По закону и по понятиям

       

            



   
    В один из дней   зимой 1954 года 1-й секретарь Тамбовского обкома комсомола – назовём её «девицей» - прибыла на вокзал, чтобы поездом  Тамбов-Москва ехать на какое-то совещание или конференцию в столицу.  Морозный вечер, падает снежок. Стоя на перроне у ступенек вагона, она болтает с провожающими её коллегами. Настроение – чудесное,  впереди Москва ( все мечтали и стремились ехать туда), интересные встречи, мероприятия… Прозвенел 1-й удар станционного колокола, возвещающий о скорой отправке поезда. «Девица» - за чемодан, а его нет!  Растерянность, оглядки вокруг, надежда, что  кто-то пошутил и наконец - горькая реальность: как же это могло произойти?! «Со мной, такого не может  быть, подобные истории происходят с кем угодно, но не с такими, как я!»  И -  ужасное чувство унижения, что именно тебя, секретаря обкома комсомола, призывающего молодёжь со всех трибун к бдительности, к борьбе со всякими «пережитками», так нагло  облапошили, обдурили, выставили дурой и головотяпой.  Ситуация просто нестерпимая! Да ещё, если в исчезнувшем чемодане, кроме самых лучших вещей, которые ты везла для Москвы, лежали и документы «для служебного пользования», в том числе, и доклад о  результатах деятельности  областной комсомольской организации! В общем, по тем временам  большой скандал!
«Девица» всё-таки уехала, по дороге,  в Мичуринске местные  «комсомолята» подобрали ей  необходимые вещички, чтобы не осрамиться в столице.

.
    После этой кражи события стали раскручиваться следующим порядком. Немногочисленная железнодорожная милиция  города Тамбова   подняла  на ноги все свои кадры. Её оперативники  рыскали в поисках пропавшего чемодана всю ночь.  Часов в 5 утра задержали шедшего  по железнодорожным путям гражданина, в руках у которого был  чемодан.  Его прямиком – в линейный отдел милиции. Задают вопрос:
- Что в чемодане?
Он стал перечислять, что там находится, но когда чемодан открыли,  стало ясно, что его  содержимое абсолютно не совпадает с тем, что он называл.  Тогда задержанный, который оказался Поповым, только что освобождённым из мест заключения по амнистии, тут же перестроился и  заявил:  чемодан он нашел случайно  на железнодорожных путях.  Как совершенно исправившийся преступник, освобождённый по этой причине из мест заключения, он честно хотел сдать чемодан, куда положено, и нёс его  в милицию. Знать, что в чемодане он не мог,  поэтому,   перечисляя вещи, говорил неправду. А сейчас он говорит всё , как есть и просит принять эту находку и  передать все вещи тому, кто их потерял, то есть  потерпевшей.  От неё он надеется получить заслуженную благодарность. И всё это – с наглой  ухмылочкой, мол, попробуйте, докажите, что это не так!
Осмотрев содержимое чемодана, ребята поняли, что в нём вещи той самой «девицы» (перечень вещей у них был) и всё в полной сохранности, чему они очень обрадовались. Гора с плеч! Проверив по учётной картотеке 1-го спецотдела, выяснили, что Попов  был 6 раз судим за кражи. Рецидивист,  из тех  отпетых воров и бандитов, на которых, как неожиданный подарок судьбы, свалилась  амнистия 1953 года. При этом,   довольно молодой человек, лет 25-30-ти.
    .  Когда Попова на всякий случай предъявили на опознание  потерпевшей, она его, конечно,  не опознала. А он её, секретаря обкома комсомола, да ещё кандидата в члены бюро обкома партии, после окончания опознания очень нагло оскорбил, заявив, что  таких комсомолочек он «имел», и  не только за  деньги, но и бесплатно. 

