Можно ли начать жизнь заново?

 Посвящается всем заключенным, знакомым и друзьям, болеющим за меня во время написания..               
               

                Можно ли начать жизнь заново?

               
     Если я до сих пор жив,
     то это только потому, что
     другие погибли вместо меня..
               Узник Гобустанской тюрьмы.
               
               
Воздух наполнялся едким дымом дешевых сигарет, просачиваясь в потаенные уголки человеческих душ. Это была низкая темная комната 2 на 2 с блестевшими от влаги стенами, в которой содержалось 8 человек. Восемь из 128 человек, приговоренных к смерти и оставшихся без надежды на выживание. Их пока недолгое существование нельзя было назвать жизнью, но они продолжали бороться и цепляться за нее из последних сил, потому что тюрьма – это дело смертельной лотереи. Выживают немногие: самые терпеливые и сильные, сжав зубы, зажмурившись от боли, собирая силы в кулак, чтобы в решающий момент нанести судьбе ответный удар.
Крыло Баиловской тюрьмы, получившее дурную славу из-за места осуществления экзекуций, называлось пятым блоком, а словами заключенных – коридором смерти. В низком, одноэтажном здании, примерно 30 метров в длину располагалось два ряда камер, разделенных коридором, а в конце коридора находилось 3 комнаты. В первой осужденный задержится, во второй его казнят и переносят тело в третью. Этот блок был построен еще в 1888 году; по достоверным источникам в начале ХХ века многие революционеры Российской империи, включая Сталина, отбывали в ней свои сроки. Но этот факт вовсе не приуменьшает клеймо грязи, безысходности и унижения, прикрепившееся за Баиловкой в течение нескольких десятилетий.

Сигарета догорала, а высокий худощавый мужчина с почерневшим от солнца лицом начал задыхаться. Несколько раз громко прокашляв, он смачно сплюнул, приступ потихоньку отступал. В этой смертельной тишине послышался топот туфель офицера, мужчина, вздрогнув, со спешкой потушил сигарету и, встав на цыпочки, выбросил в окно. С недавнего времени защитная пленка, прикрывающая окна камер и защищающая от холода, была снята. Благо на улице был октябрь месяц, но и арестанты, и стражи порядка осознавали, что многие до зимы не протянут, а даже те, кто к тому времени останутся в живых, не смогут спать при таком холоде. Железная дверь со скрежетом отворилась, вошел плотнотелый краснощекий офицер, на ходу протолкнув одного из восьмерых заключенных, тот, в свою очередь, еле державшийся на ногах, упал и даже не предпринял попытки встать. Они были обессилены, изнемождены, способность к сопротивлению уменьшалась с каждым днем. Из-за нехватки мест арестанты не могли спать одновременно, приходилось чередовать сон. По единогласному молчаливому согласию было решено, что от этой «смены» освобождается туберкулезник Эльчин, который почти не разговаривал, примостившись в углу, бесцельно смотрел в потолок, изредка вздрагивая от нечеловеческих всхлипов и кашлей. При входе охранника Яшара Эльчин даже не подвинул головы, остальные, однако, насторожились. Он сам лично редко наведывался в камеры, и его приход не предвещал ничего хорошо, хотя большинство знали причины. Неделю тому назад десять смертников совершили попытку побега, но вскоре были пойманы. Пятеро из них было убито прямо на месте поимки. По официальной версии один из них нанес палкой удар по голове охраннику, за что тот в темноте, пытаясь вычислить членовредителя, случайно заодно задел пулей остальных четверых. Тела были привезены на территорию Баиловки и без осведомления родственников и близких убитых захоронены, по словам очевидцев, без почестей и по два человека вместе. Судьба пятерых оставшихся в живых, тоже не была придана огласке. Но во время одного из разглагольствований начальника тюрьмы, отличавшегося особым больным воображением, стало ясно, что одного из пойманных в его кабинете заставляли ударами танцевать до тех пор, пока он не терял сознания, и так продолжалось около трех часов. Второго всю ночь заставляли изображать собаку. Все эти процессы сопровождались диким смехом и визгом со стороны охранников, которые были приглашены лицезреть зрелище. Ни один из них не дрогнул, не во время издевательств, не во время избиений. За годы работы они лишились чувства сострадания, с каждым днем превращаясь в бесчеловечных существ, с которыми мы, возможно, встречаемся и сталкиваемся в рутине каждый день. Если поначалу молодые, только поступившиеся на службу, отказывались принимать участие в экзекуциях, то за долгие годы их нервы закалились, некоторые даже делали ставки на том, как долго тот или иной арестант продержится. Тюрьма обнажает человеческую сущность - перед ней человек наг, как при рождении, как на страшном суде, ему нечем прикрыться, все условности облетают. Это страшно, и одновременно - это кратчайший способ понять, кто ты есть: ведь у большинства на это уходят годы. Тюрьма вскрывает грубую, животную сущность человека: в первую очередь, его дикую, первобытную безжалостность. А что есть человек без сострадания?.. После изощренных издевательств всех пятерых поместили в карцер, периодически наведываясь и избивая без того ослабленных. На этот побег решились самые отчаянные, потому что понимали, что их все равно ждет рано или поздно казнь. Как бы часто человек не говорил или не задумывался о смерти, все жалкие мысли исчезают при настоящем столкновении, когда начинается борьба за выживание, а смерть не любит уходить побежденной. Десять человек решили воспользоваться последним шансом, план изначально был обречен на провал: из-за полностью непродуманной схемы и истощенности задержанных. Остальные, имевшие представление о побеге, отказались от задумки: кто по причине трусости, кто - предвидя исход бунтующих. Но понесли наказание не только оставшиеся в живых, последствия отразились на все блоке №5. После случившегося офицеры нагрянули в камеры, в надежде найти сообщников или выведать план дальнейших их действий, после чего всех избили, отобрали одеяла, выдаваемые вне зависимости от количества заключенных  по 2 на камеру, защитная пленка с окон была снята, личные вещи конфискованы, свидания и передачи запрещены, ежедневный рацион уменьшен вдвое. Теперь заключенные получали 75 грамм хлеба, даже в блокадном Ленинграде в самый тяжелый период войны иждивенцам и служащим полагалось 125 грамм. Находящихся в карцере кормили через день. Это был самый тяжелый период пребывания в блоке, продлившийся около пяти месяцев.

Только войдя, Яшар учуял жженый запах сигарет. Он втянул носом воздух, как сторожевые псины.
 - Кто курил эту дрянь? – у него был басистый, грубый голос. Каждый раз при входе в камеры его лицо принимало выражение омерзения и брезгливости. Для него, проживающего в четырехкомнатной комфортабельной квартире, оборудованной по последним веяниям технологии и моды, это место олицетворяло очаг «дна», до которого, как сам считал, никогда не опустится. Ответа на вопрос не последовало, сокамерники не стали выдавать худощавого Эмина. Сейчас в данную секунду ненависть к этому, казалось бы, пришельцу из другого мира, мира, где он может спокойно передвигаться и в котором он является демиургом и хозяином, сплочала далеко не дружелюбленных сокамерников. – Молчать, значит, будем. Вывернуть карманы. – по тону голоса было ясно, что его команда не терпит ослушания.

Арестанты лениво вывернули содержимое карманов, в которых после конфискации личных вещей ничего не было. Они смотрели на него с презрением. Ими овладевали животные инстинкты: наброситься..разорвать..уничтожить. Но пока что недремлющий разум заставлял молча прислоняться к стенке и слушаться.

- Играть вздумали, щенки. – его лицо посекундно меняло цвет, превращаясь из бардового в синее. Быстрые смены настроения свойственны психически неуравновешенным людям, кои и проходят службу в местах лишения свободы. За редким исключением страж, наделенных трезвым умом. – Доигрались уже ваши 10 дружков. Аслан !
В камеру вошел накаченный охранник с дубинкой.
- Звали, Яшар муеллим*(1)?
- Звал. Проучи-ка этих несговорчивых и научи, как надо отвечать на мои вопросы. – движением головы он подал знак к началу процессии. Сам с довольной ухмылкой встал у стены около двери, мирно перебирая пальцы. Вслед за высокорослым Асланом вошли еще 4 «оборотня». Яшар уже забыл о своем первоначальном намерении при визите в камеру, а сейчас это уже было неважно, его ожидало куда более интересное представление. Ударом дубины на землю были повалены все, кто мог держаться на ногах, лишь опираясь на стены. ..в самые первые дни заточения, когда осужденные находились под следствием в течение двух дней, не имея доступа к адвокату и связи с внешним миром, они почувствовали на себе все «прелести» плодов больных фантазий страж закона. Но если тогда задержанные пытались бороться, наносить ответные удары, то теперь они молча выносили избиения. Главным правилом являлось защищать голову от удара, а после поваливания на землю – почки.

