18 июля.
Трое невольников в серых бязевых шароварах и того же цвета просторных рубашках сидели по койкам и пили чай из пластиковых стаканчиков. Тридцатилетний блондин Док с блекло- голубыми глазами навыкате, Шиз - короткостриженный здоровяк со взглядом исподлобья и тяжелой челюстью и Нарк - субтильный юноша с ехидном лицом.
Коричневатая жидкость с жухлыми листиками на дне будила воспоминание о вкусе цейлонского. Баранки к чаю обладали прочностью якорной цепи, но размоченные за щекой дарили удовольствие, которое Шиз однажды сравнил с бабкиными пирогами.
Чаепитие - это полчаса утреннего покоя, а потом - строем в рабочий блок, где предписано усердно гнуть спину и до мяса стирать пальцы, шинкуя морковь для корейских салатов. Центнеры моркови. Тонны моркови.
"Попал сюда - веди себя по-умному. НЕ УСУГУБЛЯЙ!" - надпись, криво процарапанная на пластике, - единственное, что нарушает гладкость стен болотного цвета. Да еще отрывной календарь, на котором сегодня 18 июля.
Их зашвырнуло сюда ровно месяц назад. В полубеспамятстве.
Дока - неодетого и без документов, прямо со скамеечки в парке, куда среди ночи погнала его застарелая депрессия, принявшая форму транса. Он запомнил жутковатые фонари, горящие повсюду, неизвестно для кого...Или это были звезды? А в себя пришел, когда его ткнули носом в груду грязной моркови и объяснили, что это дневная норма. На депрессивный ступор плевать здесь хотели.
Нарк ничего не помнил, но опасался, что при выходе из кайфа, в побочке, ему вынесло мозг, вполне мог и жути натворить. Потому вел себя тихо. Он вообще только с неделю, как отошел от ломки и перестал трястись .
Шиз помнил все, но помалкивал. Сказал только, что получил по кумполу в подъезде. В первый же день он вышел из камеры и двинул на свободу. Прошел последовательно двух охранников, третьего не сумел. Вернулся через сутки, притихший и злой. Скупо доложил, что валялся в изоляторе, упакованный в смирительную рубашку.
- Сколько там до ахтунга? - осведомился Нарк.
- Минут пять, - тяжело вздохнул Док и отложил баранку.
- Ну, что ты все вздыхаешь, как больная корова? Сколько тебя вижу - все время в одном и том же поганом настроении.
- Ну, почему же в одном,. Настроение у меня бывает разным: плохим, подавленным, паршивым, мрачным, угнетенным, гадким, - спокойно перечислил Док.
- Советую план, доходяга. Если выйдешь когда-нибудь отсюда. Кури три раза в день, потом - вместо сигарет, пока тоска не улетучится. Кури, пока мысли не покинут башку. Станешь овощем, пускающим слюни. Тогда депрессуха загнется сама, потому что ей некого станет жрать.
- Заткнись
- Заткнитесь оба, - буркнул от стены Шиз. Он стоял у стены, листая календарь для женщин желтыми от морковного сока пальцами .
- Мешаем изучать кулинарные рецепты? - поджал губы Нарк.
- Я не про это. Дней не хватает.
- Да неужели?
Вообще-то отсутствие картонной спинки численника, аккуратно срезанной до 18 сентября, было замечено в первые дни неволи.
- Через два месяца нам всем крантец. Предположительный.
- Шиз, ты о чем? - заволновался Док.
- Да так, мысли.
Лампа на потолке начала мигать, в коридоре затопала охрана.
- Начинается утро в колхозе, мамма мия
- После отбоя, - распорядился Шиз, и, смяв стаканчик, швырнул его в мусорку.
