулянтам. Ко всем кровососущим двуногим, которых, по мнению Хильды я должна любить и жаловать - только лишь за то, что мы с ними случайно оказались говорящими на одном языке.
А еще у меня было в запасе неотразимое оружие против Зины. Более смертоносное, чем атомная бомба. Этим оружием, как вы, наверно, уже поняли, была насмешка.
- Состоянье у тебя истерическое; скушай, доченька, яйцо диетическое! - прохрипела я Зине в ухо по-русски, отрывая по одному ее пальцы со своего горла. Теперь уже терять мне было нечего. От этой песенки нашего всеобщего самого любимого детского мультфильма Зинаида взревела как раненый бык. Бешенство на секунду ослепило ее, и я воспользовавшись этим, освободила из ее рук свое горло, с новой силой вцепившись в ее. Мы снова покатились по камням. Мы не тратили времени на такие женские штучки, как таскание друг друга за волосы.
-Вообще агония тех, кто действует наперекор истории, неизбежно сопровождается истерикой ,- продолжала я. Зинаида опять зарычала и с силой стукнула меня головою о камни. Перед глазами у меня засверкали искры.
- Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?...
Но ее сила и натренированность перевешивали, и я почувствовала, что Зина берет-таки наод мной верх. «Предупреждаю: я просто так не дамся!»- подумала я с отчаянным азартом. Просто я твердо знала, что погибну сама, но не дам ей доставить меня ни на какую базу. Сброшу ее вместе с собой с этой скалы вниз, к рыбам. И я снова с силой вцепилась в нее.
Так вот, значит, как чувствует себя человек в последний момент своей жизни. Мне не было страшно. Только ужасно жалко, что я больше никогда не увижу своих ребят и Лизу. Но если позволить себе думать об этом сейчас, то точно закончишь свои дни где-нибудь в Гуантанамо. А я терпеть не могу хард-рок. Пытки им мне уж точно не выдержать. Значит, надо выдержать сейчас. Во что бы то ни стало. Я собралась с духом.
- У меня есть последнее желание,- с улыбкой cказала я. – Чисть почаще зубы, Рэмбина! Тем более раз руки тебе все равно уже никогда не отмыть.
Вдруг раздался глухой удар, что-то хрустнуло, и Зинаида обмякла и тихо сползла на песок.
- Oh shi-i-it…- протяжно-удивленно успела сказать она. Даже тут – не по-русски... В лицо мне брызнула кровь.
Надо мной стоял смуглый парень в американской военной форме. В руках у него было увесистое весло. Зинаида неподвижно лежала на песке.У меня было так темно перед глазами, что разглядеть его лица я не могла.
- Сержант Альварес, сеньора! – по-армейски представился он. – Вы меня помните?
И, видя мое недоумевающее лицо, добавил:
- Мой брат погиб в Ираке.
А внизу по пляжу уже бежал, завязая по щиколотку в песке, Ойшин.
«Ты как здесь оказался, Саид?»- подумала я. Я все еще непроизвольно вспоминаю цитаты из советских фильмов. Значит; я жива...
Глава 29. Операция «Брион ».
«В этом и есть суть подлинной демократии- подогнал авианосцы, нанес ракетный удар, после чего собрал корреспондентов и поставил им задачу аплодировать.»
(о бомбардировках Ирака, сентябрь 1996)
(Александр Лебедь)
Ik had hoop, maar ik houd hеt voor gezien,
Want de wereld wordt bestuurd door gevaarlijke regimes,
Nu verzamel ik mijn team, we vormen een front
En bestrijden die corrupte president als James Bond
(Ali B, «Bij Boosjes»)
Я все еще сидела на песке, не в силах пошевелиться. В тот момент я чувствовала себя так, словно мне по меньшей мере тысяча лет. Или по крайней мере, лет триста с гаком, как Элине Макропулос. Все происходящее вокруг было словно снято на камеру «мягкой оптикой»: какое-то вязкое, обтекаемое, нечеткое.... Помню только как Ойшин подхватил меня с песка, пока сержант Альварес пытался нащупать пульс у Зины. Его спокойствие показалось мне удивительным. Хотя со стороны и я сама, наверно, выглядела такой же спокойной. Ну не кричать же, в самом деле?
...До сих пор самым моим большим правонарушением в жизни было поедание нескольких конфет из коробки в универсаме. Мне тогда было лет девять, и у нас в квартале только что открыли первый универсам, который в народе сразу же прозвали «Стеклянным» - за огромные стекольные его стены, совершенно прозрачные и не изгаженные тогда еще никакой рекламой (а уж разбитое стекло-то у нас в те славные времена было настоящим ЧП!). Родители отпускали меня с подружками туда потому, что нам не надо было переходить ни одну дорогу. Маруся покупала в этом универсаме хлеб, масло и тому подобные повседневные вещи, а я просто ходила с ней за компанию.
Однажды мы заметили, что в заднем углу магазина на одной из полок была чуть приоткрыта коробка конфет. Кажется, «Маски». “А давайте съедим по штучке!»- предложила самая бойкая из нас, Люся . Нам с Марусей такое не пришло бы даже и в голову. Но дурной пример заразителен - Люся набила себе рот, как бурундук, и после этого мы с Марусей переглянулись и тоже взяли по конфете из той коробки. Мы съели их, не отходя от полки -и пошли на выход. В коробке оставалось еще больше половины, и никто нашего преступления не видел. Но дома я первым делом сама рассказала об этом своей маме, которая даже за сердце схватилась, услышав о наших «подвигах». И строго-настрого наказала мне никогда этого больше не делать. Мне стало стыдно - так стыдно, что стыдно и по сей даже день, когда я о том случае вспоминаю. А ведь в Северной Ирландии не только значительная часть детей, но и их родители - якобы верующие!- и глазом не моргнут, совершив что-нибудь подобное...
И уж естественно, у меня не было опыта нахождения рядом с трупами убитых. Когда на нашей улице давным-давно произошло то едиственное за всю мою советскую жизнь убийство, я была еще маленькой и не выходила на улицу, пока взрослые бежали вдогонку за убийцей - как есть, безоружными!- и вызывали милицию и «скорую помощь» . А массовые убийства у нас в стране начались уже после моего отьезда - как и массовые заболевания сифилисом, одновременно с победой “демократии”. Причем с красочной демонстрацией трупов, с почти каким-то сладострастным смакованием графических подробностей их телесных повреждений по отечественному телевидению: тут «новые русские» почему-то не стремятся равняться на так дорогие их сердцу «цивилиованные страны», где трупы в новостях показывают редко даже когда говорят об убийствах, а если и показывают, то как правило накрытыми простыней... И еще и предупреждают об этом заранее своих зрителей.
Это сейчас Александр Невзоров говорит, что его программа «600 секунд» – это ошибки молодости» . А ведь говоря словами Аркадия Райкина, журналист – «как летчик: он ошибся - я погиб». Сколько молодых людей у нас духовно погибло, взирая на его ежедневные 600 секунд непрерывных ужастиков! Сколько из них стало считать эту видеонекрофилию нормой жизни!
Как раз примерно тогда же, может, чуть пораньше в моду у нас вместо анекдотов вошли смешные «страшилки», с их
«Дети в подвале играли в гестапо:
Зверски замучен сантехник Потапов». Или
«Маленький мальчик нашел пулемет -
Больше в деревне никто не живет.»
Видимо, и то и другое было предназначено специально для того, чтобы мы поскорее и менее болезненно привыкали к «светлому капиталистическому будущему»...
«Дедушка старый гранату нашел,
Дедушка с ней к сельсовету пошел,
Дернул колечко и кинул в окно:
Дедушка старый, ему все равно...»
И мы смеялись как идиотики... «Дедушка старый, ему все равно...»,- внушали нам. Все равно, что растоптали со смаком его идеалы и дело всей его жизни, все равно, заплатят ему вовремя пенсию или нет, все равно, что он живет впроголодь, все равно вообще, жить или нет.... И многие в это поверили. Со стариками – которых в любом «нецивилизованном» обществе традиционно почитают и уважают за опыт и жизненную мудрость, у нас перестали считаться. Если они высказывают «недемократические» взгляды на современное бытие, в ответ они слышат скоморошество – «а, эти старперы! Кого колышет их мнение?” Как будто бы сами скоморохи собираются быть вечно молодыми и «крутыми». «В жизни есть две вещи, которые придется делать всем»- говорил незабвенный кумир моего детства Бобби Фаррелл. – «Всем рано или поздно приходится ходить в туалет и всем рано или поздно придется умирать»... Не знаю, помнила ли Зина старую советскую песню, в которой как бы в ответ на это говорилось: «Но лучше все-таки, если бы попозже»...
Единственный раз, когда я видела вблизи труп в советское время - причем человека, умершего естественной смертью- это было, как ни странно, в бане. Точнее говоря, не в самой бане, а в ее дверях: человек возвращался домой после парилки, и у него схватило сердце... Так он и лежал в дверях, а перепуганные посетители бани - как женского отделения, так и мужского - боялись идти мимо него по домам и ждали, когда приедут медики и милиция. То, что он был мертв, уже ни у кого сомнений не вызывало. Не знаю, почему так боялись люди - хотя на теле том не было ни крови, ни телесных повреждений. (Невзоров такого даже и показывать-то не стал бы!) Наверно, просто именно потому что тогда мы не привыкли к смерти. Это сейчас «освобожденные» мои соотечественники не то, что мимо трупа, а и по трупу пройдут, если им предложат за это соответствующее материальное вознаграждение... Мимо живых людей в беде, и то проходят тут и там. Это у меня до сих пор в голове не укладывается.
А тот человек просто лежал ничком в дверях - в пальто и в кепке. Моя мама оказалась самоы храброй из свежевымытых.
- Пойдем домой, а? - сказала она мне, - Уже поздно.. Кто знает, когда еще за ним приедут... А тебе еще уроки на завтра надо учить.
Это был действительно серьезный аргумент. Уроков было много. И хотя мне было страшно, и я постаралась на него даже не глядеть, в какой-то момент я все-таки вскинула глаза - не удержалась, как Хома Брут на Вия.... Помню, как удивила меня мысль о том, куда же девается жизнь, и что она такое - неужели лишь только тот блеск в глазах и цвет в лице, которых у этого человека уже не было?...
Это потом уже нас начали приучать к труполюбованию. И к операциям по живому - в прямом эфире (на «цивилизованном» Западе тоже). Это постепенно стало нормой - так же как безработица, проституция и устраивающие на улицах разборки «братки». Вкупе с пещерным натурализмом нашего отечественного телевидения. И с лицемерными ахами и охами отечественных журналистиков, которые своими очерками, в отличие от советских, не меняют в жизни ничего - кроме временного поднятия рейтинга своей газеты.
Но все же как ни старались в свое время отечественные невзоровы, у меня так и не возникло желания пристально рассматривать Зину в лицо и пытаться определить, что и в каком месте у нее там повреждено. Я пыталась разобраться в своих чувствах по поводу того, что только что произошло - и не могла. Чувств не было напрочь, на душе была пустота. Такого со мной еще не бывало. Не было ни зловещей, психически болезненной радости, как у американских карателей в Ираке или у израильских - в Палестине, когда они расстреливают мирных жителей (для того, чтобы испытать подобные «высокие» чувства, наверно, надо было родиться и вырасти в другом обществе, с другими жизненными установками и приоритетами), ни даже просто облегчения, ни чувства жалости к человеку, который сам сделал свой в жизни выбор, встав на сторону империализма, какими бы ни были его мотивация и оправдания. «Странно», - подумала я, - «Должна же я чувствовать хоть что-нибудь. Наверно, это и есть состояние шока».
Через несколько минут я ощутила - нет, не жалость, но чувство досады от того, как нелепо, так впустую прожила свою короткую жизнь эта моя бывшая соотечественница - и какой совершенно другой могла бы сложиться эта ее жизнь, если бы не... «Э, да так что угодно можно оправдать!» - сказала я себе. Но я не оправдывала ее - мне просто действительно было за нее досадно. Словно за отстающего ученика одного со мною звена.
... Помню, как удивилась я, когда поняла, что Ойшин сам каким-то чудом добрался до Вестпюнта, хотя ночью и без машины до него фактически невозможно было добраться. Наверно, именно поэтому в голове у меня при виде него и всплыла фраза о Саиде из «Белого солнца...». Это и было первое, что я сказала ему:
- А как ты добрался сюда? Ты же не водишь машину. Такси, что ли, нанимал?
Ойшин посмотрел на меня так, словно я была марсианкой. Видимо, потому, что в тот момент это не имело абсолютно никакого значения.
- Одолжил по такому случаю мотороллер у Рафаэлито, - буркнул он, - Что здесь произошло? На тебе лица нет. И кто эта женщина? И кто, простите, Вы? - с этими словами Ойшин обернулся к сержанту Альваресу. Сержант Альварес и ответил за меня, потому что я была все еще не в состоянии излагать свои мысли связно.
- Эта женщина- американская военнослужащая, Зинаида Костюченко. А я- брат человека, которого она убила в Ираке. Когда я сюда добрался, она пыталась сделать то же самое с Вашей женой. Но теперь она уже больше никому не причинит горя.
Зина? Убила кого-то в Ираке? Вот эта молодая женщина с нежным как персик лицом? Впрочем, чему я удивляюсь? Чего только не сделаешь, когда хочется посмотреть мир и заработать себе на учебу в колледже...
Но неужели же Зина и вправду мертва? Это как-то не укладывалось у меня в голове. Да и у Ойшина, по-моему, тоже: ведь в голливудских фильмах злодей никогда не умирает вот так - с одного удара... Мое горло, так немилосердно сжатое Зиниными пальцами, все еще болело. Я растерла его руками.
- Ага, - сказал Ойшин, - Ладно, ты мне расскажешь дома, что случилось. Тебе надо прийти в себя. А что мы будем делать с ...? - он кивнул в сторону Зины. Я по-прежнему старалась туда не смотреть. Горло и голова у меня тупо ныли.
- Это я беру на себя, - сказал сержант Альварес.
- Но ведь начнется расследование, и мне бы не хотелось, чтобы моя жена...
- Ничего не бойтесь. Никаких следов того, что здесь была Ваша жена, не останется. Это был просто несчастный случай. Честно говоря, ведь и на самом деле так.... Хоть и поделом гадине, но я никогда еще в жизни не поднимал руку на женщину. Вообще-то я собирался с ней только поговорить по душам. Но увидел, как она... и вот... - он замолчал.
- Я хотел сказать ей, что знаю - про брата. Хотел в глаза ей посмотреть, когда я это скажу. Раньше не мог. Она первый раз за все это время на острове ушла в увольнительную, - сержант Альварес нелепо развел руками. Мы не перебивали его.
- Официально мой брат погиб от «дружественного огня» - в результате злосчастной случайности. Никто не стал даже доискиваться, из чьего именно оружия были те пули - там не до того, в Ираке. Но мне удалось найти человека, который все видел...Она застрелила Хорхе - в затылок, после того, как он сказал ей, что собирается подать рапорт о том, как она со своим бойфрендом и еще двое занимались грабежом и мародерством. О том, что они наркоманы. О том, как они издевались над местными жителями - они вертолетчиками были. Доставят морпехов туда, куда тем было надо, а пока их ждут, начинают вот так, от скуки «развлекаться»... Не буду рассказывать вам на ночь глядя, как именно. Когда они были «под этим делом», им лучше было не попадаться на глаза. Всей четверке. Но мой брат был слишком молод. Идеалист. Для нас обоих Ирак был большим шоком, но для него еще в большей степени,чем для меня. Да уж, в такой «демократии», где если ты носишь определенную военную форму, то фактически имеешь право безнаказанно пристрелить кого угодно, даже другого в такой же форме при желании...
- Простите, а разве не такую же форму носите Вы сами?- не удержалась я. Наверно, язык мой- враг мой.
Сержант Альварес понурился.
- Я Вам все объясню, а уж верить мне или нет - это ваше дело. Сейчас кажется, что все это было тысячу жизней назад- когда мы с Хорхе записались в американскую армию, чтобы получить этот проклятый паспорт... Мы гватемальцы, из большой крестьянской семьи. Отец умер, у мамы на руках кроме нас еще семеро, причем один брат- инвалид. Денег на его лечение нет. Работы нет. Одна сестра до того докатилась, что начала рожать детей на заказ - американцам на усыновление.... Мы с Хорхе очень против были. Подожди делать глупости, говорим мы ей, мы здоровые парни. Заработаем как следует и вернемся. Уехали в Америку на заработки. Долго все рассказывать. Кончилось тем, что это, - он подергал себя за погон, - оказалось для нас единственной возможностью там остаться. А Миранда не дождалась нас... Уже двоих родила и обоих малышей отдала богатым янки. Теперь с ней из-за этого не разговаривает вся деревня...Наверно, эта ваша знакомая тоже как мы... из-за паспорта. Очень нелепо это все, если вдуматься. Делаем чужую грязную работу своими руками. Только мы не сразу все это поняли, хотя и быстро - во что мы вляпались. Меня с души воротило от этих обысков и налетов - а она, видно, втянулась. Ей это начало доставлять удовольствие. Чувствовать власть хоть над кем-то в своей жизни. А мне до сих пор кошмары снятся. Крики и глаза, глаза и крики...
- А тот человек, что видел, как она застрелила Вашего брата, - он что же, так и не сообщил об этом куда надо? - спросил Ойшин.- И если нет, тогда почему он рассказал об этом Вам?
- Нет, он не сообщил. Сказал, что жизнь ему еще дорога. А мне рассказал только перед тем, как вернуться домой. Сказал, что об этом знает, кроме меня, только еще наш полковой священник. Мы ведь католики. Мы регулярно исповедаемся. Он тоже латиноамериканец был. Сказал, что совесть его очень мучает. Что спать не сможет, если не расскажет мне.
- А теперь, значит, он спокойно спит? - опять не выдержала я, - И священник ваш - тоже? Может, она, -я кивнула на Зину- тоже кому-нибудь исповедовалась?
- Этого я не знаю, но навряд ли. Православный священник к нам приезжал очень редко..
- Фу-у!- только и вздохнула я, пытаясь переварить все услышанное.
- Если Вам так все это противно, тогда почему же Вы до сих пор служите?- скорее участливо спросил его Ойшин.
- А куда мне деваться? Дезертировать? Как я отсюда убегу? И то хорошо, что сюда перевели. Я был близок к тому, чтобы тронуться. Вот только от памяти не сбежишь никуда, как бы тебе ни хотелось. А теперь вот еще и это...
- А Вы не боялись, что она Вас - тоже...? Если Вы заведете с ней речь о брате?
- А для меня после смерти Хорхе все в жизни потеряло смысл. Тем более этот купленный кровью паспорт..Но я все-таки ждал, когда у нее будет увольнительная. Чтобы она была без оружия и не смогла бы и меня в затылок...
- Ребята, - вмешался Ойшин, - все это хорошо и даже прекрасно. Нет, конечно, не то, что происходит в Ираке... Но нам надо уходить отсюда, и как можно скорее. Уже два часа ночи. Светать начнет около семи. А если какой-нибудь влюбленной парочке вдруг вздумается прогуляться здесь по пляжу в эту лунную ночь?
- Не вздумается, - сказал сержант Альварес. -Сейчас же не выходные. Сегодня вторник. Туристы отсюда далеко. А местным - им утром надо вставать, им не до прогулок. Она наверняка это знала, иначе бы Вас сюда не привела. Хотел еще Вас спросить, чем это Вы ей так не угодили, но Ваш муж прав: сейчас не время. Уходите. Уходите скорее, а я останусь здесь. За меня не беспокойтесь. Все будет в порядке. Я вас не выдам - и вы не выдавайте меня. Встретимся, когда все успокоится. Ладно?
Я хотела было спросить, а зачем это нам еще после этого надо встречаться, но так действительно можно было разговаривать до скончания века.
...Плохо помню, как мы добрались до дома. Помню только что я сидела позади Ойшина на мотороллере, крепко обхватив его за талию обеими руками: на этот раз это не напугало ни его, ни меня. И как в ушах у меня свистел теплый ветер. А глаза неумолимо слипались, хотя, казалось бы, после такого заснуть было невозможно...
Когда мы вошли в дом, я только и успела сказать Ойшину:
- Эта дурочка решила, что я работаю на российскую разведку... Хотела отвезти меня на базу...- и «отключила связь»...
... Я не помню, сколько я проспала после этого. Сон был бесконечным, тягучим - и очень тяжким: тревожным, полным выбравшихся откуда-то из подсознания сновидений.
То мне виделся маленький пухлый кареглазый карапуз в жаркой южной августовской степи - и какой-то внутренний вкрадчивый голос шептал мне: «Если не станет этого мальчика, ничего не случится с твоей страной...Не будет гражданских войн, не будет террора, не будет бездомных детей, не будет массовой проституции и бандитизма, не будет бомжей.. Никому не придет в голову, что можно торговать другими людьми – на исходе XX века. Люди не будут искать еду на помойках, их не будут выселять из квартир за неуплату, богатые отцы не будут отбирать детей у матерей - потому что это их «инвестиция»; не будет массовых абортов, войны в Югославии не будет... Америка не осмелится напасть на Ирак. Не будут страдать миллионы людей во всем мире... Ну же, Женя, ну!...
И я знала, что голос этот был прав, но мне становилось так жутко, что я просыпалась в холодном поту. Правда, лишь на минуту- и тут же проваливалась в следующий сон, где из стенки дивана вдруг нежиданно вырастал будто джинн из бутылки, давно знакомый мне бородач с кроличьими верхними зубами, похожий на раввина из черты оседлости. Он смотрел на меня так, словно вместо глаз у него был рентгеновский аппарат - и весело улыбался. Но я в то время еще не знала, что значат такие взгляды... Я пыталась отогнать это новое видение и возмущенно восклицала:
- А Вы-то что здесь делаете? Вы случайно не ошиблись адресом? А ну-ка, кругом, шагом марш - и шасть обратно в свою Ирландию, или, еще вернее, в Америку- за инвестициями, господин хороший!
Бородач открывал рот, пытаясь мне что-то ответить- и растворялся в воздухе. На ето месте возникал другой, очень знакомый человек, имени которого я никак не могла вспомнить. У него были длинные, светлые волосы и печальная улыбка. Он смотрел на меня одобрительно, но ничего не говорил. Наконец я сообразила, кто это.
- А про Вас говорят все время, что Вы обязательно поддержали бы то, что у вас там сейчас творится. Вашим именем прикрываются как фиговым листком все, кому не лень. Вы и вправду поддержали бы капитуляцию, назвав ее победой? - спросила я его. Молодой человек улыбнулся.
- Мо кара , - сказал он, - Это кто тебе такое сказал: может, тот мой друг, что оказался британским шпионом? Никогда в жизни я бы не стал просить индульгенций у янки и их благословения для нашей социалистической республики....
И мы с ним, не сговариваясь, на два голоса затягивали:
“Come all ye young rebels, and list while I sing,
For the love of one's country is a terrible thing.
It banishes fear with the speed of a flame,
And it makes us all part of the patriot game.”
Но рассвет все не наступал. Вместо этого становилось душно.
...Почему такая боль, откуда- во всех суставах, во всех костях, везде? Почему так кружится голова? И холодно, очень холодно...Кто-то кладет мне на лоб теплую руку
- Это лихорадка денге, - слышу я незнакомый голос.
Я слышу эти слова и шестым чувством понимаю, что говорят обо мне. Что это я больна этой самой лихорадкой. Но я не могу открыть глаза, чтобы посмотреть, кто это говорит, а сознание уже уносит меня куда-то далеко-далеко.
...Я стою в очереди перед старинным московским особняком. На дворе октябрь, холодно, накрапывает дождь, а очередь - нескончаемая, длиннее чем в Мавзолей, и продвигается вперед она по миллиметру. Какая тут колбаса, какие импортные сапоги – нет, это очередь в голландское посольство, куда я пришла за визой, когда мои амстердамские хозяева прислали мне приглашение приехать туда во второй раз. В первый раз документы за нас оформляло министерство образования, и мне никогда не приходилось стоять в этой очереди. Я даже не представляла себе ее размеры. Мне чуть не стало плохо, когда я ее увидела.
Дождь моросил все сильнее и вскоре перешел в ливень. Стоявшие в хвосте очереди оккупировали подъезды ближайших домов. Видимо, так было здесь каждый день, потому что местные жильцы неимоверно на нас ругались. Я обратила внимание, что лица у окружающих были какие-то одержимые: кроме этой очереди для них не существовало ничего на свете. В глазах их горел нездоровый блеск, а говорили они исключительно и визах, приглашениях и о том, как «там». Очередь делилась на тех, кто уже побывал «там» и тех, кто «там» еще не был. Мне стало даже интересно, где же это наши граждане в таких количествах успели познакомиться с голландцами? Стоявшие рядом меня тоже спросили, есть ли у меня приглашение, а узнав, что я уже побывала «там», начали выспрашивать у меня подробности. Я рассказала о своих - позитивных тогда еще -впечатлениях от предыдущей поездки. Народ с интересом слушал. На лицах их было написано благоговеющее «вот это да! Цивилизация, что и говорить! Не нам, серым, чета!»
Выходившие из дверей посольства с визой раздувались от гордости, словно майские лягушки на болоте. И на их лицах читалось уже другое: высокомерие «приобщившихся к цивилизации». Хотя они еще даже не доехали до Шереметьева. Куда это я попала, что это за люди такие странные?
И только часа через два стояния по этим многострадальным подъездам, в этой одержимой чувством собственной исключительности и вместе с тем какой-то жалкой толпе, не интересующейся уже ничем из того, что происходило вокруг нее, до меня дошло наконец, что все эти люди собирались вовсе не в Нидерланды. Это были мечтающие выехать в Израиль – пока еще с визитом к родственникам, но в перспективе на ПМЖ. Просто у Израиля тогда еще не было в СССР своего посольства. И Нидерланды взяли эту роль на себя, под бременем вины перед собственными евреями времен войны, о котором я уже упоминала. Комизм ситуации был еще и в том, что все, что я рассказывала им о Нидерландах, стоявшие со мной в одном подъезде в свою очередь тоже приняли за рассказ об Израиле!