- По лицу не бить. – Яшар подал голос. Это был не акт милосердия или жалости, скорее, он старался предвидеть все варианты, в том числе внезапный приход репортеров, ведь история с побегом непременно получит огласку в СМИ. А отсутствие синяков и следов побоев на лице не коем образом не выдаст будничных развлечений охранников.
Охранники начинали входить во вкус, это состояние носит название «аффект». Они теряли самоконтроль, порой забывая о своем местоположении и цели избиения. Арестанты лежали на бетонном полу, удары становились все сокрушительнее. Наверное, все на земле проходит этапы развития, которые можно назвать концепцией, правилом жизни – от названия суть не меняется. В природе, в политике, в государстве, в человеческих отношениях, в каждодневности процессы проходят по следующей стадии: оживление, подъем, спад. Маркс назвал их фазами цикла, добавив еще промежуточное звено между спадом и оживлением – депрессия. Так же и избивавшие: они входили во вкус, апогеем стало состояние аффекта, под конец усталые, они посторонились, наблюдая за результатами своей деятельности. Все восьмеро тяжело дышали, туберкулезник отхаркивал кровью, у него были сломаны ребра. У Эмина поплыл глаз и, похоже, был сломан палец на правой руке. Боль, острая боль..которая притупляет рассудок. Когда человеку наносят душевную рану, он пытается перевести ее на физическую, тем самым изувечивая себя. А как можно назвать человека, безразличного ко всему, у которого душевная рана уже не ноет, осознание действительности перекрывает все, и тело которого напоминает кровавое месиво? Его можно назвать человеком, таким же, как и другие особи человеческого рода, но в отличие от остальных - озлобленным. Зачастую именно чувство злости является катализатором при достижении намеченных целей, толкающим вперед, не предоставляющим возможности остановиться и отдышаться. Ведь если тебе наступают на пятки, то значит, ты впереди. Дверь камеры с таким же скрежетом затворилась.

- Сука. – один из заключенных выругался и с неимоверными усилиями встал на ноги. Брань не была обращена к кому-то конкретному: возможно, и к Яшару с его мерзкой физиономией, возможно, и к здоровым верзилам, нанесшим увечья, а может, и к Эмину, который в принципе и послужил поводом к бойне. Но скорее, мужчина пытался через одно слово передать ощущения от ситуации и обстоятельств, в изменении хода которых он не мог принять участия. Некоторые из восьмерых тоже попытались подняться с холодного бетонного пола. Совместными усилиями туберкулезник был перенесен на одну из 2 кроватей, располагавшихся друг над другом. Эльчин прерывисто дышал, тело охватили судороги. Сокамерники поднесли ему воду в заржавевшей кружке, от которой он знаком головы отказался. Понадобилось минут двадцать, чтоб наиболее тяжело раненные были укомплектованы. Эмин прохаживал по маленькому пространству, о чем-то лихорадочно размышляя, заломив руки за спину с напрочь отсутствующим выражением глаз. Глаза – зеркало человеческой души, они несут в себе определенную информацию, легко уловимую человеком, мало-мальски наделенным интуицией и способностью трезво размышлять. И вовсе не обязательно натянуто улыбаться или предавать лицу прискорбный вид. Только человек, сведущий и практикующийся в психологии, может мастерски вас провести. Резким движением Эмин присел на корточки, пытаясь унять дрожь в руках. Разум его был ясен как у маньяка, целенаправленно следующим за жертвой. Он был доведен до крайнего отчаяния от нечеловеческих условий существования, но под рукой не оказалось ничего колющего и режущего. Единственный наиболее острый предмет – сбруя от решетки на стене была запрятана вместе с оставшимися сигаретами в маленьком, еле заметном проеме у стены. Эмин рывком с повадкой хищного зверя на четвереньках оказался у противоположной стены, вытащил камень, за которым и находился его клад. За этими действиями внимательно наблюдал старожил коридора смерти и самый взрослый среди арестантов. Ему было очень хорошо знакомо состояние юноши, сам в свои годы пытался в камере покончить жизнь самоубийством, да добрые люди помогли. И вот он тут, отбывает пожизненный срок. Здесь же в тюрьме из года в год он встречает каждый свой день рождения, прибавляя в багаж прожитых лет и поседевшим вискам еще один год. Жалеет ли он о том неудавшемся самоубийстве? Жалеет, иногда, но старается об этом не думать, принимая свою учесть как должное наказание за ошибки молодости. Эмин не думал о предстоящей боли, не ощущал реальности, для него сейчас ничего не существовало кроме мысли об избавлении. Седой мужчина, почуяв возможность кульминации, приблизился к нему со спины, взял за шиворот, довольно грубо встряхнул, но юноша не приходил в себя, вырываясь и пытаясь ухватиться за сбрую. Тогда он ударил Эмина по лицу, результат не заставил себя долго ждать. Парень обессилено упал и, закрыв лицо руками, не сдерживая всхлипов, зарыдал. Сбруя со звоном упала на застывший бетон. Мужчина быстро поднял ее и со всей силы швырнул из оконца. Эмин дрожал всем телом, солоноватый вкус крови смешивался с соленым привкусом слез.

- Даже не думай об этом. – Лицо приняло суровое выражение. А кто он есть, чтобы управлять человеческими судьбами? Всего лишь еще один оступившийся, которого вынашивают носители информации – стены, к которому, в отличие от идеального, мудрость не приходит с годами, на котором накладываются отпечатки ледяного ужаса - главного соратника тех же стен. Он подобрал свое одеяло и накрыл им вздрагивающего Эмина.
- Ладно, все, все, успокойся. – даже предпринял неуклюжую попытку похлопать по плечу, чем причинил лишнюю боль, освежив раны на плечах.

Немного успокоившись и придя в себя, Эмин осмотрел всех присутствующих; они смотрели с жалостью. Жалостью человека, сидящего у постели больного, пришедшего проводить его в последний путь. Наверное, этот взгляд и охладил парня. Ему стало стыдно за свой внезапный всплеск чувств, он отвернулся, поднял пачку «Мальборро», в котором насчитывалось уже 2 сигареты. Немного помешкав, он решился, пачка полетела туда же, куда и сбруя. Там, в этом скопище мусорки, он увидел маленький изрешеченный квадрат свободы, который ему предстояло видеть все грядущие годы. Сокамерники уже были заняты каждый своим делом, до Эмина никому не было дела.
Медленно, но верно надвигался закат, в камерах значительно похолодало. Кто-то старался переминаться с ноги на ногу, преодолевая холод, двое были укрыты одеялами, остальные дожидались своей очереди водрузиться в иной мир – кладезь снов. Ветеран коридора смерти долго ворочался, ему снились кошмары былых лет, которые на всю жизнь напечатались в памяти, периодически не давая ему покоя не только во сне.
..вспышка белого света. Длинный черный коридор. Наглухо запечатанная дверь с отверстием для подношения еды. Шесть охранников столпились у двери, внутрь загнаны двое братьев, отбывающие свои последние минуты. Казнь должна начаться с минуты на минуту. Глаза арестантов округлены от ужаса, но они не молят о пощаде, а лишь взывают поскорее это все закончить. Жребий кинут. Малорослый в погонах поднимает щель для еды и оттуда выстреливает в одного из двух братьев. Пуля просвистела в миллиметре от головы, задев ухо. Полилась густая коричневая кровь. Он пронзительно вскрикнул от боли. Тут до второго начинает доходить, что не все так просто, охранники решили превратить казнь в развлечение. На очереди второй просовывает пистолет в щель, мужчина ударом руки валит окровавленного брата на пол. Пуля задевает его кисть. Он начинает истошно выкрикивать брань, отодвигая брата в темный неприметный угол. Охранники весело переглядываются. На очереди пуля третьего стража закона. Сдерживая кровь в кисти, парень начинает бегать по периметру, пытаясь уйти от прицела. Перерывы между выстрелами все незначительнее, он мечется из угла в угол. Тут охранники открывают дверь, входят в маленькое пространство, стены и даже потолок которого сплошь заляпаны кровью бывших мертвецов. Первым делом они разделываются с братом, корчащимся от боли на полу. Второй пытается перевести внимание с брата на себя. Первый готов. Оставшийся в живых наносит одному из охранников удар рукой, остальные продолжают гонять его по пространству, пока мишень окончательно не ослабевает и не падает. Парень еще жив, слипаются веки, но он отчаянно борется за жизнь, ловя ртом воздух. Малорослый вытягивает пистолет. Нажимает на курок..

