Чуф… Чуф… Чуф… Чуфыкал паровоз, выпуская клубы белого пара. Трехлетний Котька со страхом смотрит на черное, длинное чудище, вжав-шись в колени матери. Мама, молодая красивая женщина с легким румянцем и белозубой улыбкой на лице, невысокая со статной фигурой, в босоножках с белыми носочками, в цветном крепдешиновом платье, схватывает в охапку Котьку и, весело улыбаясь, шепчет на ухо:
- Чего ты испугался, дурачок? Папка твой на таком же паровозе ез-дит… Вот подрастешь и ты будешь на нем работать.
Котька мотает головой и чуть не плача кричит:
- Нет, не буду. Не буду!
- Ладно, ладно, не хочешь – не будешь, - и, поцеловав сына, жен-щина плотнее прижала его к груди.
Мужчина в военной форме помогает матери подняться в вагон. В вагоне тесно, шумно и весело: где-то играет гармонь, молодые азартные пар-ни режутся в карты, и все говорят, говорят, говорят… Военный уступает ма-тери с ребенком свое место.
У-у-у… Поезд медленно трогается с места. Колеса сперва лениво, потом все быстрее и быстрее застучали свою бесконечную песню: «так-так, тик-так» и опять «у-у-у…» Поезд набрал скорость.
Свежий летний ветер наполнил вагон запахом трав и цветов, с привкусом жженого угля. Он, Котька, со своей мамой мчится в город, и не было счастливее в тот момент человека, чем Котька. Ведь рядом с ним была его родная мама, самая красивая, самая умная и самая добрая. Сильный ветер поднимал черные мамины волосы, делая ее еще прекрасней и загадочней. Та-кой ее Котька не видел больше никогда. Рядом с восхищением смотрел на маму молодой военный, почему-то все время пытавшийся завести с мамой шутливый разговор. Но мама улыбалась и ничего не отвечала ему.
Они приехали в райцентр – небольшой пыльный городок, с десят-ком каменных зданий, узким кольцом охвативших железнодорожную стан-цию. С одной стороны – паровозное депо с водокачкой в центре; с другой – вокзал и цепочки подсобных помещений железнодорожных служб: НГЧ, ПЧ, ШЧ и еще каких-то странных по названию. Несомненно, наличие каменных зданий придавало городку и его жителям солидности и важности.
День выдался на редкость знойный. И Котька с матерью, обойдя пешком все нужные и ненужные инстанции, усталые и голодные оказались около местной точки общепита – чайной. Это было несуразное одноэтажное деревянное здание, построенное в виде буквы «Г», обшитое вагонкой и вы-крашенное в грязно-коричневый цвет, что придавало ему еще больше тяже-сти и несуразности. От чайной, как ни странно, вкусно пахло жареными пон-чиками с повидлом. Мать взяла Котьку за руку и смело шагнула внутрь чай-ной.
Миновав длинный и темный коридорчик, они попали в довольно светлую и просторную комнату, с низкими потолками и висячими люстрами. В левом углу за полукруглым прилавком расположился роскошный буфет. На его прилавке в тарелках были выставлены всевозможные закуски. Но больше всего Котьку поразил какой-то неизвестный фрукт с желтовато-розовой коркой, напоминавший яблоко.
- Что это, мама? – шепотом спросил Котька и показал пальцем на блюдо с фруктами.
- Апельсины, – ответила мать.
Котька во все глаза продолжал разглядывать помещение. За стойкой буфета было так мало места, что, казалось, в нем нельзя даже повернуться. Но там находилась молодая полногрудая женщина, с ярко накрашенными гу-бами в белоснежном кружевном переднике, заколотом на груди огромной брошкой в виде майского жука. Она что-то считала на счетах и записывала в тетрадь огрызком химического карандаша, отчего губы в уголке рта посине-ли. Не отрываясь от своих расчетов, буфетчица приятным грудным голосом спросила мать:
- Что-нибудь желаете? Будете обед заказывать или чего-нибудь из буфета?
Мать посмотрела на Котьку и весело сказала:
- Будем обедать. Когда еще домой вернемся.
Буфетчица кивнула головой:
- Возьмите меню и заказывайте.
Котька не понял и дернул мать за руку:
- Какую меню? Где она? Я хочу здесь.
- Да здесь, здесь, сынок. А меню - вот эта бумажка, тут написано, что будем есть и сколько это стоит.
Котька успокоился. Мать дважды перечитала рваный и замусолен-ный листок и заказала:
- Котлеты с пюре, рыбный суп и пончики с чаем.
- Вы проходите в зал, вам принесут.
И буфетчица направила их в соседний зал, где стояли столы, засте-ленные белыми скатертями, и вокруг каждого по четыре стула со спинками. За соседним столиком сидели двое мужчин, пили пиво с раками и вели свой, только им понятный, разговор. Котька, сев за стол, не сразу понял, что они тут будут делать. Но вот принесли горячий суп, кусочки нарезанного свежего хлеба, и Котька сообразил, что сегодня у него два праздника. Первый – что его не оставили дома с братишкой и сестренкой, а разрешили поехать с мате-рью путешествовать в райцентр. А второй – обед в столовой, за столиком с белой скатертью. Им подавали еду в отдельных тарелках. На столике стояли цветы в вазочке, и рядом с ним была его мама, молодая и самая красивая.
Он смотрел на нее, она на него, и они от переизбытка чувств улыба-лись друг другу. Когда принесли котлеты с толченой картошкой, Котька спросил:
- А где пюре?
