Священник

Рейтинг: G
Жанр: мистика, экшн
Статус: завершен.
Предупреждение: верующие, религиозные, ортодоксальные христиане - читайте с осторожностью и извините в том случае, если всё же прочли, и вас что-то задело.

Содержание: В Зоне появляется парень с крестиком на шее и особым складом души. Под силу ли ему изменить что-то в мире городского Дна?
История, скорее, о детях Зоны.




***

На улицах Underworld можно увидеть всякое. Чаще всего никто не вмешивается в чужие разборки, но каждое правило, при всей своей разумности, имеет исключения.
Нейтральная территория между землей Хоста и миром Канала – владениями латинос – представляет собой несколько мелких улочек с непонятными строениями, по большей части развалинами, в которых не рисковали селиться. В том, чтобы быть ударным буфером между двумя крупнейшими структурами Underworld приятного мало. Пусть пока они держат нейтралитет, но когда он трансформируется в нечто иное, и насколько резко – никому неведомо.
Какие-то очередные дела забросили сюда Шона сырым и промозглым зимним днем. Он имел полное право проехать по нейтральной территории, если ему так короче и удобнее, и собирался воспользоваться этим правом. Вернее, уже пользовался на всю катушку, направляя машину прямо посередине узкой улицы, поскольку обочины намертво завалены разным габаритным хламом и ржавыми остовами сгнивших покореженных тачек.
На углу развлекались несколько пьяных Канальских – у них имелось не меньше прав заниматься своими делами в Нейтрале. Парни хохотали и обменивались толчками. Их было шестеро, но даже неопытному глазу заметно, что один к компании не принадлежал.
Он не смеялся, скорее, хрипел. Пока стоял на ногах, от ударов не падал, однако, видно было, что это ненадолго. Парень незнакомый, на вид совершенно стандартный: около двадцати, темноволосый, но не латино, в простой черной одежде.
Тем не менее, что-то в нем было такое, что явно его отличало. Он не пытался заслониться или сбежать, только отступал после очередного толчка и почему-то прижимал руки к груди. Шон пригляделся и вдруг заметил, что парень в грязной от пыли дрожащей руке сжимает нечто, висящее у него на шее на цепочке из простого металла, будто защищая, а когда случайно у него запрокинулась голова, открыв горло и белую полоску воротника у черной рубашки, Шон понял, что это было…
Крест. Парень священник.
Латинос были увлечены потехой и не замечали, что рядом с ними оказался кто-то еще, до тех пор, пока Шон не развернул одного из них и не швырнул спиной к стене. Хостовский оказался в центре их круга, но нимало об этом не волновался. Они замерли сперва от неожиданности, но потом… они его узнали.
Сверля взглядом самого активного, который даже запыхался от веселой игры, Шон медленно кивнул на осевшего на землю парня и угрожающе процедил:
– Он ведь не может тебе ответить. – Молниеносным незаметным движением упер ствол пистолета в лоб забывшему как дышать Канальскому, продолжил: – А я могу.
Вжавшись в стену, напуганный до полусмерти заводила выставил вперед пустые ладони и забормотал побелевшими губами, забыв от ужаса неродной язык:
– …No-no-no, no lo hagas, por favor… No era para tanto, s-solo b-bromas… [нет-нет, не делай этого, пожалуйста… это ж просто так, только шутка…]
Шон, не меняя позы, бросил мимолетный взгляд на сидящего на коленях на асфальте человека с крестом на шее. Тот даже не смотрел ни на кого, скорчившись и пытаясь глубоко вздохнуть, но Шон убрал оружие и коротко приказал:
– Исчезли. Немедленно.
Дважды повторять не понадобилось.
Как бы ни хорохорились гордые горячие латинос, каких бы героев ни строили из себя на словах, но выжить после прямого столкновения с Дэлмором – редкая удача.
Шон присел, вгляделся в парня, с которым творилось что-то не то. Он держался за горло, то выдавливая воздух судорожными толчками, то с жутким хрипом пытаясь вдохнуть, но у него ничего не выходило. Шон тронул его за плечо:
– Эй, может, тебе к врачу?
Парень, дрожа, замотал головой, показал на землю в нескольких шагах от себя и напрягся, с неимоверным трудом выбрасывая из сипящего горла звуки:
– …Ин…ин….ингха…лят-тхор…
Небольшой металлический цилиндрик, непоправимо искореженный грубым ботинком, лежал там в грязи, окруженный мелкими осколками  серой пластмассы.
– Вдребезги. Другой есть?
Парень уже не мог говорить, только взгляд налившихся кровью глаз устремился к зданию из красного кирпича на углу, над которым был укреплен, видимо, очень недавно, простой сбитый из двух бревен крест.
Шон подставил задыхавшемуся плечо:
– Пошли.

До церкви было от силы метров сорок, но священнику они явно показались бесконечными.
Внутри, в чистой гулкой прохладе, ему стало чуть лучше, и он смог прохрипеть:
–Налево… сейчас…
Трясущейся рукой он полез в карман брюк, достал связку ключей, непослушными пальцами стал перебирать в поисках нужного – от массивной темной двери в левом углу церковного зала, ведущей в личную комнату священника. От слабости он уронил всю связку на пол, и Шон, пробормотав что-то неразборчивое, просто вышиб замок ударом ноги.
Парень ввалился внутрь, схватил со столика в спартански обставленной комнатушке спасительный ингалятор и надолго к нему припал…
Шон не стал заходить, и всё то время, какое понадобилось священнику, чтобы отдышаться, сидел в тёмном зале церкви на спинке одной из немногочисленных грубых скамеек, осматривая ничем не закрытые кирпичные стены, самодельный алтарь, считанные дешевые свечки, еле мерцавшие перед растрескавшейся до неприличия статуей Спасителя, которая неизвестно где пылилась явно не одно десятилетие. Теперь он, конечно, был отмыт, но только несколько островков чудом сохранившейся краски показывали, что это не просто грубая деревянная поделка. Несколько пальцев у статуи просто отсутствовали.
В церкви было пусто и чисто, но въевшийся в стены дух нежилого здания придавал всему какой-то зловещий, неестественный вид. Не чувствовалось здесь ни тепла, ни благоговения, ни волнения, ничего – только запустение.
Священник, наконец, вышел из комнаты и обессиленно привалился к колонне позади сидящего Шона. Тот почувствовал взгляд, сказал, не оборачиваясь:
– Замок жалко.
Парень с готовностью возразил:
– Ничего! Я новый куплю, еще вставлю, я умею.
Шон с легким удивлением повернулся:
– Сам?
– Ну да, – священник улыбнулся легко и тепло, очень открыто. – Я здесь почти всё сам сделал, даже скамьи. Отец плотником был, я в детстве научился.
Он подошел и сел рядом с Шоном, доверительно поведав:
– Эта астма… если честно, было бы лучше без нее. Но я справляюсь. Вот только с краской проблемы, не могу я дышать парами, вот и стоит всё некрашеное, ужас просто. Ничего, вот найду респиратор! А ведь  ингалятор надо еще один теперь…
Они помолчали, едва-едва освещенные далеким слабым сиянием свечек на другом конце зала. Потом священник просто сказал:
– Спасибо тебе. Ты хороший человек.
Шон холодно спросил:
– Издеваешься? Ты хоть знаешь, кто я?
Тот не смутился и глаз не отвел.
– А что это меняет? Твои дела говорят за тебя.
Шон прищурился:
– Да я не убил этих ублюдков только потому, что…  как-то неловко вышибать им мозги прямо перед священником!
– Ну и что, ты же в конечном итоге не убил? – пожал плечами тот. – Это главное.  Да, насчёт того, знаю ли я тебя – невозможно жить в Underworld и не знать, кто такой Шон Дэлмор.
После паузы Шон медленно произнес:
– И ты меня не боишься?
Священник моментально искренне ответил:
– Нет. Тебя – нет. Никого из людей. – Помолчал, добавил задумчиво: – На самом деле я боюсь одного: предать себя. Обмануть свою душу. А ты?
И он действительно ждал ответа. Для него такой вопрос имел смысл.
Шон неожиданно для себя ответил:
– Душу… Я не вполне уверен, есть ли она у меня вообще.
Парень улыбнулся:
– О, вот тут даже думать нечего! Поверь профессионалу – есть. Обязательно есть, и лучше, чем у многих.
– Ты судишь обо мне по одному поступку?
Священник неподдельно удивился:
– А кто сказал, что этого мало?
Шон отвел взгляд и с улыбкой покачал головой:
– Впервые говорю со священником. Сколько тебе лет?
– Я попал сюда сразу после семинарии… – слегка смутился парень. – Двадцать… скоро будет.
– Да ты младше меня!
– Для того, чтобы носить это, – он указал на воротничок, – не надо обязательно быть стариком с седой бородой.
– Да. В Underworld такой бы точно не пригодился. Как твое имя?
– Джино. Падре Джино. – с неловкостью отрекомендовался парень.
– Падре? – переспросил Шон. – Почему не father?
Джино даже покраснел слегка:
– Н-ну, это, наверно, непозволительно, но… Я – итальянец, по-моему, так просто лучше звучит.
Такой несерьезный резон и общая растерянность молодого падре заставили Шона улыбнуться. Он спрыгнул со скамейки и глянул в сторону выхода.
– Мне надо идти. Да, насчет этих уродов… они к тебе больше не подойдут, точно.
Неожиданно Джино замотал головой:
– Нет-нет, не надо! Пусть. Я здесь для этого.
– Для чего? Чтобы тебя били?
– Нет. Чтоб ко мне приходили.
Шон молча с уважением кивнул. Уже в дверях обернулся:
– Ты не против, если я тоже… зайду когда-нибудь?
Джино широко улыбнулся:
– Ты знаешь ответ.

***

Шло время. Маленькая церковь под самодельным крестом приобрела первых постоянных посетителей. Первыми ласточками стали набожные матери семейств с Канала, обрадованные тем, что не надо больше ездить далеко в город, а достаточно прогуляться по берегу. Женщин тронуло рвение молоденького священника, кое-кто из них даже тайком оставлял на скамьях свертки с домашней едой.
Вслед за матерями в церковь потянулись их дочери, юные девчонки, которых сперва насильно приходилось затаскивать в храм божий, чтобы оградить, пока возможно, от многочисленных соблазнов Underworld, а позже они и сами охотно сопровождали родительниц, но уже по своим мотивам: уж больно симпатичным был молодой падре.
Иногда даже Канальские парни заходили внутрь, помогали матерям опуститься на колени, потом быстро украдкой крестились и уходили, пока никто не увидел.
Белых ребят было мало, этот участок нейтральной территории традиционно считался всё же, скорее, за Каналом, да и просто религия не сильно занимала тех, у кого постоянно находились дела поважнее.
Однако за несколько месяцев Джино достиг многого. Церковь окончательно приняла жилой вид, стала уютной, гостеприимной, двери не имели запоров и никогда не закрывались, даже бурными ночами. В ее стенах можно было найти укрытие как от сильного дождя, так и от преследования, потому что перед парившим на пятиметровой высоте распятием земные страсти непроизвольно стихали.
Джино работал без устали, совершенствуя изначально запущенное здание, и в результате сумел превратить его в нечто …не сказать величественное, но всё же внушающее должное уважение.
Сам он жил очень скромно, на улицы лишний раз не выходил, только за едой. Был момент, когда ему пришлось испытать зловещее дежа-вю: пьяная компания вздумала подшутить над одиноким странноватым прохожим, но один из агрессоров пригляделся и немедленно распихал своих. Когда напуганный Джино, ничего не понимая, как можно скорее покинул их враждебный круг, тот парень объяснил в ответ на недоуменные взгляды дружков:
– Вы с ума посходили! Это ж тот священник, вон и церковь, вы чего, не соображаете?! Ага, зимой мы с ним тоже… поболтали, а потом нас Дэлмор чуть по асфальту за него не размазал.
Этот аргумент снял все вопросы, но парень добавил:
– И вообще… он моего брата крестил, а у Пако сестра, Эле, замуж выходила, так тоже он венчал. Нечего его трогать.
И они ушли искать других развлечений.
Действительно, крестить родившихся в Underworld младенцев было святой во всех смыслах обязанностью Джино, а среди девчонок стало хорошим тоном суметь затащить парня не просто в постель, а под венец в Церковь.
Именно так и назвали этот новый непривычный объект на карте Underworld, Церковь с большой буквы. Уточнять адрес излишне, была она там единственной – но неожиданно нужной.