Ветеран резким движением просыпается весь в холодном поту. Он все видел, более того, непосредственно находился в комнате. «Надо же такому присниться. Хотя за долгие годы в этом гадежнике и не такое приснится.» Утром по тюрьме распространяется весть о казне двух смертников..

Через полгода 10 февраля 1998 года в Азербайджане была отменена смертная казнь, таким образом, смертельный приговор 128 заключенных был заменен на пожизненное заключение. И они были переведены в конце марта 1998 года в Гобустанскую тюрьму строгого режима. Из этих 128 на данный момент в живых осталось 85 человек, некоторые из них – лица старше 70ти лет.. Гобустанская тюрьма рассчитана на 650 человек, однако находятся в ней 724. Гобустан – перенаселенная тюрьма строгого режима. В ней содержится 4 вида заключенных. Первые – это пожизненные заключенные (230 человек), из которых пятнадцать – туберкулезники. Вторая группа – люди, отбывающие срок в 15 лет (72 человека). Третья – заключенные общего режима (386 человек) и четвертая – заключенные, выполняющие работу на территории тюрьмы (51 человек). Гобустан находится в полуторах часах езды по дороге на юг от Баку, на пустынной равнине, труднодоступной  из-за отсутствия средств связи. Тюрьма и зона вокруг находится под контролем военных, военная часть прилегает прямо же к ней. Размеры камер отличаются от размеров в Баиловской тюрьме. Здесь двое заключенных занимают камеру 4 метра в длину и 2,20 в ширину. Общая площадь в два раза больше камер коридора смерти. Кровати также располагаются одна над другой, туалет с раковиной находятся в углу.

По воле судьбы или, вернее, по решению начальника тюрьмы Садагата Аббасова молодой Эмин попал в одну камеру со старожилом, спасшим его от смерти - Фархадом. Фархад не любил уважительных частиц вроде «киши», «даи»*(2), он просто просил называть его по имени, неудачно стараясь стереть разницу в возрасте. Человеку всегда необходимо время для адаптации в новой обстановке, тем более в которой предстояло прожить всю свою жизнь. Если Эмин принял новое жилище и условия отстраненно-равнодушно, то Фархад со старческой привычкой начал расхваливать камеру, вспоминаю те, в которых ему удосужилось побывать.

 - Нет, сынок, сколько камер видел, а эта самая лучшая. Клянусь тебе. Нет, ну, конечно, не домашние апартаменты, хотя я даже забыл, каково жить в домашних условиях, спать на чистой теплой постели. Но клянусь тебе седыми висками, это что надо. Все-таки хорошо, что нас перевели из той блохастой дыры. Нет, ну ты посмотри, тут даже окно есть. – Он по-ребячески удивленно приблизился к противоположной стене, под самым потолком, недосягаемо для человеческих рук располагалось маленькое оконце. Фархад пару раз подпрыгнул, пытаясь достать рукой, но попытки не увенчались успехом. Тогда он подозвал Эмина, зачем-то лицом повернувшегося к стене. – Подсади, сынок. Хоть из окна увижу землю родную.

Эмин неохотно подошел к мужчине, присел на корточки, тот водрузился на его молодые, широкие плечи, Эмин с малыми усилиями привстал. Старик долго восхищался увиденными просторами.

 - Слушай, хоть и пустыня, но красота. Наши земли всегда отличались завидным богатством и убранством. Вот то ли дело, помню, бывал в Шеки..
Повествование растянулось бы еще минут на десять, если бы Эмин не дал понять, что его плечи затекли.
 - Слушай, малой, а сам-то не хочешь посмотреть? Я хоть и старый, но порох еще остался в пороховницах, или как там говорят. – «Слушай» было одним из часто употребляемых Фархадом слов, в список которых относились еще всевозможные клятвы. На предложение Эмин лишь непонятно повертел головой и присел на кровать. – Ты чего так немногословен? Ничего, времени поговорить будет много, впереди целая вечность.
Похоже, ужас пребывания в Баиловке, охладивший Фархада, улетучивался, на смену ему пришла недолгая радость из-за отмены смертной казни. Кормили заключенных 3 раза в день. На завтрак по уставу полагалась каша, масло, сахар, чай и хлеб, на обед – суп, каша, мясо, на ужин – каша и рыба. Но из всего предназначенного до арестантов доходила добрая половина продуктов. Именно по срокам выдавания еды можно было и определить время. Конечно, наши сторожа работают не с немецкой точностью, разница в 5-10 минут имела место. В оконце просунули суп непонятного содержания и хлеб, походивший на бумагу, плотный, кислый и непропеченный внутри. Даже во время приема пищи Фархад не унимался. Эмина мутило всю ночь - возможно, следствие акклиматизации, а возможно, и следствие незамысловатой работы поваров. Так заключенные и встретили ночь. Серые будни тянулись один за другим, без каких-либо изменений. Лучше бы что-то нарушило ужасающий ход монотонности, хоть и не отразилось положительно, но только бы последовали перемены. Мысли..именно они порой съедают человека изнутри, сжирая все кровяные тельца, взамен не оставляя ничего кроме страха и статики. Надо учиться преодолевать страшную сплоченность цепочки мыслей, выбрасывая их за ширму. За ширмой – опустошенность, но она не оставляет таких болезненных следов, как размышления.. Эмин уже начинал привыкать к хриплому голосу старика, а других собеседников у него и не было – заключенные не предоставлялось возможности входить в контакт даже во время прогулок. Он привыкал и сам начинал раскрываться. Первое, что спрашивают заключенные друг у друга, попадя на одну территорию – это причина заточения. По сложившимся обстоятельствам у Эмина пока никто об этом не спрашивал, чему он был рад, ведь мало кто, как он считал, может поверить в его неправдоподобную историю. Фархад, будучи любопытным по натуре, а замкнутое пространство усиливало это его качество, постарался деликатно подвести разговор к этой теме.

 - Помню, был в твоем возрасте, накосячил немало. Клянусь, будь возможность, вернулся бы во времени, изменил все. Кто знал-то, что невинная шалость так закончится? Кто знал?.. А машину времени так и не изобрели. Ха-ха. Хотя времени у нас с тобой много, вижу, ты толковый парень, а я усердный, вместе что-нибудь сообразим. Правильно говорю? – Эмин невольно улыбнулся глупой идеи Фархада, но не стал его обижать ответом. – Отошел от темы, совсем голова дырявая стала. Спрашиваешь, за что посадили? – Парень недоуменно улыбнулся, он не задавал подобного вопроса. - Да 21 год мне тогда был, собрались все на дне рождении друга, выпили, туда-сюда, начался спор, переросший в пьяную драку. Вот и пырнул я кухонным ножом одного. Да так пырнул, что сонную артерию повредил. Скончался бедняга, прямо на месте. А в прокуратуре на меня еще два дела повесили. Сам понимаешь, молодой, без связей, денег. Хотя все это было, правда, быстро куда-то испарилось. – На минуту он замолчал, его взгляд давал понять, что мыслями сейчас он далеко, в тех беспробудных днях молодого кутилы. – Да, исчезло все в одночасье. Хотя осталось пару друзей, продали мою машину, на вырученные деньги хотели меня вытащить, да этим тварям все мало было. Вот я и здесь. Ненаглядная моя ждала 2 года, потом вышла за другого. Не виню ее, сам виноват, дураком был, не уберег. А ждать меня всю жизнь ей? Она же красивая, умная. Да и ладно. Вот, что значит, пей, но знай меры. Знаешь, поначалу трудно было. Думал, с ума сойду, да выжил. Еле ночи переживал, дни считал, молился Богу, потом понял, что нет его. Люди сами придумали, чтобы опора была в трудные минуты. А в трудную минуту он меня забыл. Зато других помнит, тех, кто отмазывается и от армии, и от тюрьмы. Страшно было, особенно под утро. Не знаю, холод ли, одиночество ли, отсутствие веры. Но я выжил. А знаешь почему? Да назло всем. Всем, кто меня уже не ждет, помнит, верит, забыл, ненавидит, любил когда-то, назло охранникам, этим же стенам, этому же лжебогу. Но я тут и разговариваю с тобой. И еще долго проживу, будь уверен, всех переживу. А с тобой-то что?

