(День физкультурника)
Над вами когда-нибудь смеялись десять тысяч человек сразу и так, чтобы взахлеб и до слез? И чтоб вспомнить было не стыдно, а приятно. Со мной такое было. Нет, я не клоун, не выходил на «бис», не уходил под гром аплодисментов, не били мне в лицо лучи софитов, и занавес за мной не закрывался. Вообще-то, я программист. Случившись однажды, история эта живет подобно "иконке" на экране компьютера. Представляете? Живет себе тихо и незаметно, пока рука Судьбы пальчиком Случая не пошевелит, а как пошевелит, так Память-мышка хвостиком нечаянно махнет, какую-то, даже мне неведомую клавишу, заденет - и "иконка" разворачивается в картину, можно даже сказать, в полотно. Полотно с размахом панорамы Микеланджело Антониони, но с цветами знамени сейчас уже всеми забытого Добровольного Спортивного Общества "Урожай": зеленым и желтым.
Желтый - цвет лета. Очень жаркого, активно-солнечного, олимпийского лета, мало осознаваемого периода глубокого застоя.
Зеленый - это цвет солдатской формы, которую я тогда надел единственный, надеюсь, - тьфу-тьфу-тьфу - раз, для того, чтобы, проведя два месяца на сборах, сдать там экзамены по военной подготовке и получить за это звание лейтенанта запаса.
Обычно, для истории важно содержание, но у этой главное - форма. Я и мои друзья (студенты одного из московских институтов, главными предметами в котором являются физика и математика), дослуживались до первых в своей жизни званий под Смоленском, в одном авиационном соединении. Наше пребывание здесь, как говорил замполит полка (человек словоохотливый и остроумный), явилось недоношенным плодом непрочного союза Министерства Обороны и Министерства Высшей Школы. Армия активно заявляла о себе, как о высшей школе жизни, а Высшая Школа уступала этому напору только на два месяца. Все понимали, что за два месяца солдатами не становятся, но изо дня в день мы ходили строем, запевая любимую строевую песню "Пусть бегут неуклюже...", отбывали по очереди наряды вне очереди, косили капониры, изучали матчасть (не часть речи, а часть самолета). Когда-то я мог с закрытыми глазами отыскать на огромном металлическом теле красы и гордости нашей тогдашней авиации заветный "крантик"- так называл эту штуку наш прапорщик по прозвищу Борман. Откроешь его - и прольется божественная жидкость, "массандра", антифриз, то есть противообледенительная жидкость, хорошо согревающая и веселящая при внутреннем употреблении личным составом... Больше я вам ничего не скажу - военная тайна. Продолжу главное. Возвращаясь с занятий или нарядов, мы культурно отдыхали от службы: откидывали пологи больших палаток, служивших нам кровом, загорали, перекидываясь в картишки, или играли в футбол прямо перед окнами штаба. Эта большая военная игра была нам не в тягость, но к концу второго месяца стала несколько надоедать, хотелось на волю, дни до "дембеля" считались нами уже так же тщательно, как если бы мы "оттрубили" обычные два года.
И вот в один из таких дней, будучи дежурным по учебному корпусу, после занятий я вернулся в расположение нашей роты позднее других. Вернувшись, обнаружил вместо обычной тишины заслуженного отдыха оживленную суету. Мои друзья выскакивали из палаток и, на ходу поправляя амуницию, бежали к огромному "Уралу" с закрытым брезентом кузовом, стоявшему неподалеку. Вскоре удалось выяснить, что отбирают 30 человек спортсменов, но куда повезут - оставалось загадкой. Я подбежал к машине, когда отсчет был закончен: 29, 30. Наш взводный (Валентин) попытался остановить меня: - Ты куда? Полна уже коробочка, - но его сопротивление было сломлено: Да, ладно тебе, Валик, одним больше, одним меньше! - я кинулся на борт кузова, как Валерий Брумель на рекордную высоту. Перенося через дощатую планку свое легкое еще в те годы тело (по три килограмма на каждый год из всех прожитых мною лет), почувствовав, наверное, что лечу в историю, я улыбнулся своему веселому будущему. Друзья приняли меня в свои объятья как победителя.