Жарким летним вечером Джино по обыкновению возился со столярными инструментами во внутреннем дворике, среди обрезков дерева и куч опилок. Он скинул с себя всё, кроме старых поношенных джинсов, навертел на голову бандану и гостей, в общем-то, не ждал.
Потому подскочил от неожиданности, услышав:
– Эй, падре, как дела?
Джино обернулся и смущенно застыл под насмешливым взглядом того парня, который зимой спас ему жизнь. Шон оглядел итальянца с головы до ног: загорелого до черноты, чумазого, растрепанного, и протянул:
– Да, воистину у нас всё не как в городе. И представитель Святой Церкви тоже… оригинальный.
Джино окончательно сконфузился и быстренько влез в футболку, что, впрочем, солидности ему не придало. Но темные глаза смотрели по-прежнему открыто, ясно, располагающе. Он улыбнулся:
– А я тебя ждал, думал, ты раньше придешь, хоть из любопытства.
– Дела. Но мне действительно интересно. Покажешь, как устроился?
Джино двинулся было ко входу в здание, но Шон кивнул на арену его деятельности:
– Погоди, а это что?
– Ну… кажется, шкаф. В смысле, книжный.
– Кажется?
– Я, э-э, сделать-то его сделал, доски нашел, обстругал, сбил – видишь, даже вроде ровно. Но всё равно разбирать придется. Эх, сразу надо было думать! Книг-то немало, я хотел понадежнее, помассивнее, да, похоже, перестарался. Я ни в жизнь его внутрь не затащу!
– А что, прихожане твои не помогут?
– Кто? Многодетные мамаши или седые старушки? Кто, по-твоему, перспективнее?
Шон хмыкнул и обреченно вздохнул:
– Видимо, я.
Под оторопевшим взглядом Джино Дэлмор легко поставил вертикально действительно тяжелую конструкцию из толстых дубовых досок, слегка напрягся и оторвал ее от земли. Джино очнулся, кинулся помогать, но только бестолково суетился, и Шон отпихнул его плечом, справившись со всем в одиночку.
Шкаф водворился на свое законное место в небольшой комнатке, где было очень тихо из-за толстых стен, светло и приятно пахло чем-то неопределимым. Джино не знал, как и благодарить Шона, но тот отмахнулся и уселся в низкое, обшарпанное, но тщательно вычищенное одинокое кресло. Пробормотал:
– С тобой и выпить-то нельзя, падре.
Джино виновато покачал головой:
– Да, это не для меня. Но, если ты хочешь, я принесу!
– Сиди ты… обойдусь. А здорово у тебя здесь.
– Правда? – расцвел непосредственный итальянец.
– Да, действительно неплохо. Что было и что стало – не узнаешь. –  Шон сделал паузу, взглянул исподлобья: – Тебе жить никто не мешает, нет?
– Нет, что ты! Никаких проблем. Люди пошли, потянулись, на святые таинства даже запись вести приходится, представляешь? – с затаенным восторгом похвастался Джино. Потом неожиданно покраснел: – Вот только…
– Что?
– Исповедь… ну, не всегда спокойно проходит.
– В смысле? У тебя волосы шевелятся от наших грехов?
– Да нет… Э-э-э… некоторые… э-э… прихожане пытаются использовать уединение кабинки неподобающим образом.
Шон расхохотался:
– Прихожане? Ты хочешь сказать, прихожанки?
– Ага, именно, – священник ужасно смутился и уставился в пол.
– Брось. – Шон со смехом предложил: – Давай я тебя свожу на экскурсию на… Triple Cross хотя бы, для начала. Если выдержишь – заглянем и на Рэд-стрит. Попробуешь себя в роли миссионера среди дикарей.
– Ой. Спасибо, конечно, но лучше позже как-нибудь.
Шон спросил уже серьёзно:
– А как там твоя епархия, о тебе не забыли?
Джино махнул рукой, задумчиво ответил:
– Именно это мне и приходит в голову, знаешь ли. Полгода, и ничего: ни визита, ни проверки, ни даже письма – ничего! Странно. Будто на острове среди океана.
– Как раз ничего странного. Ты в гетто, парень, в Неподконтрольной Зоне. Никакой проверяющий в здравом уме сюда не сунется, в том же духе рассуждают и представители почтового ведомства. Так что писем ты не дождешься, и не надейся. Я считаю, тебя вообще уже списали со счетов и из списков вычеркнули. Скажи, чем ты заслужил такое неординарное направление? По сути, ведь тебя миссионером и сделали.
Джино помолчал, повспоминал о чем-то.
– Нет, не может же это быть всерьёз? Да, я был в неважных отношениях с семинарским начальством, они считали меня кем-то вроде вольнодумца, даже чуть ли не еретиком. Епископ однажды пригрозил развести во дворе костер, я так и не понял – для моих книг или для меня. Это же шутка была, разве нет? Ты думаешь, меня специально направили… мне нарочно дали сложное задание?
Он испытующе смотрел на Шона.
– Это не так называется. Тебя послали на смерть. Твои начальники даже права не имели, формально здесь вообще ничего не существует, по документам здесь пустоши и развалины промышленных комплексов, не подлежащих восстановлению. А на деле… Бывает, люди посильнее тебя суток не протягивают, жизнь у нас тут сложная и интересная. А тебе повезло, падре. Ты прижился. Вот только на перевод отсюда я б на твоем месте особо не рассчитывал. Похоже, ты среди своих – такой же изгой, как все мы. Ты тоже outlaw, Джино.
Священник потрясенно покачал головой. На его лице отражались многочисленные эмоции, но, вполне в его духе, их смена завершилась мягкой оптимистичной улыбкой:
– И хорошо. На все воля Божья. Значит, моя судьба здесь, я рад! И нервы на проверки тратить не придется, можно спокойно сосредоточиться на главном.
Шон поднял глаза:
– А что есть главное? – кивнул на приоткрытую дверь, в проёме которой виднелся освещенный ярким закатом деревянный Христос. – Он?
Парень в пыльной майке, с повязкой на лбу удивленно покачал головой и тихо ответил:
– Конечно, нет. Главное это люди. – Под пристальным взглядом собеседника добавил: – И для Него ведь люди всегда были на первом месте. Он и жил для них, то есть, для нас, и умер тоже, ты же знаешь. Значит, это основное, это – цель! Но… зачем я тебе это объясняю? Думаю, ты и без меня прекрасно понимаешь, больше того, ты и действуешь соответственно. Так что не мне тебя учить, Шон.
Они долго молчали, и странной была та тишина.
Наконец Джино поднялся, любовно провел ладонью по гладкой доске своего нового шкафа.
– Красиво, правда? Всё никак руки не доходили, позор – книги, и так ужасно хранились, посмотри!
В углу связанными стопками громоздились десятки томов. Священник с упоением принялся расставлять их по местам, Шон взялся ему подавать, и вскоре они забили все полки, а угол опустел. Комната стала сразу просторнее, солиднее, засияла золотом корешков, а Джино счастливо улыбался, гордо любуясь на свои единственные настоящие сокровища.
Шон тоже прошелся вдоль преобразившейся стены, вгляделся в названия:
– Слушай, а здесь не только богословие. Я думал, у тебя сплошные «деяния апостолов», а тут… – он вел пальцами вдоль длинных рядов, называя вслух: – Биология. География. Химия. Латынь. История. Астрономия. Физика. Экономика. Математика.
Шон ошеломленно повернулся к Джино:
– Ха! Теперь я понимаю, почему тебя заподозрили в ереси. Необычный набор для священника.
Тот пожал плечами:
– Просто я люблю читать. И мне интересно всё, что я вижу, всё, о чем я слышу. Мне хочется объяснить это, понять, как-то встроить, ведь всё на свете взаимосвязано! Они в семинарии думали, что я отрекаюсь от Учения, но это не так! Я его не отрицаю, но нельзя ведь тупо зубрить годами древние тексты, не понимая смысла. Я ищу не опровержения, а проявления, доказательства, следы, отпечатки пальцев Бога на поверхности Вселенной. Раз Он допустил существование этих наук, значит, что-то в них есть? Кусочек отсюда, кусочек оттуда – может, когда-нибудь я смогу сложить всю картинку, хотя бы в общих чертах. Ты меня понимаешь?
Он с надеждой ждал ответа, это было очень важно для него – увидеть отклик. Дэлмор отозвался:
– Да, я думал об этом. Зачем делаются некоторые вещи. Или там есть конкуренты? Вообще – в чем смысл.
Шон попросил серьёзно, без тени издевки:
– Когда ты сложишь картинку, расскажи мне о ней. Покажи. Хорошо? Обещаешь?
Джино медленно согласно кивнул: перехваченное волнением  горло не давало ему говорить. А Шон отвернулся к книгам, еще раз осмотрел разноцветное многообразие, улыбнулся:
– Ты тут теперь как библиотекарь, честное слово. Неужели всё это успел прочесть?
– Ну, да, – смутился Джино. – Эти… – он махнул рукой в сторону богословских сочинений, – по одному разу, они в большинстве своем одинаковые. А другие… ну, много раз, пока разберусь. Сначала трудно, дальше – проще, экономику без математики не поймешь, медицину – без биологии, историю – без географии, и так далее. Вот с астмой этой соображал, докапывался, уж очень мешает! От книжной пыли совсем худо.
– Ну и?
– А… – парень безнадежно скривился. – Ничего не попишешь. На всё воля Божья, как я уже говорил. Всё к лучшему, может, если б не она, я б от чтения уже ослеп давно, вот.
– Нравится мне твой подход.
– А куда деваться? Во всем есть плюсы, я уверен. Вот только жалко, что вся эта библиотека теперь практически ни к чему. Я-то наизусть знаю, а дальше что? Заранее признаю, миссионер из меня, скорее всего, никудышный, сомневаюсь, что уговорю почитать что-нибудь увлекательное вроде теории эволюции, ну, хотя бы тех достойных юношей, что лишили меня старого ингалятора.
Шон усмехнулся и вдруг замер, как молнией пораженный, глядя в никуда медленно загорающимися внутренним пламенем глазами. Он медленно поднял голову, на лице отражался процесс зарождения какой-то грандиозной идеи.
Джино обеспокоился:
– Эй! Ты чего?
Шон только потрясенно пробормотал:
– Дьявол… – Джино поперхнулся, и он отстраненно исправился: – Извини.
А потом развернулся к встревоженному священнику, тихо, весомо произнес тоном действительно важных решений:
– Слушай, падре, ты даже не понимаешь, какое ты для нас сокровище. И я готов поверить, что такой, как ты, попал сюда неслучайно, тут реально высокий замысел… Нет, Джино, ты не миссионер, и не библиотекарь, и не столяр, в конце концов. Ты – учитель. А ученики у тебя будут.
– Что?! О чем ты?
– Сядь. – Шон указал ему на кресло, сам стоял у окна. – Я объясню. Ты ведь у нас не первый день и знаешь в общих чертах, как мы живем, как тут всё устроено. Ты не мог не заметить – в Зоне есть дети… не так уж много, но есть. Бродяги, без дома, без родных, или просто никому не нужные. Они растут здесь, как трава на обочине, сорная трава, Джино. Моя система на них не рассчитана, я не могу их контролировать, я занимаюсь теми, кому больше четырнадцати, кто носит оружие. Ими я могу управлять, и я это делаю. А младшие… Конечно, ими занимаются девчонки, следят, дают им, что могут. Этого мало, я знаю, но пойми, я не всесилен. Да, мы кормим их – всех, кто придет, всех, кого мы найдем, да, они могут спать под крышей – но это всё. По сути, это только физическое выживание, это уже неплохо, но чему они учатся у нас? Убивать. Они хорошо учатся, Джино. К четырнадцати они уже умеют, многие раньше. И тогда я даю им оружие, чтобы отныне они защищали себя сами.
Шон как-то бессильно пожал плечами:
– А что потом? Да, ты скажешь, что это неправильно – так жить, но если есть для них всех другой выход, другой способ не умереть – пусть твой бог нам его покажет. Но не об этом речь, а о тебе, падре. Ты ведь – идеальный учитель. Ты уникальный человек. Ты много знаешь и умеешь делать так, чтобы тебя поняли.
– Ой, я б не сказал… – замотал головой Джино. – Знания – ладно, но насчёт понимания… Меня уже не раз чуть не отправили в лучшую жизнь.
– Ты знаешь, о чем я говорю. И это будут не взрослые озлобленные парни, а дети.
– Знаешь, дети вообще серьезный народ, а уж здешние особенно.
– Согласен. Ничего легкого в этом деле нет и не будет. Тебя это пугает?
На внимательный взгляд Шона Джино ответил сразу:
– Да, пугает. Только не буквально, а… То, что ты предлагаешь – великая идея. Даже нет, это миссия. Я боюсь оказаться недостойным, просто не потянуть такой ответственности! Учить… да кто я такой? У меня нет ни официального статуса, ни права преподавать, я же самоучка! И опыта никакого.
– Мы все рождаемся абсолютно неопытными, но приходится начинать, и он появляется. И кому тут нужен статус и диплом, не сходи с ума! Ребятам нужен умный добрый человек, и я вижу одного такого перед собой. Джино, ты дважды сегодня сказал – на все воля Божья. Будь последовательным. У нас же здесь даже не остров в океане, а другая планета. Джино! Кто, если не ты?
Шон следил за смятением молодого священника, видел, как из растерянности рождается, кристаллизуется мужество и решимость. И сказал напоследок:
– Может, твоя судьба действительно здесь, парень? Ты… берешься?
Джино стоял неподвижно, только глаза его, обращенные к солнцу за окном, лучились каким-то мягким внутренним светом. Он улыбнулся:
– Я постараюсь, Шон. Я очень постараюсь.