     Следователей в железнодорожной милиции  Тамбова не было, поэтому расследованием  преступлений, случавшихся на их территории,  обычно  занималась их    вышестоящая организация. Но из-за личности потерпевшей дело  приобрело некую общественно- политическую окраску. (Такое отношение к любому преступлению, если оно  задевало партийно-комсомольскую элиту, даже среднего ранга, сохранялось ещё долго, аж до развала СССР.  Представители этой элиты позиционировали себя, как символ прочности и  незыблемости самого строя!). Поэтому материал  на арестованного рецидивиста Попова, ввиду его (материала) такой особой значимости,  прокуратура направила в наш следственный отдел – областного управления милиции.  А учитывая,  что это   элементарное уголовное дело    оказалось  на контроле в партийно-советских органах, его принял к собственному производству заместитель начальника следственного отдела областного управления  майор   Николай Петрович  Кручинин. Он оказался на этой должности незадолго до описываемых событий. Вначале в милицию   был переведен из госбезопасности на должность начальника ОБХСС области. Но там проштрафился – очень «сблизился» (разумеется,  небескорыстно!)  с торговыми работниками.  Вот и пошел на понижение к нам, «на передовую». Родом он был из Крыма, до войны учился в Харькове. Всю войну  провоевал в партизанских отрядах в  Крыму, куда был направлен,  как работник НКВД.
   Строго говоря,  в нашем небольшом отделе (всего вместе с начальником нас было 8 человек) заместитель  просто не был нужен. Николай Петрович Кручинин был человеком бурного темперамента – свойство настоящего южанина. По коридорам управления ходил, подчёркнуто очень быстро, почти бегал, по лестницам взбегал, перепрыгивая через ступеньки –  этой своей торопливостью как бы демонстрируя постоянную чрезвычайную занятость. Но делать-то ему особенно  было нечего. Поэтому, сидя в одиночестве в своём большом кабинете, он часто вызывал меня к себе и с нескрываемой  ностальгией рассказывал мне, харьковчанину, близкому ему по духу, об Украине,  о Харькове, где он учился до войны, а  особенно, о Крыме, где  родился и где воевал. Всю войну он  провоевал в партизанских отрядах в  Крыму, куда был направлен,  как работник НКВД. Из его рассказов я уже тогда понял, что партизанские отряды  фактически   были подразделениями НКВД,  в которые было  мобилизовано местное население из числа (в основном) бывшего - до оккупации -  советского и партийного актива. Публикации о таком порядке формировании этих отрядов появились в печати лет через 15-20 после этих рассказов Кручинина.
   Надо сказать, что время, когда приключилось описываемое событие, было особенное.
     Это был период, когда,  хоть ещё и очень робко, но уже начали звучать требования о необходимости соблюдения социалистической законности. После многих лет жестоких сталинских репрессий, это было совершенно новое веяние. В 1953 году вскоре после смерти Сталина  была принята амнистия,  которая освободила сотни тысяч уголовных преступников, в том числе, рецидивистов, осуждённых за тягчайшие преступления.  («Политических», невинно осуждённых, тогда ещё  не спешили освобождать. Их, сначала выборочно,  стали отпускать в конце 1955 года, а в основном, уже в массовом порядке – в 1956 г., только после ХХ-го съезда партии)
 До этой амнистии в стране была  более-менее спокойная криминальная обстановка. А то, что стало твориться на её необъятных просторах  после  освобождения отпетых воров и бандитов, трудно  описать. Уже на пути   домой из мест заключения, в поездах, на станциях, где угодно, они грабили, насиловали, убивали (Это потрясающе, гениально показано в фильме «Холодное лето 53-го года»).
  Правоохранительные органы ни количественно, ни качественно не были подготовлены к этой дурацкой амнистии. Поэтому и получилось по гениальному определению уже нынешнего нашего современника В.С. Черномырдина: «Хотели, как лучше, а получилось, как всегда».
 После  многих лет  сталинских репрессий наступила  «оттепель» - время  надежд на демократические перемены.  Для   оперативников же  и следователей это время на оттепель мало походило, скорее,  для них оно больше напоминало  заморозки.  Тем, кто раньше  мало считался с  законом, пришлось  вспомнить, что существует  и Уголовный и  Уголовно- процессуальный Кодексы,  и  необходимо их соблюдать. «Сверху» на это уже стали обращать внимание.  Иначе невозможно было прекратить беспредел, царивший раньше в органах. И что было самое непривычное,  так это,   имея дело с бандитами,  не забывать и об их правах, закреплённых в законе!  Очень трудно было перестраиваться. Особенно старым, кадровым работникам.
 