Морковь свалена грудой прямо с самосвала - вся в липкой глине, рядом шланг, снабженный краном, и проволочная мочалка. На длинном, низком столе - эмалированные тазы и ручные шинковки. Скалятся острые полукружия режущих кромок. Бетонный сток для грязной воды и ничего человеческого: ни скамеек, ни стульев, ни окон. Вверху слабое гудение вентиляции. В помещении, где трудятся человек двадцать, разговаривать и курить запрещено. Каждый час - пятиминутный перерыв, когда можно разогнуть ноющую спину и заклеить скотчем ссадины. Вертлявую, мокрую морковину следует тереть до самого хвостика, и пальцы поневоле становятся чуткими и пугливыми. В середине дня - обед: два больших ломтя ржаного хлеба, овощная бурда, которую Нарк называл змеиным супчиком, сырая луковица и миска корейской лапши. В лапшу иногда подмешивали волокна мяса или рыбы. Поздно вечером окончание работы и ужин - уполовиненная копия обеда. Морковь есть не запрещалось, и, хотя ее ненавидели все, некоторые жрали горстями сочную оранжевую соломку, в том числе и Шиз. Во-первых, потому, что жрать ему хотелось всегда, а во-вторых - халявный витамин. Шиз, как самый сильный в камере, стал устанавливать порядки и первым делом ввел клички: "Людские имена эвакуируем домой, ребята. Доведется самим туда доплыть - поймете."
Отсутствие окон в камере делало темноту плотной, почти осязаемой. Все лежали по койкам, слушая тихий рассказ Шиза.
- Захожу это я в свой подъезд, мимо двери магазина, в котором идет ремонт, и иду вверх по ступенькам. Большой, светлый подъезд, с витражом, широченными маршами, дом у меня, что надо. Догоняю соседку, которая живет этажом выше, она, чуть не плача, говорит, что света нет, наверное, проводку перебили рабочие. Говорит, что ходила туда спрашивать. Ей сказали, что она и так уже почти сдохла, мол, нафиг ей свет? А бабулька эта еле живет, у нее стоит вводитель ритма на сердце, и ей сгонять вверх-вниз по ступенькам - это как мне в Бразилию и назад.
Ну, я развернулся и пошел спросить, куда делся наш свет. Поздоровался. А в помещении человек пять гоблинов. Перегар и кривые рожи. Один стоит на табурете и замазывает оконную раму. Спросил. Все молчат, а тот, что на табуретке, поворачивается и говорит - "Были, бля, сегодня уже такие вопросы!" Короче, слово за слово, мужик начал хамить и погрозил расправой. В итоге упал с табуретки на бетонный пол и притих. . Ну, думаю, пусть лежит, может, ему там хорошо. Повернулся к выходу, но ни тут-то было. Мужик с пола вскочил и ко мне. Занес для удара мастерок, я успел прикрыть бочину рекламным каталогом . Дал в кадык, мужик захрипел и снова на пол. А тут остальные возбудились. Полезли кучей, задевая друг друга, я немножко помог им в этом.. Ну, и поплатился. Когда меня, уже беспомощного, волокли в подвал, сквозь звон в ушах расслышал, что за поломанную морду какого-то Геры сдадут меня в рабство "корейцам'".
- Азиаты что ли?
- Такие же азиаты, как мы с вами. Но не удивлюсь, если им покровительствуют сотрудники префектуры, прокуратуры и прочей творческой интеллигенции. Чистят ребята город от бомжей и всякой швали втемную, заодно укрепляя корейский общепит. Больше трех месяцев у них в рабстве не живут. Зато и шито-крыто все, только слухи гуляют.
- Этого не может быть, - взволновался Док.
- Не может? Ты посмотри на контингент. На мысли не наводит?
Действительно, в рабочем блоке среди массы хиляков с потухшими глазами только Шиз, пожалуй, выделялся жилистой статью и дерзостью взгляда.
- Ну, раз так - все, братцы. Завтра ишачить не пойду, - Нарк треснул кулаком по перекладине койки, - Пускай сразу убивают, сволочи! Не пойду!
- Ну, и где мозги? Инстинкт самосохранения - где? Мысли о несчастной маме, которая ждет сына домой - вот где все это? - разозлился Шиз.
- Может, попробовать убежать? - с надеждой посмотрел на него Док.
- Я пробовал. Смирительная рубашка - великое изобретение. Применять можно по-разному, так вот здесь применяют жестко. Всего пару часов повалялся в карцере, но от боли чуть не обгадился. И никаких повреждений, кроме растяжения связок. Еще с неделю хромал и нормально наклониться не мог, при том дневную норму мне никто не скостил. Так что не советую лезть на рожон до срока.
- А что делать?
- Откуда я знаю. Думать о вечном, кто в загробную жизнь верит. Прочим оптимистам надеяться, что восемнадцатого сентября нас всех отпустят по домам, к охреневшим от удивления родокам. А еще - так, на всякий случай: готовиться умереть, как люди. В бою или драке - оно легче. Даже Док сумеет, если захочет.
