Новелла
Ещё на кафедре, агитируя меня съездить к нему домой на рыбалку, Дмитрий Пасюк интриговал меня знакомством со своим отцом:
- Признайся, тебе не приходилось видеть живого полицая!
Вообще-то я внушаю доверие незнакомым людям. Много раз замечал. Вот и сейчас, пока Митяй возится с лодкой, Данил Петрович показывает мне награды. Самая-самая - "Партизану Отечественной войны" 1-й степени. Ого! Второй – это многим, а вот первой – "За выдающиеся заслуги" – выдавали только таким прославленным командирам, как Ковпак, или Фёдоров. Пасюк – пусть, будучи начальником полиции маленького украинского городка, и выполнял какие-то задания партизан, но заслужить такую медаль…Дмитрий говорит, что и сам не знает. Его отец, мало того, что ничего не рассказывает ("время не пришло"), но и не носит наград, не посещает в День Победы официальные чествования фронтовиков с халявной выпивкой и "партизанской кашей", а юбилейные награды получает в кабинете Первого Секретаря райкома.
Всё-же, я кое-что из него выудил, пользуясь тем самым своим талантом – обращать симпатии других себе на пользу. Правда, этих сведений достаточно лишь для версии, но на безрыбье… и версия сойдёт. Рождению версии способствовал приезд рыжей Любки.
Когда-то здесь протекала речушка, такая себе – с разгону перепрыгнешь. Потом вместо моста построили дамбу (которую до сих пор называют "мостом"). И получился разлив – глазом не окинуть. С камышами, лилиями, бегающими по воде водяными курочками и мощным рыбохозяйством. По утрам вдоль берега на своей моторке делает "облёт" инспектор, тут же продающий билетики всем, кого засечёт с удочкой. Хотя билетики дешевые, ну – лишней пачки сигарет не купишь, рыбаки всё едино – заслышав стук мотора, сворачивают удочки, делают вид, что пришли на пикник, и ждут, пока инспектор удалится. Тот, не сбавляя скорости, грозится пальчиком, мол "ещё вернусь", но местные знают – не вернётся, потому как хозяйство большое, подкормку возят грузовиками, да ещё доставляют забот инспектору негодники - те, что приходят с ятером – сетью-пауком, и собирают не сеянный ими урожай карпа – мешками, для базара. Рыбаки тоже приходят с подкормкой, вроде бы своей, но с тех же грузовиков. Такие рыжеватые колбаски, а в них – отжимки подсолнуха, кукурузы, каких-то злаков, - хоть сам ешь. Её, эту подкормку, можно купить на местном базаре. И люди берут для домашней птицы, а то и для поросёнка.
Параллельно берегу разлива тянется улица. Территория между улицей и водой называется "Матня". Чтоб вы не рылись в словаре Брокгауза и Ефрона, (можете и не найти), знайте, что так на Украине называли две вещи: свисающая часть ятера – рыболовной сети; а также - та часть мужских брюк, которая препятствует мужскому достоинству выглянуть на свет божий. Во всяком случае, если услышите женский шепот "Застебни матню", то будьте уверены – речь не о ятере. Иногда сказанное надо понимать в прямом смысле, - для рассеянных, а иногда в переносном, мол – "заткнись". Ладно, с этим термином разобрались.
Почти во всех усадьбах Матни есть лодки, а берег оборудован причалами. Между усадьбами к берегу ведут переулки, открывающие кусочки побережья для всех желающих.
Такой переулок был и возле усадьбы Пасюков. Когда-то Данил Петрович привёз два самосвала шлака из паровозных топок и разровнял по переулку и по дорожкам усадьбы. Шлак вписался в глину с песком, да так, что в распутицу можно ходить, как по асфальту.
Машины там ездили редко, и структуру не нарушали
Чёрный лимузин, затормозивший в переулке возле калитки, всё-таки отбросил несколько кусочков шлака, и они забарабанили по штакетнику.