 Именно в связи с этими, новыми,  непривычными, но нормальными требованиями  вспоминаются некоторые трагикомические ситуации того времени.
   Николай Петрович Кручинин был как раз из числа  старых кадровых работников «органов».
Для него это дело казалось  совершенно ясным: есть преступник, 6 раз судимый, задержан с крадеными вещами. Что ещё-то надо? Запросто можно и отличиться перед партийным начальством, от которого зависело  всё, а  прежде всего,  дальнейшая карьера. Тем более, что по своей практике работы в НКВД и МГБ  Кручинин привык легко и непринуждённо направлять в суды и «тройки»  дела и с более слабыми доказательствами,  или вообще без таковых.  Раньше он обычно имел  дело с такой категорией  подследственных, как учителя, инженеры,  пленные немцы,  или лица, сотрудничавшие  с немцами, то есть с «политическими».  С ними можно было разбираться как угодно, любыми методами, и приговоры по их делам были предопределены. Но этот уголовник - рецидивист Попов был отнюдь не «политический», да и времена, как я упомянул, уже были другие.
Майор Кручинин был полон энтузиазма и на примере работы по этому делу  решил обучить искусству ведения следствия меня, тогда ещё совсем молодого следователя, совсем недавно окончившего институт и направленного на работу в милицию. (Мы - я и двое моих товарищей  - были из числа немногочисленной группы  молодых специалистов, выпускников Харьковского юридического института, впервые направленных на работу в милицию).

  Однажды он  позвонил мне:
 - Володя, заходи.  Будешь  у меня на конкретном деле учиться: как составлять постановление,  как предъявлять обвинение и допрашивать арестованного в качестве обвиняемого, ну, и т.д.  Будешь присутствовать на допросах, очных ставках,  В общем, весь цикл. Дело серьёзное и очень важное!
Захожу  к нему. При мне он составил постановление о привлечении  в качестве обвиняемого Попова к уголовной ответственности и велел привести арестованного.
Ввели Попова.  Небольшого роста, худощавый, с мелкими, заострёнными чертами бледного, невыразительного лица. Цвета глаз не помню, но запомнилось - это были  злые глаза. Вел он себя развязно, даже нагло. Не поздоровался, сразу, без разрешения, вопреки заведенным и хорошо ему знакомым правилам, плюхнулся на  прикрученный к полу стул.
Кручинин сразу взвился
-Ты как себя ведёшь, рвань лагерная?!
Попов ему тут же в ответ
- Ты  мне не тычь! Времена не те! А то вызову прокурора. Зачем меня вызвал?
Николай Петрович, не ожидавший такого отпора, слегка опешил и перешел  на «Вы». Стал зачитывать постановление о привлечении  в качестве обвиняемого. Попов внимательно выслушал, а затем спокойно, медленно и раздельно сказал:
- Слушай внимательно, мусор безграмотный!  Потому что больше по делу, которое ты мне нагло шьёшь, я говорить не буду. Разъясняю: я кражи не совершал. Вещи нашел.  Шел сдать их в милицию. А главное,  никто не видел, что я украл! У тебя нет ни одного свидетеля, который видел, что я украл чемодан. Нет у тебя и  ни-че-го  другого:  что я кому-то рассказывал  про эту кражу, или что кто-то  кому-то рассказывал про меня, что я говорил такое. Понял?
  Так Попов  грамотно разъяснял  майору Кручинину  теорию доказательств - о прямых и косвенных уликах!
   -Так что, освобождай меня, пока не поздно,  из-под стражи. Сам знаешь, сейчас другие времена, будешь иметь неприятности!
Кручинин сидел ошарашеный и растерянный.  До него дошло, что доказательств вины Попова, действительно нет никаких. Но, с другой стороны: это же вор-рецидивист! Более того - по прежним своим делам он садился, в основном, за чемоданы, сумки, которые брал «на бану», то есть, на вокзалах!   И сейчас, по этому делу тоже задержан  ночью,  и тоже на железнодорожных путях, и  с краденым чемоданом в руках!  Что может быть убедительнее?!
Уже не повышая голоса, Кручинин вежливо предложил Попову подписать документ о том, что он ознакомлен с предъявленным ему обвинением. Тот нагло, наотрез отказался подписывать  любые следственные документы, давать показания и подписывать протоколы допросов.  И добавил, с ненавистью глядя на Кручинина:
- Я ещё доживу, когда самолично буду вешать таких, как ты, коммуняк, на столбах! – И, обращаясь ко мне:
- И тебя, сучёнок, буду вешать! Ты к тому времени обязательно коммунякой тоже будешь!
И далее, всё больше разъяряясь, продолжал нести ужасную по тем временам антисоветчину, сопровождая  её  отборным матом. Пришлось вызвать понятых и в их присутствии фиксировать полный отказ Попова сотрудничать со следствием. При понятых он уже вёл себя вежливо и корректно и объяснял им, что он – невинная жертва.
Вот так прошел этот урок обучения меня порядку ведения следствия…