Полтора месяца околоармейской жизни все-таки сказались. Словно завороженные мы тихо сидели на лавках и смотрели в незачехленный проем кузова, наблюдая как разворачивается ковровой дорожкой асфальтовое полотно с убегающими вдаль стежками телеграфных столбов, как стелятся по бокам салатовые скатерти еще не созревших хлебных полей, обрамленных узорчатой вышивкой деревьев, как блестит голубым атласом лента речушки, сначала безымянной, но через несколько секунд нареченной, позабытым уже сейчас именем с надписи на указателе. Пахло дымком местных сигарет, крылья брезентового полога изредка хлопали, как большие стертые ладони, выражая за нас тихий восторг удовлетворения зрелищем.
Ехали долго. Наконец, въехали в какой-то населенный пункт и вскоре остановились. Было слышно, как хлопнула дверь кабины, кто-то куда-то побежал, потом машина резко дернулась, развернулась, и водитель заглушил двигатель. Команды выходить не было. Я сидел у самого борта с краю, прямо перед глазами видел красную кирпичную стену и светлую мраморную доску со стихами:
"И еще доволен я,
Хоть смешна причина,
Что на свете есть моя
Станция Починок".
Высунув голову из кузова, я сначала подтвердил наше местоположение: "Вокзал. Починок", - затем прочитал вслух текст под стихами о том, что А.Т. Твардовский здесь тогда-то учился. ''Ну и что же здесь смешного?" - спросил кто-то из товарищей. Вопрос был риторическим, но был таким недолго. Ответ уже зрел. Через некоторое время дверь кабины опять хлопнула, мотор завелся, и мы поехали, но недалеко, не выезжая за пределы городка, скоро остановились, и на этот раз сразу прозвучала команда: "Выходи строиться!"
Когда я спрыгнул на землю и, разгибая, истомленное долгим сидением тело поднял голову вверх, то первым посетившим меня чувством был испуг, вторым было слово, и слово было: "Воздух". Я его хотел крикнуть, но, видимо, от неожиданности увиденного, мои голосовые связки недостаточно точно выразили интонацию момента. "Да-а! Воздух - класс!" - засопел ноздрями рядом стоящий дружок. Однако, что не услышало ухо - увидел глаз. И вот уже все мы стоим, запрокинув головы. В синем чистом небе висел маленький зеленый, как будто игрушечный, самолетик, из него сыпались черные горошины, которые разворачивались и превращались в разноцветные лоскуты. Десант. Это был десант. Из охватившего всех оцепенения нас вывели повторная команда строиться и… аплодисменты.
К моменту, когда наша группа, ожидая приказов, стояла построенная в две шеренги, массивное тело "Урала" отползло, недовольно фыркая, в сторону, занавес раскрылся, и наше положение в пространстве отчетливо определилось. Мы находились позади трибун небольшого, но почти полностью заполненного людьми стадиона. Трибуны были невысоки, но все же выше человеческого роста, их кольцо не было сплошным, и нам была хорошо видна часть футбольного поля с зеленой травой. Шла поверка, до моей фамилии дошли в тот момент, когда на поле выступала всадница на вороном коне. Конь был с белыми "чулочками", всадница в белых, обтягивающих крепкие ноги, лосинах, в черном фраке и в черном, как у трубочиста, цилиндре. Лицо девушки, было совсем не брюлловское: круглое, румяное, с озорными веселыми глазами. Смотрели те глаза на меня. Но тут пришла моя очередь крикнуть: Я! Вскоре поверка была закончена, и мы пошли.
Боевую задачу нам разъяснил молодой лейтенант, замполит батальона, с глазами близко посаженными к переносице, как две его звездочки к голубой полоске на погоне. "Вы находитесь на стадионе города Починок (это мы уже знали). Сегодня здесь открывается Всесоюзная Спартакиада спортивного общества "Урожай". Руководство области обратилось к командованию нашего гарнизона за помощью, а командование доверило ее осуществление вам. Будете знаменосцами, пойдете в голове парада. Спортивную форму и знамена сейчас принесут. Начало торжественного марша через 40 минут. Парад будет снимать телевидение. Дело серьезное. Все ясно?"