Данил Петрович как раз доставал фотоальбом, но теперь отложил это занятие на потом, и вышел на крыльцо.
Водитель, высокий мужчина, обошел машину и помог выйти женщине. Перед нами возникла невысокая, яркая, непривычно шикарно одетая женщина. Она тряхнула головой и по плечам её красно-рыжими волнами рассыпались волосы.
- Дядько Данило! Не узнаёте?
- Любка! Ой ты, бисова дивка, ач яка вона!
Он заспешил к калитке, попутно восклицая:
- Сыну, Мытько, гляды, хто до нас пожалував!
Женщина тоже сделала шаг к калитке, потом обернулась к спутнику:
- Wir gehen, Hans, gehen wir! Bitte. Geniere sich nicht! (Идём, Ганс, идем, не стесняйся)
Дмитрий вышел из-за дома, вытирая руки ветошью.
- Ты гляди – рыжая фрау! Ах, ты, заразочка! Не узнал бы!
Довольная произведенным эффектом, "фрау" Любка зарделась и стала ещё рыжее.
- Ганс всё понимает и даже иногда по-русски высказывается. Он вам понравится!
- Ишь ты, какая! Как всегда – уверенная и напористая, чертяка в юбке! – вроде бы ворчал хозяин, заводя гостей в дом.
У Любки глаза светились радостью, видно было, что ей по душе и это ворчание, и эти прозвища.
Я вот иногда задаю себе вопрос: знала ли Любка, какую роль в её судьбе сыграл "дядько Данил", и поведал ли он ей – кем был её отец. И сам себе отвечаю: нет, судя по тому, что он и сыну многого не говорил, то уж Любке – и подавно.
Но что она могла догадываться… У неё, насколько мне удалось выяснить, было какое-то мистическое предчувствие своего будущего, чутьё на то, что и объяснить невозможно. После войны они перебрались в город и их дома, скорее всего – не случайно, оказались рядом.
Любкина мать, бывшая партизанская связная – Ганна (в отряде её звали – Гандзя), напившись, доставала свою медаль "Партизану Отечественной войны" 2 - й степени и поблекшую фотографию с партизанской свадьбы. Показывала фото геройского отца Любки, и рассказывала, как партизанский фельдшер сшила ей фату из трофейной немецкой марли. Но так было до тех пор, пока Любка, научившаяся считать вообще, а до девяти - в частности, не выяснила, что сама она родилась через полтора года после гибели этого "отца". Любка, уже не раз убегавшая из дому от пьяных разборок матери с отчимом, на этот раз озверела и высказала матери всё справедливое и несправедливое вместе:
- Заткнись уже! Твой муженёк из-за тебя подорвался на собственной мине! Потому что ты со всем отрядом б…ла! Ты и сама не знаешь, от кого меня выродила!
Она так и сказала, да ещё повторила:
- Выродила!
Мать рыдала, но Любка и потом не раскаивалась, а когда отчим на неё замахнулся, мол - уважай мать, она пригрозила:
- Только тронь – дядьке Даниле скажу!
Мать долго носила в себе эту размолвку, не зная, как да что сказать, только как-то мимоходом заметила:
- Я-то знаю, тебе лучше не знать!
Хотя сказано было ни к чему, безо всякой преамбулы, Любка поняла, о чём речь:
- Ну и не надо!
Ей, конечно, очень хотелось узнать, кем был её отец, но она понимала, что если и сейчас мать не прокололась, то пытать её бесполезно – не скажет.
Партизанский муж был законным. Сам Вершигора, начальник разведки при Ковпаке, составил, выдал им свидетельство о браке. Но мать была партизанской связной, поэтому свидетельство переправили в Москву, а фото печатать в газете запретили. В сорок пятом один из бывших партизан, встречавшийся с Вершигорой, привёз ей и свидетельство о браке и это фото… На основании этого партизанского документа выписывать свидетельство о браке на законном бланке уже не было смысла, нет человека - нет проблемы.