  Я прекрасно понимал, что Попов  вор, что он украл этот чемодан. И при этом так нагло и по-хамски ведёт себя!  Хотелось наказать его  за это - найти  дополнительные  доказательства, чтобы  не смог он, мерзавец, вывернуться.
    Мыкались мы с Николаем Петровичем целый месяц, чтобы разыскать хоть какие-нибудь свидетельства среди местных вокзальных и не вокзальных блатных.  Но Попов был типичный  «залётный» - рванул с места преступления, и нет его. Местные блатные их не жаловали  и  хотели нам помочь. Но Попова никто в Тамбове  не знал и не видел. 
Нашей основной задачей было установить возможного скупщика краденого, «барыгу». Считали, что Попов должен был с кем-то договориться, чтобы сбыть вещички из чемодана. Не мог же он разъезжать по стране с краденым чемоданом! Для вора всегда не  менее важно было не только украсть, но и избавиться от краденого, от вещественных доказательств. Это -  перво-наперво!  И,  конечно же,  получить от «барыги» деньги, обычно это    не более 25-30 процентов от стоимости украденного.

   По заведенной технологии Попова неоднократно вызывали на допросы.  Показаний он, как и обещал, никаких не давал, документов не подписывал. Охотно разглагольствовал о жизни, в том числе, о лагерной. Рассказывал и о том, как совершил кражу чемодана у этой «девицы». Но не для записи! Отношения с ним у нас наладились, он привык к нам, а мы – к нему. Роли были распределены, всё устаканилось. Любопытно, что именно от него я впервые услыхал о «ворах в законе»  (в институте нам о них ничего не говорили), о воровских законах и прочую лагерную «лирику».
  Закончили мы следствие, так и не добыв никаких дополнительных доказательств, и с обвинительным заключением направили дело в суд. В суде дело должен был рассматривать очень дотошный судья Поликарпов. Кручинин  переживал,  понимая, что по формальным признакам оно может быть прекращено. Но не направлять дело в суд тоже было нельзя. Невозможно было игнорировать наше внутреннее убеждение в том, что преступление совершил Попов!  Да и вышестоящим начальникам невозможно было ничего объяснить – ведь «вор должен сидеть»!  Поэтому Николай Петрович попросил меня поприсутствовать в судебном заседании при рассмотрении дела. Тем более, что  судья Поликарпов  хорошо знал меня. По мнению Кручинина  моё  присутствие в зале суда будет подчёркивать  заинтересованность в положительном (для нас!) исходе дела.    А мне было тоже интересно, как пройдёт судебное рассмотрение дела, в  расследовании которого я как бы  участвовал. ( Раньше я никогда не присутствовал в судах при рассмотрении таких дел) Наконец, я ужасно хотел, чтобы вор Попов сел за решётку  и надолго.
Итак,  действующие лица происходящего в суде:

  Судья – Иван Поликарпов, средних лет, плотненький, невысокого роста, с намечающейся лысиной. В нашем кругу он был известен своей манерой сидеть за судейским столом с полуприкрытыми глазами.  Наверное, от нудности отдельных заседаний его просто клонило ко сну, периодически он слегка задрёмывал. Иногда, когда справляться  с дремотой  становилось невмоготу, он незаметно, тихонечко подзывал секретаря судебного заседания, что-то шептал ей, она выходила. Заседание продолжалось без секретаря. Она возвращалась  и что-то незаметно подавала судье (Это был флакончик с нашатырным спиртом – все об этом знали!)  Поликарпов склонялся к  флакончику, вдыхал из него, вздрагивал и, очнувшись, вскидывал, как бы встряхивал, голову. После чего со слегка вытаращенными глазами и  с особой заинтересованностью смотрел на всех в зале и какое-то время энергично, активно вёл процесс … до следующего приступа дремоты!