До конца рабочего дня посольства оставалось минут сорок, когда я с криком: «Я не в Израиль еду, пропустите меня, мне на самом деле в Голландию!» растолкала толпу в надежде добраться до охраняющего посольство милиционера. Толпа неохотно расступалась: кто-то смотрел на меня с неприязнью (и не столько из-за того, что я «хотела проскочить вне очереди», сколько потому, что я, оказывается, оказалась «не своя»), а кто-то - даже и с завистью. Нидерланды существовали где-то за орбитой воображения этой очереди. Если уж Израиль «считался прекрасным, высококультурным местом», то Нидерланды были для нее сказочной страной молочных рек и кисельных берегов. Милиционер посмотрел на мои документы и пропустил меня. Желающих ехать в Голландию в голландском посольстве не оказалось. Но на душе у меня почему-то было отвратительно. Неужели и я со стороны вот такая же - похожая на тех, в очереди, потерявших голову и чувство человеческого достоинства?...Было над чем призадуматься. Но я оттолкнула такие мысли. Не может быть. Я не такая. И в Голландии меня действительно ждут...
Стыдно... Действительно, как же стыдно все это сегодня вспоминать!... Я могла бы сказать, как Невзоров, что это были ошибки молодости, но от этого легче не станет. Это не оправдание. «Глупости не стоит делать даже со скуки». В повседневных заботах сегодня редко вспоминаешь о том, как именно ты тогда чувствовала себя, и чем была набита твоя голова: кашей из «Взгляда», обновленных «Ка-вэ-энов» с вечно молодым Масляковым и страшно смелого, как нам тогда казалось, фильма «Убить дракона», в котором мы больше всего смеялись над тем, до чего же ловко Евгений Леонов пародировал покойного уже к тому времени Леонида Ильича. Вот уж где воистину – «чему смеетесь? Над собой смеетесь!»... Драконы-то никуда не исчезли, у них только выросли новые, еще более многочисленные головы. Мы не то что не убили их в себе- мы распустили их по улицам. Мы стали уважительно именовать их «элитой» и подобострастно забегать перед ними: “Чего изволите-с?” Как лавочные приказчики в так горячо любимой Говорухиным России, которую, как ему кажется, он потерял...
Ну вот, из подсознания опять начало всплывать самое тщательно туда загоняемое - словно врач, которого я так и не увидела в лицо, прописал мне чего-то духовно-рвотного, для очистки нарывов в душе. Передо мной возникал Киран, сурово отчитывающий меня за то,что я посмела рассказать нашему Че о дарвиновской теории эволюции. Мы с ним смотрели книжку с картинками о динозаврах - интересно, а почему в капиталистическом обществе такие упорно-навязчивые идеи о динозаврах? У нас в них не играли дети - у нас их можно было найти только в БСЭ, и я в детстве ужасно их на картинках боялась...
Так вот, Че спросил меня, а где тогда были люди, а я сказала ему, что людей тогда еще не было.Он очень удивился и в силу своего возраста спросил, а где же они тогда были. И я очень коротко поведала ему об обезьяне, взявшей в руки палку и о постепенных переменах в ее умственном и физическом строении... У нас, помню, я это читала даже не в учебнике билогии, а в учебнике истории древнего мира. Для 5 класса. Сама я в то время закончила только еще третий класс, и до пятого мне оставалось еще больше года. Я взяла эту книжку в летние каникулы у своего братца Пети, который к тому времени давно уже закончил 5 класс - и прочитала за два дня, от корки до корки, совершенно добровольно: таким захватывающим тот учебник мне показался. Так что я имела понятие и об эволюции, и о марксовой теории общественно-экономических формаций уже годам к 10. А учитывая, что современные дети взрослеют быстрее нас... Я же не основы генетики ему обьясняла, в конце концов!
Но Киран бушевал:
- Если в его школе об этом только узнают... Все, тогда точно жди социальных работников! Тогда мы точно попадем под расследование. Это же надо до такого додуматься - сказать ребенку, что мы произошли от обезьяны! Откуда люди, говоришь, взялись? Неужели нельзя было сказать, что из живота у мамы? А туда их папа кладет? Или, наконец, что людей сотворил Бог?
Здравствуйте, пожалуйста. Приехали. Можно вылезать. Я и так изо всех сил толерировала местные взгляды на этот вопрос, никогда не переча вслух Лиз или Кирановой маме, когда они заводили душещипательные разговоры на эту тему. Но, оказывается, молчать мало. Надо еще и активно ребенку врать. Говорить ему то, во что ты сама не веришь. И это называется «свободное общество»? А как же насчет того, что толерирование должно быть процессом двусторонним?
- Но ведь речь-то у нас шла совсем не о том. Не о половых отношениях. Может, мне еще надо было поведать ему вашу любимую католическую присказку о пчелках и цветочках ? Киран, ведь ты же знаешь, что я не верующая. Я и так уже по крайней мере не комментирую то, чему его там учат в садике ...
- Тогда сказала бы, что люди жили в одно время с динозаврами и дружили с ними.
- Ну, это уж ты хватил! Это же неправда. Может, люди еще и с акулами дружат, и с ядовитыми змеями?
- А что правда? Твои обезьяны? Да если бы мне, когда я был маленький, сказали, что я произошел от обезьяны, я бы уж точно вырос убийцей и бандитом!
- А при чем тут убийства и бандитизм? Ты извини меня, Киран, но я не вижу связи. За что это ты так ненавидишь обезьян? Что в них плохого? Чем они хуже динозавров, с которыми, по-твоему,можно дружить?
- Да, убийцей или бандитом бы я стал!- он стукнул себя в грудь кулаком, не отвечая на мой вопрос об обезьянах - Потому что тогда чего мне терять?
- В каком это смысле? Я вот теорию эволюции знаю с детства, но у меня никогда не возникало почему-то желания ограбить банк или кого-нибудь зарезать...Ты мне можешь просто спокойно, без эмоций объяснить?
Но он не мог. И это продолжалось, продолжалось до бесконечности...Говорить с ним было бесполезно - а ведь я искренне не могла и хотела понять, почему это взрослому человеку непременно надо чего-то бояться, чтобы просто элементарно прилично себя вести. Я, например, никогда не боялась никакого боженьку с палкой в руках в загробной жизни - я просто сама, при этой еще жизни перестала бы себя уважать, если бы совершила определенные вещи, идущие вразрез с моими понятиями о приличии. И это для меня было намного страшнее любой геены огненной. Перестать себя уважать как человека. Так воспитала меня, не водя меня ни в какие церкви, моя советская бабушка.
Мне хотелось рвать волосы на голове в те минуты, когда я осознавала, в каком натуральном средневековье я застряла вместе с ребятами. Несмотря на все новейшие плазменные телевизоры и последние модели ноутбуков, это было самое натуральное дикое средневековье. С социальными работниками, очевидно, вместо инквизиторов.
А деваться было некуда... Это было, наверно, очень близко к тому, как себя чувствуют заложники.
Если в первый раз, с Сонни, я не могла точно определить момент, когда наши отношения прошли точку необратимости, то теперь я оглядывала свое недавнее прошлое - и с ужасом осознавала, что мои отношения с Кираном тоже уже за эту точку перевалили. И даже в какой именно момент - после того «дружеского» звонка Лиз в социальные службы. Именно после него Киран начал пить, точнее, возобновил, постоянно пытаясь бросить. Его первые порывы – «мы уедем вместе из этой страны» - прошли: куда он денется от ирландского завтрака и сериала «Ист-эндовцы»? И постепенно виноватой в том, что он так паршиво себя чувствовал, оказалась уже не Лиз, а я: своя рубашка ведь ближе к телу. Я была виновата в том, что нервировала его, просто пытаясь с ним говорить, в том, что дети не спят к тому моменту, когда он возвращается с работы (в 5:30 вечера!) и еще в куче вещей. Когда Кирану хотелось пить, но он боролся с этим желанием, он становился злым, и я настолько всерьез опасалась за ребят, которые были еще слишком малы, чтобы понимать это такое его состояние, что меня так и подмывало поднести ему банку с пивом: после этого он запросил бы еще и еще и стал бы «веселым и игривым, как молодой морской лев». Пиво было единственным,что делало его добрым: как чихание- Карабаса Барабаса. Вот только для его здоровья это было вредно.
Когда я начала бояться его прихода с работы и с особым ужасом ожидала, когда он проснется утром в выходные, я поняла, что наши отношения спасти уже невозможно. Deja vu. Как и Сонни, Кирану вовсе не обязательно было для этого меня бить. Достаточно было наорать - так громко, что от звука его голоса сами собой загорались огоньки на испуганной нашей искуственной рождественской елке. Или швырнуть чем-нибудь в дверь. Или растоптать что-нибудь из детских игрушек - к истерике Че. Фидель в таких случаях сжимал кулачки и бросался на отца с криками «Daddy! Bad boy! ”
Неужели это рок, крест, который с какой-то стати нам, женщинам надо нести, и все мужчины так себя ведут?
Он мог растоптать сапожищами, которые он снимал с себя только на ночь (что такое шлепанцы, Кирану было неведомо: дома он упорно не переобувался, хотя и так часто употреблял к месту и не к месту единственное знакомое ему иностранное слово –«бактерия», которое он, кажется, подцепил из рекламы йогурта), ни в чем не повинный пузырек с классическими зубными каплями российского производства, советской еще рецептуры, с которыми по действенности не сравнится ни один паршивый буржуазный парацетамол. О ужас, как я посмела лечить больного ребенка чем-то иностранным, чего ему не прописывал здешний врач!
- Вот подожди, я все скажу Лиз!- вопил он, брызгая слюной (к тому времени они уже помирились, а меня он продолжал ею запугивать как детей запугивают Бабой-Ягой). И я чуть ли не в истерике была готова валяться у него в ногах и умолять его этого не делать - не потому, что я сделала что-то не так, а из чистого страха перед тем, что там еще может выкинуть Лиз.
А потом Киран уходил допивать свое пиво в ванной - где он от нас закрывался, чтобы мы не мешали ему жить. И на все мои вопросы о том, что же мне делать с ребенком, который криком кричит от боли (дело было в выходные, ни один врач не работал) он только и отвечал, что это не его дело, на то я и мать (!), и что надо подождать до понедельника. Даже горчичники нам с Че приходилось ставить в обстановке глубокого подполья. С Фиделем у дверей – «на атасе»... О радости семейной жизни!
В какой-то момент я поняла, что вовсе неважно, на каком языке на тебя кричат, на родном или на чужом (если помните, я в свое время сторонилась своих соотечественников противоположного пола именно поэтому: зовите меня «нежной», но я не могу и не буду терпеть , когда на меня повышают голос. А на чужом языке мне это казалось менее болезненным). Теперь я поняла, что это совершенно одинаково отвратительно. Киран все больше и больше начинал напоминать мне собаку на сене: сам ухаживать за детьми он долго не мог, а позволить мне найти себе хоть какую-нибудь помощь, потому что я буквально валилась с ног от бессонницы без выходных, он не хотел. Для него гораздо важнее было, что о нас подумают соседи, чем то, как я себя чувствую. Такой уж он был человек.
Еще он напоминал мне пушкинские строки: «Там царь Кощей над златом чахнет...» Не потому, что он был жадный - он был бережливый как кот Матроскин, - и даже не потому, что он напоминал Кощея телосложением, а потому, что кроме денег, его ничего не интересовало по-настоящему.
Я старалась игнорировать его вспышки психоза: в конце концов, как я уже себе говорила, я же его не люблю. Но все чаще и чаще я ловила себя на том, что когда он был на работе, в голове у меня назойливо крутится «Маленький мальчик по стройке гулял, сзади подкрался большой самосвал...» - и далее по тексту . Вряд ли это были хорошие мысли для прочной семейной жизни...
В свое время я была готова бежать от мамы в поисках душевного равновесия: так она доводила меня почти до слез своими эмоциональными всплесками. В то время я искала у Кирана защиты от них - словно в тихой заводи. Но теперь оказалось, что в тихом омуте водятся сами помните кто - и мне с еще большей силой захотелось бежать от него. Не оглядываясь и куда глаза глядят. Я сочиняла перед сном сотни захватывающих вариантов того, как нам с ребятами бежать с этой забытой богом фермы, где время застыло навсегда на 1690 году .
И вместе с тем я понимала, что так же, как и в случае с Сонни, нужно просто сделать самое для меня трудное: ждать. Ждать, когда нам предоставится такая возможность.
... Все действительно разрешилось само собой, не понадобился даже самосвал на стройке. Очень долго после этого я переживала из-за того, что допустила у себя в голове такие мысли. Словно накаркала.
Очень легко внушить себе именно то, что тебе внушают такие «мужья»: все дело- во мне, это из-за меня ему плохо, и поэтому он так себя ведет, и т.п. Но Киран был просто очень современным человеком. Чувство сопереживания у него было атрофировано напрочь. И не только к героям фильмов. Как говорила героиня «Ширли Валентайн», «если у вас болит голова, то у него сразу же просто злокачественная опухоль мозга»...
В повседневной жизни я загнала все это себе в подсознание. Помнила только хорошее – тем более, что он ведь и вправду обращался со мной лучше, чем Сонни. А уж по понятиям среднестатистической современной российской женщины, Киран был просто кладом для семейной жизни: и починит, и прибьет.... Как, впрочем, и Сонни.
Только не надо мне таких кладов. Пусть их заберет себе государство.
...Черт побери, неужели мне не может присниться хоть что-то приятное? Даже во время болезни... И я долго мысленно пытаюсь вызвать у себя перед глазами родные мне теперь уже до боли улицы Пхеньяна. И тот единственный, удивительный и неповторимый день в Мангэнде...
Хотя обычно заболевание лихорадкой денге длится где-то неделю, ну максимум десять дней, я по-настоящему очнулась только к концу октября. Почти через месяц! Ойшин сказал, что у меня была комбинация этой лихорадки с нервным надломом. И что он не отходил от моей постели все это время.
-Спасибо, - сказала я.
То, что очнулась я дома, а не в тюремной больнице, было хорошим знаком, но все-таки первым делом я спросила у Ойшина две вещи:
- Ну как? Что? Удалось что-нибудь разузнать насчет планов той провокации?
и:
- А Зина? Ее нашли? Что теперь будет?
... Да, за то время, что я провалялась в беспамятстве, произошло многое. Зину, естественно, нашли. В море - около Плайя Форти. Полиция пришла к заключению, что произошел несчастныи случай: молодая (натурализованная) американка впервые за время своей службы на острове взяла увольнительную, была очень расстроена отбытием в Амстердам голландского военнослужащего, с которым ее связывали теплые личные отношения и под влиянием опьянения (в закрытых материалах говорилось более прямо: под влиянием наркотических веществ) упала в море, сорвавшись с той скалы, на которой они вдвоем так часто бывали. Конечно, она прекрасно умела плавать, но из-за этого самого состояния опьянения не рассчитала и сильно ударилась головой о камень при прыжке... Ее джип, оставленныи около Плайя Форти, той же ночью угнали местные джой-райдеры, не подозревавшие, конечно, о произошедшей трагедии, ведь была уже глубокая ночь и очень темно. Они покатались на джипе пока не кончился весь бензин, потом подожгли его и кинули в море с обрыва в Бока Табла. Газеты были переполнены изложением этой мелодраматической истории несчастной любви, похожей на одну из латиноамериканских теленовел; Гербен со своей невестой наверняка чувствовали себя очень неудобно, если прочитали хоть что-то из написанного в те дни в антильской прессе. Во всяком случае, я бы на их месте чувствовала себя почти виноватой в том , что произошло. Но, естественно, мы так никогда и не узнали, какой была реакция Гербена на все это. Да, если честно, и не до того нам было. Мы были безумно рады уже и тому, что полиция поверила в эту версию, и я мысленно еще раз поблагодарила сержанта Альвареса, который так ловко сумел замести следы.
- Неужели это оказалось так просто? - недоумевала я, - Я-то думала, что они весь Кюрасао вверх дном перевернут.
- Женя, да все дело в том, что многие на этой базе, включая начальство, были даже рады от нее избавиться!- воскликнул Ойшин, когда я ему это сказала.- Поэтому никто и не стал чересчур досконально расследовать, что с ней случилось.
- Почему? - удивилась я, - Я наоборот, думала, что она идеальная «новая американка».
- Не в этом дело. Просто, оказывается, она начала шантажировать свое начальство (из тех, кто служит здесь на Кюрасао, двое служили с ней еще в Ираке): какими-то фотографиями, сделанными там. А может, и еще кой-чем похуже, кто знает... В любом случае, после того, как она исчезла, с базы моментально исчезли и все ее вещи:якобы их забрала полиция, для расследования. Но в полицию они не попадали, это мы выяснили через сержанта Марчену...Так что делай выводы сама.
-А вдруг в ее бумагах было и что-нибудь насчет ее подозрений в мой адрес?
- Если бы так, то тогда у них был бы прекрасный предлог допросить тебя в связи с ее исчезновением. Нет, я уверен, что она поторопилась и решила действовать своими силами... Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Нам повезло. Вдвойне повезло в том, что она не пользовалась особой симпатией у своих старших по рангу. Рискну подумать, что некоторые из них даже вздохнули с облегчением, когда ее нашли на дне моря...
- Да, баба с возу - кобыле легче, как у нас говорят, - вздохнула я.- Бедная Зина! А она так старалась выслужиться...
- Перестаралась немного, я так думаю, - хмыкнул Ойшин, - Но тебе действительно страшно повезло, что тогда на пляже оказался этот парень, что он последовал за ней. Я ведь мог и не успеть... Я же понятия не имел, что именно тобе там грозило. Да что там, я думаю, не тебе одной, а всем нам здорово повезло, что этот парень нам встретился...
Оказалось, за время моей болезни сержант Альварес настолько сблизился с Ойшином, который поверил в искренность его отвращения к американской оккупации Ирака, что он более или менее неофициально стал членом нашей маленькой группы. Нет, Ойшин не рассказывал, конечно, сержанту Альваресу, кто мы такие, и не стал пока знакомить его с с другими членами кружка, хотя судя по всему, именно к тому и шло дело. Но обсуждая друг с другом политику Вашингтона в Латинской Америке, оба они пришли к выводу, что их взгляды на эту политику совпадают. Как ни странно, сержант американской армии Альварес выражал горячие симпатии политике президента Чавеса. Конечно, не кому попало и не везде. Но он всерьез жалел, что такого президента нет в его родной Гватемале. Слово за словом, Ойшин намекнул ему, что на острове ходят слухи, будто на Кюрасао готовится что-то против Венесуэлы, и попросил его примечать у себя на базе, если будут какие-нибудь тревожные знаки. ...
- Хорошо, что я все это время болела! - вырвалось у меня.
- Это еще почему? - недоумевал Ойшин.
- А потому что - можешь считать меня параноиком, но я бы ни за что не смогла ему поверить. Даже несмотря на то, что он меня спас – а может быть, даже именно поэтому. Слишком уж это все было неожиданно и слишком как в фильмах. Это вам, ирландцам, свойственно так легко и опрометчиво верить американцам, которые хоть одним словом пикнут, что поддерживают вашу борьбу. А он с таким же успехом может оказаться агентом ЦРУ. Вспомни, кто фактически уничтожил изнутри одну из ваших диссидентских организаций? Правильно, такой же вот «симпатизирующий американец». Который на поверку оказался сотрудником ФБР.
- Этому МакКевитту так и надо...Да он... - возмутился Ойшин.
- Дело не в МакКевитте. Просто уволь меня, но я в этом участвовать не собираюсь. Даже несмотря на всю мою личную благодарность этому сержанту, поверить на 100% ему я все равно не смогу. И тебе не советую. Тырунеш об этом знает?
- Знает. И она велела мне быть осторожной. Ну так ведь я и так осторожно. Для него я просто симпатизирую Чавесу, как и он. Я такой западноевропейский идеалист, понимаешь? Из «зеленых», потому и люблю переделывать старую мебель. А разве у нас есть выход? Разве у нас есть другие зацепки на этой базе - на личном уровне, - чтобы мы были такими разборчивыми? А время, как ты знаешь, уже поджимает...Не мне тебе говорить. Это может произойти в любой момент.
Я опомнилась. По большому счету Ойшин прав - beggars can't be choosers . Нельзя так запросто разбрасываться возможными полезными контактами. И все-таки... Я бы так не смогла. Слишком сильно меня бы грыз червячок сомнений. Хорошо, что Ойшин ирландец и смотрит на американцев несколько иными глазами, чем я. Но хорошо и то, что я здесь тоже есть. Я буду приглядывать за тем, как развиваются у них события и в случае чего постараюсь не дать ему наделать таких глупостей, каких наделал МакКевитт.
-
-А ты точно не сказал ему, что ты имеешь отношение к И...?
- За кого ты меня принимаешь!- оскорбился Ойшин.
Но и это оказалось еще не все.
Сержант Альварес (Луис, как его совсем уже по-свойски называл теперь Ойшин) познакомил его с одним своим сослуживцем- пилотом -вертолетчиком по имени Сэм Джонсон, который, в отличие от него, не служил в Ираке и ужасно боялся туда попасть. Этот самый Сэм уже успел влюбиться на Кюрасао в одну из местных девушек и больше всего на свете мечтал начать вместе с нею мирную жизнь. Сержант Альварес, то есть Луис сумел за короткое вемя так его обработать - рассказами об ужасах Ирака и намеками на то, с Кюрасао может что-то случиться, причем совсем не по вине Чавеса, - что Сэм Джонсон был полностью, как говорится в английском языке, у него в кармане. И обещал известить его немедленно, если хоть что-то покажется ему из ряда вон выходящим.
Я схватилась за голову.
- Вы оба с ума сошли. И ты, и этот Луис. Если, конечно, он ничей не агент. Вы что, не знаете поговорку «что знают трое, то знает свинья»? Так еще скоро об этом заговорит весь остров. И вот тогда, когда начнут искать, кто это распространяет такие слухи...
- Луис не сказал ему ничего про меня. И все-таки, по-моему, он парень что надо...
- Как это вы успели так быстро подружиться?
Ойшин опять потупился.
- Я его на рыбалку водил...
Я закатила глаза. Ох уж эти мужчины! Рыбак рыбака...
- Ага, может, тебе мало, что в свое время какой-то надежный парень выдал, что ты там делал в английском лесу?
Тут Ойшин, кажется, рассердился.
- Не примешивай сюда это. Я тогда был совсем еще зеленым пацаном. А если ты все знаешь лучше, чем кто бы то ни было, то флаг тебе в руки...Пожалуйста! Шире шаг!
Я взяла себя в руки. Вместо флага. Я только что пришла в себя, а мы уже чуть было не поругались. Так нельзя. Нам надо работать вместе, а не ставить друг другу палки в колеса. А вдруг Ойшин прав? Дай бог, чтобы он был прав. Ведь ошибаться мы в нашем положении просто не имеем права.
- Хорошо, я верю, что ты знаешь, что делаешь. Извини, что погорячилась, - сказала я примирительно. - Только, пожалуйста, будь осторожнее. Мне очень не хотелось бы, чтобы с тобой случилось что-нибудь скверное.
И тогда произошло чудо. Ойшин буквально расцвел на моих глазах словно весенний тюльпан....Наверно, такая ассоциация пришла мне в голову оттого, насколько пунцового он стал при этом цвета.
... Так прошли еще две недели. Однажды вечером Ойшин пришел домой с таким сияющим лицом, словно он выиграл в лотерею. Нет, в тот момент он уже не напоминал мне расцветший тюльпан, но выглядел он очень довольным. Словно кот зимой у печки. Он явно ждал, когда я начну расспрашивать его, что случилось, но я намеренно решила этого не делать: следуя человеческой логике, так он быстрее сам расскажет мне, что произошло.
-Ну? - наконец не выдержал Ойшин, походив минут 5 вокруг кухонного стола со своей загадочной ликующей улыбкой.
- Что -ну?
- Почему ты меня не спросишь, что случилось?
- А что, случилось что-нибудь?
- Случилось, случилось!- и Ойшин вдруг подхватил меня в охапку и запрыгал по комнате в ирландской джиге.
- Подожди, подожди! Ты так мне все косточки переломаешь! - начала отбиваться я., - Ну так что же все-таки случилось?
- Я же говорил, что Луис - парень что надо! На базу прибыл человек, носящий прозвище Черный Сокол. Пилот высшего класс Дэвид Ратклифф. Участник бомбарировок Ирака, Афганистана, Югославии и даже Сомали. Заметь, не вертолетчик, а пилот истребителя, хотя миссию F-16 на острове не собираются расширять. Что-то здесь затевается, несомненно.
- И ты этому так радуешься? - попробовала неуклюже пошутить я. - Тому, что здесь затевается?
- Но ведь раз мы точно знаем, что что что-то затевается, то у нас есть и больше шансов это предотвратить!- возразил Ойшин.
... За Дэвидом Ратклиффом была установлена двойная слежка: наружняя, то есть за пределами базы- силами кружковцев и внутренняя, то есть на самой базе- с помощью Луиса. Положение там облегчало то, что Дэвида поселили в одну палатку с его другом Сэмом Джонсоном. По словам Сэма, Дэвид вел себя высокомерно. И всем своим существом давал понять, что здесь он ненадолго и что он не простой смертный пилот. Сэма это его высокомерие ужасно раздражало. Ну, а уж когда Дэвид по вечерам после ужина начинал хвастаться своими военными «подвигами», включавшими бомбардировки деревень в разных странах в качестве карательных операций, о чем он рассказывал с неизменной гордостью, нервы у Сема не выдерживали. Он-то и рассказал Луису, что Дэвид носит прозвище Черный Сокол. Черным его прозвали потому, что он специализировался по ночным вылетам. Он сам об этом рассказал.