10 февраля 1946 года на первых послевоенных выборах в Верховный Совет Ганна была председателем участковой избирательной комиссии и восседала на избирательном участке с медалью на жилетке строгого костюма. Конечно, в потоке голосующих было много женщин с «иконостасами» на груди, но и партизанская медаль была в цене. Правда, перед тем ей подпортили настроение смершевцы*. На нескольких допросах следователь пытался выяснить, кто мог её предать, и как ей удалось уйти от облавы из небольшого села в пяти километрах от города. Список людей, которые могли её предать, они с Данилом Петровичем дотошно перебирали ещё тогда, в январе сорок четвёртого. Сейчас бросать тень на непричастных людей не хотелось, а следователь, как гвозди забивал, требовал:
- Фамилии! Фамилии! Фамилии!
Как ни странно, они не настаивали на вопросе, кто помог ей укрыться. Ганна бы и не сказала, кроме того, что сообщила на первом допросе: пряталась на чердаке сарая местного полицая, и что немец выпустил по сену автоматную очередь, но её не зацепил. Немцы столько раз "расстреливали" то подводу с сеном, то стог, что эта версия не могла не прокатить. На самом деле, это была та самая страшная тайна… Скажи она её на суде, когда судили того полицая, может быть парень и остался бы жить. Хотя кто знает… Суд ему жизнь оставил, а вот зэки в ссылке – убили.
Любкино детство лёгким не назовешь. Рыжая, некрасивая, в блеклых мамкиных кофтах, такой её помнил Митя, сын Данилы Петровича. Правда, фигуркой Любку бог не обидел. Лет семнадцать ей было, когда однажды по пьянке, Митя хотел её «пожалеть», но получив оплеуху, только ругнулся:
- Потороча* рудая! А туда же!
Такой же отпор получали и другие парни, и тогда, когда Любке было восемнадцать, и когда – все двадцать. Она шла к какой-то своей цели, неведомой для всех, да и для неё самой.
Данил Петрович иногда встречал Ганькину рыжуху на старом польском кладбище, где она плела себе венки из желтых одуванчиков, или собирала шампиньоны, облюбовавшие края лежащих плашмя обломков плит с полустертыми письменами.
Нашла «своего» немца рыжая Любка в своём же городке, когда строился газопровод. А вот немецкий язык, едва его начали преподавать в четвёртом классе, Любка полюбила сразу, за что и получила школьную кличку «фрау». Вот и скажите после этого, что она не предчувствовала свою судьбу.
Кстати о немецком языке. К нему на Украине всегда было особое отношение. Ведь учили в школах и английский и французский. Немецкий язык – это отдельно… Немцы прошлись по Украине дважды и оставили странный след… не сказать – враждебный, как и не сказать – дружелюбный. Это какой-то особый след, отразившийся и в лояльности к захватчикам, которую проявила значительная часть населения, по крайней мере, в начале оккупации, и в злом беспощадном сопротивлении в конце. Как будто люди мстили не только за проделки оккупантов, но и за обидный обман... Было здесь и уважение к побежденному, но сражавшемуся до последнего, врагу. Возможно, сыграл свою роль и тот фактор, что ещё после первой мировой много народу вернулось из немецкого плена, а тогда не было таких зверств в отношении пленных, как в годы второй мировой. Вернувшиеся из лагерей в Австрии и Германии рассказывали о жизни немцев там, в Германии, жизни такой, какой она должна быть, и какой у нас никогда не будет... Долгое общение с постояльцами - немецкими солдатами, в массе своей - простыми людьми, с мечтами о мире, о возвращении к семьям, даже сочуствие от некоторых этих солдат, какое-то смутное единение людей разных народов, на которых обрушилась одна беда, - всё это сказывалось тоже. Словом, отношение к немцам, более близким, чем французы и англичане переносилось и на особость немецкого языка.