Обвинитель – прокурор Промышленного района г. Тамбова  Прусанов. Видный мужчина, с большой лысиной, довольно грузный, уже очень немолодой,  очень грамотный юрист. Главной  особенностью, выделявшей Прусанова,  был его громоподобный,  как у церковного дьякона, голос, густой бас. Каждый вопрос, каждое  заявление у него звучало грозно, заставляя вздрагивать публику, свидетелей и выводя из сонного состояния судью Поликарпова.
В  процессах у Поликарпова,  в которых участвовал Прусанов, случались  анекдотические ситуации, становившиеся  достоянием всей юридической общественности Тамбова. Судили как-то несовершеннолетних воришек. Поликарпов решил придать процессу показательный, воспитательный характер. Шел допрос  ещё хоть и малолетнего, лет 14-ти, но уже отпетого, без всякой надежды на исправление, вора.  Судья Поликарпов ласково так, из всех сил демонстрируя свои педагогические  способности и усилия, вопрошает:
- Вот ты скажи, Петя! У тебя  мама есть?
Тот, набычившись, глядя в пол, отвечает:
- Ну, есть...
-А она тебя любит?
-Поди, любит…
-  Что ж ты её так огорчаешь  Петя? Ведь она тебя одевает?
-Да одевает…
-Кормит она тебя?
- Ну, кормит…
-  Так зачем же ты воруешь это? ( подростки украли  какие-то продукты из магазина)  - А чем же она тебя кормит, Петя? – продолжает Поликарпов проникновенно интересоваться подробностями его счастливого детства.
Не выдерживая этой  воспитательной акции, прокурор Прусанов, теряя терпение и глядя куда-то в сторону, своим громоподобным басом отвечает за Петю:
- Трюфелями и паштетами!…
 В зале хохот. Петя тупо таращит  глаза. Поликарпов, как бы споткнувшись о препятствие,  с неохотой переходит к допросу другого «ребёнка», но уже без воспитательных приёмов…
.
   Но вернёмся к нашему процессу. 
  Адвокат Покалюхина - ещё один его участник.  Это вообще уникальная личность. Ей тогда было года 83 , родилась  почти в один год с Лениным. Маленькая, просто малюсенькая, еле от земли видно. Худенькая, ноженьки тоненькие, хрупкая до того, что, кажется, лёгким ветром её может сдуть. Совершенно седые, редкие, тонкие волосики, сквозь которые просвечивает бледная кожа её маленького черепа,   На затылке эти волосики скручены в жалкую «дульку».  На носу    очки с огромными, толстенными, чуть не в палец, стёклами. И слышит она с трудом,  характерным жестом подставляя ладонь к уху. И сама  говорит еле слышно. Одета, не то как слушательница  института благородных девиц – белый воротничок с бантиком поверх тёмного сарафанчика, не то, как старая барыня – поверх этого сарафана на ней какое-то одеяние, типа старинного салопа! Словом, чудо в перьях,  бабулька – божий одуванчик! Держали её в коллегии адвокатов потому, что она была совершенно одинока и на жалкую пенсию, которую платили тогда, просто не выжила бы. Зарабатывала  не за  счёт частных адвокатских гонораров, как другие, а  за счёт  защиты таких подсудимых, которые  адвоката  не нанимали, но его участие  по закону было обязательным. Это был, так называемый,  адвокат «по назначению», с соответствующей,  мизерной, государственной оплатой.
  В Тамбовской коллегии адвокатов были и другие пожилые адвокаты, тоже «из бывших». Кстати, очень образованные, грамотные, квалифицированные юристы, настоящие русские интеллигенты. Многих я хорошо знал – моя жена, тоже адвокат, работала с ними и многому, в профессиональном плане, у них научилась.
 Но Покалюхина была единственной в своём роде, настоящий «осколок» прошлого мира!  Такого вот адвоката назначили для защиты Попова. На «нормального»,  которому надо платить, денег у него не было, не успел заработать: выйдя из лагеря, сразу попался.
Не буду описывать процесс во всех подробностях.  Попов не признал себя виновным.  Говорил, что задержание с чужими вещами - случайное совпадение, такое, хоть и редко, но встречается в жизни, что вина его ничем не доказана. Прокурор долдонил  что-то про обнаруженный и изъятый чемодан с вещами. Адвокат тоненьким, дребезжащим голоском повторяла слова Попова. Было видно, что она очень  раздражает своего подзащитного.
 
