Джинсы
Воды набрали и прилипли.
Мне кажется, мы крепко влипли.
Мне кажется, потухло солнце.
Прости меня, моя любовь.
Тихо.
Не слышно ни часов, ни чаек.
Послушно сердце выключа-ем.
И ты в песке, как будто в бронзе…
Прости меня, моя любовь.
Земфира – ПММЛ
Ты уже никогда не будешь ждать меня у входа в супермаркет, который стоит неподалёку от наших с тобой домов, зябко ёжиться, поднимая плечи, и курить эти свои дерьмовые, совершенно дерьмовые сигареты. Kiss Energy. Я никогда не понимала, я не могла себе представить, как можно курить подобную дрянь, но тебе они ужасно нравились, и ты не соглашалась ни на что другое. Только эти тонкие розово-оранжевые картонные трубочки в узкой пачке с нарисованным бокалом коктейля, которая так красиво смотрелась в твоей хрупкой, изящной кисти. Только этот запах ароматизированного табака на твоих волосах, губах, который когда-то раньше был мне противен, но потом как-то незаметно слился с твоим образом, и стал для меня одним из самых любимых запахов на свете. Говорят, что у каждого человека есть свой, персональный запах, который не перебить никакими дезодорантами и духами; однако чёртовы Kiss Energy прелестно справились с этой задачей лучше любых духов, и почему-то во все наши моменты, даже в те, когда мы были непозволительно близко – ты осталась в моей памяти не каким-то своим, отдельным запахом, а именно сладким запахом этих дешёвых зубочисток; но рядом с тобой он приобретал какой-то особый, неуловимый оттенок, которого я никогда не замечала раньше, хотя не раз до этого сталкивалась с людьми, курящими эту, - всё равно останусь при своём мнении, - ширпотребную гадость, недостойную уважающего себя курильщика.
Я сейчас говорю "никогда", хотя вовсе не уверена в нём и уж тем более в него не верю; мне кажется, человек просто не состоянии поверить в эти два страшных слова "никогда" и "навсегда". Сказать, к примеру, кому-нибудь, что его самый близкий, самый родной человек, - такое простое слово, - у-мер. И больше никогда не будет с ним, и не посмотрит ему в глаза, и не скажет ни единой фразы. Вы думаете, этот кто-нибудь поверит? Да нет, конечно. Нет, он сначала будет долго плакать, метаться по комнате, резать себе вены, или же молчаливо сдерживаться, что, может быть, ещё хуже, чем кромсать вены или метаться по комнате, - а затем навыдумывает себя Бога, чёрта, Сатану, рай, ад, реинкарнации, Харе-Кришну и отлетающую в небытие крупицу человеческой души, весящую четыре грамма, - меньше, чем пуля, - обязательно придумает себе самые невероятные вещи, лишь бы уверить себя, что непременно ещё встретится с тем, кого потерял. Лишь бы больше не слышать этого никогда, лишь бы оно не оглушало его больше и не ворочалось где-то в груди острым зазубренным лезвием, отчего-то невероятно тяжёлым, словно из чугуна.
И у меня там тоже если и ворочается, то очень слабо как-то и лениво. Всё потому, что я до сих пор верю, как дура, каждую секунду верю, что вот сейчас мой мобильник зазвонит, и высветит на экране знакомое имя, и твой тихий высокий голос скажет в трубку: "Ну что, завтра как всегда, на том же месте?" И мы сделаем вид, что ничего, - совсем ничего, - между нами не было. Ничего. Просто дружба. Или даже и её не было – я согласна и на это.
Ведь ничего же и не случилось, правда? Чистая правда, если вдуматься. Просто сначала нас было двое – двое неразлучных подруг, которые ходили вместе в школу и из школы, постоянно мотались вдвоём по школе на переменах и гуляли по парку с банкой какой-нибудь слабоалкогольной гадости или "Ред булла" и неизменной тонкой сигаретой. Я курила R1, ты курила Kiss Energy. В этом смысле нам было друг друга не понять.
Зато во всех остальных смыслах мы, как мне казалось, прекрасно друг друга понимали. О чём мы разговаривали? Да о том же, о чём и все остальные девчонки в нашем возрасте: парни, шмотки, проблемы дома, мечты о светлом будущем и прекрасном принце. В конце концов мы как-то сошлись во мнении, что ждать прекрасного принца бесполезно, и надо жить сегодняшним днём и брать ситуацию в свои руки. Кажется, в этом тоже ведь нет ничего такого – все девочки рано или поздно приходят к такому выводу? Да, казалось, что именно так.
А потом мы как-то начали так активно брать ситуацию в свои руки, что один раз, когда мы сидели у меня дома, склонившись перед монитором, твои руки оказались в моих руках. И твои губы – в моих губах. И мои – в твоих. И всё это – как-то надолго. И ты пахла своим неистребимым Kiss Energy, и ты была вся такая хрупкая и лёгкая, когда сидела у меня на коленях, а ещё у тебя на левой руке был кожаный шипастый браслет, который ужасно мешал целоваться.