Приехав на каникулы, Любка, как и другие девушки, бегала на Старый Бульвар, где была оборудована танцплощадка. Часто, не дождавшись приглашения к танцу, она уходила с площадки, и одиноко сидела на развалинах старинной крепости, глядя на разлив, в заводях которого отражались звёзды и огни фонарей с той стороны.
Строившие газопровод немцы построили целый квартал из четырех домов и магазин. Жители так и говорили: «немецкие дома», «немецкий магазин». Продавцом в немецкий магазин устроилась работать Ганна.
Приехав на похороны отчима, обнимаясь с мамой, Любка выдавила:
- Теперь – скажешь?
- Никогда! – и Ганна уткнулась в Любкино плечо.
Любка поняла, что мать унесёт эту тайну и в могилу.
После смерти Любкиного отчима Ганна остепенилась, выпивала редко, если кто угощал – не отказывалась, но сама инициативы не проявляла.
В тот день я с утра ушел «кататься» с удочкой сам. Именно «кататься», потому что, хотя солнце было ещё низко, но время клёва прошло. Вскоре я причалил к островку. Там уже сидел дедок, и я спросил, не помешаю ли. Он улыбнулся:
- Так вже и рыбачиты ****но. Сидай!
Потом глянул на меня как-то странно:
- А ты, часом, не гость того старого паразита – Данилы?
- Он самый. Почему – паразита?
- Так було дило - народу много сгубил.
Я решил заступиться за Данилу Петровича:
- Вы ошибаетесь! У него – партизанская медаль!
- Та знаемо! Тилькы, недобра та медаль.
- Отчего же?
- Он к немцам сразу со списком пришел. А в том списке – не було ниякых ни пидпильщикив, ни ворогов Советов. Принесли их в жертву. Как ягнят на заклание! Была, правда, одна стерва, хотела переводчицей устроиться. Та заслуживала кары. Дитё цыганское зверям отдала. В душегубку ихнюю. Ну, ту, с подачи Данилы, угнали фрицы кудысь. А остальных в лагеря увезли. Сразу не убили. Тогда, в сорок первом они были ещё добрыми, подлащивались к народу.
Это объясняло многое. Но всё-же вечером, я передал Петровичу смысл этого разговора, сгладив по возможности, углы.
Данил Петрович помолчал, - как раз был занят тем, что разливал по рюмкам горилку.
Потом, выпив и закусив, ответил:
- Не моя в том провина, и не я списки писал.
Со мной Петрович не юлил, а выпив, даже разговорился.
- Организовать подполье здесь было невозможно. Народ разношерстный, много лояльных к новому режиму. И еще – венгерская диаспора… Вот тут мы ошиблись, здорово ошиблись. От этой диаспоры – ни одного полицая. А когда проходила мадьярская дивизия, - чего они не делали, но так и не заполучили к себе ни одного нашего венгра. Несколько преданных людей уже в сорок третьем я нашел, но пришлось отдать их Ковпаку.
Постепенно я вытянул из него и то, о чём не мог предполагать, да и не читал нигде:
- В сорок втором, под осень, я получил строжайшую директиву, - никакого подполья! Желающих драться – к Ковпаку. А в моём районе – не рыпаться! Главное – два сахарных завода. Мешки с сахаром, мукой и солью шли в бригаду Ковпака почти открыто. Но главное – сахар. Он в отдельные дни, да при дальних маршрутах заменял партизану хлеб! И вот, были у каждого возницы - немецкие аусвайс. Да мои люди на всём маршруте. Вот так было налажено. А в сорок первом все наши лесные склады, поспешно созданные перед отступлением, были разграблены населением, или выданы немцам. Не знаю, с тем списком чекисты вроде как меня подставили, но, думаю, иначе было нельзя. А ну, как другого назначат! Война – жестокое дело!