   И вот судебное следствие закончено. Открываются прения сторон. Выступает прокурор. Громоподобным голосом  перечисляет всё уже  известное, но даже из этой  грозной (по звуку)  речи ясно, что с доказательствами вины подсудимого слабовато. И тогда звучит его основной довод:
  - Граждане судьи! Этот рецидивист изобличается всеми, имеющимися в деле, доказательствами.  Да вы же ещё просто  посмотрите на его бандитскую рожу!.. - Выразительная пауза и жест в сторону подсудимого. - Поэтому я прошу… ну, и т.д.  Словом, просит назначить максимальное наказание – 6 лет лишения свободы.
Покалюхина встала, еле держась на ногах, опираясь о стол, и что-то неслышно пролепетала.  Но не об оправдании за отсутствием доказательств, а о смягчении наказания, учитывая молодой возраст подсудимого, оставив без всяких  комментариев  этот  «убойный» довод прокурора - «бандитскую рожу».
В последнем слове  Попов ещё раз спокойно и с какой-то горечью объяснил, что вина его не доказана, но, он уверен, что всё равно его осудят.
Недолго посовещавшись, суд  влепил ему максимум. Судья разъяснил подсудимому его права на обжалование и спросил, всё ли ему ясно. И тут Попов поднялся и произнёс следующую тираду. Привожу её дословно:
«Спасибо тебе, самый справедливый советский суд!
  Спасибо тебе, фашист прокурор!»
И, театрально поклонившись, адвокату:
«Спасибо и тебе, ****ая старушка!»

         Боже, что тут началось! Судья требовал прекратить безобразие, Прусанов орал, что он (Попов) подохнет в тюрьме. Ну, а бедная  Покалюхина, как стояла, так, тихонечко пискнув, бухнулась в обморок!
 Шум, гам, конвой крутит руки Попову, бедную старушку на скорой помощи увозят…
Честно говоря, я был доволен, что Попову  дали срок. Такое вот, у меня – молодого юриста - было сознание. Но как-то внутри скребло, не давала покоя мысль, что произошло что-то нехорошее. Ведь меня учили, что закон превыше всего! Что состав преступления  есть только тогда, когда налицо  все четыре его  элемента: объект, субъект,  объективная сторона и субъективная сторона (вина).
 
  Несмотря на моё и Кручинина внутреннее убеждение, что украл именно  Попов, последний элемент состава преступления – его вина отсутствовал. А человека  осудили. В том числе, и за «бандитскую рожу»!…
   К сожалению, такое происходило и раньше,  происходит и сейчас во многих странах, включая и те, которые считаются демократическими. Поэтому и сейчас стараются всеми силами добыть «царицу доказательств» -  признание обвиняемым  его вины, иногда, мнимой. А ведь такое понимание, что  признание вины – это «царица доказательств»   - средневековый уровень правосудия.  Однако не здесь  мне обсуждать и решать эту сложную проблему!...

 …  Николай Петрович  долго в Тамбове не задержался. Он рвался к себе на родину, в Крым. Через какое-то время  перевёлся в Севастополь, где и ушел на пенсию. Я был единственным, с кем он поддерживал отношения, мы переписывались и перезванивались, когда  уже  и возвратились в Харьков. Он всё время звал нас к себе в Крым отдохнуть. Однажды мы отдыхали в Крыму, в чудесном месте – в Кастрополе,   в 2х км от правительственной дачи Мухалатка. Узнав, что  отдыхаем поблизости, Николай Петрович по старой привычке буквально приказал  «немедленно прибыть» к нему в гости. Мы были на машине, но пропусков на въезд в Севастополь не было. А  в то время проехать туда можно было только по пропускам,  это был режимный город:  там же базировался военный флот!   Кручинин сказал, что это не беда: «На КПП скажешь, что едешь к почётному крымскому партизану Кручинину. Меня не только в Севастополе, в Крыму все знают. Тебя пропустят, а если засомневаются, пусть позвонят, телефон знают». Николай Петрович – в своём репертуаре! И действительно на КПП  меня немедленно пропустили – он уже сам туда позвонил.
         Тогда он был уже на пенсии и работал начальником спецотдела на крупном военном заводе. Но на работе не горел, свободного времени у него было много.  Как же он вместе со своей милой женой был рады мне и Лиле!  Мы гостили у них несколько дней. Жили они вдвоём в большой квартире в центре города.  А главное, у них была дача, недалеко от города и моря. А там на крохотном участке каменистой земли  чего только не росло!  Они были большими энтузиастами своего сада и огорода. Мы  с удовольствием  побродили по Севастополю. Перед отъездом  наша машина была загружена персиками, яблоками, грушами, виноградом, перцами, баклажанами.  И всё это крымское, натуральное, крупное, свежее. По дороге накупили ещё знаменитого  ялтинского синего лука. Машина – под завязку!  И на Харьков! Жизнь прекрасна!