А потом мы посмотрели друг на друга, и я убрала с твоей щеки прядку крашеных, чёрных, жёстких от лака волос, и спросила:
- Ну и какого?
А ты улыбнулась красными, хоть и с начисто съеденной помадой, губами и прошептала:
- Ничего страшного. Это у всех бывает.
И я, не уточняя ни что такое "это", ни у кого "у всех", просто молчаливо с тобой согласилась: да, конечно, ничего страшного. Да, конечно, у всех бывает.
А потом мы ходили по коридорам и боялись этих "всех", и шарахались от них, как от огня.
Мы боялись взяться за руки, хотя раньше позволяли себе это совершенно свободно; боялись поцеловать друг друга в щёку при встрече, в то же время как-то болезненно-виновато глядя друг другу в глаза, когда целовали в щёку других; боялись улыбнуться лишний раз и отчего-то прятали глаза, когда входили вместе в школу, и как-то одновременно и сразу делали каждая полшага в сторону. Боялись всех этих шуточек про геев, лесбиянок и извращенцев, которые так любят школьники в нашем возрасте. Боялись их взглядов, каждого взгляда на нашу парту; боялись соприкоснуться руками, читая на уроке один общий учебник. Боялись всего. Боялись всех. Все лозунги про то, что "Мы – современная продвинутая страна" и "Даёшь свободную любовь", как-то так сразу, мгновенно поблекли и испарились в никуда, как внезапно становятся пустыми и бессмысленными уверенные слова "сейчас в хороших клиниках всё делают быстро, надёжно и безболезненно" в тот самый момент, когда у тебя самой тест показывает две полоски.
А потом появился он.
Такая многообещающая фраза, как в любовном романе.
На самом деле, я где-то даже любила его. Во всяком случае, очень старалась его не ненавидеть.
Любила за то, что благодаря ему мы с тобой могли теперь безболезненно смеяться, соприкасаться и держаться за руки. Тогда наше одиночество уже затянулось, и подозрения вот-вот бы завитали в воздухе; теперь же появился он, и нас с ним поженили совершенно официально, и, став одной из тех самых "красивых пар", за отношениями которых с упоением следит весь коллектив, мы с ним дали нам с тобой возможность не вздрагивать от каждого взгляда.
Почти от каждого - от каждого, кроме его взглядов.
Но я ведь так старалась его за это не ненавидеть.
Не ненавидеть за жалобные, вымученные, недоуменные, обозлённые глаза, когда я в очередной раз убегала к тебе, торопливо поцеловав его на прощание в губы. С ним можно было на виду у всех целоваться в губы… чёрт возьми, мне это было уже не интересно.
Мы с тобой любили друг друга запретно, незаметно, урывками, с вечным адреналином в крови (или что там в неё должно выделяться?), у нас с тобой был свой вкус, запах, свои краски, свои фетиши. Я безумно любила тот шипастый браслет (если понюхать его, поднеся близко к носу, можно было почувствовать запах металла и кожи) и твои Kiss Energy. Не просто какие-то там, а твои: ты пропахла ими с ног до головы, и пропахла совершенно по-особенному; те же, другие, кто посмел курить твои сигареты, сразу делались мне противны этим своим чужим запахом.
Я часто думаю, что любила не тебя, а свой адреналин и твой запах. Я сейчас очень часто думаю об этом, измеряя шагами комнату и с ненавистью косясь на молчащий телефон.
А потом я смотрела вниз, на фонари, сквозь твоё запотевшее окно, и спросила:
- Ну и что мы будем делать дальше? Через месяц, через год… когда закончим школу?..
Мне до сих пор хочется кататься по полу и визжать, когда я это вспоминаю. Знаю, что не веришь.
Зачем спросила это я? Зачем – я? Неужели было не понятно, что только ты имеешь право задать этот вопрос? Ты – красивая, одинокая, у которой ни разу ещё не было парня, прожигающая со мной, может быть, лучшие, как ни банально, годы своей молодости? И как повернулся язык спрашивать подобное у меня, когда со мной был он, красивый, умный, состоятельный и любящий меня, когда я фактически постоянно изменяла ему с тобой, а тебе – с ним?
Я не знаю. Я никак не могу понять, как я вообще могла такое допустить.
И ты… ты ответила то единственное, что могла ответить. Никаких слёз и истерик, никаких требований и повышенного тона. Ты просто поднялась с кровати, взяла со стола пачку своих розово-оранжевых и зажигалку, и, как всегда, несколько раз безуспешно щёлкнув колёсиком, наконец зажгла сигарету и затянулась. Я слушала всё это, и уже решила, что ты не услышала моего вопроса, и даже успела обрадоваться этому, хоть это и было сущим бредом – как ты в этой пустой, тихой комнате могла его не услышать?