***

Рой, узнав об особом проекте, взволнованно взъерошил волосы:
– Ничего себе! Чёрт, в голове не помещается. Организовать школу – это… слов не подберу. Грандиозно. Но только, насколько я его знаю, этого падре – наши ребятки его живьем съедят и не подавятся. Нет никого хуже малолеток. Разве что если совсем малышей, лет семи-десяти, тогда у него еще есть шанс уцелеть в течение хотя бы получаса.
– Ничего подобного, – возразил Шон. – Я пошлю к нему двенадцати-тринадцатилетних.
– Ты сошел с ума, да? Эту кодлу чудовищ типа Лесли? Ты планируешь создать нового христианского мученика?
– Рой, они все уличные, все привыкли к воле, им всем против шерсти будет сама идея кабалы. Даже городские порядочные детки школу не любят.
– Но эти?! Их же… они же… – Рой захлебнулся эмоциями, но Шон прервал:
– Да пойми ты, только их я могу мотивировать. Я знаю, как их заставить. Следующим летом у них будет переход, и я просто возьму и не приму никого без одобрения Джино.
У Роя отвисла челюсть.
– Надеюсь, этот факт их подстегнет. Если не пройдут обучение, я их элементарно не интегрирую, вот и всё.
– Ха! Жестоко. Но это сработает! Пацаны ведь реально мечтают о статусе полных прав… Да, хитро. Это и вправду единственный рычаг давления. Только возмущаться они будут не по-детски.
О да, Рой был прав. Только Шон мог остаться спокойным под лавиной испепеляющих взглядов и негодующих воплей. Он четко обрисовал шести десяткам подростков их ближайшие перспективы и невозмутимо ждал прекращения бурной реакции. 
Из толпы предсказуемо выдвинулся рослый длинноволосый мальчишка с гордой осанкой – Лесли Тизер, главный заводила среди сверстников, смелый и в словах, и на деле. Ловкий, дерзкий, смышленый парнишка сразу выделялся среди сверстников цепким острым взглядом, отсутствием робости перед старшими. Вот и теперь он напористо шагнул к Шону, глядя на него хоть и снизу вверх, но без смущения и страха. А сейчас он еще и разгорячился невероятными новостями, буквально дрожал от переполнявшей его энергии.
Только у Лесли хватило духу озвучить общие настроения перед Дэлмором:
– Шон! Зачем нам это надо?! Мы же не городские детки! Мы и так знаем, что пригодится в жизни, без всяких падре! Мы всё умеем! Зачем все эти науки, мы не собираемся надевать дурацкие квадратные шапочки с кисточками!
Лесли выкрикивал свои восклицания, слегка ободренный молчанием Шона. У него зародилась мысль, что лидера удастся переубедить и отменить это рабство и издевательство длительностью в целый год. На волне своей упоительной наглости мальчик задал провокационный вопрос:
– Ну скажи, вот ты, ты знаешь эту дурацкую математику?
Шон слегка поднял бровь и уверенно подтвердил:
– Знаю.
– А химию? – не сдавался Лесли.
– Знаю.
– А… историю? – напора поубавилось.
– Знаю.
Мальчишка понял, что выбрал явно неудачный объект для примера и переключился:
– А Рой?
– Рой учился в школе лет пять, не меньше.
– Да?.. – Лесли всё казалось, что если доказать, что можно достичь высокого положения, вроде места в Джойнте, и без учебы, то это будет хорошим аргументом. – Ну а Дэрек?
Шон улыбнулся, но ответил абсолютно серьёзно:
– Дэрек… У него такие способности, что, если бы он захотел, его бы без проблем приняли в Калифорнийский Технологический Университет. Ясно?
Лесли сник и не нашелся, что сказать. А Шон обратился ко всем:
– Вы считаете себя взрослыми. Конечно, скоро у вас будет право на оружие и всё остальное. Вас ждет интересная жизнь, не спорю. Но скажите – вы надолго планируете здесь задержаться? Вообще, в Зоне? Вы собираетесь тут состариться?
Стало тихо, все недоверчиво слушали необычные слова.
– Ни у кого из вас нет желания попробовать вынырнуть, а? Там, на поверхности, тоже интересно, поверьте мне, и лет через десять вы начнете это понимать. И то, что Джино может вам дать – пригодится. Не сейчас, а в будущем. Кстати, взрослым может считаться только тот, кому на свое будущее не наплевать, имейте в виду. Всё. Приказ больше не обсуждается. Хотите стать файтерами – единственный путь к этому я показал. Вольно.
Понурые задумчивые мальчишки потянулись в стороны, а Шон сделал Лесли знак задержаться.
Они говорили у Джойнта, и когда мальчишки отошли на порядочное расстояние, Шон присел на бампер машины, оказавшись с Лесли на одном уровне. Тот обеспокоенно переминался с ноги на ногу, но в глазах плясала заинтересованность – что же такое хочет обсудить лидер Хоста лично с ним, обычным пацаном?
Шон с минуту молча изучал его, усугубляя растерянность мальчика, потом негромко заговорил:
– Слушай, Лесли. Я за тобой наблюдаю. Давно. С тех пор, как ты сюда пришел. Я слежу за всем, что ты делаешь.
Мальчишка побледнел, не зная, что может последовать за таким вступлением. Если Дэлмор знает действительно всё… какой кошмар!
– И вот что, Тизер. Я не скажу тебе всего, но… у меня есть на тебя планы. Серьёзные планы. Несмотря на то, что ты еще даже не файтер, сегодня я даю тебе первое задание. Проверку. Сейчас здесь было шестьдесят два человека, и с этой минуты ты за них в ответе. Твоя цель – провести их всех через курс обучения, сделать так, чтобы через год все успешно его завершили. Лесли… – Шон чуть подался вперед. – Я хочу, чтобы ты учился не только тому, что даст вам Джино. Лично ты должен научиться еще кое-чему: организовывать людей. Командовать ими. Управлять. Брать на себя ответственность. У тебя есть такие способности, и чтобы они проявились, я доверяю тебе настоящее, нужное дело. Сложное дело. Честно скажу, на твоем месте мне было бы нелегко. Кроме того, шестьдесят два человека это много, ты практически выходишь на уровень юнит-лидеров вроде Ирландца или Стэна.
Лесли уже давно не дышал и даже не вспоминал о такой необходимости, настолько зачарован был словами Дэлмора.
– Тизер, если ты справишься… что ж, значит, ты сумеешь доказать мне, что я не ошибаюсь на твой счёт. Ты принимаешь такие условия?
Лесли безумно волновался, он не знал, что сделать, что сказать, как дать Шону понять, что для него значит такое поручение. Такого еще не бывало. Все мальчишки сперва должны заслужить право стать файтерами, пройти определенный испытательный срок, и лишь через несколько лет считанные единицы получали шанс встать во главе собственного юнита. Это было честью, признанием особых достоинств. А тут… Возглавить юнит в возрасте тринадцати лет? До вступления в права? Пусть таких же ребят, пусть для определенного дела, но всё равно!
Потрясающе. Лесли был готов молиться на этого Джино.
И выдохнул наконец, преданно глядя в чуть насмешливые глаза Шона, прижав руку к груди, будто удерживая готовое выпрыгнуть сердце:
– …Принимаю. Шон, ты не пожалеешь, клянусь!
– Ладно. Иди.
Мальчишка еще раз блеснул искрящимися восторгом глазами и со всех ног кинулся следом за остальными, которые собрались кучкой через дорогу и хмуро обсуждали свое положение. Чуть не доходя до них, Лесли перешел на шаг, приблизился уже степенно, и… перед ним расступились. Пропустили в центр. Молча слушали, что он им говорил. Опускали головы, покорно кивали, соглашаясь. А Лесли стоял выпрямившись, открыто, гордо, осознавая свой статус и свою пусть небольшую, но власть.
Шон вдалеке усмехнулся, пробормотал:
– Да, учись, парень, привыкай. Когда-нибудь всё здесь станет твоим.