Действительно все описанное было похоже на правду. Только вот откуда тогда могла знать о его существовании не пользовавшаяся особым расположением командования Зина - и о том, что он собирался прибыть на Кюрасао? Не противоречит ли это здравому смыслу?
Нам казалось, что мы наконец-то близки к там необходимой нам всем разгадке. Но вместе с тем начали возникать и загадки новые.
Через некоторое время наблюдение - как наружнее, так и внутреннее - доложило, что больше всего времени Черный Сокол проводит в компании полковника Ветерхолта. Хотя по логике вещей, казалось бы, не должен: ну что ему делать с такой постоянностью в компании полковника чужой, хотя и дружественной армии, вместо своих собственных? Мы гадали и так, и эдак, но найти очевидной и объяснимой связи между ними не могли. А уже приближался конец ноября...
Дэвид периодически вылетал на F-16 - тренировался, но больше времени чем на своей собственной базе, проводил на базе голландской. И в один солнечный и ветреный день Тырунеш сказала мне утром в офисе:
- Знаешь, Саския, мне думается, что у нас есть один способ достаточно быстро выведать у них нужную нам информацию. Только не знаю, как ты к этому отнесешься...
- К чему?
- К тому, что ты нравишься полковнику Ветерхолту. Помнишь, ты мне сама говорила?
- А как, по-твоему, я могу к этому относиться? -ответила я. Я уже поняла, что она имела в виду, к чему она клонит и, если честно, поежилась от одной даже такой мысли. Тырунеш почувствовала это:
- Саския, я не призываю тебя ни к чему, выходящему за рамки приличия. Но хотя бы некоторый интерес к нему ты временно можешь проявить? Если это, может быть, наша единственная возможность...
- Ты уверена, что это может принести какой-то результат, кроме возобновления его нездорового ко мне интереса? Я как раз не могу нарадоваться, что он оставил меня в покое, а ты предлагаешь мне подбросить дровец в костерок...
- Саския, времени осталось мало... Сейчас или никогда. Этот Дэвид проводит с полковником на голландской базе по меньшей мере 3-4 часа, включая субботы и воскресенья или ездит с ним вместе по острову, словно изучает что-то. Ты думаешь, они бы стали этим заниматься ради развлечения? Если мы сейчас ничего не сделаем, то потом, когда погибнут невинные люди, мы будем локти себе кусать, что были такими чистоплюями. Да если бы это я его интересовала, я бы ни секунды не сомневалась...
- А я и не сомневаюсь, - сказала я, покраснев до ушей. - Раз надо - так надо.
При упоминании о людях, которые каждый день ходят по этой земле вокруг нас, не подозревая о том, что их уже решено принести в жертву, сделать «побочным ущербом» «борьбы за свободу и демократию» по рецепту Вашингтона мне стало так стыдно за собственный эгоизм, что у меня на глазах выступили слезы.
«Вспомни пример Юдифи,»- сказала я себе, -«А ведь тебе даже никто не предлагает отрезать полковнику голову. Просто немного с ним пококетничать.» Хотя в глубийне души я была совсем не уверена в том, что этого окажется достаточным для того, чтобы приблизиться к нашей цели.
- Я попробую, - сказала я Тырунеш, - только, чур, не ругаться, если у меня ничего не выйдет. Я совсем разучилась кокетничать с людьми ради упражнения. И, честно говоря, рада этому.
При этих словах слезы снова выступили у меня на глазах. Потому что я вспомнила товарища Сон Ри Рана....
... Мы с Тырунеш договорились, что первую попытку я произведу у нас в офисе. Она выйдет, чтобы нам не мешать, а если полковник клюнет на удочку и начнет преступать рамки приличия, я уроню со стола тяжелое пресс-папье, и Тырунеш сразу же вернется. Я упросила ее об этом, потому что была совершенно морально не готова к тому, чтобы просто даже намекнуть полковнику на то, что он мне якобы приятен. Для меня сделать это было намного труднее, чтм взобраться на вершину Кристоффель-берга.
Тырунеш сочувствовала мне.
- Алану пока ничего говорить не будем. Посмотрим сначала, выдаст ли нам этот старый голландский орел хоть какую-нибудь полезную информацию с первого раза.
- Военный человек? С первого раза? Профессионал, которого наверняка предупреждали о шпионках? - воскликнула я, - Не думаю. Для такого надо съесть с ним не один пуд соли. Мягко говоря....
- И все-таки, попробуй, Саския, а?- взмоилилась Тырунеш, - К сожалению, это лучшее из того, что мы сейчас можем сделать. Не похищать же нам его с целью допроса! Тогда бы действительно все пошло насмарку.
И я скрепя сердце обещала ей попробовать.
....Голландский полковник Геррит Ветерхолт обхаживал меня уже давно. Неуклюже и неумело, как это умеют только голландские мужчины. Иногда они, стараясь стать привлекательными, пытаются копировать стиль антильцев, ухаживая за женщинами – не понимая, что тем самым превращают себя в совершенное посмещище. Но полковник был не из таких – это был Hollander до мозга костей- recht voor zijn raap. Антильцев он глубоко презирал. И это делало его еще более для меня неприятным.
Я с отвращением ожидала вторника, когда он должен был появиться в нашем офисе. Но судьба столкнула нас раньше - в понедельник, во Всемирном Торговом Центре (на Кюрасао есть свой, мини-версия), на пресс-конференции, посвященной выпуску нового ликера знаменитой фабрикой «Блю Кюрасао». Не знаю, с какой стати полковник там оказался - возможно,он был поклонником этого напитка. Я успела заметить, что выпить полковник не прочь.
Полковник был приятно удивлен, когда понял, что улыбаюсь я именно ему. Сначала он был в этом не уверен и даже несколько раз оглянулся, перехватив мой взгляд, словно искал за своей спиной кого-нибудь, кому на самом деле предназначалась эта моя улыбка. Но никого там не обнаружив, он покраснел как мальчишка и минут через десять уже вовсю улыбался мне в ответ. Я мысленно даже удивилась легкости, с которой это произошло. Он, кажется, даже не задался вопросом, а почему это я раньше так усиленно избегала его, а теперь вдруг стала ему улыбаться.
Наконец по окончании пресс-конференции полковник не выдержал и подошел ко мне в фойе. Он пожал мне руку и сказал по-английски (говорил он со мной на смеси английского и голландского, хотя мог бы и только по-голландски, но у многих голландцев это чуть ли не врожденное - говорить с иностранцами на английском, как бы подчеркивая «не доросли вы еще до нашего языка»):
- Очень приятно Вас видеть, Саския. Давно уже Вас не видел, а Вы за это время только похорошели.
-Спасибо, полковник, - смущенно сказала я.
А он нагнулся к моему уху и неожиданно прошептал:
- Вы мне нравитесь.
И тут же, видимо, подумал, вдруг я его еще неправильно, платонически пойму - и добавил:
- Я Вас люблю.
Интересно, неужели он действительно не понимает разницы между этими двумя вещами? Может, потому что это чужой для него язык? Или разница эта для него чисто физическая?
«Ага, это теперь любовью называется!»- с тоской подумала я и изобразила подобие улыбки. Но мой язык упорно не поворачивался сказать: «И я Вас тоже». Не совсем же он идиот, чтобы в такое поверить?!
Полковник подхватил меня под руку и куда-то потащил. Вокруг было много людей, поэтому я не особенно сопротивлялась. Оказалось, наша дорога вела в бар. Полковник почти швырнул меня за столик и исчез куда-то. Через 5 минут он вернулся с 2 зелеными на цвет коктейлями со льдом - для меня и для себя. И как только я сделала первый глоток, начал поглаживать меня под столом по коленке. Да, вот так, внаглую, словно какой-нибудь «новый русский». Неужели достаточно улыбнуться человеку, чтобы он вообразил себе, что ему все дозволено? К сожалению, отвесить ему хорошую затрещину я в данной конкретной ситуации не могла, хотя руки у меня здорово чесались.
- Саския, schаatje, ущипните меня, чтобы я убедился, что это не сон!- воскликнул полковник.
О, это пожалуйста! Я с превеликим удовольствием довольно больно его ущипнула. Полковник даже подпрыгнул на стуле от неожиданности.
...Я почти не слышала, что он там говорит. Вместо этого я думала о том, как себя с ним вести, чтобы его намерения не зашли слишком далеко. И о том, как при этом суметь завести разговор о том, что меня действительно интересует, не вызвав у него при этом подозрений. В любом случае, было ясно, что сегодня заводить речь об этом нельзя.
- К сожалению, мне пора.. Ну так как, Саския, я Вас еще увижу?- перебил мои мысли полковник Ветерхолт.
-
Я очнулась.
- Конечно, увидите. Приходите завтра в наш офис, часов в десять.
– Я зайду только на десять минут, не больше. Только для того, чтобы Вас поцеловать...
Только для этого? Как же, так я и поверила!...
И прежде, чем он успел опомниться, сняла его руку со своего колена и что было сил рванула к выходу...
Отдышалась я только через два квартала. Когда сообразила, что моя машина осталась там, у ВТО. Но я не повернула обратно, а начала искать такси.
Это оказалось намного труднее, чем я думала. И я не имею в виду найти на Кюрасао такси...
В юности, в то время, когда я изучала амхарский язык, я читала один эфиопский роман, ни название, но автора которого я сейчас уже не помню. Единственное, что мне запомнилось из сюжета – это то, чем его главная героиня, красавица-эфиопка, сводила с ума мужчин. Тем, что при первом свидании она им слишком многое позволяла, а потом исчезала из поля их зрения, всячески избегала их и делала вид, что между ними ничего не произошло - безо всякого объяснения причин. И поклонники валились перед ней штабелями. Когда-то я один-единственный раз применила этот способ сама - к Сонни. После чего он почти сразу сделал мне предложение...
От полковника Ветерхолта мне совсем не нужно было предложение, даже если бы он и не был женат. Мне нужно было только чтобы он, стараясь произвести на меня впечатление, проговорился о своих военных планах. Но сработает ли на трезвом голландце этот проверенный эфиопский метод?
... Он действительно пришел во вторник в наш офис в назначенный час. За полчаса до ето прихода я выпила рюмку коньяку -для храбрости. И он действительно меня поцеловал. Как только Тырунеш вышла. Причем целовался полковник Ветерхолт как заправский профессионал. «Да, военный из него неважный, но зато как целуется!» Если бы я была «новой русской», мне могло бы это даже понравиться. Но я не «новая русская». И я еле сдержала приступ тошноты... После чего мне пришлось-таки ронять пресловутое пресс-папье. Хорошо, что Тырунеш оказалась верной своему слову. Полковник был вынужден ретироваться...
... После этого я на самом деле начала избегать его, как та эфиопка из романа. Не отвечала на его звонки, пряталась в туалете, когда он приходил к нам в офис. И даже один раз добиралась до дому после работы на такси, выбравшись на улицу через заднее окно - потому что полковник поджидал меня у входа.
- Что ты делаешь?- шипела Тырунеш, снова завидя его под окном нашего офиса, - Он тебя так в один прекрасный день пристрелит. Или ему наскучит все это, и он отправится куда-нибудь по другому адресу...
- Это же я в вашей эфиопской книге научилась!- смеялась я.
И эфиопская книга оказалась права: спустя немного времени полковник начал напоминать смертельно раненое животное...
Однажды он подкараулил меня утром возле дома - вот до чего отчаялся!
- Доброе утро! Давайте я подвезу Вас сегодня на работу. Мне все равно по пути.
И... разрыдался мне прямо в плечо. Плачущий голландец - зрелище не менее редкое, чем плачущий большевик, но честно говоря, не очень приятное. Я растерялась и не знала, что мне с ним делать.
- Полковник! Идите, идите скорее к себе в машину, неудобно, Вас могут увидеть!
А полковник неумело плакал и бормотал сквозь слезы:
- Мне так тяжело... Так одиноко... Жена не понимает меня... Изменил ей всего лишь раз за все 20 с лишним лет брака, а эта девчонка предпочла мне другого... только потому, что он был моложе... Но Вы... Вы, Саския... Если бы я только мог надеяться...
Я начала его утешать - так же неумело, как он плакал. Похлопывая его по лысеющей голове.
...Через полчаса, когда полковник вытер остатки своих слез, и мы уже подьезжали к Виллемстаду, я уже знала, что девчонкой, о которой вел речь полковник, была Зина. И мне стало понятно, откуда она знала про Черного Сокола. Что же, значит, и у меня есть шанс...
А еще через пару дней нам встретилась заплаканная Мария-Елена: так горячо любившего ее гаитянина вместе с его приятелем сбила ночью какая-то лихая машина на дороге. Сбила и даже не остановилась. Приятель погиб на месте, а ее друг умер в больнице у нее на руках. Перед смертью он долго шептал: «Голландцы! Желтый, синий, красный ... Краска! Самолет!»...
И я почувствовала, что откладывать свидание с полковником Ветерхолтом больше нельзя.
...Мы встретились в итальянском ресторане «Ла Пергола» в старом городе. Со свойственной голландцу прямотой полковник приступил к «артиллерийской подготовке» после первой же выпитой за ужином бутылки вина (до этого у него, тоже как у истинного голландца, не получалось достаточно расслабиться). Он перешел на голландский язык – признак расположения – и на «ты».
- Твой муж очень ревнив, Сас. Это видно невооруженным взглядом. Он ревнует тебя даже к черномазым. Он просто пожирает тебя глазами всякий раз, когда ты сдвигаешься с места, - заявил он мне.
- Правда? Вот не заметила, полковник.
Могло бы это действительно быть правдой?
- Зови меня Геррит. Странный тип, этот твой муж. Что-то в нем не то. Слишком замкнутый. Наверняка никуда не годится в постели?
Я чуть было не брякнула, что понятия не имею, но вовремя прикусила язык и промолчала. Полковник интерпретировал мое молчание по-своему.
- Так я и думал. Как и моя жена, она тоже просто бесполезна. Только она не так ревнива. Но какая жалость, а? Это я про тебя. Такая красивая деваха как ты, заслуживает лучшего.Я бы мог как-нибудь как следует тебя побаловать, если я тебе по душе, конечно. Навязывать себя не собираюсь.
Единственное что мне «было по душе»” в тот момент, было бы врезать ему за его слова хорошенько по физиономии. Да кто он вообще такой?!
- Понимаю, что я тебя немного застал врасплох со своим предложением, но я это от всей души, честно. Я годами мечтал о такой подружке, как ты. Чтобы была красивая и умная. И немножечко экзотичная. Такая, чтобы слюнки текли. Можно тебя поцеловать?
И не дожидаясь моего ответа смачно поцеловал меня. Это было так омерзительно, что я опрокинула на пол бокал, и пока он его поднимал, быстро вытерла губы салфеткой.
У полковника уже подходила к концу его вторая бутылка.
-Ох какая же ты лапочка, Саския! Хочу еще...Слушай, мы скоро будем вместе делать большие дела. Скоро нам здорово понадобится хороший пиарщик. Потому что будут убитые, и некоторые из здешних черномазых - знаешь, такие, которые симпатизируют Кастро?- скажут, что это из-за присутствия здесь наших американских друзей...
- Убитые, Геррит?- леденящий холод пронзил все мое существо.- О каких убитых, собственно, речь?
-Вообще-то мне не полагается тебе об этом рассказывать, но сегодня такой классный вечер...А у тебя такие красивые сисечки... Можно?
Он ущипнул меня и понизил голос до шепота.
-Слушай, Саския. В один из ближайших дней на Сюффизант упадет небольшая такая бомбочка - знаешь, на то место, где казарма? Сбросит ее МИГ российского производства. Этот же МИГ обстреляет казарму ракетами. В этом обвинят венесуэльцев. И тогда у нас будет прекрасный повод для интервенции в эту поганую страну. Чавес еще пожалеет, что так долго и с таким наслаждением насмехался над нашими американскими друзьями. Но на самом деле этот МИГ стоит здесь, у нас на базе: могу тебе его даже показать, если хочешь. Если ты мне покажешь как следует вот эти свои красивые сисечки... и дашь мне их попробовать на вкус... конфетка!- – он облизнулся.
- Через два дня в Виллемстад войдет американский авианосец. Тогда мы передадим ему наш русский самолетик, и еще через день американцы его запустят в открытом море. Рано утром. Дешево и сердито. Никто посторонний этого не увидит.
Сюффизант...Меня чуть не вырвало. Бедный квартал, там живет мой бывший свекор сеньор Артуро. Совсем рядом с казармой! Дома стоят чуть не друг на друге, да если туда хоть одна бомба упадет...
- Уау, Геррит, ну и план! Честно говоря, у меня просто пропал дар речи... Такое действительно потребует крепкого пиара. А почему ты уверен, что никто не узнает, что это не венесуэльский МИГ?
- Потому что вообще-то ни у нас, ни у американцев МИГов в нашем распоряжении быт не должно. Этот нам достался от болгарской армии, из их запасников времен «холодной войны». Они подарили его американцам - на радостях, что их приняли в НАТО. Как раз вчера пара гаитян покрасила его для нас в красивые венесуэльские цвета...Но они уже никому об этом не расскажут. Даже ни один из наших парней здесь не знает об этом: только комендант, я и американцы. Здорово придумано, правда? И я один из тех, кто может считать себя гордым соавтором этой идеи. At your service! – он гордо взял под козырек.
Я вздрогнула. Мне померещилась лысая башка Пима Фортауна .
Гаитяне...
- Да, действительно, здорово накручено... Как в кино. Я и не знала, Геррит, что ты такой скверный мальчишка! - я игриво провела пальцем по его груди: - Но все-таки, почему Сюффизант? На острове же есть и другие казармы...
- Потому что там в настоящее время размещаются одни черномазые.А они все равно бесполезны в качестве личного состава . Ты же знаешь, что мы о них думаем?
Да, это я действительно знаю, Геррит. И намного лучше, чем ты себе представляешь...
-Ну, а как же мирное население?
- Чем больше будет жертв, тем больше будут обвинять венесуэльцев! Если еще кокнут парочку туристов, будет совсем хорошо. Но ты только подумай: ведь это же ради того, чтобы гарантировать наши интересы в регионе. Если и будут какие-то там жертвы, это же будет не напрасно. Речь идет о больших вещах, деваха. По-настоящему больших. О свободе, о демократии. Понимаешь?
- Надо будет хорошенько подумать, с какой стороны за это взяться. Ну и крутой же ты парень, Геррит! Такого я от тебя не ожидала, честное слово. Это просто даже как-то возбуждающе действует. Моему мужу такое и в голову не пришло бы, он такая размазня!- наверно, эта ошеломляющая, варварская новость действительно подействовала на меня возбуждающе, потому что меня вдруг понесло в карьер: слова сами так и подбирались, - Может быть, действительно пора мне его хорошенько проучить... Но где? В отель мы с тобой пойти не можем, это такой крошечный остров, что кто-нибудь обязательно донесет или твоей жене, или моему мужу, или даже обоим сразу. Может, можно будет немножко поиграть у тебя в офисе? Когда там никого не будет...
Геррит уже так предвкушал предстоящее свидание, что тут же согласился.
- Когда, мой пончик?
- Как насчет послезавтра вечером, Геррит?
- Великолепно! - полковник плотоядно потер руки, - Как раз большинство морпехов отправятся на рождественскую дискотеку в город... Чем меньше свидетелей, тем лучше. А с вахтой проблем не будет.
... Я вышла из ресторана, пошатываясь – но не от вина, а от тяжести свалившегося на мои плечи знания. Голова у меня кружилась. У нас оставалось два дня, чтобы сорвать это массовое убийство, призванное развязать войну...
... Лицо Ойшина, когда я рассказала ему обо всем этом, поразило меня. Он весь буквально побелел от гнева. Но не только из-за планов полковника и иже с ним в отношении Кюрасао и Венесуэлы.
- Я против, - сказал наконец он после затяжного молчания,- Это значит, что ты должна будешь с этим мерзавцем...? Что угодно, только не это!
Я была приятно удивлена. Но выбора у нас не было...
***
….”Кюрасао запрещает использование своей территории для нанесения удара по Венесуэле »… Этот заголовок я видела в газетах еще в 2005 году. А через год после этого на острове были проведены крупнейшие в регионе натовские военные учения... Те самые, с вылазкой натовских головорезов на красивейшем здешнем пляже... Как и в случае с референдумами в Ирландии, где власти заставляют людей переголосовывать столько раз, пока они не проголосуют «как надо», к сожалению, не местные жители это решают.
Как и следует при «подлинной демократии», «голосуй не голосуй,все равно получишь ***»... Правительство Кюрасао может решать все что угодно, но на самом деле то, как будет использоваться его территория, решают полковники Ветерхолты...
... Было уже очень поздно, когда члены нашего кружка собрались у Кармелы. Нужно было срочно решать, что делать.
- Может, предупредить венесуэльские власти? - нерешительно сказал кто-то. Тырунеш взвилась.
- Само собой. Но венесуэльцы не успеют ничего предотвратить.Тем более, что у нас нет документальных доказательств. Только слова полковника Ветерхолта.
- Может, обратиться в прессу?
- Опять-таки без доказательств? Да никто этого не опубликует - побоятся. Судебного процесса за дефамацию. Зато миссию Саскии и Алана здесь тогда точно можно будет считать законченной...
- Тогда что?
И тут с места поднялся Ойшин.
- Мне кажется, я знаю. Правда, это рискованно. Плюс наша миссия на этом тоже, вероятнее всего, закончится. И я давно уже не занимался этими вещами. Но во всяком случае, мы здесь будем не напрасно. Я вам скажу, что я думаю, и давайте вместе решать, реально это или нет. По-моему, надо будет проникнуть на базу и уничтожить этот самый МИГ. Это единственное, что нам остается - если учесть, что у нас есть всего два дня. Причем непременно надо будет сначала заснять его на видео - и тогда уже передать это прессе. Но я не знаю, как сильно эта база охраняется, и...
- Наверно, сильно, - сказала я, - Думаю, что сильно. Раз ее сочли самым безопасным на Кюрасао местом для подписания договора с Нидерландами.
- Вообще-то сильно, - вмешался в разговор сержант Марчена, - Но залив вокруг базы патрулируем мы, береговая охрана. И я хорошо знаю там все ходы и выходы. Так что думаю, это разрешимо. Хотя и не просто. Если вы, конечно, умеете нырять...
- Полковник сказал мне, что послезавтра вечером большинство морпехов уйдут в город на рождественскую дискотеку,- добавила я.
- Это даже еще лучше...Но после такого вам действительно оставаться на Кюрасао нельзя.
Они начали обсуждать технические детали операции, которые я здесь излагать не буду.
- Но ведь нас объявят террористами!- воскликнула Любеншка.
- Конечно, объявят, - спокойно подтвердил Ойшин, - А как же иначе? Но разве нас волнует, как нас назовут те, кто планирует разбомбить мирные кварталы, да еще с целью раздуть из этого региональную войну? Главное что мы сами знаем правду. Мы не собираемся никого намеренно уничтожать. Просто взорвем этот МИГ. Ну, конечно, там будет пожар; будет материальный ущерб. Но все это детский лепет по сравнению с тем, что они сами задумали.
...Было решено, что доведя полковника Ветерхолта до кондиции, я уговорю его показать мне злосчастный МИГ. Тем более, что полковник сам это предлагал. Когда он откроет ангар, то наши ребята - Ойшин, Рафаэлито и сержант Марчена, - которые проникнут на базу со стороны моря, свяжут полковника и... Остальное – дело техники.
- Балаклавы у всех есть?- спросил Ойшин.- И перчатки?
И я мысленно удивилась тому, насколько буднично у него это прозвучало.
- Давно уже я не делал взрывных устройств, - пробурчал Ойшин, - Это вообще не моя специальность. Придется столько всего вспоминать...
- Я раздобуду вам голландскую форму, - сказала Кармела, - Одна моя дальняя родственница работает в прачечной. Завтра же возьму у нее образец и сошью вам похожую.
- А как мы будем уходить? -спросила я. Уходить - это всегда самое сложное. Все равно как слезать с дерева намного труднее, чем на него забираться.
- Вы уйдете морем, как и пришли, - ответил сержант Марчена, - Саскию я увезу сразу же после того, как мы свяжем полковника. На своей служебной моторке. На Малый Кюрасао . Там она будет вас ждать. А вы, ребята, доплывете... - и он начал объяснять им, куда им нужно будет доплыть. - Ну, а уж оттуда и до Малого Кюрасао... Это надо будет подумать.
- Это, кажется, я и сам могу организовать, - отозвался Ойшин. – Но мне надо будет сначала переговорить кое с кем. Так что вы на всякий случай готовьте запасной вариант.
- Сделаем. А еще завтра с утра мы свяжемся с товарищем Орландо, и он организует дальнейшую вашу переправу. С Малого Кюрасао переправим вас к нему на Бонайре, а оттуда уже он вас будет вывозить. Упакуйте самые необходимые вещи, которые вы хотите взять с собой. Завтра утром Любеншка придет к вам убираться и заберет их с собой. Один из нас завтра же полетит с вашими чемоданами на Бонайре и отдаст их товарищу Орландо. А дом, скорее всего, придется поджечь. Чтобы оставалось как можно меньше улик. Конечно, на 100% все уничтожить нельзя, но надо стремиться именно к этому.
- Ты не знаешь, дом у дяди Патрика застрахован?- спросила я Ойшина. – Не хотелось бы, чтобы он из-за нас...
- Господи, о чем ты думаешь в такое время!- перебила меня Тырунеш,- Наверняка застрахован.
- А ты? – я вдруг осознала, чем рисковала Тырунеш, оставаясь в этом растревоженном осином гнезде, после того, как это она ввела меня в данное общество,- А вдруг у тебя будут из-за нас неприятности? А вдруг они вычислят, что ты...?