 - А я… Да и не поверишь, наверное. – Он обращался к Фархаду на «ты», еще одна неуклюжая попытка второго ставить себя в один ряд с молодыми.
 - За прожитые тут годы чего только не слышал. Не робей, брат, рассказывай.
 - А я вырос в деревне, всю жизнь там прожил, в 17 лет поступил в институт и переехал в столицу. – С каждым предложением голос его становился все увереннее и тверже. – Учился неплохо, подрабатывал, а стипендию родителям в деревню высылал. Как-то летом поехал в родным, там же и собирался провести все лето. Темное дело какое-то случилось. Там из-за девушки сохбет был, вот и убил сын нашего райкома парня одного с другом. А, глупый, тела потом истерзал и в канаву бросил. Я в момент убийства находился с дядей на базаре. А кому докажешь? Все свалили на меня. Я в детстве еще велся на учете в детской комнате милиции за шалость. Вот и нашли козла отпущения. Ну не виноват я, в общем. – Последнее предложение он произнес робко, уверенный, что Фархад не поверит. Мало ли кто клянется в своей невинности. Но в глазах старика увидел понимание и сострадание, за что был ему крайне благодарен.
 - Да, сынок, понимаю. Смутные были времена, беспредел творился в стране. А ты не переживай. Все в жизни бывает. Значит, так оно и должно быть.

После этих откровений что-то сроднило сокамерников, Эмин уже приемлемо воспринимал речи Фархада. Они даже нашли себе общее занятие – сочиняли вместе стихотворения. Во время одного из разговоров Эмин признался о своей давнишней страсти, старик был очень заинтересован, хоть рифма у него и хромала, но он старался. Так они и сосуществовали, прибавляя каждый день к своему стихотворению по три четверостишья. Возможности писать на бумаге не было, потому полагались на собственную память. Так прошел год, они обменивались своими знаниями и опытом.

 - Ты знаешь, а я петь любил в молодости. Правда, не пел давно, надо бы разминуться. – Так Эмину и начала раскрываться талант друга.
 - Фархад, а почему ты на специальные уроки пения никогда не шел? Ремесло бы себе заработал.
 - Да что там, стыдно это тогда считалось. Мужчина должен заниматься делом, а не песенки распевать – не мужское это дело. Вот, что мне постоянно говорил отец. Зря послушался. Был бы сейчас певцом, на свадьбы шел. Да все треклятая тюрьма.
Долгими зимними вечерами Эмин, жители ближайших камер и сами охранники заслушивались приятным голосом, старик еще не потерял сноровку. За дополнительную еду и нормальный хлеб охранники заказывали Фархаду любимые песни.
Потом в Гобустан начали поступать первые книги их школ. Оказывается, редкие ученики еще помнят о тех, кого люди обходят стороной, стоит узнать об отбытом сроке. Но полученной почты было мало, все вскоре было перечтено Эмином, больно жадным на новую информацию. Видя в глазах малого скуку, способную породить в его голове «вредные мысли», Фархад как-то взамен на дополнительную еду, вырученную за пение, попросил у стражей толстенную книгу. Такую нашли с немалым трудом, однако в комнате начальника под креслом завалялся какой-то здоровенный том со странным названием «Эзотерика», значение которого никто не знал. Пролистав пару страниц и убедившись в незловредности книги, охранники предоставили ее Фархаду.

- Слушай, у тебя вроде сегодня же день рождения? Да? Вот тебе мой подарок. – И разгоряченный от собственного приступа доброты и признаков человечности, Фархад неуклюже протянул книгу. Эмин покраснел до ушей. Он был уверен, что никто не помнит о дне его появления на свет.
 - Да что ты, не надо было. Спасибо. – Нет, все-таки в этих стенах осталось нечто людское, которое не удалось вытеснить безысходности и смерти. Смерть начинала проигрывать, уходя с поле битвы побитой и раненной. Весь вечер Эмин изучал свой клад и беспрестанно благодарил.
 - Хватит тебе, прям как маленький, которому мороженое купили. И меня не стесняй. Ну что, хватит тебе этой книги на полгода? – Фархад явно был рад тому, что все еще способен дарить близкому человеку радость.
- Хватит, все равно до следующего дня рождения еще год. – Эмин уже даже начинал шутить со стариком.
..Эмин только приступил к чтению книги, как начал обсуждать прочтенное с Фархадом. Конечно, на многое он не получал должного ответа, но зато мог узнать альтернативные мысли.
 - Фархад, а ты веришь в жизнь после смерти?
 - А зачем после смерти? Мне и тут хорошо. – И заливисто засмеялся.
 - А если серьезно?
 - А если серьезно, то не знаю. Там, наверное, что-то есть. Что-то другое… То, чего не хватало человеку тут. Я знаю, как выглядит моя жизнь после смерти. Открытая лужайка, рядом речка, немного поодаль изящно раскинувшаяся ива. Облака у самой земли. Честное слово, у земли. И нет конца земле, я на самом краю. Небо с фиолетовым оттенком, как во время заката. Слышен всплеск воды и никого рядом. Не хочу никого видеть. Гор нет, точно знаю. Потому что нет границ земли. Рядом поле с цветами, пчел много. Собака рядом со мной бежит – мой главный собеседник. Кресло-качалка под самой ивой и ничего больше мне от жизни не надо.
 - А как же вымышленные дети, жена, семья?
 - Ничего нет, говорю. Бесконечность.
 - А ты, оказывается, фантазер. – Эмин улыбнулся.
 - Бывает иногда, в тюрьме кроме как фантазировать ничего и не остается. – При этих словах воздушный хрупкий замок развалился, остался пепел и грязно-желтый цвет.