***

Джино с минуту стоял перед закрытой дверью в церковную пристройку, где ждали его будущие ученики, и собирался с духом. Пару раз глубоко вздохнул, осознал, что лучше ему всё равно не станет, и решился.
В большой комнате прямо на полу сидели и полулежали десятки мальчишек, и не подумавших изменить ленивые позы при его появлении. Они только нехотя смолкли, уставились на невысокого худощавого человека в черной рубашке, кто-то заинтересованно, кто-то исподлобья. Они переглядывались, хмыкали, кривились, надували пузыри из жвачки, с некоторой осторожностью выказывая свое заведомое, изначальное презрение, ведь они привыкли восхищаться физической силой и боевыми умениями, а этот хлипкий на вид итальяшка – что он может… Они ждали его первого шага.
От этого зависело многое, если не всё. Если он сейчас рявкнет на них, будет ставить себя авторитарно – ха, чёрта с два он добьется подчинения, эти ребята знают, что такое жестокая сила, обращенная против них, и умеют ей противостоять. Те, кто не умел, просто не дожил. Если «учитель» проявит слабину и будет уговаривать – они сомнут его неконтролируемой наглостью, смешают с грязью с легкостью беспощадного детского максимализма. Оставалось решить, какой из этих двух сценариев сработает.
Сработал третий. Джино не стал отдавать приказов типа «встать», не стал заискивающе сюсюкать с юными волчатами. Он молча, в тишине прошел к единственной мебели в комнате: массивному столу и стулу. Секунду постоял, прикинул, что если он сядет за стол, ему не будет видно несколько первых рядов. Тогда он с легкостью вспрыгнул прямо на стол, невозмутимо устроился по-турецки, улыбнулся и спокойно сказал:
– Привет.
Ребята не ожидали такого неформального начала. Они были подготовлены рассказами некоторых из них, кому пришлось походить в городские школы до попадания в Зону, были осведомлены о тамошних порядках и дисциплине. А тут еще и священник…
А он сидит на столе и ухмыляется.
Но нельзя было сдавать позиции. С задних рядов послышался голос одного из всегдашних заводил, Найджела:
– А… э… мистер!
– Я Джино, – доброжелательно поправил тот.
– Ну… короче, лично меня учить не выйдет! Это еще ни у кого не вышло. Ну не-о-бу-ча-е-мый я! Мне это в трех приютах слово в слово заявили. Так что…
– А я читать не умею! – провозгласил высокий массивный подросток, крупнее Джино чуть не вдвое.
– А я – писать! – подключился еще кто-то, и начался общий гомон.
Джино всё так же весело разглядывал шумную аудиторию, смущенным не казался. Потом вдруг почесал в затылке и спросил:
– Не пойму, с чего вы взяли, что мы будем читать и писать? Вы что, наблюдаете здесь парты? Тетради? Учебники? Я – нет.
Народ недоуменно притих. Этот тип был положительно странным. Найджел протянул:
– А чего еще делать-то?
Джино неожиданно пожал плечами:
– Не знаю. Что-нибудь. Что захотим.
– Чего? – Удивление нарастало.
– Ну, собственно… – Джино спрыгнул со стола и прошелся по комнате, полностью владея их вниманием. – Я ж, знаете, не педагог, уроки вести не умею, домашние задания там задавать – тоже. Вообще-то, я рассчитываю кое-чему научиться, например, от вас. Вы же, несмотря на возраст, люди опытные, не то что я.
Пацаны приосанились, с этим они были всецело согласны.
– Допустим, вот кто-нибудь из вас ножи метать умеет?
После некоторой паузы поднялся тот здоровый паренек, не умеющий читать, и с недоверчивым опасением произнес:
– Ну я могу.
Джино искренне заинтересовался:
– Правда? И – хорошо?
– Ха! Меня сам Дэрек почти похвалил. А уж он в этом бог.
Джино не обратил внимания на фигуры речи и вдруг предложил, кивнув на стену:
– Покажешь?
Офигевшие от такого поворота пацаны переглянулись, а великан Лайл пробормотал:
– Чего, серьёзно?
– Ну да, вполне. Меня всегда это как-то завораживало. Давай, парень, не тушуйся, действуй.
Лайл хмыкнул и действительно точным, четким движением заставил тяжелый нож вонзиться в деревянные панели. Джино восторженно протянул:
– Ух ты! Здорово! У тебя выходит не хуже, чем у Эрика Рыжего.
– Это кто еще такой? – подозрительно и ревниво нахмурился Лайл. – С Фэктори, что ли?
– Нет. Он викинг. Был, лет девятьсот назад. Мужик здоровый, метал не ножи, а топоры…
И Джино негромко, неторопливо, на языке улиц рассказал о древних воинах, об их отваге, оружии, кораблях, интересных именах вроде Йеля Крючконосого или Барни Грязнозадого, о настойке из мухоморов для повышения доблести и многом другом.
Мальчишки неожиданно для себя слушали, затаив дыхание, восхищались, переживали, ржали, если было смешно, а Лайл раздувался от гордости.  Когда Джино, с трудом расшатывая засевшее лезвие, заявил, что этот Эрик Рыжий высадился в Америке в незапамятные времена и как раз неподалеку, а значит, вполне мог оставить тут потомство с не менее замечательными метательными способностями, все с дикой завистью воззрились на действительно светловолосого и веснушчатого паренька.
Священника слушали так, что боялись упустить ползвука.
– Слушайте, с ножами ясно. А стрелять, наверно, еще не умеете, ведь я понял, оружия у вас еще нет?
Мальчишки загомонили:
– Да, своего нет, не разрешают, но на стрельбище иногда парни дают пару раз попробовать!
– Я лучше всех!
– Нет, я!
– Молчи, мазила!
– Сам такой!
– Тихо… – сказал Джино, и они сами не заметили, как выполнили команду человека, которому планировали не покоряться из принципа. Но если тот знает столько интересного, почему б не дать ему слово?
Джино слегка замялся:
– Ну, это, наверно, провокационный вопрос, э-э… Да, ношение огнестрела запрещено вашими вожаками, верно, но… Если честно, неужели ни у кого из вас нет ствола?
Стало тихо. Мальчишки напряглись. Они видели этого человека сегодня впервые, и доверять ему свои секреты, да еще криминальные?
Джино понял заминку:
– Мое положение запрещает мне клясться, но я могу дать вам честное слово, что всё останется между нами, если дело только в этом. Я не завишу от Джойнта и не должен отчитываться. По правде говоря… –  он смутился и даже покраснел. – Я хотел просто попробовать. Знаете, мне в жизни как-то не выпадало случая освоить это ремесло, там, где я учился, таких тренировок не устраивали. А мне хотелось, и сейчас хочется, я ж, по сути, не намного старше вас. К своему стыду, – Джино осторожно вернул нож Лайлу, – я не решусь повторить подвиги викингов, могу заранее сказать, ничего у меня не выйдет. А вот стрелять, мне кажется, легче. Или нет?
Он вопросительно посмотрел на ребят, действительно ожидая ответа, доверяя их осведомленности, ставя их в положение, когда они могли учить его тому, что лучше знают, а не он их. И они раскрылись, расслабились, заговорили, высказывая свои суждения, а потом Лесли подошел к Джино и в тишине выложил на стол небольшой пистолет.
– Вот. Попробуй. Это правда несложно.
Джино улыбнулся с благодарностью. За возможность пострелять, подумали ребята, но на самом деле – за возникшее доверие.
– Только не здесь. Пошли на воздух, на заднем дворе полно места.
Мальчишки гурьбой вывалились из пристройки, моментально соорудили мишень, и из-за церкви долго раздавались неожиданные звуки пальбы и криков воодушевления, смеха и веселья.
Устав и расстреляв все имевшиеся обоймы, Джино со счастливым лицом уселся на бревно, вертя в руках разряженное оружие, а подростки окружили его плотным кольцом. Никто и не вспоминал о прежней настороженности и ершистости, священник оказался на удивление прикольным парнем. Они чувствовали себя не подневольными объектами для сухой долбежки, а свободными, опытными, уважаемыми, значимыми. 
И вообще, было интересно.
Джино, будто случайно, от нечего делать, нажал в определенных местах на пистолет и тот распался на составные части, а он удивленно брал их по одной и заинтересовано называл, узнавая:
– Ага, это вот боек, а это пружина… Если она заржавеет, всё, хана, поэтому оружие не мочат в воде, или тут же просушивают. Смазки маловато, Лесли, смотри – откажет в самый нужный момент, сколько раз небрежность подводила крутых парней!
И он говорил об американских великих гангстерах 30-х годов, о Чарли «Лаки» Лучиано, о Багси, о Диллинджере, убитом у кинотеатра, об Аль-Капоне, осужденном за неуплату налогов.
– Смотрите, внутри в стволе полоски, они процарапывают каждую вылетающую пулю, и – она уже меченая, вроде отпечатков пальцев…
И он говорил о баллистике и дактилоскопии.
А ребята расталкивали друг друга, чтобы быть к Джино поближе, и не замечали ни голода, ни времени. Ничего, кроме голоса человека, который знал много. Много интересного. Много нужного. И говорил не о скучных отвлеченных вещах, а о том, что видел и трогал в данный момент, о том, что было близко им всем, что их занимало.
Под вечер он, наконец, поднялся и объявил:
– Ну, всё, на сегодня хватит. Я слышу разговоры ваших желудков.
 Они слаженно разочарованно взвыли, на что Джино ответил:
– У нас впереди много времени. Если завтра кто-нибудь выберет момент, чтобы навестить меня, я покажу вам, как сделать из простых доступных вещей лук, как у Робин Гуда, и расскажу тем, кто о нем не слышал, какой это был наглый и бесстрашный парень. А еще можно соорудить арбалет, как у Вильгельма Телля, или метательную машину, как у древних греков… Всё, ничего больше не говорю, я и так уже онемел с непривычки, всё завтра.
Мальчишки неохотно разошлись, бурно обсуждая просто офигенный день.  Лесли задержался и хитро посмотрел на Джино:
– А ты неплохо разбираешься в конструкции пистолета для того, кто держит его впервые.
Тот потупился и заговорщицки подмигнул:
– Хитрый ты, поймал. Давай, это будет обоюдный уговор? Ты молчишь, а я тоже молчу про твой ствол.
Лесли отмахнулся:
– Да ладно. Можно подумать, Шон не знает. Он замечает всё, просто закрывает глаза. Но про тебя всё равно не скажу. Ты… ты классный. Стоящий. Мы придем завтра, все придем, и заставлять не понадобится, скорее, мы тебя с утра разбудим. И послезавтра тоже.
Лесли улыбнулся, убежал вслед за остальными, а Джино медленно опустился на землю и долго сидел так, пока руки перестали дрожать. Никогда в жизни он еще не был так горд собой, и плевать, что это считается смертным грехом.

***

…Они не сидели в классе. Они лазили по старому заросшему парку в поисках определенных травинок, сок которых оставляет на коже безвредные татуировки, и слушали о страшных растительных ядах, о культуре кельтов с их ритуальными узорами, о волшебных свойствах папоротника в одну из летних ночей.
Они играли в рыцарей, в турниры, в Камелот и Круглый стол; они «позаимствовали» на время у бродячего цирка двоих лошадей и научились ездить верхом. И слушали о квестах, о древних легендах, о благородстве сильных, о Мерлине и Ланселоте, о мечах, палашах, катанах, саблях, ятаганах и рапирах, о мизерикордах и кортиках; о премудростях верховой езды, о галопе, карьере и иноходи.
 Они ныряли с аквалангами в затянутый ряской пруд и копались в иле в поисках сокровищ, а Найджел даже нашел неопределимую монету.  И они слушали о дайвинге и кораллах, о Большом Барьерном Рифе, об акулах, скатах, морских ежах и их ядовитых иголках, о смертельных медузах и затонувших груженных золотом бригах, о пиратах и штормах, о Летучем Голландце и Титанике; о дукатах, динарах, сестерциях, драхмах, луидорах и соверенах, о фальшивомонетчиках, сваренных в масле, и системах защиты сейфов.
Они безлунными ночами лежали на холме, вдали от городских огней, смотрели на звезды, и слушали о Большом Взрыве, о черных дырах, о системах двойных звезд, о красных и белых карликах, о масштабах Вселенной, о видимом спектре излучения, о кентаврах и близнецах Касторе и Поллуксе, об охотнике Орионе, о Сатурне, потом – к слову пришлось – о Зевсе, Олимпе, о Трое и Одиссее, о Гекторе и Александре Великом, о Карфагене и Ганнибале, о Месопотамии, Ассирии и Вавилоне…
Они разобрали до винтика автомобиль и собрали его снова, а ездил он лучше прежнего. И слушали об обработке металла, о стали, чугуне и легировании, о вулканизации резины, об аккумуляторах, о свойствах кислот и щелочей, о правилах дорожного движения, о серпантинах и многоуровневых развязках, об отличиях немецких автопромышленных технологий от японских.
Они освоили альпинистское снаряжение, лихо карабкались на дома и мосты, и слушали о ледорубах и Эвересте, об акведуках и лавинах, о сенбернарах и грязевых селях, о землетрясениях, вулканах и цунами.
Они спускались в систему подземных коммуникаций и коллекторов, блуждали там, с восторгом обнаруживая всё новые уровни сокрытого от дневного света города, и слушали о катакомбах, древних захоронениях, мумиях и пирамидах, о спелеологии, алмазных шахтах, уникальной экосистеме карстовых пещер, о Томе Сойере и индейце Джо.
Они сделали взрывчатую смесь из селитры, нефти и чего-то еще, нарочно подорвали ее в пустом доме и изобразили действия пожарной команды. И слушали о залежах нефти, ее происхождении и добыче, об исполинских древних папоротниках и динозаврах, о горючих смесях древности и составе дизельного топлива, о поведении огня, об особенностях воды, пара, льда и плазмы, о вакууме, о молекулах и атомах, об Эйнштейне и Ньютоне.
Шестьдесят три человека абсолютно искренне считали себя избранными. Они не болели, не мотались нигде ночами, иначе не хватало сил на насыщенные дни; обсуждали такие материи и темы, что все остальные замолкали и прислушивались. Они не обращали внимания на подначки и обзывания типа «школьные детки», они только повторяли пару фраз из рассказов Джино, и этого хватало, чтобы насмешка перерастала в заинтересованность. Они лишь иногда мельком проговаривались, чем именно занимаются на уроках, и этого хватало, чтобы взрослые парни неожиданно находили неотложные дела вблизи их очередного класса под открытым небом, а ребята гордо смотрели на завистливые лица файтеров.
Со временем к ним присоединились еще несколько человек – девочки. Мальчишки сперва устроили акцию сопротивления, типа – чего им тут надо, уборке и готовке учат в другом месте.
Но Джино усадил девчонок, бледных и робких, и рассказал всем об амазонках. О женских божествах Египта, Индии, Шумера. Об императрицах, королевах и царицах, о Клеопатре, о Медичи, о Нефертити. Об эмбрионах и стадиях формирования человека. О хромосомах. О стандартах красоты. О моде, корсетах, турнюрах и силиконовых имплантатах. О женском боксе, баскетболе. О Моне Лизе, о Венере Самосской, о Марии, жене Иосифа. Потом Джино предложил мальчикам приготовить себе еду самостоятельно из стандартного набора продуктов, а после этого педагогично просил девчонок хохотать потише над закопченными, обожженными, отчаявшимися, злыми и голодными пацанами. Под руководством опытного женского пола мужская составляющая курса все же сварганила нечто не опасное для пищеварения, и вопрос о необходимости взаимного уважения больше не поднимался.
Джино провел масштабный проект по практике выживания.
Они строили укрытия на одну ненастную ночь, на неделю зимы, на полгода. Они добывали еду в условиях леса, в условиях города, в условиях пустыни, роль которой играло автомобильное кладбище, бедное органикой. Они знали, что из растений спасет от голода, что – от болезни, что убьет. Они знали, как добыть и приготовить дичь, собаку, крысу, голубя. Они знали, как согреться и как избежать теплового удара. Они знали, как развести огонь, как перебраться через бурный поток, как провести ночь на дереве, как вскрыть замок, как спуститься и подняться по балконам…
Джино научил их учиться у самих себя. Он указал им на то, что многие из них умеют много полезного, и предложил поделиться навыками.
Найджел отлично владел основами самообороны, и он стал инструктором. Особенно рьяно учились девочки, а он гордо показывал, поправлял, сдержано хвалил. Джино тем временем рассказывал о самбо, каратэ-до, ушу, кунг-фу, айкидо, о Шао-Лине, о дыхательных техниках, о самураях и ниндзя.
Суини притащил компьютер и учил ребят входить в закрытые базы данных, искать информацию, стирать свои следы и идти по чужим, подбирать пароли, генерировать коды. А Джино рассказывал о кибернетике, о двоичной системе счисления, о процессорах, терабайтах, эмуляторах, пикселях, оптике, стекловолокне, беспроводных сетях и Интернете.
Эсти, девочка с умными черными глазами и великолепной смуглой кожей, учила всех превращать сырое, замороженное, вялое, грязное, жесткое и вонючее в мягкое, вкусное, аппетитное, питательное. А Джино говорил об СВЧ, о костре и вертеле, о гарпуне, о фермах и плантациях, о лапше, паэлье, плове, борще, пудинге, фондю, черничном пироге и индейке, о вине и салфетках, о десертах и пирах, о фритюре и шинковке, о пищеварении, строении кишечника, о килокалориях и углеводах.
Им было интересно.
Они стали другими. Умнее, увереннее, ярче, сильнее, сплоченнее.
Они знали о своей значимости, ощущали себя взрослее. Они научились ценить знания. Они потрошили городские библиотеки, ошалевшие от подобных налетов, и запоем читали. Говорили. Обсуждали. Делились.
Они сознательно готовились жить.
За эти месяцы они узнали больше, чем за все предыдущие годы. Они поняли, что жизнь – увлекательная штука, и ее стоит прожить. Они бы не смогли еще пока это сформулировать, но ребята ощущали себя полноценными людьми, а не отребьем.
 Их мир резко, взрывообразно, с громким хлопком расширился до недостижимых пределов. От грязных улиц, пьяных родителей, боли, унижений, голода, дырявой обуви, нищеты – до кристаллов, радужных спектров далеких звезд, северного сияния, древних битв и легенд, стройных матриц виртуального мира.
Этим они были обязаны двоим.
 Тому, кто спас им жизнь, и тому, кто объяснил, что это такое: Шону и Джино.
Силе и Разуму.