- За меня не беспокойся, -Тырунеш успокаивающе потрепала меня по руке, - Я ведь тебя нашла через агенство по трудоустойству и понятия ни о чем не имела. Переживем. Тем более, что у семьи моего мужа здесь кругом и всюду большие связи. Конечно, придется на некоторое время «уйти на дно», но это не страшно. Если все у нас получится как задумано, то они после этого долго еще не отважутся ни на что подобное.
Я не нашлась что ответить на это – так сражена я была ее храбростью. А я, имея таких товарищей, боюсь какой-то ерунды!
- А еще я достану вам клофелина. Для полковника, - сказала Мария-Елена. - Я думаю, что тебе, Саския, это будет очень кстати...
- Значит, каждый понял, в чем его задача? – спросила Тырунеш. И обращаясь к нам с Ойшином, сказала- Завтра вечером я заеду к вам, ребята. И тогда уже обговорим все до малейших деталей.
- У меня есть предложение, - сказал Рафаэлито, - Давайте назовем нашу операцию «Брион» - в память патриота Кюрасао, который посвятил свою жизнь освобождению Венесуэлы! Кто за?
И мы все одновременно подняли руки.
- Ну, ребята, -сказал Ойшин, - Пришла пора прощаться. С кем-то из вас мы еще увидимся, а с кем-то - нет. Во всяком случае, сегодня мы в последний раз здесь, со всеми вами вместе. И я хочу вам сказать - и думаю, что Саския меня поддержит, - что вы замечательные товарищи. Как мы гордимся тем, что нам довелось бороться и жить бок о бок с вами. У меня, как у всякого человека, бывали моменты слабости, когда я сомневался в том, не напрасно ли я прожил свою жизнь. Сегодня я знаю, что не напрасно. Но окончательно я буду в этом убежден только когда мы сделаем все, что от нас зависело, чтобы не дать развязать эту войну.
- Давай споем товарищам на прощание, Алан, - предложила я, - Боевую, ирландскую?
И мы хором затянули:
Come all ye young rebels, and list while I sing,
For the love of one's country is a terrible thing.
It banishes fear with the speed of a flame,
And it makes us all part of the patriot game ….
- Нет, это слишком грустная, - сказал Ойшин. –
«Well I have been a Provo now for fifteen years or more
Of ArmaLites and mortar bombs I thought I knew the score
Now we have a weapon that we've never used before
The Brits are looking worried and they're going to worry more
Tiocfaidh ;r l;, sing up the 'RA
SAM missiles in the sky ...»
А наши антильские товарищи слушали нас, и у некоторых из них подозрительно блестели глаза...
****
...Ночью я никак не могла заснуть. Состояние было как перед самым неприятным экзаменом. У капризной больной раком преподавательницы, где твоя отметка зависит не столько от тебя самой, сколько от того, насколько сильными будут у нее спазмы в день экзамена.
Я ворочалась и переворачивалась с боку на бок, но сон все не шел. То, что предстояло нам сделать, выглядело даже в мыслях настолько фантасмагорично, что мне было почти физически дурно, когда я осознавала, что это не фильм и не книга, а реальная – моя!- жизнь.
Но я тут же представляла себе, что будет, если мы этого не сделаем. И мне становилось еще дурнее.
Часа в три ночи в дверь тихонько постучались. Ойшин!
- Ты не спишь, Женя?
- Какой уж тут сон... – буркнула я. И тут же спохватилась: - Входи-входи!
- Пойдем, покатаемся по острову?- предложил он вдруг. – Когда это нам еще доведется после того, что нам предстоит…
Минут через десять мы вышли из дома и, не сговариваясь, поехали на наш любимый пляж - Маленький Книп. Было новолуние, но в небе сияли яркие звезды, а Ойшин догадался захватить с собой фонарик.
- - Тебе, конечно, будет очень трудно... - сказал он наконец. Я пожала плечами:
- Ничего страшного. У вас в Белфасте девушки ведь тоже в свое время устраивали honey trap .
- Но это были не мои девушки. Своей я бы не позволил.
- ??? – я вопросительно вскинула на Ойшина брови.- С каких это пор я – твоя девушка?
- Не цепляйся к словам, Женя!- он залился краской. – Я за тебя в ответе, и ты это знаешь.
- В ответе перед кем?
- Хотя бы перед твоими детьми.
- У девушек детей не бывает.
- У белфастских бывает!
- Тоже мне, нашел девушек!
Так мы сидели на берегу и препирались, но препирались лениво, не всерьез. Оба мы просто не хотели молчать, потому что молчать было страшно.
Я думала почему-то о могиле южноафриканского коммуниста, которую я видела в свое время в Москве на Новодевичьем кладбище. Еще существовал Советский Союз - правда, горбачевский, перестроечный, а за его могилой уже никто не ухаживал, и она заросла высокой травой. Вспоминала о том, как я, полная негодования, рассказала об этом своей научной руководительнице в Институте Африки - может, хоть его сотрудники возьмут над той могилой шефство? Я бы сама лично ходила регулярно туда выпалывать эту траву и носить свежие цветы, если бы меня пускали (для того, чтобы попасть на территорию Новодевичьего, был нужен пропуск: может, институт поможет мне такой пропуск выписать, если уж им самим не до того?) Она поахала, поохала, что это действительно непорядок, пообещала что-нибудь предпринять, но тут институту начали выделять дачные участки, и сотрудникам стало по-настоящему, по-перестроечному не до того. Да и разве до какого-то там иностранного коммуниста, умершего за рубежом, когда ведутся такие баталии на сьезде народных депутатов?... Я вспоминала об этом, и мне становилось все стыднее за то, что я больше так и не пришла на ту могилу. И если с нами здесь что-нибудь случится, на наши могилы тоже будет некому ходить, и надо быть к этому морально готовой....
Но я не стала говорить обо всем этом Ойшину -ему и без того труднее, чем нам всем.
Ночь была теплая, бархатная. Волны ласково плескали о берег. Я смотрела и смотрела и смотрела на Кюрасао – и не могла насмотреться. Потому что чем бы все это ни кончилось, одно я знала совершенно точно: после завтрашнего дня я не увижу его больше никогда.
- Поехали домой? – спросил наконец Ойшин,- Уже пятый час.
- Ойшин...- нерешительно попросила я. – Только ты никуда не уходи, пожалуйста, а?. Скажу тебе по секрету, мне страшно. Только ты никому об этом не рассказывай!
Никогда не забуду эту его немного грустную улыбку.
- Ты тоже никому не говори, Женя, ладно? Мне и самому страшно...
****
...» Поганые же стали одолевать, а христианские полки поредели - уже мало христиан, а все поганые. Увидев же такую погибель русских сынов, князь Владимир Андреевич не смог сдержаться и сказал Дмитрию Волынцу: "Так какая же польза в стоянии нашем? какой успех у нас будет? кому нам пособлять? Уже наши князья и бояре, все русские сыны, жестоко погибают от поганых, будто трава клонится!" И ответил Дмитрий: "Беда, княже, велика, но еще не пришел наш час: начинающий раньше времени вред себе принесет; ибо колосья пшеничные подавляются, а сорняки растут и буйствуют над благо рожденными. Так что немного потерпим до времени удобного и в тот час воздадим по заслугам противникам нашим. (...) ". И князь Владимир Андреевич, воздев руки к небу, прослезился горько и сказал: "Боже, отец наш, сотворивший небо и землю, помоги народу христианскому! Не допусти, господи, радоваться врагам нашим над нами, мало накажи и много помилуй, ибо милосердие твое бесконечно!" Сыны же русские в его полку горько плакали, видя друзей своих, поражаемых погаными, непрестанно порывались в бой, словно званые на свадьбу сладкого вина испить. Но Волынец запретил им это, говоря: "Подождите немного, буйные сыны русские, наступит ваше время, когда вы утешитесь, ибо есть вам с кем повеселиться!"
И вот наступил восьмой час дня, когда ветер южный потянул из-за спины нам, и воскликнул Волынец голосом громким: "Княже Владимир, наше время настало и час удобный пришел!" - и прибавил: "Братья моя, друзья, смелее: сила святого духа помогает нам!"
Соратники же друзья выскочили из дубравы зеленой, словно соколы испытанные сорвались с золотых колодок, бросились на бескрайние стада откормленные, на ту великую силу татарскую; а стяги их направлены твердым воеводою Дмитрием Волынцем: и были они, словно Давидовы отроки, у которых сердца будто львиные, точно лютые волки на овечьи стада напали и стали поганых татар сечь немилосердно.
Поганые же половцы увидели свою погибель, закричали на своем языке, говоря: "Увы, нам, Русь снова перехитрила; младшие с нами бились, а лучшие все сохранились!" И повернули поганые, и показали спины, и побежали.»...
Так повествует «Сказание о Мамаевом побоище» о действиях засадного полка в Куликовской битве.
... Когда-то давно я побывала на Куликовом поле, вместе с мамой и Виктором Петровичем. Мы долго-долго добирались туда - на его «Москвиче». И чем ближе мы подъезжали к этому историческому месту, тем бескрайнее становились вокруг нас полустепные просторы. Казалось, в какую бы сторону мы ни поехали, земля эта никогда не кончится. И таким же было у меня ощущение моей Родины - СССР.
Редкие деревеньки и небольшие поселки дышали миром и спокойствием. Размеренной жизнью, в которой оставалось достаточно места, времени и настроения и чтобы порассуждать о ее смысле, и чтобы просто порадоваться восходу солнца, первым листочкам на деревьях или первому снегу. Потому что люди не были вынуждены просыпались с тягостной мыслью «А чем я сегодня буду кормить своих детей?» «А на что мне покупать им школьную форму?», «А как им найти работу, когда они кончат учиться?” ...
Я даже почувствовала тогда легкую зависть к жителям Епифани - маленького типично российского провинциального городка с похожей на игрушечную церковью (мне абсолютно все равно было, что там в ней размещается), с рядом старинных деревянных домов, похожих на дома моего детства и с единственным, кажется, на весь городок заводом. Конечно, тому, у кого были амбиции увидеть Африку, жизнь в таком городке могла показаться скучноватой, но зато как хорошо, наверно, было возвращаться в него из дальних экспедиций! Тогда, в советское время я незамедлительно ощутила непоколебимое какое-то внутреннее спокойствие, надежность и естественность тамошней жизни. Связь людей друг с другом, их небезразличие друг к другу. Вещи, которые по своей сути намного важнее, чем любые возможности ездить в Африку, на Багамы или на Лазурный берег. В таком месте прошлое не казалось невозвратимым, а было естественной составной частью настоящего. Именно эта естественность и чарующая человечность и простота жизни так и пленили меня потом, много лет спустя в КНДР...
... Наш январь пах мандаринами и печеной картошкой из печки, февраль - колючим снегом, который ветер бросал тебе в лицо, март- подтаявшей землей и капелью с крыш, апрель- землей уже подсыхающей и первыми лопающимися почками, май- майским цветом фруктовых деревьев, сирени и черемухи, июнь- свежей травой, июль- знойной раскаленной землей и прогретой на солнце речкой, август- спелыми яблоками и утренней холодной росой и туманами, сентябрь - свежевыкрашенными полами и стенами школ, новыми учебниками и ранцами и падающими с деревьев разноцветными листьями, октябрь- кострами, на которых эти листья сжигали, ноябрь - печным дымом и дождем, декабрь - самый волшебный месяц в году- новогодней елкой...
Больше всего я любила ездить с мамой и с Петровичем на машине по нашей нечерноземной глубинке поздней весной. Когда вечерами еще бывало холодно, когда все вокруг бушевало цветом, а листья на деревьях и трава еще были сочными и нежными. А на полях только начинал прорастать картофель. В такие длинные, светлые дни казалось, что вся жизнь у тебя еще впереди - как предстоящее лето. Я смотрела из окна «Москвича» на всю эту тихую, безмерную ширь и даль, и в душе у меня звучало:
«Ты, Россия моя,
Золотые края,
Ты, Россия, родная, заветная,
За твою широту,
За твою красоту
Я люблю тебя, Родина светлая!»
Но это была советская Россия- не Россия олигархов и Пугачевой с Галкиным.Вернее, Пугачева в ней была, но не такая вульгарная. Цензура эту ее вульгарность ограничивала.
Моим первым разочарованием в ней стал фильм «Женщина, которая поет»: в рецензиях писали, что это фильм «о труде певицы», а все, что в нем было показано, были какие-то бабские «разборки» в сфере личной жизни. Помню, как глубоко я была этим фильмом оскорблена. За кого она принимает нас, ее поклонников, чтобы подсовывать нам такую чушь на постном масле? Мне было страшно досадно, что такой мощный музыкальный талант, не поддерживается, как оказалось, настолько же мощным интеллектом. А ведь в человеке же все должно быть прекрасно! После этого я Пугачеву слушать перестала и в силу юной своей категоричности долгое время даже демонстративно выходила из дома всякий раз, когда она начинала петь по телевизору. Так что я достаточно много времени проводила на свежем воздухе; спасибо, Алла Борисовна!...
... Куликово поле оказалось почти нетронутым временем. Такое впечатление оно, по крайней мере, производило. Правда, я долго искала дубраву, в которой когда-то прятался мой любимый засадный полк, но так и не нашла.
В таких местах просыпается гордость за свою историю. И, если честно, мне была непонятна реакция нашей институтской монголки Мунхзул, обидевшейся на меня, когда я, не думая, подарила ей открытку с видом этого самого нашего поля: разве в данном случае это мы были захватчиками, которых наконец-то побили на чужой для них земле? На что же здесь обижаться? Но Мунхзул обиделась и использовала эту мою открытку в качестве подствки для чайника...
... Я часто представляла себе ту дубраву, в которой скрывался засадный полк - похожей на лесок возле нашего городского кинотеатра «Искра». И представляла себе, как я сама стою там: вижу, как недруг одолевает моих собратьев, и кусаю себе губы, чтобы не вмешаться в битву раньше времени... Я так живо представляла это себе, что часто с головой уходила в такие мечты. Даже на уроках. Мне очень хотелось оказаться на месте тех воинов. И вот теперь я, кажется, наконец-то оказалась в засадном полку...
Почти весь следующий день я проспала - набиралась сил после бессонной ночи и перед тем, что нам предстояло.. После того, как с утра собрала чемодан с самыми необходимыми своими вещами и отдала его Любеншке. Когда она увезла его, с фотографиями моих ребят и Ри Рана, мне начало казаться, что у меня отрезали кусочек сердца. Ведь, что бы ни случилось, теперь я даже не смогу в трудный момент посмотреть еще раз на эти такие дорогие мне лица...Я чувствовала себя совершенно опустошенной. И сон мой был тревожный, прерывистый. Я просыпалась – и сама заставляла себя снова заснуть.
А вот Ойшин так почти и не спал: уже утром он ушел куда-то, и его не было весь день. Вернулся он только к вечеру: довольный, но в разговоры особенно не вдавался. Сказал только, что с транспортом у него все улажено...
- Дом лучше будет поджечь пораньше, - поделился он со мной, - До того, как взорвется МИГ. Тогда все пожарные машины отбудут сюда на его тушение, а на долю базы никого не останется.
Дом наш стоял поодаль ото всех других, поэтому не было опасности, что огонь перекинется на соседей.
А потом, когда уже стемнело, пришла Тырунеш. И мы просидели весь вечер за крепким эфиопским кофе со щепоткою соли вместо сахара. Ойшин, правда, так и не допил свою чашку: это было слишком экзотично для его ирландского желудка...
Эту ночь я тоже не спала. А днем перед проведением операции спать было уже некогда. Не могла я и есть: мне кусок не шел в горло.
Сначала я мысленно прокручивала у себя в голове все то, что нам предстояло сделать- шаг за шагом, точно так же, как перед экзаменом в состоянии экзальтации панически перечитываешь в последний раз учебник в коридоре. В такие моменты важно дождаться состояния, когда паника отступит, и вместо нее тебя охватит состояние безразличия- нет, не безразличия, а такого чувства, когда хочется поскорее войти в аудиторую, поскорее вытянуть свой билет и поскорее уже этот экзамен сдать, чтобы гора у тебя спала с плеч. Я надеялась, что такое нужное мне состояние как раз наступит у меня ближе к вечеру. Лишь бы не пережить его и не начать снова впадать в панику...
В другое время я бы, наверно, не выдержала и хлебнула бы чуть-чуть коньяка для храбрости. Но не сегодня. Сегодня это было бы смерти подобно. Спиртное расслабляет, а тут надо четко осознавать каждый шаг - и противника, и свои собственные.
Когда наступил вечер, и я направилась к выходу, немного посидев, как у нас полагается перед дорогой, Ойшин остановил меня уже у самой двери.
- Женя, подожди,- сказал он, с трудом, казалось, подбирая слова. – Слушай... Я... Я буду так скоро, как только смогу! Не бойся, я... Да я убью его, если он тебя хоть пальцем тронет!
«Все-таки приятно, когда о тебе так беспокоится симпатичный тебе человек»,- подумала я. А вслух сказала:
- А я и не боюсь. Волков бояться – не жить в «свободном» мире...
...Кусок по-прежнему не шел мне в горло когда мы встретились с полковником, и он предложил мне сначала поужинать вместе где-нибудь в ресторане.
- Не хочется терять драгоценное время, - соврала я, натужно улыбаясь. - Ваши морпехи, наверное, уже на дискотеке? Может, возьмем лучше что-нибудь с собой, на вынос? Вино у меня уже есть. Хорошее, наше, южноафриканское.
«До чего же здорово, что мне до сих пор не встретился здесь ни один южноафриканец!» - мелькнуло у меня в голове: «Это было бы, пожалуй, похуже встречи с Зиной!»
Полковник был согласен на все. Он пожирал меня глазами, и казалось, что все, что я ему говорю, влетает у него в одно ухо и вылетает из другого. Наверно, в этот момент можно было бы ему сказать любую нелепость, вроде «А вы слышали об убийстве лысого на крыше парикмахерской?» - и до него бы не дошел смысл сказанного.Но мысль об этом меня даже не рассмешила. Хотя как правило я нахожу что-нибудь вызывающее у меня улыбку даже в самые тяжелые моменты, и это здорово мне помогает.
Наконец до полковника дошло-таки сказанное мною, и он развернул машину до ближайшей пиццерии- заказать 2 пиццы для романтического ужина. Что ж, у каждого свои понятия о романтике...
- Мне не хочется выходить, я посижу в машине, - сказала я, пытаясь побороть в себе чувство паники, которое помимо моей воли поднималось у меня в душе будто девятый вал.
Полковник Ветерхолт пожал плечами:
- Как хочешь, Саския. Я быстро,- и хлопнул дверью.
Был очень жаркий вечер, и он оставил пиджак своего мундира в машине. Прошло несколько минут прежде чем я осознала, какая это прекрасная возможность порыться в его карманах. Я осторожно выглянула в окно. Полковник был мне виден - за стеклом, внутри пиццерии, и стоял он спиной ко мне. На улице никого не было.
Я осторожно опустила руку в карман пиджака. Пусто. В другой. Тоже пусто. В маленький внутренний. Там лежала записная книжка. Я осторожно вытянула ее наружу. Свет уличных фонарей был слишком тусклым, чтобы подробно ознакомиться с ее содержанием, но я успела заметить написанные мелким, бисерным почерком слова: название американского авианосца, который должен был вывезти МИГ с голландской базы и время, на которое была назначена бомбардировка. Полковник был неосторожен будто школьник: видимо, его настолько возбуждала сама мысль о собственной изобретательности и об изощренности задуманного, что он в открытую накорябал в этой своей записной книжке слова «Сюффизант» и «Kaboem!» Это было голландское междометие, обозначающее звук взрыва...
Я поспешно захлопнула книжку, видя, как полковник расплачивается за пиццы. Это уже улика, да еще какая! И кто знает, что там еще написано, в этой его книжечке, если ее хорошенько всю прочитать? Но если я сейчас не положу ее обратно в его карман, а он заметит ее отсутствие...
Полковник забрал пакет с заказом и двинулся к двери. Я поспешно сунула записную книжку обратно в тот же карман, из которого ее вытащила.
Сердце мое так колотилось, что мне казалось, это было слышно всей улице. Полковник воспринял мой встревоженный вид по-своему.
- Страшновато, Саския? - спросил он с понимающим видом, почти по-отцовски.
- Да вообще-то, - кивнула я, - Я ведь еще никогда не изменяла мужу.
Между прочим, это была правда.
Полковник кивнул:
- Понимаю. Это пройдет. Вот поужинаем с тобой при свечах, выпьем немного, и тебе станет весело. А со своей стороны я обещаю тебе, что ты об этом не пожалеешь...
- Надеюсь, - сказала я.
- Ты боишься, что нас увидят вместе у меня на работе в такое время?
- Конечно, боюсь!- горячо и искренне воскликнула я, - Любой нормальный человек сразу же скажет: что это они здесь делают в такое время?
- А вот тут тебе нечего беспокоиться, потому что я уже все продумал!- и полковник торжествующе подал мне какой-то сверток.
- Что это?
В свертке оказался... темноволосый парик.
- Наденешь его, станешь здорово похожа на мою дочку. Хоть она и намного младше тебя, но вы одинакового роста и комплекции. И я захватил с собой ее indentiteitskaart . Скажу часовому, что ты приехала к нам на Кюрасао на Рождество (Моник и вправду приехала) и очень хочешь посмотреть, где работает отец... Там на вахте сегодня Ваутер, это свой парень. Я попрошу его сделать для меня исключение; скажу, что днем дочери некогда, что мы ненадолго... И чтобы он не заносил это ни в какие компьютеры...
- И ты думаешь, Геррит, что он послушается тебя, а не сообщит сразу же твоему начальству?
- Не сообщит. Мы служим вместе уже который год. Кроме того, я могу наделать ему больших неприятностей если тоже сообщу куда следует, как он балуется тем, что мы отбираем у этих латиноамериканцев в море... И он это понимает. Он парень не дурак. Так что все будет в порядке, не бойся. Никто не узнает, что ты была со мной. Я джентльмен.
- Спасибо, Геррит! Я действительно искренне тронута!
Геррит даже и не подозревал, насколько он облегчал мою задачу - если, конечно, этот Ваутер его действительно послушает... И насколько он поднял мне настроение! Паника прошла, на смену ей меня охватило состояние веселого азарта.
Тем временем мы уже подьехали к базе. Я поспешно натянула парик.
- Посиди здесь, - сказал полковник. - Я сейчас.
И сунул мне в руку удостоверение личности Моник.
Полковника не было минут десять, но теперь я уже почему-то совершенно не боялась. И, как оказалось, не зря.
- Все в порядке! - весело сообщил полковник, вернувшись.
И действительно, Ваутер даже не посмотрел на меня, когда я протянула ему документ Моник. Хотя я и так смотрела в пол и парик натянула на голову как можно ниже.
Меня удивила легкость, с которой я оказалась на территории базы под чужим именем. Конечно, уже начинались рождественские каникулы; конечно, это была не североирландская тюрьма, в которой тебя при входе обнюхивают собаки; конечно, Кюрасао был зависимой голландской территорией, каким бы автономным он ни считался, и голландцы чувствовали себя здесь хозяевами и в безопасности, но все-таки подобной беспечности я от них не ожидала. Вероятно, это их подвела национальная черта характера - выходящая порой за всякие рамки самоуверенность.
В любом случае, полковник Ветерхолт уже открывал дверь в свой офис...
В голливудских фильмах или в «жареных» репортажах российских газет в таких случаях нехороший дяденька либо сам засыпает в нужный момент сном младенца, либо получает под дых от бесстрашной журналистки, либо отвлекается на взявшую огонь на себя ее подружку. Но в реальной жизни таких милостей ждать от природы не приходится. Об этом необходимо позаботиться самой. Мне оставалось только надеяться, что захваченная мною с собой бутылка вина содержала верную дозу клофелина.
Описывать все подробности тоже вряд ли имеет смысл: во-первых, потому что я не журналистка из вышеупомянутой газеты, а во-вторых, потому что для истории это значения не имеет. Для истории важен результат.
Через полчаса действительно стало весело. Только не мне, а самому полковнику. Я смотрела на то, как он себя ведет, слушала, что он городит - и узнавала все те симптомы, которые были когда-то у меня самой, в гостях у Шурочки в Маастрихте. Когда видишь и вроде бы понимаешь все, что происходит вокруг тебя, но такое ощущение, что не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой, чтобы это прервать - точно кролик перед удавом. Причем тебе при этом совсем не страшно.
Я взглянула на часы. Момент приближался. Теперь важно было, чтобы полковник до нужного времени не упал без чувств.
- Саския, да я сейчас... - и полковник пустился в буйные словесные фантазии, которые, как говорила донна Роза, «порядочная женщина не выдержала бы и пяти минут».
-Ach Gerrit, toe nou! Doe niet zo ordinair, joh! Ik wil ook een beetje romantiek, he? Dat is nou juist wat ik mis in mijn leven met Alan …
Он ударил себя кулаком в грудь, с таким выражением лица, словно вдруг начал ощущать себя благородным Зорро.
- О' кэй. Я понял. Говори, чего ты желаешь. А мое мужское дело исполнять!- и уткнулся губами мне в шею.
- Хочется чего-нибудь такого... остренького, - сказала я, начиная его слегка щекотать, - Как насчет перемены обстановки? Помнишь, ты обещал показать мне тот русский самолет? А что если прямо там... так сказать, под его крыльями?... Это далеко? Или, может, у тебя будут из-за этого неприятности? Нас может кто-нибудь там увидеть?
Полковник, покачиваясь, вскочил на ноги.
- Никто не увидит, - заверил меня он.- Это здесь рядом, за углом. У меня есть ключи.
«Ангар закрыт, все ушли на дискотеку», - мелькнуло у меня в голове.
Снаружи уже было свежо и приятно. И очень темно: месяц был тонкий, точно отрезанный настоящим голландцем ломтик сыра. А освещение оставляло желать лучшего. Где-то неподалеку в темноте раздавался ласковый плеск моря. Оттуда, из темноты, должны были появится мои товарищи. А что если они не появятся? Или появятся, когда уже будет слишком поздно?... Я поспешила отогнать подобные мысли.