Надвигалась суровая зима с рекордно низкими температурами. А в Гобустанской низменности из-за отсутствия облаков воздух имеет свойство быстро охлаждаться.  Каждый день разносились вести о смерти заключенных, так упорно не просачивающиеся в СМИ. У Фархада все чаще начинало шалить сердце. Эмин заметил эти приступы и был сильно обеспокоен. С надвиганием холодов сопротивляемость организма ослабевала. Во время прогулки Фархада по «беговой дорожке гончей» - так арестанты называли прогулочные камеры, Эмин обратился к охраннику с просьбой раздобыть хоть какие-нибудь лекарства. После довольно долгих уговоров и угрозы начать голодовку тот согласился. Охранник отыскал лекарства, находящиеся в старой коробке, оставленной на низких пыльных полках. Но в коробке лежали старые упаковки, тюбики и флаконы, наполовину раскрытые, просроченные и ни к чему не пригодные. Спор не удался, а лекарства не найдены. Состояние Фархада заметно усугублялось. Неспособный петь за плату, ему и сокамернику Эмину приходилось питаться былым рационом. Ненадолго шаткое положение ветерана заменилось обманчиво-бодрым, предшествующим последней стадии кризиса. Скорее всего, это было напускным настроением Фархада, предчувствующего свой исход. Всего неделю спустя с ним случился не поддавшийся прогнозу сердечный приступ. Эмин не совсем имел представления, что надо предпринимать в подобных случаях, потому сперва хаотично пускал в ход подручные средства, затем воззвал к помощи охранников. Но те не особо были настроены помогать, тем более после 10 вечера запрещалось под каким-либо предлогом отворять двери камер. Даже просьбы соседей близлежащих камер вызвать врача не смогли помочь. На протяжении четырех часов они беспрестанно взывали к состраданию, которое было затуманено и выбито куда-то далеко страхом перед порядком и законами, а, возможно, и нежеланием брать лишнюю инициативу в свои руки. Так, ближе к рассвету Фархад и погиб на руках потерянного и растерянного Эмина. Ближе к утру Эмин смог разжать намертво сцепленные руки у висков мертвеца и, осознав ситуацию до конца и пропустив по венам мысль о смерти единственного неравнодушного к нему человека, уложил его на грязную кровать, прикрыв одеялом. Дух смерти все еще витал в воздухе, юноша не мог сомкнуть глаз. Тело начинало разлагаться, в воздухе к тому же повис тошнотворный запах. Пару раз Эмина мутило, как во время первого обеда в Гобустане. Страшно находиться в одном замкнутом помещении с мертвецом, тем более зная, что возможности покинуть, уйти нет. Тело рядом, здесь: холодное, бледное, мертвое. Его медленно покидает душа. Но душа Фархада, в отличие от сотен других, находящихся в заточении, отныне способно перемещаться за пределами обители безысходности. Она покидает бренную землю, вступая в новую стадию – на уровень бесконечности. Долгое безволие, затворническая жизнь и, главное, предвидение конца ужесточает человека, делает его менее социально приемлемым, у человека атрофируются некоторые чувства передачи настроения. Вот и сейчас Эмин не мог выразить печаль. Поначалу в голове напрочь отсутствовали мысли, существовала лишь уничтожающая, разъедающая пустота. На смену ей пришло животное чувство, затуманившее разум, желание растерзать, уничтожить тело, лишь бы не видеть его. После понимания всей абсурдности последней мысли пришла ненависть к самому себе, медленно перетекающая в ненависть данности ситуации. Ему хотелось вырваться из собственного тела, убежать, но только не видеть рядом близкого мертвого человека. Глухая ярость в конце находит выход: Эмин зарычал как раненный зверь, не в силах плакать. Комок застрял в горле, не желая увлажнять слизистую оболочку. Он рычал от боли, давящей на грудь, уже от физической боли. С каждым страшным звуком боль находила выход и высвобождала его ослабленные, налитые кровью клетки. Боль уходила вместе с криком и бранью. Он слишком долго держал в себе все эти накопившееся негативные чувства. Эмин рухнулся на холодный пол с разбитыми коленами. Он долго бил кулаками по бетону, но даже политая кровь его не останавливала. Хотелось раствориться в этих стенах вместе с эхом, только бы не сидеть тут, бездействуя. На шум собрались охранники, не способные больше игнорировать случившиеся действия. Но только они вошли в комнату, как были ошарашены внешним обликом Эмина. Весь в крови он продолжал кричать, завидев возможную мишень, он набросился на ближайшего мужчину. Пару секунд сотоварищи в состоянии шока не могли двинуться с места, пока главный не осекся и не дал команду разнять дерущихся. Эмин получил увесистый удар дубинкой по голове и очнулся только в карцере.. Посреди кромешной темноты на четвереньках на ощупь он прошелся по периметру помещения. Там было жутко холодно, намного холоднее, чем в камерах. Он попытался встать, но почему-то нудели ноги, и парень рухнулся без сознания. Через 5 дней он был выпущен из карцера и переведен в свою камеру. Трупа уже не было, кровать Фархада пустела. Охранник рассказал, что его похоронили близь территории тюрьмы, на службу был даже приглашен мулла. Эмин немного успокоился, но после затворки двери, оставшись один в пространстве, которое всегда делил с кем-то, ощутил силу одиночества. Все время он коротал за подаренной книгой. Вскоре к нему в камеру был переведен туберкулезник Эльчин, вместе с которым они содержались в пятом блоке Баиловки. Однако тот в силу своей болезни не был расположен к беседе, в отличие от предыдущего сокамерника Эмина. Человек имеет особенность привыкать к общению, тем более такое длительное время с определенным человеком, но ничто не вечно, а люди, будь то близкие или становящиеся близкими, в конце концов уходят из нашей жизни – по своей воле или причинам извне. И то время, заполненное близким человеком, начинает пустовать, появляется острая необходимость чем-либо, вернее, кем-либо его заполнить. Тут главное не размениваться, а твердо чувствовать свои желания. Свой досуг – а он и составлял бОльшую часть жизни тюремщиков, Эмин был вынужден заполнять беспробудным чтением. Но нехватка общения, добрых слов Фархада давали о себе знать. Эмин становился все более раздражительным и нервным. И чтобы не скучать и не осилить книгу прежде времени, а времени у него было много, он рассчитал на каждый день по 3 страницы. Будучи точным и уверенным – качества, привитые со школьной скамьи матерью, он не заглядывал вперед, а ограничивался своим лимитом.

С потолка капала вода, отмеряя время, словно секундная стрелка. В гробовой тишине было слышно мирное дыхание спящего Эльчина и шуршание страниц. Этот размеренный ход стабильности и серого цвета оживила весть о приходе некой молодой девушки навестить Эмина. Не веря ушам, он себя ущипнул. «Неужто мать пришла?» Нет, не может быть, родители практически отреклись от него, изредка наведываясь, а позже и вовсе сведя количество посещений к нулю. «Нет, это она.» Заломив руки и надев наручники, его вывели из камеры. Они преодолели длинный желтый коридор, прежде, чем попасть в комнату свиданий. Эта комната находилась в лучшем состоянии, чем другие в тюрьме. За исключением, конечно, кабинета начальника тюрьмы. Девушка сидела за столом. Ее только что привели сюда из кабинета начальника, которому она заранее заплатила взятку за встречу с Эмином – 100 манат*(3). Сделав по ее дорогой одежде нужные выводы, охранники запросили цену в два раза больше. Даже солдаты изловчились взять 10 манат, вместо привычных 5ти, чтобы пропустить ее в зал ожидания. Девушка нетерпеливо стучала длинными ногтями по столу, заранее протерев его салфеткой. Она сидела на кончике стула, лицо приняло напряженное выражение. Казалось, она хочет скорее с этим покончить. Пару раз дверь открывалась беспардонным солдатом, желающим поглазеть на красивую особу. Запах сырости по закону диффузии газов вытеснялся ароматом дорогого парфюма. Со стороны казалось, что эта успешная девушка не могла иметь отношения к деревенскому парню. Но не все так просто, как кажется. И не все, что на поверхности, есть истина. По мере уменьшения шагов сердце Эмина начинало биться чаще, он неуклюже попытался связанными руками пригладить топорощиеся волосы. Он не видел ее 4 года. «Она, наверное, изменилась. А я осунулся, поседел и только. Узнает ли?» Дойдя до коричневой двери, его прислонили лицом к стенке, наручники были открыты. Видимо, девушка щедро одарила страж деньгами.
 - Ну иди к своей красотке. – прошипел охранник. – Да будь ты не ладен. И что только эти дуры находят в таких деревенщинах? – еле слышно проговорил он себе в усы.

Дверь открылась, в воздухе витал не с чем не сравнимый запах свободы и лихой жизни. «Она изменилась. Похорошела. Дорогая одежда, часы. Муж явно при должности.» Некогда Эмин любил эту девушку, но не эту со всей присущей ей холодностью и уверенностью. А ту простушку, с которой и просидели все годы за одной партой. От того чувства любви и благовения осталась недосказанная злость, непонимание, отсутствие веры и нежелание разговаривать. И сейчас он был готов поносить ее самыми оскорбительными словами. Он присел за другой конец стола. Все это время она, впиваясь глазами, не отрывала глаз от его лица. Похоже, девушка не ожидала таких метаморфоз в Эмине. Он постарел лет на десять, мешковатая заплатанная одежда облезала, и он затерялся в черных складках. Эмин нервно начал перебирать пальцы. Девушка, забывшись, с жалостью глядела на него, пока не опомнившись, предприняла попытку улыбнуться. Это у нее получилось с жалостью, и она быстро убрала с лица гримасу.

 - Здравствуй. – Она первой нарушила тишину своим низким мелодичным голосом. Эмин так давно не слышал этот голос, на миг он оживил в нем воспоминания, которые вскоре были придавлены и отложены в долгий ящик чувств, в котором парень старался рыться как можно реже.
Он, так упорно отводящий глаза, вместо приветствия направил их на нее, пролетела искра. Но не та искра, которая является признаком влюбленности. Девушка заранее продумала в голове план разговора, задаваемые вопросы и даже ход действий при неадекватном поведении Эмина, однако в данную минуту весь словарный запас иссяк. Сделав над собой усилие, она начала.