- Да вот же оно, - мама показала вилкой на картошку, – это и есть пюре. Так оно называется, когда растолочь картошку и добавить туда молока. Понял?
Котька согласно кивнул головой.
Напротив сели двое молодых женщин с накрашенными губами. Га-зовые косынки были небрежно повязаны поверх белых блузок. Они курили папиросы и что-то оживленно обсуждали. Двое мужчин, закончив пить свое пиво, ушли, рассорившись, оставив на столе груду красных очисток от раков.
- Мам, а, мам! Хочу апельсинов попробовать! Купи мне, а, мам?
- Да ты что, Котька! Они стоят дороже нашего обеда. Нет у меня та-ких денег. Вот вырастешь, будешь зарабатывать, тогда и купишь. А теперь пошли, а то на поезд опоздаем.
К вечеру они вернулись на свой тихий полустанок, где их ждали привычные дела и заботы по хозяйству. Вскоре Котька занялся своим маль-чишечьим делом и совсем забыл как про свою поездку в райцентр, так и про апельсины.
***
Как давно это было? Константин Иванович Серебрянников пытался подсчитать, но сбился и невольно перевел взгляд на окно, будто стараясь увидеть в нем свое прошлое. Но окно уже давно не было тем окном в мир, которое в детстве так любил Котька. В том загадочном мире ездили грузови-ки и смешные легковые машинки, ссорились и мирились дядьки и тетки, а около буфета напротив их дома кипели страсти по футбольным матчам, ко-торые слушали по радио. Мир, в котором за стенкой разыгрывались семей-ные драмы между соседом Володей-кубинцем и теткой Машей, его законной сожительницей, давно ушел в прошлое.
Сейчас это было окно в кабинете большого государственного чи-новника, которое прятало внешний мир за дорогими жалюзи. Константин Иванович встал, подошел к окну и, дернув за веревочку попытался приот-крыть их. Мир стал полосатым, а потом дневной свет и вовсе пропал – жалю-зи упорно не хотели открываться. Тогда Константин Иванович со всей силы рванул за веревку. Злополучные жалюзи с треском взлетели вверх, наконец-то открыв пространство.
На улице стояла осень. Мелкий осенний дождик капал на зонтики прохожих. На остановке напротив собралось много людей. Прячась под на-весом от дождя, они ежесекундно вытягивали шеи, словно жирафы, и дружно смотрели налево – туда, откуда должен был появиться автобус, но который все не шел.
Константина Ивановича развеселила эта картина и он слегка улыб-нулся. Когда он открыл форточку, упругая свежая струя ударила ему в лицо.
- Что же делать? Что делать? - снова и снова задавал себе вопрос Константин Иванович и не находил ответа. - Что-то нужно делать! – решил он наконец.
Нажав на кнопку селектора, Константин Иванович дождался пока в кабинет почти влетела молодая длинноногая секретарша.
- Слушаю вас, Константин Иванович.
- Инга, позвони и узнай расписание электричек на Саблино.
- Это где, Константин Иванович?
- Где-где? Пора бы знать окрестности города. По направлению с Витебского вокзала.
- Хорошо. Все будет сделано!
Через пару минут Инга доложила шефу, что электрички на Саблино ходят через каждые сорок пять минут, и перечислила время отправления.
- Ясно. Тогда съезди сейчас с Володей и купи билет на завтра, туда и обратно.
- Я поняла. Один или два?
- Один.
Инга быстро развернулась и вышла из кабинета, слегка покачивая своими изящными бедрами.
***
Поселок Саблино выгодно отличался от других своих собратьев. В основном тем, что в нем угораздило родиться одному из высоких партийных чиновников, быстро сделавшему карьеру от председателя сельсовета до сек-ретаря обкома. По этой причине в поселке построили школу-десятилетку, от-крыли типовой детский садик со всеми удобствами и как само собой разу-меющееся выстроили участковую больницу, оснастив ее самым современ-ным по тем временам оборудованием.
Как ни крути, инфраструктура была создана, и когда власть пере-шла от коммунистов к демократам, те не решились ломать ее. В качестве вы-хода из ситуации, на базе больницы открыли медико-социальный центр для пожилых, проще говоря, богадельню на новый лад.
В этот самый центр со всего района стали свозить одиноких стари-ков и старушек, которых совестно было оставить одних на виду у всего наро-да. Как никак, а власть должна что-то делать. Вот она и решила этот вопрос с пользой для себя: и авторитет перед народом не уронила и вроде бы как об-лагодетельствовала нуждающихся. Вот в этот самый медико-социальный центр и направился Константин Иванович после звонка главного врача Сер-гея Юрьевича, с которым они поддерживали отношения.
О чем именно они говорили - для нас останется тайной. Но допод-линно известно, что после этого звонка Константин Иванович занервничал и даже снова стал курить, хотя давно бросил эту вредную привычку. Он стал строже и требовательнее к подчиненным до тех пор, пока не решил мучи-тельный вопрос: ехать или нет.
Лишь тогда все стало на свои места. Константин Иванович успоко-ился, но снова стал вести себя не так, как раньше. Например, он стал выслу-шивать подчиненных до конца, не прерывая на полуслове, что было несвой-ственно ему раньше. Сотрудники даже опешили: сидит, слушает, смотрит прямо в глаза собеседнику, но как бы его не видит и не слышит. Но это было ошибочное впечатление. Как только кто-то начинал нести полную чушь, Константин Иванович мгновенно реагировал и говорил что-нибудь вроде «Не передергивайте факты, где логика?» или «Что по существу вы предла-гаете?» Эти уточнения ставили собеседников на место, и разговор шел в нужном направлении.