Ангар, в котором скрывалось орудие провокации, действительно оказался в двух шагах от офиса полковника. Снаружи он был маленкий, незаметный, намного скромнее других зданий здесь и даже казался заброшенным. У двери полковник Ветерхолт еще раз хорошенько посмотрел по сторонам: видимо, он боялся не меньше моего, что нас кто-то заметит, хотя и по совсем другим причинам, чем я.
Дверь бесшумно отворилась, и внутри ангара автоматически загорелся мягкий свет. Вот он, свежевыкрашенный МИГ!..
- Doe alsjeblieft geen lichten aan, Gerrit. Ik wil op de vleugel klimmen en daar een klein stripteasje voor je uitvoeren…Nee, klim jij maar eerst...en ik zal je iets laten zien …
Глупый kaaskop до того перевозбудился, что действительно полез на крыло самолета, на ходу расстегивая штаны.
- Zo.. en nu kijk eens, Saskia, wat ik jou te bieden heb…
- Zo… en nu kijk jij eens, Gerrit, wat voor verrasing ik voor jou in petto heb!
Из-за моей спины вышли двое в балаклавах и захлопнули за собой дверь. Третий уже стоял за спиной у полковника и снимал происходящее на видеокамеру.
- Asjemenou…- только и сказал полковник Ветерхолт. Это даже не переведешь толком. Это было выражение крайнего удивления.
- Vuile vispeuk !- вырвалось у меня. Вы не замечали? Почему-то ругаться на любом чужом языке все-таки эмоционально намного легче, чем на своем собственном, будто не чувствуешь «веса» слов...
- А теперь оставь его нам, Саския. Уходи как можно скорее, - сказал один из людей в балаклавах, связывая полковника. - Жди нас где условились. Ты свое дело сделала, большое спасибо. Дальше мы сами разберемся. То,что будет дальше – дело неженское.
Другой человек в балаклаве вывел меня за дверь и повел за собой – во тьму, на звук плеска волн.
- Женя... – сказал он и запнулся. Это был Ойшин. – Жди меня до 3 часов ночи. Если меня не будет, пусть сержант сам отвезет тебя на Бонайре. На случай, если больше не увидимся... Если я когда-то обидел тебя, прости. У меня были на то причины, c тобой не связанные...
- Не надо об этом, Ойшин. Пожалуйста....
- Женя, я...
- Только ты обязательно выберись отсюда, Ойшин! .. Я не хочу спасаться одной, без тебя... – я не договорила и подняла руки: мне вдруг захотелось положить их ему на плечи, но я не смела. Слишком хорошо помнила его реакцию в прошлый раз и боялась, что он на этот раз не так меня поймет. Ойшин вдруг сам рывком обнял меня – и так же быстро отпустил, словно обжегся.
- Правда?
- Ну конечно, правда!
- Я так надеюсь, что ты не шутишь, Женя!
О чем это он?
- Конечно, шучу!- разозлилась я. – Я только и делаю, что шучу. Женя ведь у вас давно уже вместо бродячего цирка! Лидер тебе может подтвердить.
Ойшин хотел сказать еще что-то, но тут из темноты появился сержант Марчена.
- Ребята, время!
- Не забудь обыскать полковника и взять у него из кармана записную книжку!- успела сказать я.
Я прыгнула в его моторку и еще раз взглянула на Ойшина. Но он уже исчез в ангаре.
... Только когда мы с сержантом Марченой уже вышли в открытое море – официально он патрулировал берег в ту ночь,- меня начала пробирать дрожь. Сейчас меня не волновало, доберемся ли мы с ним до Малого Кюрасао и уж тем более, что будет потом. Все, чего я желала сейчас всем сердцем - это успеха Ойшину и Рафаэлито, от которых зависели жизни стольких людей. И чтобы оба они остались после этого не только целыми и невредимыми, но и свободными.
До Малого Кюрасао было часа два в дороге. Когда прошло уже больше часа, небо вдали осветилось вдруг яркой вспышкой.
- Мансе !- воскликнула я, услышав далекий раскат грома.
«Близок взрыв кратера революции.Таков неумолимый закон истории».
Мы - засадный полк XXI века!
ГЛАВА 30. «Цветок революции не должен вянуть».
“Избавление от ужасного страха перед нищетой и небезопасностью, повсюду довлеющего над массами, является великим достоянием. Говорят, что ликвидация этой угрозы почти полностью положила конец психическим заболеваниям в Советском Союзе” (Джавахарлал Неру)
“Пусть дорога тяжела,
Знаем без подсказки,
Что добро сильнее зла
Наяву и в сказке”
(«Новогодние приключения Маши и Вити»)
... Я сидела на пустынном пляже малого Кюрасао, обхватив руками колени, и молча смотрела на то, как мелкие волны ласково лижут песок возле моих ног. Было совершенно темно: на малом Кюрасао, конечно же, нет никакого освещения. Только звезды – мириады звезд бесконечного Млечного пути - скрашивали эту теплую карибскую темноту.
Малый Кюрасао – это небольшой необитаемый остров к юго-востоку от Кюрасао большого. На нем нет ничего, кроме старого маяка и нескольких хижин, в которых иногда останавливаются местные рыбаки, если их застала ночь в пути. Да еще навеса от солнца для туристов, которые приезжают сюда днем - на несколько часов или на весь день, чтобы понырять и позагорать или полежать в тенечке под пальмами. Кроме нескольких пальм, здесь больше ничего не растет, а весь остров виден как на ладони, и его можно обойти минут за 15-20. Наветренная сторона малого Кюрасао - настоящее кладбище кораблей, включая даже один небольшой танкер, «Мария Бьянка», который медленно ржавеет там, лежа одним боком в море. Неподалеку от берега лежат и ржавеют на мелководье еще 4 или 5 кораблей- поменьше. А на другом конце островка валяются тонны принесенного сюда морем дерева, сотни пляжных тапочек-вьетнамок и тысячи пластиковых бутылок. Одним словом, обстановка весьма романтичная...
Отсюда, с Малого Кюрасао, зарева в небе уже не было видно, но я намеренно ушла на берег и устроилась на пляже подальше от моторки сержанта Марчены, чтобы не слышать по его рации, какая на Кюрасао поднялась паника. Мне и так было нелегко в тот момент совладать со своими нервами. То, что я чувствовала, напоминало послеродовые схватки - только не физически, а в эмоциональном плане. А я еще со времени своей жизни в ольстерской Мракобесии научилась беречь свою нервную систему. Ведь иначе там просто не выживешь...
Мы с сержантом Марченой ждали Ойшина. Рафаэлито с самого начала сказал, что он никуда с Кюрасао не поедет - как ни уговаривали его некоторые из наших товарищей хотя бы подумать об этом, подчеркивая, что ему грозит, если вычислят, что это он принимал участие в нашей операции «Брион».
- Никуда я не поеду, - сказал он, - и баста. И не волнуйтесь: что бы ни случилось, я никого не подведу.
Какой сильный человек! Какие замечательные у меня товарищи!
Как я хотела всю жизнь быть частью настоящего, крепкого, сплоченного коллектива – и вот наконец-то моя мечта сбылась!... И я вовсе не чувствую себя каким-нибудь «безродным космополитом» или «международным бомжом» - наоборот, я наконец-то ощущаю, что настоящие люди помогают друг другу в борьбе за правое дело вне зависимости от гражданства и того, какой язык является их родным. И что мы в этом мире тоже не одиноки... Наступит и наш час
Слезы подступали у меня к горлу при мысли о том, что я, возможно, никогда больше не увижу их, тех, с кем я так сроднилась за это время. И я уговаривала себя не думать об этом - верить в то, что все кончится благополучно, и что мы обязательно еще встретимся.
Но для того, чтобы верить в то, что все кончится благополучно, было, конечно же, совершенно необходимо, чтобы вернулся Ойшин...
А Ойшина все не было и не было. И помимо моей воли мне вспоминалось, как познакомились мы с ним целую вечность назад в холодном мартовском Леттеркенни, как неожиданно забилось у меня тогда сердце при виде его, что мы пережили вместе потом, за те почти два года, что мы выполняли вместе задание в Ирландии, и как глупо призналась я ему тогда в своих чувствах, которые, как оказалось, его только лишь напугали...Миллион мыслей проносился через мою голову за секунды. И я уже мысленно представляла себе Ойшина в оранжевом комбинезоне где-нибудь на базе в Гуантанамо..... Господи, да как же мне жить-то на свете, если его не станет?...
Нет, нет, надо подумать о чем-нибудь другом!
...Начинается новая жизнь. Я не знаю еще, какой она будет; не знаю, что нас в ней ждет, но в том, что жизнь эта будет новая, непохожая на предыдущую, нет сомнений. Чувствую себя так, словно кончается бесконечно долгая, похожая на полярную ночь, и на моих глазах в небе медленно и торжественно восходит солнце...
Примерно так же я чувствовала себя в последний раз когда навсегда покидала Нидерланды - вместе с мамой и с больной, все еще ничего или почти ничего не понимающей, но уже начавшей снова радостно смеяться Лизой.
После того, как нас выписали из больницы, и мы вернулись в приют, прошел еще почти месяц прежде чем мы наконец смогли вернуться домой. Месяц тяжелый и вспоминающийся даже сейчас, много лет спустя, очень тягостно.
Перед нашим возвращением в приют тамошних детей долго психологически готовили к тому, какой вернется Лиза. Ведь многие из них играли с ней и еще хорошо ее помнили. Им внушали, что она просто «снова стала маленькой» и потом еще обязательно опять вырастет. И я сама с удовольствием бы поверила в это...
Первое, что меня поразило, когда мы туда вернулись - это невероятная, до блеска, чистота, особенно на кухне: видно, кого-то все-таки по головке не погладили за сальмонеллез... Хотя у меня нет никаких доказательств, чем именно Лиза отравилась.
А еще мне очень тяжело делалось при мысли о том, как должен был себя чувствовать все эти месяцы Сонни - и я отчаянно внушала себе как думать о том, что, в конце концов, не я же заварила всю эту кашу. Легче не становилось, но ведь я действительно совсем не такого развода хотела с ним...
Лифта в приюте не было, а ходить Лиза все еще не могла. И я каждый день таскала ее вверх и вниз по крутой винтовой лестнице - на самый чердак, где размещалась наша с нею каморка. Ведь надо было каждый день возить ее на рейсовом автобусе в ревалидационный центр в Катвейке. В том самом Катвейке, где всего за два месяца до этого наша Лиза плескалась в море, живая, веселая, умненькая, красивая, полная жизни - и так искренне радующаяся тому, что папа наконец-то позволил снова появиться с ней рядом маме.... А теперь она сидела у окошка в автобусе, мыча и облизывая оконную раму.
Но я все равно уже не чувствовала жизнь настолько безнадежной, как месяц назад в больнице. Я старалась сравнивать Лизу не с тем, какой она была до болезни (от подобных сравнений действительно недолго было и тронуться), а с тем, какой она была уже в больнице, в разгар ее. И я видела, что Лизе становится лучше, несмотря ни на что, а еще – теперь-то я была совершенно уверена, что ни один суд нас уже не разлучит!
И поэтому даже такие вещи, как то, что голландское начальство в приюте, в отличие от больницы, запретило маме ночевать вместе с нами в комнате, несмотря на всю исключительность и отчаянность нашей с Лизой ситуации (по словам директрисы приюта для избиваемых жен, « а то все этого захотят!»!!), уже не могли вызвать у меня ничего, кроме улыбки.
Вполне возможно, что голландцы действительно искренне верят, что весь мир прямо-таки умирает от желания ночевать тут у них в приютах. На то они и голландцы, у них особое видение мира и, главное, собственного места в нем. Бог с ними. Пусть только оставят нас в покое, больше мне от них ничего не надо. Но они даже этого сделать не могли: не положено по правилам. И когда мама уходила на ночлег к Петре (а добираться туда на автобусе надо было почти час в один конец), ко мне вместо нее вваливала какая-нибудь очередная социальная работница и начинала силком заставлять меня исповедываться: что я чувствую, о чем я думаю...
А я ничего не чувствовала и думала только о том, как бы успеть выспаться - до того, как Лиза ровнехонько в 5 утра, когда еще темно, резко, словно Ванька-Встанька снова подскачет на кровати и будет сидеть на ней, раскачиваться и мычать. И день закрутится снова. Вечером, перед сном, мне тоже приходилось каждый вечер ее удерживать на подушке силком где-нибудь с полчаса прежде чем у нее прекращались ванько-встаньковые судороги, и она наконец-то могла заснуть как человек...Какие уж тут изливания души, тем более постороннему человеку, который интересуется тем, как ты себя чувствуешь, только для галочки в твоем личном деле!
Именно тогда-то мама и отбрила мою социальную работницу, Кончиту из Боливии, сказав ей как-то вечером перед уходом к Петре:
- А, вы из Боливии! Так это у вас там Че Гевару убили?...
Мы до сих пор смеемся, вспоминая, как она после этого пулей вылетела из моей комнаты и после этого действительно не лезла мне уже больше в душу...
Я к тому времени уже совершенно взяла себя в руки, загнала свои чувства куда-то в Марианскую впадину в душе и делала все исключительно по правилам - все, что мне полагалось и все, что от меня ожидалось. Я записывалась в очередь на предоставление социального жилья, прекрасно отдавая себе отчет, что я никогда, ни за что, ни за какие коврижки не останусь жить в этой стране - на пособие по безработице, с тяжело больным ребенком, без поддержки родных и близких, да еще и с ревнивым бывшим мужем под боком, от которого тебя не защитит тут ни одна полиция. Оставаться жить там было бы равнозначно самоубийству. И что тогда будет с Лизой? Я не сомневалась, что вырвусь оттуда словно птица из клетки - при первой же такой возможности. Но пока надо было этого не показывать. Не кричать об этом на каждом километре и со всех колоколен. Здесь нельзя было подобно моему дедушке, кричать: «Ты что делаешь, елки зеленые?», хватая жулика за руку. Как это ни странно, из собственного опыта я могу совершенно уверенно утверждать, что это не в Советском Союзе, а именно в «свободном мире» нельзя быть самой собой и говорить вслух то, что думаешь.
Многострадальная француженка, которая теперь была совершенно одна и за пределами приюта, выходя в город, была вынуждена снова вести переговоры со своим марокканским мужем, чтобы к нему вернуться (не потому, что ей этого хотелось, а потому, что для нее это была единственная возможность увидеть своих детей, ибо никакая из голландских инстанций ей в этом помогать не собиралась), по-прежнему плакала, глядя на Лизу, и шептала мне, когда никто не слышал:
- Вам надо бежать из этого места... Это место очень плохое, скверное!
И я мысленно утешала ее, что так мы непременно и сделаем. Но вслух даже ей этого сказать не могла.
«Никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь и ни герой,
Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой!»- утешала я Лизу, напевая ей по вечерам «Интернационал» в качестве колыбельной.
И когда в начале ноября настало наконец то великолепное, холодное утро, когда мы все втроем отбывали в Схипхол, я была готова петь вслух!
В одном самолете на Москву с нами оказался призывавший в свое время собственную жену не вмешиваться в мою личную жизнь цивилизованный российский профессор. И один из знакомых мне еще по первой моей поездке в Нидерланды бывший голландский студент-славист, который теперь превратился в пузатого важного бизнесмена, не по-западному затянутого во все кожаное. До чего же все-таки тесен мир...
Это был самыи прекрасный, самый незабываемый полет на самолете в моей жизни. Наверное, так же чувствовал себя Финтан, когда позади осталась наконец-то его латиномериканская тюрьма.
А когда дома Лиза, заслышав по телевизору «Широка страна моя родная» из невесть как попавшего на экран в ельциновской России советского фильма «Цирк», вдруг поднялась на ножки и, радостно смеясь, побежала к телевизору, счастье мое стало таким огромным, что кажется, всерьез грозило разорвать мне сердце...
И хотя всего через 2 месяца мне снова пришлось уезжать - в Ирландию, о чем вы уже знаете, - теперь уже я твердо верила, что новая жизнь наконец-то началась. Уже никому не сбить нас теперь с пути. Точно так же я чувствовала себя и сейчас...
...Нет, нет, просто не может быть, чтобы с Ойшином что-нибудь случилось! Я бы почувствовала, если б ему было плохо. Он обязательно должен вернуться, говорила я себе. А главное - теперь весь мир должен будет узнать о том, что замышлялось на Антилах. Хотя сами антильцы и не имели к этому ни малейшего отношения....
Через полчаса нервы у меня снова начали сдавать. Меня бил озноб, несмотря на теплую тропическую ночь; и чтобы разогнать страхи, я танцевала на пирсе подобие «Цыганочки» - под удивленные взгляды сержанта Марчены. Он несколько раз пытался рассказать мне, что говорят сейчас по радио, но я слушать его упорно отказывалась, поясняя ему, что это будет выше моих сил.
Прошла, казалось, целая вечность, когда наконец послышалось приглушенное тарахтение мотора, а еще минут через десять я, к ужасу своему, осознала, что это был вертолет. Американский вертолет!
Я вскочила на ноги и бросилась к сержанту Марчене.
- Зигфрид! У тебя оружие есть?
Сержант Марчена посмотрел на меня с удивлением, хотя, по-моему, было очевидно, почему я его об этом спрашиваю.
- Есть, конечно. А зачем тебе?
- Не видишь?
- А...- сержант Марчена засмеялся и махнул рукой, - Я совсем забыл тебе сказать. Это же Ойшин. Он договорился вчера с Луисом Альваресом, что тот с напарником довезут его после операции сюда...
- Американцы? На вертолете? И они знали о нашей операции? А ты уверен, что они не прилетели сюда только для того, чтобы прихватить и нас с тобой и отвезти обратно на Кюрасао?
- Уверен,- сказал сержант Марчена,- Потому что оба они уже попросили политического убежища в Венесуэле. Джонсон даже свою кюрасаоскую подружку с собой захватил. Правда, американское командование еще об этом не знает. Для него они просто выполняют обычный дежурный полет. И об операции эти двое не знали почти ничего. Только в самых общих чертах да и то уже после ее осуществления. Впрочем, если ты в них не уверена, я с удовольствием дам тебе пистолет. На всякий случай...
Я не успела ничего ответить, потому что в этот момент вертолет с шумом приземлился, подняв вокруг нас небольшую песчаную бурю, и на песок спрыгнул Ойшин. Живой, невредимый и чуть дышавший от усталости....
Живой!! На свободе!
Ойшин побежал мне навстречу. Я тоже, как загипнотизированная, шагнула к нему: бежать у меня уже не получалось. Мы не сговариваясь бросились друг другу на шею.
Ойшин повернулся к сержанту Марчене:
- Ребята, уйдите, а? Мне надо поговорить с Саскией с глазу на глаз.
- Ta bon, - засмеялся сержант Марчена – Saskia, si e terorista ei lo bai molest;bu, grita duru, he ?
Ойшин гладил мое лицо, а я смеялась сквозь слезы радости. Раньше я не понимала, как это люди могут плакать от радости. Помню, как я недоумевала, когда увидела по телевизору плачущую на пьедестале почета на Олимпиаде в Лейк-Плэсиде Ирину Роднину. И, несмотря на данный 5 лет назад зарок, мы с Ойшином потянулись друг к другу губами. ... Постойте, постойте, что же это он делает?!... Друзей так не целуют, Ойшин!...
- Мo chaisce…- тихо сказал Ойшин.- Is gra liom thu ...
Ой, мама....
Я боялась дышать. Было совершенно темно, только мириады звезд светились над нашими головами. Тихо плескало море.
Я так боялась открыть глаза!
Я дожила-таки до этого дня... Когда меньше всего того ожидала. Но всегда ли лучше поздно, чем никогда? Ведь три вещи никогда не вернуть назад: время, слово, возможность...
***
..Хорошо, что любопытный сержант Марчена не выдержал:
- Ребята! Для этого у вас будет еще сколько угодно времени! - прокричал он с борта своей моторки, - А сейчас вам надо уходить. Точнее, улетать. Не забывайте, что Луису с Сэмом после вас еще добираться до Венесуэлы. А мне - возвращаться домой. И с честными глазами говорить начальству, что за время моего дежурства никаких происшествий не случилось... Да и на Бонайре вас уже ждут. Так что давайте прощаться.
Ойшин разом смутился и снова превратился в такого знакомого мне Кая из «Снежной королевы» - с ледяным осколком то ли в глазу, то ли в сердце.
- Они будут искать вас в направлении Маргариты или Коро, - продолжал сержант Марчена, - Они ведь подумают, что вы венесуэльцы или даже кубинцы. А вы тем временем двинетесь к Бонайре. Да еще на таком транспортном средстве, что им и не снилось. Да что это с вами, ребята? У вас такой вид, будто вы оба вот-вот упадете в обморок. Так нельзя. Не время сейчас расклеиваться. Мефрау Саския Дюплесси, ты вся белая как мел. Вот, выпей немного рому! Nami un sunchi. I te despues !
Зигфрид Марчена чмокнул меня в щеку и протянул мне небольшую фляжку, я машинально взяла ее, так же машинально, залпом хлебнула и закашлялась – обожгло горло. Он только засмеялся, глядя на меня; потом пожал Ойшину руку, повернулся, подмигнул и убежал во тьму. А мы с Ойшином остались возле вертолета.
Мне было ужасно неловко оказаться с ним в замкнутом пространстве после того, что произошло на пляже. Но Ойшин вел себя так, словно ничего не случилось.
-Вы меня, наверно, уже и не ждали? – улыбнулся он.
- Не напоминай даже! Ну, как там? Что там?
- Все как надо! А разве отсюда не видно? – махнул он рукой в сторону Кюрасао.– Нет,отсюда как раз не видно. Ну ничего, подожди, взлетим, тогда сама увидишь... А...
- Не надо, Ойшин. Дальше и без того понятно...
- А еще что-нибудь тебе понятно, а?
И он так посмотрел на меня, что мне стало жарко. А может, это начал срабатывать ром, выпитый на голодный желудок? Ведь я ничего не ела и не спала больше суток.
Наверно, еще мне было неловко от того, что я оказалась в компании тех, кому я так долго и упорно не доверяла. Хотя не знаю, почувствовали ли это Луис и Сэм. Они оба приветствовали меня вполне радушно. У Сэма, к слову, был такой вид, будто его пригласили на главную роль в какой-нибудь голливудский блокбастер, и я поймала себя на мысли, а отдает ли он себе полностью отчет в том, что теперь никогда не сможет вернуться домой... Его подруга- симпатичная мулатка по имени Ингрид - застенчиво мне улыбалась.
...Если кому-нибудь из вас эта часть моей истории покажется неправдоподобной, она и мне самой показалась бы неправдоподобной, если бы американские вертолетчики не довезли нас действительно до Бонайре и не отправились бы после этого действительно просить политического убежища в Венесуэле. Прихватив с собой подаренный им Ойшином ноутбук полковника Ветерхолта и его записную книжку.
Для того, чтобы достоверно описать их мотивацию; то, как оба они пришли к такому решению, надо было хорошо их обоих знать. А я, в отличие от Ойшина, настолько близко с ними познакомиться не успела. Отсюда и вынужденная натянутость моего о них рассказа. Как и моего с ними общения.
- Добрый вечер!- сказала я, не очень-то уверенная, о чем и как мне с ними говорить.- Какой сегодня приятный вечер, правда?
Луис захохотал.
- Еще какой приятный!- только и сказал он в ответ, - Еще какой!...
Прошло совсем немного времени, и мы увидели впереди по курсу огоньки Бонайре. А еще минут через 10 прожектор нашего (честно говоря, у меня до сих пор не поворачивается язык употребить это слово по отношению к имуществу Пентагона!) вертолета высветил в небольшой бухте алые паруса «Эсперансы» товарища Орландо...
***
. ... Луис в дороге был немногословен, зато Сэм тарахтел так, что мне невольно вспоминался говорящий Ослик из мультфильма о Шреке. Он не останавливался ни на секунду: то расспрашивал нас о жизни в Венесуэле, хотя ни я, ни Ойшин так там еще и не успели побывать, то начинал фантазировать вслух о том, как их там примут...
Оказалось, что мои товарищи успели отослать сообщение в средства массовой информации нескольких стран о том, почему взорвался ангар на голландской базе, и что именно в нем находилось - с несколькими фотографиями в качестве доказательства. Сделано это было с компьютера на базе американской: ведь Луис и Сэм все равно покидали ее навсегда. В сообщении этом подчеркивалось, что уничтожение транспортного средства, предназначавшегося для военной провокации, было осуществлено не венесуэльцами и не кубинцами, вообще никакими не агентами-профессионалами, а просто честными людьми, которые сочли своим долгом предотвратить такое грязное дело.
Я настолько уже устала – и физически и эмоционально, что просто слушала этот рассказ, не пытаясь даже вообразить себе, поверят ли СМИ этому сообщению, будет ли оно опубликовано и, если да, то какие последствия это вызовет или может вызвать. Единственной мыслью в моей голове в тот момент было латинское изречение «Я сделал что мог; кто может, пусть сделает лучше». Совсем не хотелось мне думать и о том, что сказал Ойшин мне на пляже. Мало ли чего не скажешь в пылу борьбы!
Луис и Сэм решили не приземляться на Бонайре - чтобы не вызывать ни у кого подозрений, а спустить нас с Ойшином в море неподалеку от «Эсперансы», чтобы мы уже сами, вплавь, добрались до нее. Вот когда я вспомнила добрым словом Донала с его программой интенсивной подготовки!
Море было все такое же - спокойное и ласковое, а все население Бонайре, наверно, или давно уже спало, или же в полном составе приникло к экранам телевизоров и, затаив дыхание, слушало репортаж о таинственном взрыве на Кюрасао. Во всяком случае, на берегу не было ни души. И все-таки мне было немного не по себе: во-первых, потому что я боюсь высоты, а сочетание высоты с темнотой -из ряда еще более неприятных. Во-вторых, потому что я была одета в бархатный комбинезон с брюками-клеш, который, может быть, еще и подходил для мнимо- романтического свидания с голландским воякой, но совсем не подходил для купания в морской воде: он сразу стал бы от нее очень тяжелым. Но выбирать не приходилось. Вертолет завис над бухтой.