 - Ты изменился.
 - Ты тоже. – Эмин сам был удивлен ровности и холоду, исходящему от голоса. Девушка вздрогнула и рефлекторно зажмурилась. –  Цветешь и пахнешь.
 - Спасибо. Я тут посылку для тебя приготовила. – Она достала объемную корзину, наполненную продуктами. – А тут лекарства, антибиотики, чай, в самой глубине – деньги. Я же знаю, тут без них не продержаться. – Самообладание возвращалось к ней.
 - Спасибо, как-то все эти годы без твоих подачек жил.
Она явно предвидела такой поворот беседы, и вызубренные фразы пошли в оборот.
 - Не говори так. Утихомирь свою гордость и возьми продукты. Я старалась, готовила их специально для тебя. И…я беспокоюсь о тебе. – последнее она произнесла с робостью.
 - Да? Что-то не чувствуется. Наверное, ты очень беспокоилась, когда выходила за него замуж спустя месяц моего ареста? Да, ты беспокоилась, но о своей шкуре. Я ценю это, не волнуйся. – Эти слова копились в нем все годы пребывания в тюрьме. С того самого дня, как ему сообщили дату ее свадьбы. Все эти годы он их продумывал, злился, сходил с ума. Но сейчас в решающий момент они были произнесены более чем хладнокровно. Будто не он тот человек, жаждущий возмездия. Вот тут-то Эмин и понял: а ничего и не было. Ни любви, ни привязанности. Причиной воспоминаний являлась недосказанность и невыговоренность. Но заветные предложения произнесены, груз упал. Пустота и умиротворение. – Вообще какого фига ты приперлась? – Это было пока что первым резонным вопросом, заданным с начала разговора. По мере произнесения слов глаза девушки наполнялись слезами. Она не раз укоряла себя за содеянное, но слышать это из его уст было сущей пыткой.
 - Прекрати. Мне и так больно. Пожалей меня. Думаешь, мне было легко? Или сейчас легче? – Она перешла на крик и всхлипы. Потекла водостойкая тушь. Девушка, лихорадочно пошарив в сумочке, достала платок. Эмин не испытывал никакого сопереживания, он так долго жаждал ее слез, а сейчас просто хотел вернуться в камеру.
 - Перестань разыгрывать жертву. И прекрати рыдать. Если у тебя все, то можешь собираться и уходить. И очень прошу, больше не приходи. Мне неприятно видеть тебя. Не думай высылать мне посылки. Считай, что я мертв. Прощай. – Он резким движением отодвинул стул.
 - Нет! – она истерично вскрикнула. – Прости меня. За все. Я просто слишком слаба, прости. Прости, если сможешь. Я… - Эмин одернулся.
 - Даже не думай. Откройте эту чертову дверь! – Он вышел из помещения. Оставшись наедине с собой, больше не надо было сдерживаться, он дрожал всем телом. Но быстро успокоился, перебрал в голове разговор. Все было сделано правильно. И под тем же конвоем вернулся к себе.

Девушка после его ухода не могла сдерживаться и сотрясалась всем телом. Копившиеся унижение нашло выход, она плакала как маленький ребенок, уткнувшись лицом в раскрытые ладони. К жизни ее вернул звонок мобильного телефона. Она утерла слезы, подправила макияж, глубоко вздохнула. Привычная холодность и наигранность стали возвращаться. Выругавшись, она встала, подправила волосы, отыскала в сумочке крупную купюру и ключи от машины, поспешила к выходу.
 - Передадите это ему в камеру.

В камеру передали посылку. Всю ее целиком Эмин отдал Эльчину, антибиотики были как не кстати нужны. Больше девушка не появлялась в стенах тюрьмы.

По мере прочтения книги Эмин водружался в дебри иного мира: астрального, где превалирующую роль над телом играет душа. По правде говоря, до книги он редко задумывался о космосе, снах, воображении, карме. Ему приходилось непосредственно сталкиваться со смертью, но он ее воспринимал с наружной оболочки, рассматривая не как отправную точку путешествования, а как финиш, завершение функционирования органов жизнедеятельности. Книга открывала совершенно новые грани и была далеко не безобидной, каковой ее посчитали недалекие охранники. Поначалу прочтенная теория казалась абсурдной, плодом больного воображения шизофреника-самоучки, обитающего в горах Тибета. Но нечто неизведанное, так и непонятое Эмином толкало его на применении теории в практике. Перед началом длительных тренировок он успел перечесть содержимое по несколько раз. Для начала он принялся изучать свое тело, но опять же с другой призмы, пытаясь разглядеть обрывки эфирного тела, окутающего кожу на расстоянии нескольких миллиметров и части ауры – яйцевидной оболочки эллипсоидной формы, обволакивающей все тело. По истечению времени ощущение загнанности в скорлупу яйца не переставало его покидать. Иногда он осекался, понимая, что изложенная теория больно походит на бред, однако жажда приключений, вернее неизвестности, заставляла идти дальше по ступеням, готовящим его к самому главному – выходу из тела. Самое важное правила астрала – постараться избавиться от страха. Страх — это в высшей степени отрицательное явление, которое разрушает наши тонкие органы восприятия. Страх способен парализовать человека, лишая его возможности распоряжаться телом в должной степени. Однако в тюрьме страх является основным беспробудным приверженцем узников, напоминающим тупую боль определенного органа. Пульсирующая боль приносит большие страдания, потому что постоянно дает о себе знать, а к монотонной возможно привыкнуть, порой даже переставая замечать.
 Вечером, после длительных тренингов высвобождения от мыслей и страха полета, Эмин прилег на спину, вытянув ноги и произвольно растянув руки. По очереди он начинал сокращать и расслаблять каждую мышцу, начав с ног. Дошедши до мышц лиц, он ощутил легкое приятное покалывание в теле. Тело спокойно, в удобном положении располагалось на кровати. Следующий этап, интерпретируемый исследователями по-разному – это начатие игры воображения. Необходимо закрытыми глазами представить перед собой красный куб средних размеров и мысленно приближать его к телу, а потом и тело к кубу. Во время этого упражнения Эмин медленно погружался в сладостную дрему, повторяя выше упомянутое. Результат не заставил себя долго ждать. Возможно, этот момент лишь показался юноше мигом, на самом деле на него ушли десятки минут, он почувствовал легкий холод и очутился у кровати. Он взирал на собственное живое тело, волной накатил ужас и страх. Вспомнив основные правила, Эмин постарался избавиться от дурных мыслей. Минут с пять он рассматривал себя со стороны. Ведь никому не удается разглядеть каждую свою морщинку, каждую родинку с такой точностью и с такого расстояния. В камере им не полагалось обладать зеркалом, потому произошедшие с ним изменения повергли его в статичное состояние. Вскоре внимание привлекла иная картина: над физическим телом надстраивалось серебристое облачко – Сверх-Я, соединенное посредством Серебряного Шнура. И по мере того, как он перемещался по периметру камеры, Шнур растягивался, но не изменяя толщины. Обойдя камеру, которую он успел изучить по маленьким сантиметрам, Эмин оттолкнулся от земли, невесомая душа взлетела. Он знал, что находится во сне, но сон принимал яркую окраску, и чувство реальности не покидало. Облетев камеру, его поразила мысль «А куда теперь?». Именно сейчас он мог переместиться в любую точку земного шара одной лишь силой мысли, преодолеть многокилометровые расстояния за считанные секунды. «Вот она, свобода, которая снилась мне годами». Первое, что пришло в голову – «попасть в мечту». Земля завертелась, его подхватил ветер, закружил и в нужную минуту остановил. Развернулась картина неизвестной местности. Он посмотрел себе под ноги – они увязли в чем-то густом и жижообразном. Рассмотрев с близи, до Эмина дошло, что это масляная краска, и тут-то он огляделся. Он находился на краю земли, в поисках которого погиб Александр Македонский. Небо приняло теплый светло-фиолетовый цвет, как во время заката. Поодаль раскинулась кудрявая ива, облака были у самой земли. Эмин сделал шаг вперед по раскрытой поляне, усыпанной цветами и травой. Он случайно придавил маленький цветок, который растекся, как от прикосновения воды - здесь все было нарисовано масляными красками. Но стоило ему одернуть ногу, как цветок, оживши, принял прежний облик. Он дошел до самого перистого облака, со стороны оно походило на сахарную вату. Эмин провел по нему рукой и почувствовал, как погряз в жидкой пахучей краске. Только сейчас он увидел за облаком мирно текущую реку. Его обдало ледяной свежестью воды, но к воде не хотелось. Он приблизился к большему красивому дереву. С некоторых листьев почему-то стекала краска. Он узнал эту картину – это мир Фархада. Интересно, побывал ли он тут или так и не увидел мечту? Юноша втянул всеми своими возможностями легкий невесомый воздух. Мертвая тишина нарушалась лишь всплесками воды и жужжанием пчел. «Я в раю..» Он старался осторожно шагать, чтобы не повредить окружающей фауны. Внезапно до его слуха дошел звук мятой травы, в этой местности каждый звук увеличивал свою силу в несколько раз. Он рефлекторно повернулся, перед ним как ни в чем не бывало стояла женщина средних лет с кисточкой в руке. Казалось, она совершенно не удивлена внезапному появлению Эмина. Все это время она наблюдала за его действиями со стороны.
 