Так продолжалось почти неделю. А потом Константин Иванович неожиданно для всех исчез, предупредив лишь секретаршу о том, что вернет-ся через пару дней.
***
Сам же Константин Иванович оказался там, откуда ему звонили. Он стоял перед двухэтажным из силикатного кирпича зданием бывшей сельской участковой больнички на двадцать коек. Поставив огромную сумку на сырую от утренней росы скамейку, стоящую около входа, он торопливо достал пач-ку сигарет, щелкнул зажигалку и закурил. Ничто не говорило о том, что в здании есть люди. Кругом разлилась первобытная тишина, и лишь редкие галки на самых верхушках елей что-то лениво каркали, видимо комментируя приезд нового человека.
Вдруг кто-то дотронулся до плеча Константина Ивановича. От не-ожиданности тот повернулся и увидел сухонького старикашку, с почернев-шим от постоянного пребывания на улице лицом. Его пронзительные голу-бые глаза весело смотрели на приезжего:
- Дай закурить, мил человек, - обратился он.
Константин Иванович молча достал пачку и протянул старику. Тот долго разглядывал этикетку.
- Не наши…
Старичок осторожно вытащил грязными ногтями сигарету и как бы невзначай вслед за ней на траву упали еще две.
- Извини, неловкий я стал, - оправдывал старик, а сам между тем быстро и ловко поднял с травы упавшие сигареты.
- Да ничего, не волнуйтесь, берите всю пачку. У меня еще в запасе есть.
- Нет, что ты, что ты, - запротестовал старик. - Вот разве что упав-шие возьму.
И он, вновь демонстрируя чудеса ловкости рук, в одно мгновенье засунул сигареты за оба уха, протянув остаток пачки Константину Иванови-чу.
- У тебя кто здесь? Родня или так, по делу?
Константин Иванович не ответил и перевел разговор на другую те-му:
- А почему никого не видно? Где все?
- Тихий час, мил человек. Все бабульки спят. А я, как постоянный клиент и на своих ногах, грибы да ягоды собираю. Что продам, а что старуш-кам отдам или на кухню. Куда мне? А они, глядишь, мелочишки на сигареты дадут, или на бутылочку винца насобираю. Так вот и живу. И мне польза, и людям. Без этого нельзя. Вишь, у меня ничего не болит, только не соображаю ничего. Вот спроси, какое сегодня число, месяц и год, не скажу - не знаю. Скажешь – тут же забуду. А так я все делать умею. И дрова колоть, и что-то по машине ремонтировать пособлю. А так дурак-дураком. Вот сюда и опре-делили.
Видя, что Константин Иванович, не успев докурить одну сигарету, закурил другую, старичок засмеялся:
- Да ты не волнуйся, мил человек, у нас здесь хорошо. Кормят три раза, первое с мясом или рыбой. Правда, с деньгами стало хуже, уже который день суп из рыбных консервов варят. На второе – котлеты с кашей, чай, ком-пот бывает. Так что жить можно.
Константин Иванович ничего не ответил, словно не слышал голоса старикашки, а тот продолжал свое:
- Нам двадцать процентов от пенсии выдают, на мелкие расходы. Бабкам-то старым они не нужны, а кто помоложе, как я, деньжата пригодят-ся: к примеру, свежей булки купить, да сахарку. Пекарня в поселке своя, хлеб больные хорошо берут, зазеваешься – мигом разбирают. Со всех деревень ез-дят к нам за хлебом. Бывает, не успеешь вовремя прибежать, а уже и нет. Но для меня и для старух продавщица оставляет. Анфиса – баба с понятием. И я ее со своей стороны стараюсь отблагодарить: то ягод, то грибов, а зимой и дров заготовлю. Анфискин-то мужик до чего допил – инвалидом стал, делать ничего не может, сиднем сидит. Вот я и помогаю. А мне что – лишь бы дело какое было, да внимание…
Константин Иванович слушал этого совсем ему чужого человека как давнего знакомого и, странно, даже ни разу его не перебил.
- Как зовут-то вас?
- Тихоном кличут. Хотя по паспорту я Тихон Хокканен: финн я по отцу. Здесь до войны их много было. Лес заготавливали, стружку для мебели выгоняли. А во время войны Сталин всех сослал, кого куда. Я вот с мамкой остался, она русская была, а батьку в Сибирь, там и пропал. Мамку вскоре на лесоповале бревном убило, а я сиротой остался.
Тихон прикурил от зажигалки, протянутой Константином Иванови-чем, и с наслаждением затянулся сигаретой. Затем продолжил:
- По детским домам всю страну изъездил. Отовсюду сбегал. В ар-мию не взяли по болезни – плоскостопие нашли, белый билет дали. Работал где придется. Все хотел на родину отца попасть, и чтобы поближе быть, в Карелию перебрался. Работал на лесопункте вальщиком, потом за хорошую работу перевели в контору леспромхоза снабженцем. Но потом выпивать стал. За тунеядство срок дали. Отсидку «химией» заменили, в Казахстан от-правили коровники строить. Оттуда по всей Азии прошелся и проехал. И вот сюда, можно сказать на родину, под старость перебрался. А семью так и не завел. Все некогда было. По молодости все путался с бабенками, а семьи так и не получилось. Да и кто бы за меня пошел? Ни кола, ни двора…
Тихон замолчал. Константин Иванович взглянул на старика и уви-дел слезы на небритых щеках.