И ты затянулась и сказала:
- Бросай меня.
И замолчала. И ещё затянулась.
А я сидела и судорожно думала: что бы сказать, что бы сказать, что бы, чёрт возьми, сказать! А сказать тут уже было нечего. "Не хочу, не буду, я тебя люблю?" Да что толку, если вот этот вопрос – "что дальше?" всё равно никуда не исчезнет…
А ты спокойно, не спеша, продолжила:
- Уходи к нему. Сейчас. Не возвращайся ко мне больше. Не бойся… я найду кого-нибудь. Всё будет хорошо.
Я с того момента просто не переношу эти слова: "Всё будет хорошо".
Я молчала. Ненавидела себя, но молчала.
- Только можно тебя попросить?..
- Да, - севшим голосом произнесла я и несколько раз тихо кашлянула, не решаясь прочистить горло в полную силу.
- Пожалуйста, давай я не буду тебя больше ждать возле перека. И сидеть я с тобой больше не буду. И вообще, мы поссорились. Можно?
"Зачем?" – хотела спросить я, но вместо этого резко повернулась и посмотрела на тебя.
Хрупкая, тонкая черноволосая фигурка. Сидишь на кровати, спустив на пол, покрытый зелёным ковром, босые ноги, и куришь свои мерзкие зубочистки, так спокойно, медленно, будто мы только что обсуждали погоду. И пахнешь ими, пахнешь так, как уже никто и никогда в моей жизни не будет пахнуть.
Мне кажется, тогда я на секундочку поверила в "никогда". Захотелось кинуться к тебе, и обнять тебя, и стиснуть, и долго-долго не отпускать, и кричать, что мне плевать на всё, что я загублю свою жизнь, потому что в ней всё равно не будет, кроме тебя, ничего хорошего.
А ты повернулась ко мне, и я увидела твои глаза. Слёз в них не было, а больше я ничего о них словами не могу сказать. Просто не могу.
Но меня в детстве слишком много учили слушать разум, а не чувства.
И я бегло отвела взгляд, уткнув его в пушистый ковёр, и сжала кулаки так, что мои короткие ногти впились в ладони, и тихо сказала:
- Можно.
То, как я встаю теперь в школу на двадцать минут раньше, чтобы ни в коем случае не встретить тебя по дороге, то, как мы носим теперь лёгкие дамские сумочки без учебников, потому что сидим с друзьями-ребятами, то, как мы блеяли остальным что-то вроде "мы не сошлись во взглядах на творчество Рембрандта", оставляя грандиозную почву для всякого рода слухов о нашей размолвке, то, как я не смогла толком объяснить даже ему, почему мы больше с тобой не общаемся, но он, кажется, так ничего и не заподозрил – это, по сути говоря, не так уж и важно. Совершенно не важно.
Каждый раз, когда мы выходим с ним из школы, и идём от крыльца, обнявшись, под радостные и завистливые чьи-то взгляды, его рука на моей талии, - ты идёшь в другую сторону вместе со своими, - да и моими, - друзьями, и они все машут мне рукой, и я машу им в ответ, и наши с тобой взгляды пересекаются.
И мой позвоночник должен был бы чувствовать руку того, кто меня ещё, как ни парадоксально, кажется, любит, - а я всё смотрю на тебя, не отрываясь, до слёз, и мне кажется, что это единственное важное, что сейчас есть в моей жизни. А он не замечает, конечно, он даже того, что я смотрю, не хочет замечать.
А я всё хожу вечерами по своей комнате, и смотрю на те же самые фонари через такое же запотевшее окно, и жалею, что не могу выйти на балкон, потому что на улице минус двадцать – и комкаю телефон в холодных руках, которые вскоре становятся влажными. И каждый, каждый вечер мне кажется, что вот именно сейчас, именно сегодня, ты возьмёшь и позвонишь, и скажешь мне своим красивым тихим голосом те самые несколько слов, - ты ведь не можешь не позвонить и не сказать, ведь так? И это будет значить, что между нами всё как прежде, как будто ничего и не было, совсем ничего – да и разве что-то было?.. И мы опять встретимся у безлюдного в раннее время магазина, и ты опять будешь курить свои Kiss Energy, и мы пойдём, проклиная по пути предстоящие уроки, и поймём, что между нами всё-таки решительно ничего не было, ничего, совсем.
Знаешь, мне это так нужно – чтобы между нами ничего не было. Чтобы между нами хотя бы ничего не было.
Знаешь, каждый вечер, вечер за вечером, метр за метром наматываю по комнате вдоль тех самых наших фонарей – и я всё больше и больше понимаю, что, видимо, так никогда и не смогу поверить в наше никогда.