Помолчали. Тишина в камере нарушалась взволнованным дыханием, но и оно постепенно выравнивалось. Усталость брала свое.
- Научишь?- сонным голосом спросил Док.
Шиз хмыкнул: - Спи, берсерк. Война не завтра.
18 сентября.
Утром не принесли чай с баранками. И на работу не погнали.
Календарь выглядел, как ограбленный путник с утаенным в кулаке последним червонцем .Первым расчувствовался Нарк.
- Когда все кончится, ближе к вечеру, наверное, я буду летать по городу и принимать звонки, потому что соскучился. Буду слушать и видеть все, что заслужил..., или нет. Не то. Я не знаю, как сказать. Просто очень хочется согреться, а не получается.
Нарк умолк, но никто не отозвался, и он продолжил.
- Однажды в июне, в день рождения, и я очень ждал звонка от одной...от одного человека. А потом, дождавшись, сильно замерз. Несмотря на жаркое солнце и алую клубнику на белой скатерти.
- Да ты поэт, парень. Самый ломкий по жизни материал, - мягко сказал Шиз.
- Не все живут, как ты, Шиз, потому что не умеют хлебать жизнь большой ложкой, - вступился Док. - Я вот не люблю себя самого, когда малодушничаю. И ненавижу уродов, которые думают, что они самый большой кусок закваски. Я не могу молчать, когда вижу несправедливость, но я слабый человек, и меня попросту не слышат среди таких, как ты, Шиз. Стоит ли тогда мне вообще быть на этом свете?
- Ты неправ. Дурак малохольный, ты неправ! - заорал Шиз.
В дальнем конце коридора затопали охранники.
- Удар помнишь?
- Да, - Док резко выбросил вперед раскрытую ладонь, целя в переносицу воображаемому противнику.
- Молодец. Вставай рядом, и не бойся.
- А я вцеплюсь в горло. До одного точно дотянусь, - интеллигентно улыбнулся Нарк и сжал кулаки.
- А ведь она прекрасна - жизнь-то, дошло,мужики?
-Толку-то? Поздно...
- Соберитесь. Свидимся еще.
Снаружи лязгнул запор...
Утро следующего дня.
Кандидат психологических наук Вадим Мартынов три месяца назад защитился по теме "Сочетание монотонных процессов и шока в лечении наркомании и тяжелых форм депрессии". А сегодня обстреливал баскетбольное кольцо на школьной площадке. Таким его и увидел Олег: тяжело дышащего, в пропотевшей футболке. Вадим мотался с мячом по асфальту и атаковал
Завидев бывшего сокамерника, он заулыбался:
- Перекипел, чертушка?
- Сволочь ты Шиз, никогда не прощу, - проворчал Олег.
- Еще бы! Готовился пасть в бою, а вместо этого едва не был задушен в объятиях семьи. Я б тоже не простил.
- Не за это. Ты ведь прикинулся своим, психиатр хренов. Это подлость.
- Да.
- Что «да»? Я за сына, когда думал, что он с горя мечется, - подушку по ночам грыз, а оказалось, что вы все в сговоре.
- И все-таки ты пришел. Ну, принимай! - заржал Вадим. Олег перехватил у груди морковно- оранжевый мяч. Сморщился. Посмотрел на свой выглаженный костюм.
- Давай, Док, черт тебя подери! Бросай!
Олег бросил. И промазал. Вадим подхватил мяч и финтами повел в центр площадки. Олег стоял под кольцом, как дурак
- Нападай на меня, ну?!
- Я неважный игрок, Вадим.
- Нападай!
- Нет.
- Тогда держись!
- Я не атлет..
- Подходи ближе! Двигай локтями! Дерись!
- Это не по правилам, и я не буду. И вообще, ухожу!
Вадим забежал вперед и подставил ему ножку. Олег растянулся на асфальте, раздирая новые брюки на коленях. Ссадил кожу на ладонях и неожиданно для себя разъярился:
- Ты сделал это нарочно!
- Да. И что? - губы Вадима кривились.
Олег вскочил: - Я забью этот мяч в твою глотку, самодовольный ты сукин сын. За все рассчитаюсь, коновал от психиатрии...