***

В один из холодных весенних дней они сидели в пристройке и спорили о сценариях ближайшего будущего мира, от процветания до армагеддона. Нескольких человек не было: кого-то свалила простуда, девочек задержали домашние дела, но в целом не попасть на занятие было одним из худших наказаний, круче было только изгнание из Хоста.
Лайл начал:
– А я вот читал, что…
Вдруг его прервал треск распахнувшейся двери, и на пороге возникла одна из девчонок. Согнувшись, она уцепилась за косяк и судорожно выдавила, хватая воздух:
– Помогите…
К ней кинулись те, кто был ближе, подхватили, усадили, но она всё пыталась совладать с собой, а выглядела ужасно – бледная, напуганная, грязная с головы до ног, с разбитыми коленями и ладонями. Джино опустился на колено рядом с ней, осторожно взял за содрогающиеся плечи:
– Что с тобой, Майра?
– …Не со мной! Э-Эсти! Ей помогите!
Лесли вмиг очутился перед ней, горячо выдохнул:
– Где она, говори! Ну?!
Мальчишка давно уже по-особому относился к красивой юной уроженке Востока, и сейчас дрожал от возбуждения и волнения, ноздри раздувались, верхняя губа инстинктивно обнажала оскал ровных зубов.
– Она… мы… торопились сюда, решили срезать через парк… а там… я убежала, а ее…
– Кто?! – Лесли не мог терпеть ее темп.
– По-полицейский.
– Не может быть! – недоумевал Джино. – Какие полицейские в Зоне? В парке? За что ее арестовывать?
Лесли с каменным лицом встал и вдруг заорал на него:
– Арестовывать?! Ни хрена! Копы сюда пробираются за одним – за свежим мясом! За бесплатными шлюхами! – Он кинул взгляд на своих и собранно распорядился: – Так, Найджел, ты на байке, дуй до первого коммера, зови подмогу. Ты, ты и ты – со мной.
Джино решительно присоединился:
– Я с вами!
– Нет. – Лесли преобразился, теперь, несмотря на юный возраст, он был истинным уличным созданием, цепким и опасным уроженцем Зоны. – Ты ничего не сделаешь  и не увидишь ничего интересного.
– Всё равно! Я в ответе за нее так же, как ты.
Секунду они смотрели друг на друга, и Лесли не возразил больше.
Пригибаясь, они пробирались среди деревьев по раскисшей, чавкающей земле. Лесли шел мягко, неслышно, постоянно осматриваясь, Джино тоже старался контролировать ситуацию, но львиная доля усилий приходилась на удерживание тела в вертикальном положении.
Там и здесь виднелись фигуры ребят, напряженно прочесывающих местность. Джино был старше них на семь-восемь лет, но чувствовал себя неуклюжим и неумелым по сравнению с подростками outlaw. Он увидел, как Лесли резко замер и поднял правую руку со сжатым кулаком. По его безмолвному сигналу все остановились, и только Джино еще сделал пару шагов, пока понял.
Сквозь редкие голые ветки просматривалась небольшая поляна, скорее, проплешина естественного происхождения, поскольку за этим самым глухим уголком брошенного парка никто не следил несколько десятилетий. Посередине стоял полицейский фургон для перевозки задержанных, что-то вроде микроавтобуса, с открытой водительской дверью. Из кабины неслась какая-то музыка.
С минуту ничего не менялось. Лесли, глядя только вперед, сделал несколько странных с точки зрения Джино движений пальцами, но его люди отлично поняли инструкции и окружили поляну, а сам он достал пистолет и снял с предохранителя.
Джино еле слышно, но горячо зашептал:
– Ты что! Не смей туда соваться, там же коп, он стреляет лучше тебя! Остальные вообще безоружны! Подумай, надо ждать!
Лесли обернулся, и в его глазах Джино увидел многое. Озлобленность. Нерешительность. Страх тринадцатилетнего мальчишки. Боль за девочку в беде. Легкую неуверенность. И наконец – взявшее верх над всем бестрепетное мужество ответственности.
– Ждать? – переспросил он. – Пока этот ее… нет. Останься здесь, – приказал мальчик и двинулся вперед.
Джино закусил губу от беспомощности, вцепился в грубую мокрую кору. Он видел, как Лесли вышел на открытое пространство, держа пистолет наготове двумя руками, медленно приблизился к кабине, заглянул. Для всех отрицательно помотал головой. Пошел в обход фургона к задней двери, осторожно потрогал замок. Закрыто. В этот момент машина слегка качнулась, и сквозь музыку изнутри прорвался глухой крик…
Лесли больше не медлил. Он рассадил замок выстрелом, дверь распахнулась.
Эсти была прикована наручниками к стенке между коробом фургона и кабиной на манер распятия. На ней практически ничего не было, обрезки ткани едва скрывали дрожащее, залитое кровью из множества порезов тело.
А на звук обернулся ее мучитель: рослый, массивный мужчина, оскаленный, с безумными голодными глазами. В руке он держал нож, которым уже начертил «узоры» на коже девочки. Под расстегнутой форменной рубашкой виднелся бронежилет, предусмотрительно надетый перед вылазкой в Зону за острыми ощущениями. Кобура с табельным 38-ым лежала в углу, она мешала, и коп спокойно отстегнул ее, не ожидая проблем.
А проблема выглядела как подросток, выцеливавший его подрагивающим стволом. Забыв о жертве, коп метнул быстрый взгляд в угол, на кобуру, но верно оценил отсутствие шансов вооружиться подобающе. Он принял решение использовать то, что было под рукой, вернее – в руке.
А Лесли не мог стрелять, ведь на одной линии с насильником была его жертва, и коп, матерый опытный профессионал, хорошо это знал.
Лезвие свистнуло, и Лесли приглушенно вскрикнул: нож торчал у него в плече, пистолет отлетел далеко в сторону, а полицейский улыбнулся. Еще бы, сегодня удачный день, оттяг на все вкусы, полный комплект. Кто же откажет себе в удовольствии забрать юную, сопротивляющуюся, никому не нужную жизнь, душить и смотреть в гаснущие глаза, наслаждаться силой и удачной охотой… Тигриным прыжком мужчина преодолел расстояние до упавшего на колени подростка, повалил его в грязь и сомкнул широкие ладони на тонком горле, торжествующе улыбаясь.
…И через секунду выгнулся от такой мощи удара в спину, что тот сравним был с не менее чем кузнечным молотом. Его швырнуло вперед, лицом в землю, мальчишка вывернулся и отполз, а коп развернулся и не поверил своим глазам.
Перед ним, шагах в трех, стоял священник. Натуральный святой отец в черной одежде с белым воротничком и крестиком на шее.
С пистолетом в твердой руке. С черной яростью в сузившихся глазах.
И медленно, неотвратимо служитель господа снова нажал на курок.
На этот раз молот ударил полицейского в грудь. Бронежилет скомпенсировал, распределил удар, но дикая боль затопила всё тело под непередаваемый скрежещущий хруст ребер. Красные пятна заплясали у копа в поле зрения, но он видел, как священник отвел взгляд, проследил за мальчишкой, который уже освобождал рыдающую девчонку.  Полицейский хотел использовать этот момент для атаки, но перемолотые ребра не давали двигаться.
А священник снова посмотрел на лежащего в грязи патрульного, сделал шаг вперед, навел оружие в точку между его глаз…
Невыносимый момент длился вечно.
Но человек в черной одежде сознательно перевел ствол ниже, и молот ударил полицейского еще раз. И еще.
Больше тот уже не чувствовал ничего.
…Джино впал в транс, он так и нажимал бы на курок, но его руку отвел какой-то взрослый парень с перекинутым через плечо автоматом.
– Хватит. Оставь его нам.
Лесли закричал:
– Стэн! – и поляна заполнилась людьми.
Из леса выбрались другие ребята, парни фиксировали бесчувственного полицейского, помогали раненому мальчишке, кто-то содрал с себя куртку и укутал стучащую зубами от холода и шока Эсти. Джино отстраненно наблюдал, как копа закидывают в фургон, как машина, переваливаясь по рытвинам, уползает в лес. Его била крупная дрожь.
Он вдруг выдавил, не отдавая себе отчета в том, что говорит вслух:
– А ведь я мог убить его. Я хотел этого. Я. Хотел. Убить. Человека.
Джино  потрясенно смотрел себе в душу… И неожиданно получил ответ:
– Во-первых, ты его не убил. Он жив. А насколько долго, тебя уже волновать не должно. Во-вторых, это не человек. Я не уверен в терминологии, но мне кажется, слово «бес» подойдет.
Джино поднял глаза в ошеломлении, понемногу переходящем в благодарность, а Стэн показал ему на двоих окровавленных, грязных детей, обнявшихся, вцепившихся друг в друга: Эсти плакала на плече у Лесли, а он гладил ее по красивым даже сейчас волосам.
– Ты спас их, парень. Это того стоило. Помни, тебе по-любому зачтется, и на земле, и выше. Спасибо тебе за них.
– И тебе… спасибо, – прошептал священник незнакомому парню с улиц, опытному убийце и заботливому старшему брату, тому, кто знал другие грехи и другие добродетели, другую мораль и другую справедливость.
Джино распрямился, отпустил себя, стряхнул шелуху древних догм. То, что он сделал – было правильно. И он это знал.