- Да… Оно, конечно, не очень здорово у вас жизнь сложилась. Но тут уж, наверное, сами виноваты.
- Сам, сам виноват, - согласно закивал головой Тихон.
- Несчастный вы человек, - как бы заканчивая беседу, подвел итог Константин Иванович и спросил, переходя к делу. - Вы, наверное, все про всех знаете. Подскажите, где найти главного врача?
- А чего его искать? Кабинет главного на первом этаже, как зайдете - справа. Да там и табличка есть. Только его сейчас нету. Он с обеда редко бывает. У него других дел много. Если надо, где живет в поселке покажу.
- Нет. Не надо, - остановил Тихона Константин Иванович. - Ну а где пациенты находятся, знаешь? Бабушки-то?
- Как не знать? На втором этаже. Ходячие – с первой по седьмую палату, а в остальных – лежачие. Да тебе кого надо-то? Фамилия как?
Константин Иванович ничего не ответил, что-то обдумывая, а по-том спросил, во второй раз уводя разговор в сторону:
- А что, стариков, кроме вас, нет больше?
- Были два, да поумирали. А новых не завезли. Выходит, что остал-ся я один мужского полу.
- А сколько же всего здесь человек? – вновь задал вопрос Констан-тин Иванович и как бы невзначай стал поправлять сумку.
- Двадцать пять вместе со мной. Бывает иногда больше, но мест не хватает, тогда в коридор выносят койку, ждут, пока не умрет.
- Да-да… Понятно… - пробормотал Константин Иванович, и сделал движение рукой, давая понять Тихону, что дальше пойдет один.
Подняв сумку он направился к обшарпанной двери, обитой для теп-ла дерматином, из-под которого торчала грязными клочьями вата.
***
Поднявшись на второй этаж, Константин Иванович оказался в большом коридоре, по обе стороны которого выходили двери. У самого вхо-да напротив окна на табуретках сидели две старушки, одетые, несмотря на теплый август, в толстые шерстяные кофты, на головах повязаны теплые платки. Константин Иванович поздоровался и на их молчаливо вопроситель-ные взгляды ответил:
- Попробую сам найти…
Долго искать не пришлось. Над дверями каждой палаты висела таб-личка, где были указаны фамилии пациентов. Под номером три он сразу на-шел фамилию «Серебрянникова Е.А.»
Константин Иванович постучался, но никто не ответил. Старушки у окна почти хором проговорили:
- Вы входите, они там все глухие, не слышат.
Константин Иванович открыл дверь и вошел.
Небольшая, но светлая и чистая комнатка на четыре койки, с тум-бочками вдоль стен и двумя темными и громоздкими шкафами для одежды напоминала больничную палату. Напротив двери окно, завешенное желтова-тыми шторами, посредине стол. Одна койка пустовала и была застелена го-лубоватым одеялом. На остальных лежали три бабульки, очень похожие друг на друга: в белых платочках, повязанных на самые глаза, с одинаковыми сморщенными лицами. В одной из них Константин Иванович узнал мать.
Она сильно изменилась с того времени, как он видел ее в последний раз. Наверное это было лет семь-восемь назад, точно уже и не вспомнить. То-гда это была пожилая женщина, далеко за семьдесят, у которой несмотря на возраст сохранялись проблески девичьей красоты: волосы хоть и с проседью были аккуратно зачесаны назад, лицо с многочисленными морщинами, но всегда ухоженное, с мягким румянцем на щеках, глаза излучали тепло и доб-роту.
Сейчас Константин Иванович увидел совершенно худое, с впалыми щеками личико в платке, завязанном узелком на голове, больше похожее на лицо подростка. Старушка приоткрыла глаза, что-то про себя пробормотала и, кажется, даже улыбнулась, окинув стоящего без движения Константина Ивановича пустым взглядом, и снова закрыла их.
- Мама… Ты слышишь? Это я… Ты меня узнала?
Константин Иванович осторожно сел на край кровати и обнял ста-рушку. Слезы сами по себе потекли по его щекам.
- Костя, ты никак плачешь, сынок? Не надо, не плачь, видишь, Бог дал, мы и свиделись.
Она обняла его за шею тоненькими худыми руками и прижалась из последних сил к его груди. Они оба, словно и не было событий прошлой жизни, как младенец и счастливая мать, заплакали от счастья в объятиях друг друга. Сколько прошло времени, они не знали. Выплакавшись, Константин Иванович встал, смахнул оставшиеся слезинки, достал тонкий батистовый платок и присел, чтобы вытереть слезы с лица матери.
- А ты мне, Костя, приснился сегодня. Вижу город, народу много-много, а я будто на вокзале, и праздник какой-то. Знаю, что ты должен меня встретить, а тебя все нет и нет. Я уж забеспокоилась. И тут ты идешь: улыба-ешься, веселый такой, беззаботный, и как будто мимо меня. Я хотела закри-чать, а тут народ куда-то заспешил и меня за собой потянул. Я сопротивля-юсь, хочу выбраться из толпы, кричу тебе, а голоса своего не слышу и тебя не вижу. Испугалась, что не свидимся больше никогда… С тем и проснулась.
- Вот видишь, мама, сон в руку. Я и приехал.
- Долго собирался, - тихо пробормотала старушка.
- Все дела, работа, из командировок не вылезал, дом, дети… Все хо-тят, чтобы им помогали, опекали… На себя времени не остается. Да и потом, неудобно к тебе добираться: дороги нет, электричкой не с руки. Прости меня, если сможешь…
- Как дети твои и мои внуки, сынок? - после паузы спросила мать.