- Не сможешь, паинька, ты привык играть по правилам. - Вадим вытянул руку с мячом, посмеиваясь. Олег помчался к нему. Ударил локтем в живот, сшиб кулаком мяч с огромной ладони и бросился за ним, но Вадим опередил. Тогда Олег с ходу врезал ему по ребрам, а затем больно пнул под колено сзади, заставив потерять равновесие. Схватил мяч и провел отличный бросок. Вадим одобрительно хлопнул его по плечу.
- Ага, начинаешь что-то понимать, деточка.
- Давай еще!
Минут пять продолжалась эта борьба без правил, с применением взлетевших вверх кулаков, локтей и коварных подножек. Впрочем, Вадим играл чисто.
Когда оба выдохлись, Олег подсчитал потери: он загубил костюм, поранил руки, но проиграл всего три мяча. И испытал величайший прилив гордости за всю свою жизнь.
Промытое ливнем осеннее солнце выглянуло из-за облака, когда соперники расположились на травке, восстанавливая дыхание. Олег втягивал в себя воздух и, сдерживая ликование, поглядывал на фингал, вспухающий над бровью Вадима. Тот смеялся, вытирая взмокший лоб рукавом.
- Как только ты прекратил играть, как зашоренный сопляк, ты стал сильным.
- Да! Олегу хотелось взметнуть руки вверх, но он сдержал себя с достоинством бойца, знающего себе цену.
- Нам придется как-нибудь повторить это, если доверишься мне, как специалисту. Доверишься?
- Что-то Нарк задерживается, - Олег замялся
- Какой нарк? Не знаю никакого нарка, - пожал плечами Вадим...
- А..да. Сергей, конечно. Он действительно бывший студент физтеха?
- Угу. Сережа Воропаев отчислен с третьего курса за наркотики. Три месяца назад он взломал замок лаборатории, включил лазерную установку и пытался заглянуть в тайну мироздания со стороны излучателя. Его тогда сторож спас.
- Между прочим, он уже здесь, - ехидный голос прозвучал со стороны ямы для прыжков. Сергей, одетый в выцветшие леггинсы и мешковатый красный свитер, подошел и непринужденно поздоровался.
- Что у вас с глазом, Вадим Александрович? - всплеснул он руками, пряча в глазах смех.
Вадим сел в позу лотоса, и, откинувшись назад, завел за спину ладони. Его взгляд стал жестким.
- Я повторю вопрос: доверяете ли вы, оба, мне, как своему врачу. Как специалисту, который искренне хочет помочь. И знает, как.
- Не уверен. Я чувствую себя здоровым. - прищурился Сергей.
- Я тоже.
- Ну как вам объяснить, черт возьми. Вы прошли трехмесячный курс лечения, не подозревая об этом. Вроде как по жердочке над пропастью, не глядя вниз. Так легче удержаться. Но болезнь всего лишь отступила. Чтобы победить ее, надо научиться смотреть вниз. Видеть каждый камешек на дне...Без помощи вы снова сорветесь.
- И кто-то говорил, что я поэт, - съязвил Сергей
- Походу, ты ищешь подопытных для подтверждения своей теории. Да?
-Да, Олег. Это что-нибудь меняет?
- Зачем ты полез с нами в камеру, Шиз?
- А не буду я отвечать на твой вопрос.
- Почему?
- Не хочу.
- А смирительная рубашка - разводилово?
- Не совсем. Испытана на себе, без дураков. Еще в институте. Все ощущения, как рассказывал...
- Про бабку-сердечницу зачем-то наврали, - сказал Сергей
- Да не врал я! Точно перед началом эксперимента попал в переделку. Тот рекламный каталог, что меня спас, где- то дома валяется. Знаешь, что такое штукатурный мастерок, который месяц трут об кирпич? Он острый, как бритва. Так вот пятьдесят толстенных, мелованных листов качественной полиграфии оказались пробиты почти насквозь.
- На дырку взглянуть позволите?
- Прямо сейчас?
- Ну, а почему бы нет.
На людной улице прохожие оборачивались вслед растерзанному костюму Олега, но бывших сокамерников это не смущало. Они оживленно спорили, размахивая руками.
После дождя ветер налетал порывами, шурша мокрыми желтыми листьями, будто шипела старая пластинка, отыгравшая лето.
Город деловито готовился к зимней линьке.