 - Это моя картина. – Она обладала тихим, низким голосом. Словно каждое произнесенное слово приносило ей боль. – Я вижу, она тебе приглянулась.
 - Кто вы? – дар речи возвращался к нему. Эмин принялся разглядывать женщину приятной наружности.
 - Я же говорю, я художница. А это моя картина «Мечта поэта».
 - А почему я оказался именно здесь?
 - Ты в астральном мире. Ты ведь хотел оказаться в своей мечте? – после этих слов она подошла к иве. – Мдаа, краски еще не совсем просохли. Я только закончила ее рисовать. – пояснила она ему.
 - А где кресло-качалка? В жизни после смерти Фархада оно ведь тоже было.
 - Прости, у меня было слишком мало времени. Сейчас я его нарисую. – Хрупкость была не только отличительной чертой ее наружности, но и всего образа. Создавалось впечатление, что легкое дуновение ветра способно ее подхватить и унести. – Вот, пожалуйста. – На глазах Эмина она искусными движениями дорисовала последние штрихи.
 - Ты можешь сесть отдохнуть. – Она пригласила его расположиться.
 - А вы?
 - А я посижу на облаке.
 - У меня не получилось, моя рука прошла сквозь него, даже не задержавшись на поверхности.
 - Это все с непривычки, скоро и у тебя получится. – И добродушно улыбнулась. Эмин продолжал разглядывать загадочную особу.
 - А как вас зовут?
 - Алия, а тебя? Кстати, можно на «ты», я вроде не такая облезлая и старая.
 - Эмин. Рад знакомству. – он попытался встать.
 - Сиди-сиди, ты и так устал с дороги. А это моя новая картина. Я, кажется, уже говорила. – Она слабо улыбнулась своей оплошности.
 - Тут спокойно. Я подумал, это рай.
 - Нет, это не рай. Я не имею представления, как он выглядит, да и слишком мелка, чтобы изображать подобное. – Алия уже расположилась на облаке, свесив ноги. Она уловила направление взгляда Эмина. – Правда, он прекрасен? Я никогда не лицезрела ничего более восхитительного. Только на земле закат длится недолго, а здесь мне удалось запечатлеть для любого времени просмотра. Знаешь, я очень рада, что могу позволить себе наблюдать, не сдерживая слез восторга, за самым красивым и удивительным природным явлением на земле, и только в этой жизни. Наверное, в этом и есть счастье.
 - А ты знаешь, что такое счастье? Объясни и мне.
 - Ты и сам знаешь. Ты ведь ощущал это чувство, разве нет? Просто поднапрягись и вспомни.
 - Счастья проживания в тюрьме, конечно, очень много. Я, оказывается, просто не замечал. – Его начинал раздражать бред, который она несла. Посмотрел бы я на нее, поживи она хоть один день в нашей камере. Все разговоры о счастье и закате уж точно бы забыла. Алия не замечала его язвительности.
 - Знаешь, в чем твоя проблема? Тебе просто надо пересмотреть взгляд на вещи и поменять ценности.
 Эмин умерил свой пыл, ему не хотелось спорить, тем более обстановка действовала весьма расслабляюще.
 - Когда я был счастлив? – он поднапрягся. – Ну если счастьем считается состояние умиротворения, переполненности и радости, то был пару раз.
 - Вот, ты уже в правильном русле. Вспомни эти моменты. Можешь не рассказывать, просто прокрути их в памяти. Я подожду.
 Эмин закрыл глаза, вспомнил свои школьные годы, затем институтские, дом, село, девушку, Фархада.
 - На последнем акцентируй особое внимание. Прости, отвлекла. – она смущенно осветила его улыбкой.
 - Ты умеешь читать мысли? – он насторожился. Не хотелось бы, чтобы в его голове беспардонно кто-то шарил.
 - Я только учусь.
 - Мне это не нравится.
 - Прости, больше не буду.
 - Фархад. Да. И что?
 - Ты ведь был счастлив при его жизни даже в тесной холодной камере?
 - Ну да. И что? – он повторил вопрос.
 - Подумай сам, ты все поймешь, я верю в тебя.
  «Фархад... Гобустан… Счастье… Дошло!»
 - Человек может быть счастлив в любой обстановке и условиях, если он захочет.
 - Совершенно верно. Счастье – это состояние души, в котором человек может находиться. Но не постоянно, ведь душа переменчива. Возможно, я и ошибаюсь, но пока за свою жизнь не встречала постоянно счастливого человека. Мы живем в каждодневности процессов, иногда просто существуем изо дня в день. Вне счастья – пропасть, вот в ней-то большую часть жизни мы все и погрязаем. Но ради мимолетных минут радости стоит претерпевать все невзгоды. – Алия закончила свою речь и замолчала.
 - А в чем тогда смысл?
 - Смысл чего?
 - Жизни.
 - Смысл бытия в проживании собственной экзистенции.
 - Давай без умных выражений.
 - Ладно. Проще говоря, смысл жизни в самой жизни. Смысл в самопознании, саморазвитии, в любви к самому себе и окружающим.
 - То есть?
 - Познав и изучив себя до конца, до плотских, низменных желаний и мыслей, важно научиться воспринимать себя таким, а главное – любить. Если ты научишься любить себя, то двери любви окружающих в миг откроются.
 - Я никогда об этом не думал. А ты любишь себя?
 - Стараюсь, иногда получается.
 - Иногда. – Эмин повторил слова Алии и улыбнулся. – Трудно себя полюбить, особенно когда не за что.
 - Как не за что? Всегда найдется за что.
 - Подумать самому? – он ее опередил.
 - Делаешь успехи. Думай.
 - Только, пожалуйста, не читай мои мысли.
 Эмин начал размышлять. «А что у меня хорошо получается?»
 - Я…я умею писать стихи. Вроде неплохо получается.
 - Вы так и не закончили с Фархадом свое стихотворение.
 - Откуда ты все знаешь?
 - Это не важно. Пообещай мне, что продолжишь это дело.
 - Обещаю. – Немного помешкав, Эмин решился. – А можно задать вопрос?
 - Можно.
 - Ты видела Фархада? Как он?
 - Видела мимолетно. С ним все в порядке. Он сполна заплатил за все ошибки при жизни, сейчас он отдыхает. И…ему хорошо.

Незаметно за их неспешной беседой пролетело пару часов. Эмин почувствовал подергивание – это Серебряный Шнур подавал сигналы к возвращению. Физическое тело, даже на расстоянии чувствуя приближение утра, зовет астральное. Еще несколько мгновений астральное тело продолжает свое путешествие, но, наконец, предупреждение уже нельзя больше игнорировать. Высоко в воздух поднимается бесплотная форма, висит неподвижно несколько мгновений, как парящий голубь и готовится вернуться.

 - Ты еще придешь? – Алия тоже почувствовала необходимость возврата в свое тело.
 - Приду.

Шнур дернулся, и Эмин оказался в камере. Медленно, мягко он вошел в свое физическое тело. На мгновение пришло ощущение холода, сырости, свинцовой тяжести. Ушла легкость, чувство свободы, яркие цвета астрального мира, будто  на теплое тело надели холодную одежду. Обитатели тюрьмы начинали просыпаться, вскоре по камерам был разнесен завтрак. Отныне Эмин переставал жить реальным миром. В те часы, которые коротал в ожидании ночи, он вспоминал образ хрупкой женщины, ее лицо, жесты, сумасбродные мысли. Его восприятию открывался новый мир свободы, красок, цветов, тихого голоса размышлений и колокольчиков в голове. Он жил в предвкушении часов бесед, выходы в астрал становились для него обыденным делом. Эмин не старался думать о плохом, омрачнять свою голову, в его жизнь был привнесен яркий колор, смело разукрашивающий серую обыденность.

 - Привет.
 - Здравствуй. – Она была в летящем, летнем сарафане у той же ивы.
 - Как твои дела?
 - Я пишу новую картину.
 - Пишешь? Может, рисуешь?
 - Нет, именно пишу. Я ведь не просто малюю кисточкой, а описываю жизнь, мысли, пересказываю свои ощущения, твои. Прежде всего, рассказываю.
 - А можно мне на нее взглянуть?
 - Можно. Она называется «Предел». В следующий раз я тебе ее покажу.