- Ребята....- я немного запнулась, употребляя это такое домашнее, такое дружественное слово в адрес тех, кого еще вчера считала своими врагами, - Вы не могли бы опуститься немного пониже? Вы только не смейтесь, но я высоты боюсь...
Луис и Сэм не стали смеяться. Ойшин тоже не стал. Вместо этого он крепко пожал им обоим руки и сказал:
- Огромное вам спасибо за все, парни! И успехов на новом месте жительства. Чтобы все у вас было хорошо. Не забудьте передать им там от нас, что мы сделали все, что могли. Войны не будет. По крайней мере, сейчас и еще некоторое время после этого не будет точно. В том числе и благодаря вам. До встречи!
И первым шагнул к двери... Через минуту мы услышали всплеск воды, который не смогли заглушить даже вертолетные лопасти.
Я посмотрела вниз (к кепке, которая была у меня теперь на голове, был прикреплен небольшой фонарик) - и у меня закружилась голова....
- Ну, до свидания!- сказала я вертолетчикам не очень решительно.
- Have a safe journey, wherever you go!- отозвался Сэм.- Безопасного вам путешествия!
- Todos buenos y hasta la vista!- сказал Луис.- Всего хорошего и до свидания!
- Te aworo i mi ta spera ku tur kos lo bira bon!- улыбнулась Ингрид. – До скорого! Я надеюсь, что все у вас будет хорошо.
Я закрыла глаза, нащупала ногой ступеньку веревочной лестницы, на которой они собирались спускать меня в море, и вцепилась в нее мертвой хваткой, как краб.
- Передавайте привет президенту Чавесу!- успела еще выкрикнуть я на прощание и через несколько секунд оказалась в воде...
А еще через несколько минут чьи-то сильные руки втащили меня на палубу яхты. И передо мной оказались мокрый, но веселый Ойшин и выглядевший настоящим именинником товарищ Орландо. Он с секунду смотрел на меня, и мне показалось, что в глазах у него блеснули слезы. А потом товарищ Орландо бросился обнимать нас с Ойшином.
- Вы выстояли, ребята! Какие же вы молодцы! Вы все сделали как надо! Сознаюсь; я поначалу не очень-то верил, что у вас все получится как задумано. Слишком уж мало времени было на подготовку. Но потом я вспомнил, с кем мы имеем дело. Чтобы ирландский «северный шторм» да советская женщина-коммунистка и не справились с порученным – не бывать такому!
- Ну вот, - сказал Ойшин, явно смущенный такой хвалебной тирадой в наш адрес- Выстояли, выбрались... А что же дальше?
- А дальше – вы по домам, точнее, по выбранным вами направлениям. А мы – конечно, разоблачать империалистическую военщину. Говоришь, ноутбук забрали у этого голландца?
- Забрали. И записную книжку тоже – я успел пролистать. Там много интересного: даты, имена...
Мне было нехорошо, голова кружилась. Комбинезон, намокший в соленой воде, противно лип к коже. Я попыталась подняться и не могла: перед глазами все плыло. Ойшин подхватил меня за локоть.
- Прости,пожалуйста, Совьетика,- сказал товарищ Орландо. – Я и не подумал о том, как вы устали. Мы отплываем сейчас же. Ждать нечего - если будем ждать, то будет только труднее. И еще: вам надо как можно скорее изменить свой внешний вид. Я даже захватил с собой по такому случаю краску для волос...
- Надеюсь, у вас есть мой натуральный цвет?- сказала я. - Я уже почти два года не выглядела по-человечески...
- Посмотри в ванной у вас в каюте, там разные цвета есть, на выбор. Раз уж об этом зашла речь, я вас сейчас туда провожу...
Я еще раз попыталась встать. Ноги у меня были будто ватные, и Ойшин снова подхватил меня под руку. Я почувствовала некоторую неловкость, вспомнив слова, сказанные им мне на берегу, но постаралась все-таки не придавать им значения. В конце концов, разве я однажды уже не интерпретировала неверно подаваемые им мне знаки? И больше я ничего интерпретировать не собираюсь. Второй раз я уже не позволю так над собой посмеяться!
- Вам обязательно нужно как следует выспаться,- твердил у меня за спиной товарищ Орландо. Я и сама чувствовала это буквально с каждым шагом! Наверно, со стороны это тоже было заметно, потому что Ойшин смотрел на меня, как мне показалось, с сочувствием.
- Спокойной ночи, ребята! Вы, может быть, сами пока еще не осознаете этого, но по-моему, вы нашли ту точку опоры, с помощью которой сможет сдвинуться с мертвой точки наш земной шар, что вот уже 20 лет крутится не в том направлении. Если мы все хорошенько на него подналяжем. По крайней мере, я так думаю.- сказал товарищ Орландо, открывая перед нами дверь, - Спать вам ничто не помешает: погода на море хорошая. И завтра спите сколько влезет, отдыхайте - торопиться вам некуда. Торопиться теперь будем мы...
Он ушел. А мы с Ойшином остались в каюте. Каюта была роскошная, с обшитыми деревом стенами, зеркалом и огромной кроватью. Я чувствовала здесь себя не в своей тарелке.
Спать не хотелось: товарищ Орландо был прав, что надо, но просто никак невозможно было спать. Нервы были натянуты до такого предела, что мне казалось, они вот-вот загудят вслух, как телеграфные провода на ветру. Видимо, у Ойшина тоже, потому что молчание затягивалось.
- Давай я покрашу тебе волосы, Женя, - предложил он вдруг неожиданно, не глядя на меня.- Тебя вообще надо привести в порядок, а ты сама сейчас не справишься.
Кровь прилила мне к щекам. Я хотела завозражать, даже возмутиться, но не могла промолвить ни слова... Последнее, что я помню – как он подхватил меня на руки... и журчание воды...
***
«And it’s down along the Falls Road,
That’s where I want to be,
Lying in the dark
With the Provo company…”
(“My Little Armalite”, североирландская народная песня)
... Я проснулась рано, было еще почти темно. Спросонья посмотрела туда, где у меня обычно стоит будильник: скоро ли вставать на работу. Будильника не было. Позвольте, а почему так странно качаются кровать и стены? И чья это рука?...
Я вскочила как ошпаренная.
- Тихо, тихо...Женя, это я! Тебе плохой сон приснился?
Ойшин лежал в постели, по пояс укрытый простыней, смотрел на меня и тихо, в себя улыбался. У него были по-ирландски веснушчатые плечи и молочно-белая, несмотря на долгое пребывание в тропиках, кожа. Больше всего меня поразили шрамы, которыми оказался покрыт весь его торс.Черные с проседью короткие волосы его были взлохмачены, лицо сонное, но такое умиротворенное, каким я никогда его не видела.
Значит, это все мне не приснилось?...
Я залилась краской до самых ушей и натянула на себя простыню. Я сидела на краешке кровати и пыталась не подавать виду, что помню, что между нами произошло. Честно говоря, я ничего и не помнила. Но сам факт того, что он был здесь. И так смотрел на меня... Конечно, у человека вчера просто сдали нервы, на почве всего, что с нами случилось за последнюю неделю... Возможно, он уже сам сожалеет о том, что так вышло. Я, по крайней мере, сожалею.
Ойшин смотрел на меня как-то странно. Наверно, у меня был очень глупый вид, подумала я. Что же это мы натворили? И я попыталась помочь ему, чтобы он не чувствовал себя виноватым, и расставить все точки над «i».
- Послушай, Ойшин, это ничего, это бывает, я понимаю тебя, такое напряжение... Не переживай, я хорошо помню, что ты почти женатый человек... Может быть, теперь даже уже не почти. И я уважаю твои чувства. Давай будем считать, что ничего не произошло. Меня тоже ждет жених в Корее, и мне, поверь, очень неловко...
- Где? – вдруг разозлился он. – В какой еще Корее? Какой может быть жених? Это после всего, что мы пережили вместе? Разве вместе с ним ты делила крышу над головой и все горести и радости последние почти два года? Разве вместе с ним ты взрывала натовскую базу?
- Нет, вместе с ним я пока еще ничего не взрывала...- чистосердечно и ошарашенно ответила я.
- Ах, пожалуйста, не издевайся!- возмутился Ойшин.- Неужели ты еще не поняла, Женя? Мы же с тобой созданы друг для друга! Понимаешь ты это? Созданы!
Голубчик... Вот ты о чем... Я-то это поняла так давно... Еще лет 7 лет назад. А сейчас я в этом была уже совсем не уверена. Недаром Володя Зелинский так любил повторять: «Поезд уже ушел»
- А как же твоя подруга? – не удержалась я. – Твоя почти жена?
- Нет у меня жены, понимаешь, нет?- он был все еще очень разгневан.
- И не было? – я съехидничала и тут же пожалела об этом.
Лицо у Ойшина стало таким, словно я дала ему пощечину.
- Была, - сказал он медленно. – Бросила меня и ушла вместе с нашей малышкой. Еще вопросы будут?
- Будут. А я, значит, все это время просидела на скамейке запасных? – я знала, что на это он обидится еще больше, но смолчать не могла.- Второй выбор?
- Да кто тебе сказал, что ты мой второй выбор? - вспылил Ойшин, - Ты- выбор, который я не осмелился в свое время сделать! Понимаешь разницу?
Я смотрела на него, ощущая, как все, что я так старательно пыталась вытравить у себя из души за долгие годы, возвращается на прежнее место со страшной скоростью.
И я сделала последнюю отчаянную попытку от всего этого отшутиться
- М-да... – сказала я, чтобы только больше не молчать и, боже упаси, не заплакать! - Такого салюта, как вчера, бриты в Белфасте точно не видели! Есть еще порох в пороховницах у некоторых, а?
Ойшин вдруг весь просиял, такой детской, чистой улыбкой, слегка приподнялся, аккуратно придерживая на талии простыню,чтоб не скатилась – и потянул меня к себе. Сначала легко,потом все сильнее, по нарастающей. Он был в этот момент таким красивым, что я хотела зажмуриться – и не могла: его лицо притягивало меня как магнит.
-Я сейчас покажу тебе салют! – приговаривал при этом он. – Я тебе покажу порох!
-Ах! – только и смогла выдохнуть я, падая на одеяло. Ойшин упал сверху, cжал словно в замке оба моих запястья у меня над головой и горячо зашептал мне в ухо:
- Никому, никогда не отдам тебя теперь, слышишь? Никому – ни корейцу, ни русскому, ни папуасу! Ни самому Чавесу! Ну, говори, кого ты хочешь для начала – девочку или мальчика?
Честно говоря, я здорово перепугалась – настолько это было не похоже на сдержанного, строгого Ойшина, которого я знала. Какой Чавес? При чем здесь Чавес? Какие девочки с мальчиками? Да что это с ним?
-Радость моя... вот так... и не надо никаких корейцев... – повторял он, прижимая меня к себе все крепче и крепче. - Чем тебе не нравится фамилия Рафферти?
- Фамилия прекрасная, но я ведь... Ойшин!...
- Я так долго ждал, Женя... всю ночь ждал, когда ты наконец проснешься...
- Как «ждал»? Так значит, мы не...
- За кого ты меня принимаешь, Женя? Ты же спала.
И я вдруг начала дрожать – как от озноба, всем телом, и стучать зубами, и никак не могла остановиться. Ойшин переменился в лице.
- Почему ты так дрожишь? Что-нибудь не так? Что-нибудь случилось?
Еще бы не случилось, а?! Он еще спрашивает!
- Между прочим, я всегда дрожала, когда ты был рядом... Только ты этого упорно не замечал... - только и смогла промолвить я тихо, пряча лицо в подушку.- Но почему теперь вдруг, почему только теперь?
- Well, I’m a late learner , - сказал Ойшин, смущенно улыбаясь. И тут же сам понял, насколько двусмысленно звучит сказанное, и покраснел до корней волос.
В эту секунду все перестало для меня существовать на свете, кроме него...
***
...Потом я не удержалась и спросила его:
- Послушай, Ойшин, так при чем здесь все-таки Чавес?
Ойшин опустил глаза:
- Я иногда ревновал тебя к нему потихоньку. Мне казалось, что ты в него ужасно влюблена!
***
...А под вечер на меня накатила ответная реакция. Я выбежала из каюты, пока Ойшин отсыпался, и долго и безутешно плакала, уткнувшись лицом в какие-то старые мешки на палубе. Было уже темно, и никто меня не видел, так что можно было дать волю своим эмоциям.
Вся боль, причиненная Ойшином мне в прошлом, казалось, нахлынула на меня с новой силой. И зачем мне его любовь теперь, когда жизнь только-только стала наконец приобретать оттенок нормальности? Разве не умница была Татьяна Ларина, что сумела отказать Онегину? А я.... А как же Ри Ран? Как я только могла совершить такую подлость по отношению к Ри Рану? Тем более что Ри Ран – это даже вовсе не Татьянин Гремин. Мне вовсе не «все были жребии равны». Мне выпал такой жребий – почти что сказка. Может, в этом-то все и дело: в том, что мне так нелегко было поверить в него?…
Но это не оправдание. И неважно, почему Ри Ран так давно не писал мне: было бы элементарной подлостью успокаивать себя тем, что раз от него нет писем, то я имею право вести себя подобным образом.
Минутное наваждение прошло. И можно было оправдывать его чем угодно: памятью о былых чувствах, напряженными нервами, еще тысячью причин, но, если быть честной с самой собой до конца... Нет, я не люблю Ойшина. Я восхищаюсь им, силой его духа, его боевыми качествами, он мой товарищ в полном социалистическом смысле этого слова, но... Но это все-таки не любовь.
Не хочу, не могу больше видеть его! Мне захотелось спрятаться в одном из этих мешков на палубе и просидеть там до конца нашего рейса.
Океан шумел так, что вполне можно было реветь в голос - все равно бы никто не услышал. Я вспоминала его теплые и застенчивые прощальные поцелуи в губы в течение 9 месяцев, которые ввели меня в свое время в такое позорное заблуждение. А его холодно-испуганное «Что ты! Я же почти женатый человек! » до сих пор звучало у меня в ушах - оскорбительное, как будто бы я сама начала все это, не имея для того никакого повода -, и боль перехлестывала просто через край.
Да, мы давно уже могли бы быть вместе с Ойшином. Мои дети могли бы быть и его детьми. Не было бы всего того, что мне пришлось пережить после этого. Не было бы глупостей - почти и больше чем почти совершенных.
Но ведь не было бы и Кореи. И.... При одной только мысли об искрометной веселости Ри Рана, о его спокойной уверенности в победе нашего общего дела, о его трепетно-уважительном отношении к серьезным чувствам, которое напоминало мне советские фильмы 50-х годов я почти заскрежетала зубами. Нет, никогда мне больше не встретить никого, ему подобного! Да мне и не нужен никто подобный. Только он. Вот только какое моральное право имею я говорить об этом теперь?...
Некоторые считают, что все что ни случается в жизни, все к лучшему. Но я никак не могла согласиться с тем, что то, что случилось сегодня, тоже было к лучшему. Ну уж дудки!
Хотелось запричитать вслух, как это делают русские женщины в деревнях на поминках. Если бы можно было куда-то пересесть и уплыть в противоположном направлении, я бы это сделала незамедлительно. Но выбирать не приходилось. Не за борт же бросаться, в самом деле! Может быть, попросить товарища Орландо, чтобы выделил мне хотя бы другую каюту? В конце концов их на яхте три...
- Женя, милая, что с тобой опять? Что случилось? Я проснулся, а тебя нет... - вдруг послышалось сзади.- Я тебя чем-то обидел? Что-то не так?
Мне совсем не хотелось устраивать скандал - мой жизненный опыт подсказывает, что еще ни одно словесное выяснение отношений, в котором кто-то в чем-то обвиняет другого, хотя бы он даже и был прав, ни к чему хорошему не привело. Тем более, какой смысл махать кулаками после драки, когда виновата сама? А может, я стала просто слишком стара для скандалов: они требуют огромных душевных усилий, которые мне жалко на них тратить. Поэтому я только молча вжалась лицом в несвежую мешковину и плакала уже беззвучно.
Ойшин стоял надо мной - длинный, беспомощный и нелепый в своей растерянности.
- Я всегда что-то делаю или говорю не так, - сказал он чуть слышно.- Может быть, ты еще не поняла этого. Прости меня, пожалуйста. Это диагноз. Я так живу теперь - как будто вне своего тела и разума. Уже давно. Как будто все, что происходит со мной, происходит с кем-то другим. Как в кино. Или во сне. Все вижу, все понимаю, а язык не ворочается. Или плетет что-то сам по себе. И руки не слушаются. Или слушаются, но все равно такое чувство, что они не твои. Как будто все не настоящее вокруг . Какое-то гуттаперчевое. Когда это только началось, страшно было. Сейчас немного привык. Но все равно очень неприятно... Как тебе это объяснить? Как будто жизнь вокруг – это спектакль, в котором все принимают участие, все время, без остановки. А я остаюсь вне игры, меня не позвали участвовать в представлении. А если пытаются пригласить принять участие, то правила игры кажутся мне такими навязанными... Все кажется мне искусственным – и чувство голода, и жажды, и даже земное притяжение. If that makes any sense . Даже моя собственная ходьба. То, как я читаю газету, как смотрю телевизор. Я только умом понимаю что я должен чувствовать или как я должен себя вести, но все равно это все как-то вне меня остается... Хочешь сказать дорогому тебе человеку, что он тебе дорог, а вместо этого несешь черт знает что и шарахаешься от него... Слушай, я не сомневаюсь, что твой кореец отличный парень. Он заслуживает тебя больше, чем я. Наверно, я не должен был... Ты никогда даже близко ко мне не подошла бы, если бы знала какая у меня куча проблем. Я просто не мог поверить, что я могу быть действительно тебе нужен... Можешь ты это понять? Боялся даже подумать, что ты и я..., - он не договорил, посмотрел на меня и снова покраснел. – Прости, прости, я тысячу раз болван! Даже сейчас не могу объяснить тебе, как много ты для меня значишь. Если начну объяснять, то опять будет как в кино, понимаешь? Do you get my drift ?
Он совсем смешался, сел рядом со мной на палубу и закрыл лицо руками.
- А я, Ойшин? Ты думаешь, у меня нет кучи проблем? У меня дочка-инвалид, сварливая мама, и хозяйка из меня абсолютно никудышняя. И я всегда так и думала: зачем я-то тебе такая? И именно поэтому не думала никогда, что ты можешь захотеть каких-то серьезных со мной отношений... («Господи, зачем я все это ему говорю?» - мелькнуло у меня в голове) Даже когда я бравировала и говорила тебе, что ты об этом еще пожалеешь, но будет поздно... Ты, наверно, тогда подумал, что я невозможная нахалка, а я же ведь это от отчаяния...
- Я нервнобольной. У меня даже инвалидность по этому делу. Понимаешь? Это официально. Это похуже, чем сварливая мама.
Я ничего не ответила. Потому что опять-таки не хотела показать свои слезы.
- Не оставляй меня, пожалуйста, Женя, если можешь.
Я уткнулась в его грудь чтобы он не видел моего зареванного лица и тихо сказала:
- Куда же я от тебя теперь денусь?
Ойшин услышал, и лицо его просветлело как ирландское небо после дождя.
- Ужинать пора. Пойдем обратно?
- Пойдем...
Я чувствовала себя сестрой милосердия, а не счастливой влюбленной. Но понимает ли это Ойшин? И как сделать, чтобы он это понял, при этом его не обидев? Если, конечно, такое возможно вообще....
****
.... Мы то засыпали, то просыпались. Я не знала уже, какое было время суток и какой день. Яхту все время качало на волнах – теперь уже на море сильно штормило. Но было совсем не страшно. Я даже не обращала на шторм внимания. Что еще на свете может быть страшно после того, что мы уже пережили?!
Товарищ Орландо велел своей команде не беспокоить нас, сказав им, что у нас медовый месяц!
Но это был странный «медовый месяц». Жалость к Ойшину переполняла меня до последней клеточки. Хотя я хорошо понимала, как оскорбится он, когда поймет, что это всего лишь жалость – и поэтому у меня еще сильнее не хватало духа назвать вещи своими именами.
Когда же я думала про Ри Рана, мне становилось до глубины души стыдно. Я перестала уважать себя. Я не заслуживаю такого человека, как Ри Ран. Больше того, я не заслуживаю даже называться советским человеком... Эти мысли мучали меня, когда Ойшин засыпал. Когда он бодрствовал, я боялась только одного: чтобы он не выпрыгнул куда-нибудь за борт. И все мое поведение рядом с ним определялось именно этим.
Я знала и раньше, что у Ойшина проблемы с психикой после 12 лет строгого режима в английской тюрьме, но никогда еще они не проявлялись передо мной в таком радужном многообразии. Возбужденная радость у него переходила в страхи и сомнения, короткий приступ гнева – в депрессию, а импульсивность сменялась приступом клаустрофобии в закрытой каюте. Он не привык спать в одной комнате с другим человеком, и ему часто хотелось куда-то выбежать. Иногда он пытался что-то вспомнить – и не мог. Он был очень мнителен и чаще всего – низкого о себе мнения. Но ни разу ничем не обидел меня и слова плохого мне не сказал.Он не был агрессивен, когда ему было плохо, он просто убегал. Или сжимался на стуле в углу. Было жалко видеть, как он мучается. Но – удивительное дело! – все это меня ни капельки не оттолкнуло от него. Я по-настоящему оценила, какой подвиг он совершил, сумев в его состоянии сделать то, что он сделал на Кюрасао. Видимо, оно обострилось на почве стресса, в котором мы так долго находились.
Ойшин все время в чем-то сомневался, чем-то маялся.
-… Тебе и правда хорошо со мной? – вдруг со странным беспокойством в голосе спрашивал он, когда, казалось бы, не было к тому никакого повода - Я все удивляюсь... как долго ты меня терпишь...
- Что же тут терпеть? Когда тебе захочется побыть одному, ты скажи мне, я уйду на время. Это не проблема. Проблемы начинаются, когда люди пытаются друг друга изменить.
- Это не проблема... А мне говорили, что я никогда ни одну девушку не смогу сделать счастливой....
- Это кто же тебе такую ерунду говорил? Какой-нибудь завистник?
- Почти. Бриты говорили, когда допрашивали меня.- Ойшин говорил с трудом, медленно, потупившись и словно выдавливая из себя каждое слово. - Долго. 3 месяца. Разденут догола, поставят посреди своего офиса так на полдня – и ходят вокруг, отпускают шуточки... Потом еще – когда ногами били после побега... Когда обыскивали со своими зеркалами после каждого визита...А я до тюрьмы только с одной девушкой встречался. Мама умерла, когда мне было 11 лет, а отец строгий был... А в 25 лет меня бриты сцапали. В лесу, с взрывчаткой.... Девушка моя, конечно, не стала меня ждать. А тут еще они...,- я увидела, как Ойшина передернуло. Бедный мой, бедный... Что же это они с тобой сделали!
- Солнышко,- сказала я ему по-русски,- F*** the Brits. If I only knew that you existed… I would have waited for you all these years!
Мне хотелось поддержать его, помочь ему поверить в себя. И только потом уже я поняла, что он может истолковать эти мои слова совсем не так... И по моей вине ситуация становилась все более тупиковой.
- Я не знаю сам, как я с тобой так осмелился... Наверно, это адреналин после взрыва. Или, может быть, потому что я знал, что нам теперь скоро расставаться.... Что это мой последний шанс.
-Почему же ты тогда мне ничего этого не сказал? Раньше?
- Как я мог? Женщине, которая мне нравится – и такое? Я этого никому не рассказывал, даже Линде.
-Линда была подругой твоей сестры?
- Да. Откуда ты знаешь? Именно Уна нас познакомила...
- Догадалась.
- Сначала все было хорошо... Я дорожил тем, что было, понимаешь? Потому что в моей жизни никогда этого не было. А потом, после самой уже свадьбы с ней, у меня был срыв. С галлюцинациями. Она сказала, что я псих... и что ей такой псих не нужен. Ты будешь смеяться, но единственное, чему я порадовался тогда – это тому, что ты меня не успела узнать как следует...
Если бы я только знала все это тогда, в моем далеком ольстерском прошлом... Мне стали понятны и его болезненная застенчивость, и то, как он обнимал меня задеревеневшими руками, и его почти неприкрытый ужас, когда я посмела положить руки ему на плечи. Но что же, что делать нам теперь? Ведь в любом случае, не могу же я бросить товарища на произвол судьбы... Надо было сказать ему что-нибудь ободряющее, но что?
- А я так рада тому, что хоть теперь смогла тебя как следует узнать!
Ойшин заговорил. И говорил долго. Я старалась его не перебивать.
- Теперь ты понимаешь, почему я был «почти» женатым мужчиной? – извиняющимся тоном говорил он. – Я лабильный...Ни одна женщина этого, конечно, долго не выдержит. И Линда тоже в конце концов не выдержала. Хотя если честно, Линда не видела меня даже вполовину таким плохим, как сейчас.... Я держался. Старался. С ней это было проще. Она сама простая. А с тобой рядом... не знаю, что со мной происходит. Голова у меня кругом идет. Сначала я не смог сдержаться, когда поцеловал тебя- в том дублинском парке. Это уже было плохо, потому что люди, которые вместе выполняют задание, не должны... И потом, я всегда боялся, что ты увидишь, что со мной не все в порядке... и когда я понял, что я тебе тоже нравлюсь...- тут он густо покраснел,- ... Сначала я сказал себе: этого не может быть, зачем такой, как я, нужен такой удивительной женщине? Потом попытался уверить себя, что это не я ее интересую, а «экзотика» нашей жизни. Что она влюбилась бы и в любого другого моего товарища на моем месте... Ну, а потом я больше не мог терпеть и посоветовался....