- Все хорошо. Все живы, здоровы, учатся. Старший Иван окончил институт, работать пошел, женился. Его сына в честь деда назвали. Младшая пока не замужем, работает и живет в Москве. Так что все в порядке. Лучше расскажи, как ты-то здесь?
Но мать, видимо, так долго ждала приезда сына, что никак не могла поверить, что он рядом с ней. Она все держала его руку, боясь что утренний сон, в котором она потеряла сына в толпе, повторится наяву.
- Костенька, сынок, а сон-то мой знаешь к чему? - продолжала ста-рушка, словно она и не слышала о чем говорил ее сын.
- Ты же сама, мама, сказала – к встрече.
- Так-то так, но это не все. Мне приснилась моя смерть. А люди во-круг и праздник – это мои похороны.
- Да, что ты, мама, не надо об этом говорить! Все там будем, но в разное время.
- А мой срок, сынок, пришел, - из глаз матери медленно потекли слезы.
Она их не вытирала. Видимо, их так много накопилось за долгие годы ожидания, что не дать им воли она не могла. Константин Иванович по-нял это и снова обнял мать, нагнувшись над кроватью, припав лицом к ее мокрым морщинистым щекам.
Через некоторое время старушка как будто вспомнила что-то важ-ное и тихо-тихо прошептала:
- Приподними меня в изголовье, мне трудно дышать.
Константин Иванович осторожно взял под мышки и легко, почти без усилий, приподнял мать, подложив подушки под спину.
- Вот и хорошо, сынок. А то самой теперь не под силу садиться. Са-нитарки у нас хорошие, но разве за всеми нами успеешь? Так и просидишь иногда полдня, пока подойдет.
И, видимо, от избытка нахлынувших на нее сегодня чувств или про-сто от усталости старая женщина неожиданно замолчала, закрыла глаза и ти-хо заснула.
Константин Иванович встал, подошел к столу и стал выкладывать привезенные с собой гостиницы. Здесь было все: от колбасных изысков до черной икры; нашлось место на столе и для большого торта «птичье молоко», были в изобилии виноград разных сортов, яблоки, лимоны. Но радостней всего стало Константину Ивановичу, когда он со дна сумки достал пакет ог-ромных ярко-оранжевых апельсинов. Не найдя ничего более подходящего, он взял с тумбочки тарелку с кусочком черствого белого хлеба. Осторожно про-терев тарелку висящим на спинке кровати полотенцем, Константин Иванович горкой уложил апельсины на тарелку и установил ее посреди стола. Тут же рядом он примостил бутылку настоящего французского вина. Осмотрев стол, Константин Иванович вышел за дверь, чтобы подыскать пару стульев.
***
Когда он вернулся, мать уже проснулась и смотрела на него потух-шими, но такими же добрыми, как в детстве, глазами.
- Сынок, ты зря беспокоишься. Я ведь давно ничего не ем. Я уми-рать собралась. Слава Богу, что мы при жизни повидались. Больше мне ниче-го не нужно.
Она снова закрыла глаза и затихла. Константин Иванович хотел бы-ло что-то сказать. Но в это время его кто-то окликнул. Он повернулся и уви-дел рядом сгорбленную старушку, которая успела встать и сидела на краешке соседней с матерью кровати:
- Сынок, не беспокой ее. Пусть отдохнет Еленушка. Устала она, те-бя ждавши.
Константин Иванович стоял посреди комнаты, не зная, что делать.
- Спасибо, я понял, - ответил он шепотом. – Ну тогда вы присажи-вайтесь к столу, попробуйте. Тут колбаска, сладости, фрукты, сейчас торт разрежем, чаю свежего заварим, может и мама проснется. Попируем, бабу-лечки! А то зачем я все это привез?
Тут Константин Иванович не то чтобы смутился, но почувствовал, что перегнул палку, сказал как бы в оправдание:
- Я все это и для вас вез. Ну а если сейчас не желаете, то потом сами решите, как поступить.
- По справедливости, всем поровну. Такой у нас, Костенька, прин-цип. Кто бы что ни привез – всем поровну. Не дай бог кого обидеть. Хуже наказания нету… - так же тихо, чтобы не разбудить соседку, прошептала ба-буля. - Да ты не беспокойся, сейчас Мария встанет – она у нас бойчее всех – и все уладит.
Константин Иванович сел на стул и согласно кивнул головой:
- Делайте как знаете. Вам видней.
Но старушка словно не услышала его и продолжала свое:
- Мать-то давно ждет. Чуть что – к окну: не приехал ли сынок? Да все мы так живем, ожиданием… Вот и мои живут в Прибалтике, оба соста-рились, на пенсии. А где теперь денег возьмешь, чтобы до меня добраться? Я им в письме так и написала: не хлопочите, мне здесь хорошо и нечего пере-живать… Мне теперь немного осталось, поживу еще чуток, да и на тот свет пора. Да и на похороны ехать незачем. У нас тут хорошее кладбище: сухое, в ельнике. Даже свое место для нас отведено. Мы-то свои денежки все отдаем больнице, она о нас и заботится. Так что беспокоиться не о чем. А я вот все не умру, уж девяностый год разменяла давно, а смерти все нет. А пора… Ус-тали мы тут…
Константин Иванович сидел и молча осматривался вокруг, переводя взгляд со спящей матери на бабульку, которая все говорила и говорила. Он уже давно не вслушивался в ее бесконечный монолог. Понятно, что старикам просто не с кем поговорить. Друг другу они, видно, давно уже все высказали и выплакали, а он новый человек.