На следующий раз он пожелал оказаться не в мечте, а в собственном пределе. Ветер занес его на крышу высотки, с которой открывался пейзаж на весь город. Только Эмин уже не застревал в масляной краске. Действительно, он приспособился и научился аккуратно ступать.

 - Ты талантлива.
 - Нет, я просто таким образом самовыражаюсь. Иначе я просто зачахну. Мне трудно здесь жить. – Она подошла к самому краю крыши и взглянула вниз.
 - А почему? Я бы отдал все, чтобы вернуться к нормальной жизни.
 - Мне с каждым разом тяжелее выходить из состояния вдохновения, покидать мир своих картин и спускаться на обетованную…бороться за место под солнцем и просто выживать. – Она никогда доселе не проявляла признаков слабости. – Прости. Я разговорилась. Глупости, не слушай.
 - Ты не хочешь об этом поговорить?
 - Нет. А ты жестоко с ней поступил. – Алия попыталась перевести тему разговора.
 - Ты и это знаешь. Я не перестаю удивляться. А если я скажу, что не хочу об этом говорить?
 - Она тоже страдает. – Она будто не слышала его последнего предложения.
 - Я тоже страдал, но ей было все равно.
 - Ей нужно жить дальше, понимаешь? Ей нужен покой, ты лишил ее этого.
 - Ничего, в своей дорогой квартире и так проживет. За деньги можно купить все, даже покой.
 - Перестань. – она его осекла. – Покой нельзя исчислять в денежной форме и вбивать в какие-либо рамки. Человек должен уметь прощать, ибо все эти проблемы ничто по сравнению с делами Вселенной и бесконечностью.
 - Ты сегодня какая-то нервная.
 - Мне надо идти.
 - К чему такая спешка?
 - Меня уже зовут. До встречи у «Свеч».
 - Пока. – это все, что он смог выдавить из себя. Еще пару минут после ее ухода Эмин просидел на бордюре, пока не почувствовал привычное подергивание. По прибытию в камеру его взору открылась страшная картина. Он молниеносно вскочил с кровати. Туберкулезник Эльчин повесился на собственном белье. В растерянности Эмин перерезал самодельную петлю, опустил тело на землю. Еще бы немного, и исход был фатальным. Он поднес Эльчину кружку воды, приподняв его голову. Но, похоже, тот не приходил в себя. Тогда Эмин принялся колотить дверь камеры, вскоре собрались охранники. О попытке суицида было сообщено начальнику тюрьмы. Через час избитые Эмин и Эльчин были брошены в карцер. Эмину уже были известны особенности пребывания в карцере после смерти Фархада, но ослабленный Эльчин очутился тут впервые. Чувство вины обуревало Эмина, он не доглядел за сокамерником, увлекшись полетами в астрал. Если бы только он был чуточку внимательнее… А что бы это изменило? Но ведь его самого некогда спасли от самоубийства. Первым словом, произнесенным Эльчином по возвращению способности разговаривать, было «Дурак». Ему становилось все тяжелее дышать, он не видел смысла своего дальнейшего существования. Эмин за время пребывания в карцере прекратил полеты в астральный мир, беспокоясь за своего товарища. Первая неудачная попытка не сломила того. Каждый день в карцер наведывались верзилы и отбирали у Эльчина последнее желание жить. Через пару дней Эмина намеревались вернуть в камеру. Он долго просил не оставлять Эльчина одного, но охранники, завидев в желании Эмина подольше побывать в карцере признаки сумасшествия, заточили его в одиночное пространство. Эльчина избивали каждый день, и он покончил жизнь самоубийством. Он оставался в изоляторе три дня до того, как повеситься на собственном белье. Перед тем, как повеситься он плакал и кричал всю ночь до самого утра.
 - Я жив.. Я еще жив..

До самого рассвета заключенные близлежащих камер не могли уснуть. Некоторые проклинали сумасшедшего, не дающего им поспать. А кто просто просидел, выслушивая крики своей совести. От каждого стона и всхлипа что-то щемило в груди, давило на голову, придавая сильную боль. Кричал человек, желающий, чтобы его спасли, но в то же время отчаянно идущий на нелегкий шаг. В тюрьме люди часто сходят с ума. И чтобы не сойти с ума от черед ночей и дней суицид становится единственным выходом. Самоубийство есть удел слабых? Возможно. Скорее самоубийство – удел тех, кого сломали, но ведь это не выход. Может, выход и не виден, а просто потому, что мы внимательно не всматриваемся. Каждый проживает свою жизнь: у кого-то она изобилует горестными моментами, иной проживает беззаботную рутину. Но это все есть проверка, выпавшая на нашу долю, следствие наших прежних прожитых жизней. Кто пасует на полпути, кто идет до конца. А в конце – свет. Свет, в поисках которого люди перебарывают себя каждый день, проживая жизнь со всей ее кажущейся бессмысленностью. Надо просто определиться со своими приоритетами и не останавливаться у обочины.
Эльчина похоронили в то время, когда Эмин уже был возвращен в камеру. За свою недолгую жизнь ему пришлось проводить немало людей, но сам сдаваться не собирался. Он уже научился бороться с апатией – избавляться от страха, смерть не страшила его как в былые годы.

..Он оказался у «Свеч». Это была желтая теплая картина, с изображением девушки восточной фигуры, сидящей на стуле за чтением книги. Ее длинная шляпа напоминала купол цирка. Картина была сделана в форме наброска, что придавало ей еще больше грации.

 - А это моя последняя картина.
 - Ты больше не будешь рисовать?
 - Да, складываю свое оружие – кисточки.
 - А как же твое самовыражение?
 - Мне надо возвращаться в жизнь, а для этого надо чем-то пожертвовать. Я жертвую цветами взамен на душевное спокойствие.
 - Тебе точно будет хорошо?
 - Да, я уверена. А ты улыбайся чаще небу.
 - Я не так часто его вижу.
 - Опять твои отговорки. Просто улыбайся. Продолжай жить, слышишь? Как бы больно не было, как бы силы не иссякали, живи. Раз ты здесь на земле, значит, это не зря.
 - Так говоришь, словно это последняя встреча.
 - Ты догадлив.
 - Ты больше не придешь?
 - Нет.
 - Почему?
 - Ты должен жить дальше, своим творчеством, талантом. Понимаешь? А я должна вернуться прежней, мне так будет легче.
 - Жаль. Я успел привязаться.
 - Я тоже. Ты удивительный человек, каких мало. Помни об этом, когда будет тяжело. И не забывай «Мечту».
 - Я так о тебе ничего и не узнал за это время.
 - А разве так не интереснее? – Алия лукаво улыбнулась. – Я так и не раскрыла свое инкогнито, а ты так и не рассказал, за что посажен.
 - Из-за нее. Ты видишь радугу?
 - Где?
 - Ну как где? Там, за окном. Ты ведь нарисовала маленький кусочек окна.
 - Даже не заметила. Но сейчас вижу. Радуга. Каждый охотник желает знать, где сидит фазан. – Они оба по-ребячески засмеялись. Такой легкой, хрупкой, воздушной он и пронес ее образ через всю жизнь.

Она ушла, как и обещала, больше не вернулась. Эмин тоже вернулся в жизнь по всем смыслам этого слова. Он продолжил заниматься рифмоплетством, как говорил Фархад. Через год вышел его первый сборник стихов, за которым последовали и последующие. К 43 годам он был принят в Союз Писателей Азербайджана, продолжая писать в тюрьме. Он жил и выжил, потому что ради недолгих моментов счастья, радости, цвета заката и стоит жить. Он простил ее, даже выслал телеграмму «Прощаю. И ты прости», но девушка к нему так и не наведывалась. Годы шли, ведя нешуточный бой с тиканьем часов. В Гобустане наступала зима, а за ней весна. А затем лето и осень с меланхоличным настроением. Но ничто не мешало человеку жить. И не сможет. Доброта и любовь сильнее стен и ужаса. Начинаем новый отсчет, 1:0..



Муеллим - на азербайджанском языке слово, передающее уважение. Дословный перевод - "учитель".

Даи, киши - частицы, выражающие почтительное, уважительное отношение.

Манат - национальная валюта Азербайджанской Республики, равная 1,24$.



Хочу выразить благодарность за неожиданное наталкивание на идею другу Сергею Латипову, а также Сергею Стреляеву - заключенному Гобустанской тюрьмы закрытого типа.