Поначалу было ясно все. В ожидании можно было покурить и подумать о том, что приятно ощущать себя избранным. На всю область мы оказались самыми спортивными (особенно я) солдатами с высоким идейно-политическим и интеллектуальным уровнем подготовки. "Вы из Москвы и служите недолго" - вот еще одна из причин, определивших выбор начальства. Наконец, принесли знамена - красивые разноцветные полотнища. Народ кинулся разбирать кому что нравится: "Спартак", "Динамо", "Буревестник", "ЦСКА", "Урожай", флаги республик, родов войск. Мне достался "Зенит". Вместе со знаменами принесли форму: белые трусы, белые майки, белые полукеды - все чистенькое и свежее. Но с этой то белизной и возникли проблемы.
Здесь придется сделать отступление не лирическое, а, скорее, теоретическое. Знаете ли Вы, что является законом армейской жизни? - Законом армейской жизни является: правильно, УСТАВ! Каковы основные положения УСТАВА? Основные положения УСТАВА есть: первое - подчинение командирам - верно, второе - дисциплина для всех - точно, третье... третье..., ну, третье - это единообразие во всем, - правильно! На первых двух принципах останавливаться здесь не будем, так как это вещи естественные и необходимые Армии, как государству - Конституция, Конституции - Президент, а Президенту - Дума, понимаешь. Силу же и преобразующее действие Единообразия поясним на примере. Даю вводную: сотня юных бойцов из веселой Москвы послужить под Смоленск прикатила. Что мы собой представляли тогда в целом? В целом - ничего. Кем мы были? Ноликами нестрижеными. А кем мы стали, когда каждого подвели под одну гребенку после чистилища солдатской бани? Мы стали боевым расчетом (раз, два,...29, 30,… 99,100), стали боевой единицей. Почему сумма стриженых ноликов дает единицу, а сумма нестриженых не дает? Оказывается, дело в Единообразии, дающем разнообразно-хаотичному внутреннему содержанию каждого индивидуума единую форму, простую и строгую. Наша форма была, ко всему прочему, уникальной, в гарнизоне в такой ходили только мы. Как ее сумели сохранить интенданты-каптерщики - останется загадкой навсегда, но факт остается фактом: мы надели форму образца 1943 года, и когда мы "шли по городу, по незнакомой улице", к нам подходили женщины, всучивали кто что мог: помидоры, хлеб, ягоды, молоко - уж больно вид у нас был трогательный, все были уверены, что мы снимаемся в кино про войну.
Галифе - очень удобная форма, скажу я вам. Внутренняя полость, изнанка, этого модного когда-то фасона, была одним сплошным карманом. Мы, физики-экспериментаторы, тщательно исследовали его объемно-емкостные свойства. Результаты говорят сами за себя: один курсант мог вынести все необходимое на троих в количестве, от которого мало не покажется, и при этом он мог стоять правофланговым и даже пройти, после некоторой тренировки, строевым шагом, приветствуя командира. Галифе - это только внешняя сторона дела, а в нашем случае, тела солдата. Принцип армейского единообразия вездесущ и всепроникающ. Что у нас было под галифе? Под ними у нас всех были солдатские кальсоны, прошу прощения за такие пикантные подробности. Все знают, что это такое? Хорошо. А я тогда надел их впервые. Белье, похоже, тоже образца 1943 г., было добротным, удобным, теплым и справно нам служило, до тех пор, пока мы не оказались вот на этом спортивном празднике. Здесь вышел конфликт между кальсонами и спортивными трусами. Вовка Михайлов, которого, видимо, за габариты, как у профессионалов из НХЛ, все звали "Бостон" (ударение на первом слоге), приложил изящные белые трусики поверх своих сероватых кальсон и обратился к нашему "старшему": Ну, как, товарищ лейтенант, пойдет? - Тот долго соображал, в чем дело, но все же сообразил: - А без них можно? - Без чего, без трусов? - Нет, без кальсон. - Сейчас попробуем. - Вовка быстро сначала разоблачился, а затем предстал во всей спортивной красе. Замполит повернул его направо, налево и кругом, заставил пройти строевым, присесть 10 и отжаться от пола 20 раз, а после всего заключил: - Нормально. Не видно ничего, переодевайтесь. - В раздевалке сразу стало весело и шумно. Приятно было стянуть с себя надоевшие сапоги, развернуть пропитанные потом портянки, сменить слишком теплые в такое жаркое лето гимнастерки на ослепительно белые легкие майки. Опять началась суета со знаменами. Уже выбегая на построение, я не обнаружил своего "Зенита", пришлось довольствоваться "Урожаем". Народу в парадной колонне собралось порядочно. Стадион подходил тыльной своей стороной вплотную к лесу, может быть, это был парк, но выглядел он достаточно дремуче. Построение шло на опушке среди сосен и елей на дорожке, засыпанной хвоей и шишками. Нам уже конкретно поставили задачу: - Идем в голове парада в шеренгу по четыре, дистанция между рядами два метра, равнение направо, правый локоть на уровне подбородка, левый кулак - на уровне пупка, проходим круг и встаем по центру поля, ясно? - Так точно! - Вольно, разойдись!