- ...С человеком, который был моим женатым любовником в то время. Потому, что я тоже решила, что такая, как я, c моими проблемами, с моей больной дочкой, только для таких отношений и гожусь! Да, лучшего советчика выбрать было трудно...
- Так ты и Дермот?... – Ойшин чуть не упал со стула.- А я... Ах я, осел!
- У меня были хорошие с ним отношения, хотя любовью это не назовешь. Он умный, интересный собеседник. Хороший друг. Я уважаю его. Я не искала чего-то другого. Не до того мне было. Я не хотела влюбляться! А тут появился ты, и я... Это было как в плохих книгах – с первого взгляда. Как гром с ясного неба....Я только взглянула на тебя за тем столиком в Донегале – и поняла, что пропала бесповоротно... Так ненавидела себя за это... И потом, когда ты предложил оставаться друзьями, я сначала согласилась – потому что мне слишком больно было бы совсем не видеть тебя. Думала, что смогу... Но когда мы с тобой на следующий раз после этого встретились и попрощались, на этот раз без поцелуя, хотя нас обоих так и тянуло друг к другу ( я же не слепая!)... я поняла, что никогда не смогу быть тебе просто другом. Лучше уж совсем не видеть тебя! И ничего во мне нет такого удивительного. Думала, заведу еще детей- тогда уж не до глупостей мне будет... И вот теперь, почти 7 лет, 2 ребенка и одну взорванную военную базу спустя...
-
Я собралась с духом, подбирая нужные слова, и уже открыла рот, чтобы попытаться как можно тактичнее объяснить ему, что в одну и ту же воду нельзя войти дважды.
- Женя! – Ойшин закрыл мне рот поцелуем, и концовку объяснения пришлось на время отложить....
***
Была новогодняя ночь. Я чуть было не сказала – «на дворе стояла», но тут же опомнилась. На каком дворе, когда за бортом плескались теплые волны, а мы с Ойшином сидели на палубе, под огромными звездами? Над нашими головами горели огоньки развешанных командой к празднику многочисленных елочных гирлянд. На море на этот раз был штиль. Мы искали на небе Большую Медведицу.
- А может быть, мы не в том полушарии сейчас? – сказал он. – Ты вообще-то знаешь, где мы сейчас находимся?
Я помотала головой.
- Нет. И не хочу знать! Так интереснее.
Ойшин лег на палубу.
- Знаешь, чего бы мне сейчас больше всего хотелось?
- Тарелку овощного супа с перловкой и со свежим содовым хлебом? Ольстер фрай ? – пошутила я.
- Нет, это я не о том. Хотя неплохо бы! – Ойшин облизнулся.
- Я про жизнь вообще. – он мечтательно посмотрел на Млечный Путь.- Мне 46 лет, Женя, а посмотри на мою жизнь! Что я в ней видел? Я хочу, чтобы у меня была семья, нормальная работа, дом, дети. Чтобы нам с тобой было еще только по 25. Чтобы я закончил хотя бы школу. Чтобы была жива мама. Чтобы можно было вычеркнуть те 12 лет из памяти, чтобы я их с пользой прожил! Наверно, потому что я человек без амбиций, но я бы все отдал за такую обыкновенную жизнь.
У меня сжалось сердце. Ведь я и жила такой жизнью – в СССР – и так позорно не ценила ее! Тогда она казалась мне скучной, лишенной героизма. Несмотря на все школьные сочинения на тему «В жизни всегда есть место подвигу». Мне, как Мюнхгаузену, казалось, что нет ничего скучнее, чем быть как все- просто жить, просто иметь семью, просто заниматься любимым делом . Я любила цитировать грибоедовского Чацкого: “Я странен, а не странен кто ж? Тот, кто на всех глупцов похож!» Мне все до ужаса хотелось бросить вызов – но кому, зачем? Я когда-нибудь над этим задумывалась? Разве ту аудиторию, что надо, выбрала я для своих «бросаний перчатки»? Людей, которые просто честно жили и трудились? Мне вспомнились сочувственные взгляды и слова двух женщин на той московской улице далекого 1986-го, когда я поссорилась с Саидом: “Бедненькая! Бежит за ним и плачет! Да плюнь ты на него и разотри!»
Разве не они, эти самые люди, пожалели меня, когда в результате своих экспериментов я напоролась на то, за что боролась? И это их-то я считала мещанами? Расистами? Не замечая, что «бросают вызов» им как раз одни только морды лавочников от искусства и гнуснопрославленные диссиденты («не создавать – разрушать мастера»), все диссидентство которых основано на элементарном высокомерии, на том, что они считают себя исключительными, такими, для кого неписаны правила нормального поведения в обществе, непризнанными гениями – то есть, на обыкновенном чванстве! А чего на деле стоит их «непризнанный гений», они уже успели доказать всем нам – как только не стало «проклятой цензуры»...
Ну а я, чем я была лучше их? Я корчила брезгливые мордочки, когда мне говорили о материнстве, о любви к Родине, о борьбе за мир. «Зачем бороться за то, что и так есть?” Так вот оно зачем – чтобы не потерять все это!
И мне стало так горько, что мне понадобилось так много лет для того, чтобы в этом полностью признаться даже самой себе. Сколькие из нас, если мы будем честны с самими собой, допустили то, что произошло с нашей страной только лишь потому, что нас слишком уж занимала в то время собственная предполагаемая «исключительность», а на деле – претензия на то, что мы «лучше» других и с нами должны «носиться как с писаной торбой», как это делали избаловавшие нас в детстве родители? Поройтесь-ка в собственной памяти: вытащите из нее на свет божий свое давнее, полустертое теперь уже удивление от того, что окружающие вдруг перестали говорить о вас «Какой очаровательный карапуз!» или «Какая милая девочка!» и потрепывать вас за упитанную щечку....Потому что вы стали слишком для этого большими. Потому что теперь уже не от кого было ждать конфеток и комплиментов. Потому что в трамвае вам перестали уступать красненькое сиденье у окошечка, которое вы привыкли считать принадлежащим вам по праву рождения. Вместо этого пришел ваш черед уступать свое место другим. Вместо этого самим уже надо было трудиться и продолжать строить наш общий дом, строить который начали еще наши отцы и деды.
Не там ли скрывается корень всех ваших «обид на советскую власть»? На власть, которая дала всем нам неизмеримо, непередаваемо, несравнимо больше, чем какая бы то ни была другая власть дала людям за всю многовековую историю человечества.
Но изложить все это Ойшину в двух словах было невозможно. Для того, чтобы понять, о чем я веду речь, нужно было прожить нашей жизнью, оценить ее; будучи советским человеком. Ведь выходцы оттуда, где вырос он, неспособны даже поверить, что в Советском Союзе не было бездомных. «Конечно, они у вас были!»- говорят мне они уверенно и безапеляционно, -“Вам просто об этом не рассказывали». Потому что сами они органически не способны представить себе жизнь без бездомных, нищих и наркоманов. Без безработицы и проституции. Без повышения цен и сдачи отпечатков пальцев властям. Пожалеем же их, этих так называемых «свободных» людей!...
- Дело не в амбициях. Просто люди вынуждены жить так, как жил ты и делать то, что делаешь ты – именно для того, чтобы с такой жизнью покончить. И если ты еще сомневаешься насчет тех 12 лет своей жизни, то, пожалуйста, никогда не сомневайся насчет последних двух! Не смей сомневаться! Ты слышишь меня?...
Маленькое переносное радио, которое было у нас с собой, разразилось далеким как детство звоном курантов Спасской башни: в Москве наступил Новый год. Нам оставалось жить в старом году еще 6 часов, а для моих ребят и Ри Рана он наступил уже 6 часов назад...
Шампанского на яхте не было. Да мне и не нужно было оно сейчас. Потихоньку достав из кармана затертые чуть не до дыр за эти два года фотокарточки самых близких мне людей, я шепотом обещала им, что в этом году мы непременно встретимся. И уже не будем разлучаться больше никогда! Ну, или, во всяком случае, очень долго.
Последним в конверте было фото Ри Рана. Я долго не решалась взглянуть на него, а когда наконец взглянула, то поняла, что в какой бы точке планеты я ни находилась, сколько бы лет ни прошло, какие бы базы ни взлетали на воздух, какие бы революции только ни происходили в мире, и кто бы ни признавался в своих ко мне чувствах, для самой меня это ничего не изменит...
****
...Больше месяца я намеренно не смотрела новости по телевизору и не слушала радио, хотя такие возможности у нас на яхте были. Когда и так знаешь, что тебя будут называть террористом и все такое прочее, нет особого желания еще и выслушивать это ежедневно - из уст тех, кто так и не нашел ОМП в Ираке и «могилы 10.000 албанцев» в Косово, но по-прежнему внаглую оккупирует эти земли; тех, кто собирается «патрулировать море, чтобы не допустить оружие в Газу»- но при этом в огромных количествах поставляет гораздо более современное и страшное оружие в Израиль; тех, кто кричит о «нарушениях прав человека» на Кубе, но молчит в тряпочку о том, как пытаются выжить «осчастливленные» капиталистическими «свободами» и «правами» в стиле «голосуй не голосуй, все равно получишь ***» несчастные жители Восточной Европы, лишенные бесплатной медицины и права на труд и получившие взамен право быть выброшенными на улицу за неуплату квартирной платы.
Знаете что? А заткните-ка вы фонтан, господа!
Краем уха я слышала, что Америка хотела было воспользоваться нашей операцией «Брион» в качестве предлога для нападения на Венесуэлу, но не смогла этого сделать: добытые нами документы о сорванных нами ее планах, доставленные в Каракас Луисом и Сэмом были слишком быстро обнародованы перед всем миром. Поднялся международный скандал. На Кюрасао известия о том, что планировалась бомбардировка жилых кварталов, выражаясь словами горе-полковника, «ради свободы и демократии» вызвали взрыв народного негодования. Премьер был вынужден подать в отставку. Не по дням, а по часам начало рости число сторонников независимости от Нидерландов. Жители Кюрасао поняли главное: приходит время, и ты осознаешь, что как бы ты ни опасался материальных трудностей независимости, она – это единственная возможность жизни с человеческим достоинством. В браке, основанном на подчинении одного из супругов другому и на унижении и издевательствах развод – это освобождение, даже если супруг «содержал» тебя и уверял, что без него ты погибнешь.
В одночасье изменилась политическая обстановка в регионе. Даже арубанцы начали требовать вывода со своей территории американских военных. В Колумбии дело тоже шло к перемене власти. Операция «Брион» помогла открыть глаза многим колумбийцам на то, что на деле представляет из себя американский план «Колумбия», и к чему может привести курс крайне правого колумбийского правительства, если довести его до его логического заключения.
Но изменилась ситуация не только в Латинской Америке. По всему миру, в тех странах, где размещались американские и прочие натовские военные базы, прокатилась мощная волна протестов местного населения, требующего их закрытия и выдворения американских вояк восвояси. Лозунг «Янки, убирайтесь домой!» обрел новую жизнь. Он стал настолько же популярным, как бросание ботинок в знак протеста - после героического поступка иракского журналиста в Багдаде. И одни из самых мощных антиамериканских выступлений прокатились по Южной Корее.... Движение за воссоединение Кореи обрело второе дыхание.
Признаюсь, когда я услышала обо всем этом от товарища Орландо, у меня перехватило дыхание. Мы с Ойшином переглянулись и не сговариваясь, крепко пожали друг другу руки. Было трудно поверить, что мы, двое вполне обыкновенных людей и наши такие же вполне обыкновенные, вполне земные товарищи на Кюрасао смогли своими действиями вызвать такой подобный политическому землетрясению резонанс. Я и гордилась этим, и по-прежнему все-таки не могла до конца представить себе, что все это происходит на самом деле. Даже когда зажмуривалась. Но я напоминала себе, что я почти 20 лет не могла поверить и в то,что случилось с Советским Союзом... И поверить в добрую новость после стольких лет, наполненных отчаянием и унынием было, поверьте мне, гораздо приятнее!
После этого изменилось и то, что я чувствовала в отношении Ирландии и моих товарищей-республиканцев. Интересно,что думают они сейчас о происходящем? Знает ли или хотя бы догадывается Финтан, что мы с Ойшином пошли по стопам его и его товарищей?...
- Вот, а ты еще не верила, что у нас остались настоящие революционеры!- подтрунивал надо мной Ойшин.
- И не говори... Думала, поживу еще немного в вашей Мракобесии - и еще начну верить, что Дин Рид действительно с отчаяния покончил жизнь самоубийством!
- А это кто?
Я мысленно хваталась за голову - как же это можно не знать, кто такой Дин Рид?! - и начинала рассказывать Ойшину его историю...
Так и проходили наши дни...
По словам товарища Орландо, на Кюрасао все было в порядке. Никто из наших товарищей арестован не был, хотя работу им пришлось на время свернуть. Тырунеш долго расспрашивали обо мне и о том, при каких обстоятельствах она приняла меня на работу, но для нее все обошлось, в том числе, возможно, и благодаря связям ее мужа. При пожаре жертв на базе не было: помогла еще и рождественская дискотека, на которой было большинство личного состава в тот вечер. Даже полковник Ветерхолт, и тот только наглотался дыму. За компанию еще с парой военнослужащих. Правда, вот у него были настоящие неприятности: его с позором уволили из вооруженных сил и более или менее сделали козлом отпущения во всей этой истории, и ему грозил трибунал. Но в Голландии нет смертной казни...
Полковник, как это ни странно, все равно упорно отказывался говорить обо мне и уверял свое начальство, что его в тот вечер попутал бес привести с собой на базу одну из местных доминикан... Почему, не знаю: может быть, ему было стыдно, что он оказался настолько наивным, а может быть, он действительно испытывал ко мне какие-то чувства.
Официальная версия на тот момент заключалась в том, что во взрыве на базе были замешаны Луис, Сэм и Ойшин (правда, его настоящая личность оставалась неустановленной), а «Саския» была ничего не подозревающей жертвой его обмана, брак с которой он использовал в своих корыстных «террористических» целях. Но я хорошо понимала, что рано или поздно моя роль во всем этом тоже будет установлена. Я не особенно переживала по этому поводу и старалась не думать о возможных последствиях для себя лично. Да и какой смысл думать об этом теперь, тем более, что выбора у нас не было?
А «Эсперанса» давно уже бороздила Атлантику. Пару раз нас останавливали патрули, причем, по иронии судьбы, британские. Британия, видимо, по-прежнему считала себя вправе бороздить моря и океаны за тысячи миль от своих собственных берегов с таким видом, словно ей принадлежит богом данное право контролирования всего земного шара. Горбатого могила исправит...
С документами у товарища Орландо все было в порядке, а наркотиков на борту, естественно, не было и в помине. Мы числились у него членами команды, канадцами, причем я - коком. Я исправно гремела кастрюлями в камбузе, пока шел осмотр яхты.
Я была единственной, кто заметил, как Ойшин весь сжимается при звуке английского акцента - и быстро опрокинула на пол кастрюлю с супом, чтобы попросить его выдраить пол шваброй и как-то его отвлечь. С облегчением я увидела, что это помогло: он втянулся в это занятие и перестал прислушиваться к нашим непрошеным гостям.
- Ну как там, принца Вильяма на борту не видно? А может, он, бедняжка, слег от морской болезни? - иронизировала я потихоньку, пока они осматривали «Эсперансу»: дело было в штормовую погоду, и сами «Джоны Були», видно, не могли дождаться, когда же им можно будет вернуться в свои теплые каюты.
Что ж, нам это было только на руку...
От товарища Орландо я поняла, что Ойшин намеревается вернуться в Ирландию. Меня это не удивило; скорее удивило бы, если бы он собирался куда-то еще. Зато Ойшина очень удивило, когда он узнал - от того же товарища Орландо!- куда направляюсь я.
-Так ты это всерьез!- воскликнул он.
- Конечно, всерьез. А ты как думал?
-Ты все еще собираешься замуж за своего корейца?
Если честно, то мне больно было об этом даже думать. А уж чтобы обсуждать подобные вещи с Ойшином...
- Ойшин, слушай, не надо об этом, а? Хватит уже и того, что произошло...
- А я-то думал... Чего тебе в Ирландии не хватает?
- Ойшин, прежде всего, мои дети в Корее, и я...
- Ну, так заберешь их оттуда - и приезжайте ко мне в Дублин!
Он даже не мог себе и представить, какую тоску нагоняло на меня мысленное сравнение Дублина с Пхеньяном...
Больше о Корее мы с Ойшином не говорили. Но взять и вот так просто забыть Ри Рана я не смогла бы - даже если бы я того захотела. Даже в том случае, если он теперь и не захочет со мной разговаривать... Мысленно я готовила себя именно к такому финалу.
Это в сказках все кончается тем, что «стали они жить-поживать и добра наживать». Но жизнь – не сказка. И только Ри Ран помог мне наконец поверить, что мы рождены, чтоб сказку сделать былью...
...- Совьетика, - сказал мне как-то утром в кают-компании товарищ Орландо, и я заметила вдруг, каким серьезным было его осунувшееся лицо. - Обстоятельства изменились. На сегодняшний день они складываются так, что тебе, скорее всего, придется взять своего ирландского товарища с собой.
- Что случилось? - а что случилось что-то серьезное, я поняла сразу.
- Им стало известно, кто он такой... В Ирландию ему теперь возвращаться нельзя. Мы скоро подходим к острову Тристан-Да-Кунья- слышала про такой?
- Слышала; правда, мало. Помню только что там находится самое удаленное от других населенных пунктов постоянное поселение в мире. Так?
-Смотри-ка, что ты знаешь!.... Называется оно, в вольном переводе, Эдинбург-на-Семи Морях. Официально это британская территория, и хотя Британия далеко, нам надо будет смотреть в оба. Заправимся там водой, продуктами. Мы совершаем кругосветное путешествие, запомнила? Там мы пробудем недолго. Максимум день. На следующее утро я отвезу вас на один из необитаемых островков поблизости и высажу вас там. Не бойся, долго ждать не придется. Если все будет как надо, через полдня вас подберет корейский сухогруз, который сейчас как раз находится неподалеку.
- А если не будет как надо?
- Тогда пересидите на острове ночь, а утром мы еще раз пройдем мимо него и заберем вас с собой. И тогда уже будем думать, что делать дальше. Что ты по этому поводу думаешь, Совьетика?
-Вообще-то меня Женя зовут, - решила наконец представиться ему я. - Вы знаете, может быть, я не права, но я думаю, что не надо сейчас говорить ему об этом. Иначе он может... Я не знаю что, но если он узнает, что вместо Ирландии он едет в Корею.. Да, обманывать нехорошо. Но если от этого зависит его жизнь? Понимаете, он уже был в заключении, и так долго, что... Одним словом, я больше не допущу, чтобы его еще раз...
Я не могла говорить дальше. Товарищ Орландо мягко обнял меня за плечи.
- Ну-ну, не надо так... Я сам сидел в Ла Пикоте и знаю не понаслышке, что такое тюрьма. Это хорошо, что ты так заботишься о товарище. Пожалуй, ты права. Речь ведь идет не только о нем одном и о том, чего ему хочется, но и о безопасности других людей. Отвезем его пока в Корею, а там видно будет. У шиннфейновцев большие связи в Америке. Может, договорятся, чтобы его не трогали, и он сможет вернуться. А может, ему самому так понравится в Корее, что...
Мне не хотелось рассказывать товарищу Орландо, в какой сложный клубок человеческих отношений запутались наши жизни, и я кивнула.
- Да, там будет видно. Главное - чтобы он не попал к ним в руки!
... Наверняка в другое время я облазила бы Эдинбург-на-Семи-Морях вплоть до самых укромных его уголков - до чего же интересно оказаться в таком месте, где практически не ступает нога туристов! Но сейчас мне было не до того. И я осталась на весь день на «Эсперансе».... Да, наверно, я больше никогда в своей жизни не попаду на эти острова. Но разве это сейчас главное?
Отсюда 2000 км до острова святой Елены и 2800- до Мыса Доброй Надежды. А сколько осталось до нашей надежды нам?...
... На следующий день «Эсперанса» высадила нас на небольшом необитаемом островке, называвшемся весьма подходяще - Неприступный. Нам пришлось добираться туда в шлюпке - в бухту Блэндон Холл Бэй, где стояла единственная на Неприступном покосившаяся от ветра хижина. За больше чем 100 лет здесь останавливались лишь около 30 раз: ученые - в основном орнитологи и ботаники, Погода здесь была, мягко говоря, прохладная. Дул сильный ветер. Остров зарос высокой травой, на нем проживали мириады птиц. И множество симпатичных пингвинов.
По правилам, действующим на островах Тристан-Да-Кунья, нам полагалось взять с собой местного гида и привезти его потом домой до наступления темноты, но естественно, мы не могли в нашем случае действовать по правилам. И потому «Эсперанса» не взяла прямой курс на Неприступный, а направилась из Эдинбурга совсем в другую сторону. Почти полдня мы провели в этом своем обводном маневре. Товарищ Орландо, очаровавший островитян своим остроумием, разговорчивостью и щедростью, успел также выяснить у них, что других туристов на архипелаге в эти дни не было и пока не ожидалось.
Воды вокруг Неприступного на 22 км являются заповедными, а это значит, что корейский корабль не мог подойти к нему достаточно близко.
- М-да, ну вы и придумали местечко для пересадки!- ворчал Ойшин, который знал уже теперь, что мы пересаживаемся, но не знал еще пока, насколько вынужденно измененными оказались первоначальные наши планы. - Ничего потруднее нельзя было найти? Как они нас увидят, как мы доберемся до их корабля? 22 км - это не шутка! А если нас раньше обнаружит местный патруль? Какие сказки должны мы будем для него придумывать?
Товарищ Орландо успел рассказать нам, что вокруг Неприступного время от времени ведет наблюдение рыбацкий патруль с Тристана-да- Куньи, имеющий право арестовывать вторгшихся на этот заповедный остров без разрешения.
- Не обнаружит!- уверенно сказал товарищ Орландо. - Этот патруль состоит всего лишь из пары ученых, а мы с ними вчера ой как хорошо отметили наше знакомство... Им еще дня два теперь не захочется ничего патрулировать!
Все-то он предусмотрел... Каково будет нам без него?
- И потом, вы же не будете вредить местной флоре и фауне. Вы даже траву топтать не будете. Вы тихо просидите остаток дня в хижине. Завтра на рассвете я еще раз пройду мимо острова. Если вас к тому времени не заберут те, кого мы ждем, то вернетесь на «Эсперансу», и мы вместе двинемся до Индийского океана. Вопросы есть?
- А они знают, где нас надо искать? – спросила я. – Или нам надо будет время от времени искать их на горизонте и махать им руками, как потерпевшие кораблекрушение?
Крупные формы - повести - рома- Они знают все, что им нужно знать,? c уважением в голосе сказал товарищ Орландо,- Так что сидите себе в хижине и не высовывайтесь!
- Да ты только посмотри на эти скалы, Орландо! Тут не то, что корабль, а сам черт себе голову сломит!- воскликнул Ойшин.
Он был прав. «Остров окружён скалами со всех сторон, и приставать к нему очень сложно. Даже в хорошую погоду высадка весьма рискованна.» - вспомнила я вычитанное о нем накануне. Но Ойшин не знает, на что способны корейцы. Это ведь они, корейские моряки, единственными из всех моряков мира, не побоялись вступить в бой с сомалийскими пиратами - и победили их!
- Не знаю я, что вам сказать на прощание, - сказал товарищ Орландо, когда пришла пора ему уезжать.- Хочется сказать что-нибудь важное, весомое, хочется выразить , до какой степени мы вам благодарны, а слова путаются на языке... Давайте не будем прощаться, а? И вовсе не по-английски, а просто потому, что мы еще обязательно встретимся. Давайте лучше посидим на дорожку, как это делают у вас, у русских.
Мы присели - на чем попало, распугав ненароком стаю пингвинов.
Ойшин с любопытством наблюдал за нашей русской традицией, но от комментариев воздержался.
После этого мы проводили товарища Орландо до шлюпки. Вскоре он исчез в морской дали...
Ойшин в тот день оказался неразговорчивым, и я, зная тяготящие его настроения, и не пыталась его разговорить. Он забился в угол в хижине, свернулся в клубок и пытался сидя заснуть. В хижине у нас был небольшой фонарик на батарейках, запакованный холодный ужин на двоих и 2 спальных мешка - на всякий случай.
Вечер наступил быстрее, чем мы думали. Мы слышали, как кричат над хижиной возвращающиеся в свои гнезда на ночь птицы. Иногда снаружи раздавались мелкие быстрые шажки: это пробегали пингвины. До этого я видела их только в зоопарке...
Быстро начало холодать, и вскоре у меня уже зуб на зуб не попадал, несмотря на два подаренных товарищем Орландо флисовых свитера: нелегко было привыкнуть к ночному холоду после жаркого Кюрасао.
Когда сгустилась темнота, птицы замолкли, а я зажгла фонарик. Ойшин по-прежнему молчал и время от времени устало закрывал глаза. Но спальными мешками мы так и не воспользовались: в таком напряжении мы оба были.
Ночь казалась бесконечной. В определенный момент я не выдержала, приоткрыла дверь. И ахнула. Остров был окутан густым туманом! Ну, теперь сюда точно ни одна живая душа не доберется...
Я приуныла и долго молча вглядывалась в кисельную густую мглу. Где-то там, за тысячи километров отсюда шла борьба. Борьба за будущее человечества. А здесь казалось, что весь мир населяют только пингвины и птицы. Ну, и еще редкие тюлени...
Но я ошиблась. В 2 часа ночи раздался легкий рокот мотора, и в бухте возникла как призрак небольшая моторная лодка. Может быть, патруль с Тристана-да-Куньи? Проспались?
Я бесшумно притворила дверь и поспешила выключить наш фонарик. Ойшин спал - сидя, как был, и даже не слышал, что я вернулась.