***

Удушливо-жаркое лето быстро сменило прохладную весну, и для ребят началось сложное и нервное время.
Дэрек и Бэсс, отвечавшие за подготовку новых кадров, гоняли их нещадно. Мальчишки валились с ног от физической нагрузки, девочки были нарасхват у всегда занятых по горло хозяек домов, но, несмотря на это, они каждый день неизменно собирались у Джино, разрешавшего им отдохнуть телом, но не мозгами.
Однажды в пристройку, ставшую им за год совершенно родной,  вошел Шон. Ребята вскочили на ноги при виде своего лидера, уставились на него и от волнения перестали дышать. Они понимали, что он не зря здесь появился, что это напрямую связано с их назревающим переходом.
Шон кивнул Джино, который радушно шагнул ему навстречу.
– Привет. Я не прервал ничего важного?
– Рад тебя видеть, – улыбнулся тот. – Наверняка действительно важные новости принес именно ты.
Шон не стал возражать и повернулся к ребятам. Обвел их глазами: повзрослевшие за год, пусть сейчас и взволнованные, но вообще  знающие себе цену.
– Что ж, вам в основном по четырнадцать. Детство кончилось. Пора взрослеть, молодые. Никто не передумал?
Каждый выразил отрицание по-своему, они так долго ждали этого момента!
– Но просто так я никого не приму, и вы это знаете. Статус полных прав в Хосте надо заслужить. Вас должны одобрить несколько человек, и первый среди них – здесь.
Шон спросил у Джино:
– Что можешь сказать?
Тот замялся, чувствуя на себе десятки горящих возбуждением взглядов.
– Ну… что я могу? Знаешь, это как-то необъективно – оценивать свою собственную работу.
Шон тут же согласился:
– Верно. Поэтому судить будешь не ты. И не я. – На всеобщее недоумение он ответил улыбкой: – …А третья сторона, независимые эксперты. Проверим, чего вы теперь стоите.

Крупнейшая муниципальная публичная библиотека одного из центральных округов города ежегодно устраивала своеобразный конкурс среди выпускников средней школы, ребят именно такого возраста.
В огромном гулком зале старинного здания выставлялись большие круглые столы по числу заявивших об участии школ, и в первом раунде за них усаживались первые партии учеников, человек по 10-12. Им задавался блок вопросов из разных областей знаний, ребята совещались между собой и писали ответы на бланках. В конце раунда стопки бланков перекочевывали на стол комиссии, составленной из опытных учителей и методистов во главе с директором библиотеки, проверялись и оценивались.
Отработавшие ученики в это время освобождали столы, и комиссия провозглашала, какие школы имеют в своем активе исключительно правильные ответы и, соответственно, имеют право выставить для дальнейшего соревнования следующую партию учеников.
В зале были оборудованы места для наставников и позади них – для свободных в данный момент ребят.
Этот конкурс не давал каких-то льгот на поступление в колледж, но проводился издавна, традиционно, и выиграть премию считалось делом непростым и почетным. Вопросы не всегда впрямую брались из школьной программы, они были ориентированы, скорее, на сообразительность, общий кругозор и умение применять теорию на практике, чего часто недоставало классическим курсам. Но, как очень надеялся безумно нервничающий Джино, за какой-то несчастный год уличные ребята, до начала обучения даже не поголовно грамотные, должны были услышать и запомнить хоть что-то, хоть крошечную долю того, что изучают в официальных школах много лет.
Он молился, чтобы хотя бы не все ответы первого раунда вызвали недоуменно-негодующую реакцию экзаменаторов.
В мыслях об этом падре отстраненно сунул комиссии листок-заявку, где в графе «Название учебного заведения» по какому-то слабообъяснимому логическому ходу вписал ZeroSchool, заслужив смешки и озадаченные переглядывания пятерых членов жюри. Даже не заметив этого, Джино вернулся на место за загородкой для тех, кто привел сюда своих воспитанников, прошел мимо удивленных почти одинаковых классных дам с ухоженными волосами и золотыми очками.
Они провожали молодого священника недоуменными взглядами. А когда странноватый святой отец сел рядом с каким-то мощным темноволосым парнем в черной кожаной куртке, который не считал особо нужным скрывать тяжелую наплечную кобуру, настороженное изумление возросло вдвое.
Свою лепту добавляли и их подопечные: диковато выглядящие неаккуратно стриженные ребята в разнообразных футболках, потрепанных джинсах и кроссовках вместо наглаженных костюмчиков, немногочисленные девочки с разноцветными прядками в волосах, умело наложенной косметикой, в рискованной длины юбочках или таких же, как у мальчиков, неновых джинсах… В отличие от воспитанных школьников, молча ровненько ждавших сигнала от наставниц, эти подростки в своем секторе гомонили и возбужденно ёрзали, но стоило взрослому парню с оружием, даже не оборачиваясь и не произнеся ни звука, поднять правую руку в отрывистом жесте, как все разговоры мгновенно стихли и уже не возобновлялись.
Одна из дам склонилась к соседке:
– Боже, вы видели? Что за военная муштра?
– Я в недоумении. Почему здесь священник? Это религиозная школа? Вы вообще когда-либо раньше их видели?
– Ни разу. Наша школа участвует в конкурсе более двадцати лет, и ни о какой ZeroSchool здесь раньше не слышали. А каковы детки?
– Да-а… Нет, я, конечно, считаю, что плохих детей не бывает, но я бы запретила своим собственным сыновьям общаться с… такими. А девочки? Куда смотрят родители? Это же неприлично!
Они еще долго вполголоса возмущались и, в конце концов, решили, что ZeroSchool – для трудных подростков. Это объясняло присутствие как священника, призванного спасти заблудшие души, так и вооруженного полицейского в штатском, призванного спасти от этих душ всех остальных.
Крупица здравого смысла в этих рассуждениях имелась.
Дамы успокоились тем, что вот чего-чего, а серьезной конкуренции со стороны юных уголовников опасаться не следует, и благосклонно покивали, в глубине души веря в победу своих команд.
Обе были весьма удивлены, когда при подведении итогов первого раунда среди прошедших отбор школ последним номером прозвучало:
- И… ZeroSchool.
Сказавший это член жюри даже слегка пожал плечами, а уж брови его прочно застыли в верхнем положении.
Джино усомнился в услышанном. Ведь это означало, что абсолютно все ответы в бланках оказались правильными, хотя он сам нашел бы над чем посомневаться, будучи на месте ребят. Он с радостным недоверием обернулся к ним, не в состоянии вымолвить ни слова, а Майра, участница первой партии, кокетливым жестом перебросила волосы через плечо:
– А вы что, не были в нас уверены?
Джино поперхнулся, но Шон спокойно ответил за него:
– Почему же. Были и остаемся.
Вторая партия заняла место за столом, и снова зазвучали вопросы. Джино отмер, с горящими глазами повернулся к Шону, зашептал:
– Слушай, это невероятно! Я думал… Святая троица, да это уже успех!
Шон невозмутимо наблюдал за азартными лицами ребят, за их синхронными моментальными ответами, за их умными глазами и уверенными росчерками в бланках.
– Джино, не удивляйся. Знаешь, в чем разница между нашими и правильными? Уличные никогда и ничего не делают наполовину. Они знают, что если осторожничать или бросать на середине, то просто не успеешь, жизнь короткая и часто кончается слишком внезапно. Они взяли от тебя всё, что сумели вытянуть и впитать. Да, я, конечно, для начала допустил определенный шантаж, но посмотри, они же реально наслаждаются.
Действительно, с каждым новым раундом обстановка в зале менялась.
Всё больше столов оставались пустыми, школьники нервничали, напряженно обсуждали подолгу каждый ответ и со злобной завистью поглядывали на стол новеньких на конкурсе, где давно лежал на краю заполненный бланк, а ребята потягивались, снисходительно обменивались какими-то репликами, прыскали от сдерживаемого хохота, девчонки украдкой смотрелись в зеркальца или показывали пальцами на диковинных созданий – городских good-boys и good-girls. Лайл даже на автомате достал было сигарету, но его вовремя пнули свои, и он сконфуженно ее смял, а в комиссии только багровели и глотали воздух. Что поделаешь – ответы-то безупречны.
Джино сидел как каменный, вцепившись обеими руками в перегородку, не замечая боли в побелевших суставах, и волновался, как никогда в жизни. На его глазах вершилось нечто похожее на чудо господне. Обычные ребята из самых низов, не видевшие ни методик раннего развития, ни опытных педагогов, ни учебников, в конце концов, кроме тех, которые воровали из библиотек, сейчас демонстрировали свое превосходство над теми, кому всё это досталось в избытке.
Они – не сплошь вундеркинды, не сплошь одаренные, просто им было интересно. И, несмотря на всю свою скромность, Джино видел во всем этом свою заслугу. Шон, не отводя взгляда от зала, где прозвучало: «И снова – ZeroSchool», словно прочел его мысли:
– Джино, а ведь ты – великий. Ты знаешь об этом?
Тот промолчал, находясь в подобии транса и думая о том, что эти подростки на деле знают и умеют гораздо больше, чем может выявить подобный конкурс. Не устраивают для четырнадцатилетних испытаний на выносливость бега по пересеченной местности под пулями, на способность протянуть пару недель на дождевой воде в вонючем подвале, на умение сказать «нет» сутенеру или пушеру, на готовность рискнуть жизнью ради другого.
Да, они не воспитанные, не галантные, не скромные, не невинные – но они умные, сильные, умеющие выживать и приспосабливаться, они – настоящие люди в свои четырнадцать лет…
 А в зале за столом президиума поднялся председатель жюри и хриплым голосом пригласил в зал, уже освобожденный от столов, четыре команды финалистов в полном составе и их наставников.
Ребята outlaw не стали тесниться вместе со школьниками в проходе, без смущения просто поперепрыгивали через загородку, вызвав очередную волну недоумения, на что им было, собственно, наплевать. Зато Джино пламенно покраснел, несмотря на смуглую кожу, неловко прошел через дверцу. Шон вообще остался на месте.
Председатель откашлялся и начал издалека. Он зачитал ответы школы из 7-го округа, дошел до ошибки, поздравил с участием и долго хвалил за стойкость. Не менее цветисто он описал успехи школы из округа Эссон, которая, из-за досадной ошибки, к сожалению…
Проигравшие команды отходили к стенам, и в центре остались две группы. Джино, казалось, утратил способность удивляться, а ребята позамирали, не дыша.
Председатель держал в обеих руках по стопке бланков. Долго искал слова и наконец тряхнул одной пачкой:
– Это – отличные ответы. Прекрасные. Точные, полные, красивые, как и всегда. И мы бы… и я бы… Но… – Он замялся, но совладал с собой. Поднял вверх другую руку с белыми листами и тихо произнес: – А это – ответы феноменальные. Фантастические. Талантливые. Лучшие из всех, что мы видели за двадцать лет. Они принадлежат… – секундная глубочайшая тишина… – ZeroSchool.
И он сел, отдуваясь, вытирая мокрый лоб.
А старое здание потряс такой взрыв ликования, который, казалось, разнесет старые камни на куски и обрушит черепицу… Школьники в ужасе шарахнулись как можно дальше от вопящей, беснующейся орды юных варваров, не считавших нужным сдерживать свой законный восторг. Наставницы быстро увели подопечных, как цыплят или утят, в зале явно стало небезопасно. Уши закладывало от визга и хорового ора, подростки висли друг на друге, били друг друга по плечам, мальчишки подхватывали верещавших девчонок на руки и кружили, прыгали и кричали абсолютно все. Джино беспомощно отбивался от бури эмоций, виновато глядя сквозь лес воздетых рук на онемевших членов комиссии.
Минут через пять он смог пробиться к президиуму. Председатель поднялся ему навстречу и протянул слегка дрожащую потную ладонь, а Джино с широкой улыбкой ее потряс.
На фоне непрекращающегося гвалта один из членов жюри, полный лысый мужчина с бумажкой в руке обратился к Джино:
– Э-э… Поздравляю с победой. Но тут у нас возник вопросик, так, чисто организационного характера, вероятно просто недоразумение. – Он ткнул пальцем в строчку на бумаге, оказавшейся заявкой ZeroSchool. – Здесь вы указали в качестве местонахождения вашей школы… э-э… 66-ой округ. Но это ведь ошибка, да? В том округе нет официально зарегистрированных учебных заведений, ни одного.
Джино даже чуть не рассмеялся, представив, что будет, если комиссия попробует аннулировать результаты, но по их напуганным лицам он понял, что они не рискнут.
– Никакой ошибки. Мы действительно оттуда. И мы – в каком-то роде стихийное образование, без лицензии. А разве это имеет значение?
И добавил, не сдержавшись:
– Вы наверняка знаете, что 66-ой округ Северо-Запада славится своими… стихийными образованиями.
Бумага выпала из пальцев застывшего толстяка, а в зале вдруг наступила резкая, обвальная тишина.
И в этой тишине к столу через весь зал, сквозь расступающуюся толпу, послушную одному его жесту, шел необычный человек – серьёзный парень со спокойным, внимательным, властным взглядом, при одном появлении которого в любой компании сразу становилось предельно ясно, кто здесь главный. Он остановился перед парализованным председателем, несколько секунд смотрел ему в глаза, и тот почувствовал себя, как под потоком жесткого радиоактивного излучения.
Затем парень взял со стола приз победителям – серебристую статуэтку, изображающую земной шар на открытой ладони, и негромко спросил, кивнув назад:
– Они это заслужили? В честной борьбе? Да или нет?
Председатель судорожно подтвердил. А парень сузил и без того опасные глаза.
– Тогда чем они хуже ваших «зарегистрированных» и «официальных»?
Потом посмотрел на фигурку в своей руке, вдруг резко сцепил пальцы на секунду, а когда вновь расслабил их, земной шар уже не просто лежал свободно на металлическом символе детской ладони, а был крепко-крепко в ней зажат.
В смелом, уверенном, властном жесте обладания.
Он развернулся к своим:
– Вот так правильнее, – и кинул приз в толпу. – Владейте.
Ответом ему была вторая волна восторга.
Когда зал библиотеки опустел, и победители покинули его вместе с обоими своими предводителями, комиссия синхронно воззрилась в окна, за которыми шумная орда бурно рассаживалась по тяжелым полувоенным джипам, причём за рулем были отнюдь не взрослые, а эти же четырнадцатилетки, и иногда даже девочки.
Эта деталь окончательно убедила.
Председатель рухнул в кресло с вытаращенными в никуда глазами, слабым голосом пролепетал:
– Вы отдаете себе отчет, что мы сегодня провели полдня в одном помещении с делегацией из Неподконтрольной Зоны?
Без ответа. Все переваривали, вознося благодарственные молитвы. Долгое молчание нарушила реплика:
– А… священник? У них есть священник?! Кх-м…
И еще одна:
– Нет, но ответы… Но – знания?! Откуда? Боже, невероятно. Рассказали б мне – не поверил. И сейчас сам себе не верю.
Но венцом всему явилась сбивчивая фраза бледного председателя, обведшего диким, сумасшедшим взглядом потрясенных коллег:
– Это ерунда. Вы мне лучше скажите… вот тот… который… – председатель от нехватки слов просто сделал резкий жест, сжав трясущуюся руку в кулак, – вот он… это ведь… это же не… это…
Он закончил, почему-то перейдя на шепот:
– Действительно тот, о ком я думаю??
И осознание невероятной реальности данного контакта вогнало комиссию в затяжной немой ступор.