Разошлись надолго, что-то там не ладилось, или ждали кого. Некоторые наши успели раза по три "стрельнуть" покурить, самые смелые и заводные веселили девчонок-спортсменок в ярких купальниках, но большинство, среди которого находился и я, тихо переживало особенное внутреннее состояние. Похожее, наверное, чувство возникает, когда искупаешься нагишом среди бела дня в прохладных водах дикой реки, ощутив себя единственным сотворенным в этом мире человеком. Мы дремали в тени огромных елей, ветер гулял по опушке, приводя в трепет полотнища поставленных шалашиком знамен.
Гром прогрохотал неожиданно и резко вместе с командой: Парад, становись! Все вскочили, толкаясь, построились, хрипло грянул оркестр, и колонна тронулась. Черная туча, как большой партизанский отряд, резко выскочила из-за леса и стала стремительно наползать на синее небо и белые облака, но убегающее на запад солнце ей было не доступно, и поэтому все дальнейшее происходило на фоне феерического, как мне сейчас кажется, освещения. Как только наша группа вступила на гаревую дорожку стадиона, ливанул дождь. Как из ведра, как из сотни брандспойтов сразу. А дальше, как в клипе (тогда мы слов-то таких не знали). У меня на глазах спортивная форма Бостона становится абсолютно прозрачной. Опустил глаза, вижу - бог ты мой! Команда взводного: ряды сомкнуть, знамена приспустить! - чуть запоздала (левый кулак и так уже на две ладошки ниже заданной высоты), но последующая - равнение направо! - заставляет повернуть голову и увидеть кровавые разводы на щеке товарища, зеленые струйки на собственном плече и локте, все еще остающемся на должном уровне. Догадка, что это сходит краска со знамен, приходит не сразу, вместе с ней, в тоже мгновение мозг выделяет какой-то рокот. Это не раскаты грома, это не вода под ногами пузырится, не знамена хлопают на ветру. Это хохот. Взгляд пробился сквозь призмы серебряных струй и сфокусировался на трибунах. Там очень много народу, очень. Кто-то под пестрыми зонтиками, кто-то пытается укрыться плащами, газетой, сумкой, но все с раскрытыми ртами, с закатывающимися глазами. Все хохочут взахлеб, до слез, до упаду. Смеются над нами, понятно! Очень много женщин, их звонкий смех выделяется, они себя не сдерживают. Я оглядываюсь и замечаю, что и мы все смеемся, все чумазые, разноцветные, голые, мокрые, но знамена никто ниже необходимого не опустил, некоторые, наоборот, вернули их на прежнюю высоту. Мы прошли на один круг больше. Не по сценарию, на бис. Для истории. Операторы сначала прекратили снимать, руки были заняты - держались за животы, но потом запечатлели наш круг почета; в эфир, я думаю, это не пошло.
Память - штука двоичная: не помню - ноль, а помню - единица. У всех, кого коснулась эта история, теперь свое виденье событий, свой набор ноликов и единиц. Люди стареют медленнее компьютеров, но память их ненадежна, годы берут свое: адресация нарушается. Но ведь где-то на полке лежит эта пленка, а в ней такая массовка, так много смеха и молодости. Я бы с удовольствием ее посмотрел, сравнил впечатления.
Владимир Азарт.