Мы ещё о многом поговорили, в том числе и о Любкиной матери – Гандзе. Она была его личной связной, но и для неё был уже патрон в его револьвере, если бы не тот рыжий полицай… Поймал девку, затолкал в свинарник… Ушла она от него через два дня.
Облава была серьёзной, явно по наводке. От леса связную отрезала цепь солдат. С другой стороны деревни – пятеро полицаев. Полицаями руководил сам Петрович. Связная не должна попасть в руки гестапо!
Немецкому офицеру он поручился за своих людей. Тот, перед тем, как увезти свою команду, уже садясь рядом с водителем грузовика, сказал Петровичу:
- Gut? Glaube ich dir! Noch mehr werde ich glauben, wenn Du den Banditen nehmen wirst! (Хорошо, я тебе верю! Ещё больше поверю, когда возьмёшь бандита!)
И Данил Петрович почувствовал в словах немца такие угрожающие нотки, что понял – пора уходить и ему самому.
И действительно было пора. Отряд Ковпака ушел на Запад,к Карпатам, да и самого Ковпака заменил Вершигора. Директора сахарного завода взяло гестапо. В общем - кольцо сжималось. (После войны стало известно, что в суматохе бегства гестапо дело до конца не довело, тот директор был вывезен в Австрию, где у охраны жена выменяла его на свои драгоценности).
Петрович тому рыжему полицаю, который был из местных, только сказал:
- Смотри у меня, жених!
По тому, как тот стал ещё рыжее, понял – связная у него.
Да, в кино все наши партизаны и подпольщики – благородные рыцари. Конечно, и хотелось, чтобы такими были все. Но – люди разные, да сволочь с оружием в руках… да кругом война…
Данил Петрович не хмелел. Он всё так же твёрдо рассказывал. Делая паузы и взвешивая каждое слово. Я понимал – ему давно хотелось выговориться…
Любка шла с базара и остановилась посмотреть, как немцы кладут асфальт на ведущем к рынку тротуаре. Она впервые видела такое: вместо привычного для такого случая катка – устройство, которое прыгает, как лягушка. Рабочий выключил мотор и протянул Любке американскую жвачку в блестящей обёртке. Лизка передёрнула плечиками:
- Ещё чего!
Сначала отвернулась от немца. Потом, неожиданно для самой себя, повернулась к парню, выхватила у него жвачку, кинула:
- Danke!
Пошла, немного виляя бёдрами. Знай наших! Не оглянулась ни разу. Хотя знала – немец смотрит ей вслед. Мотор на «лягушке» застучал, когда Любка была уже далеко.
Вторая встреча состоялась на Старом Бульваре. Немецкие рабочие, опасаясь конфликтов с местными парнями, на танцплощадку не заходили. Но по парку прогуливались. У одного-двух из них появились подружки. Молодость брала своё, не считаясь с границами.
Любка, невостребованная на танцплощадке, удрала на своё любимое место. Вскоре рядом оказался тот самый немецкий парень, что угощал жвачкой. Он, как потом оказалось, поджидал её. А когда Любка заговорила с ним на немецком языке, он понял – судьба!
Любила ли своего немца сама Любка? Вполне возможно, хотя, учитывая её целеустремлённость… кто сможет утверждать хоть это, хоть обратное? Будет так, как захочет того сама «рыжая бестия» - фрау Любка!
*). СМЕРШ – сокращение от «Смерть шпионам» - контрразведка. В конце войны в СССР было три подразделения СМЕРШ: ГУКР НКО (Сухопутные), УКР НКМФ(флота) и ОКР НКВД. Ганну допрашивал, скорее всего, следователь ОКР НКВД, потому что именно это подразделение занималось фильтрацией населения, побывавшего под оккупацией.
*). Потороча – не литер.выражение, соотв. – нескладуха, примен. равно к мужчине и к женщине.
Продолжение темы:
http://www.proza.ru/2009/03/10/115