Звук мотора затих, а еще минут через двадцать раздался тихий стук в дверь нашей хижины.Спартаковский стук! «Так, так, только так побеждает наш «Спартак»! Откуда его здесь знают?
Я не отзывалась.
- Ан-ньонь хасимникка ?. Хамке капсида ! Ббалли !
Это были такие знакомые, хотя и все еще непонятные, но ставшие мне такими родными звуки корейского языка!
- Пангапсымнида!- всплыло у меня каким-то магическим образом в памяти, - Маннасо камса хамнида ! Добро пожаловать! Спасибо, что пришли!
В дверь вошли два корейца в матросской форме - невысокие, худенькие, но так и излучающие силу духа, уверенность и бодрость. И когда я увидела их, я не удержалась и воскликнула вслух по-русски:
- Наши!
Потому что именно нашими были они для меня, неважно на каком языке они говорили. Я почувствовала себя так, словно мне перезарядили батарейки. Захотелось карабкаться по скалам, как это умеют только они, корейцы. Захотелось петь и плясать. Захотелось работать в поле. Захотелось жить. Даже Неприступный теперь уже не казался больше таким неприступным. Рядом с корейскими товарищами я не боялась ни туманов, ни коварных морских течений, ни мели, ни подводных скал. С ними я была готова в путь хоть на край света.
А проснувшийся Ойшин, увидев мое сияющее лицо и незнакомых ему азиатских моряков, помрачнел и после этого не промолвил уже ни слова. Все 22 километра в моторке до корейского сухогруза он молчал, зябко кутаясь в черную кожаную куртку - прощальный подарок товарища Орландо.
Он даже не спросил меня, почему нас подобрали на Неприступном именно корейцы. Для него был достаточен сам факт, что это были они. Он не знал, как звучит корейский язык, и вообще ничего не знал о Корее, но сразу шестым чувством понял, что это не мог быть никто другой.
****
...-Ты бросишь меня. Женя, я знаю. Твой кореец...
-Ойшин, перестань, бога ради!
-А если у нас будет ребенок? Тогда он не станет жениться на тебе…
-Ойшин!
-Ты не хочешь моего ребенка?
-Ойшин!!
-Так хочешь все-таки или нет?
- Детей нельзя заводить просто для того, чтобы кого-то от меня отпугнуть, понимаешь? Дети – это не игрушка!
-Ты боишься, как твои дети ко мне отнесутся?
-Нет, скорее я боюсь, как ты отнесешься к ним. Ты же не привык к детям?
-Почему не привык, у меня куча племянников!
Знаю я, какие у тебя племяннички, подумала я. И следующий твой вопрос тоже знаю.
-Ты его любишь?
Ну вот, пожалуйста. Я же говорила...
-Что я должна на это ответить, по-твоему?
- Если да, то зачем тебе я? А если нет, тогда зачем мы туда едем?
- А куда ты прикажешь нам ехать? Я же объяснила тебе, что в Ирландию тебе пока нельзя. Потерпи, это не навсегда. Твои товарищи за тебя там хлопочут. Ты что, сильно захотел на Гуантанамо Бэй? И потом, в Корее мои дети, если ты помнишь.
- И все?
- А тебе этого не достаточно? Хорошо, это прекрасная страна, и она мне очень по сердцу. Я давно уже решила, что буду там жить – до того, как я узнала про твои ко мне чувства и до того, как мы были вынуждены взорвать эту треклятую базу! Я же не знала, что ты меня, оказывается, любишь! И когда я корейца встретила, я этого тоже не знала!
Вот уже неделю мы обитали на борту корейского сухогруза, и общаться с Ойшином мне становилось все труднее.
Я чувствовала себя как дома среди этих людей, хотя и не понимала их языка. Мы могли говорить с ними даже без слов. Но кроме того, на корабле оказалась Алина - судовой врач. Москвичка и жена гражднина КНДР. Полный антипод Зины К. И знакомство с нею было совершеннпо новой для меня страницей в истории моих отношений с соотечественниками за рубежом. Я встретила в ней единомышленника.
Тот факт, что это была совсем еще молодая женщина- другого поколения, чем я, заставшая СССР только ребенком, - но она совершенно сознательно разделяла мои на него взгляды, вдохновлял меня. Нет, будет еще и на нашей улице праздник - с такой молодежью! И неважно, скольких молодых людей буржуазным манипуляторам удалось пока оболванить словно друзей Незнайки на Дурацком острове. Ведь воюют не числом, а уменьем!
Мы почти все время проводили вместе. Она рассказывала мне много нового для меня о Корее: ведь все-таки она ее знала лучше, чем я. А я ей - обо всем, что мне довелось пережить в мире капитала. Только об одной вещи не стала я рассказывать Алине - о своих отношениях с Ри Раном. И о том, какую роль сыграл в свое время в моей жизни Ойшин...
А Ойшин почти не выходил из каюты. Оглушенный незнакомыми ему языками, запахами, вкусами, порядками и атмосферой в целом, он только отворачивался к стенке, когда я стучалась и заходила к нему. Когда мы встречались в кают-компании за завтраком или обедом, он почти ничего не ел, вяло ковыряясь в тарелке с рисом. Он худел не по дням, а по часам. И оживлялся только при виде корейских матросов. Но это было не радостное оживление: он разглядывал их таким пытливым взглядом, словно в каждом из них подозревал, что это и есть мой избранник.
Я могла понять его чувства, но должен был понять и он - что пока это был единственный шанс для него сохранить свою свободу.
Про себя я почти смирилась с неизбежностью того, что Ри Ран потерян для меня навсегда: разве не убежал через перевал от ревности его тезка из традиционной песни, даже не разобрвшись толком, в чем было дело? И что остаток жизни я проведу, ухаживая за Ойшином - как за близким, родным человеком. Для этого вовсе не обязательно было любить его, как я люблю Ри Рана. Достаточно было того, что я дорожу моей дружбой с ним.
В один прекрасный день молчание Ойшина стало невыносимым. Но, видимо, настолько же невыносимым оно стало и для него самого. Тогда и произошел между нами приведенный мной выше разговор... И я не выдержала и сказала ему все,что думаю.
- Ойшин, родной, тебе надо лечиться, и в этом нет ничего постыдного. Пусть стыдятся те, кто над тобой издевался. Мерзавцы! Мы найдем тебе хорошее лечение, все будет в порядке, вот увидишь! Поедем, поедем со мной. Ну пожалуйста! Я жить не смогу, если ты сейчас, вот в таком состоянии, куда-то уедешь, и с тобой что-то случится. Понимаешь ты это или нет, дубина ты стоеросовая?
На помощь мне пришла Алина. Она выдала Ойшину успокоительного из судовой аптечки. Вот они, преимущества социализма: вы думаете, на всех капиталистических судах есть свой врач? Как бы не так! А сколькие из нас, сухопутных крыс, когда-нибудь задумываются о том, что такое вообще заболеть в плавании?!
Ойшин долго отнекивался, но в конце концов мы на пару смогли уговорить его это лекарство принять.
- Это не какая-нибудь ваша западная химия, - увещевала его Алина, - Это все на природных ингредиентах, на естественных.
Хотя, мне кажется, всего природного и естественного люди в тех странах боятся еще даже больше. Но Ойшин, надо отдать ему должное, оказался достаточно храбрым и после регулярного приема Алининого лекарства постепенно стал заметно уравновешеннее. Теперь уже он участвовал в наших с ней беседах, здоровался с членами команды и даже начал есть рис и -зажмурившись!- кимчхи.
Мы говорили с ним о Корее, о социализме, и я пыталась поделиться с ним оптимизмом, который переполнял саму меня теперь, несмотря даже на почти траурные мысли о Ри Ране.
- Подумай только! Ведь ты же всю свою жизнь провел в борьбе именно за жизнь такую. Чтобы не было второсортных граждан, чтобы нация была едина, чтобы не было голодных, бездомных, не знающих, как заплатить за лечение. Чтобы образование было доступно всем, а не только тем, кто в состоянии нанять детям репетиторов. Чтобы у всех была работа. Неужели тебя не тянет самому увидеть, как все это бывает наяву? Самому попробовать жить такой жизнью?
- Хочется, - нерешительно говорил Ойшин, - Но...
И он повторял все самые дикие и нелепые вымыслы о КНДР буржуазной прессы. А я чувствовала себя сказочным Иванушкой, борящимся с трехглавым Змеем Горынычем: как только я отрубаю ему голову и начинаю его одолевать, у него тут же вырастает новая.
Аргументы на Ойшина не действовали: буржуазная пропаганда, впитанная им с детства вместе с воздухом, чуть ли не вместе с материнским молоком, вкралась в его мозг на уровне подсознания. И это было тем удивительнее, что передо мной был настоящий борец за независимость своей страны и боец-интернационалист, той же породы, что те, кто воевал в 30-е годы в Испании. Человек, знающий, казалось бы, цену буржуазным СМИ и знающий о прогрессивности лучших друзей КНДР - таких, как Куба. Но, видимо, нелегко быть совершенно свободным от дурмана бульварных газетенок тому, у кого из рук вон плохое образование. Потому только, что в своей стране он всю жизнь был гражданином второго сорта...
И как в сказке, мне нужно было найти и отрубить Змею Горынычу буржуазных манипуляций его огненный палец, после чего отрубить ему головы уже не представляло бы собой никакого труда. А сделать это можно было одним- единственным способом: Ойшин должен был увидеть социализм своими глазами. Ведь не зря гласит народная мудрость, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
Но до Кореи было еще далеко. Я не выверяла по карте наш маршут, но другие соц. страны определенно не лежали на нашем пути, да мы и не собирались с ходить на берег. Нам в тот момент было не до красот иноземных земель... Знаю только, что к причалам сухогруз подходил редко, предпочитая подолгу стоять на рейде.
И тогда я взяла Ойшина с собой - на вечер, устроенный корейскими моряками на корабле в честь дня рождения одного из них. Не может быть, чтобы он не почувствовал красоту их человеческих отношений и приобщенности всех без исключения этих людей к культуре - настоящей культуре, не жвачной! Хотя... Вот Киран же так и не смог этого понять...
Ойшин заметно нервничал, когда мы оказались в этой веселой, шумной компании. Но по мере того, как вечер продолжался, я видела, как меняется его выразительное лицо. Как нервозность сменяется интересом, потом удивлением, а вскоре - и восхищением.
- Я не ожидал, что они вообще могут быть веселыми, - говорил он мне потом с удивлением. - Я думал, что они как роботы, выполняющие приказы, понимаешь?
Я только засмеялась ему в ответ. То ли еще будет, ой-ой-ой!
Моряки пели, танцевали, декламировали поэмы на родном языке (естественно, не заглядывая в книжку!), устраивали спортивные эстафеты.... Делали они все это непринужденно, естественно, совершенно очевидно, что не из-под палки, а с большим удовольствием. Практически каждый из них умел играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. Капитан и старпом принимали участие во всем этом наравне с рядовыми матросами, и между ними не чувствовалось никакой непреодолимой социальной дистанции - только уважение к старшим товарищам со стороны младших по рангу и возрасту и доброе, отеческое отношение старших к младшим.
Ойшин не понимал языка, как и я, но он почувствовал, что то, что он видит здесь, что разворачивается на его глазах - это совершенно для него новые, незнакомые ему, удивительные человеческие отношения и совершенно другое отношение к жизни, чем там, где родился и вырос он сам. Будучи тем, кем он был, Ойшин умел, конечно, ценить товарищество, но здесь оно было совершенно нового качества. Сконцентрированное по сравнению с капиталистической разбавленностью из серии «дружба дружбой, а табачок врозь». Здесь ничего не было врозь. И это было для этих людей естественным как воздух.
Когда мы возвращались к себе, и я была так счастлива тем, что Ойшин, кажется, все это понял и оценил, сам Ойшин был глубоко взволнован. А потом уже у двери своей каюты неожиданно бросил мне:
- Теперь я понимаю, почему ты его полюбила... Почему я только не кореец!
И он вдруг рывком выдернул из кармана какую-то бумажку.
- Женя, я негодяй. Теперь ты меня возненавидишь. Сирше отдала мне это еще сто лет назад, а я решил тебе не отдавать...
Ойшин сунул бумажку мне в руки. Это было письмо от Ри Рана.
... Не могу сказать, что я после этого его возненавидела. Да, мне стало очень больно. Но к Ойшину я испытывала после этого только жалость. С учетом всего того,что я знала теперь о его нелегкой судьбе.
Прежде чем открыть конверт (Ойшин, естественно, не читал письмо: оно было на русском языке, но он угадал по почерку, что написано оно было мужчиной), я как следует выревелась - так, чтобы никто не видел. А когда открыла его, то оказалось, что чернила размокли и расползлись: оставалось только подозревать, что Ойшин держал письмо в своем кармане все эти месяцы, включая наше с ним ныряние в Карибское море с вертолета. Единственным, что мне удалось прочитать, были две первые строчки:
«Женя, моя кровиночка! Снег и шторма скоро уступят место новой весне и лету, которые вернут все к жизни...»
Если бы это действительно было так!!
Внизу я сумела разобрать: «Горячий привет тебе из Пхеньяна.. Такой горячий, что боюсь тебя даже обжечь..»
После этого я проплакала уже всю ночь.
****
Чем ближе мы подходили к Корее, тем больше Ойшин нервничал. Он совершенно перестал спать. Мы с Алиной хором успокаивали его, а я ни словом не заикнулась о том, что было у меня на душе с тех пор, как он признался мне в похищении того письма. Но Ойшин упорно бродил часами ночью по палубе, пока Алина не выписала ему снотворного.
А потом, в один прекрасный погожий день, когда я уже думала, что все образуется, произошла беда. Ночью Ойшин вломился в медчасть (двери здесь запирать на замок не привыкли: не было нужды, это вам не Европа) и почти опустошил корабельную аптечку... Рано утром его нашел лежащим в дальнем углу палубы корейский матрос и поднял тревогу.
Ойшину очень повезло. Повезло, что корейцы регулярно обходят весь свой корабль.Если бы он пролежал так еще хотя бы час, то его сегодня не было бы с нами. Алина вернула его буквально с того света.
После этого я уже не отходила от него весь остаток нашего плавания, ни днем, ни ночью. Дни и ночи слились в одну сплошную, непрерывную вахту. Иногда Алина буквально силком заставляла меня уйти к себе и поспать. Ухаживать за Лизой было, если честно, легче, чем за Ойшином. Но я не собиралась сдаваться. Он еще не знает, что такое русские женщины! И не таких поднимали на ноги.
Корейские моряки сочувствовали мне. Уж не знаю, что они о нас знали, но то один, то другой регулярно приносили мне что-нибудь вкусное, а говорящий по-русски старпом Пак Ин Мо даже раздобыл для меня где-то «Как закалялась сталь». На русском языке!
Через две недели Алина сообщила нам, что до Кореи осталось три дня пути....
****
Стояло начало апреля.
Свежим весенним вечером наш корабль вошел в порт Вонсан.
Моряки веселой гурьбой спускались в шлюпки, спеша на берег: мы опять остановились на рейде. Каждый из них попрощался со мной лично. Но сама я не спешила к выходу: Алина велела мне ждать, когда в порт за Ойшином приедет «скорая». Он был еще очень слаб, хотя и порывался вставать. Незадолго до прибытия в Вонсан Алина дала ему снотворного, и теперь Ойшин спал как ребенок.
А меня вызвал к себе старпом – тот самый , что тоже говорил по-русски. Товарищ Пак. Сказал, что у него есть для меня новости, не уточняя, хорошие или плохие.
Я вошла в кают-компанию, не зная, чего от него ожидать.
- А, товарищ Калашникова! - приветствовал он меня на хорошем русском языке, - С возвращением Вас и с победой! Вы теперь на особом счету. Ваш нареченный ждет Вас, бедолага, все глаза проглядел....
Ну кто только учит их всем этим вещам на русском языке?!
-Он здесь, он в порту. Приехал специально, чтобы с Вами попрощаться.
- Попрощаться?
Значит, Ри Ран уже все знает? Хорошо же работает их разведка!
Я так устала, что не могла даже удивиться. Что же, может, это и к лучшему. Не придется ему ничего объяснять....
-Да, на несколько месяцев. Служебная командировка. Просто чудо, что Вы успели его застать. Командование разрешило ему сюда приехать. На свадьбу-то пригласите?
-А что, она уже назначена?- перепугалась я. Ведь Ри Ран еще не знает о моем позорном поведении! – И разрешение уже есть?
-Есть, есть, не сомневайтесь! А назначать дату – это уж ваше с ним дело.
Я почувствовала, что вот-вот упаду .
- Эх, какой мужик товарищ Сон! Орел,- мне показалось, что в голосе товарища Пака звучит легкая зависть. Наверняка показалось. Корейцы никому не завидуют. Да и чему тут завидовать – корейским женщинам я и в подметки не гожусь! Во всех отношениях.
Мне было стыдно – так стыдно, что хоть бросайся за борт.
Не успела я даже переварить все услышанное в мыслях и продумать, как мне теперь говорить с Ри Раном, когда он не вошел – буквально влетел в кают-компанию будто на крыльях.
Ри Ран совсем не изменился за прошедшие два года, только немного похудел. Антрацитные глаза его сверкали. Чеканный профиль... Он очень напоминал корейца с плаката - того, что бьет стволом своего ружья длинноносого американского солдата с ракетами в руках. Может быть, этот плакат рисовали с него? Военная форма была ему ужасно к лицу.
Мое сердце забилось при виде него. Радостно забилось, как раньше.
Только вот какими глазами мне теперь смотреть на него?...
-Женя, тонь-му , как здорово, что ты наконец здесь! И как жаль, что мне надо уезжать... Но я вернусь –- как только закончу свою миссию, и тогда...
-Ри Ран... Ты знаешь, что мой товарищ серьезно болен, и что я решила привезти его с собой в Корею...
-Знаю. Молодец! Правильно решила. За это тебя и люблю. Товарища бросать в беде – последнее дело! Тем более такого. Лечи его, выхаживай сколько потребуется. Врачи у нас хорошие. Мертвого на ноги поставят, если он нужен революции. А такие, как твой товарищ, ей нужны. И наш товарищ Ким Ир Сен всегда говорил: «Цветок революции не должен вянуть».
Что я могла ему сказать на это? Железная революционная логика...
Мне было стыдно, стыдно до глубины души. Как и подобает корейцу, Ри Ран был очень чувствителен к настроениям других людей и словно невидимой антенной ощутил мое состояние. Это у корейцев называется «нунчи ». От них ничего не скроешь, да я и не хотела ничего скрывать.
-Ри Ран, я...
-Не надо ничего говорить, Женя. Если ты сейчас что-то скажешь, это все будет не то, понимаешь? Тебе самой тоже надо хорошо отдохнуть. На немножко отключить связь. У тебя просто крыша едет. Я вижу. Ты очень устала. Ты и твой товарищ помогли предотвратить страшное злодеяние империализма против дружеского народа. И это главное. Горжусь тобой. А у нас с тобой все будет как надо, вот увидишь. Не переживай.
«А как надо?”- подумала я.
- Ты думаешь?- механически спросила я, ощущая, как действительно неимоверно я устала.
-Уверен,- ответил он совсем как Шурик из фильма. (Неужели он смотрел «Ивана Васильевича...»?) - Такие женщины, как ты, Женя, на дороге не валяются.
Я чуть не фыркнула вслух, и мне сразу полегчало.
-Ты так считаешь? Спасибо!
-Понимаешь, нас, может быть, и мало, но мы совершенно однозначно – в тельняшках. И именно поэтому победа в конечном итоге будет за нами!
«Даже если отдельных несознательных людей придется гнать в светлое будущее пинками!» – подумала с улыбкой я. «Не можешь – научим, не хочешь – заставим, позорить отряд не дадим!»
- Дома все хорошо, с твоими ребятами все в порядке. Ты их не узнаешь, какие они стали дисциплинированные. Научились играть на корейском барабане. Мои девочки очень подружились с ними. И наши мамы уже тоже подружились – моя мама ведь немного помнит русский, училась когда-то в СССР. Твоя тоже по-корейски уже пару слов знает. Далеко пойдет!
Сейчас он скажет, что мои близняшки уже называют его папой – и это будет удар ниже пояса…
-Приеду, повезу тебя в горы Кымган на выходные. С палаткой поедем, детишек с собой возьмем. Пикник устроим. Там красотища – упадешь-не встанешь! Нельзя даже умирать, пока их не увидел.В озере девяти драконов искупаю тебя, моя голубка. На звезды вместе будем смотреть! Песни петь будем. Я тебя корейским песням научу, - при этих словах Ри Ран слегка покраснел: наверно, вспомнил наше пение и дождь в Кэсоне. Мне на ум пришли почему-то строчки стихов Шарафа Рашидова – «не смущайся глаз моих горячих»...
Не сказал... Не захотел бить ниже пояса. Я была в полном замешательстве. Чего же я хочу от жизни? Невольно представила себе резвящихся в горах ребятишек, их звонкий смех, палатку, костер, цветущий вереск, Ри Рана купающим меня в озере... Любовь – это же не просто отношения двоих людей, это еще и семья, и от этого никуда не деться.
-Я помню... – сказала я. И чуть слышно напела «Ответ солдат»...- А драконы на нас рассердятся?
-Ты все такая же! Балагурочка моя ненаглядная…
Он обнял меня за плечи – ненавязчиво и нежно, как в тот, первый раз. Как обнимают в наших фильмах 50-х годов. Я все еще не привыкла к такому обращению, и от одного только этого хотелось взлететь до неба.
Здравствуй, здравствуй, милый мир настоящих чувств и настоящих людей!
От Ри Рана веяло таким спокойствием, такой уверенностью, таким пониманием – без слов, что на душе стало тихо и тепло, словно в морозный зимний день возле свеженатопленной печки. Впервые за последние две недели я расслабилась. Он взял обе руки мои в свои, переплетя наши пальцы, и лбом прикоснулся к моему лбу.
-Вот, смотри сама... Тебе хорошо?
-Очень,- честно ответила я.
- И мне тоже. Чувствуешь гармонию?
- Чувствую.
- Ну вот, и значит, все будет в порядке...
- А как же....
Он положил мои руки себе на шею.
- А вот так.
И я вдруг почувствовала, как стресс испаряется из меня словно воздух из проколотого воздушного шарика, словно бы Ри Ран вобрал его в себя. Как восстанавливается мой кибун . И еще я ощутила, что действительно, что бы я сейчас ни сказала, это все было бы не то.
-Ри Ран, ты волшебник!- воскликнула я.
Ри Ран бережно прижал меня к себе. Потом взял мое лицо в свои ладони и посмотрел мне глубоко в глаза.
- Нет, я еще только учусь .Я не тот Ри Ран, чтобы убегать за перевал, не глядя. Поняла меня, Женя?
Правильно ли я его поняла?…
За иллюминаторами раздался гром: пока мы говорили, на небе собрались тучи и разразилась гроза. Ри Ран засмеялся - счастливым, полнокровным смехом, при звуках которого сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди.
- Смотри-ка, Женя, - сказал он, - Опять. Смотри, что ты с собой привезла. Это первая весенняя гроза. Дождик ну так и идет за нами по пятам. Так что мы непременно должны быть счастливы.
- Ах, Ри Ран! - воскликнула я. Больше у меня ничего не вышло сказать. Единственное, чего мне сейчас хотелось - это чтобы часовая стрелка застыла навсегда.
Но в дверь уже стучали.
- Мне пора, Женя, - прошептал Ри Ран, отрывая свои губы от моих.- Но я скоро вернусь, скорей, чем ты думаешь... «Не плачь, девчонка»! Да, а мама с ребятами и с Лизой уже ждут тебя в порту.
Уже на ходу к двери Ри Ран обернулся:
- Помнишь, Женя, ты говорила, что знаешь амхарский язык? А я хорошо владею китайским... Что скажешь? Разве не полезная получается комбинация? «Самая лучшая песня не спета» …
- И самая лучшая девушка где-то? – вырвалось у меня.
- Нет, зачем же? Где самая лучшая девушка, уже знаю! – и он залихватски мне подмигнул.- Больше не надо искать.
Хлопнула дверь. И в этот момент меня пронзило озарение: как же это я раньше так глупо боялась, что мы с Ри Раном не найдем общего языка из-за различия наших культур, не понимая, насколько он близок мне, моим идеалам и моему образу жизни, несмотря на все эти культурные различия? Да, мы не одной крови, он и я, но мы – одной идеологии. Одних убеждений. А это настолько важнее.
Все дело в том, что Ри Ран – просто наш! Социалистический. Только Juche edition. И он тоже это знает, и именно поэтому он не убежит за перевал. Потому что понимает, что я совершила ошибку. И он достаточно мудр, чтобы меня простить. Тут уж у меня подступил к горлу такой ком, что...
А Ойшин... Ну что же.... Ойшин - отважный и многострадальный инопланетянин, похищенный с его родной жестокой планеты капитаном звездолета Женей Калашниковой и привезенный ею на ее родную планету Sovietica. Сможет ли он дышать нашим, земным кислородом? Понравится ли ему в Корее? Кто знает... Коренные белфастцы ужасно тоскуют по своему городу даже в Дублине.
... Ойшин тем временем все спал. Во сне у него было детское, открытое, безмятежное лицо. Наверно, таким оно было у него до ареста. Когда он еще был самим собой. Я осторожно погладила его по волосам. Он улыбнулся во сне как Чеширский Кот (боже упаси, если он узнает, что я сравнила его с английским котом!) и перевернулся на другой бок.
Никому больше не дам тебя в обиду, дорогой ты мой товарищ! Что бы ни случилось дальше - никому, никогда. Сделаю все, чтобы ты был счастлив. Так же, как счастлива я.
А вдали уже виднелся зеленый берег. Берег, где меня ждут. Берег, где не вянут цветы революции.
Жизнь только начинается!
Борьба только начинается...
Январь 2009 г.