Хряк Васька

Ринка
Васька был обыкновенной свиньёй. А если точнее, то чёрно-белым симпатичным хряком. Я познакомилась с ним, когда летом приехала отдыхать к своей тётке в село Покошичи. Покошичи это маленькая деревенька на юге Украины. От железнодорожной станции к окраине села ходит старенький дребезжащий автобус с продавленными сиденьями и скрипучими покосившимися дверьми.

 Я тогда успешно окончила первый класс и в награду мама повезла меня в гости к моей украинской тётушке. Для обыкновенной городской девчонки лето в деревне представлялось настоящим раем, со всеми вытекающими оттуда удовольствиями: купание в речке, катание на лошадях, походы за грибами - ягодами и прочие немудрёные детские радости.

 Разморённые от жары, духоты и тряски мы с мамой буквально вывалились из салона автобуса на улицу, подталкиваемые сзади дядькой с огромной тряпичной сумкой. Оглядевшись по сторонам, мы двинулись в сторону домиков, выстроившихся ровной шеренгой на краю поля. Увидев двух старушек в белых платочках, с проницательностью постового милиционера оглядывающих вверенную им территорию, я бросилась к ним с вопросом, где находится нужный нам дом. Я ещё не успела договорить фамилию своей тётки, как старушки вскочили с лавочки и принялись меня обнимать. Как оказалось, в этом селе почти все жители были родственниками, а нашу фамилию носила добрая половина сельчан. С охами и ахами старушки сопроводили нас до нужного дома, где щедро накрытым столом нас встретила Мария Даниловна.

Моя тётка оказалась высокой громогласной женщиной, весёлой и приветливой. Весело подшучивая над заморёнными горожанами, Мария Даниловна усадила нас с мамой за стол и положила на тарелки дымящиеся, с золотистой корочкой кусочки курицы. С большим трудом одолев свои огромные порции, мы отказались от чая с блинами и пошли в огород, чтобы немного осмотреться. Быстренько обежав всё хозяйство, я с огорчением поняла, что лошадей нигде нет. Нет и собаки во дворе. Скособочившаяся, почерневшая от времени и дождя будка была пуста. От расстройства наматывая хвостик косички на палец, я чуть не плакала. Ведь я так мечтала подружиться с какой-нибудь лошадкой, как в кино кормить её с ладони хлебом, чувствуя пальцами ласковую шершавость тёплого языка, расчёсывать глянцевую блестящую шёрстку и кататься на ней по пыльным деревенским дорогам.

Слёзы разочарования застыли в моих глазах и, возможно, я всё-таки заплакала бы, но калитка со скрипом открылась и прямо передо мной появилась огромная голова с короткими толстыми рожками. Озадаченная не меньше моего, голова застыла и издала протяжное укоризненное:»Муу». Мария Даниловна выбежала из дома и, вытирая руки об нарядный цветастый фартук, радостно закричала мне:
- Лидка, чего встала, как не родная! Калитку отворяй, Орка пришла.
Оцепеневшими от страха руками я открыла калитку, ощущая, как что-то мокрое струйкой течёт по голым ногам, и тесно прижалась к забору, пропуская Орку. Корова показалась мне огромной. Раньше я видела корову только на картинках, и она представлялась мне милым плюшевым животным, а не махиной с круглыми грязными боками, над которыми звенящим облачком кружились какие-то странные огромные мухи. Покосившись на меня выпуклым сливовым глазом, Орка прошла мимо и, энергично обмахивая себя хвостом, застыла у двери в хлев. Мария Даниловна, громыхая огромным проржавевшим замком, открыла двери и вместе с коровой скрылась в темноте хлева.

- Ты чего, испугалась? – смеясь, спросила меня мама, увидев, что я так и продолжаю стоять, прижавшись к забору.
Потом Мария Даниловна угощала нас молоком. Настоящим коровьим молоком, ещё тёплым, со странным запахом и пузырчатой шапочкой пены. Молоко мне не понравилось. Оно было какое-то слишком настоящее, слишком пахучее и почему-то напоминало мне об облачке слепней, как оказывается назывались летающие над коровой мухи. Ещё только оранжевый шар солнца подкатился к горизонту, а Мария Даниловна уже застелила нам постель. Уставшая, расстроенная, ещё не отошедшая от встречи с рогатой кормилицей, я нырнула на цветастые васильковые простыни и утонула. По-настоящему утонула в пышной, вязкой, удивительно мягкой перине. Решив, что, как только мама ляжет, тут же буду просить её вернуться домой, я благополучно уснула.

 
Утром меня разбудил петух. Горластый разноцветный франт сидел на заборе прямо перед окном и, задорно похлопывая крыльями, издавал пронзительные режущие слух звуки, которые никак нельзя было назвать пением. Поворочавшись несколько минут, я поняла, что спать мне совсем не хочется, и, быстро одевшись, пошла искать маму.

 Мама с Марией Даниловной сидели за столом и завтракали. В глубокой расписной миске дымились огромные пельмени. –
Садись, девонька, кушай! – поприветствовала меня Мария Даниловна и поставила передо мной тарелку.
Я положила себе один пельмень и осторожно надкусила его. В рот брызнул кисловато-сладкий сок какой-то ягоды. Пельмени оказались варениками с земляникой. Сочные, ароматные, удивительно вкусные вареники, несмотря на свои гигантские размеры, исчезли из миски с невероятной быстротой. Я ещё долго сидела за столом, смакуя последний вареник, не в силах признаться себе, что есть уже больше не могу.