Неожиданно зашевелилась третья старушка. Отбросив одеяло, она в теплом халате тут же бойко встала, подошла к Константину Ивановичу и стала внимательно его рассматривать.
- Да не к тебе, Мария, не к тебе. Это сынок к Елене Александровне пожаловал, - громко прокричала первая старушка.
Мария Александровна повернулась к бабушке и спросила:
- Агафья Сергеевна, к кому пожаловали?
- Да к Еленушке, глухая тетеря, – ответила старушка. - Костюшка, ведь мы ничего не слышим. Еще твоя мать - та ничего, всегда услышит, если кому из нас бывает плохо, а мы-то с Марией совсем оглохли…
Константин Иванович встал, поздоровался с Марией, пожав ей ру-ку. Она, так и не сообразив, что с ней здороваются, замахала руками:
- Нет-нет! Мне ничего не надо!
Константин Иванович так растерялся, что и не знал, как себя вести, но в это время проснулась мать. Она открыла глаза, посмотрела на Констан-тина Ивановича, перекрестилась и тихо-тихо проговорила:
- Ты еще здесь, сынок?
- Да, мама, конечно же я здесь, а где же мне быть? Вот с бабульками познакомился, пока ты отдыхала.
Улыбалась она едва заметно, почти одними глазами.
- Костенька, они хорошие. Мы как сестры стали, помогаем друг другу, - и слезы снова выступили на ее глазах.
Константин Иванович подвинул стул к самой кровати и пригнув-шись к матери поцеловал ее:
- Не надо, мама! Тебе вредно волноваться. Видишь – все хорошо, я с тобой, мы снова вместе. Все будет хорошо. Хочешь, я тебя заберу совсем? Тогда ведь знаешь, как получилось? Мне за границу нужно было срочно уе-хать, дети кто куда, всем некогда. С Наташей ты не ладила и одна жить уже не могла. Вот так и получилось… Но сейчас все будет иначе. Ты поживи еще, мама, - тихо и нежно проговорил Константин Иванович.
Мать ничего не ответила. Она поглаживала сына по седеющей го-лове совсем невесомой и теплой рукой и тихо плакала.
***
Мария действительно оказалась бойкой старушкой. Через несколь-ко минут в палату вошла молодая худенькая и строгая девушка.
- Это Настенька, наша нянечка, - гордо представила девушку Ма-рия. - Настенька поздоровайся!
- Здравствуйте. Вы к Елене Александровне?
- Да.
- Очень хорошо. Мы вас ждали.
Она немного смутилась, затем решительно скомандовала.
- Сейчас будет полдник, все приглашаются в буфет. И вы, Констан-тин Иванович, тоже. Побудьте с нами, попробуйте нашу еду. Она у нас не-плохая, правда, бабули? А вашу мать, Елену Александровну, мы очень лю-бим: весь персонал и все бабульки. Она у вас очень добрая и отзывчивая, ко-гда могла, нам всем помогла. А вот теперь совсем ослабла, никуда не ходит. Мы ее в палате кормим. Недели три как совсем отказывается от еды, даже с ложечки есть не хочет. Говорит, что ее мутит. Не ест и все, хоть плачь…
- Да не слушай ты ее, Костя! Ишь чего хочет: чтобы я, как молодая, за двоих ела! Мне ведь теперь совсем немного надо… А ты сходи, посмотри, как мы живем-можем. Чайку попей, ведь с дорожки. И то, что привез, забери и всех угости, Костенька. А мне ничего не надо…
Константин Иванович, не отвечая, смотрел на мать, надеясь найти черты, которые так любил в детстве, но не находил их. Перед ним была очень старая больная женщина. Он понимал, что это его мать, но он уже не чувст-вовал себя тем беззащитным Котькой, прятавшимся в подол материнской юбки. Скорее он себя ощутил тем человеком, у которого хотят найти защиту. В голову пришла где-то услышанная или прочитанная фраза: «Пока живы родители, мы – дети».
В это время Мария, Аннушка и еще две какие-то ходячие старушки быстро и ловко перенесли все подарки в буфет. Константин Иванович только успел взять пару апельсинов. Очистил их и по долькам стал предлагать мате-ри. Она взяла одну дольку и чтобы не обидеть сына слегка пососала. Но си-лы, видимо, окончательно покидали ее, и через минуту она стала закрывать глаза и снова заснула.
Вошла Аннушка и за рукав потянула Константина Ивановича к две-ри. Он встал и тихо, стараясь не скрипнуть, вышел вслед за ней.
В буфетной, довольно просторном помещении, стояло с десяток столиков, было уютно, пахло подгоревшим молоком и неистребимым запа-хом всех казенных заведений России – сыростью. К столикам, медленно ко-выляя, стали подходить старушки, каждая садясь на свое место. На столиках были расставлены чашечки с горячим молоком и тарелки с печеньем по две на человека. Аннушка вместе с буфетчицей обносили каждый столик и каж-дому подавали тарелки, на которых были разделены всем поровну подарки, привезенные Константином Ивановичем. Старушки молчаливо брали неожи-данные подарки и так же тихо и медленно ели.
В буфетной, к удивлению Константина Ивановича, стояла такая тишина, что было слышно, как за окном резко каркали вороны. Ему стало не по себе от мысли, что и его ожидает такая же вот перспектива. «Нет-нет! Это невозможно, это не для меня! Довольно, мне пора… Я здесь больше не смогу пробыть ни минуты».