***

Несколько дней спустя подростки outlaw снова стояли перед Джойнтом, как и год назад в тот день, когда услышали о чудной перспективе ненавистной учебы. Но в этот раз должно было произойти невероятно важное событие – переход.
Шон сидел на горе ящиков, их трибуне, над всеми, и еле заметно улыбался, наблюдая за нервничающими ребятами. Рядом с ним стояли двое, Дэрек и Бэсс.
Шон распрямился:
– Так. Сегодня ваш день. Я решу, стоите ли вы того, чтобы встать наравне со старшими. Получить полные права. Получить оружие. Детство на исходе, и если кто-нибудь из вас передумал – самое время сказать об этом.
Нервные смешки прокатились по толпе и стихли.
– Хорошо. Часть испытания вы уже прошли, и я это видел. Но это не всё. Я должен знать, что думают о вас эти двое. – Он указал на координаторов. – Итак, что скажешь, Бэсс?
Она выступила вперед, поправила чёлку:
– Что ж, ничего плохого я не скажу. Девчонки хорошие, дело знают, помогают отлично, хоть сейчас дом доверяй. Пацаны тоже не безрукие, с трубами-вентилями справятся. Короче, вопросов нет. Я – за.
– Подтверждаешь? – произнес Шон ритуальный вопрос.
– Подтверждаю, – уверенно ответила она.
– Дэрек. Твое слово.
Мальчишки замерли. Дэрек был общепризнанной грозой всех и вся, он предельно жестко управлял файтерами, иначе и нельзя было, был вечно мрачен и всем недоволен, бесстрашно обламывал самых крутых отморозков и тыкал их носом в ошибки. Одобрения от него не слышал практически никто и никогда, от него можно было ожидать какой угодно оценки, кроме положительной.
Мальчишек он гонял зверски, до семидесятого пота, до полного изнеможения, но они знали, что раньше через это прошли те, кто сейчас является объектами их зависти, и в самых своих смелых мечтах пацаны надеялись стать когда-нибудь такими же безупречными профессионалами, как Смит.
На Дэлмора даже в мечтах не замахивался никто.
И вот Дэрек заговорил, снисходительно дернув плечом:
– А чего тут говорить. Так, по-всякому. Кто как. У всех свои проблемы: кто ползает, как улитка беременная, кто с двух метров спрыгнуть без вывиха не может, кто о предохранителе упорно забывает… – Он почему-то неловко шмыгнул носом под ироничным взглядом Шона и продолжил иначе: – Но научатся. Полных идиотов не наблюдаю. Интегрирую всех.
Радостную реакцию координатор, впрочем, пресек на корню.
– А вот некоторым не помешает поменьше задирать нос. Да-да, Тизер, я о тебе, именно о тебе. С каким-то занюханным копом не справился, слабак.
Лесли вспыхнул, но по интонации Дэрека уже понял, что тот не всерьёз. Кроме того, парнишка очень хорошо помнил, как после того случая Дэрек прижал его к стене и холодно потребовал:
– Твой ствол. Немедленно.
Лесли препираться не стал и выложил на ладонь Смита грязный пистолет с неродным стволом и заедающим курком, ожидая разгона или даже чего угодно, вплоть до изгнания за нарушение правил. Но Дэрек молча зашвырнул дефектное оружие в решетку водостока, достал из-за пояса тяжелый «глок» хорошего калибра, сунул офигевшему мальчишке в руки, сплюнул и ушел, оставив Лесли вспоминать, как и чем люди дышат…
И теперь Дэрек мрачно отвернулся от Лесли и серьезно сказал Шону:
– А насчёт вот этих двоих… – он указал на побледневших Найджела и Лайла. – Шон, я бы взял их себе, не против?
Пацаны переглянулись, не веря, но тут вмешался Тизер. Выступил вперед, расправил плечи и смело заявил Дэреку:
– Только если я решу тебе их отдать, Смит.
У того челюсть отпала от такой наглости, он опешил и выдохнул:
– Тизер, твою мать! Да ты ж не юнит-лидер! Ты вообще не файтер, сосунок!
Шон спрыгнул вниз и встал рядом с Дэреком:
– Вот тут ты слегка ошибаешься, Дэр. Он файтер. Они все файтеры. С этой минуты они в статусе полных прав.
Ребята завопили от радости, но голос Шона перекрыл шум. Лидер указал глазами на Лесли Тизера и добавил:
– И еще. Он действительно юнит-лидер. Их лидер. И насчёт парней, извини, но тебе придется договариваться с этим сосунком лично.
Дэрек отвел глаза, хмыкнул. Потом шагнул к парнишке и протянул ему руку… Тот, как во сне, ответил на рукопожатие. Именно в этот момент Шон спросил:
– Дэр, подтверждаешь?
И тот кивнул, глядя в глаза Лесли:
– Подтверждаю.
Потом окинул взглядом новых подчиненных:
– Валите отсюда. Найдете меня утром, и не рано, а попозже, дам стволы и коммеры. – Подумал и окликнул Лесли, который так и стоял, как громом пораженный. – Эй, Тизер, отомри. Легче надо реагировать, легче… Я к «Дэну». – И добил мальчишку небрежным предложением: – Хочешь со мной? Поводов напиться куча, просто хоть в очередь выстраивай.
Лесли сглотнул, достойно, как ему хотелось надеяться, ответил кивком. На большее его не хватило из-за пересохшего вмиг горла.
Дэрек показал Шону на «Хаммер» Джойнта:
– Ничего, если..?
– Да легко. Я сегодня дома.
Дэрек достал из кармана ключи и вдруг кинул их Лесли, который автоматически поймал, но уставился на них, как на неизвестный науке объект.
– Только поведешь ты, я сегодня накатался вдоволь.
Лесли всерьез испугался, что ноги его не удержат. В вечер посвящения… Стать сразу юнит-лидером… Заслужить приглашение к «Дэну»… От Дэрека Смита… Ехать на легендарной машине Джойнта… Да еще и за рулем?
Дэрек с Шоном переглянулись с одинаковыми усмешками, Шон еле заметно признательно кивнул. Дэрек залез на пассажирское сиденье, заорал:
– Действуй, тормозной придурок, а то передумаю!
Лесли очнулся. Сел за руль. И началась его взрослая жизнь.

***

Шло время.
Однажды днем у Шона и Роя неожиданно сработали коммеры в особом режиме: вызов Джойнта, что происходило очень редко и только в особых случаях. Они встревоженно переглянулись, и Шон ответил.
Странный, отрывистый голос Стэна произнес одну фразу:
– Шон, Церковь взорвана.
…Уже из машины Шон снова связался с Райвери и запросил подробности. Оказалось, что на территорию Неподконтрольной Зоны, в ее нейтральную часть, проник некий транспорт без номеров, подобрался к зданию Церкви со стороны двора, там, где стены были не настолько мощными, и несколько прицельных залпов из гранатомета разнесли вдребезги пристройку, взрыли двор, обрушили заднюю стену.
Шон злобно пробормотал:
– Копы. Мстят за того подонка. Стэн, ты..?
– Да, я у них на хвосте. Жду Морана, и атакуем. Их…?
– Живыми. Мне.
– Ясно.
– Джино?
– Шон, не знаю. Я не разбирался, я за этими, ведь ушли бы…
– Всё правильно. Берите их, здесь я сам.
Он, не глядя, швырнул коммер назад. Рой покосился на каменное лицо Шона, несмело спросил:
– Ты что… думаешь, он..?
Тот ответил с ледяным спокойствием:
– Девяносто процентов, что он был там. И если он мертв… – Дэлмор понизил голос, и Рою стало страшно. – Я буду их убивать. Не только этих. Всех, до кого дотянусь.
Рой передернулся и промолчал, молясь, чтобы сыграли те десять процентов.
Машина встала. Рой выругался при виде облака серой пыли и черного дыма над развалинами, потянулся к ручке двери, но Шон сделал ему знак остаться и ушел туда один.
Гранаты поработали неплохо. Пространство позади просевшего здания было загромождено грудами обломков, в которые превратились пристройки и служебные помещения. Сквозь дыру в стене, как сквозь рану навылет, был виден зал – поваленные скамьи, сбитые со стен подсвечники, тлевшие цветы, а в лучах солнца, пронзавших всю картину разрушения, клубится дым и пляшут черные хлопья сажи.
Сама церковь устояла, чего нельзя было сказать обо всех остальных строениях, взрывы стерли их с лица земли. Горы массивных бетонно-кирпичных блоков, на которые старые стены распались, как на кубики, ощеренные острыми краями расколотые доски обшивки, красная пыль, мешанина неопределимых кусков и крошево, оставшееся от того, что создавалось с любовью…
Шон двигался медленно, вглядываясь, сканируя хаос, и вскоре нашел то, что искал. Тело Джино было придавлено по пояс огромным бетонным монолитом от колонны и казалось статуей: белой от цементной пудры, неподвижной. Дэлмор рывком своротил глыбу, открыв размолотые, расплющенные многокилограммовой тяжестью ноги, смятый живот священника. Он упал рядом с Джино, коснулся его шеи, и бесцветные губы вдруг шевельнулись, пропустив призрачный бессознательный хрип.
– Ты жив.
Шон огляделся и вытащил из кучи мусора смятый серебряный кубок для причастия, сильными пальцами выправил его, превратив в емкость, и… в этот момент Рой мягко остановил его.
– Шонни, я знаю, что ты хочешь сделать. Я понимаю… но он не поймет. Подумай.
– Пусть. – В глазах Хостовского была неуклонная решимость. – Я хочу, чтобы он жил.
Рой опустил голову, бессильно дернул плечом и исчез в руинах. А Шон одним мощным движением разорвал запястье своей левой руки об острый край глыбы, убившей Джино, и наполнил кубок не символическим вином трансформации, а вполне реальной темной густой кровью.
Первые глотки дались лежащему человеку чисто рефлекторно, небольшая чаша опустела быстро. Казалось, ничто не изменилось, но вдруг по мраморной щеке Джино протянулась яркая алая ленточка его собственной крови, вытолкнутая встрепенувшимся сердцем. Потом на губах запузырилась розовая пена, ведь его легкие были полны вырвавшейся из разорванных сосудов жидкостью цвета жизни.
Второй кубок. Глотать тяжелее. Кожа розовеет. Хрипы стихают, сменяясь тем, что можно назвать регулярным дыханием.
Третий. С трудом, через сжатое горло. Легкие движения пальцев. Ноги дрожат в судороге расправляющихся мышц. Веки затрепетали и приоткрылись…
Шон этого не видит. Он наполняет следующую чашу, подставив ее под свою жуткую рану. Поднимает голову и натыкается на болезненно чистый, мучительно ясный взгляд темных глаз, сейчас состоящих из одних зрачков.
Он замирает с кубком в окровавленной руке, а Джино смотрит на него, дико и потрясенно, чувствуя вкус на своих губах, соленый, медный, который ни с чем не спутаешь. Священник выдыхает:
– …Что… ты..?
Больше он сказать ничего не может. Но его лицо говорит.
– Прости, Джино.
Шон со странной улыбкой протягивает руку, с запястья которой падают багровые капли, и нажимает на точку на сонной артерии Джино, и тот обмякает без сознания, не мешая более ни своему донору, ни своему возрождающемуся телу.