Но окончательно примирил меня с отсутствием лошадей Васька. Когда Орку утром выгнали на пастбище, Мария Даниловна послала меня собирать яйца. С плетёным лукошком я вошла в хлев преисполненная чувства гордости за полученное задание. С неимоверным трудом я разыскала одно яйцо в куче соломы и тут же его выронила, напуганная странным звуком. За маленькой дверкой, в глубине хлева кто-то храпел. Точно, как мой папа, но только громче и с каким-то повизгиванием. Не желая прослыть трусихой в глазах тётки и помня свой вчерашний конфуз с коровой, я осторожно подошла к двери и потянула её за ручку. Приникнув глазом к открывшейся щёлочке, я увидела настоящую живую свинью. Одна я так и не зашла к Ваське. Но когда Мария Даниловна пошла кормить его, я увязалась с ней.

Васька был просто очарователен. Чистенький, кругленький, с нежным розовым пятачком и пятнистой чёрно-белой шкурой он казался большой детской игрушкой. Васька стал радостно повизгивать при виде своей хозяйки, выпрашивая угощение. Мария Даниловна налила ему в корыто густую похлёбку и оставила нас наедине. Мы подружились. Васька оказался не только очень чистоплотным, но и очень умным. Через пару дней он уже узнавал меня, приветствуя нетерпеливым повизгиванием. Я приносила ему буханку мягкого серого хлеба, и мы съедали её вместе. Больше всего мне нравились Васькины уши. Подвижные, очень приятные на ощупь, с треугольными верхушками, на которых были смешные колючие кисточки, уши служили настоящим барометром Васькиного настроения. Мне так нравилось заглядывать в щелку, шёпотом называть хряка по имени и видеть, как Васькины ушки приходят в движение, залезая ему буквально на лоб.

С деревенскими девчонками у меня отношения не сложились. Они сторонились меня, видимо считая, что городская фифа им в подружки не годится. Я почти всё время проводила с взрослыми, а когда уставшие от моих бесконечных вопросов, мама с Марией Даниловной посылали меня поиграть с ребятами, я шла к Ваське. Разговаривала с ним, чесала ему спинку, научила кивать головой по команде и даже выгуливала его во дворе, когда взрослые куда-либо уезжали. Мне с самого детства очень хотелось иметь собаку. Родители вроде бы и не отказывались, но и щенка покупать мне не спешили. Васька уверенно и прочно занял ту нишу моего сердца, которая была припасена для собаки.

Как-то незаметно чёрно-белый хряк стал мне настоящим другом. Он понимал всё. Когда я грустила, он ласково тёрся пятачком о мои сбитые коленки, трогательно облизывал пальцы, в которых уже давно закончился хлеб и внимательно смотрел на меня маленькими коричневыми глазками. А если я была весела, то Васька тут же разваливался передо мной, подставляя мне розовое, в мелкую чёрную крапинку брюхо и требовательно повизгивал, предлагая его почесать. К концу лета он уже знал несколько команд и был поверенным всех моих детских тайн.

В августе из армии вернулся сын Марии Даниловны, предстояло готовить угощение для праздника. Однажды утром я проснулась от какого-то странного звука. Я прислушалась, но звук не повторился. Проворочавшись до первых петухов, мучимая непонятным беспокойством, наскоро позавтракав, я побежала к Ваське. Загончик, где жил хряк, был пуст. С немым вопросом в полных ужаса глазах я подошла к Марии Даниловне. Тётка посмотрела на меня и отвернулась, недовольно шепча: «Ох, уж эти городские».

В тот день я домой пришла только вечером. Весь день я проревела, спрятавшись под огромными лопухами на краю деревни. Видимо, кто-то заметил, где я сижу, и сказал маме, поэтому меня не искали. Мне казалось, что я не переживу то, что Васьки больше нет, что он больше никогда не взглянет на меня своими маленькими глазками, больше никогда я не смогу почесать ему гладкое чёрно-белое пузико. А сильнее всего я винила себя, что так и не поговорила с мамой. Я хотела просить её, чтобы мы взяли Ваську домой вместо собаки. Я была готова отказаться от мечты заиметь щенка. Васька стал мне настоящим другом. Вот это чувство вины просто убивало меня, хотя умом я понимала, что мы не смогли бы довезти Ваську в город, и что он не смог бы жить в квартире на девятом этаже. Но разве любящее сердце способно внимать разуму? Это была моя первая потеря. Я оказалась хлюпиком и нытиком, как и дразнили меня деревенские девчонки, с хохотом глядя на мои попытки перевязать пораненную ножку вырывающейся пеструшке.
 
Считая дни до нашего отъезда, я почти не выходила из дома. Сердце повизгивало в груди, напоминая о Ваське, как только я видела почерневшие стены хлева.
Перед самым отъездом, когда мы уже собрали сумку и присели перед дорожкой в комнате, Мария Даниловна внесла в комнату и отдала моей маме какой-то предмет, завёрнутый в белую материю. Мама, покосившись на  меня, торопливо засунула подарок в сумку. Мария Даниловна присела вместе с нами, потом, спохватившись, снова куда-то ушла. Вернулась она с солёной свиной шкуркой.
- Держи, пожуешь в автобусе. Наши девчонки страсть, как любят…
С замирающим сердцем я взяла шкурку. Тонкий слой сала был покрыт крупными желтоватыми крупинками соли. Слёз уже не было. Я словно одеревенела. Сжав в потном кулачке  шкурку, не слыша прощальных слов, я  села в автобус. Раскрыв ладонь, я смотрела на кусочек Васьки, а слёзы капали, растворяя комочки соли. В поезде, когда я спала, мама вытащила у меня из руки шкурку. Подаренного сала я тоже дома не видела. Но с того дня я точно знаю, что у боли солёный привкус. Привкус высохших слёз.