Константин Иванович встал и решительно направился к выходу. Аннушка хотела его остановить, но, увидев напряженное лицо, сразу все по-няла и лишь в спину успела бросить фразу - упрек:
- Что же вы ничего не поели на…
Конец фразы Константин Иванович уже не слышал. Дверь захлоп-нулась и он остался один в коридоре, решая, что делать дальше. Неожиданно к нему подошел его недавний знакомый, старик Тихон. Он смотрел на Кон-стантина Ивановича своими озорными глазами, как и при первой встрече. Кепка была сдвинута набекрень, да и сам он весь был какой-то кривоватый. Вся его фигура напоминала коненковского старика-лесовика.
- Что загрустил, мил человек? - И не дожидаясь ответа, продолжил: - Не стоит. Жизнь такая: не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Пошли со мною. У меня внизу каптерка, инструмент кой-какой держу, чтоб ремонтиро-вать.
Он взял за рукав Константина Ивановича и слегка подергал, как бы приводя его в чувство.
- Верно, верно Тихон, давай перекурим. Я только мать посмотрю…
- Не тронь ты ее, пусть отдохнет. Еще увидишь, день долгий.
***
Они сошли на первый этаж и спустились по боковой лестнице в по-луподвальную каморку, где размещалась мастерская Тихона. В отличие от остальных помещений здесь царил полный беспорядок. На столе стружка, в углу были свалены ломаные стулья, напротив входа стоял рваный диван, из которого торчали пружины.
Тихон смахнул со стола часть мусора, расстелил на этом месте лист газеты и достал откуда-то почти нетронутую бутылку водки. Так же быстро на газете появилась краюха хлеба, свежепросоленные огурцы с запахом чес-нока и смородины и шкворчащая сковорода свежих зажаренных грибов.
Целый день Константин Иванович ничего не ел, да и не хотел есть, а тут у него даже засосало под ложечкой. Ему сразу вспомнилось детство, дом, мать. Их вечерний ужин, когда у матери все уже было наготовлено, и вся семья ждала лишь отца с работы, чтобы поужинать. Вкусно пахло жаре-ной картошкой с треской и топленым маслом. Отец был железнодорожником и возвращался домой с дежурства поздно вечером. И они всегда весело ужи-нали, а Котька потом нехотя шел на сеновал, где была его постель, набитая сеном.
Константин Иванович даже вздохнул от этих воспоминаний.
- Да ты не стесняйся, мил человек. Бери ложку и ешь. Вилки нет; здесь их не держат, вот и у меня нет.
Тихон ловко разлил водку по двум граненым стаканам, налив их точно по «поребрик», как он сам выразился.
- Ну, за здоровье матушки!
Они чокнулись, и Константин Иванович в одно дыхание выпил це-лый стакан. Водка приятно обожгла желудок и разбудила зверский аппетит.
- Закусывай, мил человек, огурчиком, - подсказал Тихон, - первей-шая закуска для русского мужика. Как говорил Чапай, водки море можно вы-пить, лишь бы соленых огурчиков хватило…
Константин Иванович с хрустом съел целый огурец без хлеба, за-крыв глаза от приятной теплоты. Но Тихон и тут быстро поправил:
- Закусывать с хлебом надо: гриб и огурец в животе не жилец. Бери хлебушек, у нас он вкусный…
И он протянул Константину Ивановичу целую краюху теплого хле-ба.
- Что это я, с голодного острова что ли? - попробовал пошутить Константин Иванович.
- Да все так, все, мил человек, - смеялся Тихон. - За компанию сме-хом можно удавиться. Не стесняйся. Для тебя и сготовлено. Мне ведь теперь не много надо. Поклюю чего-нибудь и ладно. Но без горячего не могу. В бу-фете не ем, мне там тоже неприятно. Сидишь, как на могиле, тишина, только старушки, как сухие деревья скрипят. Мочи моей нет там сидеть. Вот здесь и готовлю. Чего захочу, то и состряпаю. Никто не мешает. Девки с кухни мясца подкинут, а все остальное у меня свое: и грибы, и огурцы, и капуста, и кар-тошка на зиму. У нас все растет, только не ленись. Для себя сготовлю, ос-тальное отдаю. Кто попросит тому и отдам. Мне не жалко, еще схожу… Сила пока, слава богу, есть.
От выпитой водки и хорошей закуски у Константина Ивановича немного отлегло от сердца, с наслаждением закурил и откинулся на спинку дивана.
- Никто в такой жизни не виноват, и не надо обижаться. Вот я, на-пример, ни на кого не обижаюсь. Как хотел, так и жил. У каждого своя судь-ба, и нечего пенять друг на друга.
- Тихон, не знаю, как вас по батюшке называть, расскажи мне о ма-тери. Как она тут жила, чем занималась, ну в общем как тут ей былось? Вы меня понимаете?