Сколько прошло времени, Джино не знал.
Он очнулся в своей комнате слева от входа, в кресле. Удивился, как это он умудрился тут заснуть, и почему так странно пахнет гарью и пылью. Распрямился, ойкнув от покалывания в затекшем теле, и посчитал ощущения проходящей постепенно немоты в ногах явным следствием неудобной позы.
Он поднялся, сделал шаг и …потерял ботинок. В недоумении поднял его и онемел. Обувь была не просто повреждена или разорвана, нет, она была измочалена, растерзана, будто ее изжевала сотня крокодилов, выплюнула и надела на него обратно. А ведь он купил ботинки две недели назад… И второй был не лучше.
Джино перевел взгляд на свою одежду и уронил остатки ботинка. Всё было превращено в неописуемые лохмотья, заскорузлые, окровавленные, грязные. Он напомнил сам себе кадр из криминальной хроники, где ему досталась роль трупа. Однако сквозь дыры и разрывы виднелось нормальное, неповрежденное, не болевшее здоровое тело.
На правой ноге ботинок сверху был просто срезан чем-то гильотиноподобным, и линия этого разреза явственно шла через его стопу – целую. Обычную. Нормальную. Джино помотал головой. Поискал логичных объяснений.
Не нашел.
А запах не давал покоя. И он шагнул к двери, а там…

Шон уже давно вернулся из бункера, где стены приобрели новое мелкодисперсное покрытие органического происхождения, и теперь просто сидел на камне среди слегка размытых в вечернем свете развалин. Он заметил, как из церкви вышел кто-то, двигавшийся медленно, неверными шагами, почти механически. Человек озирался, олицетворяя собой потрясение, боль и скорбь.
Он нагибался, поднимал что-то, беспомощно отряхивал, ставил с ненужной аккуратностью на шаткие изломанные поверхности, и шел дальше, не реагируя на то, что вещичка немедленно снова падала на землю. Он пробирался между руин, между обломков своего дома. Память, видимо, постепенно восстанавливалась, он замирал, стискивал голову руками, запрокидывал лицо в немом крике…
Вот он добрался до бетонной глыбы, своего неудавшегося надгробия, и словно натолкнулся на стену, прозрачную, невидимую, существующую только для него и его воспоминаний. Обхватил себя за плечи, дрожа и судорожно хватая воздух ртом.
И вдруг медленно, как будто в воде, наклонился, а когда распрямился, в его трепещущей руке была серебряная неровная чаша, испачканная изнутри чем-то темным, вязким. Несколько секунд человек просто непонимающе смотрел, потом резко зажал себе рот ладонью, давя крик, и вцепился в нее зубами…
Он почувствовал взгляд спиной. Застыл.
Из пальцев выскользнул кубок для причастия, из которого он причастился чего-то невероятного, глухо звякнул о бетон.
Джино медленно, очень медленно обернулся, до боли в суставах сжимая в ладони свой нательный крест: в каком-то странном жесте, похожем на попытку защиты, словно надеясь, что он послужит преградой.
Шон увидел это.
И понял.
Горькая усмешка скривила его губы. Он долго смотрел исподлобья на окаменевшего человека напротив, который в эти минуты переживал потрясение, перекраивающее душу, сминавшее ясность привычности, перерисовывающее картину мира в другой палитре. Шон знал, что Рой прав. Что Джино просто не сможет принять, такому как он – не дано. Подобному дару нет места в сознании верующего человека по одной простой причине: возникают слишком  смелые параллели…
Джино, бледнее снега, вгляделся в сидящего в свободной позе человека, и его голос прошелестел с каким-то невыносимым, наполовину убежденным недоверием осознания:
– Это ведь… не можешь быть – ты?
Шон отвел глаза, не в силах выносить эту потрясенную, отрицающую, но надежду.
Когда он снова поднял голову, в его взгляде была усталость.
– Естественно, нет. Не сходи с ума, священник, всё гораздо проще. Ты умирал, травмы были запредельными, но моя кровь тебя восстановила. Продвинутая генетика, обман природы, мошенничество с регенерацией, вот и всё. Не делай поспешных выводов, я не из тех, о ком ты думаешь, в любом варианте… Шок пройдет, и ты осознаешь.
Он говорил, но не был уверен, что священник воспринимает его слова.
– Ты не первый, Джино, я уже брал на себя такое, и не раз. Если честно, я не знаю, зачем мне… дано, не знаю, правильно ли я использую этот джокер в игре со смертью, но… Ты не должен был умирать, это глупо, несправедливо, рано. Да, чёрт возьми – кто я такой, чтобы судить и вмешиваться?!
Он на секунду спрятал лицо в ладонях, но потом глухо ответил сам себе:
– Пускай. Если когда-нибудь где-нибудь не здесь с меня спросят – я отвечу. За каждый раз. Я знаю, что смогу. Пусть спрашивают, а потом придет моя очередь задавать вопросы. И они у меня есть.
Шон прервал себя, встал и со странной отчужденностью посмотрел на зачарованного Джино:
– Хочешь совет? Не думай об этом, зашвырни кусок серебра подальше, выкинь одежду, напейся до отключки, видит бог, сегодня тебе можно. Я пойму, если ты исчезнешь. Без тебя будет плохо, но это тоже способ защиты, способ не сойти с ума. Забудь обо всем, падре, забудь, убеди себя, что тебе повезло, и ты зашел в магазин по пути домой и опоздал на пару минут. И – живи, Джино, просто живи, дыши, ты этого достоин, и пусть только кто-нибудь, будь на нем хоть десять нимбов, попробует доказать мне обратное…
Странный парень исчез в сгущающейся тьме, а оставшийся в одиночестве священник медленно осел на землю и зарыдал, освобождаясь от нечеловеческого напряжения, от сверхъестественного ужаса, от запредельных эмоций.
Уже глубокой ночью  он встал, подобрал фиал причастия и бережно спрятал.

***

Дэрек громко возмущался, сидя с Шоном «У Дэна»:
– Нет, это мрак какой-то! Эти тизеровские малолетки совсем оборзели, пропадают чёрт знает где сутками, угнали из гаража все грузовики!
– Дэр, они в Церкви. Помогают.
– Да знаю я, догадался. Говорят, там крупномасштабное что-то, даже Канальские приходят, прикинь. Ты сам-то что, не ходил? Вы же с Джино вроде…
– Был я там сразу после. И больше не пойду.
– Почему? – Дэрек сначала просто ждал ответа, потом, удивленный долгим молчанием, поднял голову, вгляделся в лицо сидящего напротив. И вдруг отшатнулся, выдохнул:
– Ты что? Ты его… вернул?!
Шон не ответил, слегка постукивая стаканом по столу. Дэрек взлохматил себе волосы:
– С ума сошел… священника? Да он тебя за такие штучки на костер затащить попытается, как минимум. – Потом задумчиво усмехнулся и добавил: – Или… как это… чёрт, слово такое… А! Ка-но-ни-зи-ру-ет.
– Да, и хрен его знает, что хуже. Короче, ты понял, почему я там не показываюсь.
– Ага. – Дэрек поднес стакан ко рту и чуть не поперхнулся глотком скотча. – Ха, сейчас узнаешь точно! Он, похоже, сам тебя нашел. И ведь не побоялся же…
Джино уже заметил того, ради разговора с кем решился не только покинуть Нейтрал, но и явиться не много, не мало – в центр Зоны. Теперь он пробирался сквозь толпу, которая, впрочем, самостоятельно расступалась перед диковинным посетителем бара, в лицо его знали немногие, но облачение священника с крестом и белым воротничком говорило само за себя.
Дэрек залпом допил спиртное и поднялся:
– Так, я пошел. Не хватало еще… увидимся.
Он отошел от стола, по пути нарочно слегка задев  Джино плечом. Тот был гораздо слабее и ниже атлетичного Смита, но толчка будто не заметил, потому что всё его внимание было приковано к Шону.
Джино выглядел странно, противоположные чувства сшибались в его взгляде: страх и отчаянная смелость, твердость и робость, мягкость и серьёзность. Он подошел, замер и кивнул на освобожденный Дэреком стул:
– Можно?
Шон молча сделал приглашающий жест, внимательно изучая священника. Тот сел, поёрзал, кашлянул и запоздало поздоровался:
– А, да, привет.
– Здравствуй. – Шон ждал. Джино чувствовал неловкость.
– Э-э, знаешь, твои ребята так помогают! Ну, с восстановлением. Мы уже почти всё сделали, так, внутри осталось прибраться. Я и не думал, что так быстро. – Он исчерпал тему и замолчал, собираясь с духом для главного. Неожиданно полез в карман и поставил на стол ингалятор. – Представь себе, мне это больше не нужно. Я как-то поймал себя на том, что четвертый день без приступов, пошел к врачу… нет у меня астмы. И не было, говорят, но я-то знаю! Ведь эта дрянь неизлечима.
Джино посмотрел на Шона и тихо продолжил:
– Это не дает мне последовать твоему совету. Я не могу заставить себя забыть. Не могу не думать.
Шон молчал, а Джино подался вперед:
– И почему, почему я должен игнорировать то, что я видел?! То, что происходило? Ответь!
– Ну не игнорируй. И что дальше? Будешь кричать об этом на всех углах? Ходить с плакатом: «Я был исцелен»?
– Зачем ты так… Шон, почему ты злишься? Ты считаешь, что – зря?
– Нет. Не то. – Шон поискал слова. – Просто с тобой тяжелее. Ты другой, ты видишь всё в другом свете, ты не Дэрек. Ты автоматически думаешь о каких-то особенных… категориях, падре.
– С чего ты взял? – удивился Джино.
Шон скривился:
– Ты б видел себя тогда. Крестом отгородился. Серой от меня не пахнет, нет?
– Шон… – Джино закусил губу. – Что ты такое говоришь? Прости меня, если я… Но… это же… Прости!
– Ладно, ясно всё. Не страдай. Иногда я и сам не уверен. Иди домой, здесь тебе не место.
Джино не слушал, он смотрел в никуда:
– Шон, это чудо Господне. Я грешен, я слабо верил именно в чудеса, и он явил мне.
– Черт, священник, я же сказал, это не чудо, это генетика. Ты ведь знаешь биологию, допусти существование шквальной тотальной регенерации, транзитной, наведенной…
– Нет, это как раз я прекрасно понимаю. – Джино всмотрелся Шону в глаза.  – Я о другом. Чудо совсем не в этом. А в том, что ты, живя в Аду, с великим соблазном бессмертия… ты сумел остаться светлым. Вот что непостижимо! Ведь ты создан злом и для зла. Ты мог бы только отнимать, даже не подозревая, что способен и на иное. Ты и там, и здесь, ты по обе стороны, ты свободен в выборе, и я всю оставшуюся жизнь буду благодарить Небо за ту часть Света в тебе, которую не смогли погасить они и которую разжег ты сам.
Они долго молчали, и в той тишине, что окружала их двоих посреди шума и гвалта, не было больше отчужденности. Наконец Джино улыбнулся:
– Надеюсь, не будет непростительного греха в том, что я… поучаствую в уничтожении содержимого этой бутылки, а?