- Да отчего же не понять. Первое время сильно тосковала, плакала по ночам. Я, бывало, подойду, так она скорей глаза вытирает. Не любила, чтобы посторонние видели, как плачет. Не любила ни о себе, ни о детях, ни вообще о прошлой жизни рассказывать. И работать, как я, очень любила. Первое время все делала сама. Никому не отдаст в стирку свои тряпки. Оста-нется в бане после мытья и все сама настирает, высушит, потом выгладит. И в палате у нее чистота и порядок полный был. Очень любила цветы. Пойду я, бывало, в лес весной, посмотреть нет ли где с зимы клюквы прошлогодней. Есть грех, люблю зимней клюквой полакомиться. Да… Так вот, Елена, твоя мать, всегда напомнит: «Принеси, Тихон, подснежников, если попадутся. Будь добр», так и скажет: «Будь добр, Тихон». А осенью желтые цветы лю-била, что у нас по деревне в огородах растут. Не знаю, как их называют, а мать твоя их любила. Скромной, принципиальной твоя мамаша была, участ-ницей трудового фронта, оказывается, а мы и не знали. Приходит как-то де-легация к празднику, поздравить, значит, ветеранов войны и труда, и подарки привезла. Твоя мать ничего не взяла. «Я, - говорит, - в войну не ради подар-ков трудилась. Победа нам была нужна!» Так и не взяла, как ни упрашивали. Гордая женщина, но справедливая. Никогда лишний кусок в столовой не возьмет. Бывало, вечером кто на ужин не придет, приболеет или откажется от еды, твоя мать никогда не возьмет себе ни кусочка, только скажет – мне сво-его хватает. Спасибо государству и за это. Газеты любила читать, пока со-всем не ослепла. А вот телевизор не любила, голова у нее от него болела. Но и с бабками не судачила, этого она тоже не любила. А так как все старуш-ки…
Тут Тихон разлил остатки водки по стаканам, и чтобы как-то обод-рить Константина Ивановича, а заодно подводя итог, просто сказал:
- Высокой души человек. Бывало…
Но тут Тихон умолк, он увидел, что Константин Иванович заснул на диване, наклонив голову набок и вытянув ноги.
- Вот и хорошо. Пусть поспит.
Тихон встал и тихо вышел, осторожно прикрыв дверь за собой.
***
Сколько времени проспал Константин Иванович, он не заметил. Ко-гда проснулся, быстро встал. На столе стояла кружка крепкого заваренного неостывшего чаю. Торопливо выпив, Константин Иванович быстро поднялся на второй этаж и вбежал в палату к матери. Она не спала и полусидя что-то шептала себе под нос. Константин Иванович подошел и сел на край и спро-сил:
- Как ты, мам?
- А, сынок! Все в порядке. Ты еще здесь?..
- Я вышел, пока ты отдыхала, чтобы не мешать.
- Ты мне, Костенька, не помешаешь. Не обращай внимания. Я сама не всегда толком помню, что делала. Вечер уже, тебе в дорогу пора. Да и я снова скоро засну, слабость у меня. Вот повидались, а теперь езжай домой, привет всем передавай. Не плачь обо мне и не беспокойся. Я ведь давно смерть прошу, чтобы пришла, а она все затягивает свое дело. Но вот, навер-ное, немного осталось…
- Не говори так. Я останусь здесь, мама, только не говори так! Я бу-ду целый день рядом, буду тебя кормить с ложечки, ты поправишься. У меня сейчас нет проблем со временем. Есть возможность быть здесь, с тобой, сколько надо. Я только позвоню, чтобы не волновались дома и на работе.
Константин Иванович стал торопливо снимать пиджак, повесил на спинку стула, давая понять, что готовится здесь сидеть целую ночь.
- Костенька, сынок, ты зря разделся. Тебе пора, пора домой. Я тебя прошу, сынок, поезжай. А через денек-другой снова наведывайся. Давай так и договоримся.
Соседки по палате тоже в один голос стали уговаривать Константи-на Ивановича уехать.
- За мать не беспокойся, мы присмотрим. А если что, позвоним тебе через Аннушку.
После уговоров, Константин Иванович понял наконец, что так надо. Он обнял мать, крепко прижался к ней, прошептал ей:
– Поживи еще, мама, - и поцеловал ее. – Прости, мама, прости, если сможешь…
Слезы непроизвольно стекали по его щекам. Он не помнил, когда плакал последний раз, и, не стыдясь своих слез, вышел из здания, где смерть ждала своих жертв в каждой палате.
На улице он оглянулся и увидел в окне второго этажа два старче-ских лица с платками на голове. В одном из них он узнал Марию. Он махнул им рукой на прощание и направился на станцию.
У ворот ему встретился Тихон. Он неторопливо прохаживал взад-вперед, держа в руке отполированную временем палку из вереска. Увидев Константина Ивановича, он подошел и спросил как бы невзначай:
- Попрощались?
- Да, - ответил Константин Иванович. - Спасибо тебе за прием. Я тебе благодарен. Может, деньги нужны? Ты скажи… - Константин Иванович полез за бумажником.
Тихон, увидев этот жест, обиделся.
- Да ты что, мил человек, белены объелся? Какие деньги? Скажешь тоже. Приезжай лучше еще, в лес сходим, на речку – тут раки здоровенные, сварим на костре.
- Хорошо, Тихон, я, видимо, через день-другой сюда приеду на весь отпуск. Вот тогда мы с тобой по грибам и по ракам ударим.
Константин Иванович протянул руку и попрощался с Тихоном.
- Ну, до свидания, спасибо тебе за все, и за мать особенно…
И видя, что Константин Иванович снова как-то сник, Тихон неожи-данно заговорил громко:
- Слушай, ты не прав. Я счастливый человек. Ей-богу!
- Это почему же?
- А так выходит. Ни от кого не завишу, никому не должен. Ну что, моя взяла? - засмеялся Тихон.
Константин Иванович подумал-подумал, хотел было что-то отве-тить, но лишь согласно кивнул головой и медленно пошел на электричку.
Утром ему позвонили из Саблина и сказали, что мать…